Драмы

И по ее примеру опускаются король Фердинанд, Мишеру, придворные, леди Гамильтон. Стоит лишь один Нельсон.

Каждая капля крови сестры моей да будет стоить жизни тысяче якобинцев!

Леди Гамильтон (шепотом). Милорд, на колени! Я заклинаю вас.

Нельсон. Нет!

Каролина. Я истреблю бунтовщиков! Я буду вешать их, топить в море, расстреливать из пушек, сжигать на кострах — где бы они ни были, какой бы религии, пола и возраста они ни были! Клянусь прахом моей убиенной сестры. (Подняла руку). И вы поклянитесь!

Все подняли руки, кроме Нельсона.

Леди Гамильтон (шепотом). Руку, милорд!

Нельсон. Но…

Леди Гамильтон. Ради меня. Руку, милорд!

Нельсон поднял руку. Каролина медленно встает, высоко держа распятие, молча удаляется. За ней так же молча уходят остальные. Остаются Нельсон и леди Гамильтон. Мишеру идет к выходу, задерживается.

Нельсон. К чему вся эта комедия?

Мишеру (возвращается, низко кланяется Нельсону). Милорд, дабы обещанье ваше не осталось втуне, почел бы благоразумным, если б изволили вы написать его величеству императору Павлу о странном поведении русского адмирала… Ушаков не стремится сюда, напротив, все старанья свои употребил он для освобождения островов Ионических. Прибывший с островов господин Орфано, доверенное лицо вашего посла господина Уорда, сообщает о том, что Ушаков, очищая острова от французов, отдает острова жителям в свободное их распоряжение… Полагает обеспечить себе надежный тыл…

Входит дежурный офицер.

Дежурный офицер. Сэр Роберт Уорд.

Входит Уорд в сопровождении Орфано.

Нельсон (делая вид, что не замечает вошедших). А все эти ленивые, меднолобые дипломаты. Некий сэр Уорд клялся мне, что русский флот поступит в мое безграничное распоряжение. Мне нужны были ушаковские корабли для Александрии! Меня обманули проклятые дипломаты, и мне не о чем больше разговаривать с ними. Меня ждут дела. (Проходит в каюту).

Пауза.

Уорд (хладнокровно). Леди Эмма, помогите адмиралу прийти в себя. Помогите ему немедля написать письмо Ушакову.

Леди Гамильтон. Возможно ли, сэр? Он в таком состоянии…

Уорд. Я надеюсь на доброго ангела. (Пауза).

Леди Гамильтон, кивнув головой, уходит.

Господин Мишеру, вам сегодня придется отправиться с этим письмом на Корфу к русскому адмиралу.

Мишеру. Но, сэр Уорд…

Уорд. Если вам дорога неаполитанская корона, господин Мишеру, не тратьте времени на споры. Вы отправитесь к господину Ушакову с письмом лорда Нельсона, просьбой короля Фердинанда и устным приказом императора Павла. Ушаков должен отказаться от штурма Корфу. Его корабли нужны Нельсону. Советую вам, господин министр, поспешить со сборами.

Мишеру кланяется и уходит.

Орфано (задумчиво улыбается, перебирает четки). Однако, сэр. Нельсон даже не поздоровался с вами.

Уорд. Он не может простить мне Ушакова. Нельсон прав — союзник Ушаков не менее опасен Ушакова врага.

Орфано. Если его не обезвредить…

Пауза.

Уорд (медленно). Если его не обезвредить. (Пауза). Мне не нравятся амуры его с греками и славянами. Распускайте слухи, что русские пришли на греческие острова и уже никогда оттуда не уйдут. Вы поедете вместе с Мишеру. Будете следить за каждым шагом Ушакова. Не отпускайте его от себя. Связь со мной держите через «доброго ангела».

Орфано. Этот «добрый ангел», кажется, пожирает много вашего золота?

Уорд. Если бы только моего… Неаполитанцы, сдается мне, тоже вошли в пай. Видит бог, «добрый ангел» стоит этого. Итак, Орфано, вы тень Ушакова на Средиземном море. Следите за ним неотступно.

Пауза.

Орфано (перебирая четки). Я вас правильно понял, сэр? Ведь Ушаков — ваш союзник?

Уорд. Мы, англичане, очень хорошо относимся к своим союзникам. Но еще лучше мы, англичане, относимся к самим себе. Вы поняли меня совершенно правильно, господин купец.

Входит леди Гамильтон. Многозначительный жест. (Учтиво кляняясь). Спасибо, добрый ангел.

Входит Нельсон.

Нельсон (мрачно). Итак, я должен писать моему милому другу? Ну что ж. (С яростью). От всей души поздравляю ваше превосходительство со штурмом Корфу.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Освещенный нестерпимо ярким полуденным солнцем холмистый берег моря. Стелется дым большого сражения. За сценой бьют барабаны, играют горны. По берегу торопливо проходят Орфано и огненнорыжий горбоносый человек с серьгой в ухе, в короткой курточке, расшитой разноцветными шнурами, с длинноствольным пистолетом и ятаганом за кушаком.

Орфано. Один меткий выстрел — и тебе хватит лир на две жизни вперед. В суматохе ты легко ускользнешь. Один меткий выстрел. Только один.

Орфано и человек скрываются. Бьют барабаны. Играют горны. П ирожков приводит несколько французских солдат. Он до отказа нагружен трофейным оружием.

Пирожков. Ходи веселей, Франция! Ох же дурням удача! К самому Пирожкову в плен попали!

Француз. Мерси, вуй.

Пирожков. То-то. Повезло иродам! К самому Пирожкову, грозе морей и океянов! Ходи, говорю, веселей! На пуговицу, мусье, потерял!

Пирожков и французы уходят. Появляется группа офицеров во главе с Сенявин ы м. Щегольской костюм Сенявина разодран, лицо в копоти и крови, в одной руке — обнаженная шпага, в другой — чужая, в ножнах.

Сенявин (взмахивая шпагой). Трубите отбой, господа! Корфу взят!

Горнисты играют отбой.

Пистолет, нацеленный Буонапарте на Италию и Балканы, отныне в наших руках! Во славу русского флота — ура!

Офицеры кричат «ура» и «виват». За сценой крики «ура» подхватывают сотни зычных голосов матросов и гренадеров десанта. По авансцене пробегает со штыком наперевес Лепехин-сын. За ним — Гордиенко.

Гордиенко. Сказано, отбой, — чтоб тебя скрало! Будя!

Лепехин-сын. Не будя! Только разогрелся!

Годриенко и Лепехин-сын скрываются.

Сенявин. Нам выпало на долю напомнить Европе просвещенной: Средиземное море — не французское, не турецкое, не английское озеро. Названье его о сем свидетельствует — находится оно среди земель разных государств. Эй, поднять флаги на бастионах!

За сценой повторяются его команды: «Поднять флаги на бастионах! Поднять флаги на бастионах!» Появляется Ушаков, за ним Васильев. Офицеры кричат: «Слава! Слава!»

(Лихо стукнув красными каблучками, рапортует). Господин вицеадмирал! Сопротивление французов сломлено. Комендант крепости Корфу дивизионный генерал Шабо сдался на милость вашу и отдал нам сию шпагу.

Ушаков (взял шпагу, приложил руку к треуголке, затем осторожно вытер кровь на щеке Сенявина). Спасибо. (Порывисто обнял). Спасибо, Дмитрий Николаич, дорогой, спасибо. Разные мы с вами, но ежели умру — лучшего преемника себе не вижу!

Обмениваются крепким рукопожатием. Появляется Метакса. С ним — греки в круглых шапочках с разноцветными кистями, в коротких курточках, расшитых шнуром, опоясанных цветистыми кушаками. Барабанная дробь, музыка.

Метакса. Господин вице-адмирал! Доношу, что последние укрепления форта святого Авраама взяты ворвавшимися в форт на плечах французов солдатами и матросами. Янычары не участвовали в штурме, сбежав в решающий час.

Ушаков. Ретирадники!

Метакса. Они вновь предстали на поле боя, когда отгремел последний выстрел, и кинулись к безоружным пленным — резать и грабить.

Ушаков. Шакалы!

Метакса. Завидев бегство турок, на подмогу штурмующим бросились местные жители.

Ушаков. Спасибо, единоверцы!

Метакса. Старейшины, с коими обсуждали вы план правленья на освобожденных от французов островах, явились, дабы выразить вам слова любви и благодарности.

Старейшины кланяются.

Ушаков (отвечая на поклоны). Рад снова встретиться с вами, господа старейшины, в счастливый час виктории. (Жмет руки грекам).

Метакса (взволнованно). Господин вице-адмирал! Вы слышите гул? Тысячи греков идут сюда.

Ушаков. Господа старейшины. В столь торжественный час будьте с народом своим. Господа офицеры. Поздравьте экипажи с одержанной победой!

Все уходят. Ушаков остается с Васильевым.

(Берет его под руку). Мрачность ваша ни к месту. Что с вами, Васильев?

Васильев. За вас опасаюсь, Федор Федорыч. Простит ли Петербург великие дерзости ваши?

Ушаков (удивленно). Мои дерзости?

Васильев. Первая — взяли Корфу.

Ушаков (смеется). А! Не простят. Другая?

Васильев. Вовсе неслыханная. Республика на островах! Ушаков. Забодают?

Васильев. Боюсь за вас, Федор Федорыч. (Заметил появившегося па степе огненно-рыжего человека). Эй, кто там?

Человек исчез.

Боюсь.

Ушаков (помолчав). Слушайте, Васильев. Я — верный слуга государев. Присяге и трону предан до могилы. Но презреть законы земли, по коей ступает нога моя? Издревле, до господства чужеземцев, была в сих местах республика — смею ли не считаться с установлениями и обычаями страны чужой? Да, не империя, не королевство, не княжество — республика, ибо того требуют древние обыкновения Эллады, того хотят старейшины. Не повелителями явились мы сюда, Васильев, — токмо защитниками, друзьями, братьями. И да родится в Средиземном море дружеское России независимое греческое государство! А доносы! Свыкся с ними — без них и не по себе! Верно, умру — последний донос настрочат: не нашего века покойник. В гробу по-своему лежит — не по ордеру Адмиралтейств-коллегии!

Васильев (взволнованно). Федор Федорыч, потомки воздадут вам…

Ушаков. Полно, полно…

Гордиенко и Лепехин-сын медленно проносят носилки. Позади носилок идет Виктор.

Кого несете?

Матросы остановились.

(Склонился над носилками, вздрогнул, изменившимся голосом). Тихон!

Виктор. Он пал, господин вице-адмирал, водрузив русский флаг на последнем бастионе неприступной крепости Корфу.

Сенявин. Господин вице-адмирал, на остров прибыл…

Ушаков. Нет, нет, помолчим…

Ушаков склоняется над носилками, кладет на грудь Тихона шпагу генерала Шабо. Тишина. Появляется Мишеру в сопровождении Траубридж а. Мишеру оглядывается, замечает офицера в нарядном костюме — Сенявина, приближается к нему. Ушаков поднимается, дает знак матросам, они уносят носилки.

Мишеру (Сенявипу). Счастлив приветствовать знаменитого меж знаменитых. Я прибыл на сей благословенный остров, дабы вручить вам высший орден Неаполитанского королевства…

Сенявин. Вы ошиблись, кавалер. (Показал). Его превосходительство вице-адмирал Ушаков.

Мишеру (поворачивается к. Ушакову, невозмутимо, в тех же интонациях). Счастлив приветствовать знаменитого меж знаменитых. Я прибыл на сей благословенный остров, дабы вручить вам высший орден Неаполитанского королевства. Безмерно благодарен провиденью, что сия приятная миссия совпала с новою, ослепительною вашей победою. И коммодор Траубридж разделяет мои чувства…

Траубридж. Гм… и я разделяю. Благодарен… гм-м… провиденью…

Мишеру. Европа рукоплещет вашему гению. Этого подвига России мы не забудем.

Ушаков. Увы, кавалер! У Европы — память короткая.

Мишеру. Ваше превосходительство. Судьба Неаполя и обеих Сицилий — в наших руках! Италия стонет под игом французов. Император Павел требует, дабы вы шли на помощь королю Фердинанду. Его величество король Неаполя и обеих Сицилий молит вас о помощи и ждет вас. Он хочет видеть в бухте Неаполя вас и корабли наши немедля, независимо от того, возьмете ли вы Корфу или не возьмете…

Ушаков. Но я уже взял Корфу.

