Драконий пир

IV

Смена власти в Молдавии не стала для Влада неожиданной. Он даже хотел примкнуть к войску Александра, узнав, что появился новый претендент на молдавский трон — некий Богдан, собравший не слишком большую, но крепкую рать.

Александр, понимая, что войско претендента организовано хорошо, мало верил в свою победу и потому спросил Влада, рвавшегося воевать:

— А если проиграю, поедешь со мной к ляхам?

Земли поляков находились ещё дальше от Румынии, чем Сучава, поэтому Влад задумался. Он вдруг вспомнил: "Мой отец когда-то давно тоже собирался податься к ляхам — собирался от безысходности".

Отцу в те давние времена было примерно столько же лет, сколько теперь исполнилось Владу, и находился родитель в схожем положении — в Румынии престол оказался занят другим князем, весьма склочным, да и в Венгрии ждала опасность. Оставалось уехать подальше и попытаться устроиться на службу к польскому королю, однако из родительской затеи ничего не вышло, до Польши доехать так и не удалось, что в итоге оказалось к лучшему.

Вот почему Влад не знал, соглашаться или нет, а Александр принял его раздумья за вежливый отказ:

— Если к ляхам не поедешь, тогда лучше тебе оставаться в стороне от этой войны. Я не осужу. У тебя свой путь.

Вскоре после этого до Влада дошли слухи, что Александр проиграл битву и скрылся в польских землях, а победитель — Богдан — готовится обживаться во дворце в Сучаве.

Богдан, как и все отпрыски рода Мушатов, правившего Молдавией, тоже приходился Владу родственником — правда, очень дальним. Александр, теперь бежавший в Польшу, являлся прямым потомком молдавского государя Александра Доброго, а Богдан происходил из другой ветви. Богданов отец был братом Александра Доброго.

"Значит, мне нынешний правитель — двоюродный дядя, — высчитал Влад. — Мы почти не родня".

Такое положение дел совсем не радовало румынского беглеца. Надеяться, что новый государь проявит такое же гостеприимство, как прежний, было трудно. Хотелось с кем-то посоветоваться, но Войко обещал вернуться только к началу зимы, а Нае ничего в таких делах не понимал и слепо доверял своему господину:

— Как решишь, так и правильно. Если что, кафтан твоего отца лежит в сундуке в целости. Хоть сейчас надевай.

Влад уже готов был ругать себя, что приехал в Молдавию, а не в Турцию: "У турков жить так свободно, как здесь, конечно, не вышло бы, но зато власть там каждые несколько месяцев не меняется".

Вдруг представилось, что теперь так и придётся раз в полгода или чаще устраивать свою жизнь в Сучаве заново, то есть идти на поклон во дворец к очередному молдавскому государю, называться родственником и просить убежища, а если откажут, то где-то скрываться, пока власть в Молдавии снова не сменится.

Занятый этими невесёлыми мыслями, Влад сидел на крыльце и смотрел, как Нае колет дрова. Слуга явно боялся держать топор в руках — а вдруг по ноге хватишь. Нае тюкал вполсилы и часто промахивался.

— Дай-ка мне, — сказал Влад, поднимаясь с крылечка.

Скинув овечью безрукавку и оставшись в рубахе, даже не подпоясанной, недавний румынский государь принялся за дело. Наученный обращаться с мечом, он и топора в своих руках не боялся. Топор ведь — тоже оружие, и тоже требует точности ударов.

Поленья, расколотые аккурат посередине, так и разлетались в стороны. Нае еле успевал поставить на деревянную колоду очередное полешко и убрать руку, как уже требовалось ставить следующее. Он даже запыхался, а вот его господин ничуть не устал.

Мужицкое занятие, совсем не достойное князя, Владу понравилось. Пока колешь дрова, не нужно думать. В голове приятная пустота, как если бы у тебя совсем не имелось забот — знай себе выцеливай, как ударить точнее.

— Вот про него я тебе и говорил, — вдруг послышался за спиной весёлый голос, странно знакомый.

Нае с очередным поленом в руках замер и поклонился кому-то, так что Владу пришлось обернуться, дабы узнать, кто же пожаловал в гости.

Голос и впрямь был знакомым. В проходе между углом дома и углом курятника, спиной к улице, отгороженной высоким забором, стоял Молдовен и вёл непринужденную беседу с неким седоусым человеком. Говорили эти двое про Влада и как-то странно посматривали.

Влад окинул их вопросительным взглядом, особенно седоусого. Цель их прихода оставалась неясной, но не подлежало сомнению, что седоусый подобно Молдовену является бывалым воином — пусть на гостях не оказалось доспеха, и мечей не было, но осанка говорила сама за себя. А ещё Владу бросилось в глаза, что Молдовен как будто приоделся — кафтан на нём выглядел дороже, чем прежние: "Неужели он устроился на службу к Богдану? И воевал в Богдановом войске против Александра? Ну, тогда многое ясно".

— Доброго тебе дня, Влад, сын Влада, — меж тем произнёс седоусый и чинно поклонился.

— И тебе доброго дня, незнакомец, — ответил недавний румынский государь, не кланяясь.

— Мне сказали, что ты — хороший воин, — меж тем продолжал седоусый, — но тогда почему у тебя в руках не меч, а топор?

— А это для разминки, для разминки, — поспешно встрял Молдовен. — Вот сейчас разомнётся, и начнёт с мечом упражняться. Он каждый день так. Уж я-то знаю. Я сам с ним упражнялся, пока время позволяло. Ручаюсь — воин он хороший.

— Не желаете ли вы оба поупражняться сейчас? — спросил Влад. — Если что, так я готов. Мне в одиночку сражаться против двоих будет полезным опытом.

— Нет, благодарю, — ответил седоусый. — Мне нет нужды тебя испытывать. Я видел, как точны твои удары, пусть и наносимые топором. А если ищешь того, с кем можно скрестить деревянные мечи, я могу это устроить.

Влад ещё раз оглядел своего собеседника:

— А! Ты, значит, наставник некоего молодого воина? И хочешь, чтобы я бился с ним, дабы он мог преумножить своё мастерство?

— Ты догадлив, — засмеялся седоусый.

— Вот! — опять встрял Молдовен, кивая своему знакомому на Влада. — Я же говорил, что он лучше, чем тот боярский сынок, которого ты наметил Штефану в соученики.

— Получается, тот, с кем вы предлагаете мне биться, зовётся Штефаном, — подытожил Влад, воткнув топор в колоду. — Что же это за воин такой, о котором сразу двое бывалых воинов хлопочут?

— Штефан — сын Богдана, нового государя земли Молдавской, — важно пояснил седоусый и добавил уже более скромно: — Я Штефанов наставник в воинском деле. Вот ищу достойного человека, чтобы стал Штефану товарищем в учении и противником в учебных поединках. Платы за это не полагается, потому что учиться вместе с наследником престола — дело само по себе почётное. К тому же, если я увижу, что от тебя Штефану польза, ты вместе с ним от меня много полезных знаний переймёшь. Ну, как? Согласен? Приходи завтра во дворец.

Молдовен, стоя за спиной у седоусого, хитро улыбнулся, но Влад и без этого понял, что соглашаться надо.

— Что ж. Я приду, — кивнул румынский беглец, радуясь, что теперь, считай, принят при дворе нового молдавского князя.

— Я сам явлюсь за Владом с утра и приведу к вам, — пообещал Молдовен седоусому.

— Вот и хорошо, — ответил Штефанов наставник, снова отвесил высокородному румыну поклон и пошёл прочь со двора.

Только и слышно было, как скрипнула входная калитка, и почти одновременно скрипнула дверца дома, которая вела во двор — престарелая хозяйка жилища, хоть и была немощная, едва передвигавшая ноги, но умудрялась видеть и слышать всё, что происходит в её владениях.

