Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

ПИСЬМО I.

10 Января

Надеюсь, дражайшая моя приятельница и подруга, что ты ни мало не сомневаешься в том, какое я принимаю участие в восставших в твоем семействе смятениях и беспокойствах. Знаю, насколько для тебя чувствительно и прискорбно быть причиною всенародных разговоров. Однако ж не возможно никак, чтобы в столь известном происшествии, все касающееся до молодой девицы, отличившей себя отменными своими дарованиями и учинившейся предметом общего почтения, не возбуждало любопытства и внимания всего Света. Желаю нетерпеливо узнать от тебя самой все о том подробности, и каким образом поступлено было с тобою по случаю такого происшествия, которому ты не могла воспрепятствовать, и в котором по всем моим догадкам претерпел больше всех зачинщик.

Г. Дигс,[1] призванный мною по первому известью о бедственном сем происшествии, для узнавания от него о состоянии твоего брата, сказал мне, что рана его не опасна, ежели не усилится у него горячка, которая относительно волнующихся его мыслей умножается очевидно. Г. Виерлей пил вчера у нас чай; и хотя по мнению всех не держится ни мало стороны г. Ловеласа, но как он так и г. Симес порочили чрезвычайно твоих родственников за грубой их с ним поступок, когда пришел он осведомиться о состоянии твоего брата, и свидетельствовать чувствуемое им сожаление о случившемся происшествии. Они говорили, что г. Ловеласу не возможно было не обнажить своей шпаги; и что брат твой или от своего неискусства, или от чрезвычайной запальчивости подвергнул себя первому удару. уверяют также, что г. Ловелас стараясь удаляться говорил ему: "Остерегайтесь г. Гарлов; в запальчивости вашей не стараетесь вы никак об обороне, и подаете мне над собою преимущество. Имея почтение к вашей сестре оставляю сие охотно, ежели – ____________________". Но слова сии учиня его еще злобнее, отняли у него весь рассудок; и он бросился с таким исступлением, что соперник его давши ему легкую рану, отнял у него шпагу.

Брат твой навлек на себя многих недоброжелателей, как высокомерным своим нравом, так и своею гордостью, нетерпящею никакого противоречия. Недоброхотствующие ему люди говорят, что при виде текущей из раны его крови в великом изобилии жар страсти его поприостыл гораздо; и что когда соперник его старался подавать ему помощь до прибытия лекаря, то он принимал услуги его с такою терпеливостью, по которой можно было судить, что посещение г. Ловеласа не сочтет он никак себе обидою.

Но оставим рассуждать людей как им угодно. Весь свет о тебе сожалеет. Какое твердое поведение без всякой перемены! Столько зависти, как часто сама ты говаривала, ошибаться во всю свою жизнь, не бывши ни от кого примечаемый, и не желая навлечь на себя ни от кого внимания о потаенных твоих стремлениях ко благу! Лучше быть полезною, нежели блестящею, выбрала ты для себя надпись, которую я нахожу весьма справедливою. Однако ж будучи теперь против твоей воли подвергнута людским рассуждениям и разговорам, ненавидима в недре своей фамилии за чужие преступления; какое должна добродетель твоя претерпевать мучение? На конец признаться должно, что такое искушение совершенно соразмерно с твоим благоразумием.

Все твои друзья опасаются того, чтобы столь жестокая ссора между двумя фамилиями не произвела еще какого нибудь бедственнейшего происшествия. Для сей самой причины прошу я тебя, учинить меня в состоянии по собственному твоему свидетельству отдавать тебе справедливость. Мать моя и все мы, так как и все люди ни о чем больше не говорим, как только о тебе, и о следствиях, могущих произойти от огорчения и негодования такого человека, каков г. Ловелас, которой жалуется открытым образом, что поступлено с ним дядьями твоими чрезвычайно презрительно и обидно. Мать моя утверждает, что благопристойность запрещает тебе теперь как его видеть, так и иметь с ним переписку. Она следует во всем мыслям дяди твоего Антонина, которой как тебе известно, удостаивает нас иногда своим посещением, и внушает ей, какой порок для сестры ободрять такого человека, которой не может иначе до нее дойти, как чрез кровь ее брата.

И так поспеши, любезная моя приятельница, описать мне все обстоятельства случившихся с тобою приключений, с тех самых пор, как г. Ловелас начал иметь с вами знакомство. А особливо уведомь меня о том, что происходило между им и твоею сестрою. Говорят о том различным образом, и полагают, что меньшая сестра похитила у своей старшей сердце ее любовника; заклинаю тебя изъясниться в том со мною обстоятельнее, дабы я могла удовольствовать тех, которым внутренность сердца твоего не столько как мне известна. Ежели произойдет еще какое несчастье, то чистосердечное описание всего случившегося прежде, может служить твоим оправданием.

Видишь, к чему обязывает тебя преимущество твое над всеми людьми одного с тобою пола. Из всех женщин, которые тебя знают, или о тебе слыхали, нет ни одной, которая бы не почитала тебя подверженною своему суждению в столь нежном и щекотливом деле. Одним словом, весь свет имеет глаза свои обращенные на тебя, и кажется требует от тебя примера; дай Бог, чтобы ты имела свободу следовать твоим правилам! Тогда, смею то сказать, все приняло бы настоящее свое течение, и не имело бы другой цели, кроме одной чести. Но я опасаюсь твоих надзирателей и надзирательниц; мать твоя имея в себе удивительные достоинства и способность управлять поведениями других, принуждена сама следовать чужим поступкам; твоя сестра и брат отвлекут тебя от настоящего твоего пути непременно.

Однако ж я теперь коснулась до таких предметов, о которых ты не позволяешь мне говорить пространно. Но извини меня в том; теперь уже ничего больше говорить о том не буду. Между тем на что мне просить у тебя прощения, когда я пользу твою почитаю своею, честь мою соединяю с твоею; люблю тебя, как еще ни одна женщина другой так не любила; и когда горячность твоя ко мне позволяет мне уже давно называть себя твоим другом.

Анна Гове.

P. S. Пришли мне список с духовной деда твоего, которую он учинил в твою пользу, и позволь мне показать то тетке моей Гартман; тем обяжешь ты меня чрезвычайно. Она уже давно меня просит достать ей ее прочесть. А между тем столько ты пленила ее твоими качествами, что не зная тебя лично, хвалит весьма расположение твоего деда, не ведая еще настоящей причины сей предпочтительности.

ПИСЬМО II.

В замке Гарлов 13 Января.

Насколько ты, любезная приятельница! приводишь меня в замешательство чрезвычайною твоею учтивостью! не сомневаюсь ни как в искренности твоей и чистосердечии; однако ж берегись, чтоб ты снисходительною твоею ко мне пристрастностью не подала мне случая подозревать несколько твои рассуждения. Ты никак не могла того заметить, что я у тебя выучила и переняла множество удивительных вещей, которые умею искусно в глазах твоих показывать так, как будто бы они собственно мне принадлежали; ибо ты всеми твоими поступками, всеми твоими словами, и всеми твоими взорами, изображающими столь живо твою душу, нимало не зная того сама, подаешь наставление той, которая имеет к тебе гораздо больше почтения, любви и уважения, нежели то тебе известно. И так, любезная приятельница! буду на предки в похвалах твоих несколько воздержнее, дабы после учиненного мною признания не нужно было подозревать, что ты находишь удовольствие хвалиться сама тем, что ты хвалишь себя, показывая наружно, будто хвалишь другого.

Правда, что в спокойствии нашего семейства учинилась великая перемена, и после несчастного того происшествия, в котором ты по дружбе твоей принимаешь столько участия, все в нем находится в чрезвычайном волнении. Я почитаюсь всему тому виною; желающие мне зла, пусть оставит сердце мое на собственное его расположение; весьма бы я была тронута бедственным тем случаем, ежели бы была пощажена по справедливости кем нибудь другим, а не собою; ибо по преступному или некоему чувствию нетерпеливости, произошедшей от того, что всегда было поступаемо со мною с послаблением, не сделала я привычки к укоризнам; или от сожаления, слыша поносимых за меня таких людей, которых я должна защищать, желала я многократно, чтобы кому нибудь было угодно взять меня к себе во время последней моей болезни, когда я еще наслаждалась дружеством, и добрыми обо мне мыслями всего Света; а больше еще для того, что от деда моего не получила никакой особливой отличности, за которую по видимому лишилась благосклонности моего брата и сестры, или которая покрайней мере возбудя в них ревность и опасение, лишила их всей ко мне горячности.

Теперь слава Богу, горячка в брате моем уменьшилась, и рана его становится от часу лучше, хотя он еще со двора не выходит; почему опишу тебе желаемую тобою повесть со всею требуемою от тебя подробностью. Однако ж, сохрани нас Боже от какого нибудь нового происшествия, для которого бы она по принятому тобою намерению могла быть полезна.

Г. Ловелас учинил первое свое посещение сестре моей Арабелле не иначе, как после некоторых изъяснений с Милордом М*** и с дядею моим Антонином, также и с согласия моего отца. Брат мой был тогда в Шотландии, где осматривал полученную им от великодушной своей крестной матери в наследство вотчину. Я с моей стороны находилась тогда на моей даче, которую мне пожаловал мой дед, и куда я ездила всякой год по одному разу осматривать тамошнее хозяйство, хотя и поручила ее отцу моему в точную принадлежность.

сестра моя посетила меня там на другой день свидания своего с Г. Ловеласом. Она выхваляла мне его род; обладаемое им имение, состоящее в двух тысячах фунтов стерлингов ежегодного дохода, как о том уверял деда моего Милорд***; богатое ожидаемое им наследство, и великие его надежды со стороны госпож Сары Садлейр и Бетти Лавранс, которые желали нетерпеливо видеть его женатым, потому что он был в роде их последней. "Какой прекрасной человек! ах любезная Клара[2]"; ибо в тогдашней радости в состоянии она была меня любить. "Для нее был он очень хорош. Для чего не столько она пригожа, как некоторые из ее знакомых? Тогда могла бы она надеяться приобрести себе его склонность; ибо слышала она, что он непостоянен, ветрен и любит в любовных делах перемену. Но со всем тем он молод и разумен, мог бы опомниться и познать свои заблуждения, если бы только могла она описать его слабости, ежели бы они не могли излечиться супружеством". После такого предисловия предложила она мне посмотреть прекрасного сего человека; ибо таким образом она уже его называла. Потом погрузясь опять в грусть и задумчивость, опасалась того, что не покажется ему довольно пригожею. После того примолвила, что весьма жалко то, что мужчина имеет с сей стороны столько перед женщиною преимущества. Но подошедши к зеркалу, начала тотчас сама себя хвалить и восхищаться своим пригожеством, находя себя "довольно красивою; что много находится таких женщин, которые будучи гораздо ее дурнее, почитаются пригожими. Ее всегда почитали приятною." Притом уверяла меня, что приятность всегда бывает тверже и продолжительнее пригожества; после того обратившись опять к зеркалу, сказала. "Конечно черты мои не имеют в себе ничего дурного, и глаза также не отвратительны". И в самом деле помнится мне, что тогда было в них гораздо больше огня, нежели обыкновенно. На конец не находила она в себе никакого недостатка, хотя по словам ее и не надеялась того, чтобы могла пленять собою. Что ты о том скажешь? Клара.

Извини меня, любезная приятельница! никогда не открывала я ни кому такие мелочи, и ниже самой тебе; теперь не говорила бы с такою вольностью о своей сестре, ежели бы не знала, как ты скоро сама увидишь, что она хвалится перед нашим братом, будто бы никогда не имела к г. Ловеласу никакой склонности.

Я поздравляла ее с ее надеждами. Она принимала поздравления мои с великою благосклонностью. Второе посещение г. Ловеласа казалось учинило в ней еще больше того впечатления. Однако ж он с нею никак не изъяснялся, хотя и старались неоднократно подавать ему к тому случай. Сие тем было удивительнее, что дядя мой вводя его в нашу фамилию, сказал весьма ясно, что посещения его были точно для моей сестры. Но как женщины будучи довольны сами собою, извиняют без труда оплошности тех людей, коих они хотят приобрести к себе почтение; то и сестра моя нашла причину толковать молчание г. Ловеласа в свою пользу; то была в нем робость; и в самом деле из всей его живности и смелости, не имеет он в себе ни малейшего вида бесстыдства; но я воображаю, что довольно уже прошло лет с того времени, как он был робок.

Однако ж сестра моя мыслей сих никак не переменяла. "Конечно, говорила она, г. Ловелас не заслуживал никак пронесшейся об нем худой славы, относительно женщин. Он человек постоянной. Ей казалось, будто бы она приметила в нем, что он хотел изъясниться. Но раза два желая растворить рот остановляем был с весьма приятным замешательством; сие по мнению ее было знак совершенного к ней уважения. Она любила, чтобы мужчина был в любовных делах к любовнице своей всегда почтителен". Я думаю, любезная приятельница, что мы все имеем одинаковые мысли, да и не без причины, потому что могу судить по видимому мною во многих фамилиях, что после брака почтение уменьшается чрезвычайно. сестра моя обещала тетке моей Гервей, чтобы при первом случившемся с г. Ловеласом свидании, наблюдать не столь строгую скромность, и быть несколько откровеннее. "Она не из тех женщин, которые почитают себе за удовольствие приводить людей в замешательство. Я не знаю, какая может быть забава огорчать такого человека, которой заслуживает, чтобы поступали с ним гораздо благосклоннее; а особливо, когда уверены в его к ним почтении и уважении". Я желаю, чтобы она не имела намерения на кого нибудь такого, которого я люблю страстно. Однако ж разборчивость ее кажется мне не без справедливости; по крайней мере я ее почитаю таковою; не правда ли то, любезная приятельница!

В третьем посещении Белла[3] поступала с таким благоразумием и снисхождением, что по словам ее г. Ловелас должен бы был непременно изъясниться. Однако ж застенчивость его была все та же, и продолжалась по прежнему. Не имел он в себе столько силы, чтобы преодолеть свою почтительность, которая на тот раз была со всем не у места. И таким образом сие посещение имело такие же успехи, как и первые.

сестра моя не могла скрыть своего неудовольствия. Сравнивала все вообще поведение г. Ловеласа, с поступками его с нею, и не имевши еще в любовных делах никаких опытов, признавалась, что столь странной любовник приводил ее в великое замешательство. "Какие были его намерения? Не был ли он представлен ей как такой человек, которой требовал ее руки? Сие никак не робость; ибо ежели был не в состоянии изъяснишься ей прямо, то мог бы сказать свои мысли ее дяде. Сие однако ж не для того, чтобы она думала об нем много; но не справедливо ли, чтобы женщина узнала намерение мужчины от него самого; а особливо когда он думает жениться? Теперь начинает она иметь мысли, что он не столько старался снискивать ее уважение, сколько ее матери. Правду сказать, все люди в разговорах ее матери находили удовольствие; но ежели г. Ловелас думал иметь успех в делах своих сею дорогою, то был в великом заблуждении; и для собственной своей пользы должен был подать причины к лучшему с собою обхождению, если бы успел получить согласие на свое требование. Поведение его казалось ей тем страннее, что он продолжал свои посещения, стараясь всяким образом снискать дружество и благосклонность всей фамилии; и что ежели бы она могла согласиться с мнением о нем всех людей, то не мог он сомневаться в том, чтобы она его не разумела. Теперь должна она сказать, что принуждение весьма бывает тягостно для такого вольного и открытого свойства, какого был он. Однако ж весьма довольна тем, что может уверить мою тетку, к которой весь сей разговор клонился, что не забудет ни когда того, чем обязана сама себе и своему полу, хотя бы г. Ловелас не имел в себе никакого порока, был бы столько же добронравен сколько собою недурен, и старания свои употреблял бы с большею прилежностью".

Я не удостоилась участвовать в его совете, по тому что была еще в своей даче. Между теткою моею и ею положено было решение, что ежели не будет ни чего в следующее посещение, в котором надобно было ожидать изъяснения, то она должна принять на себя вид холодной и принужденной. Однако ж мне кажется, что сестра моя не рассмотрела дела сего как должно. Следствие показало, что не таким бы образом надлежало поступать с человеком столь прозорливым, каков был г. Ловелас; а особливо в вещах полагаемых только по одним догадкам; ибо ежели любовь не положила довольно твердых оснований, и не побуждает вступать в изъяснение, когда подаются к тому удобные случаи, то не можно ожидать, чтобы грусть и досада могли служить к тому убеждением. А при том, сказать правду, любезная моя сестрица не весьма лучшего на свете нрава; сего никак скрыть не можно, а особливо от тебя. По сему почему удивляться, что притворяясь неприступнее обыкновенного, не могла она учинить над ним победы.

Не известно мне, каким образом происходил у них сей разговор. По следствию судить можно, что г. Ловелас был так великодушен, что не только не пропустил попавшегося ему случая, но еще его и умножил. Рассудилось ему, что пора уже изъясниться; однако ж, как пересказывала она то моей тетке, ввергнувши ее разными околичностями в такую досаду, что не возможно было ей никак прийти в себя так скоро. Разговор свой начал он с таким видом, как будто бы ожидал ужо решительного ответа, не давая ей времени собраться с мыслями, и не стараясь ни мало ее успокоить, по чему и принуждена она была настоять в своем отказе. Однако ж некоторым образом дала ему знать, что искание его ей не противно; что досадует она только на то, что происходит оно непорядочно, притом изъявила свое негодование, что изъясняется он больше с ее матерью, нежели с нею, как будто бы уже был совершенно уверен в ее согласии. Признаюсь, что такой отказ мог бы очень быть принят за ободрение; прочие ее ответы были такого же рода. "Не чувствует она большой склонности к перемене своего состояния; будучи счастлива в настоящем своем положении, может ли быть когда нибудь того благополучнее"? Одним словом все ее отказы, не в поношение чести моей сестры, можно было почитать за согласие; ибо что может сказать в таких обстоятельствах молодая девица, опасаясь того, чтобы скорое согласие не ввергнуло ее в презрение у такого пола, которой уважает свое благополучие соразмерно преодоленным трудностям? Ответ девицы Биддульф на стихи одного мужчины, упрекающего наш пол в люблении притворства, кажется мне очень недурен, хотя относительно женщины и может посчитаться слишком вольным.

[4]"Пол, имеющий в себе мало великодушия! находящий в нашей слабости, право нас презирать, и упрекающий нам за нашу суровость! Хотите ли, чтобы мы показали вам средство познать наше сердце? Снимите с себя маску сами, и будьте чистосердечны. Вы упрекаете нас кокетством; но ваша собственная лживость принуждает пол наш употреблять притворство".

Теперь должна я перо мое оставить; однако ж примусь за него опять скоро.

ПИСЬМО III.

Таков был ответ сестры моей, и г. Ловелас имел волю толковать его так, как то ему было угодно. Согласился он на толь убедительные и сильные причины, показывая наружно чувствительное сожаление. Или я обманываюсь, моя любезная приятельница, или человек сей совершенной лицемер. "Столько решительности в молодых летах! такая благородная твердость! и так надлежало отказаться от перемены ее мыслей, принятых ею после довольно здравого рассуждения! он вздыхал, прощаясь с нею, говорила нам моя сестра; взял ее руку, приложил к ней уста свои с великим жаром; вышел с видом, наполненным почтительности! сие для нее было столько чувствительно, что едва не была она побеждена тронувшею ее жалостью". Жалость сия может служить изрядным доказательством ее намерений; ибо в то время мало было в том надежды, чтоб он возобновил свои требования; оставив Беллу пошел он в покой моей матери, и пересказал ей неудачную свою участь; однако ж в столь почтительных словах для моей сестры и для всей нашей фамилии, и по видимому с стольким сожалением лишаясь надежды быть с нами в родстве, что в мыслях всех людей оставил о себе добрые мнения, и подал повод ожидать возобновления его стараний. Сказала уже я тебе, что брат мой находился тогда в Шотландии. Г. Ловелас приехал в Лондон, где и пробыл целые две недели. Там увидел он дядю моего Антонина, которому приносил весьма чувствительные жалобы о несчастном предприятии его племянницы не переменять своего состояния; тогда узнали уже все ясно, что дело то было прервано совершенно.

сестра моя в таком случае не потеряла никак рассудка. Из необходимости сделала она добродетель, и потерянной любовник был тогда в глазах ее "человек наполненной тщеславия, и старавшейся только об одних собственных своих выгодах; а сие было совершенно противно прежним ее об нем мыслям. Ласков и суров по одному своенравию. Любовник переменчивый, подобно лихорадке. Сколько бы предпочла она ему человека добродетельного, добронравного и имеющего свойство твердое и постоянное. Такой человек весьма бы был хорош для сестры ее Клары; она терпелива, имеет в себе дар уверительности, и может переменить в нем худые его свойства; что ж касается до нее, то не надобен ей такой муж, на которого сердце может она полагаться только одну минуту. Не надобен он ей, хотя бы имел у себя все золото со всего света, и она весьма довольна тем и рада, что ему отказала" -

Г. Ловелас приехавши в деревню, посетил моего отца и мать; надеюсь, говорил он, что не взирая на несчастье, что не может он быть в нашем свойстве, ласкается по крайней мере надеждою пользоваться дружбою такой фамилии, к которой сохранивет он совершеннейшее почтение; по несчастью тогда я была дома, и примечено мною, что мысли его клонились всегда ко мне.

По отъезде его, сестра моя, бывшая не последней из учинивших сие замечание, объявила с великим равнодушием, что ежели он чувствует ко мне склонность, то она будет стараться способствовать ей и помогать всею силою. Тетка наша Гервей была тогда с нами, и сказала, что мы будем лучшая чета во всей Англии, ежели сестра моя не будет тому препятствовать, сестра моя совершенно от того отказалась, показывая вид презрения и негодования. Весьма странно, что после отказа, учиненного со здравым рассуждением, осталась еще у нее к нему склонность. Мать моя призналась, что нежелание его вступить в союз с которою нибудь из ее дочерей, может служить причиною к опорочиванию его нравов. Дядя Юлий Гарлов отвечал, что Клари может его исправить лучше всех женщин. Дядя мой Антонин на то согласился, только с тем, чтобы сестре моей то было угодно. Тогда повторила она к нему презрения, и призналась, что ежели бы он был один мужчина во всей Англии, то и тогда бы никак не согласилась быть его женою; и готова теперь утвердить сие письменно, и отказаться от него при свидетелях, ежели девица Клари прельстилась его пышным видом, и ежели все люди полагают, что намерение его к ней ничем опорочить не можно.

Отец мой сохранивл долгое время молчание; но будучи убежден дядею моим Антонином объявить свои мысли, сказал всему собранию, что еще при первых посещениях г. Ловеласа, получил он от сына своего Иамеса письмо, которое не показал моей матери для того, что дело было уже перервано. В сем письме сын его не соглашается никак на союз с г. Ловеласом относительно развратных его нравов; а притом известно ему и то, что уже давно они между собою в ссоре; по чему для предупреждения могущих случиться в фамилии несогласий, оставляет им точное изъяснение своих мыслей до прибытия моего брата, дабы выслушать все его возражения. На мнение же сына своего тем более должен он согласиться, что нравы и поступки г. Ловеласа не очень в хорошей у людей славе, и все почитают его человеком развратным, непостоянным, по уши в долгах и великим мотом.

Все эти обстоятельства узнала я от части от тетки моей Гервей, а от части от моей сестры; ибо при сем разговоре приказано мне было выйти. При приходе моем к ним, дядя мой Антонин спросил меня; нравится ли мне г. Ловелас? Все люди, примолвил он, приметили то, что ты его победила. Я отвечала на сей вопрос, что он мне не нравится ни мало. Г. Ловелас думает о себе и о своих достоинствах так много, что не сочтет жену свою достойною своего внимания. сестра моя, казалось была ответом сим очень довольна; находила его справедливым и основательным, и хвалила мнение мое чрезвычайно, по тому, что оно сходствовало очень много с ее мыслями. В следующей день приехал в замок Гарлов Милорд ***. Меня тогда не было дома. Объявил формально свои требования, уверяя, что фамилия его поставляет себе за честь быть с нашею в союзе, и он ласкается тем, что меньшая сестра будет в ответе своем к родственнику его гораздо благосклоннее, нежели большая. Одним словом г. Ловеласу позволено было ездить к нам как такому человеку, которой заслуживал себе от фамилии нашей уважение; относительно же мыслей его обо мне, отец мой отложил решительной на то ответ до приезда его сына; мои против его возражения были всегда одинаковы. Время учинило обхождение наше гораздо короче; однако ж в разговорах наших не было никаких особенностей, и я всячески старалась убегать оставаться с ним одною.

Поступку сию сносил он с такою твердостью, какой от пылкого его свойства никак ожидать было не можно. Он был только один сын, и мать его кроме его других детей не имела; следовательно был он совершенно избалован. Терпеливость его не препятствовала однако ж тому, чтобы не видно в нем было внутреннего самолюбия, и можно было приметить, что надеялся он успеть тронуть меня мало помалу своими достоинствами. сестра моя терпеливость его понимала совсем в другом смысле, и говорила "что он такой человек, которой не имеет к супружеству ни малейшего пристрастия, и может быть привязан к тридцати любовницам. Какая бы ни была причина столь противной пылкому его свойству терпеливости, а особливо относительно такого предмета, которой заслуживал старательнейшее внимание; однако ж сим избавился он многих досад и неудовольствий; ибо покамест отец мой отсрочивал решительное свое согласие до прибытия моего брата, что он получил от всех приличные званию его и достоинству ласки и учтивости; и хотя часто получили мы о нем такие известия, которые весьма мало приносили ему чести; однако ж относительно обращения его с нами, были мы весьма довольны. Все обхождение его основано было на почтительности, и не было нам причины жаловаться ни на какую с его стороны дерзость; по чему и посещения его сносимы были у нас терпеливо и с удовольствием. Равным образом и я столько к нему привыкла, что считала его обыкновенным нашим гостем, и нимало его не береглась и не дичилась.

Между тем равнодушие мое доставило ему с моей стороны великие выгоды. оно было основанием последовавшей вскоре потом между нами переписки, в которую не вошла бы я никак столь охотно, ежели бы она началась в самое то время, когда обнаружилась вражда и несогласие. Надобно тебе рассказать, что подало к тому повод и причину. Дядя мой Гервей имел у себя под опекою одного знатного рода молодого человека, которого года через два намерен был отправить путешествовать. Г. Ловелас показался ему способным подать сведение о всем том, что для молодого путешественника было нужно; по чему и просил его описать все дворы и земли, в которых он путешествовал; учиня притом свои замечания о всех тех вещах, которые наиболее достойны любопытства. Он на то согласился с таким условием, чтобы я обязалась назначать порядок и расположение описываемым им предметам; штиль его в письмах превозносим был от всех похвалами; по чему и надеялись, что описания его могут быть в зимние вечера весьма забавным препровождением времени; и как они будут читаны в полном собрании прежде, нежели отданы будут молодому путешественнику, то ни как не можно в них написать ничего такого, чтобы могло относиться прямо ко мне. Я согласилась охотно иметь с ним переписку, чтобы предлагать ему иногда мои сомнения, и требовать изъяснений, могущих служить к общему наставлению. Сие было для меня тем приятнее, что я люблю чрезвычайно с пером обходиться. И так с общего согласия всех родственников, и по убеждениям дяди моего Гервея, должна я была учинить им всем сие удовольствие, дабы не показать в себе такой застенчивости, которую бы самолюбивой Ловелас мог толковать в свою пользу, и чтобы сестра моя не имела причины делать о том разные по своему воображению размышления.

Вот от чего произошла между им и мною переписка, которая началась с общего согласия; между тем как все удивлялись почтительной его терпеливости. Однако ж не сомневались никак, чтобы он со временем не сделался смелее и докучливее, потому что посещения его касались становиться гораздо чаще, и он не скрывал от тетки моей Гервей, что чувствовал ко мне сильную склонность, сопровождаемую не известным некаким опасением, которую приписывал ничему иному, как совершенной покорности воли моего отца, и удалению, в котором я его содержала. Но может быть обходился он таким образом и со всеми; ибо и к сестре моей имел он сперва такое же уважение. Между тем отец мой ожидая от него изъяснения, имел в готовности все полученные о нем невыгодные известия и слухи, дабы противопоставить их его требованиям. Признаюсь тебе, что сие было весьма согласно с моим намерением. И могла ли я думать иначе?

Однако ж должно признаться, что в письмах, заключающих в себе общие предметы, вкладывал он многократно особливое, в котором изъяснял мне свои страстные чувствования, жалуясь притом на мою холодность. Я не показывала ему ни малейшего о том вида, что их читала. Писала к нему только о предметах общих, и не входила ни в какие особенные изъяснения, касающиеся до нас собственно; а к тому ж общая похвала, приписываемая его письмам, не позволяла мне прервать нашу переписку, не обнаружив настоящей тому причины. А впрочем сквозь всех почтительных его изъяснений весьма легко приметить было можно, хотя бы нрав его и меньше был известен, что он был по природе пылок и высокомерен. Такое свойство не могла я терпеть и в моем брате, то каким образом можно мне было сносить оное в таком человеке, которой надеялся принадлежать мне гораздо ближе.

После одного письма, в котором он уже в третий раз прилагал ко мне особливую записку, спросил он меня при первом посещении, получила ли я оную. Я сказала ему, что на такие письма никогда отвечать не буду, и ожидала только того, чтобы сам он подал случай объявить ему оное. Просила его ко мне больше не писать и признавалась, что ежели отважится он еще на то хотя один раз, то отошлю к нему оба письма, и ни когда больше ни одной строки он от меня не увидит.

Ты не можешь себе вообразить какое в глазах его показалось тогда высокомерие, как будто бы я преступила должное ему почтение; однако ж я не показала ему ни малейшего вида, что то в нем приметила. Казалось мне, что лучше всего можно его убедить холодностью и равнодушием, которыми опровергала я все его надежды. Между тем один раз между разговорами сказал он мне, что когда мужчина не может убедить женщину признаться ему, что он ей не противен, то есть на то другой вернейшей и полезнейшей способ, которой состоит в том, что-бы ее против себя рассердить.

Теперь письмо мое продолжать я не могу, для того что мне мешают; но при первом случае не премину сообщать тебе продолжение начатого мною повествования.

Кларисса Гарлов.

ПИСЬМО IV.

15 Января.

Когда я была с г. Ловеласом в таких положениях, то приехал из Шотландии мой брат.

Когда сказано ему было о посещениях г. Ловеласа, то он объявил без всякой закрышки, что для него они чрезвычайно противны, по тому что свойства его весьма порочны. А после того сказал, что не может понять, каким образом дядья его могли предлагать для сестер его такого человека; потом обратившись к моему отцу благодарил его, что умедлил он своим решением до его приезда. Сие произносил он таким голосом, которой имел в себе гораздо больше повелительности, нежели почтительности сыновней. Ненависть свою оправдывал общим мнением и собственным свои сведением о его нраве. При том признался, что всегда его ненавидел, и впредь ненавидеть будет вечно; и ежели я за него выйду, то не будет его признавать своим зятем, ни меня своею сестрою.

Ссора сия и ненависть произошла у них еще в училище. Г. Ловелас отличался всегда как своею живностью и неустрашимостью, так и отменными и удивительными успехами во всех частях учености, также и прилежанием. Сим самым снискал он себе немалое число друзей между искуснейшими своими сотоварищами. Имевшие к нему отвращение и нелюбовь, боялись его по причине его пылкости, которая не могла стерпеть никакой обиды.

Брат мой был в числе его неприятелей и завистников. Врожденное в нем высокомерие не могло снести никакого приметного над собою преимущества. Кого не боятся не любить, к тому весьма скоро рождается ненависть. Он не могши обладать своими страстями, делал часто над ним неблагопристойные насмешки; одним словом, не встречались они ни одного раза без ссоры и брани; и как все их сотоварищи принимали по большей части сторону Ловеласа, то ненависть его умножалась тем еще более. И так нечему дивиться, что молодой человек имея злобной и пылкой нрав, возобновил древнюю в себе ненависть, которая укоренилась в нем очень глубоко.