Мишеру. То есть… если бы…

Сенявин. А что ж Нельсон? Почему он не спешит на помощь Фердинанду?

Траубридж. Его эскадра осаждает Мальту.

Сенявин (иронически). Второй год?

Траубридж (вспыхнул). Мальту не так просто взять.

Сенявин. А вы полагаете — Корфу было взять просто?

Траубридж. У лорда Нельсона мало сил.

Сенявин. Больше, нежели у адмирала Ушакова, втрое!

Мишеру (галантно кланяется Сенявину, делает шажок к Ушакову, тянется к его уху, шепчет). Антр ну. Лорд Нельсон увлечен обществом самой прекрасной и… антр ну… самой легкомысленной женщины Европы… Надеюсь, вы догадались, о ком идет речь? Вот почему лорд Нельсон пребывает в Палермо и доверил осаду Мальты неопытному капитану Болле. Увы, пылкие влюбленные — дурные флотоводцы.

Ушаков (громко). Нельсон мой союзник, не смейте чернить его! Я знаю Нельсона как бесстрашного моряка и не желаю знать его как придворного неаполитанского двора. Чем еще могу служить, господин министр?

Мишеру. Простите, я не хотел сказать вам ничего дурного. Итак, что же я смогу передать моему королю? Выполните ли вы его просьбу?

Появилась в одной из амбразур цитадели огненно-рыжая голов а, исчезла, вновь появилась в другой амбразуре.

Ушаков (выпрямился). Я выполню приказ моего императора.

Шум. Матросы в сопровождении Метаксы и Виктора ведут связанного Орфано.

Виктор. Вот он… Не признали, господин вице-адмирал?

Ушаков. А! Волк линяет, да обычай не меняет! Давнишний знакомец!

Метакса. Уговаривал корфиотов: дескать, русские отдадут их во власть янычар.

Ушаков делает движение к Орфано, огненно-рыжий человек прицеливается в Ушакова.

Виктор. Федор Федо… (Бросается к Ушакову).

Выстрел. Виктор падает. В ту же секунду Метакса стреляет в огненно-рыжего человека. Тот сваливается прямо к ногам Ушакова.

Ушаков. Лекарь! Лекарь!

Виктор. Я вас не вижу, Федор Федорыч! Вы живы?

Ушаков (дрогнувшим голосом). Жив. (Склоняется над Виктором, берет его за руку). Жив. Тебе обязан.

Вбегает Ермолаев, кидается к Виктору.

Ермолаев. Витя!..

Виктор. Федор Федорыч, вы живы? Где вы, Федор Федорыч? Отец! Кортик мой — брату, Сашке… Взяли крепость, Федор Федорыч?

Ушаков. Взяли, Виктор, взяли, сын.

Пауза.

Виктор (закрывая глаза). Дайте руку, адмирал. Видите флаг? Ваш флаг, флаг адмирала. Вон он, высоко-высоко… Виктор… По-древнему — победитель… (Смолк).

Васильев (тихо). Умер.

Пауза. Слышны тихие рыдания Ермолаева. За сценой все усиливающийся гул, голоса, выкрики на незнакомом языке.

Ушаков (поцеловал Виктора в губы, встал). Всех погибших при взятии Корфу проводить траурным салютом эскадры.

Сенявин молча прикладывает руку к треуголке.

(Подходит к лежащему навзничь убийце). Почему ты стрелял в меня, грек? Что я сделал тебе дурного?

Пауза. Убийца приподнимается и долгим взглядом всматривается в Ушакова. Переводит взгляд на Орфано, молча показывает на него.

Метакса. Проклятый отступник! На рею его! На рею! Орфано. Храните хладнокровие! Я не подданный русского императора и…

Сенявин. Повесить мерзавца немедля!

Вокруг Орфано угрожающе сдвигаются офицеры.

Орфано. Господин Мишеру, вы, как неаполитанский министр…

Мишеру. Но я не имею чести быть знакомым.

Орфано. Господин Траубридж, прошу вашего покровительства…

Траубридж презрительно пожимает плечами. Шум за сценой.

Ушаков. Знал, всегда знал — не России ты служишь. Но и Неаполь от тебя отвернулся. Но и Англия не узнала. Но и греки презрят тебя. Жалка участь отступника, в коем не бьется сердце при слове «отчизна». Уведите его!

Матросы скручивают руки сопротивляющемуся Орфано.

Орфано. Пусть черная оспа превратит вас в трупы! Пусть чума задушит вас! Пусть холера стащит вас в ад! Детей ваших! Внуков ваших! Проклинаю, ненавижу, прокли…

Матросы уводят Орфано.

Сенявин. Гадина, у коей вырвано наконец жало…

Шум за сценой нарастает.

Что там?

Метакса. Корфиоты хотят видеть вас, господин адмирал! Они кричат ваше имя.

Ушаков. Конституция с тобой?

Метакса. Здесь. (Вынимает из-за обшлага бумагу, протягивает ее Ушакову).

Ушаков. Повторяй за мною. (Поднимается на холм). Единоверцы! Сия конституция семи очищенных от французов островов писана мною собственноручно в соответствии с древними вашими обыкновениями. Мы, русские, пришли к вам не яко завоеватели, но яко освободители! Не владычествовать — охранять! Не разделяя взглядов старейшин ваших на устройство государственное, держал совет с ними, ибо привык чтить нравы и обычаи других народов. Принял их волю, ибо это ваша воля. Посему именем России возглашаю, в соответствии со стремлением и желанием вашим, независимое Ионическое государство — Республику семи Соединенных Островов!

Секунды тишины. Метакса подкидывает вверх шляпу.

Метакса. Виват Эллада! Виват Россия! Виват Ушаков!

Крики «виват». Слышна песня. Это песня русских матросов, с которой они шли по знойной приднепровской степи к Херсону, туда, где в великих трудах, наперекор врагам и стихиям, заложили они будущий могучий Черноморский флот. С песней провожают матросы погибших своих товарищей. Плывут внизу гробы. Появляется на холме чопорный и невзрачный офицер в мундире голштинского образца.

Офицер (вынимает из-за обшлага свернутый в трубочку рескрипт). «По именному повелению его императорского величества…»

Ушаков вытягивается.

Сенявин (шепчет на ухо Васильеву). Наконец-то… Долго же шла к Ушакову высочайшая благодарность…

Офицер (читает). «…заковать в кандалы, обрить, а дабы иным не повадно было — прогнать сквозь строй, сеча шпицрутенами, после чего отправить с конвойными к вечной каторге, рванью ноздрей и кнуту осужденного, подлого преступника государственного, к позору для русского флага на эскадре скрываемого, беглого по прозвищу «Тишка Рваное ухо».

Шумит песня. Плывут внизу гробы. На гробы греки бросают живые цветы.

(Сворачивая рескрипт). Повелено вам выдать сего преступника немедля.

Ушаков. Поздно! Тихон Прокофьев геройски погиб, прославив в веках возлюбленную Россию. Флаг, поднятый им на дотоле неприступной крепости Корфу, виден всей Европе.

Сенявин ( взмахивает белой перчаткой). Салют!

Где-то далеко слышна повторяющаяся команда: «Салют!», «Салют!» Шумит песня. Плывут мимо холмов гробы, на которые падает дождь живых цветов.

Ушаков (смахивая слезу). Други, прощайте…

Загремели в море траурные залпы. Все сняли шляпы. С обнаженной головой Ушаков стоит у края холма. Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Ночь. Набережная. Зарево освещает смутные очертания Неаполя. В кровавых отблесках мерцают золотые буквы на бортах двух кораблей, стоящих у пирса. Доносится из города неясный шум, время от времени слышны выстрелы, стоны, вопли, грубые возгласы. По трапу одного из кораблей сходит Метакса. Навстречу ему Ермолаев и служители лазарета ведут несколько женщин и детей в разорванной, мокрой одежде. Позади шагает мрачный В асильев.

Метакса. Кто такие, господин лекарь?

Ермолаев. Вытащили у смерти из-под носа. В заливе подобрали, средь кипящей смолы. Памятуете чуму херсонскую, Васильев? Тут похуже! Воистину, моя баталия! С ног сбились лазаретные служители мои. Идите, господа неаполитанцы. Флаг русский да охранит вас.

Вся группа поднимается на «Святого Павла».

Васильев (мрачно). Где адмирал?

Метакса. Сейчас сойдет на берег.

Васильев. Он увидит несчастный город, где вешают и правого и виноватого, впрочем, на одного виноватого — тысячу правых. Отнимать город у французов, дабы отдать его в руки ополоумевших от жажды мести королевских палачей, — не горькое ли и неблагодарное дело?

Метакса. Такова воля императора Павла, Васильев, и не нам прекословить ей. Мы солдаты. Но здесь же Нельсон! В его власти пресечь беззаконие! Ему передал бразды правления король Фердинанд!

Васильев (машет рукой). Нельсон! Нельсон! Не он ли расстрелял картечью пленных французов? Вот кровавые итоги правления его!

Метакса. Можно ли верить? Флотоводец, воин…

Васильев. Он — воин в баталии. Здесь, в Неаполе, он — лорд! Чей приказ — вешать и сжигать за одно лишь сочувствие республиканцам? Лорда Нельсона!

Ушаков спускается по трапу, идет к офицерам.

Сам король Фердинанд, сие тупое и кровожадное чудовище, алчущее крови…

Ушаков. Вы потеряли разум, Васильев! Как вы смеете — об особах королевского дома? Я сего не слышал!

Васильев (с горечью). Вы сего не слышали, господин адмирал! Я говорю: его величество кротчайший и благостный король Фердинанд вкупе со своей фурией…

Ушаков (строго). Васильев, я запрещаю вам…

Васильев. Слушаю, господин адмирал. Даже их величества, опасаясь гнева людского, не умертвили любимца Неаполя, командующего республиканским флотом, престарелого Караччиолло. Лорд Нельсон отменил приговор и приказал повесить Караччиолло на мачте. Увы, господин адмирал! Нет границ сему европейскому варварству. Стоило занимать Неаполь, господин адмирал, дабы…

Ушаков. Прекратите немедля, Васильев. Приказ императора для нас свят!

Васильев. Есть, господин адмирал.

Пауза.

Ушаков (оглядываясь). Что это за тени?

Васильев молчит.

Я спрашиваю вас, Васильев!

Васильев. Горожане, господин адмирал. Собираются на казнь. Час назад провели вон в тот погреб приговоренного к повешению за написание республиканского гимна Доменико Чимарозу. Казнь будет на рассвете.

Метакса. Чимарозу? Музыки сочинителя?

Васильев (гневно). Музыки сочинителя, всему миру известного! В Санкт-Петербурге снискал восторг публики своим талантом, блиставшим как благородный алмаз! Три года оперой санкт-петербургской дирижировал!..

Ушаков. Разве адмирал Нельсон воюет с сочинителями?

Васильев. Увы, господин адмирал! Впрочем… (Прикладывает два пальца к шляпе). Прощайте, господин адмирал?

Ушаков. Вы куда?

Васильев (смешался). Небольшие хлопоты, господин адмирал. Гм-м… Свиданье с одной прекрасной неаполитанкой… (Исчез).

Ушаков. Врет… (Метаксе). Нам пора, Нельсон нас ждет. Что молчишь?

Метакса. Я вспоминаю Корфу, господин адмирал. (Кланяется, пропуская вперед Ушакова).

Уходят по набережной, исчезая в темноте.

Освещается адмиральский салон английского корабля. В глубине салона Нельсон шагает из угла в угол, мрачно прислушиваясь к стонам и воплям, доносящимся с берега. В углу, в кресле, сжавшись, обхватив острые колени руками, дрожит ошалевший от страха золотушный король Фердинанд. Сэр Роберт Уорд хладнокров но раскладывает пасьянс. Каролина стоит, сжав губы, устремив полный неутомимого бешенства взгляд в окно кормовой галереи. JI еди Гамильтон, кутаясь в турецкую шаль, отходит от окна.

Леди Гамильтон. Боже, какая страшная и какая необыкновенная ночь. Это песнопение, возносящееся в небеса… Вы, кажется, что-то сказали, ваше величество?

Каролина. Я молюсь.

