Драмы

Александр Штейн

Драмы

Содержание

Флаг адмирала

Пролог

Между ливнями

Персональное дело

Гостиница «Астория»

Океан

Пьесы, включенные в эту книгу известного драматурга Александра Штейна, прочно вошли в репертуар советских театров. Три из них посвящены историческим событиям («Флаг адмирала», «Пролог», «Между ливнями») и три построены на материале нашей советской жизни («Персональное дело», «Гостиница «Астория», «Океан»).

Читатель сборника познакомится с прославившим русское оружие выдающимся флотоводцем Ф. Ф. Ушаковым («Флаг адмирала»), с событиями времен революции 1905 года («Пролог»), а также с обстоятельствами кронштадтского мятежа 1921 года («Между ливнями»).

В драме «Персональное дело» ставятся сложные политические вопросы, связанные с преодолением последствий культа личности.

Драматическая повесть «Океан» — одно из немногих произведений, посвященных сегодняшнему дню нашего Военно-Морского Флота, его людям, острым морально-психологическим конфликтам. Действие драмы «Гостиница «Астория» происходит в дни ленинградской блокады. Ее героическим защитникам — воинам и мирным жителям — посвящена эта пьеса.

ФЛАГ АДМИРАЛА

Историческая драма в четырех действиях, девяти картинах, с эпилогом

Действующие лица

Федор Ушаков.

Васильев — флаг-офицер Ушакова.

Войнович — начальник Черноморского флота.

Сенявин — флаг-офицер Войновича.

Орфано, грек — корабельный подрядчик.

Лепехин — корабельный подрядчик.

Лепехин — его сын, матрос.

Пирожков — матрос.

Гордиенко — матрос.

Ермолаев — лекарь.

Матрена Никитична — его жена.

Виктор — юнга, затем лейтенант, их сын.

Сашка — их сын.

Тихон Прокофьев, по прозвищу «Рваное ухо».

Метакса — офицер, переводчик.

Потемкин Таврический — князь, генерал-фельдмаршал.

Мордвинов — граф, старший член Черноморского адмиралтейства.

Екатерина II.

Павел I.

Лорд Нельсон — английский адмирал.

Леди Гамильтон — жена английского посла в Неаполе, любовница Нельсона.

Уорд — английский дипломат.

Фердинанд — король неаполитанский.

Каролина — королева неаполитанская.

Мишеру — министр неаполитанского двора.

Траубридж — английский офицер.

Кондратий, он же Эким-Махмуд — штаб-лекарь турецкого флота.

Доменико Чимароза — известный итальянский композитор.

Женщина в черном.

Часовой.

Сегюр — французский посол.

Офицер.

Вахтенный офицер.

Лейтенант.

Солдат.

Матросы, мастеровые, корфиоты.

Действие происходит в конце XVIII — начале XIX века, в царствование Екатерины и Павла, в Херсоне, в Севастополе, в Петербурге, на Корфу и в Неаполе.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Тысяча семьсот восемьдесят третий год. Херсон. Ночь. Набережная. Горит смола в плошках. Дымят костры, сложенные из бурьяна и навоза, освещая мрачные силуэты зданий с заколоченными намертво дверями. У будки стоит часовой с ружьем. Слышен непрестанный надрывный звон колоколов. Васильев появляется на набережной.

Часовой молча пропускает его.

Васильев. Что же ты, братец ты мой? На караул не взял, подорожную не спрашиваешь. Воистину, очумел тут. По дороге не пробиться: брички, колымаги, возки, дормезы — все из города вон, ор, дым, пылища. А в городе, гляжу, не краше. Нет, братец, мор мором, а служба службой. На, братец ты мой. (Дает подорожную).

Часовой берет негнущейся рукой подорожную, держит ее мгновение, не глядя возвращает.

А ведь и не прочел. Ах ты какой! Ну скажи хоть в таком разе, где мне командира порта Херсонского, его превосходительство вице-адмирала Клокочаева сыскать?

Часовой (с трудом шевеля губами). Умер.

Пауза.

Васильев. Так. А квартирьер где расположен?

Часовой (с трудом шевеля губами). Умер.

Пауза.

Васильев. Так. Ну а его сиятельство граф Войнович где пребывает?

Часовой (с трудом шевеля губами). Его сиятельство… пребывает… (Падает).

Васильев. Что ты, братец, что ты!.. (Склонился над упавшим часовым).

Из полосатой будки выскочил солдат. Оттолкнул Васильева, замахал руками.

Солдат. Не подходи к ему, ваше благородие! И ты богу душу отдашь, — чума! Эй, мортусы…

Из будки выходят два человека с черными знаками на шапках, в повязках, прикрывающих лицо до глаз. Молча взвалили тело часового, понесли прочь.

Васильев (вздрогнул). Мортусы… А люди где?

Из здания выходят Войнович, Сенявин, Орфано, матрос.

Войнович. Ожидать будем, пока господь бог смилостивится над нами и прекратит бедствие. (Матросу). Заколачивай. (Заметил Васильева). Кто таков?

Матрос заколачивает досками дверь.

Васильев. Мичман Васильев, ваше превосходительство! Прибыл с рапортом от капитана второго ранга Ушакова. Капитан второго ранга Ушаков заслал меня вперед. Вскорости будет в городе. Вот рапорт. (Протянул бумаги Войновичу).

Войнович (отдернув руку). В бадейку, в бадейку!

Васильев. Куда, ваше превосходительство?

Войнович. В бадейку, говорю, с уксусом, не видишь, вон, у двери. Не слепой, чай, не глухой! И не в Петербурге находишься. В Херсоне треклятом. Обмакни в бадейке, а потом суй, батюшка. Порядков не знаешь. Чума!

Васильев обмакнул рапорт в уксус, передал Войновичу.

(Ворчливо). То-то. Порядков не знаешь. Чума. (Читает). Каково, Орфано! Морских служителей команда из Петербурга — к чуме в гости. А?

Орфано. Вольному воля, ваше сиятельство, спасенному рай. Войнович. Именно, спасенному рай. А они квартиры в аду требуют. Есть квартиры в Херсоне, Орфано, а?

Орфано. Есть, ваше сиятельство. По три аршина на душу. Войнович. Именно, по три аршина. Квартиры… Мешковины нехватка — мертвецам ножки прикрыть. (Вернул рапорт). Передай капитану второго ранга Ушакову — чума тута. Зря прибыли. Сам в Петербург собираюсь. С докладом. Скажи капитану второго ранга — за кумпанию назад и поедем.

Васильев (почтительно). Никак нет, ваше превосходительство.

Войнович. Что же препятствием?

Васильев (почтительно). Насколько довелось мне нрав Федора Федорыча изучить, назад не поедет. И словечко вышеупомянутое — «назад» — весьма не одобряет.

Войнович. Чума прикажет — одобрит. (Оглядел с неудовольствием Васильева). А ты, государь мой, не слишком ли, не слишком ли?.. (Вздрогнул, перекрестился). Наважденье! Слышите все иль мне токмо причудилось? Тсс…

Отчетливо стала слышна лихая, широкая матросская песня. Она звучит громче и громче, так странно контрастируя с унылым погребальным звоном, — песня о дальних походах, о кораблях и штормах, о доле моряцкой, о судьбе солдатской, о мореходах русских, плывущих в океаны. Все кинулись к бровке берега — внизу шумит песня.

Будто дьяволы… (Крестится). Кто ж это в мор песни орет?

Васильев (с насмешливой почтительностью). Это, ваше превосходительство, капитан первого ранга Федор Федорыч Ушаков прибыл на строительство флота российского.

Песня приближается, первые ее куплеты запевает чей-то высокий-, высокий голос, и тотчас же, как бы на лету, подхватывает ее десятки, сильных мужских голосов.

Сенявин (внезапно сорвав с головы шляпу). Виват! Виват!

Войнович. Ума лишился, батюшка? Какой «виват»? Со свя-? тыми упокой! (Матросу). Заколачивай! До лучших времен! (Махнув рукой, уходит).

Сенявин (Васильеву, вполголоса). Не берите во внимание, Идем, идем навстречу вашему отряду. Я рад необыкновенно его прибытию. Тут, в Херсоне, унылость в глазах — и без чумы один шаг до гошпиталя и на кладбище. А нам четыре корабля в год строить! Надобен Херсону дух, дух и дух! Ах, и шляпа же на вас отменная! Разве мода подобная в Петербурге?

Сенявин и Васильев уходят. Матрос заколотил дверь, ушел вслед за ними. На набережной остается один Орфано, проходит к бровке берега, свистит. Появляется чернобородый детина с колом в руках, с остриженными по-казацки волосами, в драном, видавшем виде армяке. Одно ухо у чего изуродовано. Это Тихон Прокофьев.

Орфано. Ты, Рваное ухо?

Тихон (неохотно). Я.

Орфано. А где твои люди?

Тихон. Идут.

Орфано. Из Петербурга матросы пришли.

Тихон. Видел.

Орфано. Теперь вам всем из Херсона не уйти.

Тихон. Не пугай.

Орфано. Сегодня не уйдете — никогда не уйдете! Не пустят. Подохнете, все подохнете!

Тихон. Людей тебе жалко. Добрый.

Орфано (ласково улыбнулся). Ты со мной не шути, Рваное ухо. Я этого не люблю. Делай, что говорю. Обманешь — худо будет. Шепну — и на виселицу. Уразумел? Так что делай по-моему — уводи людей на Дон. Пока никто дорогу не перекрыл.

Тихон. Уведу — тебе какая выгода? Уйдут люди — ты, подрядчик, на чем деньгу наживать станешь?

Орфано (ласково улыбнувшись). Любопытен стал, Рваное ухо. Не в меру. Шепну — и на виселицу. Уразумел? (Крутит на пальце янтарные четки).

Внизу шумит песня. Тихон, подумав, свистит, вложив два пальца в рот. Появляются несколько мастеровых с кольями и топорами в руках.

Тихон. Ну?

Первый мастеровой. Посты сняли. Можно идти.

Тихон. Зови.

Свист. Набережная заполняется людьми.

Из Петербурга люди пришли, ребятушки, нас назад в стойло загонять. Пошли на Дон!

Голоса: «На Дон!», «На Дон!» Входят Ушаков, Васильев, Пирожков, несколько матросов. Орфано торопливо исчезает.

Ушаков. Нету квартир? Ну, на нет и суда нет. (Заметил мастеровых). По какой причине сборище? Эй, вы! Кто такие?

Тихон. Мастеровые мы. С верфей.

Ушаков. По ночам чего бродите — с топорами?

Тихон. Напринимались муки. Уходим.

Ушаков. Указа такого не слышал — с верфей ретироваться.

Тихон. Чума указала. Сойди с дороги, барин!

Ушаков молчит.

(Угрожающее). Сойди с дороги!

Голоса: «Сойди с дороги!», «На Дон!», «Околеем тут, как псы!», «Баре тягу дали, а нам пропадать!», «С дороги!», «С дороги, офицер, не то башки вон — нас больше!» Шум.

Ушаков. Смутьяны вы! (Сделал шаг вперед). Супротив матушки государыни бунтовать? Сии кровью русской омытые места вновь басурманам — на поругание? Снова жен и дочерей ваших нагайками в Туретчину погонят, в неволю горькую? К тому стремитесь? Не быть! Затем пришли мы сюда, чтобы встать на Черном море твердо и сей позор стереть навечно! (Взглянул на иронически усмехающегося Тихона). А ты кто? Зачинщик ретирады? Бунтовать?

Тихон (спокойно, тихо и даже как бы грустно). Не боюсь я тебя. (Пауза). И никого на добром свете не боюсь. Ни тебя, ни черта, ни дьявола, ни матушку государыню.

Ушаков. Подойди ближе. (Подвел Тихона к костру, вгляделся). За то тебе медведь ухо и разодрал, что ты его не боялся. Небось, запамятовал, как мы с тобой на медведя с рогатиной хаживали?

Тихон вздрогнул, поднял глаза.

Долго же ты, плотник знаменитый, Тишка Прокофьев, был в бегах! Чай, лет двенадцать, да, пожалуй, и все полтора десятка…

Тихон. Барин!

Ушаков (помолчав). Да, я, я твой барин. А ты смутьян и: бунтовщик. Взять!

Матросы с ружьями вышли из рядов. Мастеровые загудели, приблизились к Тихону. Привлеченные шумом, появились мортусы с носилками.

Тихон (насмешливо). Хвалилась синица, что море зажжет. Не боюсь я ни тебя, ни черта… (Схватился за грудь, пошатнулся). Первый мастеровой. Чума!

Тихон упал, забился. Мастеровые разбегаются. Матросы подошли ближе. Ушаков склонился над Тихоном, заметил пену на губах.

Ушаков. Падучая. (Мортусали) Не ваш. (Матросам). Заберите, пущай отойдет!

Матросы поднимают Тихона, несут его в будку.

Пирожков, лекаря!

Пирожков. Тут он! (Убегает).

Внизу шумит песня. Звонят колокола.

Ушаков (подходит к бровке берега). Стой!

Песня стихла.

Други мои! Долгий был наш путь сюда, к Черному морю! Не пускали нас сюда татары, турки не пускали, теперь чума не желает пустить! Квартир нам тут не сготовили — с перепугу! Вон они, корабли на стапелях, квартиры наши, наш дом моряцкий! На порог сего дома чуму не пускать! Зараза вас от меня не отымет! Верьте мне, как я вам верю! Отныне слова того — «чума» — в русском языке нету! Помянувший — смерти повинен! Эй, баталеры, каждому по двойной чарке анисовой! Коки, вари борщ, да понаваристей! (Погрозил пальцем). Берегись, сам пробу буду делать! Разойдись!

Снизу доносится веселый гул.

(Повернулся к Васильеву). А что Войнович квартир не дал — пустое. Жить будем все там, куда не достанет зараза, бараки из камыша построим. Проникнет зараза — подложил огонек, спалил и новый поставил. Людей по артелям разобью и, минуя чумный город, из степи прямиком — на верфи. Мастеровые увидят — и за нами. Им пример важен. Лекарей всех из города заберу — на верфи… (Прислушался).

Пронзительные крики. Пирожков волочит упирающегося Ермолаева.

Пирожков (тяжело дыша). Согласно вашему ордеру лекарь прибыл, ваше благородие.

Ушаков. Дурень! Что ж он, каторжник, что ли?

Пирожков. Я его с политесом, ваше благородие! (Поставил Ермолаева па землю, вынул из его рта платок).

Ермолаев (вздохнул и тотчас же яростно). Произвол и насилие неслыханное! Я государыне жалобу принесу. Кляп в рот. Наглость. Я светлейшего пользовал. Алжирские пираты!

Ушаков (кротко). Прощенья прошу, милостивый государь, (Пирожкову). Линьков вам!..

Ермолаев. Янычары! Они меня из дормеза вынули! Ушаков (Пирожкову). Сквозь строй прогоню! Марш отсюда! (Подтолкнул Пирожкова, шепнул ему на ухо). Чарку анисовой за усердие! (Громко). Сквозь строй!

