Дракула

КИМ НЬЮМЕН «Дракула» Фрэнсиса Копполы

Аллея в сумерках. Высокие, стройные карпатские сосны. Последние отблески заката кровоточат в сгущающемся сумраке. Громкий отчетливый шорох. Огромные черные тени, зловещие и жуткие, ползут между деревьями. Гигантское крыло летучей мыши касается их крон.

Голос Джима Моррисона выводит, изнывая от отчаяния, «People are strange».

Ослепительная вспышка. Голубое пламя, чистое, как свет свечи. Огонь пожирает деревья…

В огне возникают расплывчатые очертания какого-то лица.

Голос Харкера: Валахия… дерьмо!

Джонатан Харкер, клерк адвокатской конторы, лежит в постели, на втором этаже постоялого двора в Бистрице, замерев в ожидании. Его глаза пусты.

Он с усилием встает и подходит к большому зеркалу. Избегая встречаться взглядом с собственным отражением, он делает большой глоток из квадратной бутылки сливовицы. На нем только длинные кальсоны. Многочисленные укусы, почти зажившие, покрывают его плечи. Грудь и руки у него мускулистые, но живот белый и вялый. Он ревностный христианин, постоянно занимается изометрическими упражнениями. Был убит, но сумел выжить.

Голос Харкера: Я думаю только о тех лесах, о тех горах… эта комната… всего лишь зал ожидания. Когда я бродил по лесам, я думал лишь о доме, об Эксетере. Когда я вернулся домой, я думал только о том, чтобы вернуться в горы…

Большое распятие над зеркалом, обвешанное связками чеснока, смотрит вниз, на Харкера. Он запинающейся походкой бредет к кровати, падает на нее, потом встает, протягивает руку и берет головку чеснока.

Впивается в чеснок зубами, будто это яблоко, жует и проглатывает его, запивая сливовицей.

Голос Харкера: Все то время, что я торчу на этом постоялом дворе в ожидании ответственного поручения, я старею, теряю свою драгоценную жизнь. А все то время, что граф провел на вершине горы, высасывая соки из этой земли, он молодел и наливался силой. Томившая его жажда росла.

Харкер достает их прикроватного столика медальон, открывает его и смотрит на портрет своей жены Мины. Без всякой злобы или сожаления он подносит медальон к пламени свечи. Лицо на портрете обугливается, серебряная оправа темнеет.

Голос Харкера: Я ждал, когда Сьюард позовет меня. И наконец это произошло.

Стук в дверь.

— Завидую тебе, Кэтрин Рид, — проскулил Фрэнсис, оглядывая сервировочный стол, уставленный блюдами весьма неаппетитного вида. — Вам, мертвякам, не приходится жрать всякую дрянь.

Кейт обнажила зубы и тихонько зашипела. Она знала, что, хотя глаза у нее цвета бутылочного стекла, а щеки покрыты веснушками, улыбка превращает ее в роковую женщину. Фрэнсис и глазом не повел: в глубине души режиссер считал ее чем-то вроде спецэффекта, а не реальным вампиром.

В этой импровизированной столовой американцы ностальгировали по «Макдоналдсу». Британцы — по крайней мере, теплокровные — с пылом уписывали пайнвудские завтраки, копченую рыбу и тосты. К румынскому общественному питанию ни те ни другие никак не могли привыкнуть.

Фрэнсис наконец-то отыскал яблоко, менее гнилое, нежели остальные, и схватил его. С тех пор как несколько месяцев назад, в период подготовки к съемкам, они встретились в первый раз, он заметно похудел. Переезд в Европу привел к тому, что сопровождающий съемочную группу доктор поставил Фрэнсису диагноз «недостаточное питание» и прописал витаминные уколы. «Дракула», обретая форму, высасывал из режиссера все соки.

Громадная съемочная группа походила на стаю летучих мышей-вампиров, больших и малых, которые кружились вокруг своего вожака, досаждая ему беспрестанными вздорными требованиями. Кейт наблюдала, как в этой изнурительной осаде тает на глазах Фрэнсис — очкастый, бородатый и гиперактивный. Он без устали принимал решения и настаивал на них, фонтанировал идеями, которые предстояло перенести на целлулоидную ленту, переписывал сценарий, приспосабливая его к изменениям натуры или актерского состава. Она не могла понять, как один человек способен порождать такое множество фантазий, каждой из которых хватило бы на целую картину. Окажись она на месте Фрэнсиса, ум ее истощился бы через неделю.

Намерение снимать высокобюджетный фильм в отсталой стране было по меньшей мере рискованным. С таким же успехом можно было бы организовать гастроли воздушного цирка в зоне военных действий. Кто из киношников выживет после всего этого, думала Кейт, и на кого они будут похожи?

Стол, предназначенный для вампиров, был столь же скуден, как и тот, за которым питались теплокровные. Тощие крысы с гарниром из сорной травы. Кейт наблюдала, как один из мастеров по спецэффектам, новоиспеченный вампир в утепленном жилете с широким поясом для инструментов, выбрал самую крупную крысу, которая отчаянно корчилась в его руках, и откусил ей голову. В следующую секунду он сморщился от отвращения и сплюнул на пол.

— У этой твари стригущий лишай, — процедил он. — Коммуняки, мать их, решили нас уморить, пичкая больными грызунами.

— Я бы мог сейчас прикончить целую свинью, — заявил его товарищ.

— А я бы лучше прикончил румынского поставщика продуктов, — бросил молодой вампир.

Кейт решила, что пора утолить жажду. Вокруг было достаточно янки, и разжиться человеческой кровью в этой традиционно суеверной среде не составляло труда. Хотя с тех пор, как благодаря Дракуле вампиризм получил распространение на Западе, минуло девяносто лет, количество бессмертных кровопийц, проживающих в Америке, оставалось незначительным. Большинство американцев сочли бы за честь напоить своей кровью таинственное существо, порожденное добрым Старым Светом.

Но перемены были не за горами.

Неподалеку от вагончика-гримерки, в яркой полосе натурального солнечного света, сияющей в пространстве между реальными соснами и фальшивыми деревьями, Фрэнсис орал на Харви Кейтела. Актер, выбранный на роль Джонатана Харкера, держался стоически, лицо его хранило непроницаемое выражение. Он не позволял втянуть себя в перепалку и этим доводил Фрэнсиса до истерики.

— Запомни, парень, я тебе не гребаный Мартин Скорсезе! — заходился от крика Фрэнсис. — Если ты не умеешь играть, я не собираюсь делать из твоей говенной игры котлету! Мне нужен Харкер, иначе вся картина летит к чертям!

Кейтель сжал кулаки, но не сказал ни слова. Всю неделю Фрэнсис срывал на нем досаду. По слухам, он мечтал заполучить на роль Хакера Аль Пачино или Стива Маккуина, но ни тот ни другой не согласились провести три месяца за железным занавесом.

Кейт прекрасно их понимала. Безликий бункер времен Второй мировой, превращенный в штаб съемочной группы, стоял на древней горе, в окружении дремучего леса. Для того чтобы служить форпостом цивилизации в этой дикой стране, он был слишком некомфортабелен.

Когда ей предложили должность консультанта в фильме Фрэнсиса Форда Копполы «Дракула», она решила, что будет интересно увидеть страну, где это все начиналось: перемены, страх, преображение. Никто всерьез не верил, что вампиризм берет свое начало здесь, но именно в этих краях появился на свет Дракула. Эта земля питала его в течение веков, прежде чем он решил расправить крылья и распространить свое потомство по всему миру.

Три гипотетических месяца уже разрослись до шести. У этих съемок не было расписания, их приходилось отбывать, как бессрочный приговор. Некоторые арестанты начали требовать освобождения.

Среди вампиров жила мечта о том, что со временем Трансильвания повторит судьбу Израиля и на бесконечно перекраиваемой карте Центральной Европы возникнет новое государство, которое станет для них землей обетованной. Но как только подобные замыслы вышли из-под спуда, Николае Чаушеску наложил на них жесткое вето. Сжимая в руке серебряный серп, железный молот и острую дубовую пику, премьер напомнил всему миру, что «в Румынии знают, как обращаться с пиявками, знают, что кровопийце нужно вонзить в сердце кол и отсечь гнилую башку».

Тем не менее Трансильванское движение — назад в горы, назад в леса — набирало силу: некоторые старейшины, после девяноста лет, проведенных в хаосе большого мира, хотели вернуть себе прежний легендарный статус. Многие представители поколения Кейт, пришедшие в мир в 1880-е, викторианцы, скрученные в дугу веком высоких технологий, отнеслись к подобным устремлениям сочувственно.

— Ты настоящая ирландская леди-вампир, — заявил Харрисон Форд, в качестве любезности прилетевший в Румынию на два дня, чтобы сыграть доктора Сьюарда. — Можно узнать, где твой замок?

— У меня только квартирка в Клеркенвелле, — вздохнула Кейт. — Прямо над винным магазином.

Старейшины грезили, что в возрожденной Трансильвании у них будут замки, поместья, человеческий скот. Все вампиры будут щеголять в роскошных вечерних туалетах и, подобно эльфам, будут владеть несметными грудами золота, в каждом могильном склепе их будет ждать обитый шелком гроб, каждую ночь на небо будет выходить полная лупа. Бесконечная жизнь, море роскоши, бездонные колодцы крови и саваны от парижских кутюрье.

Кейт полагала, что сторонники Трансильванского движении тешатся несбыточными мечтами. Помимо жуткого качества пищи и отсутствия туалетной бумаги (еще одно обстоятельство, повергавшее съемочную группу в отчаяние), Румыния была настоящей интеллектуальной пустыней, страной, где давно смолкли живые разговоры и замерла сама жизнь.

Кейт догадывалась: Дракула покинул Трансильванию не только потому, что он, как огромная темная губка, высосал эту страну досуха. Главная причина заключалась в том, что ему надоело жить среди цыган, волков и грохочущих горных потоков. Однако это не мешало старейшинам Трансильванского движения объявить графа своим вдохновителем и использовать его печать в качестве своего главного символа. Многие были убеждены в том, что, как только вампиры вернутся в Трансильванию, Дракула восстанет из небытия, дабы занять принадлежащий ему по праву трон властелина немертвых.

Для многих, очень многих Дракула имел исключительное значение. Порой Кейт спрашивала себя, сохранил ли его образ хоть сколько-нибудь реальное содержание. Или же Дракула всего лишь призрак, рабски покорный любому, кто даст себе труд его вызвать? С его именем связано так много уголовных дел, восстаний и жестокостей! Один человек, будь он даже монстр, был бы не в состоянии принять во всем этом участие, не смог бы заключать в себе такое множество взаимно исключающих противоречий.

Дракула жил в истории и на страницах книги Брэма Стокера, он был героем фильма и знаменем Трансильванского движения. Дракула, как идея, был почти необъятен. Однако не настолько, чтобы накрыть своим плащом всех тех, кто именовал себя его последователями. Здесь, в горах, где граф провел несколько столетий, предаваясь мелкому хищничеству, Кейт поняла, что сам себе он наверняка казался ничтожеством, чем-то вроде ящерицы, ползущей по скале.

Местная природа подавляла своим величием. По ночам на темном бархате неба высыпала такая уйма звезд, словно здесь действовало множество лазерных установок. Кейт различала звуки и запахи, говорившие о том, что горы населяют тысячи самых разных растений и животных. Если выражение «зов природы» действительно имеет смысл, его можно было ощутить в этом лесу. Но ни малейших признаков осмысленной жизни Кейт не замечала.

Она обвязала вокруг шеи желтый шарф, покрытый золотистыми узорами, купленный в магазине «Биба» в 1969 году. Это была красивая, изящная вещица, легкое дуновение фривольности, которое она изредка позволяла себе, чтобы скрасить монотонность своего бесконечного существования.

Фрэнсис несколько раз подпрыгнул и подбросил вверх листки сценария. Руки его взметнулись в воздух, подобно крыльям. Облако гнева окружило безучастного Кейтеля.

— Ты что, не понимаешь, идиот, что я вложил в этот долбаный фильм свои собственные гребаные деньги! — проорал Фрэнсис, обращаясь не только к Кейтелю, но и ко всей группе. — Я могу потерять дом, виноградник — короче, все, что у меня есть. Почетный провал в прокате меня никак не устроит. Этот паскудный фильм должен сделать «Челюсти», иначе я вставлю себе в задницу кусок телеграфного провода.

Мастера по спецэффектам, сидя у стены вагончика — там всегда стояло несколько стульев, — равнодушно наблюдали, как режиссер взывает к небесам, требуя у Бога ответов, которые тот не собирался ему давать. Листки сценария, подхваченные ветром, сначала порхали над головой Фрэнсиса, подобно стае бабочек, потом, воспарив над аллеей, повисли на нижних ветвях деревьев.

— Он еще не такое вытворял, когда снимал «Крестного отца», — невозмутимо заметил кто-то.

Слуга провожает Харкера в хорошо обставленную гостиную. На столе легкий ужин — хлеб, сыр и холодное мясо. Доктор Джек Сьюард, в белом халате, со стетоскопом на шее, дружески пожимает Харкеру руку и подводит его к столу. За столом уже сидит Квинси П. Моррис, который развлекается тем, что подбрасывает и ловит здоровенный охотничий нож.

Лорд Годалминг, безупречно одетый, с салфеткой, засунутой за крахмальный воротничок, сидит на другой стороне стола, и уписывает огромную порцию цыпленка с паприкой. Харкер встречается с Годалмингом глазами, лорд поспешно отворачивается.

Сьюард: Накладывайте себе все, что угодно, Харкер. Думаю, за границей вы отвыкли от приличной еды.

Харкер: Благодарю вас, я перекусил на постоялом дворе.

Сьюард: Ну и как вам живется на постоялом дворе? Местные сильно докучают? Всякие там суеверные старушенции?

Харкер: Моего уединения никто не нарушает.

Сьюард: Превосходно… Помните даму-вампира, графиню Марию Долинген из Граца? В тысяча восемьсот восемьдесят третьем году вы отрезали ей голову и вонзили ей в сердце кол из боярышника, прекратив ее существование.

Харкер: Я не склонен обсуждать подобные вещи.

Моррис: Так держать, мальчик мой. Не зря же ты заслужил благодарность Церкви и знак отличия от папы. Поганая сука наконец сдохла. Прими мое восхищение.

Харкер: Я не могу вспомнить, о ком именно вы говорите. Возможно, я действительно умертвил эту особу. Но, повторяю, я не намерен обсуждать подобные вещи.

Сьюард и Моррис обмениваются взглядами. Харкер и бровью не ведет. Они понимают, что приняли правильное решение. Годалминг, состоящий с ними в сговоре, кивает.

Сьюард снимает тарелку с холодным мясом с маленького сейфа, стоящего на столе. Годалминг протягивает доктору ключ, которым тот открывает сейф. Он вынимает оттуда гравюру и передает ее Харкеру.

На гравюре изображен остроносый средневековый князь в воинских доспехах.

Сьюард: Это Влад Цепеш, по прозвищу Рубильщик. Ревностный христианин, защитник веры. Убил миллионы турок. Многие называли его сын дракона или же Дракула.

Лицо Харкера остается непроницаемым.

Моррис: Православная церковь наделила князя Влада особыми полномочиями. Он мог бы стать митрополитом. Но он переметнулся на Запад и стал латинистом.

Харкер: Латинистом?

Сьюард: Да, перешел в Римско-католическую церковь.

Харкер внимательно смотрит на гравюру. При определенном освещении изображенный на ней человек напоминает молодого Марлона Брандо.

Сьюард подходит к маленькому столику у стены, где стоит допотопный диктофон. Он выбирает восковый цилиндр и устанавливает иглу.

Сьюард: Сейчас вы услышите голос Дракулы. Подлинный голос, можете мне поверить.

Сьюард заводит диктофон.

Голос Дракулы: При-и-слу-у-у-ушайтесь к ним, к де-е-тям ночи! Что за му-у-узыку они играют?

Из диктофона доносятся какие-то странные звуки.

Харкер: Что это там за шум?

Сьюард: Это воют волки, мой мальчик. Дикие голодные волки!

