Драгунский секрет

Глава 5

К крепости Грозной отряд подходил бойкой рысью. Впереди — Туманов на воронце, рядом — Алексей на…

Конь ему достался трофейный, татарский. Прошка заверил, что это лучший маштак из тех, что были под разбойниками. Возможно, оно и так, но с виду этот жеребчик, скорее напоминал переросшего осла, чем полноценную лошадь, во всяком случае, был на целую голову ниже командирского ворона. Утешало одно — белая масть. Не то, что б, как снег — желтовата, конечно. Но, все ж таки, светлая. Алексей вымыл коня щеткой, от чего тот заметно посвежел, и окрестил Леденцом. Надо признать, рысил маштак проворно, за вороным худо-бедно поспевал.

— Ничто, ничто, — глянул сверху вниз Туманов, — жеребчик молодой, крепкий, еще джигитовать на нем станешь.

— Это как? — полюбопытствовал Алексей, задрав голову.

— А вот так!

Командир сначала попридержал воронца, потом с силой хлестнул его плетью, а когда тот сделал три — четыре прыжка, резко натянул поводья. Конь взвился на дыбы.

— Ух, ты! — восхищенно выдохнул Алексей и попытался повторить увиденное. Но от удара плеткой маштак лишь фыркнул и переключился на иноходь. Незадачливого джигита затрясло, как на беговом верблюде.

— Еще научишься, — пряча улыбку, сказал Туманов, — у меня тоже не сразу получалось.

Удивительно трепетные и, вместе с тем, горделивые чувства возникают на душе, когда ты, проскакав многие версты по враждебной земле, где стаями рыщут кровожадные абреки, вдруг встречаешь на пути родного русского солдата. Он стоит у ворот крепости и приветливо тебе улыбается. А ты хочешь обнять его и расцеловать, как самого дорогого на свете человека.

Грозная напоминала небольшой уездный город: со своими улицами, садиками при мазанках, широкими бульварами, где высились двухэтажные дома (очевидно, военного начальства), дощатыми, на удивленье чистыми, тротуарами. Если б не крепостной вал, не пушки на нем, не штыки русских солдат, торчавшие всюду ежовыми иголками, то городок можно было бы назвать уютным.

— Вот, друг мой, смотри, что за прелесть заложил тут Алексей Петрович, — говорил Туманов, ведя отряд по улицам к форштадту, где размещался драгунский полк. — Когда-нибудь здесь вырастет большой красивый город. Как думаешь, вырастет?

— Возможно, — Алексей повел плечами, за которыми висела потертая крымская винтовка (со слов Прошки, тоже лучший трофей).

Впереди показались ряды выбеленных землянок с камышовыми крышами, меж коими, то тут, то там, встречались и добротные, с ладными крылечками, домики. У одного из них Туманов остановился, махнув рукой драгунам, чтоб уходили в расположение.

— Доложимся командиру полка, — сказал он, встряхнув мундир и поправив шапку. — Не робей, человек он свойский, понимающий, хоть и из тыловых. Здесь тоже недавно. Генеральский чин выслуживает. Нынче в России за высокие звания подвигов требуют. Говорят, поймаешь Шамиля, тогда и посмотрим, достоин, иль нет. Вот он и ловит. Что ж, по крайней мере, честно.

Они поднялись на крыльцо, еще раз отряхнувшись, постучали в двери. Внутри послышалось ленивое шарканье, и через минуту на порог вышел пожилой, в выпущенной поверх штанов рубахе, солдат.

— Здравствуй, Кондратий, — кивнул Илья Петрович, — Евграф Аристархович на месте ль?

— На месте, — зевнул ординарец, — проходьте, он уж справлялся об вас.

В доме было четыре, без претензий обставленных, комнаты: невысокие шкафы, тумбочки, пара плетеных кресел, картины с кавказскими пейзажами на стенах. Туманов сразу направился к приоткрытой двери, за которой, видимо, находился кабинет полковника. Постучался.

— Извольте, извольте, — послышался изнутри нетерпеливый голос.

Офицеры вошли.

За небольшим конторским столом сидел пожилой драгун с седыми бакенбардами, добрым взглядом, и мягким, лишенным всяческой строгости, лицом.