Пришел он к моей сестре, которая с нетерпеливостью ожидала случая соединиться с ним в чувствованиях своего негодования против ненавидимого ею человека. Клялась ему, что "не имела никогда к г. Ловеласу ни малейшего уважения и склонности; известно ей, что имение его почти все в закладе, и что он утопая всегда в роскошах и веселостях, находится в долгах по самые уши, и не имеет у себя ни дому, ни экипажа." При сих словах хвалилась тем, что ему отказала, и брат мой превозносил ее похвалами. Они совокупясь вместе, старались всячески его унизить и опорочить, и не пропускали ни одного случая вредить ему во всех своих разговорах, которые хотя иногда начинались совсем не о нем, но всегда оканчивались к его предосуждению.

Я не старалась никак противоречить им в его оправдание, а особливо, когда не была замешана в их разговоре. Говорила им, что для него не намерена произвести никакой фамильной ссоры; и как все полагают в нем великие пороки, то и я думаю, что имеют о нем такие мысли не без причины. Когда же не в силах уже была слышать долее их ругательства, то удалялась от них к моим клавикордам или в мою горницу.

Однако ж со всем тем сколь ни холодны были их против его поступки; однако ж не имели в себе ничего язвительного. Ласкали они себя надеждою, что отец мой запретит ему продолжать свои посещения. Но как его поступки, знатность и богатство не подавали ни малой к тому причины, то в надежде своем они обманулись, и обратились прямо ко мне. Я спрашивала их: какую можно мне иметь власть, поступать таким образом в доме моего отца, а особливо, когда поведение мое содержит г. Ловеласа от меня в отдаленности, и когда посещения его относятся ко мне, равно как и ко всей моей фамилии, кроме только одних их? На конец страсть их такую взяла над ними власть, что вдруг[5] вместо того, чтобы по обыкновению своему от него удаляться, начали они искать случая с ним встретиться, в намерении чинить ему язвительнейшие обиды.

Г. Ловелас приметя то, приносил мне о том жалобы чувствительнейшими выражениями, давая мне разуметь, что если бы не имел он уважения ко мне, то такие поступки моего брата не оставил бы без наказания. Отличность сия была очень досадна; однако ж я сказала, что не смотря на все брата моего поступки, не намерена я никак начинать с ним ссоры; и если они не могут терпеть друг друга, то весьма бы я была рада, если бы они ни где не могли встречаться. Ответ сей был ему весьма чувствителен, и он сказал мне, что соглашается охотно переносить всякие ругательства и обиды, когда то мне угодно. Его обвиняют в вспыльчивости, но он покажет, что имеет в себе довольно умеренности и воздержания.

Не за долго перед тем, брат мой с согласия дядей моих употребил одного старинного дворецкого милорда М***, согнанного господином своим со двора, и бывшего потом управителем Г. Ловеласа, которой также его выгнал, на осведомление о его долгах, вечеринках, знакомстве, волокитстве и о всем том, что касалось до его поведения. Тетка моя Гервей сообщила мне потаенным образом полученные сим посредством известия. Дворецкой признавался, что "он был господин великодушной, не щадил ни чего для исправления своих земель, не полагался в том на другого, разумел все то порядочно сам, в путешествиях своих учинил он великие издержки, и вошел в великие долги; по возвращении своем определил себе для расходов годовую сумму, и уменьшил гораздо роскошь, дабы не быть ничем обязанным своему дяде и теткам, которые дали бы ему охотно и без всякого прекословия столько денег, сколько ему было нужно; однако ж не хотел того, чтобы они в его дела и поступки мешались; а особливо имел с ними частые ссоры; обходился с ними очень свободно, так что они его боялись; что вотчины его не были никогда в закладе, как то утверждал прежде мой брат; что кредит его нимало не уменьшился, и теперь почти уже расплатился он со всеми своими должниками.

"Относительно женщин, не щадили его нимало. Он был человек странной. Когда у старост его или откупщиков были хорошие дочери, то остерегались они ему их показывать. Не было у него ни какой особливой на содержании любовницы; больше всего любил он новость. Сомнительно, чтобы дядя его и тетки могли принудить начать думать о женитьбе. Не видно было, чтобы он был охотник до вина. Любил чрезвычайно всякие происки, и почти беспрестанно лежал на пере. По возвращении своем, вел он в Лондоне жизнь самую невоздержную. Было у него шесть или семь сотоварищей столько же злобных, как и он, которые езжали с ним часто в деревню, где при отъезде их всегда были крестьяне в великой радости. Хотя было в нем и много пристрастия; однако ж признаться должно, что он имел нрав преизрядный; всякую шутку сносил равнодушно; любил шутить и над другими, и часто в разговорах своих не щадил и сам себя; одним словом, по словам дворецкого, был он в поступках своих человек самой своевольной.

Описание сие происходило от недруга; ибо по примечанию моей тетки, всякое слово клонящееся к его пользе сопровождаемо было: Признаться должно, нельзя отнять у него сей справедливости, и пр; а все прочее говорено было от чистого сердца. Также свойство сие хотя было и не очень хорошо; однако ж не довольно еще было для тех, которые его разведывали; по тому что хотели бы слышать о нем еще гораздо того хуже. Брат мои и сестра боялись того, чтобы г. Ловелас не имел в искании своем успеха; по тому что большая часть самых худших их разведываний учинилась уже известна тогда, когда представлен он был с начала моей сестре. Что ж касается до меня, то не взирая на все то, что он во угождение мне сносил терпеливо все чинимые ему братом моим досады, не старалась я никак побуждать его к примирению. К брату моему и сестре оказывал он совершенное презрение, и я не сомневалась, что он по честолюбию своему и самолюбию, не видя у нас ни от кого себе приветствия, прекратит посещения свои сам собою, и поедет в Лондон, где жил до знакомства с нашим домом.

Но ненависть брата моего не дала мне дождаться сей перемены. После многих язвительных насмешек, на которые г. Ловелас отвечал только одним презрением, брат мой дошел на конец до такого бешенства, что не хотел его впустить в наш дом; услышав, что говорил он с приворотником обо мне, спросил его, какое ему до сестры его дело; на что тот отвечал ему, что просит его вспомнить то, что теперь он уже не в университете, и готов отвечать ему на все, как ему угодно. По счастью подошел к ним тогда идучи от меня доктор Левин, которой слыша такие разговоры стал между ими в самое то время, как они уже хотели вынимать шпаги. Г. Ловелас прошел мимо моего брата не смотря на все его сопротивления, и оставил его подобного разъяренному зверю, остервенившемусь после великой гоньбы.

Сие происшествие привело нас всех в великую тревогу. Отец мой дал разуметь г. Ловеласу, и по приказанию его, сказала ему и я, чтобы он для спокойствия нашей фамилии прекратил свои посещения. Но г. Ловелас был не из таких людей, чтобы так легко оставить свои намерения, а особливо, где участвует его сердце. Не получив настоящего отказа, не переставал он учащать к нам своими посещениями. Я рассуждала, что если откажу ему прямо приход в наш дом, то доведу их обеих до какого нибудь отчаянного действия. И таким образом дерзостной поступок моего брата, приводил меня в великое замешательство и недоумение.

Чинимые мне между тем предложения о г. Симмесе и г. Муллинсе, представленных моим братом, принудили его быть несколько времени гораздо воздержнее. Во мне не было приметно ни малейшей к г. Ловеласу склонности, то и надеялся он убедить моего отца и дядей способствовать исканием обеих сих женихов. Но когда увидел, что я имела довольно власти от них избавиться, то бешенство его превзошло все пределы. Упрекал он меня неоднократно порочным для меня предупреждением, и обругал г. Ловеласа прямо в лицо. Нечаянно сошлись они оба у брата сватавшегося за меня г. Симмеса; благодетельного доктора на ту пору там не было; и как никто не старался их разнять, то учинилось между ими известное тебе бедственное происшествие; брат мой был обезоружен, и принесен домой. Все думали, что рана его смертельна; а особливо, когда пришла к нему горячка: все были в чрезвычайном беспокойстве, и все зло обратилось на меня.

Г. Ловелас посылал три дни с ряду по всякое утро и вечер осведомляться о здоровье моего брата. Посланные его принимаемы были очень худо, и отправляемы назад с ругательными и язвительными ответами. Сие не воспрепятствовало прийти ему в четвертой день самому. Оба мои дядья, случившиеся в то время в замке приняли его чрезвычайно грубо. Надлежало употребить силу, чтобы удержать моего отца, которой хотел идти на него с обнаженною шпагою, не смотря на то, что был тогда в жестокой подагре.

Я лишившись чувств, узнав о таком насилии, и услышав голос г. Ловеласа, которой клялся, что не пойдет никак меня не видавши, и не принудив дядей моих загладить оказанную ему гнусную обиду. Развели их не иначе как заперши двери. Мать моя была с отцом моим в великом споре; а сестра обругавши язвительным образом г. Ловеласа, напала на меня, как скоро я пришла в чувство. Когда узнал он в каком я была состоянии, то поехал из нашего дома, произнося клятвы, что не оставит сего ни как без отмщения.

Все наши служители любили его чрезвычайно. Его к ним щедрость и веселой нрав, обратили их всех на его сторону; не было из них ни одного, которой бы не порочил потаенным образом всех действующих лиц в сем происшествии, выключая одного его. Они описали мне его умеренность и благородные поступки таким выгодным для его образом, что я тронувшись тем, и опасаясь бедственных следствий сего происшествия, решилась принять одно письмо, присланное им ко мне в следующую ночь. В нем изъяснялся он самыми почтительнейшими выражениями, что повинуется во всем моему решению, и будет поступать так, как мне то будет угодно. Сие самое и побудило меня отвечать ему через несколько дней на оное.

Вот какая бедственная необходимость была причиною возобновления нашей переписки. Однако ж я начала писать не прежде, как узнав от брата г. Симмеса, что он после многих язвительнейших ругательств принужден уже был вынуть шпагу, а особливо когда брат мой угрожал его многократно рубить по лицу. Отец мой и дядья получили о сем такие же сведения; но как ссора уже увеличилась чрезвычайно, то не хотели они ни как согласиться на то, чтобы признаться в своем проступке и просить у него прощения. Мне запрещено было иметь с ним переписку, и вступать с ним в разговоры, ежели где случиться быть нам вместе.

Между тем признаюсь тебе за тайность, что мать моя сказала мне потаенным образом, что опасается чрезвычайно следствий учиненной г. Ловеласу обиды, и уверяла меня, что полагается во всем на мое благоразумие, чтобы предупредить какими нибудь благопристойными средствами угрожающее от того кому нибудь из них бедствие.

Теперь принуждена я письмо мое кончить; но кажется довольно уже исполнила твое желание. Дочери никак не пристойно стараться оправдовать свои поступки, обвиняя тех, кому обязана почтением. В прочем обещаюсь уведомлять тебя о всем том, что воспоследует в следствии, и не премину писать к тебе при всяком удобном случае о сем подробно.

Признаюсь, что весьма досадно мне и прискорбно то, что я учинилась предметом общих разговоров. Твои попечения о моей доброй славе, желание узнать о всех касающихся до меня обстоятельствах, также и принимаемое участие в моих несчастьях, уверяют меня в нежной твоей и горячей ко мне дружбе, и привязывают меня к тебе новыми и крепчайшими узами.

Кларисса Гарлов.

Список с предварительных пунктов завещания в пользу девицы КЛАРИССЫ ГАРЛОВ, посланной в сем письме к АННЕ ГОВЕ.

"Описанные выше сего имения, суть собственное мое приобретение. Три мои сына довольно счастливы и богаты; старшей имеет великие выгоды и доходы от рудокопных заводов; второй получил знатное имение по смерти многих родственников своей жены, сверх принесенного ею приданого; сын мой Антонин Остиндским своим торгом и удачными своими путешествиями приобрел себе бесчисленные имения. Внук мой Иамес получит также не мало имения от крестной своей матери Ловель. Второй мой сын Иамес обещается содержать и награждать благопристойным и довольным образом, как моего внука, так и внуку мою Арабеллу, которой я никак не хочу обидеть. Дети мои Юлий и Антонин не показывают ни малейшей склонности вступать в супружество; и так один только Иамес подает надежду иметь детей. Для всех сих вышеописанных причин, и как любезная моя внука девица КЛАРИССА ГАРЛОВ от самых детских своих лет оказывала мне всегда почтение, и любима всеми как дитя умное; по всем сим причинам располагаю я вышеописанные мои имения в пользу милого сего дитяти, которая делала мне утешение в старости, и своими ласками и услугами немало способствовала к продолжению моей жизни. И так желаю и повелеваю трем моим сыновьям Юлию, Иамесу и Антонину, ежели они уважают мое благополучие и почитают мою память, не противиться никак и не прекословить сему моему завещанию, и вышеупомянутую внуку мою Клариссу ни в чем не тревожить и не беспокоить, под каким бы то ни было предлогом.

"Во уверение чего и пр. и пр. и пр.

ПИСЬМО V.

Сего дня не имела я свободы продолжать мое намерение. Ночи мои и утренние часы принадлежат не мне. Мать моя была очень больна, и не хочет ни чьих попечений, кроме моих. Я не отходила от ее постели, и две ночи спала вместе с нею.

Занемогла она сильною насколькою. Произошедшая ссора, опасность какого нибудь бедствия, мщения г. Ловеласа, одним словом все тревожит ее и беспокоит чрезвычайно. А к тому ж начало фамильных несогласий раздирают нежную и чувствительную ее душу; брат мой и сестра были очень редко между собою согласны, а теперь в таком находятся согласии, что мать моя опасается бедственных от того следствий. Тревожится она может быть наиболее обо мне, видя ежеминутно, что они взирают на меня от часу с большею холодностью и негодованием. Однако ж если бы она захотела употребить власть свою, то сии домашние несогласия потушены бы были еще в самом своем начале, а особливо будучи уверена в моем к ней повиновении.

Пол наш может быть должен претерпевать несколько грубостей от своего мужа, ежели показывают ему как любовнику преимущество его пред другими в нашем сердце. Пусть говорят сколько хотят о великодушии, полагаемом в мужчине добродетелью. Но я приметила, что сей пол имеет его в себе гораздо меньше нашего. Относительно моего отца, врожденной в нем вспыльчивой нрав умягчен был несколько жестокою его болезнью, которая началась у него еще в молодых летах. Такое плачевное состояние сжало в нем всю живность его духа, и отняло у него все его спокойствие. Благополучное состояние увеличило нетерпеливость его еще более; ибо все наслаждающиеся большим богатством, сожалеют всегда о том, что не достает еще им какого нибудь имения.

Но брат мой! какое можно дать извинение грубому его и высокомерному нраву? Хотя чрезвычайно для меня несносно; однако ж должна я признаться, что сей молодой человек совершенно испорченного нрава. С матерью моею поступает он иногда… Правду сказать, он не очень к ней почтителен; не остается ему для себя ничего желать более; он имеет в себе все сродные летам его пороки, смешанные с честолюбием и гордостью. Ах! любезная приятельница, я утверждаю отвращение твое к некоторым особам нашей фамилии. Помню я об одном времени, в которое могла бы ты преобразить нрав его по своему желанию. Для чего не учинилась ты моею невесткою? тогда находила бы я себе в родственнице моей совершенного друга. Однако ж не удивительно, что он не мог иметь к тебе склонности, потому что ты всегда насмехалась над ним язвительно, и обращала в смех его высокомерность.

Однако ж пора уже окончить. Желание твое исполню я в первом письме, которое буду писать после завтрака. Сие отдаю теперь посланному от тебя к нам осведомиться о нашем здоровье, и остаюсь верной твой друг.

Кларисса Гарлов.

ПИСЬМО VI.

10 Января.

Возвратимся теперь к повествованию того, что здесь происходит. Болезнь брата моего почти уже совсем излечилась; но ненависть его небольшим сим несчастьем вместо уменьшения, усилилась еще более; друзья мои (то есть, отец мой и мать, потому что брат и сестра не хотят никак быть в числе оных,) начинают уже думать, что поступлено со мною очень сурово. Мать моя по благосклонности своей ко мне уведомила меня о том после отправления последнего моего к тебе письма.

Между тем все они уверены в том мыслями, что я от г. Ловеласа получаю письма. И как узнали они, что Милорд М*** намерен больше своего племянника защищать нежели обвинять, то столько они его опасаются, что не только не делают мне о сем никаких вопросов, но и не помышляют нимало о единственном средстве успокоить раздраженного ими человека; ибо он требует от дядей моих себе удовольствия, и сим способом надеется как нибудь с нашею фамилиею примириться. Тетка моя Гервей предлагала уже матери моей, чтобы отправить брата моего объехать йоркширские свои вотчины, где и остаться до совершенного окончания сих замешательств.

Но он нимало на то не соглашается. И говорит, что до тех пор не может быть нимало спокоен, покамест не увидит меня за мужем; и видя что ни г. Симмес, ни г. Муллинс приняты не будут, возобновил предложения свои о Г. Виерлее, уверяя всех о чрезвычайной ко мне страсти сего человека. Я слова сии приняла очень хладнокровно. Вчерашнего дня начал он уже говорить о другом, которой адресовался к нему чрез письмо, и делал весьма выгодные для нас предложения. То был богатой г. Солмс, которой тебе довольно известен. Однако ж и тот не привлек на себя ни чьего внимания.

Не видя никакого успеха в предложениях своих относительно моего супружества, думает он как я слышала, уговорить меня ехать с ним в Шотландию, дабы там в доме его завести такой же порядок, какой здесь у нас. Мать моя намерена противиться тому всеми силами; ибо как я помогаю ей несколько в домашних заботах и распоряжениях, в которые сестра моя не входит нимало, то и говорит, что в отсутствие мое принуждена она будет смотреть за всем одна, я с моей стороны также нимало на то не согласна; ибо не намерена ни мало, быть у брата моего управительницею. И я уверена, что когда на то соглашусь, то он будет поступать со мною не так как со своею сестрою, но так как со служанкою. если же Г. Ловелас вздумает следовать туда за мною, то будет еще и того хуже.

Просила я мать мою, чтобы перед отъездом брата моего позволено мне было приехать к тебе погостить недели на две. Как ты думаешь? Угодно ли то будет твоей матери?

В таких обстоятельствах не смею я никак проситься в мой загородной дом. Боюсь я, чтобы не начали меня подозревать в независимости, на которую я по завещанию моего деда, имею некоторое право; а к тому ж желание сие может быть сочтено знаком особливой благосклонности к такому человеку, которой теперь всеми у нас ненавидим. если бы я могла быть в сем месте столько ж спокойна и счастлива, как была прежде, то презирала бы как сего человека, так и весь его пол, и нимало бы не жалела о том, что все мое имение оставила в распоряжениях моего отца.

Мать моя обрадовала меня чрезвычайно, известив меня, что на требование мое согласились беспрекословно. Никто тому не противится нимало, кроме моего брата, которому сказано, что не всегда может он подавать законы. Приказано мне было сойти в гостиную, дабы получить совершенное позволение от собранных там моих дядей и тетки Гервей. Ты знаешь, любезная приятельница, что в доме нашем наблюдаются великие церемонии; однако ж ни одна еще фамилия не имеет столь тесной связи во всех своих различных отраслях. Дядья наши почитают нас не иначе как своих детей, и говорят, что для нас не хотят они жениться; почему не делается ничего касающегося до нас без их совета. И так не удивительно, что требовали у них совета о позволении ехать мне к тебе на несколько времени в такое время, когда г. Ловелас намерен учинить нам дружеское посещение, которое думаю я, что не кончится дружелюбно.

Надобно тебе пересказать, что в сем собрании происходило. Я предвижу уже наперед, что к брату моему не будешь ты иметь благосклонности больше прежнего; но я и сама досадую на него немало, и имею к тому причину.

Клари, сказала мне мать моя, когда я показалась в их комнату. На просьбу твою пробыть несколько дней у девицы Гове, все мы согласны.

Но я на то не согласен, перервал речь ее брат мой с грубостью.

Сын! сказал мой отец нахмурив брови. Но сие немое приказание не учинило никакого действия. Брат мой держит еще руку свою на перевязке, и при всякой речи касающейся до г. Ловеласа не преминет кинуть на нее свои глаза: надобно воспрепятствовать ей видеть сего презрительного бездельника.

Никто не сказал на сие ни слова.

Слышишь ли о Клариса, сказал он мне, ты не должна никак принимать посещения от племянника Милорда ***.

Все продолжали сохранять молчание.

Слышишь ли? продолжал он; с таким только условием, и позволяют тебе ехать к девице Гове.

Государь мой! отвечала я ему; желала бы я, чтобы могла разуметь вас моим братом, и чтобы и сами вы разумели то, что вы ничто иное как мой брат.

О сердце предубежденное! сказал он поднявши руки с ругательною улыбкою.

Я обратилась к моему отцу, и требовала у него справедливого решения, заслужила ли я такие укоризны?

Полно, перестаньте, сказал мой отец. Ты не должна принимать посещений г. Ловеласа, хотя… А ты сынок не должен ничего говорить в поношение твоей сестры. Она честная девица.

Государь мой, отвечал он, я в чести ее принимаю такое же участие, как и вся фамилия.

От сего то самого и происходят такие размышления, которые нимало на братские не похожи, сказала я ему с небольшою улыбкою.

Очень хорошо, сказал он; однако ж заметь, что я не один, но и отец наш запрещает тебе принимать посещения от Ловеласа.

Племянник! сказала ему тетка моя Гервей, позволь мне дать тебе знать, что можно во всем положиться на благоразумие Клариссы.

Очень можно, примолвила к тому моя мать.

Однако ж тетушка и матушка, представила сестра моя Арабелла; кажется мне, что не худо дать знать сестрице, с каким условием отпускается она к девице Гове, потому что если позволено ему приехать к нам в дом…

Конечно перервал речь ее дядя мой Юлий будет он стараться ее увидеть.

Бесстыдной сей нахал будет искать и здесь способов ее увидеть, сказал дядя мой Антонин, то гораздо лучше, чтоб она была там, а не здесь.

А лучше бы нигде, отвечал мой отец; и обернувшись ко мне сказал; Приказываю тебе накрепко, чтобы тебе не видеться с ним ни каким образом.

Будьте уверены государь мой, сказала я, что я его никак и ни где не увижу, ежели могу от того избавиться с благопристойностью.

Вы знаете, отвечала мать моя, с какою холодностью и равнодушием она с ним видалась по сие время.

сестра моя Гервей говорит правду, что можно на благоразумие ее положиться твердо.

С каким притворным равнодушием – - – проворчал брат мой с насмешливым видом. Сын! прервал речь его отец мой с суровостью – - -

Сим собрание сие и кончилось.

Но берешь ли ты на себя, любезная приятельница, чтобы опасной сей человек не приближался к твоему дому? Но какое находится противоречие в позволении ехать, надеясь, что я сим средством избавлюсь здесь его посещений? если он будет, то по крайней мере не оставляй меня с ним одну ни на минуту.

Надеюсь, что приезд мой будет матери твоей не противен; по чему постараюсь как можно, чтобы иметь удовольствие обнять вас по крайней мере дни через три или четыре.

Кларисса Гарлов.

ПИСЬМО VII.

Из замка Гарлова 20 февраля.

Извини меня, дражайшая приятельница, что так давно к тебе не писала. Увы! любезной друг! глазам моим представляется весьма бедственное и плачевное ожидание. Все теперь идет по воле и желаниям моего брата и сестры. Нашли они для меня нового жениха; которого покровительствуют все мои родственники. Не удивляйся тому, что отозвана я была домой с такою поспешностью. Теперь причина сего отзыва уже мне известна.

Но на кого думаешь ты пал их выбор? На г. Сольмса. Все назначили его мне женихом, и мать моя с ними также согласна. Дражайшая и любезная родительница! Каким образом могла ты допустить обольстить себя таким образом? Ты при первом его мне представлении, говорила сама, что хотя бы обладал он всеми сокровищами света; однако ж недостоин нимало руки милой твоей Клариссы.

Прием учиненной мне после трехнедельного моего отсутствия, будучи весьма различен от всех встреч, чинимых мне после малейших отлучек, уверил меня, что дорого я заплачу за то удовольствие, которым наслаждалась в сообществе любезной моей приятельницы.

Брат мой встретил меня у дверей, и принял из кареты; при чем поклонившись с великою учтивостью, сказал: покорно прошу сестрица, позволить мне – - – -. Я сочла сие сердечною его ласкою, но узнала по том, что то было ничто иное как притворное почтение. С такими принужденными церемониями провожал он меня до самых покоев; а между тем следуя обыкновенным движениям моего сердца, осведомлялась я о здоровье всех моих родственников и знакомых. Вошедши в гостиную, нашла там моего отца, мать, обеих дядьев и сестру.

Удивилась чрезвычайно, приметя на лицах всех моих родственников вид притворной и принужденной. Я побежала к моему отцу, и обнимала его колена; такое же почтение оказала я и моей матери. Оба они приняли меня с холодностью. Отец мой проворчал мне не большое приветствие почти сквозь зубы; а мать хотя и назвала любезною своею дочерью; однако ж не обнимала с такою горячностью, как прежде.

Поздоровавшись с моими дядьями, и сестрою, которая приняла то с видом важным и принужденным, приказано мне было сесть. Сердце мое было чрезвычайно стеснено; и я видя себе такой неожидаемый прием, находилась в великом замешательстве.

Брат мой, или лучше сказать обвинитель начал выговаривать мне, что будучи у девицы Гове принимала несколько посещений от того человека; которого все они имеют весьма сильные причины ненавидеть, не взирая на данное мне запрещение его видеть.

Я отвечала ему, что никак не могу скрывать и утаивать истинны. В три недели моего гощения, видела я его правда раз пять или шесть. Но пожалуй братец, примолвила я, видя что он начал разгорячаться, позволь мне кончить. Когда он к нам ни приходил, то спрашивал всегда г. Гове и ее дочь. Я надеюсь, что они старались бы употребить все способы, чтобы ему отказать, но извинялись передо мною неоднократно тем, что не имея ни какой причины запретить ему въезд в их дом, чин его, звание и богатство требует того, чтобы обходиться с ним учтиво.

Брат мой был совсем готов последовать всему стремлению своей страсти; отец находился в таком положении, которое предвозвещало великую бурю; дядья разговаривали между собою тихо с сердитым видом; а сестра поднимала руки таким образом, которой ни мало не клонился к тому, чтобы их умилостивить; мать моя сказала притом: надобно сие бедное дитя выслушать.

Я ласкала себя, говорила им я, что меня упрекать будет нечем. Весьма бы мне было не благопристойно предписывать госпоже и девице Гове, от кого им принимать посещения; равным образом не имела ни какой причины укорять их в том, чтобы чинимые им посещения клонились ко мне; также каким образом могла отговориться не быть с ними в то время вместе. Никогда не видала я его иначе, как в их присутствии. Говорила ему несколько раз, что покамест он не примирится с моею фамилиею, то не должен никак надеяться того, чтоб я могла принимать его посещения.

Сказала им еще, что девица Гове по усильной моей просьбе, не отходила от меня ни на минуту, во все то время, когда он у них находился.

Брат мой слушал меня с великою нетерпеливостью, по которой очень легко приметить было можно, что он не смотря на все мои оправдания, старался находить меня виновною. А прочие были бы весьма довольны моим извинением, есть-ли бы не имели нужды привести меня в робость, дабы убедить повиноваться тому, что они мне предлагать были намерены. По всему видеть было можно, что они с моей стороны не могли никак ожидать добровольного согласия.

Едва только перестала я говорить, как брат мой не уважая ни как присутствия моего отца и дядьев, начал произносить клятвы, что со своей стороны не может никогда и слышать о примирении с дерзким тем бездельником; и что не будет ни когда признавать меня своею сестрою, ежели я отважусь ободрять надеждою такого человека, которой несносен для всей их фамилии.- – - – Такого человека, перервала речь его моя сестра, которой едва не был убийцею моего брата.

Отец мой сказал мне гневным голосом, что довольно делали для меня снисхождения, давая свободную волю избирать себе супруга по моему выбору; но теперь пора уже требовать от меня повиновения. Так, правда, примолвила к тому моя мать; и я надеюсь, что мы в любимой сей нашей дочери не найдем ни какого сопротивления нашей воли и желаниям. Дядя мой Юлий сказал, что он уверен в том очень твердо, что милая его племянница конечно, будет повиноваться воле своего отца без всякого прекословия. Дядя же мой Антонин проворчал грубым своим наречием, что не думает он ни как, чтобы я получив себе милость моего деда, почитала себя от того независимою; а в противном случае покажет он мне, что духовная та может быть уничтожена.

Ты можешь себе вообразить в каком я тогда находилась удивлении. Что сие значит? думала я сама в себе, и какое намерены делать мне предложение? не ужели о г. Виерлее? на конец, о ком будут мне говорить? В разуме молодой девицы представляются всегда больше невыгодные и бедственные, нежели благополучные воображения, а особливо когда в том участвует ее самолюбие. Я думала сама в себе: пусть говорят, о ком хотят; могла ли я воображать себе, что будут мне предлагать г. Сольмса?

Не думала я ни как, чтобы подала причину к такой суровости; однако ж старалась сохранять в себе чувствования благодарности за их ко мне милости, коими была им обязана как дочь и племянница; но столько поражена была таким чрезвычайным и неожиданным приемом, что просила у отца моего и матери позволения удалиться в свою горницу, дабы сколько нибудь прийти в себя от моего замешательства. Никто мне в том не противоречил, по чему я поклонившись им вышла. Брат мой и сестра остались очень довольны, что могли убедить стариков учинить мне такую встречу.

Вышедши в мою горницу, и не имея при себе ни одного другого свидетеля, кроме верной моей Анны, начала приносить горестные жалобы относительно ожидаемого мне от них предложения. Едва только могла прийти несколько в себя, как позвали меня пить чай. Послала я мою горничную женщину с просьбою, чтобы меня от того уволить; но по присланному второму приказанию принуждена была сойти, показывая по наружности сколько могла вид спокойной. Брат мой уверил все собрание в язвительнейших выражениях, что я для того не хотела сойти к чаю, чтобы могла скрыть свое неудовольствие и досаду, слыша поносительные слова о таком человеке, о котором уже предубеждена сердечно. Могла бы я вам отвечать на сие так, как вы то заслуживаете, сказала я ему, однако ж теперь от того удержусь. Есть-ли не нахожу в вас чувствий брата, то и вы не можете также находить во мне чувствий сестры.

Когда мы сели, то мать моя начала говорить о взаимном дружестве, долженствуемом царствовать между братом и сестрами, и порочила с некоторою ласкою поступок моей сестры и брата, что причиняли мне досаду и огорчение; а впрочем уверяла всех, что надеется твердо на мое воле отца моего повиновение. Тогда, сказал мой отец, все пойдет своим порядком; тогда, примолвил мой брат, будем мы ее любить до чрезвычайности. сестра моя прибавила к тому, мы будем ее любить так как любили прежде. Дядья мои сказали: она будет идол нашего сердца.

Вот, любезная моя приятельница! каким образом по возвращении моем домой была я встречена. При конце завтрака явился г. Сольмс. Дядья мои Антонин и Юлий представили его мне как одного из лучших своих друзей; отец мой сказал мне: Знай, Кларисса! что Сольмс мне друг. Когда он сел подле меня, то мать моя посмотрев на него несколько времени обратила на меня взор наполненной нежности. Глаза мои устремились равным образом на нее прося ее защиты; на него же глядела я с презрением и негодованием смешанными с ужасом. Между тем брат мой и сестра осыпали его ласками и учтивостями.

При сем прошу тебя свидетельствовать любезной и почтеннейшей твоей родительнице мою чувствительнейшую благодарность за все ее ко мне благосклонности, что я не премину также и сама сказать ей особливым письмом.

Кларисса Гарлов.

ПИСЬМО VIII.

24 Февраля.

Дело мое производится с чрезвычайным жаром и поспешностью. Сольмс здесь почти ночует, и оказываемая ему благосклонность увеличивается от часу более. Ни чего здесь больше ни от кого не слышно, как следующие выражения: Как она счастлива! какое великое богатство!

