Дракула

БРАЙАН МУНИ Вымирающие виды

Добро пожаловать в мой дом! Входите свободно и по доброй воле!

Да, это я — ваш «таинственный» хозяин. А вы — мисс Розин Кеннеди, Добро пожаловать! Входите смело, без страха и оставьте здесь немного своего счастья. Не стойте на пороге, у вас было долгое путешествие. Ночь холодна, и вам необходимо отдохнуть с дороги и поесть.

Прошу вас сюда. Мы пройдем в мою библиотеку, там уютно и тепло и сервирован ужин. Этот огромный дом уже стар, и, как это ни печально, большая его часть пребывает в полуразрушенном состоянии. Говорят, он был построен одним из тех, кто сделал состояние во время золотой лихорадки тысяча восемьсот сорок девятого года. Остаток жизни он провел в отшельническом уединении, не перестраивая и не ремонтируя свое жилище. Но все здесь вполне отвечает моим вкусам, ибо я предпочитаю старые дома со своей историей.

Согласитесь, они намного лучше новых. Смотреть на огонь, полыхающий в камине, куда приятнее, чем на другие источники тепла. Живое пламя одним своим видом помогает утомленному путнику воспрянуть духом и забыть об усталости. Я питаю отвращение к современному центральному отоплению — в нем есть что-то циничное, не правда ли? В древних странах леса были густыми и непроходимыми и обеспечивали топливом всех — и бояр, и простых крестьян. Я слышал, что моя страна, в которой ныне правит Чаушеску, отравлена ядовитыми выбросами заводов и пожирающих уголь тепловых станций. Ужасно, согласитесь?

Но я отвлекся. Примите извинения болтливого старика, которому не часто выпадает шанс насладиться обществом обаятельной и умной молодой леди. Садитесь, прощу вас! В этом глубоком кресле у огня вам будет удобно. Через несколько минут я присоединюсь к вам, и мы продолжим разговор. Но прежде позвольте мне поухаживать. Вы не возражаете против холодного цыпленка и салата? Немного вина?

Я так увлекся, что забыл о правилах этикета. Вы — мисс Розин Кеннеди из Бостона, штат Массачусетс. Когда-то я жил в Бостоне — очаровательный город. Полагаю, леса и холмы штата Орегон показались вам дикими и неприветливыми. Но моему сердцу они чрезвычайно милы, ибо напоминают о моих любимых Карпатах. Ах, увижу ли я их когда-нибудь? Моя дорогая, в несколько неуклюжей манере я пытаюсь извиниться за то, что не представился вам должным образом.

При рождении я получил имя Влад, но был известен и под другими именами. Некогда меня звали Цепеш. Но, полагаю, более всего я известен как Дракула.

О, прошу вас, не надо испуганно потуплять взор. Перед вами отнюдь не сумасшедший. Ни одна из опасностей, которыми изобилуют фильмы вроде тех, что снимает мистер Хичкок, вам не угрожает. Поверьте, я говорю чистую правду! Я действительно граф Дракула, некогда живший в Трансильвании, Лондоне… и многих других местах.

Я — Дракула Грозный, порождение Сатаны, «беспощадный возлюбленный, который умирает и оживает вновь».

Именно так меня охарактеризовал рекламный плакат одного из фильмов. Иными словами, я — воплощенное зло.

Вы по-прежнему выглядите слегка взволнованной, и я понимаю причину этого. Чтобы предпринять столь длительное путешествие в неизведанное, вам потребовалась немалая смелость. Стакан вина — вот что вас успокоит. Позвольте предложить вам превосходное токайское урожая одного из лучших годов. Разве оно не восхитительно? Видите, я пью вместе с вами.

Вы смеетесь — это добрый знак. И я знаю, что вызвало ваш смех. Вы почувствовали облегчение: подумали, раз я пью с вами вино, значит, не могу быть тем, кем только что себя отрекомендовал. Но разве я — не дворянин, родословная которого уходит во тьму веков, в доколумбовы времена? Разве вино — не самый подходящий напиток для представителей древней знати? Говоря откровенно, желудок у меня совсем крошечный, но, если пить маленькими глотками, особых затруднений не возникает.

Позвольте налить вам еще немного. И предложить тост — за нашу дружбу! Вам не следует принимать на веру все, что вы читали и видели обо мне, в особенности творения Голливуда. Я не имею ничего общего с убогими фантазиями заурядного драматурга и неуклюжим кривлянием старого актера из Европы. От его акцента можно сойти с ума. «О… я не пью вина». Ха! Какая чушь! Насколько я помню, на такой поклеп не решался даже Стокер. В его романе я всего лишь сообщаю, что иногда обедаю, но никогда не ужинаю, что не противоречит истине.

Что вы сказали? Мои мистификации ставят вас в тупик? А, понимаю, вы решили, что я смеюсь над вами и что Дракула — вымышленный персонаж, реальным прообразом которого является некий румынский вельможа свирепого нрава, живший в пятнадцатом веке и умерший в тысяча четыреста шестьдесят четвертом году. Все книги, спектакли и фильмы, посвященные Дракуле, заканчиваются его смертью. Если вы готовы и дальше выносить мое общество, я объясню эту несообразность.

Прежде всего я должен поблагодарить вас за то, что вы откликнулись на мое объявление и решились приехать на встречу. Очень немногие люди, как мужчины, так и женщины, согласны встретиться с неизвестным лицом в столь глухом и отдаленном месте.

Значит, мое объявление пробудило у вас любопытство. На это я и рассчитывал. «Одинокий джентльмен из Европы, живущий вдали от цивилизации, гарантирует пытливой душе уникальный опыт, увлекательный рассказ и щедрое вознаграждение. Молодые люди обоих полов, обладающие высоким интеллектом и крепким здоровьем, могут направлять свои письма в почтовый ящик № В1214».

Правда состоит в том, моя дорогая, что даже такое существо, как я, временами страдает от одиночества и испытывает потребность потешить свое тщеславие. Я поместил объявление во многих газетах, справедливо предполагая, что большая часть откликов окажется недостойной внимания. И действительно, почти все полученные письма я счел за благо оставить без ответа.

Некоторые мои корреспонденты, судя по всему, были обычными сводниками. Я должен признать, что испытываю к людям подобной профессии ненависть, не соответствующую современным моральным устоям. Говоря откровенно, я с трудом удержался от искушения встретиться с ними и покарать. Но это был лишь безрассудный и бессмысленный порыв, который я сумел подавить.

Прочие письма были написаны людьми, интеллектуальный уровень которых явно не соответствовал моим требованиям, а также теми, у кого в каждом слове проглядывала откровенная алчность. Были среди откликнувшихся и приверженцы городской жизни, для которых «жить вдали от цивилизации» означало переехать на городскую окраину.

Ваше письмо единственное вызвало мой интерес. Оно и сейчас при мне. Тот факт, что вы дали себе труд написать письмо от руки, причем сделали это четко и разборчиво, произвел на меня сильное впечатление. В наш век пишущих машинок и прочих изобретений вы продемонстрировали редкую — почти вышедшую из употребления — учтивость. К тому же ваш стиль и слог, подбор выражений красноречиво свидетельствовали о том, что вы умны и образованны, а значит, достойны того, чтобы я занялся вашим развитием.

Следующие строки вашего письма определили мое решение. «Я не мечтаю о богатом вознаграждении, — писали вы. — Я родилась в состоятельной семье, занимающей видное положение в обществе, получила прекрасное образование и всю свою жизнь ни в чем не нуждалась. Мне не ведомо, что такое жизненная борьба, я это обстоятельство вызывает у меня глубокое неудовлетворение. Человек, получающий все блага жизни без всяких усилий, неизбежно оказывается во власти скуки.

Если вы, „одинокий джентльмен из Европы“, действительно способны предоставить мне „уникальный опыт“, я готова встретиться с вами».

Вы пишете, что не хотите вознаграждения, тем не менее я должен как-то компенсировать вам потраченное время. Как и обещал в своем первом письме, я оплачу вам все дорожные издержки. Вы происходите из состоятельной семьи, но мой опыт доказывает, что деньги не бывают лишними даже для богатых. В этом кожаном кошельке — значительная сумма в старинных золотых монетах: кронах, талерах, пистолях и так далее. В подлинности этих монет можете не сомневаться. Будьте осторожны, продавая их, делайте это постепенно и не обращайтесь несколько раз к одному и тому же скупщику. Так вы сможете получить хорошую цену и не возбудить подозрений.

Но, полагаю, мне следует дать вам убедительные доказательства того, что я действительно тот, за кого себя выдаю. Представители человеческого рода, вне зависимости от того, верят ли они в существование таких, как я, называют нас вампирами, а также Носферату — немертвыми или же монстрами. Подобные клички кажутся мне унизительными. Реши я избрать название для представителей своего племени, пожалуй, остановился бы на определении homo superior. Как я уже вам сказал, человеческое тщеславие мне отнюдь не чуждо. Но так или иначе, термины, которые я перечислил, имеют столь широкое хождение, что мне придется их употреблять.

Я предоставлю вам разрозненные свидетельства, которые, надеюсь, сложатся в единую картину. Свет здесь неяркий, но, полагаю, вы заметили, как бледна моя кожа. Уверяю вас, я не преступник, только что вышедший из заключения, каковым вы, возможно, меня сочли. Моя бледность совсем иного рода, нежели тюремная.

Прошу вас, коснитесь моей руки. Вижу, вы испуганы. Не ожидали, что моя рука так холодна? Так не похожа на ваши шелковистые ручки, согретые током живой крови? Обратите внимание: мои ладони поросли жесткими черными волосами. У людей, даже самых волосатых, растительность на ладонях отсутствует.

Как вы, вероятно, заметили, в моем доме нет зеркал. Догадываюсь, что ныне мои усы, равно как и мою шевелюру, посеребрила, а может быть, и убелила седина. Вы киваете, значит, я прав. По-вашему, это признак старения? Или же, учитывая мое затянувшееся одиночество, признак долгого воздержания? Нет, я не предлагаю вам рассматривать седину в качестве веского доказательства. Волосы служат прикрытием для другого, более очевидного признака. Смотрите, я отбрасываю длинные пряди с висков. Видите, как заострены мои уши?

Теперь я подниму верхнюю губу, дабы вы могли убедиться, что мои зубы намного длиннее и острее, чем у обычных представителей человеческого рода. Да-да, я понимаю ваши сомнения. Зубы могут быть фальшивыми. Одержимый собственными причудливыми фантазиями, я мог прибегнуть к искусству дантистов. Но поверьте, в этом не было необходимости. Потрогайте эту каминную решетку. Чувствуете, какая она прочная? Как вы думаете, много найдется людей, способных с легкостью согнуть ее, как это только что сделал я? А теперь — два последних свидетельства, которые должны убедить вас в том, что я отнюдь не склонен к мистификациям. Идите сюда и встаньте около камина рядом со мной.

Вне всякого сомнения, в световом круге, отбрасываемом пламенем, вы видите свою собственную тень. Спрашивается, где моя? Ее нет. Судя по вашему удивленному взгляду, вы впервые встречаетесь с подобным явлением. Не сомневаюсь, в вашей сумке — то есть, простите, ридикюле — отыщется маленькое зеркальце, с которым не расстается ни одна женщина. Держите его напротив моего лица. Где оно, мое отражение?

Надеюсь, теперь у вас исчезли всякие сомнения на мой счет. Я вижу это по вашим глазам, чувствую по изменению вашей ауры. Сейчас главным чувством, охватившим вас, является страх. Но я ощущаю: под страхом скрывается готовность пуститься в авантюру, которую я всей душой приветствую. Отрадно сознавать, что я сделал правильный выбор.

Вернитесь в свое кресло, мисс Кеннеди. Вы позволите называть вас Розин? Устраивайтесь поудобнее, моя дорогая Розин. За короткое время вы пережили столько приключений. Отправляясь в путешествие, вы, возможно, предполагали, что вас ожидает встреча с эксцентричным чудаком; потом, вероятно, опасались, что попали в логово безумца. А после вам пришлось осознать, что вы стали гостьей печально знаменитого… вампира.

Сожалею, но мне придется еще раз испытать, насколько крепка ваша решимость. В качестве знака доброй воли я должен попросить вас отплатить мне за гостеприимство, оказав маленькую любезность. Я давно уже не подкреплял сил и был бы счастлив, позволь вы мне выпить малую толику вашей крови. Выслушайте меня! Я не причиню вам вреда — слово дворянина! Всего лишь один глоток, и после я поведаю свою историю.