— Ну, наконец-то, — встряхнул он роскошные эполеты, застегивая мундир. — По-утру мирной татарин к генералу прискакал, сказал, что слышал бой вечор за Тереком. Я уж, признаться, обеспокоился, не ваш ли.

— Наш, — кивнул Туманов.

— Неужто? — округлил глаза Евграф Аристархович, изумившись совершенно не по-военному.

— Точно так. Четыре дюжины отъявленных головорезов пятигорскую «оказию» разбили в пух.

— О, господи! — перекрестился полковник, вставая. — В пух?

— Так точно. А мы вступились.

— Вступились, — повторил Евграф Аристархович, одновременно вытянувшись лицом, что еще больше сделало его похожим на человека тылового, от боевой службы далекого. Очевидно, понимая это, он попытался взять себя в руки и сухо, по-военному, спросил. — Потери?

— Все! — выпалил Туманов.

— Все!? — охнул полковник и обвалился на стул.

— В смысле, живы.

— Живы?

— Так точно, ни единой царапины. Тактикой взяли.

— Так что ж вы, голубчик, меня чуть до кондратия не довели?! — вскричал Евграф Аристархович, выказывая умение ругаться.

В комнату тотчас заглянул ординарец.

— Звали?

— Типун те на язык. Сгинь!.. Я, понимаете ли, думаю, что у меня уж эскадрона нет, а он заладил: «так точно, так точно». Эдак, право, до кондрашки можно дойти, — дверь снова приоткрылась. — Сгинь, я сказал!

Туманов, как ни в чем не бывало, продолжал далее.

— Вот, новый офицер к нам на службу прибыл. Прошу знакомиться.

Алексей, козырнув двумя пальцами, протянул полковнику приказ.

— Разрешите представиться: подпоручик Одинцов, направлен для прохождения…

Евграф Аристархович махнул рукой.

— Не кричите, молодой человек, война шуму не любит. Вижу, что подпоручик, вижу, что прибыл. Зачем кричать, голос для боя поберегите, пригодится. Усаживайтесь, лучше давайте поговорим, короче познакомимся.

Офицеры разместились на стульях, сняв головные уборы.

— Кондратий! — громко позвал полковник, убирая в стол приказ. — Чаю нам сделай… с вареньем, — добавил он многозначительно. — Сейчас угощу вас вареньем из скорлуп зеленого орешка. В России такого не попробуете. Прелесть, что за кушанье.

— Да гадость, — скривился Туманов, — горчит и во рту вяжет.

— А запах?!

— Что, запах — орех и орех.

— Аромат бесподобный и польза преогромная. Поверьте старому человеку, — заверил Евграф Аристархович и посмотрел на двери. — Кондратий, где тебя черти носят?!

Илья Петрович усмехнулся, кладя ногу на ногу.

— Да он уж теперь не придет, хоть голос сорвите.

— Отчего же?

— Два раза на имя откликался — оба не к месту.

Полковник виновато развел руками.

— Ну, что ж, нет, так нет. Давайте тогда потолкуем о деле, — он покашлял, прикрывшись ладонью. — Итак, условия на Кавказе теперь сложные, опасные. Шамиль сплотил вокруг себя фанатичных мюридов и не дает покою ни войскам, ни мирным горцам. Его люди нападают на обозы, на дружественные нам аулы, нередко на крепости. Разбить его — наша генеральная задача (из уст человека, выслуживающего сиятельный чин, это прозвучало, по меньшей мере, двусмысленно). Нынешним летом высокое руководство решило провести небывалые по масштабу маневры. Предполагается вытеснить мюридов в горы и там уничтожить. Экспедиции ожидаются частые, суровые. Поэтому времени на степенное вхождение в должность у вас не будет. Осваиваться придется по ходу службы. Определяю вас в эскадрон Ильи Петровича. Он там, в силу некоторых обстоятельств, без офицеров остался…

— Как же? — встрепенулся Туманов. — А Шумницкий?