Ах! любезная приятельница! да будет угодно небу, чтобы я не имела причины приносить жалобы на ошибку столь богатой фамилии, какова моя! До сего времени вижу я себя преданною во власть моего брата, которой показывает ко мне отменные ласки. Ты можешь воображать себе, что я изъяснялась с ним очень искренно, но он берет на себя вид насмешливой; и не может себя уверить, чтобы столь скромная и привязанная к своей должности девица, какова была сестра его Кларисса, могла причинить всем друзьям огорчение.

И в самом деле прихожу я в трепет воображая себе будущее. Весьма то видно, что они уже со всем решились.

Отец мой и мать стараются всячески убегать случаев иметь со мною особливой разговор; не требуют моего согласия, по тому что по видимому полагают, будто бы мне намерение их уже известно. Нет им никакой выгоды принуждать мои склонности, так как то делают брат мой с сестрою. Для сей самой причины и я не стараюсь говорить с ними. Все мои силы сохранивю для объяснения с моим отцом, ежели удостоит он выслушать меня терпеливо. Насколько трудно не иметь в себе согласных чувствований с теми, которым должность наша и склонность обязывают нас повиноваться.

Г. Сольмс удостоил уже меня тремя особливыми посещениями, кроме тех общих; в которых я должна была иметь участие; кажется мне, что я его никогда терпеть не буду, он не имеет в себе ни разума ни рассуждения; не знает больше ни чего, кроме умножения доходов и хлебопашества.

Все они старались привлечь в согласие свое также и госпожу Нортон; и как мнения ее были с намерениями их несогласны, то сказано ей было, что она сделает очень хорошо, ежели в тогдашних обстоятельствах прекратит свои посещения.

Тетка моя сказала один раз, что не думает она, чтобы племянница ее могла иметь когда нибудь привязанность к г. Сольмсу; однако ж научили ее говорить другим голосом. Завтре ожидаю я ее посещения. Брат мой и сестра не могли никак сыскать случая объяснить мне подробно будущее мое счастие; то взяла она на себя то мне представить, и отобрать решительное от меня мнение; ибо сказано мне, что отец мой не имеет ни малейшей терпеливости слышать, что я воле его сопротивляюсь.

Дали мне также знать, что ежели я в будущее Воскресенье не поеду в церковь, то сделаю тем всем моим родственникам чрезвычайное удовольствие. В прошедшее Воскресенье сказано мне было тоже, и я на то согласилась. Опасаются того чтобы г. Ловелас не случился на ту пору в церкви, и не предложил проводить меня домой.

Ты можешь быть уверена, что г. Сольмс не великие у меня имеет успехи. Не имеет в себе и столько разума, чтобы сказать что нибудь приличное времени и обстоятельствам. Ни с кем больше не говорит, как только с ними. Брат мой исполняет должность его стряпчего и Прокурора; а я ни мало не хочу его слушать. А под предлогом, что человек принятой столь благосклонно всею фамилиею имеет право требовать и от меня учтивостей, холодность мою и отказы приписывают они стыдливости; он же не чувствуя собственных своих недостатков и пороков воображает себе, что упорство мое не может ни как происходить от иной причины; ибо разговаривает только с ними, а мне нет случая сказать ни слова такому человеку, которой у меня не спрашивает ничего.

25 Февраля.

С теткою моею имела я сказанной выше сего переговор. Надлежало выслушать от нее предложения жениха, и причины побуждающие их взять его сторону. Против моей воли замечаю я, сколько как в предложении его так и в согласии их находится несправедливости. Для сего самого начинаю их ненавидеть от часу более. Получили уже одну знатную вотчину в предложение, с убытком настоящих хотя и отдаленных наследников; я говорю о той, которую укрепила моему брату крестная его мать; а теперь ласкаются химерическою надеждою достать себе также и другие; или по-крайней мере возвратить принадлежащую мне деревню к моей фамилии.

На отказ мой сказано мне такое предложение, которое поражает мое сердце. Каким образом известить тебе оное? однако ж то непременно должно. Целой месяц, или до нового приказания не должна я ни с кем иметь переписки. После переговора со мною моей тетки и учиненного мною ей отказа брат мой объявил мне сие запрещение повелительным видом и голосом. Не ужели не писать мне и к девице Гове? спросила я. Ни к ней, отвечал он с насмешливым видом; ибо не признавалась ли ты сама, что Ловелас принимается в сем доме как приятель? Видишь ли, любезной Друг! я говорила брату моему, что неужели почитает он сие средство…. он прервал речь мою сими словами: не думай ни как, чтобы ты могла сыскать какой нибудь способ; все твои письма будут перехвачены. И после сего оставил меня с великою поспешностью.

Вскоре после его вошла ко мне моя сестра. Я слышала, любезная сестрица! сказала она мне, что тебя теперь стеснили; но как подозревают, что ты упорствуешь против должности твоей не без посторонней причины, то приказано мне тебе сказать, чтобы ты целые две недели не делала ни кому посещений, и также и сама ни от кого бы их не принимала.

Как! сказала я ей, не ужели сие приказание происходит от тех, которых я обязана почитать? Спроси о том сама, отвечала она мне ходя в зад и в перед по горнице. Батюшка хочет, чтобы ты ему повиновалась, и желает отдалить от тебя все то, что может утверждать в тебе упорство твое и непослушание. Я отвечала моей сестре, что знаю мою должность, и надеюсь, что не будут ее основывать на условиях невозможных. Она сказала мне, что я с лишком смела, и надута чрезвычайно высокомерием и самолюбием; но скоро увидят все люди, что я думала о себе не справедливо.

Любезная Белла! сказала я ей; к чему такие угрозы? все твои ласки; отвечала она мне, не могут произвести во мне ни какого действия. Признаюсь тебе, что проникаю все твои ухищрения и лукавства. Сказавши сие, вышла поспешно из моей горницы.

Увы! сказала я сама в себе; какую я имею сестру? чем заслужила я такие суровые со мною поступки? Напоследок сожаления мои обратились на милость ко мне моего деда, которой благосклонностью своею отличил меня очень много от прочих.

25 Февраля в вечеру.

Не знаю я, что брат мой и сестра против меня говорили: но только отец мой разумеет обо мне очень худо. Позвана я была к чаю, и пришла с веселым лицом, но скоро принуждена была принять вид совсем тому противной.

Нашла я всех в великой важности и задумчивости. Мать моя устремила глаза свои неподвижно на чайные чашки, и не обращала их на меня ни мало. отец мой сидел в креслах обернувшись ко мне почти спиною, имея сложенные руки, и перебирая пальцами, что делывал он обыкновенно, когда бывал в великом сердце. сестра сидела на стуле раздувшись. Брат смотрел на меня с презрением, и при входе моем оглядел меня с головы до ног. Тетка бросила на меня несколько принужденных взоров и на поклон мой отвечала небольшим наклонением головы с великою холодностью. Боже мой! на что употреблять строгость и устрашение, а не ласковость, с таким человеком, которой до сего времени почитаем был от всех снисходительным и послушным?

Я взяла стул. Прикажете ли раздавать чай? спросила я моей матери; ибо ты знаешь, что всегда обыкновенно я чай разливала. Нет, отвечала она суровым голосом, и села раздавать сама. Для услуг стояла тут горничная сестры моей девка Бетти. Брат мой приказал ей выйти. Сердце мое находилось тогда в чрезвычайном волнении, и замешательство мое можно было приметить из всех моих движений. Что из сего выйдет? думала я сама в себе. Мать моя встала, и взявши за руку мою тетку, вышла с нею вон. сестра моя также скрылась, и брат последовал за нею. Одним словом я осталась одна с моим отцом.

Он глядел на меня таким суровым взором, что сколько я ни старалась начать с ним говорить, но не в силах была произнести ни слова. Позабыла я еще тебе сказать, что до сего времени все сохранивли глубокое молчание. На конец спросила я моего отца, не угодно ли ему чашку чаю? он отвечал мне с холодностью: нет; и вставши начал ходить в зад и в перед по горнице. Я встала также, намерена будучи броситься к его ногам; но не имела на то ни смелости ни силы. Он подошедши к стулу об него облокотился; а я между тем несколько ободрилась. Подошедши к нему просила его покорно дать мне знать, чем имела я несчастье его прогневать?

Он отворотивши от меня голову, сказал мне угрожающим голосом: Кларисса! я хочу, чтобы ты была мне послушна.

Сохрани Боже! отвечала я, чтобы я когда нибудь удалилась от должного вам повиновения; я еще ни когда не противилась вашей воле, и не была ей опасною.

Ни я также, Кларнсса, отвечал он, твоему своенравию. Не полагай меня в число тех людей, которые излишнею своею благосклонностью и снисхождением, довели дочерей своих против себя до непослушания и упрямства.

Ты знаешь, любезная приятельница, что как мой отец так и брат, имеют о поле нашем очень невыгодные мысли, не смотря на то, что мать моя может почесться наилучшею из всех женщин.

Я хотела изъявлять ему знаки моего почтения – - – - -. Не требую я твоих коленопреклонений, и не хочу слышать слов твоих; не забавляй меня пустыми твоими разговорами, но будь послушна моим приказаниям. Нет у меня и не будет таких детей, которые бы мне не повиновались.

Милостивой государь! осмеливаюсь уверить вас, что я ни когда не подавала причины – - – -

Не говори мне о том, что было, но то что есть и что будет.

Батюшка! сделайте милость и выслушайте меня терпеливо. Боюсь я, что брат мой и сестра – - – -

Не говори ни чего против твоего брата и сестры; они столько же принимают участия в чести моей фамилии, как я сам.

Батюшка! я надеюсь – - – -

Не надейся ничего. Не говори мне о надеждах, но о настоящем деле. Я не требую от тебя ни чего такого, чтобы ты не могла исполнить, и к чему бы не обязывала тебя твоя должность.

Хорошо, сударь! я то исполню, но по крайней мере надеюсь на вашу милость – - – -

Перестань говорить мне пустые слова; я хочу, чтобы мне была послушна и требую твоего повиновения, или в противном случае не признаю тебя моею дочерью.

Я начала плакать; бросилась к его ногам; покорно вас прошу дражайший и любезнейший родитель! не полагать надо мною других властителей, кроме вас и моей родительницы. Не делайте меня принужденною и обязанною повиноваться воли моего брата – - – - Хотела я продолжать, но он уже вышел. Я осталась долгое время в том самом положении, имея сердце наполненное горестью. Но теперь оставлю описывать далее мои прискорбия и печали.

ПИСЬМО IX.

26 Февраля по утру.

Тетка моя ночевавши у нас посетила меня сего дня по утру почти еще на рассвете, и сказала мне, что вчерашнего дня оставили меня одну с отцом моим нарочно, дабы мог он свободнее объявить мне, что требует и ожидает моего повиновения.

Из нескольких слов моей тетки могла я понять, что надеются они получить успех от гибкости моего нрава; однако ж в том обманутся на верно.

Дядя мой Юлий кажется не согласен на то, чтобы доводить меня до чрезвычайного принуждения; но племянник его, которого уже не должно мне называть моим братом, уверяет всех, что успеет обратить меня к моей должности. Желала бы я сердечно, чтобы о всех сих обстоятельствах меня не извещали.

Тетка моя советовала мне повиноваться данному мне запрещению, и принимать посещения г. Сольмса. На последнее не соглашалась я ни как, не смотря на все чинимые мне угрозы. Относительно же запрещения других посещений обещалась следовать тому беспрекословно. Что ж касается до запрещения нашей переписки, то одна только опасность, чтобы не перехватывали наших писем, принуждает меня сохранять оное. Тетка моя уверяет меня, что сие приказание происходит от одного только моего отца, а мать моя не имеет в том ни малейшего участия. Он решился на сие не для чего иного, как опасаясь того, что я упорствую не по собственной моей склонности, но по посторонним советам; (под сим разумеет он без сомнения тебя и девицу Лоид) ибо уверяла она меня, что он говорит обо мне очень снисходительно и с немалою похвалою.

Вот какова горячность и снисхождение! и сие происходит для того, чтобы воспрепятствовать упрямой девушке предпринимать возмущение и ввергать себя в погибель. Но все сии полезные меры происходят от благоразумия моего брата, которой есть ни что иное, как советник без разума и брат без сердца.

Насколько была бы я благополучна имея у себя другого брата и другую сестру! не удивляйся тому, любезная приятельница, что я произношу сие о моих родственниках; не могу ни как снести того, что лишают меня наиприятнейшего в жизни моей удовольствия, которое состоит в изустных с тобою или на письме разговорах.

Но согласишься ли ты, любезная моя Гове, иметь со мною потаенную переписку? Ежели ты на то согласна, то я сыскала уже надежное к тому и удобное средство.

Помнишь ты зеленую алею позади того дворика, где я на загородном моем дворе кормлю моих фазанов и павлинов; туда хожу я всякой день по два раза; ибо птички сии для меня милы чрезвычайно, по тому то поручены моим стараниям и попечениям от моего деда; для сей самой причины и перевела я их туда после его смерти. Забор подле сей аллеи во многих местах перегнил; и Анна может сквозь какую нибудь лазею сделать мелом на заборе какой нибудь знак, в котором месте и можно будет класть наши письма, закрывая их щепами.

Я сама осматривала то место и нашла его весьма для наших намерений удобным. Верной твой Роберт может не подходя к замку брать мои письма, и оставлять там твои. Место сие тем более для сего способно, что почти никто туда не ходит, кроме меня и Анны. Испытай, любезная приятельница, оставить там одно письмо, и подай мне наставление, что мне делать в бедном моем и плачевном положении. Скажи мне твое о том мнение с такою искренностью, как будто бы ты сама находилась в таком состоянии.

Однако ж предуведомляю тебя на перед, что мнение твое не должно быть ни как в пользу г. Сольмса. Весьма, легко может статься, что они зная всю твою надо мною власть, постараются, склонить на свою сторону твою мать, дабы принудить и тебя быть согласною с ее мыслями.

Однако ж ежели мнения твои будут для его благосклонны, то пиши мне прямо и чистосердечно все то что ты думаешь. Покрайней мере в твердой моей решительности желала бы я читать или слышать с терпением, что можно сказать в пользу противной для меня стороны. Мысли мои ни кем другим не заняты ни мало, хотя многие в том меня подозревают, в числе коих находишься и ты.

При сем посылаю благодарное письмо к твоей матери за все ее ко мне в бытность мою у вас благосклонности и ласки. Насколько страшусь я, что не буду ими больше наслаждаться. Проси ее, чтобы она меня извинила в том, что не писала я к ней по сие время.

Ежели посланной будет подозреваем и осматриваем, то может показать сие письмо, как будто бы с ним одним был отправлен.

К каким хитростям и выдумкам приводит меня несправедливое и бесполезное принуждение! если бы не была я принуждена против моей воли к потаенной сей переписке, то страшилась бы о том и подумать. Она столько для меня отвратительна и ужасна, что едва я могу тому поверить, чтобы ты согласилась иметь в том участие.

Но для чего убеждают меня с такою поспешностью переменить мое состояние? для чего брат мой, будучи старее меня многими годами не вступает в супружество прежде меня? для чего не выдают наперед мою сестру? сими восклицаниями оканчивая сие письмо, остаюсь и пр:

Кларисса Гарлов.

ПИСЬМО X.

27 Февраля.

Насколько странны кажутся мне некоторые люди! Кларисса Гарлов назначена в супружество за г. Сольмса! не могу никак выйти из моего удивления.

Ты говоришь, что мнение мое не должно быть никак в пользу г. Сольмса. Теперь я вижу ясно, что есть и в тебе несколько духа твоей фамилии; ибо без того не вошло бы тебе никак в голову, чтобы я могла тебе говорить в его сторону.

Описать ли тебе его чистосердечно? ты знаешь что я в таких случаях весьма искусна. Однако ж на перед надобно мне рассмотреть его пристальнее и собраться с мыслями; ибо не известно еще, что может в перед случиться; потому что дело сие идет так ревностно и поспешно; и ты не в силах противиться чинимым тебе усилиям.

Но как ты требует во всем моего совета, то дай мне на перед знать сама, что ты думаешь о их с тобою поступках. Между тем позволь мне сделать участницею твоих писем мою двоюродную сестру, которая будучи теперь в островку своем Вигте, умирает от нетерпеливости их видеть; сим сделаешь ты мне и ей чрезвычайное удовольствие. Знай, что дружба подобная нашей, не терпит никакой сокровенности. Ты можешь полагаться твердо на нашу верность и беспристрастность; когда в том сомневаешься, то тем нас обижаешь несказанно. Ибо не требуешь ли и ты сама моих советов? И так надлежит чинить оправдание твоих друзей, ежели то будет можно. Посмотрим, можно ли согласить их выбор с разумом и рассудком. Зная коротко всю твою фамилию, не могу надивиться, каким образом твоя мать и тетка Гервей могли согласиться с прочими. Другие твои родственники ни мало меня не удивляют.

Ты спрашиваешь: для чего брат твой не вступает в супружество прежде тебя? Я скажу тебе тому причину. Вспыльчивой его и высокомерной нрав столько всем известен, что не смотря на все его имение и богатство, также и будущие знатные надежды, ни одна женщина не согласится соответствовать его исканиям. Позволь сказать, любезная приятельница! что сии приобретения придали ему гораздо больше гордости, нежели славы. В глазах моих он несноснейшее творение из всех мною известных. Грубый твой с ним поступок я хвалю, потому что всегда нахожу удовольствие приводить в досаду и усмирять дерзостных гордецов и нахалов.

Равным образом хочешь ты знать; для чего не выдают на перед твою сестру? Я тебе скажу в ответ: во-первых, для того, что хочет она выйти за богача; а во вторых, что имеет у себя младшую сестру. Сделай милость, скажи мне, какой бы богатой человек захотел подумать о старшей сестре; когда можно свататься на младшей.

Знай, любезная приятельница, что ваше богатство не допускает вас быть благополучным. Всякой из вас следуя обыкновенным правилам вашей фамилии должен жениться для того, чтобы быть еще богатее. Но пусть они волнуются, ссорятся, заботятся, печалятся и бесятся сколько хотят; оставь их удивляться тому; богатство их не составляет им никакого благополучия, они собирают оное во всю жизнь свою хватая, где только можно с великою жадностью до самой смерти.

Еще раз прошу тебя, любезная приятельница! дай мне знать, сколько тебе известно, о побуждающих их к тому причинах; по сему и я могу подать тебе гораздо больше сведения, нежели от тебя ожидаю. Тетка твоя Гервей, говоришь ты, от тебя их не сокрыла. Но для чего ж я должна то от тебя требовать усильно, когда ты сама принуждаешь меня сказать тебе о том мое мнение?

Когда они хотят противиться нашей переписке, то сему я никак не удивляюсь, и нимало их за то не порочу. Из того заключаю я, что чувствуют они свою глупость; а если то им известно, то боятся они подвергнуть оную суждению другого.

Весьма я рада, что ты нашла средство продолжать нашу переписку. На сие согласна я со всею охотою, а особливо если первые опыты будут удачны, то досадно мне будет только относительно одной тебя.

Слышали мы, что во время твоего прибытия произошла в фамилии твоей некоторая размолвка, и что г. Сольмс учинил вам одно посещение с надеянием успеха. Но я судила, что требования его будут клониться к Арабелле. В самом деле считаю я ее изрядною для его четою. Вот, думала я в себе, в чем состоит все таинство, и любезную мою приятельницу отозвали единственно для того, чтобы делать сестре своей в свадебных приготовлениях вспомоществование. Ах! говорила я моей матери; какую будет делать в церкви прекрасную фигуру сей человек в желтоволосом своем парике с небольшими пуклями, стоя подле девицы Арабеллы?

Невеста, по мнению моей матери, должна быть против жениха гораздо пригожее. И какой бы мог быть для ее выбор лучше и удачнее?

Сказано также нам, что ты не принимаешь никаких посещений. Сие приписывала я ничему иному как тому, что не хотят того, чтобы свадебные приуготовления твоей сестры были всем известны. Девица Лоид и девица Виддульф спрашивали меня, не знаю ли я, для чего тебя не было в церкви в первое воскресенье после твоего приезда. Я тотчас поняла тому самую ту причину, о которой думаешь и ты; то есть, что боятся того, чтобы не случился там Ловелас и не вздумал проводить тебя домой.

Мать моя благодарит тебя за твои к ней чувствования. Девица Кларисса Гарлов, сказала она прочтя твое письмо, заслуживает уважение и удивление от всего света. Ежели куда приедет, то посещением своим делает всех удовольствие; а когда уезжает, то оставляет всех в печали и сожалении.

Такие приписывает она тебе похвалы, и я тому чрезвычайно рада, и нимало тому не завидую. Но сказать ли тебе правду; если бы было у меня двадцать братьев Иамесов и двадцать сестер Арабеллов, ни кто бы из них не осмелился поступать со мною так, как они поступают с тобою. Кто много сносит, на того больше и падают.

Рассказала я матери моей, каким образом ты была принята по твоем приезде; сказала ей, какому тебя хотят отдать скоту, и каким образом тебя к тому принуждают. Она начала представлять мне свое для меня снисхождение относительно упорства моего против того человека, которого она мне предлагает, и против которого по мнению ее нет никакой причины противоречить. После того начала описывать мне, сколько я обязана ей за ее ко мне милость и благосклонности. И так думаю я, что не должно ей давать знать ничего более; а особливо уверена, что будет она опорочивать мою с тобою переписку, и твою с Ловеласом; к тому ж соглашается она во всем с дядею твоим Антонином; и для подавания дочери своей примера не возьмет никак твоей стороны, как бы она ни была справедлива.

Но угадаешь ли, любезная приятельница! чем ласкает себя старой сей проповедник, а именно, дядя твой Антонин частыми своими к нам посещениями? Между им и матерью моею примечаю я некоторые тайности, и часто вырываются у них на лице небольшие улыбки. Осыпают друг друга похвалами в порядочном смотрении домашнего хозяйства; жалуются на леность и нерадение служителей. А между сими жалобами, похвалами и восклицаниями бросают друг на друга иногда нежные и страстные взоры. Часто в разговорах своих доходят они до такой забывчивости, что не слышат того, как я приду к ним в комнату. Признаюсь, любезная приятельница, что сие мне не очень нравится. если бы не знала я, что сей застарелой жених столько же требует времени на то, чтобы решиться вступить в супружество, сколько они полагают жить вместе, то подняла бы за сии посещения шум, и предложила бы матери моей г. Гикмана, как такого человека, которой для нее гораздо пристойнее. Недостаток в летах дополняет он своею важностью. И если ты не будешь меня бранить, то скажу я тебе, что происходит между ими некоторого рода жеманство, а особливо когда сей человек надеясь на благосклонность к нему моей матери начинает беспокоить меня вольными своими разговорами.

Ты говоришь мне, что мысли твои не заняты никем другим ни мало, как в том подозревают тебя многие. Какая была нужда дать мне повод думать, что в прошедшей месяц было такое время, которое было сколько нибудь благосклонно сему другому, и племянница имела причину благодарить дядей своих за их терпение?

Однако ж оставим сие. Меня тебе не должно опасаться; и на что ты скрываешь от меня свои чувствования? Сокровенность возбуждает всегда любопытство.

При сем позволь тебе признаться, что все твои родственники очень дурные политики; и не понимают того что противоборствуя ему так усильно сражаются в его пользу; и я бьюсь об заклад, что Ловелас не смотря на все его уважение и тщательность провидел гораздо далее, нежели в том осмеливается признаться. Одним словом, предузнал он что поступки его гораздо больше сделают ему пользы нежели сам он своею особою. Не говорила ли ты мне некогда сама, что нет ничего проницательнее любовничья самолюбия, по тому что часто может показывать ему то чего нет, и не открывать ему того, что есть в самом деле; а в Ловеласе не без самолюбия.

Наконец, любезная приятельница! из всех его поступок и чувствований примечаю я, что он видел гораздо больше меня, гораздо больше нежели ты то себе воображаешь, и гораздо больше нежели ты видишь сама; ибо в противном случае не преминула бы ты меня о том уведомить.

Уже для успокоения его относительно полученных им обид и досад возобновляющихся ежедневно, вошла ты с ним в особливую переписку. Знаю, что во всех твоих письмах не может он хвалиться ни чем нимало. Однако ж не малой важности и то, что ты к нему писала, и согласилась получить его письма, учиненное при том условие, чтобы переписка сия была потаенна, не означает ли, что между тобою и им есть какие нибудь тайности, о которых не хочешь ты, чтобы свет был известен. Сию тайность некоторым образом составляет он сам. Такая благосклонность не подает ли любовнику вида сердечного дружества? не удаляет ли также и фамилию на довольное расстояние?

Однако ж в нынешнем положении вещей ни чем тебя опорочивать не можно. Правда, что переписка твоя отвращала по сие время великие бедствия. Те же самые причины должны побуждать тебя продолжать оную по ныне. Коловратная судьбина влечет тебя против твоей склонности. Однако ж с такими похвальными намерениями на конец привычка сокроет от глаз твоих все то, что тебя теперь устрашает и обратится в склонность.

Рассматривая сие подробно, признаюсь тебе, что в сем примечаю я начало любви. Не пугайся ни как любезная приятельница; любовник твой имеет в себе довольно естественной философии, и дал тебе разуметь, что любовь простирает глубочайшие свои коренья в наитвердейшие души. По чести Ловелас человек любви достойной, и если бы не доставало ему… Но не хочу приводить тебя в стыд, при чтении сих строк моего письма. Нет, нет, то для меня будет чрезвычайно досадно. Однако ж любезной друг, не чувствуешь ли ты что сердце твое трепещет. если я то угадываю, то не стыдись в том признаться; сие происходит не от чего иного, как от великодушия.

Прощай милая моя приятельница, и любезнейшей друг! Старайся поспешить отправить посланного, дабы я могла узнать скорее, что ты меня прощаешь.

Анна Гове.

ПИСЬМО XI.

в вечеру 1 марта.

Письмо твое, любезная Гове, привело меня в немалое замешательство. Читая его, говорила я сама в себе, что ни как бы не думала того, чтобы должно мне было остерегаться критики писавши к искреннейшей моей приятельнице и подруге. Но потом собравшись с мыслями увидела в нем одни только твои острые и замысловатые шутки; однако ж быть так; последуя твоему совету начну рассматривать сама себя подробно.

Не вижу я в лице моем ни малейшей краски, и не чувствую в сердце никакого трепетания; по чему и не могу понять, чем могла заслужить твои надо мною насмешки.

Однако ж на конец не уже ли не возможно беспристрастному человеку сказать, что некоторые люди кажутся ему предпочтительнее прочих? Не уже ли может то почесться преступлением, когда дают преимущество таким людям, которые получив от чьих нибудь родственников чувствительнейшую обиду, удерживают справедливой свой гнев жертвуя оным той особе? Например: не уже ли не позволяется мне сказать, что г. Ловелас гораздо предпочтительнее г. Сольмса, и что я даю ему в том преимущество? я думаю что сие можно сказать всегда, не опасаясь ни мало чтобы то могло быть почтено любовью.

Ни за что в свете не хочу я иметь к нему то, что может назваться любовью; во-первых, для того, что весьма дурное имею мнение о его нраве и поступках, и почитаю великою ошибкою всей нашей фамилии кроме моего брата, что позволено ему было к нам ездить лаская себя некоторыми надеждами. Во вторых, по тому что почитаю его человеком тщеславным, могущим возгордиться победивши чье нибудь сердце. В третьих, все его старания и почтительности имеют в себе некоторой вид высокомерия; как будто бы цена услуг его была равномерна сердцу женщины. Одним словом, во многих случаях заметила я в нем человека суетного и высокомерного; приметила в нем учтивость принужденную и лживую; ласковость и благосклонность его к посторонним служителям притворна, и он кажется мне против своих служителей вспыльчивым и нетерпеливым.

Нет, любезная приятельница! сей человек со всем не по моему вкусу. Против его имею я многие великие и неопровергаемые возражения; сердце мое не имеет в нем ни малейшего участия. Ежели я когда и краснею – то сие происходит от того, что досадую сама на себя что подала повод так о себе думать. Не должно ни когда чувствие благодарности почитать любовью. Весьма мне досадно, что ты имеешь обо мне такие мысли; если бы я по несчастью приметила в себе, что то любовь, то клянусь по чести, что не преминула бы тебя о том уведомить.

Ты приказываешь мне отписать к тебе немедленно не досадна ли для меня твоя шутка. Теперь спешу я тебя удовольствовать; а в будущем уже письме уведомлю тебя, какие причины побуждают моих родственников принимать с такою горячностью сторону г. Сольмса. И так будь уверена, любезной друг, что я в сердце моем не имею ни чего против тебя вредного и предосудительного; но напротив того горю к тебе нежнейшим дружеством, привязанностью и благодарностью. если ты приметишь в поступках моих какие ошибки, то прошу тебя дружески меня в том уведомить; ибо я желаю, чтобы все поведение мое было беспорочно, и ни в чем бы меня упрекать было не можно. В моих летах и при моей слабости избежать того почти не возможно, если любезная моя приятельница не будет стараться исправлять меня в моих проступках.

Суди сама, любезной друг, так как бы могла судить беспристрастная особа, знающая обо мне все то, что тебе известно. С начала будет то для меня несколько трудновато; может быть лице мое покроется стыдом видя себя не столько достойною твоей дружбы, сколько бы я того желала. Но будь уверена, что исправления твои будут во мне не бесплодны; а в противном случае буду я против тебя без всякого извинения.

Теперь оканчиваю я мое письмо, с намерением начать скоро другое.

Кларисса Гарлов.

ПИСЬМО XII.

В четверок 1 Марта.

Ни за что в свете не хочу я иметь к нему того, что может назваться любовью. Слуга покорной, любезная Кларисса! не хочу и я также, чтобы ты то имела; ибо думаю, что он при всей своей знатности, богатстве и личных достоинствах нимало тебя не достоин. К сему имею я довольно достаточные причины как от твоего описания, так и от сказанного мне за несколько часов госпожою Фортескю, которая будучи любимицею госпожи Бетти Лаврансы знает его довольно подробно. Однако ж между тем не худо поздравить тебя с тем, что ты из всего нашего пола только одна такая, которая умела переменить любовного льва в овечку.

Хорошо, любезная Кларисса! есть-ли ты не чувствуешь трепетания сердца и краснея не имеешь в лице краски, то конечно уже не чувствуешь того ничего. Ты говоришь, что не имеешь к нему любви ни мало; но для чего? для того что не хочешь. Изрядная причина! нечего уже сказать более. Теперь я буду смотреть на тебя зажмуренными глазами, и думаю что и ты будешь делать то же; ибо весьма безрассудно заключать из того что не имеют любви, когда не хотят иметь оной. Но не оканчивая еще сего, позволь сказать тебе на ухо в небольшую предосторожность, что посторонней зритель всегда лучше судит об игре, нежели те которые играют. Не могло ли случиться, что ты имея дело, с людьми странными и своенравными не имела времени внимать трепетаниям твоего сердца; а если то иногда и ощущала, то приписывала их со всем другим причинам?

Но имеешь ли ты к г. Ловеласу склонность, или нет; но я уверена, что хочешь нетерпеливо слышать то, что об нем госпожа Фортескю говорила. Не опасайся ни чего; не долго я оставлю тебя в нетерпеливости.

Она рассказывает множество забавных повестей, происшедших в молодых его летах, и говорит, что он совершенно избалован. Однако ж оставив все сии ничего незнающие безделицы обратимся на рассмотрение его свойств и нрава.

Госпожа Фортескю признается согласно со всем светом, что он чрезвычайно пристрастен к забавам, а при том самой хитрейшей и постояннейшей в терпеливости из всех смертных. В сутки спит только по шести часов. Будучи у своего дяди или у госпожи Сары, часто уходит для того чтобы приняться за перо. Мысли его текут с пера без остановки, и пишет он весьма чисто и проворно. Такия дарования весьма редки между богатыми людьми знатного рода, а особливо между такими, которые в молодых своих летах избалованы.

В один день когда хвалили его дарования, и превозносили его прилежность, редкую в человеке любящем забавы, то он пришел от того в такое высокомерие, что сравнивал себя с Юлием Кесарем, которой днем исполнял великие действия, а ночью их записывал.

Разговор сей сопровождаем был шуточным видом; ибо он признает сам в себе свое тщеславие; и сие делает с такою приятностью, что место заслуживаемого им за то презрения приобретает себе похвалы от всех своих слушателей.

