Драконий пир

III

День выдался холодным. Декабрьское небо по цвету напоминало блестящий клинок. Холодный воздух тоже заставлял думать о металле. Если резко вдохнуть полной грудью, то казалось, что в лёгкие вонзаются тысячи мелких игл.

Холодам предшествовала оттепель. Недавно выпавший снег растаял, дорогу развезло, а теперь она замёрзла, сделалась твёрдой, но вместе с тем оставалась неровной с застывшими на ней следами лошадиных копыт и колеями от повозок. Кони — всё те же трое вороных, подаренные султаном — с трудом находили, куда ступить, и шли, будто не по дороге, а по каменистой горной тропе, так что лишь иногда удавалось перейти в рысь.

— Может, поедем полем? — предложил Влад. — Там земля должна быть мягче.

Войко, ехавший справа, оглянулся по сторонам. Вокруг были лишь серо-жёлтые равнины — ни одного селения поблизости, и ни души вокруг. Впереди высился тёмный лес.

— Господин, давай всё же въедем в лес по дороге, — сказал серб. — На поле свежие следы будут видны, а нам лучше следов не оставлять, ведь мы в этом лесу заночуем.

Нае, ехавший слева, подал голос:

— В самом деле, господин. Так будет лучше.

Пусть Нае за прошедший месяц сумел заслужить доверие Влада, но сейчас господину было как-то не по себе. В самой глубине сердца мерзкий голос не уставал повторять: "Вот сейчас твои слуги заманят тебя в лес и убьют там, чтобы завладеть твоими деньгами".

Куш возможным убийцам достался бы большой. Обе перемётные сумы Владова коня были туго набиты мешочками с золотыми и серебряными монетами — княжеской казной, которую Влад взял с собой, когда покинул Тырговиште, спасаясь от венгров.

Венгры, узнав, что турецкое войско уходит, двинулись в Румынию со всей возможной поспешностью, но Влад сейчас почему-то опасался не венгров.

"Почему Войко не хотел, чтобы ты ехал в Турцию? — продолжал мерзкий внутренний голос. — Войко знал, что если ты поедешь в Турцию, то казна достанется султану. Ведь в твоих перемётных сумах те самые пять тысяч золотом, которые ты собирался вручить Мурату как дань. Войко потому уговорил тебя довериться, что решил забрать золото себе".

Сейчас Влад был закутан в длинный тёмный плащ и выглядел обычным путником, но слуги-то знали, что под плащом скрывается кольчуга, надетая поверх кафтана. На боку, разумеется, висел меч и всё же господин почему-то опасался своих слуг, не имевших доспеха, а вооружённых только для вида — ни Войко и Нае не умели толком пользоваться мечами.

"Пусть Войко крупнее меня, но если бы он вздумал напасть на меня, я бы его победил, — мысленно спорил Влад со своим недостойным страхом, угнездившимся в сердце. — Нае так вообще хлипкий. Одного удара хватит. Да и не собираются они на меня нападать. И убивать тем более не собираются".

"А вдруг, когда ты упражнялся в битве на мечах, Войко нарочно поддавался тебе? — продолжал шептать мерзкий голос. — Вот сейчас окажется, что он владеет мечом гораздо лучше, чем ты думал. И ты умрёшь. И твой труп будет брошен на растерзание лесным зверям, а неприкаянный дух останется бродить меж деревьев вплоть до конца времён. А значит, твоя месть Яношу и Владиславу останется неосуществлённой".

"Замолчи! — мысленно приказал Влад. — Рядом со мной не просто слуги, а лучшие слуги. Этим людям я верю. Я не стану подозревать их в измене как раз потому, что хочу осуществить свою месть. Ни одно большое дело не делается в одиночку. Если я перестану верить всем вокруг, то не смогу отомстить. А если не смогу отомстить, то мне и жить незачем. Пусть будет, что будет, а веру в людей я не утрачу".

В лесу путешественники довольно скоро съехали с дороги и углубились в чащу. Коням стало идти проще, несмотря на то, что им приходилось грудью проламывать лесные заросли. Наконец, обнаружилась небольшая поляна, удобная для стоянки. Деревья, окружавшие её, ещё не вполне облетели. Кроны задерживали снег и дождь, поэтому под ними было сухо — пожухлая трава даже не заиндевела. Иней виднелся лишь на стеблях высокого бурьяна, разросшегося на середине поляны, но этот бурьян всё равно мог послужить хорошей разжишкой для костра.

Все спешились, но Владу только и оставалось наблюдать, как его слуги ловко и быстро рассёдлывают лошадей, достают припасы, разводят костерок. Усевшись на одно из сложенных на землю сёдел, Влад только-только протянул ладони к огню, чтобы погреть, а Войко, кланяясь, уже подал господину на жестяном блюде кусок холодного жареного мяса и пресную лепёшку, ещё не зачерствевшую, ведь они находились в пути всего третий день:

— Лучший способ согреться, это поесть, господин.

Вслед за господином принялись за еду и слуги. На костерке тем временем подогревался горшочек с разбавленным вином, а привязанные кони нашли себе пищу сами, объедая ту траву, которая ещё не успела пожухнуть окончательно.

— Если дозволишь, господин, то я, не дожидаясь завтра, отправлюсь посмотреть, добрались ли остальные до места, — сказал Войко, доедая свой кусок мяса, а лепёшку пряча за пазуху.

Он имел в виду остальных слуг Влада, которые вместе со всем хозяйским скарбом — на телегах, запряжённых волами — должны были добраться до селения, которое находилось отсюда довольно далеко — в нескольких часах пути.

Ещё в Тырговиште было решено, что путешествовать так будет безопаснее — слуги на телегах отправятся из города по главной дороге, ни от кого не таясь, а Влад, Войко и Нае, взяв с собой самое ценное, поедут на конях кружным путём. Соединиться всем предстояло в деревне Былтэнь, но не той Былтэнь, что возле Тыргу-Жиу, где отец Влада два года назад встретил свою смерть, а другой — возле города Слатины.

Деревень с названием Былтэнь в Румынии было много. Когда выбирали место встречи, один из слуг ткнул пальцем в это селение, отмеченное на карте, не зная, что господину оно может показаться дверью в могилу:

— Может, здесь?

— Нет, туда мы не поедем, — горячо возразил Войко, ведь он знал о Былтэнь больше, чем тот слуга, однако Влад заставил себя усмехнуться и сказал:

— Я не суеверен.

И вот Былтэнь приближалось. Может, поэтому Влада одолевали мысли о том, что все вокруг — предатели?

Войко тоже беспокоился, но по другой причине. Сидя возле костерка и поедая нехитрый ужин, он всё думал, не встретит ли в деревне засады.

— Будет лучше, если я приеду туда ночью, — продолжал он объяснять, почему хочет наведаться в Былтэнь сейчас, толком не отдохнув. — Если люди Яноша схватили твоих людей и устроили в деревне западню, ночью мне будет легче уйти от погони.

— Хорошо, поезжай сейчас, — согласился Влад.

— А если Войко завтра к предрассветному часу не вернётся, я поеду вслед, — сказал Нае и запоздало спохватился. — Можно мне так сделать, господин?

Влад подумал немного и покачал головой:

— Нет, так не годится. Поезжайте сразу оба. Если к предрассветному часу не вернётся ни один из вас, я пойму, что дела плохи, и что мне в Былтэнь соваться нельзя. А вы, если попадётесь, думайте больше о себе. До крови не бейтесь, тогда и вас не убьют. Начнут расспрашивать — слишком уж сильно не запирайтесь, тогда никто вас калечить не станет. А когда люди Яноша явятся на это место в лесу, меня уже здесь не найдут. Завтра по приметам будет такой же морозный день. Если что, я уеду по замёрзшей дороге, не оставив следов.

— Да, пожалуй, так будет лучше, — сказал Войко. — Но господин, как же ты тут один останешься?

— Неужели, я без слуг и ночи не проживу? — улыбнулся Влад.

— А если волки?

— Людей они редко трогают. А если что, меч при мне. Отобьюсь и коня отобью.

Войко и Нае поседлались и уехали, а Влад остался сидеть возле костерка один. "Как там теперь в Тырговиште?" — думал недавний князь, ставший беглецом.

Ему вдруг представился дворец и Владислав, сидящий в тронном зале на княжеском месте. Представились и бояре, расположившиеся на скамьях справа и слева от прохода к трону — все те предатели, кто отсиживался в Трансильвании вместе с Владиславом.

"Не так давно я называл их трусливыми, а теперь они, наверное, веселятся и называет трусом меня", — думал беглый князь. Мысленному взору виделись открытые рты, из которых вырывался смех, а также сотрясающиеся от хохота боярские бороды и бока.

"Почти все хохочут, а кто не хохочет, тот угодливо хихикает", — говорил себе Влад, и сейчас ему было так досадно из-за неудачи, которую он потерпел со своей местью. Он ведь полагал, что к этому времени месть уже будет совершена... А что на деле? Враги не вышли на честный бой. И на честный суд не явились, а разбежались, кто куда! Даже свидетелей преступления не нашлось!

Пусть Войко, ободряя своего господина, говорил:

— Ты ничего не мог поделать, — но Влад всё равно был недоволен собой. Ему казалось, что временем, проведённым на троне, следовало распорядиться разумнее и не расточать дни на поездки по стране, посещение крепостей.

По правде говоря, Влад думал, что останется у власти дольше и успеет расследовать хотя бы смерть Нана. Как-никак Нан чуть не стал Владу тестем, поэтому расследование причин пожара в боярском доме представлялось почти таким же важным, как расследование смерти отца и брата. Однако и тут юный князь не преуспел!

Конечно, Калчо подсказал кое-что, но знание, полученное от писаря-болгарина, оказалось отнюдь не полным. И не только в отношении Нана. "Это лишь начало долгого пути к истине. Я всё узнаю и призову предателей к ответу. Так призову, что они не посмеют не прийти. Тогда и посмотрим, кто засмеётся, а кто заплачет", — вот о чём думал недавний князь, опять представляя хохочущего Владислава и весь совет, а затем вдруг вспомнил себя, стоявшего посреди тронного зала четыре дня назад.

После того, как состоялся разговор с Караджой-беем, Влад поначалу собрался ехать в Турцию не только потому, что там казалось безопасно. Он думал о том, что отъезд должен выглядеть достойно. Одно дело, когда ты едешь из своей отвозить дань, и совсем другое, когда ты бежишь.

"Если я поеду в сербские земли, то как объяснить это моим боярам?" — спрашивал себя Влад, однако дело разрешилось само собой, когда он, явившись на боярский совет сообщил "своим верным слугам" две новости.

Первая, которую бояре поначалу посчитали хорошей, состояла в том, что турецкое войско уходит. А вторая новость состояла в том, что Янош Гуньяди с войском стоит в двух днях пути от Тырговиште.

— Надо собирать ополчение, — сказал тогда Влад, и бояре согласились, однако на следующий день половина из них на заседание не явилась, а слуги, посланные к домам отсутствующих, доложили, что дома заперты, а хозяева уехали.

На следующий день на совет не пришёл вообще никто, а Влад, стоя один посреди пустого зала, не выдержал и рассмеялся. Он отлично понимал, что все люди, которые не явились, предали его — да, предали, и это было так похоже на то, что случилось с отцом — но всё же Влад смеялся.

Конечно, это оказался невесёлый смех, поэтому в зал заглянул Войко и спросил:

— Господин, что случилось?

Господин, ещё раз оглядев пустые боярские скамьи, пояснил:

— А я всё беспокоился, как станут думать обо мне мои слуги, если я побегу. Значит, зря беспокоился, ведь сами они не видят в бегстве ничего недостойного — ишь как скоро разбежались! Хорошо хоть, что я поручил хранение казны не им, а то они бы и казну с собой утащили. Значит решено. Не поеду в Турцию, а поеду в твои земли.

Вспоминая это недавнее событие, Влад, сидевший у костерка, невольно посмотрел на перемётные сумы, которые лежали рядом с седлом — ведь в них покоилась та самая "казна". Затем он глянул на небо. Оно стало сиренево-голубым, что свидетельствовало о скором приближении ночи.

"Когда станет тёмно-синим, в лесу уже будет ничего не разглядеть", — напомнил себе недавний государь, а ведь с золотом требовалось кое-что сделать, пока окончательно не стемнело, поэтому он вынужденно поднялся и обошёл поляну кругом, исследуя все деревья вокруг. Наконец, в некотором отдалении Влад нашёл приметное дерево с раздвоенным в виде рогатки стволом и подумал: "Под ним закопать клад будет удобно".

Везти золото дальше казалось опасным, да и ни к чему. Такая большая сумма денег могла понадобиться своему обладателю нескоро.

Время тоже казалось подходящее — пока Войко и Нае ездили в Былтэнь, Владу всё равно было нечего делать. Всю ночь сидеть у костерка, дав волю собственным невесёлым мыслям — с ума сойдёшь. Лучше уж заняться полезным трудом, ведь главное — найти подходящее место, а копать можно и в темноте.

О том, чтобы скрыть от Войки и Нае местонахождение клада, их господин особо не думал, хоть такая мысль и мелькнула. Влад решил закопать золото сейчас вовсе не потому, что хотел воспользоваться отсутствием своих слуг. "Если бы они стремились завладеть золотом, то давно бы попытались, а если не попытались, значит, в их верности не следует сомневаться", — так он всё время повторял себе.

"А вдруг они не уехали в Былтэнь, а притаились за деревьями и наблюдают за тобой? — вдруг опять послышался мерзкий голос страха. — Они узнают место, где ты зароешь клад, но к назначенному времени не вернутся. Тогда ты решишь, что они схвачены людьми Яноша и уедешь отсюда прочь, и вот тогда-то Войко с Нае появятся, чтобы выкопать твоё золото, и им даже убивать тебя не придётся".

— Замолчи, — Влад даже произнёс это вслух, процедив сквозь зубы, и мысленно добавил: "Если б они, в самом деле, наблюдали, то делали бы это потому, что я собираюсь закопать золото. Но откуда им знать, что я собираюсь? Ведь я сам решил это только что".

Он понимал, что слушать мерзкий голос, доносившийся из самых тёмных глубин сердца — это прямая дорога к безумию. Человек должен хоть кому-то верить. Должен! А голос призывал не верить никому, твердил: "Даже если они вернутся, то всё равно будут знать, что золото зарыто где-то поблизости, и эта мысль начнёт смущать их. Им захочется покинуть тебя, чтобы идти и искать клад. Зачем тебе такие слуги?"

— Я верю им, — сквозь зубы повторил Влад, после чего вынул из перемётных сумок почти все мешочки с золотом, завернул в свою запасную шёлковую рубаху — ведь шёлковая ткань в земле почти не гниёт — и понёс к запримеченному ранее дереву.

Опустившись на колени, он положил свою ношу рядом, затем кинжалом аккуратно срезал пласт дёрна, чтобы впоследствии закрыть закопанную яму. Если зарытую яму присыпать только опавшими листьями, их вскоре разметал бы ветер, и голый холмик оставался бы заметным даже спустя полгода, а значит — другие путешественники, которые, возможно, решили бы заночевать на поляне и отправились бы в лес за хворостом, могли сразу догадаться, что под деревом что-то есть.

Теперь осталась самая трудная работа, ведь земля в лесу была твёрдой, а сверху ещё и смёрзлась — копать было тяжело, особенно, не имея лопаты. Вместо лопаты Влад пользовался всё тем же кинжалом — раз за разом вонзал в землю, разрыхляя, а затем вычерпывал ладонями и складывал рядом, на корни дерева.

Меж тем сумерки окончательно сгустились. Копатель уже почти ничего не видел, и лишь рубаха, в которую был завёрнут клад, ясно белела в темноте.

Чем глубже Влад копал, тем мягче становилась земля — внизу-то она не промёрзла — и вот ему уже казалось, что он вонзает кинжал не в землю, а в чью-то плоть, раз за разом. Слышавшийся при этом лёгкий скрежет казался скрежетом клинка о кольчугу врага, прорванную в результате удара. А сырое чавканье, всякий раз раздававшееся, когда клинок выходил обратно, вызывало перед глазами образ раны, наполняющейся кровью.

"Вот вам, вот вам", — мысленно повторял Влад, вызывая в памяти образы врагов, а когда ощущение их присутствия пропадало, вычерпывал взрыхленную почву и вновь начинал наносить удары.

Он вдруг обнаружил, что выкопал яму куда глубже, чем собирался, потому что чуть не кувырнулся в эту яму, в очередной раз замахнувшись кинжалом — лезвие уже не доставало до дна, и рука, не найдя опоры, пошла вниз, а вслед за ней и всё тело. Копатель еле удержал равновесие, ухватившись за край ямы другой рукой. Стало даже весело.

— Хватит, глупый мальчишка. Ишь, разошёлся. Всех уже поубивал, на дно ямы загнал, — сказал копатель сам себе, и тут почувствовал, что глупая ярость, которая жила в нём уже два года, старательно поддерживаемая и лелеемая, исчезает.

Вернее, сама-то ярость осталась, но начала меняться, чтобы сделаться холодной, как морозный воздух вокруг. Ей по-прежнему было тесно в сердце, но вместе с ней и сердце, казалось, остывало. "Я отомщу всем предателям до единого, но больше не стану вести себя как глупец, который совершает ошибки, потому что не может совладать со своими чувствами", — решил Влад. Тот, кто решил отомстить, не может позволить себе нетерпения, слепого гнева, необдуманных поступков, опрометчивых слов.

