Дорога в Лефер

Глава 4

Весь остаток дня Ричард кулем лежал на соломе, прижавшись спиною к ящику. Он брал в руки то одну, то другую книгу из мешка, открывал наугад, пытался прочесть строчку-другую, а потом вновь закрывал, не в силах сосредоточиться. Словом, Магус являл собою не лучшее зрелище.

То же самое можно было бы сказать о Рагмаре. Он сидел, свесив ноги с повозки и вглядываясь вдаль, на полдень. Там осталось его племя. Только кому он там нужен? Народ его стал совсем не тем. Вот и набег на поселение те зеленокожие совершили, судя по рассказам выживших, из баловства. Брать у бедняков было нечего, а потому орки веселились, издеваясь над крестьянами. То, что осталось от старосты деревни, показали Олафу — и у того надолго пропало желание общаться. Он молча правил повозкой, которую тяжеловозы везли в северные края. Да, где-то там их ждёт выполненное задание и горы… Ну ладно, целые кошели золота! К нему снова начнут стекаться бойцы. А то известное ли дело — просить полгода без единого желающего записаться в отряд. В его, Счастливчика Олафа, отряд!

А ведь прежде! Эх, да что там… Нынче он и такому странному заданию был рад. Его наняли извозчиком! Ха! Ну и пусть! Оставалось утешать себя тем, что впереди маячила возможность подраться от души. Вот это Олаф любил. Но так, не до смерти. Главное — живым выйти из боя.

Везучий наслаждался видом, открывавшимся ему с козел. А посмотреть было на что. Вот повозка въехала на холм, и с его вершины можно было полюбоваться рекой Фер. Здесь было её устье, или, как говорили в Лефер, Широчка.

Да-да, именно Широчка. Говорят, это имя она получила от какой-то старухи, которая потеряла здесь своего сына. Он дрался с драконом, кои, если верить легендам, во множестве водились в здешних краях. Дракон драл когтями и палил огнём героя, но тот, изнемогая от жара и истекая кровью, всё же сдавил глотку дракону и выдавил его сперва к берегу, а позже навалился всем телом и потопил его. Змей обнял лапами человека, и оба они захлебнулись в спокойных водах Фера. Люди целый день искали его, пытались баграми нащупать тело змея или героя, ныряли, силясь разглядеть что-то в донном иле. Даже на рассвете его героя искали его друзья, но так и не сумели найти.

А мать убило горе: она ходила вдоль берега Фера, повторяя «Сыночка». В самые далёкие уголки речной долины эхо доносило «Широчка» — вот отсюда и пошло прозвание устье реки.

И впрямь, река здесь даже издали выглядела устрашающей и бездонной! Хоть воды она несла медленно что спящий носильщик, и редки здесь были не то что «барашки» — даже волны, но вода имел здесь цвет старых лопухов. Если бы кто захотел зайти в воду, то вряд ли бы смог сделать это так легко: ноги утопали в жиже, жирной, очень жирной земле. Зазевайся, постой на месте с полчаса — и голова твоя погрузится в жижу, это точно!

Ил этот озолотил Лефер. Земледельцы разбрасывали речную грязь на полях и промеж деревьев в садах, и черневшая от него земля давала обильные урожаи, которые больше никто не мог похвастаться. Сосед Лефера, портовый Марорин, за последние полвека трижды собирал огромные армии, чтобы отвоевать Широчку.

Сам Олаф был участником последней войны, произошедшей пятнадцать лет назад…

— А может, все шестнадцать… Или даже двадцать… Сколько ж прошло с той поры? — пробубнил себе под нос Олаф.