Но положим, что и в самом деле употребляет он несколько часов ночи на писание; да что ж такое пишет? если записывает подобно цесарю собственные свои дела, то должен быть очень зол и предприимчив, по тому что не имеет в себе нимало важного духа; и я бьюсь об заклад, что записки его не много могут ему принести чести и пользы ближнему. Надобно думать, что он то чувствует и сам; ибо госпожа Фортескю уверяет, что в переписках своих он чрезвычайно скромен, и таит их от всех, как вещь наивеличайшей важности.

Что ты и я любим писать, то нимало не удивительно. Едва только начали мы владеть пером, как единственная наша забава сделалась в наших переписках. Все упражнения наши заключены в пределах нашего дома, и мы провожая сидячую жизнь, можем предавать бумаге тысячи таких невинных вещей и предметов, кои для нас кажутся иногда не малой цены, хотя для другого не могут приносить ни пользы, ни забавы. Но немало удивительно и чудно то, когда может проводить часов по шести за письмом такой человек, которой любит охоту, лошадей, публичные собрания и веселости. Такой человек должен почитаться чудом.

Но каковы бы ни были прочие его пороки; однако ж госпожа Фортескю уверяет согласно со всем светом, что он человек трезвой, и что при всех своих худых свойствах не имел ни когда пристрастия к игре, что в молодом человеке нынешнего века можно почитать не малым достоинством.

Госпожа Фортескю говорит также об одном из его приятелей, с которым он связан теснейшею против прочих дружбою. Ты я думаю помнишь, что говорил о нем и о его знакомцах отброшенной дворецкой. описание его кажется мне несколько справедливо. С долгами своими он почти уже расплатился, и нет надежды, чтобы вошел еще в новые.

Всякой может легко вообразить себе, что человек храброй, просвещенной и прилежной не может никак быть злобным. Самой величайшей его порок состоит в том, что он равнодушен и нерадив относительно своей славы. Наконец из всех слов госпожи Фортескю, г. Ловелас кажется мне человеком порочным. Я и ты почитали его скорым, безрассудным, дерзким и наглым. Из самой ссоры его с твоим братом можно видеть ясно, что старался он всячески скрывать свой нрав, которой в нем весьма высокомерен. Ежели к кому чувствует он презрение, то простирает его до чрезвычайности. При удобном случае не щадит он также и твоих дядьев.

А впрочем обнаруживается он очень ясно по своему тщеславию, которое в нем почти беспримерно. Однако ж со всем тем если бы кто другой имел в себе такие пороки, то был бы совершенно несносен.

Приятной сей плутишка удостоил меня своим посещением, и только что теперь от меня вышел. Видна в нем великая нетерпеливость и ужасное негодование относительно чинимых против тебя поступок, также и опасность, чтобы не могли тебя убедить склониться на делаемые тебе предложения.

Я сказала ему, что имею такие мысли, что не будут никак принуждать тебя согласиться выйти за такого человечка, каков г. Сольмс; и что дело уповательно решится на том, что должно будет отказать и тому и другому.

Ни один еще человек, говорил он, имея столь знатное имение и фамилию не был принимаем столь неблагосклонно от той женщины, для которой претерпел столько обид и посрамления.

Я спросила его с обыкновенною соею вольностью: кто тому причиною, и кто в том может почитаться виновным? И делала его самого в том судьею. Он жаловался на то, что дядья твои и брат подкупают нарочно шпионов, чтобы присматривать за его поведением и поступками. Я отвечала ему, что в таком случае он должен быть очень спокоен; ибо не надеюсь я, чтобы он мог иметь причину опасаться таких за собою присмотров. Он за сие поклонился мне с небольшой улыбкою. Признаюсь тебе, любезная приятельница, что боюсь я, чтобы он не заплатил родственникам твоим за хитрость их собственною их монетою.

Теперь прощай, любезная Кларисса; последнее твое письмо вселило в меня наиболее к тебе удивления, горячности и уважения; и хотя сие письмо и начала я несколько дерзкою шуткою, однако ж надеюсь, что ты простишь меня в том великодушно.

Анна Гове.

ПИСЬМО XIII.

в среду 1 марта.

Теперь принимаюсь за перо с теми мыслями, чтобы изъяснить тебе, какие причины побудили моих родственников принимать с такою горячностью сторону г. Сольмса.

Извини меня, что для лучшего объяснения возвращусь я несколько назад, и буду повторять несколько таких обстоятельств, о которых ты уже известна. Когда тебе угодно, то почитай сие письмо прибавлением к прежним моим письмам от 15 и 20 января. В сих обеих письмах описала я тебе непримиримую ненависть брата моего и сестры против г. Ловеласа, и о употребленных ими средствах, чтобы опорочить его в мыслях прочих моих родственников; сказала тебе, что они оказывая ему прежде грубую и презрительную холодность и неучтивость, дошли на конец до того, что учинили ему личную насильственную обиду, от которой произошло известное тебе между им и братом моим несчастное происшествие.

Теперь признаюсь тебе, что в бывшем у меня с теткою моею последнем разговоре, приметила я, что сия брата моего и сестры злость и злоба имеют гораздо сильнейшую причину, нежели то может быть застарелая школьная ненависть и презренная любовь. Они опасаются, чтобы дядья мои не вздумали последовать в мою пользу примеру моего деда. Сей страх произошел в них после бывшего между моих дядей, брата и сестры разговоре, которой мне тетка моя не преминула сообщить, надеясь чрез то склонить принять сторону г. Сольмса.

Несколько уже раз говорила я с тобою об одном нетерпеливом намерении некоторых особ нашей фамилии. Которое состоит в том, чтобы так сказать основать дом; намерение сие не имеет в себе ни чего противного и возмутительного, а особливо со стороны моей матери. Такие предприятия случаются очень часто в богатых фамилиях, которые при всем своем богатстве чувствуют, что не достает им чинов и титулов.

Дядья мои простерли сие намерение на каждого из троих детей моего отца; надеясь, что когда сами они не вступят в супружество, то мы все трое будем иметь довольно достаточное имение, можем вступить в весьма выгодное супружество, и на конец сами собою или чрез наше потомство составим отличную в государстве фамилию. Брат мой с другой стороны будучи единородным сыном, воображал себе, что для сестер его будет весьма довольно награждения, когда каждой из них дадут по двенадцати или по пятнадцати тысяч фунтов стерлингов; все же фамильное имение, то есть моего деда, отца и обеих дядей со всеми собственными приобретениями, и с имением крестной его матери могут ему составить очень знаменитое богатство, с которым он может надеяться достигнуть до достоинства вельможи. Честолюбие его не могло меньше сего простираться.

Наполнивши голову свою такими мыслями начал он еще заранее чваниться, высокомериться и величаться. Говорил не редко, что дед и дядья суть ничто иное как его управители; что никто еще не имел лучшего против его состояния; что дочери в фамилии делают великую расстройку и замешательство. Сие гнусное и подлое выражение выговариваемо было им столь часто, что сестра моя, почитающая ныне младшую сестру за препону, предлагала мне тогда учинить против корыстолюбивых и хищных намерений моего брата заговор, и оному противиться сколько нам будет можно.

Когда же открылась духовная моего деда, о которой я прежде того столь же как и она была неизвестна. Тогда брат лишившись некоторой части своих надежд начал оказывать свою ненависть против меня. Между тем также и все тем по видимому были недовольны. Хотя я была любима всеми; однако ж отец, дядья, брат и сестра почитали тем себя обиженными относительно права и власти. Отец мой не мог спокойно сносить того, чтобы я была в некоторого рода независимости.

Я желая избавиться от возбужденной против меня ненависти, оставила в расположение моего отца не только данную мне землю, но еще сверх того и знатную сумму денег, назначенную мне по смерти моего деда. Оставила для себя не большое жалованье, какое давалось мне и прежде того на мелкие мои расходы и забавы, не прибавляя оного нимало, дабы не навлечь на себя еще больше зависти. Но как таким моим поступком умножила я к себе любовь и благосклонность моего отца и дядьев, то брат и сестра не преставали стараться вредить мне потаенным образом всячески сколько им было можно. Теперь причина ненависти их мне известна; но я не употреблю на то ни малейшего внимания; ибо знаю, что исполняю мою должность, и нимало ее не преступаю. Когда брат мой вступил во владение своего имения, то сия перемена учинила нас всех благополучными. Он поехал осматривать свои деревни и отсутствие его умножило спокойствие наше еще более. За сим следовало предложение Милорда М*** для моей сестры. Казалось, что счастие наше возрастает. Я сказывала тебе, сколько сестра моя была несколько времени весела и довольна.

Известно тебе, каким образом уничтожилось сие дело, и как оно переменилось.

Но приезде брата моего из Шотландии нарушилось наше спокойствие. Белла, как я то уже дала тебе знать, говорила открытым образом, что она отказала г. Ловеласу из презрения его поступок и нрава. Сие самое побудило брата моего соединиться с нею за одно. Начали они оба совокупно унижать и порочить как г. Ловеласа, как и всю его фамилию, которая не заслуживает ни чего больше, кроме одного почтения. Сие самое и было причиною произошедшего между ими и дядьями моими разговора, которой происходил следующим образом.

Они ругали его по обыкновению своему самыми язвительнейшими словами. Дядя мой Антонин слушавши их долгое время терпеливо, на конец сказал им, что,,сей молодой человек поступал так, как было должно честному и учтивому кавалеру; равным образом и племянница его Клари вела себя очень благоразумно. Что нельзя желать лучше и пристойнее сего союза для нашей фамилии, потому что г. Ловелас имеет довольно знатное имение, как то свидетельствуют и самые его злодеи, а впрочем не кажется он ни мало таковым злобным и порочным, как его изображают; что хотя и можно его несколько упрекать в расточительности, но то есть обыкновенной порок в молодых людях, которой всегда с летами проходит.

Потом описывая им его великодушие изображал им его человеком снисходительным, которой имея около четырех сот тысяч фунтов стерлингов дохода, не налагает никогда на приказчиков своих и арендателей излишних податей и налогов, и любит, чтобы они были жирны, одеты чисто и покойны. Я и сама слыхала от него иногда подобные сему разговоры, которые пересказывал он всегда, показывая вид весьма довольной; между прочим рассказывал также и сие. Один несчастной откупщик просил у дяди моего Антонина некоторого уменьшения подати в присутствии Ловеласа. Когда вышел он с отказом, то г. Ловелас с такою ревностью взял его сторону, что тот человек был призван назад, и просьба его была исполнена. Г. Ловелас вышедши за ним, подарил ему две гинеи; ибо он признавался, что не имеет у себя ни пяти шилингов.

Хотя разговор сей был для меня очень не противен, и я видела в нем довольное великодушие; однако ж не чувствовала в себе ни трепетания сердца, ни в лице краски. Не могла только удержаться от того, чтобы не сказать самой в себе внутренне: если небо бы назначило его для меня, то он не противился бы многим вещам, в которых я нахожу удовольствие. Притом могу сказать также: какая жалость, что такой человек не может быть совершенно добрым во обще для всякого?

Извини мое в таком случае отступление от настоящего описания.

По словам тетки моей, дядя мой прибавил еще к своим словам, что,,сверх родового его имения находится он еще наследником многих зажиточных и богатых имуществ; что во время условия о племяннице его Арабелле Милорд М*** изъяснялся о том, что намерен был учинить в свою пользу сам и обе его сестры, дабы привести его в состояние поддержать его звание, которое смертью Милорда долженствовало уничтожиться, но которое обещали ему доставить, или еще и того знатнее, а именно самое то, которое имел отец обеих сих госпож, и которое за несколько тому времени пресеклось за неимением наследников мужского пола. Для сей самой причины и желали нетерпеливо его женить; наша же фамилия казалась довольно сильною для составления сих трех знатнейших домов. Он признавался без затруднения, что желал бы сего союза тем более, по тому что с породою и богатством г. Ловеласа казалось ему, что племянница его Кларисса увидит себя некогда супругою Великобританского вельможи.,,

Дядя мой Юлий по видимому не противореча мыслям своего брата говорил:,,Что относительно союза с г. Ловеласом видит он только одно затруднение, по причине его нрава и поступков; тем наипаче что отец мой мог учинить все желаемые им выгоды как Белле, так и моему брату; также что брат мой имеет теперь в обладании довольное имение, доставшееся ему по завещанию от крестной матери его Ловелль.,,

если бы имела я прежде все сии сведения, то не столько бы удивлялась различным обстоятельствам относительно поступок со мною моего брата и сестры, и приняла бы лучшую и большую осторожность.

Ты легко можешь себе представить, какое сии слова в брате моем сделали впечатление. Он тем не был доволен, что оба его старика говорили ему такие речи.

С первых своих лет нашел он способ заставить себя бояться и как будто бы почитать всю свою фамилию, относительно пылкого своего нрава. Сам отец мой способствовал тому очень много потачкою, по тому что он у него один сын, и подпора всей фамилии. Между тем не думает он исправить в себе сей порок ни мало.

Посмотри, любезная сестра, сказал он тогда Белле страстным голосом не смотря на присутствие моих дядей; посмотри, в каком мы состоянии. Надлежит нам быть весьма осторожным. Небольшое молчание может нам доставить немалые выгоды как в сердце наших дядей, так и у нашего деда.

От сего самого времени могу я соображая все обстоятельства видеть очень ясно, что брат мой и сестра обходятся со мною иногда как с таким человеком, которой обходится со всем по их желанию, а иногда как с подлою тварью, преданною общему им злодею. Вижу также и то, что и согласие их происходит единственно от взаимной их выгоды, для которой стараются они употребить все силы чтобы разорвать, тот союз, которой с намерениями их ни как не согласен.

Но каким образом могут они надеяться в том успеха, после объявления обеих моих дедей?

Брат мой нашел к тому средство, сестра моя видит не иначе как его глазами. Согласие сие произвело тотчас раздор в нашей фамилии. Г. Ловелас принимаем был от часу холоднее. Но как он не мог сносить грубых их и презрительных видов, то и дошло дело до личных язвительностей; а на конец произошла и несчастная та встреча. Теперь предприняли они оспаривать у меня наследство моего деда; а я не пользуясь нимало выгодами данной мне независимости, должна зависеть от воли моего отца, которому известно гораздо лучше, что для меня полезно. Вот что теперь говорит вся наша фамилия.

Но если соглашусь я на их волю, то сколь по мнению их будем мы все благополучны! сколько подарков, сколько других вещей получу я от каждого из моих друзей и приятелей! а к тому ж имение г. Сольмса столь знатно, и предложения его столь выгодны, что я всегда буду иметь способ всех их перевысить, ежели намерения моих доброжелателей останутся без успеха. В таких будучи мыслях находят теперь во мне такие свойства, и достоинства, которые сами собою могут быть равновесием для великих данных мне с его стороны выгод, которые и его самого учинят мне обязанным. Уверяют меня, что он и сам думают таким же образом. Чего же мне то будет стоить? Только единого действия, предписанного должностью, и сходственного с моим нравом и свойствами.

Вот что представляют моему отцу и дядьям, дабы склонить их на свои мысли, однако ж я опасаюсь того, что брат мой и сестра имеют намерение меня погубить, будучи со мною вместе. если имели они другие намерения, то не употребили ли бы их тогда, когда я приехала от тебя?

Между тем всем служителям приказано оказывать г. Сольмсу глубочайшее почтение. Его иначе не называют как великодушным и щедрым г. Сольмсом. Однако ж все сии приказания не означают ли очень ясно, что он того сам собою приобрести не может? Во всех его посещениях не только обласкан он господами, но и почитаем за идола от всех домашних служителей.

Какой стыд! находить благородство в предложениях такого человека, которой имеет столь подлую душу, что признается чистосердечно, что ненавидит собственную свою фамилию; и столько зол, что вознамеривается похищать справедливые надежды всех своих ближних, которые имеют в помощи его необходимую нужду. Он хочет укрепить мне не только все свое имение; но в случае, ежели я умру не оставив по себе детей, утвердить его моей фамилии. Не довольно ли побудительных причин для меня его презирать? Человек произошедшей из ничего! не опасаюсь того сказать нимало; ибо он не рожден для столь великого обладаемого им богатства. Не думай ни как, чтобы я могла утвердить на нем мой выбор. Будь уверена, что одни родственников моих мне о нем предложения становятся для меня несносны.

Однако ж сим только одним стараются они отдалить г. Ловеласа. Все уверены, что я не устою ни как против предлагаемых мне выгод бракосочетанием моим с г. Сольмсом, а особливо с тех пор как увидели возможность обратить вотчину моего деда с немалым притом имением на сторону сего человека; приводя многие примеры таких возвратов в гораздо отдаленнейших случаях; сестра же моя повторяет старинную пословицу, что ни когда не худо иметь надежду получить большое наследство. Сольмс же между тем веселясь внутренно своими надеждами, сколь они ни далеки и ни сомнительны, получает себе их подпору и подкрепление одними только обещаниями и ласкается присовокупить мое имение к своему.

Кажется мне, любезная приятельница! что сии причины побуждают входить родственников моих в его пользу с такою горячностью. Позволь хотя здесь оказать тебе мое сожаление о правилах моей фамилии, которой предлагаемым мне причинам трудно для меня будет сопротивляться.

Но каким бы образом ни обратилось дело между Сольмсом и мною, однако ж видно, что намерения брата моего идут с успехом; то есть, уговорил он отца моего утверждать свои мысли, и требовать согласия моего по должности.

Мать моя ни когда воле отца моего не сопротивлялась, и последовала оной всегда беспрекословно.

Дядья мои, будучи загрубелыми своенравными стариками, и гордясь своим богатством, хотя впрочем были и честные люди, однако ж думали всегда, что имеют право требовать от детей совершенного повиновения. Сговорчивость матери моей утверждала их в таких мыслях еще более.

Тетка моя Гервей будучи в замужестве своем не очень благополучна, и бывши может быть некоторым образом фамилии нашей несколько обязанною, не смела отворить рта в мою пользу против утвердительной воли отца моего и дядьев. Сие самое как ее так и матери моей молчание почитаю я в сем случае ясным доказательством тому, что и отец мой совсем уже решился.

Поступок, учиненной с достойною госпожою Нортон служит тому плачевным подтверждением. Знаете ли вы какую нибудь женщину, коей бы добродетель заслуживала больше уважения? все они отдают ей сию справедливость; но как она не богата, и не может мнению своему дать не оспоримого подтверждения, то и отказано ей посещать наш дом и иметь со мною переписку.

Ненависть к Ловеласу, увеличивание фамилии, и отцовская власть! сколько сил против меня соединенных? и одна из сих причин довольно бы была достаточна учинить перевес на свою сторону.

Брат мой и сестра торжествуют. Они говорят, что подрезали мне крылья; Анна то у них подслушала. В таком случае говорят они правду; ибо брат мой может теперь принудить меня следовать своей воле к несчастью моей жизни, и учинить меня также орудием его мщения против г. Ловеласа; или погубить меня в разуме всей нашей фамилии, если я буду в том упорствовать.

Удивляются многие, что придворные люди употребляют различные происки и лукавства для низвержения друг друга; но конечно не стали бы тому дивиться, когда бы увидели, что в частном небольшом доме три человека не могут ужиться между собою согласно.

Более всего беспокоит меня теперь молчание моей матери, которая кажется мне в опасности. Каким образом муж такой женщины, которой сам по себе человек очень доброй, может быть так самовластен и своенравен относительно такой особы, которая доставила фамилии великие богатства? Правда, что они ее и почитают; но почтение сие покупается ею ее снисхождением. Между тем такое отличное достоинство должно бы было доставить ей уважение; и относительно ее благоразумия можно бы было вверить все в ее управление.

Но куда забредет мое перо описывая мои мысли? Каким образом развратная дочь осмеливается говорить с такою вольностью о тех, коим обязана почтением? Несчастное положение такой особы, которая принуждена обнаружить чужие пороки для своего оправдания! ты знаешь, сколько я люблю и почитаю мою мать; то суди, какое должно быть мое мучение видеть себя принужденною опровергать то, к чему и она согласна. Однако ж я обязана то исполнить. Повиноваться сему, есть вещь для меня невозможная; и если не хочу умножить затруднения, то надлежит объявить немедленно мое противоречие; ибо слышала я, что сегодня советовали уже со стряпчими.

если бы рождена я была от родителей, находящихся в Католическом законе, то за счастие бы себе почла заключить себя вечно в монастырь, которой совершенно с мыслями их во всем согласен. Насколько я также сожалею, что одна особа презираема была другою? все бы было заключено и совершено прежде возвращения моего брата, которой бы уже не мог тому сопротивляться. Я бы имела ныне сестру, которой больше не имею, и двух братьев; хотя ни того ни другого ни мало не любила и не почитала.

Но самолюбие моего брата сколькими обладаемо отдаленными надеждами? На какое неисследимое расстояние распростирает он свои намерения? намерения сии могут быть уничтожены малейшими случаями; например: болезнью, или поединком.

Но письмо сие становится уже весьма продолжительно. При всем описании поведений моих друзей полагаюсь я на благосклонную твою прозорливость, и уверена, что ты не покажешь ни кому тех мест, в коих некоторые особы описаны несколько вольно; сие может меня подвергнуть нареканию, что забывала я иногда должность или благопристойность.

Кларисса Гарлов.

ПИСЬМО XIV.

В четверг 2 марта.

Анна относя на условленное нами место вышеописанное мое письмо, которое за некоторыми препятствиями не могла я окончить вчера, но окончила уже сего дня, нашла писанное тобою сего утра. Благодарю тебя, любезная моя приятельница, за дружескую твою прилежность. Может быть и сии строки будут к тебе принесены с письмом твоим вместе; однако ж ничего в них больше не будет, кроме одной моей благодарности, и нескольких размышлений о моих опасностях.

Надлежит мне непременно искать случая переговорить с моею матерью, дабы учинить ее моею посредницей; ибо если еще далее будут почитать отвращение мое робостью, то боюсь я, чтобы не вздумали уже назначить и дня. сестры не должны ли иметь друг ко другу родственные мысли и чувствия? не должны ли почитать такой случай общим своим делом? Между тем сказано мне, что моя сестра способствуя намерениям моего брата, предложила в полном собрании с великим жаром, что бы день назначить непременно; и есть ли я откажусь тому повиноваться, то наказать меня лишением моего имения, дружбы моих родственников.

Нет ей нужды быть столько старательною; довольно и одного голоса моего брата без всякой с ее стороны помощи. Относительно какой нибудь новой жалобы, или какого нибудь нового откровения касательного до г. Ловеласа, обязались они все письменно, держать сторону г. Сольмса, которого почитают подпорою власти моего отца, и препоною против Ловеласа, коего считают человеком развратным, и злодеем нашей фамилии. Изрядная, но суетная политика, заставляющая их соединять пользу двух человек, коих хотят разлучить на всегда друг от друга!

Свидетельство дворецкого было не очень в его пользу, и не только утверждено всеми, но и подтверждено еще рассказыванием госпожи Фортескю. Теперь друзья мои получили новые сведения; сие сказывала сестрица девушки моей; они почитают его злейшим из всех человеков. Но что мне до того нужды, доброй ли он человек или злобной? Какое мне в том участие, если бы я не мучима была Сольмсом? Ах! любезная приятельница! сколько я его ненавижу? Между тем все они страшатся г. Ловеласа, но не боятся никак его раздражать. В каком я недоумении, видя себя принужденною иметь с ним переписку для их пользы! сохрани меня Боже, чтобы я была доведена упорными их насилиями до того, чтобы переписка сия учинилась для меня необходимою. Но веришь ли ты, любезная приятельница! чтоб они намерение свое переменили? Я с моей стороны почитаю такую вещь невозможною. Начинаю чувствовать, что самые смирнейшие люди бывают иногда упрямее прочих, когда видят себя преследуемых с такой жестокостью и несправедливостью. Причина тому может быть та, что как они не скоро могут решиться, то самая сия нерешимость делает их медлительными.

Теперь принуждена я сие письмо кончить с великою поспешностью и с некоторою боязнью.

ПИСЬМО XV.

Оба твои письма отданы мне совокупно. Весьма для меня бедственно, что родственники мои желают видеть тебя за мужем; и жаль мне, что особа имеющая, подобные тебе достоинства, не имеет покоя от людей столько недостойных, и не имеющих в свое извинение ничего иного, кроме своего высокомерия.

Знаешь ли, от чего сии гордецы кажутся мне столько же презрительными, как и тебе? Сие происходит от того, что родственники твои не столько заражены своими пороками, сколько бы могли тем быть другие; для чего ж? могу ли осмелиться то тебе сказать? для того, что находят гораздо больше сходства между собою; а притом имеет тут также не малое участие и скромничанье; ибо воображают они себе, что их племянница или сестра может быть настоящим ангелом? Но где можно сыскать такого человека, которой бы столько не уверен был сам в себе, чтобы мог возвести свои глаза на Клариссу Гарлов с некоторыми для себя надеждами, или с чувствами наполненными желаниями? И так дерзостные те гордецы, не видящие своих пороков и недостатков, имеют смелость надеяться, между тем как скромное достоинство не смеет из почтительности и рта розинуть. От сего происходят все нападки твоих Симесов, Биронов, Муллинов, Виерлеев и Сольмсов. Все сии мерзавцы рассмотрев твою фамилию не отчаиваются получить на свой союз согласия. Но сравнивая тебя с ними, какая находится великая разность; а с их стороны какое высокомерие?

Между тем боюсь я, чтобы все твои сопротивления не были бесполезны. Ты будешь отдана в жертву гнусному сему человеку; согласишься на то сама; я знаю твою фамилию; она не будет противиться предлагаемым для ее выгодам. Ах любезная и нежная приятельница! столькое число превосходных качеств, такие отменные достоинства, будут в сем отвратительном супружестве погребены! дядя твой повторяет моей матери, что ты должна власти их повиноваться. Власти! не гнусно ли сие слово во устах малоразумного человека, которой ни какой больше не имеет выгоды, кроме того, что родился тридцатью годами прежде другого? Я говорю о твоих дядьях; ибо власть родительская остается всегда священною. Но и сами родители не должны ли в поступках своих сохранять благоразумие?

Однако ж не удивляйся тому, что сестра твоя поступает в сем случае с таким бесчеловечием. К побудительным причинам твоего брата могу я присовокупить еще нечто, могущее обнаружить еще более расположения твоей сестры. Глаза ее, как ты сама признавалась, ослеплены были видом и исканием такого человека, которого она по видимому презирает, но которой и сам удостаивает ее совершенным презрением; но ты еще не сказывала того, что она в него влюблена. Белла имеет нечто гнусное и низкое, даже и в своей гордости, а нет гордее ее никого в свете. Она учинила доверенность о своей любви, о всегдашнем смущении, о бессоннице, и о всем том, что побуждает ко мщению как ее так и любимую ее подругу Бетти Барнес. Предаваться языку служанки! бедная тварь! но малые души, сходствующие между собою, бывают в мыслях своих всегда согласны. Однако ж наложила она на сию девку глубокое молчание; но Бетти желая похвалиться участием в доверенности своей барышни, пересказала то за тайность одной своей подруге, которая также не скрыла того от одной горничной девушки госпожи Лоид, которая рассказала все то подробно своей госпоже. Девица Лоид сказала то мне, а я объявляю тебе, дабы ты могла тем воспользоваться в случае нужды и обстоятельств, как то тебе будет угодно. Теперь не удивляйся тому, что в Арабелле находишь ты непримиримую себе злодейку, а не нежную сестру; можешь уже видеть ясно всю причину грубых и жестоких с ее стороны против тебя поступок. Какое может быть для ее сладостное мщение против тебя и Ловеласа, как выдать свою соперницу за ненавидимого ею человека, и не допустить быть за тем, которого она любит, и сама от него любима! в случаях бешеной ревности и презренной любви употребляли не редко яды и кинжалы. Можно ли удивляться тому, что союзы родства в таких обстоятельствах бессильны, и что одна сестра может забывать другую?

Сия то тайная побудительная причина соединена будучи с завистью и прочими описанными тобою причинами, приводят меня о тебе в опасение. Прибавь к тому еще, что вспомоществует притом такой брат, которой взял власть во всей вашей фамилии, и вошел в то по двум господствующим пристрастиям: корыстолюбию и мстительности, которые побуждают его помрачить тебя и обесславить в разуме всех твоих родственников, что они не престают сплетничать на тебя отцу твоему и дядьям, и толковать в худую сторону все твои слова и поступки, не щадя притом ни мало и г. Ловеласа. Ах! любезной друг! каким образом можешь ты устоять против таких соединенных на тебя ухищрений? Я уверена, что они в состоянии низвергнуть и такого человека, которой гораздо тебя крепче, и больше привык к сопротивлениям. К сожалению моему предсказываю тебе, что ты будешь госпожою Сольмсшею.

Легко также будет для меня угадать и то, от куда пронесся слух; что младшая сестра похитила у старшей сердце ее любовника. Бетти сказывала также, что ты и Ловелас поступали с госпожою ее не очень благосклонно. Не жестоко ли ты поступила в том, что похитила у бедной Беллы ее любовника, которого она только одного и имела; и еще в самое то время, когда она веселилась мыслями, надеясь не только следовать склонности своего сердца; но и подать собою пример всему своему полу, научив их управлять мужчиною шелковыми поводами?

Но возвратимся опять к тому, о чем мы говорили; не остается ни малейшего сомнения в упорстве их благоприятствовать презрительному Сольмсу, и в надежде их на твою снисходительность и послушание для их дружбы, и для собственной твоей славы. Теперь утверждаю я еще более прежние мои тебе советы, чтобы ты сохраняла все твои права, на данную тебе дедом твоим землю. если бы ты меня послушала, то покрайней мере сохранила бы в них к себе хотя наружное уважение; и они скрывали бы в себе всю свою зависть и недоброжелательство, не обнаруживая то так ясно.

Но поговорим о сем обстоятельнее. Не примечаешь ли ты, что брат твой имеет против тебя гораздо больше власти, а особливо когда получил во власть свою знатное имение, и когда ты произвела в некоторых из них желание удержать за собою обладание твоей вотчины, если ты не повинуешься их воле и желаниям? Знаю все то что есть похвальное в побудительных твоих причинах? Но если бы ты имела землю ту в настоящем твоем владении, если бы основала в ней твое жилище с верною твоею Нортоною, которая была тебе покровительницею в детских твоих летах; то неужели думает, что брат пощадил бы тогда тебя более^…^ тебе говорила недавно, что искутения твои соразмерны с твоим благоразумием; но если ты от того освободиться, то превзойдешь всех женщин. Поистине, ты можешь кончить все то одним разом; люди будут удивляться слепому твоему повиновению, ежели ты решиться учиниться госпожою Сольмшею.

С не малым удовольствием читала я описание твое, с какою снисходительностью поступает г. Ловелас со своими откупщиками, и какой учинил откупщику твоего дяди небольшой подарок. Госпожа Фортескю удостаивает его названием наилучшего господина. Могла бы я то тебе сказать ежели бы почитала за нужное внушить в тебя несколько больше к нему почтения. Одним словом, случаются многие такие качества, которые могут учинить человека сносным когда ему еще нет пятидесяти лет; но до сего возраста сожалею я о той женщине, которой он достанется уделом; надеюсь что до того времени уморит он может быть целую дюжину женщин. Но не станем отступать от начатой нами материи. Веришь ли ты, чтобы откупщик твоего дяди не заслуживал похвалы, ежели то правда, что получив от г. Ловеласа две Гинеи заплатил из них тотчас, чем должен был своему господину? Но что должно думать о господине, которой имел дух то взять, хотя и знал очень твердо, что у откупщика его не было ни копейки, и которой по отъезде г. Ловеласа был столько бесстыден, что не преминул хвалить его честность? если сии справедливо, и если бы господин тот не был столь близкой роднею моей приятельнице, то назвала бы я его гнуснейшим подлецом на свете. Однако ж может быть обстоятельства те увеличены слишком больше, нежели они в самом деле. Весь свет расположен противу скупых очень неблагосклонно; и они не заслуживают ни каких других чувствий, по тому что ни о чем больше не стараются, как только сохранять с великою рачительностью то, что предпочитают всему свету.

