Драмы

Троян. Двести девятнадцать.

Тюленев. Двести девятнадцать, куда и просит прибыть своего сына Илюшу незамедлительно… Что? (Растерянно смотрит на. Коновалова).

Коновалов (кричит). Вешай трубку!

Тюленев (в трубку). Я извиняюсь. (Вешает трубку). Передано, товарищ майор.

Коновалов кивнул, отвернулся.

Троян. В голову не приходило, что твои здесь…

Коновалов. Мои? (Тяжело повернулся к пришедшим). Чего не знакомишь? Здравствуйте.

Линда. Тэре. Линда.

Аугуст. Тэре. Аугуст.

Ян. Тэре. Ян.

Троян. По-эстонски — здравствуйте.

Коновалов. А, которые Ладогу никак не переплывут?

Линда (чуть кокетничая своим легким акцентом и неправильными ударениями). О, у вас тещин язык, товарищ военный корреспондент.

Троян. Да, я люблю разглашать военные тайны… разведотдела германского генерального штаба.

Линда. Ия люблю такие… опасные шутки.

Троян. Опять надушились французскими духами? Что это у вас? «Шанель»? И опять исчезнете, как дымок?

Линда. Да, ночью снова на озеро…

Троян. Вернетесь — начну подозревать.

Линда. Что?

Троян. Что вы не Линда…

Линда. Что же я?

Троян. Кто вас знает? Может быть, обергруппенфюрер… Линда (засмеялась). У вас причудливая фантазия. Ян! Тио вейни!

Ян, кивнув, выходит из номера.

Вермут итальяно. Последняя бутылка, на до свиданья хлопнем с вашими милыми друзьями.

Коновалов (резко). Не употребляю. (Трояну). Помыться можно в твоем бомбоубежище?

Троян (взял со стула простыню, оставленную Батениным). Черт, не высохла…

Линда. Я принесу… (Убегает. За ней молча следует Аугуст). Коновалов. Что это за белая вошь?

Нарышкин. Товарищ майор, ну, из братской же республики…

Коновалов (испытующе поглядел на Нарышкина). Уже. Спекся. (Трояну). В гражданскую войну я б такую увидел — к стенке… Убери ты ее, Христа ради, Троян, с ее духами, — не до нее…

Вернулась Линда с простыней, за ней — Ян и Аугуст. Ян держит в руках бутылку.

Линда (отдает простыню Коновалову). Смойте воздушную пыль, и… и ожидаем майора, товарищи…

Коновалов. Излишне… товарищ. (Направился к двери в ванную комнату). И патефон крутить, когда к Ленинграду немец впритирку… и в Таллине вашем свирепствует… тоже излишне. Не момент для танго, молодые люди (оглядел Аугуста и Яна)…призывного возраста. Немножко пир во время чумы напоминает. (Ушел в ванную).

Пауза.

Линда. Мои друзья Ян и Аугуст не понимают по-русски, и, это… это очень удачно для майора.

Нарышкин. Переживает… за Ленинград. И вообще за отступление.

Линда. Возможно, и за себя тоже? У нас, в Эстонии, говорят: мужчине идет быть мужчиной. Будем открывать? (Отдала Трояну бутылку, открыла крышку пианино, покрутилась на вертящемся стуле, тихо наигрывает).

Нарышкин облокотился на пианино, мечтательно слушает, не сводя глаз с Линды. Линда тихонько поет: «Встретились мы в баре ресторана… Как мне знакомы… твои черты…»

Тюленев (Трояну). А вы майора по Испании знаете?

Троян. Не я один — весь Мадрид. (Рассматривает этикетку бутылки). И там его пили… трофейное… с одной великолепнейшей Хуанитой.

Забили зенитки.

А эти уже в ту пору вашего дона Базилио… чурались, как черта…

Линда (тихонько поет, прислушиваясь). «Татьяна, помнишь дни золотые…» (Трояну). Дон Базилио?

Троян. Вася — по-испански…

Нарышкин (откупорил бутылку, разлил в фужеры вермут, пригубил вино). Ах, пленительное время, сержант… Дон Базилио из Рязани и дон Карло из Гамбурга… И Пьер, и Янек, и венгр Мате Залка, и польский генерал Вальтер… Коммунизм. Нет, это была не только наука. Религия века… (Поглядел на Яна и Аугуста). И ваши парни дрались у Гвадаррамы. Вы, Линда, не комсомолка?

Линда. Что вы! (Засмеялась). Я только песенку помню про комсомольцев. Красивый мотив. (Аккомпанируя, запела, по-прежнему чуть коверкая слова).. «Дан приказ: ему — на Запад, ей — в другую сторону…» Так? «Заходили комсомольцы на гражданскую войну…»

Нарышкин. Линдочка, вы талант, вас надо эвакуировать в тыл…

Линда. Я была бы очень рада. (Поет). «И родная отвечала… Я желаю всей душой… Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой». Я очень люблю эту печальную песенку.

Нарышкин. Я ж говорю — из братской республики.

Тюленев (поглядел на часы). Нарышкин, время за… как их там… за клавирами… (Трояну). Мариинский театр теперь в Молотове. Обещали им привезти…

Нарышкин (с горечью). Воздушные извозчики…

Троян. А я думал — чего им там, в тылу, не хватает? Балетных клавиров! (Делает балетное па).

Линда (засмеялась, захлопнула пианино). Троян, и вас надо тоже… эвакуировать, как… балерину! (Нарышкину). Куда, стойте, господин борода! (Дает ему фужер).

Нарышкин. Наливайте, только не больше, чем до краев.

Линда (дает фужеры Яну, Аугусту; шутливо). Пожалуйста, молодые люди… призывного возраста… (Дает фужер Тюленеву).

Тюленев. Простите, спиртного не принимаю.

Линда. Может быть, вы и не курите?

Тюленев. Так точно, не курю.

Линда. Может быть, вы не взглядываете на женщин?

Тюленев. Взглядываю, но каждый раз, извиняюсь, лучше своей жены никого не нахожу…

Линда. Ну, тогда вы тоже — золотой фонд…

Стук в дверь. Троян идет открывать. Входит Жемчугов. Оглядывает всех.

Жемчугов. Майора Коновалова ищу.

Нарышкин (козырнул). Майор купаются.

Жемчугов (посмотрел на Тюленева, потом на Нарышкина). Экипаж «Дугласа»?

Тюленев кивает.

(Достает из кармана бумагу). Имею предписание. Из тыла должен привезти… (Взглянув на Линду, оборвал. Оглядел Аугуста и Яна). Вот так вот. (Молча отдал предписание Тюленеву). Был уже у вас на аэродроме, штурмана вашего видел… Когда летим? Тюленев. Дадут добро — полетим.

Жемчугов. Ясно. (Снова подозрительно оглядел Линду). Ясно.

Закачалась люстра.

Близко положил. Эх, людоеды… (Вздохнул). Детишки питерские…. за что это вам, за какие грехи?

Нарышкин. Мясо возим, когда за глотку взял…

Жемчугов. Мясо?

Нарышкин. Вас вот еще… Эх, с майором бы в штурмовую перекантоваться. Ну гробанули бы!

Тюленев. Не канючь, сказано. (Жемчугову). Обижается, что на транспортном летает.

Жемчугов. Не с этого надо начинать, сержант. Вам почетное дело вверено, каждый на своем посту…

Нарышкин (уныло). Ясно. Это мы читали.

Жемчугов. Читать мало. Надо усваивать.

Нарышкин. Харьков взят.

Жемчугов. Что?

Нарышкин. Харьков, говорю, взят.

Пауза.

Жемчугов. Враг использует временные преимущества. Временные. Понятно?

Нарышкин (уныло) Понятно. А вот как же вышло, что к Ленинграду подошли?..

Жемчугов. Еще раз терпеливо разъясню вам: не с этого надо начинать. Момент исключительно трудный, действительно верно, но есть замысел командования — и каждый на своем посту, без паники… (Снова оглядел подозрительно Линду). Без паники, ясно?

Нарышкин молчит.

Тюленев (сердито). Ясно, товарищ сержант?

Нарышкин (вытянулся, козырнул), Есть. Ясно!

Из ванны вышел Коновалов.

Тюленев. К вам, товарищ майор.

Жемчугов. Инспектор отдела перевозок ВВС КБФ Жемчугов. Получил приказание лететь с вами… (Протянул предписание).

Коновалов. А чего торопитесь? Дай хоть вытереться. (Вытер волосы простыней. Трояну). Сын… не звонил? (Линде). А я думал, вы уже к станции Ладожское озеро подъехали.

Линда (с вызовом). Я не могла оставить отель, пока вы не помахаете мне на до свиданья… хотя бы моей пушистой простыней.

Коновалов (небрежно). Это — пожалуйста. (Кинул простыню на кресло. Жемчугову). Давайте предписание. (Читает). В тыл?

Жемчугов. Личное приказание командующего ВВС.

Коновалов (сухо). Я понимаю. (Вернул предписание Жемчугову). Полетите с капитаном. Иван Иваныч, вам пора в Адмиралтейство… Сообщите, что прибыл, явлюсь… и… (Жемчугову). Стойте! Дайте-ка вашу красивую бумагу. Чья, чья подпись? Плеско? Не Артемий?

Жемчугов. Так точно, Артемий.

Коновалов. Так. Бригадный комиссар… (Усмехнулся). А вы не могли бы стукнуть Плеско, что… майор Коновалов тут, и… и авось не отшибло память у бригадного комиссара…

Жемчугов. Есть. Разрешите идти?

Коновалов кивнул. Жемчугов и Тюленев пошли к дверям.

Коновалов (подмигнул Трояну). Хоть что-нибудь… За проезд в тыл.

Жемчугов (обернулся. С силой). Товарищ майор, я отправляюсь в тыл по личному приказанию командующего. Стало быть, так надо. И стыдного тут нет ничего. Прикажут на передовую — на передовую пойду.

Тюленев. Верно, товарищ техник-интендант второго ранга. Пошли… Солдат — человек казенный…

Тюленев и Жемчугов, уходя, сталкиваются с Екатериной Михайловной. Пальто ее не застегнуто. На голову накинут платок, из-под которого выбивается прядь волос. Она не шла — бежала сюда.

Простите за беспокойство…

Уходит, за ним Жемчугов.

Екатерина Михайловна (задыхаясь). Вася… Вася… (Кинулась к Коновалову).

Коновалов (подался назад, глухо). Не обязательно… Совсем не обязательно… Илюша… где?

Екатерина Михайловна. Придет.

Коновалов. Я ждал не тебя.

Екатерина Михайловна. Да. И я знала, что ты так скажешь. И все равно я пришла…

Смолк метроном. Секунда тишины — и веселый сигнал из репродуктора, подхваченный на площади, в коридорах гостиницы. Зычный, словно бы обрадованный голос: «Отбой тревоги! Отбой тревоги!» И снова веселая музыка сигнала отбоя.

Линда (подходит к Коновалову). Мужчине идет быть мужчиной, а женщине идет быть женщиной. (Трояну, лукаво). Ауфвидерзейн! (Нарышкину). Счастливый путь — и вам и нам! И если смерти, то… как поет ваш печальный романс… мгновенной… (Неприязненно взглянула на Екатерину Михайловну. Взяла свой фужер, залпом опрокинула вино, швырнула бокал на пол). Нагемисен!

Ушла, за нею — Аугуст и Ян.

Нарышкин. Ух! (Встретил жесткий взгляд Коновалова). Разрешите откомандироваться за клавиром, товарищ майор?

Коновалов (хмуро). К утру быть тут.

Нарышкин. Как штык, товарищ майор. (Козырнув, уходит).

Троян. Я… мне нужно диктовать… простите…

Коновалов. Не уходи, Троян.

Снизу доносится музыка. Играет оркестр.

Троян. Сумасшедшее трио. Весь оркестр в ополчение ушел. А этих… не то эвакуировать забыли, не то — мобилизовать, (Пауза). Играют, а в перерывах зажигалки тушат.

Мучительная пауза.

(Выдернул шнур). Я вас покину. Диктовать… (Взял телефон. Сгреб блокноты со стола). Простите, Екатерина Михайловна. (Уходит в другую комнату, плотно закрывает за собой дверь).

Екатерина Михайловна. Сядем.

Коновалов, ни слова не говоря, садится. Садится и Екатерина Михайловна. Она тоже молчит и только вглядывается в Коновалова, словно бы вновь и вновь убеждаясь, что он живой, сидит перед ней.

Коновалов. Где Илюша?

Екатерина Михайловна. Я просила его… Прости… Немного попозже.

Коновалов. Он здоров?

Екатерина Михайловна. Здоров.

Пауза. Играет оркестр.

Коновалов. Нога его как?

Екатерина Михайловна. Все зажило, делали рентген — кость цела.

Коновалов. А в перемену погоды?

Екатерина Михайловна. Не ноет, все хорошо.

Коновалов. Глаза как?

Екатерина Михайловна. Очки носит.

Оркестр.

А ты сюда надолго?

Коновалов. До конца войны.

Екатерина Михайловна. Назначение получил? Коновалов. Назначение.

Екатерина Михайловна. Значит, всё… в прошлом? Коновалов. Видишь, доверили.

Екатерина Михайловна. Как раньше? Полк? Коновалов. Полк. (Пауза). А мама где твоя?

Екатерина Михайловна. Мама умерла.

Играет оркестр.

Я писала тебе. Разве ты мое письмо не получил?

Коновалов отрицательно качает головой.

Разве ты моих писем не получал?

Коновалов. Получил — одно. Извещение… о расторжении брака… Получил, да. (Пауза).

Екатерина Михайловна. И… ни одного, ни одного моего письма?

Коновалов. Нет. Да мне вполне хватило… того. (Встал). Согласие я дал, — что тебе еще?

Екатерина Михайловна (встала). Я проститься к тебе. Завтра эвакуируемся мы, Вася.

Коновалов (горько). Всей семьей?

Екатерина Михайловна опустила глаза.

Илюша?

Екатерина Михайловна. Сопротивляется, обижается, но я… по-моему, почти убедила его. Только что вернулся из-под Петергофа, траншеи рыли, еле успели убежать… (Махнула рукой). И видит он плохо…

Коновалов. Ему ведь только в декабре восемнадцать?

Екатерина Михайловна кивнула.

Пусть едет. Ну, счастливо. (Протягивает руку). Счастливо!

Екатерина Михайловна. Счастливо. (Идет к дверям. Взялась за ручку. Обернулась. С отчаянием). Вася! (Бросилась к Коновалову, опустилась на колени, обняла его высокие унты). Васенька мой, Васенька мой, Васенька мой… (Рыдания). Васенька мой, Васенька мой, Васенька мой…

Коновалов (силится оторвать от себя ее руки, сдавленно). Катя…

Екатерина Михайловна. Прости меня, Васенька, прости меня, Васенька, прости меня, Васенька…

Наконец он поднял ее, она, тяжко всхлипывая, гладит его ладони, его локти, грудь, щеки, подбородок.

