Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

ПИСЬМО СХХIV.

В Четверток 20 Апреля.

Посланный Г. Ловеласа уже возвратился с ответом от приятеля его Г. Долемана, которой по-видимому весьма старательно осведомлялся, и во всем отдает ему исправный отчет. Г. Ловелас дал мне письмо, прочитавши его наперед; и как ему не безызвестно, что я тебя обо всем уведомляю; я просила его позволить мне сообщить тебе подлинник. Ты мне отошлешь его при первом случае, и увидишь, что его Лондонские приятели щитают нас уже обвенчанными.

Во Вторник в вечеру 18 Апреля.

Любезный приятель!

С великою радостью слышу, что мы скоро вас опять увидим в городе по столь долгом отсудствии. Ваше возвращение еще приятнее будет нашим приятельницам, если то правда, как слышно, что вы уже сочетались браком с тою прекрасною девицею, о которой вы всегда говорили с великою похвалою. если то так, Госпожа Долеман и сестра моя принимают великое участие в вашем удовольствии; или в вашем ожидании, когда еще того не случилось. Я с некоторого времени нахожусь в городе, для облегчения себя от прежних моих болезней, и теперь пользуюсь лечением. Однако ж это не воспрепятствовало мне сделать нужные разыскания. Вот следствие моих стараний.

Вы можете иметь первый этаж очень хорошо убранный у одного купца в улице Белфорд, со всеми угодными вам выгодами для домашних, по месячно, и по третям.

Госпожа Долеман видела много квартир на улице Норфолк, и еще на улице Сесиль; но хотя вид Темзы и холмов Сюррей придает сим двум улицам много приятности; однако я думаю, что они с лишком блиско лежат от города.

Имеющие собственные домы в улице Норфолк не иначе хотят отдатьв наймы, как половину дома. Вам ненадобно так много; и мне кажется, что вы не будете жить в наемных комнатах по объявлении вашей свадьбы.

В улице Сесиль покои очень чисты и выгодны. Хозяйка, вдова весьма честная; но она отдает в наймы на весь год.

Может быть вам бы понравилось в улице Дувр, у вдовы одного гвардейского Офицера, которой не за долго перед смертью купивши себе место, и употребив на то большую часть своего имения, оставил свою жену в крайности жить доходом, получивемым с дома. Эта причина может произвести затруднения; но меня уверяют, что она не иных постояльцов к себе принимает, как известных именем и нравами. Она взяла на откуп два изрядных дома разделенных друг от друга проходом, который служит им общим двором. Внутренний дом самый лучший и пристойнее убран; но вам можно будет занять прекрасную комнату в переднем доме, если хотите иметь вид на улицу. Позади внутреннего дома маленькой сад, где старая хозяйка удовольствовала свое воображение великим множеством личных изображений и вазов для украшения его.

Как мне показалось, что ета квартира вам понравится, то я осведомился о всем подробно. Наемные покои находятся в внутреннем доме. Они состоят из столовой, двух гостиных, двух или трех спален с кладовыми для платья, и прекрасного кабинета, которой лицом к саду; все убрано весьма хорошо. Знатной духовной человек, с своею женою, и с дочерью невестою уже были последние постояльцы. Сей духовной не давно уехал в Ирландию для занятия весьма выгодного места. Вдова мне сказала, что он прежде нанял квартеру на три месяца: но потом ему столько понравилась, что он жил два года, и оставил ее с сожалением. Она хвалится таким же образом всеми своими постояльцами; что они в четверо долее у нее проживают время, нежели располагаются.

Я имел некоторые сведения о муже ее, который слыл честным человеком; но в первый раз видел его вдову. Я нахожу вид ее немного мужественным, и что то сурового в еявзгляде; но заметя ее обхождение и внимательность к двум прекрасным девицам, племянницам ее мужа, которые весьма ею довольны, я ни чему другому приписываю ее дородность, как веселому ее нраву; ибо редко случается, чтоб сварливые люди были жирны. Она в почтении в своем квартале, и я узнал, что у нее бывает очень хорошее общество.

если это описание, или других квартер, не понравится госпоже Ловевелас, она будет вольна пробыть малое время и выбрать другую по своему вкусу. Вдова соглашается давать в наймы помесячно, и столько комнат, сколько вам будет угодно. Она не заботится о договорах, говорила мне, а желает только знать, что будет угодно Госпоже вашей сожительнице, и какое будет поведение ее слуг или ваших; ибо оным ей доказывает, что слуги обыкновенно более делают затруднений, нежели Господа.

Госпожа Ловелас по произволению может кушать за хозяйским столом, или в своей комнате.

Как мы щитаем вас женатыми, и может быть по каким нибудь домашним ссорам в необходимости скрывать ваше соединение; то я рассудил за блого от части уведомить о том вдову, однако ни в чем ее не уверяя; и спросил, что может ли она в таком случае, поместить также вас, и людей ваших. Она мне отвечала, что может сделать это удобно, и что того желает; для того у что обстоятельства одной женщины в то время, когда свидетельства не столько достоверны, как в сем случае, были для ее дома всегда исключительны.

если вам не понравится ни одна из тех квартер, то я не сомневаюсь, чтоб нельзя было найти лучших, а особливо у новых площадей. Госпожа Долеман, ее сестра и я, предлагаем вам в нашем доме при Уксбридже всевозможные выгоды, которые будут от нас зависеть, для вашей супруги, и для вас самих, пока вы совсем не учредитесь; если то правда, что вы пользуетесь уже счастьем, которое мы вам желаем.

Я не должен пропустить, что комнаты купца в улице Сесиль и вдовы в улице Дувр, могут быть в готовности по уведомлению на кануне.

Не сомневайтесь, любезный приятель, о преданности и усердии, с которыми пребуду и прочая.

Ф. Долеман.

Ты можешь легко судить, моя любезная, на которую квартеру я решилась по прочтении письма. Но хотевши испытать Г. Ловеласа в такой вещи, которая требует великих предосторожностей, я с начала притворилась, будто предпочитаю комнаты въулице Норфолк, по той самой причине, которая заставила его приятеля думать, что они будут не по моему вкусу, то есть потому, что они с лишком близко стоят от города. Мне кажется, сказала. я, что нечего опасаться близь столь благоучрежденного города, каков Лондон; и я не знаю, не лучше ли мне будет жить в средине города, нежели в предместиях, о которых говорят не выгодно. Потом я оказывал охоту к квартире в улице Сесиль, потом к той, что у купца. Но он ни одной не предпочитал; а как я спросила его мнение о той, что в улице Дувр; то он мне отвечал, что находит ее пристойнее других и более на мой вкус; но смея надеяться, что мое пребывание там не будет продолжительно, он не знает, которую выбрать.

Наконец я решилась занять квартиру у вдовы; и в туж минуту он сообщил выбор мой Г. Долеману, с благодарностью от меня за его приветливыя предложения.

Я велела нанять столовую, спальню, кабинет, (которой мне будет весьма нужен, если останусь на некоторое время у вдовы,) и прихожую для людей. Наше намерение ехать в субботу. Болезнь бедной Анны очень меня растроивает; но по словам Г. Ловеласа, я могу договориться с вдовою о горничной девке, пока АННЕ будет легче, или я сыщу на мой вкус другую; а ты знаешь, что мне множество слуг не надобно.

Г. Ловелас, по собственному своему побуждению, дал мне пять гвиней для бедной Анны. Я тебе их посылаю под сей обверткою; потрудись ей доставить, и уведомить от чьей руки они. Он меня весьма одолжил этим малым знаком своего внимания. Действительно, я лучшего о нем мнения с тех пор, как он предложил мне возвратить эту девку.

Я еще видела другой знак его попечения. Он пришол мне сказать, что по некоторых размышлениях, щитает неблагопристойным, чтоб я ехала без служанки, хотя б это было для одного вида в глазах вдовы и ее двух племянниц, которые, по словам Г. Долемана, в весьма хорошем положении; а особливо в то время, когда он должен скоро после нашего приезда от меня удалится, и меня оставить одну в руках чужих людей. Он мне советовал взять на время одну, или двух служанок Госпожи Сорлинг, или выпросить одну из дочерей ее. если бы я согласилась на последнее, то он не сомневается, чтоб обе молодые Сорлинг не воспользовались с охотою случаем видеть редкости города, сверх того, что для меня их сотоварищество будет гораздо приятнее, нежели обыкновенной служанки, если бы я сама захотела полюбопытствовать в Лондоне.

Я ему отвечала, как и прежде что служанки и дочери Госпожи Сорлинг ей равномерно нужны в домашних делах; и что отсутствие одного слуги может произвести замешательства в сельских работах; касательно же редкостей Лондона, я не скоро вздумаю еще о доставлении себе таких забав, и следовательно не имею нужды в сотовариществе для выхода.

Теперь, моя любезная, опасаясь чтоб в таком переменчивом состоянии, каково мое, чтоб не случилось чего нибудь вредного моей надежде, которая не с лишком меня ласкает со времени оставления моего замка Гарлов. Теперь более прежнего стану наблюдать поведение и чувствования моего путеводителя.

Кл. Гарлов.

ПИСЬМО СХХV.

В Четверток 20 Апреля

(Он начинает сообщением своему приятелю письма писанного к г. Долеману с одобрения Клариссы, и ответа полученного им пр. потом похваляется своею выдумкою.)

Ты знаешь вдову, ты знаешь ее племянниц, ты знаешь и квартеру; видел ли ты что нибудь искуснее письма приятеля нашего Долемана? он предупреждает все возражения, приготовляется ко всем случаям. Каждое слово есть опытная хитрость.

Кто может удержаться от смеха, видя мою красавицу так разборчивую в выборе квартиры, которая уже ей приготовлена? или видя, как она судит о всех моих предложениях, как будто желая доказать мне, что она может иметь различные от моих намерения. Что скажешь ты об этой дорогой плутовке, которая смотрит на меня с величайшим вниманием, чтобы открыть в глазах моих какие нибудь знаки, которыеб помогли ей читать в моем сердце? Колодезь с лишком глубок для взоров ее, чтоб в него проникнуть; в том могу я ее удостоверить, хотя бы глаза ее были так проницательны,как солнечные лучи.

Ни малейшей ко мне не имеет доверенности, моя красавица. Ни малейшей поистинне; не ясно ли сие? если я принужден буду переменить мои Намерения, то не надлежит ли тебе ободрять меня великодушною доверенностью, касающеюся до моей чести? Нет, не возможно сему статься, клянусь тебе моею честью, чтоб мастер в любовном искусстве проведен был новичком.

Пожалуй посмотри на мою удивительную красавицу, которая в таком удовольствии была от моего пронырства, что взяла у меня письмо Долемана для сообщения своей любезной Гове. Глупенькия мои плутовки! зачем надеятся на силу собственного своего рассудка во всех увертках, когда один оным может научить их защищаться от наших нападений и вложить в них подобное бабкам их благоразумие? Тогда на подобие Касандр, они могут взойти на катедру и проповедовать недоверчивость тем, которые захотят их слушать; но которые не лучше их воспользуются наставлениями, когда такой как я, молодой и смелый повеса пересечет им дорогу.

Не удивляешся ли ты, Бедфорд, что плут Долеман прописал улицу Дувр для квартиры нашей доброй вдовы? Какое думаешь ты было его намерение? Ты никогда того не отгадаешь. И так, чтобы тебя избавить от заботы, представь себе, что какая нибудь услужливая особа (плутовка Гове проворна и замысловата) захочет осведомиться о положении того дома; и когда в той самой улице не найдут ни тех прозваний, ни тех комнат, ни дома, похожого на описанный, не попадет ли в западню самый искусный в Англии пролаза?

Ты скажешь, как препятствовать, чтоб красавица не узнала обмана, и чтобы не умножилась ее недоверчивость, когда она увидит себя в другой улице?

Небеспокойся о том; или я найду еще какую увертку, или мы так с ней поладим, что она все примет благосклонно; или, если я не более теперешнего получу успехов; она меня довольно узнает, чтобы не удивляться такой маленькой ошибке.

Но как запретить, чтоб она не сообщила своей приятельнице настоящего имяни улицы?

Наперед надо, чтоб она сама ее узнала. Скажи, вслух, не нужно ли ей самой прежде знать?

Так; но какое средство не допустить ее узнать имя улицы, или чтоб приятельница ее не писала к ней в ту улицу, что почти все равно?

Положитесь в том на меня.

если ты еще мне противоречить будешь, что разум Долемана с лишком груб, чтоб выдумать такой ответ на мое письмо… трудноли тебе догадаться, что я, зная совершенно город, и для избавления от труда Долемана, послал к нему образец ответа, которой ему стоило только переписать?

Что скажешь ты обо мне Белфорд?

Что скажешь ты о моей красавице, когда я прибавлю, что тебе означена была эта должность, и что она от того отказалась потому только, что знает мою к тебе привязанность?

Теперь то я далеко вижу перед собой все обстоятельства и много времени остается мне для переду. Признайся, что твой друг человек несравненный. Как ты мне кажешься мал с высоты моей славы и превосходства моего! Не удивляйся, что я тебя чистосердечно презираю; нельзя так высоко о себе думать, не презирая соразмерно весь человеческой род.

Я намерен воспользоваться поздравлениями, относительно мнимого нашего супружества. Но я не хочу сообщить тебе вдруг всех моих расположений. В прочем эта часть предприятия моего еще не совсем основана. Генерал, который принужден располагать шаги свои смотря по хитростям неусыпного соперника, не может отвечать о том, что он со дня в день будет делать.

Вдова Синклер, слышишь ли, Белфорд? Да, Синклер, я тебе повторяю; не забудь этого; она не будет иметь другого имени. Как у нее видные черты и лицо мужеское, я выведу ее произхождение от какого нибудь горного жителя Шотландскаго. Ее муж, Полковник, (помни крепко) был Шотландец, честной человек, и храбр как Цесарь.

Во всех моих выдумках я никогда не забываю мелочей. Оне служат иногда более, нежели тысяча уверений и клятв, выдуманных на место доказательств, которые бывают нужнее, когда должно предупреждать сомнения подозрительного ума.

Ты бы был в изумлении, еслиб я тебе рассказал половину моих предосторожностей. Ты можешь о том судить по одному примеру. Я уже имел благосклонность послать список книг, которые я велел купить для кабинета моей красавицы, по большой части из вторых рук, чтоб они не казались бесполезным украшением; и ты знаешь, что хозяйки того дома довольно сведущи в чтении. Но я остерегаюсь позволять с лишком много моей Богине; надлежит оставить что нибудь попечениям вдовы, моей старой знакомой, которая мне помогала уже в неищетных предприятиях с великим успехом, и которая сочтет себя обиженною, если бы я казался недоверять ее проворству.

ПИСЬМО СXXVI.

В Среду 19 Апреля.

Я получила важные известия, которые должно сообщить. Брат твой узнав, что ты еще не замужем, решился открыть твое убежище и увезти тебя. Один его приятель, Капитан корабельный, намерен ухватить тебя на свое судно и плыть в Гюль или Лейт, чтоб тебя завезти в какой нибудь дом Г. Жамеса Гарлов.

У них весьма злой рассудок; ибо не смотря на все твои добродетели, они думают, что ты перешла границы чести. Но после твоего похищения, когда они уверятся, что ты еще девица; то под строгим присмотром будут держать тебя до приезда Г. Сольмса. В то самое время, чтоб занять Г. Ловеласа, они хотят идти против него судом, и возобновить какой нибудь старой его проступок, чтоб он принял наказание, или покрайней мере оставил бы государство.

Сии известия самые новейшия. сестра твоя Арабелла сказала их за тайну с торжествующим видом девице Клоид, которая хотя у нее в милости, но все тебя душевно почитает. Девица Клоид опасаясь следствий такого предприятия, мне это сообщила и позволила тебя о том уведомить тайно. Однако ж обе с нею не будем сожалеть о Г. Ловеласе, если бы его повесили чрез их старания, то есть, тогда моя любезная, когда еще ты тому не воспрепятствуешь. Но мы не можем сносить, чтобы совершенное творение природы было в беспрестанном смятении от двух буянов, или чтобы тебя похитив подвергли грубым поступкам наглых людей, не имеющих ни малейшего сострадания.

если ты на себя возмешь привести к умеренности Г. Ловеласа, то я соглашаюсь, чтоб ему открыть все; но не именуя девицу Клоид. Может быть его подлый поверенный также в заговоре и не умедлит его уведомить.

Я оставляю на твое произволение поступать в таком затруднительном деле. Мое величайшее беспокойство в том, чтоб сие гнусное предприятие, если будут иметь дерзость на то покуситься, не послужило ему к умножению власти его над тобой.

Как сие должно тебя удостоверить, что нет более надежды к примирению, то я желала бы, что бы вы были уже обвенчаны, какие бы преступления ни взносили на твоего Ловеласа, исключая убийство и кражу.

Анна весьма благодарна за твой подарок. Она тебя осыпала благословениями. Ей отдан также подарок Г. Ловеласа.

Я очень довольна Г. Гикманом, который тем же случаем послал ей две гвинеи, как от неизвестной особы. Способ благодеяния более, нежели цена оного принес мне удовольствие. Такия добрые дела весьма от него употребительны, и молчание столь совершенно их всегда сопроводит, что они открываются только благодарностью одолженных. Иногда бывает он раздателем моих милостынь, и я думаю, что он всегда прибавляет что нибудь к моим малым подаяниям; но еще не пришло время хвалить его. Впрочем, мне кажется, что ему не нужны мои одобрения.

Я не могу отвергать, что у него очень добрая душа; нельзя ожидать, чтобы в мужчине были соединены все добрые качества. Но действительно, моя любезная, я нахожу его весьма глупым, что он столько себя беспокоит для меня в то время, когда я даю ему чувствовать презрение мое ко всему их полу; а более глупым еще, когда не понимает по сию пору, что он рано или поздно будет играть со мной весьма жалкую роль. Наши склонности и отвращения, часто я в себе думала, весьма редко управляются благоразумием, или отношением, которое бы им должно иметь относительно нашего счастья. Глаз, моя любезная, столь тесно связан с сердцем, а оба столь великие неприятели рассуждению! Как не складно совокупление разума и тела! все чувства, на подобие семейства Гарлов, сговорены против того, чтоб могло составлять ваше благополучие, если бы порядок был лутче наблюдаем.

Прошу тебя, позволь мне, после твоего отъезда в Лондон, прислать тебе сорок восемь гвиней. Я определяю число для одобрения тебя, по тому, что присоединя две гвинеи отданные АННЕ, ты мне будешь должна пятдесят. Твои возражения не могут иметь места. Ты знаешь, что я нетерплю недостатка в деньгах. Я тебе сказала, что имею в двое больше у себя, а матушке известно только половинное число. Что будешь ты делать с оставшеюся у тебя малостью в таком большом городе, каков Лондон? Ты не можешь предвидеть, какие родятся нужды для осведомления, пересылок, и других обстоятельств. если относительно положения моего с матушкой, ты знаешь ее совершенно, и то, что она ни во что не вступается с умеренностью. Не должноли ей по крайней мере вспомнить, что я ее дочь? Но я конечно ни что иное для нея, как дочь отцовская. Видно, что она весьма чувствительна была к вспыльчивому нраву сего любезного родителя, когда хранит о том столь долговременное воспоминание, забывая все знаки его нежности и привязанности. Иные бы дочери могли подумать, что склонность к самовластью должна быть чрезвычайна в матере, которая хочет беспрестанно пользоваться своею властью над детьми, и которая после смерти мужа сожалеет, что не имела над ним подобного начальства. если такая речь не совсем благопристойна в устах дочери; то ты должна меня извинить от части бывшею моею привязанностью к отцу, и почтением, которое я всегда сохранивю к его памяти. Он был лучший из родителей, и может статься был бы он не менее нежным супругом, если бы нрав матушки и его не были столько сходны в запальчивости, что они никогда не могли между собой согласиться.

Одним словом, несчастье было в том, что когда один был сердит, другая не могла воздержаться от гнева; впрочем оба имели добрую душу. Однако ж, и в тех летах, могла я приметить, что бремя матушкино не столько было тягостно, как она меня уверяет, в то время, когда ей угодно отказываться от части ее в моем существовании.

Я часто думала, что для воспрепятстования разделов приверженности в детях, отца и матери всего более должны избегать сих продолжительных, или частых ссор, которые ввергают бедного робенка в замешательство при выборе одной особы из двух, в то время, когда он наклонен к должному почитанию обеих.

Ежели ты хочешь знать подробности нашей ссоры, должно тебя удовольствовать, когда уже вообще я призналась, что твое несчастное дело подало к тому повод.

Но как мне изъясниться? Я чувствую, что краска вступает в лице мое. И так узнай, моя любезная, что я была… почто… так; что я была бита. Нет ничего справедливее. Матушка за блого рассудила ударить меня больно по рукам, что бы вырвать у меня письмо, которое я к тебе писала, и которое я изодрала в куски и бросила при ней в огонь, чтобы не дать его прочесть.

Я знаю, что это приключение тебя опечалит; следовательно ты можешь избавиться от труда, чтоб мне сказывать то.

Г. Гикман пришел несколько минут после. Я не хотела его видеть. Я, или с лишком велика, чтоб быть битой, или такого ребячьего возраста, что не могу иметь у себя покорного слуги. Вот, что я объявила матушке. Хотя бы не простительно было и пальца поднять, досада и гнев, вот другое оружие!

Она мне сказала голосом Гарловых, что требует повнновения, и что откажет дом даже Г. Гикману, если он будет помогать мне в переписке, которую она запретила.

Бедный Гикман! между матерью и дочерью его роль очень странна. Но он знает, что уверен в матушке, а во мне нет. И так, есть ли бы он не был наклонен и тебе услужить, выбор его нетруден.

Я заперлась на целой день, и даже малую пищу мою принимала я у себя в комнате. В вечеру получила я торжественное повеление сойти вниз на ужин. Я сошла: но окруженная мрачными облаками. Да и нет, были долго одни мои ответы. Такое поведение, сказала мне матушка, не извинит меня перед ней. Я отвечала, что и ей мало прибыли меня бить. По ее словам, дерзость моей противности заставила ее ударить меня по руке. Она сожалеет, что я ее столько разгневала, однако ж требует из двух одного; что бы я вовсе прекратила переписку, или чтобы показала ей все наши письма.

Я ей сказала, что она требует двух вещей равномерно невозможных, и что ни как неприлично, ни чести моей, ни склонности, оставить друга в несчастии… а особливо для удовлетворения подлых и жестоких душ.

Она не пропустила представить мне по обыкновению все доводы к повиновению.

Я ей отвечала, что безумное и с лишком строгое повиновение причинило все твое несчастье: что, ежели она меня щитает склонною к супружеству, то должна считать меня также способною к различению и к сохранению дружества, а особливо с такою особою, которой приобретение доверенности и уважение сто раз она сама прежде мне желала; что есть другие должности кроме природных и что все они согласиться могут. Что несправедливое повеление будет всегда род тиранства, хотя она еще меня побьет. И что в моих летах я не могла ожидать, что бы мне не оставлено было ни малейшее употребление моей воли, никакого поступка выбору моему, даже относительно нашего пола, ибо проклятый пол не входил в это дело.

Самое благоприятное ее требование состояло в сообщении наших писем. Она долго на том стояла. Ты, говорила она, находишься в руках самого пронырливого человека, который по некоторым ее ведениям, обращал в насмешку ее Гикмана. Хотя она наклонна хорошо судить о тебе, и о мне, кто может ей отвечать за следствия нашей переписки?

И так, моя любезная, ты видишь, что польза Г. Гикмана много тут участвует. Я бы непротивна была показать матушке наши письма, если бы была уверена, что перо наше не будет тем принужденно; и когда бы я не видела ее столько приверженною к противной стороне, что ее рассуждения, опорочивания, выводы и перетолкования, сделаются вечным источником затруднений и новых споров. Впрочем я бы не желала открыть ей, как твой хитрый Изувер представлял себя человеком превосходных достоинств. Я знаю великодушие, которое поставляет тебя выше собственной своей пользы; но не помышляй заставить меня отказаться от переписки нашей.

Г. Гикман, тотчас после этой истории, предложил мне свои услуги; и последнее письмо мое показывает тебе, что я их приняла. Хотя он в великих милостях у матушки, однако ж щитает, что она с лишком сурова к тебе и ко мне. Он имел милость сказать мне, (и кажется я приметила в речах его вид покровительства,) что он не только одобряет нашу переписку, но удивляется твердости моей в дружбе; и быв не весьма хорошего мнения о Г. Ловеласе, он уверен, что мои советы могут быть иногда тебе полезными.

Основание такой речи мне понравилось, и это великое его счастье, иначе я бы потребовала у него изъяснения слова одобрять, и спросила бы из чего он взял, что я его терпеть буду. Ты видишь, моя любезная, что такое есть порождение мужчин; лишь успеешь дать им случай одолжить тебя, они тотчас берут право одобрять наши поступки, в чем по-видимому заключается также право и опорочивать, когда им за блого рассудится.

Я сказала матушке, сколько ты желаешь помириться с твоим семейством, и сколько ты независима от Г. Ловеласа. Следствие, сказала она, может заставить нас судить о втором пункте. Касательно до первого, она то знает, и ее мнение также, что ты неиначе надеется можешь примирения, как возвратившись в замок Гарлов, однако ж без всякого права налагать условия. Это вернейший способ, прибавила она, для доказательства твоей независимости. Вот твоя должность, моя любезная, по мнению моей матери.

Я полагаю, что первое твое письмо надписанное к Г. Гикману, придет мне из Лондона.

Твоя честь и безопасность одним предметом моих молитв.

Я не понимаю, как ты поступаешь в перемене платья.

Мое удивление умножается, видя упорство твоих родственников в оставлении тебя в нужде. Я не понимаю, какие могут быть их намерения? Хочешь, или не хочешь, они тебя бросают в его объяснениях.

Я посылаю письмо через Роберта, чтобы не терять времени, и повторяю тебе предложение моих усердных услуг. Прощай, мой любезный, мой несравненный друг.

Анна Гове.

ПИСЬМО СXXVII.

В Четверток 20 Апреля.

Я бы сочла себя недостойною твоей дружбы, еслиб самые важные пользы мои не оставляли мне довольно времени для изъяснения в кратких словах моему любезному другу, сколько я не хвалю ее поведение, когда великодушие ее препятствует ей познать свою ошибку, но от которой я должна бы боле других страдать, потому, что я была причиною оной.

Ты знаешь, что меня огорчают раздоры твои с твоею матерью, и говорить, чтобы я избавила себя от труда тебе о том повторять.

Прежде, моя любезная, ты не того желала. Ты мне часто повторяла, что дружба твоя ко мне умножалась, когда я тебе выговаривала твою излишнюю запальчивость, от которой рассудок твой научал тебя остерегаться. Хотя я в несчастии, хотя упала в проступок, хотя смысл мой не пространен, однако теперь стою внимания, потому, что я могу говорить о себе так свободно, как о другом; и когда моя погрешность делается заразительною, когда она тебя вводит в запрещенную переписку; пребуду ли я в молчании против неповиновения, которого следствия, какие бы они не были, увеличат мое заблуждение, и из дурного корня произведут дурные отрасли?

Душа полагающая свою славу в постоянстве и твердости благородного дружества твоего, дружества неколебимого счастьем и умножающагося с злоключениями любимой особы, сия душа должна быть неспособною заключать в дурную сторону предохранения или советы друга, к которому она питает столь отличные чувствования. И так вольность, которую я беру, не требует извинения; тем более, что в настоящем стечении случаев, она есть действие совершенного бескорыстия и клонится даже к лишению меня одного оставшагося мне утешения. Твой огорчительный вид, разорвание меж рук матери письма, которое она имела право читать, сожжение оного при ее глазах, как ты сама признаешься; отказ видеть человека, который расположен тебе повиноваться в услужении твоему несчастному другу, и сей отказ, единственно для досаждения твоей матери; думаешь ли ты, моя любезная, что бы все такие ошибки, составляющие только половину тех, в которых ты признаешься, были простительные в особе сведущей в своих должностях?

Матушка твоя была прежде ко мне расположена. Довольно и той причины, чтобы не огорчить ее теперь, когда я в ее мыслях потеряла по справедливости ее уважение. Хорошия и дурные предубеждения никогда совершенно не истребляются. Как может заблуждение, в котором собственная польза ее не страдает, столько поразить ее чтоб во все от меня удалило.

Ты говоришь, есть другие должности, кроме природных. Согласна: но сия должность первая из всех; она некоторым образом, существовала прежде твоего бытия, и какая другая должность не должна уступить, когда ты их полагаешь в равновесии?

Ты уверена, что они могут согласиться. Мать твоя думает иначе. Какоеж заключение должно сделать из сих предложений.

Когда мать твоя видит, сколько страдает моя слава от несчастного поступка, на которой я пустилась, я, о которой все имели лестнейшие надежды, не имеет ли она причины страшиться о тебе? одно зло раждает другое; и как она узнает, на чем остановятся столь плачевные успехи?

Кто предпринимает на себя извинять погрешности другого, или старается их уменьшить, не подает ли тот причину сомневаться о нем, что он слаб или соучастник? И строгие опорочиватели не подумают ли, что в таких же обстоятельствах и с теми же побуждениями, он бы был способен к равным погрешностям.

Оставим в стороне чрезвычайные гонения мною претерпенныя; человеческая жизнь можетъли подать ужаснейший пример того, что со мною случилось в короткое время, для убеждения родителей в необходимости неусыпно надзирать над своею дочерью, какое бы она ни подавала мнение о своем благоразумии?

Сия неусыпность не более ли нужна от шестнадцати до дватцати одного года, нежели во всякое другое время женской жизни? Между сими летами мы начинаем привлекать на себя глаза мужчин, и делаемся предметами их стараний или нападений; и не в то ли самое время мы приобретаем своим поведением добрую или дурную славу, которая почти неразлучно нас сопроводит до гроба?

Не опасны ли мы тогда и сами себе, относительно отличности, с каковою мы начинаем взирать на другой пол?

И когда опасности умножаются с наружи и внутри, родители наши виноваты ли, когда находят за нужное удвоивать их надзирание? Или рост нашего стана может нас от того освободить?

Если так, скажи мне в точности, какой нужен честной девице рост, и лета, которые бы ее освобождали от повиновения к родителям, и которые уполномочат равномерно последних сих, на подобие животных, уничтожить попечение и нежность к детям своим?

Тебе кажется жестоко, моя любезная, что поступают с тобою, как с робенком! Думаешь ли ты, что не прискорбна честным родителям необходимость поступать таким образом? еслиб ты была на месте матери твоей, когда бы дочь твоя отказала тебе в том, в чем ты противилась, и не хотела бы тебе повиноваться, не ударила ли бы ты ее по руке чтобы вырвать запрещенную бумагу? Весьма справедливо, как мать тебе сказывала, что ты ее понудила к сей жестокости; и с ее стороны великое снисхождение, которого ты не приметила с должным вниманием, когда она призналась, что о том сожалеет.

Прежде супружества, (где мы вступаем в другой род покровительства, которой однако ж не уничтожает право природымы в таких летах, в которых хранение и надзирание самовластное родителей нам необходимо, что бы нас предостеречь от коршунов, ястребов, орлов, и других негодных хищных зверей, летающих беспрестанно над нашими головами, в намерении ухватить и пожрать нас, как скоро увидят отдаленных от должной черты, то есть из вида наших путеводителей и покровителей природных.

Сколько ни жестоко тебе кажется повеление, перерывающе нашу переписку, прежде позволенную, если мать твоя предвидит из сего пятно для твоей славы, сей жестокости должно повиноваться. Не должна ли она утвердиться в своем мнении когда первые плоды привязанности твоей ко мне, рождают в тебе упорность и непослушание?

Я знаю, моя любезная, что говоря про мрачные облака огорчительный вид, торжественности и проч. Ты помышляешь только растворять письмо твое колкостью, которая составляет сладость твоей беседы; но поистинне скажу тебе, что она здесь не у места.

Позволишь ли ты мне прибавить к сим скучным выговорам, что я не хвалю также в письме твоем некоторые выражения, относительно способа жизни твоего отца и матери. Я смею сказать, что сии малые раздоры хотя были часты, но непродолжительны; однако ж мать меньше всего обязана отчет давать своей дочери о произошедшем между нею и г. Гове, которого, как ты говоришь, должна ты единственно почитать память. Не хорошо ли будет рассмотреть, что не оставшееся ли к тебе досада на мать, когда ты имела перо в руке, послужила к возбуждению чувствований твоего почитания к отцу?

Всяк имеет свои пороки. Когда бы мать твоя и не имела права вспоминать о неудовольствиях, которых причины боле нет, тебе однако ж надобно уважать, от кого и относительно кого, такие были суждения. Не тебе принадлежит также судить о том, что было между отцом и матерью, и трогая мертвых, растравлять огорчительные воспоминания в памяти живых.

ПИСЬМО СХХVIII.

Не нужно продолжать о материи последнего письма. Я приступаю с большим удовольствием, но не с большим одобрением, к другой твоей чрезвычайности: то есть относительно важнечения твоего при слове одобрять.

Я удивляюсь, что при всем твоем великодушии, оно не единообразно; и что недостает тебе его в таком случае, где обстоятельства, благоразумие и признание почти законно его на тебя. налагают. У Г. Гикмана, как ты сама признаешься, добрая душа. Есть ли бы я не была в том удостоверена, уже давно, он бы не нашел во мне такую усердную защитницу перед его любезной Гове. Сколько раз я видела с прискорбием, в то время, котрое у тебя проводила, что он, игравши свою роль в беседе весьма приличным образом, делался немым, как скоро ты показывалась.

Я тебе это выговаривала неоднократно, и кажется, что и о том замечании упоминала, что строгий твой вид относительно его, может иметь истолкование не лестное для твоей гордости. Его можно приписать более в его выгоду, нежели в твою.

Г. Гикман, моя любезная, человек скромный. Когда я вижу мужчину такого нрава, я всегда уверена, что ему не достает только случая для показания всех своих тайных сокровищ, и для открытия которых нужен только один ключ, то есть, справедливое ободрение.

Напротив того, высокоумный, которого свойство презирать других столько, сколько себя уважает, во всяких случаях принимать повелительный вид, надеется выпутаться из своих ошибок доверенностью к себе, и ослепляем ложным блеском сокровищ, ему не принадлежащих.

Но человек скромный! Ах! моя любезная, не ужели скромная женщина не отличит скромного мужчину, и не пожелает его сделать своим товарищем в жизни? Мущину, пред которым может она отворять уста, быв уверена о добром его мнении, который примет ее суждение со всею благопристойностью учтивости, и который следовательно должен внушать приятную доверенность.

Какую должность я отправляю! Каждой склонен быть проповедником; но в самом деле, я теперь должна быть больше способною, нежели прежде, к рассматриванию сей материи. Однако ж я оставлю речь, которую я хотела заключить в начале моего письма, в одном рассуждении касательно до меня. Как ты наклонна, любезнейшая моя Гове, изъявлять должности других и даже матери твоей! действительно, мне помнятся, твои слова, что, как различные звания требуют различных дарований, то относительно ума может случится, что один человек будет весьма основательно опорочивать дела других, не производя сам превосходных творений; но кажется весьма угодно изъяснить сию наклонность и способность к сысканию пороков ближняго, когда приписать их человеческому естеству, которое чувствуя свои собственные погрешности, любит исправлять других. Зло состоит в том, что сия природная наклонность стремится более узнавать снаружи, нежели внутри; или, яснея, что чаще опорочивают других, нежели самого себя.

ПИСЬМО CXXIX.

Я приступаю, моя любезная, к запрещению твоей матери. Часто по нем упоминала, но как будто с торопливостью, ибо я до сегоднишнего письма не смела поверить самой себе, чувствуя, что суждение мое будет противно исполнению.

Ты не хочешь, чтобы я трудилась убеждать тебя в оставлении нашей переписки. Ты уведомляешь меня, что Г. Гикман весьма милостиво ее одобряет и желает, что бы она шла через его руки; но етого недовольно для моего совершенного успокоения.

Я весьма дурной совестный судья и удовольствие, с которым я пишу к тебе, может придать мне много пристрастия к моим желаниям. если бы я не опасалась обидить твою откровенность и чистосердечие моими околичностями, я бы покусилась предложить тебе одно средство, которое оставляю на твое благорассуждение. Не возможно ли будет писать мне к тебе, для сохранения. столь сладостного для меня утешения, а от тебя получать, смотря по обстоятельствам, иногда ответ, не только под надписью Г. Гикмана, но даже его пером, что бы приводить меня к истинне, когда от нее удаляюсь, подтверждать мои мнения, когда я хорошо думаю, и разрешать мои сомнения. Такая помощь даст мне больше доверенности к вступлению в темный путь вновь мне открывающийся; ибо я не буду считать себя столько несчастною, если могу сохранить твое уважение, не смотря на несправедливость моих хулителей, и на все новые бедствия, мне угрожающия.

Действительно, моя любезная, я не знаю как мне приняться за то, что бы не писать к тебе. У меня нет другого упражнения и увеселения. Когда не к кому будет отсылать мои письма, и тогда я должна буду употреблять перо мое. Ты знаешь, сколько я восхищаюсь выгодами класть на бумагу все, что со мной ни случается; действия, размышления: я думаю, что в том состоит средство употреблять настоящее в пользу будущаго. Сверх того, что сие упражнение выправляет слог, и приучает к объяснению мысли; всякому случается забыть хорошую мысль после долгаго размышления, или доброе решение, потому, что они изгоняются из памяти последующими суждениями, которые часто не стоят первых. Но когда я принимаюсь предписывать то, что хочу делать, или что сделала, действие, или решение остается у меня перед глазами и все более меня привлекает отвергать его, или исправлять. В сем полагаю я некоторый род условия, сделанного самой с собою, и которое, быв укрепленно моею рукою, делается правилом моему поведению и обязательством для будущего времени.

И так, я желаю к тебе писать, если можно, без оскорбления; не только склонность моя к тому привлекает, но и пером оживляется, когда я имею предметом такого друга, которому я стараюсь нравиться.

если твоя матушка позволяет нашу переписку с тем, что бы показывать ей наши письма, и если осталось то одно средство к ее удовлетворению, что ж трудного покориться такому предписанию? Как ты думаешь? Примет ли она такое сообщение без препятствий? Когда бы я видела малейшей повод к примирению с моим семейством, я бы не опасалась оскорбить мою гордость, и желала бы открыть, каким образом была я обманута. Напротив, как скоро я оставила Г. Ловеласа, тотчас бы сообщила все мое приключение твоей матери и моим родственникам, когда бы приметила в них такую счастливую перемену. Собственная моя честь и удовлетворение их, равномерно бы меня к тому побудили.

Но я не имею сей надежды, к чему послужит объявление тогдашней упорности моей в следовании за г. Ловеласом, и всех хитростей, которыми он успел меня настращать? Матушка твоя дала уразуметь, что приятели мои требуют моего безотговорочного возвращения и без всяких условий, что бы располагать мною самовластно. если в рассуждеиии сего я покажу мое колебание; мой брат, вместо сохранения тайны, будет явно торжествовать над моим признанием. Воображая гордость Г. Ловеласа, который обижается даже сожалением моим, что я за ним последовала, и думает, что я бы иначе не избегла супружества с Сольмсом, я имею причину опасаться, что бы он в таком случае не поступил со мной гнуснейшим образом. И так, доведенная нуждаться в убежище и покровительстве, я бы сделалась предметом публичного посмеяния, и принесла бы величайший стыд женскому полу, потому, что любовь последуемая браком легче извиняется, нежели предвиденные ошибки.

В случае, если матушка твоя согласиться сохранять за тайну наши письма, то не теряя времени покажи ей все. Когда мое прошедшее поведение не заслуживает ее ненависти и прозрения, может быть я приобрету еще помощь ее советов вместе с твоими; и если впред сделаю проступок самопроизвольный, то признаюсь, что я навсегда недостойна твоего и ее уважения.

Ты говоришь о отягчении моего разума и пера, когда письма будут читаны твоей матерью, а забываешь, что уже и то и другое весьма отягчены; и ты весьма дурно судишь о своей матери, когда щитаешь ее способною делать пристрастные истолкования. Мы не можем сомневаться, ни ты, ни я, что бы она не взяла мою сторону, если бы сама с собою советовалась. Я такого же мнения о дяде моем Антонине. Мое снисхождение простирается еще далее; ибо я иногда думаю, что если бы брат мой и сестра были уверены, что они меня довольно очернили в мыслях дядьев моих, и что им нечего опасаться со стороны корыстолюбия, то хотя бы они и не желали моего примирения, однако может быть не приятствовали бы более; а особливо если бы я сделала какие нибудь малые жертвы в пользу их; и я тому бы не противилась, если бы была в желаемый независимости. Ты знаешь, что я всегда не иначе уважала светския приобретения, и завещание моего деда, как для выгодного состояния, что бы следовать моим склонностям. если я не буду иметь сей власти, надобно будет превозмогать свои склонности, и жить, так как теперь живу.

Но возвратимся к нашему разговору; испытай, моя любезная, позволит ли матушка твоя переписку, читая наши письма? если она и на то не согласится, то сколь корыстна будет моя дружба, если я стану приобретать свое удовольствие ценой твоей должности!

Мне остается сказать несколько слов о вольных выговорах, которыми письмо это наполненно. Я ласкаюсь, что ты мне их простишь, потому, что мало дружеств есть на таких основаниях, как наше, то есть, на взаимном праве сказывать друг другу наши погрешности, и на доверенности, что такие предохранения будут приняты с благодарностью, следуя сему правилу, что приятнее и почтеннее быть исправляемому от друга, нежели подвергать себя осуждению и посмеянию публики, слепым упорством в заблуждении.

Но я уверена, что тебе не нужно повторять законы нашей дружбы, ни убеждать в взаимном наблюдении их с величайшею строгостью, чтобы в твою очередь не щадить моих погрешностей и дурачеств.

Кл. Гарлов.

П. П. Я располагалась, что бы в трех моих предследующих письмах, не говорить о своих делах, если будет можно. Я намерена еще к тебе однажды написать, для уведомления о моем положении; но позволь, моя любезная, что бы сие обещаемое письмо, и ответ твой с твоими мнениями, составляли последнюю нашу переписку, пока запрещение не уничтожится.

Я страшусь, моя любезная, так, я страшусь, что бы несчастные следствия моей судьбы не заставили меня ввергнуться в заблуждения, и в низкия чувствования малых душ; одним словом, что бы не принудили меня удалиться от прямого пути истинны, в которой я полагала мою славу; но будь уверена, для самой себя и для уменьшения беспокойства твоей матери от нашей переписки, что естлибы мне случилось впасть в такую погрешность, я бы никак не упорствовала в моем заблуждении, немедленно бы прибегла к раскаянию, и старалась бы возвратить потерянное сокровище, опасаясь, что бы погрешность не превратилась в обыкновение.