Ожидаю первого твоего письма с великою нетерпеливостью. Сделай милость не поскучай никакими подробностями. Я мыслями моими и чувствами ни чем кроме тебя не занимаюсь, и беспокоюсь чрезвычайно о всем том что только до тебя касается.

Анна Гове.

ПИСЬМО XVI.

В пятницу 3 Марта.

Ах! любезной друг! что мне надобно было вытерпеть, и что я претерпела? Опыт на опыте, совет сверх совета, переговоры на переговорах. Но если такие права и законы, которые бы могли утверждать какое нибудь постановление и уверительность для человека относительно сердца имеющего к нему ненависть и презрение?

Надеюсь еще, что мать моя успеет сколько нибудь в мою пользу. Но тебе должна описать все мои мучения и напасти. Употребила я уже на то всю ночь; ибо о многом надобно тебя уведомить; а при том желаю то исполнить со всею подробностью.

В последнем моем письме предварила я тебе мои страхи; они основаны были на одном бывшем у матери моей с теткою моею разговоре, которой Анна нашла способ подслушать. Бесполезно будет рассказывать тебе все мелкие подробности, по тому что они обнаружились сами собою в словах моей матери, с которою я за несколько пред сим часов говорила.

Сего утра сошла я к завтраку, имея сердце угнетенное всем тем, что мне Анна рассказывала вчерашнего дня после обеда. Надеялась я найти случай говорить о том моей матери, ласкаясь внушить в нее к себе несколько жалости; и для того намерена была идти за нею в ее горницу. Но несчастью несносной Сольмс сидел между ею и моею сестрою с некоторым видом уверительности, которая взглядами его тронула меня чрезвычайно и показалась обидною. Ты знаешь, любезная приятельница, что ни что в отвратительном человеке не может быть приятно.

если бы остался он на своем месте, то все бы прошло спокойно; но гнусное то животное вздумало вставши пойти к тому стулу, которой Стоял подле того места, где я сидела; я старалась его от себя удалить, под видом будто бы очищала место для себя, и села показывая великую досаду и неудовольствие. Ни что остановить его было не в состоянии, человек сей уверен в себе с лишком много; смел и дерзок. Я удивилась и ужаснулась видя его подвигающего свой стул ко мне ближе, и помещая на нем гнусную свою особу. Все слышанное мною представилось тогда моему воображению; и поступок сей столько мне был несносен, что я пересела на другой стул. Признаюсь, что ни как не могла скрыть в себе моей досады; а сим подала брату моему и сестре великие выгоды над собою, чем они воспользоваться и не преминули. Однако ж проступок сей учинен против моей воли, и я иначе не могла ничего сделать; или лучше сказать, не знала сама что делала.

Приметила я, что брат мой в великом находится сердце. Когда он бывает сердит, то всякому сие из лица его приметно. Кларисса! сказал он мне жестоким голосом. Братец, отвечала я поклонившись ему с великою учтивостью. Я трепетала. Первое мое движение состояло в том, что подвинула я свой стул к зеркалу гораздо ближе, и на него села. Лице мое тогда в чрезвычайном огне пылало.

Раздавай чай, сказала мне мать моя; сядь подле меня, любезная дочь, и потчивай нас чаем.

С великою охотою пошла я на тот стул, которой был оставлен презрительным тем человеком. Ласковость матери моей привела меня несколько в себя и успокоила. Во время завтрака сказала я г. Сольмсу слова два единственно в угодность моему отцу. И гордые души бывают иногда снисходительны, сказала мне сестра моя тихим голосом показывая вид торжества и презрения; но я притворилась, будто бы слов ее не слыхала.

Мать моя была самая благосклонность. Я спрашивала ее: нравится ли ей чай? она отвечала мне на то с ласковостью, называя любезною своею дочерью. Такое ободрение несколько меня возгордило; я ласкала себя, что от отца моего не будет мне никаких предложений; по тому что и он говорил со мною ласково и благосклонно. Теперь остановлюсь я при некоторых небольших подробностях, которые однако ж доведут нас и до больших, как ты то сама увидишь.

Перед окончивнием завтрака отец мой вышел, вызвав за собою мою мать, сказывая ей, что сообщит ей нечто нужное. сестра моя и тетка оставшись несколько времени с нами также из глаз наших скрылись.

Брат мой сказал мне презрительным голосом вставая со своего стула; постой сестрица! я покажу тебе одну редкость за которою теперь схожу. Выговорив сие вышел и запер дверь за собою…

Начинала я понимать, к чему все сии приуготовления клонились. Я встала; мерзавец стараясь произнести несколько слов встал также, и начал приводить в движение кривые свои ноги, чтобы подойти ко мне по ближе. Признаюсь, любезная приятельница, что все для меня в нем противно и несносно. Пойду сказала я ему, избавить брата моего от труда принести мне свою редкость; прощайте, государь мой! он стоял разинув рот и старался меня оставить; однако ж я вышла за моим братом, которого увидела идущего с моею сестрою в сад, хотя время было и очень дурно.

Едва только вошла я в свой покой, как думала послать Анну к моей матери, просить позволения прийти к ней для некоторого с нею переговора; и спустя несколько минут горничная ее девушка Хорея пришла за мною проводить меня в ее кабинет. Анна сказала мне притом, что отец мой лишь только теперь от нее вышел с лицом гневным и сердитым. Тогда почувствовала я в себе от посещения сего столько же страха и опасения сколько прежде имела на то желания.

Между тем я сошла, и подходила к горнице моей матери с великим трепетом и дрожанием сердца.

Мать моя приметила во мне мое замешательство; садясь на стул простерла она ко мне свои руки и сказала мне с приятною улыбкою; Поди ко мне, дочь моя! к чему в тебе такое смущение? Сия ласковость и благосклонность усугубили во мне мои страхи, но мать моя старалась меня успокоить.

Дражайшая родительница! сказала я ей бросившись в ее объятия, и прижавши к ее грудям мою голову.

Дочь моя! любезная дочь! отвечала она мне; удержи твои ласкательства, и дай мне с тобою изъясниться. Слезы мои текли по ее груди, и я также чувствовала шею мою омоченную ее слезами. Какая была нежность во всех ее выражениях! встань любезная Кларисса! говорила она; дай мне видеть лице твое, которое для глаз моих всегда мило и приятно. Ах! любезная дочь! дочь моего сердца! от чего происходят сии рыдания и вздохи? Не ужели устрашающая тебя должность приводит в такое движение, прежде нежели ты меня успела выслушать…? Однако ж я рада тому, что ты предугадываешь наперед то, что я говорить намерена с тобою; ты избавляешь меня от затруднения открыть тебе то, что и для меня самой тягостно чрезвычайно.

Потом вставши подвинула к своему стулу другой, и приказала мне на него сесть. Я. утопая в слезах и страшась всего слышанного, произносила только одни вздохи. Подвинула она стул свой к моему еще ближе, обняла меня, и прижимая лице мое к своему сказала: дай же мне выговорить, когда сама говорить не можешь; слушай.

Ты знаешь, любезная дочь! с каким терпением сношу я все, чтобы только восставить между нами мир и согласие. Отец твой весьма милостив и снисходителен, имеет преизрядные намерения; но ни в чем не хочет видеть противоречия. Примечала я иногда твое обо мне сожаление, когда принуждена я была ему во всем уступать.

Слабость сия делает ему очень мало чести; но мою увеличивает гораздо более; однако ж если бы я могла его удержать, то не желала бы никак иметь лучшей сего выгоды, которая для обеих нас дорога чрезвычайно. Ты будучи девица почтенная, разумная, добродетельная, не захочешь никак умножать мои затруднения, и не пожелаешь поколебать то спокойствие и тишину, которые мать твоя с стольким трудом едва сохранивет. Повиновение лучше всякой жертвы. Ах! любезная Клари! обрадуй мое сердце, сказавши мне, что страхи мои напрасны. Вижу ясно, в какое привожу тебя смущение и замешательство; вижу в каком смятении твое сердце; но оставлю тебя на несколько времени в покое; не отвечай мне теперь ничего; ибо в сие время бросилась я перед нею на колена с распростертыми руками, стараясь ей ответствовать. Я не приготовилась к твоим жалобам; но даю тебе время собраться с мыслями, и прошу тебя употребить материнскую мою горячность в свою пользу.

Сказавши сие, вышла тотчас в другую горницу отирая свои слезы. Я также в слезах утопала, и огорчительные движения моего сердца соответствовали совершенно всем моим предчувствиям.

Мать моя возвратилась с большею против прежнего твердостью. Я стояла еще на коленах, преклонив голову к тому стулу, на котором она сидела. Взгляни на меня, любезная Кларисса! перестань огорчаться. Нет, нет, дражайшая родительница! нет… вставши хотела я продолжать; но она предупредив меня, подняла с коленей и начала наперед сама следующим образом: нет нужды в таком уничижении; надлежит повиноваться; надобно сгибать сердце; а не колени; дело уже решено совершенно; и так приготовься принять твоего отца так, как должно, и как он того желает; вообрази себе, что от той четверти часа зависит спокойствие моей жизни, удовольствие всей фамилии, и собственная твоя безопасность относительно сильного человека. Наконец, приказываю тебе, ежели ты уважаешь мое благословение, решиться быть за господином Сольмсом.

Слова сии поразили сердце мое смертельным ударом; я упала без чувств и памяти; пришедши в себя увидела, что нахожусь между наших женщин; шнурованье на мне было распорото, и лице мое покрыто полотенцем, намоченным крепкими духами. Матери моей тут не было. Правда, что если бы оказано было мне снисхождения и ласковости меньше, и если бы несносное мне имя не коснулось моему слуху, или бы сказано мне было не с такою решительностью, то могла бы я еще несколько в силах моих поудержаться. Но каким образом услышать из уст любимой и почитаемый мною матери то, что я должна быть супругою г. Сольмса, или лишиться ее благословения.

Пришла за мною Хорея в другой раз, и сказала мне, что мать моя чрезвычайно беспокоится о случившемся со мною происшествии, и ожидает меня к себе, лаская себя надеждою в моем повиновении. Я никакого ей не дала на сие ответа; и чтобы могла сказать? опершись на руку моей Анны, пошла в свой покой, и там предалась течению горестных моих мыслей и воображений.

Между тем вошла ко мне моя мать. Радуюсь, говорила она входя, что имею случай прийти в твою горницу. Но не смущайся, Клари! и не беспокойся; не уже ли не почитаешь меня своею нежною и снисходительною матерью? не огорчай меня твоим огорчением; не причиняй мне прискорбия, когда я намерена подать тебе утешение. Пойдем, любезная дочь! в книжной твой кабинет.

Взявши меня за руку, посадила подле себя; и осведомившись о моем здоровье, сказала мне после многих околичностей, что расположение всего того дела взяла она с отцом моим на себя. Но выслушай меня наперед, продолжала она со вниманием; после того дам я тебе говорить свободно. Тебе не безызвестно, какая причина и предмет посещений г. Сольмса.

Ах? матушка…

На перед слушай, а говорить будешь после. Правда, что нет в нем всех тех свойств, какие бы желать было можно; но он человек честной, не имеющей в себе ни какого порока…

Как никакого поро…

Послушай; дочь моя! не перебивай моей речи. Ты поступала с ним не худо; мы видели с удовольствием…

Ах! матушка! позвольте мне сказать…

Послушай, Кларисса! я бы уже давно кончила речь мою, если бы ты меня не перебивала. Такая добродетельная девица, какова ты, не может конечно любить развратного вертопраха. Я думаю, что ты имеешь столько любви к твоему брату, что не захочешь выйти за такого человека, которой едва не лишил его жизни, угрожал твоим дядьям, и пренебрегает всю нашу фамилию. Давши тебе довольное время на размышление, решились мы наконец избавить тебя от презрительного того человека. Отвечай мне; я имею право того от тебя требовать; не уже ли ты предпочитаешь его всем прочим? Но не дай того Боже! ибо тем приведешь всех нас в стыд и посрамление. Однако ж скажи мне; не ужели чувствуешь в себе к нему непреодолимую склонность?

Поняла я, какие могут быть следствия моего ответа, если скажу ей, что к нему никакой склонности не имею.

Ты в замешательстве, и мне не отвечаешь, сказала мне моя мать вставая со стула; нет, ни когда уже от сего времени не буду взирать на тебя благосклонными глазами.

Ах! дражайшая родительница! не отнимайте у меня жизни переменою вашего сердца. Не замедлила бы я никак моим ответом, если бы не опасалась, что будет он истолкован превратно. Но как бы то ни было; однако ж устрашаясь угроз ваших я буду говорить непременно. Признаюсь вам, что не знаю в настоящем совершенстве собственного моего сердца, и не могу вам сказать, свободно ли еще оно, или несвободно. Сделайте милость, изъясните мне, в чем поведение мое можно порочить, когда принуждают меня в супружество с человеком без всякого разума и рассудка, для избавления меня… Увы!… от чего?… Заклинаю вас, дражайшая родительница! принять славу мою и честь в собственное ваше хранение. Не допускайте дочь вашу быть ввергнутой в такое состояние, какого не желает она ни с каким человеком на свете.

Хорошо Клари! но правда ли то, что сердце твое свободно!

Ах! любезная родительница! покажите надо мною все обыкновенное и всегдашнее великодушие вашего сердца, и не принуждайте меня к такой решительности, которая ввергает меня в ужас и отчаяние.

Дай мне кончить речь мою. Ты видела, Клари! из всех моих против тебя поступок, всю горячность нежной матери; думаю что приметно тебе и то, что дело сие приняла я на себя с великою трудностью и негодованием; ибо предлагаемый тебе человек не имеет в себе всего того, что бы я в нем найти желала.

Матушка! извините меня, что я перебью вашу речь; возможно ли то почесть с моей стороны неблагоразумием относительно того человека?

Не перерывай моей речи! твое ли дело делать мне вопросы и входить в рассуждения? Ты знаешь, что такая смелость была бы у тебя с другими без всякого успеха; но со мною дерзаешь ты поступать таким образом уверяясь на мое к тебе снисхождение.

Ах! что могу сказать? что буду делать? В каком я теперь состоянии, когда запрещают мне и рассуждать.

Перестань Кларисса!

Матушка! прошу у вас прощения припадая к ногам вашим! все мое удовольствие и всю мою славу полагала я в том, чтобы вам повиноваться. Но обратите глаза ваши на того человека; увидите сами, насколько вид его несносен.

Клари! Клари! теперь вижу я уже очень ясно, какою особою занято твое воображение. Г. Сольмс для того только кажется тебе противным, что ты делаешь ему сравнение с другим; он тебе противен для того, что есть другой для глаз твоих его приятнее.

Однако ж матушка! все поступки его также весьма отвратительны; вид его не изображает ли ясно его душу? сей другой для меня не существует и никогда существовать не будет. Избавьте меня только от того, которого сердце мое ненавидит. И так ты вздумала предписывать законы твоему отцу! не уже ли думаешь, что он будет сносить то терпеливо? Не говорила ли я тебе, что от сего зависит мое спокойствие? Самая сия возложенная на меня комиссия для меня тягостна и несносна; не уже ли ты не сделаешь ни чего для твоей матери? Не отказывала ли ты всем предлагаемым тебе особам? если не заставляешь нас угадовать причину твоего сопротивления, то послушайся и сдайся; ибо когда нибудь надобно будет сдаться; или оставить людей в таких мыслях, что ты всю твою фамилию презираешь.

После того она встала и хотела выйти; но остановясь у дверей опять ко мне возвратилась. Не скажу ничего, говорила она, в каком я тебя оставила положении. Дело уже решено совершенно. если ты уважаешь родительское благословение и спокойствие всей фамилии, то согласись повиноваться. Оставляю тебя на несколько минут, чтобы размыслила ты о всем том подробно. Постарайся о том, чтобы я нашла тебя такою, как желаю; и если сердце твое свободно, то пусть повинуется должности.

Мать моя через полчаса возвратилась, нашла меня утопающую в слезах, и взявши меня за руку сказала: Признаю мое против тебя заблуждение, и чувствую, что напрасно противилась твоим усилиям; теперь вижу, что отказы твои происходят ни от чего иного, как только от моего снисхождения.

Ах? матушка! пожалуйте того не говорите, и не мыслите таким образом.

если бы я была тому причиною, продолжала она, и если бы в моей было власти освободить тебя от требуемого повиновения, то все бы учинила для тебя охотно.

Кто бы мог подумать вступать в супружество, видя столь нежную мать в опасности погибнуть, или лишиться всей своей свободы?

Когда пришла я сюда в другой раз, говорила она, то не хотела слушать слов твоих, потому что, знала уже на верно, что найду в них одно твое упрямство и сопротивление. И в том также ошиблась я не мало. Молодая девица любящая рассуждать, и хотящая быть убежденною рассуждениями, не может слышать никаких себе противоречий. И так в третий сей приход вознамерилась я выслушать все то, что ты мне говорить ни будешь. Благосклонность моя должна произвести в тебе благодарность; должна поколебать твое великодушие. Ежели сердце твое в самом деле свободно, то посмотрим, каким образом внушит оно тебе оказать мне услугу и обязанность. И так буду тебя слушать терпеливо; однако ж наперед тебе сказываю, что все твои возражения и отговорки тщетны и бесполезны.

Какое ужасное объявление! однако ж, матушка! хотя то приносит мне некоторое утешение, что вы чувствуете ко мне сожаление.

Будь уверена как в нежности моей, так и в сострадании. Но для такой благоразумной девицы какова ты, и с сердцем свободным, нет до красоты лица ни малой нужды.

Не ужели ставите вы ни во что отвращение, когда дело идет до сердечных обязательств? Ах! матушка! каким образом вступать в супружество, когда сердце поражено отвращением с первого взгляда, и рана та должна потом растравляться ежеминутно.

Знай, Клари! что сие ничто иное есть, как действие твоего предубеждения. Не подавай нам причины почитать всегда похваляемую в тебе твердость упрямством и своенравием.

Однако ж, матушка! г. Сольмс…

Ну, что? Г. Сольмс? человек честной, добродетельной, великодушной.

Он честной человек? он добродетельной, великодушной…

Никто не отрицает в нем таких качеств.

Честной человек чиня предложения свои посторонней фамилии, не ужели лишает родственников настоящего их нрава?

Подумай Клари, что предложения его касаются до тебя, и ты более всех должна об них думать.

Позвольте сказать, матушка! что я предпочитая благополучие богатству, не имея нужды в собственном моем имении, уступив владение оного и распоряжение из единого действия должности…

Перестань хвалиться твоим достоинством. Ты знаешь, что в сем добровольном твоем повиновении не столько ты теряешь, сколько выигрываешь. Но оставим сие. Уверяю тебя, что не весь свет почитает действие сие за велико, и что также отец твой и дядья со временем…

Со временем? матушка! насколько же бесчеловечно поступили со мною брат мой и сестра…

Не хочу ничего слышать ни о брате твоем, ни о сестре. Какие предвижу я от тебя домашние несогласия и неустройства? В самое то время, когда ласкала себя надеждою видеть себе в детях моих утешение…

Прошу Небо, чтобы ниспослало оно свое благословение на брата моего и сестру во всех похвальных их предприятиях. Не будете вы иметь никаких фамильных несогласий, если силы мои позволят мне то предупредить. Скажите мне, дражайшая родительница, что мне еще от них претерпевать должно? я буду повиноваться всему беспрекословно; но прошу вас, чтобы я судима была по собственным моим делам и поступкам, а не по их суждению и толкованию оных.

При оканчивании сих слов, вошел ко мне в горницу мой отец, с таким суровым и грозным видом, что тем привел меня в трепет. Прошедши по горнице раза два или три, подошел к моей матери, и сказал ей: долго ты здесь замешкалась; поставили уже кушать. Кажется мне в словах моих толковать и изъяснять было нечего; довольно было сказать мою и твою волю; но может быть приготовлялась ты к тому разными околичностями. Но пойдем; пусть идет за нами и дочь наша, если только достойна сего названия.

Он вышел, бросив на меня такой строгой и суровой взор, что я не в состоянии была отвечать ему на то ни одного слова, и по выходе его не могла также изъясниться и с моею матерью.

Не ужасно ли сие? любезной друг? Смущение мое тронуло по видимому мать мою весьма чувствительным образом. Она называла меня любезною своею дочерью; обнимала и говорила, что отец мой не знает еще всех моих сопротивлений. Он сам подал тебе случай к извинению, примолвила она; для чего ж ты то упускала? но пойдем, любезная Кларисса! уже накрыт стол; пойдем вместе. Сказавши, сие, взяла меня за руку и повела с собою.

Действие сие привело меня в трепет. Как? сойти, сударыня! не ужели хотите вы дать знать, будто бы мы с вами условливались? Ах матушка! оставьте меня лучше здесь.

Ты можешь рассудить сама, отвечала мне мать моя, что ежели мы останемся здесь долее, то можно будет почесть, что ты не согласуешься должности своей повиноваться. Сего ни как не стерпят. Не сказал ли тебе сам твой отец, что хочет видеть от тебя повиновение, но быть так; оставляю тебя еще и в третий раз; постараюсь извинить тебя сколько можно. Скажу, что ты бы хотела сойти с нами обедать, но твоя скромность…

Ах! сударыня! не говорите мне о сем более, когда…

О! дочь непослушливая! сказала она вставая со своего стула и идучи к дверям; я даю тебе время на размышление; но вздумай то, какие должна я буду принять от отца твоего упреки за мое к тебе снисхождение.

Между тем остановилась она у дверей на малое время, как будто бы ожидала от меня того, чтобы я просила ее изъясниться обстоятельнее.

Ах! матушка! сказала я ей; может ли меня что нибудь тронуть более нежности и снисхождения моей матери.

Мать моя не отвечая мне на то ни слова вышла.

Свидетельствуюсь всем, что все писанное мною настоящая правда, и как уверена в том, что ты никакими касающимися до друга твоего подробностями не наскучишь, то буду и вперед продолжать письма мои все таким же образом. Между тем прошу тебя, ежели нет тебе особливой нужды в Роберте, то присылай его ко мне всякой день, хотя бы я и не успела для тебя ничего приготовить.

Однако ж весьма бы для меня было желательно, чтобы он не возвращался назад с пустыми руками. Очень бы ты была великодушна, если бы столько же часто писала ко мне из одного действия великодушия, сколько я к тебе пишу, будучи побуждена к тому несчастьем! Когда не найду я моих писем на условленном месте то знаю уже, что они в твоих руках. Будь уверена, что я не упущу ни одного случая, когда только улучу время сделать тебе о себе какое нибудь уведомление.

ПИСЬМО XVII.

Мать моя пришедши ко мне после обеда сказала, что на вопросы отца моего о добровольном моем повиновении дала она ему знать, что желала бы, чтобы оставить мне всю свободу объявить свои мысли без всякого принуждения, дабы повиновение мое казалось гораздо добровольнее. Сказала ему также и то, что во время его прихода в мою горницу выслушивала она мои возражения, по которым начинает понимать, что я отрицаюсь от всякого супружества.

Отец мой отвечал ей сердитым и свирепым голосом, чтобы я остерегалась приводить его против себя во гнев и негодование.

И так, говорила мне мать моя, пришла я к тебе теперь с таким известием; ежели ты будешь продолжать твое упорство, то каким образом нам с тобою поступать будет должно?

Так матушка! отвечала я; вы отдаете справедливость моим чувствиям, когда сказали, что я не имею склонности ни к какому супружеству; надеюсь, что я в доме отца моего еще не так бесполезна, чтобы можно было желать…

Оставь, Клари, превозносить твои достоинства. Ты исполняла все должности доброй дочери; помогала мне в домашних трудах и заботах, но теперь пожалуй не хвались оным. Довольно уже награждена ты за то пронесшейся о тебе славою. Но теперь все то надобно привести к совершенному окончанию. Есть ли ты выйдешь замуж, то сие будет в настоящем естественном порядке, и весьма бы было желательно, чтобы ты вошла в супружество для благополучия твоей фамилии; потому что тем составишь новое собственное. Ежели все обратится иным образом, то хотя и будет всему конец, однако ж не такой, каковому бы быть должно. Я думаю, что ты меня разумеешь.

Я отвечала ей одними слезами.

Для сего дома сыскала я уже очень хорошую женщину; твоя Нортон кажется мне для сего весьма удобна. Кажется мне, что и тебе она не противна; если ты хочешь, то мы в сем тотчас согласимся.

Но для чего желаете вы ввергнуть меня в супружеское состояние в таких молодых летах, и когда я еще не имею никакой склонности?

Ты конечно хочешь меня спрашивать, для чего мы не назначаем для г. Сольмса твою сестру.

Я думаю, матушка! что вы таким вопросом не огорчитесь.

Послала бы я тебя с таким ответом к твоему отцу. г. Сольмс в предпочтении тебя имеет свои причины.

И у меня также свои причины относительно того, что он для меня несносен.

Сего уже никак стерпеть не можно. Я теперь пойду, и пришлю к тебе твоего отца, которой лучше меня уговорить тебя умеет.

Ах! сударыня! я лучше соглашусь умереть, нежели…

Она не дала мне продолжать далее, положа руку свою мне ко рту. Кларисса! берегись обнаружить мысли твои решительно. если ты со всем непреклонна, то мне уже и делать больше нечего.

Я начала от досады проливать слезы. Вот что наделал мой брат. Вот плоды корыстолюбивых ваших желаний!

Не говори ничего о твоем брате. Он ни о чем больше не старается, как о чести своей фамилии.

И я также не делаю фамилии моей ни малейшего бесчестия.

Так, я то знаю; однако ж ты в том согласиться, что твой отец и твои дядья судят о том гораздо тебя лучше.

Тогда предлагала я ей, что хочу остаться на всегда девицею, и не иначе выйду за муж, как с одобрения всех моих ближних.

если бы я хотела не иметь почтения и повиновения, то последовала бы их воле, а не своей.

Я отвечала ей, что поступками моими никак не заслужила того, чтобы повиновение мое подвержено было таким опытам.

Так, отвечала она мне весьма благосклонно; в поведении моем ни чем мне тебя упрекать не можно. Но ты еще не имела никаких опытов, и как теперь пришло к тому настоящее время, то надеется она, что добродетель моя никак не ослабнет. В молодости детей все родственники утешаются их поступками. Ты показывала всегда весьма хорошие в себе свойства; однако ж по сие время оказывали мы тебе гораздо больше снисхождения, нежели ты нам делала утешения. Настоящей твой возраст самой тот, в котором должно показать опыт; а тем паче, что дед твой поставил тебя в некотором роде независимости, предпочтя тебя всем тем, которые прежде тебя имели на то неоспоримое право.

Матушка! дядя мой знал, что отец мой может сестру мою наградить изобильно, что и объяснил очень ясно в своем завещании. Я не делала ничего против моей должности, дабы доставить себе отменные от него благодеяния; и щедрость его служит больше знаком его ко мне склонности, нежели для меня какою нибудь выгодою; по тому что я никогда не искала быть в независимости. если я буду обладательницею света, то и тогда не забуду никак, сколько обязана почитать вас и моего родителя. Перед глазами целого света буду для себя считать славою получить у ног ваших ваше благословение, и…

Жаль мне, Клари, перервать слова твои, хотя ты в таком случае теряешь все должное ко мне уважение. Ты еще молода; не видала ни когда никаких противоречий. Однако ж при всем том не смотря на всю твою ко мне непочтительность, желала бы я, чтобы ты хотя малую для матери твоей показала отличность, когда она говорит с тобою.

Извините меня, матушка! и в таком чрезвычайном случае возьмите несколько терпения. если бы говорила я не с такою горячностью, то всякой бы мог подумать, что говорю как молодая девица против такого человека, которой для меня всегда был и будет несносен.

Смотри, Клари…

Любезная родительница! позвольте мне теперь вам изъясниться. Весьма тягостно не иметь свободы объяснить своих мыслей, а особливо когда должно говорить о таком человеке, которой почитает меня препоною своему честолюбию, и поступает как с невольницею.

Куда ты заблуждаешь? Клари!

Матушка! должность моя не позволяет мне полагать отца моего столь пристрастным чтобы…

Как? что? Клари!

Имейте терпение, любезная родительница! вы обещались выслушать меня терпеливо. Наружной вид в человеке не значит ничего, когда тому противоречит рассудок.

И так в таком случае можно сказать что глаза и рассудок между собою несогласны.

По вашим словам можно судить, что все приписываемые мне качества и свойства будут мне служить наказанием, и я учинюся супругою чудовища…

Ты меня удивляешь, Клари и устрашаешь; тебе ли то говорить можно?

Матушка! сей человек в глазах моих кажется чудовищем; и сие самое принуждает меня быть равнодушною ко всем людям. Прежде сего полагали во мне предубеждение к такому человеку, коего нравы и поступки почитали порочными. Я почитала себя подозреваемою, будто бы хотела с ним бежать, и всю фамилию мою погрузить в бесславие. Матушка! какое бы терпение в состоянии было снести такой опыт?

Теперь, Клари! надеюсь, что позволишь ты говорить и мне. Кажется мне, что я слушала тебя с довольною терпеливостью. если бы могла я думать… Однако ж я речь мою постараюсь сократить как можно больше. Кларисса! мать твоя подает тебе в терпении пример собою.

Матушка! насколько снисхождение ваше меня поражает! Сие для меня гораздо чувствительнее нежели прежде была ваша строгость.

По всему видно было, что возложенная на нее комиссия была и ей самой тягостна чрезвычайно; а в противном случае терпение ее не простиралось бы так далеко.

И так я должна тебе сказать, продолжала она, что отец твой почитает то нужным необходимо. До сего времени была ты дочерью почтительною и послушною. И какая бы причина не быть тебе таковою? Ни одна еще дочь не имела к себе от родителей своих такого снисхождения и благосклонности. Теперь выбирай себе любое; или опровергни все прошедшие твои деяния; или согласись учинить над собою требуемой от тебя опыт, которой все увенчает; или раздражи всю твою фамилию, и презри отца своего, требующего от тебя повиновения. Вот что теперь делать должно!

Ах! правда, думала я сама в себе; брат мой умел преклонить отца моего на свою сторону, и успех соответствует его желаниям. Противлюсь я по видимому не его корыстолюбивым намерениям, но воле отца моего.

На слова матери моей не отвечала я ни слова. Признаюсь, что тогдашнее мое молчание можно было счесть упрямством. Сердце мое надрывалось. Мать мою почитала я жестокою и суровою, видя ее следующею властолюбивым желаниям моего брата.

Однако ж молчание сие обратилось по крайней мере в мою пользу. Вижу, сказала мне мать моя, что ты думаешь повиноваться. Ах! дочь моя! любезная Клари! теперь то люблю тебя от всего моего сердца! Ни кто не будет о том знать, что ты мне сопротивлялась. Все будет приписано твоей стыдливости, и ты славы твоей ни мало не потеряешь.

На все ее слова отвечала я только одними слезами.

Она старалась их стирать, целуя меня между тем беспрестанно. Пойдем дочь моя! говорила она; отец твой нас ожидает, и надеется найти в тебе гораздо больше твердости; однако ж останься теперь здесь; я постараюсь тебя сколько нибудь извинить. Сие самое будет служить доказательством, что сердце твое свободно, как ты в том меня уверяла.

Любезная приятельница! не означают ли все такие слова жестокости; а особливо в такой матери, которая была всегда снисходительна? За грех себе поставляю почитать мать мою способною к какой нибудь хитрости и лукавству. Но она к тому побуждается другими. Она принуждена употреблять такие способы, которые собственному ее сердцу противны, дабы тем избежать и избавиться жесточайших для себя мучений.

Я теперь пойду, сказала она, и постараюсь сыскать какое нибудь средство извинить твое замедление, как уже то и сделала перед обедом; ибо все судят, что остается еще преодолеть некоторые трудности. Я в тебе то извиняю, так как и твою холодность. Ежели не хочешь, то к нам и не сходи; но только прошу тебя не поставь слова мои лживыми, когда сойдешь к ужину, и обойдись с братом твоим и сестрою гораздо благосклоннее; ибо из твоего с ними обхождения будут заключать о твоем повиновении. Сие советую я тебе как друг, а не повелеваю как мать. И так прощай любезная дочь! сказавши сие поцеловала меня и хотела выйти.