Девятнадцатилетний мститель ещё месяц назад, стоя возле озера, говорил по поводу грядущей мести, что "поразмыслить надо как следует", но лишь сейчас понял, почему должен поступить именно так. Владу следовало обуздать своё безрассудство, которое так и порывалось броситься в бой, а иначе враги так и продолжали бы потешаться, как потешались теперь, находясь в Тырговиште.

Размышляя об этом, мститель положил клад в яму, завалил землёй, притоптал её, закрыл дёрном, отряхнул корни дерева, на которые складывал землю, а затем, пошарив вокруг, набрал опавших листьев. Ими Влад посыпал на корни и на то место, где сам находился, пока рыл яму. Вокруг уже давно сгустилась тьма, поэтому итогов своей работы копатель не видел, но почему-то был уверен, что сделано хорошо.

Наконец, распушив примятую траву близ закопанной ямы, он вернуться к костерку, пока огонь не погас. Если б погас, отыскать дорогу к полянке оказалось бы невозможно — пришлось бы так и сидеть на месте, пока не рассветёт — однако, обошлось.

Влад снова присел на седло, лежавшее на земле, и подумал: "Скорей бы уж Войко с Нае вернулись, принесли хорошие новости".

Остаток ночи он провёл в ожидании, иногда проваливаясь в сон, но тут же просыпаясь, а Войко и Нае вернулись почти на рассвете, усталые и, казалось, всё время прислушивались, не едет ли погоня.

— Плохо дело, господин, — сказал Войко. — Нет у тебя больше других слуг. Только мы с Нае остались.

— Говори, как было, — велел Влад, уступая сербу своё место на седле, положенном возле костерка, а сам сел на корточки напротив.

— В Былтэнь целый отряд Яношевых людей, — проговорил Войко, тяжело присаживаясь на седло и, несмотря на тревогу, радуясь долгожданному отдыху.

А вот второй слуга, казалось, так боялся погони, что даже об усталости забыл — Нае, спешившись, жадно отхлебнул вина из походной фляги, после чего тут же принялся собирать хозяйские и свои вещи, уже этим давая понять, что от злосчастной деревни следует немедленно уехать подальше.

"Зря я тогда сказал, что не суеверен", — подумал Влад, а серб меж тем рассказывал:

— Въехали мы в Былтэнь, отыскали постоялый двор, ещё и в ворота постучать не успели, как слышим — речь нерумынская. Вернее, это Нае понял, потому что я румынскую речь ещё плоховато знаю, а он сразу сказал, что там не румыны.

— Ну... и... — начал понукать Влад, а Войко продолжал:

— Глянули мы поверх частокола и видим — люди во дворе. Двое. Они дверь не закрыли, а из двери свет шёл. Видать, вышли по нужде, впотьмах боялись ходить, вот и оставили себе освещение, поэтому мы их хорошо разглядели — увидели, что одежда у них, как у воинов. А сами они вина выпили многовато, поэтому нас не заметили.

— А тут я вижу, — встрял Нае, — во дворе волы стоят нераспряжённые. Я даже впотьмах понял, что наши. У одного звезда белая во лбу.

— Стало нам тревожно, — сказал Войко. — Конечно, на постоялых дворах всякий народ попадается: здешний и нездешний. Да и волы могли быть нераспряжены оттого, что слуги твои только прибыли, не успели ещё о скотине позаботиться.

— Начали мы решать, как быть, — опять встрял Нае. — Нам же следовало всё доподлинно разузнать.

— Мы в ворота стучать не стали, — продолжал Войко. — Отъехали подальше и договорились, что Нае через забор перелезет и в окна хаты глянет — что внутри делается. Договорились, что с улицы я его подсажу, чтоб частокол перелезть, а обратно на своём поясе вытяну — ремень-то у меня длинный, потому что я сам человек немаленький.

— Так и сделали, — продолжал Нае, не забывая при этом складывать вещи. — Я через забор перелез, к окнам подкрался. Заглядываю, а хата полна воинов — кто за столами ест-пьёт, а кто спит прямо на полу у печки, в плащ завернувшись. И оружие никто из них не снял. Там только шлемы лежали на лавке внавалку, а вот мечи никто не снял, как будто ждали кого-то.

— Так... — многозначительно произнёс Влад, понимая, кого ждали воины, однако рассказ Нае ещё не подошёл к концу:

— Заглянул я с другого окна. Ведь там столько людей в хату набилось, что я сразу всего не разглядел... И вот тогда-то увидел твоих слуг. Сидят на полу, верёвкой обмотанные, понурые, и битые к тому же.

— А выручить их было никак не возможно? — спросил Влад, но тут же сообразил, что вопрос получился глупым. Конечно, невозможно, когда их целая толпа воинов охраняла!

Нае на минуту перестал собирать вещи и, казалось, чего-то испугался, но это он вспомнил свой недавний испуг:

— Я тоже об этом думал. Вот об этом как раз и подумал, когда один из твоих слуг увидал меня через окно. Он голову повернул, с надеждой так смотрит, но... вот только глянули мы в глаза друг другу, как вдруг в хате крик: "Эгей!" Остальных слов я не понял, потому что не по-румынски кричали. Вижу только, что все воины разом вскочили, и тут один из них пальцем тычет на моё окно. Значит, это они меня увидели! Я только от окна прянул, а уж понял — человек двадцать из хаты на двор кинулись меня ловить! Побежал я к тому месту у забора, где Войко пояс перекинул, да поздно — там уж эти воины. Оглянулся, а мне и обратный путь отрезан. Сам не знаю, как выбрался. Наверное, Бог мне на время крылья отрастил, потому что я вот с того места, где стоял, так и взвился, подпрыгнул, руками за острые верхушки кольев ухватился, подтянулся. Сам не знаю, как перелез. "Войко, — кричу, — где ты!? Спасайся! И меня спасай!"

— Я, конечно, сразу на крик примчался, — сказал Войко. — Сам на коне уже и второго коня за повод держу. "Вот, — говорю, — Нае, влезай скорей". И только-только успел Нае в седло забрался, как на постоялом дворе ворота открылись, оттуда толпа — кто верхом, а кто пешком с факелами. Припустились мы во весь дух. Верхом за нами гналось человек восемь, остальные все пешие, но те, кто верхом, долго не отставали. У них кони были свежие, а у нас уставшие. Но всё-таки отстала погоня, потеряла нас в темноте.

Нае, глаза которого только что были широко раскрыты от страха, успокоился и начал думать теперь о будущем, которое представлялось омрачённым большой потерей:

— Эх, сколько добра всякого было в телегах. Всё пропало. И вся одежда твоя пропала, господин. Жалко. Особенно кафтанов жалко, которые родителю твоему принадлежали. Два года я их хранил, и вот так в один день всё потерялось.

— Господин, ты, я вижу, золото закопал? — меж тем спросил Войко.

Влад сидел перед ним на корточках, поэтому сербу было видно, что руки и колени господина испачканы в земле.

— Закопал, — подтвердил Влад и, глянув на небо, которое уже начало светлеть, добавил. — Пойдите, поищите. Место от поляны недалеко. Если не найдёте место, значит, закопано хорошо.

Войко устало возразил:

— Господин, темно ещё. Что я там разгляжу?

— Тогда можем дождаться, пока чуть светлее станет.

— Господин, уезжать надо, — сказал Войко, но, не мог ослушаться повеления, поэтому всё-таки поднялся, порылся в вещах, уже наполовину уложенных расторопным Нае, достал из мешка короткую палку, обмотанную паклей — в походе вещь нужная — запалил её от костерка и пошёл в лес, освещая себе путь.

Влад шёл следом. В предрассветной мгле лес выглядел не так, как накануне вечером — трудно было узнать знакомые места. Дерево с раздвоенным стволом отыскалось не сразу, но даже тогда, когда отыскалось, Войко, внимательно осматривая землю, ничего не заметил и прошёл мимо.

Влад не удержался и тронул слугу за плечо:

— Здесь, — сказал он, указывая на подножие дерева, и добавил многозначительно. — Почти пять тысяч золотых зарыто.

Войко оглянулся, но вместо того, чтобы подойти ближе к дереву, подошёл к господину, поднял факел, чтобы осветить ему лицо, произнёс обиженно:

— Так вот, значит, как ценится моя верность. В пять тысяч золотых ценится. Лестно слышать, господин, что ты оценил мою верность так. Значит, ты полагаешь, что за сотню или полтысячи золотых я тебя не предам, а за пять тысяч предам? Высоко ты ценишь мою верность. Весьма высоко. Благодарю. Великая мне честь.

Слуга произнёс это не по-румынски, а по-сербски, что считалось само по себе непочтительно. Пусть Владу был понятен сербский язык, но ведь это слуги обязаны говорить на языке господина, а не господин — на языке слуг.

И всё же господин не обиделся. "Неужели и этого доказательства верности тебе мало?" — спросил он сам себя. Наверное, раскрытие тайны о месте, где зарыто золото, могло кому-то показаться опрометчивым, но Влад считал иначе. Уверенность в том, что Войко, даже зная точное место, не станет обкрадывать господина, определённо стоила того, чтобы ради неё рискнуть пятью тысячами. Определённо стоила!

Несмотря на то, что Влад попытался обратить всё произошедшее в шутку, Войко ещё неделю продолжал хмуриться и даже позволял себе ворчать. Когда Влад спрашивал, куда они едут, то слышал в ответ:

— Известно, куда — прямиком к Яношу. Он мне за тебя награду обещал.

За Войку всё пояснял Нае, и благодаря пояснению Влад знал, что они удалились от Яноша и всего венгерского войска настолько, что могли уже не опасаться погони. Потому и ночевали теперь не в лесу, а на постоялых дворах, ели горячую пищу, а кони получали хороший овёс.

Через несколько дней путешественники приехали в горы, но эти горы мало походили на те, что возвышались на севере Румынии и отделяли её от венгерской Трансильвании.

Если бы Влад сейчас ехал в Трансильванию, то, следуя через горные долины, часто видел бы возвышавшиеся над лесом ряды скалистых вершин, увенчанных снежными шапками, но здесь этого не было. Здесь по правую и левую сторону от дороги ему виднелись лишь огромные холмы, иногда заросшие деревьями и кустарником, а иногда покрытые лишь жухлой травой, запорошенной снегом.

Меж тем снег выпадал всё чаще. Теперь даже в тёплые дни он не успевал растаять весь, а вскоре начались сильные метели. Бывало, что навстречу начинали лететь огромные белые хлопья, величиной с кулак, но такое светопреставление никогда не длилось долго — полчаса или около того, а затем снег становился мельче и просто падал, обеляя долину и горные склоны вокруг.

Влад смотрел на эту слепящую белизну и вдруг вспомнил, что уже два года не видел снега. В турецкой столице, располагавшейся чуть южнее болгарских земель, снег почти никогда не выпадал, поэтому зима там становилась временем серых туманов. Тоскливые дни.

Лишь однажды там выпал настоящий снег — вскоре после того, как во дворец, где тогда находился Влад вместе со своим братом Раду, пришла весть о смерти их отца. За одну ночь навалило сугробы почти по колено, и даже утром продолжало сыпать. Всё вокруг изменилось, Турция сделалась похожей на родные румынские края, а Раду даже забыл о печалях. Он выбежал из дворцовых покоев во двор и принялся лепить снежную бабу.

Вспоминая об этом, Влад жалел, что Раду остался в Турции, но в то же время следовало понимать, что в Турции одиннадцатилетнему мальчику сейчас будет лучше. "Как бы он перенёс ночёвки в лесу и холодную пищу? — думал старший брат о младшем. — Он бы наверняка простудился и заболел".

Сказать по правде, Влад не всегда проявлял такую заботу. Это началось только в Турции, а прежде дело обстояло иначе. Было время, когда Влад почти не замечал Раду потому, что младший брат казался совсем уж малышом. Разница в возрасте между ними составляла более восьми лет. Как можно подружиться при таких обстоятельствах? Это трудно, очень трудно.

До отправки в Турцию Влад тянулся к лишь старшему брату — Мирче, который теперь лежал в могиле. Именно вместе с Мирчей Влад играл, обучался наукам, а Раду рос отдельно, порученный заботам няньки.

Лишь при турецком дворе у Влада запоздало проснулась совесть. "Стыдись, — говорила она, — ведь этот маленький мальчик — твой единокровный и единоутробный брат! Единокровный и единоутробный! Раду ничем не заслужил твоего пренебрежения. Посмотри внимательно — он очень похож на мать. Неужели в память о ней ты не можешь проявить чуть больше братских чувств?"

Сходство с матерью явно проглядывалось — те же русые волосы и светлые глаза. А ещё было видно, что Раду привык держаться за нянькину юбку, ведь как только малыш окончательно понял, что няньку доведётся увидеть очень не скоро, то сделал Влада своей новой нянькой. Чуть что, так сразу слышался тоненький голосок:

— Братец! Братец!

Поначалу Влад просто не знал, что делать, когда младший брат просил помочь высморкаться или говорил, что упал и больно ударился. Приходилось обращаться к слугам, а они обычно звали лекаря, и начинался настоящий переполох. Понимая, что суета возникла на пустом месте, Влад чувствовал себя глупцом, поэтому вскоре научился-таки соображать.

— Братец, у меня живот болит, — однажды пожаловаться Раду.

— А где болит? — спросила "новая нянька".

— Тут, — брат указал себе на пупок. — И вот здесь, — он взялся руками за бока возле пояса.

— Иди-ка сюда, — сказал Влад, и после минутного осмотра всё стало ясно. — Ты себе ремень затянул на две дырки туже положенного. Зачем ты это сделал?

— Не знаю, — ответил Раду.

— А теперь не болит? — спросила "нянька", ослабляя ремень.

— Не болит, — удивленно ответил мальчик.

Пусть с тех пор Раду повзрослел и стал куда самостоятельнее, но если бы он сейчас находился не в Турции, то непременно задавал бы детские вопросы: "А куда мы едем? А скоро приедем?"

Ответа на эти вопросы Влад толком не знал. Он слепо доверился Войке, а тот тоже не мог сказать ничего наверняка, потому что находился в поиске — в очередной горной деревне, беседуя с местными жителями, спрашивал будто невзначай, что за селения расположены по соседству, и легко ли туда проехать.

Влад понимал сербскую речь, потому что знал славянский язык, имевший с сербским языком много общего. И всё же различались они явно, поэтому следовало помалкивать, дабы лишний раз не выдать в себе чужестранца. Оставалось лишь прислушиваться к разговорам своего сербского слуги, который искал такую деревню, добраться к которой было бы как можно труднее.

Наконец, она нашлась. Об этом сказал сам Войко, когда все трое путешественников, увязая в снегах, ставших довольно глубокими, ехали через незнакомое горное ущелье вдоль маленькой речки, почти затянутой тоненькой коркой льда.

Остановив коня и дождавшись, когда господин, ехавший вслед, окажется рядом, серб пояснил:

— Когда нет снега, то здесь даже телеги ездят, а зимой дороги нет. Сейчас ещё можно проехать, а скоро, говорят, так снегу навалит, что коням будет по самую холку. А там дальше — долина, и в ней всего одна деревенька дворов на пятьдесят.

— Значит, там ты меня поселишь? — спросил Влад.

— Это хорошее место для тебя, господин, — сказал серб. — Ты сможешь жить спокойно. Зимой никто не доберётся туда, к тебе, даже если б захотел. Да и оттуда народ не станет ездить, что тоже хорошо, потому что не начнут разноситься слухи. Знаешь, как бывает? Приезжает человек из глухого уголка в большое село, рассказывает свои новости, да сболтнёт, что поселился у них богатый господин. А вдруг эта весть дойдёт до слуг Яноша? Ведь, кому надо, тот сразу поймёт, что богатый господин — ты.

— Это ты уже говорил, — напомнил Влад. — И я тебе не раз отвечал, что согласен затаиться получше. Не знаю, настолько ли упрям Янош, чтобы разыскивать меня даже здесь, но я согласен.

Войко кивнул и продолжал:

— А тут ущелье снегом занесёт, и будешь жить всю зиму, как за каменной стеной. А мы с Нае тем временем съездим в Молдавию, узнаем, что там и как, а когда снег растает, вернёмся, всё тебе расскажем, и ты решишь, что делать дальше.

— Это ты говорил тоже, — устало заметил Влад. — Я давно согласен.

Серб лишь пожал плечами. Он больше не обижался, но теперь, наверное, стыдился, что держал обиду так долго. Только чувством стыда Влад мог объяснить то обстоятельство, что теперь Войко проявлял заботу о господине ещё сильнее, повторяя важные вещи, как мать повторяет непоседливому сыну, а то сынок забудет, и стрясётся с ним беда.

По пути через долину серб продолжал проговаривать уже сказанное когда-то — например, о том, что господину лучше жить в деревне безвылазно и никуда не отлучаться, особенно по весне. Влад, не желая отдавать резкого приказа "замолчи", обречённо кивал и посматривал вперёд — на гладкий заснеженный холм среди лесистых гор, на котором виднелась россыпь деревянных домишек, выпускавших в небо белые струйки печных дымов.

"Когда приедем, Войко прекратит материнские наставления сам, без приказа", — мелькала обнадёживающая мысль, а серб по прибытии в деревню и впрямь стал вести себя по-другому. Он уже нисколько не напоминал мать-наседку, а всем своим видом показывал, что служит очень умному господину, и что именно господин придумал поселиться здесь, а Войко ничего сам не знает и лишь исполняет чужие замыслы.