Пирожков убегает.

(Ермолаеву). Прошу прощенья сызнова, милостивый государь мой.

Ермолаев. Не нуждаюсь! Как мешок вынули из дормеза. А там жена моя ждет, лошади наемные.

Ушаков. Позвольте спросить: куда путь изволите держать? Ермолаев. А это мое дело. К теще едем, в Рязань.

Ушаков. Позвольте. Разве не лекарь вы Ермолаев? Ермолаев. А кем же мне еще быть? Ермолаев. И отец Ермолаев, равно и дед! Я светлейшего пользовал в бытность его, а они меня — как мешок с отрубями! Флибустьеры!

Ушаков. Что-то не пойму. Возможно ли? Покидаете город вы, лекарь?! Сейчас — ваше время. Ваша баталия.

Ермолаев. Допроса мне учинять не имеете ордера.

Ушаков (задумчиво). Ермолаев. Наилучший здешних мест лекарь, целитель ран человеческих. (Пауза). Ступай.

Ермолаев (не двигаясь). Куда — ступай?

Ушаков. Вон! (С тихим презрением). Червь ничтожный. Отечеству изменник. Будь в моей управе, на рее бы вздернул…

Ермолаев (не двигаясь). Да вы что, сударь, рассудка лишились? На рею… еще чего! Я… государыне… светлейшего от недуга… верой-правдой…

Ушаков. Вон!

Ермолаев испуганно убегает, семеня короткими ножками.

(Горестно). Чужеземец бы… а то Ермолаев.

Пирожков тащит упирающегося Лепехина.

Лепехин. Отцы родные! Караул! За что?

Пирожков. Своей волей его степенство не пожелали.

Лепехин (встал на колени). Берите что хотите, токмо не убивайте. Семья.

Ушаков. Кто таков?

Пирожков. Купец Лепехин. По вашему ордеру.

Лепехин. Лепехин я, Лепехин. Отцы родные, Лепехин!

Ушаков. Встань, мошенник. (Погрозил пальцем). Подряд взял, деньгу с Адмиралтейства небось выклянчил сполна, а теперь бежать?

Пирожков. С колымаги сняли, ваше благородие, уф-ф…

Ушаков делает нетерпеливое движение. Пирожков уходит в будку.

Ушаков. Мастеровым славный пример даешь? Всыпать бы линьков, да похлеще…

Лепехин. Отец родной, ваше высоко…

Ушаков. Дыхни. Еще. Почему чесноком столь отвратно разит от тебя? Сколько головок истребил?

Лепехин. От чумы спасаюсь, ваше высокородие…

Ушаков. Помогает?

Лепехин. Средствие изумительное. Чем боле скушаешь, тем мене страшна тебе зараза.

Ушаков. Так, так.

Лепехин. И уксусом, уксусом. Ведерочку уксусу на себя спозаранку.

Ушаков. Ведерочку… Завтра к утру, Лепехин, заготовишь уксусу не ведерочко, а двадцать бочонков, чесноку — два воза.

Входит Ермолаев.

Торопись, вскорости рассвет, времени у тебя нисколько.

Лепехин. Где же изыщу, ваше высокопревосходительство? (Плачет).

Ушаков. Не изыщешь — утром всыплю штук сто линьков. Потом можно и на рее подвесить…

Лепехин. Ваше наивысочайшее… (Плачет).

Ермолаев. А что! Чего на них глядеть? Сколь часто уксусу молил — не дают, прощалыги, аршинники. Забились в подвалы, сундуки свои стерегут или уползают из Херсона, яко крысы с корабля. Турки!

Ушаков (грозно). Вы! Кто разрешил вам воротиться?

Ермолаев. А вам бранить меня не позволю, да-с, не позволю, милостивый государь мой! Чего вздумали — на рею! Повернется же язык! Извольте лучше вашего нехристя к супруге моей, Матрене Никитичне, отправить, дабы вояжировала на Рязань самостоятельно. (Доверительно). Нрав у нее вроде вашего. Сам пойду к ней — назад ходу не будет. Слаб, не устою. (Важно). Ну-с, государь мой, что от меня требуется?

Ушаков (помолчав, строго). Тягостное преступление свершили вы. С поля баталии ретировались! И шутки тут неуместны. (Показал на будку). Там — больной… Вылечить! (Лепехину). Ночей не спать. Живота не щадить. Заразу истреблять. Флот строить. Токмо так будете достойны вы имени гражданина государства Российского.

Лепехин, кланяясь, исчезает.

Ермолаев. Еще чего! На рею! Повернется же язык! Где ваш больной?

Из будки медленно выходит Тихон, сопровождаемый Пирожковым.

Пирожков. Так и есть — падучая, ваше благородие. Отошел чернобородый и — в полном здравии. Куда его?

Ушаков (Тихону, грозно). Ну, будешь еще бунтовать?

Тихон. Буду.

Пауза.

Ушаков (хмурясь). Мастер ты знатный. Иди ко мне на корабль рекрутов обучать. Робу тебе дам, жалованье положу.

Тихон. Пугал, теперь улещиваешь. Эх, баре…

Ушаков. Сколь злобы в тебе! А подростком был — озорней да веселей в губернии не сыщешь. Где ж нрав свой веселый растерял?

Тихон. На псарне! Там жену мою староста батогами до смерти забил. Не слышал про то, барин? А ты старосту расспроси. А и спрашивать не надо — разве самому не ведомо? Одной веревочкой виты — что евонный холуй, что барин!

Пауза.

Ушаков (Пирожкову). Ступай.

Пирожков уходит. Ермолаев деликатно отходит в сторону. Пауза.

Про старосты подлое самоуправство ничего мне не ведомо. Какой я барин, Тишка! Деревеньку свою с незапамятных времен покинул. Сам, чай, лет двадцать в бегах. Не барин я, Тишка, — моряк!

Тихон. А! Застыдился! Ишь как застыдился, зарумянился! Нет, врешь, барин! Все тебе ведомо: и боль моя, и злоба моя, и тоска — не притворствуй!

Ушаков. Хватит, Тихон!

Тихон. А! Грозишься! Не нужна мне роба твоя. И рекрутов твоих мне не учить! С голоду подохну — назло! Вешай — не испугаюсь! Ну, чего ждешь? Давай веревку! Покрепче, со смолой, а то оборвется! Не вздернешь — сам повешусь! От собственных рук смерть приму! Назло! Вешай!

Ушаков (топнул ногой). Уймись! Лекарь! Эй, лекарь!

Ермолаев (испуганно). Я тута.

Ушаков. Следить за ним. Есть не захочет — кормить насильно, с ложки. Пирожков!

Входит Пирожков.

Отведи под строгий арест! Будешь рекрутов учить, будешь!

Тихон. Не буду.

Ушаков. Будешь! Под арест!

Пирожков ведет Тихона, Ермолаев идет следом.

Ермолаев (Тихону). Нрав — видал? Вылитый, как супруги моей Матрены Никитичны. И та ножкой шваркнет — любая стенка ходуном, сотрясение всей природы!

Ермолаев, Тихон, Пирожков уходят.

Светает. Рельефно обозначились на горизонте очертания Херсонской бухты, порта, остовы будущих фрегатов и кораблей. Ушаков подошел ближе к бровке берега. Снял треуголку. Низко-низко поклонился воде и кораблям.

Ушаков (Васильеву). Иди сюда, мичман. Встань здесь. Вот так. Видишь флаги андреевские на кораблях? Видишь славную эскадру российскую? Отсюда Россия плывет в моря далекие, в океаны. И какой мор, чума какая остановят великий сей поход?

Медленно встает над водой пламенеющий оранжевый круг восходящего солнца.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Там же. Южная щедрая и нежная весна. По-весеннему звонят колокола. Перестук молотков. Высится резная корма «Святого Павла». Приготовления к спуску. По набережной гуляют матросы и мастеровые в праздничной одежде. Лоточники торгуют пирогами и сладостями. К одному из лоточников подходят окруженные толпой Лепехин-сын, верзила, из тех, про которых говорят «косая сажень», и квадратный человечек — это Гордиенко.

Лоточник. Эй, кому пироги подовые, с печенкой?! С пылу, с жару! Кипит, шипит, чуть не говорит!

Гордиенко. Кому подовые пироги, люди добрые? Налетай, я плачу!

Лепехин-сын. Вишь, чума, налетай! Будя, Гордиенко! Гордиенко. Нет, не будя! Нет, не будя! Люди добрые, кушайте!

Мастеровые и солдаты берут у лоточника пироги.

Еще берите, ешьте, пока не стошнит!

Лепехин-сын (упыло). Будя, Гордиенко! (Вынимает кошель, кидает монету лоточнику). Будя хватать!

Гордиенко. Нет, не будя! Кто тут наемыш?

Лепехин-сын (уныло). Ты — наемыш.

Гордиенко. Кого твой тятька, чтоб его скрало, заместо тебя, байбака, в рекруты отдает?

Лепехин-сын (уныло). Тебя, тебя…

Из Адмиралтейства выходит Пирожков, прислушивается.

Гордиенко. Ага, меня! Меня!

Лепехин-сын. Тебя, — чтоб и тебя скрало!

Гордиенко. Ты кому же грозишь, увалень? Тому, что заместо тебя, байбака, в рекруты идет, — вот кому ты грозишь! Эй, люди добрые! Приказую вам, как солдат войска, накажьте байбака! Кушайте пироги, пока не стошнит, — байбак заплатит! (Заметил другого лоточника). А ты чем торгуешь? Гребешки? Полушалки? Сережки? Сгодится! Эй, люди добрые, кому гребешки, кому полушалки, кому сережки? Налетай!

Лепехин-сын. Чтоб на тебя ведьмы в метель налетели и на Лысу гору прихватили! (Швыряет лоточнику несколько монет). Лучше бы мне самому в рекруты…

Пирожков. Понятно, лучше. Рекруту почет и слава. Да ты бы во флоте первейшим матросом был. Встанешь на носу — в Стамбуле сам султан увидит!

Лепехин-сын (почтительно оглядывает Пирожкова). Ну-у?

Гордиенко (увидел нового лоточника). А ты чем промышляешь? Гвоздями? И то подходит! Эй, люди добрые, кому гвозди?

И топорища у него есть! Смотри-ка, как славно! Хватай топорища, кому надо, — всё в хозяйство! Плати, байбак, не жились! Тароватому бог дает, а у скупого черт таскает!

Лепехин-сын. Горе мое… (Вытаскивает кошель).

Пирожков (презрительно). Эх, ты… А я, будь на твоем месте, такой бы фитиль ему сунул…

Лепехин-сын. Это как же фитиль?

Пирожков. А вот так. (Выразительный жест). Плати за всё, сказал бы, — и айда в морские служители! Во флот! Ищи-свищи!

Лепехин-сын. Да, тятька меня розгами тогда посвищет. Он меня для лавки бережет. Наследник. В лавке мне надобно сидеть.

Пирожков. Куда тебе такому в лавке! Головой о притолоку стукаться будешь! А в море крыша высокая — небо да тучки. Ну! Пишись в рекруты! И — со мной, на корабль.

Лепехин-сын. Тебе-то легко, матрос… Пишись! А у меня тятька! Как разложит да ка-ак…

Пирожков. Пока тятька спохватится, ты уже — по морямокеянам… На корабль! А тятьку в лавке оставим! И медлить нечего! (Хочет идти).

Лепехин-сын решительно двинулся за ним.

Гордиенко. Куда?

Лепехин-сын. В моря-океяны!

Гордиенко. Я тебе вот покажу в моря-океяны! А платить кто будет?

Лепехин-сын. Пущай медведь за тебя платит!

Хохот. Лепехин-сын, показывая дули онемевшему от неожиданности Гордиенко, подходит к Пирожкову.

Гордиенко (очнувшись, побежал следом). Куда ж ты? Куда ж? Благодетели, постойте! Да что это? Господин морской служитель! Имейте снисхожденье! Куда ж его?

Пирожков. Разве не слышал — во флот!

Гордиенко. А мне что же теперь? Под нож? Ведь я евонный наемыш. Наняли меня за него. Гордиенко фамилия моя. Сирота — круглый как шарик. Куда ж я денусь?

Пирожков (оглядел критически Гордиенко с ног до головы). Низкорослый больно. Впрочем, сойдет. Пойдем, так и быть. Похлопочу за тебя, авось возьмут…

Гордиенко. Куда возьмут?

Пирожков. В моря-океяны. На. (Вынул кошель). Плати. За гвозди, за топорища. Из жалованья отдашь. Из жалованья служителя флота российского! Иди!

Уходит вместе с Лепехиным-сыном и Гордиенко. Толпа расходится. Звонят радостно колокола. Стучат молотки. Слышны слова команды. К «Святому Павлу» спешит Тихон. Навстречу ему Орфано.

Орфано. Рваное ухо!

Тихон вздрогнул, остановился.

(Подошел ближе, оглядел Тихона, пощупал робу). Красив. Стало, корабельным мастером заделался. Думаешь следы замыть?

Тихон. Что надо?

Орфано. Не спеши, не спеши, Рваное ухо. Поспешишь — людей насмешишь. Не послушал меня, не увел людей — пожалел я тебя. А боле не пожалею. Жди, пока пригодишься. Понял? (Сжал кулак). Вот ты где у меня, мастер корабельный… (Раздельно). Емельки Пугачева атаман, дружок закадычный, советник непременный…

Тихон. Молчи!

Орфано. А мне чего опасаться? Это тебе на свою тень оглядываться. Наипервейший висельник. (Ласково улыбаясь). Ну, путь тебе, дорога… (Уходит).

Тихон с ненавистью, тоской и страхом поглядел ему вслед, пошел к кораблю. Входят Ушаков и Метакса.

Метакса. Я откомандирован в ваше распоряжение, господин капитан первого ранга.

Ушаков. А что за фамилия редкая? Метакса! Откуда родом?

Метакса. С Ионических островов, господин капитан. Земляк Одиссея. Он — с Итаки, я — из Кефалонии. Я грек, обучался в корпусе чужеземных единоверцев в Санкт-Петербурге.

Ушаков. Так, так. И что же заставило тебя надеть мундир российский?

Метакса. Любовь к Греции, господин капитан. Мечтаю под флагом русским служить освобождению милой отчизны моей от турецкого ига.

Ушаков (протянул руку Метаксе). Высокая и светлая мечта твоя, друг мой. И я мечтаю, мичман, и мечты уносят меня далеко… Мечтаю, чтобы всем единоязычникам и единоверным братьям нес русский флаг закон и мир.

Входит Васильев.

Васильев. Господин капитан первого ранга! Приготовления к спуску корабля заканчиваются. К последнему учению — «стрельба на качке» — готовы!

Ушаков (Метаксе). Как тебя?

Метакса. Георгий.

Ушаков. Идем, Егор, на качели, покажи, что мысли твои и дела суть одно и то же.