Молдовен не удержался и панибратски хлопнул Влада по плечу:

— Ну, вот. Дело улажено. Я же говорил, что я тебе не враг.

— Давно не виделись, Молдовен, — заметил Влад, внимательно глядя на старого знакомого, объявившегося так внезапно. — Значит, когда ты в прошлый раз приходил, чтобы вернуть долг, ты уже находился на службе у Богдана?

— Да, — Молдовен отвёл глаза. — Теперь я в его войске. Пусть и не главный начальник, но заметный.

— Нравится тебе служба? — спросил Влад.

— Нравится, — последовал смущённый ответ, а затем Молдовен уже без смущения снова посмотрел приятелю в глаза. — Там я на своём месте. И, поверь, для Молдавской Страны от Богдана будет гораздо больше пользы, чем от Александра. Александр — неплохой человек, но как правитель слаб. А Богдан умудрён годами и будет править толково.

— Хорошо, если так, — вздохнул недавний румынский государь. Он ещё прошлой осенью, в ходе своего недолгого правления начал понимать, что хороший человек и хороший князь это не всегда одно и то же.

— Я знаю, что навредил тебе, когда помог скинуть Александра с трона, — меж тем продолжал Молдовен. — И вот теперь исправляю вред. Подружись со Штефаном, и из Молдавии тебя никто не выгонит. Ну, что? Простишь меня?

— Да я и не сердился, — улыбнулся Влад, в свою очередь хлопнув приятеля по плечу.

— Штефану столько же лет, сколько Александру, — торопливо принялся рассказывать Молдовен. — Правда, Штефан на Александра по характеру нисколько не похож. Александр по-своему всё-таки человек твёрдый, раз на волков ходил, а Штефан...

— Неужели трусоват?

— Нет, сердце у него не заячье, но и твёрдости характера что-то не видно. Как телёнок, честное слово. Мягкий, добрый. К тому же под пятой у отца, во всём послушен.

— Мда... — задумчиво протянул Влад.

— Ты уж подружись с этим телёнком как-нибудь, — Молдовен снова стал выглядеть виноватым. — Но главное, чтобы Богдан тебя одобрил, поэтому лучше не упоминай, как мы с тобой пили в недавние времена. Да и про пиры у Александра тоже лучше помалкивай.

Богдан продержался у власти долго, если судить по молдавским меркам. Прошёл год, а он всё жил в сучавском дворце.

Меж тем Александр, находясь в Польше, собрал там войско и пришёл в Молдавию, но поход закончился весьма неудачной для поляков битвой возле села Красна. В этой битве Влад тоже не участвовал, хоть и порывался, несмотря на то, что пришлось бы воевать против Александра. Просто за минувший год румынский беглец успел проникнуться уважением к Богдану как к толковому государю и стал думать, что для Молдавии такой правитель действительно лучше. Да и с Богдановым сыном Влад поладил.

Дружба с наследником молдавского престола установилась искренняя, несмотря на то, что изначально завязалась по расчёту. Наверное, причина этой искренности заключалась в том, что Штефан отдалённо напоминал Владу младшего брата — Раду, по-прежнему остававшегося в Турции.

Раду уродился в мать, принадлежавшую к роду Мушатов, а ведь многие Мушаты были русоволосыми. Неудивительно, что у младшего брата во внешности обнаружилась черта, общая с молдавским княжеским родом... и с сыном Богдана.

Штефан, словно подтверждая свою принадлежность к Мушатам, тоже был русоволос, а взгляд у него казался таким же открытым и доверчивым, как у одиннадцатилетнего мальчика, мало что испытавшего в жизни. Наверное, поэтому Влад считал своим долгом заботиться о Богдановом сыне, раз уж не мог заботиться о Раду, и тем самым пытался искупить вину перед братом, оставленным у турков.

Штефан не раз сам говорил, что смотрит на своего румынского друга как на старшего брата, а Молдовен только усмехался:

— Ну, ты меня удивил, Влад, сын Влада! Мне на тебя перекреститься хочется, как на святой образ. Ты и впрямь святой, если возишься с этим телёнком днями напролёт — с утра учишь его мечом махать, будто сам наставник, да и весь остаток дня вы вместе. Это ж надо столько терпения иметь! Я бы давно плюнул. И как тебе со Штефаном не скучно? Я уж не говорю, что денег у него никогда нет, и в корчмах вы пьёте на твои.

Позднее Молдовен стал говорить, что Влад всё-таки хитёр:

— Ты привязал к себе Штефана и много выгадал, — однако "хитрец" ведь не мог знать заранее, что Штефанов родитель вдруг начнёт переговоры с Яношем Гуньяди — распроклятым венгром — а затем заключит с этим венгром военный союз и даже обещает не пригревать у себя Яношевых врагов.

Как ни странно, Влада прочь из Молдавии не выслали. Неужели только из-за Штефана оказалась дарована такая милость? Но даже если так, то румынский беглец к тому времени уже перестал искать выгод в дружбе с молдавским княжичем. Мысль о том, окупится ли потраченное время и деньги, не появлялась ни разу, и, наверное, потому-то всё и окупилось.

Влада не выслали даже тогда, когда он однажды позволил себе непочтительно говорить с Богданом, рассказав тому историю своего отца. Дескать, отец в своё время дружил с Яношем и в итоге лишился головы.

— Не будет тебе пользы от этого союза, — сказал тогда Влад, а молдавский государь хоть и поругал румынского советчика за непочтительные речи, но затем всё забыл.

Это казалось хорошо, но в то же время плохо. Хорошо, потому что беглец по-прежнему оставался вхож во дворец, а плохо, потому что Богдан не внял совету.

Влад сделался мрачным. Особенно мрачнел, если видел, что у кого-то из Богдановых бояр шуба с волчьим воротником. Это казалось дурным предзнаменованием. Уж слишком много обреталось при дворе разного бездельного боярства. Эти люди становились гостями на пирах, но устроиться на службу к Богдану не торопились и как будто ждали чего-то. Даже в совете среди бояр попадались те, кто проявлял странную лень — дескать, незачем выслуживаться у государя, чей век на троне окажется недолог.

Во время беседы, окончившейся отповедью за непочтительность, Влад пытался предупредить Богдана на счёт этих бояр тоже, но молдавский государь только отмахнулся, как отмахивался в своё время Александр, говоря, что ничего с такими нерадивыми слугами поделать нельзя.

— По-твоему надо схватить бояр до того, как они совершили предательство? — удивлённо говорил Богдан. — Но если преступление ещё не совершено, как же за него наказывать?

Влад возражал:

— Когда измена уже вызреет и совершится, хватать будет поздно. Ведь не считается же грехом истреблять волков до того, как они зарезали хоть одну овцу.

— Глупец! — отмахнулся Богдан. — Волки это же не люди.

К тому времени Войко, вернувшийся из Румынии, поведал своему господину о множестве историй, связанных с гибелью Владовых родных, и это тоже не способствовало тому, чтобы Влад повеселел.

Недавний румынский государь слушал эти истории каждый вечер, навозившись со Штефаном и вернувшись к себе в домишко на окраине Сучавы. Это стало чем-то вроде обычая — в конце дня сидеть на пристенной лавке и внимать своему слуге-сербу, который, устроившись на табурете у печки, медленно, почти нараспев, рассказывал, глядя перед собой, но в то же время куда-то вглубь своей памяти.

На слушание ушло много вечеров, потому что Войко не мог сразу удержать в голове всё, что узнал в Румынии, а записей, конечно, не вёл. Временами случалось, что рассказ о некоем происшествии, вроде бы законченный, на следующий вечер продолжался, потому что Войко вдруг вспоминал ещё что-то об этом.