Леди Гамильтон (подходит к Нельсоиу; тихо и нежно). Но отчего вы не в духе, милорд? Вы печальны — и у меня так тяжело на сердце…

Уорд (раскладывая пасьянс). Лорда Нельсона тревожит предстоящее свиданье, и это понятно…

Нельсон (злобно). Глупости, сэр!

Леди Гамильтон. Предстоящее свиданье — это честь для Ушакова, а не для Нельсона!

Уорд. Разумеется, но от этой встречи столько зависит… Пойдут ли русские на Рим? Снова их происки с Мальтой, им нужна Мальта…

Фердинанд прислушивается.

Леди Гамильтон. Я даже не знаю, как милорд будет объясняться с русским. Вероятно, жестами. Ведь Ушаков не умеет говорить по-английски!

Фердинанд (неожиданно). Зато он умеет воевать!

Нельсон с презрением смотрит на Фердинанда, тот торопливо садится в кресло, поняв, что сказал не то, что следует.

Леди Гамильтон fзлобно). Вы необыкновенно остроумны, ваше величество.

Уорд (раскладывая пасьянс). С таким остроумием, ваше величество, можно однажды снова проснуться без короны. Ваши неаполитанцы тоже были остроумны — теперь они жарятся на кострах.

Фердинанд. Они слишком долго не хотели признавать своего короля. Пусть пожарятся.

Пауза. Слышно, как Каролина что-то бормочет.

Леди Гамильтон. Что вы сказали, ваше величество?

Каролина. Я молюсь. (Пауза). Мое бедное сердце полно благодарности к всевышнему. (Пауза). И к вам, великий Нельсон. Вы сдержали клятву.

Нельсон (бормочет). Проклятая неаполитанская фурия…

Каролина. Что вы сказали, милорд?

Нельсон. Я молюсь.

Слышны крики с набережной.

Фердинанд (злобно). Теперь они галдят. Хороши мои верноподданные! А когда надо было с французами воевать — разлетелись, как мошки. Русские воевали, а мои неаполитанцы тряслись в подвалах. Трусы!

Уорд. Ваше величество, но ведь и вы неаполитанец.

Фердинанд. Ну и что же? И я трус. Но я же король.

Каролина. Ваше величество, вы мешаете мне молиться.

Фердинанд. Меня вызвали на разговор.

Нельсон. Он нарочно заставляет себя ждать.

Входит Мишеру.

Мишеру. Адмирал Ушаков на палубе корабля, ваше величество.

Нельсон. Все-таки точен.

Нельсон идет навстречу Ушакову, которого сопровождают Траубридж и Метакса. Оба адмирала секунду смотрят друг на друга, затем обмениваются низкими поклонами. Ушаков почтительно кланяется королю Фердинанду и Каролине.

(Внимательно вглядываясь в Ушакова, словно бы изучая его; холодным, официальным тоном). Сэр, мне приятно лично засвидетельствовать глубочайшую преданность моему брату по оружию, увенчанному бесчисленными морскими победами. Пользуюсь случаем еще раз поздравить вас со взятием Корфу. Смею заверить вас, что слава оружия верного союзника одинаково дорога мне, как и слава оружия моего короля.

Ушаков (кланяется). Я воспользовался первым попутным ветром, дабы лично выразить вам свое благоприятство и договориться о дальнейших совместных действиях…

Фердинанд (вскочил с кресла, радостно хлопает в ладоши). Браво! Знаменательное рандеву великих флотоводцев! Счастлив лицезреть вас, доблестный русский адмирал! Мы, король Неаполя и обеих Сицилий, очень довольны! Наш дорогой брат император Павел обещал нам вашу неоценимую помощь. После Неаполя — Рим! Идите в Рим, господин Ушаков!

Уорд (Каролине, с бешенством). Зачем он это говорит, ваше величество?

Фердинанд. Идите в Рим, господин Ушаков! Сэр Нельсон, к сожалению, занят и не может помочь нам — он никак не разделается с этой проклятой Мальтой!

Леди Гамильтон (с ужасом смотрит на потемневшего Нельсона, шепчет Каролине). Его величество хочет вас навсегда поссорить с Нельсоном! Его величество просто сошел с ума!

Ушаков (почтительно кланяется, с чуть заметней иронией). Если скромный опыт мой по взятию Корфу сгодится сэру Нельсону, я готов помочь…

Нельсон (холодно). Полагаю, что нет смысла затруднять нашего доблестного союзника: в скором времени над Мальтой будут развеваться флаги его величества короля Англии и… (презрительно обернувшись к Фердинанду) и ваш флаг, ваше величество!

Фердинанд (не обращая внимания на знаки, которые делает ему Каролина). Право же, возьмет же он наконец эту Мальту. А вы тем временем освободите Рим. Пока, увы, этого не могут сделать ни австрийцы, ни неаполитанцы, ни даже гордые англичане. В чем дело? Один сведущий колдун…

Окно озарилось пламенем. Доносится страшный крик. Ушаков молча взглядывает на Нельсона.

Леди Гамильтон (Траубриджу). Закройте окна, коммодор, шумно.

Траубридж молча кланяется и затем закрывает окна кормовой галереи.

Ушаков (Фердинанду). Ваше величество, благодарю за лестные слова о русском оружии. (Кланяется). Я выполняю, не жалея сил, повеление моего императора. Но я хотел предупредить вас, ваше величество. Мы, воины, воюем только с вооруженным врагом. (Нельсону). Когда же, милорд, сможем обсудить мы план совместных действий?

Фердинанд. Немедля, немедля!

Ушаков (учтиво). Опасаюсь: солдатские беседы наши слишком скучны для слуха вашего величества… (Каролине) и вашего величества…

Каролина. Да-да. (С ненавистью, Фердинанду). Медик давно ждет, ваше величество, — время ставить пиявки. (Берет его под руку, увлекает к дверям). Опять вы испортили всё. Зачем вы утруждаете себя государственными делами, ваше величество?

Уходят. Следом за ними уходит Мишеру. Нельсон делает знак дежурному офицеру, и тот покидает салон. Уорд, уходя, задерживается около леди Гамильтон.

Уорд (тихо). Останьтесь. (Уходит, кланяясь Ушакову).

Леди Гамильтон не двигается с места. Ушаков вопросительно взглядывает на нее. Она улыбается ему очаровательной улыбкой.

Нельсон (краснея, бормочет). Леди Эмма… мой добрый ангел, поверенный во всех моих делах.

Леди Гамильтон (с той же улыбкой). И, кажется, лорд Нельсон не жалеет об этом. Хотите, я буду и вашим добрым ангелом?

Ушаков (холодно кланяется). Для меня слишком большая честь, сударыня.

Пауза. Леди Гамильтон медленно идет к выходу. Нельсон, нахмурясь, провожает ее, Ушаков и Метакса остаются вдвоем, переглядываются.

Метакса (вполголоса). Как он не хочет пускать вас к Мальте! Как он боится вашего флага над Римом!

Ушаков. Устал, устал я от всего этого, Егор.

Возвращается Нельсон, останавливается в дверях незамеченный.

Есть время казнить сочинителя за песенку, и нет времени воевать с французскими кораблями, шедшими к Генуе, когда на Геную наступал Суворов…

Нельсон (холодно). Неправда, адмирал! Я казню бунтовщиков, но я не пропускал французов к Генуе!

Ушаков (так же холодно). Лгать — не в обычае моем, милорд!

Метакса. Прошу позволенья покинуть салон, господин адмирал!

Ушаков кивает. Метакса уходит. Пауза. С набережной доносится новый крик.

Ушаков. Милорд, доколе звенеть в ушах будут сии душераздирающие вопли?

Нельсон угрюмо молчит.

(Резко). Адмирал! У моряков всего света — один свод сигналов! Мы одни — и вон дипломатию! Скажу вам правду нещадную, как моряк моряку! Разве не пропустили вы морскою дорогою французов на подмогу Генуе, осажденной Суворовым с суши? Не потому ли дали вы «добро» кораблям французским, что самая мысль о занятии Суворовым Генуи была нестерпима вам столь же, сколь нестерпимо представить флаг Ушакова на Мальте?! Да-да, сударь, я скажу вам всё! Пригоже ли воинам, подписавшим дружественный контакт, засылать лазутчиков к союзникам своим?

Нельсон. Но…

Ушаков. Так было на Корфу, милорд! Пригоже ли вести тайный от союзника переговор?

Нельсон. Неведомо, о чем толкуете вы…

Ушаков. О генерале Шампионе, обороняющем Рим! Как! Переговоры ваши с сим общим неприятелем нашим ведомы мне и не ведомы вам? Бесподобно!

Нельсон молчит.

Но это отнюдь не всё, милорд. К чему позволяете вы, милорд, омрачать победу союзных войск насилиями и дьявольскими пытками? Кто дал вам право и уверенность, милорд, бросать в костры и вешать на фонарях прощенных? Расстреливать отдавших шпаги добровольно?

Нельсон (хрипло). Я действую именем своего короля! Именем Англии!

Ушаков (подходит к окну, прислушивается. Задумчиво). Явиться в чужую страну и воевать с пленными и сочинителями — именем Англии?

Нельсон. Сударь, вы забываетесь!

Ушаков (так же задумчиво, словно бы разговаривая с самим собой). Кичиться законностью и правомерностью островов своих, но всюду чинить беззаконие, струить кровь, поощрять злодейство черное — именем Англии! Подумайте, милорд, подумайте, ежели любите Англию, как истинный сын отечества, жаркой сыновней любовию! Не оскорблением ли отчизны своей покажутся вам сии поступки? Подумайте, милорд.

Нельсон (шепчет). Вы! Кто дал вам право так говорить с Нельсоном?

Ушаков. Ваша рука — вы потеряли ее в бою!

Нельсон. Остановитесь!

Ушаков. Ваш глаз — вы лишились его в сражении.

Нельсон. Остановитесь, я вам говорю!

Ушаков. Ваша совесть солдата — ее не в силах задушить придворные куклы.

Нельсон. Молчите — или я…

Ушаков. Бесстрашный Нельсон — пугается истины! Да, истина страшнее смерти.

Нельсон. Говорите, говорите!

Стук в дверь.

Черт бы вас всех забрал в преисподнюю! (Ушакову). Говорите!

Пауза. Чуть приоткрывается дверь. У двери — Уорд и леди Гамильтон.

Ушаков (подходит к Нельсону вплотную). Обещайте воевать совместно не токмо в договорах! Обещайте занимать города, как и подобает союзникам, равными силами! Суворов воюет супротив превосходящего противника. Не пускайте к противнику свежую подмогу — римский гарнизон! Дайте генеральное прощенье республиканцам! Помилуйте сочинителя! Будем честны друг с другом, Нельсон, яко союзники, яко воины, яко моряки! И тогда — вот моя рука!

Уорд (шепотом, леди Гамильтон). Прекратите!

Нельсон смотрит на Ушакова долгим взглядом.

Ушаков (повторяет, как клятву). Яко союзники, яко воины, яко моряки!

Леди Гамильтон подходит к Нельсону. Он смотрит на нее бессмысленным взглядом, встряхивая головой, будто освобождаясь от навязчивого сновидения. Пауза.

Нельсон (холодно). Сэр, я восхищен величием ваших талан. тов, благородством ваших чувств и смелостью замыслов.

Ушаков (холодно). Я безмерно счастлив и горд похвалой вашей и лестным благоприятствием вашим.

Склоняются друг перед другом в официальном и учтивом поклоне, словно ничего не произошло между ними, словно не было этого разговора, столь не соответствующего принятым правилам. Гаснет свет. Освещается набережная. Предрассветный туман. В глубине набережной крадутся к смутно чернеющему погребу Васильев, Пирожков, Гордиенко, Лепехин-сын. Чей-то голос из темноты окликает их по-английски.

Васильев (шепотом). Чшш…

Все затаились. Оклик повторяется дважды.

Часового!

Пирожков (подходя к погребу). Чего шумишь? (Молниеносным движением выбивает ружье из рук появившегося часового, схватывает часового в охапку).

Лепехин-сын затыкает ему рот кляпом.

Аккуратней с ним, Лепехин, — союзник.

Гордиенко. Будя, говорю. Задохнется!

Лепехин-сын. А чего он кусается? Союзник — так не кусайся!