Любимый мой, любимый мой, ты мой любимый.

Коновалов. Уйди.

Екатерина Михайловна. Ты никогда не мог видеть, когда я плачу, ты всегда прощал меня, когда я плачу, помилуй меня, помилуй, пощади, Васенька, любимый мой, солнышко, ненаглядный мой, золотой мой…

Коновалов. Уйди. (Оторвал от себя Екатерину Михайловну). Я не хочу тебя видеть. Я никогда не захочу тебя видеть. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Только сына, только сына… Уйди. Уезжай.

Екатерина Михайловна (качает головой). Нет-нет, я не верю. (Жалко). Не верю. (Опустилась в кресло). Ничего не осталось у тебя ко мне, ничего?

Коновалов. Ничего.

Екатерина Михайловна (устало). Ну хорошо. Уйду. Ты прав, надо… Надо уходить.

Коновалов. Илюшу…

Екатерина Михайловна. Да-да. Сейчас Илюша придет. Коновалов. А ты… скорей…

Смолк оркестр.

Екатерина Михайловна (встала) Ты жестокий. Наверно, там… отняли у тебя сердце. (Медленно пошла к дверям). Я тебе… сына… Родила. Вырастила. Сохранила. Прощай.

Стук в дверь.

Прощай. (Открыла дверь).

Входит Рублев.

(Отпрянула). Зачем?

Коновалов. Ну, в вестибюле заждался, прискучило… (Протянул руку). Здорово, Рублев!

Рублев (тихо). Здравствуй, Василий Фролович.

Коновалов. Так что же — завтра эвакуируешься?

Рублев. Да, есть решение Военного совета. Со всем заводом.

Коновалов. Ис семьей?

Рублев (тихо). Да.

Коновалов. С чьей же семьей?

Рублев молчит.

С моей семьей?

Рублев. Василий Фролович…

Коновалов. Не торопись говорить, торопись слушать, друг ты мой испытанный…

Екатерина Михайловна (устало). Зачем? И так все страшно, так бесконечно страшно…

Коновалов. Друг не испытанный, что орех не расколотый… Иные, малодушные, отвернулись, а ты, Рублев, нет, ты пришел в тот же день, да? Руку дал, слова сказал какие надо — к прискорбному случаю. Так ведь было всё?

Рублев молчит.

Мальчонку пожалел. Словом, подошел не формально. Теплом дохнуло. Ну что ж? Ценю. Без напасти друга и не раскусишь. И Екатерина Михайловна оценила.

Рублев (так же тихо). А я тебе друг, Василий Фролович, что бы ни было меж нами…

Коновалов. Недруг бы разве так утешил? Зато и отблагодарили тебя, жалостливого. Зато и семью — тебе. Сына — тебе. (Усмехнулся). Как говорится, пожал, где не сеял.

Снова заиграл оркестр.

Екатерина Михайловна (Рублеву). Надо идти! Коновалов (кивнул). Пора.

Рублев. До свиданья, Василий Фролович. (Пошел. Остановился). Василий Фролович… Екатерина Михайловна была очень несчастна, я — одинок. Жена моя ушла, ты знаешь. Женщины меня никогда по-настоящему… как тебя… не любили.

Екатерина Михайловна. Не надо…

Коновалов. Скромничаешь. Похвально.

Рублев. Нет. Не обольщался я насчет себя никогда, Василий Фролович. И… и судьбу отношений наших с Екатериной Михайловной… если не во всем, то во многом… в очень многом… решила не ко мне любовь — к Илюше. Что ж, хотела Екатерина Михайловна облегчить ему вступление в жизнь и…

Коновалов. Благородно, как благородно выражаешься, Рублев! И вообще — как все изящно и благородно. (Екатерине Михайловне). Изменила из любви к сыну! Исключительно! Где это я читал, у Ги де Мопассана, что ли? (Бешено). Так вы что же, черт вас подери, Илюшку фамилии моей лишили?

Входит Илюша.

Илюша. Можно? (Поправив очки, оглядывает номер). Здесь остановился товарищ… (Увидел Екатерину Михайловну). Мама, а где… (Увидел Коновалова). Папа! (Бросился к отцу). Папа!

Екатерина Михайловна (Рублеву). Пойдем.

Рублев, кивнув, уходит. Взглянув на отца и сына, медленно уходит Екатерина Михайловна. Пауза.

Илюша (тихо). Как я ждал тебя, папа. Как ждал. Как верил, что ты вернешься, не можешь не вернуться. И в тебя я верил, папа, больше, гораздо больше, чем в себя. И… тысячной секунды не сомневался в тебе, папа…

Коновалов (глухо). Илюшка, дурачок ты мой…

Илюша. Постарел ты чуть-чуть, но ведь не изменился, да?

Коновалов. Каким вошел, Илюшка, таким вышел… (Неожиданно). А паспорт? Паспорт ты получил?

Илюша. Еще в прошлом году…

Коновалов. На чью фамилию паспорт?

Илюша (тихо). Коновалов я, папа. Коновалов Илья Васильевич. И паспорт на имя Коновалова Ильи Васильевича. Разве бы я мог иначе? А ты думал…

Коновалов. Так и думал. И я ведь в тебя верил, Илюша.

В дверях появился Батенин. В руках у него подушка. С изумлением смотрит на Коноваловых.

Батенин. Простите, я, кажется, не в тот номер…

Троян (выходит с телефоном в руках). В тот, тот. Отоспались в бомбоубежище? (Включил аппарат). А где… Екатерина Михайловна?

Коновалов молчит.

Знакомьтесь. (Поглядел на Коновалова, потом на Батенина, засмеялся). Двое… с того света.

Коновалов и Батенин здороваются.

Коновалов (показывая Трояну на Илюшу). И ты познакомься. Илья Васильевич… (подчеркнуто) Коновалов.

Стук в дверь.

Троян. Попробуйте…

Входит Тюленев. У него растерянный и расстроенный вид. Молча козыряет Илюше и Батенину.

Тюленев. Вам… не звонили, товарищ майор?

Коновалов. Кто должен был звонить?

Тюленев (вздохнул). Из Адмиралтейства.

Коновалов. Зачем?

Тюленев (снова вздохнул). Да видите ли, какая история… Василий Фролович. Видно, не хотят, чтобы я… чтобы меня — командиром корабля.

Коновалов. То есть как это — не хотят? Кто не хочет? Все согласовано.

Тюленев. Всё, да не всё. (Мнется). Не доверяют мне, Василий Фролович. Ну — не доверяют…

Пауза.

Коновалов. А может быть, не вам, а мне?

Тюленев молчит.

Ценю вашу деликатность, товарищ капитан.

Тюленев молчит.

(Трояну). А я-то, ду-у-рак…

Звонит телефон.

Илюша (берет трубку). Да, слушаю. Я — Коновалов. (Слушает). Так. (Смотрит на отца). Так. (Слушает. Медленно кладет трубку). Папа, это тебе… из Адмиралтейства… Отменили приказ… Тебе в тыл лететь.

Коновалов молчит.

Как же это, папа?

Коновалов (с усмешкой). Выходит, один только ты мне и доверяешь, Илюшка…

За окнами — пронзительный неприятный свист. Потом — грохот. И снова — звенящий свист и грохот. Смолк оркестр в ресторане.

Тюленев (прислушивается). Нет, не воздух…

Батенин. В наступление пошли?

Снова свист пролетающего снаряда и грохот.

Голубь (привстала на диване, протирая глаза). На передовую заехали, что ли? (Увидела посторонних людей, смутилась, растерянно вскочила, сдернула с кресла противогаз, вытащила оттуда гребенку, пудреницу, приводит себя в порядок).

Из раструба радио слышится голос: «Внимание! Внимание! Район подвергается артиллерийскому обстрелу! Движение по улицам прекратить! Населению укрыться!»

Троян (к Голубь). Вы правы, старшина Маруся. Заехали на самую передовую. Эти незадачливые фашистские авантюристы уже достают до центра города полевыми орудиями…

Коновалов с удивлением взглядывает на него.

Да-да, я уже говорил. Мне не нравятся… Мои мысли…

Люба (стремительно вбегая и на ходу нахлобучивая на себя каску). Вадим Николаич, граждане, артиллерийский обстрел! От окон, подальше от окон! (Споткнулась об осколок фужера). Ой, что это?

Троян. Взрывная волна, Любочка.

Люба. Ковер повредится. От окон подальше, товарищи, от окон! (Убежала).

Коновалов. Отойди от окна, Илюша.

Илюша. Не уеду, папа.

Коновалов. Что?

Илюша. Не уеду из Ленинграда.

Коновалов. Глупости. Муть.

Грохот артиллерийских разрывов. Голос из репродуктора: «Внимание! Внимание! Район подвергается артиллерийскому обстрелу!»

Илюша. Это бесповоротно, папа.

Коновалов. Муть, говорю. С твоей ногой…

Илюша. Пустяки, папа. Сейчас всё пустяки. Не отговаривай — напрасно. И можешь не сомневаться, не подведу тебя… твою честь… нашу честь не подведу, папа.

Пауза.

Коновалов. Коновалов ты мой, Коновалов. Илья Васильевич…

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

В том же номере гостиницы следующим вечером. Сумерки. Шторы еще не спущены, свет не зажжен, и оттого рельефнее и резче небо, нависшее над Ленинградом, в отблесках пожара то лиловеющее, то янтарное, то почти черное, как запекшаяся кровь. Из репродуктора слышится сдавленный страстью голос: «…много видел и ездил — таких городов в мире нет. Хотят в щебень превратить, бьют, как только могут бить безжалостные подлецы эти… Мы будем защищать свой город, каждый камень будем защищать, любимый, родной Ленинград. Товарищ! Речь идет о самом основном. Быть или не быть — вот в чем дело. И оставь, товарищ, если у тебя есть, хоть на минуту оставь личные мелкие соображения: как бы мне увильнуть, куда бы мне спрятаться, не об этом идет речь, и не убережешься ты, если у тебя есть шкурные или трусливые мысли. Народ тебя найдет и не простит тебе, скажет: где ты был, прятался, — отвечай! И враг тебе не даст пощады, он тебя постарается найти. Путь единственный, прямой, идти всем, идти, не щадя себя…» Теперь в скупых, сумеречных линиях стал заметен человек, стоящий у окна. Это Батенин. «Идите и бейтесь, юноши и девушки Ленинграда, иди и бейся, как никогда никто еще не бился! Красноармеец, моряк, летчик, рабочий, девушка, студент, школьники старших классов, ученики фабзавуча, к вам обращаюсь я, люди в море и окопах! Помните, судьба города, судьба фронта, а за фронтом и большие судьбы решаются сейчас! Да здравствует победа! Ура, товарищи!» Из репродуктора слышатся шум, крики. Дверь в номер тихонько приоткрывается. Синий, маскировочный свет вычерчивает в проеме силуэт бойца в стальной каске. Из раструба радио слышится: «Мы транслировали из Дворца Урицкого речь писателя — бригадного комиссара Всеволода Вишневского перед молодежью Ленинграда».

Боец. Это чей номер?

Батенин. Трояна.

Боец. А посторонних здесь нет?

Батенин. Нет.

Боец. А вы… Троян?

Батенин (помедлив). Троян.

Боец. Простите. (Исчез).

Батенин прошелся по комнате. Встал у окна. Теперь особенно почувствовалась тишина. Нет привычной канонады, грохота разрывов, скорострельных зенитных залпов. Не слышно музыки из ресторана. Только «тик-так» в радиотарелке. Входит Люба. Подходит к окну, опускает штору, замечает Батенина, вздрагивает.

Люба. Господи, напугали. А Бадаевские склады… Полыхают и полыхают. И дымы-то у продуктов — разноцветные. Ходила, видела. Сахар горит — дым фиолетовый, с бирюзой, мука — желтизной отдает, гречка — та дымит обыкновенно. (Вздохнула). С завтрашнего дня — триста граммов. (Зажигает лампу на столе). Отчего нынче так тихо — не кидают?

Батенин (усмехнулся). Соскучились?

Люба. Ас непривычки, ей-богу… жутковато. Разговор был — к трамвайному кольцу прорвались. Около Стрельны. Неужто, господи!

Дверь резко открывается, в номер не входит, а влетает Троян, в шинели, в каске, с парабеллумом в деревянном футляре, с гранатами и фляжкой на поясе, забрызганный грязью. За Трояном неторопливо входит Маруся Голубь.

Троян (кивнув на ходу Батенину и Любе, бросается к письменному столу, роется в нем). Забыл, пропуск в Смольный забыл… Лежит и молчит. Ага! (Вытащил вместе с грудой старых блокнотов пропуск). Маруся, меня подкинут. (Глянул на ручные часы). В вашем распоряжении… девяносто минут, отсыпайтесь. Бензину хватит до Лисьего Носа?

Маруся. У вашего генерала лишнюю канистру заправила. Троян. Я — тоже. (Отцепил фляжку, положил на стол, убегает).

Люба (вслед). Как там, Вадим Николаевич? Хоть одно словцо…

«Тик-так, тик-так», — стучит метроном. Маруся Голубь, покосившись на радиотарелку, вздохнула, сняла шинель, ложится на диван. Поглядев на Любу, подкладывает под сапоги газету.

(Подходит к Марусе, с надеждой и тревогой). Плохо, да?

Маруся. Чего хорошего. Задняя рессора еле дышит. Картер пробило, масло течет, ветровое стекло в дырьях. А ты ползи, как тот червячок по листику. И глушитель еще…

Люба. А положение?

Маруся. Положение? Положение военное. Тйкалку нельзя выключить?

Люба (сердито). Нельзя. Население оповещает.

Маруся. На нервы действует. Не заснешь с нею.

Люба (сердито). Фугаски рвались — ничего, дрыхали. Маруся. Так то фугаски. К бомбежке я дивчина привычная. (Переворачивается на другой бок).

Люба (пожимает плечами). Надо же. Какая… принципиальная. (Батенину). Документы, будьте добреньки, на прописку сдайте.

Батенин (кивнул). Ежели не уйду домой. (Усмехнулся). И ежели… паспортные столы в городе еще работают. (Пошел из номера).

Люба (прибирает в номере, поправляет газету под сапогами Маруси). Товарищ старшина, а все-таки как? Отстоим?

Маруся молчит.

Товарищ старшина?

Маруся не отвечает.

Тикалка, видишь, ей мешает.

Маруся всхрапнула.

Нервы… (Плюнула, ушла, предварительно смахнув пыль со скатерти на столе).

Тихо в номере. Легкий храп Маруси. «Тик-так, тик-так» — из радиотарелки. Стук в дверь. Маруся продолжает спать. Робко приоткрыв дверь, входит Екатерина Михайловна. Оглядывается, садится. Звонит телефон.

Екатерина Михайловна (берет трубку). Да?.. Коновалова?.. Его нет… Я? (Медленно). Я — посторонняя. (Вешает трубку. р

Входит Нарышкин. Увидел Екатерину Михайловну, смутился.

Где… майор?