Голос Дракулы: Умереть, покинуть этот мир… есть ли более славный удел?

Моррис: Теперь Влад порвал и с Римской церковью. Он здесь, из своего неприступного замка, совершает собственные крестовые походы. Собрал армию цыган-секеев, которые готовы целовать следы его ног. Они выполняют все его приказы, даже самые жестокие и отвратительные. Вам известны их деяния, Джонатан. Они убивают младенцев, высасывают молоко у коров, выбрасывают крестьян из окон их домов, насилуют старух. А он, их проклятый предводитель, никогда не подохнет, потому что принадлежит к племени немертвых. Мир еще не знал такого паскудного выродка, приятель.

Харкер потрясен. Взгляд его снова упирается в гравюру.

Сьюард: Фирма хочет, чтобы вы отправились в горы, за ущелье Борго…

Харкер: Но это в Трансильвании. Предполагалось, что в Трансильванию мы не поедем.

Годалминг возводит взгляд к небесам, но продолжает есть.

Сьюард: …за ущелье Борго, в замок Дракулы. Оказавшись там, вы сделаете все, чтобы втереться Дракуле в доверии и оказаться среди его приближенных. После этого вы начнете уничтожать всех, кто его окружает.

Харкер: Уничтожать?

Годалминг откладывает нож и вилку.

Годалминг: Уничтожать, не ведая жалости и колебаний.

— Я могу сказать лишь одно: мы совершили ошибку, — заявил Фрэнсис, нервно подергивая плечами и стараясь придать своему взгляду уверенность.

Он сбрил бороду, наивно рассчитывая, что перемена его внешности отвлечет внимание прессы от печального положения дел.

— Полагаю, нам надо проявить решительность, прекратить съемки и найти нового актера. Это куда разумнее, чем сохранять неприемлемое для всех положение.

Кейт не интересовалась проблемами шоу-бизнеса, но потрясенные лица журналистов из киношных изданий — «Variety», «Screen International», «Positif» — давали понять, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Уволить исполнителя главной роли после двух недель съемок, стереть отснятый материал и найти нового актера — все это никак нельзя было назвать обычным явлением. После изгнания Кейтела караван, что называется, встал и вся группа сидела сложа руки, ожидая, пока Фрэнсис не слетает в Штаты и не отыщет новую звезду.

Кто-то из журналистов поинтересовался, сильно ли «Дракула» превысит бюджет. В ответ Фрэнсис расплылся в улыбке и пробормотал, что бюджет — понятие растяжимое.

— Никому не приходит в голову спрашивать, сколько стоила Сикстинская капелла, — заявил он, махнув пухлой рукой.

Кейт могла бы побиться об заклад, что в то время, когда Микеланджело болтался под потолком с кистью в руке, папа Юлий Второй без конца досаждал ему вопросами, в какую сумму выльются все эти росписи и когда работа наконец-то будет закончена.

Во время вынужденного перерыва деньги текли, как вода в неисправном сливном бачке. Фред Рус, сопродюсер, объяснил Кейт, что содержать неработающую группу — чрезвычайно дорогое удовольствие. Чуть ли не более дорогое, чем работающую.

Рядом с Фрэнсисом на импровизированной пресс-конференции в городской ратуше Бухареста сидел Мартин Шин, новый Джонатан Харкер. Ему уже давно перевалило за тридцать, но выглядел он моложе своих лет и все еще походил на потерянного мальчишку, которого играл в «Бесплодных землях». Он что-то любезно пробормотал насчет счастливой возможности, за которую он благодарен режиссеру. Фрэнсис просиял так, что стал похож на бритого Санта-Клауса, долгое время просидевшего на диете. Он открыл бутылку вина и предложил выпить за нового исполнителя.

Журналист из «Variety» спросил, кто будет играть Дракулу. Фрэнсис замер с бутылкой в руке, словно не замечая, что заливает вином рубашку Шина. Кейт знала, что заглавная роль — в действительности весьма небольшая благодаря Брэму Стокеру и сценаристу Джону Мильюсу — еще не нашла своего исполнителя. Среди возможных претендентов были Клаус Кински, Джек Николсон, Кристофер Ли, но пока что ни один из них не дал внятного ответа.

— Я уверен на все сто, что Ван Хелсинга будет играть Бобби Дюваль, — заявил Фрэнсис. — А Денис Хоппер согласился играть Ренфилда. Того придурка, который пожирает мух.

— Но кто будет Дракулой?

Фрэнсис глотнул вина, придал своему лицу загадочное выражение и вскинул палец:

— Полагаю, это будет для всех сюрпризом. А теперь, леди и джентльмены, прошу меня извинить. Мне пора создавать историю кино.

Выдавая Кейт ключ от номера, ночной портье что-то недовольно проворчал по-румынски. Когда она заселялась в этот номер, дверь рухнула на пол, стоило Кейт повернуть ключ в замке. Администрация отеля заявила, что всему виной особая вампирская сила, которую не рассчитала Кейт, и обязала ее оплатить ремонт, причем цену назначила бесстыдно завышенную. Судя по цене, дверные петли были сделаны из золота и доставлялись откуда-нибудь из Молдавии. Кейт не сомневалась, что подобный фокус в отеле проделывают со многими иностранцами, в особенности с вампирами. Дверь была сделана из бумаги, натянутой на соломенный каркас, петли — из картона, скрепленного булавками.

Она сделала вид, что не понимает ни одного их тех языков, на которых у нее требовали денег. Разумеется, она сознавала, что рано или поздно они найдут человека, говорящего по-английски, и ей придется устроить скандал. Фрэнсис, беззаботный как дитя, находил ситуацию чертовски забавной и постоянно отпускал шуточки насчет злополучной двери.

За минувший день Кейт нисколько не устала, однако после заката она всегда предпочитала находиться в помещении. Поднявшись по винтовой лестнице, она оказалась у себя в комнате — тесной каморке, расположенной под самой крышей. Покатый потолок был таким низким, что, хотя росту в Кейт было всего пять футов один дюйм, она могла стоять выпрямившись в одном-единственном месте, в самом центре комнаты. Над кроватью, согласно ханжескому местному обычаю, висело распятие, а над умывальником — зеркало. Поначалу Кейт хотела убрать эти оскорбительные для любого вампира предметы, но затем предпочла не обращать на них внимания. Конечно, жизнь в походных условиях на лоне природы была для нее предпочтительнее. Спать ей было необходимо всего несколько часов каждые две недели, а чистые простыни тревожили ее меньше всего на свете.

В данный момент в Бухаресте находилась вся съемочная труппа — Фрэнсис устроил чтение сценария, надеясь таким образом облегчить Мартину Шину вхождение в роль. Его партнеры — Фредерик Форрест (Вестенра), Сэм Ботгомс (Мюррей) и Альберт Холл (Свейлс) варились в этой каше уже больше года и еще в Сан-Франциско наблюдали, как сценарий Джона Мильюса изменяется до неузнаваемости благодаря озарениям и импровизациям Фрэнсиса. Кейт уже поняла, что профессия сценариста ей не по душе. Что проку работать, если от твоих усилий не остается камня на камне.

Ей было любопытно, кто же в конце концов сыграет Дракулу. С тех пор как брак с королевой Викторией сделал графа официальным, хотя и нежеланным членом британской королевской семьи, он редко становился персонажем фильмов. Тем не менее в немом фильме «Лондон после полуночи», посвященном дворцовым интригам 1880-х, он появился в исполнении Лона Чейни, а в 1937 году на экраны вышел фильм «Великая Виктория», где Влада сыграл Антон Уолбрук, а его партнершей была Энн Нигл. Кейт, завзятая театралка, так и не сумела полюбить кино, но все же запомнила картину «Королева Виктория», с Винсентом Прайсом и Хелен Хейс. Этот фильм тоже появился в 1930-х.

За исключением двух малобюджетных британских фильмов, которые можно было не принимать в расчет, «Дракула» Брэма Стокера — причудливая смесь реальных событий и осуществленных грез, единственный вариант судьбы Дракулы, доказавший, что он мог понести поражение в начале своего пути, прежде чем обретет власть, — не имел ни одной экранизации. В 1930-х Орсон Уэллс сделал по книге Стокера радиопостановку и объявил, что будет снимать по ней фильм, в котором сам сыграет и Харкера, и графа, иными словами, станет во всех отношениях главным действующим лицом. Однако в RKO сочли, что фильм выйдет слишком дорогостоящим, и убедили Уэллса изменить свои планы и снимать «Гражданина Кейна». Почти десять лет назад Фрэнсис уговорил Джона Мильюса написать сценарий, причем главный аргумент, который он выдвинул, заключался в том, что никто, даже Орсон Уэллс, не сумел снять с этой книги сливки.

Сценарий находился в процессе бесконечной переработки, Фрэнсис соединял сцены, написанные Мильюсом, с эпизодами, которые подсказала его собственная фантазия, и с дословными цитатами из романа. Никто еще не видел окончательного варианта сценария, и Кейт подозревала, что этот вариант не появится никогда.

Интересно, сколько раз Дракула должен умереть, чтобы она смогла от него избавиться, спрашивала себя Кейт. Вся ее жизнь — это танец вокруг Дракулы, танец, который никак не может прекратиться. Возможно, она освободится от его власти, когда Фрэнсис убьет Дракулу в конце своего фильма, хотя нет никакой уверенности, что режиссер остановится именно на этом варианте финала. Никто не может считаться по-настоящему мертвым, пока не умрет на кино-экране. Или на экране телевизора.

Согласно последим слухам, Фрэнсис предложил заглавную роль Марлону Брандо. Кейт с трудом представляла себе знаменитого Стенли Ковальского и Вито Корлеоне в образе Дракулы. Один из лучших актеров в мире, Брандо стал одним из самых неубедительных экранных Наполеонов. Исторические характеры получались у него паршиво. В роли Флетчера Кристиана он тоже был ужасен.

Официально Кейт занимала в группе должность исторического консультанта. Хотя она не встречала Дракулу в те времена, когда он обитал в Лондоне, она прекрасно помнима ту эпоху. К тому же она была лично знакома со Стокером, Джонатаном Харкером, Годалмингом и всеми прочими. Как-то раз, в пору своего наивного девичества, она была до полусмерти напугана, став свидетельницей яростной вспышки Ван Хелсинга. Когда Стокер написал свою книгу и контрабандой переправил ее из тюрьмы, Кейт способствовала ее подпольному распространению, тайком печатая копии в типографии «Pall Mall Gazette». Несмотря на вес попытки запретить роман Стокера, популярность его росла. В 1912 году Кейт написала предисловие к его первому официальному изданию.

Кейт никак не ожидала, что должность консультанта предполагает такое множество обязанностей. Фрэнсис вел себя так, словно ставил университетский спектакль, а не фильм, бюджет которого составлял 20 миллионов долларов и беспрестанно рос. При этом он требовал от всех и каждого бешеной самоотдачи и откровенно плевал на корпоративные правила, запрещавшие превращать членов съемочной группы в рабов на галерах. Несколько дней подряд Кейт приходилось заниматься шитьем костюмов, а несколько ночей — установкой декораций. Но она воспринимала все это как развлечение.

Поначалу Фрэнсис засыпал ее вопросами, но потом, приступив к съемкам и оказавшись во власти собственных режиссерских видений, он утратил всякую нужду в консультантах. Если Кейт не удавалось найти себе занятие, ей приходилось сидеть сложа руки. Будучи сотрудницей «American Zoetrope», она не имела права писать статьи о съемках. Впервые, находясь внутри процесса и располагая эксклюзивной информацией, она была вынуждена держать ее при себе.

Ей хотелось написать для «New Statesman» несколько статей о современном положении дел в Румынии, однако, согласно условиям контракта, она не должна была совершать каких-либо действий, могущих вызвать гнев властей и настроить их против съемочной группы. До сих пор Кейт удавалось избегать официальных приемов, которые устраивали для группы Николае и Елена Чаушеску. Премьер был известен своей ненавистью к вампирам, которая после выступлений Трансильванского движения стала особенно непримиримой. Его намерение полностью очистить свою страну от немертвых кровососов ни для кого не являлось тайной.

Кейт знала, что она, как и другие вампиры из съемочной группы, является объектом постоянной слежки румынской Секуритате. Какие-то люди в черных кожаных пальто то и дело оказывались в поле ее зрения.

— Ради бога, даже не пытайся попробовать крови местных жителей, — умолял Фрэнсис.

Как и большинство американцев, он ничего не понимал в вампирах. Он видел перед собой миниатюрную рыжеволосую женщину в очках, характером и взглядами напоминавшую пожилую тетушку, а походкой и манерами — застенчивую неуклюжую кузину. Фрэнсис никак не мог избавиться от стереотипа, согласно которому женщина-вампир обладает хищным взглядом, волосами цвета воронова крыла, похотливым нравом и, разумеется, вожделеет горячей крови каждого встречного юнца. Кейт не сомневалась, что Фрэнсис обвесил свою комнату связками чеснока и волчьих ягод, при этом в глубине души надеясь как-нибудь ночью услышать за дверью ее призывный шепот.

После нескольких бессонных ночей, проведенных в местных пивных, которые, в отличие от прочих злачных мест, пользовались одобрением коммунистов, она поняла, что в Бухаресте ей лучше не выходить из отеля. Выяснилось, что память у здешних жителей такая же долгая, как и ее жизнь. При виде Кейт прохожие осеняли себя крестным знамением и бормотали молитвы. Дети бросали в нее камни.

Кейт подошла к окну и взглянула на площадь. Целый квартал древней столицы был снесен, чтобы расчистить место для нового дворца Чаушеску. Над руинами возвышался огромный, высотой с трехэтажный дом, плакат с изображением спасителя Румынии. Чаушеску в облачении православного священника держал в руке отрубленную голову Дракулы, словно только что умертвил графа своей рукой.

Излюбленным предметом разговоров для Чаушеску служило темное, жуткое прошлое страны, когда Дракула и ему подобные охотились за теплокровными жителями Румынии. При помощи этих воспоминаний он пытался отвлечь своих сограждан от размышлений о темном, жутком настоящем, когда он и его жена повелевали несчастной страной, превзойдя в жестокостях самых растленных римских императоров. Но Фрэнсис, подобно булочнику из «Крестного отца», был готов на любые унижения, лишь бы заручиться поддержкой диктатора.

Кейт включила радио, и комната наполнилась грохочущими звуками военного марша. Кейт поспешно повернула ручку приемника, растянулась на узкой бугристой кровати — в качестве милой шутки Фред Форрест и Фрэнсис однажды притащили в ее комнату гроб — и замерла, прислушиваясь к шуму ночного города. Подобно дикому лесу, ночной Бухарест был полон звуков и запахов.

Здесь, в этом угрюмом городе, шла своя жизнь. Кто-то смеялся, кто-то был влюблен. Кто-то позволял себе роскошь быть счастливым идиотом.

Она слышала, как ветер гудит в проводах, подошвы шаркают по булыжной мостовой, в соседней комнате алкоголь льется в стаканы, с другой стороны кто-то храпит, скрипач распиливает свой инструмент. Еще она услышала, что за дверью кто-то стоит. Этот кто-то не дышал, сердце его не билось, но одежда его слегка шуршала при малейшем движении, и слюна тихонько булькала в гортани.

Кейт, уверенная в том, что она намного старше визитера, села и посмотрела на дверь.

— Войдите, — произнесла она. — Дверь не заперта. Но обращайтесь с ней осторожно. Очередной скандал мне ни к чему.

Его звали Ион Попеску, и на вид ему было лет тринадцать. Огромные, по-сиротски неприкаянные, чуть раскосые глаза, шапка темных непослушных волос. Одет он был как взрослый, все вещи поношенные и мятые, в пятнах грязи и запекшейся крови. Зубы казались слишком длинными для небольшого рта, кожа на щеках туго натянута, высокие узкие скулы расходились от заостренного подбородка.