По лбу его пролегла морщина раздумий. Вообще, лицо Везучего было молодцевато, и нельзя было сразу понять (а может, даже и не сразу, а может, и вовсе никогда), сколько же лет наёмнику. Да, некогда он и вправду был молод. В тот год ему шла двадцать первая весна. Он считался в своём отряде «молодчиком», новичком, и потому его ставили в первый ряд. Командир берёг ветеранов, опытных бойцов: нельзя было ставить их под удар шальных стрел или безумного авангарда морячков. Да-да, морячков: так леферцы, с налётом насмешки и уничижения, звали прямо в глаза своих соседей. Звали-то звали — но это никак не мешало им торговать с Марорином. А жители последнего злились, обижались — но с охотой брали леферские гроши, серебряную монету, которая звенела на рынках всего Двенадцатиградья.

В том бою Везучий тоже стоял в первом ряду. Прямо…

— Да, прямо там, — Олаф узнал тот холм.

В семи шагах от берега реки, против моста. И камень был точно таким же. А вот погода была жарче. Шёл самый разгар лета, и лучи солнца жарили их головы в шлемах. А на том берегу стояли морячки, в кольчугах, а то и просто в стёганых доспехах. Да, именно то место…

— Ты прав. Это было здесь. Говорят, потом Фер кроваво-красным был ещё несколько месяцев, — внезапно нарушил своё молчание Ричард.

Нет, он не отрывался от чтения трактата: Магус говорил нехотя, будто бы не желая хотя бы йоту своего внимания уделить чему-либо другому, помимо чтения. Только рот открывался, да язык произносил слова.

— Догадался, о чём я думаю, догадался, — хмыкнул Олаф.

Он цокнул, и тяжеловозы остановились. Везучий хотел ещё раз перенестись — хотя бы в мыслях — в тот день. Казалось, издалека доносился топот наступавших морячков, плеск волн: кто-то из них решил, минуя мост, переплыть Фер. Но Широчка хранила своих хозяев: ноги врагов вязли в иле, и врагу пришлось переплавляться через мост. Эх, сломать бы его! Но нельзя: на восстановление ушло бы несколько месяцев, и это нарушило бы сообщение Лефера с западными землями. Отцы города допустить подобного никак не могли. А потому простым людям приходилось гибнуть. И гибнуть, и гибнуть…

Олаф замахал головой, чтобы отогнать наваждение: ему почудились люди на том берегу. Точь-в-точь как морячки…

— Машут нам, вождь, — отчеканил Рагмар.

Глаза охотника не врали: на том берегу действительно стояли люди и махали проезжавшим. Орк разглядел блеск металла — как минимум один из тройки людей был в кольчуге. Да ещё, кажется, в шлеме! Пальцы Рагмара любовно обвили древко топора. Верный товарищ не должен был подвести, случись что неладное.

— Ричард, готовься… — начал было Олаф, но воздух рассекла… ладонь Ричард.

— Не отвлекай меня от истории Великой Замятни. Интересно же. Сам знаешь, я тебя не подведу! — досадливо выпалил Ричард, перелистывая очередную страницу.

— Да знаю, знаю, — поддакнул Везучий.

Левая рука его держала вожжи, а правая уже нащупала рукоятку меча. Словом, отряд был готов к бою и… и ещё раз к бою — это враг должен был бы обороняться!

Олаф попридержал тяжеловозов. Тех людей он решил дождаться здесь же, на холме. Здесь он уже выиграл когда-то битву, так зачем же сходить со счастливого места: Везучим его прозвали именно из-за таких вот предосторожностей. Хотя некогда кличка его была Бесшабашный. Эх, сколько воды утекло с тех пор — должно быть, только в Фере уместилась бы!

Когда те парни оказались на мосту, Олаф пригляделся к тому, в кольчуге. Что-то знакомое было в движениях, в походке, в манере держаться…

Когда их разделяло шагов тридцать, Олаф вытянулся во весь рост, напрягся, и… воскликнул:

— Ба! Какие люди! Ганс из Зиммера собственной персоной! Какая честь! — расхохотался Везучий.

— И стоило меня отвлекать из-за этого? — обиженно пробубнил Ричард Магус, углубившись в чтение. — Привет ему от меня передавай.

— Обязательно, — сказал Олаф, а потом обратил свой лик к приближавшейся троице. — Приветствую! Ганс! Ганс!

