Дорога в Лефер

Глава 11

Усталые, исцарапанные кустарниками и ветвями деревьев, они приблизились к стенам замка. Черные громады, они возвышались над наемниками. Ни единого костра не горело на башнях и парапетах. Даже лучина — и та нигде не светила. Олаф поежился. Выжив в десятках битв, поучаствовав не в одном штурме, он сейчас боялся этого замка. Но что было делать? Наемник лучше других знал, что перед ними — цель путешествия. Где-то там, в донжоне, на кровати, мирным сном должен был спать наниматель. А что это его замок, то все окрестные жители знали прекрасно. А ведь Олаф когда-то и сам был среди них…

Некоторое время все пребывали в молчании. Даже Конхобар помалкивал. Олаф мечтал, чтоб иноземный герой затянул очередную песню на чужом языке, — но зря. Герой, не побоявшийся встречи с Анку, не проронил ни слова. Он только стоял и смотрел. И думал. В неверном свете звезд лицо его казалось бледнее покойницкого, и только в глазах отражалось холодное лунное пламя.

Рагмар шептал что-то под нос на родном языке. Громадный орк молил духов здешних мест смилостивиться, отвернуться от чужестранцев и позабыть о них. На всякий случай Рагмар повторил просьбу на всех известных ему наречьях: духи, конечно, многое ведают, многое видели со своих ветвей, но… В общем, лучше лишнее слово молитвы произнести, чем навлечь гнев хранителей мрачного замка.

Олаф сам принялся молиться, чтобы…

— Да постучите же наконец! — прошипел Ричард Магус. — Будь там хоть Анку, хоть тысяча демонов, воплотившихся в языки нездешнего пламени, хоть толпа спятивших великанов — пусть сперва накормят! Не зря же мы плелись все это время! Олаф, это ж тот самый замок, так?

Олаф, не оборачиваясь, кивнул. Он чувствовал, что магу с величайшим трудом даются слова. Не надо было видеть глазами, стоило только почувствовать, как с каждым звуком, исходящим из горла Ричарда, на его воротник падают капельки крови. Магус ослаб, невероятно ослаб. Далекий путь отнял все его силы, и их хватало теперь только на брюзжание. Если они промедлят…

В общем, тысяча великанов лучше, чем один уходящий маг. Великаны хотя бы просто убьют, ну а потом, может, съедят, — только какое тебе будет дело после смерти? Уходящий же спалит душу, и только потом растерзает тело. Олафа передёрнуло с головы до пят от одной мысли об этом.

Не сговаривая, трое — Рагмар, Конхобар и Везучий — подошли к воротам. Они размахнулись кулаками, чтобы постучать, и…

И тут раздался грохот потревоженного дерева и скрип проснувшегося металла: ворота начали открываться. Воины отскочили назад, и даже Конхобар опасливо взялся за оружие. Сейчас он мечтал, чтобы перед ними в лунном свете оказался Анку. С кем хоть однажды довелось герою из Альбы пропустить кружку-другую, с тем он найдет общий язык! Это как пену сдуть!

Едва створки ворот раздвинулись, как глаза наемников резанул ярчайший свет, — пламя единственного факела показалось им ярче полуденного солнца. Только Магус, потирая слезящиеся глаза, не отвел взгляда. В проеме ворот угадывались силуэты трех или четырех людей (людей ли?), спокойно смотревших на незваных гостей.

Среди них выделялся один. Ричард напрягся, он даже приподнялся на локтях, опираясь о ящик с грузом, чтобы лучше разглядеть…

— Признаться, я уже давно заждался вас, — так мог бы рычать волк, встречая добычу.

Вытянувшись во весь свой рост, в воротах их встречал де Местр, а точнее, де Местр старший. Тот самый наниматель. Сделав неуловимое движение (Ричард готов был поклясться, что Анри облизнулся), владетель замка вышел к отряду.

— Смотрю, вас стало больше? Помните, оплату я не подниму, придется вам делить по новой, — в ночи де Местр еще сильнее походил на волка.

Не обращая никакого внимания на Ричарда, барон Анри запрыгнул на повозку и постучал по сундуку. Магус уловил подушечками пальцев распространившуюся по дереву дрожь. Еще немного, и он готов был бы поклясться, что внутри пробуждается магния. Но прошло мгновение — и все улетучилось, наваждение прошло.

Над сундуком возвышался простой человек, только лишь хранивший ярость в сердце своем. Оттого, наверное, он и походил на серого охотника.

— А, впрочем, надбавлю вам за труды! Быстро приехали! — Анри довольно потирал руки. Рот его расцвел довольной ухмылкой. — На десятую часть прибавлю! Вовремя! Очень вовремя приехали!

Олаф расслабленно выдохнул. Все, дело почти сделано. Осталось получить награду — и можно идти на все четыре стороны. После выполнения задания Везучий не любил надолго оставаться рядом с бывшим нанимателем. В окрестных землях говаривали, что это сыграло не последнюю роль в удивительной живучести Олафа. Но сейчас Ричарду требовалось успокоить раны, и уж точно всем без исключения нужен был отдых. Даже Конхобар — и тот уже не казался таким неутомимым.

— Позвольте нам переночевать. Мой помощник Магус ранен, люди устали… Если потребуется, мы заплатим за беспокойство, — Олаф на всякий случай обратил вопрошающий взгляд на Ричарда. Тот одобряюще кивнул. — И уж во всяком случае, мы не доставим хлопот.

— Ха! Заплатите! Но не сегодня! Сегодня вы узнаете о знаменитом радушии де Местров! — радостно хлопнул в ладоши барон.

Из открывшихся ворот показались слуги, занявшиеся повозкой. Одеты они были в рванье: потрепанные тулупы, латанные-перелатанные штаны, стоптанные сапоги, — нищая дворня, не иначе. Их вид оттенял богатую одежду барона. Казалось, Анри даже в поздний час не снимает самого модного камзола. Только…

А как же он успел спуститься? Только если их заметили издали. Причем поняли, что это не простые путники: не каждого захочет впустить господин замка. Значит, ждали именно их. Груз-то, конечно, ждали… Очень ждали — груз. На людей же, его сопровождавших, не обращали никакого внимания. Ричард похолодел. Он почувствовал себя на поле боя, с которого выносят трупов. И одним из таких трупов оказался он: так небрежно подхватили его слуги. Им, верно. Привычнее было обращаться с мешками из-под муки.