Оказавшись в комнате, он бросился в дальний от окна угол и сжался там в комок. Говорил он шепотом, на смеси английского и немецкого, которую Кейт понимала с трудом. Рот его словно не желал открываться. Он сообщил, что давно мается в этом городе один-одинешенек. Сейчас он устал и хочет покинуть родину. Он умолял Кейт его выслушать и, когда она кивнула в знак согласия, поведал свою историю едва слышным шепотом.

По его словам, ему было сорок два года, вампиром он стал в 1937 году. О тех, кто сделал его немертвым, так называемых темных отце и матери, он ничего не знал или же не хотел говорить. В памяти у него было множество провалов, в которых тонули целые годы. Прежде Кейт уже сталкивалась с подобным явлением. Большую часть своей вампирской жизни он провел в подполье, скрываясь сначала от нацистов, потом от коммунистов. Принимал участие в нескольких освободительных движениях и был единственным, кто остался в живых. Его теплокровные товарищи никогда не доверяли ему полностью, однако не отказывались использовать его способности.

Кейт вспомнила, что она чувствовала в первые дни после вампиризации. Тогда она пребывала в полном неведении и ее новое состояние казалось ей болезнью, ловушкой. То, что Ион, будучи вампиром более сорока лет, оставался на уровне новообращенного, казалось ей диким. Она в очередной раз осознала, в какую отсталую страну занесла ее судьба.

— И вот я услышал о том, что у нас снимают американский фильм и в группе есть очаровательная леди-вампир, — продолжил Ион. — Много раз я пытался к вам приблизиться, но за вами все время наблюдали эти типы из Секуритате. Надеюсь, вы станете моей спасительницей, моей настоящей темной матерью.

Этому мальчику сорок два года, напомнила она себе.

Несколько дней, которые Ион провел, рыская вокруг отеля и пытаясь поговорить с «очаровательной леди-вампиром», изнурили его до крайности. Он ничего не ел уже несколько недель. Тело его было холодным, как лед. Кейт знала, что ее собственная сила невелика, но все же прокусила себе запястье и позволила ему присосаться к ранке. Нескольких капель ее драгоценной крови оказалось достаточно чтобы в его тусклых глазах зажглись искорки.

На предплечье у него зияла глубокая рана, загноившаяся от безуспешных попыток лечения. Кейт перевязала тонкую детскую руку своим шарфом.

Он свернулся калачиком у нее на коленях и уснул, как младенец. Кейт, отведя волосы с его лба, смотрела на бледное лицо и размышляла о том, сколько страданий он вынес. Можно было подумать, он жил не в двадцатом веке, а в ту древнюю пору, когда люди, верившие в вампиров, охотились за ними и уничтожали их. Это было давно, очень давно. Еще до того, как в этот мир пришел Дракула.

Появление графа ничего не изменило для Иона Попеску.

Бистрица, маленький оживленный городок у подножия Карпатских гор. Харкер, с дорожной сумкой в руке, пробивается сквозь толпу к ожидающей его карете, запряженной шестеркой лошадей. Крестьяне пытаются продать ему распятия, связки чеснока и прочие средства борьбы с вампирами. Женщины крестятся и бормочут молитвы.

Какой-то фотограф, бурно жестикулируя, пытается остановить Харкера и машет у него перед носом своей камерой. Внезапная вспышка непонятного происхождения, и площадь затягивают клубы багрового дыма. Люди начинают кашлять и задыхаться.

На виселице болтаются четыре трупа, собаки прыгают вокруг, кусая их за голые ступни. Дети ссорятся, отнимая друг у друга башмаки повешенных. Харкер скользит взглядом по их искаженным от злобы чумазым лицам.

Он подходит к экипажу и забрасывает наверх багаж. Свейлс, кучер, закрепляет багаж веревками и ворчит на опоздавшего пассажира. Харкер распахивает дверь и запрыгивает и обитое бархатом нутро кареты.

В карете еще два пассажира. Вестенра, лицо которого украшено пышными усами, покачивает на коленях корзинку с едой. Мюррей, совсем молодой человек, слегка улыбается, оторвав взгляд от своей Библии.

Харкер кивает в знак приветствия, и экипаж трогается с моста.

Голос Харкера: Я быстро составил мнение о своих попутчиках. Свейлс сидел на козлах. Бьюсь об заклад, он был не только кучером, но и владельцем кареты. Вестенра, тот, которого они называли «Повар», был из Уитби. Он заварил кашу, слишком крутую для Валахии. Может быть, для Уитби тоже слишком крутую. Мюррей, свежий юнец с Библией в руках, только что окончил Оксфорд. Глядя на него, никто не подумал бы, что этот сосунок способен использовать осиновый кол для каких-либо иных целей, кроме игры в крикет.

Стемнело, на небо вышла полная луна. Харкер сидит на козлах рядом со Свейлсом. Из трубы гигантского фонографа ветер выдувает какую-то нервную мелодию.

Мик Джаггер поет: «Тара-рара-буум-ди-ай».

Вестенра и Мюррей выпрыгивают из дилижанса и вскакивают верхом на выносную пару лошадей, оглашая воздух пронзительными воплями.

Харкер, слишком солидный для подобных проказ, равнодушно наблюдает за ними. Свейлс считает невозможным перечить своим пассажирам.

Горная дорога становится все более узкой и опасной. Выносные лошади, пришпоренные всадниками, прибавляют ходу. Харкер смотрит вниз и видит обрыв глубиной тысячу фунтов. Идиотская шаловливость попутчиков начинает его тревожить.

Копыта стучат по дороге, карета каждую секунду может сорваться с кручи.

Вестенра и Мюррей распевают песню, выпустив из рук гривы лошадей и сопровождая свое пение жестами. Харкер сидит ни жив ни мертв от страха, а Свейлс беззаботно посмеивается. Пока он держит поводья в руках, мир в безопасности.

Голос Харкера: Думаю, темнота и румынские леса подействовали на них угнетающе. Но они гнали страх прочь и весело распевали в ночи, готовясь к адской пляске, где их партнершей будет Смерть.

После репетиции, отведя Фрэнсиса в сторону, Кейт представила ему Иона.

Юный вампир воспрянул духом. В джинсах Кейт, которые сидели на нем как влитые, и в футболке с надписью «Крестный отец-2», он казался уже не жалким беспризорником, а сыном заботливых родителей. Шарф из «Биба», ставший теперь его талисманом, он завязал вокруг шеи.

— Я пообещала, что мы найдем для него работу, — сказала Кейт. — Например, с цыганами.

— Я не цыган, — недовольно вставил Ион.

— Он говорит по-английски, по-немецки и по-румынски. Из него получится неплохой координатор.

— Он совсем ребенок.

— На самом деле он старше, чем ты.

Фрэнсис задумался. Кейт не сочла нужным упомянуть, что у Иона проблемы с местными властями. Она знала, что Фрэнсис не станет принимать в группу откровенного диссидента. Отношения между киношниками и правительством становились все более напряженными. Фрэнсис понимал, что, если так пойдет и дальше, коррумпированные чиновники высосут из него все деньги. О том, чтобы пожаловаться, нечего было и думать. Ему требовалось содействие Румынской армии, ведь ни кавалерии, ни пехоты в его распоряжении не было. К тому же без особого разрешения, которое до сих пор не было получено, он не мог приступать к съемкам в ущелье Борго.

— Можете не сомневаться, маэстро, я сумею построить весь, этот сброд, — с улыбкой заявил Ион.

Каким-то образом мальчишка сумел научиться двигать губами так, что его гримаса походила на улыбку. Теперь, подкрепившись кровью Кейт, он вполне владел собой. Она даже заметила, что он пытается ей подражать. Улыбался он почти так же, как она.

Фрэнсис довольно хихикнул. Ему нравилось, когда его называли «маэстро». Ион, как выяснилось, умел разбираться в людях. По крайней мере, к Кейт он сразу сумел подобрать ключик.

— Хорошо, пусть работает, — кивнул Фрэнсис. — Но помни, парень, от людей в черных костюмах тебе надо держаться подальше.

Иона переполняла благодарность. Несмотря на свой испитый возраст, действовал он в полном соответствии со сноси мальчишеской внешностью — сначала повис на шее у Фрэнка, потом у Кейт, разжав объятия, отдал им салют, точно игрушечный солдатик. Мартин Шин, наблюдавший за этой странной сценой, удивленно вскинул бровь.

Фрэнсис, уже позабыв об Ионе, бросился навстречу собственным детям — Роману, Джио и Софии, и сыновьям Шина — Эмилио и Чарли. Судя по всему, до режиссера так и не дошло, что этот тощий подросток, с виду большой любитель бейсбола и жвачки, по меркам теплокровных является мужчиной средних лет.

Кейт вновь подумала о том, что не знает, сколько лет ей на самом деле — двадцать пять (именно в этом возрасте она стала вампиром) или сто шестнадцать? И как должна вести себя женщина ста шестнадцати лет от роду?

После того как она позволила Иону испить своей крови, в ее сознании время от времени вспыхивали картины из его прошлого. Она видела грязные закоулки и сточные канавы, где он ютился вместе с крысами, испытывала пронзительный холод и боль предательства; слепящие отблески костра заставляли ее жмуриться, у нее пересыхали губы от жажды и чесалось тело от въевшейся грязи.

У Иона не было времени на то, чтобы вырасти. Или хотя бы стать нормальным ребенком. Он был неприкаянным детенышем, отбившимся от своей стаи. Кейт ничем не могла ему помочь, но чувствовала, как в душе у нее пробивается слабый росток любви. Она давно уже старалась избегать Темного Поцелуя, с того самого случая во время Великой войны, о котором она впоследствии горько сожалела.

Должно быть, ее кровь не слишком подходит для новообращенного, решила она. В этой крови слишком много Дракулы и, может быть, слишком много Кейт Рид.

Для Иона она станет наставницей, а не матерью. До того как она осуществила свою мечту и стала журналисткой, все родные в один голос твердили, что Кейт рождена быть гувернанткой. Теперь Кейт наконец поняла, что отчасти они были правы.

Ион с восхищением смотрел на платьице шестилетней Софии, глаза его сверкали — Кейт надеялась, что не от внезапно пробудившейся жажды. Маленькая девочка, довольная тем, что у нее появился новый друг, хохотала без умолку. Мальчики, головы которых были забиты киношными вампирами, не обращали на реального кровососа никакого внимания. Их дружбу Иону еще предстояло заслужить.

Кейт догадывалась, что рано или поздно ей придется столкнуться со второй частью проблемы Иона Попеску. После того как съемки будут закончены — учитывая низкую скорость процесса, это произойдет где-то в 1980-х, — Ион наверняка захочет уехать из Румынии, затерявшись среди съемочной группы. Разумеется, он скажет, что устал скрываться от политических преследований и более не в силах выносить скитальческую жизнь. Только на Западе он наконец-то сможет дышать свободно.

Тогда ей придется разочаровать своего протеже. Объяснить, что в Лондоне, Риме и Дублине теплокровные питают к вампирам ничуть не больше симпатий, чем в Бухаресте. Единственная разница состоит в том, что на Западе вампиров несколько труднее уничтожить на законных основаниях.

На съемочной площадке в горах царил полнейший хаос. Внезапная гроза, вырвавшаяся откуда-то, как джинн из бутылки, переломала деревья, не делая различий между фальшивыми и настоящими, и засыпала всю лощину сломанными ветками, уничтожив декорации цыганского табора, выстроенные художником Дином Тавуларисом. Примерно полмиллиона долларов оказались в буквальном смысле слова выброшенными на ветер. К тому же молния ударила в бункер и расколола его, как тыкву. Дождь, хлынувший как из ведра, залил реквизит, костюмы, документы и оборудование. Теперь киношники рыскали по окрестностям в поисках рабочих рук, способных исправить урон.

Фрэнсис, похоже, вообразил, что сам Господь решил расстроить его планы.

— Был ли еще на свете фильм, на который сыпались такие несчастья? — скорбно вопрошал он. — Нормального сценария у меня нет, нормальных актеров тоже, денег не хватает, времени в обрез. Это не фильм, а какая-то перманентная катастрофа.

Поскольку режиссер пребывал в таком настроении, разговаривать с ним никому не хотелось. Фрэнсис сидел на корточках на голой земле, окруженный сломанными сосновыми ветвями, касавшимися его коленей. На нем была ковбойская шляпа, позаимствованная из гардероба Квинси Морриса, дождевые струи ручейками стекали с широких полей. Элинор, его жена, следила, чтобы дети держались от него подальше.

— Это самый поганый фильм в моей карьере, — заявил Фрэнсис. — Такого дерьма я еще не снимал. Этот фильм будет последним.

Всякого, кто посоветовал бы Фрэнсису прекратить нытье и смотреть на вещи более оптимистично, ожидало незамедлительное увольнение. Кейт, теснившейся под дырявым навесом вместе с другими неприкаянными членами группы, хотелось подбодрить режиссера, но она опасалась последствий.

— Я не желаю быть гребаным Орсоном Уэллсом, — завывал Фрэнсис, обратив к свинцово-серым небесам мокрое от дождя лицо. — Быть гребаным Дэвидом Линчем я тоже не желаю. Все, что я хочу, — снять кино в духе Ирвина Алена, кино, где в каждом кадре есть кровь, насилие и секс. Пусть это дерьмовый ужастик, а не высокое искусство, мне на это наплевать.

Как раз перед тем, как группа покинула Бухарест, Марлон Брандо сообщил, что согласен быть Дракулой, Фрэнсис лично перечислил на его счет миллион долларов — гонорар за две недели съемок. Никто не осмелился напомнить ему, что в случае, если он не успеет отснять сцены с Брандо к концу года, он потеряет и деньги, и звезду.

Работа шла уже полгода, но пока не удалось отснять и половины фильма. График съемок столько раз переделывался и растягивался, что все прогнозы относительно того, когда фильм будет закончен, имели не больше смысла, чем прогнозы погоды. Все упорно твердили, что к Рождеству все будет готово, но при этом знали, что конца съемкам не предвидится.

— Наверное, мне стоит прекратить всю эту дребедень, — причитал Фрэнсис, успевший промокнуть насквозь. — Бросить этот проклятый фильм ко всем чертям, вернуться в Сан-Франциско, к горячей ванне и съедобным спагетти, и забыть весь этот кошмар. Я вполне могу прожить, снимая всякую коммерческую мурню, порно и сериалы. Могу снимать на видео короткометражки и показывать своим друзьям. Все это дерьмо в духе Дэвида Гриффита мне совершенно ни к чему.

Он раскинул руки, и вода потоками хлынула с рукавов. Больше сотни людей, закутанных в куски полиэтилена или скрючившихся под импровизированными навесами, смотрели на своего господина и повелителя и не знали, что делать.

— Эй, люди, знаете, сколько денег уже сожрал этот проклятый фильм? Имеете хотя бы отдаленное представление? Или вам всем на это наплевать? А как по-вашему, стоит так мудохаться из-за так называемого искусства? Нужны кому-нибудь фильмы? Расписные потолки? Симфонии? Или все это пустая трата денег и сил?

Дождь прекратился так резко, словно где-то наверху закрыли кран. Солнечные лучи пробились сквозь тучи. Кейт плотно зажмурила глаза и принялась шарить под плащом, выискивая солнцезащитные очки, которые носила, почти не снимая. Она относилась к разряду вампиров, которые могут перенести все, кроме яркого солнца. От избытка света глаза у нее всегда воспалялись и краснели.

Приладив очки на носу, она открыла глаза и несколько раз моргнула.

Люди вышли из своих укрытий, со шляп и плащей стекала вода.

— Уже можно снимать, — заметил один из ассистентов.

В следующее мгновение Фрэнсис его уволил.

Кейт увидела, как со стороны леса появился Ион. В руках у него был здоровенный свежеобтесанный сук, который он торжественно преподнес маэстро.

— Вместо посоха, — пояснил он и показал, как опираться на сук. Потом схватил его наперевес и несколько раз пронзил им воздух. — Для драки тоже сгодится.

Фрэнсис благосклонно принял подарок. Держать сук в руках ему явно нравилось, и он тоже сделал несколько выпадов. Потом оперся на свой новый посох, доверяя прочному дереву тяжесть своего тела.

— Отлично, — бросил он.

Ион ухмыльнулся и отдал маэстро салют.