Матушка! вскричала я! не обременяйте меня вашею ненавистью, вы не можете себе вообразить, сколь-ко я сего человека ненавижу.

Она приняла на себя сердитой вид, как будто бы мои слова были со всем противны ее ожиданию. Угрожала меня, что отошлет к моему отцу и дядьям. Между тем дала мне разуметь, что если я не буду относительно брата моего и сестры снисходительна, то тем утвержу дядей моих в тех мыслях, какие они обо мне в них поселили. Говорила мне, что из отказов моих всем предлагаемым мне женихом предузнавала она, что не полюбится мне и г. Сольмс, но если преодолею я все сии препятствия, то никогда о нем не услышу, и так каким образом могу я получить то, в чем ему отказано? без сомнения сию комиссию приняла она на себя для сохранения моего имения и своего покоя; отец мой услышав мой отказ; будет на верно в великом гневе, дядья мои стараются чрезвычайно о умножении фамилии не меньше моего отца, и сие почитают удобнейшим к тому способом; тетка моя Гервей в таком же находится мнении; и так каким образом тому противиться.

На все ее слова отвечала я такими возражениями, что она конечно бы была с мыслями моими согласна, если бы имела свободу следовать собственному своему рассуждению.

Сие самое, отвечала она, подает мне повод думать, что намерение твоего отца принято уже решительно. От меня бы зависело то разрушить; но и теперь дело сие не испорчено. Однако если упорство мое продолжится еще более, то за все то должна я буду пенять сама на себя.

На все сие не отвечала я ни чем иным, как только вздохами, слезами и молчанием.

Клара, сказала она мне; что я скажу твоему отцу? уверю его, что ты разумеешь твою должность, и никак не противишься его воле. Что ты на сие скажешь?

Матушка! отвечала я; каким образом могу я ответствовать на такие вопросы, которые обнаруживают мне все ваше против меня снисхождение. Так, я знаю мою должность, и стараюсь всеми силами ее исполнить. Но позвольте мне сказать вам, что сие для меня чрезвычайно тягостно, и стоит дорого несказанно.

Мать моя называла меня упрямою и непослушливою; ходила несколько раз по горнице, имея вид сердитой и раздраженной; потом обратившись ко мне сказала: и так сердце твое свободно? такие чрезвычайные отвращения к сему человеку не иначе должны происходит, как от великого предубеждения к другому. Отвечай мне и не скрывай никак истинны. Продолжается ли еще у тебя с г. Ловеласом переписка?

Матушка! отвечала я; вы знаете мое свойство, и нрав мой вам небезызвестен. Я отвечала на его письма, дабы тем предупредить новые несчастья. Опасное время еще не миновало.

Признаюсь, Клара! что я сего никак не порочу. Надеюсь также, что со временем произойдет и примирение посредством милорда М*** и его сестер. Но как все они входят к ссору своего племянника, и берут в том участие, а племянник их всех нас презирает; с другой же стороны предлагают нам то, чего бы мы никак не ожидали и не осмеливались бы требовать, тем паче, что имение твоего деда останется в нашей фамилии; то по сему думаю я, что продолжение твоей с ним переписки не может быть позволительно. И так от ныне впредь то тебе запрещаю.

Сделайте милость матушка! скажите мне способ, каким образом могу я прервать оную, сохранив безопасность моего брата и моих дядьев. Сего желаю я более всего на свете. Дай Бог, чтобы сей ненавидимой всеми человек не мог упрекать нас в озлоблении в такое время, когда не требовал ничего более, кроме спокойствия и примирения! я всегда могу перервать с ним мою переписку. Приписываемые ему худые ого поступки, могут к тому служить достаточною причиною. Но с тех пор как дядья мои и брат не сохраняют ни каких мер, с тех пор как известны ему настоящие наши предприятия; то скажите мне, каким образом поступать мне должно. Не уже ли вы хотите его довести до какого нибудь отчаянного поступка?

Дочь моя! нас защитят законы. Мы имеем покровительство правосудия.

Однако ж, государыня моя! не может ли случиться прежде того какого нибудь несчастья? законы только тогда обнаруживают и исполняют свои права, когда кто их нарушил.

Послушай Клара, согласна ли ты с таким договором нарушить с г. Ловеласом всякую переписку? изъяснись мне о том теперь же.

Так, матушка! я уже решилась; и предприятие мое исполню непременно. А сверх того отдам нам все те письма, которые мы друг ко другу писали. Вы увидите, что я ни какого не делала ему ободрения; и не учинила ничего против моей должности. Когда вы их прочтете, то уже легко будет вам предписать мне то, каким образом разрушить и перервать с ним мою переписку.

Хорошо, Кларисса! сдержи же свое слово; подай мне его письма, и списки с твоих.

Надеюсь, матушка! что содержание оных только вам одним будет известно.

С матерью твоею не может у тебя быть никаких расчетов; однако ж ты на меня можешь во всем положиться.

По испрошении у нее прощения, просила я ее взять самой ключ от письменного моего столика, в котором находились все те письма, дабы тем уверить ее, что нет у меня для ее ничего сокровенного. Она на то согласилась. Взяла все письма, и уверяла меня, что мне скоро их возвратит и никому не покажет. Сказавши сие, вышла от меня, чтоб их читать, обещаясь по прочтении тотчас ко мне назад возвратиться.

Любезная приятельница! и ты также читала все сии письма, и мои на них ответы. Ты признавалась, что нет в них ни чего такого, чем бы он мог похвалиться. Расставшись с тобою, получила я от него еще три письма, но отвечала только на одно последнее.

Во всех сих трех письмах, так как и в прежних, изъяснялся он самыми нежнейшими выражениями в своей страсти, которую полагает искреннею и чистосердечною, и описывал чинимые ему обиды от угроз моего брата во всех собраниях, и от ругательств моих дядьев во всех местах, где им быть ни случится. Притом признается, что,,честь его и всей его фамилии будучи несколько помрачена несчастным тем приключением, от которого не мог он избавиться никаким способом, не позволяют ему больше иметь терпения и сносить ежедневно чинимые ему обиды; что хотя склонность моя и не обращается ни мало в его пользу; но как я не для того сотворена, чтобы могла принадлежать такому человеку, каков г. Сольмс; то сие самое и делает ему поступки брата моего гораздо несноснейшими, которой обнаруживает ненависть свою и злобу всему свету; что невозможно никак ему почитать честь свою обязанною прервать те меры, которые кроме его не имеют никакого другого предмета, ежели не будет к тому принужден какою нибудь сильнейшею причиною; что я должна ему простить, ежели он в том будет иметь с Сольмсом какое нибудь изъяснение. Он настоит усильным образом в том предположении, которое он возобновлял столь часто, чтобы позволила я ему приехать с милордом М*** к моим дядьям, и к моему отцу; обещаясь вооружиться терпением, ежели получит от них какую нибудь новую обиду хотя бы того снести и честь его не позволяла.,,

В ответе моем, сколько могу то припомнить, сказала я ему,,чтобы не ожидал он от меня никакого благосклонного вида без согласия на то моих родственников; я уверена в том, что не позволят они ему никак учинить им свое посещение; что нет еще во всем свете такого человека, для которого бы могла я учинить что нибудь в противность пользе и выгод моей фамилии; что не имею права и ни мало не обязана благодарить его за умеренность его и воздержание между такими людьми, которых очень легко рассердить можно; что сего требует от него благоразумие, справедливость и самые законы; что если основывает он в том какую нибудь надежду во мне, то тем обманывается чрезвычайно, что склонность моя, как я уже его в том уверяла, не принуждает меня ни мало переменить мое состояние; что не могу более позволить себе продолжать с ним долее предосудительную сию переписку, сие противно должности, и может быть почтено непростительным легкомыслием; по чему и не должен он на продолжение оной иметь ни малой надежды.

На сие отвечает он в последнем своем письме, что когда я решилась прервать с ним всякую переписку, то из сего должен он заключить не иное что, как я имею намерение учиниться супругою такого человека, коего ни одна благоурожденная женщина не может считать для себя сносною партиею: и что в таком положении должна я его извинить, ежели не может он согласиться на потерю такой особы, в которой полагал все надежды своего благополучия, ни сносить терпеливо торжествующую дерзость моего брата; но что не думает никак щадить чью нибудь жизнь, и ниже свою собственную; что решился исполнить свои намерения не иначе, как когда принужден к тому будет каким нибудь ужасным происшествием; если же узнает, что располагают мною с моего собственного согласия, то без сомнения принудит себя подвергнуться своей судьбине; но ежели употребляет в том усилие, то за следствия никак не отвечает.

Я намерена переслать к тебя чрез несколько дней сии письма; теперь положу их в мой пакет; но может быть что мать моя потребует их от меня опять для прочтения. Ты видишь, любезной друг! каким образом старается он принудить меня к продолжению нашей переписки.

Через час мать моя возвратилась назад. Возьми, Клари! твои письма. Относительно скромности твоих выражений ни чем тебя упрекать не можно. Я нахожу в их всю потребную для тебя важность и благопристойность. Ты как должно чувствовала его угрозы. Но после учиненных с одной стороны угроз, а с другой презрения, можешь ли ты думать, что такая партия для тебя пристойна?… Можешь ли ты думать, чтобы благопристойно было ободрять и подавать надежду такому человеку, которой с братом твоим бился на поединке, сколь бы ни был он знатен и честен.

Нет, сударыня! вы можете приметить, что я то ему и сама сказала. Но теперь, любезная родительница! вся наша переписка у вас перед глазами; и я прошу вас научить меня, каким образом располагать мне в таком неприятном положении мои поступки.

Очень хорошо, Клари! я учиню тебе в том признание; но прошу тебя наперед, чтобы не толковать то никак в твою пользу. Я весьма довольна тем, что ты со всею доверенностью отдала мне твои ключи; также тем, что в письмах твоих нашла только то, что повелевает благоразумие. если бы могла согласить на мои мысли хотя одного твоего отца; то все бы прочее препоручила скромности твоей и честности, оставив только для себя попечение отправлять твои письма, и старание перервать сию переписку, как только то будет возможно. Но как с сей стороны ни чего надеяться не возможно; и как отец твой узнав переписку твою с г. Ловеласом ни на что не согласится, то и запрещаю тебе продолжать оную. Между тем признаюсь тебе, что сие кажется для меня очень трудно. Скажи мне, что ты о том думаешь? Ты говоришь, что сердце твое свободно. По собственному твоему признанию обстоятельства не позволяют почитать пристойною партиею такого человека, которой всем нам столько несносен и противен. Что же ты мне на то предложить можешь? посмотрим, какие ты о том имеешь мысли.

Приметила я, что то был для меня новой опыт, и отвечала без всякого замедления;,,Прошу вас, любезная родительница! Отписать к г. Ловеласу, что не должен он иметь со стороны моего отца и от меня никакой надежды; что не требую от него никакого совета, и ни малейшей в нем нужды не имею; но как он присваивает себе право вмешиваться в мои дела, подозревая брата моего старающимся в пользу г. Сольмса, то намерена уверить его, что ни когда сему человеку принадлежать не буду. если позволено мне будет написать к нему таким образом, и если требования г. Сольмса не будут ободряемы, то будет ли г. Ловелас тем доволен или нет, но я не поступлю никак далее; не буду писать к нему больше сего ни одной строчки; не буду его ни когда видеть, ежели возможно мне будет избежать всех к тому случаев.

Ах! душа моя! но что ж будет с предложениями г. Сольмса? весь свет тем доволен. А к тому ж и брат твой надеется чрез сие променять свои земли, или по крайней мере он доставит нам легчайшей способ получить в Севере новые приобретения. Ты знаешь, что цель фамилии требует того, чтоб умножить в сей округе нашу знатность и богатство. Одним словом, твой брат составил такой план, которым пленяются все чрезвычайно. Столь богатая и знатная фамилия во всех своих отраслях, и обращающая свои намерения к чести, должна видеть с удовольствием открывающейся себе путь к достижению некогда до знатнейших чинов государства.

А для утверждения успеха сих намерений, и для исполнения предприятий моего брата, должна я быть принесена на жертву такому человеку, которой для меня несносен! Ах! матушка! избавьте меня от такой погибели, если то вам учинить возможно! я лучше соглашусь быть погребенною живою, нежели быть супругою сего человека.

Она бранила меня за сии выражения; однако ж с великою благосклонностью и снисхождением, и обещалась поговорить о том с дядею моим Гарловым; что если даст он слово ей помогать, то даст она о том знать и моему отцу, и завтра же меня о всем уведомит непременно. После того сошла она в низ пить чай, и обещалась мне извинить меня в том, что я не приду к ужину. По выходе ее, принялась я немедленно за перо, чтобы уведомить о сем тебя.

Не тягостно ли для меня быть принужденною противиться воле столь благосклонной матери? Для чего, говорила я много раз сама с собою, для чего предлагают мне такого человека, каков г. Сольмс, он только один во всем свете которой может предлагать столь много, и не имеет в себе почти никаких достоинств.

Достоинств! Ах! любезной друг! он скареднейший и гнуснейший из всех смертных! весь свет упрекает его в чрезвычайной скупости. Безумец сей имеет в себе подлейшую душу.

Сердце мое несколько спокойнее с того самого времени, как я имею надежду в благосклонностях ко мне моей матери; почему и предаюсь теперь совсем склонности моей в учении нравственности. Но и ты также такое упражнение любишь не мало, и сама мне в том не однократно признавалась.

ПИСЬМО XVIII.

В субботу 4 марта.

Не могла ли ты надеяться, что весьма легко можно получить согласие на предложение мое окончить переписку нашу с одной моей стороны, не примешивая в то ни мало кого нибудь из нашей фамилии? но расположение моего брата и нетерпеливость моего отца при наималейших противоречиях служат к тому непобедимыми препятствиями.

Еще во всю ночь не ложилась я в постелю, и ни малого ко сну не имею желания. Ожидание, надежда, сомнение удаляли от меня сон, и не давали ко мне приближаться. Какое состояние! сошла я в обыкновенное время, дабы не можно было приметить, что я еще не была в постели, и упражнялась по обыкновению в домашних мелочах.

Около восьми часов пришла ко мне Хорея, и сказала, что мать моя приказала мне прийти в ее комнату.

Мать моя плакала; я то из глаз ее могла приметить. Но взоры ее казались не столько нежны и благосклонны, как вчерашнего дня. Сие произвело во мне ужас, и я почувствовала в духе моем чрезвычайное ослабление.

Сядь, Клари! мы поговорим с тобою. Между тем рылась она в ящике своем, и перебирала различные лоскутки белья и кружев, имея между тем такой вид, будто бы ничем не занималась. Но минуту спустя после того спросила меня с холодностью, какие я на сей день сделала приказания. Я подала ей того и завтрашнего дня записку, прося ее посмотреть оную, и сказать угодно ли то ей, или не угодно. Она в ней несколько переменила, но с таким холодным и принужденным видом, что тем умножилось мое смятение и замешательство. Г. Гарлов говорил сего дня об отъезде, и думаю, что поедет к брату моему Антонину. Г. Гарлов! думала я сама в себе, не говорят уже больше, твой отец! и так нет уже у меня отца!

Садись, когда я тебе то приказываю. Я села. Ты, Клари! кажешься мне в смущении?

Никак нет, матушка!

если бы дети были всегда то, что они быть должны, то отцы и матери… сего разговора она не кончила.

Потом подошла к уборному столику, и посмотрев в зеркало испустила не большой вздох.

Я не люблю такого печального и скучного лица в молодой девице.

Уверяю вас, матушка! что сего в себе никак не примечаю. Я встала, и отвернувшись вынула платок, чтобы отереть свои слезы. В случившееся против меня зеркале увидела мать мою смотрящую на меня с нежностью; однако ж слова ее ни мало с тем не согласовались.

Нет ничего несноснее, как видеть людей плачущих о такой вещи, которую исправить и переменить от них самих зависит.

Дай Бог, матушка, чтобы то было в моей власти. При сих словах испустила я несколько вздохов.

Слезы, раскаяния и вздохи упорства нимало между собою не согласны. Ты можешь теперь идти в твою горницу; поговорю с тобою после.

Я поклонившись ей с великою учтивостью, хотела выйти.

Оставь сии наружные знаки почтительности; я их нимало от тебя не требую; но только твоего сердца.

Ах! матушка! оно все наше, и не столько принадлежит мне, сколько вам.

Изрядное красноречие! если повиновение состоит в словах, то Кларисса Гарлов может почесться самою послушливейшею дочерью во всем свете.

Я поклонилась опять, и хотела по приказанию ее выйти.

Она показалась мне тем тронутою; но уже вознамерилась делать мне упреки. И так отворотив от меня свое лице, сказала мне с великою живностью: куда ты идешь? Кларисса.

Вы мне сами приказали идти в мою горницу.

Вижу, что ты нетерпеливо желаешь меня оставить. Скажи мне, чему я то должна приписывать: послушанию ли твоему, или упорству, кажется мне, что ты скоро наскучишь быть вместе со мною.

Не могла я уже противиться долее. Бросилась к ее ногам. Ах! матушка! любезная родительница! скажите мне, что мне еще претерпеть надлежит. уведомьте меня о всей моей участи. Я перенесу все, если только позволят мне то мои силы; но никак не могу снести того, что учинилась вам не угодною.

Оставь меня, Клари! оставь меня. Нет нималой нужды в таком уничижении. Какие гибкие колена, и какое упорное сердце! встань.

Я встать не имела силы. То было уже не своенравие и не упорство; но причтено в совершенное послушание. Ах! не удаляйте меня от себя, сказала я, обнимая ее колена; не отдаляйтесь от меня и сами. Не встану с сего места и не выйду от сюда, покамест не признаетесь вы, что не имеете на меня ни какого гнева.

О ты, пронзающая меня до глубины моего сердца! сказала она обнявши меня с великою горячностью, между тем как я обнимала ее колена. Для чего взяла я на себя такую комиссию! – - однако ж оставь меня. Ты ввергнула меня в чрезвычайной беспорядок. Оставь меня Кларисса. Я уже более на тебя не сердита… – если бы могла воспротивиться… если ты столько разумна…

Я встала, будучи в великом трепете, и не зная нимало, что делала, и чрез великую силу пошла в мою горницу. Анна услышав, что я вышла от моей матери, последовала за мною, и старалась всячески привести в порядок мои чувства. Около двух часов была я не в состоянии приняться за перо, чтобы описать тебе злосчастной конец моих надежд.

Мать моя сошла к завтраку; я не в состоянии была туда показаться; но если бы была лучше, то думаю, что меня бы не позвали; по тому что отец мой пришедши в мою горницу, дал разуметь, что не иначе хочет меня видеть, как достойною быть его дочерью. Весьма я опасаюсь, чтобы не остался он в таких мыслях в пользу сего господина Сольмса.

ПИСЬМО XIX.

В субботу 4 Марта в полдень.

Сию минуту принесла мне Анна твое письмо; содержание его привело меня в немалую задумчивость, и ты получишь от меня ответ в самом суровом красноречии. Мне, быть женою г. Сольмса? Нет, нет; я лучше соглашусь… Однако ж наперед буду отвечать на другие части твоего письма, которые не столько важны, дабы дойти до сего с большим терпением.

Не очень много удивляюсь я чувствиям сестры моей относительно г. Ловеласа. Она столь много упорствует в том, что не имела к нему ни малейшей наклонности, что подает в том сама причину к подозрениям; Никогда не рассказывает она иначе о своем с ним разрыве и о своем отказе, как пришедши в великой стыд и краску, и бросая на меня презрительные взоры, смешанные с чрезвычайным гневом и негодованием. Гнев сей и негодование доказывает ясно, что она отказала такому человеку, коего почитала достойным быть своим супругом. А иначе к чему бы иметь ей такие виды? Бедная Белла! Она заслуживает сожаление… Не может она с умеренностью ни любить ни ненавидеть. Дай Бог, чтобы исполнились все ее желания! Я желаю ей сего от искреннего сердца.

Относительно учиненной мною отцу моему уступки моих земель, имела я на то время побудительные к тому причины, которые ни чем думаю опорочить не можно. Твой совет на сей случай был на хорошем твоем обо мне мнении. Ты была в том уверена, что я бы ни как не употребила во зло имеющейся в руках моих власти. Ни ты, ни я, любезной друг не могли ожидать со стороны моего отца такого поступка. Ты опасалась по справедливости намерений моего брата, или лучше сказать его самолюбия, но я никогда ни о брате моем ни о сестре таких чудных мыслей не имела. Ты их никогда не любила; а в таком расположении всякой имеет глаза свои отверсты только на слабую сторону; равным образом как и склонность закрывает очень часто действительные пороки.

Видела я во всех сердцах возрождающуюся ревность и беспокойство, вместо царствующего в них всегда мира и согласия. Слышала часто переговоры и пересуды о почтенном завещателе. Почитали его впавшим в ребячество; а меня подозревали, будто бы я тем умела воспользоваться. Все молодые люди, думала я сама в себе, желают больше или меньше независимости; но желающие оной наиболее меньше всех имеет в себе способности управлять своею свободою. Оказанная мне милость конечно относительно лет моих чрезвычайна. По справедливости почесть можно то недостатком умеренности или жадностью недостойною благодеяния, когда кто вздумает пользоваться без разбора всем тем, что мы получили от благодетельства или благосклонности. Сие для могущего из того выйти употребления не может служить хорошим признаком. Правда, сказала я, что в порученных мне управлениях, (ибо все пожалованные мне земли не можно ли назвать управительствами?) учредила я изрядные порядки, в которых благополучие ближнего сравнивала с моим собственным; однако ж рассмотрим несколько сами себя. Не можно ли главнейшею мою целью почесть тщеславие, или желание быть от всех похваляемою? Не должна ли я не доверять собственному моему сердцу? если расположусь я в моей деревне одна, надувшись добрым обо мне всех людей мнением, то не должна ли опасаться о себе, когда останусь только сама с собою? Весь свет будет примечать поступки, дела и посещения молодой и ни от кого независящей девицы. Не подвергну ли себя тем злодейским умыслам противного нам пола? на конец в независимости моей если по несчастью в чем нибудь проступлюсь хотя и с самым добрым намерением, то сколько людей будут тем торжествовать, и сколько найдется таких, которые бы имели в себе столько человечества, чтобы обо мне пожалеть? без сомнения первых найдется гораздо больше нежели последних, а все вообще будут меня обвинять высокомерием.

Таковы были от части мои размышления; и не сомневаюсь, что если бы находилась в таких же обстоятельствах, то подумавши прилежнее непременно бы на то решилась. Кто может располагать происшествиями, или их предвидеть? Ничто более от нас не зависит, как только то, чтобы вести себя смотря по случаю, по тогдашнему нашему благоразумию. если я обманулась, то в том виною суждение светского мудрования. Когда случится кому терпеть за то, что исполнил свою должность или какое нибудь великодушное дело, то не приятно ли иметь мысли, что ошибка учинена не от нас, но от другого? Я лучше соглашусь упрекать в несправедливости других, нежели подать причину делать упреки в том себе. Надеюсь, любезной друг, что и ты будешь со мною согласна.

Теперь приступим к самому важнейшему в письме твоем месту. Ты полагаешь, что в настоящих обстоятельствах для меня необходимо нужно учиниться супругою г. Сольмса. Не сочти мне за дерзость, когда скажу тебе, что сего не будет во веки. Я думаю сие не может и не должно случиться. Надеются на мое свойство, но я уже сказала тебе, что есть во мне несколько чувств и отцовской фамилии, так как и материнской. А к тому ж не ужели мне должно непременно последовать примеру моей матери в беспрестанном ее повиновении чужой воли? не вижу ли я ее беспрестанно принужденною вооружаться терпением? замечание твое справедливо, что Кто много терпит, тот и впредь терпеть будет много. Чего не пожертвовала она для доставления себе спокойствия? Я то слышала от ее самой. Но всеми теми жертвами могла ли до того достигнуть? Нет, вместо того опасаюсь я со всем тому противного. Сколько раз судя по ней думала я сама в себе что мы бедные смертные, беспокоясь чрезвычайно для сохранения в спокойствии любимых нами качеств, теряем все те выгоды, кои чрез то получить надеемся?

Но в каком виде могу я изобразить в собственных моих глазах все то, что мать моя для меня претерпевает? Может быть страдания ее продлятся не многое время. Каким нибудь образом дело сие будет окончено. Но если я решусь уступить, то непреодолимая ни чем ненависть и отвращение учинят меня на всю жизнь мою несчастною.

Письмо сие весьма продолжительно, относительно того времени, как я села писать оное. Но я открывала то, что для меня чувствительно чрезвычайно. Прочтя оное должна ты ожидать во мне гораздо больше твердости в будущем у меня скоро с матерью моею разговоре. Отец и брат обедают сего дня у дяди моего Антонина, думаю единственно для того, чтобы оставить нас изъясниться между собою гораздо свободнее.

Анна уведомила меня, что отец мой прощался с матерью моею в великом сердце, конечно упрекал он ей ее ко мне снисхождение. Из ответа ее не могла она услышать ни чего более кроме следующих слов. Поверь мне Г. Гарлов, что ты приводишь меня в великое смущение и замешательство; бедная малютка не заслуживает… Отец мой отвечал ей сердитым голосом, что он кого нибудь уморит с печали; так, то без сомнения меня; к матери моей сие относиться не может, более сего ничего не слыхала.

сестра моя осталась с матерью моею одна; почему и думала я, что прикажут мне сойти к обеду. Однако ж прислали ко мне несколько блюд со стола. Я продолжала писать не дотрагиваясь ни до чего, и приказала вместо себя есть АННЕ; боясь того, чтобы не было причины обвинять меня в упрямстве.

Не окончив сего письма вздумалось мне пройтись по саду, и посмотреть не найду ли чего нибудь из той или другой моей переписки; чтобы и то в письмо сие прибавить.

Сошедши в сад остановилась. Анна отнесет мое письмо в надлежащее место. Дорогою встретилась она с моею матерью, которая спрашивала ее, где я, и приказала сказать мне, что придет в мой кабинет переговорить со мною. Я слышу, что она уже идет, прощай любезная приятельница.

ПИСЬМО XX.

Конференция моя кончилась, но я кроме умножения моих мучений ничего для себя не вижу. Мать моя изволила мне сказать что говорит со мною о сем уже в последней раз, по чему за нужное почитаю описать тебе весь наш разговор со всею подробностью, как то мой разум и сердце мне позволят.

Вошедши в мою горницу сказала она мне следующее: нарочно для того приказала подать обед гораздо ранее, чтобы иметь больше времени поговорить с тобою. Уверяю тебя, что сие уже в последней раз позволено мне с тобою говорить; если ж найду тебя столько упрямою, как о тебе говорят, то и сама на то буду согласна очень охотно. Надеюсь что ты никак не утвердишь собою людского о тебе мнения, и докажешь, что я еще довольно имею власти, которую заслуживаю моим к тебе снисхождением.

Отец твой сего дня обедает и ужинает у твоего дяди, дабы оставить нам гораздо больше свободы. Я должна ему пересказать все, и обещалась не утаить ничего; почему и возьмет он относительно тебя потребные меры, какие заблого рассудит.

Я хотела говорить; но она не допустив меня до того сказала: слушай Клариса! прежде то, что я тебе говорить буду, не стараясь на перед отвечать на оное, если не расположена к повиновению… Скажи, соглашаешься ли повиноваться? если так, то можешь изъясниться свободно.

Я не отвечала на сие ни слова.

Она смотрела на меня беспокойными и печальными глазами. Вижу, что нет в тебе повиновения ни мало. Дочь по сие время столько послушная!… Как! ты не может и не хочешь говорить как я тебе сказываю? и по том толкнувши меня несколько рукою сказала: что ж? долго ли будешь молчать. И я подобно твоему отцу устану наконец смотреть на такое упрямство терпеливо.

Она замолчала смотря на меня такими глазами, как будто бы ожидала моего согласия.

Я продолжала сохранять молчание, имея глаза потупленные и наполненные слезами.

О дочь непослушливая! говори, не ужели ты решилась противоборствовать нам всем в таком деле, на которое мы все согласились?

Позвольте мне, матушка! принести вам мои жалобы. – - – -

К чему тебе могут жалобы твои быть полезны? слушай Каларисса! отец твой непреклонен. Не говорила ли я тебе, что он слова своего не переменяет, что от сего зависит честь и польза всей фамилии? будь снисходительна; ты была всегда таковою и против собственных твоих выгод. Кто должен уступить напоследок: весь ли свет тебе; или ты всем нам, сколько нас ни есть? ежели намерена согласиться то соглашайся скорее; ибо должно или быть послушною, или не называть себя нашею дочерью.

Не зная что ей на сие отвечать, утопала я в слезах, не имея сил выразить то, что говорить хотела.

Знай, что в завещании твоего деда можно многое уничтожить. если ты не согласишься нам повиноваться, то с данной тебе земли не получишь ни шелега. Дед твой дал тебе ее в награждение за твое к нему и к нам почтение. Она будет у тебя отнята, ежели…

Позвольте, матушка уверить вас, что если пожалована она мне не по справедливости, то я от нее отрицаюсь. Однако ж конечно не преминули также о сих уничтожениях дать знать и Г. Сольмсу.

Вот, сказала она, небольшой ответ, имеющей в себе довольно дерзости. Но подумай, что потерявши от упрямства твоего сию землю лишишься при том всей благосклонности твоего отца. Что тогда будет с тобою? что останется у тебя для твоего содержания? не должно ли будет отказаться от всех сих великодушных и благодетельных намерений, которые ты себе воображала?

В таком несчастном положении, сказала я ей, принуждена я буду поступать смотря по обстоятельствам. Много требуют только от тех, которые много получили. Благодаря вас и господину Нортону научена я довольствоваться малым; и гораздо меньшим, нежели отец мой по милости своей давал мне ежегодно. Тогда вспомнила я о древнем Римлянине и его чечевице.

Какая превратность! отвечала мать моя. Но если ты полагаешь надежду на милость которого нибудь из твоих дядей, то в ожидании сем обманываешься чрезвычайно. Будешь оставлена и от них, если отец твой тебя оставит; и они не будут тебя признавать своею племянницею.

Я отвечала, что весьма для меня прискорбно то, что я не имею в себе всех тех достоинств, коими бы могла наклонить к себе их сердце; однако ж не смотря на то во всю жизнь мою любить их и почитать не престану.

Все сии слова, сказала она мне, обнаруживают во мне ясно предупреждение мое к одному человеку; и в самом деле брат мой и сестра слышат о том беспрестанно во всех местах, где они ни бывают.

Сожалею о том чрезвычайно, отвечала я, что учинилась предметом людских разговоров; однако ж позвольте мне заметить то, что виновники моего несчастья в недре моей фамилии, говорящие о моем предупреждении, и пересказывающие о том дома, суть одни и те же самые люди.

Она выговорила мне за сей ответ язвительными упреками, которые выслушивала я сохранив глубочайшее молчание.

Ты упряма, Кларисса! вижу ясно, что упрямство твое непобедимо. После того прохаживалась в зад и в перед по горнице показывая на себе вид прискорбной. По том обратившись ко мне сказала: вижу, что выговорами за твое упорство не трогаешься ты нимало, и не стараешься в том оправдаться. Я боялась изъяснить тебе все то, что мне поручено тебе сказать, если бы не возможно было тебя убедить. Но вижу, что о нежности твоей и чувствительности имела я с лишком доброе мнение… Молодая девка будучи столь твердою и не преклонною не будет нимало приведена в замешательство когда услышит, что все уже совершено приказным порядком, и что чрез несколько дней прочтут ей оное и заставивт подписать; ибо неможно тому статься, чтоб ты имея свободное сердце могла находить причину сопротивляться тому, что составляет неимаи как тебе, так и всей фамилии.

Я была в то время совершенно безгласною. Хотя сердце мое разрывалось, однако ж не могла я ни говорить ни проливать слезы.

Сожалею сказала мать моя, что нахожу в тебе к сему отвращение; но дело сие уже решено; от него зависит честь и польза всей фамилии. Надлежит повиноваться.

Я продолжала быть безмолвною.

Она взяла меня в свои руки и просила согласиться, заклиная меня именем Бога и своею любовью.