Во время рассказов Влад продолжал складывать в уме историю боярского предательства. Снова и снова представлялась ему комната в доме боярина Мане Удрище, и всё больше там становилось людей. К самому Мане, его брату Стояну, Тудору, а также двум престарелым боярам, Станчулу и Юрчулу, которые подобно Мане и Стояну были братьями, добавился ещё один заговорщик — Димитр, служивший при Владовом отце начальником конницы.

Влад полагал, что начальника конницы вовлекли в заговор уже после того, как получили от Яноша ответное письмо. Конечно, венгр потребовал от заговорщиков оказать услугу, чтобы убедиться в серьёзности их намерений, и эта услуга определённо была связана с будущей битвой. Заговорщикам следовало помочь Яношу победить, а в этом деле начальник конницы Димитр мог оказаться весьма полезным.

Влад очень ясно представлял, как Мане уговаривал Димитра, а остальные бояре, сидящие за столом, по мнению Влада, не вмешивались и лишь навострили уши.

"Мы хотели посоветоваться с тобой, Димитр, — должен был говорить Мане, по обыкновению вкрадчиво. — Мы весьма обеспокоены исходом будущей битвы".

"А почему мы говорим об этом сейчас, а не на совете у государя?" — конечно, спросил начальник конницы.

"Увы, государь нас не слушает, — наверняка, вздохнул Мане. — Мы все были на совете и помним, как ты говорил, что у Янку конница сильнее, чем наша".

"Да, я говорил это", — Димитр, возможно, вздохнул.

"Мы также помним, что государь ответил тебе, — должно быть, продолжал Мане. — Он ответил, что не надо робеть перед врагом, и что храбростью часто восполняется недостаток сил, однако ты, насколько мы можем судить, не очень-то был согласен".

"Да, я и сейчас полагаю, что наш государь не видит всей опасности нашего положения", — Димитр, конечно, думал именно так, а Мане не мог этим не пользоваться:

"На совете ты не сказал, что нам возможно сделать для усиления войска".

"Не знаю, что делать, — наверное, Димитр начал хмуриться от неприятных дум. — Я и на совете говорил, что не знаю".

"А не лучше ли нам избежать битвы вовсе?" — должен был произнести Мане, поняв, что Димитр отчаялся и выхода не видит.

"Наш государь намерен воевать", — всё так же угрюмо мог произнести Димитр.

"А если бы решение принимал ты? — конечно, не отставал Мане. — Ты бы стал воевать? Скажи нам, как есть. Ты же видишь, что государя здесь нет, а мы хотим услышать правду, хоть и горькую. Мы не хотим обманывать себя пустой надеждой".

Димитр, конечно, тут же сообразил, что его хотят вовлечь во что-то:

"Значит, не зря вы тут все собрались. Хотите договориться со мной о чём-то за спиной у государя? Ну, что ж, я послушаю... раз государь меня не хочет слышать".

"Тогда скажу тебе прямо, — наверное, кивнул Мане. — Мы получили письмо от Янку, где он говорит, что готов простить нас всех и оставить нам наши имения, если мы не станем доводить дело до кровопролития. Мы думаем, что надо сделать так, как хочет Янку. А ты, конечно, можешь выдать нас всех нашему неразумному государю, а вскоре после этого сложишь свою голову в битве с Янку. Однако мы предлагаем тебе присоединиться к нам и сохранить мир в Румынской Стране. Разве мир не лучше войны? Я знаю, ты человек военный..."

"И потому не люблю болтать попусту. Покажите письмо", — возможно, перебил Димитр или всё же дал собеседнику договорить, но письмо всё равно потребовал.

Письмо из-за гор, направленное боярам-предателям, виделось Владу очень похожим на то, которое он сам получил когда-то от брашовян. Бумага представлялась сероватой и шероховатой, а буквы — торопливо выведенными, ведь это было простое деловое письмо.

Влад так и представлял, как Мане достаёт из сундука и показывает Димитру небольшой лист со сломанной печатью красного воска:

"Вот письмо от Янку, заверенное его собственной печатью. И здесь сказано, что Янку согласен видеть в нас своих слуг, а не врагов. Здесь сказано, что Янку милостив и щедр по отношению к тем, кто ему верен. Однако он пишет, что слуги на то и слуги, чтобы служить. Янку говорит, что если мы и вправду ему служим, тогда не должны проливать кровь его воинов. Иными словами, если мы хотим доказать свою верность Янку, то должны сделать так, чтобы битвы с Янку, к которой готовится наш государь, не случилось вовсе".

"Что ж, — должен был сказать Димитр, глядя на документ, — я как начальник конницы могу поспособствовать тому, чтобы кровопролития не случилось. Я могу сделать так, чтобы конница не пошла в бой. А если не пойдёт конница, то пешие воины биться с врагом в одиночку, конечно, не станут".

"А если наш упрямый государь, узнав, что Димитр не намерен вести конницу в битву, отстранит его от должности и сам поведёт конницу? Как тогда быть? — наверное, спросил один из бояр, до сих пор хранивших молчание.

"Значит, надо сделать так, чтобы наш государь не смог повести её в бой", — сказал другой боярин.

Ах, как много дал бы Влад, чтобы узнать, кто это сказал! Может, слова были не совсем те, но смысл именно такой, а боярин, который произнёс подобную фразу, тем самым предложил дать Владову отцу яд. Никак иначе нельзя было помешать "упрямому государю" принять участие в битве и самому вести конницу в бой. Ну а старшему государеву сыну, Мирче, отраву не дали только потому, что наследник престола не должен был в поход идти, а остался в столице.

Вот, о чём размышлял Влад, слушая слугу-серба, который говорил даже чересчур подробно — упоминал все обстоятельства того, как получил те или иные сведения. Наверное, Войко хотел, чтобы господин почувствовал, будто сам побывал в родных краях. Для того и вспоминались разные незначительные подробности:

— В летнюю пору в Тырговиште жарко, но всё же не как в турецкой столице, — произносил слуга, а Влад, в самом деле, чувствовал тепло, будто на солнце сидит.

Конечно, так могло ощущаться и тепло от натопленной печи в доме, но когда заходила речь о смерти родичей, Влада начинал пробирать странный озноб, и не спасала никакая печь. Отец и брат умерли в середине зимы, и холод той давней зимы чувствовался даже в жарко натопленной комнате!

По словам серба, печальные события, связанные с гибелью Владовых родичей, в Тырговиште до сих пор оставались у всех на устах, но только громко об этом не говорили, а больше по углам шептались.

Некоторые люди уверяли, что хорошо помнят день, уже очень давний, когда Владов отец в начале декабря проезжал по улицам Тырговиште в последний раз. Князь ехал вместе с дружиной, чтобы влиться в войско, стоявшее лагерем возле города, а затем вести эту рать на северо-запад в сторону гор и сразиться с венграми.

Так вот многие говорили, что Владов отец, проезжая на улице, чуть не упал с коня, но объяснялось это по разному. Кто-то говорил, что конь поскользнулся, ступив копытом на лёд, и это стало предвестьем скорой беды. Другие говорили, что конь шёл ровно, а всадник вдруг почему-то начал крениться на левый бок и, наверное, упал бы, если б ехавший рядом знаменосец не поддержал.

Владу так и представлялся его старший брат Мирча, который говорил отцу:

— Ты нездоров. Я поведу войско вместе тебя, — но родитель, конечно, лишь отмахнулся:

— Нет. Я должен вести войско сам. Воины пойдут в бой, только если буду т видеть своего государя. К тому же, войску лучше не знать, что я занемог.