— Все сомнения развеялись, — провозгласил Фрэнсис. — Деньги ничего не значат, время ничего не значит, мы с вами ничего не значим. Наш фильм «Дракула» — вот единственное, что имеет значение. Самый младший из вас помог мне это понять, — добавил он и потрепал рукой кудри Иона. — Мы все сдохнем, а «Дракула» останется.

Фрэнсис поцеловал Иона в макушку.

— А теперь работать, работать и работать! — крикнул он, охваченный приступом вдохновения.

Карета катится по извилистой горной дороге. За деревьями попыхивает ярко-голубой свет.

Вестенра: Сокровище!

Голос Харкера: Говорят, голубой свет исходит от кладов, давным-давно зарытых здесь разбойниками. А еще говорят, что найти такой клад — не к добру.

Вестенра: Кучер, стой! Сокровища!

Свейлс натягивает поводья, и лошади останавливаются. Цокот копыт стихает. В ночи не слышно ни звука.

Голубое пламя по-прежнему сверкает за деревьями.

Вестенра спрыгивает с лошади и устремляется к опушке леса, пытаясь увидеть, откуда исходит свет.

Харкер: Я пойду с ним.

Харкер бережно достает из-под сиденья винтовку и заряжает ее.

Вестенра, вне себя от волнения, углубляется в лес. Харкер осторожно следует за ним, при каждом шаге глядя себе под ноги.

Вестенра: Сокровища, парень! Сокровища!

Харкер слышит какой-то шум и делает Вестенре знак остановиться. Оба замирают на месте и прислушиваются.

Отблески голубого света играют на их лицах и гаснут. Вестенра расстроен и разочарован.

Кто-то движется в зарослях. Горят красные глаза.

Огромный волк набрасывается на Вестенру, когти царапают ему лицо, косматое тело прижимает его к земле, как упавшее дерево. Харкер стреляет. Вспышка выхватывает из темноты оскаленную морду зверя.

Волк лязгает зубами совсем рядом с лицом Вестенры. Свирепый хищник, если и не раненный, то испуганный, оставляет свою жертву и скрывается в лесу.

Вестенра и Харкер со всех ног бегут к карете, спотыкаясь о корни и ломая ветви.

Вестенра: Я никогда больше не выйду из кареты… никогда и ни за что.

Они выскакивают на дорогу. Свейлс смотрит на них сурово. Он знать не желает, в какую переделку они только что попали.

Голос Харкера: Вот они, законы мудрости. Никогда не выходи из кареты, никогда не заходи в лес. Если только ты не хочешь превратиться в хищника и до конца дней своих скитаться в лесной чаще. Подобно Дракуле.

На вечеринке, посвященной сотому дню съемок, группа преподнесла режиссеру гроб, на крышке которого была прибита бронзовая дощечка с надписью «Дракула». Крышка гроба с треском поднялась, оттуда выскочила девица в бикини и немедленно уселась Фрэнсису на колени. Изо рта у красотки торчали пластмассовые клыки, которые она вытащила, прежде чем впиться губами в его губы.

Группа разразилась радостными воплями. Даже Элинор рассмеялась.

Клыки плавали в чаше с пуншем. Кейт выловила их, прежде чем налить Мартину Шину и Роберту Дювалю.

Дюваль, тощий и назойливый, принялся расспрашивать ее об Ирландии. Она сообщила, что не была там уже несколько десятков лет. Шин, которого все считали ирландцем, на самом деле был латиносом и при рождении получил имя Роман Эстевец. Он глубоко вошел в роль, много пил и худел на глазах. Полностью подчинившись режиссерской воле, Шин даже за пределами съемочной площадки говорил с харкеровским акцентом, взирал на мир пустыми глазами и строил испуганные гримасы.

Насколько помнила Кейт, реальный Джонатан был порядочным, но чертовски скучным малым, типичным провинциалом, который неизменно тушевался на фоне более ярких человеческих особей. Мина, невеста Джонатана и ближайшая подруга Кейт, постоянно твердила, что ее избранник, по крайней мере, настоящий трудяга, а не бесполезная бабочка вроде Люси или Арта. Теперь, сто лет спустя, Кейт никак не могла вспомнить лицо Джонатана. В последнее время, когда кто-нибудь упоминал о нем, она представляла себе Шина. Копия затмила собой оригинал. Или даже полностью его уничтожила.

Брэм Стокер собирался сделать Кейт героиней своего романа, но потом выбросил ее прочь. В большинстве историй все ее маленькие подвиги приписывались Мине. Возможно, для самой Кейт это было благом.

— Явсе время думаю о том, какой сокрушительный удар перенес Джонатан, — изрек Шин. — Он ведь прежде и знать не знал ни о каких вампирах. И вдруг, представьте себе, ему пришлось столкнуться с самим Дракулой. Весь его мир распался, разлетелся на куски. Все, что у него осталось, — он сам. Но этого было мало.

— У него были друзья и родные, — напомнила Кейт.

— Только не здесь, не в Трансильвании, — сверкнул глазами Шин. — В этой проклятой Трансильвании ни у кого нет ни родных, ни друзей.

Кейт вздрогнула и огляделась по сторонам. Фрэнсис с помощью посоха, подаренного Ионом, демонстрировал владение боевыми искусствами. Фред Форрест скручивал себе здоровенную сигару с марихуаной. Витторио Сторагго, оператор, накладывал всем желающим спагетти, которые были провезены в Румынию контрабандой, в коробках с пленкой. Представитель местной власти, курирующий государственные киностудии, тип в плохо сшитом лоснящемся костюме, решительно отказывался от всех предложений выпить. Возможно, он опасался, что в выпивку подсыпаны ЛСД, возможно, не хотел подавать дурной пример другим румынам. Кейт попыталась определить, кто здесь из местных является шпионом Секуритате. Очень может быть, шпионы все без исключения и никто из них не догадывается, что другие за ним следят, решила она. Мысль эта заставила ее сдавленно хихикнуть.

Пунш, который Кейт прихлебывала из вежливости, при этом прыснул у нее из ноздрей. Дюваль похлопал ее по спине, и она отдышалась. Она еще не успела привыкнуть к тому, что выпивка может быть способом общения.

Ион, в бейсболке, которую подарил ему один из сыновей Фрэнсиса, вертелся вокруг девушки в бикини — танцовщицы, игравшей цыганку. Глаза его полыхали огнем жажды. Кейт решила ни во что не вмешиваться. Не исключено, девице будет даже приятно, если такой красивый парень слегка ее покусает.

Она отерла лицо носовым платком. Очки съехали на самый кончик носа, и Кейт водрузила их на место.

— Я представлял себе леди-вампиршу совсем иначе, — заявил Дюваль.

Кейт сунула в рот пластмассовые клыки и зарычала, как испуганный котенок.

Дюваль и Шин расхохотались.

В течение двух недель Фрэнсис снимал эпизоды с участием «невест Дракулы». В горах было многолюдно, как на Оксфорд-стрит, солдаты Румынской армий толкались бок о бок с английскими студентами, набранными для съемок в массовке в молодежных отелях и студенческих лагерях. Сторатто, взгромоздившись на свою камеру-кран, напоминающую динозавра, наезжал на них, снимая растерянные лица.

Три девушки, две теплокровные и одна вампирша, появившись на площадке, усиленно демонстрировали фальшивую похоть, которая тем не менее зарядила толпу юнцов искренним возбуждением.

Предполагалось, что Кейт будет консультировать невест, но девицы не нуждались в советах. Кейт и самой казалось абсурдным, что она должна учить профессиональных актрис очаровывать и соблазнять. Вампирша по имени Марлей, игравшая белокурую невесту, снималась еще в немых фильмах и расхаживала почти голая, подставив тело холодным ветрам. Ее теплокровные сестры, едва выйдя из кадра, зябко кутались в меха.

Невесты преображались в тесной импровизированной гримерке. Гримировала их Банти, спокойная и разумная англичанка. Теплокровным девушкам, сестрам-близнецам, уроженкам Мальты, один раз уже украсившим своими фото разворот «Плейбоя», приходилось мириться с тем, что тела их полностью покрывают слоем крем-пудры, придающей коже сияние. Для того чтобы вставить клыки — в сотню раз более дорогие, но ничуть не более убедительные, чем та пластмассовая штуковина, которую после вечеринки хранила у себя Кейт, — девицы разевали рот, как на приеме у дантиста.

Фрэнсис, по пятам за которым следовал Ион со сценарием в руках, заглянул в гримерку, чтобы бросить взгляд на невест. Он попросил Марлен раскрыть рот и принялся рассматривать ее изысканно заостренные зубы.

— Мы решили, что с ее клычками ничего делать не надо, — сообщила Банти.

Фрэнсис покачал головой:

— Нет-нет, они должны быть более острыми и крупными.

Банти достала из сумки набор зубов и подошла к Марлен, которая досадливо отмахнулась.

— Не упрямься, детка, — призывала ее к порядку гримерша.

Мелодичный смех, которым ответила ей Марлен, внезапно перешел в змеиное шипение. Фрэнсис испуганно отскочил. Рот у Марлен стал хищным, как пасть кобры, клыки выросли не меньше чем на два дюйма.

Фрэнк довольно кивнул:

— Превосходно.

Марлен присела в реверансе.

Кейт смешалась с толпой, слонявшейся без всякого видимого дела. Она успела привыкнуть к тягучей медлительности съемочного процесса. По сути, процесс этот состоял почти исключительно из одних простоев. Только Фрэнсис, ставший почти худым, постоянно пребывал в движении, на ходу решая проблемы или же признавая их неразрешимыми. Ион, которого киношники называли «сын Дракулы», таскался за ним по пятам как привязанный.

Помосты для массовки, сколоченные местными рабочими задолго до начала съемок, каждую минуту угрожали обрушиться. Судя по всему, плотники, которые, как была уверена Кейт, поставляли также двери в бухарестский отель, вместо хорошего дерева использовали гнилое, и в результате румынские леи потоком хлынули в их карманы, а проку от декораций не было никакого. После того как румыны, возводившие декорации по контракту, разъехались по домам, членам съемочной группы по настоянию Фрэнсиса пришлось работать по ночам, устанавливая подпорки для шатких конструкций. Все это было ужасающе дорого и поразительно неэффективно.

Разрешение на съемки в ущелье Борго до сих пор не было получено. Второй продюсер безвылазно сидела в Бухаресте, в конторе, служившей точной копией диккенсовского «Многоречивого офиса», и всеми правдами и неправдами пыталась получить вожделенный документ. От Фрэнсиса требовали, чтобы он нанял новую группу, целиком состоявшую из местных. То обстоятельство, что группа эта будет сидеть без дела, глядя, как голливудские киношники выполняют свою работу, румынские власти ничуть не смущало.

Чиновник в лоснящемся костюме, который для всей группы воплощал некие темные силы, препятствующие процессу съемок, не сводил с актрис жадного взгляда. Такой вольности, как улыбка, он себе не позволял.

Кейт не сомневалась, что этому человеку глубоко ненавистна сама идея снять фильм про Дракулу. Он делал все возможное, вставляя киношникам палки в колеса. Когда ему выпадал счастливый случай объявить о новом неодолимом препятствии, он начинал прекрасно говорить по-английски, но совершенно забывал этот язык, когда его вежливо просили удалиться со съемочной площадки и не мелькать перед камерами.

— Сделай клыки еще длиннее! — рявкнул Фрэнсис в мегафон.

Актриса-вампир повиновалась.

— Эй, парни, все вы должны быть похотливыми, как коты! — проорал режиссер, обращаясь к массовке.

Ион повторил его пожелание на трех языках. На каждом из них фраза Фрэнсиса разрослась в целую речь. По мере того как смысл сказанного доходил до представителей той или иной национальности, оживлялись различные части толпы.

Электрические дуги, горевшие ярче солнца, пронзали нишу лучами беспощадного слепящего света, превращающею лица в подобие черепов. Кейт без конца моргала, глаза ее слезились. Ей то и дело приходилось снимать очки и протирать их.

Как и все прочие, она мечтала об отдыхе и горячем душе. И о приличной — по ее вампирским понятиям — пище.

Ходили слухи, что, помимо бюрократической волокиты, существуют иные причины, по которым им никак не удается получить разрешение на съемки в ущелье Борго. Актрисы-близняшки, прилетевшие два дня назад, привезли с собой номера «Guardian» и «Time Magazine». Газеты передавались из рук в руки как великая ценность, каждому хотелось узнать свежие новости. Что касается Кейт, она была удивлена тем, что за время ее отъезда дома не произошло ничего достойного внимания.

Самым интересным в «Guardian» оказалась небольшая статейка, посвященная Трансильванскому движению. Из статьи следовало, что барон Мейнстер, один из безвестных последователей Дракулы, обвинен румынскими властями в бандитизме и находится в розыске. Газета сообщала, что барон собрал шайку вампиров, которая рыщет по лесам, затевая кровавые стычки с солдатами армии Чаушеску. Барон чрезвычайно заботился о пополнении; если ему встречался заблудившийся в лесу ребенок, он считал своим долгом превратить его в вампира. Средний возраст бойцов его армии составлял четырнадцать лет. Кейт случалось видеть подобных молодых идиотов: красноглазые, зубастые отморозки, не ведающие, что такое честь и совесть. По слухам, Малютки Мейнстера захватывали целые деревни, истребляли все их население, не щадя даже грудных детей и упивались кровью.

Теперь стало понятно, почему солдаты Румынской армии, занятые в массовке, так нервничают. Над ними постоянно висела угроза того, что командование положит конец их кинокарьере и пошлет их на бой с кровожадными дьяволами. Впрочем, слишком доверять слухам было нельзя; от Кейт и других вампиров румыны старались держаться подальше, поэтому все новости попадали к ним из третьих рук, минуя несколько языковых барьеров.

Какие-то люди в штатском постоянно толкались вокруг съемочной площадки, следили за всем происходящим, размахивая непонятными, но официальными документами перед носом у каждого, у кого их присутствие вызывало вопросы. Лоснящийся Костюм знал все об этих наблюдателях и о тех, кто послал их сюда. Ион старался не попадаться им на глаза. Кейт решила, что ей стоит расспросить парнишку о бароне. Похоже на то, что прежде Ион был одним из Малюток Мейнстера. По какой-то причине он решил от них сбежать. Решил, наверное, что пришло время ему подрасти.

Толпа по сигналу принялась шуметь, изображая возбуждение, но камера-кран внезапно накренилась, и оператор слетел со своего насеста. Фрэнсис заорал во всю глотку, призывая спасать камеру, но, когда Ион перевел его вопль, действовать было уже поздно.

Камера сорвалась с крана и рухнула с тридцатифутовой высоты, разбилась о камень и разлетелась на множество осколков.

Фрэнсис смотрел на ее бренные останки, словно не понимая, что случилось. В это мгновение он напоминал ребенка, который так потрясен утратой любимой игрушки, что даже не может заплакать. Несколько секунд спустя оцепенение сменилось вспышкой ярости.

Кейт догадывалась, что смельчаку, который сообщит Фрэнсису о том, что в ущелье Борго, возможно, разворачивается вооруженный конфликт, придется несладко.

Харкер в карете на исходе дня просматривает документы, которые ему дали перед отъездом. Он вертит в руках письма, запечатанные красным восковым «Д», старинные пергаментные свитки и карты, предписание об отлучении от Церкви. Тут же портреты Влада, гравюры, изображающие князя среди пронзенных колами неверных, портреты похожего на мертвеца старика с белыми усами, а также мутная фотография, на которой с трудом можно разглядеть какого-то угрюмого юнца в нелепой соломенной шляпе.

Голос Харкера: Влад был одним из избранных, наделенных особой милостью Господа. Но, скитаясь в далеких странах, сражаясь с врагами христианства, он нашел нечто, изменившее его разум, изменившее его душу. Он написал папе римскому письмо, посоветовав ему передать Ватикан под патронаж дьявола. Два кардинала были присланы из Рима для того, чтобы урезонить еретика. Они нашли, что сделать это возможно, только лишив его жизни. Он был убит, предан земле, но вернулся в этот мир вновь…

Харкер смотрит в окно, на зловещий багровый закат. Над верхушками деревьев выгнулась радуга.