— Вечор приказ пришел о его переводе, так что последние дни здесь присутствует. Да оно, скажу вам, и к лучшему. Слабоват он, как командир: неточен, порой, забывчив (слышать подобную оценку от человека с внешностью аптекаря, было довольно интересно). Вот унтера у вас молодцы, особенно этот, как бишь его…

— Прохор Силин, — подсказал Туманов.

— Да, да. Особенно он. Молод, а со стариками управляется почище иного офицера. Надо бы подумать ему об эполетах. Да и вам пора уж капитаном-то ходить, засиделись вы в поручиках, не так ли?

— Давно пора, — согласился Илья Петрович.

— К ущербу лета отпишем ходатайство, — заверил Евграф Аристархович, хлопнув рукой по бумагам. — Что ж, господа, не буду вас более задерживать, не теряйте времени, точите шашки.

Офицеры попрощались с полковником и вышли на улицу. Кондратий сидел на крыльце, мастеря из прутьев какую-то безделицу.

— Кондрашка! — крикнул Туманов, будто дразнясь.

— Грешно смеяться, ваше благородие.

— Какой уж тут смех, тебя Евграф Аристархович битый час дозваться не может.

Кондратий махнул рукой.

— То, не меня. Не обманете.

— Как знаешь, — ухмыльнулся Илья Петрович, вскочив на воронца. — Мое дело — упредить…

Землянка, отведенная Алексею в жительство, выглядела, по здешним меркам, вполне пристойно. Кухонька с печуркой, комнатка с кроваткой, да еще сундук от старого хозяина остался, у окна — стол. Весьма недурно.

— Ваш бродь, вы дома? — вошел в низенькие двери Трифон, держа в руках охапку белья.

— Дома, дома, — отозвался Алексей, разглядывая овечью шкуру, лежавшую на кровати под тощей подушкой.

— Я вам тут для хозяйства кой-чего принес: подстелить там, укрыться. Посуда-то осталась? — он загремел чашками на кухне. — Вроде бы, есть.

— Спасибо, Трифон.

— Не за что. Разве я не понимаю, как свежему человеку тягостно: ничего не знает, спросить стесняется. Оно и в мирной-то жизни на новом месте несладко, а тут еще постреливают. Ладно, побегу я, обращайтесь, ежели чего.

— Благодарю, Трифон, я уж на тебя обратил внимание. Если ты и в ратном деле так же сметлив, будем думать об унтер-офицерском звании.

— Служу Отечеству, — с готовностью козырнул драгун.

Алексей проводил его улыбкой. Лучший солдат — не тот, который: «подальше от начальства, поближе к кухне», а тот, что пытается выслужиться. Пообещай ему звание или награду, и он горы свернет. Из таких вырастают отменные унтер-офицеры, а на них держится армия.

— Чего это от тебя Тришка выскочил, будто пряников нажравшись? — спросил Илья Петрович, отворяя двери.

— Да так. За службу поблагодарил.

— От одной благодарности он не расцветет. Я его не первый день знаю. Такой же ушлый, как и Прошка. Кстати, товарищи они.

— А вы разве не довольны Прохором?

— Почему же — неплохой командир, только за ним глаз да глаз нужен.

— За любым бойцом присмотр нужен, не мне вам рассказывать.

Туманов выложил на стол кукурузную лепешку, кусок жареной индейки, пару яиц, сдобрил композицию бутылью кахетинского вина и устало опустился на скамью.

— Это ты правильно заметил. Я от тебя новое вряд ли узнаю. А вот ты от меня многому должен научиться. Так что слушай, запоминай, а непонятно — спрашивай.

Между тем саженях в двухстах от крепостного вала, на широкой, прикрытой лесочком, поляне, что использовалась гарнизоном для учебных стрельб, упражнялся в точности огня драгунский офицер. Ставя на барьер пустые бутыли, он одну за другой крошил их попеременно из двух пистолетов. Стекол уж валялось премного, заряды были на исходе.