Мужчина в кольчуге всплеснул руками и помчался с неожиданной для такого грузного — больше похожего на бочку, увитую железными обручами — человека прытью. На бегу он, как ни странно, дышал легко и даже не было похоже, чтобы Ганс страдал одышкой. А вот лицо! Да! Оно было покрыто румянцем, который только слепец (и то не всякий) мог бы назвать здоровым. Эта краснота родилась не от одной сотни добрых кружек пива, да не разбавленного водой, а настоящего, терпкого, который только в Зиммере, родном городе Ганса, и варили. Говорят, секрет этого благословенного напитка передали им некие полурослики, жившие прежде под холмами в окрестностях Зиммера. Но скажи кто об этом Ричарду Магусу, он бы с ухмылкой заметил: «Вместо того, чтобы слушать всякие глупости, лучше бы почитали хронику или чью-нибудь биографию». Может быть, Ричард был прав, и никаких малюток, обладавших секретами пивоварения, в Зиммере не было — да только был Ганс, гигантский человек-пивная бочка (по мнению недругов, скорее пивное брюхо).

Гора эта прытко взбежала на холм, где стояла повозка Олафа, и единым мановением подхватила Везучего, стиснув в прямо-таки каменных объятиях.

— Либен готтен, какой человейк! Какой человейк есть приходьить сюда! Майн либен готтен! Майн либен готтен! Йа ждайт этот случай много — много лет!

Голос этого бочкоподобного человека более походил на гром, который издавали передвигаемые бочки с чудодейственным напитком. Он говорил точь-в-точь как и многие жители Зиммера, смешно коверкая слова и пересыпая их родной речью. Итог получался более чем забавным, да вот беда — поди разбери, что эти зиммерцы хотят сказать!

— И я рад тебя видеть, Ганс! Рад, что пиво ещё не убило тебя или не разнесло твоё пузо до мировых размеров! — Олаф подтвердил слова свои дружелюбным хлопком по натянутой как барабан кольчуге прямо у пупка.

Раздалось очень и очень характерное бульканье, и даже кольчуга пошла волнами, хотя, казалось бы, куда ей! Ганс расхохотался ещё сильнее. У его спутников также на лицах проступило добродушное выражение, и всё же Рагмар готов был поклясться, что в глазах их застыло волнение.

— Эхм… Майн фройнд… Тебе надо иди отсюда далеко. Не ходить здесь.

Рука Ганса, которой он взмахнул, поражала размерами. Наверное, именно такие у гигантов, о которых только в легендах и рассказывают. Ладонь её была сокрыта под перчаткой шириной с лопату, не меньше. Так, во всяком случае, могло показаться со стороны.

— А что ж там такое-то, Ганс? Неужто дружки решили свести счёты друг с другом? Я не слышал, чтобы Лефер позволял кому-либо двигаться по этим землям, — Олаф напрягся.

Он с давних пор привык считать Лефер своим домом. И, в отличие от многих других наёмников, почитавших любое удобное и денежное место за родину, был верен только одному городу. В этом многие коллеги отказывались его понимать. Ну и правда, чем отличается от город от другого? Вроде и там люди, и здесь… Так ведь в других платят местах ещё и платят больше! Почему бы не послужить им, а не Леферу?

И всё-таки Олаф никогда не соглашался воевать на стороне врагов его родного города. Ну, почти родного. А, ладно, это слишком долгая история, чтобы вспоминать её на мосту!

— Ну… немного шалят… Йа, айн кляйне шайка морячков против наш отряд. Или армия. Я не помнийт, как это у вас звайтся. Небольшой аншлог, как говорийтся, — пожал плечами Ганс.

Кажется, от этого движения задул не такой уж и слабый ветер. Несладко пришлось бы человеку, решившему преградить этой скале путь. Но Олаф знал, что в душе Ганс добрейшей души парень. Но — только не в сражении. Свою работу наёмник выполнял на «отлично», с методичностью и дотошностью, присущей его соотечественникам. Не зря Зиммер славился ещё и умелыми ремесленниками, заполнившими Двенадцатиградье хитрыми механическими игрушками. Одну такую Олаф сам когда-то вертел в руках, пытаясь разгадать её секрет. Может быть, Ричард и смог бы узнать, отчего музыка начинает звучать, едва коснёшься рычажка, но разве Магусу было до этого какое-то дело?