Выбор за вами. Каков бы он ни был, я отнесусь к нему с уважением. Если вы откажетесь, ваше право — немедленно покинуть этот дом вместе с золотом, которое отныне является вашей собственностью. Правда, должен предупредить, что шофер лимузина, который привез вас сюда, получил распоряжение не возвращаться до утра. Телефона в доме нет, а поймать такси в этой пустынной местности невозможно даже днем, не говоря уж про столь поздний час. К тому же местные дороги не освещены, а в окружающих лесах водятся дикие звери. Чтобы добраться до ближайшей деревни, вам придется преодолеть расстояние в несколько миль, и вероятность того, что в пути вас подстерегает какое-либо происшествие, чрезвычайно велика.

Вы готовы выполнить мою просьбу? Я вновь убеждаюсь в том, что не ошибся в вас. В вас есть внутренний огонь и решимость; именно о такой гостье я и мечтал. Обещаю вам ограничиться одним глотком. Можете не сомневаться — вы не почувствуете ни малейшей боли. Возможно, небольшую усталость и звон в ушах. Если вы будете так любезны и обнажите шею — да-да, вот так, чтобы я мог увидеть прелестные голубые вены, пульсирующие под вашей атласной кожей…

Благодарю вас, моя дорогая. Это было вовсе не страшно, верно? Выпейте немного вина, это поможет вам восстановить силы. Надеюсь, вы простите мою неучтивость, если на этот раз я не присоединюсь к вам. Не хочу заглушать посторонним вкусом дивный букет напитка, который я только что испробовал.

Теперь, когда мы оба удовлетворены, я поведаю вам о Дракуле и о том, почему он сидит сейчас перед вами, вместо того чтобы превратиться в древнюю пыль, разносимую по свету норовистыми карпатскими ветрами.

О том, каким образом я стал Носферату, мне самому ничего не известно. Знаю лишь, что я умер, а воскрес уже таким, каков я сейчас. Возможно, предшествующая жизнь стала причиной моей избранности, ибо я должен признать, что был жестоким и безжалостным тираном. Но мир в ту пору вовсе не походил на современный. Полагаю, я был ничем не лучше и не хуже прочих правителей пятнадцатого столетия. Единственное мое оправдание состоит в том, что я был человеком своего времени.

Побывав за пределами земного бытия, я обрел новые свойства и утратил прежние. Моя жизнь — это бесконечное тесное взаимодействие с теми, кто обладает знанием, а таковых ныне почти не осталось. О, знали бы вы, как я благодарен вам за ваш современный скептицизм.

Я обладаю сверхъестественной силой, и при этом могу просочиться — подобно бестелесному духу — в малейшую щелку в окне или двери. Я способен принимать обличья разных животных, превращаться в лунный свет и туман и в таком виде устремляться туда, куда сочту нужным. Благодаря присушим мне способностям к гипнозу и убеждению я могу подчинить себе волю самого несгибаемого человека и заставить любое животное служить себе. Правда, должен признать, что собаки, эти раболепные и подобострастные создания, внушают мне стойкое чувство отвращения. Стихиями природы я тоже волен распоряжаться по своему усмотрению. Мне ничего не стоит вызвать в той или иной местности грозу, туман или снежную бурю. К сожалению, время не в моей власти, и я не могу ни остановить, ни даже замедлить его ход.

Рассказывая о своих сверхъестественных способностях, я должен упомянуть тот факт, что они находятся в моем распоряжении лишь в темное время суток. После восхода солнца я сохраняю силу и проворство, но уже не могу по собственному желанию изменять обличье. Некоторые штуковины, которые в людских представлениях окружены ореолом святости, оказывают на меня чрезвычайно тягостное воздействие. К счастью, современное человечество, за исключением, может быть, горстки отсталых европейских крестьян, утратило веру в свои прежние святыни. В прохладные пасмурные дни я могу выходить из дома, но яркий солнечный свет — настоящее проклятие для меня. Это — результат столетий, проведенных по ту сторону бытия. Молодого Носферату, среди бела дня оказавшегося на солнце, ожидает мучительная смерть.

Вам читали роман Стокера? Отлично, а то я уже испугался, что благодаря изысканному образованию вы питаете пренебрежение к книгам столь сомнительных литературных достоинств. Знайте, все, о чем сообщает этот роман, соответствует истине.

Насколько мне известно, в литературных кругах бытует мнение, согласно которому источником вдохновения для Стокера послужили более ранние произведения о вампирах, например «Кармилла» Шеридана Лe Фаню. Якобы после длительных литературных изысканий он счел мой характер наиболее колоритным и решил сделать меня главным героем своей книги. На самом деле все было иначе. Работая над своим замыслом, Стокер познакомился со множеством людей, принадлежавших к разным слоям общества. Среди них он нашел прообраз персонажа, который в книге выступает под именем Артур Холмвуд, лорд Годалминг.

Подобно многим людям, пережившим душевное потрясение, лорд Годалминг (назовем его так, хотя настоящее имя благородного лорда совсем иное) нуждался в слушателе, с которым можно было бы поделиться своими переживаниями. В лице Стокера он обрел сочувствующего, хотя и не слишком доверчивого слушателя.

Благодаря Годалмингу Стокер вошел в круг, к которому принадлежал его новый знакомый. Скорее всего, он не принимал на веру истории, которые ему довелось услышать. Однако понял, что в его распоряжении оказался ценнейший материал для романа, следующего лучшим готическим образцам. После длительных переговоров он получил разрешение использовать этот материал с обязательным условием изменить имена героев. Все они вращались в высшем обществе и не желали себя компрометировать.

Стокер получил множество дневников и прочих документов, из которых, соблюдая величайшую осмотрительность, состряпал роман «Дракула». Чтобы избежать путаницы, я, говоря о его героях, буду называть их вымышленными именами, под которыми они предстают в книге.

Уверен, причиной, по которой эти люди позволили Стокеру сделать свои истории достоянием публики, стал глупейший оптимизм. Они рассчитывали, что мир, прочтя книгу, восстанет против нас, представителей высшей расы. Несмотря на то что Ван Хелсинг обладал чрезвычайно глубокими познаниями, он был достаточно наивен, чтобы ожидать именно такого результата. Стокер оказался мудрее и проницательнее. Он сознавал, что те, кто с наибольшей долей вероятности поверил бы в правдивость описанных в романе событий, — крестьяне и деревенские жители Балкан, прилегающих к ним земель — с наименьшей долей вероятности возьмут книгу в руки. Не сомневаюсь, взяться за перо Стокера сподвигло стремление к славе и богатству. И я ничуть его не упрекаю.

Я говорю так уверенно потому, что приложил немало усилий, выясняя все обстоятельства создания этой книги. При необходимости Носферату способен завязать полезные знакомства во всех кругах общества. После того как «Дракула» был опубликован и имел большой успех, я нанял частного агента, который провел самое тщательное расследование. Стокер был скрытен, это верно, и все же порой в его разговорах с приятелями из театральной среды проскальзывали крупицы правды. При помощи алкоголя моему агенту удавалось развязать языки этим самым приятелям и вытянуть из них все, что им было известно.

Естественно, у вас возникает вопрос: каким образом мне удалось избежать гибели в той смертельной схватке, которой завершается роман? Ответ прост. В ящике с землей лежал не я, а созданное мною собственное подобие. Говоря современным языком — клон.

Видите ли, в самом начале своего пребывания в Англии я понял, что совершил две роковые ошибки. Первая состояла в том, что я надеялся сохранить инкогнито. Мне казалось нелепым опасаться в эпоху рационализма быть раскрытым героем древней легенды.

То, что мерзкий зануда Джонатан Харкер сохранит свою человеческую природу, я не брал в расчет. И ничуть не сомневался: доведись мне когда-нибудь вернуться в родную Трансильванию, я увижу, как Харкер в окружении трех моих прекрасных супруг исполняет обязанности регента.

Со временем Харкер накопил бы достаточно сил для того, чтобы свести счеты с этим миром. Должен признать, сей молодой человек обладал умом и целеустремленностью, то есть имел все задатки будущего князя. Он мог бы привести в свое стадо еще очень многих. Но что толку сожалеть о возможностях, упущенных в далеком прошлом?

Мысленно возвращаясь в прошлое, я задаюсь вопросом: мог ли я предвидеть, что этот повелитель безумцев, Джон Сьюард, знаком с Ван Хелсингом, который, подобно старой бабе, обожал совать свой нос в чужие дела? Представьте себе, этот тип величал себя доктором. Смех, да и только! Что проку от доктора, который разбирается в древних преданиях лучше, чем в собственном ремесле! Простите, дорогая Розин, я слишком разволновался. Воспоминание об этих двух наглых шарлатанах до сих пор выводит меня из себя. На свое счастье, оба давно мертвы и недосягаемы для моего правосудия.

Вторая моя ошибка состояла в том, что я оказался во власти чувства, называемого любовью. Да, мы — дети ночи — способны по-своему любить. И как люди, полюбив, мы жаждем не разлучаться с предметом своей страсти. Люси Вестенра и ее подруга Мина Мюррей — позднее миссис Харкер — неодолимо влекли меня. Я решил, что они обе будут принадлежать мне в вечности. В мои намерения входило преподнести им обеим великий дар бессмертия. И я был уверен, что они, в свою очередь, обратят в вампиров своих любимых, тем самым увеличив число моих подданных.

Лишь после смерти Люси я осознал, что мне противостоит некий опасный и осведомленный противник. В качестве меры предосторожности я смешал немного собственной крови с землей своей родины и создал свое подобие. Да будет вам известно, что способность клонировать самих себя присуща всем Носферату. Похоже, она появляется и у человека, когда он обретает высшую природу. Ее можно сравнить с инстинктом самосохранения, который заставляет новорожденную антилопу вставать на ноги и бежать. Мой инстинкт самосохранения неизменно пересиливал любовь. У меня своя ценностная иерархия, которуюя никогда не нарушаю.

Итак, я создал клона, которого использовал для выполнения различных поручений. Разумеется, я неизменно сохраняю контроль над своими клонами, и они действуют в полном соответствии с моими планами и намерениями. Но когда возникает опасная ситуация, риску подвергается только клон. Мои враги видели, как я заставил Мину испить своей крови, но на самом деле то был клон: на свободу из дома на Пикадилли тоже вырвался клон.

Я признаю свои ошибки, но мои противники — Ван Хелсинг и его подручные, желавшие быть святее все святых, — тоже не избежали просчетов. Они вообразили, что за исключением четырех домов и пятидесяти ящиков с землей я не имею мест для укрытия. Ван Хелсинг и Харкер недооценили мою хитрость и способность предвидеть. В конце концов, они самым глупейшим образом пренебрегли собственной интуицией.

Прибегая к посредничеству английских стряпчих и агентов по недвижимости, я приобрел куда больше домов, чем полагали мои враги. Что касается ящиков с родной трансильванской землей, дающих мне спасительное убежище, в окрестностях Лондона их было великое множество. Оскверняя мои укрытия при помощи своих священных штуковин, эти негодяи всего лишь демонстрировали ограниченность их знаний.

Клон дразнил эту парочку и укреплял заблуждение о том, что почти все мои укрытия уничтожены. Недоумки с готовностью проглотили наживку.

— Разум у него как у малого дитяти, — проблеял Ван Хелсинг, а вслед за ним и его послушные бараны.

Не я, а мой клон взошел на палубу славного корабля «Императрица Екатерина»; за клоном из Лондона в Галатц, из Галатца в ущелье Борго, из ущелья Борго в мой замок гнались мои враги. Клон лежал в ящике с землей, когда сверкнувшие клинки предвосхитили закат Дракулы. И клон же превратился в пыль, когда его голову отделили от туловища, а сердце вырвали из груди.

То было чрезвычайно странное путешествие, ибо три сознания — Мины, клона и мое собственное — слились воедино. Меня окружала темнота заколоченного ящика, скрытого в корабельном трюме, и я ощущал тошноту, вызванную качкой. Когда Мина и Ван Хелсинг высадились на заснеженный берег, я дрожал от холода и чувствовал, как сильно искушение, которому Мину подвергли три мои супруги. К ее чести надо сказать, что с помощью старика она сумела противостоять искушению.

У меня были веские основания надеяться, что клон сумеет уйти от преследования или одержит победу в финальной схватке. А мои враги были уверены, что исчезновение шрама Священного повелителя со лба Мины означает смерть Дракулы. На самом деле шрам исчез потому, что я решил предоставить этой женщине свободу. Как я уже говорил, собственная безопасность всегда имела для меня первостепенное значение.