Прозбы Госпожи Сорлингс принудили меня отсрочить отъезд мой на несколько дней. Он был назначен в следующий понедельник, как я тебе объясню в первом моем письме, которое уже начато, но нашедши нечаянной случай для теперешняго, я решилась его к тебе отправить.

ПИСЬМО CXXX.

В Пятьницу 21 апреля.

Матушка не принимает, моя любезная, нашего предложения, которое я от себя ей открыла; но Гарловы (прости мне сие выражение) овладели совершенно ее умом. Она мне сказала, что это моя выдумка, что бы ее привлечь на твою сторону против всего семейства; но трудно будет ее уловить в сети.

Не беспокойся много об нас, я тебя прошу; мы опять с ней скоро поладим. То ссора, то мир: это старая привычка, которая началась прежде твоего знакомства.

Однако ж я тебе приношу искренную благодарность за каждую строчку твоих последних трех писем, которые я намерена перечитывать, как скоро огонь мой вспыхнуть захочет. Я скажу тебе без притворства, что мне невкусно было с начала; но каждой раз, когда вновь перечитываю, чувствую умножение моей к тебе нежности и почитания, если то можно.

Впрочем я имею перед тобою одну выгоду, которую сохраню в том письме и во всех последующих; то есть, что моей откровенности не нужно извинение, хотя я тебе говорить буду с равною вольностью. Сию разность я приписываю тихости твоего нрава, и моей скорости, о которой мимоходом я сделаю некоторые размышления. Надобно сказать тебе однажды мое мнение о том и о другом. Ты уверена, моя любезная, что кротость не порок в женщине, а я утверждаю, что жар умеренный и у места употребляемый, также не порок. Впрочем, такие похвалы с обеих сторон значат, что мы не можем и не желаем может быть препятствовать нашим склонностям. Ты не имеет свободы оставить свой нрав, так как и я. Нам обеим потребно бы к тому было насилие. И так, каждая из нас одобряя с своей стороны то, что ей сродно, мы претворяем необходимость в добродетель; но я замечу, что из наших нравов, если бы они были в точности изображены, мой оказался бы естественнее. Прекрасная живопись требует равномерно света и теней. Правда, твоя картина была бы окружена таким блеском и такою славою, что ослепляла бы всех взоры; но она отняла бы надежду у подражателей. О! моя любезная; пусть кротость твоя не подвергнет тебя злости света, который неспособен чувствовать цены твоей! Что касается до меня, моя беспокойность удаляет от меня всех, которые хотели бы мне вредить, и я так собой довольна, что признавая даже неприятность моего нрава, я бы не желала поменяться на твой.

Я сочла бы себя не простительною отворить рот для прекословия матушке, если бы имела дело с таким нравом, каков твой. Правда есть неприятель притворства. Я берегу, моя любезная, похвалы мои для нравов открытых и благородных. если бы каждый имел подобную смелость, то есть, хулить что стоит порицания, и хвалить, что достойно похвалы, можно бы думать, что за недостатком правил и убеждения, стыд исправил бы свет, и чрез два или три поколения увидели бы может быть, что стыд ввел бы правило. Не спрашивай у меня, моя любезная, на кого я устремляю такое размышление; я тебя боюсь, почти столько же как и люблю.

Однако ж ничто не может удержать меня доказать тебе новым примером, что одне благородные души заслуживают слепое и беспрекословное повиновение. Правда, как я сказала, есть неприятель лицемерия.

Г. Гикман, по твоему мнению, человек скромной; но скромность имеет также свои не выгоды. Скоро, моя любезная, мы рассмотрим все, что ты ни говоришь об етом честном скромнике. Он не пропустил вручить мне последнее твое письмо в собственные мои руки, с нижайшим поклоном и с видом весьма довольным. К несчастью этот радостный вид его еще не прошел, как матушка, вошедши вдруг, приметила равномерно и удовольствие его и движение, которое я сделала, что бы спрятать бумагу за шею. Она не обманулась в своих догадках. Когда гнев бывает удачен некоторым людям, то они всегда гневаются, или ищут случай огорчиться. Хорошо! Г. Гикман; хорошо! Анюта; еще письмо, которое осмеливаются принести и принимать! Тут то, твой скромный человек изменил себе своим замешательством и неперывными речами. Он не знал что делать, выдти ли и оставить меня расделаться с матушкой, или остаться и защищать меня в сражении. Я презрела прибегнуть ко лжи: матушка вышла с шумом, а я приближилась к окну для прочтения письма, оставив Г. Гикману полную волю острить зубы свои на пальцах.

Прочитавши письмо твое, я пошла смело к матушке. Я ей пересказала твои великодушные намерения, и желания сообразоваться с ее волею. Условие твое я предложила от себя. Все отвергнуто. Она мне сказала, что не сомневается, что бы не было прекрасных картин в воображении двух молодых тварей, у которых больше ума, нежели благоразумия. Вместо того, что бы тронуться твоим великодушием, она более утвердилась в своем мнении. Она мне повторила свое приказание и позволила писать к тебе только для того, что бы о том уведомить. Сие решение, говорила она, не переменится, пока ты совсем не помиришься с своими родителями; что она в том обязалась, и что надеется на мое послушание.

К счастью я припомнила твои упреки, и взяла на себя, хотя и оскорбленный, но покорный вид, но я тебе объявляю, моя любезная, что пока я возмогу свидетельствовать сама в себе непорочности моих намерений, и буду уверена в ожидании добрых следствий от нашей переписки; пока в моей памяти будет, что это запрещение происходит из одного источника всех твоих несчастий; пока я буду знать, как теперь знаю, что не ты виною непримиримости твоих приятелей, и что ты им делала весьма честные предложения; то, несмотря на уважение мое к твоим советам и наставлениям, которые во всяком другом случае былиб приличны, ни что мне не воспрепятствует в упорном продолжении нашей переписки и в требовании от тебя таких же подробностей, как будто бы запрещения не было.

В сии выражения нимало не входит досада, или превратность. Я не могу изъяснить, сколько мое сердце соучаствует в твоем положении. Одним словом; ты должна позволить мне мыслить, что, ежели письма мои могут доставить мне счастье быть тебе хоть мало полезными, то запрещение моей матери не столько будет оправдано, как постоянство мое в переписке.

Однако ж, для удовлетворения твоего, сколько мне возможно, я лишу себя от части сего драгоценного удовольствия. И между временем непозволенным, ограничу свои ответы только теми случаями, в которых они покажутся необходимыми для правил моей дружбы.

Выдумка употреблять руку Гикмана, для меня такая западня, в которую я не так скоро упаду. Вот, моя любезная, уловки твоего скромного человека! А как ты любишь скромность в мужчинах, я буду стараться держать его в должном почтении, что бы сохранить ему твое уважение. Любезная моя Кларисса намерена сделать его для меня нужным. Несмотря на твою разборчивость, переписка пойдет своим чередом; я тебя в том уверяю; и так предложение твое в пользу Гикмана делается бесполезным. Сказать ли тебе? Мне кажется, что для него довольно чести так часто быть упомянуту в наших письмах. Довольно доверенности, которую мы будем продолжать к нему, что бы его заставить ходить подымая голову и выставлять драгоценный перстень, протягивая свою белую руку. Он не пропустит случая, что бы не уважить свои услуги, в которых он полагает свою славу, и что бы не объяснить свою неусыпность, верность, выдумки для сохранения нашей тайны, свои извинения и несогласия с матушкой, и тысячу других вещей, которые он искусно свяжет вместе. Сверх того не будет ли он иметь повода более прежнего волочиться за прелестною дочерью благосклонной его госпожи Гове?

Но допускать его в кабинет мой между четырех глаз, так часто как я писать к тебе хочу; чтоб я только водила его пером; как между тем матушка будет полагать, что я начинаю к нему привязываться не на шутку; и сделать его обладателем не только моих чувствований, но даже моего сердца, когда я к тебе пишу; нет, моя любезная, того не будет. если бы я вышла за первого человека в Англии, то не сделала бы ему чести сообщением моих переписок. Нет, нет, для какого нибудь Гикмана довольно величаться званием нашего поверенного, и видеть на надписях имя свое. Не беспокойся о нем, со всею скромностью, он будет уметь воспользоваться такими титлами.

Ты меня беспрестанно порицаешь в малом великодушии моем к нему и в злоупотреблении моей власти. Но я тебе божусь, что мне нельзя иначе поступать. Из милости, позволь мне распутать иногда мои крылья и приводить себя в почтение. Теперь мое время, как ты видишь; потому, что такие преимущества не будут приносить чести, ни ему, ни мне когда я им буду его женою. Он так рад, когда я довольна бываю, что радость его уменьшилась бы, если бы я его иногда не огорчала.

Знаешь ли ты, чему бы я была подвергнута, если бы не заставляла его дрожать? Он бы сам старался делаться страшным. Все творение животных, более или менее, в неприязненном положении между собою. Волк скрывающийся бегством от льва, чрез минуту после того поглощает ягненка. Я помню, что однажды так было мне досадно от одной курицы, которая била и клевала беспрестанно другую, (я воображала: вот бедной ягненок,) что из побуждения человечества, я велела нападчику свернуть голову. Что ж случилось после такой казни? Как скоро избавилась другая от своего гонителя, то сделалась сама нахальною, и в свою очередь клевала одну или двух куриц, которые были ее бессильнее. Они стоят все быть удавлеными, сказала я; или лучшебы было мне простить и первую, ибо, по-видимому таково есть свойство целого рода животных.

Прости моим сумозбродствам. Когда бы я была с тобою, то вырвала бы иногда приятную усмешку из твоего важного вида; как мне уже не раз случалось. Ах! мой друг, зачем ты не согласилась взять меня к себе в товарищи? Но ты противишся всем моим предложениям. Берегись! ты меня рассердишь, а когда я сердита, то не делаю ни к кому пощады. Мне столько же невозможно оставить свою неуступчивость как и перестать быть твоим верным другом.

Анна Гове.

ПИСЬМО CXXXI.

В Пятницу 21 Апреля.

Г. Ловелас сего утра сообщил мне новое предприятие моего брата, которое он узнал от своего повереннаго. Я им весма довольна, что он им не уважает, но напротив говорит с презрением. Впрочем, если бы ты мне уже о том не упомянула, я бы могла то счесть за новую выдумку, что бы ускорить мой отъезд, ибо он сам давно желает быть в Лондоне. Он мне прочитал содержание полученного письма, которое довольно согласно с свидетельством девицы Клоид, как ты ко мне писала. Прибавление состоит только в том, что предпринимающий такое дерзкое дело, есть Капитан корабельный по имени Синглетон.

Я видела того человека. Он был два или три раза в замке Гарлов под видом приятеля моего брата. Он имеет вид нахальный, и я думаю, что намерение такое вышло от него; потому что брат мой, без сомнения, говорит всему свету про мой безумный поступок. Смотря по прежнему его недоброжелательству, он не может пропустить такого случая.

Этот Синглетон живет в Лейте. И так, по видимому, они намерены меня отвезти на дачу брата моего, которая не очень далеко от сей гавани.

Сличая все такие обстоятельства, я начинаю опасаться в самом деле их расположений, которые сколько ни кажутся презрительными Г. Ловеласу, могут причинить пагубные следствия.

Видя его откровенность и неустрашимость, я спросила у него, что он мне теперь посоветует?

Позвольте мне, сударыня, сказал он, спросить у вас о ваших собственных мыслях? Я потому вам делаю такой же вопрос, что вы желали сердечно меня удалить по приезде в Лондон, и что опасаясь вам не угодить, я не знаю, что мне предлагать. Мое мнение, я ему отвечала, что мне должно скрыться от всех, исключая только девицы Гове; и что ему должно удалиться от меня потому что его полагают необходимо при мне, и что удобнее открыть его следы, нежели мои.

Вы конечно не желаете, сказал он мне, попасть в руки брата вашего чрез такие чрезвычайные средства вас угрожающия. Я не намерен броситься услужливо к ним навстречу; но если они будут иметь причину думать, что я их убегаю, не удвояться ли их разыскания? И когда возгорится во мне дух для защищенья вашего, не буду ли я подвержен таким обидам, о которых даже мысли не может стерпеть честной человек?

О Боже! вскричала я, какие пагубные следствия несчастья моего, что я вдалась в обман.

Любезнейшая Кларисса! перервал он с нежностью; не приводите меня в отчаяние такими жестокими выражениями когда вы сами видите по сему предприятию, сколько они были наклонны к первому. Нарушал ли я законы общества подобно, как брат ваш теперь хочет; и если он не из суетного честолюбия то предпринимает, я ласкаюсь вам открыть явно, что их умыслы бесчестнее и нахальнее моих; но сей последний столь гнусного свойства, что он мне кажется меньше способным вас тревожить. Я знаю совершенно вашего брата. Ум его всегда занят Романическими предприятиями, но голова столь тупа, что она всегда их приводила в замешательство; качества в нем, малое изобретение, нерешимость, крайнее высокоумие без всякого дарования приносить себе пользу, и без всякого искусства причинять другим, кроме того зла, к которому они собственным своим безумием подают ему повод.

Вот, Государь мой, прекрасное доказательство! Но все запальчивые люди весьма походят друг на друга, покрайней мере в способе их мстительности. Щитаете ли вы себя меньше виновным, хотевши оскорбить все мое семейство, если бы мое безумие не отвлекло вас от сей наглости и не избавило бы моих родственников от обиды.

Дражайшая Кларисса! Не уже ли вы всегда будете упоминать о безумии, о наглости или вам столько невозможно благоприятно думать о других, сколько о ваших родственниках чтоб заслужить вашу к ним преданность и почтение? Простите меня, несравненная Кларисса! если бы я не чувствовал к вам такой любви, какой ни одна женщина никогда не увидит, я мог бы казаться более равнодушным к преимуществам столь явно оскорбляющим правосудие. Но позвольте мне спросить у вас, что вы от меня претерпели? Какую причину подал я вам, что бы так сурово и с такою недоверчивостью со мною поступать? Напротив, сколько вы были притеснены от них? Всеобщее мнение мне неблагоприятно; но в чем можете вы мне упрекать по вашим собственным сведениям?

Сей вопрос привел меня в великое замешательство. Но я решилась защищать себя.

Время ли, Г. Ловелас, теперь ли случай изъясняться вам так вольно с молодою девицею, лишенной всякого покровительства? Ваш вопрос весьма странен; могу ли вам упрекать что нибудь по моим сведениям. Я вам отвечаю, сударь… и чувствую, что слезы перерывают мой голос, я хотела вдруг встать с места и уйти.

Он ухватил меня за руку; заклинал меня не оставлять его с неудовольствием. Он мне уважил свою страсть, крайную мою свирепость, пристрастие к виновникам моих бедствий, которых мщение и новые насильственные предприятия были предметом нашего разбирательства.

Я почти по неволе принуждена была слушать.

Вам угодно было, любезная Кларисса, спросить мое мнение. Весьма удобно представить вам то, что осталось делать. Не смотря на ваши первые повеления, я надеюсь, что в сем случае вы не примите еще мое мнение за обиду. Вы видите, что нет более надежды к примирению с вашими родственниками. Чувствуете ли, сударыня, малейшую склонность удостоить вашей руки того несчастного, которой не получил еще от вас добровольной милости?

Какая мысль, моя любезная! какое уличение, или упреки! я не ожидала в ту минуту ни таких вопросов, ни таких выражений. Краска вступает в лице мое, когда я напоминаю мое смятение. Все твои советы мне пришли в голову. Однако ж его слова были так решительны, и столь повелительный вид. Мне казалось, что он наслаждался моим замешательством. Поистинне, моя любезная, он незнает, что такое есть любовь почитательная. Он на меня смотрел как будто бы желал проникнуть в глубину дущи моей.

Чрез несколько минут после, его объяснения были внятнее, но как ты увидишь, они были почти принужденными.

Мое сердце жестоко колебалось между гневом и стыдом, видя себя доведенною до такой крайности человеком, который казался повелевать своим страстям, между тем, как я не имела над ними ни малейшей власти. Наконец слезы мои прервали молчание, И я хотела уйти с знаками горчайшего оскорбления, как он вдруг обхватил меня обеими руками, правда, что самым нежным и почтительным образом, и извинялся довольно глупыми выражениями: что его сердце ни как не желает воспользоваться моим замешательством от наглого предприятия моего брата, и что он не намерен более повторять предложение, которое уже было с самого начала дурно принято, следовательно… остальная речь его мне показалась только нескладным набором малозначущих мыслей и определений, чрез которые он хотел оправдать свою смелость еще не вовсе объясненную.

Я не могу вообразить, чтобы он имел наглость испытывать меня для извлечения из уст моих признаний не приличных моему полу; но какое бы ни было его намерение, он столь сильно раздражил меня, и привел сердце мое своею речью в такое негодование, что я опять начала плакать с восклицаниями, что я чрезвычайно несчастна: и приметив непристойное положение мое в его объятиях, я вырвалась от него с досадою. Но как я уже выходила из комнаты, он меня удержал за руку; он пал на колени упрашивая меня остаться еще одну минуту, и самыми ясными выражениями, предлагал супружество, как единственное средство для предупреждения всех умыслов моего брата и для прекращения моей печали.

Что было мне отвечать? Его предложения, как я сказывала, показались мне исторгнутыми, и более следствием его жалости, нежели любви. На что решиться? Я стояла отворивши рот, в самом растроенном виде. Я должна была казаться весьма смешною. Он насыщался таким зрелищем, конечно в ожидании от меня ответа. Наконец устыженная собственным моим смущением, и стараясь скрыть его уверткою, я ему сказала, что он должен убегать всякие меры… могущие увеличить тревогу… которой я не могу избавиться, видя непримиримость моих ближних, и опасаясь следствий покушений брата моего.

Он обещал управлять себя единственно моею волею, и злодей еще спросил меня, прощаю ли я его нижайшее предложение? Что мне оставалось делать, кроме новых извинений моему замешательству, когда он так дурно меня понял. Я ему сказала, что возвращепие Г. Мордена не замедлит; что без сомнения удобнее будет его привлечь на мою сторону, когда он узнает, что я употребила помощь Г. Ловеласа единственно для избавления себя от Г. Сольмса; и что, следовательно желала бы я оставить все в прежнем положении до приезда моего двоюродного брата.

Сколько я ни была огорчена, но мне кажется, моя любезная, что такой ответ не походил на отказ. Не правда ли, что другой человек на его месте, испытал бы скорее убеждать кротостью, нежели устрашать вспыльчивостью? Но Г. Ловеласу угодно было таким говорить голосом, какого бы никакая мало чувствительная женщина не стерпела; и его обидная горячность принуждала меня хранить молчание.

,,Что это значит, сударыня? Вскричал он; и так вы решились открыть, что мне ничего не должно ожидать от ваших чувствований, пока останется вам малейшая надежда помириться с родными, ценою моего счастья, которое, конечно будет первою вашею жертвою?,,

Такия выражения, любезная Гове, воспалили также во мне кровь. Однако я сохранила некоторые меры.,,Вы видали, сказала я ему, сколько мне была отвратительна вспыльчивость брата моего; и так вы весьма ошибаетесь, Г. Ловелас, если хотите испугать меня своею наглостью, и принудить согласиться на то, что противно вашим собственным условиям.,,

Он будто вошел в самого себя; и просил меня только, что бы позволено было вперед о делах его говорить в его сторону; и если он сделается достойным малейшей милости моей, то надеется, что он не останется один в свете, которому бы я отказывалась отдавать справедливость. Я ему сказала:,,Вы полагаетесь на будущее; и я тоже от него ожидаю доказательства о ваших достоинствах, которых вы сами осуждаете, и которых действительно вам не достает.,,

Я опять готова была удалиться; он заклинал меня, выслушать его. Что его решение, избегать осторожно всех неприятных случаев, и какие бы небыли поступки моего брата, исключая только оскорбления моей особы, удаляться всех насильственных мер. Но если бы случилось тому подобное могу ли я требовать, что бы он был спокойным зрителем, видя меня похищаемую на корабль к Синглетону; и в такой плачевной крайности, уже ли не будет ему позволено защитить меня?

Защитить меня, Г. Ловелас? Я буду от того в крайнем несчастии. Но разве вы думаете, что я не буду в безопасности в Лондоне Кажется, что, по описании дома вдовы, я буду в нем свободна и спокойна.

Он признается, что по словам г. Долемана, положение того дома обещает мне такое и тайное пребывание; в прочем, если бы мне он непонравился, легко можно найти другую квартеру на мой вкус. Но как я требовала его совета, он думает, что лучше всего отписать к дяде моему Гарлов, как моему попечителю, и ожидать успеха моего письма у Госпожи Сорлингс, к которой смело просить его прислать ответ. С малыми умами, говорит он, робостью умножаешь их наглость.,,Содержание письма должно быть: требовать правом то, что будет мне отказано милостью; признаться, что я прибегла к покровительству его родственниц, по повелению которых равно как и Милорда М… он был употреблен для моих услуг; но прибавить, что условия я сама налагала и ни чем необязалась за милость, которую бы они оказали всякой другой особе моего пола в подобных обстоятельствах.,, если мне не нравится такое средство, он сочтет за честь, когда я позволю ему сделать такое требование от собственного его имени; (с обыкновенными его условиями;) но он не смеет касаться еще сей материи, хотя надеется, что насильствия моего семейства доведут до сего счастливого решения.

Это кольнуло меня в самое сердце, и я ему сказала, что он сам предложил мне оставить меня по приезде в Лондон, и что я ожидаю исполнения его обещания; что когда узнают мою совершенную независимость, тогда еще будет время рассмотреть, что мне должно писать и делать; но что до тех пор, пока он будет около меня, я не имею ни желания, ни власти ни на что решиться.

Он мне сказал с задумчивым видом, что хочет быть чистосердечен. Намерение брата моего переменило обстоятельства. Прежде удаления его от меня он непременно должен видеть, понравится ли мне вдова и квартера ее, когда мой выбор пал на нее. Кто может отвечать, что сии люди не подкуплены братом моим? Когда ж увидит он, что можно положиться будет на их честность, то удалится на несколько дней. Но должен признаться, что более того он не может быть в отсутствии.

Как, сударь, перервала я? Не ужели вы намерены жить в одном со мною доме?

Нет, отвечал он мне; зная мою разборчивость и употребление, какое я хочу делать с его отсутствием, хотя в Лондонском доме его делаются теперь некоторые и переправки, он может стоять на квартере приятеля его Белфорда, или жить в загородном доме его Едгвар, и приезжать каждое утро ко мне, пока будет иметь причину думать, что брат мой оставил свои гнусные намерения.

Следствия такого долгаго разговора состояли в том, что бы ехать в Лондон в следующий понедельник. О! если бы минуты отъезда моего были счастливы!

Сколько бы я ни повторяла, моя любезная, все будет слабо для изъяснения моей чувствительности к твоим благодеяниям и к удивительному великодушию твоему, которое всего источникъ

Кл. Гарлов.

ПИСЬМО CXXXII.

В Пятницу 21 Апреля.

(Издатель и в сем письме отбрасывает все, что было одним повторением последнего. Но некоторые подробности сохранены относительно замешательства Клариссы, которые ею были пропущены, говоря о предложениях ловеласа, что весьма неудивительно.)

Теперь, что скажешь ты, Белфорд? Видя, как твой друг, подобно бабочке ищущей своея погибели, около огня, едва не ожог крылья свооя вольности? Никто не был больше моего в опасности попасть в собственные свои сети, видеть опрокинутыми все намерения, все предприятия бесполезными, не привезти Клариссу в Лондон и не испытавши действительно, что она такое, Ангел, или женщина.

Правда, я запутал ее без всякого приготовления так, что она не имела времени прикрыть себя скромностью своего пола. Мои выражения не столько нежные как пылкия, клонились к упреканию ее прошедшей холодности, и приводили ей в память хитростно ее собственные предписания, потому, что не любовь, а мерский умысел брата ее заставил ее от части освободить меня от них. Я в жизнь мою никогда не видывал прелестнейшего смятения. Какая слава последовала бы за живой кистью, которая бы изобразила такое зрелище, и смешение нетерпеливости, которая явно оживляла каждую черту выразительного и прекрасного лица! Она кашлянула два или три раза. Сперва показался в ее взорах приятный беспорядок, потом некоторой род умиления происходящий от нерешимости ее желаний; до тех пор, пока разгневанная красавица, досадуя еще более на мое любопытство узнать ее ответ, не могши выговорить ни слова, пустила ручьи слез, и с торопливостью повернула мне спину, что бы выйти. Но я поспешно за ней последовал, и удержав в моих объятиях, сказал ей: предмет единственный моей нежности! не подумайте, что бы сие предложение, противное первым вашим законам, происходило от намерения моего воспользоваться свирепостью ваших родителей. Есть ли, не смотря на почтительность моих выражений, они способны были ее огорчить, то впредь мои старания будут… я перестал говорить, как будто бы усилие чувствительности моей перервало мой голос. Она хотела изъясниться, но сказала только с томностью: как я… несчастлива!… слезы ее текли изобильно; и между тем, как руки мои обнимали прекраснейший стан ее, лице ее лежало на одном моем плече, и она не приметила, что позволяет мне такую вольность.

Для чего несчастна, для чего? моя дражайшая! Благодарность, которую вы должны ожидать от сердца чувствительного и признательнаго… тут правда мне затворила рот, потому, что я не обязан благодарностью за такие не добровольные одолжения.

Но пришедши в самую себя, и увидя себя в моих объятиях, что это значит, Государь мой? Сказала она с видом негодования, с пламенным лицем, и глазами пылающими гордостью.

Я уступил ее усилиям; но в мою очередь быв совершенно побежден прелестьми сего невинного смятения, я опять ухватил ее за руку, как она уходила, и упав на колени, я ей сказал, без всякой умеренности, и почти не чувствуя важности слов моих: (если бы случился тогда поп, я был пропадший человек:) дражайшая Кларисса! примите клятвы от вашего верного Ловеласа! решите, что бы он вам принадлежал навсегда. Сим средством все заградить можно. Кто осмелится делать умыслы и предприятия на жену мою? Их безумные и дерзкие надежды основываются на том, что еще не супруг ваш. удостойте меня сего имени! прошу о том у ног ваших. Тогда весь свет будет с нашей стороны, и все похвалят сие давно ожидаемое окончивние.,,

Черт ли меня тогда дернул? Я столько думал об етом глупом восхищении, как летать по воздуху. Это чудная девка всемогуща надо мной. По такому расчету, не она, но я должен буду уступить в великом моем опыте.

Слышал ли ты когда нибудь, что бы и то не из добровольного побуждения произносил торжественные клятвы, в упреки заблаговременного приготовления и самых гордых видов? Но это прекрасное творение в состоянии отвлечь самого варвара от намерения быть ей вредным; и я в самом деле думаю, что был бы расположен освободить ее от всякого другого опыта, (нельзя сказать, чтобы по сию пору еще какой был,) если бы у нас не было между собою некоего рода сопротивления, рожденного от ее недоверчивости, чтобы узнать, кто из двух останется победителем. Ты знаешь мое великодушие, когда мне ни в чем не противятся.

Хорошо, но до чего довело меня сие слепое стремление? Думаешь ли ты, что я был пойман в слове? После предложения столь торжественного, и даже на коленях, как тебе кажется, Белфорд?

Ничего не бывало. Моя забавница выпустила меня с такою же вольностью, какую я сам желал, предприятие ее брата, отчаяние о непримиримости его, страх несчастных следствий, были причины, которым ей угодно было приписать такое замешательство, а мое предложение и любовь ни малейшего не имели в том участия. Что скажешь ты? Щитать нашу свадьбу за второе средство! И дать знать мне, хотя другими словами, что ее замешательство происходит от страха, что мои неприятели не согласятся на предложение ее отвергнуть человека, который за нее подвергал жизнь свою, да и теперь готов предать себя той же опасности!

Я повторил еще неотступные мои прошения, что бы она сделала меня счастливым; но она отложила до приезда двоюродного брата ее Мордена. На него теперь полагает она все свои надежды.

Я показался яростным, но бесполезно. Она хотела писать, или уже написала второе письмо к тетке ее Гервей, в намерении ожидать ответа.

Однако ж, любезный друг, я думаю, что мог бы уменьшить постепенно такие отсрочки, если бы я был человек с духом. Но что делать, когда я столько боюсь ее оскорбить?… И чорт сам не умудрится! Любовник столь застенчивой! Принцеса с такими беспрестанными требованиями. Как согласиться нам без помощи какого нибудь услужливого посредника? Однако Белфорд; очень редко случается такая горячая любовь в одном сердце с такою скромностью. Я уверен теперь, что истинная любовь довольствуется желаниями; другой не имеет воли, кроме воли своего обожаемого предмета.

Прелестная моя невинница! она еще сама говорила мне про Лондон. если бы паче чаяния умысел Синглетона был моего изобретения, я бы не мог выдумать счастливейшего средства, для ускорения ее отъезда, которой, я не могу отгадать, для чего она отложила.

Под сей обверткой ты найдешь письмо Осипа Лемана, о котором я тебе говорил в прошедший понедельник, и мой глубокомысленный ответ к нему. Я не могу стоять против тщеславия побуждающего меня к сему сообщению. Без сей сильной причины, лучше бы тебя оставить в мыслях, что свирепой рок моей красавицы ведет с нею войну и располагает случаями в мою пользу, хотя они все суть следствия моего превосходного воображения.

ПИСЬМО CXXXIII.

16 Апреля.

(Он уведомляет Г. Ловеласа о гонении, к которому приготовляются его Господа за похищение его барышни Бетертон из ее семейства, которая умерши в родах, оставила после себя живого робенка, и что Ловеласа упрекают в пренебрежении сего дитяти. Осип, с обыкновенною своею простотою говорит, что его Господа называют такой поступок бесчестным, однако ж он надеется, что это неправда, хотя и разглашают, что Г. Ловелас был принужден оставить государство, что бы укрытся, и что намерение путешествовать в чужих краях, был один только подлог. Он присоединяет, что Г. Сольмс желал бы такую историю рассказать девице Клариссе, естли бы она была расположена на его слушать.).

Он просит Г.Ловеласа признаться ему, не будет ли жизнь его в опасности по сему делу; и быв к нему предан, желает, что бы он не был повешен как простой человек, но что бы ему отрубили голову; и что бы милостиво вспомнил о нем прежде смертного осуждения, ибо он слышал, что все имение преступников принадлежит Королю или правлению.

Примечает, что Капитан Синглетон имеет частые переговоры с его молодым Господином и Госпожею, и что Господин его сказал в присутствии Капитана, что кровь его кипит от мщения; что в то самое время Господин хвалил его Осипа, говоря Капитану про его верность и расторопность. Потом предлагает свои услуги Г. Ловеласу для упреждения несчастных случаев, и заслужения его покровительства, что бы занять постоялой дом белого медведя, о котором ему говорили с похвалою. Это не все, прибавляет он. Преврасная медведица, то есть Бетти Барнес, ворочается у него в голове. Он надеется, что будет ее любить более, нежели угодно Г. Ловеласу, потому что она начинает быть с ним повеселее и слушает его с удовольствием, когда он упоминает про белого медведя, как будто бы она была между ячменем и бобами. Просит прощения за такое острое слово, которое у него вырвалось, потому что, сколько он ни беден, но всегда любил шутки.

Признается, что иногда совесть укоряет его в том, что он сделал, и думает, что без историев, которые он принужден был рассказывать по повелению Г. Ловеласа в доме, невозможно, что бы сердце отца и матери были так тверды, хотя Г. Жамес и девица Арабелла весьма злобны. Но хуже всего кажется ему то, что Господин и Госпожа Гарлов никогда не будет в состоянии распутать дела девицы Клариссы, потому что они полагают такие истории вышедшими чрез Камердинера Г. Ловеласа. Он будет весьма остерегаться, что бы не переуверить их в противном; от страха, что бы Г. Ловелас не убил своего камердинера и его, для при писания потом смерти их тем, которые с самого начала их подкупляли. Между тем, он очень сомневается о себе, не бездельник ли он, хотя никогда не имел к тому склонности.

Он надеется также, что если его любезная и почтенная молодая Госпожа Кларисса попустит себя на что нибудь худое, то Г. Ловелас припомнит себе о колодце белого медведя;[31] но он просит Небо, что бы его предохранило от великого дурного намерения равно, как и от дурного дела. Как он не очень стар, то надеется иметь время к покоянию, когда грешит по неведению; впрочем Г. Ловелас человек знатный и весьма разумный, следовательно в состоянии отвечать во всем за такого бедного человека, как покорный и верный его слуга.

Осип Леман

ПИСЬМО CXXXIV.

17 Апреля.

(Г. Ловелас дает полную волю в сем письме своему воображению. Начинает изъяснением Осипу приключения с девицей Бетертон, которая, по его словам, ничто иное, как ветренность молодости. В сем случае не было похищения. Его путешествие к тому не относилось. Он любил эту молодую особу, и любим был от нея. Она была дочь обогатившагося мещанина, которой имел тщеславные виды к возвышению своему, и которой по сей самой причине сам способствовал в начале его волокитству. Что касается до него, он никогда не говорил про замужство ни отцу, ни дочери. Правда, что все ее родные хотели, что бы она соединилась с ними, для иска судебного, и что она отказавшись от соучастия в их злости, получила смерть от свирепых их поступков. Маленькой сын очень пригож, и не делает бесчестия отцу. Он его видел два раза тайно, и без сведения тетки ее, которая имеет о нем попечение, и что намерение его со временем сделать его состояние. Все их семейство без ума от ребенка, хотя имеют злость проклинать отца его.)

"Расказывает Осипу о правилах своих в любви. Избегать всенародных женщин; выдавать замуж старую любовницу, прежде нежели возьмет другую; выводить мать из нужды, когда она имеет суровых родственников; иметь великое попечение в родах ея; доставлять достаточное состояние ребенку, смотря по званию матери. И надевать после нее траур, если умрет в родах. Заклинает Осипа найти кого нибудь, кто бы исполнял такие должности с большею честностью. Удивительно ли, говорит он, что женщииы сколько склонны ко мне?,,

Он ничего не опасается от сего приключения ни шее, ни голове своей.,,Женщина умершая тому полтора года назад; не было тяжбы при ее жизни; отказ призванный не входит ни в какие взыскания; вот прекрасные причины, Осип, для уличения меня в похищении! Я повторяю тебе, что ее любил. Она была увезена от меня ее грубыми родственниками, в самом жару моей страсти… но довольно говорить о любезной девице Бетертон. Любезной, и подлинно так; потому, что смерть делает женщину более любезною. Пусть небо упокоит прах ея! туш, Осип, я плачу дань памяти девицы Бетертон самым тяжким вздохом.,,

Похваляет вкус Осипа к острым словам.,,Шутки более приличны бедным, нежели стенания. Все, что происходит в свете не есть ли одна шутка, и не подает ли причины к насмешке? Кто принимает вещи в противную сторону, есть человек сумасшедший, не знающий цены жизни. Тот, кто осуждает радость в бедном, стоит, чтобы никогда ее нечувствовать.,,

Одобряет привязанность Осипа к его молодой и несравненной любовнице. Выхваляет свои собственные к ней чувствования и честные намерения. Слово его, есть священный залог, и в том он на него самого ссылается.,,Ты знаешь, Осип, что у меня следствия превосходят обещания. Для чего? что бы показать самым ясным способом, что душа моя не скаредна и без прижимки. Человек исправный держит свое слово; но щедролюбивый переступает его гораздо далее. Такое мое правило.,,

Винит Клариссу в замедлении свадьбы их, и жалуется на отдаление, в каковом она его держит, приписывая то девице Гове, которая ей внушает беспрестанно недоверчивость; и сия самая причина заставляет его употреблять Осипа, что бы чрез Гарловых действовать умом Госпожи Гове.

Потом, говоря о уведомлениях Осипа про переговоры тайные Капитана Синглетона с Жамесом Гарлов, он продолжает:,,Как Капитан полагается на свидетельство Жамеса которой о тебе весьма хорошего мнения, не можешь ли ты, притворясь, что имееш ко мне великую ненависть, предложить Синглетону, чтобы он способствовал Жамесу в страсти его к мщению, и дал бы ему в помощь все свои силы, то есть свой корабль и весь экипаж, что бы увезти Клариссу и отправить ее в Лейт, где они оба имеют вотчины?,,

,,Ты можешь им сказать, что если их предприятие удастся, это будет способ привести меня в отчаяние, а Клариссу в послушание. Ты можешь также их уведомить, как будто по свидетельству моего камердинера, о отдалении, в каком она меня содержит, в надежде получить прощение от отца отказавшись от меня, если будут того требовать; еще сказать им, что мой камердинер в одном только таится, то есть о месте нашего убежища, но что ты не сомневаешься узнать все от него посредством несколько гвинеев, и получить точные сведения о времени, когда я от нее удалюсь, что бы они могли иметь больше способности в предприятии; прибавить, и все будто от камердинера, что мы скоро переменим место пребывания, (что и правда, мой любезный Осип,) и что дела мои принуждают меня часто отдалться.,,

если им понравится твое предложение, ты услужишь Бетти, сказав ей это за тайну. Бетти сделает туже доверенность девице Арабелле которая с удовольствием перескажет дяде своему Антонину, если не будет предупреждена братом. Г. Антонин уведомит о том Госпожу Гове, которая наверное не скроет от дочери, хотя они и в ссоре. А дочь немедленно отпишет моей любезной Клариссе; и если умысел не дойдет до моих ушей сими дорогами, ты мне напишешь о том под тайною, будто хочешь предупредить несчастные следствия; что составляет предмет твоих и моих стараний. Тогда я покажу твое письмо Клариссе. Ее доверенность умножится и удостоверит меня о ее любви, о которой я иногда сомневаюсь. Она поспешно выберет другую квартеру. Я буду иметь причину остаться при ней под видом хранителя. Она увидит, что нет более надежды к примирению. Ты будешь давать Жамесу и Синглетону ложные известия, кототорыя я тебе доставлять стану; следовательно нечего опасаться.

Какоеж будет счастливое, и сто раз счастливое следствие? Кларисса сделается моей женой честным образом. Согласие возвратится к родственникам ее и моим. Десять гвиней, на которые ты всегда можешь полагаться, удвоит твое жалованье в сем скупом семействе; и слава твоего благоразумия и храбрости распространится по целому свету… белый медветь также будет к твоим услугам; и если ты когда заблагорассудишь приобрести его в собственность, приятели твои не заставивт тебя беспокоится о деньгах. Я бьюсь об заклад, что ты ясно видишь в таких подробностях, Бетти умножит твой достаток, сделавшись твоей женою; я уверен, что вы оба с осторожностью жили, и зберегали для переду; фамилия Гарловых, которой ты служил с такою верностью удаливши от нее дурные следствия мщения брата, с удовольствием доставит тебе что нибудь к твоему учреждению; я прибавлю к твоей казне более, нежели ты думаешь. И так ты должен видеть перед собой только честь, спокойствие и изобилие.

Пой от радости, Осип, пой! земля, которою ты будешь владеть; слуги, которые, в твою очередь, будут тебе служить, жена, которую ты будешь любить или бранить, когда тебе за блого рассудится; Господин Осип за каждым словом; получать деньги, чтоб жить хорошо, вместо того, что бы свои платить; быть счастливым не только в самом себе, но в других чрез примирение и успокоение двух благородных семейств, не сделав вреда ни одной християнской душе. О Осип, честной мой Осип! сколько ты будешь иметь завистников! Кто может жить в свете с отвращением с такими прекрасными видами?

То, что я теперь предлагаю, увенчает твои подвиги. если ты может только довести их до сего предприятия, хотя они его исполнят или нет, ты все равномерно будешь соответствовать намерениям твоего искреннего приятеля.

Ловелас.

ПИСЬМО CXXXV.

В Четверток 20 Апреля.

Милостивая Государыня тетушка!

Не получив ответа на письмо мое писанное от 1 сего месяца, я ласкаюсь, для моего собственного утешения, что оно к вам не дошло; ибо весьма прискорбно было бы для меня мыслить, что моя любезная тетушка Гервей щитает меня недостойною своего внимания.

В сей надежде, не умея лучше изъясниться в таковых обстоятельствах, списала я с чорного первое письмо и беру смелость препроводить его к вам в одной обвертке с теперишним, прося вас униженно, что бы вы имели милость благоприятствовать моим предложениям.[32]

Я все еще властна их выполнить; но для меня будет огорчительно видеть себя принужденною к таким мерам, которые могут сделать примирение мое затруднительным.

Когда бы мне позволено было, милостивая Государыня, писать к вам во ожидании ответа, то я могу оправдать намерения сего странного поступка, хотя в глазах строгих судей я не ласкаю себя оправить от порока неблагоразумия. Что касается до вас, я уверена, что вы бы имели ко мне жалость, если бы знали все, что я могу сказать в мое извинение, и сколько я щитаю себя несчастною потеряв уважение всех моих приятелей.

Я не отчаиваюсь еще в возвращении оного. Но какое бы ни было осуждение мое в замке Гарлов, любезная тетушка, не откажите мне несколько строк вашего ответа, для уведомления моего, есть ли надежда получить прощение на условиях не столько суровых, как прежде мне предписывали, или уже я вовсе оставлена, чего избави Боже!

По крайней мере, любезная тетушка, постарайтесь чтоб оказали мне справедливость, которую я требовала в одном письме к сестре моей, относительно моего платья и малого количества моих денег, чтоб я не была лишена самых необходимых выгод и не принужденаб была одолжаться теми людьми, которым я более прочих не хочу дать над собой такого права. Позвольте мне заметить, что когда бы мой поступок был предумышленной; я бы могла по крайней мере, посредством денег и дорогих каменьев, избегнуть огорчений мною претерпенных, и которые еще более умножатся, если мое требование будет отвергнуто.

Ежели вы получите позволение принять обьяснения мною предлагаемые, то я открою вам тайны сердца моего, и уведомлю о том, что вам не известно.

Когда ж меня хотят мучить, ах! скажите им, что мучение мое уже чрезвычайно; однако ж оно происходит от собственного моего размышления, а не от той особы, от которой ожидали многих бед. Вручитель моего письма имеет какие то дела, кои должно ему окончить в одном месте недалеко от вас отстоящем и вы дайте ему время дождаться вашего ответа и принести мне его в субботу по утру, если вы меня удостоите такой милости. Сей случай был нечаянный. Остаюсь, и проч.

Кл. Гарлов.

П. П. – Никто не будет знать о вашем письме, если вам угодно, что бы то осталось тайной.

ПИСЬМО CXXXVI.

В субботу 22 Апреля.

Я не знаю как толковать поступки твоего ветреника; но он точно сомневается, что сердце твое не при-надлежит ему: и в том покрайней мере нахожу я в нем великую скромность; потому что это значит тайное признание, что он того недостоин.