Нарышкин. А не был тут? Ну, исчез…

Екатерина Михайловна. Что с ним?

Нарышкин (козырнул). Извините. (Пошел к дверям). Екатерина Михайловна (догнала его). Вы должны мне сказать. Что с ним?

Нарышкин (мрачно). Соли ему на рану с килограмм сыпанули, вот что. Обидели. По всем статьям. (Покашлял). В части военной, конечно.

Екатерина Михайловна. Где он?

Нарышкин. Вот и «где». Швейцар видел: на полуторку вскочил — и айда. А нам в ночь на Урал вылетать, Добро получили.

Стук в дверь. Оба живо обернулись. На пороге — Лю б а. Нарышкин разочарованно хмыкнул.

Люба. Можно?

Нарышкин (небрежно, подражая манере Трояна). Попробуйте.

Люба (иронически). Способный. (Кланяется Екатерине Михайловне). Забыла там затемнение опустить. (Идет в другую комнату). Родную мать забудешь.

В номер быстро входит Тюленев.

Тюленев (Нарышкину). Ну?

Нарышкин. Так и не появлялся.

Тюленев. В Адмиралтейство подскочу. Жди здесь. Нарышкин. Есть.

Тюленев, преувеличенно вежливо, но холодно козырнув Екатерине Михайловне, уходит. Люба встает на подоконник, поправляет штору.

Давайте я. (Вскакивает на подоконник). А что там горит?

Люба. Продукты горят. Вторую неделю, пожалуй. Раздать бы населению, — так нет…

Нарышкин. С вами забыли посоветоваться.

Люба. Советская власть — от какого слова? От слова «советоваться»… (Прыгает с окна).

Из полуоткрытой двери доносятся звуки патефона.

Надо же.

Нарышкин. Кто это?

Люба. Всё те же.

Нарышкин (оживленно). Из братской республики? Вернулись?

Люба. Носит их ветер.

Нарышкин нерешительно двинулся к дверям.

Идите, идите, там кавалеры в цене.

Нарышкин. Да я так. Поприветствовать. (Ушел).

Люба (чуть отдернув штору). Опять… идут.

Екатерина Михайловна. Кто?

Люба. Вон, глядите… (Тушит лампу).

Екатерина Михайловна подходит к окну.

Видать, с кораблей прямичко на передний. (Пауза). Молча идут, без песни. (Пауза). И ночь всю шли.

Некоторое время обе женщины молчат.

Екатерина Михайловна. А мой — в пехоту уходит… Люба. Сын?

Екатерина Михайловна кивает.

Без музыки идут. И у нас оркестр, слышите, не играет. Ушли. Туда же. (Зажигает свет). Отчего он нынче не летает? Вам цветные носочки не нужны? (Показала на цветной носочек, надетый поверх чулка). Ужасно миленькие, и расцветка, правда, оригинальная? Сегодня брала. В Гостином. Какая-то дама шла, обернулась, как на ненормальную. «Как это, покупаете?» — «А что?» — «Летние?» — «Ну и что?» А я смеюсь: «А вдруг да не ровен час доживем, а носочков-то летних и не будет!» Оглядела меня, и что бы вы думали? Сама купила четыре пары. Как-то очень… принципиально получилось. (Засмеялась). Носочки оригинальные, правда? Надоела вам, простите.

Звонит телефон.

(Берет трубку). Его нет.

Входит Батенин.

Дежурная по этажу… Откуда? (Батенину). Вадиму Николаевичу из Москвы телефонограмма.

Батенин. Давайте, приму. (Взял трубку у Любы). Бумагу.

(В трубку). Диктуйте. (Пишет). Так. Так. Специальному. Так. Военному. Так. Так. (Пишет). Дальше… (Взволнованно). Что?.. (Пишет). Так… Да, принято. (Повесил трубку. Задумался. Ищет глазами коробку табаку, нашел, соскреб с донышка табачную пыль). В Москве накурится. Религия века… (Усмехнулся).

Люба (стараясь скрыть волнение). Вызывают? Расстроится. Батенин (искоса взглянул на нее). Может быть.

Люба (нервничая). Не может быть, а я вам говорю.

Батенин (холодно). Что с вами, милая?

Люба. Простите. (Екатерине Михайловне). Простите.

Идет к дверям. Сталкивается с Линдой.

Линда. Я вас ищу. Пожалуйста, можно водопроводчика? В ванне не идет вода.

Люба (зло). Ушел водопроводчик.

Линда. А когда вернется?

Люба. Когда война кончится. Коли цел будет. (Ушла). Линда. Она всегда была очень корректной. (Помолчав). Эта… ночная тишина… Ей страшно…

Батенин. А вам?

Линда. Мне — холодно…

В дверях появился Нарышкин, за ним — Аугуст и Ян.

(Делает им знак, как бы приглашая войти. Улыбнулась). Мне не страшно на свете ничего, кроме… кроме потери комфорта. С детских лет я привыкла, чтобы в ванне из крана шла горячая вода. (Трогает батарею). И когда горячие батареи. И музыка и общество… У нас, в Таллине, я бывала в ресторане «Золотой лев». Один русский пел там перед войной, перед самой войной… ваш старинный романс. (Подошла к пианино, взяла аккорд). «За две настоящих катеринки…»

Екатерина Михайловна. Если можно… не надо.

Линда (остановилась, внимательно поглядела на Екатерину Михайловну, потом на Батенина, улыбнулась ему). Чтобы не слышать тишины. (Запела). «…купил мне мой миленочек ботинки, а на те ботиночки навинтил резиночки, навинтил он желтые резинки…» (Ударила по клавишам). «Ботиночки, зачем мне вас купили, жизнь мою вы девичью сгубили…»

Екатерина Михайловна (тихо). Слушайте, это невозможно, уходите.

Нарышкин. Екатерина Михайловна…

Екатерина Михайловна. Уходите, слышите!..

Линда перестает играть.

Зачем вы тут? Что вы делаете в нашем городе? Как вам не стыдно петь и плясать сейчас? Вы молодая девушка, где ваша совесть?

Линда (вспыхнула). А ваша где?

Нарышкин. Линдочка, Екатерина Михайловна, зачем же…

Линда. Вы делеко не та женщина, которая обладает правом делать мне упреки. И не только мне… Кому бы то ни было. (Хлопнула крышкой пианино, ушла).

Вежливо раскланявшись, ушли Аугуст и Ян.

Нарышкин (покашлял). Так я вниз сойду, постерегу майора. (Ретируется).

Пауза.

Батенин. Пошлая мещаночка… Не обращайте внимания. Наслушалась белоэмигрантских теноров в ревельских кабаках. Гораздо печальнее для всех нас — с Аничкова моста сняли коней Клодта. Сняли и тайком, ночью, закопали. Вчера ночью. И архивы будто жгут. Гораздо печальнее… В самом деле, отчего они сегодня не бомбят?

Открыто.

Входит Рублев.

Рублев (молча кивает Батенину, Екатерине Михайловне Я за тобой на грузовике примчался, Катюша. Слышишь, тарахтит. Сядешь в кабину.

Батенин. Я в том номере — передайте Трояну… (Уходит). Екатерина Михайловна. Езжай, Рублев, милый, езжай. Рублев. Из-за него хочешь остаться?

Екатерина Михайловна. Илюша тут. Может, сегодня в ночь… Туда. Я нужна тут, Рублев, нужна.

Рублев (тихо). И мне, и мне ты очень нужна, Катя. Екатерина Михайловна. Не поедешь — сочтут дезертиром.

Рублев (горько). Поеду — тоже сочтут дезертиром. Екатерина Михайловна. Ты не можешь не ехать. А я… Всё против того, чтобы я уезжала, пойми, пойми до конца, Рублев. За эту ночь все передумалось, все изменилось, перевернулось… Мне легче, мне свободнее, мне нужнее быть одной. (Помолчав). Ты обязан ехать, а я обязана остаться. И, может быть, жить вот так… одной… без Илюши… без тебя… без него… как солдатская мать… Жить только тем, чем живут все. Только так и можно и нужно сейчас жить. Ты понимаешь меня, милый?

Рублев (потухшим голосом). Мне надо ехать.

Екатерина Михайловна. Я буду писать тебе, Рублев. Рублев (тем же тоном). Да, пиши.

Екатерина Михайловна смотрит на часы.

Тревожишься, что его нет?

Екатерина Михайловна. Нет, не тревожусь. Да, тревожусь, схожу с ума… Куда он исчез? Зачем? Я буду писать тебе письма. Большие, подробные письма обо всем, каждый день.

Рублев. Спасибо. Прощай, Катя.

Екатерина Михайловна. Дружочек, прощай. (Хочет поцеловать его).

Рублев. Не надо, Катя.

Екатерина Михайловна. Не суди меня.

Рублев уходит, не говоря ни слова. Екатерина Михайловна тихо плачет, Звонит телефон. Она не берет трубку. Рублев неожиданно возвращается.

Рублев. Я очень несчастен. Не хотел, собственно, тебе об этом говорить. Прощай. (Ушел).

Екатерина Михайловна (одна). А я?

На пороге внезапно появляется Линда.

Линда. Я была слишком резкой с вами.

Екатерина Михайловна. Да? А я и не заметила.

Линда. Я жалею об этом. Нервы сейчас у всех… немножко не в порядке.

Екатерина Михайловна. Я ведь сказала: я не заметила.

Линда. Отчего вы так говорите? От вежливости?

Екатерина Михайловна. Нет. Оттого, что такие женщины, как вы, для меня не существуют. (Пошла к выходу).

Линда (вспыхнула, вслед). Вы ошибаетесь во мне. А ваш муж… ваш муж ошибся в вас.

Презрительно взглянув на Линду, Екатерина Михайловна ушла. Линда задымила сигареткой. «Тик-так. Тик-так»… Снова слышно легкое похрапывание Маруси. В комнату вбегает Коновалов. Движения его торопливы, даже суетливы. Он возбужден, и это нетрудно заметить.

Коновалов. Не уехали? (Обходит спящую Марусю). Старшина, как всегда, на посту? (Заглянул в другую комнату). А где же летчики? Камарада где? (Заметил фляжку Трояна на столе, отвинтил крышку, налил в нее, жадно опрокинул). Что вы на меня глазеете? Тащите сюда ваш итальянский вермут.

Линда. Вчера его выпили. Что с вами?

Коновалов. Бывает же у человека исключительное настроение. Когда все ему удается. Как по маслу. А спирт не пьете?

Линда. Спирт я еще не умею пить. (Смотрит на Коновалова). Я вас запомнила другим.

Коновалов. Первое впечатление обманчиво… (Смотрит на Линду). И я с вами — не разобрался. Положите вашу сигаретку. (Вынимает у нее изо рта сигаретку, тушит). Вы — ничего, вполне. (Хочет ее обнять). И волосы… как этот пепел.

Линда (уклоняясь). Помнете лсконы, а в отеле нет женского парикмахера. Вчера вы были со мной не так ласковы…

Коновалов. Вчера… Дважды нельзя войти в одну и ту же воду. Вчера я забыл, что я… что я тоже когда-то был мужчиной.

Линда. И что одна женщина может заменить другую?

Коновалов. И это.

Линда. А сегодня вспомнили?

Коновалов. Сегодня вспомнил. (Смотрит на нее). Такие, как вы, должны нравиться.

Линда. Должны?

Коновалов. Женщине идет быть женщиной, а мужчине идет быть мужчиной? Так, кажется? (Подходит к Линде). И женщинам нравится, когда мужчина ведет себя как… мужчина. (Обнял Линду).

Линда (вырываясь). Не всегда.

Коновалов. Врете. Всем женщинам всегда нравится, когда их… желают. Всем. (Снова пытается обнять Линду). К чему это кокетство? Все проще, проще на этом свете. Как дважды два. Она спит, не бойтесь…

Линда (вырывается, отбегает в противоположную сторону комнаты). Как вы… о, как вы… грубо.

Коновалов. Как умею. По-мужицки.

Линда. Очень, очень, очень грубо…

Коновалов (помолчав). Хочешь со мной, в тыл?

Линда в изумлении смотрит на него.

Вы будете тыловой дамой, а я — тыловым валетом. Ну? Без шуток. По-военному. Давайте.

Линда (дрожащими пальцами зажгла сигаретку). Кажется, вы очень любите вашу жену. (Подходит к дверям). Я могу быть или… козырной дамой, или… (Вздрогнула, увидев входящую Екатерину Михайловну.) или… никакой. (Уходит).

Пауза. «Тик-так», тик-так».

Екатерина Михайловна (не глядя на Коновалова). Илюша не был у тебя?

Коновалов (тоже не смотрит на Екатерину Михайловну). Нет.

Екатерина Михайловна. С утра ушел в военкомат и сказал, что ночью к тебе придет — прощаться. Ты сегодня улетаешь, да? Я так тревожилась, что нет тебя, нет, пропал… Ведь, я уже была тут…

Коновалов (не глядя). Зачем?

Екатерина Михайловна. Нё знаю. (Пауза). Вася, где ты пропадал? Что у тебя? Неприятности?

Коновалов. Кто тебе сказал? Все нормально.

Екатерина Михайловна. Ты добился? Тебе доверили, Коновалов. Все нормально. Доверили. (Не желая продолжать разговор). А когда ты едешь?

Екатерина Михайловна. Я не еду.

Коновалов (помолчав). А он?

Екатерина Михайловна. Рублев уехал.

Коновалов (помолчав). Тебе надо было уехать вместе с ним.

Екатерина Михайловна. Нет. Я здесь нужна. У меня здесь сын. (Помолчав). У меня здесь муж.

Коновалов. У тебя здесь нет мужа. (Протягивает ей руку). Извини, еду. Полк принимать. И много дела…

Екатерина Михайловна (радостно). Тебе дали полк? Коновал о в. Дали. (Помолчав). Извини.

Екатерина Михайловна хотела что-то сказать, только кивнула, пошла к дверям. Остановилась. Еще раз кивнула, словно бы продолжая немой разговор. Ушла.

(Подошел к фляжке, подержал ее в руках, положил назад. Взял с батареи полотенце, обвязал им голову). Погано. Исключительно погано. (Поглядел на спящую напротив Марусю, встал. Ушел, захватив подушку с кушетки, в другую комнату).

Тишина. В комнату входят Жемчугов, Тюленев, Нарышкин.

Нарышкин (оглядывая комнату, продолжая разговор). А если он в Неву бросился?

Тюленев. Не неси чушь.

Нарышкин. Я бы бросился…

Жемчугов. Не с этого надо начинать, сержант.

Нарышкин. Вот думаешь-думаешь, и все неясно как-то. Например, майор… Он разве на южный курорт путевку брал? На смерть. А почему же?

Жемчугов (развел руками). Видать, не завоевал еще. Нарышкин. Чего?

Жемчугов. Доверия. Понятно?

Нарышкин (уныло). Так точно, понятно. А те — завоевали? Жемчугов. Кто?

Нарышкин. У кого он не завоевал?