Втроем проходят к стрельбищу в глубине набережной, отгороженному тросами. Там раскачиваются большие качели. На них — фальконеты. В отдалении стоит Виктор Ермолаев.

Васильев (озорно). К стрельбе на качке готовься! Ученье будет пушками! (Вскакивает на качели, изо всей силы раскачивает их. Прицеливается).

Ушаков (зло). Дурно целишь, дурно целишь! (Вскакивает на качели). Корабль турецкий не стоит на месте! Наводи пушку с доброй прицелкой! Учти скорость корабля! Вот эдак! Видишь корабельный борт? Какой угол возвышения? Какой угол понижения? Вот эдак! Настал искомый момент! Пали! (Пробивает мишень). А то будешь попусту дельфинов пугать, мазила…

Васильев fобиженно). Господин капитан…

Ушаков. И слушать не желаю. Мазила, мазила!

Виктор (выступил вперед). Господин капитан, позвольте я выстрелю!

Ушаков. Ты кто такой?

Виктор. Я — Виктор Ермолаев. (Легко вскочил па качели, раскачал, схватился за фалъконет, прицелился).

Выстрел.

Ушаков. Бесподобно!

Виктор соскочил с качелей, пунцовый от смущения и похвалы, хотел что-то сказать и вдруг побежал прочь что есть мочи.

Куда же ты? Виктор! Убежал. (Задумчиво, Метаксе). Виктор. Подревнему — победитель. А ну, земляк древних, — на качели.

Метакса вскочил на качели.

Раскачивай потомка Одиссея, Васильев. (Схватился за веревки, раскачивает изо всей силы). Держись, Егор! Шторм на Черном море! А вон турецкий флагман. Изготовиться к заряду! Возьми фитиль. Пали!

Выстрел.

Виктор! Ходи на берег!

Метакса соскочил с качелей.

(Обнимая его). Будет, будет виктория на твоей земле, на земле Гомера, государь мой. Бессмертные строки «Одиссеи» еще в корпусе наизусть заучил. (Поморщив лоб, медленно припоминает). «Темная слава о нас до грядущих дойдет поколений, если врагу не отмстим за детей мы сторицей! Что ж до меня…»

Метакса. «Что ж до меня, то и жизнь нестерпима мне будет. Нет, мы убийцам от кары уйти не позволим!»

Ушаков. «Убийцам от кары уйти не позволим!» (Приложил руку ко лбу). Какая чума его несет?

К ним приближается Сенявин в необыкновенно щегольском мундире, в элегантной шляпе с широким, слишком широким золотым галуном, с непомерно большими серебряными пряжками на башмаках.

Васильев. Капитан-лейтенант Сенявин.

Ушаков. Моряк паркетный. Войновича правая рука. Горазд с дамами воевать. А ведь из славной семьи ироев.

Сенявин (приблизился, лихо стукнул красными каблучками). Господин капитан первого ранга! Его сиятельство граф Войнович поручил передать вам: его светлость генерал-фельдмаршал князь Потемкин Таврический прибыл на спуск корабля «Святой Павел». Его светлость выразил волю собственноручно порвать ленточку.

Ушаков (поклонился). Счастлив сему нежданному для меня обстоятельству. Прошу разрешения задать вопрос, господин капитан-лейтенант. Почему от вас за версту духами разит? Не барышня, чай, на балу — флота капитан-лейтенант.

Сенявин (вспыхнув). Сие к делу не относится.

Ушаков. Потому и лишнее, что не относится. (Повернулся к Сенявину спиной). Эй, матрос!

Пирожков (подошел ближе). Слушаю, ваше благородие!

Ушаков. Чего жуешь?

Пирожков. Ягоду, ваше благородие.

Ушаков. Отраву жуешь? Отправлю в гошпиталь! Где сорвал?

Пирожков. Она тут повсюду, ваше благородие!

Ушаков (осторожно попробовал ягоду, подумал). Есть всем!

Васильев. Его светлость!

К ним приближается Потемкин в сопровождении Мордвинова, Войновича, свиты. Ушаков подходит ближе, вытягивается, отдает рапорт.

Ушаков. Господин генерал-фельдмаршал…

Потемкин. Не надо, не надо… (Разглядывает Ушакова). А я прикидывал, что это за ирой херсонский, победитель чумы и прочая и прочая. (Мордвинову). Чего на него в Адмиралтейств-коллегии взъелись?

Мордвинов. Оному известно стало, что о некоторых инструкциях капитан первого ранга Ушаков поминает с насмешкой.

Потемкин. Ты что ж это, основы трясешь?

Войнович. Всё от чудачества, ваша светлость.

Потемкин (вынул из кармана пакетик с клюквой, протянул Ушакову). Хороша клюква! Хочешь?

Ушаков. Не люблю, ваша светлость.

Потемкин. Заносишься, заносишься, друг душевный. На кого? (Сделал страшные глаза). На самое Адмиралтейств-коллегию длань поднял! Ужо донесу им — они как зачнут из тебя пух трясти! Не поглядят, что ты чуму на обе лопатки уложил! Турция да Египет всю Европу очумить хотели, а пришел Ушаков — и всё напрасно! А пух все-таки вытрясут из тебя, никто не спасет!

Ушаков. Вы шутите, ваша светлость, а у меня кровь вскипает в жилах!

Потемкин (снисходительно). Чего ж она у тебя вскипает?

Ушаков (страстно). Косность мысли в Адмиралтейств-коллегии угнетающая! Забыты заветы петровские, устав его морской забыт! «Не держаться правил, яко слепой стены!» Умнейше сказано, ваша светлость! Изучая морские баталии века нынешнего, пришел я к выводу, что вечная боязнь нарушить строй приводит к результатам губительным. Авангард супротив авангарда, центр супротив центра, арьергард супротив арьергарда — экая ленивая баталия, прости господи.

Потемкин (с интересом оглядывая Ушакова). Какая баталия?

Ушаков. Ленивая, ваша светлость.

Потемкин. Ох, вытрясут из тебя пух!

Ушаков. А командиры кораблей, разве куклы они, коих За ниточку дергает флагман? Нет, пусть каждый своей головой задачу для общей пользы баталии решает. Не единым приемом, для всех боевых условий пригодным достается победа! Прием родится сам, коли поймешь обстановку, коли извлечешь всю выгоду оной! Не бояться маневра дерзкого, выбивать флагмана из строя — вот суть главнейшая! А во флотах европейских за нарушение линейного строя адмиралов казнят! Руководствуются инструкциями Британского адмиралтейства, также книгой француза Павла Госта «Искусство военных флотов, иль Сочинение о морских эволюциях». Читали, ваша светлость?

Потемкин (откашливается). Гм… В свое время. Продолжай. (Мордвинову и офицерам). А вы что? Отойдите! Не смекнули разве — тут конфиденсия!

Войнович (офицерам). Отойдите! Не смекнули разве — конфиденсия.

Офицеры отходят в сторону.

Пот ем кин. Продолжай, только кратко, утомишь эволюциями своими.

Ушаков. Книга Госта для флотов европейских — морская библия. Полагаю, однако, сия библия изрядно обветшала и довольно устарела…

Потемкин. Полагаю, однако, довольно много на себя берете, сударь.

Ушаков. Должно на себя брать много, ваша светлость, коли хочешь быть первым.

Потемкин. Всенепременно хочешь быть первым?

Ушаков. Великая империя и флот имеет великий. И воевать такому флоту — по-своему!

Потемкин (со все большим интересом оглядывая Ушакова).

Зряшнее городишь. Англичане — островитяне: мореходы отменнейшие, грех хулить.

Ушаков. Не отнимаю. Но держатся правил, яко слепой стены!

Потемкин. Зачем кричишь, ну зачем кричишь? В ушах гудит. Но продолжай, продолжай!

Ушаков. Пока будешь ждать благоприятствования, победа улизнет от тебя, яко тать во тьме ночной! В книге оного Госта про риск в баталии — молчок.

Потемкин. Много, много на себя берешь, сударь… Посему и думаю… не послать ли тебя в Адмиралтейств-коллегию? Будешь там кровь портить старым песочницам, а? Слыхал, болярин ты худородный, доходы твои убогие, людишек у тебя нет нисколько, одна флейта голландская. Играешь?

Ушаков. Выпадает минута, ваша светлость…

Потемкин. Ну что еще — поместье дам в Новороссии. Ах и места! Обомлел небось от радости?

Ушаков молчит.

Сколько тебе жалованья-то положено? Будешь у меня получать втрое. Доволен небось?

Ушаков (дрожащим от обиды голосом). Премного благодарен, но не за жалованье служу верой-правдой государыне и отечеству. Не за поместье в Новороссии.

Потемкин. Не желаешь в Новороссии? Ишь привереда… Что ж, дам в другом месте. Только гляди не капризничай. Прогадаешь. В Новороссии поместья золотые!

Ушаков. Не надобно мне, ваша светлость…

Потемкин. Чего ж тебе надобно? Титул? Нет, титул, брат ты мой, рано, не вышел еще.

Ушаков (негромко). Есть у меня титул, ваша светлость. К другому не стремлюсь. Русского флота офицер. Вот мой титул.

Потемкин (быстро). Брось, брось, брось. Лицемер ты, вот ты кто. Ишь какой нашелся! Каждому лицу тщеславие свойственно. Нечего! Каждое лицо к деньгам пристрастно. Сам грешен. Скажи, без обиняков скажи: чего желаешь? А! Ленту?

Ушаков (проникновенно). Славу. Славу флоту русскому, а стало, и себе, ибо не мыслю и жизни своей и славы своей без флота. Флаг российский мечтаю выше всех флагов держать на морях и океанах.

Потемкин (досадливо). Ну и держи, держи, господь с тобой. Экой ты, друг душевный, честолюбивец! Гордыня тебя обуяла, вот что. И поместьями не расшвыривайся напрасно.

Ушаков. Ваша светлость…

Потемкин (сердито). Напрасно, напрасно. От гордыни. Все в дом, все к старости сгодится, на черный-то денек. Заносишься! Запомни: сатана гордился — с неба свалился! Выше Потемкина все одно не будешь.

Ушаков. Ваша светлость, и в мыслях того…

Потемкин. Хватит лясы точить. Туда, что ли, идти? Время, Эй, господа, долго ль мне вас дожидаться?

Офицеры подходят ближе.

Ушаков. Прошу, ваша светлость. С вашего позволения отдам последние команды. Прошу, господа офицеры! (Низко кланяется, пропуская сердитого Потемкина и его свиту к трапу).

Появился Виктор. Потемкин и офицеры поднимаются по трапу на помост, пристроенный к эллингу, скрываются.

Виктор. Господин Ушаков!

Ушаков. А, победитель! (Хочет пройти).

Виктор (решительно загораживает ему путь, выпаливает). Господин Ушаков, отец должен был говорить с вами. Я — сын лекаря вашего, я прошу, я умоляю, возьмите меня на корабль, вы видели, как я стреляю, я могу отлично управлять парусом, взбираться на реи; отец сказал, изволили дать согласие. Я прошу сие сделать немедля, в противном случае будет поздно. Матушка моя… (Неожиданно бежит мимо Ушакова к трапу).

Ушаков. Куда, куда?

Крики за сценой: «Назад! Назад, оголец окаянный!» Выбегает дородная, пышнотелая Матрена Никитична. Подобрав широкие многоярусные юбки, раздуваемые ветерком, она несется по набережной, неотвратимо приближаясь к оторопевшему Ушакову. Выбежал с другой стороны Ермолаев.

(Растерянно). Шторм двенадцать баллов!

Ермолаев. Конец света! Бегите!

Матрена Никитична. Отца заграбастали, за сына взялись? Завлекли? Того не будет! Не отдам! Пустите, господин офицер!

Ушаков (заслонил ей дорогу). Не могу, сударыня.

Матрена Никитична. Пустите!

Ушаков. Вашего сына звать Виктор. По-древнему сие означает — победитель!

Матрена Никитична. Я ему березовых всыплю, будет ему Виктор! Дайте дорваться! Добром пустите, а то и вас зашибу!

Ушаков. Эй, матрос.

Появляется Пирожков.

Держать тут вахту.

Пирожков. Есть держать вахту!

Ушаков (тихо). А вы, сударыня, опоздали. Коли сын ваш поднялся на палубу военного корабля, сымет его с сией палубы одна лишь смерть! «Святой Павел» уходит в Севастополь. Оттуда сын ваш, сударыня, поплывет на «Святом Павле» во моря в океаны…

Матрена Никитична (заголосила). Господи Иисусе!..

Ушаков. Не от горя, от радости превеликой должно лить вам материнские слезы, сударыня! От радости, что родили сына, который принесет славу флагу российскому! Отечеству! Прощайте, сударыня! (Приложив пальцы к треуголке, поклонился, поднялся по трапу).

Виктор. Матушка, до скорой встречи!

Слышны боцманские дудки и затем громовой голос Ушакова: «Носовые стрелы вон! С богом. Руби задержник!» «Святой Павел» медленно идет в воду. Звонят колокола. Крики «ура». Вверх взлетают шапки и шляпы.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Севастополь. Набережная. Обрыв. Веранда, завешанная французскими шторами. Потемкин, Мордвинов, Войнович, Сенявин, Ушаков/офицеры с кораблей. Утро.

Потемкин. Быть грозе. Так вот, господа офицеры… (Чихает.) Войнович. Исполнение желаний, ваша светлость. Потемкин (вытер нос кружевным платком, вытащил из кармана капустную кочерыжку, грызет). Так вот, господа офицеры. Поезд матушки государыни приближается к Севастополю. Венценосцы европейские держат ее шлейф. Император австрийский Иосиф с ней под именем графа Фалькенштейна путешествует! (Презрительно тянет). Ин-ког-ни-то! Попросту — присматривается. Прикидывает: за державный ли шлейф ему цепляться иль за халат султанов… С императором принц де Линь, фельдмаршал австрийский, посол австрийский граф Кобенцель, Сегюр, посол французский, английский посол, министры других дворов. Вся Европа норовит сюда, в Севастополь. Севастополь! Что по-русски означает — город славы! Крепко ли на Черном море стоим? Крепко, господа просвещенные союзники!

Сверкнула молния. Гром.

С нами бог и крестная сила! (Перекрестился).

Сенявин. У Очакова турецкие корабли явились.

Потемкин (со злостью грызнул кочерыжку). Пугают.

Сенявин. Лазутчики доносят, ваша светлость, на фрегате капудан-паши — офицеры Британского адмиралтейства.

Потемкин. Союзники наши…

Сенявин. Российскую империю без воды оставить стремятся. Разумеют, что нет империи без воды, и тем паче стремятся. В Очакове французы турку укрепления возводят.

Потемкин. Давеча дружественный контракт подписали. И льстивый посол Сегюр матушку государыню в ее вояже по Новороссии сопровождает. Лицемеры, петиметры, канальи! (Снова со злостью грызнул кочерыжку). Избави нас, о господи, от друзей, а врагов и сами как-нибудь одолеем. До сей поры помпезностью их поражал. Нынче не помпезностью удивлю — мощью. (Подошел к плотно закрытым шторам, потрогал их, кивнул одобрительно головой). Ну сказывай, Марко Иваныч, чем ты и подчиненные тебе офицеры матушку государыню порадуют.