Васильев. Гордиенко, отними у него…

Гордиенко отбирает пленника у Лепехина-сына, берет его на руки, осторожно, как вазу, уносит. Васильев и Пирожков наваливаются на дверь погреба. Она не поддается.

Пирожков. А ну, косая сажень…

Лепехин-сын (ворча). Союзник, союзник… Союзник — так не кусайся… (Наваливается па дверь, которая сразу трещит, не выдержав).

Пирожков (восхищеиио). Ну, циклоп! (Кричит в погреб). Эй, Италия, выходи! Англия ушла!

Васильев. Лепехин, за мной! Пирожков, стереги тут!

Васильев и Лепехин исчезают в погребе. Проходят два английских матроса — патруль. Пирожков, вытянувшись, козыряет им. Матросы уходят.

Пирожков (в погреб). Давай скорей, православные!

Васильев и Лепехин-сын выводят под руки из погреба Чимарозу. Он спотыкается, камзол разорван.

Чимароза (жадно вдыхая воздух). Кто вы такие? Васильев. Друзья и почитатели таланта! Скорей, господин Чимароза!

Вся группа уходит.

Лепехин-сын (замыкая шествие, бормочет). Союзник, союзник… — так не кусайся…

Исчезает в тумане. Заметно светает. Освещается палуба английского корабля. Вахтенный офицер — у трапа. Кутаясь в черную шаль, выходит на палубу леди Гамильтон. На набережной появляются несколько женщин. Впереди женщина в черном.

Женщина в черном. Леди Эмма! Леди Эмма! ЛедиГамильтон. Кто зовет меня?

Женщина в черном. Несчастная.

Леди Гамильтон сходит по трапу.

(Падает на колени). Только вы можете спасти его, леди Эмма! Одно ваше слово — его жизнь!

Дежурный офицер. Убирайтесь!

Леди Гамильтон. Оставьте ее! Английскому джентльмену стыдно так разговаривать с дамой! Встаньте, милая. (Поднимает женщину). О ком вы просите, милая?

Женщина в черном. Спасите его, спасите Чимарозу, уверяю вас, он хороший, он очень хороший человек, он такой добрый. Его мелодии поет вся Италия. Вся Италия будет рыдать, если его казнят. Леди Эмма, заклинаю вас всем святым, спасите его, лорд Нельсон вас послушает. Я неаполитанка, я знаю, что может сделать любовь… (Снова падает на колени, целует подол платья леди Гамильтон).

Леди Гамильтон (плача, поднимает женщину). Не надо, не надо, милая. Я никогда не вмешиваюсь в политику, я впервые слышу имя Чимарозы… Но я сделаю все, что в моих слабых силах. (Утирает кружевным платочком слезы женщине, потом себе). Все, все, что в моих слабых силах…

Нельсон, Траубридж и Уорд появляются на палубе.

Нельсон. Надеюсь, коммодор, что позорная история с Ионическими островами научит вас быть более поворотливым. Русские — хитрые союзники. Держите от них ваш поход на Рим в полном секрете. Обещайте римскому гарнизону любую капитуляцию — только бы сдали Рим до прихода русского десанта. И пусть Суворов… (Заметил леди Гамильтон). В такой ранний час, сударыня!..

Леди Гамильтон (женщине). Идите, милая.

Женщина в черном еще раз целует подол платья леди Гамильтон. Леди Гамильтон поднимается на палубу.

Нельсон (угрюмо). И вам, я вижу, не дают покоя. Чего она хочет?

Леди Гамильтон. Она просит за сочинителя музыки Чимарозу.

Траубридж. У меня уже побывало восемь депутаций, милорд. Они очень просят за этого сочинителя. Быть может, отложить казнь, милорд? А?

Нельсон (нерешительно). Нельзя же, в конце концов, отрубить голову всему этому проклятому королевству?

Уорд. Можно! Можно, если это нужно для восстановления порядка. Вы действуете именем своего короля, именем Англии! Чимароза — враг короля, ненавистник тронов! Англия не простит нам малодушия, Траубридж.

Нельсон. А как вы полагаете, леди Эмма?

Пауза.

Леди Гамильтон (печально). Я завтра уезжаю в Палермо. (Вздыхает). Я должна видеть казнь убийц Марий-Антуанетты сегодня.

Нельсон. Вы слышали, Траубридж?

Траубридж делает знак вахтенному офицеру, тот уходит.

Женщина в черном (шепчет другим женщинам). Смотрите! Она спасет его!

На палубе английского корабля появляются барабанщики и двое в масках. Дробь барабана.

Боже!

Английские матросы ладят петлю на рее. Дробь барабанов. Страшный крик женщины в черном. Взволнованный, взбегает по трапу вахтенный офицер.

Вахтенный офицер (растерянно, Траубриджу). Погреб пуст, коммодор, Чимароза бежал!

Восторженные крики женщин. На набережной появляются Пирожков, Гордиенко, Лепехин-сын. Засунув руки в карманы, они независимо проходят мимо пустого погреба.

Лепехин-сын. Союзник… ежели ты союзник — так не кусайся!

Гаснет свет. Слышна музыка. Освещается адмиральский салон Ушакова. Шандалы, свечи, За клавесином — Чимароза. Вокруг — офицеры. У дверей в салон толпятся матросы. Чимароза кончил играть. Тишина, которая затем разрывается овациями.

Чимароза (встает, кланяется, печально улыбаясь). Мою голову хотели поднести лорду Нельсону в плетеной корзине для фруктов. Зачем лорду Нельсону моя голова? В ней нет ничего, кроме мелодий. Вы нашли мою музу умирающей в сыром подземелье. Вы дали ей отпить из сладостной чаши жизни. Так родилась эта кантата. Я посвящаю ее вам. (Снова кланяется, садится за клавесин, берет аккорд).

Входит Васильев, подходит к Ушакову.

Васильев. Господин адмирал!

Ушаков. Тсс…

Васильев (шепотом). Депеша от генералиссимуса… (Читает). «Милостивый государь мой, Федор Федорович! Великий Петр наш жив! Что он по разбитии в 1714 году шведского флота при Аландских островах произнес, а именно: природа произвела Россию только одну, она соперницы не имеет, то и теперь мы видим! Ура русскому флоту! Ура! Я теперь говорю самому себе: зачем не был я при Корфу, хотя мичманом? Суворов».

Ушаков берет депешу, прижимает к сердцу, молчит. Музыка.

Господин адмирал! Отряд матросов и солдат под командованием полковника Скипора и лейтенанта Балабина выстроился на набережной и ждет вашего приказа.

Ушаков. Мой приказ — марш на Рим! Тсс… Нельсон тайком от меня отправил Траубриджа, чтобы сговориться с французами. Но добрые итальянцы предупредили меня — Траубридж опять опоздает! Тсс… (На цыпочках выходит из салопа).

Чимароза продолжает играть. Гаснет свет. Освещается набережная. Солнце. Выстроились матросы и солдаты десанта.

Ушаков. Други мои! Смотрю на вас — и встают перед взором Херсон и Севастополь, Фидониси и Тендра, Калиакрия и Корфу, Бриндизи и Манфредония, Портичи и Неаполь. Исполняя приказ императора, идете ныне вышибать французов из столицы Италии, из вечного города Рима. Вам вышло на долю побить войска Буонапарте! К маршу! Песню, Пирожков! На Буонапарте!

Высоким-высоким голосом запевает Пирожков песню, подхваченную десятками сильных голосов. Это все та же песня матросская — о дальних походах, о кораблях, плывущих в океанах. С песней десант уходит по набережной.

Попутный ветер вам, русские матросы! Да шумит ваша слава в веках!

Песня. Занавес

ЭПИЛОГ

Еще не отшумела песня десанта, не стихла величавая медь труб. Темно. На палубе «Святого Павла» постепенно вырисовывается смутный силуэт Ушакова. Свет все явственнее обозначает его ссутулившуюся, сильно изменившуюся фигуру. Ушакова сопровождают также сильно изменившиеся Гордиенко, Лепехин-сын, Пирожков. Болтается пустой рукав у Пирожкова. Ушаков шагает медленно, оглядывая палубу. Приложив руку ко лбу, внимательно взглядывает наверх, туда, где полощется флаг. Появился с противоположной стороны палубы лекарь Ермолаев.

Ермолаев (изумленно). Федор Федорыч, вы? (Бросается к Ушакову, обнимает его).

Ушаков. Из глуши, из глуши тамбовской приплелся — пред смертью навестить…

Ермолаев. Но отчего же инкогнито, без должной почести?..

Ушаков (широким жестом показывая на старых матросов, стоящих позади него, на мачты, на палубу, на флаг). Вон она, почесть моя. Иной не желаю. Да не положена иная адмиралу в отставке. Уволили Ушакова от моря. (Смеется). Ан нет! Ушаков без моря! Возможно ли? Супротив природы. (Вздрогнул и перекрестился, заметив идущего к нему молодого офицера, удивительно схожего с Виктором). Господи, кто это?

Ермолаев (с гордостью, словно бы рапортует, вытянувшись и держа руки по швам). Лейтенант Александр Ермолаев, господин адмирал!

Ушаков. Сашка?

Сашка (улыбаясь, прикладывая два пальца к шляпе, становится «смирно»), Сашка, господин адмирал!

Ушаков подходит к Сашке, берет его за руки, пытливо всматривается. Сашка смело выдерживает взгляд.

Ермолаев. Матрена Никитична сама за ручку в морской корпус привела. Единственный, господин адмирал…

Ушаков (вглядываясь в Сашку). Кортик, что Виктор завещал, хранишь?

Сашка. Храню.

Ушаков молча обнимает Сашку, подводит к борту.

Ушаков. Вот оно, Черное море! Поклонись ему, как я кланялся. Закрой глаза, как я закрывал. Вот так. Видишь флаги на кораблях? Видишь державу нашу в будущем? Видишь силу ее морскую? Отсюда Россия плывет в моря-океаны. И какой мор, чума какая остановит великий сей поход?

Стоя с закрытыми глазами, Ушаков простирает руки вперед. С новой силой звучит за сценой матросская песня. Занавес

ПРОЛОГ

Картины из времен революции 1905 года в четырех действиях, одиннадцати картинах

Действующие лица

Владимир Ильич Ленин.

Федор — большевик, профессиональный революционер из рабочих.

Варвара — работница Прохоровской мануфактуры, большевичка.

Марфа — работница, потом руководитель боевой дружины, большевичка.

Круглов — отец Марфы, рабочий Путиловского завода.

Марья Карповна — его жена.

Иван — рабочий Путиловского завода, по прозвищу «Иван-молотобоец».

Филимонов — солдат лейб-гвардии.

Катя — курсистка, большевичка.

Сережа — рабочий-подросток.

Юркку — рабочий-финн, член боевой дружины.

Ивановна — работница.

Игнатий — эсер-«боевик».

Мартьянов — меньшевик.

Белокопытов — крупный промышленник, член правления акционерного общества Путиловских заводов.

Петрункевич — лидер либеральной буржуазии.

Леру — французский журналист.

Морган — племянник американского миллионера.

Николай II.

Витте — министр.

Скреблов — жандармский полковник, потом генерал.

Гапон.

Зеленый — филер.

Рабочие-гапоновцы.

В эпизодах:

Первый чин, второй чин, «он», «она», газетчик-инвалид, социал-демократ в косоворотке — меньшевик, Трик — владелец кафе, официант в кафе, швейцар, певичка, пьяный офицер, дама с пером, официант на вокзале, бакинский нефтепромышленник, киевский помещик, фабрикант из Иванова, камер-фурьер, гофмейстер, священник, дворцовый лакей, ректор, судья, прокурор, члены военно-полевого суда, судебный пристав, дежурный жандарм, городовой Плюхин, фон Этер, дружинник Митя, дружинник-студент, человек в котелке.

Рабочие, работницы, русские социал-демократы в Женеве, солдаты, дружинники, депутаты Нарвского совета, жандармы, городовые, полицейские, дворники.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

31 декабря 1904 года. Петербург. Заснеженная набережная Екатерининского канала. Чугунная ограда. Банковский мост с грифонами. Ветер, снег, туман. В тумане колоннада Казанского собора, купол Исаакия, шпиль Адмиралтейства. Вечереет. Подняв воротники, идут два полицейских чина.