— И что, неужели пути нет? А с чего это здесь вообще стоишь? — Олаф сощурился и упёр руки в бока.

К счастью, меч он уже успел отложить, так что рукоятка клинка не ударила его по рёбрам.

— Мы смотрейт, чтобы кто из вашего города не приходийт. Иначе сюда бежайт вся леферская армия. А как появится кто — просить не ходийт… А кто не слушайтся — кляйн бить по бока. Ну совсем-совсем кляйн, — Ганс хотел показать на пальцах, насколько оно «клян», но по его жесту казалось, что парень еле ноги унёс.

— Да… А может, обождать? — Олаф повернулся к Ричарду.

Тот даже плечами не пожал, настолько углубился в чтение книги.

— Вождь, надо двигаться. Мало ли, сколько они будут мериться силами, и что из этого выйдет. Пойдём по обходной тропе. Есть здесь другой брод? — Рагмар наконец-то напомнил о своём присутствии.

Он сошёл с телеги, отчего та едва ли не подпрыгнула, и вытянулся во весь рост перед Гансом. Тот одобрительно крякнул: даже громадине-зиммерцу невозможно было тягаться по росту с орком.

— Айн бестен воин из него быть! Йа, айн бестен! — наёмник вытянулся на цыпочках и похлопал орка по плечу. — И этот груз он точно айн рукой поднимать! Айн рукой! И пронёс бы его вброд, йа, это есть точно! И тебе, Олаф, не вурде нести его надо! Не вурде! Йа, не надо нести!

Орк присмотрелся к бегавшим глазам — или блюдцам? — наёмника, и тень пролегла на его лице. Рагмар стоял не шелохнувшись, и на лице Ганса возникло некое сомнение. А уж не голем ли это часом, выполненный под орк? Видно было, что зиммерец прилагал немалые усилия, когда «легонько» хлопал орка, но тот оставался непоколебим.

— Зер гут! Йа! — Ганс улыбнулся. — Олаф, а может, дашь мне йего в отряд? Я йего тренировать, давать ему золотой гора! Йа-йа, парень, иди ко мне в отряд! Будешь как… ну что там у вас едят — в масле кататься! Зер гут кататься!

Рагмара не поколебали хлопки Ганса — и не поколебали и его слова.

— Верность вождю важнее горсти холодного металла, — орк прямо-таки сверлил взглядом наёмника.

— За золото можно купить филле вещей! Филле еда! И зер красвую фрау! Эх! Олаф, вот это ты находить бойца! Не зря тебя прозывать Везучий!

— Благодарю! — Олаф кивнул в знак благодарности и тронул вожжи.

Животные потянули повозку вправо, по тропинке, протоптанной у самого берега Фера.

— Вождь, их больше, чем пальцев на руках… — внезапно прошептал Рагмар, напряжённо сидевший на соломе и озиравшийся по сторонам. — Намного больше.

— Что, тоже заметил? Я из-за этих робких парней, побоявшихся показаться нам на глаза, и не захотел ехать дальше по тракту. — невесело вздохнул Олаф. — Интересно, кого это они ждут…

И действительно: нет-нет, да кусты на том бегу шевелились.

— Нас, — отчеканил Ричард. — Ганс же дал тебе знать: он зовёт тебя Везучим, только если нанят врагом. Ты же помнишь.

Магус, похоже, вынырнул из прошлого только затем, чтобы укоризненно взглянуть на Олафа. Через мгновенье его взгляд вновь был прикован к изощрённо выписанным буквам.

— Да помню я, помню. Ещё лет пять назад условились… Мог бы хоть намекнуть, чего он тут делает.