Барон не спускал глаз с вожделенного груза. Чувствовалось, какую ценность он ему придает. Ричард даже начал сомневаться, для сына ли он доставлял этот доспех? Ну не может, не может даже самый заботливый отец так обращаться с фамильной реликвией, предназначенной для кого-нибудь другого. Так смотрят только на любимую девушку или давным-давно желаемое сокровище. Хотя, в общем-то, для многих это одно и то же…

Олаф быстро окинул взглядом замковый двор. Почти квадратная площадка, шагов тридцать на сорок. Большому отряду не развернуться, да и незачем. К стенам, замыкавшим площадку, были пристроены разные постройки, в темноте слабо различимые: свет шел только от факелов, которые слуги барона несли в руках. Донжон располагался напротив ворот, однако дверей в него не было видно: они располагались с обратной стороны. Врагу, прорвавшемуся через ворота, пришлось бы тратить время и людей, пытаясь проникнуть внутрь. Узкие окна-бойницы зевали черными ртами: ни единого лучика света не исходило оттуда. Олаф сглотнул от волнения. Отсюда замок казался ему еще более жутким, чем с дороги.

Барон шел, сутулясь, лицо его было направлено на сундук. Казалось, мир для него сузился до пусть большой, но — деревянной коробки. Он совершенно не замечал слуг и Олафа, путавшегося у него под ногами. Ричард не просто стало страшно — страх поселился в его сердце. Что-то нечеловеческое ощущалось в воздухе. Казалось, нечто ужасное рвётся из сундука, и скоро…

Магус потрогал свой бок: он пылал ледяным огнем. Мороз распространялся по всему телу. А еще…

И боль…

И крики… Мама… Мама… Мама!!!

Мировая тьма стучалась в душу. Дикие барабаны войны стучали в висках, не давая покоя. Звон их становился все громче, отчего голову пронзали иглы страдания.

Он уходил.

Ричард сражался изо всех сил, собравшись с мыслями и направив последние остатки жизни внутри себя. Тонкий панцирь, возведенный им вокруг самого сердца, еще держался, держался, — из последних, таких крохотных и жалких сил.

И крики… И боль… Огонь… Везде горело. Пламя подбиралось к мальчику, грозясь вот-вот заключить в смертельные объятья. Мама!..

Ричард сжал челюсти до зубовного скрежета. Струек крови, шедших из-под ногтей сжатых в кулак рук, он уже не замечал. Мир уменьшился до размеров маленького такого мальчугана, совсем ребенка. Робкий и слабый, он шел в потемках в поисках своих родителей. Они звали, кричали ему… И ему становилось больно, очень больно…

— Вы знаете, Ричард…

Дельбрюк сложил пальцы домиком. Он расположился в любимом кресле. По стеклу стекали капли. Водяные змейки играли на окне. В комнате царил полумрак: только одна свеча горела — да и то из последних сил. Фитилек едва тлел, давая последний свет. Но сейчас это было неважно. Намного важнее для Ричарда были слова Дельбрюка, такие редкие слова, шедшие из самого сердца мудрого учителя.

— Вы знаете, Ричард, что самое главное в жизни? — уставившись в пустоту, спросил учитель.

Ричард, расположившийся в кресле напротив, ждал продолжения. Дельбрюк любил начинать разговор с вопросов… кхм… которые не требовали ответа, а точнее, ответы на которые давал сам учитель. Ричард с удивлением узнал, что в Лефере такие вопросы стали зваться дельбрюковым. О, если бы ему довелось выведать, за что Дельбрюка запомнят леферцы, годами искавшие и находившие помощь у чудаковатого педанта…

Но этот вопрос не был дельбрюковым. Учитель долго ждал ответа от Ричарда, и, не дождавшись, с укоризной вопросил:

— Ну так что же самое главное в жизни, Ричард? Как Вы считаете? — приподняв правую бровь, обратился Дельбрюк.

— Самое главное в жизни? — чувства Ричарда смешались. В голове проносились сотни ответов… Но…

Крик. И слезы… Мама… Мама!!!

— Чтобы семья была с тобой… И чтоб все были живы… И счастливы… — поджав губы, с вызовом ответил Ричард.

Дельбрюк вздохнул.

— А я ждал ответов о смысле жизни, о его поисках… О знаниях и богатстве… — Дельбрюк поднял взгляд на Ричарда. — Что же это за мир, в котором дети так быстро взрослеют?..

— Добро пожаловать в наш замок, добро пожаловать! — звуки торжествующего голоса де Местра пробудили Ричарда от дремы воспоминаний. Мир расширился — до пределов залы.

Слуги выстроились по обеим сторонам от дверей. Нещадно чадили факелы, от дыма которых легкие Ричарда аж зачесались. Он зашелся в кашле, болезненно отдававшем в сердце. Слуги, поддерживавшие его под руки, заволновались: их отстранил Олаф, не доверявший местным. Он подхватил друга под руки. Через мгновенье рядом оказался Рагмар, вставший по другую сторону. Сразу стало легче. Конхобар бочком-бочком, незаметно… А, да что там — незаметно! Этакая глыба разве может стать незаметной? Герой Альбы просто заслонил собой Ричарда. Ну так, на всякий случай. Ему здесь не нравилось, прямо-таки демонически не нравилось.

Отряд оказался в зале, видимо, служившей приемной и пиршественным чертогом одновременно. В обычное время в центре стояли столы, но сейчас они были придвинуты к стене. К самому потолку, между двумя гигантскими балками, был прибит щит. Ричард никогда прежде такого не видел. Прямоугольный, слегка согнутый, с железным умбоном посередине. От этого умбона к краям шли металлические змейки-молнии.

— Фамильный герб. Наша семья долго, очень долго хранит эти земли, — с гордостью произнес барон. На единое мгновенье из голоса его пропало волчье нетерпенье, сменившись медвежьим терпеньем. — И мой сын приемлет сей долг. Сын мой! Сын! Ожиданию конец!

Олаф не был бы Везучим, не потянись свободная к оружию. Он дал знак Рагмару, и, поддерживая Ричарда, они сделали шаг назад, прижавшись к побеленной стене. Так им было спокойнее. Конхобар же остался на месте. Он внимательно следил за происходящим во все свои пять зрачков.

Через дверь, что была прорублена в правой — от входа — стене, в залу вошел юноша лет восемнадцати. Он очень сильно походил на барона внешностью. Те же гладкие темные волосы, вытянутое, острое лицо, напоенное звериной уверенностью, пружинистая походка, горделивая осанка. Он был облачен в простую рубаху до пят, подпоясанную черным как смоль ремнем. Сделав ровно пять шагов, он застыл посреди комнаты, оказавшись между дверью и гербом.