Первый чин…Затвердил, как обезьяна, чужие слова: «свобода», «социализм», «капитализм»… Я ему: «Да кто ты такой есть, каналья? Студент? Купецкий сын? Мастеровщина полуграмотная, когти обучись стричь сперва и в рубаху не сморкаться!» А он мне нагло: «Я сын рабочего и горжусь званием своим больше, чем вы погонами!» Я ему в морду… Не покачнулся, подлец!

Второй чин (хриплым голосом). Ничего, мы его дошкурим… Покачнется!

Проходят. Туман опускается еще ниже. Появляется массивная фигура городового с шашкой-селедкой на боку. Навстречу ему идут, нежно взяв друг друга за руки, Федор и Катя.

Федор. Паду родителям в ноги — и вся недолга. С приданым как?

Катя. Да маменька сулят…

Городовой, снисходительно оглянув их, сворачивает за угол.

Федор (тихо). А что? Вполне натурально. (Оглядывается). Марфы не вижу.

Катя. Опаздывает. Билет тебе куплен. Поедешь через Ригу. Границу помогут тебе перейти латыши. Явки…

Федор (внезапно сорвал картуз). Эх, Петербург, прощай! Прощай, Нарвская застава, ночевки, шпики, туманы… И ты прощай, Катя! (Пауза). Досадно, погода только-только разгуливается. Была б воля моя…

Катя…В тюрьму бы угодил. Ты в охранке меченный. Ах, Федя, так боюсь за тебя, так боюсь… И… завидую. Ленина увидишь…

На мостике с грифонами появился Игнатий.

Федор (обнимает Катю). С приданым как?

Катя. Да маменька сулят…

Игнатий, скользнув по Кате и Федору глазами, исчезает за углом.

Не шпик?

Федор. Прохожий. У шпика глаз как сверло. А у этого — посторонний.

Катя. Вчера хвост в типографию чуть не привела. Несла шрифты, оглянулась — так и есть… Я в переулок — он в переулок. Я в конку — он в конку. Проходной двор, спасибо, спас.

Федор. Часто оглядываться тоже опасно.

Катя. Я не часто.

Они садятся на скамейку у ограды.

Давеча опять ректор вызывал: совместимо ли, спрашивает, с наукой ваше нигилистическое выступление на сходке? А я его спрашиваю: совместимы ли с наукой ваши доносы на курсисток в охранное отделение? Как ты думаешь, Федя, вылечу я с курсов?

Федор. А как же! Кубарем! И леший с ними, с курсами, с ректором! Да здравствует революция!

Катя. Тише.

Федор. Ты на Тентелевский завтра идешь?

Катя. Завтра.

Федор. Захвати. (Вынимает из-за пазухи несколько тоненьких листочков). В цехах разбросай, в уборных. Прокламация новогодняя. Как тентелевцы твои, поддержат путиловцев?

Катя (печально). В механическом слушали меня хорошо, а в кислотной только что не побили. Там все деревенские, псковичи… Семьями повалили за городской копейкой. Лица от анилина и хромкалия шафранные, рубахи в клочьях, груди вдавленные. «Пущай путиловские бунтуют, они городские, а мы тут временные, нам не с руки…» Отсталый народ.

Федор. В Баку пятьдесят тысяч бастовало, — думаешь, все передовые? Не меньшевики ли тебе на Тентелеве обедню портят? Эх, чешутся кулаки!.. Паспорт авось Марфа добыть не поспеет!

Катя. Марфа-то! (Внезапно прижимается к Федору). Приданое маменька посулили…

С мостика спускается пара.

Он (мрачно). Ситный-то взяла, тетеря, с изюмом?

Она. С изюмом.

Он. А заварка есть?

Она. Есть заварка.

Он. «Высоцкий и сыновья»?

Она. «Высоцкий и сыновья».

Он (зевает). А то вчерась сели пить чай, а заварка — индийский развесной. Ни к дьяволу не заваривается!

Проходят.

Федор. С наступающим!

Он и она, хмуро поглядев на Федора, уходят не ответив.

Весело живут, черти!

Порыв ветра сбил картуз с головы Федора, он погнался за ним, побежала за картузом Катя, поймала картуз, напялила ему на голову, поцеловала Федора.

Катя. Федя, нам надо поклясться.

Федор. Поклясться? В чем?

Катя. Надо. Непременно… Повторяй за мной. Клянусь…

Федор. Зачем, Катя?

Катя. Ведь завтра скажем друг дружке: до свидания… Новый год завтра, Федя. (Оглядывается, берет его за руку). Давай. (Пауза. Говорит шепотом, видно, уже давно придуманные и продуманные слова). Повторяй за мной. Клянусь…

Федор. Ну… клянусь.

Катя (шепотом). Всю жизнь, без остатка, отдать делу народа. Клянусь!

Ее возбуждение передается Федору.

Федор (шепотом). Клянусь!

Катя (шепотом). Никогда и нигде, как бы трудно ни было, делу народа не изменять. Клянусь!

Федор. Клянусь!

Катя (шепотом). Будешь ли ты рядом или далеко… в тюрьме ли, на каторге ли, — я всегда буду с тобой вместе, Федор, как и ты со мной. Клянусь!

Федор (шепотом). Клянусь!

Катя (шепотом). И смерть не сможет разлучить нас. Клянусь!

Федор (шепотом). И смерть, Катя!

Катя. Вот и всё. (Берет руки Федора, молча прижимает их к сердцу). Вот и всё.

Они уходят по набережной, взяв друг друга за руки. Уже спустились сумерки и зажглись в тумане ровные линии газовых рожков. Где-то кричит газетчик надтреснутым голосом: «Путешествие государя императора! Отравление гусиным жиром! «Биржевые ведомости»», вечерний выпуск!..» Прижимаясь к ограде, пряча под полою пальто какой-то предмет, крадется Игнатий. Газетчик выходит на набережную. Игнатий исчезает.

Газетчик (с палкой, в солдатской бескозырке с кокардой, в залатанной шинели). Призы красавиц в Крестовском саду! Герой Порт-Артура генерал-адъютант Стессель награждается георгиевским крестом… Речь священника Гапона! (Уходит).

Появляется шумная и подвыпившая компания: Белокопытов, Петрункевич, Морган и Леру.

Белокопытов (заметно покачиваясь). Не георгиевский крест ему, прохвосту, а камень на шею да в Японское море… Эй, газетчик! Тьфу, изжога! Не таскайте вы меня, Христа ради, господин Петрункевич, на банкеты ваши: обрыдло мне между закусью и деволяями царя стращать, кукиш в кармане ему казать…

Петрункевич. Мою речь, которая, я знаю, при всей ее аллегоричности, вызовет гнев придворной камарильи, вы называете кукишем в кармане? Мне остается только развести руками.

Морган. Русский язык… своеобразный… Кукиш в кармане?..

Петрункевич. Игра слов.

Белокопытов. Игра в революцию.

Петрункевич. История нас рассудит, Егор Лукич.

Белокопытов. Высечет нас история… Придет его величество пролетарий всероссийский и всех нас… пониже спины…

Появляется газетчик.

С наступающим, милый! (Достает кошелек). На всех!

Петрункевич. Не иначе, новый заказ на шрапнель от военного ведомства! Вон кому на Руси война не осточертела!..

Белокопытов (сердито). А тебе завидно? (Газетчику). Окаменел, братец? Чаи взял — и айда! Волка ноги кормят.

Газетчик. Ногу, ваше степенство, я в Маньчжурии забыл, при Тюренчене. Примите сдачу вашу.

Сует назад чаевые, уходит, стуча палкой. Слышен его удаляющийся простуженный голос: «Отравление гусиным жиром! Новогодний балмаскарад! Речь священника Гапона! Генерал-адъютант Стессель…»

Белокопытов. Видели? Только что палкой по башке не хлобыстнул.

Леру (с легким французским акцентом). А в Саратове, господа, убит губернатор. Россия в брожении. Нация винит императора…

Белокопытов. А Ротшильды ваши ему заем: сто миллионов франков заместо кислородной подушки…

Петрункевич. Господа, господа, ведь мы на улице!..

Белокопытов. И на улице скажу: конституция нам нужна. Как вода на пожаре.

Петрункевич. Мне пора, господа. (Прощается). Вон какой у нас Егор Лукич, передовой… эксплуататор! Зачем же поддевку носите, вам бы другой покрой к лицу — Пальмерстон!

Белокопытов (злобно). А вы тоже не лыком шиты. Тоже трудно небось на двух табуреточках, неловко?

Морган. Два табуреточка? Игра слов?

Белокопытов. Игра в революцию! (Вслед уходящему Петрункевичу). Коли крайним сочувствуешь, так уж отвали именьице мужикам — и в террор! А?

Петрункевич не отвечая исчезает в тумане.

Молчит… Эх, высечет нас пролетарий всероссийский, коли за ум не возьмемся…

Леру (остановился, оперся на перила, задумчиво смотрит вниз). Что сулит России новый, тысяча девятьсот пятый год? Чего хочет русская душа? Ваши рабочие хотят идти к царю с петицией? Их ведет некий Гапон. Кто такой Гапон? Это сила?

Белокопытов. Темный поп. Да супротив нашего царя все сила. Наш-то махонький на такую странищу. Не к шубе рукавчик…

Леру (так же задумчиво). Но можно ли представить Россию без царя? Везувий, господин Белокопытов, молчал тысячелетия, но он вырвался наружу — и погибла Помпея.

Федор и Катя выходят на набережную.

Федор (уныло). Паду родителям в ноги — и вся недолга… А с приданым как?

Проходят.

Белокопытов. Чего хочет русская душа? А вот мы их спросим, молодых людей.

Леру (улыбается). Это влюбленные…

Белокопытов. Коллеги! С наступающим!

Федор (оборачиваясь). Взаимно.

Белокопытов. Прошу прощения, коллеги… Вот господа заморские… Мосье Леру, знаменитейший журналист французский… У него в Париже конюшни свои… А это — мистер Морган, миллионеров племянник… Миссия у него тут, в Санкт-Петербурге… Черт его знает, какая, но… миллионами пахнет… Охота им от вас узнать: чего хочет русская душа? А? Чего она, матушка наша, хочет? И… можно ли ее без царя представить?

Федор. Вы, господин, ежели лишнее приняли, нас в политику не впутывайте, мы себе того не позволяем.

Белокопытов. В охранку не побежим, не бойсь…

Катя. Разрешите нам пройти.

Леру. Я сказал, им не до нас…

Катя. Тем более, мосье Леру…

(Резко отмахивается)…что вы скоро получите ответ от русского народа.

Федор. Засим прощайте. (Берет Катю под руку). И… и не вылетели бы ваши франки вместе с ихними долларами в трубу!..

Катя (вежливо). С Новым годом, господа! (Идет, увлекая за собой Федора. Оборачивается). Вы, кажется, что-то про Везувий говорили? Русский вулкан наружу вырвется — он зальет лавой всю Европу!

Белокопытов. Куда же? Коллеги!

Федор (издали). Бог подаст!

Скрылись в тумане.

Морган. О-о…

Леру. Влюбленные.

Белокопытов. Влюбленные и есть… (Небрежно оглядел Леру и Моргана с ног до головы). У нас, судари мои, и влюбленные — социалисты. Не иначе, сукины сыны, марксисты! И как это они учуяли, что у меня два завода, полпакета путиловских и шуба на мне шита из прибавочной стоимости?

Морган. Марксисты? Это сила?

Белокопытов. Сила, мистер Морган, сила!

Слышится цокот. Где-то в тумане промчалась коляска, скрипя рессорами. Неожиданный взрыв, вспыхнуло пламя. Из тумана рядом с Белокопытовым, как привидение, возникло меловое лицо Игнатия. Белокопытов испуганно отпрянул. Игнатий исчез.

Свят, свят… Давай бог ноги, господа!

Побежали. Голоса в тумане: «Куда! Держи-и! Стой, сволочь, стрелять буду! Стой!» Белокопытова, Леру и Моргана окружили дворники с бляхами и белых передниках во влаве с городовым.

Городовой. Я тебе покажу, как бежать, гадюка! (Замахивается).

Белокопытов (властно). Перестань, хам! Я Егор Белокопытов.

Из тумана вынырнул Зеленый с револьвером в руке. Зеленый (задыхаясь). Мимо никто?..

Городовой. Вот они, господин сыщик, говорят, что они… Зеленый. Болван! Мимо никто не бежал?