— Вождь, по-моему, он намекал, — выдавил из себя Рагмар после напряжённого молчания. — Помните? Он сказал, что этот груз надо везти вброд. Вброд… Он просил не нести этот груз дальше… Помните, как он размахивал руками, говоря о том, что тебе не пришлось бы его везти дальше?

Орк хрустнул пальцами. От треска даже Олаф поёжился, побывавший не в одной кровавой сече.

— Он говорил что-то о броде, и, мне кажется, просил не ходить там, — заметил Ричард. — Здесь поблизости только один такой. До заката доберёмся.

Ворона пролетела над головами наёмников и огласила воздух карканьем. Оно было очень противным и недобрым. Орк знал: такие вороны предвещают кровь и несчастья. Плохие вороны, плохое карканье… И брод плохой. Магус упомянул его с нехорошими нотками в голосе. Рагмар знал: у таких мест есть свои духи-хранители, и мало кто из них добр к путникам. А вечером там и вовсе нельзя появляться. Заберут ещё или животных попортят, бабки им переломают.

— Вождь, что там нас ждёт?

Рагмар спросил это без волнения. В голосе его слышалась только холодная решимость. Такая же, что и у солдата перед последним боем…

— Если бы они хотели нас убить, попробовали бы сделать это прямо там, у моста. Их раз в пять больше, к чему бояться? Нет, нас скорее даже оберегают. Или направляют.

— Но кто? — подал голос Ричард.

Рагмару показалось даже, что произнося это, губы Магуса шептали совершенно другие слова. Может, он читал книгу, а отвечал в полусне? Да… и шептал про себя слова из книги… Странный, очень странный шаман. Орочий поступил бы иначе! Он бы отправился по Великому древу в верхние и нижние миры, чтобы посоветоваться, и отыскал бы ответы на вопросы. А если бы духи заартачились, то позвал бы коори, гигантскую птицу, на которой путешествовал средь миров. Ведь по Великому древу сколько полазишь! Только на птице и долетишь что вверх, что вниз! Так рассказывали шаманы — а значит, так оно и было.

— Но кому нужно нас так вести? Словно бы дичь загоняют в капкан. Так онтокса ведут к яме, не давая ему уйти в чащу, — затянул Рагмар.

Он хорошо знал, о чём говорил, лучший охотник племени, где ему не нашлось места. Этот мир менялся слишком быстро. А может, не мир, а обитатели его? Рагмар пока что не нашёл точного ответа на этот вопрос.

— Или заказчику, или людям, которым не хочется выполнения этого заказа, — протянул Олаф.

Он тоже знал, о чём говорил, человек, прежде звавшийся Бесшабашным — а потом прозванный Везучим. Ещё бы. Ведь он — выжил… Единственный из всего отряда — но выжил… И помог ему в этом сам Ричард, будучи ещё подростком. Подростком — по возрасту: к тому времени он уже давным-давно повзрослел. Сгорели в пламени его детство и юность, сгорели в один день, а золу растоптали убийцы родителей под стоны заживо сгоравших людей… Да, Ричард уже забыл, был ли он когда-нибудь ребёнком или нет… А может, и не было ничего такого? И он с самого рождения сидел, вперив взгляд свой в очередную книгу?.. Нет, не может такого быть! Хотя… Кто его там знает?..

Есть такие люди, о которых говорят «застёгнут на все пуговицы». Рудольф был из таких — причём в самом прямо смысле слова. Он всегда был одет, словно бы через минуту — на приём к отцам города, а то и к самому бургомистру. Видимо, маг ждал этого, но никак не мог дождаться. А время он любил проводить, тренируя молодых магов. Большинство из них нашло себя в наёмничестве, кое-кто остепенился и осел в одном из городов Двенадцатиградья. Но где бы они ни были, каждый первый день осени к Рудольфу на стол ложилась кипа бумаг: ученики присылали письма. Никто уже не помнил, кто первым из подмастерий Дельбрюка завёл традицию присылать ему обстоятельные доклады о том, что произошло за год после окончания обучения.