— Его принесли, — барон кивнул на сундук, поставленный слугами у ног сына. — Настало время для обряда.

— Прямо как у нас… когда посвящают мальчиков в воинов… — едва слышно произнес Рагмар.

— Да только у нас никто так не посвящает, — еще тише ответил Олаф.

Казалось, что говорит он на грани слышимости, но голос его пронесся по зале от края и до края. Стало очень зябко: загуляли сквозняки. Пламя факелов, атакуемое ветром, принялось мерцать. По стенам запрыгали тени.

— Благодарю, отец. Я давно ждал этого. Я докажу, что достоин этой части. Я — а не проклятый трус, имя которого будет предано забвенью на столетия, а жизнь его покроется покровами молчанья…

Ричард смутно припоминал подобную речь в прочитанном когда-то волшебном романе. Волшебном в том смысле, что главным героем там выступал волшебник. Что до его качества, то здесь можно было бы подобрать какое угодное слово, кроме начинавшихся на «вол…».

— С трусом я еще поквитаюсь. Слуги, приступайте к делу. — Барон повернулся к застывшим у стены наемникам. — Вам выпала честь присутствовать на священном действе нашего рода. Мы очень, очень долго ждали…

Ричард подумал, что «очень, очень долго» — это действительно невероятно долго, десятилетия, а то и века.

Крышку подняли…

Сердце Ричарда сжалось. Мириады хладных иголок начали рвать его на части. Магия! Здесь — магия! Она шла прямо из сундука! Не может быть! Как он мог не почувствовать этого раньше? Невероятно!

Слуги подняли доспехи. Из сочленений пробивался желтоватый свет, который порой можно увидеть на болотах. Он все усиливался, заполняя собой комнату.

— Пора делать маневр на Лефер, — прохрипел Олаф едва слышно, а потом добавил, в полный голос. — Барон, мы очень рады, что нам оказана подобная честь, но мы не хотели влезать в священные тайны Вашего рода, а потому…

Де Местр резко повернулся.

В глазах его полыхало точно такое же желтоватое пламя.

— Идите, если сможете, — и он пожал плечами.

Дверь с грохотом закрылась. Щелкнул упавший запор. Упавший с той стороны. Двери в соседние залы закрылись полвздоха спустя. Рагмар зарычал. Орки встречали опасность с широко открытыми глазами и радостными воплями-рыком. Пусть приходит, кровавая подруга! Уж зеленокожие знают, как с нею обращаться!

Ричард прижал ладони к сердцу. Душа рвалась наружу, желая навсегда покинуть бренное тело.

И плач… И крики… И боль… Мама… Мама!!!

И только Конхобар стоял, не шелохнувшись. Он знал, что будет дальше.

Он держал ее на руках. Как прекрасна! Как прекрасна была его жена в тот миг! Глаза сверкали на солнце, улыбка озарила лицо…

А из краешка рта текла струйка крови.

— Я ухожу, мой Конхобар. Ты… Ты сделал все, что мог… Никто, никогда. Нигде не сумел бы больше… Даже… Даже наш Великий король…

Клевера не было видно под трупами, покрывшими вершину холма. Враги покрыли траву плотным саваном, став надгробьем для его любимой.

— Я… Я… Я… Я должен был успеть… — он крепко прижал ее к себе.

Мягкая ладошка опустилась на его щеку. Даже сквозь скрепленный кровавым потом панцирь грязи он ощущал мягкость и нежность прикосновений любимой.

— Я…

— Ты сделал, что мог. А дальше… — она вздрогнула.

— Мне больше не увидеть тебя! Никогда!

Дуновение на щеках.

— Мой любимый… Мой глупый муж… Мы встретимся, мы обязательно встретимся… Лет через десять… А может, через двадцать… А там, глядишь, и через все тридцать!..

— Я не смогу без тебя! Я уйду вместе с тобой! — прохрипел Конхобар.

Слеза на ладони.

— Я вижу… ты ведь знаешь… Я вижу… Мы встретимся через пять пятин… Вижу… — голос ее покрылся коркой льда. Виденье снизошло на нее. — Ты будешь в месте, где пируют… И встретишь древнее, очень древнее… существо… Нездешний, он так сроднился с этим миром, что обитает на самой грани… Везде и нигде… За пределами — и пред ними… Ты выполнишь свой долг. Ты успеешь. Тогда… Ты успеешь… И… мы…

Замершая ладонь. Прижатое к груди лицо. Пустота в сердце.

— Вот сейчас мы тебе устроим! — Олаф хотел было рвануться вперед, но неведомая сила словно бы приморозила его ноги к полу.

И точно! Половицы покрылись кромкой льда, схватившего подошвы их сапог.

Слуги поднесли доспех к де Местру-младшему. Он опустился коленопреклоненно, с блаженством на лице взирая на металлическое облачение, испускавшее болотное сияние.

Раздался жуткий лязг: будто бы клещами сминали ржавые листы железа. И точно! Доспех на глазах менялся. Под воздействием нездешнего света металл словно плавился, меняя форму. Три удара сердца спустя доспех преобразился до неузнаваемости. Вместо кирасы — какие-то кожаные лоскуты, которые пристало носить уличным торговкам. Вместо какого-никакого, а шлема, — шафтская каска с забралом. А вместо металлических наколенников — посмешище! Олаф побоялся бы на рыбалку в этаком виде пойти, не то что на войну!

Но де Местр младший придерживался иного мнения. Он протянул руки к шлему.

Рагмар и Олаф — инстинктивно — рванулись было вперед, но холод нездешнего мира остановил их. Ричард закатил глаза. В его душе шла борьба с подымавшейся волной страха и ненависти. Сама магия говорила в его жилах, в его памяти. Сила, менявшая мир, помнила своих былых врагов-хозяев-убийц…

Слуги водрузили шлем на голову де Местру-младшему.

И в его глазах вспыхнули болотные огни. Выражение лица сделалось отстраненным, столь далеким, что казалось, будто бы…

— Его больше здесь нет, — торжествующе произнес Анри.

Он распахнул объятия, отчего волосы на голове Олафа встали дыбом. Так встречают только богов или…

— Приди к нам, великий Нарсо, повелитель демонов, видевший рожденье преображенного мира! Взамен труса мы дали тебе героя! Жертву!..