Жемчугов (помолчав). Много об себе понимаете, сержант.

Тюленев. Да, прекратим, сержант.

Жемчугов. Ничего, молодой. Не понимает, как надо. Я ему терпеливо разъясню.

Нарышкин. А я чего прошу? Я разъяснения и прошу. Майора кто-то на обе лопатки положил, а кто — и не поймешь. И получается, главный-то бой майор уже принял, да не в воздухе… Чего не понимаю, про то спрашиваю.

Жемчугов. А чего не понимать! Как раз проблема ясная. Майор был обвинен.

Тюленев. Так выпустили ж?

Жемчугов. Выпустили.

Тюленев. Зря?

Жемчугов (пугается). Кто сказал, что зря? Зря ничего не делается. Понятно?

Нарышкин (вздыхает). Понятно. А когда сажали — тоже не зря?

Жемчугов. Когда сажали — имелись, наверно, соответствующие обвинения.

Нарышкин. Понятно. Когда сажали — так надо было, и когда выпустили — тоже так надо? Понятно. Хотя немного неясно.

Жемчугов. Неясного нет ничего. Вокруг нас есть капиталистическое окружение. Или его нет?

Нарышкин. Есть, конечно.

Жемчугов. Шпионы, диверсанты — есть или нет?

Нарышкин. Есть, конечно. Так ведь Коновалов, товарищ: техник-интендант второго ранга… Разве он тоже капиталистическое окружение?

Жемчугов. Коновалов, Коновалов… Не с этого надо начинать. (Вздохнул). Только у тебя свербит, что ли? Изверги, думаешь, кругом? Люди… А только — лес рубят, щепки летят… А что поделаешь… так или не так?

Нарышкин (уныло). Так. А почему же…

Тюленев. Будет, сержант. Разговорился.

Нарышкин. Да я спросить хотел…

Тюленев. Спрашивать будем после… (Усмехнулся). После прогулки в Бранденбургском лесу…

Нарышкин (уныло). Ясно. И где такой лес, товарищ капитан?

Тюленев. А вот проедешь Берлин и сразу, тут же, и лесок… А пока до него не добрались… И помолчим.

Нарышкин (уныло). Ясно. Я только в отношении майора… Хотел бы разъяснения, товарищ капитан… Что же, до того лесу и будет за майором хвост оземь биться? Зря его — так. Напротив, полную чуткость ему, всё ему окажи, на всю железку! Может, я политически неграмотно рассуждаю, товарищ капитан, так вы разъясните. Он же теперь — что? Он же теперь свою партийную честь защитить желает, поскольку хочет доказать, что он верный сын Родины и так далее… Он Ленина город желает защищать и в смертельный миг на себя берет всё. Вот разъясните, не пойму: как же не может быть ему при этой обстановке сто процентов доверия?

Жемчугов (покашлял). Тебе-то легко тут. Сто процентов… А ты войди в их положение. Время-то вон какое… Кого обнять, а кого и из пистолета на месте… Оправдать надо доверие, понятно?

Нарышкин (уныло). Понятно. Только… Чтобы его оправдать, опять-таки его иметь при себе надо?

Жемчугов. Кого?

Нарышкин. Доверие.

Жемчугов (покашляв). А может, человек еще свою злобу держит? А может, он еще ее копит? Ты в душе его был?

Нарышкин (уныло). Понятно. Только мне думается… Коли уж его оттуда выпустили, так теперь не то что полк — ему и дивизию можно доверить и корпус…

Коновалов медленно выходит из другой комнаты. Все вскакивают от неожиданности.

Коновалов (тихо). Не надо мне корпуса, сержант. Дивизии не надо. Пусть дадут мне один истребитель, и я покажу, кто враг народа!

Тюленев (помолчав). Где вы были, Василий Фролович? Коновалов. Бригадного комиссара Плеско искал: На острова улетел. (Помолчав). Бранденбургский лес?.. Что ж. (Нарышкину, нахмурившись). Много болтаете, — знал бы, не брал в экипаж. Жди внизу, пока «форд» с аэродрома не придет.

Нарышкин. Есть. Разрешите идти?

Коновалов (молча кивнул). И вы, Жемчугов.

Жемчугов козырнул, пошел следом за Нарышкиным.

Поработайте немного над его политико-моральным… И ему будет польза и… и вам.

Жемчугов, снова козырнув, молча уходит из номера.

(Идет к дверям). Дежурная! Дежурная!

Появляется Люба.

Оформляйте отъезд. Где ваши двадцать два килограмма? Ну, сын ваш где? Пусть собирается…

Люба. Нет у меня сына, товарищ майор, спутали.

Коновалов. Троян спутал.

Люба. Троян? (Засветилась). Надо же… Братишка, Василек, как же. (Опечалилась). Ой, захворал парень некстати, вот уж некстати, Сыпка по телу побежала, неудача какая…

Тюленев. Прилетим еще.

Люба. Не поздно будет?

Тюленев. А это от вас, от ленинградцев, зависит.

На пороге Троян. Люба метнулась к нему.

Люба (порывисто). Спасибо вам, Вадим Николаич… (Всхлипнула, кинулась прочь из комнаты).

Троян. Нервная обстановка, однако, в городе. Салют, камарады! (Отстегивает кобуру). А я думал, ты уже воюешь.

Коновалов (с усмешкой). Отвоевался. (Тюленеву). Будем собираться, капитан?

Троян. Куда?

Коновалов. В тыл. (Тюленеву). Позвоните в Адмиралтейство, с аэродромом свяжитесь.

Тюленев уходит.

(С той же усмешкой дотрагивается до кобуры). Палить-то из него — знаешь?

Троян. Палить-то невелика наука, а вот как его, дьявола, заряжать? Почему же в тыл, Василий Фролович?

Коновалов. Неполноценный я человек. Уяснил? А вдруг я к немцам перекинусь, — мало ли что? И… и не будем пальцем по стеклу размазывать. Ты с фронта? Ну? Что там? Муть?

Троян. Муть.

Коновалов. Почему он город не бомбит?

Троян. Вот почему?

Коновалов. Психическая?

Троян. А черт его знает. Был я в Смольном.

Коновалов. Ну?

Троян. Сегодня ночью… (Достал карту из планшета). Вот тут. Высажен парашютный десант… Те, кто Крит брали…

Коновалов (смотрит на карту). На Неве?

Троян (кивает). Наши зацепились на Невской Дубровке, — видишь «пятачок»? Забавно, однако.

Коновалов. Забавно?

Троян. Что я тебе военную обстановку разъясняю, — забавно.

Идите, идите, тут разглашают военные тайны… впрочем — германского генерального штаба. (Тычет пальцем в карту). Через Пулково, Урицк они хотят ворваться на южную окраину города. Тут — сомкнуться с финнами… Тогда кольцо замкнется окончательно… Ленинграду полная, полная блокада грозит.

Коновалов. А удастся ли?

Троян пожимает плечами.

Ты-то как считаешь?

Троян. Я? Какое это имеет значение?

Коновалов (продолжая изучать карту). Голова-то своя есть на плечах?

Троян. Этот вопрос для меня неясен. Впрочем, то, что надо считать, вы можете прочитать в моих корреспонденциях. Коновалов. Молодец. Вырос.

Троян. С тех пор как мы перестали видеться по не зависящим от тебя обстоятельствам, я рос именно в этом направлении.

Вошел Тюленев.

Тюленев. С аэродромом связался. Машина за нами вышла. Самолет погружен.

Батенин. Присчитайте и вес вашего друга. (Показывает на Трояна).

Троян. Мерси, не собираюсь пока.

Батенин. Да? (Дает Трояну телефонограмму).

Троян (прочел, растерянно улыбаясь). Вызов… в Москву… Коновалов (вздохнул). Что ж. Судьба. (Снова вздохнул). Заберем. (Тюленеву). Сильный перегруз?

Тюленев. Взлетим.

Коновалов. Ступай рассчитайся — и айда.

Троян (мнет в руках телефонограмму). Что? Да. Ладно. (Идет к дверям).

Батенин (вдруг кинулся за ним). Слушайте, Троян…

В дверях они встречаются с Илюшей.

Илюша. Здравствуйте.

Троян. Здравствуй, миленький, здравствуй.

Батенин и Троян уходят.

Коновалов. Так. (Оглядывает сына).

Шинель Илюши плохо пригнана, топорщится в складках, обмотки накручены неумело, пилотка сдвинута к затылку.

(Печально). Вполне боевой солдат Швейк. А, Тюленев?

Тюленев. Обомнется.

Коновалов. В охрану бы какую на завод пошел, дел в Ленинграде найдется.

Илюша. Нет, папа.

Коновалов. Штатский ты человек, понимаешь? И… и незачем, незачем…

Илюша. Есть зачем, папа. Тебе это известно лучше, чем мне.

Пауза.

Тюленев (покашлял). Так я там… оформлю выезд… (Уходит). Коновалов. Вместо меня идешь?

Илюша. Нет, не…

Коновалов. Вместо меня. (Пауза). Ой, Илюшка, погано. Одни мы с тобой…

Илюша (смутился). Мы… мы не одни, папа. (Подошел к двери). Света! Света, как хочешь, но несерьезно., (Коновалову). Необыкновенно застенчива, папа!

Коновалов. Кто?

Илюша. Невеста.

Коновалов. Кто-о?

Входит Светлана. Она в самом деле держится застенчиво, как, вцрочем, держались бы многие девушки в схожей ситуации. У Светланы — тоненькая, еще не сложившаяся фигурка и изумленные глаза. Она в ватнике, в брезентовых штанах, в синем беретике.

Светлана. Здравствуйте, Василий Фролович.

Коновалов (растерянно). Привет. (Илюще). И… имени-отчеству обучил?

Илюша. Светлане известно о тебе, папа, с первого и до последнего дня. Я ей всю твою жизнь рассказал. И басмачи, и Врангель, и Мадрид, и… и всё. Даже внешность твою описал, и, видишь, она сразу определила, что ты — это именно ты…

Коновалов. Исключительно. (Оглядывает Светлану). Невеста?

Илюша. Невеста, папа.

Коновалов. Исключительно. И когда же вы… порешили?

Илюша. Сегодня утром.

Коновалов. Тоже не так давно.

Светлана (тихо). Когда ваш сын вышел из военкомата, я ждала его, и первое, что я увидела, была ладанка…

Коновалов. Ладанка?

Илюша (смутился). Ну ты знаешь, папа. На Светлану почему-то произвело впечатление. Обычный воинский медальон: Фамилия тут. (Показал). На всякий случай, конечно…

Коновалов молчит.

То, что мы встретились со Светой, папа, разумеется, чистая случайность. Но эта случайность — необыкновенная. Светлана на посту стояла, — у входа в бомбоубежище. Вот как раз в этом беретике синем. А я как раз мимо шел, и загнал меня в убежище милиционер. Не иди я мимо и не будь сигнала тревоги… Светлана поначалу мне ничего особенного и не сказала, но…

Коновалов (грустно). Но все равно — это было необыкновенно…

Илюша. Да. Не смейся. Это было удивительно, необыкновенно й… и прекрасно. Света, правда? Я тебе говорил, у нас с отцом еще тогда, я был мальчишкой, еще тогда такие отношения были… можно ему было говорить все. Это уж такой отец… Она стесняется, папа, а вот странная вещь! Тревога длилась два часа, и мы вышли на улицу, но уже давным-давно знавшими друг о друге всё до мелочей, до привычек, папа… И казалось, если чему и должно удивляться, то единственно тому, что мы встретились так поздно. Нам обоим, видимо, до этого просто не везло. Но все равно: рано или поздно, там или здесь, где-то, в какой-то точке земли мы должны были встретиться, я теперь даже не представляю, как могло быть иначе, и Светлана — тоже…

Входит Люба.

Люба. Разрешите? Вещи соберу. Вадиму Николаичу. (Собирает вещи).

Коновалов (Илюше). Куда направляют-то вас?

Илюша. Точно неизвестно, папа.

Коновалов. Так вас же обучить надо…

Илюша. Теперь некогда, папа.

Люба. А раньше-то, раньше где были?

Илюша. Ничего, не беспокойтесь. На месте обучимся, ничего. В школе немножко проходили. Стрелять я умею. По военному делу у меня «отлично».

Коновалов. А сапог, что же, на твою долю недостало?

Илюша. Недостало. На наш взвод вообще недостало сапог. Но это сущая ерунда, папа. Так даже удобнее. А то портянки замучают. Кажется, в гражданскую войну и не носили сапоги, всё обмотки. Ты видел в кинохронике парад? В тысяча девятьсот двадцатом году? На Красной площади, не помнишь? Ленин парад принимал, размахивал кепкой, не помнишь? И все были в обмотках, не шли, а бежали, веселые…

Коновалов. Поставь сюда ногу. (Показывает па кресло). Люба. Одну минуточку. (Подбежала, подкладывает под ботинок Илюши газету). Пожалуйста. Ведь это сафьян.

Коновалов. Прошу прощения. (Перематывает обмотки). Тут, в чашечке, не болит? А тут? И не ноет?

Илюша. Даже забыл, какая нога болела.

Коновалов (печально). Врешь, все врешь. Старайся ее в тепле держать…

Вошел Троян.

Ставь здоровую ногу. (Трояну). Невеста моего сына. Звать Светлана. Необыкновенная девушка.

Илюша. Папа…

Коновалов. Расстегни шинель. Ну хаос. (Обдергивает гимнастерку на Илюше, застегивает пуговичку на кармане гимнастерки). Солдат вид имеет справный, стать молодецкую и глаз лихой. (Светлане). Лихой у Илюшки глаз?

Светлана (стараясь не расплакаться). Лихой.

Коновалов (застегивает шинель на сыне). И талия у солдата… (Застегивает ремень на шинели).

Илюша. Ой, папа. (Смеется). Как у Наташи Ростовой на первом балу?

Коновалов (грустно). Во всяком случае, что-то в этом роде. (Надвигает пилотку на лоб Илюше, сдвигает чуть-чуть набекрень). Каски не выдали вам?

Илюша. На месте.

Коновалов. А лопаты?

Илюша. Дали.

Коновалов. Окапывайся смотри. А то… Продешевишь себя. (Оглядел сына). Ну, так… (Светлане). Расписались?

Светлана опускает глаза.

Илюша. Еще не имеем формального права. Мы бы не спешили, папа… объявить о нашем решении, если бы (коснулся шинели)… и если бы… не сегодня — туда…

Коновалов (задумчиво). Я понимаю. Я все понимаю. Входящему Тюленев у, показывая на Светлану.

Иван Иваныч, сколько в ней чистого весу?

Тюленев. Думаю, сорок восемь — пятьдесят килограммов, товарищ майор.

Коновалов. Нельзя… приплюсовать?

Тюленев. Перегруз сильный, товарищ майор.

Коновалов. А все-таки?

Тюленев. Взлетим…

Коновалов. Давай с нами, невеста. А, Илюшка? На Большую землю, за кольцо!

Светлана. Я в команде ПВХО.