Мирча, скорее всего, не хотел верить, что всему виной яд, поэтому и говорил о "хвори" как о болезни.

— А что, если в дороге тебе станет хуже? — наверное, спрашивал Мирча. — Может, всё же я поеду вместо тебя?

— Я не могу сослаться на хворь и не ехать, — конечно, отвечал отец. — Иначе все решат, что это только отговорка, и что я струсил.

По словам Войки, все горожане, твердившие про знаменосца, считали этот случай подтверждением того, что Владова родителя отравили. А с чего ещё государю, собравшемуся в поход, вдруг прямо на улице поплохело? Сам Влад склонен был верить в истинность уличного происшествия, однако могло оказаться, что всё придумала молва уже после того, когда стало известно, что ни одного боя с венграми так и не случилось, а государь вдруг "занемог" и умер в походе.

Твердила молва и про Владова брата Мирчу, убитого боярами-изменниками. Войко поведал об этом так:

— Когда я приехал в Тырговиште, то жил при купце, к которому нанялся, в гостином дворе. А двор стоял недалеко от восточных городских ворот, и там люди до сих пор вздыхают, на эти ворота глядя.

— Почему? — нахмурился Влад.

— Говорят, — начал объяснять Войко, — что твоего старшего брата в последний раз видели именно тогда, когда он из этих ворот выезжал. Выезжал, как полагается, со слугами и охраной, но без поклажи — не как беглец. Выезжал, будто думал скоро вернуться, но не вернулся.

— Погоди, — перебил Влад, — но как это могли оказаться восточные ворота?

— Они ведут в Сучаву, у этих ворот находился гостиный двор, и там я всё это слышал.

— Да, конечно, но ведь Янош со своими людьми пришёл совсем с другой стороны, с запада. К кому же направился мой брат Мирча, если ехал через восточные ворота? Разве не к Яношу? Может, ты что-то перепутал?

— Нет, — помотал головой серб, — я всё помню точно.

"Выходит, Мирчеву могилу надо искать совсем не в той стороне, где мне раньше думалось", — мысленно отметил Влад и даже попытался искать подтверждение Войкиных сведений у Нае, однако паренёк, хоть и служил в то время во дворце, про это ничего не знал:

— Господин, мне известно только то, что твой старший брат однажды уехал из дворца и больше не вернулся. Это было в начале января, вскоре после того, как пришла весть о кончине твоего отца. А вот куда твой брат поехал, я не знаю.

Кое-что стало известно и про сгоревший дом боярина Нана, осмотренный Владом и Войкой ещё тогда, когда они оказались в Тырговиште вместе с турками — теперь, когда прошло уже достаточно времени, у этого жилища появился новый владелец, который отстроил всё заново. Войко сказал, что владельцем стал некий боярин Казан, а вот судьбу слуг прежнего хозяина серб выяснить не смог, хоть и спрашивал в соседних домах, ведь слуги соседствующих домов всегда друг друга знают.

О судьбе слуг самого Влада, пойманных людьми Яноша Гуньяди на постоялом дворе в деревне Былтэнь, выяснить ничего не удалось.

— Об этом я ничего не узнал, — вздохнул Войко, — однако слышал о других беглецах. Эти люди бежали от Владислава. Бежали вскоре после того, как твой отец и брат умерли.

— Что это за беглецы? — спросил Влад.

— Боярского рода. Они не хотели видеть Владислава на троне, а когда Владислав всё-таки получил власть, испугались, что он станет мстить.

— И где они теперь?

— За горами, в Трансильвании.

— В Трансильвании? — задумался Влад. — Значит, Яноша они не боятся, если живут в его владениях?

— Может, и не боятся, — ответил серб. — Не знаю, господин. Я просто рассказываю то, что слышал. Услышал про то, что некие румынские бояре оказались недовольны Владиславом, и говорю тебе это. А уж что они делают в Трансильвании и почему подались именно туда, не ведаю.

Обо всём этом Влад часто вспоминал, когда пил со Штефаном в корчме. Богданов сын не понимал, отчего друг так мрачен и сидит, зябко втянув голову в плечи, будто нахохлившись, а Влад мысленно переносился в Тырговиште, почти ощущая холод той зимы, когда отец и старший брат погибли.

В воображении часто возникала не только комната в доме боярина Мане Удрище, но и стяг с гербом Яноша Гуньяди, где чёрный ворон держал в клюве золотое кольцо. Этот стяг развевался на холодном зимнем ветру, воткнутый в землю возле шатра в венгерском военном лагере. Воображаемый стяг развевался на ветру, а в чистом синем небе кружили чёрные птицы — такие же, как на стяге.

Однажды зимой Владу приснился странный сон, опять похожий на вещий. Приснилось, будто двоюродный брат Александр снова у власти и позвал своего румынского родича вместе поохотиться.

Привиделось Владу, будто ехали они вдвоём по широкому заснеженному полю под ярко сияющим синим небом. Александр — на гнедом коне, а Влад — на своём вороном. Начальник псарни и помощники с гончими, наверное, находились где-то рядом, но незаметные. Влад видел лишь, что возле Александрова коня бежали восемь заросших волкодавов.

— А знаешь, что селяне про воронов говорят? — вдруг произнёс Александр. — Говорят, что чёрный ворон своим криком указывает волкам, которую корову те могут резать.

Влад подумал, что, кажется, слышал об этом крестьянском поверье, а двоюродный брат замолчал и не пояснял, почему вдруг об этом вспомнил.

Ещё некоторое время оба ехали в молчании, и казалось, что дальше будет так же — пустая равнина, размеренное движение коней, тишина морозного зимнего дня. Затем справа показалось селение, заметное главным образом по дымам из печных труб, а без них оно показалось бы просто грядой холмов, потому что крыши из дранки завалило снегом, а стены мазанок по цвету сливались с сугробами.

Со стороны домов протяжно замычала корова, стоявшая где-то в хлеву, но Влад не связал это с недавней беседой про воронов. Он взглянул на Александра, чтобы спросить, не заехать ли сейчас в деревню и не отведать ли горячей похлёбки, но тут оказалось, что двоюродный брат смотрел не в сторону деревни, а на небо, где кружили странные чёрные птицы.

Вдруг восемь волкодавов одновременно сорвались с места и с громким лаем бросились вперёд.

— Э-ге-ге, брат! Волки! — крикнул Александр. Он уже припустился вслед за своими собаками, завидевшими серых врагов.

Вопреки своему обыкновению охотиться по ночам, волки вышли к деревне днём, но не только это обстоятельство делало охоту странной. "Разве можно догнать волков, когда их еле видно? — удивился Влад. — Кто ж так охотится!" Вот почему он ехал вслед за Александром, не слишком торопясь.

И всё же охота оказалась успешной. Вот стало видно, как два волкодава, взрывая снег, держат волка, норовящего вырваться.

— Этот — твой! — крикнул Александр, а сам погнал дальше.

У Влада в руке очутился Александров нож, тот самый. Оставалось спрыгнуть с седла и подойти к волку, чтобы вонзить лезвие меж рёбер — туда, где сердце. Рука уже нацелилась ударить, как вдруг глядь — из-под волчьей морды выглядывает бородатое человечье лицо. Это был не волк, а человек в волчьей шкуре!

— Не убивай меня, отпусти, — попросил человек.

— Ты кто? — удивился Влад. — Зачем надел волчью шкуру?

— Не убивай меня, — твердил человек. — Это ворон мне указывал, а сам бы я никогда. Я крови не люблю.

— Ворон указывал? — насторожился Влад. — Что указывал?

— Людей резать. Я многих зарезал, потому что карканье слышал. Я не хотел, но исполнял чужую волю. Отпусти меня, пожалей.