В покрытых непроходимыми зарослями кустарника холмах вздрогнул сутулый, старый человек. Он замер, прислушиваясь к далекому, не слышимому никем, кроме него, ветру. Он нес с собой аромат соли, соли морской, с близкого моря, — и соли крови, что текла в жилах его предков вот уже десятый век подряд.

А вместе с ветром шел зов. И — вызов. Юный храбрец! Анри, веривший в древние легенды, воспитывал своего сына на них. Что ж… Тяжкий выбор… Мир затрясется, или…

Или у мира есть шанс? Те, четверо? В них чувствовалась великая сила, грозная сила, под стать той, древней. Если они примут бой — кто знает, может, им повезет? А может, никакого боя не случится: придет Судия, и всех заберет с собой… Далеко-далеко, за самый окаем…

Молчальник так и стоял на месте. Он слушал ветер и ждал вестей. Вестей о бремени, которое он много-много лет назад побоялся — принять… А может, осмелился отказаться от него?..

Ночь должна была всех рассудить. Долгая, самая долгая за прошедшую тысячу лет ночь…

— А, так он дух демона призвал! Ха! — рассмеялся орк.

Он почувствовал себя практически успокоившимся. Но — только почувствовал.

— Это может раскачать Великое древо! А значит, сюда придет Хранитель, и серпом своим обрежет гнилой росток! — с вызовом выкрикнул Рагмар, сын Агмара, никогда не видевший духов, но веривший в них так же, как поэт — в последний луч заходящего солнца. — Ха! Он пронзит тебя! Победит! Я призываю тебя, Хранитель и Великий Черный шаман нашей ветви Великого древа! Взываю к тебе и твоему суду, скорому, праведному и вечному! Взываю!

Воздух подернулся рябью. Болотные огни потускнели.

Барон оскалился, и глаза его налились кровью. Еще чуть-чуть, думал Олаф, и он обернется волком. Ведь он настоящий оборотень. Такими они и бывают в сказках!

Стукнуло сердце. Тук. Тук-тук. Стукнуло дважды. А барон оставался человеком. Верно, был он оборотнем, но только не тем, что в сказках. Те оборотни шкуру меняли…

— Не смей! — зарычал де Местр. — Не смей! Тебе не остановить нас!

В руках его, словно бы из воздуха, оказался меч. Он поднял его высоко над собой. Слуги тут же ощетинились дубьем и кинжалами.

— Я призываю тебя, Палач угрожающих миру сему, — выдохнул Олаф. — Рассуди, кто нарушает Равновесие.

— Приди сюда, хранитель, — только и смог произнести Ричард.

Его ребра обратились в куски льда. Взор его помутился, в глазах плясали тени, и…

Кровь… И крики… И кровь… И крики… И огонь. Мама… Мама!!!

Сквозь пелену он видел, как мир остановился на мгновенье. Вот мелькнул длиннополый плащ, стелившийся по земле, с объёмистым капюшоном, откинутым на плечи, и рубаха с короткими рукавами. И меч, судя по всему, был «фирменным» двуручником палаческим. Хотя и висел он на спине, практически скрытый от глаз «маленького, но очень гордого отряда», но торчавшая массивная рукоятка и своеобразная гарда не оставляли сомнений в «родовой принадлежности» оружия не оставляли… Лишь одна вещь никак не вязалась с облачением палача: широкая повязка, скрывавшая глаза, и притом скрывавшая полностью: никаких прорезей для глаз, ни малейшей дырочки в алой ленте не было. Но, судя по движениям, этому человеку невозможность смотреть на мир своими глазами не мешало. Ведь это был Палач. Палач, именем которого клялись. Палач, имя которого проклинали. Палач, которого так ждали, но дождаться никак не могли…

Мелькнул — и пропал. Спала пелена…

— Что… что это было?.. — де Местр выглядел щенком, напуганным, жмущимся к маме. — Что… это… было???

— Палач приходил… — сглотнул Олаф. — Но…

— Но он не пришел. Он где-то далеко. Он не может придти, — отчеканил Конхобар. — Он сражается…

Уж герою-то Альбы, прошедший сквозь горнило сотен сражений, стыдно было б не признать воина, схатившегося не ради чести и славы, а за самую жизнь. Но у Конхобара было пять зрачков, и через них он видел мир чуточку лучше. Он разглядел лицо Палача сквозь капюшон, — и глаза. Глаза, видевшие многие столетия. Глаза юноши, отчаянно дерущегося за право вернуться домой…

Что-то происходило с миром, что-то, не дававшее Палачу придти сюда, в замок де Местров, где творилось нечто невообразимо страшное и ужасное.

— Ушел! — барон едва не подпрыгнул до самого потолка, поняв, что в зале отнюдь не прибавилось народу. — Ушел! Ха! Испугался! Да! Да! И все благодаря тому, что мы напоили его силой уходящего мага! Да!

Де Местр во все глаза смотрел на Ричарда. Тот едва нашел в себе силы, чтобы поднять голову. Они смотрели глаза в глаза, душа — в душу. Магус почти успел понять, что хотел сказать барон. Но догадка была страшной

— Да, да, ты прав, — ответил на безмолвный вопрос де Местр. — Это я подстроил вашу встречу с Дельбрюком. Оболочка, в которую заключен великий Нарсо, не обладает своею силой — и потому не может сама пробудить его. Но стоит ей только наполниться в нужный день… В нужное время… В нужном месте… Наполнить силой уходящего, чтобы обмануть Равновесие, чтоб тупой Палач-исполнитель не увидел, как вместо уходящего кое-кто приходит… А ты не чувствовал его магию… Ведь ты покрылся магией Дельбрюка, как пеплом от костра. Ха! Да это и есть пепел. Пепел твоего свихнувшегося под конец учителя! Не правда ли, идеальный план? А?

Де Местр облизнулся.

— Я вынашивал его годами. Слухи доносились из Лефера, войны шли, наемники воевали, — а я складывал косточки в скелет… От вас требовалось нарастить на него мясцо…

Де Местр причмокнул.

— А мой сын выступил сосудом. Все так. Все правильно. Все мне удалось.

Факелы задуло налетевшим вихрем. Повсюду замелькали болотные огоньки. Де Местр-младший поднялся с колен. Он начал шевелить рукой.

— Нарсо! Великий повелитель Нарсо приходит! И мы, хранители, передадим ему владения в целости и сохранности! Тринадцатый город снова будет под его властью, а после — и весь мир! Да!.. И вы станете первой жертвой во славу его! Во славу! Славу! Слава! Слава! Ва…!