Он не может терпеть слыша твои сожаления о Египетском Луке, и беспрестанные укоризны ради твоего побега, и всего того, что ты называеть его пронырствами. Я рассмотрела все его поступки, сравнила их с его нравом, и нашла, что в гордости его и мстительности, то есть в малодушии, гораздо более видно доверенности и единообразия, нежели мы обе воображали. От самой колыбели, потачка употребляемая родными относительно одинакаго сына, сделала его робенком злонравным, прихотливым, пронырливым, и учителем своих учителей. В большом возрасте, сделался он повесою, щеголем и присяжным волокитою, который не уважает благопристойности, и вообще презирает весь наш пол, за погрешности некоторых женщин, которые весьма дешево продали ему свою благосклонность. Как вел он себя в твоем семействе, имея на тебя подобные виды? С того времени, как твой беспутный брат по случаю стал обязан ему жизнью, он платил наглость наглостью и тебя запутал в свои сети, посредством ужаса и хитрости. Какую вежливость ожидать можно от человека подобного сложения? -

Так, но что делать в твоем положении? Мне кажется, что ты бы должна его презирать, ненавидеть… если можешь… и вырваться от него: но куда скрыться?

А особливо теперь, когда брат твой выдумывает странные умыслы, и хочет сделать участь твою еще несчастнейшею?

если ты не можешь его презирать и ненавидеть, если не хочешь его оставить; то тебе надо убавить не много твоей суровости. Когда ж и такая перемена не причинит скорой свадьбы, я бы прибегла под покровительство его родственниц. Почтение, которое он по-видимому к тебе имеет, есть уже достаточная ограда твоей чести, хотя б и выдумали новое какое подозрение. Ты бы напомнила ему по крайней мере о предложении его, доставить тебе в сотоварищи одну из двоюродных сестер его Монтегю, что бы провождать с тобою время в новой Лондонской квартире, до окончания всех твоих подозрений.

Но тем объявишь ты, что уже принадлежишь ему. Я в том согласна. Какоеж остается тебе другое теперь убежище? Злоумышление брата твоего разве не уверяет тебя, что нет другого средства?

И так, верь мне, моя любезная, что время отказаться от тщетной надежды к примирению, которая держала тебя по сию пору в нерешимости. Ты мне признаешься, что он предложил тебе о супружестве весьма ясными выражениями, о которых ты не упоминаешь; и я вижу, что он даже изъяснил причины понуждающие тебя принять его предложения. В людях его свойства, которые обыкновенно стараются унижать наше самолюбие, значит чрезвычайное великодушие, когда говорят они, что мы должны их любить, хотя того они не стоят, за то единственно, что они нас любят.

Будучи на твоем месте, с такими прелестными осторожностями, которым я удивляюсь, может быть не иначе бы сама поступила. Я бы желала без сомнения видеть неотступность его страстною, но почтительною, прошения постоянными, и что бы все речи и дела любовника стремились к одной только цели. Однако ж, если бы я подозревала в его поведении хитрости, или какую медленность основанную на сомнении в моих чувствах, я бы решилась, или обьяснить такие сомнения, или отвергнуть его навсегда. если бы последний случай сей был тебе приличен, быв твоим верным другом, я бы собрала все мои силы, что бы доставить тебе неизвестное убежище, или что бы разделять твое несчастье.

Какой презрительной с его стороны поступок, согласиться с такою удобностью на твою отсрочку до приезда г. Мордена! Но я опасаюсь что ты была с лишком строга; ты признаешься, что он восчувствовал такую непристойность. если бы я была уведомлена его собственными известиями; то уверена, что бы нашла излишнюю суровость в твоих подозрениях и недоверчивости. Поймав его на слове, ты бы приобрела над ним такую власть, какую он теперь над тобой имеет. Ты знаешь сама, моя любезная, что женщина, упавшая в подобную сеть, должна сносить множество огорчений.

Но на твоем месте, с моею скоростью, я тебя уверяю, чрез четверть часа, я бы все разобрала и увидела бы ясно все основание дела. Его намерения должны быть добрыми или худыми: когда они худы; надо скорее о том увериться; если же по счастью тому противное, может быть он испытывает скромность своей жены.

Мне кажется, что я бы также убегала всех уличений могущих растравлять досаду, и всех укоризн касательно старой распри относительно нравов; особливо тогда, как ты еще столько счастлива, что не имеешь причины говорить о том по собственному опыту. Признаюсь, что великое удовольствие для благородной души сражать порок; но если такое сопротивление не уместа, и если порочный расположен к исправлению, сие не столько послужит к ободрению его, сколько для ожесточения, и принудит его прибегнуть к лицемерию.

Малое уважение его к умному намерению твоего брата, мне нравится равно, как и тебе. Бедный Жамес Гарлов. Это полоумная голова осмеливается вымышлять безчинные предприятия и действовать хитростью, в то время, когда делает г. Ловеласа главным обвинителем за его умыслы? Мошенника остроумного, по моему мнению, должно тотчас повесить, без всяких обрядов но безумного, который мешается не в свое дело то есть в злоумышления, надлежало бы прежде колесовать, а потом повесить, коли угодно. Я нахожу, что г. Ловелас описал Жамеса в коротких словах.

Гневайся если хочешь, но я уверена, что такой бедной род людей, как брат твой восхищается, доведши тебя до необходимости оставить отцовской дом, и опасаясь только видеть тебя независимою, в тщеславии своем равняется с целым светом, и осмеливается сражаться с Ловеласом собственным своим оружием. Разве ты забыла его торжество, которое ты сама мне описала по известиям твоей тетки, как он гордился похвалами дерзкой Бетти Барнес?

Я ничего не ожидаю от письма твоего к госпоже Гервей, и надеюсь, что Ловелас никогда не узнает содержания оного. Каждое твое письмо показывает мне, что он досадует, сколько смеет, на твою к нему недоверчивость. Я бы не менее досадовала будучи на его месте; по крайней мере, когда бы сердце мое свидетельствовало, что я стою лучших поступков.

Не беспокойся о платье своем, если хочешь прибегнуть под покровительство его родственниц. Оне знают в каком ты положении с своими ближними, и жестокость других не уменьшает их привязанности к тебе. Касательно до денег, за чем противишься ты оставляя бесполезными мои предложения?

Я знаю, что ты не станешь требовать своей земли, но дай ему право вместо тебя требовать. Я не вижу лучшего средства.

Прости, мой любезной друг, обнимаю тебя с обыкновенною горячностью, и возсылаю обеты мои о сохранении твоей чести и спокойствия.

Анна Гове.

ПИСЬМО CXXXVII.

В пятницу 21 Апреля.

Уже давно, Ловелас, ты играешь роль писателя, а я только твоего покорного читателя. Я не беспокоился, сообщать тебе мои замечания о успехах и цели твоих прекрасных изобретений. Со всем твоим тщеславием, достоинства несравненной и прелестной Кларисы, будут для нее защитою и безопасностью; но теперь, как я тебя вижу столь счастливого в твоих хитростях, что ты ее уговорил к отъезду в Лондон, и выбор ее направил на такой дом, которого жители успеют утушить в тебе и последние честные чувствования раждающиися в ее пользу, теперь, я считаю за долг приняться за перо, и объявляю тебе откровенно, что я делаюсь защитником Клариссы Гарлов.

Мои побуждения не происходят от добродетели, а когда бы и то было, какое впечатление могут они сделать в в твоем сердце по сей причине?

Такой человек, как ты не более был бы тронут, если бы я ему представил, какому подвергает он себя мщению обижая девицу такого нрава, знатности и породы, как Кларисса.

Великодушие и честь не могут также действовать над людьми нашего рода в пользу женщины, когда они считают весь женской пол за добычу им принадлежащую. Честь, в наших мыслях, и честь, в общем соглашении, суть две вещи весьма несходныя.

Какаяж моя причина? Действительно, Ловелас, одна истинная дружба, которую я к тебе имею. Она меня побуждает защищать самого тебя, и твое семейство, когда ты сам принужден отдать справедливость сей прекрасной девице, которая однако ж заслуживает, что бы ее польза прежде всего привлекла твое внимание.

В последнем моем свидании с твоим дядею, этот доброй человек меня усильно просил употребить все мои способы над тобой, что бы ты согласился подвергнуть себя под иго супружества, и подтверждал свои прошения фамильными причинами, которые мне показались так важными, что я их должен был одобрить. Я знал, что твои намерения на ету удивительную девицу были ее достойны. Я о том уверил Милорда М… который однако ж очень сомневался, потому, что ее семейство с тобой худо поступало; но теперь, как твое волокитство обратилось совсем в другую сторону, я хочу тебя убеждать другими размышлениями.

если ты судишь о совершенствах Клариссы по собственному своему свидетельству и всеобщему, где найдешь ты женщину ей подобную? За чем покушаться на ее добродетель? Какая нужда в опытах, когда ты не имеешь ни малейшей причины к сомнению? Я полагаю себя на твоем месте с намерением жениться: ежели бы я имел такие предпочтительные чувствия, как ты имеешь к етой женщине, зная их пол, как мы его оба знаем; я бы боялся испытывать далее, опасаясь успеха, а особливо, если бы был удостоверен, что никто не имеет более в душе добродетели.

Примечай также Ловелас, что опыт не справедлив, потому, что он не взаимный. Разбери дальновидность твоей злости и хитростей; уважь случаи раждающиеся беспрестанно против ее воли, до тех пор, пока ее семейство будет действовать по расположениям твоей головы изобильной в злоумышлениях. Рассмотри, что она без покровительства, что дом, в которой ты ее привезешь, наполнен твоими соумышленниками, молодыми девицами хорошо воспитанными, прекрасными, проворными, и обманчивого вида, которой трудно проникнуть, когда они себя прикрывают личиной скромности, а особливо для молодой не опытной особы незнающей города: разбери, говорю я, все такие обстоятельства, и скажи мне, какую славу, какое торжество ты себе обещеваешь, когда успеешь ее прельстить? ты, человек рожденный для волокитства, исполненной выдумками, твердый, без угрызений совести, способный ожидать случая с терпением; человек, считающий за ничто клятвы, которые делает женщинам; невинная жертва привязанная к своим обещаниям, следовательно расположенная по себе хорошо думать о других. Я сочту за чудо, если она избегнет и от искусителя, и от искушения, окруженная такими сетями. Впрочем, когда и наш пол так слаб без всяких обольщений, я не знаю, для чего столько требуют от женщин, которые родились от тех же отцов и матерей, и составлены из того же тела, с одною разностью только воспитания, и какую великую славу находят в побеждении их?

Ты спросишь у меня, не может ли быть другого какого Ловеласа, который быв прельщен ее красотою, предпримет восторжествовать над нею?

Нет, я отвечаю. Сличая все, сложение тела, разум, богатство, нравы, невозможно быть другому подобному тебе человеку. Ежели бы ты думал, что природа сотворила тебе соперника, я знаю твою диавольскую гордость, что тогда бы ты меньше себя почитал.

Но я хочу говорить о господствующей твоей страсти, о мщении; ибо любовь, (и какая любовь может быть у развратников?) занимает только второе место в твоем сердце, как я тебе часто доказывал, не смотря на твое против меня бешенство. Какие подлыя причины, мстить любовнице за то, что тебе стоило много труда похитить ее! Я охотно соглашаюсь, что оставшись, она была в опасности сделаться женою Сольмса; пропуская также ее условия, которые ты умел хитро обратить против нее самой, и предпочтение оказываемое ею к девичьему состоянию. Что ж это иное, как одни подлоги? И за чем не благодаришь ты тех, которые почти бросили ее тебе на руки? В прочем все, что ты ни приводишь к оправданию твоего опыта, не имеет ли основанием неблагодарность и противоречие, когда ты опасаешься погрешности, которая может случиться только относительно тебя?

Но что бы уничтожить все твои неосновательные причины такого рода, я спрашиваю у тебя, что бы ты думал о ней, если бы она добровольна ушла с тобою? Может быть ты больше любил бы ее в звании твоей любовницы; но что бы быть женою, отречешься ли ты, что она и в половину столько бы тебе не нравилась?

Что она тебя любит, со всею твоею злостью и зверством, я не вижу причины о том сомневаться; однако ж какую власть должна она иметь сама над собой, когда доводиш иногда до сомнения такое проницательное самолюбие, каково твое? Быть притесненной с одной стороны своим семейством, с другой привлекаемою знатностью твоей фамилии, где каждой ее желает и почтет за честь ее союз?

Может быть ты подумаешь, что я удалился от цели, и что защищаю более сторону твоей красавицы, нежели твою собственную. Никак нет. Все что я ни сказал, больше клонится к твоей пользе, нежели к ея; но тому, что она может сделать твое счастье, но с ее кротким нравом, почти не возможно, что бы была сама тобой счастлива.

Не нужно изъяснить моих причин; я знаю твою чистосердечность, что ты в таком случае удобно согласишься на мое мнение.

В прочем, хотя я беру сторону женидьбы, ты знаешь, что я сам не весьма наклонен к сему состоянию; я никогда еще о том не думал. Но как ты последний твоего имени, как твоя фамилия занимает отличные степени в Королевстве, и как ты сам щитаешь себя осужденным когда нибудь к супружнему рабству, то скажи мне, можешь ли ты надеяться найти впредь подобной сему случай, который в твоих руках? Девица, которая своим рождением и богатством стоит твоей знатности, (хотя гордость фамильная и твоего собственного сердца заставляют иногда тебя говорить весьма не прилично о прозваниях, которые тебе не нравятся); красота, которой удивляется весь свет; и вместе, особа привлекательная своим благоразумием и добродетелью.

Если ты не из числа тех низких душ, которые предпочитают потомству собственное свое удовольствие; то не должен откладовать свадьбу твою до срока людей развратных, то есть до срока времени, когда лета и болезни истощат тебя. Вспомни, что ты подвергаешь память свою справедливым укоризнам законных твоих потомков, за то, что дал им несчастное бытие, которое они принуждены будут подать бедным своим последователям, и которое уполномочит весь твой род, если бы он скоро не пресекся, проклинать тебя до самых поздных поколений.

Сколько мы ни порочны в глазах исправленного света; однако неизвестно, останемся ли мы таковыми безвозвратно. Хотя мы видим веру противуречущую, но еще не вздумали составить таких законов, которые бы согласовались с нашею жизнью. А которые уже сделаны, кажутся нам презрительными, что мы не унижаемся даже до сомнения. Одним словом, мы верим будущему наказанию и награждению; но с великою молодостью и здоровьем, надеемся, что будет довольно времени к раскаянию: что значит чисто по Аглински, (не обвиняй меня в строгости, Ловелас, ты сам иногда таков,) что мы желаем жить для чувств до толе, пока они будут в состоянии нам служить, а что бы оставить грехи, мы ожидаем, что бы удовольствие нас оставило. Как! неужели твоя прекрасная любовница будет наказана за великодушные ее старания ускорить твое исправление, и за то, что она желала видеть над тобой опытов прежде, нежели вручить себя?

Заключим. Я тебя заклинаю рассмотреть, что ты предпринимаешь не сделав шагу вперед. Ты входишь в новый путь. По сию пору виды твоих поступков так прикрылись, что ежели бы она усумнилась о твоей чести; то ты не будешь иметь ни малейшего против тебя доказательства. Сохраняй законы честности, в таком смысле, как она ее принимает. Ты знаешь, что ни один из товарищей твоих не будет смеяться твоей свадьбе; а если кто найдет его странным, потому, что ты сам часто издевался над таким состоянием; то имеешь ту выгоду, что не должен от него краснеть.

В субботу 22 Апреля.

Не запечатав письма моего в ожидании почтового дня, я сей час получил письмо от Осгода, которое за два часа пришло к нему, запечатано гербом Гарловых, и надписано к твоей любезной. А как оно может быть важно;[33] я поспешно отправляю его вместе с моим чрез нарочно посланного.

Я полагаю, что скоро увижу тебя в Лондоне, однако ж надеюсь, что без Клариссы. – Прощай. Будь честен и счастлив.

ПИСЬМО CXXXVIII.

В Пятницу 21 Апреля.

Любезная племянница!

Весьма жестоко было отказать несколько строк по просьбе племянницы, которую я всегда любила. Я получила твое первое письмо, но не имела позволения отвечать, и теперь я нарушаю мое обещание пишучи к тебе. Какие странные известия получивют от тебя всякой день! Подлец, с которым ты находишься, говорят, торжествует и ругает нас беспрестанно. Ты знаешь его неукротимый нрав. Хотя должно признаться, что ты имеешь неоцененные качества, но для него его обычаи, дороже тебя. Сколько раз я тебя остерегала! Никогда молодую девицу столько не предохраняли. Клариссе Гарлов забыть себя до такой крайности!

Тебе должно бы дождаться означенного дня для общего собрания твоих приятелей. если бы твое отвращение поддержалось; они имели бы снисхождение уступить. Как скоро я узнала их намерения, тотчас тебе дала уразуметь, хотя темными выражениями; но кто бы подумал… Ах! Кларисса! побег столь хитрой! столько умыслов в приготовлении!

Ты предлагаешь мне обьяснения. Что можешь ты объяснить? не уехала ли ты, и с кем? с Ловеласом. Что ж остается объяснить?

Твое намерение, говоришь ты, не было уехать. Зачем же ты была с ним? Карета в шесть лошадей, люди на лошадях, все было приготовлено. О! моя любезная; хитрость производит другую хитрость; вероятно ли, что бы твоего намерения в том не было? если ты хочешь уверить; то какую должно приписать ему власть над тобою? кому? Ловеласу, бесчестнейшему развратнику: над кем? над Клариссой Гарлов. Неужели любовь твоя к такому человеку сильнее твоего рассудка, сильнее твоего мужества? Какое мнение подаст о тебе такая мысль? и какая будет из того помощь? Ах! зачем ты не дождалась дня собрания?

Я тебя уведомлю о том, что бы тогда происходило. Правда, думали, что ты не воспротивишься прошениям и приказам отцовским для подписания договоров. Он был намерен поступать с тобой с родительским снисхождением, если бы ты не подала новый повод к гневу.,,Я люблю мою Клариссу, говорил он за час перед ужасным приключением; люблю ее, как жизнь мою. Я стану перед нею на колени, если останется мне одно то средство к соглашению ее, что бы меня одолжить,,. И так, странным поворотом обыкновенного порядка, отец и мать твоя унизились бы перед тобою; и если бы ты была способна отвергнуть их, они бы уступили тебе с сожалением.

Но ожидали от твоего кроткого и беспристрастного нрава, что всевозможное отвращение к одному мужчине не произведет в тебе такого сопротивления, развеб твоя упорность к другому сделалась сильнее, нежели ты подавала о том причину думать.

Когда бы ты отказала подписаться; то вторничное собрание было бы один только обряд. Тебя представили бы всем твоим приятелям с небольшой речью.,,Вот девица, прежде столь покорная, услужливая, которая теперь торжествует над от"цем, над матерью, над дядьями, над пользою и расположениями целого семейства, и которая предпочитает всему свету свою собственную волю; за чем? для того, что из двух мужчин, она дает свою руку тому, который слывет в свете дурными своими нравами,,.

Таким образом, уступивши тебе победу, может быть возсылали бы молитвы к небу, что бы отвратило следствия твоего неповиновения, и еще прибегнули бы к твоему великодушию, видя силу должности без действия, и ты бы получила повеление выдти еще на полчаса, что бы о всем размыслить. Тогдаб условия были тебе поднесены еще раз какою нибудь приятною тебе особою, может быть твоею доброю Нортон. отец твой усугубил бы свои усилия ей в помощь. Наконец, если бы ты устояла в своем отказе, тебя привелиб в собрание для объявления оного. Сделалиб исключение каким нибудь условиям тобою предложенным. Позволи ли бы ехать для провождения некоторого времени у дяди твоего Антонина, или у меня, в ожидании возвращения г. Мордена; или до тех пор, пока отец твой мог бы сносить твой вид; или может быть, пока Ловелас оставил бы во все свои искания.

В таком расположении, как я тебе представляю отца твоего, который столько полагался на твое повиновение, и надеялся, что ты будешь тронута его кроткими и нежными убеждениями, не удивительно, что он был вне себя узнав побег твой; побег за благовременно умышленный… Прикрытый твоими прогулками в саду, притворными попечениями о птичках, и другими уловками для нашего ослепления; о! хитрое, хитрое молодое творение!

Что касается до меня, когда пришли мне о том сказать, я не хотела тому и верить. Дядя твой Гервей также не мог того вообразить. Мы все ожидали с трепетом еще какого отчаянного приключения;.одно только казалось нам еще сего важнее; и я советовала, что бы искали лучше со стороны каскада, нежели у садовых ворот. Мать твоя упала в обморок, как между тем сердце ее было раздираемо сими двумя опасностями. Отец твой; жалкий человек. он был с лишком час без памяти. И теперь едва может слышать произношение твоего имени. Однако ж ты все в уме его. Твои достоинства, моя любезная, служат к увеличению твоего проступка. Каждый день, каждый час, приносит нам какое нибудь новое оскорбление. Можешьли ты ожидать какой милости? Мне прискорбно, но я опасаюсь, чтоб все твои прошения не были отвергнуты.

За чем упоминаешь ты, моя любезная, о избежании огорчений, ты, которая убежала с мужчиною? Какая жалкая гордость, присвоивать себе еще остаток чувствительности!

Я не смею отворить рта в твою пользу; а более меня никто не отваживается. Письмо твое представится само собою; я его послала в замок Гарлов. Ожидай великих суровостей. О! если бы ты могла окончить счастливо твое предприятие! о! моя любезная! сколько ты сделала несчастных! Какого благополучия можешь ты сама надеяться? отец твой желает, чтоб ты никогда не родилась. Твоя бедная мать… Но за чем оскорблять тебя? уж нет помощи. Ты видно совсем переменилась если твои собственные размышления не составляют твоего несчастья.

Пользуйся, сколько возможно будет, твоим положением. Но ты еще не обвенчана, если я не ошибаюсь. Ты говоришь, что еще властна выполнить все, что захочешь предпринять. Может быть ты сама обманываешься. Ты надеешься, что возвратишь доброе мнение и славу в мыслях твоих приятелей. Никогда, никогда того не будет, смотря по видимому; и я думаю, что ни того ни другого не будет.,,Все твои приятели, говоришь ты, должны совокупиться с тобою для испрошения тебе прощения:,, все твои приятели, то есть, все, которых ты обидела; как же хочешь ты, чтоб они все согласились в таком несправедливом деле?

Ты говоришь, что для тебя будет весьма огорчительно видеть себя принужденною к таким мерам, которые могут сделать твое примирение затруднительным,,. Время ли теперь, моя любезная, опасаться принуждения и затруднения? Когда бы ты могла ласкаться примирением, то не теперь случай о том мыслить. Надо рассмотреть только глубину пропасти, в которую ты упала. если я имею не ложные известия, может случиться еще кровопролитие. Человек находящийся при тебе, расположен ли добровольно тебя оставить? если нет, кто может отвечать за следствия? если же расположен, о Боже мой! что надо мыслить о причинах его к тому побуждающих? Я отгоняю такую мысль, зная твою добродетель. Но не правда ли, моя любезная, что ты не замужем, и без покровительства? Не правда ли, что не смотря на твои ежедневные молитвы, ты впала в искушение? А сей человек не гнусный ли обольститель?

Ты утверждаешь, моя любезная, и с таким видом, который мало приличен чувствиям твоего покаяния, что по сие время ты не можешь жаловаться на человека, от которого опасались множество бедствий. Но прошла ли опасность? Я умоляю небо, что бы ты могла хвалиться его поведением до последних минут вашего союза. Дай Бог, что бы он поступил с тобою лучше, нежели со всеми женщинами, над которыми он имел некую власть Сего то я тебе желаю. Пожалуй не пиши ответа. Я надеюсь, что твой посланный не разгласит, что я к тебе пишу. Что касается до г. Ловеласа, я уверена, что ты ему не сообщишь моего письма. Я не с лишком остерегалась, потому, что полагаюсь на твое благоразумие.

Я возсылаю о тебе молитвы.

Дочь моя не знает, что я к тебе пишу, никто того не знает не исключая даже и г. Гервей.

Дочь моя весьма бы желала к тебе писать; но защищая твою погрешность с таким жаром и пристрастием, что мы были тем встревожены, (это действие, моя любезная, должнствующее произвести в родителях подобное твоему падение;) и ей запрещено было не иметь с тобою никакой переписки, под наказанием лишить ее навсегда наших милостей. Однако я могу тебе сказать, хотя и не соучавствую в ее пристрастии, что ты составляеш един предмет ее молитв, равно как и оскорбленной твоей тетки.

Д. Гервей.

ПИСЬМО СХXXIХ.

В субботу по утру 22 Апреля.

Сей час я получила следующий ответ от моей тетки. Храни в тайне, моя любезная, что она имела милость писать к своей несчастной племяннице.

Ты видишь, что я могу ехать в Лондои, или куда мне заблагорассудится, что со мною будет, о том нимало не беспокоятся. Я была расположена отложить мой отъезд в надежде получения известий из замка Гарлов. Мне кажется, что если бы и оказывали явной упорности к примирению, я бы могла открыть г. Ловеласу, что я хочу иметь совершенную свободу в условиях, когда он желает когда нибудь владеть мною. Но я примечаю, что влекома будучи неизбежимою судьбою, подвергнусь еще поноснейшим огорчениям. Должно ли мне быть рабою такого человека, которым я столько недовольна? Письмо мое, как ты видишь по тетушкиному, теперь в замке Гарлов. Я дрожу, воображая, как оно будет принято. Одно может послужить к услаждению моей горести, что оно освободит тогда любезную тетку от подозрения, что она имеет какое нибудь сношение с несчастною, которой пагуба уже определена. Я не считаю за малейшую часть моих злоключений сие уменьшение доверенности причиненное мне между моих родных, и сию холодность, с каковою они взирают друг на друга. Ты видишь, что двоюродная сестра моя бедная Гервей имеет причину на то жаловаться вместе с матерью.

Моя Гове, любезная моя Гове, чувствует также с великим огорчением действия моего проступка, потому, что она с матерью своей имеет за меня больше прежнего ссоры. Однако ж я должна вручить себя человеку, который меня ввергнул в такую пропасть бедствий. Я много размышляла, и многаго опасалась прежде моей погрешности; но никогда еще не рассматривала ее с такой худой стороны, как сего дня.

За час перед моим мнимым побегом батюшка объявил откровенно, что он любит меня более своей жизни; что он намерен был поступать со мною с родительскою милостью, что он хотел,… ах моя любезная, какая уничижительная нежность! Тетушка не должна была опасаться, что бы узнали ее откровенность. Отец на коленях перед своею дочерью! Вот чего бы я наверное не выдержала! Мне не известно, чтоб я сделала в таком плачевном случае. Смерть показалась бы мне меньше ужасною, нежели такое зрелище в пользу человека, к которому отвращение мое не истребилось, но я бы стоила быть уничтоженною, если бы могла видеть отца моего бесполезно на коленях.

Однако ж, если бы нужно было токмо пожертвовать моею склонностью и личным предпочтением, он бы сие получил и меньшею ценою, моя почтительность одна восторжествовала бы над склонностью. Но столь крайнее отвращение! торжество жестокого и тщеславного брата, присоединяя ругательства завистливой сестры, которые бы отвратили от меня такую милость, и сожаление родителей, о которых я бы была удостоверена; должности супружества столь священные, столь торжественные когда сама я имею от природы нрав не позволяющий мне взирать на долг самый простейший с равнодушием, тем более на долг самопроизвольно подтвержденный клятвою у олтаря; какие законы благопристойности могли уполномочить меня положить руку мою в руку ненавистного, и произнести мое согласие на гнусное соединение? Вспомни, что соединение такое должно кончиться с жизнью. Не делала ли я глубочайшие о том рассуждения, каковых прочие девицы моих лет не употребляли? Не все ли я разбирала и исследывала? Может быть могла бы я оказывать меньше упрямства и досады. Чувствительность, когда я могу приписать себе такое качество, зрелость разума, размышление, не всегда счастливые небесные дары. Сколько бывает случаев, в которые бы я желала узнать равнодушие, еслиб могла употребить его без порочного поведения? Ах! моя любезная, самая щекотливая чувствительность ни мало не служит к доставлению нам счастья.

Какой способ намерены были употребить приятели мои в собрании! Я смею сказать, что узнаю тут умыслы брата моего. Я полагаю, что ему бы поручено было представить меня в совет, как дочь предпочитающую свою волю целому семейству. Опыт был бы колок, не должно о том сомневаться. Хорошо, если бы я его выдержала! какой бы ни был успех, то коль жестокое было бы мое мучение!

Должно опасаться, по словам тетушки, что бы не было кровопролития. Видно, что она уведомлена о дерзком предприятии Синглетона. Она упоминает о пропасти. Избави меня от того Боже.!

Она отдаляет мысль, на которой мне и более не возможно остановиться. Жестокая мысль! но кажется, что она имеет худое мнение о добродетели, которую ей угодно мне приписывать, если не воображает, что я в состоянии превозмогать бесчестную слабость. Хотя я никогда не видала мужчины приятнейшего вида, как г. Ловелас, но пороки его нрава всегда предохраняли меня от сильного впечатления; и с тех пор, как я его вижу вблизи; то еще меньше прежнего имею к нему склонности. И подлинно, я никогда менее теперешнего оной к нему не имела. Я думаю чистосердечно, что возмогу его ненавидеть, (если уже не ненавижу) скорее, нежели другого мужчину, к которому я имела такое уважение. Причина тому явна: потому, что он меньше других соответствовал моему мнению, которое однако ж не с лишком было превосходно, когда я предпочла остаться в девках, да и теперь сделала бы тот же выбор, если бы я имела свободу следовать моим склонностям. Так, еще теперь, когда бы примирение мое было несумнительно отвергнувши его, и если бы мои друзья о том мне дали знать; то скоро бы увидели, что я бы с ним вовсе рассталась; ибо я имею тщеславие мыслить, что душа моя превосходнее его.

Ты скажешь, что мой рассудок заблуждается. Но получив от тетушки запрещение к ней писать, узнала, что я должна отчаиваться о моем примирении; если средство сохранить свободу моего разума? И ты сама, моя дражайшая, должна чувствовать мое страстное смятение О! сколько я несчастна, согласясь добровольно на сие пагубное свидание, и отнявши у себя власть ожидать общего собрания моих приятелей! я бы освободилась уже теперь от первого моего страха, а кто знает, когда окончивтся настоящие мои беспокойствия? Избавлена от обоих мужчин, может быть находилась бы я теперь у тетки Гервей, или у дяди Антонина, в ожидании возвращения г. Мордена, который бы сделал конец домашним раздорам.

Намерение мое конечно было ожидать конца всему делу. Однако ж, знаю ли я, какое бы теперь носила название? Былаль бы я способною упорствовать снисхождениям, умолениям отца моего на коленях, а особливо, ежели бы он сохранил со мною умеренность?

Однако ж тетушка уверяет, что он потерял бы тернение, если бы я осталась не поколебимою. Может быть он бы тронулся моим смирением прежде, нежели стал на колени передо мною. Милостивое его ко мне расположение могло бы увеличиться в мою пользу; но решение его, уступить мне наконец, оправдывает моих родных; сколь осуждает меня сие решение! Ах! зачем уведомления тетушкины были так темны и осторожны! я их теперь припоминаю. Я хотела с нею говорить после нашего свидания, и может быть тогда бы она все мне изъяснила. О! вредный, злоумышленный Ловелас! Но должно еще признаться; я одна повинна носить осуждение за плачевное свидание.

Но прочь от меня, прочь все тщетные упрекания! прочь; потому, что они бесполезны. Мне остается только защитить себя покровом собственной моей твердости, и утешать себя непорочностью моих намерений. Поскольку уже поздно обращать глаза на прошедшее; то буду единственно стараться собирать все мои силы для снесения ударов раздраженного Провидения, и обратить в мое исправление испытания, которых мне избежать не возможно. Соединись и ты со мною в сей молитве, моя нежная и верная Гове, для собственной твоей чести и нашего союза, дабы важнейшее падение твоего друга не сделало вечного пятна дружеству не легкомысленному, и которого основанием была взаимная польза в самых важных, равно как и в самых малейших случаях.

Кл. Гарлов.

ПИСЬМО CXL.

В субботу после обеда 23 Апреля.

О! дражайший мой, единый друг! теперь уже я не могу более жить; я получила удар в сердце; и никогда от того неизлечусь. Не помышляй более о малейшем сообщении с несчастною, которая от всех отвергнута. Какая осталась надежда, если проклятие родителей так важно, как я всегда считала, и если столько примеров доказывают, что исполнение за ними последует! Так, моя любезная, теперь я должна бороться с ужасными следствиями отцовского проклятия, к довершению моего злосчастия. Достанет ли мне силы к снесения такого размышления! Разве страхи мои уже не оправданы обстоятельствами моего положения?

Наконец получила я ответ от немилосердой моей сестры. Ах! зачем я в том настояла во втором письме моем к тетушке? Кажется; что уже оно было заготовлено для случая. Гром был как бы в усыплении, пока я его не возбудила. Посылаю к тебе подлинное письмо. Мне невозможно его переписать. Одна мысль меня отягощает. О! ужасная мысль! проклятие простирается даже до той жизни!

Самыя мрачные предчувствия смущают и терзают мое сердце. Мне достает силы только повторить оное. Избегай, перерывай, страшись всякой переписки с жалостным предметом родительских заклинаний!

ПИСЬМО CXLI.

В Пятницу 22 Апреля.

Мы предвидели, что от тебя кто нибудь придет к нам; к нам, то есть, к моей тетушке и ко мне; и письмо при сем приложенное ожидало прихода твоего посланного. Ты не получишь ответа ни от кого, к кому бы ты ни писала, какая бы ни была твоя неотступность или требования.

С начала хотели возвратить тебя пристойною властью, или перевести в такое место, где бы можно было надеяться, что стыд покрывающий нас всех, был бы со временем погребен вместе с тобою; но я думаю, что оставили такое намерение. И так ты можешь быть в безопасности. Никто не щитает тебя достойною, чтоб беспокоиться о тебе. Однако ж матушка получила позволение послать тебе платье твое; но только одно платье. Ты узнаешь по письму, что не расположены были сделать тебе и сей милости, и которую не для тебя теперь позволяют, но единственно для того, что оскорбленная матушка не может ничего видеть, что тебе принадлежало, читай и трепещи!

Арабелла Гарлов.

В замке Гарлов, в Субботу

15 Апреля.

Ты, которая была моей сестрою, (теперь я не знаю, какое должно тебе дать название, и какое имя смеешь ты носить, узнай, если ты хотела иметь объяснение, что ты наполнила все семейство ужасом. Отец мой, получив известие о постыдном твоем побеге, в первых своих движениях, став на оба колена, произнес страшное проклятие. Кровь твоя должна оледенеть при сем чтении. Он просил от Бога,,,что бы ты в сей жизни и в будущей была наказана тем самым подлецом, на ком ты основала свою законопреступную доверенность.,,

Платье твое не будет отослано. Кажется, что пренебрегши его взять, ты считала наверное, что можешь всегда получить, когда тебе угодно будет потребовать; но может быть ты в мыслях имела только своего любовника, что бы поспешить к нему потому, что все кажется быть забыто, исключая того, что могло служить к твоему побегу. Однако ж ты имела причину также думать, что стараясь увезти платье, могла бы отвратить свое намерение. О! хитрое творение! какая осторожность, что бы не подать повод сомневаться! хитрое, то есть, для своей погибели и для стыда фамилии.

Но подлец твой, не присоветовал ли тебе написать о платье, чтоб ты ему не причинила много издержек? Я полагаю и ту причину.

Видел ли кто нибудь такую ветренницу! однако ж это славная, блистательная Кларисса… Как назвать ее? без сомнения, Гарлов; так, Гарлов, для общего нашего стыда.

Все твои рисунки и труды живописные вынесены, также и большой портрет твой во вкусе Вандека,[34] которой был в гостиной прежде твоей. Их заперли в твоем кабинете, которого дверь будет заколочена и запрещена, как будто бы он не составлял часть дома, и все это должно там пропасть от гнили, или может быть сожжено небесным огнем. Кто может сносить их вид? Припомни, с какою поспешностью, каким удовольствием показывали их всем, удивляясь работе прекрасных рук твоих; или превознося в портрете мнимую важность твоей осанки, которая теперь в грязи. И кто же, кто полагал в сей благосклонности свое счастье? те самые родители, которых нежность не воспрепятствовала тебе перелезть чрез садовые стены и безчинно уйти с мужчиною.

Брат мой поклялся отмстить твоему развратнику, понимается для чести фамилии, без всякого внимания к тебе; ибо он объявляет, что если тебя где встретит; то с тобою поступит, как с публичною девкою, и не сомневается, что бы ты не была в сем звании поздно или рано.

Дядя Гарлов отрекается от тебя вовсе.

Дядя Антонин также;

Равно, как и тетушка Гервей;

И я также отрекаюсь от тебя; подлая и недостойная тварь! злодейка своего семейства, добыча бесчестного обольстителя, которою неизбежимо будешь, когда еще не была его жертвою!

Книги твои не будут также тебе отданы, когда они не научили тебя, чем ты обязана своим родственникам, твоему полу и воспитанию; деньги твои и каменья, которых ты так мало стоишь, также не будут тебе возвращены. Все желают тебя увидеть в Лондоне просящую хлеба из милости.

если такая строгость тебе тягостна, приложи руку к сердцу, и спроси у самой себя, зачем ты ее заслужила?

Все честные люди, которых гордость твоя отвергала с презрением (исключая г. Сольмса, которому однако ж надо бы было радоваться, что тебя упустил.) торжествуют твоим бесчестным побегом, и узнают теперь, от чего происходили твои отказы.

Достойная твоя Нортон краснеет за тебя. Она смешивает свои слезы с слезами матушки, и обе упрекают себе, что учавствовали, одна в твоем рождении, другая в воспитании.

Одним словом, ты служить к поруганию всех твоих ближних, а более всех к стыду.

Арабелла Гарлов.

ПИСЬМО CXLII.

Во Вторник 25 Апреля.

Ободрись, моя любезная, не впадай в уныние; удали мой друг, все сии отчаянные мысли. Всемогущее существо милосердо и правосудно. Оно не подтверждает дерзких и безчеловечных проклятий. если бы Бог препоручил свое мщение злобе, зависти, бешенству человеческому, сии мрачные страсти торжествовали бы в самых гнуснейших сердцах; и праведные, порицаемы несправедливостью преступников, были бы несчастны в сей жизни и в будущей.

Сие проклятие показывает только, каким духом воспаленны твои родственники, и сколько скаредные их намерения превосходят природные чувствия. Оно единственно происходит от ярости и нестерпимой их досады, что виды их опрокинуты; виды которые бы должно было истребить в самом источнике, и тебе остается только сожалеть о их собственной дерзости, которая упадет на их головы. Бог всещедрый и всевидящий не может услышать наглых и высокоумных обетов, которые простираются до будущей жизни.

Как это бесчестно! скажут все, которые узнают о сем ядовитом изобилии, а особливо, когда извещены будут, что твоя фамилия, сама бывши причиною твоих несчастий, прибегает к таким ужасным чрезвычайностям.

Матушка весьма осуждает это мерзкое письмо. Она сожалеет о тебе, и из собственного побуждения желает, что бы я в сей раз писала к тебе, для твоего утешения. Она говорит, что было бы не достойно оставить столь благородное сердце, столь чувствительно тронутое своею погрешностью, что бы оно упало под бременем своих несчастий.

Я удивляюсь твоей тетке. Какие выражения! думает ли она установить два права и два порока? Будь уверена моя любезная, что она чувствует причиненное ею зло, и что все они отдают себе справедливость, как бы ни старались извиняться. Ты видишь, что они не намерены оправдовать объяснениями свое поведение и предприятия; а говорят только, что решились сдаться; но во все время ваших скучных сопротивлений; жестокая твоя тетка подала ли тебе хоть малейшую надежду, что они были расположены к послаблению? Я теперь припоминаю, также как и ты, ее темные предостерегания. За чем же ета темнота в таком случае, которой мог решить судьбу твою? для тетки, которая уверяет, что всегда тебя любила, и которая теперь так вольно к тебе пишет, что может послужить только к моему огорчению, трудно ли было объявить тебе за тайну запиской или одним словом, мнимую перемену их намерений?

Не говори мне, моя любезная, о подлогах, к которым они теперь прибегают. Я их почитаю за тайное признание в бесчестном их с тобою поступке. Я сохраню тайну твоей тетки, того не опасайся; и не захочу ни для чего в свете, что бы матушка о том узнала.

Ты видишь теперь, что одно твое прибежище остается в привозмогании твоих подозрений, что бы обвенчаться при первом случае. Не колебайся более, моя любезная, должно на то решиться.

Я хочу тебе подать причину касающуюся до меня. Я решилась, и сделала обещание (мой друг! не сердись на меня;) не думать о замужестве до тех пор, пока твое счастье будет в неизвестности. Сим обещанием я отдаю справедливость мужу, которой мне назначен судьбою: ибо, моя любезная, не буду ли я несчастна твоим несчастьем? И какая бы недостойная жена была я неизбежно для человека, которого бы угождения не могли быть в равновесии в моем сердце с печалию им причиненною.

Будучи на твоем месте я бы сообщила Ловеласу мерское письмо твоей сестры. Я отсылаю к тебе оное оно не должно пробыть у меня ни одной минуты. Ты можешь тем обратить Ловеласа к настоящей вашей цели. Пусть узнает, что ты от него претерпеваешь. Невозможно, что бы он не был тронут. Я бы потеряла рассудок и память, если бы он имел низость тебе изменить. С таким отличным достоинством ты будешь весьма жестоко наказана за недобровольную твою погрешность, необходимостью быть его женою.

Я бы не желала видеть тебя в излишней безопасности, хотя думаешь, что уже бросили намерение тебя увести. Выражения етой ненавистной Арабеллы похожи на то, что бы тебе внушить ложную доверенность. Она думает, что сие намерение оставлено. А между тем девица Клоид не уведомляет меня, что бы начинали от него отказываться. Самое лучшее средство, скрыться тебе по приезде в Лондон, и все, что ни будет к тебе присылано, получать чрез двое или трое рук. Я бы не хотела ни за что в жизни своей, что бы какою нибудь хитростью ты впала в руки сих мстительных тиранов. Я сама буду довольствоваться уведомляя тебя чрез других; а оттуда получу ту выгоду, что бы уверить матушку, или кого другого при случае, что я не знаю, где ты. Прибавь также, что такие расположения меньше причинять могут страха о следствиях их наглостей, есть ли бы они вздумали тебя похитить не смотря на Ловеласа.

И я прошу тебя надписывать все твои письма непосредственно к г. Гикману, и ответ даже твой на теперешнее. Я имею причину того желать; не смотря на то, что матушка, при всей сегоднешней благосклонности, все упорствует в запрещении.

Я тебе советую удалить из мыслей сей новый повод к огорчению. Знаю, какое впечатление может оно произвести в тебе; но не допускай до того. Приведи все в настоящую цену; забыть его есть сверх твоих сил: но ты можешь занимать разум твой тысячю предметами, которые тебе встретятся. Уведомь меня, хотя не пространно, что скажет Ловелас о бесчинном том письме, и диавольском проклятии. Я надеюсь, что это приведет его к главной цели, и что вам не нужно будет посредника.