Итак, мой клон был уничтожен, а я сам находился в Лондоне, целый и невредимый. Опасаясь, что Ван Хелсинг и его подручные не поверили в мою смерть, я решил временно обуздать свои чувства и желания. Подобное воздержание не представляет для меня особой трудности. В то время как молодые Носферату испытывают неодолимую жажду, умудренные опытом вампиры способны, подобно паукам, длительный период, иногда много лет существовать вообще без пищи либо обходясь самым незначительным ее количеством. Мне надо было всего лишь проявить немного терпения и дождаться, когда недруги и их потомки покинут этот мир. Что такое десятилетия для того, кому дарована вечная жизнь?

Я предполагал, что банда Ван Хелсинга не скоро вернется из Трансильвании. Им требовалось время, чтобы похоронить Квинси Морриса, отважного и безрассудного американца, и восстановить силы. Они верили в мою смерть и не сомневались, что благодаря этому гнусному старому голландцу три мои супруги превратились в пыль. Еще до отъезда они посетили склеп, где покоилась бедная Люси, и искромсали ее прекрасное тело. Кошмар наконец закончился, считали они, и нет ни малейшей надобности спешить.

Я сознавал, что в моих интересах покинуть Лондон, да и Англию. В течение ближайших лет следовало залечь на дно. Возможно, самым подходящим для этого местом был Париж или какой-нибудь крупный немецкий город, например Берлин.

Прежде чем уехать из страны, где на мою долю выпало столько испытаний, я самым тщательным образом проанализировал все события последних месяцев. Вывод, к которому я пришел, заключался в следующем: мои ящики с родной землей способны оказать неоценимую помощь всякому, кто пожелает меня выследить, ибо транспортировка столь громоздких предметов требует привлечения наемных подвод и возниц и не может пройти незамеченной. Так ли необходимо всюду возить за собой эти ящики? Вероятно, можно обойтись и без них.

В течение нескольких недель я проводил эксперимент. К его концу выяснилось, что для полноценного отдыха мне вполне достаточно щепотки моей драгоценной земли и что пары наполненных землей дорожных сумок хватит на долгие годы.

В середине декабря, когда ночи длинны, а дни пасмурны и угрюмы, я сел на пакетбот, отплывавший во Францию. Выйдя из Дувра вечером, мы прибыли в Кале задолго до наступления утра. Я отправил свой багаж в Париж, где арендовал старый дом в отдаленном квартале и, чувствуя сильную потребность в отдыхе, направился на поиски укромного места.

В то время я постоянно носил в кармане несколько унций трансильванской земли и, в принципе, мог отдохнуть где угодно. Но как правило, старался отыскать какое-нибудь старинное здание и там обрести покой.

Приняв облик летучей мыши, я довольно долго кружил но городу, пока на окраине не обнаружил маленькую церковь с очевидными признаками запустения. Церковь окружало кладбище, на которое я и опустился, дабы вновь принять человеческий образ.

В воздухе висела густая дождевая морось, улицы в этом жалком квартале не освещались, и предрассветный сумрак, полагаю, нагнал бы уныние и тоску на любого человека. Что до меня, я находил подобные условия идеальными. Как вы догадываетесь, в темноте я вижу превосходно. Заброшенное кладбище поросло сорной травой, могилы превратились в бесформенные мшистые холмики, надгробья вросли в землю, раскрошились или же покосились.

Пройдясь по кладбищу, я наткнулся на семейный склеп, влажные стены которого поросли мхом и древесными грибами. Лучшего места нечего было и желать. Дверь склепа болталась в проржавевших петлях. Войдя внутрь, я обнаружил несколько гробов, гниющих в нишах, а посреди склепа — с полдюжины каменных саркофагов.

Я снял крышку с самого большого из них и выбросил прочь груду заплесневелых костей — жалкие останки прежнего обитателя. В этом укрытии я мог спокойно провести день или два, а после продолжить свое путешествие.

Но стоило мне выбросить из саркофага кости, из темного угла склепа донесся человеческий голос, сварливый и хриплый. Говорил он с сильным местным акцентом, но мой французский оказался достаточно хорош, чтобы его понять.

— Кто здесь? — проскрежетал он. — Кого принесла нелегкая?

В следующее мгновение из-за саркофага вышел небритый бродяга с гнилыми зубами и мутным взглядом. Грязная, покрытая шрамами рука прижимала к груди бутылку абсента. Иными словами, наружность его неопровержимо свидетельствовала о том, что передо мной запойный пьяница.

— Что тебе нужно? Убирайся прочь, это мое место!

— Вам следует быть осмотрительнее, — посоветовал я. — Прежде чем грубить незнакомцам, лучше выяснить, на что они способны. Мне необходимо укрытие всего на день или два, а после ваше жилище вновь будет в вашем полном распоряжении. До той поры, сделайте милость, постарайтесь не досаждать мне, а я со своей стороны постараюсь не досаждать вам.

— От твоей трескотни вянут уши, — буркнул бродяга. — Бьюсь об заклад, у тебя есть несколько лишних су, которыми ты готов со мной поделиться. Гони денежки!

Он сжал горлышко бутылки и сделал угрожающий жест.

Я ощутил приступ ярости, той самой, что медленно вскипала во мне с тех пор, как Ван Хелсинг и его приспешники расстроили мои планы. Схватив наглеца за горло, я швырнул его на пол, усыпанный гнилыми костями.

— Нет, месье, — заверещал он. — Я не замышлял худого. Живите здесь сколько влезет! Только прошу, не выгоняйте меня.

Наклонившись, я схватил его за шиворот, как жестокий мальчишка котенка, и, не прибегая к успокоительному гипнозу, запустил клыки в яремную вену. Как я уже говорил, те годы были для меня периодом воздержания, однако я сознавал, что маленькое пиршество не помешает и зарядит меня силой. Я жадно пил до тех пор, пока моя жертва не затихла, готовая испустить последний вздох. Кровь этого грязного животного имела скверный вкус — наверняка многие годы он питался исключительно отбросами. Тем не менее я выпил больше, чем рассчитывал.

Теперь мне оставалось лишь проклинать собственную необузданность. Никакой жалости я, разумеется, не испытывал — признаюсь, это чувство мне в принципе неведомо. Но, умертвив это гнусное существо, не достойное принадлежать к племени Носферату, я сделал его подобным себе, и это обстоятельство вызвало у меня жгучую досаду. Бросив бродягу на пол, я разорвал его грязную рубашку, обнажил грудь и вонзил когти в сердце, которое еще трепыхалось. После этого ярость улеглась, и мною овладело ледяное спокойствие. Оставив труп валяться на полу, я забрался в саркофаг и предался целительному отдыху.

В Париже меня встретил месье Жанмер — чопорный и аккуратный коротышка, агент по недвижимости, к посредничеству которого я прибегнул, чтобы снять жилище. Мы с ним сели в карету и вскоре, миновав фешенебельные кварталы, оказались на узких многолюдных улицах, потом — на пустынных унылых окраинах, где обитали лишь бедняки. Наконец карета остановилась напротив моего нового пристанища.

Это был очень просторный дом. Вероятно, столетие назад он производил сильное впечатление, но сейчас стремительно превращался в руины. Его окружал участок земли размером в несколько акров, поросший сорной травой, диким кустарником и старыми дуплистыми деревьями. Ограда — высокая кирпичная стена, усеянная наверху острыми железными пиками, — как ни удивительно, находилась в хорошем состоянии.

— Судя по виду, это как раз то, что мне нужно, — сказал я своему спутнику. — Должен объяснить, что я — ученый, привык к затворничеству и не выношу, когда меня отрывают от занятий. Вы можете гарантировать, что здесь никто не нарушит моего уединения?

— Местные жители считают, что в этом доме водятся привидения, месье, — сообщил он и, скрывая усмешку, поднес ко рту свою миниатюрную ручку. — Так что соседских визитов вы можете не опасаться.

— Давайте войдем внутрь, — предложил я.

В доме было два этажа, каждый из которых насчитывал по шесть комнат, обшарпанных и начисто лишенных мебели. Был там и просторный подвал, пропахший сыростью и похожий на подземную тюрьму. Окна закрывали тяжелые деревянные ставни, сквозь которые едва проникал тусклый свет зимнего дня. Повсюду лежал многолетний слой пыли, с потолка фестонами свисала мохнатая паутина. Наличие в доме подвала, который находился глубоко под землей и который я без особого труда мог превратить в крепость, явилось для меня приятной неожиданностью.

Я сообщил Жанмеру, что решил снять этот дом, согласен с предложенной ценой и готов выплатить вперед значительную сумму.

Агент потеребил свои идиотские усы, напоминавшие зубную щетку. На его лице выразилось недоумение.

— Герр Шекели, — (я представился ему под этим именем), — вне всякого сомнения, человек весьма почтенный, — пробормотал он. — Насколько я могу судить, он принадлежит к высшему обществу. Такому господину не следует жить в подобном месте. Я могу найти для господина куда более подходящее помещение за более низкую цену.

— Цена меня не волнует, — заявил я. — И этот дом вполне отвечает моим требованиям.

Он продолжал растерянно смотреть на меня и превозносить достоинства замечательных домов, которые он может предложить, чудных особняков, расположенных в куда более достойных кварталах для такого почтенного господина, как я. Возбуждать недоверие агента было бы ошибкой, поэтому я пустился в объяснения.

— Мне пришлось в спешном порядке покинуть свою страну, — сообщил я. — Некоторые высокопоставленные лица нашли, что мой вольный образ мыслей угрожает их положению. У меня немало могущественных недоброжелателей, которые будут рады увидеть мой конец. Полагаю, сэр, вы меня понимаете, ибо, насколько я могу судить, в вашей очаровательной стране тоже есть свои вольнодумцы. Мне необходимо место, где я могу укрыться, будучи уверен в том, что шпионы моих врагов не станут искать меня здесь.

Жанмер распростер руки тем особым галльским жестом, который способен выражать самые противоречивые чувства.

— Месье, je comprends[12]. Вы можете не опасаться того, что открылись мне. Жанмер умеет хранить чужие тайны и…

— Еще один вопрос, дорогой друг, — перебил я. — Если мне потребуется… скажем так, общество определенного рода, куда вы посоветуете мне обратиться?

После того как я растерзал бродягу в кладбищенском склепе, пришло осознание, что пренебрежение собственными потребностями чревато серьезными осложнениями. Я уже упоминал, дорогая Розин, что могу длительное время обходиться без пищи. Но теперь стало ясно, что внезапная опасность в сочетании с длительным постом способны вызвать приступ неукротимой ярости, во время которого я забываю о доводах рассудка.

Понимая, что, напав на первого встречного, я могу столкнуться с весьма неприятными последствиями, я долго ломал голову над решением этой проблемы и понял, что самый разумный выход — обратиться к услугам борделя, где я смогу время от времени подкреплять свой силы небольшими порциями крови:

Жанмер растянул губы в дипломатической улыбке.

— Мне доводилось слышать, что наибольшей популярностью среди джентльменов аристократического круга пользуется заведение мадам Шарман, — сообщил он. — Оно расположено поблизости от Булонского леса.

С этими словами он достал из кармана визитную карточку и нацарапал на обратной стороне адрес.

Итак, я перебрался в Европу, намереваясь провести здесь несколько лет. Устроившись в Париже, я совершил путешествие в Берлин, где под именем графа де Лилль приобрел дом, весьма напоминающий мое парижское пристанище. С тех пор я коротал время, курсируя между двумя городами. В отличие от людей, я отнюдь не испытываю приверженности к комфорту. Обстановка обоих моих домов отличалась предельным аскетизмом: пара кресел, стол, несколько книжных шкафов. Я постоянно покупал книги, выписывал множество популярных журналов и всеми возможными способами старался вернуть себе богатства, оставленные в Трансильвании. (Я был приятно удивлен тем, что мои сокровища остались в неприкосновенности. Признаюсь, окажись я на месте Ван Хелсинга и его подручных, я бы без малейших колебаний разграбил замок. Английские джентльмены вроде Годалминга и Харкера — чрезвычайно странные существа. Они грабят целые нации без зазрения совести и при этом с благоговейным почтением относятся к частной собственности поверженного врага.)

То обстоятельство, что я вновь располагал богатой библиотекой, было мне чрезвычайно приятно и позволяло возобновить научные занятия. Историю, языки, политику, искусства и естественные науки я усваивал с одинаковой легкостью.

Прожив в Париже несколько недель, я послал мадам Шарман, содержательнице борделя, письмо с просьбой посетить ее заведение. В ответном, весьма прохладном по тону письме сводница, чьи амбиции явно не соответствовали ее положению, сообщила, что принимает исключительно посетителей, заручившихся рекомендацией кого-либо из постоянных клиентов. Тогда я послал ей запечатанный конверт, в котором находилась кругленькая сумма в луидорах. Подобная рекомендация оказалась достаточно веской, ибо приглашение нанести визит мадам Шарман последовало незамедлительно.