Вестенра ежится, но Мюррей смотрит на радугу как зачарованный.

Мюррей: О, как красиво, как красиво!

Впереди виднеется поляна. Там собираются кареты. Природный каменный амфитеатр залит светом, который искрится и сверкает.

Толпы англичан занимают места.

Харкер смущен, все остальные возбуждены.

Мюррей: Музыкальный вечер. Здесь, вдали от Пикадилли…

Дилижанс замедляет ход и останавливается. Вестенра и Мюррей выпрыгивают и присоединяются к толпе.

Харкер неохотно следует за ними. Садится рядом с Вестенрой и Мюрреем. Они передают друг другу флягу с какой-то жидкостью.

Харкер опасливо делает глоток. Алкоголь обжигает ему горло.

В амфитеатр въезжает удивительная карета, запряженная одним вороным жеребцом. В холке он не выше двенадцати ладоней. Карета черна как ночь, дверь ее украшена пурпурно золотым крестом и изображением красноглазого дракона, обвившегося вокруг буквы «Д».

Возница высок ростом, закутан в черный плащ, из-под полой черной шляпы сверкают красные глаза.

По амфитеатру проносится легкая волна аплодисментов.

Возница спрыгивает с козел, прогибается, подобно огромному коту, и становится еще выше. Плащ его развевается на ночном ветру.

Маленький оркестр вовсю наяривает какую-то мелодию.

Это «Возьми пару красных глаз» Гилберта и Салливана.

Возница открывает дверцу кареты.

В дверном проеме появляется некое эфемерное создание, закутанное в прозрачную вуаль. На его тонких лодыжках позвякивают крошечные колокольчики. Пунцовые ногти на пальцах загибаются, как когти хищника.

Аудитория разражается одобрительными возгласами. Мюррей, охваченный детским восторгом, что-то бессвязно бормочет. Харкер по-прежнему настороженно молчит.

Изящная ножка касается ковра из сосновых иголок, женщина выпархивает из кареты, свободное, как саван, платье струится вдоль стройного тела. На голове у нее облако черных волос, глаза сверкают, подобно раскаленным углям.

Она шипит, словно пробуя ночной воздух на вкус, и обнажает клыки, острые как иглы. Ее по-змеиному гибкое тело извивается в воздухе, всасывая запахи всех присутствующих мужчин.

Мюррей: Дама-вампирша…

Вторая дверца кареты распахивается настежь, и оттуда появляется сестра-близнец первой женщины. Она менее эфемерна, в ней ощущается дикое животное начало. Она царапает землю когтями, затем ловко, как ящерица, карабкается по колесу кареты, высунув при этом длинный красный язык. На голове у нее настоящая грива смоляных кудрей, в волосах запутались сучки и листья.

Зрители, вскочив на ноги, разражаются бешеными овациями и свистом. Некоторые мужчины срывают с себя галстуки и воротнички, обнажая шею.

Первая женщина: Целуй, сестра, целуй за нас всех…

Верх кареты открывается, сложившись, словно раковина устрицы, и взорам предстает третья женщина, полная противоположность двум первым. Если они — изящные брюнетки, то она — пышнотелая блондинка. Она вальяжно раскинулась на горе красных бархатных подушек. Извиваясь, она ползет по подушкам, и ее аромат ударяет в ноздри восхищенным зрителям.

Возница стоит в стороне, а три женщины танцуют. Некоторые мужчины уже сбросили рубашки и до крови царапают ногтями собственную шею.

Женщины сладострастно извиваются, облизывая свои алые губы. Клыки их влажно поблескивают, платья-саваны развеваются, обнажая стройные ножки, белоснежные, точно лебединые перья.

Мужчины вскакивают со своих мест, отталкивая друг друга, протягивают руки, пытаясь коснуться точеных лодыжек, узнать, какова на ощупь кожа этих восхитительных чудовищ.

Мюррей тоже вскочил. Словно загипнотизированный, он не сводит с вампирш безумных глаз. Харкер пытается заставить его сесть, но Мюррей устремляется вперед, волоча за собой Харкера, как сорвавшийся с якоря крейсер.

Мюррей спотыкается о тела упавших мужчин, но сохраняет равновесие и продолжает свой путь.

Харкер поднимается на ноги и обнаруживает себя в окружении женщин. Три пары рук извиваются вокруг его лица. Алые губы касаются его шеи и щек, острые зубы оставляют на коже кровавые полосы.

Харкер пытается сопротивляться, но это выше его сил.

Глаза женщин, их зубы, их покрытые лаком ногти, ожерелья, браслеты, серьги в ушах, носах и пупках — все это испускает ослепительно-яркий свет. Миллионы светящихся точек танцуют вокруг Харкера.

Зубы впиваются в его горло.

Сильная рука, густо поросшая черными волосами, отбрасывает прочь одну из женщин.

Возница грубо швыряет в карету вторую вампиршу. Она падает лицом вниз, обнаженные ноги колотят по бархатным подушкам.

Блондинка остается одна. Она ласкает Харкера, облизывая его шею своим невероятно длинным языком. В глазах ее полыхает огонь. Возница и ее отшвыривает прочь.

Блондинка: Вы никогда никого не любили и никогда никого не полюбите…

Возница дает вампирше увесистую пощечину, так что голова ее бессильно мотается. Она отползает прочь от Харкера, распростертого на земле.

Все три женщины снова оказываются в карете. Экипаж делает круг и устремляется в лес. Вслед ему летит разочарованный гул. Зрители, одержимые отчаянием, падают друг на друга.

Харкер медленно приходит в себя и садится. Свейлс стоит рядом. Он берет Харкера за руку и тащит его к своей карете. Харкер неуверенно переступает трясущимися ногами.

Вестенра и Мюррей, угрюмые и подавленные, уже сидят в карете. Харкер еще не до конца очнулся.

Голос Харкера: Для вампиров нет большего удовольствия, чем распить на троих кровь сочного деревенского младенца. Они не имеют других потребностей, других желаний, других устремлений. Всеми действиями вампира руководит его аппетит, который не сдерживают ни мораль, ни религия, ни философия, ни приличия, ни чувства. Именно поэтому вампиры так сильны и опасны. Именно поэтому мы не можем сражаться с ними на равных.

Предполагалось, что съемки в студии пройдут без особых проблем, но румыны и тут не оправдали ожиданий Фрэнсиса. Декорации постоялого двора, наверное самые простые в фильме, до сих пор не были готовы, хотя в распоряжении плотников и оформителей был почти целый год. Поначалу они попытались один из офисов студии превратить в спальню Харкера. Но комната была так мала, что разместить в ней актера, камеру и декорации не представлялось возможным. После этого оформители разместили злополучную спальню посреди студии звукозаписи, но при этом так надежно укрепили стены, что их невозможно было передвинуть. Сторатто мог снимать здесь в одном-единственном ракурсе — с потолка. Наконец стены смонтировали так, что они позволяли камере передвигаться. Но теперь Фрэнсису категорически не нравились декорации.

Над кроватью, на том самом месте, где по замыслу Фрэнсиса должно было висеть распятие, красовался сильно отретушированный портрет Чаушеску. Через Иона Фрэнсис попытался объяснять Лоснящемуся Костюму, что действие фильма происходит в ту эпоху, когда Бессменный Президент еще не пришел к власти, и потому его портрет на стене будет воспринят как нонсенс.

Лоснящийся Костюм, похоже, никак не желал верить, что в истории Румынии были эпохи, когда страну возглавлял не Чаушеску. Он нервно озирался по сторонам, словно ожидая, что его вот-вот обвинят в государственной измене.

— Принесите распятие! — настаивал Фрэнсис.

Спор грозил затянуться до бесконечности, и Кейт позволила себе сесть в кресло режиссера. Кресла и стулья были на съемочной площадке большой редкостью. Мартин Шин, исполнитель роли Харкера, уселся на кровать, скрестив ноги, и потягивал из фляги бренди. Запах алкоголя разносился по студии. Лицо актера багровело, движения его становились замедленными. В последние несколько дней он все больше и больше становился Харкером, забывая о том, что он — Марти. Фрэнсис жестко направлял его по этому пути, препарируя душу актера эмоциональным скальпелем, точно луковицу ножом.

Фрэнсис приказал Иону принести неуместную деталь интерьера, надеясь, что с портретом в руках ему легче будет объясняться с Лоснящимся Костюмом. Ион, жизнерадостно ухмыляясь, проскользнул мимо сидевшего на кровати Марти и потянулся за портретом. Снимая портрет со стены, он изловчился ударить его о спинку кровати. Стекло разбилось, один из острых кусков проделал в лице президента здоровенную дыру.

Ион потупил голову в фальшивом раскаянии.

Фрэнсис довольно просиял. Лоснящийся Костюм, пораженный до глубины души, счел за благо признать поражение и отступить. Он явно опасался, что его сочтут соучастником надругательства над святыней.

Распятие наконец-то заняло место на стене.

— Марти, ты должен полностью раскрыться, — заявил Фрэнсис. — Распахни перед нами свое бешено бьющееся сердце, вырви его из груди, сожми в кулаке и швырни на пол.

Кейт казалось, Фрэнсис рассчитывает, что актер выполнит его распоряжение буквально.

Мартин Шин попытался сфокусировать взгляд и медленно отдал салют.

— Тишина на площадке! — рявкнул Фрэнсис.

Кейт беззвучно плакала и никак не могла остановиться. Все, кто присутствовал на площадке, за исключением Фрэнсиса и, возможно, Иона, тоже заливались слезами. Кейт казалось, она присутствует на пытке политзаключенного. У нее было одно желание — прекратить эту пытку.

Эпизод снимали без всякого сценария.

Пытаясь вытащить из Марти Джонатана Харкера, Фрэнсис загнал актера в угол и сломил его волю.

Эпизод должен был находиться в начале картины. Замысел режиссера состоял в том, чтобы показать истинного Джонатана, который должен втянуть зрителей в свой внутренний мир. Без этой сцены главный герой мог бы показаться посторонним наблюдателем, который бродит меж других людей как неприкаянный.

— Вот ты, Рид, насколько я помню, писательница, — обратился к Кейт Фрэнсис. — Накарябай-ка мне подходящий текст. Внутренний монолог. Так называемый поток сознания. Дай мне настоящего Харкера.

Сквозь запотевшие от слез очки Кейт взглянула в блокнот, в котором успела нацарапать несколько неровных строк. В первом варианте монолога она попыталась оживить реального Джонатана, которого хорошо помнила, Джонатана, который был бы чрезвычайно смущен, узнай он только, что способен производить поток сознания. Фрэнсис прочел ее писанину, порвал ее на мелкие клочки и посыпал ими голову Марти. Актер, пьяный в дым, только закрыл глаза и повалился на постель.

Обнимая подушку, Марти рыдал и громко призывал Мину.

«Все о Гекубе», — подумала Кейт. Мина в фильме присутствовала лишь в качестве портрета, помещенного в медальон. Одному Богу известно, что подумает миссис Харкер, когда посмотрит «Дракулу». Если только она сочтет нужным его посмотреть.

Фрэнсис приказал группе не обращать внимания на жалобы Марти. «Актеры обожают скулить», — сказал он.

Ион перевел.

Кейт вспомнила, как после грозы Фрэнсис вопрошал: «Кто-нибудь из вас знает, сколько стоит этот гребаный фильм?» Да есть ли на свете хоть что-нибудь, за что стоит платить такую цену?

— Я не хочу просто снять «Дракулу», — заявил Фрэнсис в одном из интервью. — Я хочу стать Дракулой.

Кейт пыталась сочинить внутренний монолог, который подходил бы Харкеру, соединяющему в себе Марти и Фрэнсиса. Она оживляла самые мрачные свои воспоминания, которые по-прежнему горели в ее памяти, подобно тлеющим углям.

Блокнот покрылся красными пятнами. Она плакала кровавыми слезами. Такое случалось не часто.

Камера была совсем близко от лица Марти. Беспощадный режиссер наклонился над кроватью. Зубы его были оскалены, пальцы скрючены, как когти. Марти пробормотал что-то невнятное, пытаясь отмахнуться от назойливого объектива.

— Не смотри в камеру, Джонатан, — приказал Фрэнсис.

Марти зарылся лицом в подушки. Его начало рвать, он корчился в судорогах тошноты. Кейт хотелось заявить, что подобные издевательства переходят все границы, но у нее не хватало смелости. К тому же она опасалась, что Мартин Шин никогда не простит ей, если она помешает снять сцену, за которую ему светит награда американской киноакадемии. В конце концов, он актер. Сыграв эту роль, он о ней забудет. Сбросит с себя бедного Джонатана, как поношенный пиджак.

Справившись с приступом рвоты, Марти перевернулся па спину и уставился вверх, туда, где должен быть потолок, который почему-то отсутствовал.

Камера без конца снимала его крупным планом.

Марти лежал неподвижно.

Наконец оператор сказал:

— По-моему, он не дышит.

В течение бесконечно долгой секунды Фрэнсис не давал сигнала прекращать съемку.

Наконец он оттолкнул камеру локтем, метнулся к Марти и приложил ухо к его впалой голой груди.

Кейт выронила блокнот и бросилась на площадку. Стены раскачивались, угрожая рухнуть.

— Сердце у него еще бьется, — сообщил Фрэнсис.

Кейт тоже слышала, как оно бьется, слабо и с перебоями.

Марти зашипел, на губах его выступила пена. Лицо его было почти багровым.

Биение сердца становилось все тише.

— По-моему, у него сердечный приступ, — сказала Кейт.

— Ему всего тридцать пять лет, — заметил Фрэнсис. — Нет, уже тридцать шесть. День рождения у него как раз сегодня.

Послали за врачом. Кейт массировала грудь Марти, сожалея о том, что не умеет оказывать первую помощь.

Забытая камера откатилась к стене.

— Если он умрет, никакого фильма не будет, — процедил Фрэнсис. — И мне тогда тоже крышка. — Он схватил руку Марти и изо всех сил сжал ее. — Не умирай, парень.

Кейт больше не слышала, как бьется сердце Мартина Шина. Похоже, оно остановилось. Прошло несколько секунд. Еще один слабый толчок, и снова ничего.

Ион стоял рядом с Фрэнсисом. Клыки его высунулись изо рта, глаза налились кровью. Близость смерти обострила его инстинкты.

Кейт ощущала, что с ней тоже происходит нечто подобное, и ненавидела себя за это.

Кровь мертвецов мгновенно протухает и становится непригодной для питья. Но кровь умирающих обладает особым, сладким вкусом, в ней словно растворяются остатки жизни.

Острые клыки все сильнее впивались в ее верхнюю губу.

Кровь капала из ее глаз и рта на лицо Марти.

Она вновь приложила руку к его груди. Слабый толчок сердца. И тишина.

Ион, не сводя глаз с Марти, вцепился в край кровати.

— Я могу его оживить, — прошептал он, обнажив клыки.

Губы его сами тянулись к шее, где уже не билась ниточка пульса.

— Господи боже! — обратил к нему безумный взор Фрэнсис. — Если можешь вернуть его, верни. Пусть он умрет, но закончит картину.

— С-сейчас с-сделаю, — возбужденно прошипел старый мальчуган.

Глаза Марти внезапно распахнулись. В умирающем теле еще не угасло сознание. Во взгляде его металась паника. Кейт чувствовала, как ее собственное сердце сжимает железная хватка.

Зубы Иона коснулись шеи умирающего.

Кейт приняла решение. Этому бессмертному сопляку с непонятной родословной нельзя позволить совершить Темный Поцелуй. Он еще не дорос до того, чтобы стать темным отцом.

Она схватила Иона за кончик шарфа и отбросила прочь. Он сопротивлялся, но она была старше и сильнее.

С величайшей нежностью она прокусила кожу на шее Марти, и смертный экстаз немедленно наполнил все ее существо. Кровь, щедро приправленная бренди, хлынула ей в рот. Голова у Кейт шла кругом, и она прилагала отчаянные усилия, чтобы сохранить контроль над собой. Жившая в ней ящерица была готова высосать всю его кровь до последней капли.