Войнович. Все в надлежащей готовности, ваша светлость. Покоями государыни избран сей Мекензиев дом. Исполняя вашу волю, стены покрыл ореховым деревом, обил штофом малиновым, нарядным.

Потемкин. Находчив.

Войнович. Земля, на кою ступит нога государыни, покрыта будет коврами татарскими богатейшего узора.

Потемкин (грызнул кочерыжку). Изрядно.

Мордвинов. Гребцов для катера императорского подобрали от каждого корабля — кто порослее. Блондины — по сю сторону, брюнеты — по другую.

Потемкин. Сие оригинально. Гребцов в шелковые рубашки обрядили?

Мордвинов. Обрядили, ваша светлость. На шляпах — вензель государев, как вы приказали, Екатерины Вторыя.

Потемкин. Так. Дальше сказывай.

Мордвинов. Тафтяные галстуки — по английскому образцу. В бытность мою в Англии…

Потемкин. Слышали, слышали про бытность. Прискучил.

Мордвинов. Ваша светлость…

Потемкин. Дала не столь давно матушка государыня твоей Англии атанде. Слышал?

Мордвинов. Слышал, как же, слышал, ваша светлость!

Потемкин. Ничего ты не слышал, граф, к чему попусту хвастать-то? За морями-океанами возгласили колонии английские от Англии независимость, твоя Англия от злости и взбесилась. И пожалуйте к нам за солдатиками да за кораблями! Взаймы, дескать, дайте морскую силу, у самих-то карман продрался! Тафтяные галстуки! Форсу на полтину, а в кармане и копеечка не бренчит! А матушка государыня им — шиш! Ну, дальше сказывайте — галстуки тафтяные…

Войнович. Оркестры, ваша светлость, на верхних деках кораблей и фрегатов. Беседки на каиках воздвигнул турецкие, золоченые…

Потемкин. Дерзаете… А ты Федор Федорыч, почему помалкиваешь? Давненько не видались с тобой, с самого Херсона. Ну, сказывай — чем удивишь?

Ушаков. Обучаю канониров, ваша светлость.

Потемкин. Чем, говорю, послов удивишь?

Ушаков. Из пушек отменно палить обучаю, ваша светлость. Стреляем на качелях из фальконетов, палим по примерной фальшивой крепости.

Потемкин. И вся фантазия? Не шибко.

Ушаков (вытянулся, побагровел). Ваша светлость! Изволили сказать, что союзников наших надобно не помпезностью — мощью поразить. Не смею судить о беседках турецких на каиках. Замечу лишь: лес на кораблях сырой, медью оные, подобно турецким, не обшиты. Ракушки пристают. Ходкость недостаточная. Флот турецкий — г сила серьезная, и нам превосходство надобно. Ядер мало. Прицельность должна быть исключительная. Что до леса — подрядчики воруют безбожно…

Потемкин (поморщившись). Скучно, скучно все говоришь. Аж скулы ломит. Не к тому ли клонешь-де — Потемкин мало заботы на флот вкладывает? (Сердито грызнул кочерыжку). Предполагаешь, не раскушу, что в мыслях имеешь. А?

Ушаков молчит, опустив глаза.

Лес, медь, ракушки… Высокой политики не осиливаешь. Солдат о государственных делах памятовать должен. Не токмо о ракушках. Размах дерзаний наших должны лицезреть особы титулованные. Иль ты иного мнения?

Ушаков. В баталиях завтрашних, ваша светлость, многое решит прицельный огонь артиллерии. Коли придется, к примеру, сразиться с флотом турецким, то сим преимуществом легко воспользоваться даже при меньшей численности флота нашего и при худшем его качестве. И тому…

Потемкин (моргцась). Ты, сударь мой, Потемкину нотаций не читай. Потемкин к тебе в школяры не записался. Меньшая численность! Худшее качество! Скажи пожалуйста! Жужжит, будто шмель. А? Ментор какой!

Ушаков, вытянув руки по швам, молчит.

Право, из терпения способен вывести. Кто тут у кого в подчинении? Кто главнокомандующий армиями и флотом на Черном море и берегах? А? Кто президент военной коллегии? Кто генералфельдмаршал?

Ушаков молчит, держа руки по швам.

Быть может, ты генерал-фельдмаршал?

Ушаков. Генерал-фельдмаршал — вы, ваша светлость.

Потемкин. Спасибо, признал! (Сердито прошелся по веранде).

Сверкнула молния.

(Торопливо перекрестился). «Артиллерия, артиллерия». Сам знаю толк в артиллерии. И твоего Павла Госта насквозь прочел. «Искусство военных флотов, иль Сочинение о морских эволюциях», А! Выкусил! Тебе, тебе назло! Не токмо ты единственный во вселенной сего ученого мужа одолел и осуждению подверг. Есть и другие люди, которые тоже в морском деле по малости кумекают. Да-с!

Ушаков. В сем не сомневаюсь, ваша светлость.

Потемкин. Сомневаешься. (Войиовичу). Как полагаешь? Сомневается?

Войнович. Никак нет. Только в силу различных чудачеств.

Потемкин. Каких?

Войнович. Ни свет ни заря, к примеру, за Балаклаву ходит наш милейший батюшка Федор Федорович. На маленьком судне бомбардирском. И там по мишени палит из пушек.

Потемкин. (резко). В чем чудачество?

Войнович. Опять-таки на флейте по утрам изволит играть, пробуждая окрестность печальной музыкой.

Потемкин. А ты не играешь?

Войнович (улыбаясь). Занят я, ваша светлость.

Потемкин. И палить не ходишь?

Войнович. Не до променадов, ваша светлость. Государыню достойно встретить стремлюсь на брегах Черного моря.

Потемкин. Красиво выражаешься, пиит. (Боком придвинулся к Ушакову, тихонько тронул за плечо). Капусты хочешь? Преотличная.

Ушаков. Спасибо, ваша светлость, не люблю.

Потемкин (помолчав). Славный ты офицер, Федор Федорович, да вот беда-то — не нашего века человек. И жить тебе будет трудно. (Погрыз ногти, оглядел Мордвинова, потом Войновича, сморщился, как от кислого. Ушакову). Не к масти козырь.

Заблистала молния. Ударил гром. Дробно застучал дождь по крыше веранды.

А на меня не обижайся. Кто вспыльчив, тот и отходчив. Вроде сией быстротечной грозы. Пошумит, погуркотит — да и снова солнышко. Не обессудь. (Нахмурился). От Потемкина и стерпеть почет. То-то. Быть в готовности, господа офицеры. (Войновичу). До сигналу моего триумфальные ворота держать в секрете.

Войнович. Слушаю, ваша светлость.

По тем кин (Ушакову). Не осуждай. Сгною! (Войновичу). Веди, показывай хоромы твои да штофы малиновые. (Уходит).

За Потемкиным уходят Мордвинов и Войнович. Остальные офицеры расходятся. На веранде остаются Ушаков и Сенявин. Ушаков направляется к выходу.

Сенявин. Господин капитан первого ранга.

Ушаков (сухо). Слушаю.

Сенявин. Сегодняшние слова и мысли ваши взволновали до крайности. При первом знакомстве вы больно обидели меня. Не понравилось вам, что надушен был. Не мало ли для суждения о существе человечьем? Вдвойне обидно, ибо мысли ваши о войне и маневре близки мне. Втройне обидно, ибо полагал, что человек, подобный вам, судить о людях будет не по внешнему обличью, а по тому, каковы они в бою. Вот и всё, господин капитан первого ранга. Разрешите идти?

Ушаков. Послушайте, господин Сенявин, отнюдь не стремился я…

Входят Орфано и Лепехин.

Лепехин. А я коврами не токмо лестницу застелю — всю дорогу! Море! Океян! Мне что!

Орфано. Не куражься, Лепехин. Подсчитаем убытки — наплачемся.

Лепехин. Не пугай, маслина, его сиятельство доверили мне все убранство — знал, кому доверять! (Офицерам). А, ваши высокородия! Честь имею!

Ушаков. Куда же вы?

Сенявин идет к выходу.

Сенявин. В другой раз… Выказал свои досады — и на душе легче. (Уходит).

Лепехин. Матушка государыня вот-вот нагрянет! Послы-то уже прибыли! Возки-то, возки каковы! Короны, берейторы, вензеля, ах, благородство! Ваше высокородие! Пользуюсь прибытием матушки государыни, дабы просить вас: верните мне сыночка. Без наследника купецкий род оставили…

Ушаков. А я воспользуюсь приездом матушки государыни, господин Лепехин… и господин Орфано… дабы обличить вас в том, что лес на военные корабли поставляете сырой.

Лепехин (замахал руками). Не омрачите, не омрачите матушке государыне светлую радость прибытия на Черное море! Не поверю! Господь бог и тот спешит убрать с неба тучки! Гляньте, дождичка как не бывало, а вы, ваше высокородие, с неприятностями!..

Ушаков. Вы казнокрады…

Орфано (улыбаясь). Не слишком ли, господин капитан?

Ушаков (бешено). Не улыбаться!

Орфано (продолжая улыбаться). Я не морской служитель ваш, господин капитан!

Ушаков. Не знаю, где и кому ты служишь. И ты, Лепехин! Чего добиваешься? Дабы корабли наши ко дну пошли! Камень на шею чаду родимому? Эх вы, отечества сыны… (Махнул рукой, уходит).

Лепехин (бежит за Ушаковым). Как понимать, ваше высокородие? Да разве ж можно родимому чаду камень на шею? Это законный наследник мой, ваше высокородие! Как понимать, ваше высокородие? (Убегает вслед за Ушаковым).

Орфано (смотрит вслед, улыбается). Не слишком ли, ваше высокородие? (Уходит).

К веранде шагают матросы со «Святого Павла» во главе с Васильевым. Здесь — Пирожков, Гордиенко, Лепехинс ы н. Они одеты в оранжевые атласные брюки, на ногах шелковые чулки, на головах шляпы круглые, с широким галуном, кистями и султаном из страусовых перьев. На шеях тафтяные галстуки, узлы закинуты за спину.

Васильев. Ждите тут. (Проходит в дом).

Гордиенко (Лепехину-сыну). Это ты?

Лепехин-сын (упавшим голосом). Это я.

Гордиенко. Чистый павлин.

Лепехин-сын. Ну будя.

Гордиенко. Нет, не будя. Павлин и есть.

Пирожков. Не обижай маленького.

Общий смех.

Чего смеетесь? Велика Федула…

Гордиенко. А ты его не задирай.

Пирожков. А ты его задираешь — тебе можно? Гордиенко. Мне можно. Мне можно, Лепехин? Лепехин-сын. Ему можно.

Пирожков. За что льгота?

Гордиенко. Поскольку я есть друг. Я есть друг, Лепехин? Лепехин-сын. Он есть друг. Он ради меня во флот пошел. И — будя!

Пирожков. Ну вас!

Появились Войнович и Орфано. Матросы стали «смирно».

Войнович (не обращая внимания на матросов). Достоверны; ли твои сведения, купец?

Орфано. Орфано не любит болтать зря. В государевом указе сей разбойник обозначен кличкой, и по сей день ее помнят в заволжских степях.

Войнович. Важно, чрезвычайно важно. (Матросам). А вы что тут?

Пирожков. Так что прибыли как блондины, ваше сиятельство. И как брюнеты…

Войнович. Да, да. (Прошел вдоль строя матросов). Брюнеты — к тем перилам, блондины — к этим. Когда пройдет, всем улыбаться. Вот так. (Показал).

Входит Мордвинов.

Пирожков. Понятно, ваше сиятельство. Вот так. (Показал).

Войнович. Но-но. Каналья! (Заметил Мордвинова). Граф! Разве не отправились вы навстречу государыне совместно с его светлостью?

Мордвинов (угрюмо). Его светлость предпочла общество смоляной куртки.

Войнович. Вы о батюшке Федоре Федорыче?

Мордвинов. Втерся в доверие к светлейшему…

Войнович. Не огорчайтесь, граф. Сей лапотный дворянин вскорости предстанет в истинном виде. Орфано, поведай графутайну…

Все трое уходят.

Гордиенко. Тайна! А люди слышали.

Пирожков. Так ведь мы… матросы.

Вбегает Васильев.

Васильев. Становись!

Матросы стали «смирно». Слышны вдалеке команды: «Смирно!», «Смирно!», «Смирно!» Грянул оркестр. Слуги бегут по набережной, расстилая прямо по земле синее сукно. Появляется Екатерина в сопровождении Потемкина, свиты, послов, офицеров, проходит мимо замершего строя матросов, милостиво оглядывает их.

Екатерина. Здравствуйте, друзья мои!

Матросы (хором, заученно). Здравствуй, матушка царица паша!

Екатерина (ум. иленно и растроганно). Видите, матросы, сколь далеко я ехала, дабы только увидеть вас.

Пирожков (лихо). От эдакой матушки царицы чего не может статься.

Потемкин (сквозь зубы). Ты…

Неловкая пауза.

Войнович (шепчет на ухо Потемкину). Ушаковский матрос. Екатерина (помолчав). Какие, однако, ораторы твои матросы, князь. Горазды комплименты говорить… (Поднимается на веранду).

Следом за ней остальные.

Потемкин (сквозь зубы, Пирожкову). Ну, матрос, твоя фортуна… (Догоняет Екатерину).

Екатерина (милостиво). Где ты, Григорий Александрович, чародей и алхимик? Не правда ли, господа, князь — алхимик, добывающий нетленное золото из пыли? Еще недавно резво скакали по сиим местам дикие козы…

Потемкин (поднимается на веранду). Благодарствую за ла ску, ваше величество. Да вот беда — турок обстроиться не дает. Татарам оружие возит, подстрекает. Намедни поймали одного татарина Ахметку, а у него ружьецо выделки французской, ахти стыд какой… Ладно, с вами посол французский, вот оказия! Матушка государыня, дозволь спросить: откуда у Ахметки ружьецо французское? Господин Сегюр, мне невдомек.

Сегюр что-то мычит.

Не могу разобрать, извините, господин посол.

Екатерина (разведя руками, Сегюру, как бы оправдываясь за неучтивость Потемкина). Enfant terrible! Ужасное, но… но прелестное дитя…

Потемкин. А третьего дня, матушка государыня, пиратскую фелюгу захватили, а на ней — пушка английская. И где они ее, злодеи, добыли, все собирался у английского атташе полюбопытствовать, и опять-таки оказия преудобная! Как полагаете, где, господин атташе?

Уорд. Теряюсь в догадках.

Потемкин. Вот и я теряюсь.

Екатерина (лукаво). Много будешь знать, князюшка, скоро состаришься. А мои гости привыкли видеть тебя всегда молодым.