Заведение располагалось в просторном особняке, обстановка которого, как и следовало ожидать, отличалась крикливой пышностью. Повсюду сновали слуги в ливреях, приглушенно играл оркестр. В гостиной, выдержанной в стиле рококо, слепило глаза от позолоты; вся мебель была обтянута пунцовым бархатом, а источником света являлись огромные итальянские канделябры. Напыщенный дворецкий с роскошными усами провел меня в малую гостиную, где хозяйка обычно принимала визитеров. Надо сказать, эта комната была не столь безвкусна, как парадные покои.

Мадам Шарман оказалась довольно красивой женщиной, сочной и полной. Я невольно подумал, что такая человеческая особь может обеспечить мне настоящее пиршество. Впрочем, на содержательницу борделя у меня были иные виды. Я хотел, чтобы она, подобно Жанмеру, прониклась ко мне симпатией. Она протянула мне изящную руку, которой я слегка коснулся губами. Бросив взгляд по сторонам, я заметил, что мое письмо вместе с кучкой золотых монет лежит на изящном письменном столе эпохи Людовика XIV.

— Прошу вас, садитесь, сэр, — пригласила хозяйка. — Чем могу служить, герр… Шекели? — пропела она, когда я опустился в кресло.

— Я рассчитываю, что в вашем доме мне будут оказаны услуги определенного рода, — без обиняков сообщил я. — Предупреждаю, мои вкусы и пристрастия довольно своеобразны, и я не хочу обсуждать их с кем бы то ни было. Вы можете не сомневаться, что плата будет щедрой. Прежде чем я продолжу, скажите, вы готовы принять подобного клиента?

— Месье, уверяю вас, многие мои гости удовлетворяли здесь самые необычные вкусы и пристрастия и щедро платили за это, — изрекла мадам. — Принимая вас, я должна быть уверена в соблюдении двух условий: в вашей платежеспособности и в том, что вы не причините вреда ни одной из моих малюток.

Вместо ответа я положил ей на колени кошелек, туго набитый золотом. В ее глазах мелькнуло изумление, стоило ей заглянуть внутрь.

— Что до второго вашего условия, думаю, слово джентльмена — достаточная гарантия, — заметил я. — Не исключено, что после вечера, проведенного в моем обществе, вашим служащим потребуется длительный отдых. Но я готов компенсировать им потерю времени и сил. У меня тоже есть одно условие, — произнес я, глядя в упор на мадам Шарман. — Я намерен появляться здесь не часто, возможно, всего три или четыре раза в год, и всякий раз буду предупреждать о своем визите заранее. Пол служащих, которых вы предоставите в мое распоряжение, не имеет значения. Но они непременно должны быть молоды, сильны и здоровы. Надеюсь, вы не обманете моих ожиданий.

— Предупреждаю также, что ни при каких обстоятельствах я не буду прибегать к услугам одного и того же лица два раза, — продолжал я. — Мои партнеры не должны носить драгоценностей либо каких-нибудь других украшений. В предоставленной мне комнате не должно быть зеркал, картин и безделушек. Учитывая сумму, которую я готов заплатить, я не нахожу эти требования чрезмерными. Мадам, я рассчитываю, что перед каждым моим визитом вы возьмете на себя труд лично проследить за выполнением поставленных мною условий. Надеюсь, мне не придется столкнуться с прискорбной небрежностью. В противном случае недовольство мое не будет иметь границ, и, уверяю вас, мадам, вам придется пожалеть о том, что вы были его причиной. В самом ближайшем будущем я дам о себе знать, а сейчас позвольте пожелать вам спокойной ночи.

Через некоторое время я заключил сходное соглашение с хозяйкой шикарного борделя в Берлине. Более десяти лет я провел, погрузившись в чтение и научные занятия и довольствуясь малыми толиками необходимой мне пищи.

Посещая публичные дома, я принимал все меры предосторожности, позволяющие избегать неловких ситуаций. Своих партнеров я вводил в состояние глубокого транса и ограничивался порциями, не превышавшими пол-литра крови. После, удовлетворенный, хотя и не насыщенный, пользуясь глубоким сном своего партнера, я исцелял ранку при помощи святой воды, которую за плату мне доставлял один бродячий монах. Святую воду я держат в золотой фляге, тщательно избегая малейших контактов собственной кожи с этой жидкостью.

В тысяча девятьсот одиннадцатом году спокойное и размеренное течение моей жизни было нарушено. Я оплатил очередной визит в бордель и уже собирался уходить, когда дворецкий с низким поклоном сообщил, что мадам просит меня пожаловать к ней для важного разговора. То было из ряда вон выходящее событие. Наше с мадам общение было сведено к минимуму, что вполне отвечало моим желаниям. Мы оба неизменно выполняли взятые на себя обязательства, и необходимости встречаться у нас не было никакой. Как правило, встретившись на лестнице или в холле, мы ограничивались краткими приветствиями.

Выслушав дворецкого, я сдержанно кивнул, и он проводил меня в маленькую гостиную. Когда дверь за слугой закрылась, мадам Шарман любезно предложила мне бокал вина. Я столь же любезно отказался.

— Простите мою оплошность, — с кокетливым смехом сказала она. — Разумеется, вы не пьете вина. Кроме того, вы только что утолили жажду кровью, верно?

В моей груди закипела волна ярости — чувства, которого я не испытывал уже много лет. В прежние времена приступ ярости был верным предвестником кровавого убийства. С трудом подавив отчаянное желание наброситься на наглую бабу и клыками вспороть ей шею, я осведомился ледяным тоном:

— Что вы имеете в виду?

— Я всего лишь… — с дрожью в голосе пролепетала она. — Герр Шекели… Разве вы не принадлежите к племени немертвых?

Мне доводилось слышать, что мое лицо, искаженное гримасой гнева, являет собой пугающее, демоническое зрелище. Вероятно, так оно и было, потому что испуганная женщина подалась назад и ее лицо побледнело под толстым слоем румян. Неуверенными шагами она приблизилась к столу и достала из ящика столь ненавистное мне распятие. Сделав над собой усилие, я постарался ничем не выдать охватившего меня отвращения.

— Что это? — процедил я. — Шантаж?

— Вовсе нет, месье.

Голос мадам по-прежнему дрожал, но во взгляде появилась уверенность. Она не сомневалась в могуществе предмета, который держала в руках.

— Тогда что вам нужно? И откуда вы узнали? Я тщательно следил за тем, чтобы у ваших служащих не осталось никаких воспоминаний.

— Откуда я узнала, месье? После стольких лет? Признаков слишком много, а я не совсем невежественна по этой части.

Я угрюмо молчал, и она продолжала:

— Начнем с того, что ваша мертвенная бледность говорит сама за себя. Когда вы однажды поцеловали мою руку, меня буквально пронзило холодом. Ваше нежелание использовать одну и ту же шлюху дважды тоже заставило меня насторожиться. К тому же вы настояли на том, чтобы в вашей комнате не было никаких украшений — вероятно, опасались встретить там распятие или картину на религиозную тему. А когда я заметила, что на шеях, грудях и запястьях девочек, имевших с вами дело, остаются крошечные шрамы, сомнений не осталось. Кстати, неужели вы думаете, что являетесь единственным немертвым в Париже?

— Что вы хотите сказать?

Я невольно подался вперед, рискуя коснуться распятия, которое виделось мне раскаленным добела.

— Один из моих постоянных клиентов принадлежит к тому же племени, что и вы, месье, — заявила мадам. — Он несколько раз приводил ко мне гостей и выразил желание поговорить с вами. Сейчас он здесь, в моем будуаре. Я оставлю вас. Вы можете всецело доверять моему умению хранить чужие тайны. Тот, другой, посещает меня гораздо дольше, чем вы, и у него никогда не было причин для недовольства. Распятие я держу в столе на тот случай, если он вдруг забудется.

В прежние времена мне доводилось слышать о Носферату, которые превращают людей в рабов, удерживая их в подчинении обещаниями грядущего бессмертия. Сам я никогда подобными вещами не занимался, ибо уверен, что представители человеческого рода при любых обстоятельствах не заслуживают доверия. Сумасшедший Ренфилд — единственное исключение из правила. К тому же этот простофиля стал для меня всего лишь средством достижения цели, а не слугой, и уж тем более не доверенным лицом.

Я уставился на мадам и не отводил взгляд до тех пор, пока не заметил, что она близка к обмороку. Тогда я едва заметно кивнул. Она повернулась, постучала в дверь будуара и, не глядя на меня, выскользнула прочь.

Дверь будуара открылась, и на пороге возникла высокая фигура. Полагаю, чувства, сходные с теми, что я испытал в тот момент, человек испытывает, глядя на себя в зеркало. Стоявший передо мной незнакомец был высок ростом и худощав, с орлиным носом и пронзительным взглядом, а приоткрытые сочные пунцовые губы позволяли разглядеть острые зубы. Его длинные, до плеч, волосы, маленькие усики и аккуратную вандейковскую бородку седина окрасила в серо-стальной цвет. Однако были меж нами и отличия. Я неизменно хожу в черном, а незнакомец щеголял в белоснежной гофрированной манишке, смокинге и малиновых брюках. В том, что передо мной истинный Носферату, можно было не сомневаться.

— Добрый вечер.

Он склонил голову в легком поклоне, принятом среди равных:

— Насколько мне известно, вы предпочитаете вымышленное имя. Как прикажете к вам обращаться?

Я поклонился в ответ:

— Я — Влад Дракула, князь Валахии.

— О, я много о вас слышал. Знакомство с вами — большая честь для меня, граф Дракула. До меня доходили слухи о том, что вы прекратили свое существование, но я не принимал их на веру. Измышления человеческой хитрости бессильны одержать над вами победу. — Он слегка раздвинул губы в улыбке. — Что до меня, то мое имя… Скажем так, в прошлой жизни я был известен под именем Арман Жан дю Плесси, кардинал Ришелье.

— Кто бы мог подумать… — пробормотал я. — В своем тщеславии я воображал, что помимо меня самого к племени немертвых принадлежат только мои отпрыски, а все иные уничтожены.

Ришелье указал на кресло, почтительно подождал, пока я сяду, и лишь после этого уселся сам.

— Тем не менее вы не одиноки, хотя нас не много, — продолжал он. — Я поддерживаю постоянную переписку с прочими. В прежней жизни все они принадлежали к сильным мира сего. Вы избрали отшельничество, отгородившись от мира стенами своей трансильванской цитадели. Большинство же из нас находилось в гуще событий, верша судьбы европейских наций. В течение нескольких последних лет мы следим за вашими передвижениями по свету и восхищаемся вашей скрытностью.

— Кто они, эти прочие, о которых вы говорите, и сколько их? — осведомился я.

— Всего шесть или семь, хотя мы ведем поиски себе подобных. Тот, кто желает войти в наш круг, должен обладать выдающимися качествами и превосходной родословной. Хотя мы не знали вашего подлинного имени, ваше поведение и манеры неопровержимо свидетельствовали о том, что вы принадлежите к знатному роду. Немертвых, принадлежащих к низким сословиям, мы уничтожаем без всякого сожаления. Такие, впрочем, встречаются весьма редко. Вы хотели знать, кто образует наш тесный круг. В Италии это Борджиа, Родриго и Чезаре, в Германии — мой современник Валленштайн Богемский, в России — Борис Годунов, в Испании — Торквемада. Ну, и еще кое-кто, — добавил он с угрюмой улыбкой. — Теперь вы сами видите, что, будучи людьми, все мы соединяли в себе вельмож, политиков, воинов и религиозных вождей. Я часто задаюсь вопросом: почему нам был ниспослан дар бессмертия?

— Ломать над этим голову не имеет смысла. Надо быть благодарными за то, что нам дано.

Выражение лица Ришелье из задумчивого стало деловым.

— Я желал встретиться с вами, милорд, по двум причинам. Во-первых, я должен был узнать, кто вы в действительности, и решить, достойны ли вы жизни. — На его губах вновь мелькнула угрюмая улыбка.

— Я чрезвычайно рад, что нам с вами нет необходимости вступать в схватку, из которой, я полагаю, вы вышли бы победителем.

— Вторая причина состоит в том, что я имею дерзость попросить вас об услуге, — продолжал он. — Я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы покинули Францию на длительное время, а лучше навсегда. Благодарность моя не знала бы границ, если бы вы избрали местом вашего пребывания страну, находящуюся за пределами Европы.

— Это еще почему? — возмутился я. — Вы что, считаете европейские страны своими личными владениями?