Но Кэтрин Рид вовсе не была чудовищем.

Она оторвала от раны губы, перемазав кровью свой подбородок и волосы на груди Марти. Разорвала свою блузку, так что мелкие пуговицы брызнули во все стороны, острым ногтем большого пальца сделала на коже глубокий разрез напротив ребер.

Подняла голову Марти и прижала его губы к ране.

Пока умирающий сосал, Кейт сквозь запотевшие очки смотрела на Фрэнсиса, на Иона, на оператора, на всю группу. Прибыл врач, в котором уже не было никакой необходимости.

Потом Кейт уставилась в круглый слепой глаз камеры.

— Кто-нибудь, выключите эту чертову штуковину, — сказала она.

Совещание проходило в одном из офисов студии. Кейт, высосанная и опустошенная, должна была на нем присутствовать. Марти увезли в больницу, где он лежал под капельницей, ожидая нового переливания. Для того чтобы добиться эффекта, процедуру требовалось повторить несколько раз. Если повезет, он избежит превращения. Просто в него войдет частичка ее жизни, а какая-то часть его существа всегда будет жить в ней. Такое уже случалось раньше, и нельзя сказать, чтобы Кейт пребывала по этому поводу в особом восторге. Но у нее не было выбора. Ион или убил бы актера, или сделал бы из него нового вампира.

— Газетные писаки только и ждут, как бы раздуть скандал, — заявил Фрэнсис, помахивая свежим номером «Daily Vanity», единственной газеты, которую они получали регулярно. — Слава богу, пока они не знают, что с Марти неладно. Мы не должны допустить никакой утечки информации. Если пойдут слухи о том, что у нас снова возникли проблемы, фильму конец. Надеюсь, все вы понимаете, что мы в полной заднице. График съемок и бюджет мы поимели так, что теперь никакие оправдания уже не пройдут. До тех пор, пока Марти не поправится, придется обойтись без крупных планов Харкера. Со спины будем снимать его брата, который вот-вот прилетит из Штатов. И помните, журналюги ничего не должны пронюхать. Эти хищные твари только и ждут, как бы угробить наш фильм. Они ненавидят меня лютой ненавистью еще со времен «Радуги Файниана». Я талантливый парень, а талантливых парней никто не любит, это общеизвестный факт. Так что условимся: даже если кто-то умрет, до моего особого распоряжения мы будем считать его живым. Держать языки за зубами — вот наше единственное спасение. Повторяю, мы в полной заднице, и от нас самих зависит, сумеем мы оттуда выбраться или нет. Я знаю, все вы считаете, что Чаушеску установил в этой стране фашистскую диктатуру. Но по сравнению с диктатурой Копполы здешний режим — предел либерализма. Итак, с этого дня вы шагу не делаете без моего разрешения. Ни с кем не вступать в контакт. Это война, дети мои, а на войне неизбежны потери.

Семья Марти постоянно находилась рядом с ним в больнице. Его жена никак не могла решить, какое чувство она должна питать к Кейт — ненависть или благодарность.

Так или иначе, Марти был жив. По-настоящему жив.

В сознании Кейт оживали фрагменты его прошлой жизни, по большей части сцены из фильмов, в которых он снимался. Наверное, с ним происходило то же самое, сумбурные видения из ее прошлого не давали ему покоя. Кейт понимала, что для него это мучительно.

Ее провели в палату, залитую солнцем и заставленную цветами.

Марти, умытый и причесанный, сидел на постели. Глаза его оживленно поблескивали.

— Теперь я все знаю, — сказал он, как только она вошла. — Действительно знаю. И могу использовать это для своей роли. Спасибо вам.

— Простите, — прошептала она, сама не зная, за что просит прощения.

На почтовой станции Свейлс запрягает в дилижанс свежих лошадей. Прежние лошади, покрытые клочьями пены, с жадностью пьют воду в конюшне.

Вестенра покупает у крестьянки корзину яблок. Мюррей рассеянно улыбается, глядя на верхушки деревьев. Лунные блики играют на его лице, делая его совсем юным, почти детским.

Харкер молча курит трубку.

Голос Харкера: Именно здесь мы должны объединить силы с Ван Хелсингом. Этот тупоумный голландец потратил всю свою жизнь на борьбу со злом.

Из горного тумана выступает Ван Хелсинг. На нем алый армейский мундир и цилиндр с загнутыми полями, в руках кавалерийская сабля. Лицо его покрыто многочисленными шрамами. К одежде приколоты кресты самых разных форм и размеров.

Голос Харкера: Ван Хелсинг убежден, что Бог избрал его своим орудием для борьбы с дьяволом. Он внушает мне ужас.

Ван Хелсинга сопровождает отряд всадников угрожающего вида. Все они принадлежат к разным национальностям и одеты самым причудливым образом. Это состоящая под его началом армия правоверных. Помимо кавалерийского отряда, в распоряжении Ван Хелсинга два аэростата и подвода с продовольствием.

Ван Хелсинг: Вы Харкер?

Харкер: Доктор Ван Хелсинг из Амстердама?

Ван Хелсинг: Он самый. Вы готовы двинуться в ущелье Борго, молодой Джонатан?

Харкер: Таков наш план.

Ван Хелсинг Лучше бы вы прямиком отправились в царство теней, глупая английская башка!

Помощник Ван Хелсинга: Послушайте, профессор, а вы знаете, что в команде Харкера находится Мюррей? Загребной из оксфордской команды восемьдесят четвертого года.

Ван Хелсинг: Ха! Тогда мы обошли Кембридж на три корпуса. Это было здорово!

Помощник Ван Хелсинга: Говорят, река вот-вот может разлиться и помешать нам проникнуть в ущелье. Вы знаете эти горные потоки, профессор. Пересечь их на лодках чертовски трудно.

Ван Хелсинг: Почему вы раньше не сказали мне об этом, идиот? Харкер, мы отправляемся в ущелье немедленно. Верю, что Господь поможет нам и сделает течение менее быстрым. Бессмертные кровососы не могут рассчитывать на помощь свыше. Носферату не умеют грести.

Ван Хелсинг приказывает своим всадникам трогаться в путь. Харкер залезает в карету. Вестенра с ужасом смотрит, как Ван Хелсинг размахивает саблей над головой своего помощника.

Вестенра: По-моему, этот тип выжил из ума.

Харкер: Ничего, это не так плохо. Для того чтобы выдержать схватку, которая нам предстоит, лучше быть безумным.

Сабля Ван Хелсинга сверкает в лунном свете.

Ван Хелсинг: Вперед, в ущелье Борго! Ангелы мои, вперед!

Ван Хелсинг ведет свое воинство быстрым галопом. Карета катится вверх по горной дороге вслед за кавалерийским отрядом. Аэростаты парят в ночном воздухе.

Вдали раздается завывание волков.

Между аэростатами висит на ремнях труба фонографа.

Оттуда изливается музыка. Увертюра к «Лебединому озеру».

Ван Хелсинг: Музыка. Чайковский. Она приведет демонов в уныние. Заставит их вспомнить о том, что они безвозвратно утратили. О том, что они мертвы. Тогда нам будет проще убить их. Убить раз и навсегда.

Ободряя свое войско, Ван Хелсинг размахивает саблей. Темные быстрые тени отделяются от деревьев и скользят меж ног лошадей. Ван Хелсинг одним взмахом отсекает; голову волку. Голова ударяется о древесный ствол, превращается в голову цыганского мальчика и исчезает в темноте.

Кавалерия Ван Хелсинга бесстрашно углубляется в сосновый лес. Всадники несут зажженные факелы. Музыка взмывает вверх. Огонь и дым крадутся между деревьями.

В карете Вестенра затыкает уши пальцами. Мюррей улыбается так безмятежно, словно совершает прогулку по Брайтон-Бич. Харкер перебирает свою коллекцию распятий.

В маленьком цыганском таборе в ущелье Борго царит тишина. Старшие собрались вокруг костров. Девушка слышит музыку Чайковского, принесенную ветром, и предупреждает табор об опасности.

Поднимается суета. Некоторые цыгане превращаются в волков.

Аэростаты висят под самой луной, бросая на землю огромные тени.

Топот копыт, в тысячу раз усиленный эхом, раскаты грома. Земля сотрясается. Лес дрожит.

Кавалерия Ван Хелсинга вырывается из-за деревьев и налетает на цыганский табор. Всадники носятся туда-сюда, опрокидывая кибитки, перескакивая через костры. Десятки пылающих факелов мечутся в воздухе. Волки-оборотни, с подпаленными шкурами, с рычанием набрасываются на всадников.

Тут и там сверкают клинки, покрасневшие от крови.

Ван Хелсинг слезает с лошади и разгуливает в самой гуще схватки, стреляя в головы врагов из пистолета. Серебряные пули вдребезги разносят черепа волков.

Молодая девушка приближается к помощнику Ван Хелсинга, приветливо улыбаясь. Она шипит, открывает рот и вонзает клыки в его шею.

Один из всадников отбрасывает цыганку прочь, швыряет ее на землю лицом вниз и разрывает на ней корсаж, обнажая спину. Ван Хелсинг вонзает ей меж ребер копье, пригвождая ее к окровавленной земле.

Ван Хелсинг: Получай, сука вампирская!

Всадники поздравляют друг друга с победой. Раздавшийся поблизости взрыв заставляет их вздрогнуть. Ван Хелсинг и бровью не ведет.

Голос Харкера: Сам Всевышний помогает Ван Хелсингу. Он неуязвим перед любой опасностью. На нем Божье благословение.

Ван Хелсинг опускается на колени перед своим раненым помощником и поливает его искромсанную клыками шею святой водой. Рана шипит и испускает пар, помощник вопит от боли.

Ван Хелсинг: Слишком поздно, слишком поздно. Мне очень жаль, мой мальчик.

Ван Хелсинг выхватывает кривой нож и отрезает помощнику голову. Кровь брызгает ему на галифе.

Увертюра затихает. Битва заканчивается.

Цыганский табор превращен в руины. Костры по-прежнему горят. Все цыгане мертвы или умирают, обезглавленные, проколотые насквозь штыками, пораженные серебряными пулями. Ван Хелсинг раздает святые облатки, посыпает трупы крошками, бормочет заупокойные молитвы.

Харкер сидит, обессиленный, к подошвам его пристали комья окровавленной земли.

Голос Харкера: Если Ван Хелсинг служит Богу подобным образом, я не понимаю, почему он считает Дракулу приспешником Сатаны.

Небо над горами начинает розоветь. Первые лучи восходящего солнца падают на разгромленный табор.

Ван Хелсинг стоит во весь рост, окруженный утренним туманом.

Несколько раненых вампиров начинают корчиться и пронзительно вопить, обугливаясь на солнце и на глазах превращаясь в головешки.

Ван Хелсинг: Как я люблю этот запах… запах испепеленных солнцем врагов… Именно так должно благоухать спасение.

Фрэнсис стоял на скале и смотрел, как кавалерия удаляется от съемочной площадки. На лице у него застыло обиженное выражение маленького мальчика, у которого только что отняли игрушку. Цыганская массовка, сбитая с толку этим маневром, толкалась среди декораций. Сторатто, не обращая на происходящее никакого внимания, сосредоточенно возился с объективами.

Желающих сообщить Фрэнсису о том, что происходит, не находилось.

Они потратили два часа, репетируя атаку, вычисляя передвижения камеры, отрабатывая трюк с обезглавливанием и наполняя пластиковые пакеты красной краской, изображающей кровь. Беспощадный кавалерийский отряд Ван Хелсинга был загримирован и приведен в полную боевую готовность.

Потом Лоснящийся Костюм прошептал что-то на ухо капитану, под командованием которого находились предоставленные Румынской армией кавалеристы. В следующее мгновение актеры массовки вновь превратились в румынских солдат. Выполняя приказ, они построились рядами и поскакали прочь.

Никогда прежде Кейт не видела ничего подобного.

Ион бросился к Лоснящемуся Костюму, требуя объяснений. Чиновник неохотно сообщил маленькому вампиру, что случилось.

— В соседней долине какая-то заварушка, — передал его слова Ион. — Вроде как барон Мейнстер со своими ребятами вышел из леса и захватил какую-то башню, которая является стратегическим объектом. Погибших и раненых уйма. Чаушеску приказал взять их штурмом.

— Но у нас есть договоренность, — жалобно пробормотал Фрэнсис. — Эти кавалеристы направлены в мое распоряжение.

— Лишь до тех пор, пока они не потребуются для боевых действий, — отрапортовал Ион и отошел в сторону, чтобы не мешать режиссеру пронзать румынского чиновника испепеляющими взглядами.

На губах Лоснящегося Костюма играло подобие улыбки. Его самоуверенная мина красноречиво говорила о том, что приказ президента обсуждению не подлежит.

— К вашему сведению, я приехал сюда не загорать, а снимать это дерьмовое кино! — кипятился Фрэнсис. — И я всегда был уверен, что людям, которые не умеют держать свое слово, не место на ответственных постах.

При этих кощунственных словах несколько румын, понимающих по-английски, испуганно потупили голову. «Еслим бы неумение держать свое слово было единственным недостатком Чаушеску…» — подумала Кейт.

— Если конфликт разрастется, оставаться здесь опасно, — заметил Ион.

— Слушай, Ион, а не может ли этот Мейнстер предоставить нам отряд всадников? — спросил Фрэнсис. — С ним можно иметь дело?

— Не думаю, маэстро. Он слишком много о себе воображает. К тому же сейчас у него свои планы и ему не до нас.

— Боюсь, ты прав. Что ж, пусть все катится к чертям собачьим.

— Свет уходит, — сообщил Сторатто.

Лоснящийся Костюм жизнерадостно улыбнулся и через Иона сообщил режиссеру, что конфликт продлится не больше двух-трех дней. К счастью для чиновника, поблизости от Фрэнсиса не оказалось никакого оружия.

В цыганском таборе сам собой взорвался заряд. Раздался оглушительный грохот, и в воздух взметнулись клубы поразительно ярко-зеленого дыма. Огненные языки принялись жадно лизать свежеокрашенные декорации.

Огнетушитель куда-то запропастился, и пламя пришлось заливать водой.

Роберт Дюваль и Мартин Шин, в костюмах и гриме, стояли в стороне как неприкаянные. Операторы, мастера по спецэффектам, обслуживающий персонал сбились в кучу, словно пассажиры отмененного поезда.

Над съемочной площадкой повисло молчание. Все ждали чуда — триумфального возвращения готовой к съемкам кавалерии. Но чуда не произошло.

— Чертовы ублюдки! — процедил Фрэнсис, размахивая своим посохом, как пикой.

Следующий день не улучшил ситуацию. Если верить дошедшим до группы новостям, отряд Мейнстера был выбит из башни и отброшен в лес, но Чаушеску приказал преследовать и уничтожить его. Рассчитывать на то, что кавалеристы вернутся на киношную стезю, не приходилось. Интересно, сколько этих парней осталось в живых, спрашивала себя Кейт. Наверняка битва, завязавшаяся вокруг этой злополучной башни, унесла множество жизней. Брать крепость кавалерийским наскоком — практически самоубийственная авантюра.

Фрэнсис и Сторатто, расстроенные и мрачные, отсняли несколько незначительных эпизодов.

Необходимо было изменить расписание съемок, назначив другое время для сцены кавалерийской атаки, и сделать это мог только Лоснящийся Костюм. Однако он куда-то пропал, словно растворившись в тумане. Должно быть, решил заблаговременно укрыться от ярости Фрэнсиса.

Кейт, устроившись под деревом, пыталась читать местную газету. Ей приходилось прилагать усилия не только для того, чтобы оживить в памяти румынский, но и для того, чтобы разгадать смысл, скрытый за эвфемизмами и недомолвками подцензурной прессы. Согласно заверениям газеты, банда Мейнстера была разбита наголову еще несколько недель назад и сейчас барон прятался в какой-нибудь сточной канаве, где его должны были схватить в самом скором времени.