Потемкин. Трудно, трудно, ваше величество. У турка-то флот сильнейший в мире, да еще учителя заморские. У нас — одни козы да море без флота, как вино без хмеля. А ведь еще светлой памяти государь Петр говаривал: который потентат одну армию имеет — одну руку имеет, а который и флот имеет — обе руки имеет. (Закашлялся). Что-то здесь душно, сердцу простора нету… Матушка государыня, дозволь занавески отдернуть? (Сделал знак).

Заиграл невидимый оркестр. Потемкин подошел к шторам. Сильным движением раздвинул их. Голоса изумления. Открылись пышные триумфальные ворота, украшенные зелеными ветвями. Через ворота стал виден рейд и выстроившиеся на рейде корабли.

(Звонким голосом). Черноморская эскадра твоя, матушка государыня! (Сенявину). Рапортуй, генеральс-адъютант!

Сенявин. Три линейных корабля, двенадцать фрегатов, три бомбардирских да десятка два с лишним двух- и трехмачтовых мелких судов, ваше величество!

Восторженный гул.

Сегюр. Excellent!..

Уорд. Glorious!..

Екатерина. Триумф! Триумф! Ну, Григорий Александрович, удивил навеки! Маг и алхимик!

Потемкин (сверкнув единственным глазом, задорно). Вот она, ваше величество, вторая рука государства.

Екатерина (милостиво улыбаясь). Да, теперь воочию вижу — есть флот на Черном море. Есть ли моряки?

Потемкин. К твоему приезду, ваше величество, нарочно на Северной стороне фальшивую крепостцу построили. На манер будущих крепостей турецких. И поглядим, на что бомбардиры русские способны. Прошу ближе к окнам, господа принцы, министры и сиятельные послы. (Подошел к окну, сделал знак).

Слышны с моря команды: «Ученье будет пушками! Изготовиться к заряду! Пали!» Екатерина, послы и придворные прильнули к окнам.

Выстрел.

А! С первого выстрела! Видите, загорелась башня!

Сегюр. Excellent!..

Выстрел. Облака дыма заволакивают бухту.

Потемкин. Нате вам! Вторая башня!

Уорд. Glorious!

Потемкин. Вся крепость горит! С третьего выстрела!

Ушаков. Молодец Ховрин! Отменно! Ура!

С моря доносятся крики «ура».

Потемкин (Ушакову). Очнитесь, сударь.

Ушаков (обомлев). Забылся, ваша… (Смолк, заметив па себе внимательный взгляд императрицы).

Екатерина (разглядывает Ушакова, как диковинку, с головы до ног). Пожалуй, ты прав, Григорий Александрович. Есть на Черном море не токмо флот, но и моряки. (Повернулась к Войновичу). Утешил, граф. Поздравляю тебя вице-адмиралом.

Войнович низко кланяется, целует руку, которую милостиво протягивает ему Екатерина.

Меткость явили твои моряки невиданную. Много же трудов потратил ты, дабы обучить канониров сему изумительному искусству!

Войнович. Не жалея сил, старался, ваше величество, и вот…

Потемкин. Погоди, граф. (Ушакову). Твои канониры стреляли, капитан первого ранга?

Ушаков (опустив глаза). Мои.

Екатерина (снова оглядев Ушакова с ног до головы). Je vous remercie vaillant marin. Je vous donne la qrade de briqadier.

Ушаков. He могу знать, ваше императорское величество!

Екатерина. Не понимаю тебя.

Шепот в свите и среди послов.

Ушаков (оробев). Французского не употребляю, ваше императорское величество!

Екатерина (пожимая плечами). Как же ты… обходишься?

Ушаков (растерянно). Матросы меня понимают, ваше императорское величество.

Екатерина (натянуто улыбнулась). Оригинал. (Кивком головы попрощалась с Ушаковым). Где могут отдохнуть мои милые гости, князь?

Войнович. Прошу сюда, ваше императорское величество, прошу сюда, господа послы.

Все переходят во внутренние покои. Екатерина мрачна.

Потемкин. Не гневайтесь на него, матушка государыня. Сей офицер — опытный мореплаватель. Во многих походах достойно участвовал, на всех морях, омывающих империю, плавал, побывал и в Ливорно и в Константинополе… На яхтах императорских на Неве командующим был… однако ко двору не пришелся…

Екатерина. Ибо медведем был, медведем после всех вояжей и остался. Сюда идти? (Уходит под руку с Войновичем).

За Екатериной уходят остальные. Потемкин в бешенстве подходит к Ушакову.

Потемкин. Доволен, сударь? Накликал на себя беду! Эх, лапотный дворянин! Это тебе не с матросами на качелях! Смоляная куртка!

Ушаков. Ваша светлость! Сами изволили говорить, к придворному политесу я мало приспособлен. Испробуйте меня в бою.

Потемкин (яростно). Здесь тоже, сударь, бой! Матушка государыня тебе сей насмешки ввек не простит.

По бульвару бежит запыхавшийся Сенявин. Поднялся на веранду.

Сенявин. Ваша светлость! Наисрочнейший пакет!

Потемкин (вырывает пакет, разорвал, читает, подняв голову). Эй, господа! Конец церемониям! Сюда! Скорей! (Ушакову и Сенявину). Турки заключили посла нашего в Семибашенный замок. Эски-Гассан напал внезапно на фрегат «Скорый» и бот «Битюг» у Кинбурнской косы.

Веранда заполняется придворными офицерами.

Господа! Хотела Россия оттянуть войну, да, знать, не судил бог! Турки напали на нас. (Неожиданно взял Ушакова за плечи, подвел к окну, показал на море). Ну, Ушаков! Где завидишь флот турецкий, атакуй его во что бы то ни стало, хотя б всем пропасть! Черт с ним, с политесом! На политес других найду! Атакуй, Ушаков, пришло твое время!

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Палуба «Святого Павла». На шканцах — Ушаков, Войнович, Васильев, Метакса. У пушек — матросы.

Войнович (глядя в подзорную трубу, растерянно бормочет). Эка силища! Двадцать линейных кораблей насчитал! А у нас всего три корабля да семь фрегатов! (Отнял трубу от глаз. Ушакову). Друг сердечный, предвижу дурные нам обстоятельства. И ветер туркам благоприятствует. Что предпринять, друг сердечный?

Ушаков мрачно молчит.

Завязать бы дуэль артиллерийскую. По регламенту Госта.

Ушаков (зло). По регламенту Госта от нас к вечеру и чешуи не останется — расстреляют. Их огонь сильней нашего раза в два, ежели не в три. Разве дуэль сие? Самоубийство.

Войнович. Что ж делать, что ж делать-то, батюшка? Ты ведь авангардом командуешь, тебе и карты в руки.

Ушаков. Руки мои связаны, ваше сиятельство: снимите с них путы, они добудут вам викторию.

Пауза.

Войнович. По-своему хочешь воевать?

Ушаков. Хочу по-своему.

Пауза.

Войнович. Пусть. Воюй, как бог тебе говорит. Словно бы ты, душенька, со мной совета и не держал. Только обкуражь, душенька.

Ушаков молча прикладывает руку к треуголке. Войнович идет к трапу. Ушаков молча и почтительно провожает его. Матросы стали «смирно». Войнович спускается по трапу. Дудки играют захождение.

Лепехин-сын и Гордиенко негромко переговариваются.

Лепехин-сын. Говорю тебе — втрое!

Гордиенко. Будя тебе!

Лепехин-сын. Нет, не будя! Втрое, коли не больше! Пушекто одних, считай, не менее тысячи. А у нас? Пожалуй, пятьсот наберется, и то счастье великое!

Ушаков (незаметно подойдя к матросам). Плохо считаешь, Лепехин. Турка — один залп, а мы — два. Значит, наших кораблей уже вдвое больше. Так?

Лепехин-сын (смущенно). Выходит, так, ваше превосходительство.

Ушаков (намеренно повышая голос, чтобы слышали другие матросы). Турка палит как попало, а мы — только прицелясь. Значит, наших кораблей втрое. Так?

Лепехин-сын. Выходит, так, ваше превосходительство.

Ушаков (еще громче). Турка бьет издалека, а мы только на пистолетный выстрел. Значит, уже вчетверо. Так?

Лепехин-сын. Выходит, так, ваше превосходительство.

Ушаков. И суть самую упустил, Лепехин, — нет у турецких пушек моих матросов. Стало быть, впятеро слабей нас турецкий капудан-паша. Так?

Лепехин-сын. Выходит, так, ваше превосходительство.

Пирожков. Нет, ваше превосходительство, не так выходит. Прощенья прошу, ваше превосходительство, но худо считаете… У турки командрфом Гассаи, по кличке «крокодил морских сражений», а у нас Федор Федорович Ушаков, как матушка государыня, извините, подметила… можно произнести, ваше превосходительство?

Ушаков улыбаясь кивает, разводя руками.

…Медведь русский! А куда крокодилу супротив медведя!

Общий хохот.

Тихон. Зашибет.

Лепехин-сын. Крокодил только раскроет пасть, а медведь его лапой — шасть!

Хохот.

Гордиенко. Дескать, не трать, кума, силы — ныряй на дно!

Пирожков. К подшкиперу подводному в гости! Потому и осмелился сказать, ваше превосходительство, — худо считаете! Вдесятеро слабей нас турка!

Одобрительный гул.

Тихон (подошел, глухо). С тобою, Федор Федорыч, — на смерть.

Ушаков (не улыбаясь). Спасибо, Тихон. Спасибо, канонир. (Помолчав). Спасибо, матросы, за великую доверенность. Одна лишь она вселяет веру в победу. Матросы! Поздравляю вас с первой на здешнем море генеральной нашего флота баталией!

Крики «ура».

(Пошел по палубе, следя за последними приготовлениями к бою. Приметил молоденького лейтенанта, с раскрытым ртом следившего за движением в люре турецкой эскадры. Обошел лейтенанта со всех сторон). А ворон в море считать нечего. Ворон в море не бывает. Одни чайки да буревестники. И манжеты несвежие. Небось на бал в кружевных? Баталия офицеру — не важней ли бала?

Лейтенант. Я, ваше превосходительство…

Ушаков. Ступай смени манжеты… (Прошел на шканцы, где стоят Васильев и Метакса).

Васильев смотрит в трубу.

Что наблюдаете, господин лейтенант?

Васильев. Наблюдаю кирлангич, Федор Федорыч.

Ушаков. Кто такой Федор Федорыч? Не знаю такого в бою, господин лейтенант. И вы не знаете.

Васильев. Ия не знаю, господин бригадир. Кирлангич пошел вдоль всей турецкой эскадры.

Ушаков (взял трубу). А! Сам его высокопревосходительство, крокодил морских сражений, генерал-адмирал Эски-Гассан!

Слышны гортанные крики.

Васильев. Чего это он так раскричался?

Ушаков (строго). Надо бы догадаться. (Метаксе). И тебе неясно?

Метакса. Перед боем наставленья дает своим кораблям словесно.

Ушаков, не отрывая глаз от трубы, кивает.

На сигнал к бою не надеется.

Ушаков. Есть ли нам от сией преглупой методы выгода? Метакса. Есть, ежели разгадать их намерения.

Ушаков. По-суворовски — разгадать и упредить. Чем же?

Васильев. Атакой! Атакой на флагмана! Что есть флагман? Голова!

Метакса. Навязать флагману бой, связать его боем и, таким образом…

Васильев. Отрубить голову от туловища!

Метакса. А туловище, сиречь весь остальной флот турецкий, рубить будем по частям… Ибо, как учили вы, Федор Федорыч, турецкие корабли дерутся, пока дерется сам капудан-паша. Воюют-то на турецком флоте алжирцы, триполитанцы, венецианцы, далматинцы — не флот, а Ноев ковчег! Вывели флагмана из линии — все сие стадо и разбежалось…

Где-то раздался свист. Упало в воду ядро.

Ушаков (отняв трубу от глаз). Кажется, я разгадал намерения крокодила морских сражений. Стремится атаковать нашу авангардию и оставить большую часть кораблей наших в бездействии. Нет! (Кричит). Пока выстрелом из пистолета не достанем до вражеской палубы — не отвечать! (Сняв треуголку, перекрестился). Поднять сигнал: «Бериславу» и «Стреле» идти в бейдевинд к ветру! Круче бейдевинд! Прибавить парусов! К бою!

Взвился сигнал. Заиграли дудки. Гаснет свет. Освещается каюта Войнович а. Он — на коленях перед иконой.

Войнович (бьет поклоны). Господи, помилуй нас, грешных… Даруй нам викторию, о господи… Господи, помилуй…

В каюту без стука ворвался Сенявин.

Сенявин. Ваше сиятельство!

Войнович (поднялся, продолжая креститься). Что тебе? Господи, помилуй нас, грешных…

Сенявин. Ваше сиятельство! Командующий Ушаков на «Святом Павле» с фрегатами «Берислав» и «Стрела», нарушив ордер, оторвался от кордебаталии и сделал поворот оверштаг вкруг противника…

Войнович. Господи помилуй! Какой плут! Вон оно, его вольтерьянство! По-своему надобно ему воевать. Дай скорей сигнал, пущай воротится!

Сенявин (дрожа от волнения). В итоге сего маневра, ваше сиятельство, турецкие корабли, стремившиеся обойти наш авангард, потеряли ветер и сами оказались обойденными и поставленными в два огня.

Войнович (перестал креститься). Эка плутишка… И что же?

Сенявин. Бригадир Ушаков поднял сигнал: следовать за ним всей кордебаталии.

Войнович. Скажи на милость!

Сенявин. Маневр дерзкий…

Войнович. Именно что дерзкий. А вдруг? Вон они, вольтерьянцы…

Сенявин. Маневр дерзкий, ваше сиятельство, и сулящий многое, ежели не всё. Полагаю следовать за авангардом.

Пауза.

Войнович. Ах вон ты что полагаешь?

Слышен разрыв.

(Крестится). Ну давай следовать. Стало, божья воля… (Внезапно). Пусть сам в пекло лезет, а я не охотник! Господи, помилуй нас, грешных, господи, даруй…

Гаснет свет. Освещается палуба «Святого Павла», окутанная дымом сражения. Выстрелы, стоны раненых. Через всю палубу лекарь Ермолаев тащит дюжего раненого, взвалив его на свои хилые плечи. Ушаков, не обращая внимания на выстрелы, в парадном белом сюртуке, в белоснежных кружевных манжетах, ходит по палубе.

Ушаков. Эй, лекарь, надорветесь! Возьмите помощь!

Ермолаев (сердито). Извольте заниматься, сударь, своим делом, да-с! (Скрывается в люке).

Ушаков. Пирожков, горячо?

Пирожков. Мне-то, ваше превосходительство, вполне прохладно, а вот салтан взопрел, взопрел! Седьмый пот! (Озорио, Виктору). Заряжай, юнга! Ученье будет пушками! Пальба на качке.

Ушаков. С боевым крещением, юнга! А где твой лейтенант?