Белокопытов. А как же, бежал мимо, бежал человек какой-то.

Зеленый. Куда?

Белокопытов. А вон туда… (Показывает Зеленому в сторону, противоположную той, в которую бежал Игнатий).

Зеленый убегает.

Господин сыщик, прикажите, чтоб нас освободили!.. Я…

Слышен голос Зеленого: «В участок!»

Городовой. Пожалуйста, господа!

Леру. Но я подданный Франции…

Белокопытов. Идем, господин Леру, а то хуже будет. В участке с перепугу и морду набьют… Узнаем, чего хочет русский царь!

Белокопытов бодро зашагал, за ним Морган, Леру, дворники, городовой. Сцена пуста. Вбегают Марфа, Федор и Катя.

Федор. Вон там двор проходной, да, верно, уже оцеплен! Опоздали!

Слышны свистки.

За ограду! Эх, в чужом пиру похмелье!

Все трое устремляются за ограду. Петляя, как травимый охотниками зверь, вбегает на мостик Игнатий.

Катя. Сюда, скорей!

Игнатий (оборачиваясь). Кто вы?

Марфа. Замолкни. Иди сюда.

Игнатий скрывается за оградой. Дворники пробегают по набережной. Свистки. Слышно, как по переулку скачут всадники.

Игнатий. Кто вы?

Марфа. Ладно, помалкивай! Не продадим.

Катя (шепотом). Вы его убили? Нет? Значит, всё зря? Игнатий. Зря, всё зря. Не убил я его. Всё зря…

Снова по площади пробегают дворники в обратную сторону.

Марфа. Свистят со страху!..

Катя (Игнатию). Бежать вам надо. Немедля…

Федор. Дня через два. Сейчас облавы пойдут. На всех вокзалах.

Игнатий. Спасибо, товарищи, что вы… меня…

Марфа (расстегнула полушубок, вынула пакет, дала Федору). Возьми-ка паспорт.

Игнатий. Товарищи… Спасибо… я эсер-«боевик»… Пусть не суждено было свершиться моему акту, пусть… Не знаю, как благодарить вас всех. Я…

Слышны шум, свистки.

Марфа (сквозь зубы). Здесь не гимназия! (Свирепо отталкивает Игнатия и Федора назад).

По набережной пробегает Зеленый с револьвером, за ним дворники. Слышно цоканье копыт: скачут конные разъезды.

КАРТИНА ВТОРАЯ

9 января 1905 года. Нарвская застава. Триумфальные ворота. Мостик через Таракановку. Вывески на домах: «Ливадия», «Чайная общества трезвости Михаила Архангела». У заставы степенно собираются р абочие, их жены, дети. Одеты по-праздничному, у многих в руках иконы, хоругви, портреты Николая II. Дети держат в руках букетики бумажных цветов. Слышен дальний колокольный звон. У мостика Марфа и Юрккув молчании, сосредоточенно и мрачно провожают взглядами прохожих.

Марфа. Словно бы к заутрене идут! Отец мой из сундука тулуп дедовский вытащил — по праздникам не надевал, берег.

Появляется Катя.

Ну? На Обводном была?

Катя (запыхавшись). Удалось поговорить с солдатами. Сто сорок третий полк. Ночью подняли по боевой тревоге, сразу в теплушки — и в Петербург. Неужели они посмеют? Неужели?

Юркку. Ах, Катя, вы наивная, Катя…

Катя (волнуясь). Но ведь вчера делегация была у министра, был Горький!..

Марфа. Был. Мирский не принял его вовсе, а Витте отказался и пальцем пошевелить. Да и говорить-то с ними бесполезно. Чего ждать от подлецов?

Появляется Федор.

Ты еще здесь?

Федор (виновато). Здравствуйте. Третьего хотел уехать — на Путилове забастовка. Пятого собирался — послали на франко-русский. Шестого в мастерских Варшавско-венской началось. Норовил сегодня переправиться, да разве теперь уедешь? Думаю продать к чертям билет…

Юркку. Член партии ты или… вольноопределяющийся? Тебе еще в западные районы поручения — до Женевы.

Марфа. Чтоб завтра духу твоего в Питере не было!

Федор виновато кивает головой.

У резинщиц был?

Федор кивает.

Выступал? Ну?

Федор. Сегодня нас не хотят слушать.

Катя. Поп сильнее нас.

Федор. Сегодня сильнее.

Марфа. Не Гапон силен — нужда сильна! Да и мы еще слабые…

Юркку (раскурил трубку, неожиданно). Сволочи меньшевики!

Марфа. Чего это вдруг?

Юркку. Это не вдруг.

Все засмеялись.

Федор. В общем верно. Сегодня-то их всех с улицы повымело… А мы… мы пойдем с народом.

На площадь вышла новая группа рабочих, среди них Круглов, он держит за руку девочку. У девочки в руках образок. Рядом с ним Марья Карповна и Иван-молотобоец.

Марфа. Отец, постойте!

Круглов. Ну, чего тебе?

Марфа. Я с вами.

Круглов. Куда? (Оглядел дочь, потом Катю, Федора, Юркку). Вы ж в царя не верите…

Марфа. Я, папаша, в вас, темных, верю.

Круглов. Полегче, Марфушка.

Марфа. Припомните там, на площади, Марфушку свою. И слова Марфушкины припомните. За тем и иду.

Со стороны Триумфальных ворот бежит розовощекий подросток С ер е ж а.

Сережа (радостно). Солдаты, солдаты идут!

Гул толпы. Федор вскакивает на фонарный столб.

Федор. Да, идут солдаты. Дядюшка царя, известный живодер, великий князь Владимир затребовал из провинции надежные полки.

Круглов. Не смущай народ, слышь ты… Солдаты для порядку!

Федор. Свободу не просят, товарищи, свободу завоевывают кровью, с оружием в руках!

Иван. Не надо оружия! К царю идем! Не мешай!

Круглов. Крови захотел! Долой его!

Федор. Не просить надо царя, а сбросить всю шайку дармоедов…

Шум.

(Оборачивается, хрипло). Катя, флаг!

Катя вытягивает из-под шубки смятый красный флаг, Федор взмахивает им.

Долой самодержавие!

Круглов. Убери флаг!

Худая, изможденная женщина подбегает к Федору. Это Ивановна. В руках у нее портрет Николая II.

Ивановна. Трое детей у меня, а иду. И мужу велела — иди! А ты уходи прочь! (Вырывает из рук Федора флаг, швыряет его в снег).

Руки рабочих тянутся к Федору. Катя становится с ним рядом. Ктото пытается сбросить и ее. Голос: «Эта тоже из социалисток!»

Марфа. Чумные вы, что ли!? Не вчера ли на заводе сами их от фараонов прятали? Или так вам глаза застили, что своих от чужих не отличите?

Круглов. Дочка моя, православные! Ей социалисты башку дурью забили. Не слушай ее. Кто с флагами на площадь осмелится, того из наших рядов прочь, пущай сам по себе гуляет! И с оружием кто к царю осмелится, тому от отца Георгия анафема!

Голоса: «Анафема! Анафема!»

Весь Петербург трудовой нынче к царю идет… с именем Христовым на устах… с молитвой в сердце. И ты, девчонка, уходи от нас…

Марфа. Никуда я от вас, отец, не уйду, сказано!

Федор (страстно). Мы не были бы социал-демократами, рабочие, ежели бы ушли от вас в такой день. Пойдем с вами, хотя знаем, что у Зимнего нам нечего ждать…

Круглов (грозно). Уймись, настырный…

Марфа. Не троньте его, отец!

Круглов. Уймитесь, говорю!

Иван. И ты уймись, Матвей Фомич. (Марфе). Не мешай. Мы к царю идем, как на пасху, а ты зря душу тревожишь…

Круглов берет за руку девочку, решительно идет вперед, за ним устремляются остальные. Появляются солдаты.

Марья Карповна (хватает девочку). Недам!

Круглов. Побойся бога, Марья.

Марья Карповна (прижимает девочку к себе). Не дам! Коли велишь, сама пойду, а Настеньку не дам!

Круглов. Не совестно тебе — люди видят!

Марья Карповна. Что мне люди!

Круглов. Ну объясните ей, православные! Сил у меня с ней больше нету!

Ивановна. Чего боишься, Карповна? Не к врагу идем!

Марья Карповна. Вон солдаты… Ружья у них. (Прижимает девочку, плачет). Настенька ты моя! Кровинка моя…

Люди внезапно расступаются; стремительно, с тяжелым крестом в руках, в черной рясе идет чернобородый поп Гапон.

Круглов. Батюшка… (Снимает шапку, низко кланяется).

Гапон (ласково). Наденьте, мороз. Из-за чего плачет женщина?

Круглов (смущенно). Старуха моя, батюшка. Не пущает, дурная, дочку младшенькую к царю. Вразумите ее, батюшка, снимите с глаз ейных слепоту… И эти вот, с флагами…

Гапон (осеняет Марью Карповну крестом, тихо и ласково). Дело наше мирное, мать.

Марья Карповна. Солдаты, батюшка…

Гапон (нахмурясь). Я вчера был у градоначальника Фулона. Он дал мне честное слово. Никто вас не тронет! И никаких флагов! Только иконы, только хоругви, только портреты государя…

Круглов. И я ей про то говорю, батюшка. Царь нас послушает.

Гапон. Ты прав, старик! Помните, братцы: царь — это правда. Вне царя правды нет. Я поднял весь Петербург. На площадь идут все окраины, все заставы. Выборгская сторона, Васильевский остров, Невская застава — сто пятьдесят тысяч человек. Мы идем к царю за правдой, за защитой. Скажем: не откажи в помощи своему народу, выведи его из могилы бесправия, невежества, нищеты, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. А не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу — умрем здесь на этой площади, перед твоим дворцом.

Круглов. Умрем!

Ивановна. Все умрем!

Гапон. Нам некуда больше идти и незачем, нам нет исхода. Два пути у нас: или к свободе и счастью, или к могиле. Раскроем царю наше горе, нашу нищету. Нужно ли это вам, братцы?

Крики: «Нужно! Нужно!»

Пусть содрогнутся в ужасе сердца, пусть польются из глаз слезы! И мы придем к нему, к отцу, и я, избранник ваш, вручу ему смиренную петицию нашу, и он, царь, примет ее с открытой душой.

Восторженный гул.

Сегодня воскресенье, да будет оно воскресением из мёртвых!

Гапон идет впереди, за ним Круглов с девочкой, Марья Карповна, Ивановна, Сережа, рабочие. Слышна молитва: «Спаси, господи, люди твоя… и благослови достояние твое… По-бе-ды бла-го-вер-но-му…» Марфа, Юркку, Федор, Катя присоединяются к процессии. Солдаты во главе с Филимоновым, действуя прикладами, оттесняют часть толпы к мосту. Здесь Марфа, Ивановна, несколько работниц.

Филимонов. Два шага назад! (Замахивается па Марфу прикладом).

Марфа. Ну-ну! Потише ты, Аника-воин! (Отводит приклад). Молодец среди овец!

Филимонов. Да ты што? Я при исполнении обязанностей! Марфа. Ия при исполнении обязанностей.

Ивановна (протискивается). Пусти, демон, мы к царю! Филимонов. Два шага назад.

Марфа. Заладил, истукан! А ежели пойдут, неужто палить станешь?

Филимонов. Служба.

Марфа. Слышали, рабочие, какая у него служба: баб да ребят крошить!

Филимонов. А зачем бунтуете? Избаловались тут, на городских харчах коло царя.

Ивановна. В день семьдесят копеек мой получает, половину в кабак, домой десятку. Семь за квартиру, на трешку трех ребят кормлю. Как собака, по чайным брожу, в сумку объедки собираю. Малые плачут: «Хлебушка»… (Всхлипнула). На одной подушке вчетвером спим… Избаловались?!

Марфа (Филимонову). Эх ты, медный лоб! Из деревни?

Филимонов. Пензенский.

Марфа. А у вас крестьяне помещика жгут. Это как понять?

Филимонов. Так то помещика! Чего равняешь! Помещик божью землю себе прибрал, а крестьянину без земли, что солдату без амуниции.

Марфа. Ишь как про землю разговорился!

Филимонов (спохватился). Идите вы, Христа ради, а то… (Замахивается прикладом).

Ивановна. Ирод, и больше ничего.

Филимонов. Осади на мост!