Опомнись, моя любезная, возврати свою прежнюю бодрость; знай, что от крайности зла начинается добро. Щастие происходит часто оттуда, от куда ожидают злополучия. Даже самое проклятие, с счастливыми успехами, может сделаться для тебя источником благословений; но помощь исчезает вместе с мужеством. Не сделай неприятелям твоим такого удовольствия, что бы они могли уморить тебя оскорблениями; ибо я вижу ясно, что они теперь только того ищут.

Какая низость! отказать тебе в твоих книгах, каменьях, и деньгах теперь, я думаю, только в деньгах может быть тебе крайняя нужда, когда они тебе прислали твое платье. Посылаю тебе чрез подателя отрывки Норриса,[35] где ты найдешь пятдесят гвинеев, каждой в маленькой бумажке. если ты меня любишь, не отсылай мне их назад. У меня еще остается довольно к твоим услугам. И так, когда ты приедешь в Лондон, и когда твоя квартира, или поведение Ловеласа тебе не понравятся; то брось в туже минуту и ту и другого.

Я бы советовала тебе также писать без замедления к г. Мордену. если он расположен возвратиться, твое письмо ускорит его отъезд, и ты будешь спокойнее до его прибытия. Но Ловелас будет полоумный, если не утвердит своего счастья по твоему согласию прежде, нежели приезд брата твоего двоюродного может в том воспрепятствовать.

Еще повторяю, ободрись. Все располагается к твоему благополучию и даже насильствия их, тому предвестники. Положи, что ты я, а я ты, (такое положение я могу смело сделать потому, что твои несчастья бывают моими,) и подавай самой себе такие утешения, какие бы мне подавала. Я равных с тобою мыслей о проклятии родителей, но различим тех, которые винны больше детей своих за проступки, которые бешенство их причиняет. Что бы дать некоторое уважение таким ужасным заклятиям, родители должны быть сами беспорочны, и неповиновение или неблагодарность детей будут тогда неизвинительными.

Вот мои кроткия мысли, и с какой стороны несчастье твое должно поражать мои и всей публики глаза. Ежели ты не попустишь овладеть собою печали и отчаянию о судьбе твоей; то не оставляй сего малого луча надежды, и усугубляй его собственными своими размышлениями.

Анна Гове.

ПИСЬМО CXLIII.

Во Среду в вечеру 26 Апреля.

Твое письмо, дражайшая и верная моя Гове, приносит мне великое утешение. С каким удовольствием испытала я истинну сего мудраго правила, что верный друг есть врачество жизни.

Посланец твой приехал в ту минуту, когда я отъежжала в Лондон, и каляска стояла у ворот. Я уже разпрощалась с добродушною вдовою, которая отпустила со мною, по прозбе г. Ловеласа, старшую свою дочь для моего сотоварищества в дороге. Сия молодая особа возвратится назад чрез два или три дни, в той же коляске, которая будет послана в замок Милорда М… в Гертфордшире.

Я получила сие ужасное письмо в воскресенье, во время отсудствия г. Ловеласа. Он приметил, при возвращении своем чрезвычайную мою печаль и прискорбие; а его люди сказали ему, что я гораздо еще была печальнее. В самом деле, я раза с два лишалась чувств. Я думаю, что разум мой столько же оное чувствовал, как и мое сердце.

Он нетерпеливо желал видеть письмо; но я тому возпротивилась, по причине тех угроз, коими оно было против его наполнено. Действие, которое оно произвело надо мною привело его в чрезвычайной гнев. Я столь была слаба, что он мне советовал отложить мой отъезд до понедельника, как и сама я то думала учинить.

Он был чрезвычайно нежен и почтителен. Все то, что ты ни предвидела с его стороны, воспоследовало от сего пагубного происшествия. Он предстал пред меня с стольким почтением, что я раскаявалась в моей недоверчивости, и в том, что столь вольно тебе о нем говорила. Я прошу тебя из милости, дражайшая моя приятельница, не показывай никому того, что бы могло помрачить, с моей стороны, его славу.

Я признаюсь, что его хорошее поведение и мое уныние, соединясь с предшествующими твоими известиями и обстоятельствами моего положения принудили меня в воскресение явно принять его представления. И так, я завишу от него теперь более, нежели прежде. Он каждую минуту от меня требует новых знаков моего почтения и моей доверенности. Он признается, что сомневался о первом, и что не надеялся получить другой. Поскольку я не могла утаить некоторых благосклонных для него признаний, ему известно, что если он учиниться оных не достойным, то я буду иметь причину досадовать на мою сестру за сие дерзкое письмо, ибо я не имею никакого инного решения. Будучи оставлена всеми сродниками, утешаясь единым твоим сожалением, [ограниченное сожаление если могу так оное назвать,] я вижу себя принужденною обратить печалию обремененное мое сердце к тому единому покровительству, которое мне представляется. Впрочем совет твой меня подкрепляет. Он послужил не токмо к моему решению, но, будучи повторен в том нежном письме, которое я имею пред моими глазами, имеет он силу убедить меня еще с некоею радостью ехать в Лондон. До сего времени я чувствовала как некое бремя на сердце, и хотя мой отъезд казался мне наилучшим и безопаснейшим средством; но я лишалась силы, не знаю от чего, при каждом шаге, в таких приготовлениях. Я надеюсь, что на пути не случится ничего опаснаго. Я надеюсь, что сии дерзкие люди к своему несчастью с нами не повстречаются.

Коляска ожидает токмо меня. Извини меня, моя наилучшая и благосклоннейшая приятельница, если я отошлю к тебе Норриса. В надежде, которою впредь ласкаюсь, я не усматриваю, чтоб твои деньги были мне нужны. Впрочем я нимало не отчаиваюсь, чтоб мне не прислали моих платьев, которых я требовала, хотя мне в письме то и отказано. если я в том обманусь, и если буду иметь в оных необходимость; то я уведомлю о том столько пылающую обязать меня приятельницу. Но я лучше бы желала, еслиб ты могла сказать, что тебе никакой просьбы сего рода не предлагали, и что ты не оказывала такой милости. Мое намерение, в сказанном теперь мною, относится к той надежде, которую я имею, дабы придти опять в милость у твоей матушки, которую после милости моего отца и моей матери, наиболее к свете я желаю.

Я должна присовокупить, не взирая на ту торопливость, с которою я пишу, что г. Ловелас предлагал мне вчерась ехать к Милорду М… или приказать прислать сюда священника из замка. Он усильно меня просил на то согласиться, говоря мне также что торжество здесь было бы ему гораздо приятнее, нежели в Лондоне. Я ему сказала, что будет еще время подумать о том и в городе. Но получивши нежной и утешительной твой ответ, я весьма сожалела, что не согласилась на столько пылающие его прошения. Сие ужасное письмо сестры моей как будто со всем расстроило мое существо. Да притом есть некия небольшие разборчивости, коих мне было бы трудно миновать. Нет ни приготовлений, ни условленных статей, ни церковного позволения; беспрестанная токмо печаль, никакого удовольствия в надежде, нет ничего даже и в весьма важных моих желаниях: О моя дражайшая! кто бы мог, находясь в таком состоянии, не думать о столь торжественных обязательствах? Кто бы мог казаться к тому готовым, когда столь мало в самом деле к сему приготовился.

если могу ласкаться, что мое равнодушие ко всем сей жизни удовольствиям происходит от справедливой причины, и если оно не получает своего источника к той горести моего сердца и поражениях, которую я по моей гордости испытала; то насколько б утеснительна была мне смерть! С большеюб охотою низшла я в гроб, нежелиб сочеталась с каким человеком.

По истннне, я ни в чем уже более не имею удовольствия, как в твоей дружбе. Уверь меня, что всегда сохранять ко мне оную будешь. если мое сердце пожелает оной от других; то конечно на сем же основании.

Мое уныние опять возобновляется в минуту моего отъезда. Прости сему недугу, и задумчивости моей которые лишают меня надежды, единой помощи в несчастьях, коей я никогда не лишалась, как с сих двух дней.

Но уже время дать тебе успокоиться. Прощай дражайшая и нежнейшая приятельница. Молись о твоей.

Кл. Гарлов.

ПИСЬМО CXLIV.

В Четверток 27 Апреля.

Хотя я не весьма довольна тем, что ты прислала назад Норриса; но должно повиноваться всем твоим повелениям. Ты можешь столько же сказать и о моих. Никоторая из двух, может быть, не должна надеется от другой, чтоб она учинила что лучшее; однако мало и таких молодых особ, которые бы знали что надлежало им лучше делать. Я не могу с тобою разлучиться, дражайшая моя, хотя подаю сугубое доказательство моего тщеславия в том почтении, которое я учинила самой себе.

От всего моего сердца радуюсь видя столь выгодную перемену в твоем положении. Добро, как я осмеливалась тебе обещать, произошло от зла. Какое мнение имела бы я о твоем Ловеласе! О! какие бы должны быть его намерения, еслиб он не принял средства относительно столь бесчестного письма, и столь варварского поступка, наипаче когда он имел к тому случай.

Ты гораздо лучше знаешь, что ни кому неизвестно, какие были твои побудительные причины; но я весьма бы желала, чтоб ты оказалась послушною в столь важных причинах. Для чего ты ему не позволила, чтоб он приказал прислать домашнего священника Милорда М… если тебе мешают такие малости, как то, позволение, приготовления и прочие сомнения такового роду; то я к твоим услугам, любезная моя. И так ты не думаешь, чтоб знатное торжество было равно и для всех прочих. Берегись приходить в задумчивость, и излишнюю оказывать разборчивость до такой степени, чтоб предпочитать смертный одр предмету всех твоих желаний, когда он действительно находится в твоих руках, и если то правда, как ты сказала в весьма справедливом случае, что нельзя тогда умереть, когда хочется. Но я не знаю, какая странная развратность природы побуждает иногда желать того, что презирают, как скоро оное получивт.

Ты должна твердо решиться на толь важное дело: то есть вступить в брак. Пока еще не поздно, я тебя прошу. Впрочем предайся провидению и положися на его волю. Ты будешь иметь человека прекрасного, человека приятного, равно и рассудительного еслиб он тщетно не употреблял своих дарований, и не был бы своеволен и хитр. Но между тем как глаза бесчисленного множества женщин, кои пленяются столь прелестным видом и столько блестящими качествами, питать будут его тщеславие, ты возьми терпение, ожидая пока его седые волосы и благоразумие не приведут его в совершенство. Можешь ли ты надеяться, чтоб все сие для тебя находилось в одном человеке?

Я уверена, что г. Гикман ни мало не знает хитростей; а идет средним путем. Впрочем Гикман, хотя мне не нравится, и мало меня увеселяет; но не имеет ничего разительного, как я думаю, для сих двух чувств. Ловелась же, как я тебе уже говорила, беспрестанно тебя увеселять будет: ты всегда будешь с ним заниматься, хотя более, может быть, от страха нежели от надежды; а Гикман не в состоянии более забавлять женщину своими разговорами, а разве возмущать ее спокойствие досадными происшествиями.

Я теперь знаю, кого бы из сих двух, столь разумная особа как ты, тогда избрала, и равномерно не сомневаюсь, чтоб ты не могла отгадать кого бы я избрала, еслиб имела сию волю. Но, поскольку мы все горды; то та, которая наиболее оной имеет, ничего другого не может сделать как отказать; а большая часть считают человека в половину их достоинства имеющего, опасаясь, чтоб еще хуже чего им не предложили.

еслиб сии наши господа попались под власть людей такого же свойства, как и сами; то хотя со временем г. Ловелас был бы для меня весьма скучен; но я думаю, что в шесть первые месяцы по крайней мере я бы ему платила сердечною скорбию закаждую сердечную скорбь: между тем как ты, с кротким моим поступком, препровождала бы дни столь ясные, спокойные, и столько порядочные, как годовые времена, и с такою же переменою, как и они, дабы приносили они тебе великое изобилие, пользу и приятность.

Я продолжала бы говорить в подобном сему смысле, но меня прервала моя матушка, которая вошла ко мне нечаянно, и с видом изъявляющим запрещение, воспоминая мне, что она дала мне свое позволение токмо на один раз. Она виделась с глупым твоим дядею, и их тайное свидание продолжалось весьма долгое время. Сии поступки весьма меня оскорбляют.

Я должна держать у себя свое письмо, до получения от тебя других; ибо я еще не знаю куда тебе его послать. Не позабудь означить мне для надписи безопасное место, как я тебя о том просила.

Моя матушка не отступно меня спрашивала, что я делала? Я ей сказала чистосердечно, что писала к тебе; но что сие делала единственно для моего увеселения, и что не знаю, куда надписать к тебе мое письмо.

Я надеюсь, что при первом твоем письме уведомишь ты меня о своем браке, а вторым должна дать мне знать, что ты намерена учинить не благодарнейшему из всех извергов и конечно бы он был таковым, еслиб не был нежнейшим из всех мужей.

Я сказала, что моя матушка весьма меня оскорбляет; но я могла бы сказать, твоими изречениями, что она меня как будто со всем разтроивает. Веришь ли ты, что она наставляет Гикмана, относительно того участия, которое, как думает, он имеет в нашей переписке; и что его журит весьма строго, я тебя уверяю? Теперь я верю что чувствую некую жалость к сему сожаления достойному человеку; ибо я не могу терпеть, чтоб с ним поступал как с дураком кто ни есть другой, а не я. Между нами сказано, мне кажется, что эта добрая старушка из памяти выжила. Я слышала как она кричала из всей силы. Она может быть себе вообразила, что не воскрес ли мой отец. Но послушность сего человека должна ее вывесть из заблуждения: ибо я думаю, воспоминая о прошедшем, что мой отец говорил бы столь же громко, как и она.

Я уверена, что ты меня будешь хулить за все сии нескромности; но не сказала ли я тебе, что они меня оскорбляют? еслиб я менее то чувствовала; то можно бы было сомневаться, чья я дочь.

Впрочем ты не должна меня весьма строго укорять, поскольку я научилась от тебя не скрывать своих заблуждений. Я признаюсь что виновата, а ты согласишься, что сего и довольно, или не была бы ты в сем случае столь великодушна, какою всегда бывала.

Прощай, дражайшая моя. Я должна, и хочу тебя любить, и любить тебя во всю мою жизнь. В знак того подписываю мое имя. Я подписала бы оное моею кровию, как долг дражайший и священнейший, коим тебе обязана.

Анна Гове.

ПИСЬМО CXLV.

В Четверток 27 Апреля.

Истинная польза принудила меня рассмотреть основательно, точно ли твои родители решились, до твоего еще отъезда, оставить свои предприятия? Поскольку твоя тетушка без всякого затруднения уверяет тебя в том в своем письме. Соображая различные осведомления, первые узнанные от твоей матушки, по доверенности дяди твоего Антонина; другие от твоей сестрицы, девицею Клоид; и некоторые по третьему средству, коего я теперь тебе не скажу; думаю я, что могу тебе подать истинное известие.

Они не имели никакого намерения переменить свои меры, дня за два или за три до твоего отъезда. Напротив того, твой брат и сестра, хотя не имели надежды привести все дела в пользу Сольмса, решились не оставлять своих гонений, не ввергнувши тебя в такой поступок, которой, с помощью их стараний, заставил бы полоумных людей, с коими он мог управляться, почитать тебя недостойною всякого извинения.

Но наконец твоя матушка, утомившись, а может быть и устыдясь тою прошедшею ролею, которую она до того времени играла, вознамерилась объявить девице Арабелле, что она решилась употребить все для прекращения домашних раздоров, и привлечь твоего дядю Гарлова к подтверждению ее предложений.

Такое объявление привело в великое беспокойство твоего брата и сестру. Тогда-то решились они нечто переменить в первом плане. Предложения Сольмса однако были весьма выгодны: но они выбрали новое средство, которое состояло в том, дабы склонить твоего отца постуиать с тобою благосклоннее и снисходительнее. Тем более надеялись они получить успеха, нежели жестокостью; и таков-то, как они разгласили, долженствовал быть последний их опыт.

Впрочем, люобезная моя, я думаю что успех могущей произойти от сего намерения соответствовал бы их чаянию. Я весьма сомневаюсь, чтоб твой отец, еслиб согласился преклонить пред тобою колена, то есть, учинить для тебя то, что он оказывает токмо единому Богу, не получил всего от такой дочери, как ты. Но чтобы потом случилось? Может быть ты согласилась бы видеться с Ловеласом, в том намерении, дабы его успокоить и предупредить злосчастия, по крайней мере, еслиб твоя фамилия дала тебе к тому время, и еслиб брак вдруг не воспоследовал. Думаешь ли, чтоб ты возвратилась без всякого происшествия от сего свидания? еслиб ты ему в том отказала; то видишь, что уже он решился посетить их, и с весьма хорошо вооруженным конвоем и какие бы от того последовали следствия?

И так, мы совершенно не знаем в лучшую ли сторону обратились наши дела; хотя сего лучшего не очень бы мы желали.

Я надеюсь, что твой рассудокь употребит в дело все, что токмо полезного получить от такого открытия можно. Кто не имел бы терпения сносить великое зло, еслиб мог увериться, что провидение принимает его в свое защищение, дабы предохранить его от величайшего зла, наипаче еслиб он имел право, так как и ты, спокойно положиться на свидетельство собственного своего сердца?

Позволь, чтоб я присовокупила некое наблюдение. Не ясно ли мы усматриваем из учиненного мною тебе известия, услуги, которые твоя матушка могла бы тебе оказать, еслиб матерняя власть была бы в полной своей силе в пользу такой дочери, которая с своей стороны имеет к тому сугубое право по достоинству своему, и по претерпенным гонениям.

Прощай, дражайшая моя. Я пребуду на всегда твоею.

Анна Гове.

[Девица Гарлов в ответе своем на первое из последних двух писем, упрекает свою приятельницу за то, что изъявила столь мало уважений в своих известиях, относительно к своей матери. Издатель почел за долг включить здесь некоторые выписки из оных, хотя несколько прежде времени.]

Я не стану повторять, говорить она, писанного уже тебе мною в пользу г. Гикмана. Я напоминаю тебе токмо то наблюдение, которое ты от меня уже несколько раз слышала;,,то есть, переодолевши первую свою страсть, ты не можешь ничего инного чувствовать к другому любовнику как токмо равнодушие, хотя бы он был одарен бесподобными совершенствами.,,

Причины побудившие меня отложить бракосочетание, продолжает она, не были простыми сомнениями обряда. Я действительно была весьма нездорова. Я не могла даже ходить. Жестокое письмо поразило мое сердце. И так, дражайшая моя, надлежало ли мне столь страстно воспользоваться его предложениями, как будтоб опасалась, что он никогда мне их не повторит?

[Во втором письме, между прочим она рассуждает таким образом:]

,,И так, дражайшая моя, ты кажется уверена, что судьба довела меня до такого заблуждения. Здесь познаю я нежную и уважением ко мне исполненную приятельницу. Однако, поскольку мой жребий уже объявлен, как то и в самом деле есть; то дай Боже, чтоб поступки моего отца не показались укоризны достойными публике, или по крайней мере свойства моей матери, коей удивлялись все, перед начатием злосчастных наших домашних смятений. Никто столько не знает, как ты, что рассмотревши яснее редкия ее дарования, она бы могла извлечь из погибели злосчастную дочь. Ты небезызвестна, дражайшая моя, что прежде нежели уже было поздно, когда она приметила, что мой брат гнать меня не престанет; то приняла намерение принудить его насильно оное оставить; но отважная ее дочь предупредила все пагубным свиданием, и принудила ее оставить плод великодушных своих намерений. Ах! дражайшая моя, теперь то я уже убеждена, печальным опытом, что доколе дети столь счастливы, что имеют родителей или хранителей, с коими могут советоваться, дотоле не должны даже и помышлять, [нет, нет, никогда, ни с наилучшими и чистейшими намерениями] следовать собственным своим мыслям в важных обстоятельствах.

,,Я предвидела, присовокупляет девица Кларисса, единую искру надежды впредь для моего примирения, в том намерении, что моя матушка старалась бы в мою пользу, еслиб я пагубным моим поступком не помрачила ее предприятий. Сия лестная мысль тем более оправдывается, что доверенность моего дяди Гарлов была бы конечно великим орудием, как то моя матушка думает, еслиб он по своей милости за меня вступился. Может быть я напишу письмо к любезному сему дяде, если только сыщу случай.,,

ПИСЬМО CLXXVI.

В Понедельник 24 Апреля.

Судьба, дражайшей мой Белфорд, соплетает весьма странные сети для твоего друга, и я начинаю стратиться, дабы в них не запутаться, не могши от них избегнуть.

Я тружусь уже с некоего времени, то в подкопах, как хитрый подкопщик, то как искусный птицелов, расставляю сети, и восхищаюсь моими изобретениями, дабы совершенно понудить бесподобную сию девицу подвергнуться в мои руки. Все, казалось, старались в мою пользу. Ее брат и дядя были моими землекопами. Отец ее составлял всю артиллерию, коею действовал я по моему направлению. Госпожа Гове действовала по моим пружинам. Дочь ее старалась споспешествовать в мою пользу, представляя себе однако будто опровергала мои намерения. Сама дорогая особа преклонивши свою главу в мои сети, не примечала того, что уже была поймана, поскольку мои машины не чувствительно над нею действовали. Словом, когда ничего не доставало к совершению предпринятых мною мер; то мог ли ты токмо вообразить, чтоб я чинился себе врагом, и чтоб приняв намерение относительно ее, обратил оные же на самого себя? Мог ли ты подумать, чтоб я оставил мое приятное намерение; даже, предложил ей о бракосочетании перед ее отъездом в Лондон, то есть, учинил тем все мои действия тщетными?

Когда ты будешь уведомлен о сей перемене, то не подумаешь ли, что мой злой дух мною играет, и хочет ввергнуть меня в неразрывной союз, дабы более быть во мне удостоверенным такими клятвонарушениями, к которым он неотменно меня побудит после брака, так как простым прегрешениям, которые я позволяю себе уже с некоего времени, и о коих он страшится, чтоб привычка не учинилась извинением?

Ты еще более удивишься, если я присовокуплю, что по видимому, началось примирение между злыми и добрыми духами: ибо духи моей красавицы в единую минуту переменили все свои намерения, и побудили ее, против моего чаяния, познать что она удостаивает меня таким преимуществом, в коем еще мне не признавалась. Она сама мне объявила, что решилась быть моею; моею, без всяких прежних договоров. Она позволяет мне говорить о любви, и о неотменном торжестве. Однако, еще другое удивительное дело! она желает, чтоб сие торжество было отложено. Она решилась ехать в Лондон и жить у вдовы.

Но ты конечно меня спросишь, от чего последовала таковая перемена? Тебя, Ловелас, скажешь ты мне, мы знаем; знаем, что ты любишь производить удивительные дела, но еще не знаем, имеешь ли ты дар творит чудеса. Как ты мог достигнуть до сего средства?

Я тебя о том уведомлю. Я находился в опасности лишиться на всегда прелестнейшей Клариссы. Она готова уже была прибегнуть к небесам, то есть к естественному своему елементу. Надлежало иметь некое могущественное средство, средство чрезвычайное, дабы удержать ее между существами нашего рода. Какое может быть сильнейшее средство, как не нежные произношения о любви и представления о браке, со стороны такого человека, которой нимало не ненавидим, дабы привлечь внимание молодого сердца, страждущего о своей неизвестности, и нетерпеливо желающего слышать столько пленительное предложение?

Я тебе опишу все происшествие в коротких словах. Между тем как она отрекалась не быть мне ни мало обязанною, и по своей гордости держала меня во отдаленности, надеясь, что возвращение ее двоюродного брата учинит ее совершенно от меня независимою: впрочем будучи не довольна видя меня обуздывающего свои страсти, вместо того, дабы подвергать их моему суждению, она написала письмо к своей сестре, надеясь получить от нее ответ на другое письмо, в котором ее страх быть мне обязанною, и пылающее желание к независимости, принудили ее потребовать своих платьев и прочих надобностей оставленных ею в замке Гарлов. Что ж она получила? Язвительнейшей и самый ужаснейшей ответ; потому, что он исполнен был совершенным проклятием, от отца, против такой дочери, которая заслуживает небесных и земных благословений. Стократно да будет проклят тот клятвопреступной старик, которой не страшась молнии, проклинал образец всех приятностей и добродетелей! и да будет сугубо проклято орудие сего мерзостного нечестия, завистливая и недостойная Арабелла!

Меня не было дома, когда принесли сие письмо. По возвращении моем, я увидел обожания достойную Клариссу, которая как будто для того приходила в чувство, дабы беспрестанно лишаться оных паки, и которая всех предстоящих приводила в сомнение о своей жизни. Меня посылали искать повсюду. Весьма не удивительно, что она столько была тронута; она, в коей величайшее почтение к жестокому своему родителю, возбудило ужаснейшую мысль о его проклятии, наипаче, когда я то узнал по ее раскаяниям, как скоро она пришла в состоянии говорить, о проклятии как на сем так и на том свете. О еслиб оно в самую ту минуту пало на главу того, которой произнес оное, каким ни есть ужаснейшим недугом в его гортани и удушил бы его на месте, дабы послужил он примером всем немилосердным отцам.

Не был ли бы я презрительнейшим человеком, еслиб в подобном сему случае не старался о возвращении ей жизни, различными утешениями, признаниями, ласками и всеми теми представлениями, которые бы ей токмо понравились? Мое усердие имеет счастливыя действия. Я оказал ей более, нежели бы долг от отца того требовал; ибо она мне долженствует такою жизнью, которой жестокой ее отец едва ее не лишил. Как же не стану я любить собственного своего произведения? Я говорил искренно, когда представлял ей о браке, и мое пылкое желание, когда я требовал, чтоб она торжества оного не отложила, было действительною пылкостью. Но по чрезвычайном своем поражении, смешенном с разборчивостью, которую она, как не сомневаюсь, до последнего издыхания не оставит, отказала она мне в означении к тому времени, хотя б она и согласилась на торжество; ибо она мне сказала,,,что когда оставлена всеми: то ей не осталось более никакого другого покровительства, кроме моего.,, Ты ясно видишь, из сих слов, что я обязан сею милостью более жестокости ее друзей, нежели ей самой.

Она не преминула письменно уведомить девицу Гове о их варварстве; но она ничего ей не упомянула о худом состоянии своего здоровья. А как она не весьма здорова; то ее беспокойствия, относительно ее брата, возбудили в ней желание ехать в Лондон. Без сего случая, и, что ты с трудом можешь поверить, без моих уверений, сообразующихся с тем состоянием, в котором я ее вижу, она поехалаб и сего дня; но, если не случится чего прискорбнейшаго; то день для нашего отъезда назначен в среду.

Прошу тебя, выслушай два слова, на важное твое поучение.,,Ты начинаешь действительно трепетать о красавице, и тебе кажется удивительно, говоришь ты, если она мне будет сопротивляться, зная сей пол, так как мы, ты бы страшился, будучи на моем месте, простирать долее свой опыт, опасаясь ее успеха.,,

В другом же случае, "если ты защищаешь, скажешь ты мне, брак то сие не происходит от желания в котором бы ты себя мог укорять.,,

Не забавной ли это стряпчей? Ты никогда не успевал в своих размышлениях. Все ничего незначущие повторения, коими наполнено твое письмо в пользу законного брака, имеют ли столько силы, сколько сие признание должно оной иметь против собственного твоего предложения.

Ты весьма много принимаешь старания к убеждению меня, что в несчастии и в печальном состоянии, в коих находится сия прелестная особа, как бы погруженная [я надеюсь, ты признаешься, что причиною тому непримиримые ее родители] опыт, будет несправедливым с моей стороны делом. А я у тебя спрашиваю, разве несчастье не есть испытание добродетели? Для чего ж желаешь ты, чтоб мое почтение не относилось к испытанному достоинству? Не намерен ли я наградить ее браком, если она благополучно выдержит опыт? Весьма для меня бесполезно опять начинать повторение. Прочти вторично, высокопочтенной пустомеля, прочти продолжительное мое письмо писанное 13 дня; ты увидишь в нем, что я разрушаю все твои возражения даже до последней буквы.

Однако не подумай, чтоб я на тебя был сердит. Я люблю противоречия. Когда огнем испытуется золото, а искушением добродетель; то и противоречие чему нибудь, разумного человека означают. Прежде нежели еще ты учинился стряпчим красавицы, не говорил ли я тебе о великом множестве возражений на мое предприятие, единственно для того, дабы самим собою исправиться, доказывая тебе, что ты ничего в том не понимаешь,точно так как Гомер выдумывал Героев, придавал им страшные имена и одному Герою чрез другого ломал голову.

Сочти однако искреннее сие известие за правило:,,Надлежит весьма быть уверенным в своем разуме, когда предпринимаешь исправлять своего учителя.

Но, дабы возвратиться к моему предмету; то примечай со мною со вниманием, что в которую бы сторону мои намерения ни обратились; но сие дерзкое письмо, полученное моею красавицею от своей сестры, приводит меня к концу моего намерения по крайней мере ранее целым месяцем. Я теперь могу, как о том и прежде тебе дал знать, говорить о любви и о браке, не опасаясь никакого противоречия, ни чем не будучи не ограничиваем, и жестокие ее законы не производят уже более во мне ужаса.

В сем приятном и дружеском обхождении мы отправимся в Лондон. Старшая дочь госпожи Сорлингс будет сотовариществовать моей любезной в коляске, а я сопровождать их буду верхом. Они весьма страшатся заговора Синглетонова. Они обещались иметь великое терпение, если что ни есть случится на дороге, но я уверен, что ничего не будет. Я сего дня получил письмо от Осипа, которой меня уверяет, что Жамес Гарлов уже оставил глупое свое намерение, по просьбе всех его друзей, которые страшатся от того худых следствий. Однако это такое дело, от которого я не отрекаюсь, поскольку польза, которую я могу из того получить, еще не изтребилась из моих мыслей.

Красавица моя мне сказала, что ей обещались прислать платье. Она надеется, что конечно присовокупят к тому ее драгоценны каменья, и оставленные ею деньги. Но Осип пишет мне, что одне токмо ее платья будут ей присланы. Я весьма остерегаюсь ее о том уведомить. На против того я ей часто повторяю, что она не должна сомневаться, чтоб ей не прислали всего лично ею требуемаго. Чем более обманется она в своем ожидании с сей стороны, тем более она ввергнется в мою зависимость.

Но при всем том я надеюсь собрать столько силы, чтоб мог быть честным человеком для девицы столь знатного достоинства. Провал тебя возьми и с тем мнением которое ты мне хочешь внушить весьма не к стати, что она может погибнуть.

Я тебя слышу. если я намерен, скажешь ты, быть честным человеком; то для чего ж не отречься от заговора Синглетонова, как и ее брат?

если тебе отвечать нужно; то скажу, что скромной человек, не надеющийся на свои силы, должен для своего бегства прежде для себя разтворить двери. Присовокупи, если ты хочешь, что когда кто предпринимает намерение, и находит себя принужденным оставить оное по какой ни есть причине; то весьма трудно ему удержаться, чтоб опять не взяться по оканчивании трудностей за сие же намерение.

ПИСЬМО CLXXVII.

Во Вторник 25 Апреля.

Все теперь в движении по причине нашею отъезда. Откуда происходят те сердечные колебания, которые я ощущаю? Какое предчувствование меня колеблет? Я твердо решился быть честным человеком, и сия мысль умножает то удивление, которое причиняет мне не весьма произвольные колебания. Сердце мое мне изменяет; оно всегда было таковым, и я страшусь, чтоб оно и теперь не было таково. Оно исполнено бывает такою живостью тогда, когда достигает успеха в каком ни есть злом деле! Я весьма мало имею над ним власти! Впрочем мои мысли совершенно клонятся к оправданию ее склонностей. Нет нужды. Я хочу против тебя вооружиться, старой друг и если ты в сем случае будешь сильнее; то я тебе никогда противоборствовать не стану.

Прелестная особа беспрестанно находится в чрезвычайном ослаблении и унынии. Нежной цветок! Сколь мало способна она к сопротивлению пылким страстям, и гневу гордого и наглаго! Будучи покрываема даже до сего времени крыльями такой фамилии, от которой она получила токмо знаки нежности и снисхождения, и даже обожания, и привыкши покоишься на недрах своей матери!

Таковое то было первое мое размышление, смешанное с жалостью и сугубою любовью, когда по возвращении моем нашел я прелестную сию девицу едва пришедшую в чувство от продолжительных припадков, в которые ввергало ее письмо ненавистной ее сестры, положа свою голову на грудь откупщицы. Она погружена была в слезах. Насколько печаль изъявляла прелестей на лице ее. Блестящие ее глаза, которые обратились ко мне когда она меня увидела вошедшаго, казалось требовали моего покровительства. Мог ли я ей в том отказать? Конечно нет. Но, ты презрительной Белфорд, для чего заставил ты меня думать, что она может быть побеждена? И достойна ли она извинения, что вздумала столь поздно и с стольким отвращением положиться в своей доверенности на мою честь?

Но, не взирая на то, если ее слабость и изнеможения беспрестанно продолжаться будут в такой силе; то не угрожаем ли я, сочетавшись с нею браком, видеть впадшую в мои руки задумчивую женщину? Тогда я сугубо буду раскаяваться. Поскольку в течение двух недель я великое буду о ней иметь попечение; но когда человек препроводивши около трех недель, в первых своих восхищениях, перелетывая с цветка на цветок, подобно трудолюбивой пчеле, привыкнет к своему дому и жене своей; то думаешь ли ты, чтоб ему было сносно, дабы принимали его с хладнокровием?

Да сохранит небо мою любезную в вожделенном здравии. Сию то молитву я ежеминутно о ней к небу возсылаю. Долг требует чтоб тот человек, которой ей определяется, познал, может ли она любить кого другого, кроме своего отца и матери. Я страшусь, чтоб она всегда от них не зависела, к уменьшению благополучия своего мужа; а чтоб презирала их столько же, как и я; сие размышление чрезвычайно меня трогает. В некоторое время я почитаю ее превыше женщины. В инное же, что ей свойственно, усматриваю в ней Ангела; но в другое же опять я почитаю ее совершенною куклою. Столько соболезнований о отце своем! Столькое пристрастие к своей фамилии! Какуюж ролю должен играть муж с такою женою? По крайней мере, может быть, что ее родители не согласятся с нею примириться, и что сие примирение будет недолговременно.

Клянусь моею честью, гораздо бы было лучше, как для нее так и для меня, естлиб мы отреклись оба от брака. Насколько приятно жить в непринужденной любви с такою девицею, как она! Ах еслиб я мог внушить в нее склонность к оной! опасности, беспокойствия, переменчивые дни, перерывчивыя ночи, то сомнением опасаясь обидеть, то отсутствием, коего страшатся, чтоб не на всегда продолжилося. Потом, какие восхищения по возвращении, или в самом примирении! Какие пеняния! Какие приятные награды. Таковая страсть содержит любовь в беспрестанном жару. Она подает ей такой вид живости, которой никогда не ослабевает. Щастливая чета вместо того, чтоб сидеть, думать, и спать каждому по сторонам камелька, в зимние вечера, кажется всегда новым один другому, и всегда имеют сказать что нибудь друг другу.

Ты видел в последних моих стихах, что я думаю о сем состоянии. Когда мы будем в Лондоне; то я оставлю их как будто без намерения в таком месте, в коем она их может прочесть; когда я не получу вскоре ее согласия идти в церковь. Она из оных узнает мои мнения о браке. если я усмотрю, что она тем ни мало не будет оскорблена; то сие подаст мне такое основание, на котором и постараюсь утвердиться.

Сколько девиц могли бы впасть в заблуждение, которые столько же защищались бы от нападения, еслиб оказывали подобной гнев, когда расставляют на них сети? Мне некогда случилось поймать в оные несколько девиц любовною книжкою, отважным словом, или нескромным изречением: и те, которые от того не показывают никакой обиды или которые токмо краснеют, наипаче, если я увижу, что они улыбаются или косятся; то мы уже почитаем, а и способствующей к тому диявол, что они наши. Какие спасительные наставления мог бы я подать сим глупиньким, еслиб рассудил то за благо! Может быть некогда предложу я им наставления, происходящие более от зависти, нежели от добродетели, когда старость отымет от меня весь жар любострастия.

Во вторник в вечеру.

если ты будешь находиться в Лондоне в день нашего туда прибытия; то конечно в скором времени со мною свидишься. Слава Богу, моей любезной становится несколько легче. Прелестные ее глаза меня в том уверяют и ее чистый голос, которой я едва слышал в последний раз моего с нею свидания, начинает опять прельщать мой слух. Но я страшусь напоминать ей о любви и о чувствительности. Не должно даже и помышлять с нею о тех невинных вольностях, [по крайней мере с начала их, ибо ты знаешь, что они обыкновенно до чего ни есть доводят,] которые услаждают, или если ты хочешь, которые смягчают сердце сего пола. Я нахожу сию жестокость тем более странною, что она не признается в том преимуществе, которое мне оказывает, и что имеет сердце, способное скрывать великую печаль. Печаль трогает и приводит в слабость. Опечаленная душа обращает взор вокруг себя, просит в молчании недостающего ей утешения, и не отрекается любить своего утешителя.

ПИСЬМО CLXXVIII.

В Среду 26 Апреля.

Наконец звезда моего благополучия привела нас в желаемую гавань, и мы вступили без всякого препятствия на матерую землю. Стихотворец весьма хорошо сказал.[36]

,,Человек деятельный и твердый превозмогает затруднения тою же смелостью, которая принуждает его их испытывать. Человек же медлительный и робкий ослабевает, трепещет при виде затруднения и опасности, и почитает то невозможностью, коей страшится.,,

Но посреди моего торжества, я не знаю что то (чего не могу наименовать,) уменшает мою радость и помрачает самые блестящие части моего намерения. если это не совесть, то конечно, что ни есть такое, которое весьма сходствует с тем, кое как я помню некогда считал оною.

Действительно, Ловелас, [я слышу говоришь ты толстым своим голосомъ] твои честные сведения еще не со всем исчезли! Конечно ты не кончишь оные презрительным образом с такою девицею, которую ты признаешь весьма достойною любви твоей.

Я не знаю, что тебе на то отвечать. Для чего дарагая сия особа не пожелала меня принять тогда, когда я открывался столь искренно?

С тех пор, как она у меня здесь живет, все представляется глазам моим в весьма странном виде. Наша добрая мать и ее дочери уже во круг меня находятся. Прелестная особа! Сколь приятное изображение. Коль проницательные глаза! Какое величество во всем ее виде! Насколько вы счастливы, г. Ловелас! Вы нам долженствуете оным счастьем, вы нам долженствуете столь любви достойным сотоварищем. Потом сии нарушители спокойствия возбуждают во мне мщение и ненависть против всей ее фамилии. Салли, будучи поражена удивлением при первом ее виде, подошла ко мне и сказала следующие стихи Дридена.

"Прелестнее самой белой лилеи на престоле полей, благораствореннее Маия, украшенного разпущающимися цветами.,,

Спустя не более получаса по приезде моем, я послал к тебе, для принятия твоих поздравлений; но я осведомился, что ты еще находишься в твоем доме в Егваре.

Моя любезная, находясь в весьма добром здоровье, удалилась от нас для обыкновенного своего упражнения, то есть, для письма. Надлежит и мне заняться сим же увеселением до того времени, пока ей угодно будет оказать мне честь своим присутствием. Все здесь роли разделены, и каждой свою выучивает.

Но я вижу, что ко мне идет вдова, ведя за руку Доркасу Микес. Доркаса Микес, любезной друг Белфорд, должна быть горнишною у моей любезной, и я хочу ее ввести к ней. Я столько буду иметь средств для приобретения победы, что ничем смущаться не стану как выбором оных.

Дело уже сделано. Честная особа принята. Мы выдавали ее за девицу хорошей фамилии, но о воспитании которой весьма мало радели, по некоему несчастью, даже до того, что не учили ее ни читать ни писать. Она была родственница госпожи Сенклер. И как она представлена ею самою, и токмо на время до приезду Анны; то и не могла она ее не принять. Ты видишь какие я получил выгоды из сей сказки, и что можно бы было почесть за великое несчастье, если бы я не проник во основание переписки. Она не с таким рачением будет скрывать свои бумаги, и нимало не станет сомневаться оставлять их на столе, когда почитает свою служанку не умеющею читать.

Доркаса девица весьма хорошая и весьма пригожого вида. Я надеюсь, что моя любезная, находясь в чужом доме, позволит ей проспать с собою, но крайней мере несколько ночей. Однако я примечаю, что она при первом виде не весьма ей покажется, хотя сия девица и приняла на себя весьма скромный вид, и даже несколько принужденной. Симпатическая и антипатическая наука есть превосходное знание. Но Доркаса будет так тиха и предупредительна, что вскоре изтребит сие первое впечатление. Я уверен в ее непоколебимости; вот в чем состоит самая важность, если ты знаешь: когда госпожа и ее служанка будут одного мнения; то собъют с пути и целую дюжину хитрецов.

Моя дарагая не больше оказала склонности и к нашей вдове, когда она по приезде своем ее увидела. Однако я ласкаюсь, что письмо честного Долемана приготовило ее к странному виду ее хозяйки.

Но, к стати сказал я о сем письме, ты должен меня поздравить Белфорд, и еще отгадать, чем. Поздравить меня браком. Знай, что сказать или сделать для меня все равно; когда я однажды сказал, то мы действительно муж и жена. Теперь токмо недостает одного совершения. Отсрочка сделана под торжественною клятвою до того времени, пока дражайшая моя супруга не примирится с своею фамилиею. Вот, что я сказал всем домашним госпожам. Оне то знают, прежде моей любезной. Довольно странное происшествие, как ты видишь.

Мне остается токмо уведомить о том самое ее. Каким же образом должен я поступить в таком случае, дабы не оскорбить ее сим известием? но не находится ли она теперь в моей зависимости? не живет ли она в доме Сенклер? и если она пожелает знать причину; то я докажу ей тому истинну, что она должна подтвердить мне оное своим согласием.

Я полагаю, что она будет настоять о моем отдалении, и конечно не согласится добровольно, чтоб я жил с нею вместе. Но обстоятельства переменились после моих обещаний. Я нанял все порожние комнаты, а сие самое так для меня важно, что я не должен был того упустить.

Я не менее надеюсь склонить ее вскоре ездить со мною в публичные увеселения. Она не бывала в Лондоне; и никогда девица ее достоинства и знатности не видала того, что называется городскими забавами. Природа и собственные ее размышления ее обогатили, по истинне, удивительным вкусом и разборчивостью, которые превосходят все приобретаемое обыкновенным опытом. Я не знаю никого, которой бы был в состоянии лучше судить, но единому сведению, о всем касающемся до мнения, какое она имеет. Увеселения, избранные ею, прежде еще гонения ее фамилии, столь приятно ее занимали, что она никогда не имела склонности, ниже праздного времени заниматься инными удовольствиями.