Кейт понимала, что в реальности дело обстоит совсем иначе. Ее журналистская натура твердила, что ей следует быть в соседней долине и узнать все самой, не дожидаясь наступления развязки. Малютки Мейнстера внушали ей любопытство и ужас. Ей страшно хотелось узнать о них побольше. Но «American Zoetrope» уже взял ее на заметку, и у нее не хватало смелости вновь вызвать его недовольство.

Мартин Шин опустился на землю рядом с ней.

Он почти поправился и прекрасно сознавал, что обязан ей жизнью. Но природа возникшей между ними кровной связи оставалась для него тайной. Сейчас его куда больше волновала перспектива работы с Брандо, который должен был прилететь на следующей неделе, чем собственное здоровье.

Финальные сцены до сих пор отсутствовали в сценарии.

В день, когда вернулись кавалеристы, точнее, лишь некоторые из них — в потрепанных мундирах, с потухшими взглядами и измученными лицами, — был найден Лоснящийся Костюм. Труп его с переломанной шеей плавал в горной реке. Должно быть, бредя в темноте по горной тропке, он оступился и рухнул с отвесного склона.

Лицо и шею покойника покрывали многочисленные раны, оставленные колючими ветвями горного кустарника. В воде из него вытекла почти вся кровь, и лицо с остекленевшими глазами было белым как снег.

— Хорошо, что Георгиу умер, — заявил Ион. — Он постоянно расстраивал маэстро.

Кейт понятия не имела, что чиновника звали Георгиу.

Очередная проволочка вызвала у Фрэнсиса новый приступ отчаяния. Тем не менее ему пришлось отложить съемки и ждать, пока труп не увезут и власти не проведут необходимое расследование.

Полицейский инспектор расхаживал всюду в сопровождении Иона. На месте происшествия он подобрал несколько сломанных ветвей, осмотрел пожитки Георгиу и на этом счел свою миссию законченной. Иону каким-то образом удалось убедить инспектора поторопиться.

Все члены группы были согласны с тем, что этот мальчишка — настоящее чудо.

— Мисс Рид, — окликнул Ион.

Кейт отложила газету.

В этом самоуверенном парне, одетом в американские шмотки, со стильной стрижкой, сделанной киношным парикмахером, невозможно было узнать оборванного бродяжку, который постучатся в ее номер в Бухаресте.

Кейт выжидающе взглянула на него.

— Джон Попп, — представился Ион и похлопал себя по груди. Звук «дж» он произносил безупречно. — Джон Попп, американец.

Кейт не сомневалась, что все так и будет.

Ион — нет, Джон сбросил с себя прежнюю национальность и все, что с ней было связано, как змея сбрасывала кожу. В качестве новенького американца, розовощекого и ясноглазого, он был неуязвим для всех опасностей.

— Ты хочешь перебраться в Америку?

— О да, мисс Рид. Америка — молодая страна, жизнь там бьет ключом. Страна со свежей кровью. Каждому там предоставлена полная свобода выбора. Короче, это самая подходящая страна для вампира.

Кейт не знала, кого больше жалеть — молодого вампира или Американский континент. Одному из них неизбежно предстояло горькое разочарование.

— Джон Попп, — повторил счастливый Ион.

Может быть, Дракула был так же счастлив, решив перебраться в Великобританию, в то время самую живую страну в мире, такую, как сейчас Америка? Граф совершенствовал английское произношение, разговаривая с Джонатаном, заучивал наизусть железнодорожное расписание, с удовольствием выговаривая экзотические названия — Сен-Панкрас, Кингз-Кросс, Юстон. Наверное, свое англизированное имя — граф Девилль — он тоже часто повторял, смакуя его вкус.

Конечно, Дракула считал себя завоевателем, полновластным правителем всех тех земель, на которые ступала его нога. Ион — Джон куда больше напоминал ирландского эмигранта, которые потоком хлынули в Америку в начале столетия, уверенные, что эта страна невероятных возможностей, где каждый парикмахер или продавец картофеля может стать финансовым воротилой.

Охваченная противоречивыми чувствами — завистью к его юным надеждам, пронзительной нежностью, желанием оградить его от всех возможных бед, — Кейт поцеловала Иона. Он неловко передернул плечами, в точности как мальчишка, которому досаждает своими ласками пожилая тетушка.

Ущелье Борго окутал туман. Из белой пелены выступают черные вершины утесов.

Карета медленно продвигается по горной дороге. Пассажиры опасливо глядят по сторонам.

Мюррей: Помните этот последний пузырек лауданума… Я осушил его одним махом.

Вестенра: Это было впечатляющее зрелище, парень.

Мюррей: Все равно что побывать в Хрустальном дворце.

Харкер сидит рядом со Свейлсом и смотрит на древний замок, который маячит впереди. Полуразрушенные башни упираются в затянутое тучами небо.

Голос Харкера: Замок Дракулы. Дорога, петляющая по лесу, ведет меня к нему. Граф. Эта страна и есть Дракула. Он слился воедино с этими горами, деревьями и землей.

Карета останавливается. Мюррей высовывает голову из окна и удивленно вздыхает.

Свейлс: Ущелье Борго, Харкер. Дальше я не поеду.

Харкер смотрит на Свейлса. На лице кучера не отражается ни малейшего страха, но взгляд его ускользает.

Из туманной дымки, как торпеда, вырывается черкая пика, которая насквозь прокалывает Свейлса. Окровавленный конец торчит у него меж лопаток.

Свейлс бормочет проклятия и цепляется за Харкера, пытаясь насадить его на острый конец.

Харкер молча сопротивляется, упираясь рукой в голову Свейлса. Он толкает его изо всех сил, и мертвец ослабляет хватку. Свейлс падает с козел и катится с обрыва, беззвучно исчезая в темноте.

Мюррей: Черт побери, парень! Это уже чересчур.

Замок Дракулы возвышался в ущелье Борго. Наполовину он состоял из темных, поросших мхом камней, наполовину — из новехоньких золотисто-желтых досок.

Кейт находилась под впечатлением.

Хотя разрешение на съемки до сих пор не было получено, Фрэнсис приказал своей команде строить декорации замка. Бухарест был далеко, и теперь, после смерти Георгиу, казалось, что рука Чаушеску не сможет до них дотянуться.

С определенного ракурса замок казался древней цитаделью, самым подходящим обиталищем для предводителя вампиров. Но стоило сделать несколько шагов по тропе, он превращался в пустую скорлупу, подпираемую деревянными брусьями. Сооружение из крашеных досок и камней.

Если Малютки Мейнстера все еще скрывались в лесах, они могли воспрянуть духом, увидев этот великолепный замок. Наверняка он помог бы им сплотиться. Кейт, напевая «Бумажную луну», представляла себе вампиров, которые стремятся в этот горный край, чтобы увидеть поддельный замок и своего повелителя, который на самом деле всего лишь актер с размалеванным лицом.

Около ворот суетился охранник, снимая слой паутины с решеток при помощи приспособления, похожего на пистолет. Рядом на земле стояли клетки с хищниками, которых вскоре предстояло выпустить. На горном склоне виднелись бесчисленные колья с укрепленными наверху велосипедными седлами, на которых актерам массовки предстояло изображать обреченных на медленную мучительную смерть.

Это была великолепная фальшивка.

Фрэнсис, опираясь на посох, раздавал на все стороны распоряжение и приказы. Ион — Джон, его верный Ренфилд, как всегда, был рядом со своим маэстро.

— Орсон Уэллс сказал, это лучшая игрушечная железная дорога, о какой только может мечтать мальчик, — изрек Фрэнсис.

Ион, скорее всего, и понятия не имел, кто такой Орсон Уэллс.

— Но в конце концов все это вышло ему боком, — завершил Фрэнсис свою загадочную тираду.

В кармане жакета Кейт нащупала пластмассовые клыки, которые остались у нее после вечеринки, посвященной сотому дню съемок. Теперь приближался двухсотый день.

Она щелкнула игрушечными зубами, как кастаньетами, ощущая, как здесь, в холодном и разреженном горном воздухе, ею овладевает странное легкомыслие.

Приятным контральто она промурлыкала: «Это мир Барнума и Бейли, такой фальшивый, как и нужно, но в него невозможно поверить, если ты не веришь в меня». Когда Кейт пела, голос выдавал ее ирландское происхождение гораздо сильнее, чем когда она говорила.

Харкер подходит к воротам замка. Вестенра и Мюррей следуют за ним на небольшом расстоянии.

Молчаливая толпа цыган расступается, пропуская англичан. Харкер замечает ожерелья из человеческих и волчьих зубов, красные глаза, хищные клыки, перепончатые крылья летучих мышей, спрятанные в широких рукавах, и поросшие шерстью босые ноги, вцепившиеся когтями в каменистую землю. Все это секеи, дети Дракулы.

Во внутреннем дворе армадилл обнюхивает свежесрубленные человеческие головы. Запах гниения ударяет Харкеру в ноздри, но он пытается скрыть тошноту. Мюррей и Вестенра громогласно стонут и жалуются. Оба они сжимают в руках большие распятия.

От толпы отделяется какой-то человек, похожий на крысу.

Ренфилд: Вы англичанин? Я англичанин. Ренфилд, к вашим услугам.

Он пожимает Харкеру руку, потом заключает его в объятия. Взгляд у него испуганный и безумный.

Ренфилд: Повелитель ждет вас. Вы знаете, я страдаю умственным расстройством. Так называемой зоофагией. Поедаю мух. Пауков. Птиц, если мне удается их поймать. Это все кровь. Кровь несет в себе жизнь, как говорит книга. Хозяин понимает это. Дракула. Он знал, что вы придете. Ему известно все. Он воин-поэт в классическом смысле. Его посещают видения. Вы сами все увидите и поймете. Он живет на земле уже много веков. Его мудрость многократно превосходит человеческую, превосходит все, что мы способны вообразить. Не знаю, как лучше объяснить вам. Он обещал мне много жизней. Много, очень много. Иногда по утрам он подкрадывается ко мне, когда я бреюсь, и разбивает мое зеркало. Эту мерзкую игрушку человеческого тщеславия. В его жилах течет кровь Аттилы. Он повелитель.

Ренфилд ловит насекомое, ползающее по сюртуку Вестенра, и отправляет его в рот.

Ренфилд: Я знаю, что вас тревожит. Головы. Отрубленные головы. Но это вынужденная мера. Это единственный язык, который они понимают. Он не любит подобных вещей, но понимает, что иначе нельзя. Он знает правду. Крысы! Он знает, откуда приходят крысы. Иногда он говорит: «Они кусают собак, убивают кошек и младенцев в колыбели, они пожирают сыр в кадках и суп в горшках».

Харкер, не обращая внимания на этот бессвязный лепет, пересекает двор. Клочья тумана извиваются под его подошвами.

В дверном проеме вырастает огромная фигура. Лунные блики сверкают на огромной лысой голове. Тяжелые челюсти раздвигаются в угрюмой улыбке, обнажающей желтые зубы размером с человеческий палец.

Харкер замирает на месте.

Раскатистый голос грохочет.

Дракула: Я — Дракула.

Поначалу Фрэнсис воображал Дракулу в виде обтянутого кожей скелета, иссохшего, пустоглазого, готового вот-вот рассыпаться в прах. Когда на съемки прибыл Брандо, который весил 250 фунтов, режиссеру пришлось придумывать персонаж заново. Теперь Дракула превратился в раздувшуюся громадную пиявку, до краев наполненную чужой кровью.

В течение двух дней Фрэнсис и Брандо никак не могли решить, с каким выражением следует произносить фразу «Я — Дракула». Кейт, которой, так же как и всем прочим, не терпелось увидеть, как работает Брандо, вскоре осточертели эти бесконечные повторения.

Фраза была написана огромными буквами на куске картона, который держали два ассистента. Актер экспериментировал с паузами, ударениями и акцентами, произнося имя своего героя то как «Доррагула», то как «Драколье». Он цедил пресловутую фразу, отвернувшись от камеры и глядя прямо в объектив. Проверял, как она будет звучать, если он вставит в рот клыки или заткнет ноздри.

Один раз он попробовал представиться, украсив лысую голову татуировкой в виде летучей мыши и намазав губы черной помадой. После недолгого размышления Фрэнсис приказал ему отказаться от подобных ухищрений. Конечно, на то и звезда, чтобы привносить идеи, но режиссер не обязан безоговорочно принимать их.

Вот уже два часа Брандо висел вниз головой в арочном проеме, страхуемый целой командой смертельно усталых техников. Он полагал, что будет очень эффектно, если граф предстанет перед визитерами в виде спящей летучей мыши.

Реплику свою он тоже время от времени переворачивал.

Мартин Шин, которого снимали со спины, спал на ногах.

«Я — Дракула. Я — Дракула. Я — Дракула?»

«Дракула я. Я ли Дракула? Да, я Дракула».

«Меня зовут Дракула».

«Мое имя Дракула. Граф Дракула».

«Привет, я Дракула».

«Я… Дракула. Ты… мой свежий завтрак».

Брандо произносил фразу так, как произнес бы ее Стенли Ковальский, Дон Корлеоне, Чарли Чен, Джерри Льюис, Лоуренс Оливье, Роберт Льюис.

Фрэнсис терпеливо снимал кадр за кадром.

Денис Хоппер слонялся вокруг площадки, благоговейно пялился на Брандо и курил травку. Всем актерам хотелось посмотреть на съемки.

Лицо Брандо побагровело. Клыки вываливались у него изо рта. Получив наконец команду режиссера, рабочие резко ослабили веревки, и актер полетел головой вниз. Он неминуемо разбил бы голову о землю, не успей рабочие замедлить падение. Ассистенты помогли ему встать на ноги.

Фрэнсис погрузился в задумчивость.

— Знаешь, Марлон, по-моему, у нас один выход — отказаться от всяких фокусов и вернуться к книге, — наконец изрек он.

— Вернуться к книге?

— Вспомни, как мы с тобой обсуждали эту роль. Говорли о том, как Стокер описывает графа.

— Я не вполне…

— Ты сказал мне, что хорошо помнишь книгу!

— Я в жизни ее не читал.

— Но ты сам сказал!

— Значит, наврал.

Харкер, закованный в цепи, заключен в подземелье. По его ногам бегают крысы. Со стен сочится вода.

Пролетает чья-то тень.

Харкер поднимает голову. На потолке висит серое существо с мордой летучей мыши, ноздри у него затейливо вырезаны, огромные зубы оскалены. Дракула заполняет собой все пространство, черный плащ натягивается на его громадном животе и толстых, как бревна, конечностях.

Дракула что-то роняет на колени Харкера. Это голова Вестенры с помутневшими глазами.

Харкер оглушительно вопит.

Дракула исчезает.

Из сценарного склепа, выгороженного в декорациях пространства, где Фрэнсис уединился со своей пишущей машинкой, раздавался треск клавиш, похожий на треск цикад.

Каждый день простоя уносил миллионы долларов, а режиссер никак не мог придумать финал. В той малой части набросков Фрэнсиса, которую удалось увидеть Кейт, предлагались следующие варианты: Харкер убивает Дракулу, Дракула убивает Харкера, Дракула и Харкер становятся союзниками, Ван Хелсинг убивает Дракулу и Харкера (этот вариант невозможно было осуществить, так как Роберт Дюваль уже снимался в другом фильме на другом континенте), замок Дракулы испепеляет молния.

Все были согласны с тем, что Дракула должен умереть.

Графа можно было обезглавить, сжечь в очистительном огне, утопить в стремительном потоке, заколоть, вонзив в сердце кол, расчленить топором. Его могли убить куст боярышника, гигантское распятие, серебряная пуля, рука Всевышнего, когти дьявола, вооруженные мятежники, стая адских летучих мышей, бубонная чума. Он мог превратиться в собаку или же покончить жизнь самоубийством.

Брандо предложил играть Дракулу, как Зеленый Чемодан[11].

Фрэнсис пребывал в раздумьях.

— Рид, что он для тебя значит?

Она решила, что Фрэнсис имеет в виду Иона — Джона.

— Он еще ребенок, но взрослеет прямо на глазах. И совсем скоро…

— Я не про Джона. Про Дракулу.

— А, у тебя на уме только он.