— А если отпущу, будешь ещё людей зарезать?

— Если ворон каркнет, буду. Как я могу его ослушаться!

— И кого же ты зарезал? — Влад крепче сжал в руке нож, но вдруг проснулся и, как ни цеплялся сознанием за сон, не мог вернуться на то поле.

Кого убил странный человек, не составляло труда угадать. Влад задал этот вопрос только для разгону, а дальше хотел спросить, кто окажется убитым в будущем, но, увы — наступило пробуждение.

Владу казалось, что сон предвещает чью-то смерть, которая случится до того, как растают сугробы, и даже возникло подозрение, что бородач в волчьей шкуре мог бы назвать имя Богдана. "Ах, как некстати всегда просыпаешься! — думал недавний румынский государь. — Только доберёшься до самой сути сна, и она ускользает!" Однако и на этот раз сон вещим не стал.

Подозрение по поводу опасности для Богдана, наверное, возникло оттого, что при молдавском дворе кое-кто из бояр имел обыкновение носить шубу с волчьим воротником, но оно оказалось пустым. Богдан продолжал править, как ни в чём не бывало, даже после того, как сугробы растаяли полностью.

Как видно, снег в сновидении имел совсем другое значение. "Может, это знак для меня?" — начал думать Влад, ведь отец умер зимой, в декабре, а старший брат умер зимой, в январе. Сам Влад, лишившийся власти, бежал из Тырговиште в ноябре, когда начали падать первые снежинки. Наверное, поэтому казалось, что именно вместе со снегом приходит беда. Именно снег о чём-то предупреждает.

А с Богданом беда всё же стряслась. Она пришла в Молдавию на следующий год, без предупреждения — пришла серой осенью, в октябре — и произошло с Богданом то, что случилось со многими молдавскими государями — он умер, пав жертвой волков в овечьих шкурах... или людей в шкурах волчьих.

Всё произошло во время войны с поляками. Молдавского государя внезапно застигли, когда тот с небольшим отрядом заночевал в селе Реусень. Кто же донёс вражеским воинам, что надо поспешать именно в это село? Ясное дело — те из бояр, которые ждали смены власти.

Влад не присутствовал там. Знал лишь, что Богдану отрубили голову. Тут же мелькнула мысль: "Как и моему отцу в своё время!" Пусть это случилось не зимой, но сразу же всколыхнулось знакомое чувство — ненависть к румынским боярам-предателям, которой было тесно в сердце.

Значит, Александр был неправ, говоря, что истребление бояр ведёт к уничтожению государства. И Богдан был неправ, когда вторил Александру. Если б Богдану пришлось выбирать между своей жизнью и жизнями изменников, неужели он оставил бы бояр жить, чтобы самому умереть "во благо государства"?

"Чем больше изменников умрёт, тем крепче станет государство", — теперь Влад уверился в этом ещё больше, чем раньше, но пока что главным делом было спасти Штефана, чтобы этого телёнка тоже не убили, как когда-то убили Владова старшего брата.

На молдавских равнинах господствовала осень, а в горах уже выпал первый снег. Выпало немного, так что закрыть жёлтую осеннюю траву в горных долинах не вышло. Ветры разогнали снежный пух по расщелинам, овражкам, прибили его к земле, и теперь белые пятна снега виднелись тут и там: у подножья холмов, у кромки дальнего лесочка, под камнями, под придорожными кустами и даже в бурьяне.

За пегими, в снежных клочьях долинами и холмами высились горы, укутанные синими туманами и оттого казавшиеся лёгкими, воздушными, как грёзы. Влад всё время смотрел туда, ведь путь лежал через горы, в Трансильванию, пусть над этими землями и властвовал Янош Гуньяди, давний смертельный враг.

Туда следовало отвезти Штефана, ведь в договоре, который был заключён год назад между Богданом и Яношем, говорилось, что в случае нужды Богдан с семьёй могут получить у Яноша убежище и защиту от врагов.

Богдану, которого предательски убили в селе Реусень, убежище уже не требовалось, а вот Штефан очень нуждался в тихом уголке, где мог бы пересидеть и спокойно решить, как жить дальше.

Влад оглянулся влево, на Богданова сына, с небольшим отставанием ехавшего следом по дороге. Этот телёнок о чём-то задумался, но, поймав на себе взгляд друга, вяло улыбнулся:

— Я здесь. Не потерялся.

— Хорошо, — тоже улыбнулся Влад.

— Тебе не обязательно провожать меня так далеко, — в который раз сказал Штефан, на что получил всегдашний ответ:

— Раз я обещал проводить, то провожу.

Штефан понимал, что ехать в Трансильванию для друга опасно, но даже не подозревал, что друг затеял ещё более опасное дело.

Влад не говорил никому о том, что в действительности задумал, ведь затея казалась чистейшим безумием. Войко ни за что не отпустил бы господина из Сучавы, если б знал правду, да и Нае начал бы отговаривать, поэтому своим слугам Влад сказал, что лишь немного углубится в трансильванские земли и сразу же повернёт назад:

— Я скоро вернусь, а вам незачем подвергаться опасности. Хватит с вас того, что было в Былтэнь.

Слуги подчинились и теперь терпеливо ждали господина, а тот, преодолев горы, назад не повернул, а поехал дальше, через трансильванские долины мимо селений и небольших крепостей, понатыканных чуть ли не на каждом холме.

Влад взирал на эти крепости с лёгкой опаской, но успокаивал себя тем, что люди в крепостях совсем не собираются его ловить: "Тебе же не обязательно рассказывать всем вокруг, что ты Влад, сын того самого Влада, которому Янош Гуньяди отрубил голову как изменнику. Если не будешь узнан, то можешь путешествовать спокойно".

Войко бы такого не одобрил, но Войки здесь не было — только Штефан, а заболтать Богданова сына оказалось гораздо проще, чем умного серба.

Влад сказал Штефану, что желает добраться хоть до одного немецкого города, которых в Трансильвании было семь, а когда простодушный Богданов сын спросил о причине, то получил ответ:

— Из-за женщин. Ведь у католиков, знаешь ли, нравы свободные. Вот у вас в Молдавии трудно сыскать гулящих женщин, и в Румынии трудно, а здесь совсем другие порядки. А я хочу воспользоваться случаем, раз уж приехал.

На самом деле цель у Влада была иная, но Штефан поверил. Особенно после того, как обнаружил, что у католиков в корчмах очень много женщин.

В Сучаве почти не возможно было увидеть, чтобы еду и питьё разносила женщина или даже просто находилась рядом с посетителями. В Сучаве в корчмах народ лишь ел, пил да играл в кости. Так же было и в румынском Тырговиште, а вот в трансильванских корчмах зачастую предлагалось и кое-что иное, если еду и питьё разносили женщины. В Трансильвании — да и в других частях Венгерского королевства — пышным цветом цвёл "разврат".

Правда, население Трансильвании не отличалось однородностью. Здесь, в землях, принадлежавших католической стране, находилось много селений, где жили румыны и молдаване, сохранившие православную веру и строгие нравы, а вот в венгерских селениях (и особенно в немецких городах!) господствовали другие обычаи, католические.

— Я слышал, — рассказывал Влад, — что в немецких корчмах со всякой женщиной можно договориться, чтоб за отдельную плату попотчевала тебя не только едой и питьём. Однако такие дела держатся в тайне.

— Ну, ещё бы! — воскликнул Штефан.

— Да вовсе не по той причине, о которой ты думаешь, — возразил ему друг. — Не знаю, как в остальном королевстве, а в немецких городах Трансильвании разврат узаконен.

— Ты шутишь, брат?!