Однако я надеюсь, что она почувствует к ним склонность. Они будут ее увеселять, и в сие-то время я воспользуюсь благополучием или проворностью, теперь когда она меня слушает, наипаче получивши позволение жить с нею в одном доме, если не окажу ей какой ни есть чувствительной обиды.

Я почитаю за долг тебе сказать, что мои попечения простираются до внутренных увеселений любезной, в уединении ее кабинета. Солли и Полли будут ее чтецами Ей дано знать, что ее кабинет был их библиотекою; и не преминули поставить между книгами различных сочинений, набожных книг, которые нарочно были куплены все помятыя, дабы тем лучше ее уверить, что они часто были читаны. Книги о прекрасном поле обыкновенно служили мне к верным размышлениям. От сих-то наблюдений я получил великие выгоды как в чужестранных землях, так и в нашей. Особа любящая судить основательно может статься будет столько же способна к сему рассуждению, как и ее обожатель.

Окончим в сем месте. Ты видишь, что я не праздно провождаю свое время. Однако я обещаюсь тебе в скором времени написать и другое письмо.

[Г. Ловелас присовокупляет к сему другое письмо. Но поскольку оно не содержит в себе ничего инного, как обстоятельства путешествия, которые почти все описываются в следующем письме, то издатель почел за долг исключить оное.]

ПИСЬМО CXLIX.

В среду после полудни 26 Апреля.

Наконец, дражайшая моя Гове, я нахожусь в Лондоне и в новом моем жилище. Оно убрано порядочно, и лежит на прекрасном месте в городе. Я думаю, что ты меня не станешь спрашивать, имею ли я склонность к старой хозяйке. Однако она мне кажется учтивою и весьма услужливою. По приезде моем, ее племянницы оказали великое тщание к принятию меня. Оне кажутся весьма приятными молодыми особами. Но я уведомлю тебя о том более, когда их лучше узнаю.

Девица Сорлингс, коея дядя живет в Барнете, проезжая чрез сие место застала его в столь опасной болезни, что в таком беспокойстве, в каком я ее видела о здоровьи другого отца, от которого она весьма много получить надеялась, не могла ей отказать в позволении остаться при нем, и иметь о нем попечение. Однако, поскольку сей дядя ее не ожидал; то я желала, по крайней мере, чтоб она меня проводила до Лондона, и г. Ловелас весьма усильно ее о том просил, обещаясь отвезти ее туда через день или два, но оставив выбор на ее волю, по оказании ей моей склонности, я не нашла в ней столько снисхождения, сколько надеялась; однако и сие не воспрепятствовало, чтоб при нашем отъезде г. Ловелас не подарил ей весьма хорошего подарка. Сие благородство, оказывающееся при каждом случае, принуждало меня часто соболезновать, что не было большей единообразности в его свойстве.

По приезде моем, я заняла мою горницу, и если я проживу здесь несколько времени, то я учиню хорошее употребление из ясного кабинета с оною примыкающагося. Человек г. Ловеласа, которого он хочет послать завтра в замок Медиан, подал мне случай удалиться для написания к тебе сего письма.

Дозволь теперь, дражайшая моя приятельница, укорять мне тебя в том твердом решении, которое ты предприняла, дабы не учинить г. Гикмана счастливейшим из всех человеков, между тем, как мое благополучие будет еще сумнительно. Я не почитаю его невозвратным. Положим, любезная моя, что я осуждена быть несчастною; то к чему же послужит мне твое твердое решение? Брак есть превосходнейшее состояние дружбы. если он благонолучен; то уменшает наши затруднения, разделяя их; поскольку он умножает наши удовольствия, взаимным участием. Ты меня любишь, не правдали? И так для чего ж ты скорее не постаралась доставить мне другого друга, мне, которая не имеет двух, на которых бы могла положиться? Естлиб ты согласилась выдти замуж в последний раз, когда твоя матушка усильно тебя к тому склоняла; то я осмеливаюсь сказать, что конечноб имела такое убежище которое бы меня предостерегло от великого множества смертельных поражений, и от всего того, что я называю моим несчастьем.

Я была прервана г. Ловеласом и вдовою, которые пришли представить мне девицу для моих услуг, до приезду моей Анны, или пока я достану себе другую. Она была родственница госпожи Синклер: так называлась вдова, которая впрочем приписывала ей весьма изящные качества; но признавала в ней за великой недостаток то, что она не умеет ни читать, ни писать. О сей-то части ее воспитания, сказала она, мало радели в ее младенчестве, хотя впрочем она весьма хорошо умеет всем пристойным девице рукоделиям; а что касается до скромности,тихости и верности; то ее свойство весьма к тому способно.

Я ей удобно простила в ее недостатке. Она весьма пленяющего вида, да и весьма приятного относительно горничной девушки. Но наименее мне нравится в ней то, что у ней совершенно плутовские глаза. Я во всю мою жизнь еще подобных не видала, и опасаюсь, чтоб в них не заключалось какой наглости. Даже и во взорах самой вдовы есть нечто чрезвычайно особеннаго; а для женщины приобыкшей жить в Лондоне, ее поступки мне кажутся весьма изучеными. Но и ее глаза, мне кажется, не менее плутовством наполнены; впрочем я ничего в ней инного не усматриваю, кроме учтивости и благоуветливости. Что касается до молодой девицы, называемый Доркасою; то она не долго у меня пробудет.

Я ее приняла. Как же моглаб я от того отказаться, в присутствии ее родственницы и когда она была представлена с столькою благоуветливостью от г. Ловеласа? Но как скоро сии две женщины вышли; то я объявила г. Ловеласу, которой, как казалось, вознамерился вступить со мною в разговор, что я почитаю сию горницу местом моего уединения, и желала бы, чтоб и он равномерно почитал ее таковою: что я могу его видеть и слушать в столовой зале; но что я покорнейше его прошу меня не беспокоить. Он весьма почтительно пошел к дверям, но остановился в оных. Он меня просил, говорил он мне, оказать ему милость поговорить с ним несколько минут хотя в столовой зале. Я ему отвечала, что если он поедет искать себе инного жилища; то я готова сойти вниз, но если он не выйдет в сей же час для сыскания оного; то я весьма бы желала окончишь мое письмо к девице Гове.

Я приметила, что он не намерен меня оставить, если токмо в состоянии будет защищаться. Заговор моего брата подал ему предлог просить меня уволить его относительно его обещания; но освободя его от того на несколько времени, сим бы сняла с него запрещение на всегда. Он был уверен, что одобрение, которое бы я подала нежным его попечениям находясь в чрезвычайной моей скорби, подало бы ему право говорить мне со всею вольностью признанного любовника. Я признаю по его поведению, что женщине запутавшейся хотя однажды в деле с сим полом весьма трудно выпутаться из оного. Одна оказанная милость есть предзнаменованием другой. С самого воскресения он не престает жаловаться на отдаление, в коем я его содержу: он почитает себя оправданным сомневаться о моем почтении: он утверждается на том расположении, которое я оказала, дабы учинить его жертвою моему примирению, в прочем он уже сам весьма отдален от той почтительной нежности, [если сии два изречения могут согласоваться] которая побудила меня к некоторым признаниям, но коими кажется он воспользовался.

Между тем, как он мне говорил стоя у дверей; то новая моя служанка пришед просила нас обеих пить чаю. Я отвечала, что г. Ловелас может идти, но что я не имею времени, поскольку должна продолжать писать письмо; и засвидетельствовавши самому ему, что мне совершенно не хочется ужинать ни пить чай, просила его извинить в сем перед домашними госпожами. Я присовокупила, что он окажет мне великое удовольствие, если уведомит их, что я намерена сколько будет можно жить уединеннее; но что однако обещаюсь сойти завтрашнего утра завтрикать со вдовою и ее племянницами.

Он у меня спросил, не опасаюсь ли я, чтоб сие желание, наипаче относительно ужина, не подало причины считать меня весьма странною и отменною в чужом доме.

Вы знаете, сказала я ему, и можете засвидетельствовать, что я весьма редко ужинаю. Я не очень здорова. Я вас прошу, ради Бога, не понуждайте меня ни к чему и никогда против моей склонности. Пожалуйте, г. Ловелас, уведомьте госпожу Сенклер и ее племянниц о небольших моих разборчивостях. Оне конечно меня в том извинят, естли хотя несколько имеют снисхождения. Я не для того сюда приехала, чтоб заводить новые знакомства.

Я рассмотрела все находящияся в моем кабинете книги. Я весьма была оными довольна, и они произвели во мне гораздо лучшия мнения о моих хозяюшках. На некоторых набожных книгах поставлено было имя госпожи Сенклер, но над прочими, которые состояли, из Историй, Поезий и нравоучительных сочинений, были надписаны имена Солли Мартен, или Нолли Гортон, то есть двух племянниц моей хозяйки.

Я весьма досадую на г.Ловеласа; и ты признаешься, что не без причины, когда прочтеш предлаиаемое мною тебе известие, чем кончился разговор; ибо его просьбы принудили меня свидеться с ним в столовой зале.

Он начал уведомлением меня о том что ходил осведомляться несколько лучше о свойстве вдовы. Сия предосторожность, сказал он мне, тем более казалась ему необходимою, что он предполагал во мне всегда непременчивую нетерпеливость видеть его во отдалении.

Я ему отвечала, что он не должен о том сомневаться, и что я нимало не думаю, чтоб он остался жить в одном доме со мною: но что ж он заключил из своих осведомлений? Он чрезвычайно был доволен всем тем, что узнал. Однако, как он известился от самой меня, что следуя мнению девицы Гове, мой брат еще не оставил своего умысла, и поскольку вдова, которая живет токмо одними сборами с дома, имеет с боку занимаемых мною покоев и другие, которые может нанять и наш неприятель; то он не знает инного удобнейшего средства, как занять их все, тем более что я не намерена остаться в нем долгое время, а токмо до сыскания другого гораздо лучшего дома.

До сих пор все было хорошо; но не имея ни малейшего затруднения отгадать, что он ни для чего инного говорил о вдове с такою недоверчивостью, как токмо для того, дабы иметь причину остаться жить в сем доме; я откровенно его спросила, какое было его в том намерение? Он признался мне, без всяких обиняков, что находясь в теперешних обстоятельствах, если я не думаю переменять квартиры, то он ни за что в свете не согласится удалится от меня даже ни на шесть часов; и что уже он дал знать вдове, что мы не долго у ней проживем, но токмо до того времени, пока сыщем другой дом и пристроимся приличным нашему состоянию образом Пристроимся! г. Ловелас! что такое значит, скажите, сделайте милость?…

Но, дражайшая Кларисса, возразил он, прервав меня, выслушайте меня с терпеливостью… по истинне, я страшусь, что был столь дерзок, и я может быть виноват, что с вами не посоветовался: но поскольку все находящиеся в Лондоне мои друзья уверены, следуя письму Долемана, что мы уже обвенчаны…

Что я слышу? Действительно, г. мой, вы не имели такой дерзости…

Выслушайте меня, дражайшая моя Кларисса… Вы приняли мое предложение милостиво. Вы подали мне надежду к получению вашего согласия. Однако, уничтожая усильные мои просьбы в бытность нашу у госпожи Сорлингс, вы навлекли на меня страх отсрочками. Теперь, когда вы почли меня достойным своей доверенности; то я не пожелаю, ни для чего в свете, чтоб меня считали способным вовлечь вас в какой ни есть стремительной поступок: Впрочем ваш братец нимало не намерен оставлять своего заговора. Я осведомился, что Сенглетон действительно находится в Лондоне; что его корабль стоит в Ротергйте, что братец без вести пропал из замка Гарлов. если они хотя несколько узнают, что мы уже сочетались браком, то все их заговоры сами собою разрушатся. Я теперь сужу гораздо лучше о свойстве вдовы; но вы конечно признаетесь, что чем будет она честнее, тем будет опасность страшнее с ее стороны. если поверенной вашего братца откроет наше пребывание, то ему удобнее будет ее уверить, что долг обязывает ее принимать участие фамилии против такой молодой особы, которая идет противу власти своих родственников: вместо того, что когда почитают нас совершивших священный долг, то и самое ее праводушие учинится для нас защитою, и неотменно принудит ее принимать участие в наших выгодах. Впрочем я потщился ей изъяснить, весьма основательными причинами, для чего мы с вами еще не занимаем одного ложа.

От сих слов я пришла вне себя; я хотела оставить его. Я была в великом гневе, но он почтительно меня от того удержал. Что ж могла я сделать? Где найти убежища, когда наступала ночь?

Вы приводите меня в великое изумление! сказала я ему. если вы человек, честный, для чего ж делаете такие странные обороты? Вы не желаете иначе поступать, как по хитрым средствам. Покрайней мере уведомьте меня; ибо вижу себя принужденною, хотя с великим неудовольствием, взирать на ваше со мною присутствие [ибо он меня держал за руку,] уведомьте меня о всех сказанных вами баснях. По истинне, вы г. Ловелас, непостижимой человек.

Дражайшая моя Кларисса! хотите ли вы, чтоб я изъяснил вам сие известие? и не мог ли бы я жить в сем доме, не подавши вам ни малейшей о том недоверчивости, еслиб не подвергнул вашему суждению все мои поступки? Вот что сказывал я вдове перед ее племянницами и перед новою вашею служанкою: что по истинне мы обвенчены тайным образом в Гертфорте; но что пред Олтарем я вам обещался торжественно клятвою, что я решился ненарушимо, жить в особенном покое, и в другом доме, до некоторого примирения, которое составляет для обоих нас чрезвычайную важность. Тем более, дабы убедить вас в святости моих намерений, и что единое мое предприятие состоит в том, дабы избегать всяких несчастных случаев; я им объявил, что я торжественно же обязался обходиться с вами при людях, так как будто наш союз состоял только на одном условии; не касаясь даже и до тех малозначущих невинных склонностей, которые не возпрещаются и в самой сумнительнейшей любви.

Потом он просил самое меня поступать в точности по сим правилам.

Я ему отвечала, что я не в состоянии подтвердить его Романа, и придти в необходимость, коей он желает меня подвергнуть, дабы я казалась тем чем не есм в самом деле: что каждый его шаг, как я вижу, основан на лукавстве: что если он обстоятельнее не изъяснится относительно меня с домашними госпожами; то я неотменно требую, чтоб он отрекся от всех сих сказак, и уведомил бы их о истинне.

Учиненное мною им изестие, сказал он мне, прикрыто было такими обстоятельствами, что он лучше согласится умереть, нежели отречься от своих слов, и нимало не хулит основание своего предприятия, он продолжал его подтверждать теми же причинами, что благоразумие требует, чтоб наш брак, почитали действительным. Ах откуда происходит, присовокупил он, столь великое неудовольствие при толь простом способе? Вы знаете, что единственно из уважения и любви к вам я избегаю заговоров вашего братца, и выше упомянутаго Сенглетона. если же отдадите сие на мою волю, то первое мое движение будет стремиться к сысканию их. Таким образом я всегда поступаю с теми, которые имеют дерзость мне угрожать.

Конечно мне надлежало бы с вами посоветоваться, я ничего не должен делать без ваших повелений. Но поскольку вы не одобряете сказанного мною; то позвольте, дражайшая Кларисса, униженно вас прошу, назначить день, но день неотдаленной, в которой бы мое повествование могло учиниться счастливейшею для меня истинною! О! еслиб это был день завтрашней! Ради Бога, сударыня, назначте завтрашней день! если же нет; [долженствовало ли ему, любезная моя, сказать прежде моего ответа если же нет] то позвольте просить вас с преданностью, по крайней мере, если я ничего не окажу вам противного, не противоречить, завтра во время завтрика, тому что вы называете сказкою. если я подам вам причину верить, что я уповаю получить хотя малейшую выгоду из сей милости: то в самую ту же минуту возвратите свое позволение, и без всякого затруднения подвергайте меня стыду, коего я буду достоин. Я еще однажды повторяю, какое инное намерение могу я себе предположить, как не то, чтоб служить вам таким средством. Я помышляю токмо о предупреждении столь очевидных несчастий для вашего спокойствия, и для пользы тех, которые не заслуживают ни малейшего моего внимания.

Что могла я сказать? Как надлежало мне поступить? Я по истинне думаю, что еслиб он вторично начал меня просить с таким усилием, и в подобных выражениях; то согласилась бы, не взирая на справедливые мои неудовольствия, обещать ему завтрашнего дня свидание, в гораздо торжественнейшем месте, нежели тот зал, в коем мы находились, но наиболее впечатлелось в моем уме то, что он не получит моего согласия остаться в сем доме ни на одну ночь. Он никогда еще не подавал мне столь сильной причины, как теперь, утвердиться в сем намерении.

Ах! дражайшая моя, сколь бесполезно говорить то, что хочешь, или то, что не хочешь, когда предашься власти сего пола! Оставивши меня, по моей просьбе, он пошел от меня уже около ужина, и тогда приказал у меня просить на единую минуту аудиенции, [так обыкновенно называет он свидания со мною,] он просил меня позволить ему препроводить здесь токмо одну сию ночь, обещаясь завтра после завтрака ехать, к Милорду М… или в Едгвар, к другу своему Белфорду. если я тому явно противлюсь, сказал он мне; то он конечно не останется и ужинать, а завтра он надеется видеться со мною в осьмом часу; но, присовокупил он с торопливостью, не смотря на сказанное им домашним госпожам, мой отказ показался им странным, тем более что уже он согласился занять все пустые покои, хотя по истинне только на один месяц, и по той причине, которую он мне изъяснил. Но при всем том, никто меня не принудит пробыть в нем и двух дней, если я почувствую какое ни есть отвращение ко вдове и ее племянницам в том разговоре, которой завтра с ними иметь буду.

Не взирая на то решение, на котором утвердилась, рассуждала я, что в тех обстоятельствах, которые он мне предлагал, меня могут обвинять, что простираю весьма далеко мою разборчивость, не зная того, что я не уверена в его повиновении; ибо мне кажется, я открыла в его глазах, что он решился не весьма легко на то склониться. Поскольку я ясно вижу, что нет никакой вероятности относительно примирения со стороны моих друзей, и что я начала принимать его попечения с меньшею предосторожностью; то мне кажется, что я не должна бы была с ним ссориться, естли того избежать могу, наипаче когда он меня просил о единой токмо ночи, которую он бы мог пробыть и без моего позволения: присовокупи, что следуя твоему мнению, недоверчивость, которую сей гордый человек вперил в мои чувства, обязывает меня, послабить несколько свою неуступчивость в его пользу. Все сии причины принуждают меня принять сию его просьбу. Однако мне осталось столько печали от другого его требования, что мой ответ оную изъявить ему мог. Не должно ни мало надеяться, сказала я ему, чтоб вы когда ни есть отреклись от своей воли. Обещания для вас ничего не значат, и вы весьма скоро их забываете. Однако вы меня уверяете, что завтрашнего дня решились ехать; вы знаете, что я весьма была не здорова, да и теперь еще мое здоровье не таково, чтоб позволило мне вступить в спор о всех ваших намерениях. Но я вторично вам объявляю, что я не весьма довольна тем Романом, которой вы здесь разгласили, и я не обещаюсь вам казаться завтра, перед домашними госпожами, тем, чем не есмь.

Он вышел от меня с весьма почтительным видом, прося у меня единой милости, завтра поступать с ним с такою благосклонностью, чтоб не дать знать вдове, что он мне подал причину к негодованию.

Я возвратилась в мою горницу; и Доркаса вошед ко мне ожидала моих приказов. Я ей сказала, что я не требую неспокойных для себя прислуг, и что привыкла одеваться и раздеваться сама. Она оказала о том некое беспокойство, думая что не происходит ли сей ответ от какого ни есть отвращения; все ее старание, сказала она мне, будет состоять в том, дабы мне нравиться и угождать. Я ее уверила, что она весьма удобно успеть в том может, и что я буду давать ей знать мало помалу, какой услуги от нее желаю, но что касается до сей ночи; то я от нее ни каких не требую.

Она не токмо что весьма хороша, но и очень вежлива, как в своих поведениях так и в разговорах. Кажется справедливо, что не упустили при ее воспитании то, что обыкновенно называют учтивостью; но мне кажется весьма странно, что отцы и матери столь мало уважают другую часть драгоценнейшую для девиц, состоящую в образовании разума, из которого естественно произтекли бы все прочие приятности.

Как скоро я осталась одна, то осмотрела двери, окны, панели, кабинет и гардероб, и не находя ничего такого, в чем бы я могла не доверяться, начала я писать.

В сию минуту гж. Синклер от меня вышла, сказав мне, что когда Доркаса донесла ей, что я уволила ее сего вечера от прислуг, то она пришла единственно для того, дабы осведомиться от.самой меня, понравилась ли мне сия горница, и пожелать мне спокойной ночи. Она засвидетельствовала мне свое сожаление равно и ее племянниц, что лишены были удовольствия вместе со мною ужинать. Г. Ловелас, присовокупила она, уведомил их о моем пристрастии к уединению. Она мне обещала, что меня беспокоить не будет. Потом превознося его похвалами, приписывая и мне довольно оных, сказала, что она к великому ее прискорбию известилась, что мы не долго у нее проживем.

Я ей отвечала с равномерною учтивостью. Она меня оставила с знаками глубокого почтения, гораздо величайшими, мне кажется, нежели наше неравенство того требовало, наипаче от женщины весьма хорошего качества, которая, во всем своем доме, так как и в своем поведении не имеет ничего такого, чтоб изъявляло ее низкость.

если ты некогда решилась, дражайшая моя, писать ко мне, не взирая на запрещение; то пожалуй надписывай на своих письмах девице Летиции Бомонт, находящейся у г. Вилсона, в Палль-Малле. Г. Ловелас предлагал мне о сей надписи, будучи небезызвестен, что ты меня просила производить нашу переписку скрытным образом. Поскольку побудительная его причина состоит в том, дабы воспрепятствовать моему брату в открытии наших следов; то я весьма рада, что имею сие доказательство, и несколько других, что он уже не думает более причинять мне никакого зла.

Не осведомилась ли ты о здоровье бедной моей Анны?

Г. Ловелас столько плодовит в изобретении умыслов, что нам надлежит с великим тщанием рассматривать печати наших писем. если я усмотрю в том неверность, то конечно буду его почитать свойственным к самой омерзительнейшей подлости, и буду избегать как его самого великого своего врага.

ПИСЬМО CL.

В Четверток в вечеру 27 Апреля.

[Сие письмо послано было в одном конверте, с двумя последними от девицы Гове.]

Я получила твои письма, из рук г. Гикмана, которой подал мне в самое то время весьма хорошей способ, посредством коего по почте буду в состоянии писать к тебе каждый день. Один весьма честной купец, по имени Симон Коллинс; которому я вручила сие письмо с двумя другими при нем находящимися, ездит каждую неделю раза по три в Лондон. Исполняя препорученные ему от меня дела, он возьмет у Вильсона то, что ты мне приготовила.

Я имею честь поздравить тебя с прибытием в Лондон, и с выздоровлением; случай тебя к тому побуждает. Я желаю, чтоб ты нераскаявалась в прислании ко мне назад моего Норриса. Он опять склонится ехать при первом приглашении.

Я весьма сожалею, что твоя Анна не может к тебе ехать. Она еще весьма больна, хотя ее болезнь нимало неопасна.

Я с великою нетерпеливостью желаю знать, какое ты имеешь мнение о домашних госпожах. если они не весьма честные люди; то до-вольно для тебя будет рассмотреть их во время завтрака.

Я не знаю что тебе сказать о мнении, которое он вперил в них о твоем браке. Его причины мне кажутся правдоподобными; но он имеет весьма странные происки и средства.

Хотяб ты возымела почтение или нет к своим хозяйкам;однако должно остерегаться,чтоб благородная твоя откровенность не навлекла тебе неприятелей. Ты вступила теперь в свет; рассмотри сие обстоятельнее.

Я весьма рада, что ты вздумала не упушать того случая, если он возобновит тебе свои предложения. Мне кажется удивительно, что он того не учинил. Но если он станет оное отлагать, или и предлагать, но не таким образом, чтоб ты могла принять оное; то нимало не колебайся остаться с ним долее.

Теперь, дражайшая моя, когда он у тебя расположился, должна ты быть уверена, что он тебя не оставит, если токмо может, ни днем ни ночью.

Я взирала бы на него с ужасом, после учиненного им известия о твоем браке, еслиб он не присовокупил к тому таких обстоятельств, по которым ты можешь иметь власть держать его во отдаленности. еслиб он начал с тобою хотя и несколько короче обходиться… но это совет излишний. Наиболее понуждает меня верить, что он не имел других намерений кроме тех, кои действительно производил, его уверение что такие его скаски увеличат ваше бдение.

Положись на то неусыпное попечение, с коим я буду рассматривать печати твоих писем. если он способен, как ты говоришь, к такой подлости, то конечно и все прочие делать в состоянии. Но невозможно, чтоб он учинился бесчестным к особе такого достоинства, твоей породы и добродетели. О нем никто не говорит, чтоб он был глупец. Его польза, как со стороны собственной его фамилии, так и с твоей, обязывает его быть честным человеком. О если бы Богу было угодно, чтоб твой брак торжественно был совершен! К сему все мое желание стремится.

Анна Гове.

ПИСЬМО CLI.

В Четверток в 8 часов по утру.

Оскорбление мое на г. Ловеласа увеличивается, когда я токмо вздумаю, с какою дерзостью ласкается он, что я буду свидетелем к подтверждению истинны столько омерзительной его скаски. Он обманывается, если думает посредством оной внушить в меня более к нему склонности, покрайней мере, он не в состоянии, как я удобно то познаю, обратить мои намерения в свою пользу, тем замешательством, которое я должна иметь играя новую ролю, на меня от него наложенную. Он уже присылал Доркасу спросить у меня о здоровье, и получить позволение хотя на единую минуту поговорить со мною в столовом зале; по-видимому для того, дабы усмотреть с веселым ли видом сойду я завтракать. Но я отвечала, что прежде нежели с ним увижусь, я его прошу умерить таковую нетерпеливость.

В десятом часу.

Я была принуждена, сходя в низ, скрывать неудовольствие на лице моем оказывающееся, и принять притворный вид. Вдова и ее две племянницы встретили меня с знаками величайшей отличности. Сии две молодые особы весьма приятного виду; но я приметила несколько скрытности в их обхождениях, однако г. Ловелас обходился с ними столь вольно, как будто бы они издавна были знакомы, и сие происходило, не хочу я скрыть, с великою приятностью. Сие то преимущество получивют странствовавшие наши молодые люди над теми, которые никуда не выезжали из своего Королевства.

В разговоре происходившем во время завтрака, вдова весьма выхваляла нам воинския заслуги Подполковника своего мужа; и в продолжение сего разговора, она раза с два или три подносила платок к глазам своем. Я бы желала к чести ее чистосердечия, чтоб она испустила несколько слез, поскольку мне казалось, что в сем самом состояло ее намерение; но я нимало не приметила, чтоб ее глаза орошены были слезами. Она просила Небо, чтоб мне никогда не привелось жалеть о муже, которого бы я столь горячо любила, как и она дражайшего своего Подполковника; и опять начала подносить платок к глазам своим.

Конечно весьма прискорбно для женщины лишиться доброго мужа, и пребывать, будучи тому не причиною, в трудном состоянии, которое подвергает ее обидам подлых и неблагодарных душ. В сем то положении находилась вдова по смерти своего мужа; и я весьма тем была тронута в ее пользу.

Ты знаешь, дражайшая моя, что я имею сердце чувствительное, и жалостное, и что следовательно мое намерение было таково же; по крайней мере о мне всегда так свидетельствовали. Когда я чувствую склонность к какой ниесть особе моего пола; то предаюсь оной без всякой осмотрительности, я ободряю взаимные откровенности, и почитаю за удовольствие изгонять недоверчивость. Но что касается до двух ее племянниц; то чувствую, что никогда не буду иметь с ними искреннего обхождения, хотя и сама не знаю для чего. еслиб обстоятельства, и все произошедшее в сем разговоре, не изтребили во мне небольшего подозрения: то я принуждена бы была подумать. что г. Ловелас давно уже был с ними знаком, а не со вчерашнего дня. Я примечала несколько раз как он бросал на них свои взоры тайным образом, и на которые, как мне казалось, они равномерно соответствовали я могу сказать, что когда их глаза повстречаются с моими; то они их вдруг потупляют, опасаясь моих наблюдений.

Вдова все сие мне говорила так, как гже. Ловелас. хотя я ее слушала, но с великим неудовольствием. Однажды она мне засвидетельствовала то с большею горячностью, нежели я ей оказала оной в моей благодарности. Насколько она приведена была в удивление, что сделан был обет, какая бы ни была причина между столько любезною четою, [так она называла его и меня,] принуждающий нас иметь розные постели.

Взгляды двух племянниц, в сем случае, принудили меня, потупить, и свои глаза. Однако сердце мое ни в чем меня не укоряло. И так была ли я справедлива, подумав о том лучше, что ни мало не заключалось легкомыслия в моем суждении; теперь я не сомневаюсь, чтоб не было особ довольно скромных, которые своею краскою в таком случае, в коем их поносят, возбуждают подозрения в тех, которые не в состоянии различить смущения с преступлением, и благородное чувствие производящее краску на лице невинного человека, от единого мнения быть виновным в том проступке, в котором его окляветывают. Я некогда читала, что один храбрый Римлянин, завоевавши одну часть света, от которой и проименование себе получил, видя себя в подлом деле обвиняемым, лучше согласился претерпеть ссылку, как единое наказание, которогоб он страшился, если бы был осужден виновным, нежели всенародно предать свою невинность к исследованию. Думаешь ли ты, дражайшая моя, чтоб сей великий Сципион Африканскии не пристыжен был, когда узнал, что его дерзают обвинять.

Между тем как вдова свидетельствовала мне чрезвычайное свое удивление, г. Ловелас смотрел на меня с коварным видом, желая проникнуть, как приму я сию речь. Наконец он просил сих трех госпож засвидетельствовать, что его почтение к моей воле называя меня своею любезною, более имела над ним власти, нежели клятва, коею он обязался.

Я не могла воздержаться, чтоб не отвечать, с столько же малою пощадою для вдовы, как и для него, что мне кажется весьма странно слышать, что клятву полагают во втором достоинстве, когда можно положить оную и в первом. Мое наблюдение справедливо, сказала девица Мартин; и нельзя никак извинить нарушение клятвы, какая бы тому ни была причина.

Я спросила какая ближе всех отсюда церковь и оказала сожаление, что столь долго время не слушала священной службы. Мне сказали, что не далече отсюда есть церковь Святаго иакова, Святыя Анны, и еще в Бломбюре. Две племянницы присовокупили, что они часто ходят в церковь Святаго иакова, поскольку там собрание бывает весьма знатное, и проповедники весьма разумны. Г. Ловелас сказал, что он по большей части ходил в придворную церковь, когда жил в Лондоне. Бедный человек! Я никогда не думала, чтоб он ходил в какую ни есть церковь. Я его спросила, не уменшало ли присутствие Короля того благоговения, которое долженствовало воздавать Богу? Он верит, сказал он мне, что оно может произвести сие действие над теми, которые по единому своему любопытству видеть Королевскую фамилию в церковь ходят. Но, между прочими, он видал столько набожных людей, как бы и в какой ни есть другой церкви. Для чего ж не так? Разве придворные и близ его живущие менее грешны, как прочие люди?

Сии слова были произнесены не весьма благопристойным видом. Я не могла воздержаться, чтоб не отвечать, что никто не сомневается чтоб он не умел выбрать совершенно себе товарища.

К вашим услугам, сударыня. Он ни чего более не сказал. Но обернувшись ко вдове и к ее племянницам: когда вы нас лучше познаете, сударыня, то часто примечать можете, что моя дражайшая никогда меня не щадит. Я столько же удивляюсь ее укоризнам, насколько имею пристрастия к ее одобрению.

Девица Гортон сказала, что каждая вещь хороша в свое время. Но она уверена, что невинная шутка весьма простительна молодому человеку.

Я также думаю, продолжала девица Мартин; и Шакеспир весьма хорошо сказал что молодость есть цветущая жизнь, цвет годов. Она произнесла сии стихи театральным голосом. Она не может скрыть присовокупила она, что удивляется в моем муже сей приятной живости, которая весьма прилична его летам, равно и его виду.

Г. Ловелас поклонился ей весьма низко. Он весьма жаден к похвалам; но еще жаднее, как я думаю, их слушает, нежели их заслуживает. Однако он довольно заслуживает таковых похвал. Ты знаешь, что он имеет веселый вид и приятный голос. Сие засвидетельствование тронуло его сердце, и он запел следующие стихи которые, как он нам сказал, сочинены Конгревом.[37]

,,Младость приносит многие удовольствия, кои при старости улетают, сладостные утехи раждаются в объятиях весны, и увядают от хладных зимних дуновений.,,

Племянницы обернувшись к коим он сие пел, заплатили ему за то своею учтивостью, прося его вторично пропеть и когда он по своей благосклонности оное повторил; то они весьма запечатлелись в моей памяти.

Начали говорить о столе и кушанье. Вдова весьма учтиво мне представила, что будет соображаться со всеми моими желаниями. Я ей сказала, что меня весьма легко удовольствовать можно; что по склонности моей я по большей части обедаю одна, и что для меня очень будет довольно хотя по кусочку с каждого блюда. Но нам весьма бесполезно заниматься такими безделицами.

Оне чаю почли меня весьма странною. Но поскольку я не возымела к ним столько склонности, дабы переменить намерение в их пользу; то как бы они о мне не думали я весьма мало о том забочусь, но тем еще менее, что г. Ловелас привел меня в великую против себя досаду. Однако они меня увещавали, чтоб я остерегалась впадать в задумчивость. Я им отвечала, что я весьма буду сожаления достойна, если не могу здесь жить в уединении. Г. Ловелас сказал что надлежало бы изъяснить им мою историю из чего бы они познали, каким образом должны соображаться с моими намерениями; и обернувшись ко мне, говорил мне с видом изъявляющим доверенность, впрочем, дражайшая моя, я вас заклинаю тою любовью, которую вы ко мне имеете, как можно старайтесь удаляться от задумчивости. Конечно свойственная вам кротость, высокия ваши мнения в столь неуместном почтении, приводят вас в такое смущение, в коем вы теперь находитесь не оскорбляйтесь моя возлюбленная, присовокупил он, без сомнения приметя, что сия его речь мне не понравилась; и ухватив мою руку ее поцеловал.

Я оставила его вместе с госпожами и удалилась в свой кибинет, дабы к тебе писать сие письмо. Меня в сию минуту прерывают по его приказанию. Он садится на лошадь, и просит у меня позволения принять мои приказы. Я оставляю письмо и схожу в низ в столовую залу.

Он мне весьма хорош показался в дорожном своем платье.

Он желал знать, что я думаю о домашних госпожах. Я ему сказала, что я ни в чем укорять их не могу; но что мое состояние не дозволяет мне прилагать тщания, для заведения новых знакомств, я же весьма мало нахожу удовольствия в обществе их, и что наипаче его просила споспешествовать мне в желании, завтракать и ужинать одной.

Он мне отвечал, что если в сем состоит мое желание; то я не должна сомневаться, чтоб оно исполнено не было: что мои хозяюшки не были столь важные особы, чтоб заслуживали великого внимания в таких пунктах, в коих состоит мое удовольствие; и что, если хотя несколько возымею я к ним отвращения, позная их совершеннее; то он надеется, что я конечно не усумнюсь выбрать какой ни есть другой дом.

Он засвидетельствовал, весьма пылкими выражениями, сожаление меня оставить. Сим он повинуется единственно токмо моим приказаниям. Ему равномерно не можно бы было решиться на оное, в то время когда заговор моего брата еще существует, еслиб я по своей благосклонности не подтвердила, покрайней мере моим молчанием, известия учиненного им о нашем браке. Сие мнение столько привлекло весь дом к его пользам, что он отъежжал с таким же удовольствием, как и доверенностью. Он ласкается, что по возвращении его я назначу день составляющей его благополучие, тем более что я убеждена буду к тому умыслом моего брата, что нет уже никакой надежды к примирению.

Я ему сказала, что я могу писать к дяде моему Гарлов; что он меня любил; что лучшее объяснение учинит меня спокойнее; что я помышляю о некоторых предложениях относительно поместья моего деда, которые может быть привлекут внимание моей фамилии, и я надеюсь, что его отсутствие столько будет продолжительно, что в течение его я буду иметь время отписать и получить ответ. Он просил у меня в том извинения, сказав, что это такое обещание, на которое он не может согласиться. Его намерение состояло токмо в том дабы осведомится о движениях Синглетона и моего брата. если он по возвращении своем не усмотрит никакой причины к опасению; то с удовольствием согласится ехать в Беркшир, откуда надеется привезти девицу Шарлотту Монтегю, которая может быть склонит меня скорее назначить для него счастливый день, нежели я к тому расположена, Я его уверила, что почла бы за великую милость, когдаб он доставил мне сотоварищество двоюродной его сестры. По истинне, сие предложение тем вяще принесло мне удовольствие, что произошло от его самого.

Он усильно меня просил принять банковой билет; но я его не приняла. Тогда он представил мне своего камердинера, которой должен при мне находиться во время его отсудствия, дабы, если случится что ни есть чрезвычайное, я могла к нему послать. Я без всякого затруднения на то согласилась.

Он простился со мною с видом изъявляющим величайшее почтение, поцеловав мою руку. Я нашла на моем столике банковой его билет, которой он столь искусно положил, что я не могла того и приметить. Будь уверена, что я ему возвращу оной по его возвращении.

Я теперь гораздо лучше расположена в его пользу, нежели прежде. Когда недоверчивости начали истребляться, то человек имеющей хотя несколько великодушия сам собою бывает побуждаем, по причине исправления, судить гораздо лучше о всем том, что может получить благосклонное изъяснение. Наипаче я слушаю с великим удовольствием, что когда он говорит о госпожах своей фамилии с такою вольностью, которую подает ему право родства; то сие обыкновенно показывает некий знак нежности. Мне кажется, что нежные чувствования, которые ощущает человек к своим родственникам, могут подать женщине, некоторую причину надеяться от него после бракосочетания весьма хороших поведений, когда она токмо употребит все свои старания к заслужению оных. И так, дражайшая моя, я щитаю себя весьма им довольною, относительно сего пункта, из чего заключить могу, что он по природе не худого свойства. Таковы то суть покрайней мере мои размышления. Дай Бог, дражайшая моя, чтоб ты всегда была в своих благополучна.

Кл. Гарлов.

(Г. Ловелас, в одном письме тогоже числа к другу своему Белфорду, торжественно отзывается о том, что употребил в пользу два предлагаемые им важные умысла, во-первых, что почли в том доме Клариссу его женою, и что он пробыл. одну ночь в одном с нею жилище. Он почитает себя уверенным, говорит он, вскоре превозмочь последнее затруднение по крайней мере коварством, если недоверенностью. Впрочем он приписывает себе что ощущает некия от того угрызения совести. Он признает, что не весьма хорошую играет роль, но имея благополучный успех даже до сего времени, не может воздержаться, говорит он, чтоб не испытать, следуя своему умыслу, с состоянии ли он простирать мои выгоды далее.

Подробность, изъясняемая им его спорах с Клариссою, весьма мало имеет различество от той, которая была читана в последних письмах. Кажется, что все его уважение, касательно ее заключается в справедливости, которую он отдает ее телесным и естественным совершенствам, хотя сие признание составляет ее осуждение.

В другом письме он рассказывает своему другу обстоятельства завтрака следующим образом.)

"Желаешь ли ты, чтоб я тебе изобразил благородный вид, вид прелестный и пленительную поступь, бесподобной моей красавицы когда она шла к ожидающему ее собранию? Ее приход налагал на очи всех почтение, на колеблющиеся уста молчание, а на колена трепетание между тем как она вооружена чувствием своего достоинства, и превосходства, шествовала подобно Царице к своим подданным без всякой гордости и надмения, как будто величество было ей свойственно, а прелести врожденны.,,

Он примечает ревность Салли Мартин и Полли Гортон, видя его уважение к девице Клариссе. Сии две девицы воспитаны были с излишнею судя по их богатству рачительностью, и предавшись утехам, легко могли быть добычею его хитрости. Оне с недавнего времени свели тесное знакомство с гжею. Сенклер, дабы иметь случай привлекать к себе любовников; и следуя замечанию г. Ловеласа они не изтребили еще в своих сердцах того чувствия отличности, от коего происходит, что женщина предпочитает одного мужчину другому.

,,Сколь трудно, говорит он склонить женщину к такому предпочтенью, которое ее поражает, сколь бы она справедлива ни была, наипаче когда любовь в том соучаствует! Сия глупая Салли по наглости своей уподобляется Ангелу, признавая себя однако за сущего Ангела. Остерегайтесь, сказала она мне, я вас предупреждаю, г. Ловелас, предаваться при мне безумным своим восторгам нежности к сей гордой и задумчивой красавице: я того снести не могу. Потом не преминула она напомнить мне о первых своих жертвоприношениях. Насколько беспокойства сей пол в состоянии произвести ни за что! если мы оставим приятные свои происки то пожалуй скажи мне, Белфорд, какие приятности составляют для нас женщины?

Но ты будешь приведен в чрезвычайное изумление теми стараниями, которые сии две девицы употребляют для воспламенения меня. Женщина преступившая благопристойность, дражайшей Белфорд, становится злее и хитрее самого начальника зла. Она уже не чувствует угрызений совести. Но я не таков; и я тебя уверяю, что они никогда до того не достигнут, хотя б вся адская сила им вспомоществовала, дабы недостойным образом поступать с сею бесподобною девицею; покрайней мере тем более, что недостоинство может быть изведано опытами, из которых я могу познать женщина ли она, или Ангел.

Я буду сущий плут, если в том поверю сим двум мошенницам. Я бы уже ею владел, еслиб хотел. Когда бы я с нею поступал так, как с смертною; я бы ее нашел в самом деле таковою. Оне почитают меня весьма сведущим, и если только кто есть в свете, что может преображать женщину в Богиню; то должно быть уверенну, что она примет на себя и виды Богини; дать ей власть, значило бы оправдать ее, употребляя оную на того, которой ее подает если злоупотребление не прострется далее, и мне в том ссылаются на жену нашего друга, которая содержит, как ты знаешь, самого угождательного мужа в великом отдалении, и которая любится с грубым лакеем. Я чувствительно был тронут всеми сими поношениями. Я им сказал, что они меня принуждают ненавидеть их дом и принять намерение вывезти из него мою любезную. Клянусь моею честью, Белфорд, я весьма разкаяваюсь, что привез ее в такое место. Признаться по истинне что, не зная внутренности их сердца, она уже решилась иметь с ними сколь можно менее сообщения. Я на то ни мало не досадую; ибо ревность великое производит над женщиною действие; и Салли ни малого не произвела над нею впечатления.