— Ни в коей мере, — покачал головой Ришелье. — Вы неправильно меня поняли. Уважение, которое я питаю к вам, столь велико, что, будь я действительно властелином Европы, я никогда не осмелился бы указать вам на дверь. Я прошу исполнить мою просьбу ради общего блага. Умоляю, будьте снисходительны и выслушайте меня, ибо то, что я намерен сказать, очень важно.

Как я уже сказал, нас не много. И все мы давно уже принадлежим к породе немертвых. Мы тщательно скрываем свою сущность и принимаем все меры предосторожности, дабы не создавать новых немертвых. По нашим наблюдениям, во Франции и Германии вы вели себя сходным образом. Теперь, когда мир серьезно меняется, я уверен, нам жизненно необходимо выработать новые принципы.

— Я не сомневаюсь, что в самом ближайшем времени в Европе разразится война, и, может быть, даже не одна, в которую будут вовлечены едва ли не все страны мира. Кайзер Вильгельм весьма амбициозен, и Австро-Венгрия готова плясать под его дудку. Угроза того, что мы, немертвые, закончим свое существование, чрезвычайно велика, и я не могу не сознавать этого. В странах, охваченных пламенем войны, вероятность стать жертвой несчастной случайности многократно вырастает. Я уверен, будет разумно, если все мы поселимся как можно дальше друг от друга, увеличив тем самым шансы на то, что хотя бы один из нас выживет.

— Подобное предложение не лишено смысла, — согласился я. — До сих пор я считал себя единственным немертвым, обитающим на земле, и нимало не заботился о том, как на нашем племени скажутся последствия человеческого безрассудства. Коль скоро существование моих собратьев оставалось для меня тайной, я считал себя свободным от каких-либо обязательств перед ними. Вы заставили меня изменить свою точку зрения, месье Ришелье. Как я должен поступить?

— Благодарю вас, милорд, — склонился в поклоне Ришелье, — Мы были бы вам бесконечно признательны, возьми вы на себя труд перебраться в Америку. Зловещие щупальца европейской войны вряд протянутся через океан, и мы можем быть уверены, что один из нас — величайший из нашего племени — находится в безопасности. Разумеется, все мы, оставшиеся здесь, тоже постараемся выжить. Надеюсь, что мы с вами будем поддерживать переписку. Вне всякого сомнения, когда-нибудь настанет и наше время, но, возможно, это дело весьма отдаленного будущего. Что вы на это скажете?

Я медлил с ответом, обдумывая слова Ришелье, взвешивая все «за» и «против». В конце концов я решил, что мой собеседник прав. Америка — бурно развивающаяся страна, способная в самом ближайшем будущем обрести огромное могущество. К. тому же, если я обоснуюсь в Америке, шансы на то, что Ван Хелсинг и его банда откроют место моего пребывания, значительно снизятся. Более того, в молодой стране, принимающей целые потоки эмигрантов, Носферату, пусть даже решивший соблюдать предельную осторожность, сможет время от времени удовлетворять свои потребности, не привлекая особого внимания.

В знак согласия я протянул Ришелье руку.

Минуло почти два года, прежде чем я отправился в Соединенные Штаты. Нам с Ришелье, который благодаря навыкам, полученным при дворе Людовика XIII, сумел сплести длинную цепь подкупленных чиновников, пришлось разработать и осуществить чрезвычайно сложный план. С помощью Ришелье мне удалось открыть несколько счетов в швейцарских банках и перевести на них большую часть моего состояния. Остаток золотого запаса контрабандой переправили в Америку и спрятали в тайниках, местонахождение которых было известно лишь мне и агентам, осуществлявшим перевозку. Полагаю, излишне упоминать о том, что все они стали жертвами трагических происшествий.

Недвижимое имущество, которым я располагал во Франции и Германии, мы сумели выгодно продать. Мое пребывание в Европе близилось к концу. Должен с сожалением сказать, что месье Жанмер, агент по недвижимости, и его немецкий коллега тоже погибли при загадочных обстоятельствах. Подобная участь постигла и содержательницу борделя в Берлине. Что касается мадам Шарман, то Ришелье, питавший к ней особое расположение, решил до поры до времени оставить ее в живых.

За два последних года, проведенных в Европе, я не раз встречался с другими Носферату, входившими в круг общения Ришелье, и между нами возникло… Не знаю, каким словом лучше охарактеризовать наши отношения. Мы, Носферату, не способны к дружбе в человеческом понимании этого слова, однако можем создать прочный союз. Особенно я сблизился с обоими Борджиа, державшими Италию в железных тисках, в точности как это делал я, управляя собственными землями. Родриго, в конце своей жизни ставший папой римским, был непревзойденным мастером по части политических уловок и коварства.

Я поведал своим новым могущественным союзникам о пребывании в Англии и происках врагов, вынудивших меня покинуть эту страну, и предупредил их об опасности, которой чревато столкновение с Ван Хелсингом и его бандой, одержимой охотничьим пылом.

Несмотря на то что я собирался проникнуть в Америку в нечеловеческом обличье, меня снабдили превосходно подделанными документами, из которых следовало, что статус гражданина Соединенных Штатов присвоен мне в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Итак, на исходе пятого столетия своей земной жизни я, подобно тысячам других переселенцев, должен был оставить родной континент в поисках новой жизни.

Для своего путешествия я избрал пакетбот, носивший гордое имя «Король морей». Его команда состояла исключительно из твердолобых янки, и, вспоминая свое путешествие в Англию и общение с суеверными идиотами, матросами «Деметры», я был весьма рад этому обстоятельству. Капитана предупредили, что я — человек весьма эксцентричного нрава и слабого здоровья и потому на протяжении всего плавания не буду покидать свою каюту. Стюарду было предписано оставлять пищу у дверей каюты; в ночные часы я, к великой радости рыб, выбрасывал приносимые мне кушанья в иллюминатор.

Плавание проходило без всяких происшествий, однако я не слишком томился от скуки, ибо за прошедшие столетия успел научиться терпению. Бесконечные и однообразные дни и ночи я проводил за изучением карт и чтением литературы о моей новой родине. К тому моменту, когда корабль пристал к американскому берегу, я знал об этой стране не меньше, чем ее коренные жители.

Первым портом, в котором мы сделали остановку, был Новый Орлеан — город, где находился один из моих тайников. Под покровом ночи я выскользнул на берег, приняв обличье огромного волка. Таможенные чиновники и портовые рабочие, завидев грозного зверя, разразились испуганными криками. Пресечь их робкие попытки окружить меня не составило труда. Раздалось несколько выстрелов, однако пули проходили сквозь тело, не причиняя мне ни малейшего вреда, словно я был тенью.

После изнурительных месяцев полного воздержания мне было необходимо подкрепить свои силы. Здоровенный пес, набросившийся на меня, когда я пробирался по узким и зловонным портовым улицам, позволил удовлетворить терзавшую меня жажду. Конечно, кровь животного не идет ни в какое сравнение с человеческой — это все равно что овсяная похлебка для привыкшего к изысканным яствам гурмана. Но на пустой желудок и овсяная похлебка придется кстати. К тому же животные обладают одним преимуществом: не имея души, они, расставаясь с жизнью, не превращаются в Носферату.

Не буду утомлять вас подробным рассказом о том, как я нашел себе дом. Скажу только, что я отыскал старинное заброшенное здание неподалеку от города и купил его. Хотя все вокруг разительно отличалось от Европы, мне пришлись по душе просторы Луизианы с их постоянными туманами. Я с удовольствием наблюдал за кипевшей здесь жизнью и любовался деревьями, обвитыми паутиной испанского моха.

По обыкновению, я посетил местный бордель и предпринял все шаги, чтобы без лишних хлопот удовлетворять свои потребности. На этот раз содержательницей борделя оказалась американка сицилийского происхождения, состоявшая в рядах «Черной руки». В отличие от своих европейских коллег она нимало не заботилась о подопечных, считая их чем-то вроде машин по производству денег. Я мог не опасаться излишнего любопытства с ее стороны.

В течение нескольких лет ничто не нарушало мое размеренное существование. В Европе разразилась война, но мои товарищи Носферату были целы и невредимы. Я знал это из писем Ришелье, которые он регулярно отправлял мистеру Ньюмену — «Новый Орлеан, до востребования».

Две новости, полученные из Европы, изрядно улучшили мое настроение. К своей великой радости, я узнал, что Ван Хелсинг скончался в преклонных годах, подавившись рыбьей костью, вскоре после моего отъезда из Франции. Вторая новость состояла в том, что лорд Годалминг и доктор Сьюард погибли на полях сражений: один в битве при Ипре, другой — при Сомме.

Наконец пожар войны потух, и в Европе воцарился мир. Впрочем, судя по письмам Ришелье, военные лишения не прошли для европейских стран даром, и последние в значительной мере утратили былую привлекательность.

В тысяча девятьсот двадцать втором году мною вновь овладела страсть к женщине, безумное вожделение, поглотившее меня и подчинившее себе мою волю и разум. Со времен Люси и Мины я не испытывал столь неодолимого желания сделать женщину своей супругой по крови.

По вечерам я часто совершал вылазки и, пользуясь своим умением не привлекать к себе внимание, наблюдал за бурлившей вокруг жизнью. Я посещал кабаки и таверны, концерты и театральные спектакли, даже кино; подслушивал секретные разговоры тех, кто стоял у кормила власти; никем не замечаемый, свободно входил в их жилища. Я был уверен, что придет время, и полученная информация сослужит мне добрую службу.

Как-то вечером я решил посетить бал, устроенный в просторном, построенном еще до Гражданской войны доме на окраине города. Быть может, «посетить» — не совсем точное слово, ибо я, не заходя в дом, смотрел на танцующих, подобно коту, глазеющему в окно мясной лавки. Надо сказать, толпа гостей в бальном зале представляла собой довольно скучное зрелище. В большинстве своем эти люди были озабочены исключительно тем, чтобы держаться сообразно своему общественному статусу. Обращаясь к вышестоящим, они впадали в самое гнусное подобострастие, а в следующее мгновение, поворачиваясь к тем, кого считали ниже себя, изменялись до неузнаваемости, воплощая собой чванливую надменность.

Оркестр, расположившийся в одной из задних комнат, играл вальсы Штрауса, Легара и прочую танцевальную музыку. Кавалеры во фраках и белых галстуках кружились, подхватив дам в воздушных туалетах. Мое внимание привлек взрыв жизнерадостного смеха, раздавшийся в кругу молодых женщин, которые рассматривали стоявшую напротив группу молодых мужчин. Юные особи обоих полов красовались, выставляя напоказ свои достоинства, в полном соответствии с принятым в обществе ритуалом. Кто сказал, что люди сильно отличаются от животных?

Я не сводил глаз с пестрой стайки молодых дам. То был настоящий букет красавиц: блондинки и брюнетки, высокие и миниатюрные, и в жилах каждой текла горячая, полная силы кровь. Мне казалось, я слышу, как она пульсирует в этих прекрасных, созревших для страсти телах, ощущаю ее упоительный аромат, чувствую на языке дивный вкус. Опасаясь, что жажда одержит надо мной верх, я поспешно отвернулся.

Вечер стоял чудный, тихий и ясный. На темном бархате неба, как на витрине ювелирного магазина, сверкали бриллианты звезд. Помимо звезд, ночной сумрак разгонял свет, льющийся из окон дома. В огромном саду колыхались причудливые тени, отбрасываемые деревьями и кустами. Я опустился на каменную скамью, прислушиваясь ко множеству долетавших звуков, сливавшихся в приглушенную мелодию, недоступную для человеческого уха, но ласкавшую мой утонченный слух.

Внезапно я услышал возбужденные голоса. Ветер донес до меня аромат женщины и крепкий запах охваченного страстью мужчины. Благодаря способности видеть в темноте я рассмотрел две молодые человеческие особи, стоявшие в тени магнолий. Женщина отталкивала мужчину, который пытался ее обнять.

Ее голос был полон возмущения и обиды, его — дрожал от пьяной похоти.

— Уберите руки, Хайдон Ласкаллс, и позвольте мне уйти! В качестве любовника вы меня совершенно не интересуете!

— Хватит ломаться, детка! Я знаю, ты этого хочешь, — заплетающимся языком пробормотал юнец. — Кончай строить из себя недотрогу, лучше поцелуй меня.

Женщина изо всех сил ударила кулачками в мускулистую грудь дерзкого увальня, не оставлявшего попыток заключить ее в объятия. Однако силы были слишком не равны, и он был близок к осуществлению своего намерения. Я поднялся со скамьи, готовый вмешаться. Женщина замахнулась и влепила наглецу звонкую пощечину.

— Ах ты, паскуда! — взревел он, левой рукой схватил ее за плечи, а правую сжал в кулак, готовясь нанести удар.