Теперь, если серб говорил что-нибудь, то поминутно оглядывался на Влада, будто спрашивал у него, всё ли так, а Влад напускал на себя важный вид, понимая, что Войко предусмотрителен, ведь в деревне об умном господине станут заботиться явно лучше, чем, если бы приезжий был дурак, поскольку дурака обмануть — большой соблазн.

Меж тем серб быстро вызнал, что в селе есть одна вдова с малыми детьми, живущая весьма бедно, которая не откажется взять на постой пришлого человека, если ей будет от этого выгода. Детей-то кормить надо! Про саму вдову говорили, что она не ленивая, не безрукая, да и не глупая вроде, так что о постояльце позаботиться сумеет.

Договариваясь уже с самой вдовой, Войко долго торговался, хотя денег у Влада оставалось с лихвой. И всё же господин не позволял себе выглядеть безразличным, когда его слуга обсуждал с "хозяйкой", чем кормить постояльца, во что одевать, сколько раз обстирывать, и в зависимости от этого менялась общая цена за постой.

Наконец, сговорились, после чего слуги вместе с господином жили в доме у вдовы ещё три дня, будто проверяя, хорошо ли она умеет хозяйствовать, а затем Войко с Нае уехали, оставив Влада зимовать.

Он уже переживал что-то подобное когда-то — пять лет назад, когда отец ещё не умер, а отцовская ссора с Яношем Гуньяди только-только случилась. Влад вспомнил, как вместе с братьями и мачехой жил в дальнем имении боярина Нана, скрываясь от очередного проходимца, с помощью Яноша усевшегося на румынском престоле. Отец тогда пропадал где-то в Турции...

Влад вспоминал всё это не раз, и вот снова настало время, когда приходилось прятаться, но теперь место казалось ещё более глухое. Рядом с имением Нана находилось по соседству сразу несколько больших сёл, а тут — вокруг только горы, непроходимые из-за снегов.

Деревенька, в которой теперь жил Влад, имела всего две улицы, пересекавшиеся крест-накрест. В центре деревеньки стояла деревянная церковка, крытая дранкой и имевшая невысокую башенку на крыше. Вдоль улиц — деревянные хаты из бруса, крытые всё той же дранкой, а рядом — хлева, колодцы, навесы, под которыми возвышались огромные стога сена. Всё как везде, и смотреть не на что.

На улицах бегала ребятня, играла в снежки. Взрослые показывались редко, занимаясь зимней домашней работой, а если и показывались, то всё больше женщины да старики.

Когда-то давно Влад слышал, что в сербских землях много вдовых женщин, а "мужей сильно убыло", потому что мужья полегли в битвах с турками и прочих войнах. Похоже, всё оказалось правдой. Даже в этой деревне было куда больше женщин, чем мужчин. Пусть здешние места считались глухоманью, но и здешние жители тоже платили подати и исполняли повинности, в том числе — воинскую.

— Будь прокляты эти поганые турки! Если так дальше пойдёт, изведут они нас совсем, — сказал один из деревенских стариков.

Старики сидели на завалинках, но долго не выдерживали на холоде и шли по домам греться, зазывая к себе и Влада, чтобы продолжить начатую с ним беседу.

Влад же с удивлением поймал себя на том, что пять лет назад, живя деревенской жизнью, стремился сблизиться со сверстниками, а теперь искал общества седоусых старцев. Со стариками можно было поговорить обстоятельно — о раздорах между правителями сопредельных земель, а также о податях, которые всё растут, и о том, скоро ли ждать новой войны с турками. Всё это больше притягивало Влада, чем беззаботные песни и игры молодых, а ведь ему было всего девятнадцать. Может, причина заключалась в том, что теперь он постоянно вспоминал о несовершённой мести?

Вспоминалась и дочь Нана, но больше не снилось. "Хоть бы и дальше не приходила", — думал Влад, но сомневался, что она отстанет, пока он не отомстит за неё.

Временами снились грамоты, виденные к канцелярии в Тырговиште, но если в действительности они читались очень легко, то во сне становились мудрёными — разбираешь, разбираешь, а никак не разберёшь, но в то же время чувствуешь, что вот ещё немного, и тебе откроется вся правда.

Наверное, поэтому Влад приобрёл привычку по утрам, сразу после пробуждения размышлять об истории боярского предательства — продолжать складывать в голове историю двухлетней давности.

Виделась недавнему государю всё та же комната в доме у боярина Мане Удрище, освещённая свечами, но народу за трапезой сидело больше, чем вначале. Хозяин дома теперь принимал у себя двух новых гостей, которыми стали седобородые братья — Станчул и Юрчул. Эти престарелые бояре заседали в княжеском совете дольше, чем кто бы то ни было. Владов отец стал четвёртым по счёту государем, которому они служили.

Несомненно, Мане со своим братом Стояном, а также боярин Тудор, замыслившие ослушаться своего князя и не идти в поход, решили посовещаться со стариками, уже привыкшими менять одного князя на другого.

"Угощайтесь, гости, — конечно, говорил Мане, принимая этих стариков у себя. — Благодарю вас, что почтили своим вниманием мой скромный дом".

"Это ты сам по обыкновению скромен, — должен был ответить Станчул, старший из седобородых братьев, — а дом твой не хуже, чем у всех".

"Ох, не знаю, надолго ли, — наверное, вздохнул Мане. — Вы ведь были на недавнем совете у нашего государя и сами всё слышали. Беда на нас надвигается. Скоро война начнётся. Кто знает, чем она окончится. Так и вижу свой дом разорённым врагами. Да и не только свой дом вижу в таком плачевном положении".

"Дай Бог нам победить врага", — разумеется, ответил Станчул, ещё не зная, зачем приглашён.

"Больше, чем война, Богу угоден мир, — конечно, возразил Мане. — Только мир способен принести нам достаток и процветание, а война приносит лишь разорение".

"Что ж делать, если войны не избежать", — должен был вздохнуть Станчул, а вслед за ним не мог не вздохнуть и его седобородый брат Юрчул.

"Неужели, избежать войны никак нельзя?" — возможно, встрял Тудор.

"На всё воля Божья, но наш государь собрался воевать", — наверняка, ответил Станчул, теперь уже догадываясь, о чём речь, но прикидываясь непонятливым. Он пережил многих государей именно потому, что отличался осторожностью!

Тудор же, устав от уклончивых ответов Станчула, вполне мог вспылить и сказать седобородым боярам: "Вам двоим хорошо. Вы оба — старцы и потому в поход не пойдёте, в столице останетесь".

Конечно, так дерзко говорить со Станчулом и Юрчулом не следовало! Если это случилось, то Мане Удрище и его брат Стоян должны были призвать Тудора к спокойствию, однако вспыльчивый боярин не обязательно послушал сразу: "Думаете, война вас не коснётся? Нет, не удастся вам, почтенные, отсидеться за нашими спинами! Когда Янку придёт к нам со своим войском, придёт к нам ко всем разорение, даже если мы живы останемся. Отберут у нас у всех имения и передадут тем, кто поддержит нового государя, которого Янку поставит. А на помощь султана нельзя всё время надеяться. Он уже раз помог, а в другой раз поможет ли? А в третий раз поможет?"

"Дай Бог нашему государю победить врагов, чтоб не пришлось звать воинов султана", — возможно, сказал Станчул, всё ещё прикидываясь непонятливым, а Тудор тогда должен был сказать: "Молитесь или не молитесь, а победы не будет. Вы сами это знаете. У Янку войско сильнее нашего, но нашему государю до этого нет дела".

Если Тудор так говорил, то Станчул и Юрчул, конечно, начали хмуриться — седые боярские брови пришли в движение. Только Мане своим тихим вкрадчивым голосом мог предотвратить назревавшую ссору.

"Вот потому мы вас и позвали, — должен был говорить Мане. — Тудор, а также я и мой брат Стоян хотели узнать ваше мнение по одному весьма важному делу. Вы в совете дольше всех нас, и опыта вам не занимать. Подскажите, как избежать бессмысленного кровопролития. Помогите сохранить мир, который угоден Богу больше, чем война. Мы не хотим войны и желаем жить в мире с Янку. Как нам сделать так, чтобы Янку не наказывал нас за нашего государя, заключившего союз с погаными турками?"

"Способ только один — направить к Янку письмо и ждать ответа", — должен был сказать Станчул.

"А если письмо попадёт не в те руки?" — конечно, забеспокоился Мане.

"Придётся положиться на волю Божью, — наверняка сказал Юрчул, ведь ему уже давно следовало вступить в беседу. — Однако Бог милостив. Не слишком это опасное дело — слать письма. Важно другое — если отправлять письмо, то сейчас. А иначе поздно станет".

"И вы поможете нам составить письмо?" — должен был спросить Тудор, наконец, понявший, что престарелые бояре тоже не одобряют безрассудства своего государя и желают договориться с Яношем.

"Да, мы поможем, — конечно, кивнули Станчул и Юрчул. — Однако вам следует быть готовыми, что Янку, если примет ваше прошение благосклонно, может потребовать оказать услугу".

Влад верил, что события развивались именно так, ведь, насколько он помнил, в грамотах Станчул и Юрчул упоминались среди бояр Владислава отнюдь не последними. Значит, старые предатели тоже сделали многое, чтобы Яношев ставленник взошёл на трон, и это отразилось в документах.

Ах, как хотелось снова увидеть эти грамоты и убедиться, что память не подводит! А ещё хотелось снова поговорить с Калчо и спросить, не вспомнит ли он ещё что-нибудь про заговор. Наконец, хотелось просто пройтись по улицам Тырговиште, и, наверное, Войко всё-таки не зря говорил:

— Ты уж без нас никуда не отлучайся, господин.

Временами Владу всё-таки не сиделось на месте, и он, сев в седло, доезжал почти до самого ущелья и останавливался лишь там, где сугробы поднимались коню до брюха. "Никуда не уедешь, — убеждался всадник, — но и ко мне никто не приедет, ведь дальше снегу ещё больше".

Впрочем, если б вопреки всем препятствиям приехал сюда чужак, то мог и не распознать во Владе недавнего государя. Разве у человека из княжеского рода может быть на голове баранья шапка вместо лисьей? Разве окажется на плечах не плащ и кафтан, а длинный овечий тулуп? Разве человек из княжеского рода наденет вместо сапог опанки с полотняными обмотками? Да и остальное — простые серые штаны из шерстяной ткани, льняная рубаха и тканевая опояска вместо кожаного ремня — всё это приличествовало лишь деревенщине.

Недавнего государя мог выдать разве что конь — породистый, тонконогий. Из-за холодов этот конь оброс более длинной шерстью, сделался мохнатым, но всё равно вёл себя как господин всех лошадей, который легко рысит по глубокому снегу, потому что отъелся, и силу девать некуда. Деревенская лошадёнка, когда тянет по сугробам даже пустые сани, бежит неохотно, а этому всё было словно в забаву.

Временами, уже возвращаясь из поездки к ущелью и видя, что конь не устал, Влад с разгону взбирался на холм, где стояла деревенька, а затем, давая коню отдышаться, медленно ехал вдоль околицы и обозревал долину. Она лежала перед глазами, как на ладони — все уголки делались видны. Точно так же в камере узника видно каждый угол, поэтому приходила мысль: "Я заперт здесь".

"Эх, — думал недавний государь, — прав оказался Войко. Незачем мне было ехать в Турцию. Ведь здесь я ещё и месяца не провёл, а уже тесно, скучно, и утешает меня лишь то, что весной грядёт моё освобождение. А в Турции я бы мучился вот так в скуке и тоске лет пять. Вот, на что я хотел себя обречь! Хорошо, что не обрёк".

От скуки стали приходить и разные мысли, с местью не связанные. Например, Влад стал замечать, что вдова, у которой он живёт, ещё совсем молода — лет на пять старше его самого — и по-своему мила. Конечно, будь он государем, ему не подобало бы с ней сходиться. Государю, если уж хочется завести себе женщину для утех, следовало найти красавицу, которой не более семнадцати лет, и непременно такую, чтоб даже просватана не была, а уж замужем побывать тем более не успела.

Теперь же Влад начал думать, что его нынешнее положение по-своему выгодно: "Когда, если не теперь, я смогу узнать, что означает сойтись с такой, как эта вдовушка? Если снова сяду на трон, подобные женщины окажутся для меня под запретом".

Конечно, даже сейчас существовало множество затруднений. Например, было неизвестно, как сама вдова примет ухаживания, поэтому Влад, в один из дней сидя на завалинке и беседуя с местным стариком, будто невзначай завёл разговор о женщинах, а затем спросил:

— А вот та, в доме которой я живу... Что о ней слышно в селе?

— На счёт чего? — неторопливо спросил старик, пожевав беззубым ртом.

Влад, не желая выдать себя, тоже сделался неторопливым — поправил шапку, поддёрнул рукав тулупа и лишь затем пояснил:

— Как она вдовство своё переносит? Себя соблюдает или гуляет?

— Гуляет, господин.

— Да? И с кем же?

— С тобой, господин, — ответил старик и хитро прищурился, будто хотел добавить: "А ты выведываешь, знаю ли я? Да все мы знаем, что у вас давно шашни".

Влад от неожиданности крякнул, но спорить не стал. Однако новость была хорошая — если всё село уже "знает", значит, вдова не станет отвергать ухаживания того, с кем её и так свела молва. Сомнения оставались у него лишь по одному поводу — как к вдове подступиться, чтоб наверняка. Этого Влад не знал и потому решил пойти по самому простому пути — сделать дорогой подарок.

Поразмыслив ещё немного, Влад вспомнил, что не раз видел, как эта женщина бросала завистливый взгляд за соседский забор — как раз тогда, когда там стояла корова, которую на время выводили из хлева, чтобы этот хлев вычистить.

Также вспомнилось, что эта женщина покупает у соседей молоко для своих трёх детей — для девочки и двух мальчиков. Девочке было восемь лет. Старшему мальчику — шесть. Младшему — пять. "Хорошие дети, — думал Влад. — Пусть им тоже будет польза от подарка".

Он не знал, во сколько оценивается корова. Конечно, следуя примеру Войки, хорошенько поторговался, но, наверное, всё-таки переплатил. Уж слишком легко хозяева расстались со своим рогатым "сокровищем". Возможно, они втайне посмеивались над покупателем и уж точно посмеивались, когда он покидал их двор вместе с покупкой.

Больше никогда за всю жизнь Влад не делал то, что делал в тот день — вышагивая по улице, тащил за собой на верёвке корову, а животина то и дело останавливалась и оглядывалась на дом, который покидала.

Наконец, Влад привёл-таки подарок к вдове, но та вначале ничего не поняла и даже испугалась:

— Зачем ты привёл сюда соседскую корову, господин?

— Затем, что корова теперь твоя, — с улыбкой отвечал даритель.

— Моя? — не поняла женщина.

Казалось, она ушам не поверила. Или не поверила своему счастью, ведь сколько раз с завистью смотрела через забор, а теперь рогатое сокровище очутилось по эту сторону забора.

— Корова твоя, — повторил Влад.

— Да как же моя?

— Да так. Я купил её для тебя... и для твоих детей.

— Так значит, это корова твоя? — наверное, вдове было гораздо проще поверить в это, чем в то, что она сама является обладательницей коровы.

— Нет, твоя. Я дарю её тебе.

— Мне?

— Да.

Женщина в крайнем волнении стояла перед дарителем, не знала, куда деть руки, и куда посмотреть, а Влад с беспокойством смотрел на неё: "В чём дело? Неужели откажется от подарка? Она ведь понимает, почему я его дарю? Должна понимать. Но что её смущает? Деревенские сплетни? Нет, не может быть. Тогда что? Неужели она — мне на беду! — праведна сверх всякой меры?"

Меж тем женщина вдруг улыбнулась, довольная, но даритель, уже готовясь услышать некие приятные слова о себе, услышал не то, что ожидал:

— Господин, я благодарю тебя за подарок, только...

— Что?

— Только... ты уж не обижайся...

— Да говори уже!

— Где я возьму сено для коровы? Ведь её всю зиму теперь кормить, а у меня сена нет, поэтому... если уж ты раскошелился на корову, раскошелься ещё и на сено, а иначе толку от твоего подарка будет мало.

Пришлось Владу раскошелиться ещё и на сено, после чего женщина благодарила дарителя, но не так, как он бы хотел — поклонилась ему в пояс и велела своим детям, чтобы тоже поклонились и поцеловали господину руку.

Даритель коровы, конечно, улыбался, но продолжал думать с беспокойством: "Вдова ведь не глупа и понимает, что этого мало? Она ведь понимает, что я жду иной благодарности?"

Существовал лишь один способ проверить. Благо дом был небольшой, ночью все спали в одной комнате. Хозяйка дома — на широкой деревянной кровати в углу. Дети — на полатях, а Влад — на широкой скамье-лежаке возле печки.

Он решил попытать счастья нынче же, как стемнеет, и... оказался в недоумении, потому что был принят так, будто слухи на селе соответствовали истине, и шашни длились уже не первую неделю — вдова оказалась ничуть не взволнована приходом гостя.

Когда в потёмках Влад спустил босые ноги со своего лежака и, стараясь, чтоб не скрипели половицы, подошёл к ложу хозяйки дома, то не столько по виду, сколько по звуку дыхания понял, что она дремлет или даже спит. Если б волновалась, не уснула бы. Не настолько же она устала за день, работая по дому, чтобы уснуть незаметно для себя? Правда, когда ночной гость приподнял одеяло, чтобы лечь с ней рядом, женщина тут же проснулась и чуть подвинулась, освобождая место.