ПИСЬМО CLI.

В Пятницу 28 Апреля.

Г. Ловелас уже возвратился. Он поставляет заговор моего брата тому причиною; но я не за инное что могу почесть сие маловременное отсутствие как за то, чтоб уничтожить свое обещание, наипаче после того старания, которое он употреблял предостеречь себя в сем случае, будучи притом не безизвестен, что я решилась здесь остаться. Я не могу сносить, чтоб надо мною смеялись. Я твердо настояла с великим неудовольствием, на отъезд его в Беркшир, и на данное мне им слово привезти в Лондон свою двоюродную сестру.

О дражайшая! отвечал он мне, для чего желаете вы изгнать меня от вашего присутствия? Мне совершенно невозможно жить от вас в отдалении столь долго, как вы желаете. Я нимало не отдалялся от города оставивши вас здесь. Я не далее ездил как в Едгвар; и мои истинные опасения терзая меня, не позволили мне пробыть там даже и двух часов. Не ужели не можете вы себе предетавить того, что происходит в таком беспокоющемся человеке, которой трепещет о всем том, что для него дороже и любезнее всего на свете? Вы мне говорили, что хотите писать к своему дяде. Для чего ж предпринимать сие тщетное старание? Оставте сие до благополучного торжества, которое конечно подаст мне право уважить ваши требования. Как скоро ваше семейство осведомится о нашем бракосочетании; то все заговоры вашего брата исчезнут, и тогда то ваш отец, мать и дядья единственно будут помышлять о примирении с вами. И так что же вас удерживает усовершить мое благополучие? Какую причину, еще повторяю, имеете вы изгонять меня от вашего присутствия? если я привел вас в какое замешательство; то для чего ж не окажете мне удовольствия извлечь вас из оного с достойною честью?

Он пребыл в молчании. Голос мне изменил к усилению моей охоты отвечать ему, так, что не отвергла бы совершенно столько усильной его просьбы.

Я хочу вам сказать, возразил он, в чем состоит мое намерение, если вы его одобрите. Я пойду смотреть все новые места и лучшия улицы, и возвратившись уведомлю вас если сыщу в оных какой ни есть приличный нам дом. Я найму тот, которой вы изберете; я постараюсь как можно скорее его убрать, и приготовлю экипаж приличной нашему состоянию. Все прочее оставлю на ваше произволение. По учинении всего того, сделайте милость назначте день, хотя прежде, хотя после нашей туда переездки, и составьте мое благополучие. Чего тогда не будет доставать нашему состоянию? Вы получите в собственном вашем доме, если я возмогу убрать его так скоро как желаю, поздравления от всех моих родственников. В то время девица Шарлотта будет находится с вами. если потребуется на убранство дома много времени, то вы можете избрать дом у моей фамилии которой из всех пожелаете к препровождению первых месяцев приятного нашего времени. По возвращении своем, вы найдете в новом вашем обиталище все в порядке, и тогда мы будем видеть вокруг себя одни токмо удовольствия. Ах! дражайшая Кларисса, вместо того, чтоб осуждать меня на изгнание, оставьте меня при себе, и расположите так, чтоб я всегда принадлежал вам.

Ты видишь, дражайшая моя, что его усильные просьбы при сем не относились к означению дня. Я нимало на него за то не досадовала, и тем удобнее ободрилась. Однако я не подала ему причины жаловаться, чтоб отвергла его предложение относительно искания дома.

Он от меня вышел будучи весьма доволен; я узнала, что он желает препроводить ночь здесь, и если он останется сию ночь; то я должна ожидать, что если он проживет хотя несколько в городе, то и навсегда в нем останется. Поскольку двери и окны в моей горнице безопасны, а он не подал мне причины к недоверию; и притом имеет предлогом заговор моего брата, домашние же люди весьма услужливы и учтивы, а особливо девица Гортон, которая кажется великую почувствовала ко мне склонность, и которая гораздо скромнее девицы Мартин как в нраве так и в поступках; словом, поскольку все приняло на себя сносной для меня вид то я воображаю, что не могу настоять против его обещаний, не принявши на себя чрезвычайно притворного вида, и не вступивши в новые распри с таким человеком, которой всегда сыщет причину к оправданию своих желаний. И так конечно бы я не узнала о его намерении здесь жить, еслиб он сам мне о том не сказал. Изъясни мне, дражайшая моя, что ты думаешь о каждой из сих статей. Ты конечно можешь быть уверена, что я возвратила ему банковой его билет, как скоро он ко мне пришел.

В Пятницу в вечеру.

Он смотрел три или четыре дома, из коих ему ни один не понравился, но ему говорили о каком то другом весьма хорошем доме, сказал он, и о котором он завтра гораздо лучше осведомится.

В Субботу после полудни.

Он обстоятельно осведомился. И сам уже видел тот дом, о котором ему вчерась в вечеру говорили. Хозяюшка оного есть весьма молодая вдова, погруженная в великую печаль смертью своего мужа. Она называется госпожа Фретчвиль, мебели там самые лучшие, и за шесть месяцев только сделаны. если они мне не покажутся; то их можно взять на прокат на некоторое время вместе с домом. Но если они мне понравятся; то можно нанять дом и сторговать мебели.

Сия госпожа ни с кем не видится. Также никого не позволяет пущать в весьма прекрасные верхние покои, даже до того времени, пока она не уедет в одно из своих поместьев, где хочет жить уединенно. Она намерена туда отправиться недели через две, или через три.

Зала и две горницы в низу, составляющие единую токмо часть дома, показались г. Ловеласу весьма великолепными; ему сказано, что все прочие покои сим подобны. Кладовые, сараи и конюшня весьма хорошо расположены. Он с нетерпеливостью будет ожидать, говорит он, как я о том рассужу; если же ни чего не случится такого, чтоб мне лучше нравилось, нежели его известие; то он не станет других домов осматривать. Что касается до цены; то за сим дело не станет.

Он получил письмо от Милади Лавранс, в котором пишет о некоторых делах, кои она имеет в верхнем суде; но она не преминула упомянуть и обо мне весьма ласковыми словами. Вся фамилия, говорит она, ожидает с разною нетерпеливостью благополучного нашего дня. В сие время он не преминул мне сказать, что он ласкается, что как их так и его желания вскоре совершатся; но хотя минута сия столь была ему благоприятна, однако он меня нимало не просил назначить того дня. Сие то мне кажется чрезвычайным тем более, что до нашего прибытия в Лондон, он оказывал великую нетерпеливость к браку

Он просил меня из милости удостоить его моим присутствием, и четырех его искренних приятелей, к полднику, которой он хочет им дать в будущей понедельник. Девица Мартин и девица Гортонь при оном не будут, поскольку они уже отозваны с другой стороны к годовому празнику, с двумя дочерьми Полковника Солкамб и двумя племянницами Кавалера Галма; но у него будет гжа. Синклер, которая его обнадежила привести с собою девицу Партиньион, молодую знатную и богатую барыню. коей Полковник Синклер был опекуном даже до своей смерти, и которая по сей причине, называет гжу. Синклер своею матерью.

Я его просила меня от того уволить. Мне весьма несносно сказала я ему, слыть за венчанную особу, и я желала бы как можно менее видеться с теми людьми, которые имеют такое о мне мнение. Он мне отвечал, что он весьма будет остерегаться меня о том утруждать, если я великое к тому имею отвращение, но что по истинне это будут его искреннейшие приятели, люди знатные и весьма известные в свете, которые с нетерпеливостью желают меня видеть, что по истинне они почитают наш брак совершенным, так как и друг его Долеман, но с такими договорами, которые он изъяснил гже. Синклер и что впрочем я могу надеяться, что его учтивость при них простираться будет до величайшей степени глубокого почтения.

Когда он начнет о чем ни есть говорить, то нет никакой необходимости, как я тебе уже сказала, принуждать его оставить свое мнение. Однако я не хочу быть преданною зрелищу, если могу того избегнуть, наипаче таким людям, коих свойство и главные правила мне весьма подозрительны. Прощай, любезнейшая моя приятельница, единый предмет моих нежностей.

Кл. Гарлов.

[Следующее письмо пишет г. Ловелас ко другу своему Белфорду, в коем изъясняет почти туже подробность, которая выше сего была читана. Он приглашает его к полднику в следующей понедельник.]

Мовбре, Турвилль и Белтон, говорит он, горят нетерпеливостью видеть бесподобную мою красавицу и ко мне приедут. Она мне отказала, но я тебя уверяю, что она с нами сидеть будет. Ты будешь иметь удовольствие видеть гордость и славу Гарловов, непримиримых моих врагов, и с восклицанием станем радоваться моему торжеству.

Естли я вам доставлю сию честь, то вы все четверо смеяться будете как то часто и я с трудом удерживаюсь, святому виду, какой гжа. Синклер на себя примет. Из ее уст не выйдет ни одного нечистого или двузначущего слова. Она перед моею красавицею притворяется. Все ее черты сжимаются и ее широкое лице пременяется в приятное, голос ее гремящий на подобие грому, переменяется в приятные изражения. Ее и подколенки, по причине своей тугости с десять лет немогши изгибаться для учтивости, сделались мягки к преклонениям при каждом слове. Она всегда складывает толстыя свои руки крест на крест; и с великим трудом упрашивают ее садиться в присутствии моей Богини. Теперь я займусь поданием наставления всем относительно понедельника. А тебе, поскольку ты стараешься, чтоб все было чинно и с порядком и желаешь, чтоб почитали тебя благоразумным; оставляю я на попечение содержать в благопристойности трех прочих.

В Субботу в вечеру.

У нас случилась страшная тревога. Помилуйте г. мой, кричала Доркаса сходя на низ от своей госпожи: моя госпожа решилась завтра идти в церковь. В то время я играл в низу с госпожами в карты. В церковь! сказал я; положа на стол свои карты. В церковь! повторили мои подруги, взирая одна на другую. И так наша игра в сей вечер прервется. Кто ожидал от ней такого своенравия? Без согласия! без спросу не получив еще своих платьев! не истребовав моего позволения… со всем невозможное дело, чтоб она помышляла быть моей женою! Как! неужели сия девица вздумала идти в церковь, и сим привести меня в необходимость за нею туда следовать? Притом не просит, чтоб я шел нею, когда она известна, что Синглетон и ее брат с великим тщанием стерегут, дабы ее похитить: легко ее познать могут по ее платью, талии и по всем чертам, коим нет ничего подобного во всей Англии! Особливо в церкви удобнее, нежели в каком ни есть инном месте! Не рехнулась ли ета девица? Я произнес сию хулу после всех сих размышлений.

Но отложим сие дело до завтра. Теперь я желаю уведомить тебя о вымышленных мною наставлениях, как ты должен с своими товарищами поступать во вторничное собрание.

,,Наставления, Ивану Белфорд, Ришарду Мовбре, Томасу Белтон и Якову Турвилль, Кавалерам корпуса из Генерала Роберта Ловеласа, в тот день когда они допущены будут к его Богине.,,

[Он подает им весьма забавно различные приказания: между коими повелевает им наипаче избегать всяких вольных выражений, и даже двоезначущих слов.]

Вы знаете, говорит он им, что я вам никогда не позволял употреблять неблагопристойности в разговорах. Еще довольно будет на то времени и тогда, когда мы состареемся, и когда будем находиться не в состоянии инное что делать, как токмо говорить. Как! я вам то часто повторял, не ужели не можете вы тронуть сердца женщины, не поражая ее слуха?,,

Безполезно напоминать вам, что ваше ко мне почтение должно быть неограниченно. Клятва верности вас обязывает оказывать мне оное. Да ктож может на меня взирать без уважения?,,

[Он уведомляет их, какую ролю будет представлять девица Партиньион, и о ее притворном виде.]

,,Вы ее зyаете, говорит он, с невиными ее глазами никто столько не имеет проницательности и лукавства. Наипаче, не забудьте, что моя красавица не носит другого имени кроме моего, и что тетка называется Синклер, вдова одного Полковника.

[Он подает им весьма много и других странных известий, в заключение которых присовокупляет следующее:]

,,Сия дарагая особа чрезвыгчайно просвещена во всем касательно уменачертания: не вы легко вообразить себе можете, что будучи в ее летах, она действительно не сведуща относительно критических обстоятельств. Не взирая на все ее чтение, я смею сказать, что до того времени как меня познала, она нимало себе не воображала, чтоб были в свете люди нашего роду. Насколькое буду я ощущать удовольствие при ее удивлении, когда она усмотрит себя в столь новом для нее сообществе, и когда найдет меня учтивейшим всех пяти собеседников,,

Довольно будет сих наставлений. Теперь мне кажется, что ты весьма желаешь знать какие я имею намерения, отваживаясь привести в досаду мою любезную и внушить ей опасения, спустя три или четыре дни после тишины и доверенности. Я хочу удовольствовать твое желание.

Я постараюсь доставить двум племянницам нечаянное посещение некоторых из провинции госпож, которые займут весь дом. Постелей без сомнения будет мало. Девица Партиньион, которая покажет себя кроткою и тихою и изъявит чрезвычайную склонность к моей дражайшей, окажет также великое желание соединиться с нею союзом тесной дружбы. Весьма долго будем мы сидеть за столом. Она по просит у ней позволения переночевать с нею одну только ночь. Кто знает, не буду ли я в самую сию ночь столько счастлив, чтоб оказался виновным в смертельной обиде. Да и самых диких птиц хватают ночью. если моя любезная приведена тем будет в столькое оскорбление, что пожелает от меня убежать; то разве я не могу ее удержать против ее воли. если моя любезная в самом деле от меня уйдет; то разве я не в состоянии привести ее обратно учтивым или и неучтивым образом, когда я буду иметь великое множество доказательств, что она призналась, хотя молчанием, в нашем браке? Хотя бы я в том успел, хотя нет; но если получу по крайней мере от ней прощение; если ее жестокость ограничится на одном сожалении, и если я токмо примечу, что она может терпеть меня на глазах: то не буду ли я уверен, что она совершенно моя? Моя возлюбленная до чрезвычайности разборчива. Я с нетерпеливостью желаю видеть, каким образом столь разборчивая особа поступит в одном или в другом из сих положений: и ты согласишься, что в таком состоянии, в коем я теперь нахожусь, долг требует, чтоб я остерегался всяких несчастных происшествий. Я должен держать в руках угря, весьма страшиться, чтоб он не ускользнул между моими пальцами. С каким глупым видом разтворю я рот и глаза, если увижу, что он упадет из моих рук в мутную свою воду; я хочу тем сказать в ее фамилию, от которой я с величайшим трудом мог ее отнять.

Посмотрим: позволь мне счесть сколько у меня будет особ после ночи того понедельника, которые будут в состоянии клясться, что она носила мое имя, что она отвечала на мое имя, и что не имела других намерений оставляя своих друзей, кроме тех, дабы торжественно принять мое имя, ни мало не помышляя, что собственная ее фамилия не пожелает того признать за истинную? Во первых, я могу свидетельствоваться всеми моими людьми, служанкою ее Доркасою, госпожою Синклер, двумя ее племянницами и девицею Партиньион.

Но если все сии свидетели покажутся подозрительиы; то вот еще главное доказательство.,,Четверо высокопочтенных Офицеров, благородных и из знатного роду, приглашенных в такой то день к полднику Робертом Ловеласом де Сандгалл, Кавалером, в сообществе Магдалены де Синклер, вдовы де Присцилль Партиньион девицы пришедшей в такие лета, когда может уже выдти замуж, и госпожи Компленьянт, свидетельствуют что вышеупомянутый Роберт Ловелас относился к вышеупомянутой госпоже, как к своей жене; что они говорили с нею они, и все прочие гости в качестве гж. Ловелас, каждой ей свидетельствовал свою радость и поздравлял ее сочетавшись браком, что все сии засвидетельствования радости и поздравления она принимала без малейших знаков неудовольствия и отвращения, кроме тех, которые свойственны молодым не давно бракосочетавшимся, то есть: с некоею стыдливостью и приятным смущением, которое можно приписать естественном смятенью в сих обстоятельствах. Не горячись, Белфорд. Не воставай против своего начальника. Думаешь ли ты, чтоб я привел сюда дорогую сию особу для того, чтоб не получить из того никакого плода?,,

Вот слабое начертание моего плана. Восхвалите меня преданные мне человеки, и признайте Ловеласа своим властителем.

ПИСЬМО XLIII.

В Воскресенье 30 Апреля.

Я был в церкви, Белфорд. Знай также, что я приведен туда весьма удивительным образом. Несравненная моя красавица мною довольна. Я стоял во время службы с великим благоговением, и пел из всех моих сил с духовенством и прихожанами. Мои глаза ни мало не заблуждались. Сколь трудно было мне управлять ими, когда они зрели столько прелестный и любви достойный предмет из всей вселенной?

Дражайшее сокровище! Насколько усердия, насколько зараз в ее благочестии! Она призналась, что просила Создателя о моем исправлении. По истинне, я уповаю, что молитвы столько благочестием исполненной души не будут отвержены.

Впрочем, Белфорд, в отправлении закона есть нечто важнаго. Воскресение есть приятное установление для подкрепления добродетели в добродетельных сердцах. Один день из семи, сколь сие правило благоразумно! Я думаю, что на конец буду ходить каждый день по разу в церковь. А от того мое исправление скорее последует. Видеть множество честных людей, собирающихся для поклонения истинному Богу. Сие упражнение относиться может к тому существу, которое мыслит и чувствует. Однако сия мысль мучит меня угрызениями совести, когда я начну заниматься моими умыслами. Признаюсь читосердечно, что еслиб я ходил часто в церковь, то думаю, что мог бы их предать забвению.

Мне вдруг представились новые изобретения во время Божественной службы, но я от них отрекаюсь, поскольку они возродились в столько священном месте. Благочестивая Кларисса! Насколько предупредила она гибелей привлекши к себе меня и все мое внимание.

Но я хочу тебе рассказать все между нами произошедшее по утру при первом моем посещении, а потом учиня тебе точнейшее описание честного моего поведения в церкви.

Она не прежде восьми часов позволила мне с собой видеться. Она уже приготовилась идти. Я притворился, будто не знаю ее намерения, и приказал Доркасе не сказывать ей, что она меня о том уведомила.

Вы конечно хотите куда ни есть идти, сударыня, сказал я ей с равнодушием?

Так, г. мой; я иду в церковь.

Я надеюсь, сударыня, что вы мне позволите проводить вас в оную.

Нет. Она приказала подать носилки и нести себя в ближайшую церковь.

От сих слов я вострепетал. Носилки! чтоб велеть нести себя в ближайшую церковь от гжи. Синклер, которой настоящее имя не есть Синклер, и представить ее взору всего народа, которой не весьма хорошее имеет мнение о сем доме! Нет никакого средства на то согласиться. Однако я все показывал ей равнодушной вид. Я ей сказал, что я почел бы за величайшую милость, еслиб она позволила мне приказать подать карету и везть ее в церковь Святаго Павла.

Она мне представила на то мое платье, оказывающее ветренную веселость: она мне сказала, что еслиб хотела ехать в церковь Святаго Павла; то моглаб взять карету и ехать без меня.

Я ей представил, насколько она должна страшиться Синглетона и своего брата, и обещался ей надеть самое простое из моих платьев. Не откажите мне в милости, сказал я ей, и позвольте вас проводить. Я уже весьма долго не был в церкви. Мы станем по разным местам, и первой раз, когда я туда опять приду, послужит, как я надеюсь, к приобретенью прав величайшего благополучия, какое только я могу получить. Она учинила еще несколько других возражений; но на конец позволила мне с собою ехать. Я стал на супротив ее, дабы не очень скучно было проводить время; ибо мы приехали весьма рано, и я вел себя толь порядочно, что подал ей о себе весьма хорошее мнение.

В Воскресение в вечеру.

Мы все вместе обедали, в столовой зале гжи. Синклер. Теперь наши дела в самом лучшем состоянии. Две племянницы играли весьма хорошо свои роли, да и гж. Синклер в своей не проступалась. Я еще никогда не видал моей любезной в таком спокойстве.,,Прежде, сказала она мне, она не весьма хорошее имела о сих людях мнение. Гж. Синклер казалась ей весьма гордою. Ее племянницы казались ей такими молодыми особами, с коими она никогда не желала иметь искреннего обхождения. Но действительно никогда не надлежит быть торопливу в подобных суждениях. Честные люди гораздо более выигрывают, когда лучше познаваемы бывают. Вдова казалась ей сносною. [Вот вся милость, которую она ей оказала.] Девица Мартин и девица Гортон по ее мысли суть две молодые девушки весьма разумные и рассудительныя. То, что девица Мартин, особенно говорила о браке и о таком человеке, которой оного ищет, было весьма благоразумно. С такими главными правилами она будет весьма хорошею женою.,, Приметь мимоходом, что жених сватающейся за Салли весьма знатной купец, за которого она скоро выйдет замуж.

Я описал любезной твое свойство и трех моих прочих кавалеров, в том намерении, дабы возбудить в ней любопытство видеть вас в понедельник. Я говорил ей как худое так и доброе; как для превозношения самого себя похвалами, и для предупреждения всех изумлений, так и для того, дабы дать ей знать, с какими людьми должна она видеться, если но-желает меня тем обязать. По ее наблюдениям о каждом из вас, я помышлял о средствах получить, либо сохранить ее ко мне почтение. Я знаю, что ей противно и что не противно. И так, между тем как она будет стараться распознавать ваши мысли, я проникну в ее сердце и от того извещусь, какую могу иметь надежду.

Дом не прежде будет готов как чрез три недели. В сие время все кончится, или я буду претерпевать величайшие несчастья. Кто знает может быть и в три дни все дело кончится? Не учинил ли я весьма важного дела, разгласивши здесь, что она моя жена? А другое, которое не менее важно, утвердил себя здесь денно и ночно? Избегла ли от меня хотя единая женщина, когда я токмо жил с нею в одном доме? А дом: разве это ничто инное есть как дом? И люди. Вилль[38] и Доркаса, как собственные мои. Три дни, сказал я^ хорошо! Три часа.

Я взял верх и в третьем моем деле, Белфорд, хотя к великому неудовольствию моей любезной. Ей представили в третий раз девицу Партиньион, которая согласилась остаться до завтра; но с тем договором, когда моя дражайшая примет в том участие. Какое средство ей было отказать столь любви достойной молодой девице, когда я споспешествовал ей в том усердными моими просьбами!

Я теперь с нетерпеливостью желаю знать твои мнения о моей победе. если ты любишь личные начертания и глаза исполненные пламенем, хотя б сердце было льдяное, и нимало бы не начинало смяхчаться; если любишь хорошие чувствования, и обманчивыя речи, которые изходят промеж зубов, белейших слоновой кости и из коральных губ, взор все проницающей; звук голоса подобного гармонии, благородной вид смешанной с неописанною приятностью, чрезвычайную учтивость, если только можно, когда найти подобную оной; то найдешь все сии приятностности, и не в пример еще более в моей Елене[39] ,,воззри на сие величественное здание сей Священный храм в своем рождении воздвигнут Божественными руками. Ее душа есть Божество в нем обитающее; и здание сие достойно Божества.,,

Или если ты хочешь приятнее сего описание в штиле Рова.

,,Она являет все прелести цветов вновь распустившихся; красоту беспорочную; свежесть приятную, которую ни что еще не потребляло; се образ природы в первую весну света сего.,,

Прощайте четверо мои подданные. Я вас ожидаю завтра в шесть часов в вечеру.

[Девица Кларисса в одном письме означенном в понедельник по утру, хвалит поведение г. Ловеласа в церкви и его внимательность касательно службы. Она говорит о домашних госпожах гораздо благосклоннее, нежели прежде. Она примечает что они знаются только с знатными особами. В другом письме он объявляет, что ей не оказали никакого удовольствия представлением ей девицы Партиньион, тем еще менее, что привели ее в необходимость присутствовать при полднике г. Ловеласа. Она предвидит, говорит она, что это пропащей вечер.]

ПИСЬМО CLIV.

В Понедельник в вечеру 1 Маия.

В сию минуту я оставила то неприятное общество, в которое видела я себя привлеченною против моей воли. Но как я находила бы весьма мало удовольствия воспоминая подробность разговора; то будь довольна тем, что я сообщу токмо то изображение, которое г. Ловелас учинил мне вчерашнего дня о четырех своих друзьях, и некоторые примечания о собрании, от которого я по счастью освободилась.

Вот имена четырех Кавалеров: Белтон, Мовбре, Турвилль и Белфорд. Гж. Синклер, девица Партиньион, та богатая наследница, о коей я тебе говорила в последнем моем письме. Г. Ловелас и я, составляли прочих собеседников.

Я уже тебе описала девицу Партиньион, с хорошей стороны, по свидетельству гж. Синклер и ее племянниц, а здесь присовокуплю несколько собственных моих наблюдений о поведении ее в собрании.

Может быть в лучшем сообществе, она бы казалась с меньшею невыгодою, но не взирая на невинные ее взоры, кои г. Ловелас весьма похваляет, нет такого человека в свете, ко мнению которого я бы имела великую доверенность касательно истинной кротости. По случаю некоторых разговоров, кои однако не столь были вольны, чтоб заслуживали явное порицание, но которые заключали в себе нечто непристойного относительно благовоспитанных особ, я приметила что с начала сия молодая девица изъявляла некое замешательство: но потом улыбкою или взглядом, она ободряла скорее, нежели осуждала великое множество весьма странных вольностей, если они ничего не значат, то так; но если они заключают в себе какой ни есть умысел, то должны казаться чрезвычайно обидными. По истинне я знала довольно женщин, о коих имею гораздо лучшее мнение, нежели о гж. Синклер, которые без малейшего затруднения прощали как мужчинам так и самим себе таковые вольности. Но я не понимаю, чтоб столь великая благоуветливость могла соображаться с честною кротостью, составляющею отличное свойство нашего пола. если слова суть не что инное, как тело или одежда мыслей; то душа не может ли быть познана по наружному сему одеянию?

Что касается до четырех друзей г. Ловеласа; то я почитаю их знатными людьми по праву их предков; но впрочем я не приметила в них никакого благородства.

Г. Белтон воспитан в Университете; потому что он назначен был к штатской службе. Сей род жизни нимало не согласовался с естественною его живостью; по смерти же его дяди, которой оставил ему весьма знатное наследство, он вышел из штатской службы и поехал в город, в коем он в скором времени научился светским обращениям. Говорят, что он человек весьма разумной. Он одевается великолепно; но без всякой приятности. Он чрезвычайно любит напитки. Неусыпен во всем, и в том состоит его слава. Он великое имеет пристрастие к карточной игре, которая расстроила все его дела. Ему не более тридцати лет.

Лицем он весьма красен и рябоват. Распутная его жизнь кажется угрожает его кратковременным бытием на сем свете; ибо он страждет сухим кашлем, по которому приметить можно, что его легкия не весьма здоровы; впрочем он смеется с притворством и побуждает к тому же своих друзей, над сими угрожающими признаками болезни, которые должны бы его учинить гораздо рассудительнейшим.

Г. Мовбре много путешествовал. Он говорит многими языками, так как и г. Ловелас, но с меньшею однако удобностью. Он происходит от знатного дома; ему от роду тридцать три или тридцать четыре года. Стан у него высокой и весьма складной, глаза исполнены живостью, взор величественный, его лоб и правая щека весьма обезображены двумя широкими ранами. Он одевается с великим вкусом. При нем всегда находится довольно служителей, он беспрестанно их к себе призывает и обременяет их каким ни есть безрассудным делом, как я с десять примеров тому видела в то короткое время, которое препроводила я в сем обществе. Они кажется в точности наблюдали гордое движение глаз его, дабы быть в готовности бежать прежде, нежели выслушают и половину его приказов, и я думаю по примечанию моему, что они служили ему с трепетом. Впрочем сей человек кажется сносен с равными себе. Он весьма хорошо говорит о зрелищах и публичных веселостях, наипаче происходящих в иностранных землях. Но в его виде и речах заключается нечто романическаго; он часто уверяет, и даже с великою твердостью, о вещах никакого правдоподобия не имеющих. Он ни о чем не сомневается, выключая того, чему бы должен верить, то есть: он издевается над священными вещами, и ненавидит священников, какого бы закона они ни были. Он весьма почитает честность; сие то он ежеминутно повторяет; но кажется что он не очень уважает общественные права и нравы.

Г. Турвилль оказал нам, я не знаю по какому случаю, милость уведомивши нас о своих летах. Ему от роду токмо тридцать второй год. Он также произсходит от знатного рода; но по его виду и поведениям в нем еще более заключается того, что ныне называют вертопрашеством нежели в ком другом из его товарищей. Он одевается весьма богато. Он желал бы, чтоб его почитали за человека имеющего великой вкус во всем том, что токмо служит к его украшению; но я нашла в том более разточительности, нежели красоты. Он оказывает явно без всякого затруднения попечение, которое он принимает о своей внешности и внимание прилагаемое им к отличению себя с наружности; но о внутренности своей он нимало не помышляет. Г. Ловелас сказал, что он танцует бесподобно, что он играет отменно на инструментах, и что пение составляет главное его совершенство. Его просили что ни есть пропеть. Он спел несколько Италианских и Французских арий; и дабы отдать ему справедливость, его пение было весьма благопристойно. Все собрание было тем довольно; но наиболее тому удивлялись гж. Синклер, девица Партиньион и сам он, что касается до меня; то я усмотрела, что он в пении много притворствует.

Обращение и обхождение г. Турвилля наполнены теми жестокими оскорблениями против благонравия нашего пола, которые по употреблении названы комплиментами, и котрые почитают знаком воспитания, хотя они впрочем ничего другого в себе не содержат, кроме великого множества смешных Ипербол, свойственных токмо к изъявлению мыслей безсовестным людям, и худого мнения, которое они имеют о женщинах. Он притворно вмешивает в своих разговорах Французския и Италианския слова, и часто отвечает по Французски на вопрос предложенной ему по Англински; поскольку он предпочитает сей язык, как он говорит шепелянью своего народа. Но он и тогда находится принужденым переводить свой ответ на ненавидимый им язык своего государства, опасаясь по видимому, чтоб его не подозревали в незнании того, что он сказал. Он любит рассказывать повести. Он всегда обещается рассказать хорошую историю, прежде нежели начнет; но он никогда не приходит в замешательство, хотя и не устоит в своем слове. Он весьма редко оканчивал до конца свою повесть, хотя б его и со вниманием слушали. Он прерывает ее сам столь многими парентезами и новыми происшествиями, что теряет содержание своего разговора, и бывает довольным хотя не докончив оставит свое повествование; но, естли пожелает начать оное опять; то спрашивает у собрания с приятным видом, чорт меня возьми, если я помню на чем остановился. Но сего описания довольно и предовольно о г. Турвилле

Г. Белфорд есть четвертый гость, которому, как кажется, г, Ловелас наиболее оказывает почтения и любви. Я думаю, что этот человек должен быть весьма храбр. Они сделались друзьями по причине ссоры [может быть за какую ни есть женщину] повстречавшись на рысталищах в Кенсингтоне, где какие-то прохожие их примирили.

Я думаю, что г. Белфорд не старее двадцати семи или двадцати восьми лет. Он самый младший из пяти по г. Ловеласе. Может быть они оба злее всех; ибо они в состоянии управлять тремя прочими по своему соизволению. Г. Белфорд столь же хорошо одет как и прочие; но он не имеет такого вида и красоты, как г. Ловелас. Однако его вид изъявляет человека знатного роду. Ему известны славные древние сочинители и лучше наши писатели. По сей то причине собеседование его иногда было весьма приятно; а я будучи почитаема ими гж. Ловелас, всячески старалась придать лучший вид моему состоянию, и тогда я присоединилась к ним. Да и все собрание свидетельствовало мне уважение на мои замечания.

Г. Белфорд, кажется человек вежливой, услужливой и хорошего свойства. Хотя и очень он угождателен, но не простирает оной до такой степени как г. Турвилль. Он говорит весьма свободно и учтиво и я усмотрела основательное умословие как в его разуме, так и в рассуждениях. Г. Белтон имеет такие ж качества. Они весьма спорили оба относительно сего, смотря на нас, как будто бы для того, дабы приметить, удивляемся ли мы их знанию, когда они сами весьма тем были довольны. Но, имея более проницательности и верности, г. Белфорд явно одерживал победу, и восхищаясь тем преимуществом, он почел за удовольствие защищать слабую сторону своими доказательствами.

Сколь мало ни имеют склонности вообще к тем предметам, о коих в сих случаях разговаривают; но вступают в оные столько, сколько благопристойность позволяет, и сколько относятся оные к другим намерениям: Я удобно могла приметить, насколько г. Ловелас превосходил во всем четырех своих друзей, даже и в том, что они почитали за главное свое знание. Что ж касается до разума и живости; то нет из них ни одного ему подобного. Они во всем ему уступали, если он начинал говорить. Тогда гордый Мовбре увещевал Турвилля прекратить свои вздоры: он толкнул локтем Белтона, дабы слушал со вниманием то, что г. Ловелас говорит, и когда он окончивл речь свою; то слова столько пленяющего человека всеми были повторяемы, от некоего чрезвычайного удивления, или может быть от зависти. Действительно он столько имел прелести в виде, в речах и обхождениях, что еслиб нимало не помышлял о самом себе, и не отличал бы истинну от лжи, то частоб считали его за мечту.

,,Посмотрите на его к столь многочисленном собрании, сказал мне г. Белфорд, никого с стольким вниманием не слушают, как его.,, Сей Белфорд, увидевши друга своего вышедшего на некоторое время воспользовался его отсутствием и подошедши ко мне близко, говорил на ухо, с видом фаворита, коему наша тайна была сообщена; он поздравлял меня мнимым моим браком, увещевая меня не весьма долго настоять твердо на тех жестоких договорах, которые я предложила столько пленительному человеку. Смущение, в коем он меня приметил вскоре принудило его оставить таковой предмет, и он начал опять превозносить похвалами своего друга.

По истинне, дражайшая моя, справедливость требует признаться, что г. Ловелас имеет вид оказывающий сродное ему достоинство, которое надменность и наглость не токмо в нем делает бесполезными, но совершенно неизвинительными. И так сия обманчивая приятность изъявляемая им в улыбке, в речах и во всех его обращениях, покрайней мере тогда, когда он желает нравиться, не ясно ли показывает, что он рожден с невинными склонностями, и что по природе он не был столько жесток, столько стремителен, и столько нагл, каковым статься может от столь худого сообщества сделался? Ибо впрочем его физиономия показывает его простосердечие, и могу сказать, честность. Не думаешь ли и ты так, дражайшая моя? И так на всех сих видимых вероятностях, я основываю надежду о его исправлении.

Но я весьма удивляюсь, чтоб с столькими благородными качествами, с толь великим познанием о людях и книгах, с столько образованным разумом, может он находить удовольствие в таком сообществе, коего начертание я тебе сделала, и в собеседовании возмущающей наглости, недостойной его дарований и всех естественных и приобретенных его качеств. Я предполагаю тому токмо одну причину, и к несчастью моему она не изъявляет величественной души то есть; его тщеславие, приносящее ему смеха достойную честь видеть себя начальником над избранными им товарищами. Как можно любить и ощущать удовольствие от таких похвал, которые происходят от столь презрения достойного источника!

Г. Белфорд вздумал ему изъявить почтение, которое принудило меня немедленно оставить сие обидное для меня собрание.,,Щастливый человек! сказал он ему, по случаю некоторых ласкательств гж. Синклер, которые были одобрены девицею Партиньион, вы столько одарены разумом и бодростью, что нет ни женщины ни мужчины, которой бы мог противустоять вам.,, Говоря сие г. Белфорд смотрел на меня. Так, дражайшая моя, он смотрел на меня с некоею улыбкою, а потом обратил свои взоры на своего друга. И так все собрание, мужчины и женщины, вдруг обратились на твою Клариссу. По крайней мере сердце мое то чувствовало; ибо едва осмеливалась я поднять свои глаза.

Ах дражайшая моя, еслиб те женщины, коих почитают влюбленными в какого человека, [в сем то я теперь нахожусь положении, ибо какой другой причине можно приписать мой побег, которой полагают произвольным?] в состоянии были рассуждать о той гордости, которую они в нем питают, и о том уничижении, которое навлекают на себя; о ложном благочестии, о безмолвном презрении, о наглых улыбках и злобных изъяснениях, коим они подвергаются со стороны осуждающих людей его пола; то какого бы презрения не ощущали они к самим себе? И насколько смерть со всеми своими ужасами, казалась бы им предпочтительнее сего чрезвычайного уничижения? Ты можешь теперь видеть, для чего не могу я более пространно говорить о всех обстоятельствах сего разговора.

ПИСЬМО CLV.

В Понедельник в полночь.

Со мною случилось весьма странное приключение, которое приводит меня в затруднение и сожаление.

В сию минуту гж. Синклер меня оставила, будучи весьма не довольна тем, что не получила от меня ею требуемаго. Ее дом наполнен некоторыми госпожами, кои приехали посетить ее племянниц, но как уже наступила ночь, не позволяющая девице Партиньион подвергаться опасности на улицах Лондона; то она пришла меня просить, дабы я позволила сей молодой особе препроводить сию ночь у меня.

Хотя ее просьба состояла в самом простом деле; но мой ответ показался ей жестоким и мало обязательным: в то время как она изъяснилась; то мне вдруг пришло на мысль, что я здесь всеми людьми почитаема как иностранка; что я не имею здесь ни единого собственного моего человека, или кого ни есть другого, о котором бы имела хорошее мнение; что в сем доме находятся четыре человека весьма распутного свойства, явные соучастники самого г. Ловеласа, и чрезвычайно предприимчивые люди; все они, сколько я могу о том судить, по громкому шуму их радости, как скоро я от них удалилась, упивались напитками; что девица Партиньион не столь робкая особа, как мне о ней представляли, принимая тщательное старание внушить в меня хорошее о ней мнение, и что гж. Синклер употребила более старательности в своей вежливости, нежели таковая просьба того требовала. Отказ, подумала я сама в себе, не может показаться иначе как странным таким людям, которые и так уже меня почитают несколько странною. Согласие же подвергнет меня весьма досадным приключениям. Я нашла столь мало соразмерности между такими опасностями, кои одне за другими следуют, что нимало не усумнилась о том, что была должна предприять.

Я отвечала гж. Сииклер, что я должна кончить весьма продолжительное письмо; что я не перестану писать до того времени, пока сон меня совершенно не склонит, что девица Партиньион весьма тем будет обеспокоена, да и я равномерно.

Весьма было бы прискорбно, сказала она мне, чтоб молодая девица толь знатного достоинства принуждена была разделить с Доркасою весьма ускую постель. Но она еще более сожалеет о том, что учинила мне такое предложение, которое может привести меня хотя в малейшее беспокойство. Ничто столько не отдалено от ее желания, а девица Партиньион с великим бы удовольствием согласилась дожидаться с нею, пока я кончу свое письмо. Будучи озабочена толь усильными просьбами, и не желая настоять твердо в моем отказе, как прежде, я предложила ей всю мою постель, а сама решилась запереться в кабинете и писать всю ночь. Сия бедная девушка, сказала мне, боится спать одна: впрочем она ни за что не согласится меня до того обеспокоить.

Я почитала уже себя от нее свободною, наипаче когда я увидела, что гж. Синклер выходила от меня весьма учтиво. Но она опять воротилась, и прося у меня прощения за свое возвращение, сказала мне, что девица Партиньион вся в слезах; что она никогда не видала такой молодой особы, которой бы столько удивлялась, как мне; что сия дорогая девица ласкается, что ничего не окажет в своем поведении такого, что бы могло во мне внушить к ней отвращение, и не позволю ли я ей привести ее сюда?

Я весьма теперь занята, отвечала я ей. Письмо, которое я хочу кончить, весьма важно. Я надеюсь завтра видеться с девицею Партиньион и принести ей мое извинение. Тогда гж. Синклер в недоумении пошла было к дверям, но опять возвратилась ко мне. Я взяла свечу дабы ее проводить, прося ее, чтоб она не упала. Она остановилась на верху лесницы: Боже мой, сударыня, для чего принимаете на себя такой труд, сказала она мне! Богу известно мое сердце; я не имела намерения вас обидеть, но поскольку вы не одобряете столь смелого требования; то я вас покорно прошу не говорить о том ничего г. Ловеласу. Он почтет меня весьма дерзкою и наглою.

Сей случай, дражайшая моя, не сочтешь ли ты весьма странным, хотя по самому сему обстоятельству, хотя потому обороту, которой мои ответы оному подали? Я не люблю, чтоб меня почитали неучтивою. Впрочем, если сие предложено мне было без всякого намерения; то мой отказ заслуживает такое наименование. С другой стороны, я оказала подозрение, в коем, я и вообразить себе не могу, чтоб какое ни есть было основание. если же оно справедливо; то я должна всего страшиться; я должна бежать, как из сего дому, так и от Ловеласа, как бы в сем гнездился самой заразительной яд. если же оно несправедливо, и если я не могу оное уничтожить, подавая какую ни есть вероподобную причину моему отказу; то как можно остаться здесь долее с честью?

Я чрезвычайно досадую на него, на себя, и на всех, выключая тебя. Его сотоварищи весьма язвительные люди. Для чего, я повторяю, пожелал он меня видеть в столь подлом собрании? Еще скажу что, я им не довольна.

ПИСЬМО CLVI.

Во Вторник 2 Маия.

Я должна тебе объявить, хотя с величайшим сожалением, что не могу более ни к тебе писать, ни от тебя получать писем. Я получила письмо от твоей матушки (в одном конверте г. Ловеласа чрез Милорда М…) которая весьма чувствительно меня за то укоряет, и запрещает мне, тем более что я привожу в расстройство как ее так и твое благополучие, писать к тебе без ее позволения. И так, до наступления спокойнейшего времени, сие письмо есть последнее, которое ты от меня получишь. Но как состояние моих обстоятельств кажется становится гораздо счастливее, то и будем надеятся вскоре получить свободу переписываться и видаться со мною. Союз с столько почтения достойною фамилиею, какова г. Ловеласа, не будет по-видимому почтен за несчастье. Ваша матушка присовокупляет что если я желаю тебя воспламенить, то мне стоит токмо тебя уведомить о ее запрещении; но она ласкается, что и не сделав того, я сыщу сама некое средство перервать такую переписку, которую, как я небезизвестна уже весьма долгое время она не позволяет. Все, что я могу сделать, состоит в том, что я тебя прошу ни мало не воспламеняться и усильными моими просьбами заклинаю не подавать ей знать, даже никакого подозрения не оказывать, что я тебе сообщила причину побуждающую меня перестать к тебе писать. Продолжавши нашу переписку не взирая на опасность, которой я от того страшилась, и о коей я настояла долгое время, как бы я могла отстать от него честным образом и уведомить тебя о том, что меня вдруг удержало? И так, дражайшая моя, я лучше соглашусь, как ты видишь, положиться на твою скромность, нежели утаить те причины коими не весьма была довольна, и которые, понудили бы тебя проникнуть в основание тайны, и наконец понудили бы тебя почесть меня за приятельницу способную к скрытности; не взирая на то, ты имела бы некоторую причину почитать себя оскорбленною, естлиб я не предполагала в тебе столько благоразумия, дабы сохранить под сокровением твоим истинну.