Не теряя ни секунды, я бросился к ним. Лишь сознание того, что из дома за происходящим наблюдает множество глаз, вынудило меня сдержаться, чтобы не прикончить негодяя на месте. Я ограничился тем, что схватил его за шиворот и отбросил прочь. То был здоровенный малый, но сила, которой обладаю я, многократно превосходит человеческую. От моего толчка его увесистая туша отлетела на значительное расстояние и тяжело грохнулась на землю.

Он злобно сверкнул глазами и процедил, не поднимаясь:

— Лет пятьдесят назад за такие дела на дуэль вызывали! Твое счастье, жалкий старикашка, что сейчас это не принято.

— Лет пятьдесят назад я не оставил бы от тебя и мокрого места, — невозмутимым тоном произнес я.

Полагаю, выражение моего лица было жутким, потому что юнец испуганно затаил дыхание, и я ощутил, как кровь отхлынула от его мясистых щек.

Я повернулся к женщине и… Будь я человеком, можно было бы сказать, что я влюбился с первого взгляда. Подобную вспышку страсти люди иногда называют ударом молнии. Молодая женщина, стоявшая передо мой, была жгучей брюнеткой; черные, как вороново крыло, волосы обрамляли лицо с высокими скулами и продолговатыми глазами, напомнившими красавиц моей родной страны. На ее щеках рдел румянец, свежие губы слегка приоткрылись, а чудное тело испускало жар негодования.

Но не только ее внешняя красота поразила меня. Сама по себе наружность, пусть даже самая эффектная, не может оказать столь потрясающего воздействия. В этой женщине было нечто, невыразимое словами, загадочная внутренняя сила, исходящая порой от человеческих особей обоего пола и делающая их достойными супругами Носферату. У меня в глазах потемнело от вожделения.

— Что здесь происходит?

Оглянувшись, я увидел человека, с почти карикатурной точностью воплощавшего тип полковника армии южан. Он был высок ростом и худощав, его кожа задубела от солнца, а редкая седая бороденка напоминала козлиную. Его взгляд, устремленный на меня, пылал яростью. Другой господин, тоже явно военный, но низкорослый и приземистый, пробившись сквозь небольшую толпу, устремился к распростертому на земле юнцу и поднял его на ноги.

Женщина схватила седобородого полковника за руку:

— Папа, Хайдон приставал ко мне, а этот джентльмен был настолько благороден, что пришел мне на выручку!

Лицо полковника побагровело. Взгляд, который он метнул на обидчика своей дочери, не предвещал тому ничего хорошего. Коротышка поспешно выступил вперед:

— Я разберусь с ним, Дешамп. Он — мой сын и получит по заслугам. Примите мои искренние извинения, мисс Жозефина. Когда Хайдон протрезвеет, уверен, он будет публично умолять вас о прощении. Пошел домой, позорище! — рявкнул он, закатив сыну оплеуху.

На нетвердых ногах Хайдон Ласкаллс прошел несколько ярдов и, повернувшись, крикнул, наставив на меня трясущийся палец:

— Эй, старикан, мы еще встретимся! И посмотрим, насколько ты крут!

— Простите, сэр, он еще молод и глуп, — пробормотал Ласкаллс-старший.

Он подскочил к сыну, дал ему хорошего тычка и вновь велел убираться домой.

— Тигр не считает нужным сердиться на тявканье шакала, — ответил я с легким поклоном. — Забудьте об этом маленьком недоразумении, сэр.

Господин по имени Дешамп сжал мою руку и немедленно выпустил, пораженный ее холодной силой:

— Я чрезвычайно вам признателен, сэр. Джордж Дешамп к вашим услугам. А это моя дочь Жозефина.

— Шекели, — представился я. — Граф Шекели. Недавний житель вашей великой и прекрасной страны.

Я поклонился Жозефине Дешамп, взял ее руку и слегка коснулся губами трепещущих пальцев. Не будь мы окружены любопытной толпой, я, наверное, не совладал бы с отчаянным желанием припасть к ее нежной шее и испить крови.

— Вы оказали нам огромную услугу, граф, — продолжал Дешамп. — Хайдон Ласкаллс — зарвавшийся щенок, которого давно следовало проучить.

— В прежние времена я бы…

Вовремя спохватившись, я осекся. Мне хотелось сказать, что в прежние времена я приказал бы посадить мерзавца на кол, и умри он, промучившись менее двух дней, палач разделил бы его участь. Воспоминание о тех жестоких, безвозвратно утраченных временах вызвало легкую улыбку.

— В прежние времена он получил бы у меня хорошую взбучку, — заключил я.

Дешамп сунул мне что-то в руку:

— Моя визитная карточка, сэр. Вы — всегда желанный гость в моем доме. Надеюсь, что вы посетите нас в самом скором времени.

(Как вы, наверное, знаете, любой немертвый может войти в дом, только если его пригласит кто-то из жильцов.)

— К сожалению, сэр, в ближайшие недели я буду вынужден уехать по делам, — солгал я. — Но сразу после возвращения я непременно воспользуюсь вашим любезным приглашением… И боюсь, стану у вас таким частым гостем, что вы не будете знать, как от меня отделаться.

Все расхохотались, находя мою шутку чрезвычайно забавной, и я простился со своими новыми знакомыми. Человеческая глупость не перестает меня удивлять. Будь люди хоть сколько-нибудь проницательнее, жизнь Носферату значительно осложнилась бы. Теперь, заручившись приглашением Дешамп, я мог беспрепятственно проникнуть в его жилище. В мои намерения входило воспользоваться этим приглашением безотлагательно, но пообедать в обществе лишь одного члена семьи. Шагая через сад в темноте, я облизывал губы и проверял языком остроту клыков, точно хищник, встретивший в лесу беззащитную лань.

Несмотря на то что страсть бушевала во мне, я не бросился с головой в ее омут, как это сделал бы молодой Носферату. Несколько вечеров и ночей я изучал расположение комнат в доме Дешамп, проникнув туда вместе с легчайшей туманной дымкой, окутавшей особняк и прилегающий к нему сад. Благодаря ночным исследованиям я запомнил и лицо всех домочадцев и слуг и узнал, где находятся их комнаты. Мне стоило огромных усилий проявить терпение, ибо жажда, терзающая представителей моего племени в подобных обстоятельствах, возрастала с каждым мгновением.

Наконец долгожданная ночь наступила. Обитатели дома, как обычно, разошлись по своим комнатам где-то около полуночи. Я заставил себя выждать еще час или около того, пока не почувствовал, что дом погрузился в сон. Лишь после этого я направился к окнам спальни Жозефины, выходившим на балкон.

Я с легкостью вскарабкался по стене, находя мельчайшие выемки и углубления, незаметные для людей, и уже через несколько мгновений стоял на балконе. Окна были плотно закрыты, жалюзи опущены, дабы защитить комнату от проникновения ночной сырости и ядовитых ночных насекомых. Никто из членов семьи не догадывался об иной, куда более грозной опасности, порождаемой ночным сумраком. Закрытые окна не являлись для меня хоть сколько-нибудь серьезной преградой, ибо я обладаю способностью проскальзывать в мельчайшую щель.

В ту ночь было полнолуние, и серебристый лунный свет заливал спальню, заставляя причудливые тени переливаться на полу и на стенах. Огромная комната, как это принято в домах состоятельных американцев, была обставлена роскошной старинной мебелью; на обитом кожей кресле лежал небрежно брошенный шелковый пеньюар. Напротив окна стояла кровать впечатляющих размеров с пышным балдахином, который поддерживали четыре резных столбика.

На кровати, очаровательно разметавшись, спала моя Жозефина. Ее длинные волосы струились по шелковым подушкам, словно речные водоросли; тонкая простыня укрывала ее восхитительное тело лишь до пояса. Свежие губы приоткрылись, и с каждым ее вздохом я слышал, как девственная кровь, текущая в ее жилах, поет волшебную песню Лорелеи.

Я мысленно приказал ей проснуться, и она открыла глаза, грациозно потянулась и оглядела комнату. Завидев мой силуэт, темнеющий на фоне окна, села и набрала в грудь побольше воздуха, словно готовясь огласить дом пронзительным воплем. Я приложил палец к губам, призывая к молчанию мою любовь и жертву.

В течение одного лишь мгновения она пыталась сопротивляться, но потом, осознав мое духовное и физическое превосходство, расслабилась и упала на подушки. Ее взгляд, устремленный на меня, был исполнен страха и любопытства.

— Вы! — только и смогла выдохнуть она.

Несколько упоительно долгих минут я не произносил ни слова, пожирая ее глазами. Мне хотелось насладиться ее красотой и до предела разжечь собственный аппетит. Наконец я сделал повелительный жест, и Жозефина покорно ослабила ворот ночной рубашки и спустила ее с плеч, открыв безупречные груди, темные соски которых подчеркивали ослепительную белизну кожи. Голубые жилки, пульсирующие на ее шее, доводили меня до умопомрачения. Я опустился на кровать рядом с ней, взял ее руку в свои и принялся покрывать ее поцелуями.

— Это сон, — прошептала Жозефина.

— Да, это будет похоже на сон, — подхватил я. — На дивный сон, который, повторяясь, не оставляет о себе никаких воспоминаний. А потом этот сон перейдет в иное, более крепкое забытье. Очнувшись от него, ты обретешь бессмертие, и мы уже никогда не расстанемся.

Я опустил голову и принялся жадно пить. В первую ночь я рассчитывал обуздать свою жажду, но любовь не признает ограничений. Оторваться от живительного источника, столь желанного для всех Носферату, было выше моих сил. В течение дня, последовавшего за этой дивной ночью, я предавался глубокому блаженному отдыху, которого не знал много лет.

Через неделю Жозефина Дешамп скончалась. Домашний врач, лечивший ее, и его коллеги, приглашенные для консультации, не обладали познаниями Ван Хелсинга. Симптомы болезни привели их в полное замешательство, в котором они пребывали до самой смерти своей пациентки. Сиделка находилась около больной постоянно, но для меня это отнюдь не являлось помехой. Погрузив сиделку в глубокий транс, я беспрепятственно предавался любовному пиршеству.

В последнюю ночь, стоя у кровати, я смотрел на ту, которой вскоре предстояло стать моей супругой. Она страшно исхудала, ее кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок, и лишь на впалых щеках рдели два лихорадочных пятна. Глаза, неотрывно устремленные на меня, сверкали безумным блеском, губы так истончились, что открывали бескровные десна и заострившиеся зубы.

— Скоро, моя любовь, — заверил я.

— Скоро, мой повелитель, — слабым покорным голосом откликнулась она.

Я в последний раз испил крови Жозефины, а потом, вскрыв вену у себя на запястье, поднес руку к ее рту, чтобы она тоже могла напиться. Она с жадностью припала к кровоточившей ранке, подобно изголодавшемуся младенцу, схватившему губами материнский сосок. Утолив жажду, она в изнеможении откинулась на подушки. Я знал, что к рассвету она будет мертва. Но ждать того часа, когда она оживет вновь, не придется долго.

В южных штатах усопших стараются похоронить как можно скорее, так как влажный климат способствует разложению трупов. Мне было известно, что из-за большого риска наводнений в этих краях покойников не предают земле, а погребают в каменных нишах. Вне всякого сомнения, семейство, занимающее столь высокое положение, как Дешамп, имело на одном из городских кладбищ свой фамильный склеп. После недолгих поисков мне удалось его обнаружить. Осмотрев склеп, я остался весьма доволен, ибо он представлял собой просторное помещение без лишних украшений, снабженное двойными бронзовыми дверями. Надпись на простой мраморной дощечке над входом гласила: «Дешамп».

Бренные останки Жозефины были доставлены в похоронное бюро. Поздно вечером, когда убитые горем родственники удалились, я решил взглянуть на тело своей возлюбленной. Служащему бюро я представился другом семьи, который только что вернулся из Европы и, узнав печальную новость, поспешил отдать покойной последний долг. Он провел меня в маленькую часовню, где у подножия каменного креста стоял открытый гроб. Приближаться к кресту я не осмелился; дабы избежать подозрений, я сообщил служителю, что исповедую мусульманскую веру.

Тем не менее, даже стоя вдали от гроба, я мог рассмотреть Жозефину и увидеть, что ее губы и щеки вновь стали свежими и румяными, и на устах словно играет легкая улыбка. Отметив несомненные признаки превращения в Носферату, я остался доволен. По опыту я знал, что длительность процесса преображения может колебаться; но в данном случае было очевидно, что уже через три-четыре дня моя возлюбленная восстанет из могилы, изголодавшаяся и готовая воспринимать мои уроки и наставления.