— Нет, не шучу. Он узаконен. В немецких городах женщины, торгующие собой, приравнены к ремесленникам, как если бы производили товар и продавали. Эти женщины платят налог в городскую казну. А те женщины, которые занимаются развратом в корчмах, не хотят платить налогов. Поэтому и таятся, а вовсе не потому, что боятся порицания.

— Разврат считается ремеслом? Да там все рехнулись! — Богданов сын, воспитанный весьма строго и к тому же очень мало успевший повидать в жизни, округлил глаза.

— Может, и рехнулись, — пожал плечами Влад, — но я хочу посмотреть на их безумие поближе.

— Поэтому и хочешь поехать в немецкий город?

— Да, — кивнул друг. — К тому же не каждый день увидишь безумие, которое подчинено строгому порядку.

— Впервые слышу, чтоб безумные подчинялись порядку, — продолжал удивляться Штефан.

— У немцев всё по правилам и по порядку, даже разврат, — продолжал балагурить Влад, — поэтому те гулящие женщины, которые платят налог, подчиняются тем же правилам, что и ремесленники. К примеру, ремесленникам можно работать только в особом здании, называемом "цех". Так вот гулящие женщины организованы так же. Они занимаются развратом в отдельном доме и нигде больше — это место называется "дом терпимости". А поскольку у каждой в том доме есть своя комната и постель, женщины живут, где работают.

— Ты пойдёшь туда? — брезгливо нахмурился Штефан.

— Нет, — совершенно искренне ответил Влад, — я лучше попытаю счастья в корчмах.

— Почему?

— Потому что, как мне говорили, дом терпимости в немецком городе обычно находится под надзором городского палача, а мне что-то не хочется иметь никаких дел с палачом.

За этими разговорами друзья доехали до большого немецкого города, называвшегося Коложвар. Вернее, немцы, которые там жили, именовали его иначе, а название Коложвар было дано окрестными венграми, но Влад запомнил именно венгерское название, потому что изъяснялся по-венгерски, а по-немецки почти ни слова не знал.

В Коложваре путешественник-румын и путешественник-молдаванин веселились недели две, но когда Штефан засобирался ехать дальше, Влад вызвался провожать друга до следующего города:

— Провожу-ка тебя до Брашова, — это опять было венгерское название.

— А чем женщины в Брашове отличаются от тех, которые здесь? — спросил Штефан.

Он говорил о них уже без брезгливости, ведь теперь окунулся в здешнее безумие с головой, однако погружение в чужое безумие не отняло у молдавского княжича здравый смысл, который у этого телёнка всё-таки имелся:

— Брат, зачем тебе ехать дальше? Это опасно.

— Значит, хочешь побыстрее от меня отделаться? — произнёс Влад с напускной обидой. — А я думал тебе помочь. Ты ведь не знаешь ни одного здешнего языка, а я говорю хоть на одном из двух, который в городах понимают.

Штефан помялся немного, но путешествовать вместе с Владом действительно казалось проще. Так оба доехали ещё и до Брашова, а от этого города оставалось всего два дня пути до Тырговиште.

По правде говоря, безумная затея Влада, которую он держал в тайне, состояла как раз в том, чтобы доехать до Тырговиште. Недавнего румынского князя неудержимо тянуло туда, пусть в Тырговиште и не нашлось бы доступных женщин. Влад очень хотел попасть в Румынию и только ради этого проехал с севера на юг почти всю Трансильванию. Хотелось, пусть лишь один день, побродить по городским улицам, послушать разговоры, о которых так подробно рассказывал Войко.

Влад надеялся, что никто из румын не узнает своего недавнего государя, а если кто-то вдруг узнает, всегда можно было бы сказать особо памятливому подданному "ты обознался" и рассмеяться, и со смехом поблагодарить за честь — государем назвали.

Влад уже заранее подыскивал слова для просьбы к Штефану, чтоб друг на время уступил своего коня. Владов вороной жеребец особенной породы наверняка запомнился жителям румынской столицы, а вот Штефанова коня они не знали.

"Хоть один раз взгляну на Тырговиште и поеду обратно в Сучаву", — мечтал недавний румынский государь. Он мечтал об этом и тогда, когда сидел в захудалой брашовской корчме, расположенной близ северных ворот.

Снаружи та выглядела неопрятно, а внутри и подавно — стены с тёмными пятнами от чьих-то спин, захватанные углы и дверные косяки, щербатые столы, серый песок на полу — но в таких корчмах проще скрывать свою личность, даже если одет богаче окружающих.

Народу внутрь набилось много. Мимо ходили женщины, разносившие еду, но Влад пока не высмотрел среди них ни одной, которая показалась бы достаточно миловидной.

К Владу и Штефану подошёл хозяин корчмы и спросил:

— Что угодно господам?

Недавний румынский государь, как и в Коложваре, решил невзначай показать, что у них со Штефаном есть деньги, поэтому, спросив пива и горячих колбас, расплатился золотом.

Получив сдачей кучу потёртых серебряных монеток, друзья снова огляделись, не привлекли ли женского внимания. Оказалось, что нет, но это вовсе не означало неудачу. Следовало ещё немного подождать.

На первый взгляд корчма выглядела как все другие, но вдруг выяснилось, что здесь за одним из крайних столов играют в такую игру, о которой Влад и Штефан только слышали, но не видели — игру в стаканчики. "Посмотрю пока", — подумал Влад и, оставив недопитое пиво, которое показалось слишком горьким, пошёл смотреть. К тому же найти себе женщин друзьям стало бы проще, если искать, разделившись.

За игрой следило множество зевак, а устроителей было двое. Первый проворно двигал по столу три глиняных стакана, под одним из которых, судя по звуку, перекатывалась пробка, а второй устроитель старательно зазывал новых игроков.

Когда Влад приблизился, один из трёх стаканов уже лежал на боку. На этот стакан хмуро глядел рослый человек, а зазывала плясал вокруг и весело приговаривал:

— Ты поставил один к трём и ошибся, но ты ещё можешь отыграться. Поставь снова! Поставь один к двум и угадай, где лежит пробка. Дай пять монет и получишь десять!

Здоровяк, помедлил немного, достал деньги и положил их возле правого стакана.

— Ты уверен? — хитро спросил зазывала.

— Уверен, — протянул игрок зычным басом.

— А если уверен, может, поставишь больше? — прищурился зазывала. — Дай-ка я объясню тебе, в чём твоя выгода. Выиграешь — станешь считать меня благодетелем, — и с этими словами он будто невзначай сделал шаг в сторону, продолжая говорить, а игрок, слушая, конечно, повернулся к нему и тем самым ненадолго выпустил из виду стол со стаканами.

Меж тем другой устроитель игры, несмотря на множество обращённых на него взглядов, спокойно приподнял правый стакан и переложить пробку под левый.

Зрители видели плутовство — не видел только здоровяк, который вот-вот должен был лишиться денег — и всё же никто из свидетелей не подал голос. Люди даже не изменились в лицах!

Влад нарочно огляделся, чтобы удостовериться в этом, и удивился: "Разве такое возможно?" Он был удивлён настолько, что даже не заметил, что одна молодая женщина, проходя мимо, задела его плечом, попросила извинения, многозначительно улыбнулась и, не дождавшись никакого ответа, в недоумении направилась дальше.

Между тем зазывала начал говорить что-то о причудах удачи, а рослый человек, вняв ему, достал из кошелька ещё денег и опять положил возле правого стакана.

— Уверен, что пробка здесь? — спрашивал зазывала.

— Уверен, — гудел здоровяк.

Влад недоумевал: "Да что ж такое! Неужели никто ничего не скажет? Неужели, люди так испортились, что безразличны к неправде? А если на их глазах начнут убивать кого-нибудь? Неужели, и тогда никто не вмешается?"