Илюша. Может быть, правда, Света?

Светлана. Пожалуйста, не говорите больше об этом. Я очень, очень прошу вас об этом. Простите.

Илюша. Папа, не надо… (Тихо). Я тебе говорю, она необыкновенная девушка.

Коновалов. Возможно, и необыкновенная. (Поглядел на Трояна). Слушай, ты бы ей хоть свою пушку отдал.

Троян. Ей?

Коновалов. Не в тыл же возить.

Троян вспыхнул. Вошел Нарышкин.

Нарышкин. Машина с аэродрома прибыла, товарищ майор. (Любе). У вас пропуск на вещи?

Люба. Иду. (Трояну). Собрала вам всё, только в ванной проверьте, не оставили ли чего.

Троян, кивнув, идет в ванную комнату. Нарышкин и Люба уходят из номера.

Илюша. Папа… мне… нам… надо… с тобой…

Коновалов внимательно смотрит на сына.

Прости ее, папа. Я прошу тебя. В час разлуки… прошу. Мы… мы оба со Светланой просим, папа.

Пауза.

Коновалов. Не могу, Илюшка. (Помолчав). Не могу.

Илюша. А если завтра? Потом. Когда-нибудь?

Коновалов (тихо). Никогда, Илюшка.

Илюша. А она… она все годы только тебя и любила. Только тебя. И она это знала, и я это знал, папа.

Пауза.

Коновалов. Любовь у нас с твоей матерью, Илюшка, такой была… Как в романах пишут. Понял?

Илюша. Понял, папа.

Коновалов. Красивая была любовь. Красивая. Понял? Илюша. Понял, папа.

Коновалов (подошел к карте на столе). Вот ленинградцы… В кольце. А есть тыл — Большая земля. Не подведет. (Неожиданно). А меня мой тыл подвел. (Светлане). Туши бомбы и его ожидай. Ожидай — тогда живой вернется. Так, невеста?

Светлана. Так… отец. (Вынула из кармана платочек, вытерла слезу).

Упал на пол флакончик. Коновалов нагнулся, поднял. Светлана вырвала у него из рук флакончик, спрятала. Все это наблюдает вышедший из ванной Троян.

Коновалов. Ты что так испугалась?

Светлана. Ничего.

Коновалов. Что это ты уронила?

Светлана. Ничего. Духи.

Илюша. Света…

Светлана (упрямо). Духи.

Илюша. Я расскажу.

Светлана. Нет.

Илюша. Это яд, папа.

Коновалов. Яд?

Светлана. Если войдут, папа.

Коновалов. А допускаете?

Илюша. Нет.

Светлана. Василий Фролович. Сегодня… сегодня баррикады стали строить в черте города… Значит…

Коновалов (Илюше). А ты одобрил?

Илюша. Папа, я не размышляя положу свою жизнь… Коновалов. А ты размышляй! Человеку разум отпущен, чтобы он размышлял! Ленинград это, поймите, — Ленинград.

Светлана. Я понимаю, что вы хотите сказать, Василий Фролович, я сама родилась в Ленинграде и родители мои тоже, гордилась этим всегда и сейчас горжусь…

Коновалов. А что же в тебе ленинградского?

Пауза.

Когда тебя, коммуниста, допрашивает коммунист, стережет коммунист и ты для него фашист — и то… не травиться хотелось, а в набат бить, в колокола. Травиться… Дай твой пузырек.

Светлана. Нет, Василий Фролович. Нет..

Коновалов (помолчал). Ну травись. (Протянул руку). До свиданья.

Илюша. Папа…

Коновалов (сухо). До свиданья, Илюша.

Илюша пошел вместе со Светланой. Вернулся. Бросился к отцу. Обнял.

Илюша. Папа. Ах, папа… Ах, папа, папа, папа…

Коновалов (глухо). Зачем же ты меня оставляешь, Илюшка?

Илюша. Молчи, молчи. (Оторвался от Коновалова, побежал к дверям).

Коновалов (закурил, заметил Трояна). Поехали?

Троян (снимает трубку). Город, Тонечка. Занят?

Входящему Батенину.

Город уже занят. (Из противогаза и полевой сумки достает блокноты). А если на прощанье — разбавленный?

Коновалов. Слушай, я должен ехать…

Троян (садится за машинку, стучит одним пальцем). А я должен передать материал об Ижорском заводе… А ты должен ехать… (Стучит одним пальцем). А я должен передать материал… А ты…

На пороге Тюленев.

Тюленев. Время вышло, товарищ майор.

Коновалов (Трояну). Буди твою Мару сю…

Троян (стучит одним пальцем). Мару сю я, конечно, разбужу, но… (Встал). Видишь ли, Василий Фролович, и вы, товарищ капитан, видите ли, дорогие товарищи… Не из каких-либо особо возвышенных соображений, нет, но… Дело в том, что за последние недели досыта поиздевался я над иными моими петербургскими коллегами… Кои в напыщенных одах белым стихом и прозой славили сию колыбель революции. Однако вскоре же убыли… ввиду получения наисрочнейшего предписания. Не хочу быть прокурором, да и не умею. Но и охоты очутиться в аналогичном положений — не испытываю. Не хочу, чтобы в графе «Причина откомандирования» стояло: «Ревностная забота о сохранении личной шкуры».

Пауза.

Тюленев. Если по-откровенному… (Подошел к Трояну, жмет ему руку).

Коновалов. Ты беспартийный?

Троян. А как же! Честная беспартийная сволочь!

Коновалов покачал головой, достал «парабеллум», вынул из футляра.

Застрелить меня хочешь?

Коновалов. Перезаряжать его очень просто. (Показывает). Вот так. А теперь вот так. И снова — вот так.

Троян. Пожалуй, в эту ночь знать эту… детскую операцию… особенно… разумно, а, Глеб Сергеич?

Звонит телефон.

Город? (Ба, тенину). Освободили! (В трубку). Телеграф, Тонечка! Пароль «Тритон». Можно передавать? (Машет рукой, прижав трубку плечом к уху). Курево привозите! Е. б. ж.

Коновалов. Ебеже?

Троян. Так Лев Николаевич в своих дневниках шифровал: «Е. б. ж.» — «Если буду жив». И дневники, заметь, не в блокадных условиях писаны. В обстановке мирной и Ясной Поляны… (В трубку). Начинаем, начинаем, барышня! (Помахал рукой). Авось еще на банкет к фон Леебу приземлитесь…

Коновалов (грустно). Салют, камарада…

Тюленев. До встречи, товарищ Троян.

Коновалов и Тюленев уходят.

Троян (диктует в трубку). «Вашкорреспондент… (придвигает блокноты, вырывает из машинки начатый листок) сегодня вернулся Ижорского завода запятая ставшего передним краем обороны точка Заводу бьют полевые пушки точка Цехах экипажи танков ждут запятая пока кончится ремонт и прямо заводских ворот танки идут бой точка». (Батенину). Ни грана вранья! (В трубку). «Силою двух дивизий немцы предприняли вчера попытку захватить Ижорский завод».

Батенин. Пусть они возьмут меня с собой!

Троян (в изумлении поднимает голову). Что?

Батенин. Я ненавижу это «тик-так». Я не выношу этой тишины. Этой проклятой, обманчивой, кажущейся тишины.

Троян. Успокойтесь, Глеб. (В трубку). «Ночью собрал ижорцев председатель Колпинского Совета большевик Анисимов запятая сказал им коротко двоеточие кто слабый тире пусть остается запятая сердиться не будем».

Батенин. Троян! (Хватает его за руку). Бросьте, догоните их, скажите им… Поймите, я лишний, зачем я тут? Понимаете, лучше бомбежка.

Троян (в трубку). Простите, барышня! (Батенину). Расшалились нервы, уверяю вас. И я… я не могу их догнать, это неприлично. Хотите выпить?

Батенин. Оставьте браваду! Я был в окружении. Я знаю, что такое эта тишина… В эту ночь… Они пойдут в генеральную атаку!

Входит Люба.

Люба. Уехали гости.

Батенин мечется по номеру. Подбежал к радио, выключил. Люба смотрит на него с удивлением.

Троян (в трубку). Написали «сердиться не будем»? «Кто силен тире бери оружие».

Маруся (привстает с дивана). Почему тикать перестало? (С удивлением смотрит на мечущегося Батенина).

Троян. Глеб Сергеич, здесь дамы, трусить надо корректно. (Марусе). Спускайтесь, заводите машину, поедем в Лисий Нос. (Любе). Выгружайте вещи, Любочка.

Люба. Остаетесь?

Троян. Будем в случае чего партизанить на пару — в Летнем саду. (В трубку). Написали?

Маруся (взяла автомат, пошла к дверям, вздохнула). Обратно война…

Троян (в трубку). С красной строки. «И ижорцы двинулись навстречу атаке фашистов точка Сражение за Ленинград продолжается точка». Абзац. С большой буквы…

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

В том же номере ночью, спустя несколько дней. Картина, изображающая голландскую таверну, стоит на полу. В люстре горит одна сиротливая лампочка. Угловое окно закрыто кирпичной стенкой с бойницами. Две работницы кончают кладку: одна из них — Дуся, рослая, немолодая, с широким грубоватым лицом, другая — Полина, молоденькая, худощавенькая, смугловатая не по-ленинградски. Нарядные сережки на ней, равно как и яркая помада на Дусиных губах, контрастируют с брезентовыми штанами и ватниками, в которые одеты обе женщины. Подле них тачка с кирпичом и ящик с цементным раствором. Ковер откинут. Дверь из номера приоткрыта, и часть комнаты озаряется призрачно-синеватым, мертвенным светом из коридора. По-прежнему тикает метроном.

Полина. А ласковый?

Дуся. В загсе расписались — в щеку чмокнул. В ополчение записался — в ту же щеку. Вот и вся его ласка. (Достает кирпичи). А твой?

Полина (мечтательно). Ласковый.

Дуся. А примет кабан мой, так хоть за постовым летай.

Полина (так же мечтательно). Мой только крюшон пьет.

Дуся (недоверчиво). Чего пьет?

Полина. Десертный напиток. Ну, в день ангела — портвейн.

Дуся. От моего этого не дождешь… Крюшон? Ему белую подавай. Только ее воспринимает.

Полина (так же мечтательно). А пообедает, в коридор выходит покурить.

Дуся. Выйдет мой черт, как же… Всем ты ему поперек шерстки. Суп непросоленный, голос у тебя визгливый, характер — пила пилой, фасадом тоже не… Зимний дворец, видишь ли. (Махнула рукой). Нет, Полина, нет! В мирное время мужчина себя не оправдывает. Сколько он с получки до ворот дотянет? А на баньку ему — дай. Опохмелиться — опять к тебе. Я чайку попью светленького, с селедочкой, с холодненькой картошечкой, и мило. А ему? Нет, ему горяченького сготовь. Котлету ему, буйволу, и штоб еще гарнир был. С какого конца ни кинь — не оправдывает. (Всхлипнула).

Полина (перестав работать, с удивлением). Что ты, тетя Дуся?

Дуся (всхлипнула). Что, что… Картина-то, не видишь? Грохнулась.

Полина. Ну?

Дуся. К покойнику.

Полина (пожала плечами, снова принялась за работу). Суеверие, тетя Дуся.

Дуся. Суеверие и есть. (Всхлипнула). Воротись он целый, ему, чучелу поганому, ноги б мыла и ту воду пила…

Полина (вздохнула). Хоть не целые — живые. Раствор не слабоват?

Дуся. Цемент четырехсотка. (Всхлипнула).

Полина. А все жидковат.

Дуся. Выдержит. Не на век кладем.

Полина. В старину будто бы яйца в раствор добавляли?

Дуся. Добавляли. Ох, тоска, тоска… А в штукатурку — молоко.

Полина. Яйца… С завтрашнего дня только детям. Одно в неделю. Объявление висит. Тут в полтора кирпича класть?

Дуся. В два.

Полина. Хоть без рук, тетя Дуся, хоть без ног, только бы…

(Работает молча). А письма какие пишет. И родная женушка я у него, и касаточка, и незабвенная подруга дней суровых…

Дуся (с завистью). Незабвенная?

Полина. Буквально, тетя Дуся. А то еще… «Любовь — кольцо, а у кольца — нет конца…» Почтовый ящик — разбуди среди ночи: тысяча один дробь семьдесят восемь.

Дуся. И у моего с дробью. Только числа другие.

Полина. Может, близко воюют.

Дуся. Вполне возможная вещь. Вывози тачку.

Полина берет тачку, уже пустую, катит ее к выходу. В дверях появляется Люба. У нее в руках гладильная доска.

Люба. Стой, девушка. (Подкладывает доску).

Полина по ней вывозит тачку в коридор.

Скоро шабашите?

Дуся. Тут шабашим, на Мойке начнем.

Люба. По всему городу, значит?

Дуся. Был город. Теперь… (Показала па бойницы). Крепость. Внутренний обвод.

Люба. Внутренний?

Дуся. Ну, внутри города.

Люба. Как понять?

Дуся. Домов в Ленинграде, говорят, сто тысяч. На каждый дом — десять немцев. Уже мильён. Понимай — биться до наипоследнего живота.

Вернулась Полина.

Люба. Ия так понимаю. Только не все так. Есть, что бегут. Дуся. Опять хорошо. Едоков меньше.

Люба. Есть, что ждут.

Полина. Кого?

Люба. Его. Всё у них в ажуре: и на службу ходят, и портреты вождей висят, и билет профсоюзный есть…

Дуся. Бога в душе нету.

Люба. Бога?

Полина. А ты, тетя Дуся, неужто верующая?

Дуся. Я? Опосля крещенья сроду в церкви не была.

Полина. Сама ни ногой, а нас за бога агитируешь?

Дуся. Я не за того агитирую бога, которому псалмы поют, я в нем смолоду разочаровалась. Не бог тот, а господь. От слова — господин. Я за того бога… что у моего… черта… в душе сидел, когда он в ополченье писался.

Полина (иронически). Бог у черта в душе?

Дуся. Шути не шути, а без бога в душе — никуда не деться. Ни верующему, ни неверующему.

Полина (иронически). Может, и партийному?

Дуся. Обязательно.

Полина. И, например, у Ленина?

Дуся. У Ленина? (Решительно). Обязательно.

Полина (снисходительно). Тетя Дуся, да будет вам известно, Ленин был атеист.

Дуся. Кто хочешь, пожалуйста. А бог у него был.

Полина. И какой же у Ленина, например, был бог?

Дуся. Какой, какой… Я да ты, да мы с тобой. (Кинула инструмент в ящик, Любе). Убирай номер. Поутру примут — из воинской части. Давай, Полина.

Вдвоем с Полиной поднимают ящик. Несут к. выходу.

И пусть ты незабвенная, и касаточка, и у кольца нет конца — не прельщайся, Полина… В мирное время самый наилучший муЯсчина себя не оправдывает…

Обе работницы уходят.