Она не задала ни одного вопроса. Даже шёпотом. Может, боялась разбудить детей? А может, сказалась вечная привычка неграмотных деревенских жителей при любых обстоятельствах делать вид, что всё "понятно" — дескать "мы не глупее других".

Влад отметил это только краем сознания, потому что и сам не расположен был вести разговоры. Он думал больше о себе и о том, что коротать зимние ночи так, как сейчас, весьма приятно.

Когда дело было кончено, ночной гость вернулся на лежак возле печки так же молча, как и пришёл, и хозяйка дома опять ничего не спросила, но утром оказалось, что ей, несмотря на её спокойное и понятливое поведение, "понятно" не всё...

Это выяснилось после утренней трапезы, когда дети с шумом повскакивали из-за стола и, наспех одевшись, убежали играть на улицу, а Влад в задумчивости остался сидеть. Подперев руками подбородок, он смотрел, как в узкое заиндевевшее окошко старается пробиться яркий белый луч солнца.

Вдруг за спиной раздались робкие шаги:

— Господин, может, тебе ещё каши?

— Нет, благодарю, хозяйка, я сыт, — рассеянно ответил Влад, привычно назвав хозяйку своего временного пристанища именно так, а не каким-нибудь ласковым словом. Наверное, он назвал её по-старому из-за того, что она сама привычно назвала его господином.

И всё же женщина ушла не сразу — помедлив несколько мгновений, робко опустила руку ему на голову, плавно провела вниз по волосам один раз, как давеча ночью, и тут же заспешила прочь, очевидно, не уверенная до конца, как же теперь следует себя вести.

Влад обернулся, вскочил с лавки, в два шага нагнал женщину, поймал за пояс передника, развернул лицом к себе и начал целовать в шею.

— Нет, не сейчас, — хозяйка дома попыталась мягко отстраниться.

Влад в те минуты не видел её лица, но по голосу понял, что она улыбается:

— Отчего же не сейчас?

— А вдруг дети увидят. Ночью приходи.

Впоследствии Влад даже сомневался — а стоило ли дарить корову? А если дело сладилось бы и так, без подарка? Попробовать разузнать об этом у самой вдовы казалось как-то неудобно: "Ещё подумает, что я жаден". Конечно, можно было повернуть разговор таким образом, чтобы не обвинили в жадности, то есть спросить: "А был бы я тебе люб, если б оказался беден?" Но и тут Влад предпочитал не спрашивать, потому что избегал разговоров о любви.

Женщина тоже не говорила о любви. Спросила лишь однажды, увидев, как постоялец, вернувшийся из очередной поездки к ущелью, заводит коня во двор:

— Весной уедешь, господин?

— Да, — коротко ответил тот.

Влад всё гадал, что кроется в этом вопросе — пожелание, чтобы постоялец остался подольше? Или вдова хотела спровадить его поскорей?

Расставание было неизбежно. Может, поэтому в середине февраля женщина напомнила, что совсем скоро начнётся Великий пост:

— В пост грешить — двойной грех. Поэтому в пост ты меня не тронь.

Откуда взялась эта внезапная праведность? Наверное, хозяйка дома просто хотела ещё до отъезда постояльца точно понимать, родится ли у неё по осени четвёртый ребёнок или нет?

Вот почему в марте Влад совсем заскучал. Ему казалось, что сугробы в горах даже не думают таять. Он почти привык думать, что они никогда не растают, поэтому просто глазам не поверил, когда однажды, выехав прогулять коня, вдруг увидел с холма, что через долину, по-прежнему белую, движутся две верховые фигуры. Один всадник крупный, а другой — маленький. Да и кони под ними оказались знакомой масти — оба вороные.

Влад припустился с холма во всю мочь. Войко и Нае тоже сразу поняли, кто к ним мчится:

— Э-ге-ге, господин! — крикнул Нае.

— Товарищи мои верные, — только и мог проговорить недавний государь, останавливая коня и пристраивая его слева от Войки. — Как же я вас заждался! Выпьем сегодня? Отпразднуем встречу? Сердцу праздника хочется, пусть и пост на дворе.

— Можно и выпить, — серьёзно отвечал Войко, — выпить за помин души твоего дяди.

— За помин души? — удивился Влад. — Ты говоришь про моего молдавского дядю?

— Да, — сказал серб. — Дядя твой Пётр, младший брат твоей матери, скончался.

— Отчего? — продолжал спрашивать Влад. — Ведь он был ещё совсем не старый человек.

— Слухи ходят, что отравили его, — встрял Нае.

— Однако это точно не дело рук твоего врага Яноша, — добавил Войко. — Яношу совсем не выгодна была эта смерть. Не для того он свою сестру выдал замуж за твоего дядю. Тут скорее, кто-то из бояр постарался. Из тех, кто на ляхов оглядывается и хочет видеть Молдавию под покровительством ляшского короля, а не Яноша.

Веселье с Влада как ветром сдуло. "Что ж такое делается! — подумал он. — И там, в Молдавии, такие же бояре, которые ради своей выгоды готовы предать и отравить государя. Куда ни сунешься, везде одно и то же! Везде измена и убийство!"

— И кто же теперь правит в Молдавии? — наконец, спросил Влад.

Войко начал обстоятельно объяснять:

— Поначалу там заправлял Яношев военачальник. Чубэр некий — так его все называли. Он помогал твоему дяде сохранять власть, а когда твой дядя умер, то Чубэр постоял-постоял с войском в молдавских землях ещё месяца два, понял, что делать нечего, да и ушёл. А на престоле теперь сидит твой двоюродный брат Александр. Юноша ещё совсем. Сам ничего не решает. За него боярский совет правит. Однако все бояре ищут покровительства ляхов, поэтому ты, поскольку враг Яноша, при молдавском дворе легко приживёшься.

Велика и богата была Сучава, столица Молдавской земли. Если в остальной Молдавии многие жаловались на бедность, то в столице народ жил хорошо, потому что торговля в городе велась бойко, приносила хороший доход местным купцам и ремесленникам, а те охотно тратили заработанное, принося достаток всем вокруг, у кого они что-то покупали даже по мелочи.

Князья в столичном дворце сменяли один другого, а город будто не замечал этого — днём шумел, ночью затихал, иногда окутывался дымом пожаров, но быстро отстраивался и рос, рос.

После тихой и неторопливой жизни в глухой горной деревеньке Влад особенно ясно ощущал суету города, ещё только въезжая в его южные ворота. Такой ему помнилась и румынская столица, но не та, в которую он вернулся прошлой осенью, а та, которую он запомнил, когда вместе с отцом уезжал ко двору турецкого султана Мурата.

Между Сучавой и Тырговиште было много общего — такие же ничем не мощёные улицы, такие же белые дома-мазанки, такие же храмы на площадях. Вот только оборонительные стены в молдавской столице были сложены из камня, а не из кирпича. "Я почти как в родных краях", — думал Влад, миновав ворота.

Погода в тот день стояла хорошая. Небо сделалось по-весеннему ясным. Лишь иногда набегало стадо белых облаков, но вскоре, гонимое ветром, устремлялось дальше, и тогда яркое солнце снова могло озарять широкую улицу, по которой двигалось множество народа — в том числе и Влад, одетый в серый крестьянский кафтан с простой вышивкой вокруг ворота и на рукавах.

Сверху, из седла только и виделись войлочные и бараньи шапки, белые женские платки, чей-то холщовый заплечный мешок, чей-то вихрастый русый затылок. Иногда это людское море расступалось, чтобы дать проехать купеческим возам, следовавшим на гостиный двор, где с каждого воза возьмут пошлину, а товар из возов разместят на хранение.

Владу проехать не очень-то давали — иногда даже оглядывались и грозили кулаками, если его конь начинал особенно дерзко прокладывать себе путь к корчме, которая уже виделась впереди, на краю широкой торговой площади.

— Да куда ж ты ломишься! Осади! — говорили возмущённые прохожие, которых толкнули, а недавнему князю нравилось, что люди вокруг считают его ровней, не кланяются, шапок не ломают. От этого он чувствовал себя здесь своим, местным, ведь язык в Молдавии был почти тот же, что в Румынской земле, если не считать некоторые слова.

Войко и Нае ехали следом за господином, но держались не как слуги, а как друзья или попутчики. Въехав во двор корчмы, они даже обогнали Влада, но всё же любезно отвоевали ему место у коновязи, которое хотел занять ещё какой-то незнакомец.

В самой корчме оказалось людно, шумно, пахло нестиранной одеждой, кашей и жареным мясом. Между столами едва удавалось протиснуться, но Владу нравились и теснота, и галдёж, слышавшийся со всех сторон. За прошедшую зиму так надоели безлюдье и тишина!

Свободный стол удалось найти только потому, что четверо посетителей собрались уходить. Нае заботливо уложил на освободившуюся скамью три дорожных мешка и устало плюхнулся рядом:

— Надо бы комнату подыскать для ночлега, — сказал он, глядя на Влада, но не называя его господином. — Ишь народу-то сколько! К Пасхе что ли в столицу понаехали? Как бы все места не позанимали.

— Сейчас хозяин корчмы подойдёт — спрошу его, — задумчиво ответил недавний государь, но самого его заботило иное.

Затаённо жить в молдавской столице Влад не собирался. Ему хотелось непременно попасть ко двору, увидеть своего двоюродного брата Александра, нынешнего правителя Молдавии. Со слов Войки было известно, что при дворе не жалуют венгров и стремятся к союзу с поляками, поэтому Влад думал, не удастся ли уговорить молдаван отправиться в поход, дабы свергнуть в Румынии венгерского ставленника Владислава.

Надеяться на то, что молдаване согласятся, особо не стоило, но Владу следовало хоть попытаться. Ничего другого придумать он пока не мог. Вернее мог — оставалась возможность съездить в Турцию и попросить войско у султана, но это следовало делать лишь тогда, когда положение станет совсем безвыходное.

— Как думаешь к Александру попасть? — спросил Войко у Влада, когда все уселись за стол.

— Не знаю ещё, — ответил недавний государь. — Вот так просто заявиться, наверное, не выйдет, хоть мы с ним и родня.

— Можно составить письмо, а я отнесу, — предложил серб. — Только, думаю, ответа ждать придётся долго.

— Если письмо составлять, это надо делать с умом, — сказал Влад. — Не надо в письме говорить, что я уже здесь, в Сучаве. Надо сказать, что я лишь собираюсь приехать, если меня примут.

— Верно, — кивнул серб и оглянулся по сторонам. — Что ж хозяин корчмы-то всё нейдёт? Схожу что ли, потороплю его...

Влад тоже принялся оглядываться по сторонам и вдруг понял, что хозяин корчмы давно бы пришёл, если б не разбирался с неким смутьяном, который сидел за столом у дальней стены.

Лица смутьяна видно не было — только тёмные взъерошенные волосы. Голос звучал молодо — лет на тридцать или тридцать пять. А затем в воздухе мелькнула ладонь этого человека, которая выразительно хлопнула по столешнице:

— Ну, поверь мне в долг! Разве ты меня не знаешь?

— Знаю, — отвечал хозяин корчмы, дородный человек с длинными усами.

— Тогда поверь, а?

— Знаю, потому и не верю. Ты и без этого задолжал мне.

— Ну, а что ж мне делать, если у меня сейчас с собой денег нет!? — продолжал кричать смутьян. — Ну, нету! Хоть обыщи!

Корчмарь нависал над ним, уперев руки в бока, и Влад видел, что эти руки уже начали сжиматься в кулаки. Даже издали кулаки казались весьма внушительными по размеру.

— Нет денег — тогда снимай кафтан.

— Да как же? — смутьян опешил. — Мне нельзя по улице так идти. Я — лицо важное. Я к самому государю вхож. И что ж я, как голый оборванец, пойду? Не-ет!

— Раньше надо было думать, — возразил хозяин корчмы. — Вот тебе наука — сперва кошель свой проверяй, а затем пей. Тогда и долгов не наделаешь.

— Да ты всерьёз? Не надо. А? — просительно произнёс должник.

Меж тем корчмарь успел знаком подозвать двух своих помощников — тоже весьма крепких молодцев — и велел:

— Держи-ка его. Бережно. Сейчас мы с него мой кафтан снимем. Как бы не порвать.

Загремела лавка. Это должник вскочил с места, но деться было некуда, поэтому затевать драку смысла не имело:

— Не сметь меня трогать! Я — лицо неприкосновенное! Я к самому государю вхож...

— Ой, да знаем мы! — насмешливо ответил хозяин корчмы, а его помощники уже успели зайти смутьяну-должнику за спину и порывались ухватить под локти.

Тот не давался и даже, пробуя силы, резко наступил каблуком сапога одному из молодцев на ногу, но сразу получил предупреждающий тычок под рёбра. Затевать драку действительно не имело смысла, когда трое на одного.

— Да что ж это делается! — крик смутьяна, уже схваченного, раздался теперь на всю корчму. — Воры честного человека раздевают! Эй, люди...! Да что ж вы...! Ну, дайте кто-нибудь в долг...!

Хозяин корчмы начал деловито расстёгивать пуговицы на кафтане должника, когда рядом появился Влад и спросил:

— Сколько тебе не заплатил этот человек?

Хозяин, не отвлекаясь, назвал сумму.

— И ты из-за такой малости его позоришь? — спросил Влад, потому что сумма действительно показалась ему небольшой. По дороге из Сербии в Молдавии он выкопал часть зарытого клада, причём достаточную, чтобы чувствовать себя богачом.

— Для кого малость, а для кого — деньги, — не оборачиваясь, возразил корчмарь. — А ты не встревай. У самого-то деньги имеются? Или тоже задаром есть-пить пришёл?

— Имеются, — ответил Влад, достал из кошелька пригоршню серебра и, не считая, высыпал на край стола. — Хватит тут, чтоб долг покрыть?

Хозяин корчмы оглянулся на звук звенящей монеты, а затем с подозрением посмотрел на Влада, чей кафтан выглядел куда проще, чем кафтан смутьяна, у которого денег в кошельке не оказалось. Смутьян был одет как боярин, а тот, кто собирался заплатить за него — как крестьянин. Это ли не повод для подозрений! Однако взять деньги для корчмаря было выгоднее, чем пытаться продать кафтан, снятый с посетителя за долги.

Дородный усач наклонился над столом и медленно отсчитал из кучи серебра ровно ту сумму, которую назвал только что. В итоге на столе осталось ещё несколько монет.

Влад не собирался их забирать, но человек, которого он выручил, сгрёб их в кулак и протянул своему спасителю:

— Благодарю тебя, добрый человек. А это лишнее. Лишнего мне не надо.

— Что ж. Тогда возьму назад, — ответил Влад, принимая серебро и ссыпая обратно в кошелёк.

— Скажи, как тебя звать, и где найти, — продолжал недавний смутьян. — Я ведь теперь должен тебе. Верну, не сомневайся. Я же не пьяница какой-нибудь.

— Не пьяница? Однако тебя здесь знают, — заметил Влад, кивнув на корчмаря, который уже успел удалиться и теперь стоял возле того стола, где устроились Войко и Нае. Судя по всему, Владовы слуги беседовали с корчмарём на счёт еды и на счёт комнаты для ночлега.

— Ну, да, знают, — согласился смутьян и снова сел на лавку, с которой недавно вскочил, — однако я не пьяница. А если и пью, то со скуки. Не те нынче в Молдавии времена, когда можно полезным делом заняться, вот и маюсь.

— А что для тебя полезное дело? — спросил Влад, усаживаясь рядом на табурет.

— Ну, к примеру, было бы у меня хоть несколько сот хороших воинов в подчинении, уж я бы пользу принёс.

— Значит, ты — человек военный? — пожалуй, только теперь Влад взглянул в лицо своему собеседнику и мысленно отметил, что тот и вправду мог бы принести пользу в войске.

Смутьян смутьяну рознь, ведь есть такие, которые в заварушке всякий раз оказываются биты, а есть такие, которые сами умело машут кулаками, и поэтому битыми не оказываются. Человек, сидевший на лавке, принадлежал ко вторым.

Лицо его раскраснелось от выпитого вина, но глаза смотрели по-прежнему внимательно. Если попробовать ударить, успел бы уклониться, однако такое умение явно было не всегда. Над левым глазом обращала на себя внимание рассечённая бровь, которая давно зажила, но след остался. А вот нос этому человеку не ломали ни разу — тут сомневаться не приходилось. Да и по зубам он получал редко. Губы, пусть и полускрытые усами, не имели даже застарелых следов побоев. К тому же руки недавнего смутьяна ясно говорили, что они привычны к кулачному бою, а не только к тому, чтобы держать меч.

Конечно, этот человек и сам понимал, что воина определяют не по словам, поэтому на вопрос Влада ответил просто, полагая такую краткость вполне оправданной.

— Да, я воин.

— А когда мир, тебе скучно? — продолжал спрашивать Влад.

— В том-то и дело, что нет в Молдавии никакого мира, — грустно вздохнул смутьян. — Что ж это за мир, когда приходят к нам рати то от мадьяр, то от ляхов, и всё свои прядки норовят установить. А, глядишь, скоро и турки начнут приходить, и тоже со своими порядками.

С такими рассуждениями трудно было не согласиться. Особенно это касалось мадьярской, то есть венгерской армии, которая подчинялась Яношу Гуньяди. Янош любил везде навести свой порядок.

Влад задумался о Яноше, а смутьян повторил недавний вопрос:

— Так как же тебя зовут? Мне нужно знать, кому вернуть деньги.