Виктор (показал па лейтенанта, которому Ушаков делал выговор за манжеты). Вон сидит. Ранен.

Ушаков (подошел к лейтенанту). Куда ранен?

Лейтенант. Вот… тут…

Ушаков. Врешь. Ты не ранен. Ты — трус. Поздравляю тебя матросом. Подавай снаряды юнге! Большего не стоишь!

Подбегает Васильев.

Васильев. Господин бригадир! Два турецких корабля вышли из линии. Турецкий флагман открыл огонь по своим! Теперь бы. Федор Федорыч, методу вашу — туловище да останется без головы!

Ушаков (взмахнул платком). Огонь полным бортом всеми кораблями по турецкому флагману! По золоченой корме — огонь!

Залп.

Васильев. Ретирада! Ретирада! Ура!

«Ура» катится по палубе «Святого Павла». Ушаков поставил рупор на палубу, вытер платком совершенно мокрое, измученное и счастливое лицо. Гаснет свет. Освещается походный шатер Потемкина. Потемкин и Мордвинов. Потемкин мрачен, небрит, в небрежно запахнутом поношенном шлафроке, в стоптанных узконосых молдавских туфлях на босу ногу. Мясистое лицо его ничего не выражает, кроме скуки и, пожалуй, отвращения ко всему земному. Грызет ногти. Вертит в руках бумагу. Перед ним — Мордвинов.

Потемкин. Ересь, ересь! Не мыслю!

Мордвинов. Тайным розыском доказано, ваша светлость.

Потемкин. Неужто осмелился пугачевца-душегуба, злодея из шайки супостата — на корабле укрыть?

Мордвинов. Улики неотвратимые.

Потемкин. Не верится. На что ему пугачевец сдался? Не вольтерьянец же он?

Мордвинов. Так точно, ваша светлость, вольтерьянец, сами изволили как-то выразиться — шататель основ. (Осторожно). Он ведь и вас, ваша светлость, не милует.

Потемкин. Ну-ка…

Мордвинов. Не смею…

Потемкин. Доноси, коли начал…

Мордвинов. Осуждает вас, ваша светлость! Будто бы из казны государственной для нужд своих изрядные суммы забираете…

Потемкин. Всего только? А я-то думал…

Мордвинов. Будто бы двор содержите при себе, дозволенный лишь особе царствующей.

Потемкин, соглашаясь, кивает.

Роскошь немыслимую завели, что воину негоже…

Потемкин. Пустое доносишь. Сие вся Европа про меня судит… Далее…

Мордвинов. Будто бы жадны слишком.

Пот емкин (вздыхая). Есть грех.

Мордвинов. И тысячи крестьян государственных отныне на вас трудятся, умножая безмерные доходы ваши.

Потемкин. Были государственные — стали мои. Матушкина воля, ее дары. И вся сказка?

Мордвинов. Сие, ваша светлость, присказка — сказка будет впереди. (Смолк).

Пот ем кин. Говори!

Мордвинов. Стоит ли, ваша светлость?

Потемкин. Чего жилы тянешь?

Мордвинов. Дескать, зело ревнуете, ваша светлость, славуи милость матушки государыни…

Потемкин. Его, что ли, славу? К нему — милость? Нет у него никакой славы — смоляная куртка.

Мордвинов. Не его славу — славу Суворова. А Суворов для Ушакова — первейшая в империи личность. Куда выше вас, ваша светлость. Даже офицеров своих перед Суворовым ниц понуждает склоняться…

Пауза.

Потемкин. Вон что. Вон что. (Прошелся по кабинету, топнул ногой). Ах каналья! Ну я его сгною — погоди! Потемкину ничья слава не нужна — своей по горло! Ах, наглость какая! Со свету сживу! Экая шельма! И впрямь — вольтерьянец! Я ему покажу с пугачевцами шуры-муры водить. Как волка ни корми — все в лес смотрит! То-то, говорят, в морской корпус в лаптях приплелся! Лапотный дворянин! Мужик ничтожный! Мало их, вольнодумцев треклятых, матушка государыня в Сибирь упекла! И ему, видать, рудника захотелось! Уважу! А подзащитного его — за шею да на рею! Забыли, молодчики, как Емельку палач на куски раздирал. Живо напомню! Четвертовать голубчика, четвертовать!

Мордвинов. Нет слов, ваша светлость, дабы выразить негодование, кипящее в груди.

Потемкин. Чего?

Мордвинов. Нет, говорю, слов, дабы выразить негодование, кипящее в груди.

Потемкин. Нет слов, так и молчи. Донос в Петербург уже отписал?

Мордвинов. Счел долгом, ваша светлость, сообщить по инстанциям. И указ заготовил об отставке.

Потемкин. Предусмотрел — молодец! (Погрыз иогти). Ах, ваше сиятельство, ваше сиятельство! Пронзил меня будто штыком. Неужто ошибся я? Видел в нем звезду восходящую. Нужное мне лицо, исполняющее дерзновенные замыслы мои. Мечтал о новой Чесме, моей Чесме! О чем теперь писать буду матушке государыне? Корабли чуть у Румелии не потопил твой дружок Войнович, нынче новая незадача. Бог бьет — не турки. Самому, что ли, в отставку подать? В монахи, в монахи… Ну какой я главнокомандующий?.. (Вздохнул). Где бумага твоя о дворянине лапотном?

Мордвинов. Только подписать, ваша светлость. (Протянул бумагу).

Потемкин, вздыхая, пошел к столу.

Потемкин. Суета сует… (Взял перо).

На пороге — Сенявин.

Сенявин. Ваша светлость, господин главнокомандующий, прибыл с донесением от его сиятельства графа Войновича… Его сиятельство граф Войнович…

Потемкин. Затянул, яко дьяк! Давай реляцию! (Вырвал из рук растерявшегося Сенявина реляцию, быстро просмотрел ее, обхватил Сенявина, стиснул в объятиях). Проси, чего желаешь, милый ты человек! Свершилось! Вон она, моя Чесма! Моя! Моя! (Подбежал к столу, склонился над картой). Ирой твой граф Войнович, ирой, а я еще на него урчал… Моя, моя Чесма! (Жадно читает реляцию). Так, так, так. Отменно! Ирой Войнович, ирой… Отменно. Отменно. Поставили капудан-пашу в два огня. Изрядно! А кто поставил его в два огня?

Сенявин молчит.

Кто, спрашиваю, был виновником сего блистательного события?

Сенявин молчит.

Кто нанес крокодилу морских сражений удар решающий? По реляции этого-то и не поймешь, одна туманность. Языка лишился? Какой же курьер из тебя?

Сенявин (с волнением). Ваша светлость, ежели позволено будет…

Потемкин. Не томи!

Сенявин. Я не люблю бригадира Ушакова, тому есть основания. Но ежели хотите правды, извольте, вот она. Командуя авангардом, бригадир Ушаков оторвался от кордебаталии и отрезал от турецкого флагмана передовые турецкие фрегаты. Выиграв ветер, Ушаков связал флагман турок боем и…

Потемкин (схватил со стола пряник). Ешь! Молодец! Да не курьер молодец — Ушаков молодец! И ты молодец: за новость, за честность! И я! И я! Один у меня глаз, да двух стоит! (Захохотал). Начхать, что он там про меня болтает! Турок бьет — и поболтать может! Мели, Емеля, твоя неделя! Его неделя, ушаковская! Заслужил! Ушаков — человек прямой: что на сердце, то и на языке! А мы все — ровно ларцы с двойным дном. Наружу комплимент, а на дне язва да клевета! Донос уничтожить! Заслужил! Славу Потемкина приумножил! Мне флотоводец надобен, флотоводец, исполняющий великие и дерзновенные замыслы мои, а не ябедники, не фискалы! Белого очернить, черного обелить. Осьмнадцать доносов на него настрочили, а он турок лупит — звания не спрашивает! Он… (Оборвал. Мордвинову). Ох, граф, что-то худо смотришь. Затуманился, яко пасмурная осень. (Подошел, взял за руку). И пульс слабенький. И под глазами ямы — тарантас провалится. Никак занедужил?

Мордвинов (стиснув зубы). Изволите шутить, ваша светлость, я полностью здоров.

Потемкин (с доброй улыбкой). Не упорствуй. Натуру не обведешь, она свое выразит. Черного не обелить, белого не очернить. Занедужил. Покой тебе надобен, не иначе.

Мордвинов. Ваша светлость, это насмешка…

Потемкин. Покой, покой. Не капризничай. Лекарей к тебе вышлю. Притомился, граф. Требуется тебе отпуск. Продолжительный, дабы вылечился на славу и был здоров, яко дуб.

Мордвинов побледнел.

(Подмигнул ему единственным своим глазом). Кто заменит? Пока граф Войнович. Ведь тоже граф! (Захохотал). Прослышал я, будто оный граф страдать изволит морской болезнью и на море ему один измор. Пусть на бережку отойдет. А его кто заменит? Да, бумага! Бумагу-то подписать! (Хлопнул себя по лбу). Генералфельдмаршал, а голова дырявая! Чуть не запамятовал! Бумагу напиши всенепременно. Ушаков по званию кто — кажись, бригадир?

Сенявин. Бригадир, ваша светлость.

Потемкин. Бригадир, бригадир… (Напевает, вышагивая по комнате). Бригадир, бригадир, всей бригаде командир… Бригадир, бригадир… (Остановился). Бумагу напиши так. Именем ее императорского величества… бригадир Ушаков… (Снова подмигнул Мордвинову). Контр-адмирал Ушаков… назначается… начальником Севастопольского корабельного флота. (Сенявину). Чего пряник не ешь? Настоящий. В Вязьму за ними курьера гонял! Ешь! (Мордвинову). А тебе нельзя пряничка, ваше сиятельство, ты у нас больной! Тебе банки надобны, ваше сиятельство! Баночки! (Не выдерживает, хохочет неистово, приседает, размахивая полами шлафрока, как крыльями).

КАРТИНА ПЯТАЯ

Декорация третьей картины. По бульвару чинно шествует семья Ермолаевых — лекарь Ермолаев, Матрена Никитична, мальчик Сашка и молоденький матрос — Виктор. По его повзрослевшему виду можно легко догадаться, что прошло несколько лет.

Виктор (важно). Султан турецкий до крайности осерчал, когда побили мы его капудан-пашу…

Ермолаев. Отсюда весь фейерверк будет виден.

Матрена Никитична. Не мешай, батюшка. Ну, осерчал басурман проклятый…

Виктор. И строго-настрого новому капудану своему наказал: высадить десант в Крым. Но мы упредили нового капудана и в новой баталии задали ему преизрядную трепку. Зашли турецкому адмиральскому крокодилу в бейдевинд… Садим по нему зажигательными бранд-кугелями.

Матрена Никитична. Подумай, бракд-кугелями!

Виктор. Угрожая абордажем, идем на сближение. Стоим на палубе, в руках у нас багры, крючья, палаши, ножи.

МатренаНикитична. Господи, пресвятая богородица…

Виктор. Не приняли русской рукопашной — вышли из линии. Повернули на другой галс…

Матрена Никитична. Слава богу!

Ермолаев (порывается сказать). А у нас в лазарете…

Матрена Никитична. Молчи! Дай человеку сказать.

Виктор (важно, словно бы читает приказ). А при Калиакрии, матушка, победоносный флот российский вконец разбил турок. Семь кораблей сдались в плен. Адмиральский корабль «Капудание» взлетел на воздух. Поняли операцию, матушка?

Матрена Никитична. Проще простого: не лезь, сиди дома, не воюй!

Ермолаев. Объясни ты ей про маневр адмирала Ушакова при Калиакрии, затем…

Матрена Никитична. Страх-то какой, господа, жизни еще не видел — смерть сколько раз! Еще недавно как Сашка был.

Сашка. Ия хочу.

Матрена Никитична. Куда-а?

Сашка. Туда. (Показал на море). На фрегат!

Ермолаев (гордо). В меня. (Поднял на руки мальчика).

Матрена Никитична. Горе мне тяжкое с вами, с мужиками. Родила бы дочек, играли бы тихонько в куклы, косы плели, ленты вязали. Тебя-то уж я от своей юбки не отпущу, нет… Пойдем вок на холмик тот, оттуда видней будет…

Вся семья уходит. На бульваре появляются Сенявин, Васильев, офицеры.

Сенявин. По совести скажу, господа, испытывал я в СанктПетербурге неловкость исключительную. В Санкт-Петербурге любят курьеров с добрыми вестями.

Васильев. Где их не любят.

Сенявин. Коль скоро явился я с вестью о викториях на Черном море — и чествовали меня так, словно я был единственным виновником оных… Хотя кому, ежели не вам, известно, какую роль ничтожную я играл…

Васильев. Однако Федор Федорыч отмечал и ставил в пример ваш поход на «Навархии» к Синопу и далее…

Сенявин (густо покраснел от удовольствия). Разве? Ведь он терпеть меня не может…

Васильев (кивнул головой). Терпеть не может, но ставил в; пример.

Сенявин (поднимается на веранду Мекензиева дома, смотрит на море. Тихо). Вы меня более утешили, нежели все чествования санкт-петербургские… Как летит время, господа! Помните?

Четыре года назад… Будто вчера… Разом упали занавески — и предстал изумленному взгляду Европы наш юный, неоперившийся, только что сошедший со стапелей Черноморский флот. А вон тут стоял неприметный, неуклюжий офицер, поразивший матушку государыню неотесанностью своей…

Васильев (повторяя интонации растерянного Ушакова). «Французского не употребляю, ваше императорское величество! Не могу знать, ваше императорское величество!»

Офицеры хохочут.

Меж нами говоря, господа… (шепотом) по-французски и пишет, и глаголет… Но тсс!.. (Снова повторил ушаковские интонации). «Матросы меня понимают, ваше императорское величество!»

Сенявин. Он заставил себя понимать и ее императорское величество и всю Европу. (Вдохновенно). Явился средь нас, господа, великий морской талант, флотоводец дерзкий, перевернувший всю науку морскую, поистине — морской Суворов! Из Турции молва об Ушак-паше, как его величают турки, проникла в Европу. Вот извольте! (Вынимает газету). Похитил у портного, сшившего мне мундир. (Одергивает мундир). Волшебство, не правда ль? Так вот. «Таймс» лондонский, нумер преинтересный. Перевести?.. «Премьер Вильям Питт сказал в палате общин: «Не хватит ли побед русских на Черном море? Не пора ли спасать Турецкую империю? Вооружаю эскадру, тридцать шесть кораблей, в помощь Турции».

Васильев. Пока солнце взойдет, роса очи выест.

Сенявин. А вот еще — презабавно. Купцы Манчестера сказали Вильяму Питту: «Мы не хотим воевать с Россией, мы хотим с нею торговать».

Васильев (хохочет). Умно! Какая надобность Англии воевать с Россией, ежели английский бог придумал для сего тзфок!