Все сложилось в голове Ричарда. Но это было так неважно… Тепло уходило из него. Сила вот-вот должна была вырваться наружу, и тогда… О, никакой Нарсо не совладал бы с ним… Жаль только, что его друзья… Друзья…

— Вы знаете, Ричард, что самое главное в жизни?

В комнате стало еще темнее. Поднялся ветер, закружилась вьюга, пробиравшая не до костей — до самой души. Наемники были не в силах сдвинуться. Рагмар хотел было обратиться к духам — тщетно: губы покрылись коркой и смерзлись. Из пасти раздавался только вой бессильной ярости.

Болотные огоньки закружились вокруг де Местра-младшего. Они двигались все быстрее и быстрее, все ближе и ближе. Мелькали лица, похожие до безобразия… Нет! Это было одно и то же лицо, отражавшееся во всех огоньках. Холодное, злое, оно полнилось горделивым торжеством. Вот-вот сбудутся древние мечтанья!

Де Местр-младший двигался странно… А, нет! Это сам доспех двигался, поддаваясь чужой и чуждой воле. Вот качнулся глупый шлем. Заколыхались до того бездвижные кожаные ремешки. Дернулся левый сапог. Затем — правый. Болотные огоньки уже не плясали — они неслись с невероятной скоростью. Прямо напротив рта де Местра-младшего образовалась призрачная воронка, острием метившая прямо в горло жертве. Миг — и огоньки начало засасывать сквозь воронку. Рожа, сверкавшая в них, расплылась в мерзкой улыбке.

— Он возвращается! Он вернулся! Славьте славного Нарсо! Славьте нашего великого владыку! Да увидит Хэвенхэлл пришествие своих хозяев! Славься, могучий Нарсо! Славься, великий Нарсо! Славься!!! — воздев руки к доспеху (все, что было в этом от де Местра-младшего, исчезло), напевал Анри. — Славься, необоримый Нарсо! Славься, владыка демонов! Славься, господин Тринадцатого града!..

— Мда… А с фантазией у него туго… — сила негодования Олафа была такова, что он смог произнести это даже сквозь ледяную преграду.

Становилось холодно, очень холодно. Если бы нечто, вселившееся в де Местра-младшего, помедлило еще недолго, наемников убивать бы не пришлось: умерли бы от обморожения, делов-то?

Рагмар бился с морозом, сковавшим его руки. Он не в силах был даже пальцем пошевелить. Олаф еще мог шлепать губами, но звуки из них уже не исходили: замерзали и падали на излете, разбиваясь об обледеневший пол. Ричард замкнулся. Сейчас в его груди клокотал…

Огонь… И крики… И стоны… И плач… И крики… Мама… Мама!!!

И даже Конхобар… Что?! Не может быть!

Пока барон воспевал очередное величайшее достоинство Нарсо, ему не слышен был хруст ломавшегося льда.

Конхобар ухмыльнулся. Раздался треск: лед, сковывавший его руки, треснул, разломившись на сотни, на тысячи застывших капель. В четырех зрачках его пылал огонь, в пятом же — воцарился такой хлад, что замерз бы сам лед.

— Вот он, мой последний, мой желанный бой… Привет тебе с изумрудных холмов Альбы! — расхохотался Конхобар. — Меня зовут Конхобар, альбианский герой! Я вызываю тебя на бой! Сразись со мной, чужестранный герой!

Из сердца сына вечно зеленой Альбы так и неслись строфы на родном языке, но они гасли, не в силах растопить здешний хлад. Лепестки пятилистного клевера вяли здесь, не в силах прорасти в промерзшей земле.

Но — чудо — Олафу померещилось зеленое сиянье вокруг головы Конхобара. Неужто венок из трав далекой Альбы?

Водоворот болотных огоньков на мгновенье замер. Изумрудное сиянье распространялось по зале, и становилось тепло, так тепло, как бывает только в майский день. Теплый, ласковый ветерок гладит щеки, поют птицы, звенят ручьи…

— Альба шлет тебе привет, демонический клеврет! — Конхобару тяжко давался чужой язык, но получалось все равно неплохо. — Она присылает тебе свой цвет!

Корка льда, покрывавшая пол под ногами наемников, треснула, и на свободу, назло всем ветрам и угрозам, рванул стебелек подлески. Крохотные цветочки распускались на глазах, распространяя вокруг весеннее тепло. Зимняя хватка ослабла, и Олаф с Рагмаром смогли сделать шаг. Ноша — раскачивавшийся между жизнью и смертью Магус — тянула нещадно. Им бы ринуться в бой! Рагмар уже готов был рвануть вперед, на проклятых прислужников злобного духа, но…

Славословия застряли в глотке у де Местра. Он выгнулся дугой и прижался к стене по левую руку от… сына? Доспеха? Возвращающегося демона?

Конхобар повернулся. Что-то в глазах его… Точно! Зрачков было не пять, а семь! Два были сокрыты до поры до времени — и только сейчас появились. Голос героя из Альбы был так же светел, как мартовское солнце:

— Бегите, друзья… Настает мой смертный час… Пришло время радуге Альбы расцвести вдалеке от изумрудных долин и кристальных ручьев… Бегите, друзья. Бегите! Далеко. Как ноги унесут. Очень далеко! Здесь родится пламень! Он пожрет весь замок! Всю округу!

— А ты… справишься? — губы с трудом разлеплялись, каждое слово отдавалось болью, но Олаф — Олаф кричал. — Успеешь?.. Мы…!

— Справлюсь. Каждому в жизни дается возможность успеть. Однажды. Успеть. Все, — тихо и спокойно ответил Конхобар, поворачиваясь к юноше-доспеху-демону.

Нет… Уже демону: глаза де Местра-младшего дымились болотным огнем, а значит, душа его подчинилась злу. Ибо чем, как не злом, может быть пришедший сквозь тьму веков демон?

— Слуги! Исполните свой долг! Покажите этому мерзавцу-горлопану! Покажите ему!

Доселе уверенный в победе, барон скулил подстреленной собакой. Он вжался в угол, метая бессильные молнии из глаз. Слуги, повинуясь господину, рванулись было к Конхобару, но…

Альбианец двигался — и не двигался. Силуэт его размылся, и меньше чем через один удар сердца слуги оказались повалены на пол.

— Мы!.. — хотел было крикнуть Рагмар, но его прервал шедший из заокраинных далей голос Ричарда:

— Это его бой. Его смерть. Позвольте ему умереть. В одиночку…

Конхобар, не поворачиваясь кивнул. Видели бы то лицо наемники в то мгновенье! Но — они не видели. И больше никогда не увидят. То лицо — никогда.