Люба (вслед, очень одобрительно). Надо же, какая в смысле мужчин… принципиальная. (Сняв каску, подоткнув подол, принимается очень энергично и бодро за уборку номера). И в смысле всего… (Мурлычет какую-то песенку). В смысле всего тоже — стоящая…

Медленно входит Светлана.

Кто там?

Светлана не отвечает.

Кто? (Увидела Светлану). А, невесточка… Завтра, завтра майор прилетают, Вадим Николаич наказывал — принять.

Светлана молчит.

А сам Вадим Николаич на фронте, как третьего дня отправился, так и сгинул. Да ты присядь.

Светлана, не отвечая, продолжает стоять.

Видишь, наследили? Все шутил: ну, Люба, будем в номере круговую оборону строить. Нашутил.

Светлана медленно садится на пол.

Да ты что? (Бросается к Светлане).

Входит Линда.

Миленькая, господи…

Поднимает Светлану, Линда помогает ей. Светлану усаживают на диван. Из разжатого кулака девушки на ковер падает какой-то предмет.

Воды?

Светлана качает головой.

Доктора, может, вызвать?

Светлана. Спасибо, пойду.

Линда. Нельзя так. Сидите.

Светлана (с трудом поднимается). Пойду.

Люба. Сказано тебе, невеста. Отдышись.

Светлана (встала). Я не невеста. Я — вдова. (Ушла).

Пауза. Тикает метроном.

Люба (с ужасом). Надо же. Ой, не могу! (Заплакала). Линда. Не надо ему говорить. И не надо плакать. Слезы не воскрешают мертвых.

Люба (с внезапной яростью). Вам-то что? Люди гибнут, а вы… фокстроты. Кукла бездушная! Иди танцуй!

Линда. Зачем так, Люба? А? Зачем? Очень грубо. (Ушла).

Люба стоит посреди номера, плачет. Взяла метелку, сметает с ковра. Из ванной комнаты приоткрывается дверь. Появляется Батенин. Увидев Любу, пятится назад, прикрыл дверь. Люба, всхлипывая, поднимает с ковра оброненный Светланой предмет. Это воинский медальон. Она раскрывает его.

Люба (медленно читает). «Коновалов Илья Васильевич. Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий…»

В дверях появляются Коновалов и Жемчугов, у последнего левая рука не перевязи. Люба замирает от неожиданности, сжимая в руках медальон.

Коновалов (протягивает руку). Здравия желаю, товарищ местная… противовоздушная.

Люба не здоровается. Наконец протягивает левую руку.

А хозяина нет?

Люба. Нет.

Коновалов. А меня никто не спрашивал?

Люба (с трудом). Никто.

Коновалов. А… (Вдруг с изумлением заметил огневую точку). Это что же?

Люба. Для уличных боев.

Коновалов (переглянулся с Жемчуговым). Ясно.

Люба. Огневая точка внутреннего обвода. (Заплакала).

Коновалов. Плакать-то зачем?

Люба. Не думайте, не оттого. Я… Людей жалко, товарищ майор. Так жалко людей. А это (показала на угловое окно)…это даже лучше. И в Ленинграде теперь тоже… и хуже… и лучше. И хуже… и лучше… Раньше — из пушек бил. А теперь по Путиловскому — из минометов. Все равно — лучше. (Всхлипнула, убежала).

Коновалов (поглядел вслед. Задумчиво). И хуже… и лучше… (Жемчугову). Где ваше предписание? (Берет бумаги у Жемчугова, садится к столу, пишет). Теперь, кажется, всё. Советую вам заглянуть в госпиталь. Царапинка ерундовая, а все же… (Встал, протянул руку). Бывайте, Жемчугов. И спасибо.

Жемчугов. За что?

Коновалов. За то, что. я о вас… худшего мнения был.

Жемчугов. Так ведь… квиты, товарищ майор.

Коновалов (улыбнулся). Ага. Тем более. (Жмет руку). Выручили вы Нарышкина вовремя. Действовали по-солдатски. Пулеметом владеете — тоже счет в вашу пользу. (Жмет руку). Еще есть вопросы?

Жемчугов (подумал). Нет. (Постоял нерешительно). Есть… замечание.

Коновалов. Давайте.

Из ванной комнаты чуть приоткрывается дверь. Однако Батенин не выходит оттуда.

Жемчугов. Вернее, сигнал.

Коновалов. Я вас слушаю.

Жемчугов. Сержант Нарышкин вас компрометирует, товарищ майор.

Коновалов. Слушаю.

Жемчугов. Добра вам желаю, оттого и завел собеседование.

Коновалов. Чем он меня компрометирует?

Жемчугов. Нездоровые настроения под видом задавания вопросов.

Коновалов. Не я же вопросы задаю?

Жемчугов. Свет на вас.

Коновалов. Что ему — вопросы задавать нельзя?

Жемчугов. Можно. Но какие? Тоже вопрос…

Коновалов. Какие нельзя?

Жемчугов. Какие не освещаются повседневной печатью.

Коновалов. А какие можно?

Жемчугов. Какие освещаются.

Коновалов. А вы ему и осветите то, что не освещается.

Жемчугов. В рамках положенного я ему терпеливо и разъясняю. Но он зарывается, много о себе понимает и под видом Иванушки-дурачка — мутит.

Коновалов (грустно). Кого же он мутит, Жемчугов? Меня? Вас? Тюленева? Что мы с вами, птенцы желторотые, собьет нас с вами этот щенок?

Жемчугов. Щенок… Ехида… Сегодня у меня спросит, завтра у третьего… Почему так, а не эдак, да где мы были…

Коновалов. А где мы были, Жемчугов?

Жемчугов. Были там, где надо, товарищ майор.

Коновалов (с горечью). Нет, Жемчугов, были мы не там, где надо. Согласен: болтать об этом сейчас — не солдатское занятие.

Жемчугов (обрадованно). А я о чем говорю? Ну, оставляем, стало быть, имеется налицо замысел командования. (Вдруг, с тоской). Почем знать, может, заманиваем, а потом да как жахнем… Неужто нельзя самому себе объяснить?

Коновалов (задумчиво). Самому себе все можно объяснить.

Жемчугов (обрадованно). А я о чем говорю? А в целом попахивает пораженчеством… И эстонка тут же. А где пораженчество, товарищ майор, там и разложенчество. Спишите вы его куда от вас подальше, товарищ майор, а то пришьют вам его…

Коновалов (тихо). И трус же вы, Жемчугов.

Жемчугов (с обидой). Вы меня в деле видели.

Коновалов. Пули не струсите, а от вопроса напрямки — в кусты…

Жемчугов (с обидой). Дал сигнал, а вы… Добра желал…

Коновалов. Еще бы. Такие, как вы, не по злому умыслу действуют — по доброму убеждению. Испугался — а ну от вопросов сержанта Нарышкина советская власть пошатнется? Да ежели она такая хилая — зачем бы за нее бороться? Война Нарышкина думать научила. Его — война, меня — тюрьма. Он к тебе с болью в сердце, а ты? Враг народа Нарышкин! Исключительно! Не туда тыкается щенок — научи, чтобы туда, коли ты старший, а не сигналь с перепугу, как дурной шофер! А не можешь на какой вопрос ответить — молчи. Лучше молчи. Только не врать! Что у тебя, как у попугая в ящичке, — на все вопросы билетики закручены? У меня вот не на все. А я в партии чуть не с малолетства… хоть и с перерывом… Сын родной спросит — отвечу: погоди, Илюшка, имей терпение, после войны с тобой займемся. Понятно тебе, Жемчугов?

Жемчугов. Понятно.

Коновалов. Что вам понятно?

Жемчугов. Все понятно. (Пошел к дверям). Все мне понятно в отношении всего… (Ушел).

Коновалов, взволнованный, прошелся по номеру, закурил. Батенин незаметно вышел из ванной комнаты.

Батенин. Теперь он, пожалуй, на вас донесет.

Коновалов (вздрогнул, обернулся). Подслушивали?

Батенин. Мылся. С людьми такой формации разумнее держать себя иначе. Сказали — мерси за сигнал и…

Коновалов. Черт его знает, — может, вы и правы.

Батенин. В общежитии оставаясь добрыми людьми, любягцими, к примеру, детей и животных, они могут во имя догмы лгать, лицемерить, могут обвинить близкого человека в преступлении, которое он не совершал… могут сами себя обвинить в преступлении, которое они не совершали… У вас есть папиросы?

Коновалов вынимает портсигар.

И не пробуйте разить Жемчуговых — зряшное занятие. Я, например, в войне с такими, как он, давно уже чувствую себя совершенно беспомощным.

Коновалов. А все-таки воюете?

Батенин. Воевал.

Коновалов. А теперь?

Батенин. Наблюдаю. А вы?

Коновалов. Яс фашистами воюю.

Батенин. Ничего, что я с вами так откровенен?

Коновалов. На опальный товар много купцов. Валяйте.

Батенин. Возьмите меня с собой.

Коновалов. Куда?

Батенин (страстно). Всю неделю, что вас не было, я ложился и вставал с этой мыслью. Нет, это не навязчивая идея, не трусость и не паника, поймите меня не догматично, не по-жемчуговски. Это — надежда. Это — выход. Единственный возможный из создавшегося чудовищного положения…

Коновалов. Короче.

Батенин. Возьмите меня с собой. Дайте слово, что возьмете.

Коновалов. Говорите, ну…

Батенин. Вам скажу, вам — человеку, хлебнувшему все. (Пауза). Мне грозит расстрел.

Коновалов (покашлял). Так. Понятно.

Батенин. Помните, вы дали слово. (Прикуривает папиросу о свой же окурок). Я прячусь. Как мелкий воришка, карманник, утянувший в трамвае портмоне… Я… доктор философии, которого двадцать второго июня студенты — на руках… А теперь… Девочка с этажа спрашивает, почему я не прописался, — и я холодею от ужаса, лгу, изворачиваюсь. У меня в городе отец, — поверьте, ни разу не видел. В сумерки, хоронясь, прошел мимо дома, где прожил, да, сорок пять, сорок пять лет.

Коновалов. Что вы сделали?

Батенин. Гаснет.

Коновалов зажигает спичку.

Я ничего не сделал. Из нашей роты осталось восемь. Выбрались из котла. Из ада, где гибли тысячи. Неделю… по лесам… по болотам. По топям. Потом осталось семь. Потом четыре. Потом два… Еще спичку… Потом один. Я грыз желуди. Черпал каской болотную тину. Подметку жевал. Как сказал бы Троян: «При вашей-то диете, Глеб Сергеич!» Опять погасло… Ночью. Однажды. Отчаявшись, во всем на свете изверившись… кроме смерти… я решаюсь. Рою ямку. Ногтями. Они отросли. Опять… спичку… Узкую, но довольно глубокую ямку. Зарываю туда свой партийный билет. Воинское удостоверение личности зарываю. Медальон с именем и фамилией. (Пауза). Я стал Никто. Гражданин Никто. Я поплелся по проселку, уже никого не боясь. Так я вернулся в Ленинград. (Пауза). Вот вам… исповедь… (Усмехнулся). Нераскаявшегося преступника. Гражданина Никто. Можете сообщить обо мне в Особый отдел. Впрочем, на это вы не пойдете.

Коновалов. Да?

Батенин. Вы не «так надо». А я не ракетчик. И не шпион. И не диверсант. Я всего лишь гражданин Никто. (Пауза). Возьмите с собой гражданина Никто.

Коновалов. Куда вас взять?

Батенин. В тыл.

Коновалов. А специальность ваша какая?

Батенин. Древний Восток.

Коновалов. В военных условиях — трудноприменима. А обратно, в часть? Туда, где сынок мой? Еще не студент ваш… Однако же десятиклассник. Восемнадцать еще не стукнуло…

Батенин. В часть? Если уж вам не доверили, то…

Пауза.

Коновалов (нахмурился). Одну-то винтовку вам доверят.

Батенин. Вы сами знаете, что меня расстреляют.

Коновалов (решительно). Летим завтра в ночь. Ждите здесь, в номере. (Пауза). Шлепнут. Тут, в осаде, под горячую руку… Шлепнут. (Пауза). Авось там после разберутся, где ваша правда, а где., подлость, извините.

Стук в дверь. Батенин, усмехнувшись, ушел в ванную. Коновалов, поглядев ему вслед, покачал головой, открыл дверь. На пороге Люба.

Люба (напряженно). Я на дежурство ухожу, на крышу, товарищ майор.

Коновалов (шутливо). Благословить на подвиг прикажете? Или по этажу заступить?

Люба. Ежели Вадим Николаич придут — скажите, чтобы они на крышу поднялись. Ко мне. Сразу. Пожалуйста, чтобы сразу, товарищ майор.

Коновалов. Есть сказать, чтобы сразу. А что случилось-то?

Люба (с испугом). Ничего, товарищ майор. Сразу, пожалуйста, ладно? Ничего не случилось, товарищ майор. (Убегает).

Коновалов пожал плечами, подошел к ванной, молча выпустил Б атенина.

Батенин (с горькой усмешкой). Теперь вы мой сообщник.

Коновалов. Слову я своему хозяин.

Батенин. В наши неверные времена — не так мало…

Коновалов. Ас отцом-то как? Отцу лет сколько?

Батенин (грустно). В прошлом году орден получил — к семидесятилетию.

Коновалов. И такого родителя — на произвол?

Батенин (грустно). Что же с ним делать? Когда была дорога — не тронулся. В Петербурге, в квартире своей, на Петроградской — всю жизнь, предложи вы ему сейчас ковер-самолет — отмахнется. Он — часть города. Как кони Клодта. Как Медный всадник. Кабинетный ученый. Китаист. (С нежностью). Весь в пыли веков… И влюблен, как юноша влюблен — в шестисотый год до нашей эры. Немцы, думаю, что не тронут. От политики далек, антифашистских статей не сочинял…

Коновалов. А вы сочиняли?

Батенин. Сочинял.

Коновалов. И боитесь — повесят?

Батенин. И вы бы боялись.

Коновалов. А студенты чего вас — на руках? За сочинения?

Батенин. За речь.

Коновалов. Набрехали им полный короб?

Батенин. Верил.

Коновалов. А как зарыли партбилет в лунку — разуверились?

Батенин. Это был не повод, а следствие. У меня было Много, слишком много времени до этого… когда я подметку глотал. И, думаете, таких мало?

Коновалов. Каких?

Батенин. Как я… Как вы… Разочарованных коммунистов. Папироску. Я разочаровался… когда нас врасплох… Как Чапаева — в одном белье… Вы, когда вас — в одну камеру с уголовниками… тоже, вероятно, в одном белье?

Коновалов. А вы в чем разочаровались, скажите? В командовании, что вас в котел немецкий завело? Или — в самом коммунизме?

Батенин. Вероятно, как и вы, — в системе, сделавшей меня человеком из окружения. А вас — человеком из тюрьмы. Заставившей меня трусить коридорной. А вас — Жемчугова… Приведшей нас к этим вот бойницам в гостиничном номере, в центре Ленинграда. Эта система рухнула, она перечеркнута, как несостоявшаяся гипотеза. И я не хочу кричать «ура», когда уже самый раз вопить «караул».