Тогда почувствовала я в себе столько силы, что могла привести в движение мой язык и проливать слезы. Вы мне дали жизнь, говорила я ей поднявши руки к небу и ставши на колена; жизнь сия была для меня по милости вашей и моего родителя благополучною по сие время. Ах! матушка! не делайте остаток оной не счастливым.

Отец твой, отвечала она, не хочет тебя видеть до тех пор, покамест найдет в тебе дочь послушную, каковою ты была прежде. Подумай, что убеждаю тебя к тому в последней раз. Подай мне какую нибудь надежду, от сего зависит мое спокойствие. Я довольна буду и одною надеждою; но отец твой требует слепого, а при том и добровольного повиновения. Ах любезная дочь! подай мне хотя малую надежду.

Матушка! любезная родительница! могу ли я остаться честною девицею, когда подам такие надежды, которые исполнить мне не возможно.

Она показала на себе вид гневной; начала опять называть меня непослушливою; упрекала в том, что следую одним только своим склонностям не уважая ни ее спокойствия ни моей должности. Весьма приятно, говорила она мне, родственникам утешавшимся в молодых летах тобою и ожидавших от тебя благодарности и повиновения, видеть в тебе совсем тому противное, слышать отказы от богатого и благополучного супружества, и находиться принужденными подозревать тебя в том, что ты готова ввергнуться добровольно в руки развратного человека, которой обидел всю фамилию и обагрил руки свои кровью твоего брата.

Она приметя мое отвращение старалась несколько раз держать мою сторону; но все то было без успеха. Почитаема была пристрастною матерью, подающею дочери своей повод противиться родительской воле. Упрекали ее несогласием фамилии. Представляли ей, что предлагаемое бракосочетание приносит всей фамилии великую пользу.

По том, говорила она мне, что сердце моего отца привязано к тому неразрушимо; что лучше согласится он лишиться дочери, нежели иметь такую, от которой для собственного ее блага не видит себе никакого повиновения, и которая при болезнях его сокращает его жизнь чинимыми ему огорчениями. действие сие было весьма чувствительно. Я сохраняя молчание проливала слезы, и не находила в себе столько силы, чтобы могла ей отвечать. Мать моя продолжала следующее.,, Какие же бы могли быть другие причины нетерпеливого его желания в совершении сего брака, если не честь и увеличение его фамилии, которая наслаждаясь уже потребным для знатной степени имением требует только одной отличности? Такие его намерения сколь ни кажутся в глазах моих презрительными и не основательными; но только я одна почитаю их таковыми; а отец мой предоставляет себе право, чтобы судить, что для благополучия детей его потребно. Мой вкус к уединению, которой многими почитается притворным, по видимому скрывает в себе особливые намерения. Покорность и униженность обязывают меня больше не доверять собственному моему суждению, нежели порочить такое намерение, которое одобряемо всем светом.

Я продолжала сохранять молчание. Она примолвила еще.,,Отец мой имея добрые мысли о моем благоразумии, повиновении и благодарности, отвечал за меня в отсутствие мое наверно, и начавши условия кончил оные совершенно, так что теперь ни уничтожить их ни переменить уже не можно,,.

Для чего же, думала я сама в себе, по приезде моем учинен мне такой прием, которой ввергнул меня в замешательство? по всему видно, что мать моя в таком случае говорит мне так, как ей приказано.

,,Отец твой, продолжила она,,,говорит утвердительно, что неожидаемое твое сопротивление и беспрестанные угрозы Г. Ловеласа убедили его в том, что время то должно сократить непременно, как для окончания собственных его опасностей от непослушливой дочери, так и для разрушения всех надежд сего человека. Приказал уже он послать к нему из Лондона образцы самых лучших и богатых штофов.

От сего пришла я в трепет, дыхание во мне остановилось; стояла в ужасе слыша такую скоропоспешность. Между тем вознамерилась приносить жалобы с великим жаром. Приводила себе на память виновника сего происшествия; женщины, говорил некогда мой брат, немогущие решиться на перемену своего состояния, могут быть очень легко приведены в согласие великолепными брачными приуготовлениями и честолюбием быть в доме настоящею хозяйкою. Мать моя не допуская меня изъявить ей о том удивление,,,что отец мой для моей и своей пользы не хочет оставаться более во вредной покою его неизвестности, по чему и рассудил заблого дать мне знать, что если я люблю собственное мое спокойствие, и не хочу подать на себя подозрений, что вспомоществую исканиям развратного человека, то ничем иным не могу доказать ему свободности моего сердца, как добровольным согласием на его волю.,,

При том сказала мне еще,,,что отец мой приказал ей в случае моего непослушания оставить меня тотчас и предать всем следствиям, сугубого моего неповиновения.,,

Почему старалась убеждать меня всякими ласковостями дать знать моему отцу по его возвращении, что я на волю его соглашаюсь.

Тронувшись снисхождением моей матери, вошла я в новые размышления, и долгое время сохраняла молчание. Легко мне можно было приметить, что замешательство мое подавало ей надежду. Но когда вообразила себе, что все сие есть действие брата и сестры побежденных завистью и корыстолюбием; что таким со мною поступок нимало не заслуживала; что несчастья мои служат уже предметом общенародных разговоров; что отвращение мое к причиняющему их человеку довольно уже известно; что согласие мое не столько будет казаться действием должности, сколько признаком души слабой и подлой, ищущей ее жертвовать своим благополучиям для получения богатства; что сие подаст повод брату моему и сестре торжествовать надомною и над Г. Ловеласом; а с другой стороны гнусной вид Г. Сольмса, отвратительные его поступки, недостаточной его разум… Все сие соединя в своих мыслях отвечала я матери моей; что желала бы претерпеть наижесточайшие мучения, потеряние которого нибудь из моих членов, и самое лишение жизни, для утверждения ее покоя; но всякой раз как только в угодность ей подумаю о сем человеке, то чувствую в себе отвращение к нему умножающееся от часу более. Матушка! вы не можете поверить, насколько он для меня противен… А вы говорите еще о заключенных договорах, о богатых штофах, о сокращении времени… избавьте меня любезная родительница! избавьте дочь вашу от ужаснейшего несчастья.

На лице матери моей печаль изображалась тогда самыми ясными чертами под притворным видом гнева и вспыльчивости; она встала, и отвратившись от меня сказала: какое странное упорство! Более сего не сказала она ни слова и хотела выйти, но я схватив ее за платье сказала ей: матушка! сжальтесь надомною, и не оставляйте меня. Не оставляйте меня разлучаясь со мною чувствуя на меня гнев и негодование. Может быть дядья мои имеют сердца ожесточенные; пусть отец мой остается неумолимым: сносны для меня честолюбие моего брата и ревность моей сестры; но не лишайте меня благосклонности моей матери, или пусть по крайней мере останется для меня ее жалость.

Она обратилась ко мне с видом, весьма благосклонным. Поимея ж всю мою нежность и горячность, сказала она мне, но я твоей имею.

Ах! матушка! отвечала я, и вы имеете также все мое почтение и преданность; жертвую вам всею моею благодарностью; но в сем случае… не можно ли и мне также остаться вам благодарною?

Желала бы я, сказала она, чтобы общая наша польза в таком случае зависела не от меня. Но для чего ты меня мучишь и беспокоишь. когда знаешь, что то не от меня зависит? Отказа Г. Ловеласу, совсем не то, чего от тебя ожидает. А в прочем никто не сочтет его чистосердечным, хотя бы я то таковым и почитала. А при том во все то время, покамест ты будешь еще не за мужем, Г. Ловелас не перестанет иметь надежды; а в таком случае многие будут думать, что ты имеешь к нему склонность,

Позвольте мне, матушка! представить вам, что ваше ко мне снисхождение, ваше терпение, польза вашего спокойствия, для сердца моего гораздо важнее и драгоценнее, нежели все прочее вместе. Ежели мой брат, а по его наговорам и мой отец, будут поступать со мною как с самою последнею невольницею, а не как с дочерью и сестрою, то и тогда душа моя не будет чувствовать никакой неволи. Вы никак не воспитали меня с мыслями вас недостаточными.

И так, Клари! ты намерена противиться твоему отцу! я не напрасно с твоей стороны всего опасалась. Но к чему может служить весь сей беспорядок? скольким различным правам должна я угождать и противиться?

Жалею чрезвычайно, любезная родительница, что вижу вас в таком плачевном состоянии. И можно ли уверить себя, что бы самое сие, и опасность будущего со стороны человека гораздо глупейшего и безрассуднейшего, нежели мой отец, могло меня отвратить совсем от супружеского состояния? Будучи подверженным несправедливым противоречием, хотя то утешительно, когда происходят они еще человека разумного и рассудительного. Отец мой не имеет в себе никакого подобного сему порока; но предлагаемый мне жених…

Не говори ничего о твоем отце. Не ужели ты вознамерилась остаться при твоем непобедимом упорстве. Я уже устала терпеть оное. Слушай, дочь непослушливая! не забудь того, что в случае твоего неповиновения должна ты со мною разлучиться, а тогда должна ты уже будешь иметь дело с твоим отцом, когда я тебя оставлю. Еще раз повторю тебе в последней раз; думаешь ли ты продолжать противиться воле твоего отца? не уже ли решилась противостоять твоим дядьям? не вознамерилась ли уже войти во вражду и несогласие со всею фамилиею за сего Г. Сольмса?… И не уже ли не подашь мне никакой надежды?

Жестокой выбор! однако ж матушка! искренность и честность моего сердца руководствуют моим ответом? не зависит ли от того жертва вечного моего благосостояния? самомалейшей луч требуемой вами от меня надежды не будет ли преобращен тотчас в настоящую действительность? не будут ли стараться запутать меня собственными моими ответами и принуждать к повиновению против моей воли? Ах! простите меня; извините смелости вашей дочери в таком важном случае. Договор уже подписан! приказано закупать штофы! время коротко! ах! матушка! каким образом могу я подать надежду не желая ни мало принадлежать сему человеку?

Дочь моя! не говорила ли ты, что сердце твое свободно? ты сама в том обманываешься.

Я была вне себя от нетерпеливости и исступления. Возможно ли видеть себя так мучиму по наговорам честолюбивого брата и сестры, которая…

Сколько раз, Клариса: запрещала я тебе делать такие рассуждения которые со снисходительным свойством твоим нимало но согласовали! Отец твой, дядья, одним словом весь свет оправдает требование Г. Сольмса. Повторяю тебе еще, дочь неблагодарная и непослушливая! что вижу я очень ясно, что столь упорное упрямство в молодой девице, бывшей всегда послушливою ни от чего иного происходить не может, как от любви противной твоему благоразумию. Ты сама можешь угадать наперед, какой будет вопрос твоего отца по его возвращении. Ему должно будет дать знать, что я от тебя не могла получить никакого согласия. Я делала все то, что мне было должно; теперь остается стараться тебе преклонить к себе его сердце прежде нежели он возвратился. Оставляю тебя о том подумать обстоятельнее. Прощай.

Сказавши сие вышла от меня вон, а я осталась утопая в слезах.

Признаюсь, что гораздо чувствительнее была для меня польза моей матери, нежели собственная моя; и рассмотрев все ее обстоятельства, она больше меня достойна сожаления.

Между тем покамест я делаю о ней сии заключения, чувствую, что она должна на меня сердиться, относительно угрожаемых ей самой опасностей. Она сказала мне, что ежели я переменю мои мысли, то пришла бы к ней непременно; но как оставила меня в чрезвычайном прискорбии, то и считаю я за нужное увидеться с нею до возвращения моего отца, дабы она не успела переговорить с ним не видевшись со мною. Пойду к ней непременно. Пусть весь свет будет на меня в гневе, только бы мать моя оного не имела.

Между тем Анна отнесет сие письмо в назначенное место. если ты будешь получать вдруг письма по два или по три, то из того должно судить, в каких находится страданиях и беспокойствах приятельница твоя

Кл. Гарлов.

ПИСЬМО XXI.

Сошла я в низ; однако ж с несчастнейшими намерениями. Думаю, что бедствия сопровождают меня во всех моих предприятиях. Я испортила все мои дела, вместо того чтобы их исправить; из следствия увидишь ты то гораздо подробнее.

Нашла я мать мою вместе с моею сестрою. Мать моя, как я то могла приметить из ее лица, говорила тогда об одной из своих дочерей. Может быть рассказывала она Белле все то, что между ею и мною происходило; и может быть старалась оправдать меня перед нею.

Я вошла с видом угрызаемого совестью преступника, и просила позволения переговорить с нею наедине. Ответ моей матери и взор сопровождающей оной уверил меня в мыслях моих еще более.

Кларисса, сказала она мне строгим голосом, которой нимало с ласками ее не согласовался; лице твое предвозвещает мне, что ты пришла сюда с требованиями а не с повиновением. если я в том обманываюсь, то поспеши разрешить мои сомнения, и я постараюсь также желания твои исполнить; но в противном случае можешь изъясниться с твоею сестрою.

Мать моя, думала я сама в себе, зная довольно, что я не в дружбе с моею сестрою,могла бы выйти со мною в другую горницу.

Я пришла, сказала я, просить у вас прошения в том, ежели что нибудь выговорила противное должному вам от меня почтенью, и просить вас умягчить гнев моего родителя.

Какие на меня сестра моя бросала взоры! каким образом наморщилось ее лице! с каким негодованием обращала она на меня свои глаза.

Мать моя находилась тогда еще прежде моего прихода в великом сердце; меня спросила она, за чем я пришла, есть ли продолжается еще мое упорство?

Едва только успела она окончить сии слова, как доложили о приходе Г. Сольмса, которой уже был в передней; и просил позволения войти к нам.

Несносное творение! для чего пришел он в такое время, как уже была почти ночь? однако ж после рассудила я, что может быть пришел он к нам ужинать, и узнать решительной ответ моей матери, надеясь по возвращении моего отца привести намерение свое к совершенному окончанию.

Я вышла с великою поспешностью; а мать моя примолвила тут, что я нарочно для того сходила, чтобы учинить над нею насмешку. Ей хотелось того, чтобы я осталась.

сестра моя торжествовала. Мне весьма то было досадно, а особливо видя, что и матери моей замешательство мое было приятно.

Сольмс вошел обыкновенною своею выступкою. Прежде всего поклонился моей матери, по том моей сестре, а на конец и мне, по тому что считая меня своею женою, думал что учтивость его принадлежала мне после всех. Сел подле меня; разговаривал о многих посторонних вещах; по том обратившись ко мне взял мою руку, и спросил какова я в своем здоровье.

Я отдернула руку свою с великим негодованием. Мать моя наморщила брови… сестра моя кусала у себя губы.

Я с моей стороны едва могла удержаться; еще во всю жизнь мою не видала я над собою такой дерзости.

Лице моей матери покрылось румянцем; она смотрела то на него, то на мою сестру, то на меня. сестра же моя глядела на меня с великим примечанием.

Глупец тот не понимал того нимало; однако ж скоро по том приметя сие начал кашлять, и пересел на другой стул.

Я начала просить мать мою сделать со мною милость и избавить меня от такого человека, к которому чувствую я совершенное отвращение.

О чем же думает Кларисса? как? теперь ли такое время, что бы…? После сего обратила она глаза свои на Г. Сольмса.

Весьма досадую на то, что ввергнула мать мою в такое замешательство; конечно было то с моей стороны немалая дерзость.

Просила у ней извинения, но отец мой, говорила я, возвратиться; не могу я надеяться другого случая.

Я думаю, что когда не позволяют мне выйти, то присутствие Г. Сольмса не может быть препоною в таком важном для меня обстоятельстве; а между тем узнает он, что все его обо мне старания бесполезны.

Ты глупа, перервала мать моя мои разговоры. сестра моя сказала ей между тем на ухо, однако очень громко; жаль, сударыня, что вы приказали ей остаться. Я бросила на нее презрительной взор, и обратившись к матери моей сказала ей? позвольте мне, любезная родительница! повторить вам мою просьбу. Нет у меня теперь ни брата ни сестры; а если потеряю благосклонность и моей матери, то останусь без всякой помощи и покровительства.

Г. Сольмс пересел опять па первой свой стул, и начал кусать набалдашник своей трости, которая изображала вырезанную голову, подобную ему как в свойстве, так и в безобразии.

сестра моя встала имея лице воспламененное досадою; не дошедши к столу взяла лежавшей на нем веер, и начала им махаться, хотя тогда ни мало не было жарко.

Мать моя подошедши ко мне, взяла меня за руку, и повела в ближней от туда покой, где сказала мне: признайся Клари, что поступка твоя весьма дерзостна и обидна!

Извините меня, матушка! если она в глазах ваших кажется таковою; но я думаю, что здесь ставят мне сети; известны уже мне поступки моего брата.

Мать моя хотела меня оставить будучи на меня в великом сердце. Послушайте, матушка! еще одно слово; я требую у вас только одной милости.

Чего еще?

Ах! любезная родительница! я проникаю во все сии ухищрения; не могу представить себе и в мысли Г. Сольмса; отец мой узнав мою решительность не преминет прийти в великой гнев и негодование. О нежности вашего сердца будут судить по вашему снисхождению; может быть осудят меня в заключение, и не позволят вас видеть; а в таком случае разгласят разные лживые басни. Прошу вас припадая к стопам вашим не соглашаться на отнятие моей вольности и свободы.

Конечно Анна подала тебе такие наставления.

Нет, матушка! Она здесь ни в чем не виновна.

Не оправдай ее никак; уже всем известно, что она ни к чему не годится. Знаем уже… Но не говори мне больше ничего о сей бездельнице. Правда, что отец твой угрожал запереть тебя в твоей горнице, дабы тем отнять все случаи иметь сношение со всеми теми, кои утверждают тебя в твоем упорстве. При выезде своем приказал он мне объявил то тебе, ежели ты будешь продолжать быть упорною; однако ж я тем тебя ни как огорчать не хотела, надеясь видеть от тебя повиновение. Я думаю, что Анна то слышала, и тебе пересказала. Не сказала ли она тебе также и того, что он говорил, что если кому нибудь должно будет умереть с печали, то пусть лучше умрешь ты, нежели он. Однако ж уверяю тебя, что ты будешь заперта в твоей горнице, дабы нам избавиться слышать твои противоречия и упрямства; и посмотрим, кто кого переупрямит, тебя ли весь свет, или ты всех людей на свете.

Я хотела было оправдать Анну, и приписывала все то другой служанке, но мне приказано было молчать.

Едва не пришла я от того в беспамятство и не лишилась сил моих. Мать моя была столько снисходительна, что меня поддержала. Вот все, сказала я, чего я от вас ожидала.

Так, Кларисса! Однако ж сделаю тебе еще одно предложение; возвратись назад, обойдись с Г. Сольмсом по ласковее, и старайся чтобы отец твой нашел вас вместе.

Думаю что ноги мои двигались сами собою чтобы выйти из той горницы и дойти как можно скорее до лестницы; там я несколько остановилась.

Когда ты хочешь упорствовать нам всем, сказала мне мать моя, то поди в твою горницу, и пусть само небо возьмет о тебе все попечение.

Увы! сей только милости от него и требую; ибо не могу никак подать надежду в том, чего не могу исполнить. Однако ж матушка! по крайней мере вспомоществуйте мне вашими молитвами.

Сказавши сие пошла по лестнице.

И так ты уже идешь, Клари?

Я обратилась к ней. Слезы мои говорили за меня, и изъясняли мои мысли. Я не могла отворить рта и осталась неподвижною.

Любезная дочь! сказала она; не раздирай мое сердце, между тем подала мне свою руку.

Что мне делать? матушка! научите меня.

Возвратись назад, и чтобы отец твой нашел нас вместе.

Как матушка! подать ему надежду! подать надежду Г. Сольмсу!

Жестокая, непослушная и упрямая Кларисса! сказала она отвергнувши мою руку, и взглянувши на меня гневными глазами; следуй же твоему своенравию, и ступай в твою горницу, однако ж не смей никак выходишь из оной не испросив на то позволения.

Сказавши сие ушла от меня, изъявляя чрезвычайное негодование, а я чрез великую силу едва могла дойти до моей горницы.

Отец мой возвратился вместе с моим братом. Хотя время было уже и очень поздно, однако ж они заперлись вместе в кабинете; ни кто не смел пошевелиться. Всякой встретившейся с Анною убегает ее как некое чудовище.

Заседание кончилось. Послали к моим дядьям и тетке моей Гервее звать их на завтрак. Надеюсь, что в сие время изречен будет мой приговор. Уже било одиннадцать часов, но я получила приказание, чтобы еще не ложиться в постелю.

Полночь.

Теперь пришли требовать от меня всех ключей. Прежде всего хотели призвать и меня в низ; но отец мой сказал, что видеть меня не может. Ужасная перемена, произошедшая в несколько недель! Хорея служит посланницею. При исполнении своей комиссии проливает она слезы.

Что ж касается до тебя, любезная приятельница! ты весьма благополучна. Желаю, чтобы ты на всегда осталась таковою; в таком случае и я не почитала бы себя совершенно несчастною. Прощай, любезной друг, не забывай любящую тебя.

Клариссу Гарлов.

ПИСЬМО XXII.

Анна принесла ко мне письмо от г. Ловеласа, которое взяла на условленном месте, и которое подписано Милордом М.

В нем уведомляет он меня,,,что Г. Сольмс хвастает везде, что скоро женится на одной из лучших и целомудреннейших невест во всей Англии; а брат мой уверяет всех, что младшая его сестра будет скоро женою Г. Сольмса; при чем также дает знать и о приказании закупать всякие штофы, как то мне и мать моя сказывала,,.

Не скрывается от него ни чего из всех наших домашних поступков и разговоров.

сестра моя говорит он:,,распространяет такие же слухи, увеличивая разнесшияся о нем дурные речи с таким старанием, что то ему должно быть чрезвычайно чувствительно,,.

На сие изъясняется он следующим образом:

,,Знает он какие причины побуждают мою фамилию предпочесть ему такого человека, каков Сольмс. Но все те великие выгоды может учинить и он не меньше Г. Сольмса,,.

,,Что касается до богатства и знатности, то относительно первого не опасается он никакого с его стороны перед собою преимущества; а относительно последнего за низкость для себя почитает с ним равняться. Свидетельствуется Милордом М. о порядочной своей жизни с тех самых пор, как начал иметь обо мне свои старания,,.

Я думаю, любезная моя приятельница, что письмо свое дал он подписать Милорду М. нарочно, чтобы показать в том его свидетельство.

Уговаривает меня,,,позволить ему с Милордом учинить посещение моему отцу и дядьям, дабы учинить свои предложения; и обещается повиноваться беспрекословно всему тому, что ему от меня не будет предписано для совершенного примирения,,.

,,Между тем не поставляет себе затруднением требовать от меня особливого разговора в саду моего отца, куда я могу взять с собою в свидетели кого мне будет угодно,,.

И в самом деле, любезной друг, если бы ты читала его письмо, то могла бы подумать, что я его много к тому ободряю и подаю повод; или что он уверен в том, что друзья мои принудят меня прибегнуть к помощи посторонней; ибо дерзает предлагать мне именем Милорда, убежище от всех тиранических гонений, чинимых мне в пользу Г. Сольмса.

Положим, что в том состоит обыкновенное правило его пола, чтобы отваживаться чинить дерзостные предложения, дабы тем замешать наше безрассудство, надеясь что то не будет поставлено им в вину, и почитая наше молчание за совершенное согласие.

В письме том находятся еще многие и другие особенности, о которых желаю, чтобы ты была известна. Однако ж пришлю его к тебе в другое время, потому что теперь не успела еще списать с него копии.

Не без прискорбия теперь взираю на то, что с одной стороны была введена, а с другой принуждена войти в предосудительную переписку, которая весьма много имеет видов любовной, и которую я однако ж в чувствиях сердца моего осуждаю.

Весьма легко видеть можно, что если я замедлю еще прервать оную, то плачевное мое положение день от дня будет умножать выгоды г. Ловеласа, и будет приводить меня в большее замешательство. Но ежели окончу ее не полагая в условие, что буду избавлена от Г. Сольмса;,,, как ты думаешь, любезная приятельница.

Теперь собрались все мои родственники и завтракают вместе у Г. Сольмса. Я в чрезвычайном беспокойстве; надобно покамест перо мое оставить.

Все вместе едут они в церковь. Анна уверяет меня, что они находятся в великом смятении, и думает, что наверно уже на чем нибудь решились.

Воскресенье в полдень.

Что может быть мучительнее неизвестности! я хочу сего вечера проситься в церковь; думаю, что мне в том откажут; но если не буду проситься, то скажут, что сама в том виновата.

Призвала я Хорею. Хорея пришла. Я послала ее к матери моей с просьбою съездить после обеда в церковь. Угадаешь ли, какой был ответ? Скажи ей, чтобы она со всеми своими просьбами посылала к своему брату.. И так я нахожусь в совершенной власти моего брата.

Однако ж решилась писать к нему для получения сей благосклонности; когда принесли ко мне уединенной мой обед, то я дала слугам письмо, в в котором просила чрез него моего отца, чтобы позволить мне ехать в церковь.

Ответ его был следующей; Скажи ей, что просьба ее рассмотрена будет завтра, и завтра же получит она ответ, можно ли ехать сего дня в церковь, или не можно.

Такое ругательство ничем иным переносить не можно, кроме одного терпения.

Однако ж поверь мне, что такой способ Клариссе твоей будет неудачен. Я полагаю, что все сие ни что иное еще есть, как только преддверие всего того, что я должна ожидать от моего брата, будучи предана в его власть и волю.

Подумавши несколько рассудила я, что лучшее средство состоит в том, чтобы возобновить мою просьбу. Писала к нему письмо, и получила от него ответ, с которых к тебе посылаю при сем копии:

,,Не знаю, государь мой, как понимать ваш ответ, если то только одна шутка, то надеюсь, что просьба моя будет исполнена. Вы знаете, что я будучи дома и здорова езжала в церковь всегда кроме последних двух воскресений, когда запрещено мне было туда ехать. Нынешнее мое состояние таково, что мне теперь нужнее всякого времени всенародные молитвы. Надеюсь, что в сем мне не учинено будет отказа. И так прошу сей милости для поддержания моей славы, дабы могла смотреть открытыми глазами на всех моих соседей; и чтобы они могли подумать что несчастная сестра ваша живет благополучно,,.

Кл. Гарлов.

,,Весьма глупо почитать за великую важность ехать в церковь, а между тем противиться всем своим сродникам в таком деле, которое для них не малой важности. Лучше всего советую вам, сестрица, молиться. Пусть домашние ваши молитвы возмогут переменить мысли упрямой и безрассудной девицы, которой еще не видано было примера. Признаюсь вам, что намерены возвратить вас на путь вашей должности. Почти все уже соседи знают то, что вы ее презираете. И так если увидите вы вашу честь и славу, то исполняйте предписание оных. От вас самих зависит утвердить то или разрушить,,.

Иамес Гарлов.

Видите теперь, любезная приятельница, каким образом брат мой опутывает меня своими сетьми. А я, подобно несчастной птичке запутываюсь в них от часу более.

ПИСЬМО XXIII.

Они уже предприняли уморить меня с начала. Бедную мою Анну отпустили из дома. Сие происходило следующим образом:

Я послала бедную сию девку принести мне завтрак. Вместо ее спустя около получаса вошла в мою горницу любимица моей сестры наглая Бетти Барнес.

Что прикажете, сударыня для вашего завтрака?

Сие показалось мне удивительно. Что я прикажу? Как? Бетти мне надобна Анна… Тогда не знала я сама, что говорила.

Не заботьтесь сударыня о ней, Анна уже больше в доме сем не будет.

Избавь меня от того небо! что с нею случилось? как? Что сделалось с Анною?

Вот сударыня что! батюшка ваш и матушка думают, что Анна довольно в доме наделала худого. Ей приказано выйти из дома, а я определена к вашим услугам.

Я начала проливать слезы. Нет мне нужды в твоих услугах; нет; не требую их нимало. Но где Анна? могу ли я ее видеть? я ей должна за полгода ее жалованье. Уже ли не позволят мне платить ей заслуженное ею? может быть запрещают мне ее ни когда не видеть, и намерены уморить меня от горести и печали.

Также точно приносят они жалобы и на вас. И так видно по всему, что нашла коса на камень.

Я называла ее грубою, дерзкою, нахальною; и спрашивала ее, не уже ли намерена она начать свои у меня услуги такими досадами. Между тем для удовольствия моего пошла она за бедною тою девкою, которая не меньше меня имела нетерпеливости видеться со мною. Надлежало при том свидании иметь свидетельницами Хорею и Бетти. Я благодарила Анну за ее услугу. Сердце, ее от горести разрывалось. Она свидетельствовала свою верность и привязанность, и говорила, что ни в чем невиновна. Я отвечала ей, что причиняющие ей ее несчастья нимало не сомневаются в ее честности, что стараются все свои нападки простирать только на одну меня, отлучкою ее мне намерены учинить обиду; а в прочем желаю сердечно, чтобы она нашла для себя лучшее место. Нет, сказала она простирая ко мне свои руки, никогда уже я столь доброй госпожи иметь не буду.

Я подарила ей несколько белья, кружев и прочих безделиц; вместо должных ей четырех гиней дала десять; и обещала, что как скоро буду свободна, то будет она в службе моей из первых. Бетти чрезвычайно тому завидовала, и изъявляла Хорее свое о том негодование.

Анна сказала мне при них, что сестра моя искала у ней ко мне и от меня писем, и обыскивала ее по всем карманам и под платьем.

Она дала мне отчет о моих фазанах. Я сказала ей, что сама буду иметь за ними смотрение, и буду ходить к ним в день раза по три. При прощении плакали мы все весьма неутешно. Бетти сказала Хорее, что победа бывает всегда на стороне искуснейших. Я притворилась, будто бы сих речей не слыхала. если сия тварь думает, что я похитила у ее госпожи сердце ее любовника, то может также думать и то, что грубости ее поставятся ей в отличное достоинство.

Таким образом принудили меня расстаться с верною моею Анною. если ты можешь доставить ей хорошее место, то постарайся из любви ко мне оказать ей для меня сие одолжение.

ПИСЬМО XXIV.

Понедельник в полдень.

Получила я письмо, которое при сем к тебе посылаю, также и список с моего ответа; более теперь писать к тебе времени не имею.

Клари.

Но нарочному приказанию твоего родителя и родительницы запрещается тебе являться их взору, и сходить в сад не иначе как с Бетти Барнес; разве будет на то особливое позволение.

Запрещается также тебе под опасением всего их гнева иметь с Ловеласом переписку, которую знаем мы все, что ты продолжала посредством хитрой твоей служанки, которую за сие самое и выгнали из дому.

Не переписывайся также от сего времени и с госпожою Гове, которая может тебе служить посредницею в сообщении с сим негодяем; одним словом, без особливого позволения не пиши ни к кому.

Не кажись на глаза ни одному из твоих дядей, не получив на то от них позволения. После твоего с матерью твоею поступка из особливого чувствия милосердия отец твой видеть тебя не хочет.

Не должна ты также сходить ни в один покой дома, где недавно все зависело от твоего управления, не получив особливого на то приказания.

Одним словом должна ты сидеть безвыходно в твоей горнице, и не иметь выхода никуда, о кроме того как только в сад, и то вместе с Бетти. Но и тогда не останавливаться ни где, и не обходить ни куда стороною, дабы такая упрямица не могла ни кому навести досады и неудовольствия.

Беспрестанные угрозы твоего Ловеласа и неслыханное твое упрямство будут тебе служить истолкователями производимых с тобою поступок. Вот какие плоды наилучшей из всех матерей за ее к тебе снисхождение! До какой степени простирается твое упорство, когда и такая мать не могла в тебе преодолеть оного? Она почитает себя к тому принужденною, и ты не должна больше надеяться снискать ее к себе милости, как только одним послушанием.

Что касается до меня, то я будучи в мыслях твоих разумеем весьма худо, утешаюсь тем, чтобы позволить тебе следовать собственным твоим склонностям; чтобы дом наш не возмущен был таким человеком, которого все должны убегать и страшиться.