Часовой на валу поглядывал на сие занятие без особого любопытства (эка невидаль — стрельба), а, вернее, смотрел совершенно в иное место, туда, где под редкими кустиками паслась одинокая молодая овечка. «Одинокая, значит, ничья, — думал солдат, предполагая, как лучше организовать ее на ужин, — а это равно, что собственная». Свежее мясо в походной жизни — первейшее дело. Горцы знали слабость русских к домашней живности и предпочитали не оставлять ее без присмотра. Отсюда глядя, овца была (по праву нашедшего) совершенно законным солдатским трофеем.

На громыхнувший оружейный выстрел (который отличается от пистолетного большей мощью), часовой не обратил ни малейшего внимания. Перед глазами его уж дымилась баранья ляжка. Офицер же тем временем повалился на траву, ухватившись рукой за кропящую рану. Пуля вошла ему точно в ногу. Две фигуры в черных бешметах стремительно выскочили из леса, сгребли его в охапку и прытко сволокли в заросли.

— Хороший ты малый, Алешка, но историю знаешь плохо, — заплетающимся языком разъяснял положение дел Туманов. — Нам Кавказ был совершенно не нужен. Ну, то есть, — ни на дух. Пусть бы горцы здесь прыгали, аки олени, и Аллах с ними. Но они стали разорять нашу Кавказскую Линию. Крепости и гарнизоны, казачьи станицы — все подвергались их налетам, всем доставалось. Для прекращения разбоев сюда и были брошены войска.

— Но Ермолов пошел вглубь от Кавказской Линии, — возразил Алексей.

— Верно. Только, чтоб ты делал, как человек военный, если б твоя оборона не приносила успеха? Сидел бы, огрызаясь? Э, нет, мой друг, здесь требовалась контратака.

— Говорят, он был жесток по отношению к горцам — это мне как-то не импонирует.

Илья Петрович ухмыльнулся, раскуривая трубку.

— Точно так рассуждали и в Петербурге до 1816 года. Мол, нужно проявлять к дикарям снисходительность, терпимость, мол, это поможет установить с ними доверительные отношения. А те, в свою очередь, воспринимали подобное, как слабость, как неспособность русских драться, и убивали еще злее. Надобно знать их натуру. Видал ли ты, хоть раз, отрубленную голову или вспоротые кишки?

Алексей выпучил глаз.

— Нет, конечно.

— Вот, когда увидишь — поймешь, жесток был Алексей Петрович, иль справедлив. Он ни единого грабежа им не спускал, ни малейшей дерзости. Знал, что здесь в почете только сила. Ее и выказывал. Многое сам от них перенял: и в тактике, и в форме. Между прочим, бурку носил.

— А что в тактике? — заинтересовался Алексей.

— Короткий бой, засады, внезапные набеги. Я тебе потом объясню. Сейчас запомни одно. Твоя защита — деревья, камни, ямы, балки. Чистое место — твой враг, подолгу в нем не держись, пуля любит открытость. Горцы цепью на ура не ходят, прячутся. Поэтому их и убить сложно. Чем же мы глупее? В общем, не торчи напоказ свечкой, а то огонек задует.

— Какой огонек?

— Вот этот, — Туманов постучал костяшками пальцев по своей голове.

Одновременно с этим раздался стук в дверь — получилось занятно. Алексей, пряча улыбку, громко ответил.

— Прошу.

В дом вошел озабоченный Прохор.

— Илья Петрович, кажись, подпоручик Шумницкий пропал.

— Что за вздор, как пропал? — нахмурил брови командир.

— Часовой сообщил, что он на стрельбище из пистолета упражнялся и сгинул.

— Вот слова настоящего боевого унтера: «кажись, сгинул». Все четко, кратко и, главное, понятно, — проворчал Туманов, надевая шапку. — Эскадрон, в ружье. Сбор на поляне…

При первом же взгляде на место, где упражнялся в стрельбе Шумницкий, всякие надежды на благоприятный исход развеялись. Кровь на траве, следы волочения в лес, примятые кусты — все говорило о похищении. Туманов грозно посмотрел на пехотного часового.

— Как же ты, олух царя небесного, не заметил, что офицера стащили!?

— Виноват, отвлекся малость.

— Ворон считал?!

— Никак нет — на овцу смотрел.

— На какую овцу?

— Да вон там, у кустов стояла. Одинокая. Я, грешным делом, позарился. Виноват, звиняйте.