На набережную выходит веселая толпа матросов и жителей Севастополя. В центре Гордиенко и Лепехин-сын танцуют гопак, сопровождая танец лихой запорожской скороговоркой. Позади матроса — веселый, раскрасневшийся Ушаков. Чуть подальше — мрачный Лепехин-отец.

Сенявин (пряча газету). Никак сам Федор Федорыч! (Сбегает с веранды навстречу толпе).

За ним сбегают остальные.

Гордиенко (танцуя).

Посадыла стара баба на припичку гусака.

Сама выйшла за ворота та вдарыла гопака.

Сыды, сыды, гусачок, та высыды гусы.

Лепехин-сын (басом).

А я пиду подывлюся на черные усы!

Ушаков. Сади гуще, матросы!

Гордиенко закружился волчком, замер. Бурные аплодисменты. Ушаков здоровается с офицерами, вместе с ними проходит на веранду.

Лепехин-сын (утираясь рукавом, выходит из круга, подходит к Лепехину-отцу). А, тятя! Каким штормом вас к нашему борту прибило?

Лепехин-отец (мрачно). Чего дома не кажешься? Матка горюет.

Лепехин-сын. Вона мой дом — линейный корабль «Святой Павел». А к матушке зайти охота, да боюсь — вас застану.

Лепехин-отец. Смотри, прокляну.

Лепехин-сын (спокойно). А мы, тятя, давным-давно вас прокляли. Всем экипажем, тятя. За то, что мы на своей шкуре вашу подлость испытали, чуть ко дну не пошли: лес-то ваш сырой. Стыдно мне за вас, тятя! Обидно лишь, что прокляли вас всем экипажем, а вы, несмотря, живете! Нет, видно, правды на земле! Идите, тятя, пока матросы добрые, обозлятся — некому будет в лавке торговать. (Отходит).

На набережной появляется Пирожков, ведя за собой турка с льняной бородой, в богатой, расшитой золотом и парчой одежде. Навстречу идут Сенявин и Васильев.

Пирожков (подходит к Сенявину, рапортует). Ваше благородие! К пирсу подошла турецкая фелюга под нейтральным португальским флагом! На каковой фелюге прибыл сей турок, а также жена евонная, туркеня, и дети евонные в числе пяти турчат.

Васильев. Турецкий десант!

Пирожков. Называет себя, ваше благородие, штаб-лекарем турецкого флота Эким-Махмудом, бежавшим из Стамбула, требует, дабы вел к Ушакову… Вот я и привел…

Сенявин. Что же с ним делать? Эй, где тут лекарь?

Вбегает Ермолаев.

Господин лекарь, по вашему околотку гость! Сам его высокородие штаб-лекарь турецкого флота! Спросите: какими судьбами пожаловал? Чему обязаны сему визиту в дни войны?

Пауза.

Ермолаев. Коли он лекарь, я латынью его! К международной дипломатии я, судари, привычен! Еще дед мой… (Важно откашливается). Коллега! Омниа меа…

Турок (окая, как прирожденный волжанин, на чистом русском языке). Ты, батюшка, по-русски лучше, по-простому… а то заладил, батюшка, «меа, меа», а у меня сердце разрывается…

Ермолаев (оторопев). Позвольте, господин Эким-Махмуд…

Турок (плачет). Отстань, батюшка, какой я Эким-Махмуд? (Плачет). Кондрашка я, Кондрашка, и боле ничего! У меня, багюшка, сердце русское, турецкое все равно ко мне не пристает! Русский я, вот вам крест. (Крестится).

Лепехин-отец. Крест знает…

Сенявин. Не время машкерадам! Кто ты? Как к туркам попал?

Подходит Ушаков.

Кондратий. Откроюсь вам, ваше благородие. Крепостной я, дворовый человек! Побоев да розог не вытерпел, бежал в Туретчину. Сказался дохтуром, ведь я коновалом в деревне был. Лечил басурманов водой, никому не вредно, и ладно.

Хохот.

Ермолаев (оскорбленно). Высечь бы тебя у грот-мачты, сударь, что медицину позоришь!

Кондратий. Зачем же ее позорить, батюшка? Она мне, благодаря бога, состояние хорошее дала, жалованье — во сне Кондрашке сирому не снилось, почет-уваженье, сам султан за мной посылал. Дом нажил с фруктовым садом, фонтан в две струи. Да все это к лягушкам в болото, все постыло на чужой стороне! Взял всю семью свою — и, жизнью рискуя, к вам. (Всхлипнул). Все богатство за горсть земли родной сменяю! За горсть! (Опустился на колени и, склонившись, поцеловал землю).

Тишина.

Васильев (вполголоса, Сенявину). Господи, не смеяться — плакать кровавыми слезами хочется! До чего доводим соотечественников своих!

Ушаков (вполголоса, строго). Я сего не слышал, господин Васильев.

Сенявин. Ну, господин Эким-Махмуд, как самочувствие султана? Давно за водичкой твоей не присылал?

Кондратий. Адмирал Сеид-Али поклялся султану привезти его превосходительство вице-адмирала Ушакова в Стамбул в железной клетке…

Ушаков. Вот бездельник!

Кондратий. Вернулся он после Калиакрии на Босфор ночью с перебитыми парусами! Палит из пушек — помощь требует! Весь Стамбул напугал, все кричат криком: «Ушак-паша! Ушак-паша!» Султан и вообрази, что вы на Босфоре. Тут же гонца в Галац. Перемирия просить!

Ушаков. Постой, постой! Как — перемирия? Ты не напутал, Эким-Махмуд?

Кондратий. Не кличьте меня более Эким-Махмудом, ваше высокопревосходительство. Кондрашка я, хорошее имя, божье. А говорю правду, как на духу. Перемирия запросил; султан.

Ушаков (взволнованно). Идемте, господа! Господин лекарь, лжетурка возьмите к себе в лазарет.

Сенявин. Будет там водой лечить по своей методе. По крайности безвредно.

Под смех присутствующих Пирожков уводит Кондратия. Ермолаев молча идет следом, матросы — за ними.

Ушаков (вслед). Побеспокойтесь о семье его! (Поднимается на веранду). Доблестные офицеры флота российского! Мы у порога событий более чем примечательных! Турецкий флот, усиленный эскадрами алжирской, триполитанской и тунисской, в составе осьмнадцати линейных кораблей, осьмнадцати фрегатов и сорока трех судов, разгромлен вами и славнейшими матросами вашими! Турецкого флота боле на Черном море не существует! Нас хотели выжить с берегов Черного моря. Нет, это русское море, так оно значится на всех старинных картах, и мы этого моря не покинем!

Крики «ура».

Васильев (мечтательно). Флаг наш пойдет на выручку едияоязычных братьев-славян и единоверных братьев-греков! Они поднимутся на святой бой! Прочь турецкое ярмо! Да сбудется мечта твоя, Метакса!

Метакса молчит. Из глаз его льются слезы.

Сенявин. Господа офицеры! Подымем бокалы во славу сией благородной мечты!

Ушаков. Во славу русского флота!

Офицеры входят в Мекензиев дом. Сцена пуста. Слышна за стеной веселая запорожская скороговорка, возгласы, притопывания — матросский Севастополь празднует победу. Появляется на набережной Тихон. Он мрачен. Садится на скамейку у обрыва. Входит Орфано. Перебирая четки, садится около Тихона. Пауза.

Орфано. Здравствуй, Рваное ухо. Чего от меня хоронишься? Поздравить тебя хотел — с медалью.

Тихон (тихо и злобно). Чего ходишь? Чего хочешь? Когда терзать перестанешь?

Орфано. Когда? (Задумчиво перебирает четки). Я тебе скажу, Рваное ухо. Сказать?

Тихон. Говори.

Орфано. Убей Ушакова.

Тихон вскочил.

(Перебирая четки). Уразумел, матрос?

Тихон молчит.

Уразумеешь — свобода тебе, как птице перелетной. И денежки, денежки. Нет — нынче уж Ушакову шепну, кто ты есть. Он-то уразумеет. Погляжу, как ты на рее болтаться будешь, Рваное ухо! Что ты? Что ты?

Тихон, не отвечая, тяжейЪ дыша, медленно надвигается на Орфано. Обхватил его могучими своими руками. Орфано метнулся, в руках блеснуло лезвие ножа. Появился на набережной Виктор. Орфано ударил Тихона. Виктор кинулся к Орфано, выбил нож. Борьба. Орфано толкнул ногой Виктора, прыгнул с обрыва. На веранду выбежали. Сенявин, Метакса, офицеры.

Тихон. Изверг! Держи!

Виктор. Держите убийцу. (Прыгнул за Орфано).

Тихон, окровавленный, тяжело дыша, присел на скамейку. Сенявин: бросается к обрыву, прыгает вниз. Вбегает Ушаков.

Ушаков. Что тут было? (Заметил Тихона). Что с тобой? Метакса, лекаря!

Метакса убегает.

Кто тебя поранил?

На веранду выбегает Васильев.

Тихон (помолчав). Федор Федорыч, утаился я пред тобою, винюсь. Не знаешь, кого медалью государевой одарил. (Пауза). Два года с Пугачевым Емелей вместях воевали. И ждут меня нынче не медали — кнут, ноздри рваные да навечная каторга. Бежал я от приговора, да вот не добежал…

Ушаков, мрачный, молчит. Васильев кашлянул.

Ушаков (поднял голову). Вы тут? Вы слышали?

Васильев (медленно). Я ничего не слышал, Федор Федорыч; (Пауза). И вы ничего не слышали.

Входят Метакса и Ермолаев.

Господин лекарь, скорее! Ведите его в лазарет!

Входят Сенявин и офицеры.

Сенявин. Ушел, каналья!

Васильев (взглядывает на Ушакова, быстро). Господин Ермолаев, займитесь раненым. Господа офицеры, делу — время, потехе — час! Через несколько минут начнется фейерверк! На веранду, господа, тут выгоднейшая першпектива!

Ермолаев и Тихон уходят.

Ушаков. Идите, я приду…

Офицеры поднимаются на веранду. Ушаков в задумчивости стоит у обрыва. Появляется Мордвинов в сопровождении невзрачного офицера.

Мордвинов. Вот где вы скрываетесь, господин вице-адмирал! А я ведь к вам прямо на перекладных из Петербурга. Удивлены? Воля ее императорского величества. Вернула меня из отставки. Удивлены? Могу сообщить преинтересные новости, достойные удивления еще большего. Привез я вам указ: отменить предстоящий поход на Стамбул.

Ушаков. Сего быть не может!

Мордвинов. Вот указ. Да и как иначе — перемирие с тур-: ками уже подписано.

Ушаков. Перемирие? Неуместная шутка, ваше сиятельство.

Мордвинов. Не шутка — самое точное сведение, господин вице-адмирал. Разве мало вам викторий ваших?

Ушаков. Не в моих викториях суть. (Гневно). Поймите, не перемирие надобно нам — мир! Мир — после того как выполним заветы, начертанные Петром, когда империя наша выйдет на юг морскою дорогою! Сие надобно нам для поддержания интересов государства Российского, для общения с иными державами, для торговли и промысла морского и океанского… Кровью орлов суворовских, кровью матросов наших оплачены сии виктории, и теперь, когда мы у цели, — перемирие! Я к светлейшему поеду, я докажу…

Мордвинов. Опасаюсь, что вояж ваш будет излишним, господин вице-адмирал. К тому же его светлость князь Григорий Александрович тяжко болен. (Пауза). А я ведь к вам надолго, господин вице-адмирал. Назначен начальствующим всех портов черноморских. (С нескрываемым торжеством). А также и флота корабельного. Все сызнова, господин вице-адмирал. На днях потребую вас к себе для доклада. Ждите вызова, господин вице-адмирал!

Ушаков молчит, с тоской и отчаянием смотрит на Мордвинова.

Васильев (с веранды). Федор Федорыч, пора!

Мордвинов (почтительно). Пойдемте созерцать фейерверк в честь викторий ваших, господин вице-адмирал. (Поднимается на веранду, офицеры расступаются, занимает центральное место среди них).

Ушаков садится на скамейку, обхватывает обеими руками голову. Вспыхивает фейерверк. За сценой слышны крики «ура».

Васильев. Ушакову ура!

Ушаков (бормочет). Нет, не к масти козырь, не к масти…

Фейерверк озаряет всю сцену. Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Михайловский дворец в Петербурге. Диванная. Ушаков при ленте, орденах и шпаге в густо пудренном парике. Входит Мордвинов.

Мордвинов. Здравствуйте, господин вице-адмирал! Сколько лет, сколько зим!

Ушаков. Здравствуйте, ваше сиятельство!

Мордвинов. Пожалуй, со смерти графа Григория Александровича не виделись? Не то и больше? Ах, Григорий Александрович, Григорий Александрович! О мертвых дурно господь бог не повелел поминать. Однако, ах, однако… (Понизив голос). Умер вовремя.

Ушаков. Быть может, скажете, ваше сиятельство, к кому и. по какой надобности я зван?

Мордвинов (будто не слыша). Гнить бы ему в ссылке, Григорию Александровичу. Государь император, по конфиденсии замечу, имени его даже слышать не изволит. А тех, кому князь Потемкин мирволил, — не слишком почитает, вовсе не слишком… Ах, да! Покойный-то ведь и к вам был благосклонен. Добрая фея ваша. Да-да, вспоминаю, сколь многим обязаны вы ему — наградами, званиями, представлениями о викториях…

Ушаков. Я вам тоже премногим обязан, ваше сиятельства.

Пауза. С ненавистью смотрят друг на друга.

Мордвинов. Злопамятны, сударь.

Ушаков. Не память злая, а памятую о зле. К кому и по какой надобности я зван, ваше сиятельство?

Мордвинов. Вы званы мною и ко мне.

Ушаков. Слушаю, ваше сиятельство.

Мордвинов. Вы изволили прислать из Севастополя рапорт в Адмиралтейство с жалобой на оное: насмешки ради приложили вы кулек с ржавыми гвоздями.

Ушаков (уныло). Правды ради — не насмешки. Мордвинов. Считая сей реприманд дерзостным, представил рапорт государю императору.

Ушаков кланяется.

И ржавые гвозди также представил государю императору.

Ушаков кланяется снова.

На высочайшее усмотрение. Извольте ждать высочайшего решения. (Усмехаясь, иронически отвешивает поклон, уходит).

Ушаков гневно смотрит ему вслед. Гаснет свет. Освещается кабинет императора Павла. Павел и Мордвинов.

Павел (стуча тростью о высокий ботфорт, сиплым голосом). Что это? Что это? Откуда сие? Почему это?

Мордвинов (продолжая высыпать на стол из рогожного кулька ржавые гвозди). Из Севастополя, ваше величество. Вицеадмирал Ушаков специальным курьером прислал в Петербург. Пав ел. Специальным курьером? Зачем? Кто позволил?

Мордвинов. Дабы доказать неспособность назначенного вами нового состава Адмиралтейств-коллегии.

Павел (сиплым голосом). Ага! Суворову подражает. Одного поля ягодка! (Угрожающе). Ягодка!