Всё это нисколько не походило на то, что он видел в Молдавии, да и в Румынии тоже. Там на торгу, если кто-то хотел стащить что-то с воза или прилавка, все сразу начинали кричать: "Держи вора!" Вот почему, глядя на происходящее в брашовской корчме, Влад не выдержал. И даже не думал, что вмешиваться опасно, ведь всё происходило в венгерских землях, и следовало вести себя тихо, дабы не попасться врагам. В ту минуту он понимал лишь то, что при всеобщем безразличии совершается несправедливость.

— Он переложил пробку! — воскликнул Влад, указывая на стол. — Люди, вы что молчите!?

Зрители растерялись. Не растерялся только игрок, которого хотели облапошить. Услышав про пробку, он взревел, кинулся через стол к тому, кто двигал стаканы, и схватил жулика за ворот:

— Я тебе...!

Драчунов принялись разнимать, всё смешалось, послышался топот, грохот падающей мебели, хруст черепков разбитой посуды под ногами, и лишь зазывала не принимал участия в драке. Наступая на Влада, он начал кричать:

— Кто переложил!? Что переложил!?

— Я видел, — твёрдо произнёс недавний румынский князь.

— Ничего ты не видел! — всё так же кричал зазывала. — Что ты мог видеть? Что ты мелешь, дурак!? Юнец зелёный! Показалось тебе! Никто кроме тебя это не видел! Сам не знаешь, что говоришь, олух приезжий. Иди отсюда, пока взашей не выгнали!

Влад на секунду онемел, но затем вскипел. Плут оскорблял того, кто его уличил — это что за наглость безмерная! И ещё смеет так разговаривать с человеком из княжеского рода! Даже скрывая свою личность, Влад никому не собирался позволять таких дерзких речей! Никому!

— Как ты смеешь, грязный оборванец! — в свою очередь крикнул Влад, напирая на зазывалу. — Я сейчас стражу позову! Сейчас тебя отправят в темницу!

И вдруг плут изменился в лице. Без сомнения, он уже сотни раз слышал угрозу на счёт стражи, однако нынешняя угроза прозвучала для его уха непривычно. Стражей грозят все проигравшие, грозят в отчаянии, сознавая своё бессилие и понимая, что звать бесполезно. А Влад грозил по-другому. Он грозил уверенно, будто стража должна ему подчиняться.

Зазывала пристальнее глянул в лицо странному правдолюбцу, а Влад тут же прикинул, что может оказаться узнанным. Ведь он и впрямь крикнул так, как кричит человек, привыкший повелевать. "Ты меня разгадал?" — будто спрашивал недавний румынский государь, а выражение его лица ещё больше смутило зазывалу.

Наверное, плут решил, что перед ним особенный человек, так что лучше не рисковать. Продолжая вглядываться в лицо Владу, он отступил на несколько шагов, затем с нарочито скучающим видом взял с лавки кафтан, дорожную суму и, ни слова не говоря, направился к двери. Даже не окликнул товарища!

— Ты куда!? — воскликнул Влад.

Меж тем второй плут, успевший освободиться от разъярённого игрока, которого теперь держали за руки и за ноги, увидел, что товарищ спасается бегством.

Мошенники, действующие сообща, редко оказываются смелыми поодиночке. Наверное, поэтому второй плут тоже переменился в лице, сгрёб в охапку свои вещи и тоже поспешил к выходу, бросив, как есть, деньги, валявшиеся на полу.

— А ты куда!? — воскликнул Влад и даже попытался задержать нового беглеца, ухватив за пояс, но беглец резко рванулся, больно пнул защитника справедливости под колено, выверенным движением оттолкнул от себя и кинулся к двери, поэтому теперь все смотрели на Влада.

Здоровяка, только что кипевшего гневом, посетители продолжали крепко держать, чтоб не убил никого.

— Чего вы этого-то держите!? Вон тех двоих держать надо! — твердил Влад, указывая на дверь, в которой исчезли устроители игры. Боль в колене помешала правдолюбцу броситься в погоню, а другие посетители корчмы никуда бежать не хотели.

Тут-то и подоспела городская стража. Ни в чём не желая разбираться на месте, она схватила здоровяка, схватила Влада и потащила в городскую тюрьму. Рассчитывать на то, что удастся доехать до Тырговиште, теперь вряд ли следовало.

Тюрьма находилась в подвале Здания Совета, стоявшего посреди огромной вечно многолюдной рыночной площади. Неподалёку от здания, глядя поверх голов торговцев и покупателей, Влад увидел виселицу, сейчас пустую, и помост с плахой, но не смутился от такого вида — недавний румынский князь, продолжавший скрывать свою личность, ещё надеялся, что легко отделается, пусть до Тырговиште и не доедет.

"В чём они меня обвинят? — думал он. — В нарушении общественного спокойствия? Ну, и пускай. Значит, мне придётся признать себя виновным и заплатить за побитую посуду и поломанные стулья в корчме. Не так уж это и несправедливо. Ведь драка, в самом деле, началась из-за меня".

Меж тем городская стража передала его страже тюремной — двум почти не вооружённым молодцам, которые заставили Влада спуститься по стёртым каменным ступеням, пройти в низкую дверь, чуть ли не пробежать узкий тёмный коридор и с размаху влететь в небольшую тесную комнату с одним маленьким зарешёченным окошком почти под самым потолком.

Когда глаза привыкли к полутьме, стало можно разглядеть, что пол в комнате земляной, а из мебели — деревянная лежанка, намертво вделанная в стену. Подпрыгнув, можно было увидеть через окошко, как на утоптанную землю рыночной площади падают хлопья снега и тут же тают, а Влад подпрыгнул не раз и не два, обнаружив, что это самый надёжный способ согреться. Правда, холодно здесь казалось не столько из-за погоды по ту сторону стен, сколько из-за сырости.

Когда тебе едва исполнилось двадцать три, холод не так страшен — старики имеют склонность мёрзнуть гораздо сильнее — и всё же Влад искренне пожалел, что плащ остался в корчме вместе с остальными вещами. Хорошо хоть тёплый зимний кафтан никуда не делся... как и кошелёк с деньгами.

Ещё в Молдавии у Влада появилась привычка при входе в корчму сразу снимать кошелёк с пояса и класть за пазуху — ближе к телу, а от воров подальше. Теперь стоило похвалить себя за это. Останься кошелёк на поясе, то наверняка сделался бы добычей городской стражи или тюремщиков.

Вынув из кошелька две монетки, Влад подошёл к окошку и, стараясь особенно не шуметь, подозвал торговку пирогами, которая будто нарочно бродила неподалёку, поскольку знала, что узники в городской тюрьме не получают харчей за счёт города и кормятся сами, как могут.

Протянув две монеты через решётку, недавний румынский князь получил два горячих пирога с мясом. Горячая сытная пища — лучшее средство от холода, однако ближе к ночи стало куда холоднее, поэтому заснуть так и не удалось. Зубы отбивали дробь, и, в конце концов, Влад перестал с этим бороться — так и просидел всю ночь на деревянном лежаке, поджав под себя ноги на турецкий лад.

С рассветом потеплело лишь чуть-чуть, поэтому узник несказанно обрадовался, когда уже поздно утром тюремщики, наконец, пришли за ним, вывели из подвала, потащили на крыльцо Здания Совета и дальше — во второй этаж здания, где были печки, и казалось невероятно тепло.

Вот коридор, но не такой, как в подвале, а просторный и светлый. В приоткрытые двери всякому проходящему виделись писари, сидящие за столами.

Вот большая закрытая дверь. Возле неё на лавке сидел грустный Штефан, который, увидев Влада, сразу вскочил:

— Брат, брат...