Илья Петрович сплюнул.

— Ясно. Отвлекали внимание. Овечка, думаю, тоже пропала.

— Сгинула, — подтвердил солдат. — Что обидно.

— Вот тебе, друг мой, Алеша, их тактика. Отвлекли барана бараном и сделали свое черное дело. Ладно, время уходит, искать надо. Эскадрон, по коням!

Обогнув нестройный лесочек, отряд выехал на развилку двух дорог: первая вела в гору, вторая спускалась в лощину. Командир, привстал на стременах, осматриваясь.

— Думаю, они направились вниз, там груженому коню идти легче.

— Ваш бродь, смотрите, наверху татары! — воскликнул Прохор, тыча плетью вдаль.

Действительно, на возвышенности темнели фигуры двух всадников, у одного из них, что-то было переброшено через седло.

— Точно — они. С Шумницким на холке! — вскрикнул Туманов, замахиваясь плетью. Вперед!

Кони ударили копытами, заставив землю вздрогнуть. Пыль взвилась в небо, словно от взрыва. Эскадрон сорвался с места. Черная туча понеслась в гору, будто взлетая.

Алексей хлестал Леденца изо всех сил, однако, едва успевал за последним драгуном. Лукавил Прошка, кривил душой Туманов, уверяя, что на этой кляче можно джигитовать. На ней дрова возить, а не за мюридами гоняться. Стыдно, право, молодой офицер, которому должно бы за собой увлекать, а тащится в конце строя. Смеются, наверное, все, потешаются: ловко простачка обманули. Но ничего, наперед выйдет наука — не след быть таким доверчивым. Надобно и собственное сужденье иметь. Так думал Алексей, не замечая того, что обстановка стала живо изменяться. Маштачок, вдруг, обошел красавца гнедого… оставил позади длинноногого каурого… дышал в круп норовистому булану. Прыткие кони выдыхались на затяжном подъеме, теряя скорость. А Леденец шел. Уж фыркал пеной Прошкин жеребец. А Леденец шел. Сбросил спесь командирский ворон. А Леденец шел. И складывалось такое ощущенье, что он только-только разогрелся, потому что копыта его барабанили по дороге все дробнее и дробнее. И теперь уже Алексей вел отряд. А это было приятно. До жути, черт возьми, приятно! Он ласково похлопал Леденца по шее. Извини, дружок, отругал тебя по незнанию. Больше не повторится. Впереди показались татарские спины. Все верно — на груженой лошади далеко не убежишь, а от хорошего скакуна, тем более. Алексей еще раз благодарно потрепал гриву коня и вскинул из-за плеч винтовку.

— Ваш бродь, если навыка в стрельбе нет, поберегите заряд, — крикнул из-за спины Трифон, который, как оказалось, шел след в след за Леденцом (и тоже на маштаке).

— Стрелять мне приходилось, правда, по мишеням, — честно признался Алексей.

— Тогда не тратьте пулю. Дайте я.

Поднявшись в стременах и, ловко пружиня ногами, он быстро прицелился, на секунду замер, и плавно спустил курок. Татарин вздрогнув, откинулся на круп лошади. Большой сверток упал на обочину. Трифон с Алексеем, думая, что это Шумницкий, тотчас метнулись к нему. Командир следом. Отряд за ним. Погоня угасла.

Сверток живо катился под уклон, приближаясь к глубокому оврагу. Еще немного, и он непременно бы туда свалился. Но здесь Трифон явил завидную сноровку. Подскочив к краю обрыва, он мигом спрыгнул с лошади и, припав на колено, аккуратно поймал бедного Шумницкого. Точнее, все думали, что — Шумницкого. На самом же деле, в старом, изодранном ковре оказалась навытяжку завернутой овца.

Туманов злобно сплюнул.

— Вот тебе, друг мой Алексей, еще один прием — ложный след называется. Мне бы, старому дураку, догадаться, что они специально нас в верх потащили. Основная-то группа низом пошла. Разделиться надо было. Но куда там. Как говорится: вино в голове, соображенье — в заду. Вот те еще один довод против пьянки. Опять же, палаш дома забыл — верная неудача.