Коновалов. Ну, тех, кто либо «ура» орет, либо «караул», и без нас с вами хватает…

Батенин. А вы, майор? Вы всё еще кричите «ура»?

Коновалов. Я? (В раздумье). Ежели кто и имеет претензию… то я в этой очереди — не крайний…

Батенин. Найдутся и за вами…

Коновалов. Найдутся. А вы, я погляжу, умница. Куда до вас Жемчугову.

Батенин (улыбнулся). При всей присущей мне скромности — невелика честь.

Коновалов (задумчиво). Действительно, «так надо». «Так надо» — и на льдине с белыми медведями зазимует. «Так надо» — и под чужой звездой молча умрет. «Так надо» — и по свистку в атаку поднимется. Тоже ведь не за свою шкуру-болеет — за идею, будь он трижды… Жемчугов… И партбилет в лунку не закопает…

Батенин. Но…

Коновалов. Умница вы. И речь у вас — исключительно красивая. То-то студенты за вами валом повалили. А Жемчугов… Он солдат, и я солдат. Он верит, и я верю. А ведь побеждают те, кто верит… Мне велено умереть — помру. И ему велено — помрет.

Батенин. Я рассчитывал на взаимную откровенность…

Коновалов (задумчиво). А разве я с тобой, сукиным сыном, не откровенен? Вслух при тебе думаю. Чапаев… Да, в подштанниках настигли. Ну? Оттого Чапаевым быть перестал? И не перестанет. Был и будет. И что меня в исподнем — обидно, однако советская власть оттого не перестанет. Слушаешь тебя, умника, думаешь — как же оно могуче, то, чему я с комсомольского возраста себя на службу поставил… Как же могуча идея наша, ежели она все превозмочь может — и обиду мою, и что Гитлера проморгали, и что «ура» и «караул» кричим… И что таких, как ты, рыбьей крови, в партию нашу впустили…

Батенин. Не думал я, что вы, вы станете Жемчуговых охранять…

Коновалов. От таких, как ты, я его охраняю.

Батенин. Я понимаю…

Коновалов. Ни хрена ты, серый дурак, не понимаешь. И правильно партийный билет зарыл. Не желаю, ну, не желаю с тобой в одной партии состоять.

Батенин (понимающе кивнул). Правы. (Понизил голос). Мудро. И стены слышат…

Коновалов молча взял его за ворот.

Что вы делаете? Успокойтесь. Помните, вы дали слово.

Коновалов так же молча тащит Батенина к окну.

Успокойтесь.

Коновалов подтащил Батенина к окну.

Успокойтесь.

Метроном перестает частить. Секунда — и знакомый голос из репродуктора: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Вой сирены заполняет номер, коридор, площадь.

Коновалов (с тихим бешенством). Я тобой, мародером, все рамы вышибу.

В дверь входит Линда, за ней — Аугуст и Ян. Коновалов неохотно выпускает Батенина из своих объятий.

Нет желания три года схватить. (Кивнул Линде. Батенину). На сей раз — законных. По уголовной статье — за порчу гостиничной архитектуры. (Линде). Немножко тут… физзарядка… (Батенину). Крепенький, ничего.

Батенин. А слово?

Пауза.

Коновалов. Вылетаем завтра в ночь… И… успеете отца навестить. (Повернулся к вошедшим). Что это вы все — словно мошкара на огонек?

Линда. Мои товарищи не понимают по-русски. (Нервно закуривает сигарету).

Батенин. Мне, пожалуйста.

Коновалов. Папиросы. (Торопливо достает портсигар. Вполголоса). Еще, только не срамитесь.

Батенин с недоумением взглядывает на него.

Да берите, бога нет, царя убили.

Батенин, пожав плечами, забирает несколько папирос, молча кивает Линде и ее спутникам, идет к дверям.

Погодите. (Взял с дивана подушку). В прошлый раз брали…

Батенин, помедлив, взял подушку, ушел.

(Линде). А за ту глупость… примите и прочее. Что тут много размазывать? Исключительно по-хамски.

Линда. Я ничего не помню, майор.

Аугуст (резко). Туле ляхме минема.

Ян. Ята ти рахиле.

Линда (посмотрела на обоих равнодушно, повернулась к Коновалову). Можно мне говорить с вами наедине?

Коновалов. Кройте.

Линда обернулась к Яну и Аугусту, сделала им знак. Оба уходят. Линда запирает дверь. Гасит верхний свет. Помедлив, гасит и настольную лампу. Темно. Учащенно дышит метроном. Линда поднимает штору, и мертвенный свет с площади заливает их обоих.

Люстру навесил, сволочь.

Линда. Что?

Коновалов. Ну, ракеты осветительные. Какой-то гад внизу ассистирует. (Пауза).

Линда. А есть… по-русски., такое слово — напоследок?

Коновалов. Есть.

Линда. Возможно мне… напоследок… поцеловать вам руку?

Коновалов (испуганно). Вот еще вздумали.

Линда. Напоследок?

Коновалов. Ни к чему и незачем.

Линда. Я желаю это сделать.

Коновалов. Странные у вас желания.

Линда. Я вас люблю.

Коновалов (тихо). Будет вам.

Линда. Я вас люблю, как никогда и никакого человека не любила.

Пауза.

Коновалов (растерянно). Ей-богу, что ответить… даже и… не найдусь.

Линда (медленно). Пуля… или бомба… или маленький осколок в сердце… и никогда не скажешь, что надо сказать. Я никогда и никого не любила, это правда. И теперь только, когда я вслух произнесла это слово… только теперь я догадываюсь, что оно… есть. Его говорить очень легко и очень… да, очень трудно. У этого слова очень дорогая цена.

Коновалов (с горечью). И я ему цену знаю.

Линда. Я читала в книгах… Читала, что женщины отвечают, когда их спрашивают о любви. Я женщина. Но я не отвечаю. Я спрашиваю. Стыдно? Нет, мне не стыдно.

Пауза.

Коновалов. Стар я для вас… Линда.

Линда. Мне все равно, сколько вам лет. Все равно. И если вас убьют, мне не надо ожидать конца войны. Я не хочу жить одна…

Коновалов (с горечью). Эх, Линда, кажется все людям.

Линда. Я хочу, чтобы вы полюбили меня, как я полюбила вас. Тогда мы будем счастливые. Вдвоем. Мне никогда не будет скучно с вами. Я не буду никуда ходить без вас. К подругам — нет. В ресторан — нет. В кафе? Нет. Всегда мне будет хорошо с вами вдвоем. Видеть вас. Видеть. Таким, как вы есть. И седым тоже хочу видеть вас. Совсем-совсем седым…

Пауза.

Коновалов. Сказка такая есть. Не то итальянская, не то в Испании слышал. Как девушка все земли обошла, все искала свое счастье, домой воротилась, а у калитки ее домишка счастье стоит. Только оно вовсе седенькое, это счастье-то. Состарилось, ожидаючи. Что молчите?

Линда. Я хочу… хочу, чтобы у нас… сын…

Пауза.

Коновалов. Нет, Линда. Сын у меня есть. (Невесело усмехнулся). Только что и осталось от моего счастья… когда я в калитку стукнулся.

Линда. Я хочу, чтобы… у нас…

Пауза.

Коновалов (очень грустно). Слушайте, Линда. Ничего у нас с вами не выйдет. Будем мы живы, не будем — не выйдет, поняли? И не обижайтесь. Побаловаться с вами по-солдатски? Нет, вижу, вы не из того ерундового теста. Дай вам-то, ежели вы все это… по-честному… и вам не надо. Назло жениться на вас? Дешевка. Линда. Вы очень любите ее?

Коновалов молчит.

Вы любите ее. Вы ее любите, как… Как я — вас…

Коновалов. Люблю? Не знаю. Но что не вернусь… (Пауза). Твердо. (Пауза). А сердце у меня, Линда, разорвано. Пополам. Склеить — нет такого клея на свете. (Закурил). И делать вас партнером… судьбы своей нехитрой? Незачем. Ни для вас, ни для меня. А для Илюшки моего — тем паче…

Метроном остановился. Голос по радио: «Отбой тревоги! Отбой тревоги!» Веселый сигнал. Музыка.

Вот и отбой.

Линда подходит к Коновалову близко, долго смотрит на него.

Что это вы?

Линда. Запоминаю вас. (Берет его руку. Целует. Идет к дверям. Открывает).

В маскировочном, призрачном свете — Екатерина Михайловн а. Оттолкнув Линду, она вбегает в номер так же, как вбегала в ту ночь, когда впервые увидела Коновалова после долгой, разлуки.

Коновалов (не двигаясь, всматривается в Екатерину Михайловну, медленно, страшно). Илюшка?

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Там же следующим вечером. В разных концах номера сидят Светлана, Екатерина Михайловна и Коновалов. Стучит метроном. Свивающийся, далекий гул канонады. Долгая пауза.

Коновалов. Дождик, что ли?

Екатерина Михайловна. Дождь.

Коновалов. Часы у меня стоят. Сколько сейчас, Катя? Екатерина Михайловна. Одиннадцать.

Коновалов. Двадцать три часа. (Заводит часы). Двадцать три часа одна минута.

Теперь стало видно, как изменился Коновалов. Он разговаривает ровно, спокойно, словно бы ничего не случилось, но его выдает внешний вид: постарел, осел, вобрал голову в плечи и даже в чем-то стал жалок.

Ты в ночь работаешь?

Екатерина Михайловна. Сегодня в ночь.

Коновалов. Как же ты пойдешь? Промокнешь…

Екатерина Михайловна машет рукой.

От Рублева есть что?

Екатерина Михайловна. Есть.

Коновалов. Как ему там?

Екатерина Михайловна. Работает.

Коновалов. Кланяйся. (Смотрит па часы). Двадцать три часа три минуты. (Светлане). А потом куда вы переехали?

Светлана. На Литейный.

Коновалов. Куда же?

Светлана. Тридцать четыре. На углу Бассейной. Коновалов. Там какая-то доска висит.

Светлана. Некрасов жил. Наша квартира была во дворе.

Пауза.

Коновалов. Трамвай там останавливался.

Светлана. Останавливался.

Пауза.

Коновалов. Сколько же ему было, когда помер?

Светлана испуганно смотрит на Коновалова.

Некрасову…

Светлана. Пятьдесят шесть.

Коновалов. Что ж. А Лермонтову и двадцати семи не минуло. Есть не хочешь?

Светлана отрицательно качает головой.

Не ела ничего?..

Светлана. Не хочется.

Коновалов. А ты, Катя? Сыр есть, хлеб.

Екатерина Михайловна. Не хочу, Васенька. Коновалов (помолчав, Светлане). А кроме дяди кто у тебя есть?

Светлана. Никого.

Коновалов. А он где?

Светлана. Был в Лодейном Поле.

Коновалов. А сейчас?

Светлана. Не знаю.

Пауза.

Коновалов. Ну рассказывай.

Светлана. Что?

Коновалов. Что-нибудь. (Пауза). Ну, про школу.

Светлана молчит.

Что там теперь?..

Светлана. Лазарет.

Коновалов. Понятно.

Пауза.

Екатерина Михайловна. Уйти бы нам, Васенька. Вылетаешь, а вторую ночь не спишь.

Коновалов. Сидите.

Екатерина Михайловна. А если полежать? Просто так. Полежать. Пока за тобой не приедут. Подушку принести?

Пауза.

Коновалов. Ну говори что-нибудь.

Светлана молчит.

Стихотворение прочти.

Светлана молчит..

«Белеет парус одинокий…»

Пауза.

Светлана. «Белеет парус одинокий… в сиянье неба… (пауза) голубом…»

Коновалов (вскочил. Ударил кулаком по столу. Зазвенели предметы на столе). Обмотки мотал… Обмотки… Обмотки…

Екатерина Михайловна. Перестань. (Властно). Перестань.

Ты не виноват.

Коновалов (слабо). Обмотки…

Екатерина Михайловна. Ты ничего не мог. И он. Не мог.

Светлана. Он не мог иначе, Василий Фролович.

Пауза.

Коновалов. Уголек, чтобы тепло было. Свечу, чтобы светло было. Хлеб, чтобы сытно было. Игрушку, чтобы весело было. Помнишь?

Екатерина Михайловна. Помню.

Коновалов (Светлане). Когда он родился, мы из общежития начсостава в отдельный домик переехали. В авиагородке… Ну и… обычай, оказывается, есть такой. Под дом класть.

Екатерина Михайловна (тихо). В горшочке. Коновалов. А? (Кивнув). В горшочке. Уголек, свечку, хлеб. (Пауза). Игрушку, чтобы весело было. (Екатерине Михайловне). В двадцать третьем мы переехали?

Екатерина Михайловна. В двадцать третьем.

Стук в дверь.

Коновалов. Войдите.

Входит Люба.

Люба. Документы принесла, товарищ майор. Пожалуйста, вот. (Отдает документы).

Коновалов. А где мальчишка ваш? Скоро лететь.

Люба. Я вам так благодарна, товарищ майор, сверх всякой меры. И Василек вас… целует, товарищ майор. (Пауза). Не полетит он.

Коновалов. Нет?

Люба. Ни в какую, товарищ майор.

Коновалов (жестко). Заставить надо. Заставить. Заставить.

Люба. Уж и всячески — и так, и эдак, и уговором, и угрозой…

Коновалов. Заставить. Силой. (Отвернулся).

Люба. Держится за юбку мою и… что ты будешь делать? А… Так тому и быть. Где родились, там и сгодились. Я у него одна, он у меня — один. Стыд сказать, а и мне теплее, что он рядом, дурачок…

Коновалов (хрипло). Дурачок?

Пауза.

Люба. Соседку-то… На Пятой линии. В очереди. Осколком поранили. Думаю его вообще сюда, в гостиницу. Со мной, на казарменное положение. Директор в принципе не возражает. И… семья, товарищ майор. (Потупилась).

Коновалов (подошел к серванту, достал сыр, хлеб, пачку галет). Возьмите.

Люба. Что вы! Ничего не надо.

Коновалов (порылся рукой в серванте). Еще суп гороховый. Концентрат. (Сердито). Вам не надо, а ему надо. Жить ему надо, жить, слышите!

Екатерина Михайловна. Дай, Вася, заверну. (Укладывает в газету продукты, отдает пакет Любе).

Люба (берет продукты, идет к двери. Около Светланы задерживается, вполголоса). Обронили давеча. (Дает Светлане медальон, уходит).

Светлана. Спасибо. (Берет медальон, прячет его. Потом, подумав, отдает его Екатерине Михайловне).

Екатерина Михайловна так же молча берет медальон, раскрывает створку, только чуть шевеля губами, читает. Отдает Коновалову. Ко новалов молча читает. Пауза. Отдает медальон Светлане. Светлана прячет медальон в верхний левый карман комбинезона.

Коновалов. Один на троих.

Пауза. В номер, запыхавшись, вбегает Батенин.