Я повторяю, что мои обстоятельства в хорошем положении. Дом непременно будет нанят. Госпожи сего дома весьма почтительны, не смотря на мою разборчивость относительно девицы Партиньион. Девица Мартин, которая в скором времени выйдет замуж за одного весьма богатого купца живущего в Странде[40] пришла ко мне просить совету о выборе некоторых прекрасных штофов, кои желает она купить на сей случай. Вдова не столько горда, каковою в первой раз мне показалась. Г. Ловелас, от которого я не скрыла, что его четыре приятеля мне весьма не нравятся, меня уверяет, что ни они и никакие люди без моего позволения мне представляемы не будут. если я соберу все сии обстоятельства, то конечно успокою нежное и чувствительное твое сердце, в том намерении, дабы ты с большею покорностью внимала повелению твоей матушки, и чтоб меня не обвиняли в воспламенении тебя, пребывая в весьма различном от сего намерении моя дражайшая и любезнейшая приятельница верная и приверженная твоя

Кл. Гарлов.

ПИСЬМО CLVII.

В Среду 3 Маия.

Я весьма удивляюсь, что моя матушка могла столь странно поступить единственно для того, дабы оказать весьма не к стати свою власть, и дабы обязать жестокие и угрызения совести не чувствующие сердца. если я могу тебе быть полезна моими советами или моими уведомлениями; то думаешь ли ты чтоб я когда нибудь колебалась подавать тебе оные?

Г. Гикман, которой, как кажется, проникает несколько в таковые обстоятельства советует мне не оставлять такой переписки, как наша. Он весьма должен почесть себя счастливым что столь хорошее имеет мнение; ибо когда моя матушка привела меня в великую досаду; то я желала с кем ни есть поссориться.

Вот мое намерение; ибо я должна тебя удовольствовать. Я не стану к тебе писать несколько дней, если не случится чего чрезвычайного, или пока хотя несколько сия буря утишится. Но будь уверена, что я тебя не уволю ко мне писать. Сердце мое, совесть и честность тому противоборствуют.

Но как я должна поступить в сем случае? Как? я ни мало не прихожу в замешательство; ибо я тебя уверяю, что меня не весьма должно понуждать к тому, дабы тайным образом уехать в Лондон: если я на то решусь; то не прежде тебя оставлю, пока не увижу тебя сочетавшеюся браком, или совершенно освободившеюся от твоего тирана, и по совершении сего последнего случая я тебя увезу с собою, в досаду всему свету; или если ты не согласишься ехать; то я останусь с тобою и буду за тобой следовать, как тень твоя.

Не удивляйся сему объявлению. Единое рассуждение, единая надежда меня останавливает, будучи не усыпно во всякую минуту моей жизни обязана читать молча, работать без вкусу, и спать каждую ночь с моею матушкою. Рассуждение состоит в том что ты должна страшиться, чтоб такое дело не усугубило твоего проступка перед теми, которые называют проступок твоим побегом. Над 23;жда понуждает меня еще думать, что твое примирение может счастливо окончиться и что известные люди некогда устыдятся тою бесчестною ролею, которую они играли. Однако я часто сомневаюсь. Но намерение, которое как кажется ты имеешь прервать со мною всю переписку конечно превозможет сие сомнение. И так пиши ко мне, или прими на себя все следствия моего намерения.

Я скажу тебе несколько слов на главнейшие статьи последних твоих писем. Я не знаю оставлен ли умысел брата твоего, или нет. Глубокое молчание в твоей фамилии царствует. Твоего братца дня с три не было дома. Он возвратился и пробыл целые сутки в замке Гарлов. Потом он опять исчез. С Синглетоном ли он, или где ни есть в другом месте, о сем я не могла проведать.

Что ж касается до начертания, которое ты мне учинила о товарищах Ловеласа; то я ясно вижу, что это такая адская сила, над которою он есть главным Белзевутом. Какое он имел намерение, как ты говоришь, в той нетерпеливости, с коею он желал тебя видеть посреди их, и подать тебе сей случай составить из оных столькое же число зеркал, которые отражали бы свет от одного к другому? Этот человек сущей дурак, не сомневайся в том, дражайшая моя, или по крайней мере совершенно рехнувшейся ума. Я думаю, что они предстали пред тебя в самом блестящем виде. Вот что называют пригожими людьми, и господами знатного достоинства! Впротчем кто знает, сколько есть презрения достойных душ нашего пола еще хуже их, и прилепляющихся к ним?

Ты пришла в замешательство, как то примечаешь, не желая разделить своего ложа с девицею Партиньион. Я весьма, относительно того о ней сожалею. Будучи столько тщательна, могла ли бы ты чего опасаться от того? еслиб он помышлял о насилии; то конечноб не ожидал ночного времени. В твоей воли состояло и не ложиться спать. Гж. Синклер усильно тебя просила, а ты уже весьма далеко простирала свое сомнение.

если нечаянно случится что ни есть такое, которое замедлит к исполнению торжества; то я бы тебе советовала переехать в другой дом, но если вы обвенчаетесь; то я не усматриваю никакой причины могущей тебе воспрепятствовать остаться в сем доме до тех пор, пока получишь во владение свое поместье. Утвердив союз, наипаче с толь решительным человеком нимало не надлежит сомневаться, чтоб твои родители в скором времени не представили тебе того, что по законам они удержать у себя не могут. Когда дело дойдет до какой ни есть тяжбы; то ты не будешь да и не должна иметь никакой власти опровергать оное. Тогда то он будет властелином твоего имения[41] и ты не можешь принять других намерений без несправедливости.

Я тебе советую не забыть одного пункта, то есть: договора со всеми обрядами. Относительно к чести твоего благоразумия и его справедливости, ваш брак должен быть преследуем договором. Хотя почитают его весьма злым человеком, однако его не щитают беззаконным, и я весьма удивляюсь, если он еще не учинил тебе сего предложения.

Я весьма довольна его попечениями, дабы нанять убранной мебелями дом. Мне кажется, что виденный им дом весьма вам приличен; но если надлежит дожидаться его еще три недели; то ты не должна отлагать торжества на столь долгое время. Впрочем он и прежде может приказать приготовить для тебя экипажи. Я чрезвычайно удивляюсь, что он кажется столько покорным.

Я повторяю, дражайшая моя, продолжай ко мне писать. Я настою твердо в сем опыте дружбы твоей.

Пиши ко мне в прострАННЕйших подробностях, или прими на себя все вышесказанные следствия. Никакие поступки не могут привести меня в страх, когда я думаю, что делаю то для безопасности твоей чести и твоего спокойствия.

Анна Гове.

ПИСЬМО CLVIII.

В Четверток 4 Маия.

Я отвращаюсь от всякого другого обязательства, оставляю всякое другое желание, изгоняю всякой другой страх, прося тебя униженно, дражайшая моя приятельница, ни учинить себя виновною в излишнем оказании дружбы, за которую я никогда не буду в состоянии тебя возблагодарить, и которая составит для меня источник вечного соболезнования. если должно; то я к тебе писать буду. Я знаю нетерпеливой твой нрав, когда ты почитаешь свое великодушие и дружбу оскорбленными. Любезная моя Гове! не ужели ты желаешь навлечь на себя матернее проклятие, так как и я не избегла проклятия моего родителя? не скажут ли, что мой проступок заразителен, если девица Гове оному последует? В нем заключается столько худых дел, кои не требуют ни какого исследования, и коих находится великое множество. Весьма бесполезно приводить причины; учинивши таковую отважность. Сколь бы благородны и великодушны ни были твои причины, но не дай Боже, чтоб когда ни есть узнали, что ты приняла намерение последовать столько зловредному примеру, тем более, что ты не будешь иметь никаких таких извинений которые можно приводить в мою пользу, а особливо, к несчастью своему, будучи о том известна.

Принуждение, в коем тебя содержит твоя матушка, в некоторое время ни мало тебе несносным не казалось. Почитала ли ты прежде за мучение разделять с нею ее ложе? С какою радостью я получила таковую милость от моей матушки! Насколькое чувствовала я удовольствие, заниматься каким ни есть делом пред ее глазами! Ты некогда была согласна с моим мнением; и я знаю что в зимние вечера ты почитала самыми приятнейшими увеселениями читать иногда пред нею. Не подавай мне причины укорять самое себя в сей перемене.

Научись, дражайшая моя, приятельница твоя тебя в том заклинает, научись покорять собственные свои страсти. Сии страсти нашего пола, коих мы не стараемся преодолевать, могут иметь единый источник с теми, кои мы наиболее осуждаем вспыльчивых и стремительных людях, и может быть они ни почему другому простирают оные далее, как по обыкновенному влиянию или по силе излишне вольного воспитания. Изследуем с тщанием сии два размышления, дражайшая моя; обратимся на самих себя, и вострепещем.

если я к тебе должна писать, как ты мне поставляешь оное законом, то твердо настою в том, чтоб ты пресекла оное с своей стороны. Твое молчание относительно сего пункта послужит мне доказательством, что ты не помышляешь уже более о том поступке, которым меня угрожала, и что будешь повиноваться твоей матушке, по крайней мере в том, что до тебя касается. Положим, что будут важные случаи; то разве ты не можешь употребить для писания г. Гикмана?

Мои слова, выражаемы трепещущею рукою на письме, подадут тебе знать, дражайшая и пылкостью исполненная моя приятельница, насколько ты поразила сердце верной твоей

Кл. Гарлов.

П. П. в сию минуту принесли мне мои платья; но ты привела меня в такое смущение, которое лишило меня бодрости так, что я не в состоянии была развернуть чемодана.

Человек г.Ловеласа отнесет письмо мое к г. Гикману, для скорейшего к тебе доставления. Письма достойного сего друга да облегчат меня несколько от сего нового предмета беспокойствия.

ПИСЬМО CLIX.

В Пятницу 5 Маия.

Милостивая моя государыня.

Я имею честь, со стороны девицы Гове засвидетельствовать вам, не зная побудительных ее к тому причин, что она чрезвычайно опечалена тем беспокойством, которое она нанесла вам последним своим письмом, и что если вы токмо станете продолжать к ней писать, как то и до сего времени чинить не преставали; то она оставит то намерение, которое столько вас беспокоит. Впрочем она приказала мне присовокупить, что если она может чем ни есть вам служить или вас избавить, это собственные ее слова; то все людския суждения нимало ее не поколеблят. Я с великим удовольствием пожелал воспользоваться, сударыня, сим случаем, дабы объявить вам то участие, которое я в вашем состоянии принимаю, но будучи не весьма довольно о том известен, а судя токмо по единому смущению дражайшей для меня во всем свете особы и искреннейшей вашей приятельницы, что она не столь благополучна, как я того желаю, предлагаю я вам мои верные услуги, с усердным желанием окончания всех ваших несчастий, пребывая, государыня моя, с приверженностью равною моему уважению к вам и удивлению, ваш покорнейший

Карл Гикман.

ПИСЬМО CLX.

Во Вторник 2 Маия.

Меркурий, как повествуют Баснословы, будучи побуждаем любопытством узнать, в каком уважении считается он между смертными, сошел на землю в превращенном виде и торговал в лавке какого-то статуйщика Юпитера, Юнону, потом других вышших богов; а подошед к собственной своей статуе спросил, чего она стоит? О! сказал ему художник, купите хоть одну из других, а етого молодца я вам отдам в барышах. Бог воров чаю показывал тогда весьма глупой вид, будучи за свое тщеславие так наказан.

Ты на него походишь, Белфорд. Тысячу гвиней ничего бы для тебя не стоили, дабы приобрести токмо почтение от сей любезной особы. Ты почитал бы себя счастливым, еслиб токмо был сносен, и не совершенно не достоин сообщества ее. Прощаясь со мною вчерашнего вечера или весьма рано сегоднишнего утра, ты меня просил написать к тебе хотя два слова в Едгвар, и уведомить, что она думает о тебе и твоих товарищахъ

Твои тысячу гвиней останутся за тобою, бедной мой Белфорд, ибо ты и все прочие совершенно ей не нравятся.

Я весьма о тебе жалел, и сие произсходило от двух причин; во-первых, твое любопытство должно навести на тебя страх и принять о самом себе худое мнение; вместо того, что любопытство Бога воров не от чего инного произсходило, как от несносного тщеславия; и он достоин был того, чтоб бежать опять на небо, и стыдиться такого приключения, которым весьма вероятно, что не осмеливался он тщеславиться: во вторых, что если она возымела отвращение к тебе, то я опасаюсь, чтоб красавица и ко мне не возчувствовала того же; ибо не одного ли мы отца дети?

Я и помышлять не должен о исправлении; сказала она мне, с таковыми товарищами, чувствуя столькое удовольствие обращаться с ними.

Мне и на мысль более не приходило, так как и вам, чтоб ты ей казался приятен; но признавая вас моими товарищами, я думал, что столь благовоспитанная особа долженствовала бы поступить гораздо лучше в своих суждениях.

Я не знаю, как свет мог перемениться, Белфорд, но женщины всегда почитали за право принимать с нами всякие вольности, в то время когда мы не столь бываем учтивы, и может быть еще хуже того, еслиб мы не говорили лжи, и не делалиб из черного белое в их пользу. И так сами они принуждают нас прибегать к лицемерству а в некоторые времена называют нас обманщиками.

Я столько старался защищать вас сколько мог: но по ее главным правилам ты знаешь что не инным чем защищаться должно, как молчанием. Вот некоторые знаки твоего оправдания.

"При столько проницательных и невинных глазах, и малейшие не осмотрительности кажутся оскорбительны. Впрочем я нимало не приметил, даже во весь вечер, чтоб в ваших разговорах или обхождениях было что ни есть укоризны достойнаго. Много есть таких людей, которые говорят токмо об одном или о двух предметах: она нималого сходства с ними не имеет, она, которая от природы одарена всеми ими: но ни мало не удивительно что вы говорили о такой материи, которую совершеннее знали, и что ваш разговор ограничивался простыми предметами чувствований. еслиб она хотя несколько долее с нами осталась; то гораздо бы менее имела отвращения к нашему обществу: ибо она видела с каким вниманием все собрание приготовлялось ее слушать и ей удивляться, когда она отверзала уста свои. Белфорд, мне сказал, как скоро она удалилась, что самая истинная добродетель говорила ее устами; но она столько внушила в него к себе уважения, что он даже трепетал пред нею, дабы не проступиться в чем нибудь.,,

если искренно признаться, сказала она мне; то ей весьма не нравятся ни товарищи мои, ни дом в коем она теперь находится.

Я ей отвечал, что дом и мне не более нравится, как ей, хотя люди кажется и весьма учтивы, и хотя она призналась, что они нравятся ей теперь более, нежели при первом свидании. Но не имели ли мы и на кануне подобного свидания?

,,Ей весьма не показалась девица Партиньион. Хотяб ее богатство и в самом деле столь было велико, как говорят; но она и тогдаб не согласилась избрать ее в свои приятельницы. Ей весьма показалось странно, что в прошедшую ночь учинили ей такое предложение, которое привело ее в великое замешательство, когда домашние госпожи имели прочих жильцов, с которыми они должны гораздо быть знакомее, нежели с тою, которую они не более двух дней спознали.,,

Я притворился будто совершенно не знаю сего обстоятельства: когда же она объяснилась гораздо явственнее; то я осуждал сей дерзкой поступок. Она говорила о своем отказе гораздо вольнее, нежели как о нем судила. Я весьма ясно в ней сие усмотрел; ибо легко можно было видеть, что она почитала меня вознамерившимся укорять ее в излишней разборчивости или предосторожности. Я ей представил что конечно не премину за то изъявить мое негодование гж. Синклер.

"Нет: это не стоит сего труда, лучше предать забвению; конечно более сыщут разборчивости в ее отказе, нежели в поступке гж. Синклер и в доверенности девицы Партиньион. Но поскольку домашние люди велико множество имеют знакомых; то она опасается, что конечно не будет спокойна в своей горнице, если двери в оной для всякого будут открыты. По истинне, она приметила в девице Партиньион такие поступки, коих она не может терпеть; по крайней мере не желает она искреннейшего с нею дружества. Но если богатство ее в самом деле столь велико; то она не преминет сказать, что сей молодой особе, кажется ей способнее принимать мои попечения, нежели…

Я перервал сию речь с важным видом: мне не более нравится, сказал я ей, девица Партинбион, как и ей. Это такая невинная девушка, которая кажется оправдывает то великое старание, которое прилагали ее опекуны о ее воспитании. Впрочем, что касается до прошедшей ночи; то я должен признаться, что ничего не приметил оскорбительного в ее поведении, и ничего в том не усматривал, кроме откровенности молодой хорошего свойства девицы, которая почитала себя в безопасности быть в сообществе с честными людьми.

По истинне, было бы не справедливо, сказала она мне, иметь столь хорошее мнение, как о мне так и о моих товарищах; но если сия молодая девица весьма была довольна препровождением с нами вчерашнего вечера; то она отдает на мою волю судить, не был ли я излишне добр предполагая в ней столько невинности. Что касается до нея; то не зная еще ни каких Лондонских обхождений, она откровенно мне призналась, что во всю свою жизнь еще никогда не была в столь худом сообществе, да и в предь никогда не желает в подобных находиться.

Слышишь ли, Белфорд? Мне кажется, что с тобою еще хуже поступлено, нежели с Меркуром.

Я весьма был сим тронут. Сколько я могу судить, отвечал я ей, то женщины и гораздо скромнейшие нежели девица Партиньион конечно не были бы оправданы пред судом столько строгой добродетели.

Я худо понимаю ее мысли, возразила она; но если в самом деле я ничего такого не приметил в поведении сей молодой особы, что бы было противно добродетели; то она не желает умолчать, что мое непонятие столь же кажется ей сожаления достойно, как и ея; и что для двух столько сообразных свойств, она весьма бы желала, чтоб они никогда не разлучались.

Видишь, Белфорд, что я выигрываю своею милостью.

Я благодарил ее за такое ее милосердие; и без всякого затруднения, сказал ей, что вообще добрые души весьма мало оного имеют, и если говорить чистосердечно; то я желал бы быть несколько злее, но судить только не так жестоко о моем ближнем.

Она поздравила меня с сим чувствием. Она надеется, присовокупила она, что дабы мне казаться милостивою, она не обязана оказывать склонность к тому подлому обществу, в которое я ее склонил вчерашнего вечера.

Нет никакого исключения в твою пользу, Белфорд. Тысяча твоих гвиней ничего не помогают.

Я отвечал, прося у ней прощения, что я не усматриваю в ней ни к кому склонности, [откровенностью, по чести сказать, должно платить за откровенность.] Для чего она так худо отзывается о моих друзьях? Милорд М… сказал бы в сем случае; кто любит меня, тот люби мою и собачку; а еслиб она пожелала мне дать знать, что ей нравится и что не нравиться, тогдаб я мог сообразиться во всем с ее волею.

Она мне сказала весьма трогательным видом, что я и самому себе должен не нравиться.

Черт бы взял ету прелестницу. Не уже ли не знает она, что рано или поздно она мне за то заплатит?

Благополучие мое, возразил я весьма тихим голосом, весьма лестно было для меня до вчерашнего собрания, и я бы желал, чтоб чорт побрал и четырех моих друзей и девицу Партиньион; однако она позволит мне сказать, что я не усматриваю, каким бы образом могли добрые люди достигать и до половины своей цели, то есть: исправлять людей своим примером, еслиб впущали в свое сообщество подобных токмо себе людей.

Я почитал себя превращенным в прах двумя или тремя блеснувшими из глаз ее с негодованием молниями. Она обратилась ко мне задом с презрительным видом и поспешив взойти на верх заперлась в своей горнице. Я тебе повторяю, дражайший мой Белфорд, что тысяча твоих гвиней у тебя останутся. Она весьма не учтивым почитает меня человеком: но думаешь ли ты, чтоб в сем случае она была учтивее, нежели должно быть женщине.

Теперь мне кажется, что я должен ей отомстить за ту жестокость, по которой она привела столько прелестную и богатую особу, как девица Партиньион, в необходимость спать с служанкою? Девица Партиньион, сказал я, объявила с исполненными очами слез гж. Синклер, что если гж. Ловелас удостоит ее своим посещением и поедет в Барнет; то самые превосходные покои и удобнейшие во всем доме постели будут к ее услугам. Думаешь ли ты, чтоб я не проник во все оскорбительные ее мысли, которые относятся ко мне? Не опасалась ли она, чтоб предполагаемый муж не вознамерился употребить в пользу свои права, и чтоб девица Партиньион не стала споспешествовать исполнению толь справедливого долга? И так вы мне не доверяетесь, моя возлюбленная! Очень хорошо! поскольку вы более полагаетесь на свои предосторожности, нежели на мою честность; то конечно откроется средство переменить ваши опасности в настоящее дело.

Не забудь, Белфорд, уведомить меня, что ты и твои товарищи думают о гордой моей Елене.

Я осведомился, что ее Анна вскором времени надеется выздороветь и к ней приехать. Мне кажется, что у сей девушки нет лекаря. Я хочу послать к ней оного, из любви и почтения к ее госпоже. Кто знает не умножит ли действие какого нибудь приема ее болезни? По крайней мере я того надеюсь. Она же может быть очень скоро надеется исполнить свое желание; а у нас время не до болезни.

ПИСЬМО CLXI.

Во вторник 2 Маия.

В то время, как я запечатывал письмо мое; то прислано было одно к моей любезной, в моем конверте чрез Милорда М… от кого думаешь ты оно прислано? От девицы Гове, какоеж было содержание оного? Сего то я не могу узнать прежде, пока угодно будет сей дарагой особе сообщить мне оное. Но, по тому действию которое оно произвело над нею, я сужу что сие письмо очень жестоко. Читая оное источники слез катились из глаз ее. И цвет в лице ее ежеминутно переменялся. Я думаю, что ее гонения никогда не кончатся.

Сколь жесток ее жребий, вскричала, пришедши в отчаяние, моя возлюбленная! Теперь то должно отречься от единого утешения в ее жизни! Конечно от переписки девицы Гове. Но для чего ж приходить в такое отчаяние? Это есть самое запрещение объявленное точно ее приятельнице, и которое еще их от того не удерживало, хотя они безгрешны, если ты их такими считаешь. Думают ли оне, чтоб мать не производила делом своей власти, когда ее приказания не сделали никакого действия над столь непокорною дочерью; то не должно ли, чтоб она испытала, не произведут ли они более действия над приятельницею ее дочери? Я уверен что теперь они точно будут исполнены; ибо я сомневаюсь, чтоб моя любезная не почла сие за грех.

Я не могу терпеть жестокости, наипаче в женщинах, и чувствительно бы был тронут жестокостью гж. Гове, еслиб не усмотрел в моей любезной величайшего оной примера относительно девицы Партиньион. Поскольку она сама весьма страшилась, да и каким образом могла бы она знать, не приведет ли кого ни есть Доркаса к сей молодой и невинной особе; то следовательно надлежало бы ей гораздо менее полагаться на свои предосторожности? Но не смотря на все то, я ни мало не досадую на сие запрещение, от чего бы оно не произсходило; ибо я наверное знаю, что я обязан девице Гове неусыпным бдением моей красавицы, и тем худым мнением, которое она о мне имеет. Теперь она не будет иметь никого, которого бы примечания могла сравнивать с своими; никто не станет ее обеспокоивать; и я не буду уже иметь старания к прекращению, худыми средствами, такой переписки, которая ежеминутно причиняла мне беспокойство.

Не удивляешься ли ты, каким образом все споспешествует моему счастью? Для чего ж сия дражайшая Кларисса приводит меня в необходимость прибегать к тем умыслам, которые умножают мое замешательство и которые могут меня сделать виновнейшим в мыслях некоторых людей? Или для чего ж, спросил бы я ее, желает она супротивляться судьбе своей.

ПИСЬМО CLXII.

Из Едгвара в Четверток в вечеру 2 Маия.

Не ожидая того изъяснения, которым ты нас обнадежил, о рассуждении твоей красавицы о нас, я тебя уверяю, что мы одинакого мнения о том, что она о нас думает, то есть, что касается до разума; то мы не думаем, чтобы была в свете такая женщина, которая превосходила бы ее будучи в ее летах. Относительно ее вида, она в самом нежном своем цвете. Это удивительная особа и редкая красавица. Но сих наружных дарований не довольно, когда присовокупить честное ее поведение. Впрочем конечно против склонности она оказала нам сию милость.

Позволь, дражайшей Ловелас, чтоб я желал со славою спасти столько совершенств от той великой опасности, которой я вижу их подверженных со стороны самого искусного и пронырливого человека. В некотором письме я тебе уважил пользу собственной твоей фамилии, а особливо усердные желания Милорда М… когда я еще не имел случая ее видеть. Но теперь я присовокупляю к тому собственную ее выгоду, честность, справедливые причины, признательность и человеколюбие, которые долженствуют все согласоваться с поведением столь прелестного произведения природы. Ты не знаешь, Ловелас, коликую скорбь ощущал бы я во внутренности моего сердца, [не понимая сам, чему оную приписать] еслиб не весьма был уверен, оставляя тебя, что сия несравненная девица избегнула проклятаго коварства, когда ей предлогали разделить свое ложе с презрительнейшею Партиньион?

В виде столь любезной особы есть нечто столько почтительного, или по крайней мере столь кроткаго, [увидевши ее, я уже ни о чем боле не говорю, как о ней] что еслиб я пожелал иметь все те добродетели в одном начертании; то просил бы, чтоб они были описаны в различных ее видах и изображениях. Она создана для украшения своего века. Она составит оное в высочайшей степени. Какая поразительная живость и какая при том скромность в глазах ея! Мне кажется, что я усматривал в каждом ее взоре смешение страха и любви к тебе. Какая бесподобная улыбка! сколь приятно видеть оную проникающую сквозь мрак покрывающей прелестное лице ее и изъявляющей, что она во внутренности души гораздо более ощущает печали и беспокойствия, нежели сколько с наружности оной изъявляет!

Ты можешь меня обвинять в восторге; но по истинне я сохранил столько благоговения к изящному ее разуму и рассуждению, что ни когдаб не извинил того, которой бы употребил все оное во зло, я весьма соболезную, что с столько Ангельскими качествами определена она к браку. Она сущею душой глазам моим представляется. Когдаб она избрала мужа себе подобного; то на что ж определять на нечестивое употребление пленяющие совершенства, ею обладаемыя? На что приводить Ангела к простым заботам житейской жизни? еслиб я удостоился быть ее супругом; то едваб осмелился видеть ее материю, по крайней мере развеб уверен был, что души подобные ей способны к размножению человеческого рода. Словом, для чего ж не оставлять произведения чувств существам телесным? Я уверен что и сам ты не менее высокия имеешь о ней мысли, как и я Белтон, Мовбре и Турвилль подобно мне думают, превозносят до бесконечности ее похвалами и клянутся, что весьма бы было сожаления достойно в свете ввергнуть в погибель такую молодую особу, падением коей единый токмо ад насладиться может.

Сколь велико должно быть то достоинство женщины которое своим могуществом извлекло от нас таковое признание, от нас, которые не более наблюдают правила, как и ты, от искренных твоих друзей. присоединившихся к тебе в справедливых твоих негодованиях против всей ее фамилии, и представивших тебе свои вспомоществования к исполнению твоего мщения! Но чего же ты желаешь? Мы не усматриваем даже и тени причины, дабы наказать такую невинную девицу, которая тебя любит от всего своего сердца, которая пребывает под твоим покровительством, и которая столько претерпела ради тебя несправедливости от своих родителей.

Я хочу тебе предложить один или два вопроса? Сколь ни прелестна твоя Кларисса; но думаешь ли ты чтоб та цель, о которой ты помышляешь, соответствовала средствам к оной ведущим, то есть: затруднениям, которые ты сам себе причиняешь вероломствами, хитростями, коварными изобретениями, от которых ты уже кажешься и собственным своим глазам мерзостным, и кои ты еще выдумываешь? Во всяких совершенствах она превосходит всех в свете женщин; но относительно к тому, что ты желаешь получить; то сладострастная особа сего же пола, какая ни есть Партиньион, Гортон, или Мартин, сластолюбца тысячекратно сделают счастливее, нежели сия несравненная и обожания достойная девица. Утешительные сладострастия судь те, которые разделяются произвольно.[42] Желаешь ли ты учинить ее несчастною на всю ее жизнь, не могши быть сам ни на единую минуту счастливым.

Теперь еще не весьма поздно; сие то можно сказать в твою пользу, если ты намерен сохранить ее почтение с ее особою; ибо я думаю, что в том омерзительном доме, в коем она находится, ей ни как не возможно уйти из рук твоих. Да будет проклята лицемерная сия Синклер. Как могла она притворяться до такого степени, во все то время, которое твоя любезная препроводила с нами? Верь мне Ловелас, будь честен и женись; и возблагодари Небо, которое преклонило изящную Клариссу принять твою руку. если ты станешь закосневать против собственных своих рассуждений; то на веки осужден будешь, как на сем так и на том свете. Ты осужден будешь, я тебе говорю, и ты будешь того достоин, когда имеешь судьею такого человека, которой ни когда столько не был тронут в пользу женщины, и которого ты считаешь за друга во всем тебе соучавствующаго.

Белфорд.

Наши сообщники согласились, чтоб я к тебе писал в сих выражениях. Но поскольку они не знают тех букв, которыми мы переписываемся; то я им прочел мое письмо. Они его одобрили, и по собственному своему желанию подписали имена свои. Я поспешаю к тебе отослать мое письмо, опасаясь быть предупрежденным какою ни есть худою твоею выдумкою.

Белтон, Мовбре, Турвилль.

П. П. В сию минуту принесли мне твои два письма. Однако я нимало не переменяю своего мнения и ничего не уменшаю из усердных моих просьб в ее пользу, не смотря на то отвращение, которое она ко мне ощущает.

ПИСЬМО CLXIII.

В среду 3 Маия.

Судя по тому затруднению, которое я имел изъяснить тебе мои виды, мои намерения и предприятия относительно сей удивительной девицы, весьма странно, что ты оказываешь столькое усердие в ее пользу, когда я еще не учинил ни опыта ни покушения, и что сам, в одном предшествующем письме, подал ты мнение, что можно получить выгоду из того состояния, в коем она теперь находится, и что не невозможно ее преодолеть.

Большая часть твоих разуждений, а особливо те, кои касаются до различия тех удовольствий, кои могут приносить добродетельные и распутные женщины, более сообразны тем минутам, которые последуют за опытом, нежели тому времени, которое тому предшествует.

Я согласен с Стихотворцем и тобою,,,что утешительные сладострастия суть те, которые делятся произвольно.,, Но можно ли сему статься, чтоб хорошо воспитанная женщина при первом нападении сдалась? Или я сам должен преклониться на ее волю? Я увернн, что должен преодолеть великие затруднения; из чего и заключаю, что должен употребить в оных хитрость. Может быть необходимость потребует присовокупить к тому несколько жестокости. Но препятствия могут быть послаблены ее согласием. Можно избежать и сопротивления. Кто знает, не станут ли ослабевать сопротивления в первом покушении до того, что наконец покорность ее учинится произвольною? Сие-то самое обстоятельнее объяснить должно. Я видал много птиц не клюющих корму, и умирающих с печали, когда бывают пойманы и посажены в клетку; но я еще никогда не видал столь глупой женщины, которая бы сие сделала. Впрочем я довольно слыхал, как сии дорогия особы проклинают жизнь свою в таких обстоятельствах. Но женщину нельзя сравнить с птицею поскольку она имеет более чувствований, нежели птица. Однако мы должны признаться все, что птицу гораздо труднее поймать, нежели женщину.

И так, Белфорд, не говори о сем более, знаю ли я, не может ли дорогая моя птичка мало помалу ко мне привыкнуть, и не доведена ли будет со временем до того, что станет жить столь же довольна собою как и многие другие, коих я доводил до сего же состояния, а некоторые из них, по правде были чрезвычайно дики.

Но я познаю главную побудительную твою причину в той пылкости, с которою ты принимаешь участие в делах моей любезной. Я знаю что ты имеешь переписку с Милордом М… которой уже весьма давно с нетерпеливостью желает видеть меня бракосочетавшимся: и ты хочешь выслужится по средством моего брака у сего старого подарою одержимого дяди, в том намерении, чтоб взять за себя замуж одну из его племянниц. Но думаешь ли ты, чтоб мое согласие было тебе бесполезно и разве я не опишу тебя девице Шарлотте уведомляя ее о том стыде, которой ты причиняешь всему ее полу, когда меня спрашиваешь, думаю ли я, чтоб, покоривши прелестнейшую в свете женщину, считал, что плод победы соответствует затруднению? И так, думаешь ли ты, чтоб чувствительная женщина почла извинительным того презрительного человека, которой предлагает такой вопрос, или того, которой предпочитает победу изящной женщины всем в жизни сей удовольствиям? Не знал ли я добродетельную госпожу, какою по крайней мере она себя считала, которая во всю свою жизнь ненавидела человека за то единственно, когда он осмелился сказать, что она более уже не в летах нравиться?

Но еще повторяю о том, что касается до плода победы. Охотник, гонящейся за лисицей, не подвергается ли всяким усталостям, дабы токмо поймать зверя, которой ни для него ни для собак его не годен? И во всех благородных охотах, не более ли почитается увеселение нежели дичина? И так почему ж мог я подвергнуться твоему суждению, а женский пол оскорблениям, за мою терпеливость и неутомимость во всех благороднейших охотах, и за то что беспристрастен в любви, как то сие из твоего вопроса разуметь можно?

Научись от своего начальника впредь поступать гораздо с величайшим уважением с тем полом, которой составляет утехи и главное увеселение нашего пола. Я опять примусь за перо сего же вечера.

ПИСЬМО CLXIV.

Ты справедливо меня почитаешь хитрейшим из всех человеков. Сие то составляет мое тщеславие, и я чистосердечно тебя за оное благодарю. Я познаю в тебе весьма хорошего судию. И так моя гордость столько тем возвышается, что я почитаю себя обязанным заслужить от тебя почтение. Впрочем, желаешь ли ты, чтоб я начал раскаяватся в смертоубийстве прежде, нежели то учинил?

,,Добродетели и приятности суть неотлучные прелести моей Клариссы. Она создана быть украшением своего века. Весьма хорошо, Белфорд. Она составит оное в первом достоинстве,,… Какое жестокое тщеславие, друг мой, если то не справедливо, что первое достоинство бывает всегда ценою первой заслуги? Достоинство, первое достоинство, какие пустяки! Ты меня знаешь, и можешь так обманываться? Мне долженствует носить руно[43] поскольку я оное приобрел. И так поправь впредь свой штиль, и называй Клариссу украшением благополучнейшего человека и славнейшего вселенной завоевателя.

если же она меня любит, как ты то себе воображаешь; то я не столько в том уверен, как ты. Ее на договорах основанные предложения, дабы от меня отречся, и осторожности, побуждают меня счесть за право спросить, какое достоинство надеется она иметь в глазах такого человека, которой ее победил в досаду ее самой, и которой взял ее в плен, в устроенном сражении, и по упорной битве?

Что касается до заключения, делаемое тобою из ее взоров; то я тебя уверяю, что конечно они тебе ничего не изъявили о ее сердце, если ты себе воображаешь, что любовь имеет хотя некое в том участие. Я наблюдал ее взгляды, так как и ты, и яснее усмотрел, что они изражали токмо презрение ко мне и ко всему обществу, в которое я ее привел. Нетерпеливость, с коею она желала удалиться, не взирая на все усильные наши просьбы, долженствует тебя убедить, что ничего нежного ее сердце не ощущало; а сердце ее ни когда глазами ее не было изменяемо.

Она вся так сказать, составлена из души, говоришь ты; и я в том согласен. Но для чего ж представляешь ты себе что душа подобная ее, нашед душу подобную моей, и дабы выразить твоими словами, принимая за удовольствие найти оную, не произвела бы в свет других душ сим подобных.

Я нимало не сомневаюсь, как ты говоришь, чтоб ад не радовался ее падению. Но я надеюсь, что всегда могу сочетаться с нею законным браком, когда пожелаю; и если окажу ей таковую справедливость, то не буду ли иметь право требовать от нее благодарности? Не уже ли она не почитает себя нимало мне обязанною, прежде, пока меня обяжет? Далее же, если должно тебе сказать; то совершенно не возможно, чтоб нравы такой девицы, как она, получили когда либо столь великое повреждение, как нравы многих прочих, которых ты и подвластные тебе товарищи ввергнули в погибель, и которые теперь служат адскими извергами в разных месстах города. Возьми сие рассуждение на свой щет, Белфорд.

Вы может быть отвечать мне будете, что между всеми предметами ваших обольщений не находится ни одного подобного величеством, достоинством моей Клариссе.

Но я спрашиваю, не принято ли сие за основательное правило в нашем обществе, что чем более имеет женщина достоинства, тем более приобретается славы в победе? Бедная девушка, на пример, сельская моя красавица, не имеющая подпоры ни в своей породе ни в воспитании, ниже помощи от естественных своих рассуждений, должна быть уважена по своей слабости и незнанию; но вы вообще признаться можете, что гораздо мужественнее напасть на льва нежели на овечку. Я подражаю орлам. Они всегда нападают на самые благородные добычи.

Никогда не слыхано, чтоб орел нападал на воробья. Весьма худое дело, в таком случае, которой меня ободряет, состоит в том, что по моем торжестве, я столько буду увенчан славою, что ничто более не будет в состоянии тронуть моего честолюбия. Всякое другое предприятие любви будет мною презрено. Я столько же буду злосчастен моими размышлениями о победе, сколько и Дон Жуан Австрийской своими, по одержании славной победы при Лепанте, когда он жаловался, что никакой из будущих его подвигов не может сравнятся с первыми начатками его славы.

Я соглашусь, что весьма легко споспешествовать моим намерениям, и что они может быть заслуживают какое ни есть осуждение; но от кого же? Конечно не от тебя и ни от единого из подвластных наших сообщников, коих развратную жизнь весьма долгое время, прежде нежели я принял качество вашего начальника, оправдало то, что теперь зависть или изнеможение этих сил принуждает вас осуждать; я удостоил вас чести изъясня вам мои намерения. Вот все то, что вы можете думать, и чем единственно мне было угодно вас удовлетворить. И так признайся, Белфорд, что ты не прав, а я, следуя главным нашим правилам, справедливо поступаю; или покрайней мере молчи. Но я тебе приказываю быть убежденным. Не примини в первом своем письме уверить меня, что ты действительно убежден.

ПИСЬМО CLXV.

Из Едгвара, в Четверток 4 Маия.

Я уверен, что ты самой злой человек, и что представлять тебе самые лучшия причины против того, на что уже ты единожды решился значило бы подражать тому дураку, которой старался остановить стремительной вихрь своею шляпою. Однако я еще надеюсь, что достоинство твоей красавицы возъимеет конечно над тобою какую нибудь власть. Но если ты будешь неколебим, если хочешь отмстить сему юному агнцу, которого ты отделил от ненавидимого тобою стада, и от наглости тех, которые его сохранивли; если ты не тронут ее красотою, разумом, знанием, кротостью и невинностью блистающими с стольким сиянием в сей прелестной девице; если уже определено ей погибнуть и погибнуть от жестокости такого человека, которого она изобрала своим покровителем: то я не пожелал бы ни за тысячу миров отвечать за твое злодеяние.

По чести, Ловелас, сие дело произвело великое впечатление в моем сердце, хотя я и не имел чести понравиться бесподобной Клариссе. Безпокойствие мое увеличивается, когда я помышляю о проклятии зверонравного ее родителя, и о бесстыдных жестокостях всей ее фамилии. Однако я весьма бы желал знать, если ты твердо решился, какими степенями, хитростями и изобретениями будешь ты продолжать неблагодарное свое предприятие; и я тебя заклинаю, дражайшей Ловелас, если ты человек, то не допустишь видимых злых духов, по среди коих ты ее поставил, возсторжествовать над нею, и не употребишь средств недостойных человеколюбия. если ты употребишь простое обольщение; если ты учинишь ее способною к слабости любовью или такими хитростями, кои честности не противны: то я сожалеть о ней буду менее, и из того заключу, что нет в свете такой женщины, которая бы выдержала опыт любовника твердого и бодрственнаго.

В сию минуту приехал ко мне от дяди моего посланец. Я осведомился, что его болезнь лишила его движения, и что лекари дней мало прожить ему оставляют. Он прислал ко мне своего человека с сим неприятным объявлением, ожидая меня, дабы я закрыл ему очи. Но поскольку я необходимо должен буду посылать в город каждый день моего человека или кого ни есть из его людей, для его дел или моих; то и тот и другой в точности будут соблюдать твои приказания, Сделай милость пиши ко мне как можно чаще. Хотя я много получу по смерти сего бедного человека; но не могу сказать. чтоб сии явления смерти и священника, приносили мне хотя малейшее удовольствие. Священника и смерти, должен я сказать; ибо это самой естественной порядок, так что один бывает предвестником другому.

если я усмотрю в тебе холодность и твое отвращение меня обязать, то конечно принужден буду подумать, что моя смелость тебе не понравилась. Но я однако тебя уведомляю, что кто не стыдится делать что либо с излишеством, тот не имеет права негодовать за укоризны.

Белфорд.

ПИСЬМО CLXVI.

Я приношу тебе мою благодарность, и г. Гикману за то старание, которое он употребил к написанию ко мне письма с толь чрезвычайным тщанием, а я продолжаю покоряться твоей приятной для меня жестокости.

[Здесь рассказывает она ей все произошедшее во Вторник по утру, между ею и г. Ловеласом, по причине четырех его друзей и девицы Партиньион. Обстоятельства нималого различия не имеют с теми, которые выше сего означены в письме г. Ловеласа. Потом продолжает следующим образом.]

Он беспрестанно меня укоряет в излишнем сомнении. Он думает, что я всегда на него сердита; что я не наблюдала бы таковой осторожности с г. Сольмсом; что он не может сообразиться с моими мыслями, равно и с надеждою, что по прошествии такого времени он не имел счастья внушить ни малейшего чувствования нежности такой особе, которую он ласкается в скором времени назвать своею супругою. Слепое легкомыслие! Не видеть, к чему бы ему надлежало приписать таковую осмотрительность, с коею я нахожусь принужденною с ним поступать. Но его гордость уничтожает его благоразумие. Это не инное что может быть, как подлая надменность, заступившая место благородной гордости превосходящей то тщеславие, по которому он учинился расспутным. Не вспомнишь ли ты, когда ты его видела, во время еще спокойных дней, которые я у тебя препроводила, как он осматривался округ себя возвращаясь к карете, как будто для усмотрения чьи взгляды вид его на себя привлекает. Но мы видали гнусных и глупых щеголей, столько надутых своим видом, как будто бы во оном все приятности обитали, в такое время когда бы они должны думать, что те старания, кои они употребляют о своей особе не к инному чему служат, как к тому дабы возвысить свои недостатки до высочайшей степени. Тот, которой старается казаться гораздо великим или лучшим нежели он в самом деле есть, возбуждает любопытство о своих мнениях; и сие то рассмотрение почти завсегда сопровождаемо презрением; поскольку гордость есть знак великой слабости, или какой ни есть странности в уме или в сердце. Возвышаться самим собою, значит обижать своего ближняго; которой находится тогда принужденным сомневаться о том достоинстве, для коего может быть он оказал бы то, что должнствовало, еслиб видел оное сопровождаемое кротостью.