Марфа. Истукан ты или человек? Народ томится, идет к царю помощи просить, мирно идет, а ты народ штыком проткнуть хочешь! Где правда? Я спрашиваю тебя, мы все спрашиваем тебя, — верно, бабы? Где правда? Подумай, солдат…

Филимонов опустил приклад, растерянно молчит. Слышен голос: «Этта што, што этта?»

Филимонов (поднял винтовку, грубым голосом). Осади на мост, публика!

Появляется Скреблов, рядом с ним Круглов.

Круглов. Господин офицер, почему не допускаете нас к площади? Мы не демонстрация, мы мирные подданные царя-батюшки.

Скреблов. Прошу вас, господа!..

Круглов. Отдайте приказ, господин офицер, пустите нас за ворота, к царю, нельзя нам не идти, мочи нет…

Скреблов. Царя во дворце нет, господа, бросьте глупости.

Круглов. Есть царь, господин поручик! Есть! Министры не услышат, генералы не услышат. Он услышит! Про боль нашу, про тяжкий фабричный труд, про слезы матерей, про сиротский плач! Не пойдем, так доползем к царю, господин офицер!..

Круглов, отстраняя офицера, идет к воротам, толпа со стоном устремляется за ним.

Скреблов (оборачивается, кричит). Горнист! Горнист!

За сценой рожок горниста.

Голос Круглова. Вперед, православные!

Залп. Снова появляется розовощекий подросток Сережа.

Сережа. Не бойтесь! Нарочно! Холостыми!

Залп. Сережа падает, взмахнув руками. Скреблов обходит его, молча уходит. За сценой слышатся залпы. Вбегают Гапон и Круглов.

Круглов. Сюда, батюшка, сюда! Я сейчас. (Убегает).

Появляются Косой и Тестов. Залп. Все трое падают на землю, уткнув головы в снег.

Косой (приподнимается). Жив, отец?

Гапон (приподнимается, поводит головой). Жив.

Залп. Гапон снова уткнулся головой в землю.

Косой. Не в нас. Вставай, отец!

Гапон. Меня надо спрятать. (Поднимается с земли). Появляется Круглов без шапки.

Ты, Матвей Фомич? Что делать, что теперь делать?

Круглов. Веди нас к царю, батюшка. Умрем, а дойдем! Гапон. Да, да. Мерзавцы! Я сейчас. Умрем, а дойдем! Если нас не пустят к Зимнему, я поставлю на ноги всех, всю Россию! Иди к народу, Матвей Фомич, скажи, что я с ним во веки веков. Аминь. (Осеняет крестом Круглова). Иди!

Круглов внимательно вглядывается в Гапона, молча уходит. Слышны залпы, отрывистые офицерские команды.

Косой. Ну, батюшка…

Гапон. Меня надо спрятать.

Косой. Через забор.

Гапон. Нет-нет, через забор нельзя.

Тестов. А вы, это-ка, на его спинку вскиньтеся, а в меня ручками упретесь — и там.

Гапон. Не понимаешь. Не могу я… Сан.

Рожок горниста. Залп. Стоны, крики, проклятия.

Косой. Некогда, батюшка! Лезьте. Нам за вас перед полицмейстером отвечать!

Гапон. Молчи.

Косой нагибается. Тестов помогает Гапону перебраться через забор, все трое исчезают. Слышны новые залпы, пробегают обезумевшие от ужаса, окровавленные люди. Идут Марфа, Юркку, Катя.

Катя (сжимает руками голову). Страшная, чудовищная провокация!

Со снега приподнимается Сережа. Он обводит всех взглядом.

Сережа (силясь улыбнуться). А я думал, холостыми… (Падает).

Юркку молча поднимает его, взваливает на спину, уносит. Появляется Федор. Щека у него окровавлена.

Катя. Федя! Феденька! Родной! (Бросается к нему). Ранен! Федор (отрывисто). Кто ранен? Где? Хорошо! Сегодня нас бьют, завтра будем их…

Теснимые солдатами, появляются несколько рабочих. Среди них Круглов. За ними — жандармский офицер Скребло в.

Скреблов. Говорил вам, господа, бросьте бессмысленные фантазии. По домам, по домам, господа!

Марфа. А мать где? Настенька?

Круглов. Я думал, здесь…

Марфа бросается вперед.

Скреблов. Туда нельзя, красавица…

Марфа. Пустите, ребенок там!..

Скреблов. Я сказал, красавица…

Марфа. Узнали царскую ласку, папаша?

Круглов. Пустите, там маленькая моя! Господин поручик, жы мирные! Нас не за тех приняли, ошибка. Пустите!

Скреблов. Вас приняли за тех, кто вы есть. За негодяев, бунтующих против его императорского величества. Туда я никого не пущу.

Появляется Ивановна.

Ивановна. Госпбди, сказали, мой в крови лежит, мой кормилец, пустите меня!.. (Бросается на Скреблова, тот толкает ее сапогом).

Круглов. Да что ж это такое, где крест на тебе? (С кулаками кидается па Скреблова, тот отшвыривает его, и Круглов падает в снег).

Марфа. Получай! (Бьет Скреблова по лицу).

Ивановна бежит вперед.

Скреблов. Солдат!

Филимонов бежит на помощь Скреблову. Тот тянет из кобуры револьвер. Федор вырывает револьвер, бьет Скреблова ручкой револьвера по голове. Скреблов падает. За сценой залпы. Филимонов целится в Федора.

Марфа. Стреляй, ну стреляй, истукан!

Филимонов, Бегите вы, Христа ради! Бегите, а то повесят и меня с вами!..

Катя. Беги, Федя!

Федор. Мое место здесь…

Филимонов. Ну, повесят меня с вами! (Взваливает па плечи Скреблова, уходит).

Федор (кусая кулак). Если бы оружия, если бы немножко оружия!

Появляется МарьяКарповна.

Круглов (кидается к ней). А Настенька?

Марья Карповна молчит.

Настенька где? (Скрывается).

Слышен рожок горниста. Залп. В пороховом дыму возникает гигантская фигура Ивана-молотобойца, за ним бежит окровавленная женщина, судорожно сжимая в руках портрет Николая II. Иванмолотобоец преграждает ей путь. Появляются еще несколько рабочих.

Иван (женщине). Дай-ка сюда! (Швыряет портрет Николая в снег). Как царь с нами, так и мы с царем! (Идет к забору, вырывает из него кол).

Вырывают колья несколько других рабочих. Окутанный дымом, появляется Круглов. Он без шапки, на руках несет девочку.

Круглов. Настенька… (Всматривается в лицо мертвой девочки). Настенька… Царю… царю ее отдам!..

Слышен топот копыт. Резкая кавалерийская команда. Выстрелы. Звук трубы. Орудийный залп. Резко очерченный силуэт Триумфальных ворот все более и более окутывается пороховым дымом. Федор идет вперед, за ним Иван-молотобоец, Марфа, Катя, рабочие.

Федор. Мертвым — вечная память, живые, вставайте.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Женева. Ночь. Берег тихого озера. Очертания гор. Дальние огни. На берегу — остекленная веранда кафе. Несколько русских социал-демократов, стоя или придвинув стулья, жадно слушают Федора. У стойки дремлет официант. Несколько поодаль прислушивается к рассказу сидящий за отдельным столиком Мартьянов. Он в черном, наглухо застегнутом сюртуке, придающем ему одновременно вид и пастора и военного в отставке.

Федор. Напрасно вы иронически улыбаетесь, господин, не знаю вашей фамилии…

Мартьянов (вежливо). Фамилия моя — Мартьянов. А может быть, все-таки «товарищ»?..

Федор. Да, мы позвали народ на баррикады после девятого января. Что тут смешного? Захватили явочным порядком типографию правительственных «Ведомостей». Выпустили листовку, призывающую рабочий класс к восстанию. Это смешно?

Мартьянов. Я просто улыбаюсь.

Федор. Больше того, мы считали, что пора назначить даже сроки восстания. И это вам смешно?

Социал-демократ в косоворотке. Во всяком случае, забавно…

Мартьянов. Не мешайте товарищу.

Федор. Вот эта листовка, наутро обошедшая заводы Петербурга. (Вытаскивает листовку, читает). «К оружию, товарищи! Захватывайте арсеналы!» Иронизируете?

Мартьянов. Напротив, мне, например, чрезвычайно импонирует ваш пыл. Сколько вам лет, товарищ?

Федор. Право, это не имеет отношения к делу. (Читает). «Разносите, товарищи, тюрьмы!»

Голоса:

— Даже так?

— Призыв к террору?

— Правильный лозунг!

— Дайте слушать!

Федор. «Захватывайте арсеналы и оружейные магазины!» (Социал-демократу в косоворотке). Забавы, по-вашему?

Социал-демократ в косоворотке (горячо). Забавы, ребяческие забавы, которые стоят крови рабочему классу! А почему вы в вашей великолепной листовке не указали часа восстания? Минуты? Секунды? Ай-я-яй, как нехорошо! Товарищ Ленин надерет вам уши… Почему вы, товарищ, такой рассеянный, а?

Федор. А почему вы, господин, такой трус?

Шум, возгласы возмущения. На пороге кафе появляется Ленин, останавливается, прислушивается.

Голоса:

— Это не метод полемики!

— Так нельзя!

— Стыдно, товарищи!

— Здесь люди одной партии!

Мартьянов укоризненно качает головой.

Федор (смутившись). Может, не так я сказал…

Мартьянов (печально). Не так и не то…

Федор. Поймите, я через пол-России проехал… Девятого января веру в царя расстреляли не только в Петербурге… Вся Москва встала. В Либаве, в Вильно, в Ковно столкновения с полицией. В деревнях волнения… Где бастуют, а где уже и стреляют… Из искры — пламя. Невольно «Искру» вспомнишь… не нынешнюю — ту, в которой Ленин писал… И… и не нравится мне ваша ирония… Далеко живете, господа…

Социал-демократ в косоворотке (встает). Кто вы? Что вы смыслите в марксизме? Откуда этот высокомерный якобинский лексикон?

Федор растерянно молчит.

Ленин. Продолжайте, товарищ! Не слушайте воплей филистеров! Их больше здесь, в Женеве, зато вас больше там, в России!

Все вскакивают, завидев Владимира Ильича. Ленин проходит к столику, здороваясь с товарищами, садится.

Федор (ободрившись). Да, после девятого января все переменилось в России. И не случайно призвали мы в нашей листовке: «Свергнем царское правительство, поставим свое!»

Мартьянов (спокойно). Какое свое, простите?

Социал-демократ в косоворотке. Кто войдет в ваше правительство?

Федор (вызывающе). Я…

Шум, свистки, аплодисменты, возгласы: «Браво!», «Долой!», «Чепуха!»

Социал-демократ в косоворотке. Где ваш портфель, министр? Ха-ха! И это марксизм? Карикатура! Путчизм!

Федор. Слушайте…

Социал-демократ в косоворотке. Отбрасываете нас на десятки лет назад. Заговорщики.

Федор. Дайте мне.

Социал-демократ в косоворотке. Бланкисты!

Федор, махнув рукой, садится подле Ленина.

Ленин (зло). Царя не боялись, а Тряпичкиных испугались? Это ж Тряпичкины! Они и поколотить-то вас по-настоящему не сумеют… А вы и сдались…

Мартьянов (поднимается с места, поворачивается к социалдемократу в косоворотке). Вы так пронзительно кричите… Милейший молодой товарищ, приехавший из России, мне, например, чрезвычайно импонирует, и его стремление наметить тактику борьбы с царизмом на нынешнем этапе разумно и естественно. Это не значит, что прочитанная им листовка близка к марксизму. Напротив, она далека от него, если говорить прямо, как первобытный человек далек от цивилизованного европейца.

Социал-демократ в косоворотке демонстративно аплодирует.

Товарищ, вы мешаете. Разгромили оружейный магазин? Отлично. Но что же вы там нашли? Устаревшие пистолеты, палаши, ятаганы? Не трагически ли звучит, дорогой друг? Будете размахивать ятаганами, как Дон-Кихот Ламанчский размахивал своим мечом? И ставить нас, социал-демократов, в нелепо-смешное и смешнонелепое положение донкихотов от марксизма? Ведь тут не ветряные мельницы, а вооруженный до зубов петербургский гарнизон. Гвардия! Баррикады? Сразу же вечером девятого января? Да, да, да. Снимем шляпы, товарищи, и воздадим должное смелости, отваге и благородству отрядов рабочего класса. Но будем помнить: против кулака нужен кулак. Иначе — кровь, пролитая бессмысленно, зря, иначе — торжество казацкой нагайки, иначе — испуг и отход от революции сил, которые борются с царизмом…

Ленин. Нуте, нуте-с, какие ж это силы?