Недавний румынский правитель не хотел раскрывать свою личность, да и деньгами он сорил вовсе не по доброте душевной:

— Можешь считать, что ты мне ничего не должен, если дашь совет, который окажется полезным.

— Что же я могу тебе посоветовать, если тебя не знаю?

— Ты тут кричал, что вхож к нынешнему молдавскому государю, а я как раз хочу к нему попасть. Вот и скажи, как мне пройти во дворец.

— А ты, оказывается, хитёр! — засмеялся смутьян. — Деньги, которые ты дал, чтобы заплатить мой долг, это и впрямь небольшая плата за ценный совет.

— Так что же? Посоветуешь? — улыбнулся Влад.

— А зачем тебе к государю? — теперь смутьян уже не смеялся, а пристально вглядывался в своего собеседника.

Влад молчал, но его новый знакомый начал сам отвечать на свой вопрос, проявив себя человеком наблюдательным:

— Нет, ты совсем не прост. Пусть на тебе простая одежда, но вот лицо у тебя не простое. Видно, что ты науки изучал. Ты, наверное, знатного рода? Но кто же ты? Может, твоя матушка в своё время приглянулась кому-то их прежних молдавских государей? У нас такие государи, что никогда случая не упускают. Если дальше так пойдёт, то государевых отпрысков станет больше, чем подданных.

Влад возмущённо нахмурился вопреки тому, что его собеседник почти угадал, ведь по материнской линии Влад действительно состоял в родстве с правителями Молдавии, последние лет двадцать постоянно сменявшими друг друга на троне. Все эти правители происходили из рода Мушатов, как и мать Влада. Однако она была не кто-нибудь, а законная дочь великого молдавского государя Александра Доброго, в честь которого, наверняка, получил своё имя нынешний молдавский князь Александр.

Княжну нельзя равнять с любовницей очередного недолговечного правителя. Влад уже думал возразить, но его собеседник примирительно улыбнулся:

— Нет? Ну, прости меня. Ты ведь сам ничего не говоришь, а я своим скудным умом соображаю, как могу... А если подумать... Нет, ну, конечно, ты не наследник кого-то из Мушатов. Будь у тебя право на молдавский трон, ты бы не добивался приёма у нынешнего государя, а сидел бы сейчас у мадьяр или у ляхов за столом и подговаривал бы их собирать войско, чтобы прийти в Молдавию и посадить тебя на трон.

— Это больше похоже на истину, — снисходительно отозвался Влад.

— Тогда кто же ты?

— Я потому и заплатил тебе за совет, чтобы ты меня ни о чём не расспрашивал, — усмехнулся недавний румынский государь. — Просто скажи мне, как попасть во дворец, и разойдёмся. Если твой совет окажется хорош, тогда скоро ты узнаешь, кто я, ведь при дворе мы встретимся. А если твой совет окажется плох, то, возможно, ты никогда меня при дворе не увидишь, а значит, имя моё тебе ни к чему.

Смутьян подумал ещё немного и, наверное, решил, что и впрямь незачем ломать голову:

— Ты вовремя приехал, — наконец, сказал он,— ведь совсем скоро Пасха, а на Пасху во дворце будет пир. Сначала все бояре вместе с государем пойдут в церковь на праздничную службу, а затем толпой повалят во дворец пировать. Если ты наденешь богатый кафтан, то стража тебя пропустит вместе с ними, и имени спрашивать не станет. Когда тут спрашивать, когда столько гостей!

— Благодарю, что надоумил, молдаванин, — улыбнулся Влад. — Совет хороший. Исполнить его будет легко.

После деревенской церковки главный храм молдавской столицы мог показаться очень просторным, но в нынешнюю, пасхальную ночь в этом большом храме было так же тесно, как в той церковке в горах, потому что молдавские бояре и их жёны набились под высокие каменные своды плотной толпой.

Влад в красном отцовском кафтане, теперь тщательно сберегаемом и надевавшемся только по особым случаям, стоял в правой части храма, где полагалось находиться прихожанам-мужчинам. Недавнего румынского государя оттеснили к самой стене и всё равно продолжали напирать, так что Влад вынужден был смиренно, но всё же с укором попросить:

— Братья, ради праздника не давите меня.

Влад пожалел, что не отличается высоким ростом, ведь увидеть происходящее перед входом в алтарь не мог, даже вытянув шею. Вот если б стоял на почётном месте, впереди всей толпы, то и не вспомнил бы о своём росте! Однако незнакомца, даже подобающе одетого, на почётное место никто не пустит. Приходилось мириться с тем, что за ходом службы удаётся следить лишь на слух — по басовитым возгласам митрополита, священников и дьякона, а также по пению хора, состоявшего сплошь из отроков с высокими чистыми голосами.

Влад видел только боярские затылки, тщательно причёсанные и приглаженные, а также часть стены с древней, потемневшей и потрескавшейся росписью. Впрочем, затылки и роспись он видел смутно, ведь ночью в храме, несмотря на зажжённые свечи, царил полумрак.

Пасхальная ночь была безлунная, только звёзды ярко блистали на небе, не освещая землю, поэтому Владу не составило большого труда затесаться в толпу знати, совершавшей вместе с клиром крестный ход вокруг храма. Стража, призванная отделить знать от простолюдинов, также собравшихся возле храма на площади, ничего не заметила.

Затем церковнослужители и прихожане вошли в храм, а Влад последовал туда вместе со всеми, но теперь стоял в толпе один, предоставленный сам себе — никого знакомого здесь не обнаружил. Даже святые, изображённые на стене в ряд, будто воины в строю, казались незнакомыми, а их имена, написанные возле нимбов белой краской, не удавалось разобрать.

Наверное, не только Влад чувствовал себя так, ведь в толпе бояр мало кто знал друг друга. В Сучаву по случаю восшествия на престол нового государя съехались многие знатные люди, которые прежде жили в своих поместьях, но теперь надеялись, что смогут занять должность при дворе.

Недавний румынский государь, следя за ходом службы, вдруг услышал, как по соседству двое неизвестных тихо разговаривали:

— Сам-то откуда?

— Из Нямца.

— А ты?

— Из Хотина.

— Первый раз здесь?

— Нет, но в прошлый раз не повезло.

— А я в прошлый раз не был, но теперь хочу счастья попытать.

— Тихо вы, — сказал кто-то третий. — Служба же идёт.

Все замолчали, а Влад подумал, что под "прошлым разом" должен разуметь недолгое правление своего дяди Петра, поддержанного Яношем Гуньяди и неожиданно умершего. Теперь же оба боярина, обсуждавшие свои дела во время церковной службы, явно хотели пристроиться у нового государя — Александра.

Заходя в церковь, Влад всё же смог разглядеть этого Александра, своего двоюродного брата, и потому сейчас, даже оказавшись заслонённым чьими-то спинами, мысленно продолжал его видеть. Новый молдавский князь, которому едва исполнилось двадцать лет, стоял на почётном месте, недалеко от Царских Врат, облачённый в богатый кафтан, расшитый золотом, а светлые волосы, ниспадавшие на плечи, тоже казались почти золотыми.

Также мысленно Влад видел, что неподалёку, на левой половине храма, где положено стоять женщинам, находилась государева матушка — вдовица, облачённая в чёрные одежды монахини. Наверное, приехала из своей обители, чтобы помочь сыну устроить во дворце пасхальный пир, и тотчас по окончании праздника соберётся ехать обратно.

Вокруг Александра, конечно, толпились избранные бояре с сыновьями, а жёны и дочери избранных собрались вокруг матери князя. Об этом можно было судить по облаку света перед Царскими Вратами, которое создавалось зажжёнными свечами в руках княжеской семьи и избранного боярского круга. Держать в руках свечи — пасхальная традиция, но плотная толпа за спинами избранных не могла её соблюсти. Приходилось слишком тесниться, и существовала опасность поджечь кого-нибудь. Вот почему церковь озарялась светом не вся, а только та часть, где стояли наиболее знатные прихожане.

Влад, пока что далёкий от них, тоже стоял без свечи, и вдруг подумал, что слишком самонадеян и зря рассчитывает легко попасть к молдавскому князю в приближённые. Просто предстать перед Александром, назваться родственником и попросить убежища вряд ли могло оказаться достаточно, чтобы тебя приняли при дворе и не выгнали из Сучавы. Требовалось за короткое время ещё и подружиться с Александром так крепко, чтобы этот юноша проявил неподдельное участие к судьбе румынского беглеца. Только тогда бояре из княжеского совета не стали бы требовать, чтобы беглец уехал.

Пусть Войко говорил, что в Молдавии нынче не любят венгров и врага венгров примут наверняка, следовало помнить, что бояре всегда осторожны и могут побояться злить Яноша Гуньяди. На гостеприимство казался способным лишь Александр, который действовал бы не по расчёту, а по зову благородного сердца.

Так рассуждал Влад, краем уха следя за ходом службы, но пока не мог придумать, как исполнить свой замысел и понравиться родичу, ведь ничего не знал об Александре — о его привычках, пристрастиях. Запоздало понял, что следовало расспросить об этом незнакомца в корчме, но теперь уже ничего нельзя было поделать, разве что этот незнакомец отыскался бы среди толпы в храме.

Надеяться на встречу и подсказку особо не стоило, но времени для самостоятельных раздумий пока хватало, ведь нынешнее богослужение стало долгим. По окончании утрени почти сразу началась литургия, и из храма никто не выходил — все старательно перебарывали усталость.

Очевидно, из-за усталости такое оживление в толпе вызвало "слово" Иоанна Златоуста, которое читал с амвона митрополит. В речи Златоуста среди прочего говорилось об обильной трапезе, которой надобно насладиться. Правда, тут же пояснялось, что речь идёт о пире веры, но большинство собравшихся явно предвкушали праздничное застолье в княжеском дворце, которое ожидалось по окончании богослужения — люди сразу зашушукались, заволновались.

"Попасть на пир — полдела, — меж тем продолжал размышлять Влад. — Главное, чтоб не выгнали. Не даром говорят, что незваному гостю всегда сесть некуда".

И вот служба окончилась.

Когда всё вышли из храма, было уже раннее утро. На улице оказалось очень свежо, прохладно. Солнце поднималось из-за куполов храма, отбрасывавших на вытоптанную землю перед папертью тёмные, почти чёрные тени.

Пасха — светлый праздник, но Влад замечал лишь тёмное — не огонь свечей, а темноту вокруг них; не солнце, а тени. Всё из-за того, что нынешнее празднество странным образом напоминало об отце и старшем брате, а точнее — о боярах, по вине которых отец и брат умерли.

Влад как высокородный человек привык, что бояре всегда обращают на него внимание, а теперь он стал для них будто невидимым, но это новое положение позволило ему услышать то, чего не доводилось слышать прежде — как бояре говорят о государях.

— Пир решил закатить, а у самого казна пустая, — ехидно проговорил один приезжий, глазами указывая на Александра. — Лучше б поберёг последние гроши на случай войны. А то денег не станет даже на порох.

— Тебе-то что? — усмехнулся другой. — Когда угощают, так ешь-пей вволю. Не у тебя же казна оскудеет.

Да, молдавские бояре, даже не входившие в избранный круг, чувствовали себя вольготно и говорили об Александре весьма дерзко. Влад же думал о боярах румынских: "Наверное, именно так они о моих родичах рассуждали, твари двуличные. В глаза говорили одно, а за глаза — другое". Ему хотелось окрикнуть нынешних бояр, назвать своё имя и спросить, как они смеют разговаривать непочтительно, но он сдерживался.

Александр меж тем христосовался с наиболее знатными боярами и дарил им куриные яйца, окрашенные в красный цвет и покрытые росписью. Князь вынимал свои подарки из корзины, покоившейся на руках у слуги, причём для кого-то вынимал не одно яйцо, а по два и по три, желая почтить особо.

Матушка князя точно так же поздравляла боярских жён и дочерей. Она первая заметила, как из храма вышел митрополит и священники, успевшие снять богослужебные одежды и остаться в чёрных монашеских.

Александр, обернувшись по слову матери, похристосовался с митрополитом, но яйцо владыке подарил не крашеное куриное, а отлитое из чистого золота.

Влад, стоя за спиной кого-то из бояр, опять услышал дерзкие речи — некий наглец в синем кафтане хмыкнул и сказал соседу слева, одетому в зелёный кафтан:

— Видал, что владыке досталось? Неужто, Александр хочет показать, что не беден? Кого обмануть решил? Или надеется, что мы подумаем, будто он сам научился яички нести, да не простые, а золотые?

Народ, собравшийся на площади, тоже ждал своей очереди получить от Александра что-нибудь. Впрочем, только сейчас, при свете солнца, Влад увидел, что это не просто люди, а бедняки и даже нищие. Судя по всему, они надеялись получить не яйца, а деньги.

Недавний румынский князь не мог избавиться от подозрения: "А вдруг эти оборванцы — такие же притворщики, что и я? Вот я надел дорогую одежду и потому нахожусь среди бояр. А если б надел рубище, то мог бы так же оказаться среди нищих и получить подаяние, которое мне не положено. В этой толпе наверняка много бездельников и даже разбойников, которые пришли сюда в надежде, что удастся получить от государя золотой. Для них даже один золотой — богатство".

Наконец, стража расступилась, чтобы несколько десятков счастливцев могли прорваться к молдавскому государю, сказать "Христос воскрес" и получить милостыню. Между нищими едва не дошло до драки, но Александр отнёсся к этому спокойно и, опустошив свой кошелёк, вместе с митрополитом и матерью отправился пешком во дворец.

Бояре и боярские жёны, следуя за своим князем, тоже на ходу одаривали милостыней, кого успевали, но нуждающиеся, даже получив подаяние, почему-то не отставали, а продолжали идти по улице вместе со всеми.

Влад понял, в чём причина, как только миновал широкие, настежь распахнутые ворота княжеского двора — во дворе, прямо перед дворцовой хороминой были накрыты столы. Пусть угощение на них стояло самое простое, но беднякам казалось довольно и этого — возле столов началась толкотня и давка, а Александр и его знатные гости, уже не обращая внимания на чернь, взошли на крыльцо и проследовали в пиршественную залу.

Влад старался держаться спокойно. Ему почему-то всё время казалось, что сейчас его кто-то грубо окликнет:

— А ты куда? — или даже схватит за руку, однако ничего этого не произошло.

Место на лавке непрошенный гость, к своему удивлению, нашёл без всякого труда. Собравшиеся бояре знали друг друга плохо, поэтому не спорили меж собой, кому положено сидеть ближе к князю, а кому — ближе к дверям.

Конечно, пробраться в дальний конец залы, где стоял княжеский стол и столы избранных бояр, можно было даже не пытаться, но середину и пространство возле дверей гости могли делить, как хотели.

Государева матушка, а также боярские жёны и дочери кушали отдельно в другом зале, так что мужчины, не боясь женских ушей, стали вести себя вольнее. Иногда в речи прорывалось крепкое словцо.

Стало шумно. К тому же перед столами стояли музыканты и играли, кто на чём — тут были и флейты, и дудки, и гусли. Эта музыка заглушала голоса. Расслышать друг друга могли лишь собеседники, сидящие бок о бок. Никто уже не боялся оказаться услышанным посторонними, и потому речи сделались злее — особенно после второй чарки вина:

— Глянь-ка, как гордо восседает. Будто всё ему нипочём, — говорил один боярин другому, указывая краем кубка на Александра. — Посмотрим, долго ли просидит.

— Вот-вот, — согласился товарищ, разламывая ягнячью ногу, и спросил небрежно. — А отец-то Александров отчего умер? Молодой же был.

— Да кто его знает. Может, от яда, — сказал первый боярин.

Услышав про яд, Влад невольно начал прислушиваться лучше.

— А почему от яда? — продолжал спрашивать второй. — Может, хворь напала.

— Знаем мы эти хвори, — усмехнулся первый боярин. — Что-то у нас все государи хворые. Тебя послушать, так они как чихнут, так сразу с ног валятся, и прямо в гроб.

— Я такого не говорил, — возразил второй.

— Да разве от хвори может быть такое, что у нас творится! — продолжал первый боярин вполголоса и тут догадался. — Так тебя же при дворе не было — ты не знаешь ничего...

— Ну... чего-то знаю, а чего-то не слышал, — уклончиво ответил второй.

— Так я тебе расскажу, — раздобрился первый. — В позапрошлом году дядя Александров умер. А в прошлом году совсем худо было. Только одного покойника успевали проводить, так ему вслед — новый. Весной отец Александров умер. Летом — старший брат. Осенью — ещё один дядя. Слава Богу, год кончился. А теперь поглядим, доживёт ли сам Александр хоть до лета.

Услышав такое, Влад, которому всё вокруг казалось мрачным, вдруг почувствовал, будто погрузился в тёмный омут — свет померк перед глазами, а голоса и музыка сделались далёкими, нечёткими.

Чтобы избавиться от странного наваждения, недавний румынский государь сильно тряхнул головой, дёрнул плечами, как будто хотел вынырнуть. Затем сам не заметил, как вскочил, да так неловко, что ударился ногой о край столешницы. Сдвинувшийся стол громыхнул; каждое блюдо, плошка и чаша на тонкой скатерти стукнули или звякнули, чуть подпрыгнув.

Опомнившись, Влад увидел, что беседа прекратилась, и даже музыканты смолкли, причём все смотрят на него, стоящего перед столом, где по скатерти на пол стекало пролитое красное вино. Что тут было делать?