Но как-то оно получилось, что Рудольф теперь собирал целый ворох бумаги раз в год. Городские скороходы загодя готовились к доставке, чистя сапоги и отдыхая денёк-другой перед этим: за прошедшие годы у мага в учениках побывало столько людей, что они своими письмами заполняли целый сундук! И не самый маленький сундук, следует заметить.

Получив письма, Рудольф терял — единственный раз за год! — самообладание, ходил по дому, нервно заложив руки за спину, что-то шептал себе под нос. Мало кто мог сообразить: Дельбрюк волнуется! Да-да! С виду невозмутимый маг, прошедший огонь, воду и трёхлетнее перемирие со всеми соседями Лефера (последнее было ужаснее и труднее всего), Рудольф волновался и собирался с духом. А когда солнце клонилось к закату, он наконец-то садился за письменный стол и доставал аккуратный, короче указательного пальца, ножик для писем и…

Рука его едва заметно подрагивала, что лучше всего было видно по кончикам пальцев. Они стучали по рукоятке ножика, словно змеи, которые желают, но не могут обвить отбивающуюся добычу. И вот наконец дичь слабела: Рудольф наконец-то брал ножик в руку — всегда левую — и начиналось священнодейство.

Сперва делался небольшой надрез, поверх сургучной печати. Мэтр рассматривал сквозь образовавшуюся щёлочку буквы с пару-тройку мгновений. Затем ножичек откладывался в сторону, и конверт вскрывался пальцами, прекращавшими дрожать, едва на свет появлялся сложенный вдвое, втрое, а то и вчетверо листок или несколько листков. После чего Рудольф уходил в чтение письма. Едва оно заканчивалось, как Дельбрюк брал в левую руку ножик, и всё повторялось заново.

Действо затягивалось до самой зари, и после Рудольф ещё долго, очень долго сидел за столом, вглядываясь через распахнутое настежь окно в алеющий горизонт. Он, видно, думал, как они там, его ученики, говорят ли правду или подвирают, желая похвалиться перед учителем.

И только дважды за девять лет (сколько был в учениках Ричард) установленный порядок нарушался, оба раза — по вине самих учеников. Письма приходили не от них самих, а от родственников, друзей или городских чиновников. Вместе с серебристыми чернилами в дом приходила смерть: в Двенадцагтиградье принято было в письме сообщать об уходе в лучший мир чернилами серебряного цвета. И только великий человек удостаивался золотого цвета.

Ричард подозревал, что Рудольф специально сперва делал маленький надрез, дабы увидеть цвет букв. Значит, уже несколько раз до его ученичества Дельбрюк узнавал о смерти «птенцов» своих.

Если приходили «серебряные» письма, то все нераспечатанные конверты отставлялись, а Рудольф принимался мерить шагами свой кабинет. После он, не надев (единственное исключение из правил!) шляпы, покидал дом и бродил по улицам Лефера. И хотя час был поздний, никто на улице и пальцем не решался тронуть мэтра: все знали, что в отместку он может сжечь обидчика. А в случае чего наёмники просто переломают кости дураку, и даже в самом дальнем уголке Двенадцатиградья ему не скрыться.

Но в остальные дни распорядок был совершенно иным. Если засыпать было позволено практически в любое время, то проснуться подмастерья (а их у Рудольфа всегда было несколько, самых разных возрастов) должны были с восходом солнца. Это значило, что летом приходилось просыпаться очень рано, зато зимой можно было выспаться на славу.

Потом — короткий урок самого Рудольфа или одного из старших учеников. Обычно это были лекции по основам магии, но могли устроить и урок грамматики. Более всего Ричард любил уроки истории. Если Дельбрюк позволял старшим подмастерьям вести какие-нибудь другие предметы, то историю читал сам, в каком бы состоянии он ни был. Магус помнил, как однажды Рудольф пришёл, истерзанный жестокой простудой, с побагровевшим носом и слезящимися глазами. Всего за час до того учитель едва шевелил языком, а изо рта его вырывались скорее хрипы, чем слова. Но рассказ об истории магии и магов Рудольф провёл без единой запинки, чистым голосом, так, будто бы и не болел вовсе.