если в письме моем найдешь ты для себя что нибудь строгое или жестокое, то от тебя самой зависит оное исправить; на то требуется не больше одного слова.

Бетти Барнес приказано тебе повиноваться во всем том, что будет сходствовать с должностью ее и твоею.

Иамес Гарлов.

Государь мой!

Ничего больше вам не могу сказать, кроме того, как только поздравить вас с совершенным исполнением всех ваших намерений; теперь можете вы делить со мною все что вам угодно, и я не могу ни мало защищаться, будучи больше мертвою, нежели живою. Между тем ожидаю от вас одной милости; она состоит в том, чтобы не употреблять против меня больших суровостей, и не навлекать жесточайших несчастий.

Кларисса Гарлов.

ПИСЬМО XXV.

По последнему моему письму известна уже ты, каким образом со мною поступают, и что приятельница твоя ничто иное как бедная затворница в неволе. Никто не уважает ни мало и не старается о моей чести и славе. Ты только одна на моей стороне остаешься? Возможно ли перенести такие суровости. Что касается до меня, то думаю, чрез такую жестокость намерены принудить меня согласиться на намерение моего брата. Вся моя надежда состоит в том, чтобы продолжить сие до приезда родственника моего Мордона, коего скоро сюда из Флоренции ожидают.

Из письма брата моего весьма ясно видеть можно, что мать моя не щадит меня ни мало. Однако ж с другой стороны дает мне знать, что предприятия брата моего некоторым образом ей неприятны; но обязалась дать верной отчет во всем том, что между мною и ею ни происходило. Что было делать ей из двух вещей предлагаемых ее выбору: оставить дочь, или раздражить мужа и всю фамилию?

Выгнанием бедной моей Анны думают они, что получили немалой выигрыш. Но покамест еще остается мне свобода быть в саду и в моем птичнике, то будут они обмануты. Спрашивала я Бетти, не приказано ли ей везде ходить и примечать за мною, когда я пойду в сад или кормить моих фазанов.

Боже мой! отвечала она; конечно вы изволите надо мною шутить. Между тем призналась мне, что ей приказано мне напомнить, чтоб я в сад никак в то время не выходила, когда отец мой или мать в нем находились. Узнавши все сие сошла я в сад, и ходила в нем больше часа без всякого препятствия, приметя в кабинете моего брата, что он был там вместе с моею сестрою. Нельзя статься, чтобы они меня не видали, потому что слышала несколько раз смех и хохот, коим они думали надо мною ругаться.

Вторник в вечеру.

После всего описанного тебе пред сим отважилась я послать чрез Хлорею письмо к моей матери, приказавши отдать оное в собственные ее руки без всяких свидетелей. При сем посылаю тебе с него копию. Ты увидишь, что я стараюсь уверить ее, что без Анны не имею я ни какого средства для моих переписок. Не думаю чтобы меня в чем упрекать было можно. Сия хитрость кажется для меня весьма простительна. Письмо мое было следующего содержания:

Дражайшая родительница!

,,Признавшись вам, что получила от Г. Ловеласа письма показывающие негодование и мстительные угрозы, и что отвечала на них единственно в тех мыслях, чтобы предупредить новые бедствия; и сообща вам копии с моих ответов, кои и вами не были опорочены, хотя по прочтении их и запретили вы мне продолжать с ним переписку, думаю что должность моя обязывает меня уведомить вас, что после того получила я от него еще одно письмо, которым требует он неотступно позволения учинить посещение или моему отцу, или нам, или обеим моим дядьям, вместе с Милордом М. На сие ожидаю вашего решения.

,,Не скрою от вас милостивая государыня, что если бы не повторено мне было то запрещение, и если бы другие причины не посудили отослать мою Анну, то поспешила бы я на то письмо моим ответом, дабы отвратить Г. Ловеласа от его намерения, опасаясь какого нибудь могущего из того произойти бедственного приключения, с коем и одна мысль меня устрашает,,.

,,Не могу удержать себя от того, чтобы не изобразить вам всей моей горести, видя что вся тягость мщения упадает на меня, хотя и старалась я отвратить всякое зло сколько можно, и не подавала к тому ни малейшего случая. Ибо как можно полагать, чтобы я управляла склонностями которого нибудь из обеих соперников? Правда, что над одним имела я несколько власти не подавши ему ни малейшей причины иметь относительно меня какую нибудь надежду, но что касается до другого, то признаюсь, что не мог он ни чем ласкаться.

,,Весьма для меня прискорбно и несносно то, что всем сим должна я обвинять моего брата; по тому что моя слава и вольность приносятся на жертву его злости и честолюбию. Имея столь справедливые причины к сетованиям, не ужели не имею свободы и говорить?

,,Поскольку, милостивая государыня признание мое добровольно и непринужденно, то не надеюсь, чтобы было от меня потребовано показать то письмо. Кажется мне, что благоразумие и честь учинит то запрещает; ибо писано оно несколько язвительно и колко. Г. Ловелас, узнав с какою обходятся со мною суровостью, принимает все то на свой счет, и почитает себя в том виновным.

,,Когда не буду я ему на то письмо отвечать, то приведу его тем в отчаяние, и подам ему повод почитать весь гнев свой и негодование справедливым. если же ответом моим удастся мне вселить в него терпение, то рассудите милостивая государыня, сколько он мне тем будет обязан. Не просила бы я вас о том ни мало, если бы была предупреждена в его пользу, сколько то обо мне заключают. Но вы можете заметить гораздо лучше, сколько я удалена от всякого предубеждения. Прошу вас, милостивая государыня, разобрать, что отказ мой от всякого супружества будет самым лучшим и удобнейшим предлогом отказа и для его. если отказать ему не давши знать, что я не буду ни когда принадлежать Г. Сольмсу, то будет он из того выводить различные бедственные следствия в пользу своего соперника.

,,если же все сии представления не могут вас убедить ни мало, то остается только учинить опыт положениям моего брата, и я буду сносить участь мою терпеливо, прося небо ниспослать мне на то довольную силу. И так представляя все вашему благоразумию ожидаю с нетерпеливостью вашего повеления пребывая навсегда несчастною, покорною и послушною вашею дочерью.

Кларисса Гарлов.

Среда по утру.

Сию минуту принесли мне от матери моей ответ. Она приказывает мне бросить его по прочтении к огонь; но как и в твоих руках почитаю я его в месте безопасном, то при сем тебе его и препровождаю.

Кларисса!

,,Не говори, чтобы все мщение и обида на тебя упадали. Я как в том так и в другом гораздо больше тебя участвую хотя ни в чем нимало невиновна. Когда упрямство твое может ровняться чьему нибудь пристрастию, то не вини также и твоего брата. Мы имели причину подозревать, что Анна, способствует твоим перепискам. Теперь ее у нас нет в доме, и ты по видимому не имеешь уже случая писать к Г. Гове, и получать от нее письма, то беспокойства наши тем несколько уменьшились. Я не имела от Анны никакого неудовольствия. Прощаясь с нею сказала я, что если где она будет служить, будут в том доме молодые девицы, то остерегалась бы она иметь участие в потаенных и подозрительных их переписках; а между тем дала ей скрытно две гинеи, и весьма была рада, услышав, что ты,была в таком случае гораздо меня щедрее.

,,Не знаю что тебе сказать, об ответе твоем наглому сему и дерзкому человеку. Что ты думаешь, показавши ему такую его власть над нашею фамилиею? Что касается до меня, то я не объявляла ни кому, что известна о вашей переписке. Прежде сего в тебе одной полагала я все мое утешение; ты спомоществовала мне переносить все грубости твоего отца. Но теперь… Но вижу, что ничто тебя поколебать не может; и так больше о сем говорить тебе не буду. Теперь ты находишься не под моим смотрением, но твоего отца. Он ни как не позволит предписывать себе законы, и никакими просьбами убежден быть не может.

,,Желала бы видеть и сие письмо, так как видела и прочие. Честь и благоразумие, говоришь ты, запрещают тебе его мне показать… Ах! Кларисса! и так ты получаешь такие письма, которые честь и благоразумие не позволяют тебе показать твоей матери. Но я не хочу его и видеть, когда ты мне сообщить его не хочешь. Я тайны твоей выведовать не хочу; не желаю также знать и того, что у тебя есть переписка, что ж касается до ответа, то следуй в том собственному твоему рассудку. Но по-крайней мере дай ему знать, что пишешь к нему в последней раз. Ответа я твоего не хочу видеть. Запечатай его; отдай Хорее; а Хорея… – однако ж не думай, что я тебе писать позволяю…

,,Мы не хотим иметь с ним ни каких сношений, да и тебе того никак не советуем и не позволяем. Отец твой и дядья увидя его у наших ворот никак уже себя преодолеть не возмогут. По чему надеешься ты, что он будет тебе обязан, когда не будешь принадлежать Г. Сольмсу? Такое отрицание не может ли служить к питанию его надеждою; а покамест она продолжится, то мы от нападков его не будем освобождены. Все то чем можно упрекать твоего брата, есть зло не преодолимое. И может ли позволить должность, чтоб сестра имела такую переписку, от которой подвергается опасности жизнь ее брата. Его не могут терпеть ни твой отец, ни дядья, и ни кто. Нет до того нужды, из какого бы источника то ни происходило.

,,Что ж касается до прочего, то упорство твое отняло всю власть и способ что ни будь предпринимать в твою пользу. Отец твой берет все на себя; по чему и должна ты с тем относиться не ко мне, а к нему. Мне ни чего теперь больше не остается, как быть смотрительницею. Желала бы сохранить при том все мое равнодушие. Когда имела я несколько власти, то ты не позволяла мне употреблять оную так, как я желала. Тетка твоя не может также делать ни чего без сведения твоего отца. Приготовляйся к жестоким искушениям. если остается для тебя надежда каких нибудь благосклонностей, то сие состоит в посредстве твоих дядей; но и тех полагаю я в одинаковых мыслях с прочими; ибо они не имевши никогда у себя детей думают, что относительно супружества девица должна всегда следовать воле и выбору своих родителей.

,,Старайся, чтобы сие письмо у тебя ни кто не видал, сожги его. В нем изображается больше нежели должно материнская горячность к такой дочери, которой упрямство ни чем оправдано быть не может.

,,Не пиши ко мне больше ничего. Я для тебя ничего сделать не в состоянии; но ты сама для себя все сделать можешь…

Теперь, любезная приятельница! возвратимся к моему повествованию. После сего письма, ты можешь себе вообразить, что не могла я ласкать себя ни каким покушением к моему отцу; однако ж думала, что непременно должно отписать и к нему; и вот что я к нему писала:

,,Не имею в себе ни мало такой дерзновенности, чтобы могла в чем нибудь противоречить моего родителя; но прошу только его ко мне милости и снисхождения в таком случае, от которого зависит все блаженство настоящей моей жизни, а может быть и будущей. Прошу его не поставить дочери своей в преступление то отвращение, которого она преодолеть не в силах. Заклинаю его не допускать его до того, чтобы я была пожертвована отдаленным предприятиям видам и надеждам. Оплакиваю то несчастье, что изгнана из его присутствия, и заключена затворницею в моей горнице. Во всем прочем обещаюсь повиноваться слепо во всех его требованиях и приказаниях. Соглашаюсь не вступать ни в какое дружество. Прошу только той милости, чтобы позволено мне было явиться перед него и перед мою родительницу, и их учинить судьями моих поступок и поведения. Сия милость тем для меня более драгоценна, что я вижу по всему, что мне ставят ухищренные сети. Оканчиваю сие в той надежде, что внушение брата моего не могут истребить горячность и милость отца к несчастной дочери.

Надлежит непременно сообщить тебе нежной его ответ, которой был прислан ко мне чрез Бетти Бернес открытым, хотя она и клялась, что его не читала.

,,Развратная дочь! пишу к тебе со всем тем прискорбием и негодованием, какого заслуживает твое непослушание. Просить прощения в твоей вине, с намерением пребывать всегда в оной, есть смелость несносная и беспримерная. Та ли та власть, которую ты презираешь? оскорбительные твои мысли против твоего брата заслуживают весь мой гнев и мщение. Вижу сколь мало ты уважаешь ближайшее твое родство, и весьма ясно проникаю тому причину. Поступки твои против снисходительной и нежной матери… Но лишаюсь всего терпения. Продолжай, возмутительная и неистовая дочь! продолжай жить у меня за глазами до тех пор, покамест будешь повиноваться моей воле. Неблагодарная! письмо твое ничто иное есть, как упрек за бывшее мое к тебе снисхождение. Не пиши ко мне больше ни чего; познай лучше, что ты делаешь и узнай то, сколько должен быть отец твой раздражен тобою,,.

Ужасное сие письмо было сопровождено не большою от матери моей запискою, которая также была открыта и без всякой надписи. Конечно убедили ее к тому и принудили против ее воли мои злодеи.

Писанное в той записки было почти самое то же, что и в письме моего отца, по чему и не хочу обременять тебя повторением; при оканчивании приписывает она похвалы моему брату и запрещает мне говорить о нем так вольно и оскорбительно.

ПИСЬМО XXVI.

Господина Ловеласа молчание мое никак не устрашает, получила я от него еще и другое письмо, хотя на первое и не отвечала.

Не знаю каким образом сей человек известен о всем том, что ни делается в нашем доме. Мое заключение, выгнание Анны, гнев моего отца, моего брата и моих дядьев, и многие другие обстоятельства, о которых мне и самой не известно, знает он подробно; не могу придумать каким способом он до того достигает; но позволенным и непредосудительным образом кажется ни как до того достигнуть не можно.

Беспокойство его видно чрезвычайно. Он изъясняется мне в своей страсти и в неудовольствии на родственников моих самыми чувствительнейшими выражениями; убеждает дать ему мое слово, что я Г. Сольмсу никогда принадлежать не буду. Я с моей стороны думаю, что сию его просьбу могу исполнить без всякого для меня предосуждения.

Просит он меня,,,Не думать никак, чтобы он искал своей пользы со вредом другого, потому старается получить мое сердце чрез мое; равным образом не желает склонить меня на свои мысли страхом. Но притом объявляет также, что поступки с ним моих родственников для его несносны, что все его друзья, не выключая Милорда М… и двух его теток упрекают его беспрестанно бесчувственностью, и если не может ласкаться ни какою с моей стороны надеждою, то не может никак отвечать до каких может дойти крайностей.

На конец прибавляет.,,Что все его родственники, а особливо женщины советуют ему прибегнуть к законам; но каким средством честной человек может отвечать таким путем на словесные ругательства тех людей, которые имеют право носить шпагу?

Вот любезная приятельница! по какой причине мать моя опасается какого нибудь нового несчастья, и советовала мне послать ответ мой чрез Хорею.

Описывает он мне пространно, каких обо мне добрых мыслей женщины его фамилии. Я из них ни кому не знакома, кроме девицы Патти Монтегю, которую один раз видела у госпожи Кнолли. Весьма думаю естественно снискивать себе новых друзей, когда видят уменьшение дружбы в старых. Но я лучше хочу казаться любезною перед глазами моих родственников и перед тобою, нежели перед глазами целого света. Между тем четыре те женщины в его фамилии имеют столь великую славу, что всякому весьма лестно пользоваться их знакомством, Не можно ли сыскать какого способа посредством госпожи Мортескю или Г. Гикмана, которой знаком Милорду М, осведомиться потаенным образом, какого они мнения относительно нынешних обстоятельств. С моей же стороны я никак не желаю того, чтобы племянник их оставался твердым при своих мыслях не смотря на все чинимые ему противности и презрения.

До сего времени занимаюсь я только одним любопытством; но думаю что пред оного во мне не будет не смотря на мнимое трепетание сердца, которым ты меня подозреваешь. Так, любезной друг; если бы менее можно было чинить ему упреков.

Я отвечала на его письма. если будет он понимать все слова, то не будет мне нужды любопытствовать узнать, что думают обо мне его родственники. Ответ мой был следующей.

,,Изъявила я ему мое удовольствие о том, что известно ему все то, что здесь происходит. Уверяла его, что если Г. Ловеласа не будет и на свете, то и тогда я Г. Сольмсу принадлежать не буду. Говорила ему, что подозревая моих родственников показывает он свое ко мне не уважение; и если узнаю я, что он вздумает учинить посещение кому нибудь из моих родственников без их согласия, то твердое положу намерение не видеть его во всю мою жизнь.,,

Уведомила его, что позволили мне послать мое письмо, только с тем условием, чтобы оно было последнее. А между тем еще прежде знакомства с нашим домом Г. Сольмса, слышал он неоднократно, что я имею к супружеству великое отвращение; что Г. Виерлей и другие сватающиеся на мне женихи могут то засвидетельствовать собою, что еще с самого начала пребывала я в таком намерении непоколебимою. На конец объявила ему, что более одного письма от него принято не будет, и просила чтобы он взял терпение до лучших обстоятельств.

Сие написала я единственно для того, чтобы не ввергнуть его совсем в отчаяние.

Обещала я тебе доставить все его письма, и мои на них ответы. Повторяю мое обещание; и сия самая причина не позволяет мне писать к тебе гораздо пространнее. Но не могу довольно тебе изъяснить, сколько почитаю необходимым отвечать на письмо такого человека, коего ни когда не имела намерения ободрять в его требованиях, и которому могу во многом противоречить; а особливо относительно тех писем, кои наполнены жарчайшей страстью, сопровождаемою некоторым видом надежды. Ибо любезная приятельница, ты не видала еще человека смелее и отважнее в своих предприятиях. Часто благодарит он меня нежнейшими словами за многие благосклонности, о коих я никак и не помышляла; так что иногда нахожу себя принужденною толковать то в худую для меня сторону.

Одним словом, любезная приятельница; он подобен необузданному коню, которой приводит в ослабление руку своего всадника; когда ты увидишь его письмо, то не должно думать, чтобы ты могла о них судить не прочтя моих ответов. если не сохранить сей предосторожности, то часто будешь иметь случай упрекать приятельницу твою в слаболюбии и трепетании сердца. Между тем он иногда жалуется на мою к себе суровость и на ненависть моих друзей.

Что бы сказала ты о таком человеке, которой попеременно то жалуется на мою холодность, то восхищается мнимыми моими благосклонностями? если бы цель таковых поступков стремилась довести меня до чувствования его жалоб, и если бы сие противоречие не было действием его легкомыслия и ветренности, то почитала бы я его важнейшим и хитрейшим из всех смертных и если бы в них была уверена совершенно, то ненавидела бы его еще более, нежели ненавижу Сольмса.

Но теперь на сей день довольно говорить о сем неизъясняемом человеке.

ПИСЬМО XXVII.

Четверг в вечеру 9 Марта.

Не могу думать без нетерпеливости о тех людях, с которыми осуждена ты жить вместе; не знаю какие подать тебе советы. Уверена ли ты в том, что не заслуживаешь никакого наказания за то, что к великому твоему несчастью воспрепятствовала исполнить завещание твоего деда? Завещания, любезная приятельница! суть вещи священные. Ты видишь, что все имеют о том такие же мысли, будучи тронуты весьма чувствительно оказанною тебе при том жестокостью.

Прощаю тебе все твои благородные рассуждения, которые принудили тебя тогда решиться; но как столь великодушной пример детского почтения заплачен столь дерзко, то для чего не можешь ты воспользоваться твоими правами?

Дед твой знал очень твердо пороки своей фамилии. Известно ему также было благородство твоих склонностей. Может быть сам он в жизни своей делал добра очень мало; и для сего самого оставил тебе то, чем бы загладить свою ошибку. На твоем месте взяла бы я то непременно, что он тебе оставил. Клянусь тебе, что никак бы того не упустила.

Ты скажешь мне, что не можешь того учинить покамест еще вместе с ними. Сего еще должно посмотреть. Не уже ли ты думаешь, что они могут поступать с тобою еще хуже, нежели теперь поступают? и не употребляют ли они во зло твое великодушие, делая тебе многие наглости и обиды? Дядя твой Гарлов есть один из исполнителей завещания, а другой родственник твой Морден. Поговори о правах твоих с твоим дядею, и пиши о них к твоему родственнику. Клянусь тебе, что гонители твои переменят свои с тобою поступки.

Дерзостной твой брат какие тебе делает обиды? если бы я была его сестрою, то научила бы его скоро, каким образом поступать со мною. Осталась бы жить в доме принадлежащем мне, и соделывала бы счастие всех живущих со мною; родственников моих видела бы только тогда, когда они того достойны. Но когда бы брат мой и сестра вздумали передо мною поднимать нос, то дала бы им знать, что я их сестра а не служанка. А если бы и сего было не довольно, то показавши им двери сказала бы, что общество их для меня в тягость.

Однако ж между тем признаться должно, что сей милой братец и любезная сестрица, рассуждая о вещах по небольшому своему разуму, имеют некоторую причину поступать с тобою так худо; оставив в сторону с одной стороны презренную любовь, а с другой корыстолюбие, не обидно ли видеть себя унижаемыми младшею сестрою? Такое блистающее солнце между столь слабыми светильниками! Каким образом то им снести возможно? они должны тебя почитать за чудо. А чудеса обыкновенно привлекают к себе только одно наше удивление, но до любви не касаются ни мало. Расстояние между тобою и ими неизмеримо. Свет твой глаза их ослепляет; заслуги твои и достоинства совсем их уничтожают. И так неудивительно ни мало, что они всячески стараются тебя унизить, или по крайней мере сравнять с собою.

Что ж касается до несносного Сольмса, то отвращению твоему к нему не удивляюсь ни мало. Оно мне кажется справедливым. Однако ж кто может противиться собственным своим дарованиям? Я сказала уже, что люблю описывать гнусные употребления. Могу ли удержать от того мое перо? По чему не могу удержаться что бы тебе не сделать не большего описания.

Два раза удалось мне быть с ним в одном обществе, и один раз находился тут также и твой Ловелас. О разности между ими думаю что говорить тебе будет излишно.

Ловелас веселил всю компанию, и рассказами своими принуждал всех смеяться. Сие происходило еще прежде нежели начали тебе предлагать в женихи Сольмса. Сольмс смеялся также вместе с прочими, но своим особливым образом. Каждая его улыбка была ни что иное, как ужасное и отвратительное кривлянье сумасшедшего человека.

Я старалась рассматривать его прилежно, что делаю всегда с сими господами нового покроя, дабы повеселиться их глупостью. Правду сказать, он показался совершенно несносным; но вид его и движения были для меня столь забавны, что я не могла удержаться от смеха.

У такого мужа не будет ли и сама любовь ужасною? Что касается до меня, то если бы я была его женою, то утешалась бы только его отсутствием, или тогда когда бы случилось с ним браниться. Вздорная и бранчивая женщина найдет всегда случай удовольствовать над ним свое ворчанье; но женщина имеющая нежной вкус ни как с ним ужиться не может.

Но довольно уже говорила я о его виде. Впрочем считается он весьма низким и уклончивым, надеясь чрез то у всех выиграть; а при том бывает перед всеми нагл и дерзок. Не истинное ли сие свойство души подлой и бесчестной? Уверяют, что он весьма зол, мстителен и памятозлобен; сказывают также что он во всей своей фамилии самой худшей.

Горничная моя девушка имеет у себя между его служителями родню, и сказывает, что он ненавидим всеми своими откупщиками и управителями; и нет ни одного человека, которой бы сказал об нем что нибудь в его пользу. Он всех подозревает, ни кому ни в чем не верит, и для того переменяет служителей своих весьма часто. Карманы его всегда наполнены ключами, которых он никому не вверяет, и ходит за всякою мелочью сам. Гостей у него не бывает никогда, и он до них ни мало не охотник.

Вот кого избрали быть супругом, то есть обладателем и повелителем Клариссы Гарлов!

Но может быть он не столь презрителен как его описывают. Весьма редко изображают справедливо свойства самые хорошие или самые худые. Одни следуют в том своей склонности, а другие ненависти. Но дядя твой Антонин, говорил моей матери, которая опорочивала в нем его скупость, что льстят обязать его сими узами в твою пользу. Веревочные узы гораздо бы для него были пристойнее, нежели супружественные. Но не видно ли ясно, что и самые его покровители полагают в нем подлую душу, когда почитают за нужное связать его договорными пунктами? Но полно уже говорить о сем несносном человеке; ты не должна ему принадлежать ни мало.

Мать моя вошла теперь ко мне в горницу и хотела видеть, что я к тебе писала. Я показала ей описание о твоем Сольмсе.

Она согласилась,,,что сей человек не может никак возбудить нежных к себе чувствований. Но для мужа нет ни малой надежды в наружном виде,,. По том бранила меня за то, что я утверждаю твое против отца твоего упорство. После того делала мне наставление о предпочтительности человека могущего исполнять все хозяйственные должности пред всеми развратниками и мотами. Но к чему господа родители опорочивая немилых им людей подают сами повод их защищать? Ловелас никак не мот и не расточитель.

Мать моя приказала мне переписать по крайней мере хотя сию страницу. Но матушка!^ ты думаю мне простишь небольшое сие непослушание. Правда, любезная приятельница! что ни за что в свете не согласилась бы я лишиться такого в себе свойства. Я не писала ничего для меня приятного, которое бы и тебе не было приятно. Причина тому самая простая; то есть, что мы с тобою имеем одну душу; с тою только разностью, что ты мне кажешься иногда с лишком суровою, а я тебя гораздо веселее.

Я думаю что сия самая различность нравов и принуждает сердца наши любить друг друга в таком совершенстве. Однако ж между тем за нужное почитаю уведомить тебя о том, что не могла я никак удержаться от того, чтобы не удовольствовать любопытство моей матери, и не показывать ей иногда некоторые строки твоих писем.

Теперь больше к тебе писать не позволяет мне ни время ни случай; однако ж примусь опять скоро за перо, чтобы рассказать тебе, что между мною и матерью моею происходило. Сие тем кажется важнее, что она все свои рассуждения обращает вдруг на свою дочь, на любимца своего Гикмана, и на твоего Ловеласа.

,,Нельзя не согласиться в том, говорила она мне, что в поступках девицы Гарлов есть нечто весьма жестокое, и чрезвычайно сожалительно то, что дочь бывшая образцом повиновения, противится в таком нежном случае воле своих родителей. Но дабы отдать обеим сторонам справедливость, если не можно удержаться от сожаления к девице Гарлов признавая предлагаемого ей человека ее недостойным, то не правда ли то, что сей человек весьма предпочтительнее распутного человека, дравшегося на поединке с ее братом,,.

Так, отвечала я сама в себе, они должны научиться собственным своим опытом, что имеют в том такие предуверения, в каких обвиняют дочь свою относительно другого; а дядя Антонин предубеждение сие подкрепляет, внушая матери моей таковые мысли. Бедняк! ему ли рассуждать о должностях детей относительно родителей, не зная того, чем обязаны дети и родители? Но мать твоя испортила сама трех братьев чрезвычайным своим баловством и снисхождением.

,,Ты видишь, продолжала мать моя, что я с тобою совсем иначе поступаю. Я предлагала тебе человека гораздо тишайшего и учтивейшего, также и гораздо разумнейшего,,.

Такое матери моей рассуждения я нимало не одобряю. О честном Гикмане, для своей дочери судит так она так, как судила назад тому лет двадцать о себе самой. Гикман для меня кажется уже гораздо поустарелого покроя.

,,Он из хорошей фамилии, продолжала моя мать, имеет довольно богатства, и может его еще и более умножить. Прошу тебя подавать ему несколько надежды, и не вводить его в отчаяние своим отказом,,.

Так, точно оказывать ему столько благосклонностей, чтобы он мог обходиться со мною за просто. Но по моему мнению такого рода людей надлежит удерживать от себя гораздо в далеком расстоянии.

,,Однако ж вижу я очень ясно, что много мне будет стоить труда преклонить тебя на мои мысли. Чтобы ты сказала, если бы с тобою было поступлено так, как поступают отец и мать с девицею Гарлов,,.

,,Что бы я сказала! матушка! ответ на сие весьма легок и незатруднителен; я не скажу ни чего. Не думаете ли вы, что бы такой девицы мог быть сносным,,?

,,По тише, дочка, по тише. Ты слышала еще не все: и судя по читанным тобою ее письмом кажется в них нечто могущее быть опорочено. Родственники ее должны знать больше всех, что для нее потребно. Кларисса Гарлов со всею своею красотою непременно или сделала, или сказала что нибудь такое, что принуждает их поступать с нею так худо; ибо ты знаешь, сколько они ее прежде того любили,,…

,,Но есть ли то правда, что она совершенно беспорочна; то, матушка! по вашему же положению сколько они перед нею виновны,,?

После того начала она вычитать неисчислимое имение г. Сольмса, и его бережливость,,.

,,Не известно ли, какие странные бывают действия предубеждений в любовных случаях, а особливо в сердцах молодых людей?

Не могу понять, любезная приятельница, для чего людям упрекают всегда любовью. Любопытство ведет за собою другие любопытства. Вот все, что я о сем рассуждаю.

Она приписывала великие похвалы, как собственно самому Ловеласу, так и природным и приобретенным его свойствам. По том сказала, что дочь должна на то смотреть глазами своей матери, а не своими. Но не могла отвечать ничего на продолжение твое не вступать ни в какое супружество и учинить с ним разрыв совершенной.

Безответное повиновение было всегдашним и непрестанным в речах матери моей повторением; а сие относилось, как к тебе, так при таком случае также и ко мне.

Признаюсь беспрекословно, что повиновение к родственникам есть одна из первых наших должностей; но благодаря Бога не имею случая быть в таковых искушениях. Весьма легко всякому исполнять свою должность, ежели он никакого не имеет сшибиться с настоящей дороги. Однако ж можно сказать, что мало бывает таких людей, которые бы имея полную свободу свергнуть с себя иго, могли иметь подобное твоему терпение.

Опасаясь тебя огорчить не упомяну теперь ничего такого, что представляется в разум мой относительно поведения твоего отца, твоих дядей, и всех твоих родственников.

Но я начинаю уже иметь о прозорливости моей великое мнение, относительно того, что ни к кому из фамилии твоей не чувствовала в себе такой дружбы, какую к тебе имею. Все твои родственники для меня несносны. Мы к друзьям своим обязаны должностью быть чистосердечными. Таким образом может Анна Гове извиняться пред Кларисою Гарлов.

Сего ожидаем из Лондона Г. Гикмана. Я просила его, чтобы он там осведомился обстоятельнее об образе жизни Ловеласа. если он просьбы моей не исполнит, то не может иметь ни какой надежды быть довольным моим обхождением. Однако ж совсем тем не ожидай весьма выгодных для тебя рассказов. Ловелас есть творение пронырливое, и наполненное великим на выдумки искусством.

Правду сказать, мы должны всех их награждать презрением. Для чего не оставят они наших родителей в покое, вместо того что мучат их беспрестанно своими стараниями и докуками.

Г. Гикман постарается разведать относительно Милорда М*** то, о чем ты меня просила. Я могу сказать, тебе на перед, что будет отвечать на сие Милорд со всеми своими, когда их о сем спрашивать будут. Кто бы не поставил себе за честь быть в союзе с девицею Гарлов? Госпожа Фортескью сказывала мне, что они о тебе говорят всегда с удивлением.

Сказали нам, будто бы госпожа Нортон, и тетка твоя Гервей держат сторону слепого повиновения а если она так думает, то я ненавижу ее как изверга. Может быть подумаешь ты, что я стараюсь уменьшить в тебе твое к ней уважение. Ты в том и не обманываешься. Признаюсь по справедливости, что не могу ее любить столько, сколько бы любила тогда, если бы была уверена, что ты меня любишь больше ее.

Мать моя объявила тебе что ты должна подвернуть себя весьма строгим опытам, и находиться под управлением твоего отца; а она помочь тебе не в состоянии; ты же всей помощи должна ожидать от твоих дядьев. Я думаю, что ты будешь писать к сим двум правителям твоей судьбины, когда тебе запрещают их видеть. Невозможно ли то, чтобы какая нибудь жена, или сестра, или мать, не имела на фамилию свою какого ни есть внушения? Кто захочет вступать в супружество, когда может пребыть весь свой век без брака? Я начинаю сердиться и разгорячаться. Возврати себе твои права, более сего не могу теперь тебе сказать ни чего, дабы тем не оскорбить тех, кто помочь тебе не в состоянии.

Анна Гове.