Влад взял со стола свой кубок, ещё не пустой, и провозгласил:

— Пью за здоровье и удачу моего венценосного брата Александра. Живи долго, брат. Правь долго. Пусть казна твоя полнится золотом, пусть боевая слава год от года множится, а у тех, кто злословит о тебе, пусть языки отсохнут.

— Ты мой родственник? — удивился Александр, наклоняясь вперёд через свой стол, чтобы лучше разглядеть незнакомца. — Кто же ты?

Влад назвался, и никто вокруг не усомнился в истинности его слов. Наверное, смотрели на него точно так же, как недавний знакомый в корчме, и мысленно отметили, что по лицу и по повадкам "государев родственник" явно похож на человека из знатного рода.

Влад меж тем добавил:

— В прошлом году был я государем, а сейчас — не государь и потому решил вот явиться в гости запросто, — затем он оглядел стол перед собой. — Ты уж прости, брат, побуянил я немного — со столом повоевал. Толкнул его, а он не упал, и потому не знаю я, кто победил — он или я.

Недавний румынский государь виновато развёл руками и улыбнулся с нарочитым простодушием, так что многие в зале улыбнулись, а некоторые беззлобно засмеялись.

— Мои столы победить непросто. Они и не таких буянов выдерживали, — отозвался Александр, добавив. — А ты, брат Влад, раз уж там навоевался, иди теперь сюда, сядь рядом со мной. Наверняка, тебе есть, что рассказать про свою жизнь, вот и расскажешь, а я и мои гости послушаем.

По правую руку от Александра находился митрополит — владыка восседал в таком же резном кресле с высокой спинкой, как сам молдавский князь, и, наверное, сегодня чувствовал себя хозяином праздника наравне с Александром.

Владу показалось, что митрополит только что говорил о чём-то духовном, а молодому государю это слушать порядком наскучило — поэтому-то Александр и решил пригласить за стол своего внезапно объявившегося родича.

Тем не менее, гостю следовало проявить к духовному лицу уважение. Резные кресла митрополита и Александра, а также боярские скамьи рядом с ними стояли плотно, так что сбоку было не подступиться, а приветствовать владыку, зайдя тому за спину, казалось неудобно, поэтому Влад, ещё не дойдя до княжеского стола, остановился, поклонился в пояс:

— Христос воскрес, владыка.

— Воистину воскрес, сыне.

Протягивать руку для поцелуя через стол тоже было неудобно, поэтому сидящий митрополит просто осенил Влада крестным знамением.

— Давай, садись, брат, — нетерпеливо сказал Александр, раскрасневшийся от вина и потому сам уже склонный буянить.

Митрополит посмотрел на князя неодобрительно, поэтому Александр добавил:

— Продолжим пир, которым святой Иоанн Златоуст велел нам насладиться!

Александр выделил Владу место слева от себя, так что боярам, восседавшим на почётной скамье, пришлось немного потесниться.

— Так откуда ты приехал? Из Тырговиште? — спросил молдавский князь, который до сих пор явно не интересовался румынскими делами.

— Нет, Тырговиште я покинул ещё осенью, спасаясь от убийц, преследовавших меня, — ответил Влад. — Зимовал я в горах, а теперь вот к тебе явился.

Влад рассказал Александру всё подробно — и про то, как по вине Яноша Гуньяди лишился отца и старшего брата, и про то, как вместе с турками недавно возвращал себе престол. Поведал и обо всём, о чём удалось узнать по приезде в Тырговиште. Даже про свою невесту, которая сгорела, поведал. Затем рассказал и про осенние приключения, когда едва не попался людям Яноша и вынужденно пережидал некоторое время в сербской глухомани.

— А надолго ли господин Влад в наши края? — вдруг спросил один из Александровых бояр.

Этим вопросом боярин явно намекал, что гостю лучше уехать поскорее, но Влад, предвидя такие речи, даже не обернулся в сторону говорившего, а продолжал обращаться к Александру:

— Скажу, как есть, брат — ехать мне особо некуда. К туркам разве что могу податься, но не хочется опять жить у поганых. Думаю, не для того Господь избавил меня от их гостеприимства, чтобы я снова к ним вернулся.

— Ну, так оставайся здесь, в Сучаве, сколько захочешь, — махнул рукой Александр. — Завтра на охоту поеду. Поехали со мной.

— С радостью, брат.

Александр явно увлёкся повествованием — особенно внимательно слушал про то, как Влад осиротел и лишился старшего брата. Молдавский князь хмурился и будто спрашивал: "Неужели, правда? Не сочиняешь ли?" Он ведь и сам недавно пережил подобное, пусть в разговоре об этом не помянул, но Влад помнил слова молдавских бояр: "Прошлой весной отец Александров умер. Летом — старший брат".

Влад рассказывал, что чувствовал тогда, а Александр слушал и понимал — нельзя такое придумать. Так может рассказывать только тот, кто сам подобное пережил. "Я-то всё гадал, как сдружиться со своим родичем и как ему понравиться, — отметил про себя недавний румынский князь. — А оказалось, мне следует просто быть самим собой, потому что мы с Александром — будто отражение друг друга. Смерть вокруг нас ходит, и раз уж одинаковые у нас с ним беды, то кто меня поймёт, как ни он!"

Когда Влад покинул пиршественную залу, время перевалило за полдень. Можно было и ещё остаться, но тогда пришлось бы последовать примеру многих бояр, которые, устав после пира и бессонной ночи, спали прямо в углах залы, на лавках в коридорах дворца или во дворе, где накрытые столы давно опустели, поэтому бедняки и нищие разошлись восвояси.

— Ну, что господин? — спросил Войко, который, как оказалось, ждал возле дворцового крыльца и тут же подхватил господина под руку, когда тот, чуть пошатываясь, спустился по ступенькам.

— Лошадей ты, надеюсь, не привёл? — спросил Влад.

— Нет, — коротко ответил серб.

— И правильно. Пешком пойду. Так хмель быстрее выветрится. Завтра мне с моим братом Александром на охоту ехать.

— Хорошая новость, — обрадовался слуга.

— Со мной поедешь.

— Как прикажешь, господин. А в котором часу?

— Не сказали, — ответил Влад и, присев на последнюю ступеньку крыльца, устало привалился правым плечом к резному деревянному столбу. — Пойди, узнай у Александровых слуг, когда их господин завтра на охоту собирается. Заодно узнай, на кого охотиться будем.

— Господин, может, сперва я тебя до корчмы доведу? — спросил Войко.

— Нет, сейчас узнай, а я тут посижу. Иди, — Влад устало махнул рукой. Его, как и всех недавних участников застолья, клонило в сон, поэтому Войко, видя это, не стал больше спорить, взбежал на дворцовое крыльцо и скрылся в дверном проходе.

После удачного разговора с Александром румынский беглец должен был вздохнуть с облегчением, ведь теперь ехать в Турцию не требовалось, однако на сердце легче не стало. Влад вдруг понял, что в прежнем неопределённом положении чувствовал себя куда спокойнее, а всё потому, что помнил о своём одиннадцатилетнем брате Раду.

Раньше, пока ещё не было твёрдой уверенности, что удастся остаться в Молдавии, Влад говорил себе, что, может быть, вернётся ко двору султана. Да, ехать туда казалось бесполезно, ведь султан не дал бы новое войско. К тому же турецкий правитель мог разгневаться на своего "барашка", не удержавшегося на румынском троне, и даже при самом благоприятном стечении обстоятельств не оказал бы тёплого приёма. Да, пришлось бы провести долгое время в тоскливом ожидании, пока султан Мурат сменит гнев на милость, и всё же, вернувшись в Турцию, Влад мог бы утешаться тем, что не бросил своего брата. А теперь получалось, что бросил.

То и дело возникала мысль: "Я не поеду к туркам ни в этом году, ни в следующем, а Раду всё равно станет меня ждать". Младший брат казался ещё слишком несмышлёным, чтобы понять, почему старший не едет. Раду мог даже озлобиться, решить, что старший забыл его. И, наверное, поэтому старший должен был как-то дать знать о себе. Например, через письмо.

Влад подумал, что мог бы отправить Войку на юго-восток — туда, где река Нистру впадает в Чёрное море. Там находилась крепость Албэ и торговый порт, куда часто приезжали купцы-греки. Эти купцы торговали и в турецкой столице — в Эдирне, поэтому Войко мог бы найти какого-нибудь честного купца, который на небольшую мзду согласился бы передать письмо... нет-нет, не во дворец. Послание можно было передать настоятелю православного храма в греческом квартале Эдирне — того храма, куда Раду вместе со слугами-греками каждое воскресенье ходил послушать обедню.

Пока Влад жил в Турции, он и сам ходил туда вместе с братом. Настоятель, седой старик, не был для них совсем уж чужим человеком. Этот старик хорошо помнил всех своих прихожан, поэтому передал бы письмо именно тому, кому оно предназначено.

Старик делал много добрых дел. К примеру, предоставлял кров паломникам, которые, несмотря на все опасности путешествий через Турцию, следовали по её землям в Иерусалим. Паломники ночевали в церковном дворе, а иногда — прямо в храме, и Влад поначалу не одобрял такого, считая, что храм — не корчма, но со временем стал судить об этом иначе.

Ночевать в храме или, по крайней мере, внутри его ограды для христиан казалось безопаснее, а само здание от них совсем не страдало. Даже если кто-то вдруг решил бы украсть в церкви что-нибудь, то не обнаружил бы ничего ценного. Внутреннее убранство этого дома Божьего отличалось крайней скромностью, а снаружи и вовсе казалось похожим на амбар, потому что не имело ни одного креста на крыше, "дабы не смущать взор правоверных мусульман".

Когда братья только-только оказались в Турции, Влад ходил в этот храм один. Обедня, которую служили на греческом, а не на славянском языке, была непонятна, но зато столько всего интересного попадалось по дороге в храм и обратно! Шумный пёстрый восточный город — там всегда есть, на что посмотреть!

Пусть султанские слуги-греки, присматривавшие за Владом, не давали надолго останавливаться на улице и глазеть по сторонам, но прогулка всё равно давала много, ведь после того, как отец оставил сыновей у султана, а сам уехал в Румынию, Влада и Раду почти не выпускали из дворца. Посещение храма по воскресеньям стало единственным достойным предлогом, чтобы покинуть дворцовые стены и увидеть окружающий мир.

Когда Раду исполнилось восемь лет, братья стали ходить в храм вместе. Старший брат поначалу боялся, что младшему не понравится ходить по шумным пыльным улицам, а в храме мальчик заскучает, начнёт хныкать, но нет. По дороге в храм младший с такой же жадностью оглядывался по сторонам, а в храме даже умудрился выучить те греческие фразы, которые в ходе службы время от времени повторялись. Раду не понимал смысла того, что запомнил, а просто подражал гнусавой речи старого священника-настоятеля, что звучало очень забавно.

И вот теперь, находясь в Молдавии, Влад представлял, как тот самый старик передаст одиннадцатилетнему Раду запечатанный лист со словами, что это весточка от старшего брата.

Младший, конечно, обрадуется и, может, даже успеет взять письмо в руки, но оно будет тут же отобрано. Отберут султановы слуги-греки и скажут, что сперва это должны прочитать в канцелярии их повелителя. Раду, ошарашенный, посмотрит на них, воскликнет: "Отдайте!" — затем подумает, что письмо могут не вернуть совсем, и заплачет.

Влад с грустью сознавал, что так и будет, потому что нечто подобное уже случалось — с посланиями, которые он и Раду в своё время получали от отца.

Родитель, отвезя сыновей в Турцию, о них не забывал. Он отправил им первое письмо в тот же год, и, по правде сказать, Влад и Раду, оказавшись у султана летом, не ожидали, что уже в начале осени получат от родителя весть. На самом же деле ничего удивительного тут не было — осенью к турецкому двору приехали бояре из Тырговиште, чтобы привезти дань, а заодно привезли княжичам отцовское послание.

Изначально бумагу скрепили печатью, но Влад получил письмо уже распечатанное. Слуги султана прочли и даже не потрудились скрыть это! Вот наглость!

Наверное, родитель предвидел подобные вещи и поэтому обращался к сыновьям так, как делал бы это при посторонних. Даже выглядело послание чересчур красиво, будто написано напоказ: очень разборчиво выведенные слова, ровные строчки, красная буквица в начале, а в конце — большая красная подпись на весь остаток листа, сделанная уж точно не отцовой рукой. Такие подписи ставились на указах и грамотах, чтобы кто-нибудь самочинно не приписал в конце ничего лишнего.

В своём письме, составленном, как государственная бумага, по-славянски, отец обращался по очереди к каждому из сыновей, "гостивших" в Турции и призывал проявить терпение. Особой теплоты в этих словах не чувствовалось, а тон казался поучающий.

За время пребывания в Турции Влад и Раду получили три таких письма — в тот год, когда приехали, затем осенью на следующий год и ещё через год, опять же осенью. Вскоре после отправки третьего письма отец умер.

Влад уже после получения скорбной вести не раз перечитывал все три письма, надеясь найти там скрытую сердечную теплоту, но не мог. А ведь ни минуты не сомневался, что своих сыновей родитель любил! Казалось непонятным — почему письма такие холодные.

И вот теперь Влад понял, что его собственное письмо к Раду получится таким же. О чём он мог сказать брату? О том, что сожалеет о разлуке? Это могло оказаться истолковано, как скрытое намерение выкрасть младшего брата из Турции.

Можно было честно сказать маленькому брату, чтоб не ждал скоро, но это тоже истолковали бы превратно — если Влад избегает возвращаться, значит, не считает турков друзьями и ищет себе других друзей. То есть, когда "барашек" всё же окажется в Турции, ему это припомнят.

Но что же в таком случае старший брат мог сообщить младшему? Лишь дать наставления, то есть сказать, чтоб был терпелив и во всём проявлял покорность султану. Получилось бы такое же послание, как у отца. А следовало ли отправлять такое?

Поразмыслив, Влад решил не отправлять письмо вовсе.

Охота, на которую Александр пригласил Влада, оказалась охотой на волков, ведь этих серых разбойников следует истреблять во всякое время года. Уж очень жадны волки до домашней скотины. Им она милее, чем лесная живность, а значит — крестьянам убыток.

"Что ж. Если от государевых забав селянам польза, то это хорошо", — размышлял Влад, когда вместе с Александром рано поутру ехал прочь из города по широкой наезженной дороге, уже оставив позади и крепостные стены, и пригород.

А ещё невольно пришла мысль, что двоюродный брат, несмотря на оскудение в казне, на свою псарню денег не жалел. У молодого молдавского князя оказалось псов великое множество, и первыми обращали на себя внимание волкодавы. Восемь огромных псов, заросших длинной светлой шерстью, так что даже глаз было не видно. Зато волк прокусить такую шерсть едва ли сумел бы.

Как объяснил Александр, в его охоте эти псы считались главными:

— Волка без них не добыть, — сказал он. — Копьём серого не достать. Даже если и подпустит он тебя так близко, чтобы попробовать ткнуть, увернётся ведь. Вёрткие твари! Стрел волк тоже не слишком боится. Шкура у него крепкая — не как у вепря, но всё же. Стрела этого разбойника только уколет. Ему такая рана — пустяк, да и попасть надо ещё суметь. Остаётся собаками травить. Но только этих..., — молдавский князь любовно посмотрел на волкодавов, невозмутимо бежавших возле лошади начальника псарни, — этих я под конец спускаю. А сначала гончие в дело идут.

Гончие в отличие от волкодавов были небольшими, все пятнистые, вислоухие, вертлявые. Иногда они принимались тявкать, но это многоголосое тявканье казалось странно мелодичным, не резало слух и не пугало лошадей.

Разве что один не в меру ретивый кобелёк пару раз норовил подскочить к Владову вороному и облаять, на что конь поворачивал голову, начинал прижимать уши и щёлкал зубами — дескать, я тоже кусаться умею.

— Хорошие кони. Турецкие? — спросил Александр, с видом знатока оценив вороных, на одном из которых восседал Влад, а на другом — Войко.

— Да, подарок от султана, — ответил Влад. — Мне говорили, что такие обычны в землях, где находятся главные мусульманские святыни. Но это очень далеко. Вряд ли султан привёз этих коней оттуда. Наверное, у себя где-нибудь разводит.

Кони и впрямь отличались от местных формой голов и странной привычкой держать хвост трубой во время бега, будто коты. Влад даже подумывал продать этих жеребцов и купить обычных, но теперь, когда двоюродный брат позволил жить в Молдавии, продавать было ни к чему, пусть кони и казались очень приметными.

Прошлой осенью, спешно покидая Тырговиште, Влад не оставил их только по той причине, что других для себя не нашёл. По пути из Сербии не продал, потому что таких дорогих коней быстро не продашь, а теперь казалось хорошо, что так сложилось.

"Жалко было бы лишиться их. Резвые, под седлом удобные. Может, и на охоте службу сослужат?" — думал Влад, а его двоюродный брат уже забыл о конях и опять рассказывал о предстоящей охоте.

Александр увлечённо объяснял, что есть у волка одна слабость — он всегда возвращается по своему следу. Поэтому если волк уйдёт в лес и заляжет там на днёвку где-нибудь в буреломе, то оттуда станет уходить тем же путём, что и пришёл.

Вот для этого и нужны были гончие. С их помощью выгоняли волков из дневного укрытия, а на волчьей тропе поджидал Александр со своими волкодавами. Тут-то и начиналась самая потеха.

Волк — быстроногий зверь. Волкодавы не всегда могли за ним угнаться, но благодаря гончим серый оказывался утомлён, и мог стать добычей, а затем Александр довершал дело.