А потом начиналось самое интересное…

Когда Ричард едва оправился от усталости и ран, Рудольф привёл его на последний, третий этаж дома. Стены были обиты стальными листами. Но странное дело, они отливали багрянцем… Но не кровавым, нет! Именно такого цвета пламенеющее рассветом солнце, которое встаёт над миром, чтобы даровать жизнь и радость всем его обитателям. Что же это был за металл? Когда Ричард приблизился, он разглядел, что сталь эта имеет оранжевый оттенок.

— Что это, мэтр?

Магус ещё в первый день начал обращаться с таким почтением к Дельбрюку. «Застёгнутый на все пуговицы», этот маг и вправду вызывал уважение. Может быть, что-то было в самой этой походке, в манере держаться?

— Вы, Ричард, никогда не слышали об этом металле. И никогда не услышите. Сюда пошла руда, привезённая из очень далёкого места… Очень и очень далёкого. Земля эта стала дном океана после Великой Замятни. Говорят, его завезли сюда наши предки, создавшие города — опоры Двенадцатиградья. Точнее, Тринадцатиградья… Хотя…

Маг замахал головой, будто бы прогоняя мысли прочь.

— Не стоит Вам, Ричард, забивать этим голову. Лучше займёмся практикой.

Рудольф знаком приказал Магусу отойти к двери, и тот поспешил подчиниться.

Дельбрюк поднял правую руку кверху и элегантно щёлкнул пальцами.

Весь этаж был пуст — за исключением противоположного угла, тёмного, в котором угадывались очертания некоей то ли круглой, то ли квадратной штуки… Ага, это покрывало! Оно не освещалось даже светом ламп, тот словно бы боялся бросить отблеск или малейший лучик на эту вещь.

Покрывало само собой начало сползать, и взору Ричарда открылся… шар. Точно такие же Магус видел на ярмарках: в их глубине гадалки рассматривали будущее и рассказывали о нём за звонкую монету. Шар был тёмным внутри, но край его был прозрачным.

Ричард часто думал, что такова же и сама жизнь человека: кажется, чистая и ясная, и всё в ней понятно, а стоит только приглядеться, как мир будущее становится гадательным, неясным и тёмным, обманчивым и постоянно изменяющимся.

— Вот Ваш первый урок, Ричард. Запомните: магия — это сплав разума человека и окружающего мира. Если человек может — он подчинит себе мир. Если не сможет — то мир подчинит его себе. Я не пожелаю Вам второго и буду надеяться на первое. В Вас неплохой потенциал… Но… Посмотрим, сможете ли Вы удержаться между первым и вторым. Итак, что такое магия? Подумайте.

Рудольф смотрел только на хрустальный шар и больше ни на что, и по тону мага чувствовалось, что он собран и устремлён только к одной цели.

Ричард задумался. Действительно, а что же такое магия? Что это ещё за соединение разума и окружающего мира? Разве такое возможно? Человек ведь… Да, а ведь человек действительно зациклен на себе, он никак не связан с миром. Есть только он. За пределы своего тела ему не выйти…

— Мэтр, я не могу понять, как разум человека может выйти за его пределы… Он ведь здесь?

Ричард ударил кулаком себя в грудь. Ведь все знали, что разум в животе, в сердце! Все-все знали!

— Хм… Интересно… Да, Вы правы, Ричард — но по-своему.

Рудольф повернул голову и внимательно, будто бы впервые его увидев, взглянул на Ричарда. Магус много позже узнает, что мэтр только трижды так отвлекался на учеников во время практических уроков.

— А быть правым по-своему — это всё равно что ошибаться… Но, в общем-то, в таком возрасте не следует забивать голову подобными нюансами, мой ученик. Да, действительно, разум наш заключён в нашем же теле, как и наша душа. Мы привязаны к нему и не может уйти вовне. Разве только мы не маги или волшебники. Ах, да, я же совсем забыл!