— Ничего, и не в таких переделках бывали! — ободрил его Влад, продолжая пребывать в радостном настроении.

Он уже успел немного согреться, так что зубы больше не стучали. Лишь ощущалась лёгкая боль в пальцах рук и ног, как всегда, когда они отогреваются слишком быстро, но на это не стоило обращать внимания. Главное теперь казалось — не разозлить господ из городского совета, которым сейчас предстояло разбирать дело о происшествии в корчме.

Власть в Брашове, как и в других немецкий городах Трансильвании, была организована таким образом, что городской совет одновременно являлся ещё и судом. Вот почему совет состоял из двенадцати присяжных, а возглавлялся судьёй. Всего тринадцать человек (чёртова дюжина!) избиравшиеся сроком на год из числа самых уважаемых горожан.

Сейчас эти почтенные заседатели разместились в большой комнате — все сидели по одну сторону длинного стола лицом к двери — и внимательно рассматривали человека, которого к ним ввели. Седовласый судья сидел в центре, а по правую и по левую руку от него — шесть разномастных присяжных: светловолосые, рыжие, тёмные.

Пройдя в дверь, Влад сделал несколько торопливых неуклюжих шагов, потому что тюремные охранники толкнули в спину, и пройти от порога чинно никак не получилось, но это вдруг показалось к лучшему, ведь представителя княжеского рода, прежде всего, выдаёт гордая осанка.

Влад заставил себя почтительно поклониться совету, чего, конечно, никогда бы не сделал, если б не скрывал своё княжеское происхождение, а затем сказал по-венгерски:

— Приветствую вас, добрые господа.

Если б мог, он сказал бы по-немецки, но немцы в городском совете хорошо знали венгерский язык, поэтому поняли, что к ним обращаются уважительно... И всё же их ответ оказался не таким, на который надеялся подсудимый.

Члены совета переглянулись:

— Надо же! — сказал судья. — Влад, сын Влада, прозванного Дракул, нам кланяется.

Услышав отцово прозвище впервые за долгое время, Влад едва не вздрогнул:

— А с чего господин судья и господа присяжные решили, что я — сын того самого Влада?

— А разве нет? — спросил судья.

— Я ни разу не назвал себя так, с тех пор, как прибыл в ваш город, — уклончиво ответил недавний румынский государь, — а если кто-то называет меня сыном Влада Дракула, то пусть повторит это при мне.

— Что ж, пускай повторит, — сказал судья и сделал знак тюремным стражам.

Те вышли вон, и тут же ввели в комнату... Штефана.

— По-твоему он лжесвидетельствует? — спросил судья у Влада, указывая на Штефана.

Недавний румынский князь знал, что лжесвидетельство — тяжкое преступление, поэтому не мог больше отпираться, дабы не навредить другу. Лишь посмотрел на того с укоризной.

Богданов сын смутился:

— Прости, брат. Я думал, так лучше. Я думал, что если они узнают, кто ты, то сразу отпустят. Ведь ты никогда с ними не враждовал, а только с Яношем.

"Эх, ты, телёнок!" — подумал Влад, а вслух произнёс:

— Он не лжёт. Я действительно Влад, сын Влада, прозванного Дракул.

— Зачем ты приехал в наш город? — спросил судья. Как видно, дело о потасовке в корчме оказалось забыто, и теперь следовало ожидать куда более серьёзных обвинений.

— А разве вы сами меня не приглашали? — спросил Влад. — Помнится, два с половиной года назад я получил от вас письмо с приглашением приехать. Вот я с некоторым запозданием, но всё же приехал.

— Мы приглашали правителя, — подал голос один из присяжных, — а ты больше не правитель. Теперь за горами правитель — Владислав.

Услышав это имя, Влад невольно скрипнул зубами, и натужно улыбнулся:

— Ну, раз мне больше не рады здесь, тогда я могу сегодня же уехать.

— Как видно, ты насмехаешься над нами и проявляешь неуважение к нашему суду, — строго сказал ещё один из присяжных и оглянулся на судью.

— Ты не можешь уехать, Влад, сын Дракула, — сказал судья. — И не сможешь до тех пор, пока нам не станут ясны твои истинные намерения. Ты, наверное, задумал свергнуть государя Владислава?

— Как же я могу его свергнуть, если у меня нет армии? Я один, — Влад развёл руками и теперь улыбнулся уже непринуждённо. Обвинение показалось ему глупым и смешным.

— Ты нагло лжёшь. Ты приехал не один, — возразил судья и указал на Штефана, стоявшего рядом с Владом.

— А он не в счёт, — сказал недавний румынский государь, глядя на насупленные брови судьи. — Штефан, сын Богдана, приехал по своим делам.

— А ещё мы знаем, что вы привезли с собой немалую сумму денег, которую оставили на хранение купцу..., — судья, уткнулся в бумагу, на которой где-то, наверное, было записано имя купца, но сразу не нашёл, поэтому хлопнул по листу ладонью и сказал. — В общем, его имя нам известно. И мы подозреваем, что ты, Влад, сын Дракула, на эти деньги хочешь нанять в наших землях войско, чтобы идти за горы и свергнуть Владислава.

Немалая сумма денег и впрямь имелась. Штефан ведь по совету Влада бежал из Молдавии не с пустыми руками, а прихватив княжескую казну. Теперь молдавский княжич мог безбедно жить на эти деньги довольно долгое время.

Чтобы это богатство не сделалось добычей грабителей, Влад и Штефан, приехав в Брашов, первым делом отыскали надёжного человека, которому и оставили почти все деньги на хранение. Так они поступили и ранее, в Коложваре, причём оба раза их выручили румынские купцы.

"Только бы брашовяне деньги не отобрали", — забеспокоился Влад. Он лишь сейчас до конца осознал, как глупо поступил, приехав в Брашов и думая доехать до Тырговиште. Только теперь стало ясно, что недавний румынский государь подверг опасности не только себя, но и друга.

— Это деньги не мои, а Штефана, и он в отличие от меня пользуется покровительством господина Яноша Гуньяди, который вам хорошо известен, — запальчиво произнёс Влад. — Вы можете отправить письмо господину Гуньяди и спросить об этом. Вот увидите — он подтвердит мои слова и будет весьма недоволен, если вы заберёте у Штефана что-либо без всякого основания. Штефан не лгал вам, не смущал покой жителей вашего славного города, а приехал сюда потому, что господин Гуньяди обещал ему убежище. Напишите господину Гуньяди, и он подтвердит, что оказывает Штефану покровительство, о чём договорился с его отцом. Напишите!

Судья бесстрастно выслушал эту речь и так же бесстрастно произнёс:

— Что ж, мы так и сделаем. А заодно спросим господина Гуньяди, как нам лучше поступить с тобой, Влад, сын Дракула.

Недавнему румынскому князю ясно вспомнились слова отцовского писаря — старого болгарина по имени Калчо: "Не езди, господин. Ты ещё так молод. Будет жаль, если тебя в Брашове схватят, а затем убьют. Ты приедешь, и окажется, что там Янку тебя уже дожидается, чтобы отрубить тебе голову, как уже отрубил твоему родителю".

Пусть Янош находился не в Брашове, но повеление этого венгра здесь исполнили бы в точности. Влад раньше недооценивал опасность, потому что в молодые годы как-то плохо верится, что ты можешь умереть. И вдруг он почувствовал всем своим существом, что угроза действительна.

"Эх, как прав Калчо! Как прав! — мысленно воскликнул Влад, однако вместе с осознанием настоящей опасности им овладел не страх, а досада. — Это ж надо так по-дурацки попасться! Так по-дурацки!"