Ты конечно меня почтешь весьма важною, да я и в самом деле такова с самого вечера Понедельника. Г. Ловелас почитается мною в весьма низком степени. Теперь я уже ничего пред собою не вижу, котороеб мне могло подать благоприятствующую надежду. Чего же ожидать от столь несообразного человека?

Мне кажется я тебе объявила, что уже получила мои платья. Ты произвела во мне столькое движение, что я не весьма была уверена, учиня оное, хотя и помню что имела к тому намерение. Они мне присланы в прошлой четверток; но при оных не находилось ни того малого количества денег, ни моих книг, выключая Друкселя о вечности, наставление о раскаянии, и Франциска Спира.[44] Весьма вероятно, что сие учинено по предложению высокоумного моего брата. Ему кажется, что он весьма хорошо сделал, представя мне изображения смерти и отчаяния. Я с нетерпеливостью желаю дождаться первой, а иногда нахожусь на краю и другого.

Ты гораздо менее будешь удивляться моей нежности, когда к известным тебе причинам и вероломству моего состояния, присовокуплю я, что мне прислано, с сими книгами, письмо от г. Мордена. Оно весьма меня ожесточило против г. Ловеласа, но я должна так же сказать и против самой себя. Я посылаю его к тебе в одном конверте. Прими на себя труд, дражайшая моя, прочесть его.

ПИСЬМО CLXVII.

Из Флоренции 13 Апреля.

С чрезвычайным прискорбием, познаю я, смятение воставшее между всею фамилиею, которая столь мне любезна, и столь чувствительна по ближнему моему родству; и вами, дражайшая моя сестрица, вы, которые еще особенные имеете права над моим сердцем. Мой брат принял на себя труд уведомить меня о предложениях и отказе. Я ничего не нахожу чрезвычайного как с одной так и с другой стороны. Чего вы не обещали, бывши еще не в таких летах как теперь, когда я выехал из Англии? И сии восхитительные надежды превосходили, как то я часто с удовольствием слыхал, изящество всех ваших совершенств, я из того заключал, что вы составляете удивление всего света, и что весьма мало людей вас достойных.

Господин и госпожа Гарлов, самые лучшие в свете родители и чрезвычайно исполненные снисхождением к такой дочери, которую они столько имели причин любить, отказывали многим сватавшимся женихам во удовлетворение ваше. Они почли за удовольствие предложить вам об одном гораздо тех превосходнейшем, поскольку представлялся другой, которого они не могли одобрить. Они, по видимому не предполагали в вас столь чрезвычайного отвращения к тому, которого вам представляли, и по сему то вероятно следовали они по собственным своим намерениям, может быть несколько стремительнее, нежели сколько бы надлежало, относительно молодой особы исполненной нежностью и несколько разборчивостью. Но когда уже все было заключено с их стороны, и когда они почитали вас уверенными в тех чрезвычайно выгодных договорах, которые изъявляли истинное уважение, коим определенная вам особа к вам исполнена; то вы удалились от их желаний с такою пылкостью и строгостью, к коим я не признавал вашу кротость способною, которая придает приятность всем вашим деяниям.

Хотя я не имел никакого знакомства с обоими сими домогателями, но я знаю г. Ловеласа несколько более, нежели г. Сольмса. Я могу сказать, дражайшая моя сестрица, то что я желал бы отозваться о нем гораздо выгоднее, нежели должно. Выключая единственно качества, ваш братец признается, что нет никакого сравнения между сими двумя домогателями, но сие то единое качество есть не в пример важнее нежели все прочие вкупе. Никогда не подумают, чтоб девица Кларисса Гарлов почла за ничто нравы в муже.

Какое будет, дражайшая моя сестрица, то первое доказательство, которое я должен употребить в сем случае? Ваша должность, выгода, временная и вечная польза могут зависеть от сего единого, то есть: от хороших нравов мужа. С развратным мужем никогда женщина не может быть добродетельною или делать добро, так как и муж не может быть таковым с развращенною женою. Вы наблюдаете, пишут мне, все ваши правила благочестия. Я тому не удивляюсь, но удивлялсяб до чрезвычайности, еслиб вы когда ни есть могли позабыть оные. Но какою надеждою ласкаетесь вы сохранять оные в точности с таким мужем, коего нравы совершенно повреждены.

если ваше рассуждение не согласуется с рассуждением ваших родственников в сем важном случае; то позвольте мне вас спросить, дражайшая моя сестрица, которой, из двух должен уступить другому? я от вас не скрою, что из всех людей, г. Ловелас, кажется мне, наиболее бы вам приличествовал, еслиб имел хорошие нравы. Я бы никогда не отважился говорить с такою вольностью о человеке, над коим я никакого не имею права поставить себя судиею, еслиб сие касалось до кого ни есть другого, а надо любезной моей сестрицы. Но, в сем случае, вы мне позволите сказать, дражайшая моя Кларисса, что г. Ловелас вас недостоин. Он может исправиться, скажете вы: а может быть и никогда он не исправится. Привычку переменить весьма трудно. Своевольцы, которые становятся таковыми в противность своим дарованиям, превосходным сведениям и собственным их убеждениям почти никогда не исправляются, разве только по некоему чудному приключению или по изнеможению сил своих. Я совершенно знаю свойство моего пола; я могу судить, если какая надежда для такого молодого и своевольного человека; которой не приведен до того ни болезнью, ни прискорбием, ни несчастьем; которой наслаждается блестящим благополучием, не щитая еще ни мало его великой надежды; которой имеет высокое о себе мнение, непокорный нрав; и которой может быть живучи с людьми такого же свойства, подтверждаем их примерами и вспоможением получивемым от них во всех своих предприятиях.

Относительно же другого, положим, дражайшая моя сестрица что вы теперь не имеете к нему склонности; но сие не совершенно доказывает, чтоб вы не могли когда ниесть ощущать к нему оной. Может быть вы будете ее иметь тем более, чем в сие время менее имеете. Он не может уже ниже почитаться в ваших мыслях, но может возвыситься. Ничто столько не восхитительно, как видеть счастливым образом исполняющиеся великие свои ожидания. Могут ли они всегда быть таковыми, когда приятное воображение не престанет превозносить их превыше существенности? Женщина предающаясь ему, не открывает никакого недостатка в том предмете, коему благоприятствует; часто потому, что не усматривает никакого в самой себе; и мечтание сего великодушного легкомыслия не прежде изтребляется; когда уже весьма бывает поздно оному помочь.

Но положим, с другой стороны, что подобная вам особа выйдет замуж за такого человека, коего дарования не столь возвышенны как его, тогда какая женщина может быть счастливее девицы Клариссы! Насколькое удовольствие будет она ощущать, делая добро! Сколь счастливо будет препровождать свое время, занимаясь собственными добродетелями и пользою всего того, что будет относиться к ее познанию. Вам отдают сию справедливость, дражайшая моя сестрица, что ваши естественные и приобретенные дарования доведены до столь возвышенного степени, что как для другого так и для вашего благополучия, все ваши друзья должны желать, чтоб ваше внимание не ограничивалось на тех взорах, кои можно назвать исключительными, и совершенно личными.

Но рассмотрим, относительно к самим вам, следствия сих взоров или того предпочтения, в котором вас к своевольцу подозревают. Столько непорочная душа, как ваша, соединится с самою порочнейшею его пола! человек сего свойства займет все ваши старания; он ежеминутно будет исполнять вас беспокойствиями, как о нем так и о вас самих. Божественное и человеческое могущество, самые священнейшие законы; для него суть ни что, вы увидите его презирающего все то, что есть почитаемого людьми во всякое время и во всех местах. Но чтоб ему нравится, и сохранить для себя хотя некую власть в его сердце, то принужденными будете находишься отречься от всех похвалы достойнейших ваших склонностей, вникать в его вуус и удовольствия, оставлять добродетельных своих собеседовательниц, обращаться с его сообщниками! Может быть будете вы оставлены вашими друзьями по причине беспрестанного поношения его деяний. Надеетесь ли вы, дражайшая сестрица, чтоб с таким человеком могли вы быть долгое время столь благополучны, как теперь? если вы того не надеетесь, то посмотрите, которую из настоящих ваших добродетелей вы намерены принести ему в жертву, и которому из его пороков почитаете себя способною подражать, единственно токмо для того, дабы ему нравиться. Как можете вы истребить ту склонность к сим должностям, к исполнению которых вы ощущаете теперь столько кротости? И если вы уступите хотя единожды; то можете ли быть уверенными в том, на чем позволено вам будет остановиться.

Ваш братец признается, что касается до приятности особы, то г. Сольмс не может сравнятся с г. Ловеласом. Но что значит вид в глазах такой девицы, как вы! Он познает также, что первой не имеет поступок другого: но сия выгода, без хороших нравов, кажется ли вам заслуживающею менее рассуждения? Гораздо было бы превосходнее для женщины, сочетаться браком с таким человеком, которого бы она могла образовать поступки, нежели сыскать их совершенно образованными ко вреду своих нравов; сим то часто получивются достоинства, кои полагают приобрести в путешествиях. Ах дражайшая моя сестрица, естлиб вы со мною здесь находились, хотя б во Флоренции, от куда я пишу, в Риме, или в Париже, где я также весьма долгое время прожил, и увиделиб, какой плод большая часть наших молодых людей приобретают в сих славных городах, вы любили бы их лучше таковыми, каковы они были при первом своем положении, когда полагают, что природная их грубость необходимо требует чтоб ехать в иностранные земли, дабы изучиться учтивости.

По возвращении их вы видите, какая бывает разность. Моды, пороки, разпутства, и часто болезни иностранных земель, составляют совершенного человека. Присовокупите к тому презрение к природной своей земле и к тем, которые ее населяют, хотя сам заслуживает более презрения, нежели самый презрительнейтий из тех, коего он презирает; вот что вообще присовокупя к тому наглость незнающую стыда, называют дворянином путешествующим.

Я знаю, что г. Ловелас заслуживает некое исключение. Он действительно одарен отличными качествами и весьма сведущ в науках. Он приобрел почтение во Флоренции и в Риме; и его вид, присоединившейся к благородному и изящному его разуму, доставил ему великие выгоды. Но бесполезно говорить вам, что когда своеволец одарен качеством то он не в пример опаснее своевольца, не имеющего рассудка. Я присовокуплю также, что это великая погрешность г. Ловеласа, если он не приобрел уважения более от знатных особ во Флоренции живущих. Он впустился в некоторые мотовския предприятия, которые подвергнули опасности как его особу так и его вольность, и которые принудили его знатнейших друзей его оставить. Почему и пребывание его во Флоренции и в Риме было гораздо короче, нежели сколько пробыть он там располагался.

Вот, что я мог сказать о г. Ловеласе. Для меня гораздо бы было приятнее когдаб справедливость позволила мне засвидетельствовать о нем совершенно сему противное. Но что касается вообще до совершенных своевольцов; то я, которой действительно их знаю, и которой не токмо известен о том, что они завсегда питают в сердцах своих некое коварное против вашего пола намерение, но что часто и весьма счастливо в оном успевают; я почитаю за долг присовокупить здесь некоторые размышления о сем презрительном свойстве.

Своеволец, любезнейшая моя сестрица, хитрец и исполненной пронырливостью гуляка, бывает обыкновенно человек нечувствующий угрызения совести. Он человек несправедливой. Благородное правило, не делай другим того, чего не желаем, чтоб нам делали, есть первое правило, которое он нарушает. Он каждый день оное нарушает; и чем более находит к тому случаев, тем более восхищается торжеством своим. Его презрение простирается до чрезвычайности к вашему полу. Он нимало не думает чтоб были непорочные женщины, поскольку он сам всяким страстям предан. Всякая глупость благоприятствующая ему утверждает его во таковой омерзения достойной неимоверности. Его мысли беспрестанно занимаются умножением тех успехов, из коих он составляет свои утехи. если по несчастью какая женщина влюбится к такового человека, то может ли она снести хотя единую мысль разделять свою любовь почти со всем городом, а может быть и с тем, что токмо есть наипрезрительнейшаго? И далее, предавшись столь гнусным склонностям сладострастия, какая женщина, имеющая хотя несколько разборчивости не востала бы против такого человека, которой обращает в посмеяние верность и нежность, и которой нарушает обязательство любви своим неистовством? ни униженные просьбы, ни текущие слезы его не тронут, а приумножат еще его гордость. Он будет тщеславиться, с распутными своими сотоварищами, а может быть и с столько же развращенными женщинами как и он, теми страданиями и унижениями, которые сам причинил; и если имеет право брака, то доведет свое скотство до того что сделает их свидетельницами своего торжества. Не подозревайте меня в прибавлении чего ни есть. Я ничего не сказал такого, чемуб не было примеров,

Должен ли я говорить о размотанных имениях, о заложенных или проданных поместьях, и о бесчестных хищениях у своею потомства и о множестве других беспорядках, коих бы описание было чувствительно и весьма трогательно для такой нежной и несколько разборчивой особы, как вы?

Насколько вдруг несчастий, и каким странным образом! Здесь дело идет о том, дабы оных избегнуть, дражайшая моя сестрица, дабы сохранить тебе власть делать добро, к коему ты приобыкла, и особливо приумножить оное тем доходом, которой ты можешь получать от своего поместья, дабы продолжать тебе свои приятные упражнения и примерные деяния, словом, дабы утвердить непрерывное продолжение ваших добрых склонностей; дело идет о одном пожертвовании, т. е. о пожертвовании преходящим наслаждением взоров. Ктоб не согласился еслиб был уверен, что все качества не могут находиться в одном человеке, оставить столь безрассудное желание дабы вместо того получить толь твердые и продолжительныя?

Рассудите о всех сих обстоятельствах,в коих я бы настоял с гораздо большею твердостью, еслиб нужно было употребить оную такою благоразумною с особою, каковы вы. Рассмотрите оные со вниманием, моя любезная сестрица, и если ваши родственники не хотят, чтоб вы остались девицею; то решитесь их обязать. Пусть токмо не говорят, чтоб пример многих других особ вашего полу и качеств, более имели над вами силы, нежели долг и рассудок. Чем менее бывает человек приятен, тем более оказывает он благоугождения. Знайте, что добропорядочной человек, опасается лишишься доброго имени, следственно доброе имя составляет всю его надежду относительно хорошего его с вами обхождения.

Сей случай представляется вам к поданию того знатного примера, коего можно ожидать от дочернего уважения, не упустите его. Сей пример весьма вас достоин. От вашей добродетели того надеются, хотя относительно к вашей склонности и весьма жаль, что оный вам предлагается. Пусть говорят, к вашей славе, что в сем то обстоятельстве ваши родители вам обязаны. Тщеславное выражение, дражайшая сестрица! но оправданное тем насилием, которое вы учините над склонностью своего сердца. Что ж касается до ваших родителей, которые излияли на вас всякие благодеяния, но кои решились твердо настоять в своем требовании, и никогда оного не оставит, да и не делали нималого послабления во многих подобных случаях, для чести своей, для рассудка и своей власти, требуют чтоб вы в сем случае их обязали.

Я надеюсь к скором времени лично поздравить вас с оказанием столько похвальной преклонности. Желание разпорядить и окончить все касающееся до качества опекуна, есть первое главнейшее обстоятельство, побуждающее меня оставить Италию. Я буду искренно рад, когда возмогу исполнить сей долг к удовольствию всех, а наипаче к твоему, любезная моя сестрица. если по прибытии моем я увижу установленное согласие в столь дорогой фамилии, то сие принесет мне неизреченную радость, и я может быть расположу дела мои так, дабы препровесть остальные мои дни с вами вместе.

Письмо мое весьма продолжительно. Мне остается токмо уверить вас о глубочайшем почтении, с которым я пребываю любезиейшая моя сестрица, ваш нижайший и покорнейший

Морден.

Я думаю, дражайшая моя Гове, что ты прочла письмо двоюродного моего брата. Весьма поздно уже желать, чтоб оно пришло ранее. Когда бы я его и прежде получила, то может быть не менее бы имела откажности решиться на свидание, поскольку я нимало не думала ехать с г. Ловеласом.

Но я также ни мало не помышляла, чтоб прежде свидания подала я ему такую надежду, по которой бы он пришел приготовившись, и которой уничтожение его хитрости учинили к несчастью бесполезным.

Будучи гонима, и толь мало ожидая снисхождения, следуя тому, что мне моя тетка объявила и что подтвердила мне сама ты, когда бы письмо пришло и в надлежащее время; то с трудом могу сказать, какое бы я предприняла намерение относительно свидания. Но вот то действие, котороеб по истинне оно произвело надо мною: оно принудило бы меня стараться всеми силами изыскивать случай к нему уехать, дабы обрести отца и защитителя, равно как и друга, в двоюродном брате, одном из моих опекунов. Такое прибежище было бы гораздо сроднее или по крайней мере непорочнее; но я определена к несчастью. Насколько сердце мое обливается кровию, видя себя почти уже принужденною согласиться на описание такого свойства, в котором г. Морден столь чувствительно изображает мне своевольца в письме, которое как я думаю ты уже прочла!

Возможноли, чтоб сие подлое свойство, коего я всегда страшилась, учинилось моим уделом? Я весьма излишно полагалась на мои силы. Не усматривая никакой опасности от насилия, может быть весьма редко возводила я мои очи к вышнему Создателю, на которого долженствовало бы мне возложить всю мою надежду, наипаче когда я видела столько твердости в стараниях человека такого свойства.

Недостаток в опытности и легкомыслие, с помощью моего брата и сестры, споспешествовавшие их предлогам к моему несчастью, ввергли меня в погибель. Насколько ужасное выражение, дражайшая моя! Но я повторяю то с рассуждением, поскольку полагаю, что могло случиться для меня и счастливаго: но слава моя помрачена, своеволец составляет мой удел, а что значит своеволец, о том письмо г. Мордена должно тебя уведомить.

Побереги его, я тебя прошу, до того времени пока я потребую его от тебя обратно. Я прочла оное сегоднишнего утра только в первой раз, потому что не имела еще смелости раскрыть моего чемодана. Я не хотела ни для чего в свете, чтоб оно попалось на глаза г.Ловеласу. От того могло бы произойти какое ни есть несчастье между наглейшим из всех человеков, и весьма храбрым, каким представляют г. Мордена.

Сие письмо было запечатано в конверте и без надписи. Пусть они столько меня ненавидят и презирают сколько хотят; но мне весьма удивительно, что они не присовокупили к тому ни единой строчки, хотя б для того, дабы дать мне возчувствовать их намерение побудившее их прислать мне Спиру.

Я начала писать письмо к двоюродному моему брату; но я его оставила, по причине неизвестности моего состояния, и потому что я со дня на день ожидаю вернейших осведомлений. Ты мне некогда советовала к нему писать, и в то самое время я начала свое письмо, тем с большим удовольствием, что я с охотою желала тебе повиноваться. Я должна повиноваться, когда могу; ибо ты остаешься токмо единою моею приятельницею, и впрочем такое же имеешь мнение о тех уведомлениях, которые я осмеливаюсь тебе подавать. Находясь в таком злосчастии, я лучше умею их подавать, нежели избирать между ими полезное для себя, когда мне оные подают. Я принуждена так сказать; ибо я считала себя погибшею столько отважным поступком своим не видя ничего чем бы могла себя укорять за свое намерение. Изъясни мне, дражайшая моя, как могли сии противности случиться.

Но мне кажется что я могу то сама изъяснить: это начальный проступок вот скрытная тайна: сия пагубная переписка, которая нечувствительно завела меня столь далеко что я теперь усматриваю себя в лабиринте сомнений и заблуждений; находясь в нем я лишаюсь надежд найти прежний путь дабы из него выдти. Оступившись единым шагом в сторону, зашла я почти за сто миль от настоящей моей стези; и бедная заблудившаясь не имеет друга и не встречается с таким человеколюбивым прохожим, которой бы помог ей выдти на путь истинный.

Как была я столь легкомысленна полагаясь на то сведение, которое я имела о истннном пути, не зная того, что мечтательной огнь, с ложным своим светом, о коем я многократно слышала, не для чего инного представлялся глазам моим как для того, дабы смутить мой взор! По среди тех болотных мест, где я теперь обретаюсь, он около меня мелькает, не исчезая ни на единую минуту; и если он меня освещает, то тем далее меня заводит, когда мне кажется что я приближаюсь к надлежащему месту. Единое мое утешение состоит в том, что есть общее место, до которого и самые величайшие заблуждения не могут удержать, чтоб все вдруг не повстречалось. Рано или поздно я туда достигну, и найду там окончивние всех моих злосчастий.

Но как могла я столь далеко отдалиться от моего предмета, и отдалиться нечувствительно? Я токмо хотела сказать, что уже с несколько времени начала я писать письмо к г. Мордену, но что не могу его окончить. Ты ясно видишь, что я не могу сего сделать. Каким образом могу ему сказать, что все его учтивости не у места, что его совет бесполезен, все его уведомления ничего не значат, и что великое мое благополучие состоит в том, дабы быть женою того своевольца, от которого столь жалостно увещевает он меня избавиться.

Впрочем, поскольку мои жребий зависит от г. Ловеласа; то я тебя прошу, любезная моя, присоединить твои мольбы с моими, и просить небо, дабы оно, к чемуб меня не приуготовило, не позволило чтоб сие приводящее меня в трепет родителя моего проклятие, чтоб я была наказана тем человеком, на которого он думает, я возложила мою надежду, к несчастью не исполнилось. Испросим от него сей милости для пользы самого г. Ловеласа и для всего человеческого рода; или если необходимо нужно для подкрепления родительской власти, чтоб я была наказана, как того мой отец желает то хотя б сие и исполнилось, но не бесчестною и не предумышленною подлостью, дабы по крайней мере могла я оправдать намерение г. Ловеласа, если лишат меня власти оправдать его деяние; без чего мой проступок покажется сугубым всему свету, которой судит не иначе как по происшествию. Впрочем мне кажется, что с другой стороны, я бы желала чтоб жестокость моего отца и моих дядьев, коих сердце весьма было поражено моим проступком, моглобь быть оправдано во всем кроме сего жестокого проклятия, и чтоб мой родитель согласился уничтожить оное прежде, нежели все о нем спознают, по крайней мере что касается до сей ужасной участи, грозящей меня в будущей жизни.

Я должна оставить перо и удалиться от сих печальных размышлений. Я хочу еще однажды прочесть письмо двоюродного моего брата, прежде нежели сверну свой пакет; тогда оно более впечатлеется в моем сердце.

ПИСЬМО CLXVIII.

В воскресенье в вечеру 7 Маия.

Когда ты рассмотришь плачевное мое состояние и столько трогательные обстоятельства оное сопровождающие, из коих некоторые толь жестоко поражают мою гордость притом обременении, которое налагает на оное письмо г. Мордена; то не будешь удивляться, что скорбь, приводящая в уныние мое сердце, изражается и самым пером моим. Но поскольку ты с стольким великодушием принимаешь участие в моих скорбях; то я думаю что гораздо будет с моей стороны благоразумнее и достойнее твоей приятельницы, умолчать о некоторой весьма печальной части, наипаче когда я не надеюсь получить никакого облегчения от моих сожалений и стонов.

Но комуж мое сердце может быть отверсто, ежели не тебе; когда тот, которой должен быть моим покровителем, представя мне все мои несчастья, токмо умножил мои беспокойствия, когда я не имею при себе такой служанки, на верность коей моглаб я положиться; когда, по вольным обхождениям и веселому нраву, он привлекает здесь всех к своим выгодам, и когда я здесь ничего не значу и более еще могу усугубить мои печали? Я делала из всего сего хорошее употребление; сия печаль извлекает иногда слезы, которые смешиваются с моими чернилами и марают бумагу. Я уверена, что ты не откажешь мне в столь маловременном утешении.

[Она изъясняет здесь своей приятельнице, что как скоро получила свое платье; то г. Ловелас беспрестанно утруждал ее своими докучливыми просьбами, выезжать с ним в карете;, и быть сопровождаемою такою особою из ее пола, которую она пожелает избрать, или для прогулки, или в театры. Она рассказывает подробность того разговора, которой о том с ним имела, и некоторые другие из его предложений. Но при сем примечает, что он не говорит ей ни слова о торжестве их брака, к исполнению которого он весьма ее побуждал до приезда в Лондон, и которой однако был бы необходимым для того, дабы подать хороший вид всему тому, что он предлагает. Потом продолжает следующим образом:

От всего выше сказанного, дражайшая моя, теперешняя моя жизнь становится мне несносною. Предмет всех моих желаний будет стремиться единственно к тому, дабы видеть себя отъяту от его мучений. Он в скором времени увидит какую ни есть перемену.

если я должна быть уничижена, то конечно лучше теми, коим я обязана повиновением. Моя тетушка объявила мне в своем письме, что она ничего не смеет предложить им в мою пользу. Ты мне говоришь, что, судя по осведомлениям твоим, они действительно решились переменить меры; а особливо моя матушка вознамерилась предпринять все, дабы токмо установить спокойствие в семействе; и чтоб совершенно увериться с успехе своих стараний. Она хотела склонить дядю моего Гарлова на свою сторону.

Мне кажется, что на сем основании можно строить твердо здание. По крайней мере я могу на оное покуситься, мой долг требует употребить всякие средства, дабы привести в прежнее состояние сию злосчастную. Кто знает, не склониться ли сей дядя, бывши некогда весьма снисходительным, и всем семейством весьма уважаем, принять мои выгоды. Я оставлю от всего моего сердца, кому захотят, все мои права над поместьем моего деда, дабы мои предложения тем приятнее показались моему брату: и если должно придать к тому весьма сильное поручительство; то я соглашусь никогда не выходить за муж.

Что ты думаешь, дражайшая моя о сем опыте? Действительно они еще не во все решились отречься от меня навсегда. если они рассмотревт без всякого пристрастия все произошедшее назад тому за два месяца; то найдут нечто хулы достойного в своем поступке, так как и в моем.

Я думаю, что сей опыт покажется тебе достойным, дабы произвести оной в действо. Но вот, что приводит меня в замешательство: хотя я к ним напишу; то безжалостной мой брат столь сильно раздражил уже всех противу меня, что мое письмо будет переходить из рук в руки до тех пор, пока оно всякого ожесточит к отвержению моего требования. Напротив того, еслиб я имела какое ни есть средство склонить моего дядю принять мою сторону, так как будто бы он сам от себя оное учинил; то тем вяще бы я надеялась, что ему удобнее будет привлечь мою мать и тетку в мою пользу.

И так вот что пришло мне на мысль. Положим, что г. Гикман, коего изящное свойство привлечет к себе внимание всякого, изыщет случай повстречаться с моим дядею, и что по сведению, которое бы ты ему подала о наших обстоятельствах между г. Ловеласом и мною, он его уверит, не токмо о всем том что ты в самом деле знаешь, но еще и о том, что я не вступила ни в какое обязательство, которое б могло мне воспрепятствовать поступить по его известиям. Что ты о том скажешь, дражайшая моя? Я полагаюсь во всем на твою скромность, то есть, при самом предприятии и способе как должно поступить. если ты оное одобришь, и если мой дядя не пожелает слушать просьб г. Гикмана, которые должны казаться как будто от тебя происходят; то по тем причинам, которые сами собою окажутся, должно отречься от всякой надежды, находясь в подобном теперешнему положении и первой мой поступок будет состоять в том, дабы отдаться под покровительство теток г. Ловеласа.

Сим бы изъявила я неповиновение Богу, когдаб приняла следующие стихи; поскольку сие бы показало, что я возлагаю на определение Провидения ту вину, которая действительно от меня происходит. Но то сходство, которое они вообще имеют с печальным моим состоянием, часто принуждает меня о них воспоминать.

,,К тебе, великий Боже приношу последнее мое моление. Оправди мою добродетель, или яви мои преступления. Когда препровождаю жизнь несчастную, шествуя по стезям, коих тщетно бы старалась избегнуть, то причти мои заблуждения собственным твоим определениям. Стоны мои виновны, но сердце невинно.

,,Девица Кларсса уведомляет Анну Говс, в другом письме, что г. Ловелас оказывая свое беспокойство представил ей г. Меннеля родственника гжи. Фретчвилль, с изъявлением всех ее обстоятельств сей молодой Офицер, говорит она, человек весьма разумной и учтивой, учинил ей изображение о доме и о убранствах оного, такое же описание, как и г. Ловелас уже ей представлял, и которой ей также говорил о печальной жизни гжи. Фретчвилль. она рассказывает девице Гове, с насколькою тщатльностью г. Ловелас старался склонить г. Меннеля сообщить его супруге описание дома: он всегда ее так называет, говорит она, когда с нею разговаривает при других. Она присовокупляет, что г. Меннель обещался показать ей все горницы, тогоже дня после обеда, выключая того покоя, в коем гж. Фретвиль в то время будет находиться. Но что она заблагорассудила не делать никаких осмотров до тех пор, пока не узнает, что девица Гове думает о ее намерении испытать склонности ее дяди, и равно до того ответа, какой г. Гикман от него получить может.]

Издатель почел за нужное в сем месте говорить не столь пространно, а подать только содержание некоторых писем г. Ловеласа. Первое, говорит он, содержит в себе забавное изображение о досаде и поражении девицы Клариссы, при получении того письма при котором прислано было ее платье, и сожаление, что он лишился ее доверенности: сие приписывает он своей дерзости, что осмелился представить ее пред своих четырех товарищей. Однако он признается, что их совершенно укорять нечем, и что она весьма далеко простирает свою разборчивость: и он никогда не видал, чтоб сии четыре своевольца могли когда ни есть вести себя лучше, как в сем случае.

Говоря о г. Меннеле, которого он представлял своей супруге, продолжает:,,Не щитаешь ли ты г. Меннеля, Капитана Меннеля, весьма услужливым, что пришел добровольно ко мне, добровольно, говорю я, дабы дать отчет моей красавице о вышеупомянутом доме и о печальном состоянии своей родственницы? Но кто таков Капитан Меннель, спросишь ты у меня? я весьма уверен, что ты никогда не слыхал о Капитане Меннеле. Но не знаваль ли ты молодого Нейкамба, племянника честного Долемана? он то это и есть! Я склонил его переменить свое имя в силу моей власти. Ты знаешь, что я таким превращениям творец. Я жалую гражданскими и воинскими чинами, землями, титлами, которые я даю и опять отнимаю по своему изволению. Я даю даже и самое качество; и с отличнейшим преимуществом уничтожаю оное по моей воле, не имея ни какой другой причины, кроме польз моих намерений… Что значит Монарх в сравнении со мною? По теперь когда Капитан Меннель видел сию подобную Ангелу девицу; то я приметил, что сердце ему изменило, это сущей диавол, а не человек. Может быть мне будет стоить великого труда удержать его в первом мнении. Но я тому не удивляюсь, поскольку четверть часа с нею обращаясь почувствовали почти таковое же влияние четыре подвластные мне своевольца, которые не в пример имели жесточайшее сердце, нежели он. Я и сам по истинне, не в состоянии бы был настоять твердо в моей закоснелости, еслиб не желал наградить ее добродетели, в таком случае, когда она восторжествует над всеми моими нападениями. Я иногда колеблюсь в моем намерении, но весьма остерегайся говорить о том нашим сообщникам, и не смейся тому сам.,,

В другом письме писанном в Понедельник в вечеру, он говорит своему другу, что не взирая на запрещение гж. Гове, он заключает по той отдаленности, в коей содержит его Кларисса, что она предприняла какое ни есть намерение с девицею Гове, и что он щитая себе за некое достоинство наказывать другого за проступки, думает тем учинить справедливое дело, дабы притеснить сих двух девиц за нарушение приказаний своих родителей. Он осведомился, говорит он, о свойстве их письмоподателя и усматривая в нем сущего мошенника, которой под именем разнощика производит непозволенную торговлю дичью, рыбою и всем тем, что у прочих считается запрещенным, он почитает себя обязанным, поскольку в точности должно держаться намерения Вильзона, задержать и обобрать сего плута, не оставляя при нем даже его и денег; потому что когда не отнять у него денег с его письмами, то сие может подать причину к подозрениям.

,,Сим можно оказать самому себе услугу, и наказать плута, то есть доставить вдруг добро и публике и особенным людям. Хотя общественные установления не почитают такого человека как я; но я должен уничтожить такую переписку, в коей родительская власть нарушается.,,

,,Однако мне пришло на мысль, что если я узнаю в какое место моя красавица кладет свои письма; то может быть мне не невозможно будет у ней их утащить. Например, если я примечу, что она носит их с собою; то я постараюсь вызвать ее для увеселения в какое ни есть весьма народное зрелище, в котором к несчастью ее можно подкупить, чтоб обрезали у ней подвязные к ее платью карманы. Но каким же образом должно оное узнать? Она не позволяет уже более Доркасе присутствовать при уборном своем столике, так как и Ловеласу. Она одевается прежде, нежели показывается кому ни есть на глаза. Безстыдная недоверчивость! Клянусь моею честью, Белфорд, таковое подозрительное свойство заслуживает примерного наказания. Подозревать честного человека в том в чем он невинен! сим иногда можно привести его в самом деле к учинению того, в чем его подозревают.,,

Опасаясь заговора происходящего между двумя приятельницами, и какого ни есть намерения, которое могло бы способствовать к избежанию от него Клариссы, он решился достать ее письма, в коих чаял открыть всю тайну, в чем и успел.

[Г. Ловелас рассказывает своему другу, что будучи уведомлен Доркасою о принесении новых писем к ее госпоже, которая оные прочитывала, вошел нечаянно в ее горницу и видя упавшую из ее рук бумагу, придвигался к ней мало помалу, чтоб оную неприметным ей образом поднять. Наконец наступил он на сию бумагу и проворно положил ее себе за пазуху; но шорох бумажки дал приметить Клариссе его лукавство. Она с великим гневом укоряла его в вероломстве и подлости, но наконец получила от него обратно сие письмо и удалилась в свою горницу. Потом продолжает:]

Когда я помышляю о сем действии; то утешение мое состоит в том, что гнев ее и за самую величайшую обиду не долее простираться может.

Я также удалился в мою горницу, сердце мое, я тебя уверяю, столько было исполнено досадою, что не усматривая никого около себя, я весьма сильно ударил себя кулаком по лбу.

Моя красавица сидит теперь в своем покое, отказавшись со мной видеться и кушать; и что всего хуже, решилась, говорит она, не видаться со мною во всю свою жизнь, если только может меня избегнуть. Я ласкаюсь однако, что она хотела может быть сказать, в таком положении, в коем теперь находится. Сии дорогия особы долженствовали бы наблюдать всегда благопристойность, когда они бывают раздражены своими покорнейшими любовниками, и удаляться от клятвопреступлений.

Но думаешь ли ты, чтоб теперь не обратил я всех моих намерений к открытию причины столькой заботливости, из толь маловажного случая каков было сей, недолжноли заключить, что письма двух приятельниц содержат в себе великую важность?

В Среду в вечеру.

Сего дня отказалась она завтракать, равно как и вчерась не согласилась отужинать со мною. она не Ангел. Теперь обстоятельства становятся затруднительны. Я приказал ей доложить, что Капитан Меннель желает с нею видетьсяЕй доложено, что пришел человек от Капитана. Безполезная хитрость! Каким же образом должно проникнуть, не предпринялали она что ни есть чрезвычайнаго? Она просила несколько раз Вильзона, чрез постороннего человека, присылать к ней принадлежащия ей письма в самую ту минуту, как скоро их получит.

Я принужденным нахожусь иметь великую предосторожность. Ее страх уничтожился относительно заговора ее брата. Что касается до меня; то я ни мало не удивляюсь, что Синглетон посетил девицу Гове, так как единую особу, которая по-видимому знает все, что с Клариссой ни сделалось, под видом будто хочет сообщить ей весьма важные дела, которые понудили его желать с нею видеться; например, предложения от ее брата. Тогда девица Гове будет ей советовать скрываться. А мое покровительство тогда учиниться ей необходимым. Точно так, это самое лучшее намерение. Все что ни произойдет от девицы Гове, будет принято благосклонно. Осип Леман поверенной достойной меня, стал весьма несносен моей красавице. Осип, честной Осип, как я его называю, пусть хоть удавится. Я уже получил от него все те услуги, кои желал. Весьма бесполезно держаться старого заговора, когда я могу каждую минуту выдумывать новые. Сделай милость, Белфорд, не хули того употребления, которое я делаю из моих дарований. В столь редком степени, в коем я их имею, не ужели бы ты пожелал, чтоб они остались бесполезными?

Станем держаться моего мнения. Я намерен сыскать Синглетона; вот в чем состоит затруднение: так найти его немедленно. Послушай. Вот каким образом. Я хочу призвать к себе друга твоего Павла Драгтона, которой в скором времени приедет из за моря, и которого, ты меня просил сделать Капитаном на одном судне, если я содержать буду хотя одно после моего брака.

Приказ уже отдан. Драгтон вскоре сюда будет. Он тотчас пойдет к девице Гове. Я думаю, вместо того, чтоб выдавать себя за самого Синглетона, гораздо лучше будет, когда он назовет себя штурманом, присланным от него.

Салли сущая плутовка; она беспрестанно меня укоряет в медленности моих успехов. Но в комедии главное увеселение не заключается ли в первых четырех действиях, не приходят ли все в молчание, когда начинается пятое? Каким бы ястребом можно назвать того человека, которой бы желал поглотить свою добычу в ту минуту, когда ее поймает?

Но признаться тебе чистосердечно, я обманулся в моем намерении. Я думал, что исполню все свое предприятие, представя тебя с твоими товарищами моей красавице, я ничего другого не произвел как токмо устрашил ее, даже до такого степени, что сомневаюсь, получуль я опять от ней ту доверенность которую было по долговременном старании приобрел, но теперь оной лишился. С другой стороны, сии проклятые Гарловы раздражили ее против меня, против самой себя, и против всех, выключая девицы Гове, которая без сомнения почитает себе за удовольствие умножать мое смятение. Присовокупи однако, что я не имею склонности употреблять в свою пользу тех средств, кои, диаволы посреди которых я живу, беспрестанно стараются мне внушить; тем менее я имею сие желание, что все сие прекратить браком. Я хочу токмо совершенно ее испытать, и думаю что при оканчивании я отдам ей благородную во всем справедливость.

Очень хорошо. Драгтон уже приехал. Он получил уже все наставления. Сей Драгтон весьма проницательной человек. Он был в великой доверенности у Лорда В… прежде морских своих путешествий… Я тебя уверяю, что этот плут гораздо хитрее Осипа и нимало не думает о честности. Ты не можешь себе и представить, сколь дорого стоит мне сей Осип. Надлежало купить и человека и его совесть. Я почитаю себя обязанным наказать его некогда за оное. Но подождем пока он женится. Хотя сие и весьма будет для него хорошее наказание, но я не очень буду доволен, если не накажу вдруг и мужа и жену. Вспомни, что я должен строго их наказать за мою красавицу.

Но я слышу скрыпящие двери храма на старых своих петлях, коих скрып, кажется, привлекает меня к некоему новому покушению. Сердце мое соответствует их движению с некоим трепетанием. Весьма странная мысль. Какое может быть сходство скрыпящих петлей с сердцем любовника? Но это такие петли, которые разтворяют и затворяют спальню моей красавицы. Спроси меня, если там какое подобие.

Я не слышу, чтоб двери опять затворились. Я начинаю ласкаться, что вскоре получу ее приказания. К чему же служит таковое притворство дабы держать меня в отдаленности? Она должна быть моею супругою, что бы я ни учинил, или чтоб ни предпринял. если я ободрюсь; то все затруднения исчезнут. если она вздумает отсюда уйти, то куда же может она от меня избегнуть? Родители ее ее не примут. Дядья ее не дадут ей ничего на содержание. Возлюбленная ее Нортон зависит от них, и ничего для нее не может сделать. Девица Гове не осмелится подать ей убежища. Она не имеет в городе другого друга, кроме меня; впрочем Лондон ей совершенно неизвестен. И так для чего ж предам я себя на мучение такой дорогой особы, коей довольно будет и того, дабы дать знать сколь невозможно уйти ей от меня, дабы унизить ее столько же здесь, сколько она уничижена у своих гонителей.

еслиб я предпринял великое дело, и мало бы в том успел, то ее ненависть, если ненависть происходит от ее дерзости, ничто инное может быть, как маловремянное чувствование. Публика уже ее осуждает. Ей ничего другого делать не остается как предаться мне, дабы востановить доброе свое имя в глазах бесстыдной сей публики: ибо из всех тех, которые меня знают, и которые известивтся, что она хотя одни сутки пробыла в моей власти, не сыщется ни одного, которой бы почел ее непорочною, какие бы добродетели в ней не предполагали. Впрочем, вероломства человеческого рода столь известны, что каждой судит потому, что сам в себе испытует, и никому другому столько не поверят, в таком случае, сколько мне, наипаче когда девушка, в цветущей своей молодости, столько полюбила человека, что согласилась с ним уйти: ибо вся публика так думает о нашем происшествии.

Что я слышу? она кличет служанку свою Доркасу. Она конечно уверена, что я слышу стройный ее голос; и может быть желает она подать мне случай, изъяснить пред ее стопами пылающую мою любовь, возобновить ей все мои обеты, и получить от нее прощение за прошедшее ей мое оскорбление. Тогда с каким удовольствием начну я опять становиться виновным! дабы еще быть прощену, и начинать опять столько же раз, даже до последнего оскорбления, после которого не будет уже более другого, и коего прощение будет для будущего времени общим прощением.

Двери затворились. Доркаса мне сказала, что она отказалась удостоить меня чести с нею обедать, о чем я принял смелость ее просить. Однако сей отказ учинен был не без учтивости, и происходил по степенно. Я ничего не получу не учинив последнего оскорбления, присовокупляет Доркаса словами употребительными в сем честном доме. И так должно о том подумать обстоятельнее. Впрочем сердце мое весьма изменно, и в состоянии меня предать ей. Но я перестану писать сие письмо; хотя изменническое мое чувствие не оставляет мне инного упражнения, как читать, писать и приходить с досады вне себя.

Подписания имен между нами бесполезны. Впротчем я столько ей предан, что не могу сказать, имею ли я к тебе или к протчим какую ни есть преданность.