День похорон выдался пасмурным и ненастным. Я наблюдал за происходящим, стоя под деревьями, росшими за кладбищенской оградой. Наступившую ночь и несколько следующих ночей я провел поблизости от склепа, скрытый дымкой тумана, который сам же вызвал. Жозефина не появлялась, но я сохранял спокойствие. Повторяю, опыт подсказывал мне, что у разных особей процесс происходит с разной скоростью.

Возможно, вас удивит, что я не предпринимал никаких попыток помочь своей возлюбленной, но дело в том, что новорожденный Носферату должен проделать путь к свободе без посторонней помощи. Это — важнейшая часть процесса обращения.

Однако на шестую ночь я начал тревожиться, а на седьмую понял — что-то не так. Возможно, какой-то болван запечатал крышку гроба крестом, лишив Жозефину возможности выйти. Я должен был узнать правду и найти способ освободить свою возлюбленную из заточения.

Просочившись в крошечную щелку между стеной и бронзовой дверью, я очутился в склепе, где обрели последнее пристанище несколько поколений семьи Дешамп. Гробы находились в пристенных нишах, закрытых каменными плитами, на каждой из которых было выбито имя обитателя. После недолгих поисков я увидел самую свежую надпись, гласившую: «Жозефина Дешамп, 1901–1921».

Я отодвинул плиту и осторожно извлек гроб из ниши. Самым тщательным образом осмотрев его, я не обнаружил ни крестов, ни икон, которые могли бы лишить Жозефину силы и способности передвигаться. Тогда, не обращая внимания на протестующий скрип винтов, я поднял крышку гроба.

Жозефина мирно лежала там, вид у нее был столь же цветущий, что и накануне похорон. Закат давно уже наступил, и она должна была пробудиться, томимая жаждой крови. Однако, осмотрев ее, я не обнаружил никаких признаков того, что моя возлюбленная изменяет своей человеческой природе, становясь немертвой. Обнажив собственную грудь, я ногтем сделал на коже разрез, из которого брызнула кровь. Я приподнял Жозефину и прижал ее губы к ранке.

Она никак на это не отреагировала, ее тело безжизненно повисло у меня на руках, а струйка крови стекала по неподвижным губам, оставляя алые пятна на погребальном саване. Коснувшись пальцами ее щеки, я с недоумением обнаружил, что она кажется липкой на ощупь. Потерев кожу Жозефины, я убедился, что она покрыта толстым слоем румян. Лицо моей возлюбленной скрывала маска румян и белил!

Я припал к ее шее, но едва пронзив клыками кожу, отпрянул, ибо в нос мне ударил отвратительный запах химикалий. Сорвав с Жозефины саван, я увидел на ее молодом прекрасном теле грубо зашитый разрез, тянувшийся от груди до лобка: из моей возлюбленной выкачали всю кровь, заменив ее ядовитым раствором, препятствующим разложению.

Она была забальзамирована! Ее сердце и внутренности выбросили прочь, набив тело какой-то гадостью. Моей Жозефины больше не существовало, от нее осталась лишь размалеванная оболочка. Испустив дикий вопль ярости и отчаяния, я разорвал труп на мелкие клочки, разбросав их по гнусной обители смерти. Печаль жгла меня изнутри. Пытаясь заглушить ее, я вытаскивал гробы из ниш, срывал с них крышки, выбрасывал кости и топтал их ногами. Вскоре склеп был разгромлен, а ярость по-прежнему бушевала во мне, требуя выхода.

О, если бы те, кто был причиной моего горя, оказались передо мной, я измыслил бы для них такие страдания, что смерть стала бы пределом желаний. Времена моей человеческой жизни, когда я, будучи повелителем целого народа, обедал в окружении двадцати тысяч пленников, посаженных на кол по моему приказу, ожили в памяти. Страдания этих людей показались бы сущим пустяком по сравнению с теми, что выпали бы на долю мерзавцев, погубивших Жозефину.

Сидя посреди разбитых гробов и растоптанных костей, я постепенно обрел самообладание. Предаваться ярости было бессмысленно, ибо я ничего не мог изменить. До рассвета оставалось всего около часа, и надо было вернуться домой прежде, чем солнечные лучи сделают меня беспомощным и беззащитным.

Под прикрытием тумана, который по-прежнему окутывал кладбище, я вышел из разгромленного склепа. Я не стал немедленно превращаться в летучую мышь или волка, решив дойти до кладбищенских ворот в человеческом обличье. Внезапно в лицо мне ударил луч фонарика. На несколько мгновений я ослеп, но прежде успел различить три тени, маячившие впереди.

Поначалу я решил, что наткнулся на полицейский патруль. Но знакомый голос, молодой и пьяный, исполненный злобного торжества, вывел меня из заблуждения:

— Эй, парни, смотрите, какая встреча! Это тот самый старый пердун, который любит вмешиваться в чужие дела! Я же говорил вам, он любит шататься по кладбищам!

Мои глаза привыкли к свету, и я сумел разглядеть Хайдона Ласкаллса и двух его товарищей — таких же рослых и здоровенных, как он сам. Сознание своего преимущества придавало наглому юнцу храбрости.

— Теперь моя Жозефина умерла, — изрек он. — Умерла, так и не узнав, какое удовольствие я мог бы ей доставить. И все из-за этого старого ублюдка. Он, видать, извращенец, поэтому и таскается по кладбищам. Как мы его накажем?

— А ты уверен, что это он, Хайдон? — спросил один из парней. — По-моему, этот тип не такой уж старый.

— Этого гада я ни с кем не спутаю, Брад, — заверил Хайдон. — Ты что, не видишь, он стар как черт? Просто красит свои седые космы. — Ласкаллс глумливо ухмыльнулся. — Ты думаешь, краска для волос поможет тебе пустить пыль в глаза какой-нибудь молоденькой цыпочке, да, дедушка?

С трудом сдерживая бешенство, я смерил всю троицу уничижительным взглядом.

— Лучше оставьте меня в покое, — прошипел я. — Если хотите увидеть рассвет, убирайтесь прочь.

Мои слова возымели действие лишь на третьего юнца, который держал фонарик. Он отступил на пару шагов назад, и пробормотал:

— Не стоит с ним связываться, парни! Лучше скажем копам, что какой-то тип по ночам неизвестно зачем разгуливает по кладбищу.

— Ну уж нет! — взревел Хайдон Ласскалс и набросился на меня, на ходу выхватывая из-под куртки огромный охотничий нож. Лезвие прошло сквозь мою плоть, не причинив ни малейшего вреда. Я хрипло рассмеялся. Разоружив своего потрясенного противника, я, одной рукой удерживая его за шиворот, другой схватил нож и одним ударом выпустил кишки тому, кого звали Брад. Потом настала очередь третьего, того, кто по-прежнему сжимал в трясущихся руках фонарь. Ему я сломал хребет, и он рухнул на землю, извиваясь и издавая нечто вроде жалобного мяуканья.

Запах крови, хлеставшей из трупа того, кто несколько мгновений назад был молодым идиотом по имени Брад, был слишком силен, чтобы его игнорировать. Расхохотавшись в лицо Хайдону Ласкаллсу, я пронзил его горло зубами. Прежде чем умереть, он успел разглядеть мои острые клыки и понять, какая участь его ожидает. Пронзительный вопль, сорвавшийся с его губ, захлебнулся мгновение спустя, когда его душу подхватил вихрь, вырвавшийся из ада.

Несмотря на то что Хайдон Ласкаллс был всего лишь трусливым и наглым шалопаем, его кровь оказалась густой и необыкновенно вкусной. То была молодая кровь, полная нерастраченных жизненных сил. Я пил ее до тех пор, пока не наполнился доверху и красные ручейки не потекли по моим губам и подбородку. Тогда я сорвал с плеч глупого юнца его пустую башку и кинул ее в кусты.

Парень с переломанным хребтом был в сознании и расширенными от ужаса глазами наблюдал за гибелью своего товарища. Я пошевелил его ногой и посмотрел на небо. Время до рассвета еще оставалось, а обильная трапеза придала мне бодрости.

Я начал безмолвно призывать своих невидимых друзей и союзников, сокрытых в потайных убежищах, и вскоре услышал их голоса, слишком высокие для того, чтобы их мог уловить грубый человеческий слух, которым был наделен недоумок, валявшийся передо мной на земле. Но я знал, скоро, совсем скоро он услышит…

Они выбирались из могильных склепов, сточных труб и канав; с каждым мгновением их становилось все больше — десятки, сотни, тысячи. Их крошечные мохнатые тела, корчась и извиваясь, сливались в серый поток.

Увидав моих маленьких друзей, слизняк с переломанным хребтом догадался, что сейчас произойдет, и принялся оглушительно вопить. Его вопль не смолк даже тогда, когда крысиный поток накрыл три тела, распростертые на земле, к острые изголодавшиеся зубы принялись рвать угощение, на которое созвал крыс их повелитель, устроивший нежданное и роскошное пиршество…

После этого происшествия я, пресыщенный и обновленный, несколько недель предавался отдыху. Однако печаль об утраченной подруге не переставала терзать меня. Я хотел выяснить, по чьей вине лишился Жозефины, и, отдохнув, отправился в похоронное бюро, где моя любимая провела последние сутки перед погребением.

Я отыскал владельца бюро и задал ему ряд вопросов. В роскошном кабинете, где он, вне всякого сомнения, принимал опечаленных родственников, воздух был пропитан сладким ароматом цветов, однако мой острый нюх уловил отвратительный запах химикалий, с помощью которых было разрушено тело Жозефины.

— Я приехал сюда из Европы вместе со своей семьей, — сообщил я. — Как это ни печально, не вызывает сомнений, что дни моего отца сочтены. Я хотел бы устроить похороны по высшему разряду. Мистер Джордж Дешамп порекомендовал мне ваше бюро. Меня уверили, что в вашей прогрессивной стране бальзамирование усопших стало обычным делом. Наш добрый Старый Свет изрядно отстал в этой области.

— Вы совершенно правы, сэр, — ответил владелец бюро, и по его тонким губам скользнула довольная улыбка. Полагаю, ему была весьма приятна мысль о деньгах, которые он выкачает из моих карманов, занимаясь похоронами несуществующего отца. — У нас, в Америке, состоятельные семьи, перенесшие тяжкую утрату, непременно прибегают к такой услуге, как бальзамирование. Конечно, стоит это недешево, но, уверяю вас, результат превзойдет все ожидания. Если вас направил ко мне мистер Дешамп, полагаю, вам известно о постигшем его горе. Смею заметить, сэр, его усопшая дочь стана истинным триумфом моего искусства. Всякий, взглянув на покойницу, не отличил бы ее от спящей. О, сэр, если бы вы ее видели, вы признали бы, что у меня есть основания гордиться своей работой.

Я не мог питать к этому человеку ненависть, ибо он был всего лишь наемным слугой, выполняющим приказы. Разумеется, я убил его, но сделал это быстро, не причинив особой боли.

После этого я покинул Новый Орлеан и стал путешествовать по стране, не задерживаясь на одном месте больше трех-четырех дней. Все это время я сидел на диете, позволяя себе подкрепить силы лишь тогда, когда это было действительно необходимо. Как правило, моей добычей становились животные или люди с самого дна общества — тела последних я непременно разрывал на клочки, дабы они не могли присоединиться к племени немертвых. Маленьких городов, в которых жители хорошо знают друг друга, я старался избегать. Большие города и дикие просторы, где ловец и добыча могут оставаться незамеченными, привлекали меня куда больше.

Я по-прежнему питал самый живой интерес к мировым событиям и политике, переписывался с Ришелье и иными членами нашего «кружка». Мы обсуждали вероятность того, что в Европе вспыхнет новая война, и пришли к выводу, что приход к власти национал-социалистов делает ее неизбежной. На протяжении тридцатых годов мои товарищи произвели некоторые приготовления, и к тому времени, когда войска Гитлера оккупировали Польшу, все они перебрались в страны, имевшие максимальные шансы на сохранение нейтралитета. Как и я, мои корреспонденты соблюдали величайшую осмотрительность, тщательно скрывая свое истинное лицо.

Орды нацистов заполонили Европу. Они несли смерть и разрушение в таких масштабах, которые нам, воинам старой закалки, трудно было даже вообразить. Самые жестокие мои деяния казались пустяками в сравнении с тем, что творили они.

Джонатан и Мина Харкер умерли, когда им обоим перевалило за семьдесят. Причиной их смерти стали не болезни и не старость, а бомбардировка Плимута. Их сын Квинси доблестно сражался на берегах Нормандии и был посмертно удостоен Креста ордена Виктории. Как говорится, честь и слава павшим героям.