Олаф и Рагмар, поддерживая Ричарда, рванулись к выходу. Дверь держалась крепко. Они налегли. Еще. И еще. Ни доски. Ни металл оказались не в силах их сдержать, — а может, Магус подсобил? Дверь поддалась, и они скрылись снаружи.

Конхобар сделал шаг назад. И еще. И еще. Он перекрыл собой выход на улицу. Шестеро слуг, барон и демон — против одного альбианского героя. Конхобар поднял лицо кверху и улыбнулся, словно бы ловя солнечные лучи. Лучи. Солнечные. Ночью. Внутри залы без окон?

Но — что такое? — солнце и вправду принесло свой свет сюда. Наступал последний час великого Конхобара, победителя тысячи врагов — и Анку впридачу. Сейчас ничего не было важно, не были никаких препятствий: только Конхобар — и его смерть. Та, смерть, которую он приносил, и смерть — которую он нес другим. Одна смерть. Разная смерть. Но — смерть.

— Я — Конхобар, альбианский герой! Вызываю тебя на бой!

Слуги ринулись на него — и отлетели. Никто не смог приблизиться более, чем на шаг. Конхобар не бил. Он даже не двинулся с места: просто сама судьба требовала боя не с этими мелкими сошками. Барон зарычал. Нехорошо так, глухо, и бросился на Конхобара. За два шага до альбинаца он прыгнул, напрягшись всем телом, оттолкнувшись от мокрого (снег уже растаял) пола и…

Клинок словил его на подлете. Де Местр удивленно вытаращил глаза. Губы его прошептали: «Но… план… Мой план? Как же…». Тело с отделявшейся от него душой упало на расстоянии вытянутой руки от Конхобара. Едва оно коснулось подлески, как комнату озарила вспышка противного, мерзкого света. То было пародией на свет, отблеском, что рождает гниль, выжидающая своего часа в самой глубине смрадных болот. И вот сгусток взрывается, вызывая лесной пожар — высвобождая силу останков зверей и растений, попавших в болото десятки, сотни, тысячи лет назад.

Вот так рождался демон. Он слился со своим доспехом. Ничего человеческого не чувствовалось в его движениях. Только чуждость. Невероятная чуждость этому миру. Таким выглядит осколок небесного камня, сгоревший меж звездами и упавший обугленным. Таким сейчас выглядел демон. Лицо его было — сгоревшее дерево, губы — пакля, а глаза — тлеющие огоньки. Но — чудное дело — в нем угадывались очертания того мерзкого лица, что скрывался в глубине болотных огоньков.

Демон оглянулся по сторонам. Бросил короткий — настолько, что он просто не мог быть длиннее — взгляд на распластавшегося барона. Умирающий, он тянул свои руки-плети к демону, но тот даже не отмахнулся. Словно бы это муравей умирал, или даже травинка, незаметная средь зеленого луга.

Но Конхобар — он удостоился долгого, оценивающего, уважительного взгляда.

— Значит, меня встречают? Я узнаю тебя, человек зеленых холмов.

— Меня? — удивление Конхобара не было наигранным.

— Ты забыл меня? — губы-пакля смежились-скривились. — А… Это аниму твою узнаю… Древнюю… Очень… О, с тобой этот меч! Славно! Славно!

Раздался клекот-смех. Так смеется древний ворон, пощелкивая клювом. Смех этот шел из нездешних мест, древний, трескучий, отягощенный бременем затхлых веков.

— Мы вновь сразимся? О, на этот раз… на этот раз я буду умнее… Много умнее… — и снова клекот. Он становился все звонче, обретая плоть. Но — клекот, не смех. — Сразимся!

— Я — Конзобар, альбианский герой! — Конхобар улыбнулся. — Я выиграл тысячи битв.

— А я выиграю войну, — ответствовал демон.

Изо рта его, смрадного, бурого, проеденного червями, посыпались искры. Они облаком накрыли Конхобара… Нет, то место, где он только что стоял.

Альбианский герой не проронил ни слова. Едва сраженье началось — не отвлекайся на болтовню. Его враг придерживался тех же самых правил.

Конхобар шагнул вправо — и через миг влево, резанув мечом. Он метил в сочленение шеи и головы, надеясь задеть трахею. Но демон отклонился, и лезвие прошло в каком-то пальце от цели. Конхобар молча принял это, на ходу меняя направленье удара, — и получил удар в бок. Из рук демона в альбианца врезался ком льда, чистого-чистого, за исключением ядра. В глубине воцарилась тьма. Ударившись, лед раскололся на мириады частей, и облако тьмы окутало героя. Конхобар выпрыгнул из этого облака, широко раскрыв глаза и пропев на родном языке что-то.

Демон не успел увернуться от сиреневой волны: лепестки дивного цветка, распространяя вокруг дивное благоуханье, окружили врага. А меньше чем через миг сирень взорвалась, и волна удара хлынула вглубь, в демона. Тот заорал, крича что-то на древнем языке, забытом в Двенадцатиградье. Но даже спустя века — помимо веков — было понятно: демон проклинал Конхобара и все живое на свете.

Конхобара не позволил себе торжествовать. Он ударил еще раз. И еще. Он крутил «восьмерку», метя не в трахею и не в грудь — в самого демона. Удар. Еще удар. Клинок, пружиня, отскочил, и альбианец отлетел назад. Он упал в подлеску, и та смягчила удар. Перекатился — и цветы завяли, приняв в себя облачко непроглядной тьмы. Умирала сама реальность вокруг них — и они умирали вместе с ней.

Конхобар вскочил на ноги, как нельзя вовремя: огненный серп, обуглив сам воздух, пролетел у самого плеча. Кожу ожгло нестерпимой болью, но альбианец молчал. Все семь его глаз вглядывались в то, что было, есть и будет, выискивая слабое место демона. Но тот менялся каждое мгновенье, и тяжко было отыскать прореху в защите чужестранца.

Демон резко взмахнул руками, крест-накрест, и прямо с его обугленных рук полетели шипы мерзко-зеленого цвета. Они впились в пол, в потолок, в стены, — и в воздух в том месте, где только что стоял Конхобар. Демон замешкался, выискивая пропавшего врага, — и герой ударил. Оттолкнувшись от угла, он бросился всем своим телом вперед, упираясь в заветный клинок.