— Да, он. Дракула. Граф Дракула. Король вампиров.

— Я никогда не признавала за ним этого титула.

— Тогда, в тысяча восемьсот восьмидесятых, ты была против него?

— Можно и так сказать.

— Но ведь он дал тебе так много! Вечную жизнь, например.

— Он не был моим темным отцом. По крайней мере напрямую.

— Он вывел вампиризм из тьмы. Открыл перед ним новые горизонты.

— Но он был монстром.

— Только монстром? И никем больше?

Кейт задумалась:

— Нет, конечно нет. Сказать, что он был только монстром, несправедливо. Он был… хотя говорить о нем в прошедшем времени неверно, ты это знаешь… велик. Во всех смыслах. Чем-то вроде слона, которого описывает слепец. У него было много аспектов. Но все они чудовищны. Он не вывел вампиризм из тьмы. Он сам был тьмой.

— Джон говорит, он был национальным героем.

— Джон тогда еще не родился. И не был обращен в вампиризм.

— Подскажи мне, как закончить фильм, Рид.

— Я не могу написать финал для себя.

Следователь явился в самое неподходящее время. Возникли новые вопросы, связанные с Лоснящимся Костюмом. Вскрытие поставило под сомнение предыдущую версию.

И связи с вновь открывшимися обстоятельствами Кейт подвергли допросу.

Через переводчика следователь расспрашивал ее о том, часто ли ей доводилось иметь дело с погибшим чиновником и не обижало ли ее предубеждение, которое Георгиу испытывал к представителям вампирского племени.

Потом он пожелал узнать, когда она в последний раз подкрепляла силы и кто предоставил ей пишу.

Кейт не хотелось признаваться, что в последние месяцы она вынуждена довольствоваться крысами. Для того чтобы с обхаживать теплокровных, времени не было. Ее способности пленять и очаровывать истощились.

Следователь показал ей кусок ткани:

— Вы узнаете это?

Тряпица была жутко грязной, и все же Кейт ее узнала:

— Да, это мой шарф. От «Биба». Я…

Следователь забрал у нее улику и принялся что-то царапать в блокноте.

Кейт хотела сказать, что подарила шарф Иону, но потом передумала. Переводчик заявил своему шефу, что Кейт близка к признанию.

Она почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок.

Ее попросили открыть рот, словно она была лошадью, выставленной на продажу. Полицейский осмотрел ее мелкие острые зубы и присвистнул.

На этом допрос закончился.

— Откуда берутся монстры?

Кейт устала от вопросов. Фрэнсис, Марти, следователь. Всем хотелось что-то у нее узнать.

Надо было оправдывать звание консультанта.

— Я знала слишком многих монстров, Фрэнсис. У каждого все происходило по-разному. Кто-то рождался таким, кто-то мгновенно преображался, из кого-то медленно выветривалось все человеческое. Одни изменялись по собственному желанию, других гнула в дугу история.

— А Дракула?

— Он был монстром из монстров. Не знал себе равных.

Фрэнсис рассмеялся:

— Мне показалось, ты сейчас подумала о Брандо.

— После того как выйдет твой фильм, Дракула и Брандо сольются воедино для всех.

Эти слова явно польстили режиссеру.

— Надеюсь, так и будет.

— Своим фильмом ты воскресишь его. Уверен, что это хорошая идея?

— Сейчас уже поздно это обсуждать.

— Серьезно, Фрэнсис. Он никогда не умрет, никогда не будет забыт. Но твой Дракула сможет соперничать с ним в могуществе. В соседней долине люди сражаются во имя старого поблекшего Дракулы. А твой широкоформатный Дракула, снятый в системе «Долби-стерео», будет иметь для человечества какой-нибудь смысл?

— Искать в фильме смысл — дело критиков.

Два секея волокут Харкера в самый большой зал замка. Он ничком падает на покрытые соломой каменные плиты. Он истощен до крайности, взгляд его дико блуждает. Он близок к безумию.

Дракула восседает перед ним на троне с распростертыми деревянными крыльями. Коленопреклоненный Ренфилд лижет черный кожаный сапог графа. Мюррей, с блаженной улыбкой на лице и свежими шрамами на шее, стоит неподалеку от трона, рядом с тремя невестами Дракулы.

Дракула: Входи смело, иди без страха и оставь нам здесь немного из принесенного тобой счастья.

Харкер поднимает голову.

Харкер: Ты… был князем.

Дракула: Я и сейчас князь. Князь тьмы.

Невесты хихикают и хлопают в ладоши. Грозный взгляд повелителя заставляет их умолкнуть.

Дракула: Харкер, как по-твоему, что мы делаем здесь, на краю христианского мира? Что за темное зеркало маячит перед нашими лицами, неспособными отражаться?

Рядом с троном стоит стол, заваленный книгами и газетами. Среди них «Расписание железных дорог Англии, Шотландии и Уэльса» Брэдшоу, «Дневник неизвестного» Джорджа и Уидона Гроссмитов, «Книга оборотней» Сабины Бэринг-Куд, «Саломея» Оскара Уайльда.

Дракула хватает томик стихов Роберта Браунинга.

Дракула: Должен сообщить о том, что в Трансильвании обитает воинственное племя, которое одевается и ведет себя весьма причудливым образом, нагоняя тем самым страх на своих соседей. Отцы и матери этого племени вышли из подземной тюрьмы, куда их в давние времена заключило могущественное войско из города Гамельна. Но как и почему это произошло, никто не может сказать.

Ренфилд хлопает в ладоши.

Ренфилд: Это крысы, повелитель. Крысы.

Дракула протягивает вперед обе руки и сворачивает сумасшедшему голову. Невесты падают на бьющееся в конвульсиях тело Ренфилда и принимаются жадно сосать его кровь, стараясь выпить как можно больше, прежде чем он умрет и кровь протухнет.

Харкер отводит взгляд.

В аэропорту Кейт задержали. Возникли какие-то вопросы по поводу ее паспорта.

Фрэнсис весь издергался из-за коробок с отснятой пленкой. То был чрезвычайно ценный, уязвимый груз, который нельзя было подвергать досмотру. Через Иона он вступил с таможенниками в спор, который завершился вручением огромной взятки. Фрэнсис по-прежнему не расставался со своим посохом, при помощи которого указывал путь и наказывал провинившихся. Он немного напоминал отца Така.

С пленкой — материалом, которому впоследствии предстояло стать фильмом, — обращались так, словно она была дороже золота и опаснее плутония. В багажное отделение самолета она была доставлена под охраной солдат.

За столом напротив Кейт сидела женщина с непроницаемым лицом.

Кейт чувствовала, как пузырьки паники щекочут ей внутренности. Время отлета приближалось.

Все прочие члены группы стояли рядом со своим багажом и, несмотря на усталость, перебрасывались шутками. Проведя почти год в этой захолустной стране, все были чертовски рады ее покинуть. Каждый мечтал о том, что сделает, вернувшись домой. Мартин Шин выглядел намного здоровее и моложе, чем в тот день, когда прилетел в Румынию. Фрэнсис, предвкушая следующую стадию работы, вновь фонтанировал идеями.

Кейт подняла взгляд на портрет Николае и Елены Чаушеску, висевший над головой чиновницы. Глаза на портрете были исполнены такого же холода и ненависти, как и у женщины, сидевшей напротив. На шее у нее болтался маленький крестик, к лацкану форменного пиджака был прикреплен партийный значок.

Веревочный барьер, закрывающий проход, наконец убрали, и съемочная группа, истомленная ожиданием, устремилась к самолету. Отталкивая друг друга, люди взбирались по ступенькам трапа, протискиваясь в салон.

Первую посадку самолет должен был совершить в Лондоне. Потом Нью-Йорк, потом Лос-Анджелес. Им предстояло пролететь почти полмира.

Кейт хотелось встать, пройти в самолет, внести свою лепту, в оживленный гомон, улететь отсюда. Багаж ее был уже на борту.

Мужчина в черном пальто — представитель Секуритате — и двое в штатском вошли в комнату и обменялись с женщиной за столом несколькими отрывистыми фразами.

Кейт догадалась, что они говорят о Лоснящемся Костюме. И о ней. Они использовали устарелые, жестокие слова: «пиявка», «носферату», «паразитка». Представитель Секуритате заглянул в ее паспорт:

— Мы не можем позволить вам покинуть страну.

На летном поле последние киношники — и среди них Ион — Джон, в бейсболке козырьком назад, с туго набитым рюкзаком на плече, — исчезали в серебристом брюхе самолета. Двери закрылись.

Ее забыли. Оставили здесь.

Сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь заметит ее отсутствие? Если учесть, что при каждой посадке пассажиры будут меняться, возможно, никто не обратит внимания, что в самолете нет Кейт Рид. Сейчас, когда все охвачены радостным возбуждением, предвкушают триумфальное возращение домой и грядущий успех фильма, вряд ли кто-нибудь хватится тихого как мышь консультанта. Впереди у членов группы месяцы монтажа, озвучивания, редактуры, предварительных просмотров, обсуждений, и венец всего — премьера. Кого-то будут приглашать на телевизионные ток-шоу, кого-то ожидают премии Каннского кинофестиваля и вожделенный «Оскар».

Вряд ли кто-нибудь с теплотой вспомнит о ней и спросит, где теперь та смешная девица неопределенного возраста, рыжеволосая и очкастая.

— Вы симпатизируете Трансильванскому движению.

— Вот уж нет, — пожала она плечами. — Мне даже трудно представить, что кому-то хочется жить в этой стране.

Никто словно не услышал ее слов.

Зашумели моторы. Самолет двинулся ко взлетной полосе.

— Это древняя страна, мисс Кэтрин Рид, — отчеканил представитель Секуритате. — Привычки и обычаи вашего племени нам хорошо знакомы. Мы давно научились справляться с такими, как вы.

На лицах людей, окружавших Кейт, не было ни проблеска жалости.

Цыгане вводят во внутренний двор замка гигантского вороного жеребца. Вынув из ножен сабли, они салютуют животному. Жеребец тихонько ржет, раздувая пунцовые ноздри. Шкура у него гладкая, как черное дерево.

В замке Харкер осторожно спускается по винтовой лестнице, затянутой паутиной. В руках у него деревянный кол.

Цыгане плотно окружают жеребца.

Голос Харкера: Даже сам замок хочет, чтобы он умер. Древние, пропитанные кровью камни трансильванской крепости больше не желают ему служить.

Харкер останавливается над гробом Дракулы. Граф лежит, раздувшийся от крови. Лицо его распухло и приобрело багровый оттенок.

Цыганский нож ударяет в бок лошади. Из раны бьет алая кровь.

Харкер обеими руками поднимает кол над головой.

Дракула открывает глаза. Его обрюзгшее лицо покрыто красными прожилками. Харкер замирает.

Жеребец пронзительно ржет от боли. Топоры впиваются в его шею и ноги. Могучее животное падает.

Харкер вонзает кол в широкую грудь графа.

Жеребец судорожно дергается. Цыгане наносят ему очередные удары топорами. Копыта отчаянно колотят по булыжникам, которыми вымощен двор.

Фонтан невероятно ярко-красной крови вырывается из груди графа и ударяет в лицо Харкеру. Кровь заливает его с головы до пояса. Алый фонтан продолжает хлестать, наполняя сначала гроб, потом всю комнату. Кровавый лоток подхватывает Харкера.

Огромные руки Дракулы цепляются за края гроба. Он пытается сесть. Множество кровавых капель вокруг него висят в воздухе, как туман.

Жеребец в последний раз ударяет копытами и затихает. Цыгане с благоговением глядят на существо, которое они умертвили.

Харкер хватается за кол и что есть силы налегает на него, загоняя глубже в могучую грудь Дракулы и опрокидывая графа в залитый кровью гроб.

Граф наконец сдается. Вместе с последним дыханием с губ его срывается едва слышный шепот.

Дракула: Ужас… ужас…

Кейт предполагала, что на свете есть места и похуже, чем румынская тюрьма. Но таких мест, несомненно, было немного.

Ее держали отдельно от теплокровных арестантов. Насильники, убийцы и диссиденты боялись соседства с вампиром. Сокамерниками Кейт оказались участники Трансильванского движения: высокомерные старейшины и молчаливые, надутые и полыхающие злобой неофиты.

Среди них была пара Малюток Мейнстера, исполненных спокойной, целенаправленной, неколебимой ненависти, от которой Кейт становилось не по себе. Понятие «враг» они трактовали чрезвычайно широко и свято верили в то, что существует лишь один способ борьбы с врагом — смерть. Никаких переговоров, никаких компромиссов, никаких уступок. Только смерть, причем в колоссальных масштабах.

Решетки на окнах были серебряными. Кейт питалась крысами и насекомыми. Ока слабела с каждым днем.

Каждый день ее допрашивали.

Они были уверены в том, что она убила Георгиу. Горло трупа было прокушено, и он был полностью обескровлен.

Но почему обвинение пало на нее? Почему не на какого-нибудь трансильванского террориста?

Потому что в кулаке убитый сжимал окровавленный желтый шарф. Кусочек тонкого шелка, который, по ее собственному признанию, она когда-то купила у «Биба». Изящная вещица, напоминавшая ей о цивилизованном мире. Именно этот шарф она использовала, чтобы перевязать рану Иона.

Об этом обстоятельстве Кейт не обмолвилась ни словом.

Ион — Джон находился на другой стороне мира, пытался начать новую жизнь. Ее он оставил здесь в качестве жертвы, рассчитывая умилостивить тех, кто мог пуститься за ним в погоню. Кейт не могла обманывать себя, не могла утешаться мыслью, что он совершил это неумышленно. Теперь она слишком хорошо понимала, как ему удавалось выживать все эти годы. Он полностью усвоил психологию хищника: быть любимым, но никого не любить. Поэтому ей было его жаль, хотя она с радостью откусила бы ему голову.

Конечно, из тюрьмы можно было бежать. Даже из тюрьмы с серебряными решетками и связками чеснока на каждом окне. Румынские тюремщики гордились тем, что хорошо знают повадки вампиров, но при этом обращались с Кейт так, словно она была хилым, дегенеративным созданием.

Силы ее убывали, и каждая новая ночь без нормальной пищи делала ее слабее.

Тем не менее пока что она была в состоянии проломиться через стену. Найти пути, ведущие прочь из этой проклятой страны. Пустить в ход навыки и умения, которые, как она думала, ей уже никогда не пригодятся.

Она была из племени бессмертных детей ночи.

Она тайно вынашивала планы побега и пыталась представить, где сейчас «сын Дракулы», доволен ли он тем, что встретил в Америке, много ли жертв осталось на его пути. Интересно, расстался ли он со своим «маэстро» или все еще пытается быть ему полезным? А может, он нашел нового патрона или сам стал таковым?

В конце концов Ион — Джон наверняка построит замок в Беверли-Хиллз и поселит там целый гарем. Какой бы вариант карьеры он ни избрал — хозяин студии, наркобарон, рок-продюсер, медиамагнат, кинозвезда, — успех ему обеспечен. Новое воплощение Дракулы, о котором мечтал Фрэнсис, — это вовсе не Брандо, а Ион — Джон. Древний монстр получил современное обличье, отвечающее требованиям нового мира и нового века. Но он по-прежнему губит все, к чему только прикоснется.

Она не собирается ему мешать, этому новому чудовищу, порождению голливудских фантазий и ее собственного милосердия. Мир, утративший Дракулу, нуждается в новом монстре. И Джон Попп ничуть не хуже, чем любой другой. Мир создал его и теперь должен с ним уживаться.

Кейт поцарапала стену ногтем, крепким и острым, как напильник. Камни были прочными, но скреплявшую их известь можно было легко выковырять.

Харкер, с лицом, залитым кровью Дракулы, возвращается в свою комнату на постоялом дворе в Бистрице. Он становится перед зеркалом.

Голос Харкера: Они хотят сделать меня святым, но я не собираюсь больше ходить в их долбанную церковь.

Харкер внимательно вглядывается в зеркало.

Там нет отражения.

Губы Харкера шевелятся, но из глотки его вылетает голос Дракулы: «Ужас… ужас…»