Свою следующую возлюбленную, точнее, возлюбленных — то были близнецы, брат и сестра, — я нашел в начале пятидесятых годов в Мэдисоне, штат Висконсин. Они происходили из старинной богатой семьи, оба не состояли в браке, имели степень доктора философии и преподавали в университете. На этот раз речь не шла о чувстве, поражающем, как удар молнии. Мною руководило лишь холодное сознание того, что эти двое, имея хорошего наставника, могут стать великолепными Носферату. Брат и сестра интересовались только друг другом и своей наукой, в их отношениях с окружающими сквозила ледяная аристократическая надменность, которая чрезвычайно меня забавляла.

Я сумел обуздать свое нетерпение, и прежде чем близнецы умерли, прошло несколько месяцев. К тому времени их семейный врач и владелец местного похоронного бюро всецело находились под моим контролем. Врач заявил, что во вскрытии покойных нет никакой необходимости, ибо причина смерти — злокачественная лейкемия — не вызывает сомнений. Владелец похоронного бюро заверил родственников, что произвел процесс бальзамирования по всем правилам, а на деле ограничился тем, что слегка подкрасил и припудрил трупы. Оба действовали по моей указке.

Похороны состоялись в солнечный весенний день. Вечером, дождавшись заката, я направился на кладбище, прилегающее к церкви, где прошла заупокойная служба, и принялся искать свежие могилы. Кладбищенский сторож, заметив меня, спросил, чем он может мне помочь.

— Сегодня здесь были похоронены брат и сестра, — сказал я. — Оба преподавали в университете. Я хотел бы поклониться их могилам.

— Их могилам, сэр? — с недоумением переспросил сторож. — Разве вы не знаете, что их кремировали? В наше время многие семьи предпочитают…

Он осекся, как видно испугавшись выражения дикой ярости, исказившей мое лицо, и того отчаянного скрежета зубов, которого я был не в состоянии сдержать. Трусливо оглядываясь, сторож поспешил прочь.

Моим планам вновь помешали, и я оказался бессилен перед людскими происками! Столь слабые и ничтожные по сравнению со мной и мне подобными, люди постоянно ухитрялись разрушать мои намерения. Сначала бальзамирование, теперь кремация. Предусмотреть все их дурацкие выдумки не было никакой возможности!

Быть может, Ришелье прав, и мы, Носферату, обречены на вымирание? Все наши попытки продолжить род, как правило, терпят неудачу. Отчасти из-за того, что мы предъявляем к своим потомкам слишком высокие требования, отчасти потому, что люди изобретают новые способы погребения, несовместимые с задачами вампиров. Наша природа требует господства над всеми живыми существами. Тем не менее, подобно китам и тиграм, мы оказались на грани полного уничтожения.

Я продолжал путешествовать по Америке и, перебираясь с места на место, изучал погребальные ритуалы. Я стал частым гостем похоронных бюро, моргов и кладбищ, присутствовал на похоронах знакомых и незнакомых, даже посещал учебные заведения, где готовят специалистов по ритуальным услугам. Я досконально постиг, как люди хоронят своих мертвецов. И пришел к самым неутешительным выводам. Человеческие особи, достойные приобщиться к племени Носферату, непременно подвергались бальзамированию или кремации, а иногда и тому и другому. Лишь тела жалких бедняков, на которых я обращал не больше внимания, чем на скотину, предавались земле в неприкосновенности.

Полагаю, вас удивляет, что я не использовал представителей неимущих классов и не покидал их после, предоставив возможность жить по собственному усмотрению. Я уже говорил, что молодые Носферату обладают неукротимым аппетитом. Вспомните старинную задачу о том, сколько стоит подковать лошадь: ей нужны четыре подковы, каждая подкова крепится восемью гвоздями. За первый гвоздь вы платите пенни, за второй — два, за третий — четыре, за четвертый — шестнадцать и так далее. Закончив подсчет, вы поймете, что цена запредельно высока. То же с новообращенными Носферату, лишенными всякого присмотра. Дай им волю, и на земле останутся одни вампиры, а это не входило в мои намерения.

Судя по сообщениям моих корреспондентов, в Европе бальзамирование и кремация тоже вошли в широкое употребление, и мои товарищи горько сожалели об утрате тех, кого они готовили себе в супруги.

Ирония судьбы состоит в том, что человечество — те его представители, которые верят или верили в наше существование, — считают нас чудовищами. Оживите в памяти события двадцатого века, моя дорогая Розин, и спросите себя, заслуживаем ли мы этого звания. В двадцатом веке человечество породило Гитлера, Сталина, Мао Цзэдуна — монстров, заливших мир потоками крови. Ни один Носферату не способен на то, что сделали они! За этими исполинскими монстрами следуют другие, более мелкие: Амин в Африке, Пол Пот в Азии, а в моей родной стране — мерзопакостный Николае Чаушеску. Есть среди людей и те, кто творит свои гнусные деяния, не поднимая лишнего шума: ученые, разрабатывающие новые виды смертоносного оружия; владельцы корпораций, которые его производят и продают; так называемые честные политики, готовые оправдать использование этого оружия. Неужели все они более гуманны, чем я и мне подобные? Скажите, вы действительно так считаете?

Но вернемся к моей истории. Итак, я перебирался с места на место, неизменно снимая старые полуразрушенные дома, которыми пренебрегали все прочие арендаторы. Иногда я проводил длительные периоды времени в состоянии, напоминающем анабиоз. Очнувшись от спячки, я всякий раз обнаруживал, что человечество вызывает у меня все большее отвращение, а путь, по которому оно идет, является тупиковым.

Наконец я оказался в штате Орегон и обнаружил этот дом, который вполне соответствует моим вкусам. Он относится к числу тех редких строений, которые так органично вписываются в окружающую местность, словно вырастают из-под земли. Мой замок в Трансильвании был именно таким — казался частью скалы, на которой стоял. Что касается этого дома, то древностью истории он, конечно, не может тягаться с моим, но для Америки он достаточно стар и, подобно окружающему его лесу, выглядит порождением здешней плодородной почвы.

В течение многих лет мы, избранные Носферату, пребывали в бездействии. Однако, наблюдая за тем, что происходит в мире, мы поняли, что больше не можем с этим мириться: человеческих монстров расплодилось слишком много. После жарких дебатов мы пришли к судьбоносному решению: настало время вернуть себе положение, принадлежащее нам по праву. Разумеется, это произойдет не сразу, ибо мы намерены двигаться к своей цели без излишней поспешности. Тем не менее уже разработана стратегия, посредством которой мы, Носферату, прежде относившиеся к числу вымирающих видов, окажемся видом, господствующим на земле.

Когда наши планы осуществятся — полагаю, это случится к концу нынешнего, самое позднее — к началу следующего столетия, — на земле воцарится нерушимый мир, гарантами которого станем мы, Носферату. При этом люди, которых мы превратим в послушное стадо, не будут догадываться о нашем существовании. На земле начнется новая эра, эра homo superior. Покойся с миром, homo sapiens!

Мой рассказ близится к концу, несравненная Розин. Вы не имеете даже отдаленного представления о том, как мне было приятно побеседовать с вами. Все мы, люди и Носферату, нуждаемся в собеседниках, и порой желание поделиться с кем-нибудь своими мечтами и помыслами становится непреодолимым. Конечно, вы хотите узнать, какого рода уникальный опыт я вам обещал. Смею вас заверить, я уже выполнил свое обещание. Проявите еще немного терпения, и вы все поймете.

Вы заметили, что за время нашей беседы я изменился? Я выгляжу намного моложе, моя худоба уже не так бросается в глаза, волосы и усы потемнели. Помните, описывая возможности Носферату, я выразил сожаление, что мы не властны замедлить ход времени. Однако я способен создать иллюзию того, что время остановилось. Скажите мне, Розин Кеннеди, как долго вы гостите в моем доме? Одну ночь, ответите вы.

Представляю, сколь велико будет ваше удивление, милая Розин, когда вы узнаете, что провели здесь более недели. Благодаря силе своей воли и могуществу своего разума я добился того, что дни казались вам часами. Что до вашего уникального опыта, знайте: теперь вы принадлежите к племени Носферату.

Вы умерли, моя дорогая, и, воскреснув, поднялись на более высокую ступень развития. Вскоре вы о шутите жажду, которую сможете удовлетворить под моим руководством. Подобно маленькому ребенку, вы будете нуждаться в чутком наставнике — до тех пор, пока не научитесь контролировать собственные желания.

Естественно, что сейчас вы пребываете в сомнениях и не знаете, стоит ли принимать мои слова на веру. Почему бы вам не достать из сумочки маленькое зеркальце и не взглянуть на собственное отражение? Вы убедились, что оно отсутствует? О, зачем бросать зеркало на пол! Впрочем, жалеть о нем не стоит. Это всего лишь жалкая безделица, которая отныне вам совершенно не нужна.

Вы говорите, я дал слово чести не причинять вам ни малейшего вреда. Но, моя прелестная Розин, я вовсе не считаю, что причинил вам вред. Благодаря мне вы превратились в иное, высшее существо, и считать это вредным для вас было бы по меньшей мере странно. Обольщение предпочтительнее грубой силы, в этом вы скоро убедитесь сами.

А теперь, прошу вас, слушайте меня внимательно. Близится восход нового мирового порядка, и вы станете — по крайней мере таково мое намерение — его важной частью. Вы принадлежите к числу немногих избранных.

Кстати, вы помните, каким образом вам попалась на глаза газета с моим объявлением? Вам показала ее подруга, которая заметила, что ваше природное жизнелюбие несколько угасло под влиянием скуки, верно? Знайте же, ваша подруга — один из моих агентов, и она продала вас… Скажем так, за тридцать сребреников.

Так было не только с вами. Ваша страна велика, и число тех, кто откликнулся на мой призыв, в действительности куда больше, чем я сообщил вам в начале нашей встречи. Многие, очень многие ожидают приглашения посетить этот дом. Все они будут подвергнуты самому тщательному отбору. Подобно опытному заводчику, создающему новую породу, я отберу лучших из лучших. При этом будут приняты в расчет многие обстоятельства: ум, красота, происхождение, общественный статус, семейные связи.

Семья, из которой происходите вы, Розин, в избытке обладает богатством, влиянием и властью. Многие ее члены стремились достичь наивысших жизненных позиций, и некоторым из них удалось удовлетворить свои амбиции. Уверен, они и впредь не откажутся от своих честолюбивых стремлений. Те ваши родственники, кто не стоит у кормила власти, зачастую имеют возможность влиять на ее скрытые рычаги. Теперь, когда вы стали моей супругой, я смогу внедриться в вашу семью и воспользоваться ее могуществом в собственных целях. Вместе с вами мы будем использовать семьи тех, других, которые откликнулись на мой призыв. С вашей помощью те, кто с нетерпением ожидает встречи с «одиноким джентльменом из Европы, живущим вдали от цивилизации», быстрее изменят свою природу. Наш союз, Розин, принесет щедрые плоды. Вскоре наши ставленники — марионетки, покорные нашей воле, — займут ключевые посты во всех общественных сферах, политике и финансах. С их помощью мы будем править миром.

Сеть Носферату неуклонно расширяется, ее нити тянутся туда, куда устремляются наши интересы. По всей Европе Ришелье, Борджиа и прочие заманили в нее тех, кто принадлежит к высшим эшелонам власти. Возможно, где-нибудь на Востоке существуют другие могущественные Носферату, и мы готовы встретиться с ними и заключить альянс. Остановить нас невозможно, ибо мы этого не позволим.

Мир окажется в наших руках, сам того не замечая. Не помню, кто сказал, что главная хитрость Сатаны в том, что он заставил человечество усомниться в своем существовании.

Я вижу, вы испуганы. Каждый, кто впервые ступает на высшую ступень существования, поначалу испытывает ужас. Но поверьте, вскоре он исчезнет, уступив место голоду и сознанию собственной силы. Ваши колебания понятны, дорогая, и я не собираюсь вас ни к чему принуждать. Я так долго прожил в Америке, что приобщился к демократии: я предоставляю вам право свободного выбора.

Близится рассвет, и после пиршества, подаренного вами, я должен отдохнуть. Вы умерли и воскресли в этой комнате, пусть же она станет вашим временным пристанищем. Со временем, если вы решите остаться со мной и стать первой супругой, которую Дракула обрел в Новом Свете, я устрою место отдыха, более соответствующее вашему статусу.

Если же вы решите оставить меня, пусть будет так: есть способ быстро положить конец вашей новой жизни. Вы видите, окна в комнате плотно занавешены тяжелыми бархатными шторами. Скоро взойдет солнце, и день обещает быть ясным. Как только я удалюсь, вы можете отдернуть шторы и насладиться ярким солнечным светом.

Надеюсь, вы изберете иной путь, дорогая Розин, ибо нам принадлежит будущее.