Батенин. Простите… Здравствуйте… (Коновалову). Не опоздал?

Коновалов (помолчав). Поспели.

Стук в дверь.

Входите.

Входит Тюленев, за ним — Нарышкин с перевязанной головой. Козыряют.

Тюленев. Полуторка придет в двадцать три пятьдесят. Коновалов кивнул.

В Адмиралтействе были. Все оформлено. Груз — тот же. Сопровождения не будет. Свободных ястребков нет. Хотели дать второго стрелка, сержант сказал — справится.

Коновалов (взглядывает на Нарышкина).

Тот козыряет.

Голову обрили?

Нарышкин. Так точно, под машинку.

Коновалов (мрачно). Спасибо, не в бороду угодил… (Тюленееу). О Плеско справлялись?

Тюленев. Улетел на острова.

Коновалов. Отшибло память у бригадного комиссара. Что еще?

Тюленев взглядывает на Екатерину Михайловну, на Батенина.

Екатерина Михайловна. Мы тебе вещи соберем, Василий Фролович.

Обняв Светлану, уходит с ней в другую комнату.

Батенин. Ия, пожалуй.

Коновалов кивает. Батенин уходит в ванную.

Тюленев. Чье распоряжение… насчет пассажира, Василий Фролович?

Коновалов. Мое.

Тюленев. А еще чье, Василий Фролович?

Коновалов. Мое.

Пауза.

Тюленев. Есть прямое указание — без разрешения Военного совета никого не брать.

Коновалов. На мою ответственность.

Тюленев. Нельзя, товарищ майор.

Коновалов. А вы кто такой?

Тюленев (вытянулся). Капитан Тюленев, второй пилот. Коновалов. А я?

Тюленев. Майор Коновалов, командир корабля. Коновалов. Ну и… всё. (Отвернулся, закурил).

Тюленев. Себя подведете, товарищ майор.

Коновалов. «Так надо» — тебя человеком сделал? (Нахмурился). Не много доверили, но что доверили — ни с кем делить не буду.

Нарышкин хочет что-то сказать.

Сми-ирно!

Нарышкин вытягивается.

Нале-ево-о кру-у-гом! Шаг-ом… арш!

Нарышкин зашагал.

И у вас, капитан, есть на сборы… личное время.

Тюленев отдал честь, повернулся. Нарышкин открыл дверь и отступил. На пороге — Люба, с ней — двое в касках: лейтенант и боец, которого мы уже видели в начале второго действия.

Лейтенант (входя). Разрешите? (Отдал честь). Патруль военного коменданта города. Проверка документов.

Из другой комнаты выходят Светлана и Екатерина Михайловна.

Патруль военного коменданта города. (Отдает честь). Проверка документов.

По очереди берет документы у всех присутствующих. Боец светит ему карманным фонариком, он молча проверяет, молча возвращает, всякий раз отдавая честь.

Больше никого нет, товарищ майор?

Коновалов взглядывает на дверь в ванную, молчит. Тюленев переглядывается с Нарышкиным. Лейтенант идет к ванной, вежливо, но настойчиво стучит в дверь. Пауза. Медленно выходит Батенин.

Патруль военного коменданта города. Проверка документов. (Батенин делает невольное движение назад). Ваши документы, пожалуйста.

Боец. Это товарищ Троян, товарищ лейтенант.

Лейтенант (вглядываясь). Да! Троян! (Подошел ближе к Батенину). Здравствуйте, Глеб Сергеич… Батенин.

Батенин молчит, опустив голову.

Боец. А как же тогда…

Лейтенант. Здравствуйте, учитель.

Батенин по-прежнему молчит, опустив голову.

Боец. Он Трояном назвался, товарищ лейтенант! Трояном! (Батенину). Документы!

Лейтенант. Вас просят предъявить документы, учитель.

Батенин молчит.

Документы.

Батенин молчит.

А где ваша винтовка?

Батенин молчит.

Та самая?

Батенин молчит.

«Студенты, это моя война!» Помните? «Я сам беру винтовку и иду с вами!» Не забыли? «Моя война…»

Батенин молчит.

Гливенко нашел ее, вверенную вам Родиной винтовку… Не забыли Алешу Гливенко с третьего курса филфака? Когда узнал Алеша, что вы бросили нас в болоте, как слепых котят бросили, обманули, предали, продали, — он от обиды застрелиться хотел — из вашей же винтовки… Нас было тридцать, когда вы нас предали, учитель. Теперь я один. (Пауза). Лгун. Предатель. Дезертир. Дезертир. Будьте вы прокляты кровью наших погибших товарищей!

Батенин молчит, еще ниже опустив голову.

Товарищ майор, простите. Простите, товарищи. Вышел за пределы… исполнения служебных обязанностей. (Батенину). Предъявите документы.

Батенин молчит.

Документы.

Батенин молчит.

Страх отнял у вас не только ум, не только честь, не только совесть, но и язык? (Бойцу). К коменданту города.

Все расступаются. Батенин, ни на кого не глядя, с опущенной головой молча, как сквозь строй, проходит к выходу. За ним — боец и лейтенант. Ушли. Молчание.

Коновалов (растерянно). Одну винтовку тоже, выходит, знать надо, кому доверить. (Встретился взглядом с Тюленевым, смутился, нахмурился). И… всё. (Хмурясь, подошел к Тюленеву, молча тряхнул его за плечо, подошел к Нарышкину, тряхнул и его). Ну вас, обоих, к черту…

Звонит телефон.

Екатерина Михайловна (берет трубку). Слушаю. (Коновалову). Вася, тебя. Это Плеско, Вася.

Коновалов. Плеско? (Подошел к телефону. Остановился). Скажи — улетел…

Екатерина Михайловна. Вася…

Коновалов. Заждался… Не пойду, ну его…

Екатерина Михайловна. Разве ты знаешь его обстоятельства! (В телефон). Сейчас. (Коновалову). Вася… Вася…

Коновалов (посмотрел на Екатерину Михайловну, нехотя взял трубку). Да. (Вяло). Ну, здорово… Ничего я тебя не искал. (Слушает). А что — в ладушки мне хлопать, что ваша милость до меня снизошла… Да я и не в претензии — привыкший. Много ра души я при полнейшем равнодушии… (Слушает). Замолвил всетаки. (Слушает). Начальником штаба?.. Не имею желания. Лучше опять воздушным извозчиком… Не в амбиции. В чем?.. Сын вместо меня пошел, понятно? А я хочу — вместо сына. В воздух. Только в воздух. (Слушает долго. Вешает трубку).

Общее молчание.

А где пузырек твой, Светлана, все хочу спросить? Тот… Светлана. Выбросила я его, Василий Фролович. Коновалов. Когда?

Светлана (помолчав). После…

Пауза.

Коновалов. Товарищ капитан!

Тюленев. Есть!

Коновалов. Примите от меня самолет.

Тюленев. Есть.

Коновалов (смотрит на часы). Подбросите на своей полуторке в штаб ВВС.

Тюленев. Ясно.

Нарышкин. Эх, Вевеэс, страна чудес… (Шумно вздохнул). Коновалов. Что?

Нарышкин. Так, товарищ майор. (Снова шумно вздохнул). Так.

Коновалов (грустно). Тоже ведь без волшебной бороды твоей — не сладко. (Помолчал). Обещаю, сержант, слышишь? Обещаю — вместе над Ленинградом летать будем. И — западнее… Вот прилетишь с капитаном…

Екатерина Михайловна вдруг зарыдала, прижалась к Коновалову.

Катя…

Екатерина Михайловна. Пройдет. (Плачет). Пройдет.

Коновалов. Вот, слезы… Знаешь ведь… ну-у, не выдерживаю.

Екатерина Михайловна. Знаю. (Плачет). Все про тебя знаю.

Входит Троян, за ним — Маруся Голубь. Голова Трояна плотно забинтована. На нем плащ-палатка, кирзовые сапоги, забрызганные грязью. С плащ-палатки стекает вода.

Троян. Здравствуйте все! (Коновалову). Фитиль, понимаешь, хочу коллегам вставить… в одно место. (Садится к столу, берет телефонную трубку). Таки больно, как говорится в одном глупейшем анекдоте. Маруся, блокноты. Те, в противогазе. (Достает записную книжку, листает). А я вашего Илюшку видел.

Коновалов (глухо). Когда?

Троян (делает карандашом отметки в книжке, морщясь от боли). Суббота нынче? Значит, в среду…

Коновалов. А-а…

Троян. Погоди, я тебе доложу подробно. (Делает отметки, отдает трубку Марусе). Маруся, соединяйте.

Маруся (в телефон). Телеграф. Восьмой. От Трояна. Пароль «Тритон». Срочная. (Отдает трубку Трояну). На прием.

Троян (морщясь от боли, берет трубку, положил перед собой блокнот). Добрый вечер, барышня. Начинаем! (Смотрит в блокнот). «Как стало известно радиоперехвата запятая эскадра немецкого флота составе линейного корабля «Тирпиц» тяжелого крейсера «Адмирал Шпеер»… по буквам Шура Петя Евгений Еруслан Роман точка Более двадцати двух кораблей вышли горлу Финского залива точка Задача двоеточие после сдачи Ленинграда ловить Краснознаменный Балтийский флот его бегстве берегам нейтральной Швеции…» (Коновалову). Пуля?! (Диктует). «Напрасный расход горючего гроссадмирал Дениц восклицательный. Корабли Балтфлота слишком заняты тут стен Ленинграда точка День ночь бьют группе армий Север вашего коллеги фон Лееба точка Бьют форты Кронштадта запятая бьют посаженные железнодорожные платформы корабельные пушки запятая поддерживая контратаки дивизий народного ополчения точка. Нет запятая сегодня это не ополчение точка. Народ стал армией точка Этом знамение времени точка». (Коновалову). Вставляю перо, внимание! (Диктует). «Банкет запятая назначенный сегодня германским командованием гостинице Астория запятая из которой между прочим в запятых передаются эти строки запятая придется отложить…» (Трубка падает из рук Трояна). Любочка, вам идет каска. Немножко сдвиньте ее набок… Многоточие… Растрелли… Два эл… Теперь вы упоительны… Глеб Сергеич, здесь дамы, трусить надо корректно…

Из брошенной трубки слышится голос телеграфистки: «Придется отложить многоточие… написала. Дальше…» Все обступают кресло, на котором сидит Троян. Отрывистые реплики: «Снимите сапоги… Знобит его… Мозговое… Душно, окно… Аккуратнее затемнение… Бинт… Подложите подушку. В госпиталь позвоните…»

Маруся (в трубку тихо). Можете погодить, гражданочка? (Грустно). Ну, дуже пораненный. В мозг, куда.

Коновалов и Нарышкин переносят Трояна на диван. Тюленев выбегает в коридор.

Отойдет, ничего. Тогда первыми мы будем на очереди, гражданочка… В номер идет… В завтрашний номер. (Повесила трубку).

Из открытого окна отчетливо стали слышны громы артиллерийской канонады. Не переставая идет дождь. Тикает метроном. На пороге появляются Аугуст и Ян. С их шляп и плащей струится вода.

Ян (с легким акцентом). Можно, пожалуйста?

Коновалов (не оборачиваясь). Кто там еще?

Ян (старательно выговаривая слова). Пожалуйста, товарищ майор, у нас вам есть поручение.

Коновалов (обернулся. С изумлением). Вы? По-русски?

Ян. Да, есть немножко, мало говорим. Можно без других людей?

Ян идет к окну, за ним — мрачный Аугуст. Коновалов идет за ними. Аугуст вынимает из внутреннего кармана конверт, передает Коновалову.

Прочитайте на конверте, пожалуйста. Вам есть записка.

Коновалов берет конверт, читает, смотрит на Яна, снова перечитывает написанное на конверте.

Это есть ее последняя записка в жизни, товарищ майор.

Аугуст кивает.

Теперь мы вам можем сказать. Наш товарищ Линда — так мы его звали — нет его больше. Ее имя есть еще другое. Мы не можем это сказать сейчас, сказано будет только после войны. (Взглядывает на Аугуста).

Аугуст. Так есть.

Вернулся Тюленев.

Тюленев. Насилу дозвонился, товарищ майор. На Васильевском артобстрел, все машины в разгоне…

Коновалов (вертит в руках конверт). В тыл к немцам с ней ходили?

Аугуст. Так есть.

Ян (берет у Коновалова конверт). Товарищ Линда имела снять на фотопленку (вынимает из конверта негатив)…этот немецкий танк. Немецкий танк есть врытый глубоко в землю. Очень есть важнейший документ для штаба Ленинградского фронта, товарищ майор. Немецкий танк не есть немецкий танк. Немецкий танк теперь есть немецкий дот. По-русски говорят: немецкое наступление на Ленинград… захлебнулось?

Аугуст. Так есть.

Ян. По-немецки: капут блицкрига, пожалуйста…

Троян (с закрытыми глазами). Точка. Абзац. По буквам…

Ян. До свиданья, товарищ майор. Пусть товарищ майор не думает эстонских партизанах… молодых людях призывного возраста… хуже, чем они есть на самом деле. Так просила наш товарищ Линда. Нагемисен. До свидания.

Аугуст. Так есть. Нагемисен.

Ян и Аугуст, молча поклонившись всем, уходят из номера.

Троян (открыл глаза). Неужели так и приходит? А, Любочка? Вот так?

Люба. Кто приходит, Вадим Николаич?

Троян. Костлявая. Любочка, ну зачем эти банальные слезы? Один раз в жизни это надо испытать. Лучше рано, чем поздно, раз нельзя, чтобы никогда. Я бы не женился на вас, Любочка, нет. И всю жизнь презирал бы себя именно за это.

Люба. Лежите тихонько, миленький, лежите спокойно, все будет хорошо.

Троян. А, собственно, при чем тут я! Я — москвич… Какое я имею, собственно, ко всему этому отношение? Бедняжка генерал! Кто теперь будет пугать его парадоксами? (Закрывает глаза). Тата, вы? Где вы, Тата? Так мне и надо, что я вас любил, Тата. Так мне и надо. (Открыл глаза). Маруся, трубку…

Люба. Вадим Николаич, лягте спокойненько…

Троян. Трубку, старшина! Друзья мои, я хочу передать в Москву, — поймите, товарищи, как я понял… Ленинград — это не только Летний сад, но и улица Красных Зорь. Не только Зимняя Канавка, но и Кировский завод… не только Медный всадник, но и… но и Ленин на броневике у Финляндского вокзала… «И останутся, как в сказке, как манящие огни…» Трубку. Маруся! Приказываю! (Хватает трубку). Барышня, продолжаем! Банкет… (Трубка падает у него из рук). Никуда от меня не уходи, слышишь, дон Базилио? Так и не написал, как тебя тогда сбили. Таланту не хватило. Как ты плыл, а чайка… понимаете, он засыпает, чайка его в нос клюет. Чтоб не спал. Доплыл. Этот доплывет. Написали? Линда? Какая это Линда! Это обергруппенфюрер.