Мордвинов. В жалобе пишет оный вице-адмирал Ушаков, будто чиновники Адмиралтейств-коллегии, вашим величеством назначенные, фальшивую пробу корабля учинили при тихой погоде.

Павел (злобно). Суворов! Суворов! Одного веника два прутика!

Мордвинов. Сие не со вчерашнего дня, ваше величество. Еще в бытность правления государыни Екатерины вице-адмирал Ушаков, как надежным щитом прикрываясь благоволением князя Потемкина…

Павел (сморщившись). Ах, опять матушкины дела…

Мордвинов…оный Ушаков скрыл при себе осужденного на дыбу и каторгу подлого бунтовщика, Емельки Пугачева сподвижника… каковой по сю пору находится при упомянутом Ушакове и осыпаем наградами.

Павел (заметался по кабинету, бешеным шепотом). В деревню! Я из них вольнодумский дух вышибу! (Чуть не сбил тростью часы с яшмового стола). Вон, вон, вон с государственной службы! Ржавым гвоздем решкрипт нацарапать. Ржавым гвоздем! В деревню! Свиньями командовать! На запруде с недорослями кораблики пускать! (Хлеща кресла тростью, пробежался по кабинету, встал. Резкий поворот, как на плацу. Очутился лицом к лицу с Мордвиновым). А кто флотом командовать будет? Ты? Ты?

Мордвинов. Воля ваша, ваше величество… Тяжела ответственность, но я…

Павел (оглянулся). Ты? (Приподнялся на цыпочки, шепнул в ухо). Бездарен, ваше сиятельство…

Мордвинов вытянулся, молчит.

(Шепотом). Времена смутные.

Звон часов.

Зри — часы с Сатурном! Королева французская подарила. А ее — на эшафот… (Тихонько присвистнул). Якобинцы. Санкюлоты. Бесштанники. Всюду заговоры, шептанья. Буонапарте вон где шагает. Сегодня ночью кто-то в парке кричал. (Оглянулся). Тайное сведение есть: из Тулона корсиканец вышел. С эскадрой неисчислимой. Куда? А? Не в Черное ли море? На нас — войной? А?

Мордвинов. Дарданеллы, ваше величество. Не пройдет.

Павел. А если султан пропустит сквозь Дарданеллы?

Мордвинов. Не пропустит, ваше величество. Султану самому Буонапарте угрожает.

Павел (шепотом). А если? А если? А если? В Италии — короны кувырком. Марию-Антуанетту — поминай как звали… (Снова тихонько присвистнул). У австрийца — портки мокрые… Молит — Суворова. Из деревни его вытребовали — что делать? Не терплю его хохолок, не терплю! Что делать, что делать? Ушаков — та же масть, та же.

Мордвинов. Одного веника два прутика, ваше величество, как изволили выразиться.

Павел (бешеным шепотом). Ржавые гвозди! Осмелился! Свиньями на деревне командовать! (Подбежал к Мордвинову, облобызал). Тебя — на его место!

Мордвинов (радостно). Указ об отставке заготовить, ваше величество?

Павел. Ржавым гвоздем! Из службы вон!

Появился на пороге невзрачный офицер в мундире голштинского образца, попятился.

Что тебе? Что тебе? Что тебе?

Офицер. Ваше величество, атташе английский сэр Роберт Уорд прибыл по вашему приглашению.

Павел. Давно пора! Пусть идет!

Офицер, поклонившись, выходит.

Мордвинов. Мне уйти, ваше величество? Заготовлю указ…

Павел. Будь! Зри, как надменные британцы молить будут нас о помощи… Зри!

Отвешивая поклоны, входит Уорд.

Уорд. Ваше императорское величество, его императорское величество король Великобритании…

Павел (нетерпеливо, не соблюдая этикета, шагает навстречу). Вы были в Стамбуле? Каковы новости? Где Буонапарте?

Уорд (кланяясь). Вам, ваше величество, великому магистру Мальтийского ордена и милостивому покровителю, брошен наглый и беспримерный вызов. Мальта захвачена узурпатором-корсиканцем, ваше величество.

Павел (сжимая кулаки, шепотом). Возмездия!

Уорд. Новый преступный акт, ваше величество, еще больше убедит вас в пользе и неотложности совместных действий Англии и России против злодея.

Павел. Совместно и немедля!

Уорд. Эскадра доблестного адмирала Нельсона вышла на поиски французского флота.

Павел. Не на поиски надо — на разгром, на разгром!

Уорд. У доблестного Нельсона мало кораблей. Мы ждем помощи вашего величества.

Павел. Дам! А султан? Пропустит ли флаг русский сквозь Дарданеллы? Сказали вы ему, что французы допрежь всего угрожают целостности Турецкой империи?

Уорд (кланяется). Его султанское величество согласен на все условия вашего величества.

Павел. И объединение эскадр русской и турецкой под общим командованием?

Уорд. И объединение эскадр, ваше величество. п авел (с восторгом). Злодей Буонапарте! Даже извечных противников наших швыряет нам в объятия!

Уорд. Его султанское величество отныне объявляет себя благовозлюбленным братом вашего величества. Идя навстречу желанию благовозлюбленного брата, его султанское величество не возражает против того, дабы объединенный русско-турецкий флот действовал под вымпелом русского адмирала.

Павел (в восторге, Мордвинову). Зри!

Уорд. Его султанское величество выразило пожелание, дабы сим командующим объединенным флотом был известный в Турции и повсеместно адмирал Ушаков, или, как турки его именуют, «Ушак-паша».

Стук.

Павел (вздрогнул). Кто тут? Кто шумел?

Мордвинов (он бледен). Простите, ваше величество…

Павел. Почему шум?

Мордвинов. Я нечаянно уронил гвозди, ваше величество…

Павел. А… (Подошел к бюро, выдвинул ящик, смахнул туда гвозди, с силой задвинул ящик обратно). Перо!

Мордвинов протянул императору гусиное перо.

Мордвинов. Пожалуйста, ваше величество.

Павел (посмотрел на свет, почистил перо в лежавшей на бюро разрезанной картофелине, вручил его Мордвинову). Пиши! «Вице-адмиралу Ушакову! По получении сего… имеете вы… со вверенною в команду вашу… эскадрою., немедленно отправиться… в крейсерство, около Дарданеллей».

Гаснет свет. Еще слышен в темноте шепот Павла: «Действовать совместно с турецким флотом противу французов… хотя бы… и далее Константинополя… случилось… случилось…» Освещается диванная. Ушаков и Мордвинов.

Ушаков. Благодарю за доверие всемилостивейшего государя императора.

Мордвинов (не глядя, сухо, еле сдерживая клокочущую злость). Вы будете сражаться супротив общего врага вместе с лордом Горацием Нельсоном. Для вас — честь превеликая.

Ушаков выпрямился, побагровел.

Баталию его у мыса Сан-Винсенте советую вам изучить и офицерам преподать для несомненной пользы и руководства. Особливо примите во внимание впервые употребленный им тактический резерв в морском бою. Сие…

Ушаков. Осмелюсь заметить — не короткая ли память у вашего сиятельства? Забыть изволили, что сей маневр — резерв тактический в морском бою — применен мною при Керчи восьмого июля тысяча семьсот девяностого года, ваше сиятельство. Доколе, ваше сиятельство, и ворону на чужой стороне соколом будем называть, а дома и орла вороной? Думаешь о подобном, ваше сиятельство, и не слезы, но кровь из глаз стремится! Народ русский одевает нас, поит и кормит, народ русский присвоил нам чины, должности и звания. Будем же чтить кормильца и поильца своего. Честь имею, ваше сиятельство! (Кланяется и выходит из диванной).

Мордвинов стоит окаменев.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Салон английского корабля. Нельсон без мундира, в нижней сорочке, со спутанными волосами, ползая по карте, раскинутой на полу, передвигает игрушечные фрегаты и кораблики. Коммодор Траубридж, склонившись в почтительной позе, наблюдает за резкими движениями Нельсона.

Нельсон. Ушаков решил штурмовать Корфу!

Пошли вон, к дьяволу, в преисподнюю! Вам не кажется, Траубридж, — в дерзости отказать нашему милому адмиралу-медведю нельзя!

Траубридж. Его следует упрятать в сумасшедший дом, милорд.

Нельсон. Вы думаете?

Траубридж. Что такое Корфу, милорд? Это — пять цитаделей, выдолбленных в скалах! Это — шестьсот пушек на фортах перекрестного огня! Это — французский флот «Женерэ» и «Леандр». Их пушки сметут в клочья наших союзников, если они осмелятся штурмовать! Это, наконец, ордер Буонапарте, повелевающий защищать крепость до последнего!

Нельсон. Вы правы, Траубридж. Брать Корфу не измором, а штурмом с моря может либо помешанный, либо… (тихо) гений… (Вскочил). А если он возьмет? Возьмет? Возьмет? (Заметался по салону). Я ненавижу русских! Какого дьявола они полезли на Корфу? Вы, Траубридж! Вы позволили Ушакову нахально занести ногу на греческие острова первым! Русский медведь осядет на греческих островах — попробуй выкури его оттуда!

Траубридж. Я не думал, милорд…

Нельсон. Вы не обязаны думать, вы обязаны исполнять. (Снова опустился на карту). Пока вы медлили, Траубридж, Ушаков подошел сюда, к Цериго, и высадил десант. Затем он занимает Занте. Население встречает его колокольным звоном. Колокола должны были звонить в мою честь, Траубридж. В Санта-Мавра солдат и моряков угощают сластями и вином. Это вино должны были пить мои матросы, Траубридж. В Кефалонии матери-гречанки учат своих детей целовать российские гербы на солдатских сумках. Это трогательно, не правда ли, Траубридж? Ушаковский офицер Сенявин захватывает Санта-Мавру — вы восхищены его смелостью, Траубридж? Теперь ушаковская лапа тянется к Корфу. Им нужен ключ к Италии и Балканам! Вы в восторге от успехов наших доблестных и достославных русских союзников, коммодор Траубридж? Но я не в восторге от вас и клянусь…

Стук в дверь.

Пошли вон, к дьяволу, в преисподнюю! И клянусь, Траубридж…

Стук в дверь усиливается.

Если вы стукнете еще раз, я вас повешу! Заодно с часовым, которому я наказал никого не впускать.

Резкий стук.

Вы будете висеть на одной рее! Это так же точно, как дважды два — четыре.

Дверь распахивается, и в салон влетает дама необыкновенной красоты, с кроткими и печальными глазами.

(Не оборачиваясь). Кто смеет нарушить приказ Нельсона?

Дама. Леди Гамильтон. (Туфелькой свирепо расшвыривает во все стороны кораблики). Вы меня повесите за это на рее?

Нельсон (вскочил). Леди Эмма! Прошу прощенья… Мы разбираем операцию русских и…

Леди Гамильтон (печально). В Европе шатаются троны, якобинцы гильотинируют королей, льется голубая кровь, чернь рушит новые и новые Бастилии, Ушаков захватывает острова, которыми должны владеть мы, англичане, а лорд Нельсон, на которого с надеждой смотрит вся Англия, развлекается игрой в кораблики… Ах, милорд, милорд! Вы и в самом деле ребенок, милый и непослушный…

Траубридж (покашливает. Смущенно). Я пойду, милорд.

Нельсон кивает, Траубридж выходит.

Леди Гамильтон. Дайте, я расчешу ваши спутанные волосы. Это самые изумительные, самые прекрасные волосы на земном шаре. Нельсон играет в кораблики. Ну и что ж! Ну и что ж! Быть может, в эти-то мгновенья и зреют ослепительные замыслы в драгоценной голове вашей? Решаются судьбы мира? Почему вы молчите, милорд?

Нельсон. Я слушаю вас.

Леди Гамильтон (радостно, по-детски смеется). А я подумала, вас раздражает моя болтовня.

Нельсон. Я готов вас слушать вечно.

Леди Гамильтон (тихо и нежно). Вы — самый нежный, самый добрый. Самый великий. Вы так велики, Нельсон, что мне иногда страшно с вами. Да, да, страшно. Иногда мне видится, Нельсон, вы выходите из высокой, из большой волны. Бог моря! (Внезапно другим голосом). Увы, я отвлекаю бога моря от важных государственных дел, я занимаю его своей ничтожной особой. Зачем я пришла, милорд? Предупредить: к вам идут наши гости, из величества, несчастные королева Каролина и король Фердинанд. И… вам пора надеть ваш мундир. Впрочем, Нельсон заслужил право принимать королей без мундира.

Нельсон. Вы всегда были добры ко мне, леди Эмма.

Леди Гамильтон (деловито). Королева Каролина, милорд, не только королева, она еще и мой друг.

Нельсон (шутливо). Для меня это значит больше, нежели все королевы земного шара. Я немедленно надеваю мундир.

Леди Гамильтон. Выслушайте ее внимательно, Нельсон. Она так несчастна! Повелительнице Неаполитанского королевства и обеих Сицилий очутиться в положении изгнанницы, нашедшей приют на английском военном корабле! Она придет просить вас, чтобы вы заставили этих проклятых русских бросить Корфу и пойти освобождать ее трон. Император Павел обещал ей…

Открывается дверь. Входит кавалер Мишеру.

Мишеру. Его величество король Фердинанд. Ее величество королева Каролина.

Нельсон торопливо застегивает мундир, поправляет волосы. Входят Фердинанд и Каролина. За ними — придворные. Фердинанд — длинный, как пика, на тоненьких, стрекозиных ножках, с золотушными глазками — дрожит. Каролина — властная, злая.

Каролина. Мы пришли к вам, лорд Нельсон, чтобы поблагодарить вас за гостеприимство.

Нельсон кланяется.

Мы его не забудем до гроба.

Фердинанд. Тем более что до гроба осталось недолго…

Каролина. Ваше величество!

Фердинанд. Я развиваю вашу мысль.

Каролина. Король Фердинанд очень обеспокоен.

Фердинанд. Да, я обеспокоен.

Каролина. Император Павел обещал нам…

Нельсон. Я все знаю, ваше величество.

Фердинанд. О чем он думает, этот русский адмирал! Вот я напишу моему брату Павлу — он ему даст понюхать из золотой табакерки!

Каролина. Ваше величество!

Фердинанд. Я вспылил.

Нельсон. Я сообщу русскому адмиралу о вашем справедливом негодовании. Со своей стороны, заверяю вас, ваше величество, — Англия выполнит свой долг.

Каролина. Спасибо, великий Нельсон! (Торжественно). Пять лет назад незабвенную сестру мою, королеву Франции Марию-Антуанетту, обезглавила на гильотине подлая парижская чернь. С той поры мое бедное сердце не знало забвенья. Я приказала художнику нарисовать гильотину. Когда лорд Нельсон вернет нам наше королевство, я повешу изображение гильотины в спальне моего дворца. Против моего изголовья. Откроет ли мне глаза рассвет или сомкнет их глубокая ночь — пусть всегда стоит передо мной Мария-Антуанетта и взывает о мести. (Целует распятие, опускается па колени).