Обычно на одного волка спускали двух волкодавов — так полагалось, но бывало, что на одного волка двух собак оказывалось мало.

— Такой зверь живучий, — рассказывал Александр. — Два пса его к земле прижмут, а он ничего. Приходится его прямо из-под собак ножом резать. Да и то изловчиться надо, чтоб собак не стряхнул и не убежал. А то бывало. Вот Косма не даст соврать, — молдавский князь указал на начальника псарни.

Косма оглядел волкодавов, бежавших возле его коня, кивнул и добавил:

— Но это чаще бывает, когда волка возьмут гончие. Бывает, схватят аж вчетвером, а он их стряхнёт и убежит.

Помощники начальника псарни, которые ехали следом, окружённые сворой гончих, наверное, тоже могли что-нибудь рассказать, но скромно молчали. Говорил в основном Александр, и успел рассказать много, потому что путь к месту охоты был неблизкий.

Лишь во втором часу после полудня охотники прибыли в некую деревню, и, судя по тому, как хорошо здесь знали Александра, молдавский князь получил её во владение задолго до своего помазания. Все знали и то, зачем он пожаловал, поэтому вокруг князя всё совершалось по давно заведённому порядку.

На самом въезде встретил местный староста и другие важные люди села. Встретили с караваем и солью, благодарили, что Александр избавляет их от волчьей напасти, а затем проводили в княжий дом.

Дом оказался большой, с большим двором и большими деревянными резными воротами, но в общем мало отличался от прочих деревенских мазанок с крышами из дранки. Вот почему казалось неожиданно, что в этом доме так же, как принято во дворце, откуда ни возьмись, появились слуги. Они приняли коней, а затем подали князю и остальным умыться.

— Собак кормить не вздумайте, — строго сказал Косма, наблюдая, как гончих и волкодавов отводили на обустроенный для тех отдельный двор.

В большой комнате уже ждал накрытый стол. В котле, только-только вынутом из печки, дымилась похлёбка из кислой капусты и свинины, однако Влад тогда ещё не знал, что кислая капуста хороша, чтобы избавиться от похмелья. Как позже оказалось, эту похлёбку Александр весьма любил.

Грузная пожилая женщина поспешно выставляла на белую скатерть некие плошки, а, увидев вошедшего князя, с трудом согнулась в поклоне:

— Доброго дня тебе, господин. Садись, покушай. Я и пирожков твоих любимых напекла.

Александр с гордо вскинутой головой переступил через порог, перекрестился на иконы, сел, широко расставив руки, положил ладони на скатерть. Казалось, в этой деревне он чувствовал себя господином куда больше, чем в Сучаве. Здесь молдавский князь забывал о государственных делах и боярах. Никто в этой деревне не шептался у него за спиной, все уважали.

Деревенский староста и остальные, кто встречал князя и провожал в дом, не скрывали, что почитают за великую честь сесть со "своим благодетелем" за один стол. Однако, получив приглашение присоединиться к трапезе, они посидели совсем не много, пожелали Александру доброй охоты и, кланяясь, ушли.

Влад и Александр устали с дороги, поэтому говорили мало. В таких случаях развязать языки собеседникам обычно помогает вино, но пить накануне охоты не полагалось.

Молдавский князь, судя по всему, только и думал что о предстоящей забаве, но вот румынский гость думал совсем о другом: "Не слишком ли опасную дорогу выбрал Александр? У него кругом враги, а он почитает за лучшее не замечать их. Посвящает время развлечениям, а государственные дела заброшены".

Влад всё-таки решился спросить о молдавских боярах. А когда ещё спрашивать? Не в Сучаве же, где князь окружён этими самыми боярами и их слугами со всех сторон! Здесь, по крайней мере, все свои.

— Скажи, брат, а как думаешь править? — начал недавний румынский князь. — Я не для того спрашиваю, чтобы дать совет, а для того, чтобы поучиться у тебя. Сам я, ты знаешь, пробыл на своём троне всего месяц. Вот хочу увидеть на твоём примере, как можно удержаться дольше.

— А чего тут учиться? — отозвался молдавский князь. — Да, я знаю, что у меня казна пустая, но ничего не могу с этим поделать. Главное — дотянуть до осени, когда придёт время собирать подати. Тогда казна моя наполнится, и я смогу выплатить жалование тем, кому задолжал, и оплатить то, что сейчас беру у торговцев под честное слово. Вот и вся наука.

— А бояре? — осторожно спросил Влад.

— А что бояре?

— А если они не захотят, чтобы ты дотянул до осени?

Александр вздохнул:

— Не буди собаку, которая спит, тогда она не укусит. Государь должен делать то, что должен, и не лезть в то, во что лезть не следует.

Влад покачал головой:

— Я слышал очень печальные рассказы. В прошлом году смерть собрала слишком богатый урожай с вашего родового древа. И мне невольно вспомнился мой отец.

— Да, ты говорил вчера... — начал было молдавский князь, но Влад помотал головой:

— Я не о том. Мой отец пришёл к власти тринадцать лет назад... после того, как его брат, то есть мой дядя, внезапно заболел и умер. Многие подозревали, что дядя был отравлен, но отец не хотел разбираться в этом деле, ворошить прошлое. А через десять лет оказался отравлен сам. Моего дядю звали Александр, как тебя... А теперь ты говоришь, что государю не следует лезть в некоторые дела.

Александр помрачнел:

— Да, я говорю об этом. Но не хотел бы говорить.

— Почему? — не отставал Влад. — Смерть ходит вокруг тебя, и от неё не спрячешься. Так не лучше ли посмотреть ей в лицо или попытаться поймать за руку, пока не стало слишком поздно?

— Пока она не сорвала ещё один плод с моего родового древа? — горько усмехнулся Александр.

— Да.

— Это похоже на совет, а ты сказал, что не собираешься давать советы.

— Я всего лишь хочу понять, почему ты ничего не делаешь.

— А ты? — в свою очередь спросил молдавский князь.

— А что я?

— Почему ты ничего не сделал, пока был у власти? — в свою очередь начал спрашивать Александр.

— Я хотел, но... — смутился Влад.

— Что "но"? — Александр пристально посмотрел ему в глаза.

— Все бояре, которых я хотел бы допросить и, возможно, уличить, убежали прочь из моей земли, скрылись за горами.

— Если мои родичи действительно были отравлены, — строго произнёс молдавский князь, — почему ты полагаешь, что отравители находятся при моём дворе? Я бы на месте этих злодеев убрался подальше.

— И ты не станешь их разыскивать? — допытывался Влад.

— А как, если я не знаю, кого искать? Бояре при молдавском дворе часто меняются. Как понять, почему ушёл тот или иной? Кто-то — злодей, а кому-то просто оказалась не по плечу служба. Как отличить одних от других?

— Спросить тех, кто остался.

— Спросить? — удивился Александр. — А они ответят, что ничего не знают, и что тогда?

Влад припомнил историю со старым писарем-болгарином:

— Когда я прибыл вместе с турками в Тырговиште, то неожиданно для себя нашёл одного человека, старого писаря из канцелярии, и он рассказал мне кое-что о том, как моего отца предали...

— У меня в канцелярии таких знающих нет, — отрезал молдавский князь. — Что мне делать?

— Значит, допросить бояр с пристрастием, — произнёс Влад.

Сам он собирался сделать именно так, когда снова обретёт власть. Правда, он собирался допрашивать не всех, а лишь тех, кого назвал ему старый писарь.

— То есть я должен схватить тех бояр, которые заседают сейчас в моём совете, запереть в темнице и пытать? — продолжал удивляться Александр.

— Ну, если нет другого пути... — кивнул Влад.

— И этим расследованием я своими руками уничтожу своё государство, — сказал Александр. — Бояре заседают в совете не просто так. И на должности при дворе назначаются не просто так. Бояре помогают государю вести дела, управлять страной. А ты хочешь, чтобы в моём государстве все дела остановились? Как иначе, если бояре окажутся в темнице?

— Назначь на их место других бояр — тех, чья верность проверена, — сказал недавний румынский государь, но понимал это совет не слишком удачный.

Те бояре, которые сами напросились к Владу на службу, когда он оказался в Тырговиште, при первой же опасности сбежали, как и бояре Владислава за месяц до них. Очевидно, все бояре имели склонность к предательству. Тогда где же взять верных? Из своих слуг Влад мог назвать верными и проверенными лишь Войку и Нае, но они не принадлежали к боярским родам.

"Где взять верных?" — сам себя спрашивал румынский беглец, а молдавский князь как будто прочёл его мысли и опять сделался строгим:

— Откуда же взять верных и проверенных? Я правлю всего ничего. И месяца не прошло. Я вынужден полагаться на тех бояр, которые служили моим родичам. Как иначе? Даже если кто-то из них помог моим родичам отправиться на тот свет, я не могу отделить зёрна от плевел, а овец от волков. Всё слишком перепуталось. Потому я и говорю, что государь не должен лезть в то, во что лезть не следует.

— Что ж... Благодарю за науку, Александр, — проговорил Влад и потупился.

Молдавский князь больше не хотел говорить об этом, тем более что увидел некоего бородатого мужика в войлочной шапке — мужик топтался в дверях, ожидая, когда Александр на него взглянет.

Князь улыбнулся:

— Это ты, Паву. С хорошими ли вестями?

— С хорошими, господин, — кланяясь, ответил мужик.

Александр жестом пригласил того за стол. Паву примостился у дальнего края. Грузная женщина налила пришедшему подостывшей похлёбки, а тот ел и ничего не говорил, потому что князю и так всё было понятно — логово волчьей стаи найдено.

Когда мужик доел, Александр сказал Владу:

— Поехали к лесу. Оглядимся... и вой послушаем.

— Вой? — переспросил Влад. Никогда прежде он в таком не участвовал, поэтому поездка оказалась весьма захватывающей.

Уже в сумерках они подъехали к лесной чащобе, которая высокой чёрной стеной огораживала поле. У кромки неба уже догорели последние отблески заката, и вот тогда Паву, деловито поправив на голове шапку, сложил ладони возле рта, при этом зажимая себе ноздри большими пальцами, и завыл по-волчьи, да так похоже!

Волки тоже приняли его за своего. Из лесной темноты послышался разноголосый вой.

— Сколько там? — спросил Александр, когда всё стихло.

Паву ответил, что четверо — три молодых волка из прошлогоднего помёта и их матушка-волчица. А волк-отец, как видно, на охоту уже ушёл, раз не отвечает.

— Как нашёл? — спросил Александр, и мужик начал не без удовольствия рассказывать:

— Я ещё на минувшей неделе это место заприметил, когда дождь был, а утром уже дождя не было, и по мокрой траве вижу — следы входные. Они тут через поле, через кусты вошли. Я с ребятками моими обошёл — выхода нет. Ага. Ну, мы начали ходить по лесу, где старые волчьи норы. Смотрели. Норы не разрытые. Дальше стали горельник смотреть. Посмотрели и видим — ага. Обжитое логово. И шерсть слинявшая на ветках — свежая.

Утром на рассвете, когда Александр вместе с Владом и остальными приехал на то же место, чтобы начать охоту, Паву показал им свежие волчьи следы. На веточках кустов виднелись мельчайшие капельки росы, будто иней, отчего ветки казались светлее, но в некоторых местах они были тёмными — росу стряхнул проходивший зверь.

Затем мужик снова выл, и на этот раз отозвались все пятеро волков.

— Все там, — улыбнулся Паву.

Косма меж тем уже прикидывал что-то в уме. Так уж сложилось, что не Александр, а начальник его псарни распоряжался на охоте, ведь Косма знал собак, которых воспитывал, куда лучше князя, их владельца. Вот почему не следовало удивляться, когда распорядитель охоты начал давать указания даже самому Александру — выбрал место в поле, чтобы князю видеть волков, которые станут выскакивать из лесу, но не спугнуть их, не заставить повернуть обратно в чащу.

Также указания получили помощники Космы и ещё полсотни деревенских мужиков, которых Паву привёл с собой, вооруженных дубинами, вилами и рогатинами.

Вместе с князем следовало остаться Владу, Войке, а также трём мужикам и одному из помощников. Войко и мужики должны были держать волкодавов, чтобы в нужное время спускать их попарно по знаку Александра, а помощнику следовало следить, чтоб волкодавы не подавали голос, заслышав гончих.

Остальных людей Косма разделил на две равные ватаги и также поровну поделил между ними гончих. После этого одна ватага пошла направо вдоль кромки леса, а другая — налево, чтобы зайти в чащу издалека и окружить волчье логово, причём всё делалось без лишнего шума, а собакам, если те пытались подать голос, тут же приказывали молчать.

Александр задумчиво наблюдал, как удаляются люди, а когда они скрылись из виду, просто сказал:

— Ждём.

Затем Александр, по-прежнему восседавший на коне, спешился, и это означало, что ждать придётся довольно-таки долго. Влад решил спешиться тоже.

Прошло не менее часа, солнце уже взошло, озарив поле и окрестности розоватым светом, когда из лесу послышался далёкий заливистый лай.

Молдавский князь, только что бродивший по полю туда-сюда возле своего мирно пасшегося коня, сразу встрепенулся. По всему было видно — ради нынешних минут Александр и проделал такой длинный путь из Сучавы. Ради них проснулся сегодня до рассвета. Ради них!

Теперь Влад, следуя примеру Александра, вскочил в седло и беспокойно оглядывался. Помощник Космы тоже вскочил на коня, ведь очень могло статься, что волкодавы настигнут волков не сразу, а далеко в поле — не пешком же туда поспешать!

Лишь Войко, которому, как и троим мужикам, требовалось держать собак, остался пешим.

— Если охота удачно пойдёт, дам тебе зарезать волка, — пообещал Владу молдавский князь, поглаживая ножны клинка, висевшего на поясе, и это был не кинжал, а большой нож.

Влад задумался, является ли такое оружие для князя подходящим, но мысль прервалась внезапным событием. Всё случилось на удивление быстро. Казалось, лай приблизился ненамного, как вдруг из кустов, преграждавших вход в лес, выскочила серая тень. Увидев людей и собак, она не остановилась, и, казалось, сначала бежала по полю прямо на них, но затем увернула в сторону — направо.

Александр предупреждал, что так будет — вожак стаи попытается взять всех собак на себя, чтоб молодым волкам легче было спастись.

— Войко, пускай! — только и крикнул молдавский князь.

Два волкодава кинулись вдогонку за серым зверем, но тот оказался удивительно быстр. Даже утомлённый, он бежал далеко впереди них и, конечно, ушёл.

Вот из кустов почти одновременно друг за другом выскочили ещё три тени. Прошла целая череда томительных мгновений, прежде чем Александр счёл, что волки достаточно удалились от чащи и обратно не повернут.

— Пускайте! — крикнул он.

Умные волкодавы сами распределили, кто кого будет брать. Каждая пара собак припустилась за своей жертвой, а волки кинулись врассыпную: два — направо вслед за вожаком, а один — налево.

Волкам, что кинулись вправо, не повезло. Из лесу, им наперерез вынырнула часть гончих. Деваться серым стало некуда. Волкодавы настигли их. Как позже выяснилось, именно тогда попалась волчица, а с ней бежал молодой волк, но Александру было недосуг разбираться, кто пойман.

Князь помчался вслед за двумя волкодавами, преследовавшими того зверя, что метнулся налево. Волкодавы бежали за серым разбойником, едва не касаясь мордами его хвоста. Это значило, что наверняка догонят, но перед этим он всё же успеет убежать далеко в поле. "Не вырвался бы", — наверное, так думал Александр, когда предоставил возиться с двумя пойманными волками помощнику Космы, мужикам и Войке, а сам ринулся за третьим беглецом.

"Этого третьего Александр, конечно, зарежет сам, а вот на счёт двух других... Может, и мне дадут что-нибудь сделать", — размышлял Влад. Пусть он оказался лишь наблюдателем, но происходящее увлекло его. Сердце забилось сильнее, и даже ладони вспотели.

Казалось, что из леса уже никто не выскочит, ведь очень могло статься, что гончие и люди обнаружили не всех волков. Один из серых мог затаиться где-нибудь или просочиться сквозь кольцо облавы по одному ему известной тропе.

Лай гончих стал совсем близким. Значит, из лесу вот-вот должны были выбраться те, кто делал облаву.

И тут из лесных зарослей прямо перед Владом выпрыгнул ещё один волк. Выпрыгнул и так же, прыжками, понёсся по полю, а волкодавов-то на этого волка не осталось.

Серый разбойник мигом смекнул, что к чему, и, по широкому полукругу огибая то место, куда свернула пара менее удачливых сородичей, кинулся через поле снова к лесу, надеясь добежать до дальней опушки и в ней спастись.

"Да что ж это! Уходит ведь!" — только и успел подумать Влад. Им всецело овладела охотничья страсть. Больше подумать он ни о чём не успел, только развернулся корпусом, глядя вслед убегавшему волку, а конь под Владом вдруг тоже развернулся, с места поднялся в галоп и припустился за зверем, чуть не уронив седока.

Всё произошло так стремительно, что Влад не сразу опомнился, а когда опомнился, то понял, что волк широкими прыжками несётся через поле, делая большой полукруг, а конь скачет вслед, делая полукруг поменьше. Владову коню ведь не было нужды сторониться ни собак, ни людей.

Казалось невероятным, что в этой скачке конь почти не отставал от волка — расстояние не сокращалось, но и не увеличивалось. "Эх, куда я, дурак, рвусь, ведь в руках-то ничего нет! — подумал Влад. У него как у новичка, которому полагалось только смотреть, в руках и не могло ничего оказаться. — Эх, была бы хоть дубина!"