Демон успел обернуться — но не увернуться. Меч прошел сквозь металл и кожу нездешнего доспеха и вышел с той стороны. В глубине глаз демона заплескалась тьма. Конхобар почти улыбнулся сквозь потоки пота.

— Знаешь, когда стоит наносить удары? — внезапно раздался голос прямо внутри ушей, в мозгу Конхобара.

Губы-пакля демона склонились над виском альбианского необоримого героя.

— Когда он уже нанес удар и не может… не успевает увернуться, чтоб… — слова слились в клекотанье.

Только сейчас Конхобар почувствовал холод. Взгляд его упал вниз, на грудь.

Из нее торчала только рукоятка кинжала. Таких Конхобара прежде не видел — и никогда не увидит. По рукоятке стекала кровь, которая вот-вот начнет литься потоком.

— Но… Я… — альбианец впервые в жизни был удивлен. Я… Я… е…

Губы холодели, он не чувствовал пальцев рук. Дышать было больно, очень больно.

— Я не успел воплотиться, — понял недосказанный вопрос демон. — Не все воплотилось… Ты ударил в пустоту… Тебе б подождать, носитель древней анимы… В тот раз ты бы столь же нетерпелив. Но — победил. А я умею ждать… Я всегда умел ждать…

— П… лятый… На… со… — только и сумел выдохнуть Конхобар.

Все семь его зрачков потухли. Душа-анима покидала тело альбианского героя, забирая последнее тепло.

— А я не Нарсо… — клекотанье, переходившее в гортанный, мерзкий до невозможности хохот.

Они сидели во дворце. Конечно, видевшие столицу Государство приняли бы это за сарайчик, — но разве много осталось знатоков? Молодые поколения не знали ничего прекраснее Города, выросшего на берегу моря. Воздух бороздили алы катерг и дромонов, на приколе стояли центурии лодок. От поплавков и парусов рябило в глазах. И до чего же прекрасной была эта рябь!

Город вот уже двадцатый год вел войну не на жизнь, но насмерть. И казалось, победа вот-вот будет одержана. Без помощи со стороны Государства, полузабытой родины, благодаря лишь собственной мощи (ну и самую малость, чуть-чуть — отрядам орков-союзников), — они выстояли. Чужеземцев почти подчинили воле великого Нарсеса, чей лик был темен: не тени даже, тучи пролегли под глазами великого стратига. Облаченный в стародавний доспех, которых почти не осталось даже у ветеранов, он посылал легионы в атаку единым мановением.

Легионы, правда, измельчали за последние двадцать, но кто же мог рассказать об этом молодежи? Верно, седые старцы пережившие Великий шторм — и Аркадий Лид, десница стратига, неотступно сопровождавший его везде и всюду. Мудрейший и славнейший Лид. Десница — но не сам великий стратиг. Это его катерги, дромоны и многие иные творения подарили победу над десятками племен. Последний оплот врага, гордого, несломленного, еще держался на далеком берегу. Но великий Нарсес уже придумал замечательный план, как и всегда, а значит, варварам остались считанные недели, а то и дни.

Великий стратиг взирал на свою державу из окон башни, возвышавшейся над Городом. Циклопическая, она готова была потягаться — и превзойти — высочайшие горы этих земель. Отсюда были видны катерги и лодки, Флот гнева. Он должен был обрушиться, как Великий шторм (да не повторится он вновь!), на варваров. И тогда весь материк простерся ниц перед Городом и его народом.

Люди надеялись на победу: силы их были надломлены, истощены. Хлеба никогда не хватало вдосталь: почти все мужчины сражались с бесчисленными врагами. Немногие следили за рабами, вспахивавшими полями, — без них Город даже не был бы построен. Именно они пахали, сеяли, собирали урожай, рыбачили, а самые надежные — даже охотились. Орки роптали: Город поглощал их земли пядь за пядью. Зеленокожий народец вот-вот мог восстать. Покоренные народы, те, что не были обращены в полных рабов, но остались колонами, отдававшими половину урожая истинным хозяевам всех окрестных земель.

Всем была нужна победа. Проиграй Город даже первый штурм твердыни зеленоглазых, — власть Нарсеса оказалась бы поколеблена.

Именно об этом думал стратиг, разглядывая улицы Города. Да…

— До чего же они кривы и неправильны… — пробубнил он себе под нос.

— Мы с учениками трижды перепроверили расчеты, — раздался из тени голос Лида.

Он выглядел все таким же, разве что блеск в глазах поблек. Или тень, в которой он вечно пребывал, была тому виной? Въелась в самые зрачки, и больше никогда не отступала?

— Перепроверили расчеты, они перепроверили! — заворчал Нарсес.

— Мы перепроверили, — с нажимом повторил Лид. — Ты тоже принимал участие, о великий стратиг, между триумфом одиннадцатого легиона и пуском в небо катерги. Но тебе, видимо, некогда все упомнить, ты же не успеваешь!

— Да, если бы я был всего лишь советником, я бы успевал все! — всплеснул руками Нарсес.

Он стал нервным от постоянного перенапряжения. Он походил на натянутую до предела тетиву. Ей или распрямиться для выстрела — или порваться, третьего не дано.

— Но мы ведем войну, постоянную, ежечасную, еще немного, и…

— И что тогда, Нарсес? Найдутся другие. И еще. И еще. Необходимо заключить мир. Оставим их в покое, — понурил голову Лид.

Но казалось, что глаза его, несмотря ни на что, продолжали зорко следить за каждым движением Нарсеса.

— Остановиться? Сейчас? Когда мы в дневном марше до победы? Взгляни! — стратиг показал рукой на море.

Он походил на статую самому себе в тот момент.

— Вот! Десять полных, ванактовых ал великолепных катерг! Три центурии лодок! Пять дек дромонов, которые обрушат пламенное небо на последний оплот последнего врага! Мы сильны, как никогда!

— Нет, мы слабы, как никогда, — просто враг почти выдохся. А мы… мы уже выдохлись, Нарсес. Настало время остановиться. Все мечтают об отдыхе… — примирительно начал Лид, но стратиг разъярился пуще прежнего.

— Все? Да, давно ты плетешь вокруг меня интриги. Что ж…

Он развернулся всем телом, разом, быстро. В глазах его полыхало огненное пламя. В комнате стало жарко. Даже тень, в которой прятался Аркадий, — и та отступила.

Лиду бы испугаться, закрыться руками, переждать вспышку гнева, — но он только шире улыбнулся и потянулся к заветной амфоре. Лид потряс ее. Вина хватило только на один стаканчик. Вздохнув, Лид пригубил глоток.