Рудольф к тому времени уже отвернулся, но Ричард увидел, как краешек рта Дельбрюка дёрнулся улыбкой.

— Мы же и есть маги! Запомните, Ричард. Мы, маги, боремся с миром силой нашего разума. Мы должны подчинить его себе. Заставить его действовать так, как нам захочется. И для этого… мы вступаем в противоборство с ним…

Ричард не сразу заметил, что воздух перед Рудольфом накаляется. Знаете эту дымку, пар, поднимающийся над костром, или что-то там такое, отчего воздух дрожит? Это было именно так!

Потом возникли крохотные красные вихри. Они буравили воздух в двух шагах от мага. Стало жарко. Вихри закрутились ещё быстрее, и ещё быстрее, и ещё, словно бы надеясь обогнать само время — и вдруг взорвались, обратившись в шар, сотканный из пламени. Это было больше похоже на то, как если бы из костра быстро выбросили бы все палки, а пламя сжали гигантскими ладонями и придали круглую форму.

Это было потрясающе красиво. Ричард даже потянулся к этому сгустку пламени, несмотря на опаляющий жар. А Рудольф в этом время делал пассы руками, точь-в-точь как снежок дети лепят. В ответ… пламенны шаг двигался! Точно! Магус заметил, что порождение магии крутился вокруг своей оси, послушный движениям ладоней Дельбрюка. Это было потрясающе! Просто потрясающе!

— Как красиво… — выдохнул Ричард.

— Да. И очень опасно. Пока разум маг удерживает его в человеческой власти, он прекрасен. Когда выйдет из-под контроля — смертельно опасен, — и Рудольф взмахнул руками, бросая невидимый снежок.

Шар понёсся в сторону своего хрустального двойника с тихим шипением, будто жарящееся на сковородке мясо.

Сгусток пламени ударился о хрусталь, и раздался взрыв. Волна разогретого воздуха сильно ударила прямо в грудь Ричарду, и ему пришлось даже сделать шаг назад и прикрыть ладонью глаза. А Рудольф стоял, не шелохнувшись: он сложил руки на груди и легко, легче весеннего бриза, улыбался. Он упивался творением разума своего, будто бы ничего и не было в этом мир прекраснее и важнее, чем владычество над этим самым миром.

Огонь был прекрасен.

Но…

Магус вдруг услышал стоны, и крики, и стоны, и крики… Родители… Сгоравшие заживо… Ричард пошатнулся и схватился за голову. Эти звуки лезли в его голову, и лезли, и лезли, и он был не в силах с этим справиться. Он упал на колени, закрыв лицо ладонями. Рудольф даже не посмотрел на него. Но почему? Почему всегда аккуратный и заботливый мэтр сейчас ведёт себя так?

— Запоминайте каждое моё движение, Ричард. Вам придётся превзойти меня в борьбе с миром — ведь придётся сражаться ещё и с самим собой. Я чувствую, что Вас мучают воспоминания. Боюсь, что они будут мучить Вас ещё долго… Учитесь, Ричард, учитесь фокусировать внимание на силе своего разума и на мире, не подпадая под его власть. То событие, которое пробудило в Вас магический дар, теперь всегда будет возвращаться в Ваше сознание. Не все это выдерживают… Не все…

Рудольф повернулся к сотрясаемому всхлипами Магусу. Глаза Дельбрюка были пусты… Или нет, не пусты? Он что-то вспоминал…

— Те минуты вечно будут преследовать Вас. Вечно. Боритесь, Ричард, не подчиняйтесь, не покоряйтесь… Покорённый миром маг — это страшнее Палача, потому что тот осознаёт, что делает… А мы…

Дельбрюк вышел прочь. А Ричард ещё долго стоял на коленях, не в силах справиться с болей…

А потом… Потом он заставил себя подняться на ноги. И заставил себя жить дальше. Если это можно назвать жизнью… Теперь он всегда будет заставлять себя…