Тут он вспомнил о плётке, заткнутой за пояс. Но разве могла причинить волку вред простая плётка, совсем не большая? Она предназначалась для коня и была тонкой — больно хлестнёт, а шкуру не портит. Влад во время поездок почти не пользовался ею, ведь конь и так бегал резво. Просто жеребец, зная, что у седока она есть, слушался лучше.

И вот плётка оказалась единственным, чем располагал Влад. "Ладно, зря я что ли погнался за этим серым? — подумал он, вынимая её из-за пояса. — Хлестну, а там видно будет". Новоявленный охотник плотнее прижал ноги к конским богам, подал руку с поводом вперёд, чтобы дать коню больше свободы, и припустился во весь дух.

Вот уже серый справа. Волк и конь несутся плечо в плечо, косятся друг на друга, как если б примеривались цапнуть. Влад размахнулся и ударил. Шкура у волка крепкая, а всё-таки больно, когда огреют вдоль спины. Казалось, ничего дальше не последует — зверь вот-вот скроется в лесу — но даже одного удара оказалось достаточно. От резкой боли волк на мгновение сбился с хода, запутался в собственных ногах, и тут же оказался под копытами преследователя.

Владов конь наскочил на зверя и принялся топтать, крутился на месте, будто сам знал, что делать — знал точно так же, как и минуту назад, когда только ринулся вдогонку за зубастым врагом.

Кто научил этому коня? Давно ли? Да не всё ли равно! Думать было некогда! У Влада в глазах начало рябить от постоянных поворотов. Небо и земля слились в одно. Есть ли волк под копытами или сбежал, понять казалось невозможно.

Наконец, пришла мысль остановить коня, заставить его отойти чуть в сторону и с седла посмотреть, что произошло.

Волк лежал на боку в траве. Лежал неподвижно. Голова зверя была проломлена, да и сам он весь выглядел как-то странно. Наверное, целых костей в его бездыханном теле осталось немного.

Влад заткнул плётку за пояс, спешился и, ведя коня в поводу, приблизился к мёртвому зверю, поднял за шкирку, оглядел: "Да, помят основательно".

— Ну, брат! Ну, молодец! Вот побасёнка теперь у нас будет! Станем рассказывать про тебя и волка, а никто нам не поверит! — засмеялся неизвестно откуда приехавший Александр, который, судя по всему, успел увидеть, что произошло.

— Я слышал, так охотятся татары и прочие степняки, — задумчиво проговорил Косма, вдруг оказавшийся рядом со своим князем. — Только плётка-то должна быть не такая, а тяжёлая, и чтоб на конце камень был или кусок свинца. Вот этим камнем они волка с размаху по голове бьют, и даже матёрый не выдерживает.

"Вот бы и в государственных делах всё стало так просто, как здесь. Здесь волков и овец не спутаешь", — вдруг отчего-то подумал Влад.

На следующей неделе Александр снова пригласил на охоту, которая обошлась без особых приключений, однако на этой новой охоте Влад наконец-то по-настоящему узнал, что значит убивать. Двоюродный брат исполнил прошлое обещание и позволил румынскому родичу самому зарезать волка, придавленного волкодавами.

Владу почему-то показалось, что убить такого зверя так же трудно, как убить человека. Серый совсем не хотел умирать, пытался вертеться, надеясь вырваться из собачьих пастей. Да и вонзить нож меж рёбер оказалось куда сложнее, чем втыкать кинжал в твёрдую землю.

Влад ещё помнил это странное ощущение, которое испытал, когда зарывал казну, и теперь сравнивал. "Тут всё иначе", — думал он, но дело было, конечно, не в том, что плоть твёрже земли, а в том, что руку сдерживал кто-то невидимый, говорил: "Не надо. Одумайся!" "Надо, — твердил себе Влад. — Надо".

С каждым разом делать подобные дела становилось всё проще, и тогда Влад стал лучше понимать Александра, жаждавшего волчьей крови. А меж тем время шло — окончилась весна, настало лето.

Охота на волков стала другой. Теперь она велась также по темноте, если луна ярко светит. Влад, Александр и Александровы люди истребляли не только взрослых волков, но и волчат, пробираясь к логовам уже за полночь — в то время, когда взрослые волки охотились где-нибудь далеко. Найти волчье логово помогал, в том числе, запах — густая вонь от тухлых недоеденных останков и от испражнений.

Паву в своей неизменной войлочной шапке подходил к логову, где в норах или завалах ельника затаивались волчата, и начинал выть. Волчата вылезали из нор, думая, что это родители принесли пищу, однако на месте родителей оказывались собаки, которые нещадно душили весь выводок.

Влад взирал на это, пусть и хотелось отвернуться, потому что волчата — пока ещё не серые, а бурые — походили на собачьих детёнышей, да к тому же скулили так жалобно.

— Жалко? — однажды спросил Александр, глянув на румынского родича. — Ну, так позволь этому выводку вырасти. Пускай волки режут крестьянский скот. Скот не жаль. И крестьян не жаль. Верно?

— Нет, не верно, — коротко ответил Влад.

Надо ли говорить, что в этой охоте он видел нечто совсем иное, чем видит обычный охотник. Возможно, и Александр тоже видел в волках совсем других своих врагов, но у него недоставало смелости бросить вызов тем — другим своим недругам.

Чем больше Влад размышлял об этом, тем больше хотелось ему съездить в Румынию — пусть тайно, назвавшись чужим именем — и просто посмотреть, что там делается, раз уж нельзя самому что-нибудь сделать.

Недавний румынский государь поймал себя на том, что очень хотел бы услышать от жителей Тырговиште похвальные слова, которыми молдавские крестьяне награждали Александра — "благодетель", "избавитель от волчьей напасти". Ах, как было бы приятно услышать такое! Однако Влад слишком хорошо помнил хмурые взгляды горожан, когда он заявился в румынскую столицу вместе с турецким войском.

"Возможно, — думал недавний румынский князь, — если бы я пожил среди своего народа, лучше узнал его мысли и чаяния, то позднее, снова взойдя на трон, смог бы учесть это и понравился бы своим подданным, и они в свою очередь поняли бы, почему я хочу устроить большую казнь, пролить столько крови".

Влад поделился этими мыслями с Войкой, когда они ехали по улице Сучавы, возвращаясь с очередной охоты в своё жилище — в домишко на окраине города, где теперь обосновались, договорившись с владелицей этого домишки, древней старушкой.

Сама она была уже слишком дряхлая, чтобы кормить и обстирывать троих мужчин, поэтому хозяйством занимался Нае и неплохо справлялся, а Влад и Войко вечно находились в разъездах.

Может, отчасти из-за этих разъездов пришла Владу мысль отправиться в путешествие — не в очередную Александрову деревню близ Сучавы, а дальше, за пределы Молдавии. Если уж ехать, так почему бы ни доехать до Тырговиште!

Серб выслушал эти соображения и неодобрительно покачал головой:

— Не надо тебе ехать, господин. Опасность слишком большая.

— А что мне тогда делать? — спросил Влад и принялся жаловаться. — Пусть в Молдавии житьё хорошее, и Александр гостеприимен, но здесь я живу в праздности. Раньше мне думалось, что Александр всё-таки даст мне войско, и я смогу отобрать свой трон у Владислава, но теперь ясно, что надежды на это никакой нет. Вот я и думаю поехать в Тырговиште. Осмотрюсь и, может, узнаю что-нибудь для себя полезное. Не может быть, чтобы в народе не ходило никаких слухов о том, как и почему умерли мой отец, старший брат, а также Нан, с которым я должен был породниться. Да и не только об этом хочется знать, а вообще обо всём. Вот я был государем, а своего народа не знаю.

— Господин, тогда давай я поеду вместо тебя, — предложил серб.

— Ты?

— Да. Поживу там, посмотрю, послушаю, а вернусь и всё тебе расскажу.

— Опять? — спросил Влад. — Помню, как мне жилось в той глухой деревеньке в горах, пока ты и Нае ездили в Молдавию, чтобы посмотреть и послушать.

— Так ведь хорошо всё вышло, — Войко пожал плечами.

— Для вас с Нае хорошо, а мне было так скучно, что даже вспоминать не хочу.

— Лучше так, чем убитому быть, — сказал серб и вспомнил пословицу, которую и прежде вспоминал. — Голова — не вербное дерево, и если срубят, из пня ничего больше не вырастет.

— Значит, тебе нужен другой конь, — задумчиво сказал Влад, ведь Войко по-прежнему восседал на одном из трёх вороных не виданной в здешних местах породы.

— Нет, господин, мне конь не нужен, — улыбнулся серб.

— А что же ты — пешком в Румынскую Землю пойдёшь?

— Где пешком буду добираться, а где — сидя на возу, — ответил Войко и пояснил. — Я найду купца, который скоро собирается в Тырговиште, и наймусь к нему охранять обоз. А когда купец вернётся в Сучаву, вернусь и я.

Серб сделал, как говорил, и это казалось действительно лучшим решением, однако почти сразу после Войкиного отъезда Влад стал изнывать от скуки, ведь молдавский князь Александр звал на охоту или на пиры не так уж часто, а в остальные дни его румынский родственник был предоставлен сам себе.

Пока Войко не уехал, занятие Владу находилось, потому что слуга-серб и его господин продолжали воинские упражнения — бились на деревянных мечах. Влад не оставлял надежд когда-нибудь сразиться со своим врагом Владиславом и хотел быть готовым к бою, но когда Войко уехал, биться стало не с кем, а просто стоять и размахивать оружием казалось бессмысленно. Ну, разомнёшься так, а что дальше? С Нае было драться бесполезно. Совсем не бойцовского склада оказался человек!

Бесцельно слоняясь по улицам Сучавы, Влад иногда заходил в тот самый трактир, в котором поселился, когда только приехал. Заходил просто потому, что место казалось очень шумное и многолюдное. Отовсюду доносились обрывки разговоров, так что, проходя мимо, удавалось стать как будто участником беседы — слушаешь, о чём другие толкуют, и вроде ты не один, и вроде при деле.

В том трактире недавнему румынскому государю однажды снова повстречался молдаванин, которому были даны деньги в обмен на совет.

— А это ты, Влад, сын Влада! — старый знакомый встал из-за стола, шутливо распахнул объятия, но обнять своего благодетеля не решился, потому что теперь знал — благодетель принадлежит к княжескому роду, пусть и соседней страны.

Влад лишь усмехнулся, видя, что молдаванин даже по плечу похлопать стесняется.

— Да, теперь я знаю, как тебя зовут, — продолжал старый знакомый. — Слышал, что мой совет пошёл тебе на пользу. Ты теперь в друзьях у Александра.

— Да, — ответил благодетель, — но вот тебя, я почему-то при дворе не увидел, а ведь ты сам говорил, что к Александру вхож.

— Вхож, — согласился молдаванин, — но я вхож так же, как ты был поначалу. То есть по большим праздникам.

— Значит, ты у Александра не служишь?

— Нет.

— А у кого же ты служишь?

— Пока я сам себе хозяин, и это лучше, чем служить абы кому.

Влад обратил внимание, что молдаванин даже сесть не считает возможным, пока высокородный благодетель остаётся на ногах: "А ведь в прошлую встречу садился первый и не робел".

Глядя на это непрошенное, но искреннее почтение, недавний государь произнёс:

— Остался бы я государем, может, принял бы тебя на службу.

— Что ж, я это запомню, — кивнул старый знакомый и сразу осмелел, предложив теперь уже по-приятельски. — Садись, выпей со мной. Долг я тебе вернуть пока не могу, но угощу тебя.

Влад отмахнулся:

— Да забудь ты про этот долг. Я же говорил, что если твой совет окажется хорошим, тогда ты мне ничего не будешь должен.

— Нет, я так не могу, — помотал головой молдаванин. — Я верну. Ну, так выпьешь со мной, а? — он всё никак не садился первым.

— Что ж. Можно и выпить, если делать нечего, — согласился Влад, усаживаясь на табурет.

— Вот и хорошо, — обрадовался старый знакомый. — Теперь ты меня поймёшь. Я ведь говорил, что пью от безделья. А теперь мы станем от безделья пить вместе.

Когда они выпили по первой кружке вина, Влад вдруг спохватился:

— Слушай-ка, молдаванин, я ведь даже не знаю, как тебя зовут.

Тот назвался, но в следующие три часа выпито было столько, что имя вылетело у Влада из головы. Позднее Влад, конечно, запомнил, но к тому времени так привык называть своего нового приятеля молдаванином, что это наименование закрепилось, а затем превратилось в новое имя — Молдовен.

Пили приятели много. Через раз эти попойки оплачивал Влад, но оскудение в кошельке всё не наступало, ведь даже на одну серебряную монету можно было купить много дешёвого вина, а пьянило оно едва ли не лучше, чем дорогое. Пусть на вкус казалось кисловатое, но ведь такое пьют не ради сладости — ради веселья.

— Знаешь, Молдовен, — сказал однажды Влад, — ты не обижайся, но... Вот я с весны тут живу и за это время, кажется, выпил больше, чем за всю предыдущую жизнь.

— Конечно, — согласился Молдовен, со стуком ставя пустую кружку на стол. — А чем тут ещё заниматься? Разве что с женщинами знакомства искать, но тут я тебе не помощник. Сам ищи.

— А кроме этого? — продолжал спрашивать Влад. — Не может быть, чтоб совсем уж нечего было тут делать.

— Тогда что ж ты себе занятие до сих пор не нашёл? — в свою очередь спросил Молдовен и, чтобы ещё лучше оправдать безделье, начал допытываться. — Вот если бы ты со мной не пил, то что бы делал? Женщины у тебя, как вижу, нет. У Александра ты не каждый день. А что делаешь, когда не у него?

— Ещё недавно я коротал время тем, что упражнялся в битве на мечах, — ответил Влад.

— А сейчас почему забросил? — оживился молдаванин.

— Не с кем упражняться, — вздохнул Влад. — Был у меня рослый и сильный слуга, который становился моим противником, но недавно я отправил его по одному важному поручению, и, пока тот не вернулся, мне упражняться не с кем.

— Тогда давай, я его заменю, — предложил Молдовен, — но учти, что я не твой слуга, а воин, и биться мы будем на настоящих мечах.

— Зачем на настоящих? — Влад немного опешил. — Может, лучше заменить мечи палками?

Молдовен засмеялся:

— Да, я так и знал, что настоящий меч ты в руках держишь редко! Пора исправить упущение.

Этот разговор они продолжили на следующий день, стоя за заднем дворе Владова дома, раздетые по пояс и с настоящими мечами в руках.

— Может, всё-таки не надо? Ещё пораним друг друга, — неуверенно произнёс малоопытный боец.

— Нет, надо, — успокаивающе улыбнулся Молдовен. — Пора тебе отвыкать от деревяшек. А после, если вдруг случится участвовать в настоящем смертельном бою, вспомнишь меня и благодарить станешь.

Молдовен вдруг сделал шаг вперёд и со всего размаху нанёс рубящий удар. Влад аж глаза вытаращил, хотел отпрянуть, но его рука сама приняла правильное положение — лезвие меча скрестилось с мечом противника, а затем Влад оттолкнул чужое лезвие в сторону, ведь это движение было много раз им отработано, пусть не на мечах, а на палках.

— Ну, вот — ты же умеешь! — засмеялся наставник. — Главное, чему тебе теперь надо научиться, это не робеть перед настоящим мечом. Научишься — и будешь воином.

Не успев договорить, Молдовен уже нанёс следующий удар — теперь сбоку, скользящий — но и это нападение Влад тоже отразил.

— А сам-то чего!? Нападай! — снова засмеялся Молдовен.

С тех пор они уже не пили, раз нашлось другое дело. Почти каждый день на заднем дворе домика на окраине города слышался звон металла и ободряющие крики наставника:

— Давай, давай! Не робей! Наступай! Видишь, я утомился? Видишь? А зачем мне отдых даёшь, раз у самого силы остались? Это всё равно считаётся честный бой. Давай!

Седая старушка — хозяйка жилища — глядя из окошка на поединщиков, махавших настоящими мечами у неё во дворе, только крестилась и охала.

Так минуло два месяца, а к концу лета у наставника вдруг появились некие дела, не позволявшие проводить поединки ежедневно. В доме Влада он появлялся всё реже, а в начале осени пропал.

Молдовен дал о себе знать на исходе второй декады сентября. Именно тогда Владу, вернувшемуся из Александрова дворца с очередного пиршества, Нае передал кошелёк с серебряными монетами:

— Молдовен приходил, пока тебя не было. Долг вернул, — сказал слуга, а сам уселся у окна и принялся чинить рубаху.

Влад задумчиво подбросил кошелёк в руке и поймал:

— А откуда у Молдовена деньги взялись?

— Сказал, что теперь нашёл себе службу, — ответил Нае.

— У Александра? — не понял Влад.

Нае задумался:

— Кажется, нет. Если б он стал Александру служить, то не говорил бы так запутанно.

— Запутанно?

— Да, господин, — кивнул Нае и добавил. — Молдовен не только долг вернул, но и просил передать тебе на словах... Ой, запутанно как-то говорил, — слуга снова задумался, вспоминая.

— Что говорил-то?

— Говорил, чтобы ты не держал на него зла. Говорил, что он тебе не враг, но ты, возможно, станешь думать иначе.

— А почему я стану считать его врагом?

— Он сказал, что ты скоро сам всё увидишь.