— Последняя… Вот, значит, как? И тебя Великий шторм…

— Да, и меня. Я сжигаю себя самого ради того, чтобы вести мой легион вперед, чтобы Государство жило. Мы, да центурия-другая, — вот и все, кто помнит былые времена. Сколько лет прошло? И ни единой весточки! Они все исчезли! Никого, кроме нас! Великий шторм уничтожил тропы. Сколько времени пройдет, прежде чем их проложат? Но мы выстоим… А всех, кто мне мешает, я уничтожу.

— В самом деле? — Лид прекрасно понял, что угроза обращена не только против зеленоглазого народа.

— В самом деле, — утвердительно кивнул Нарсес. — А кое-кого уже убил. Все эти годы в твое вино…

— Добавляли яд, — причмокнув, Лид допил вино. — Точнее, должны были добавлять. Лиды умеют заводить друзей и помнить чужие услуги. А вот некоторые стратиги не могут похвастаться подобным. Люди устали, слишком устали от тебя, Нарсес… Давай покончим с этим, а?..

Аркадий примиряюще развел руки в стороны.

— Да, давай покончим с этим, — Нарсес вынул из ножен меч, раза в два короче, чем у зеленоглазых варваров. Черный такой, из нездешнего металла. — Прямо сейчас!

— С удовольствием, — торжествующе облизнулся Аркадий и…

Столб пламени ударил прямо в Нарсеса. Порыв был такой сильный, что стратига прижало к стене буквально в ладони от окна. Он противился магии изо всех сил, но разве противится солома вилам?

Но — Нарсес. Он противился, противился из последних сил, противился даже тогда, когда силы оставили его. Стратиг двигался в столбе огня, превозмогая боль и мощь лидовской магии. Впервые за многие годы выдержка изменила Аркадию: глаза его широко раскрылись, подбородок задрожал. Лид напрягся. Руки его затряслись от натуги, шею покрыла испарина (немудрено, вблизи пламени-то).

Нарсес сделал еще шаг. И еще. Кожа его чернела, — обгорала. Глаза уже вытекли, но он — шел. Потому что — Нарсес, стратиг Государства, верный ванактов слуга.

Демон оттолкнул Конхобара… Нет, уже только тело Конхобара. Душа покинула великого героя, исполнившего свой долг до конца. Он сражался, он дал своим друзьям драгоценное время, подарил им жизнь, на мгновенья иль века — неважно. Он исполнил свой долг. А что он проиграл битву… Ну, что ж? Друзья теперь могли выиграть войну. Или…

Пакля и чернота исчезли. Страшная рожа затянулась бледной, даже белой кожей изнеженного царедворца. Демон обрел плоть.

Двери залы распахнулись, и на пороге возникла фигура милленария-каподистрийца. Стратиг, столько сделавший для него, давший под командование целый легион, подаривший огромный участок, облегченно выдохнул. Подмога пришла, уж милленарий не забудет всего, что Нарсес сделал для него и его людей!

И действительно, милленарий не забыл. Не колеблясь ни мгновения, он подбежал к застывшим в последнем рывке друг напротив друга друзьям-соперникам, закрывая левой рукой лицо — от жара, и…

— Я не Нарсес. Я Лид. И я обманул всех, всех своих врагов! Я — жив! А они — нет! Я жив!!! Жив!!! Это вы умерли, а я жив!!!

И здание, от въевшихся в землю камней до маковки, содрогнулось от торжествующего крика.

Один выверенный удар прожившего двадцать лет на материке ветерана. Один удар, полный чувств и памяти. Один удар — и меч погрузился почти по самую рукоятку в бок…

В бок Нарсеса, который сейчас оседал, вытаращив глаза. Последние силы оставили его, сломленного предательством «левой руки»… Губы его что-то шептали, какую-то короткую фразу, но стратигу не хватило какого-то усилия, маленького, совсем незаметного усилия…

Обугленный, Нарсес осел на пол. Воцарилось молчание. Только ветер шумел да чайки кричали за окном. Наконец, Аркадий, крадучись, приподнялся с места, сделал шаг, протянул руку — и вынул клинок, приложив немалые усилия, из тела поверженного стратига. Последнюю живую душу, что связывала его с памятью о ванактовом дворце, с молодостью…

Луч солнца, чиркнув, скользнул по окровавленному лезвию. Лид изо всех сил сжал рукоятку, так, что костяшки побелели. Меч — вот, что теперь связывало его с былым, с настоящей жизнью, а не этим кошмаром…

— Мы идем в бой. В последний бой. Если проиграем — то настанет мир. Выиграем — настанет мир, — бросив взгляд на обугленный труп (по комнате распространился дикий смрад). — Наш великий стратиг умер смертью храбрых, сойдясь в бою один на один с зеленоглазым магом. Отомстим за великого стратига?

— Отомстим! — кивнул милленарий. — Только… Что делать с его детьми?

— Детьми? — Лид колебался мгновенье, но все же — колебался. — Пусть живут. У них где-то рядом земля? Пусть владеют, и помнят, что род их идет от владыки этих земель, убитого зеленоглазыми.

Милленарий, чье имя помнил только ушедший в небытие стратиг, поклонился и ушел. Он оставил Лида один на один с поверженным Нарсесом.

Аркадий, совершенно не отдавая себе отчет в собственных действиях, принялся стаскивать с еще дымящегося тела доспехи. Это о ведь броня великого стратига! Тем более Лид чувствовал невероятную силу, заключенных в этих простеньких пластинах, в этих ремешках, в незамысловатом шлеме… не мог же Нарсес противостоять его силе, пусть даже сам владел магией. Может, он могущество свое заключил в этот доспех? И точно, Лид не помнил, чтобы за последние двадцать лет Нарсес облачался в иную одежду… Или даже снимал эту броню… Точно! Вот во что он заключил все свое могущество! Насколько же возрастет сила Аркадия!

На полу валялся серебряный бокал, отполированный до зеркального блеска. В его чаше отражалось лицо Аркадия — Аркадия, постаревшего в тот день на недобрых два десятилетия… А то и три… Или, может, все четыре?..

А дня вечером они отправились в поход, чтобы через одно утро на следующее вступить в сраженье у стен последнего оплота зеленоглазых. И там Аркадий встретился лицом к лицу с вражьим правителем.

Многие годы спустя его станут звать Анку. И в руках у него был дивный клинок, жаждавший крови проклятых демонов…