Мартьянов (помолчав). Владимир Ильич, вы-то лучше сего юноши знаете, о чем идет речь. Да, диктатура пролетариата должна быть первым актом социалистической революции. (Повернулся к Федору). Социалистической, мой друг. Но сейчас-то речь идет о революции какой? Буржуаз-ной?

Ленин. Так, так… Договаривайте.

Мартьянов. Значит… значит, две силы нынче борются на политической арене России: буржуазия и царизм.

Ленин. А рабочий класс? Ну, ну…

Мартьянов. Владимир Ильич, мы привыкли к вашим ехидным кавычкам, придирчивым курсивам и язвительным скобкам. Нас не сшибут с ног и ваши иронические междометия! Рабочий класс? Он еще, увы, маленький островок в бушующем, изменчивом, своевольном крестьянском океане… Призывать рабочий класс штурмовать старый мир ржавыми ятаганами из оружейного магазина… пугачами… Комедия? Нет, трагикомедия большевистского утопизма. Трагедия ослепленного этим утопизмом героического рабочего класса России! Гибель, подстерегающая таких прекрасных практиков, идущих за вами с повязкой на глазах, как этот молодой человек. (Федору). Искренне жаль вас, друг мой, но ведь надо пожалеть и революцию. А ваши утопические советы, Владимир Ильич, отшатнут от рабочего класса реальные демократические силы… И каждый честный социал-демократ…

Ленин (встал, беспощадно). И каждый честный социал-демократ с презрением отбросит эти трусливые советы!

Мартьянов. Позвольте, я не кончил…

Ленин (повернулся спиной к Мартьянову). Пусть виртуозы филистерства осуждают утопизм рабочих, воскликнувших: «Поставим свое правительство!» А мы, революционные социал-демократы, от всей души горячо и страстно приветствуем этот пусть неудавшийся, но смелый призыв к восстанию!

Шумные возгласы одобрения. Шиканье. Социал-демократ в косоворотке что-то кричит, сложив руки рупором.

Сколько бы вы ни нервничали, господа, я буду продолжать. Боитесь, что буржуа отшатнутся от революции? А мы хотим, чтобы буржуазия отшатнулась. Для того чтобы революция победила, надо заставить буржуазию отшатнуться. Вы предлагаете им, российским практикам, тактику превращения пролетариата в жалкого прихвостня буржуазии… трусливой, своекорыстной, непоследовательной. Мы предлагаем тактику борьбы, тактику вооруженного восстания народа… Мы хотим, чтобы во главе революции стоял пролетариат. Про-ле-та-ри-ат! И не одинок пролетариат, нет, не одинок! Крестьянин, палящий помещичьи усадьбы, — вот наш союзник!

Шумные возгласы одобрения.

Наша тактика — тактика победы революции, а ваша тактика, господа…

Федор. Их тактика, Владимир Ильич, в болоте сидеть…

Социал-демократ в косоворотке. Я привык к грубости большевистской галерки, однако есть рубикон…

Социал-демократ в косоворотке встает, бросив монету на стол, идет к выходу. За ним поднимается Мартьянов, идут к выходу еще трое меньшевиков.

Ленин. Уходите, уходите, господа. Лучше сотни революционных социал-демократов, чем тысячи интеллигентских Тряпичкиных!

Большевики тесной кучкой окружают Ленина. Он оглядел всех, улыбнулся.

Скажем же словами французской революционной песни: да здравствует гром пушек! Пусть же близится вооруженное восстание!

Еще теснее окружив Ленина, большевики поют «Марсельезу». Официант присоединяется к поющим. Появляется, протирая глаза, хозяин кафе Трик. Он в домашних туфлях, в пестром жилете.

Трик. Ради бога, господа, Женева давно спит.

Ленин (смиренно). Простите, мосье Трик. (Шепчет Федору). Женевские буржуа ложатся с петухами. (Официанту). Мосье Роберт, получите с нас!

Трик (строго оглядел официанта). Что это значит, Роберт? Убирайте столы. (Идет по залу, тушит лампы, сдвигает столы).

Отчетливее стали видны в полумраке дальние огни на озере. На пороге кафе появляется Варвара. Идет к Ленину.

Варвара. Надежда Константиновна просила сказать: приехавший товарищ ночевать будет на улице Каруж, за столовой Лепешинских, дом номер…

Ленин. Провожу. Вы незнакомы? (Шутливо). Госпожа Варвара. Москва. Пресня. Прохоровская мануфактура…

Федор (в тон Ленину). Господин Федор. Последний адрес: Нарвская застава. Путиловский завод…

Ленин. Визитные карточки, гм-гм, недурны…

Официант подает счет, Ленин дает ему монету.

Завтра назад, в Россию, товарищ Варвара?

Варвара кивает.

(Федору). А вы?

Федор. Да ведь я тут всего пять дней… Думал, побуду с месяц, подучусь — и айда…

Ленин (безучастно). Подучиться, разумеется, неплохо. Идемте. (Остаиовился). Ведомо ли вам, что госпожа Варвара десятого января подняла на забастовку солидарности с питерцами… Сколько забастовало на Пресне?

Варвара. Сорок тысяч человек пошабашили, Владимир Ильич.

Ленин (торжествующе раскинул руки). Вот вам госпожа Варвара и вот вам купецкая Москва! Немножечко больше веры в свои силы, товарищи, немножечко больше веры!

Трик преграждает путь Ленину.

Что вам угодно, мосье Трик?

Трик. Мосье Ленин, при аренде моего кафе для ваших диспутов ваши друзья внесли в мою кассу первые пятьсот франков, как и полагается по контракту. Когда остальные?

Ленин (смиренно). Уважаемый мосье Трик, даю вам слово: вы всё получите сполна.

Трик (мрачнея). Когда?

Ленин. Дайте только нам сделать революцию.

Трик. Тогда делайте ее, черт возьми, поскорей!

Ленин (торжественно). Мосье Трик, мы учтем вашу просьбу.

Трик молча уступает Ленину и остальным дорогу.

Федор (оборачиваясь, с задором). Дело верное, мосье Трик! Считайте, что вы положили ваши пятьсот франков в банк.

Трик (вслед, озабоченно). А будут ли банки после революции?!… Мосье Ленин, заверьте, пожалуйста, у нотариуса долговое обязательство… И придется платить проценты!

Все, переглядываясь, выходят на набережную и, оставшись одни, как по команде, заливаются оглушительным смехом.

Ленин (смеясь, прощается с товарищами). Как видите, русская революция получила первые кредиты от капиталистического мира!

Федор. Правда, это далось с порядочным скрипом.

Ленин. Проценты! Они до беспамятства любят проценты.

Варвара. А вернем?

Ленин. До сантима! Слово русского революционера надо держать! (Пошел по набережной с Федором и Варварой). Мосье Трику заплатим, а по царским займам — дудки! Слыхали, прекрасная Франция снова дает деньги царю? На удушение революции!

Федор. Американцы, я вам рассказывал, Владимир Ильич, тоже не прочь… Даром, что японцам помогают…

Ленин. Лишь бы русский пожар погасить! Искры-то летят через океан! В колонии. В Китай… (Задумался). Нет, нельзя медлить ни минуты. Организовывать боевые дружины тотчас же. Отдельные отряды. Трое будут в отряде — хорошо. Десять — прекрасно. Тридцать — отлично. Так и передайте, товарищ Варвара, московским товарищам. (Внезапно, с тоской). Ах, как я мечтаю очутиться в России!

Варвара (тихо). И жандармы, Владимир Ильич, тоже ведь ждут вас не дождутся… Решение партии верное… (Вздохнула). Вам быть тут…

Ленин (помолчав). Я вчера из Тулы письмо получил… удивительное… Люди в России растут невиданно. Имейте в виду, товарищ Варвара, если через месяц у вашего боевого комитета не будет двухсот — трехсот отрядов, тогда это мертвый комитет. Тогда его надо похоронить. При теперешнем кипении не набрать сотни отрядов — значит, стоять вне жизни. (Федору). Это относится и к Петербургскому комитету. Вы когда собираетесь в Петербург?

Федор (с некоторым удивлением). Я уже вам говорил, Владимир Ильич. Так, недельки через две…

Ленин. Ну-ну… (Варваре). Мы сейчас фрахтуем пароход «Джон Крофтон» для перевозки оружия в Россию… Представитель ЦК закупает в Бельгии оружие. Но этого мало, бесконечно мало… (Федору). Кстати, сколько же удалось вооружить рабочих при разгроме оружейного магазина на Васильевском острове?

Федор. Так, шестьдесят — семьдесят, Владимир Ильич.

Ленин. Все-таки… А в других районах Петербурга… не было случаев… не громили оружейные лавки?

Федор. По моим сведениям, нет.

Ленин (с сожалением). По моим, тоже нет. Надо бросить клич на заводы… Куйте оружие в цехах! Пусть вооружаются кто как может. Пика так пика, ятаган так ятаган! И бомбы…

Варвара. Бомбы. Владимир Ильич, мы научились делать по македонскому образцу…

Ленин (живо). Ну-ка, ну-ка…

Варвара. Бертолетова соль, смоченная керосином. Здорово получается!

Ленин. Бертолетова соль? (Федору). Бертолетову соль вы достанете в любой петеребургской аптеке. Отличная мысль. Но главное — пусть сами рабочие куют оружие. Главное — неиссякаемая, праздничная энергия масс. Кстати, когда поедете, не забудьте захватить у Надежды Константиновны литературу для Петербургского комитета. Все уже приготовлено. Два чемодана с двойным дном. И панцирь…

Федор. Когда зайти, Владимир Ильич?

Ленин. Зависит от того, когда вы тронетесь…

Пауза.

Федор. Сегодня.

Ленин. Зачем же спешить? (Искоса глянул на Федора).

Все трое засмеялись.

Варвара. Вместе и поедем. Поезд в двенадцать восемнадцать.

Федор. Есть еще в десять сорок восемь.

Ленин. Из вас, кажется, выйдет толк. Паспорт есть у вас? Деньги? Кланяйтесь петербургским товарищам, и в частности товарищу Кате… (Обнял Федора). Скажите, что мы дали слово мосье Трику! А давши слово — держись!

Варвара (издали). Будем держаться, Владимир Ильич!

Федор (издали). До утра, Владимир Ильич!

Ушли, Ленин машет им вслед рукой.

Ленин (один, тихо, с тоской и невыразимой болью). Ах, как бы мне хотелось очутиться в России!..

Занав ес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Буфет-ресторан первого класса на Варшавском вокзале в Петербурге. Дымно, шумно, полно пьяных офицеров в расстегнутых шинелях, в заломленных маньчжурских папахах. Во всю стену объявление: «Несмотря на забастовку, получены новые английские цветные жилеты, шелковые кашне и кашколь. Жокей-клуб, Невский, 40». Вход в ресторан справа, через гардероб, находящийся под лестницей. У вешалки дремлет швейцар. Из ресторана выходит Игнатий, за ним густо напудренная и нарумяненная дама в большой шляпе с пером.

Игнатий (швейцару). Зовите жандарма.

Швейцар открывает глаза.

Арестуйте меня.

Швейцар. Идите, господин хороший, домой. Отоспитесь. Игнатий. Зовите жандарма.

Дама с пером. Кроме шуток. Пущай хватает — политик? Ему в холодной покой будет. На воле ему покоя нету. На моих глазах третью ночь мается, истинный господь! Я при ем, как заброшенная чайка.

Игнатий (холодно). На колени перед вами встать? Зовите жандарма.

Швейцар. Каждый пьянчужка из себя нынче революционера воображает. Времечко! Тюрем на вас, алкоголиков, не настроишься… Уводи его, жертва вечерняя, а то я тебя и взаправду загребу.

Дама с пером (закурила, пыхнула в лицо швейцару дымом). Боялась я тебя, у меня билет, я законная… (Взяла под руку Игнатия). А еще хвалился, выкуп дадут. Как же, ждали нас! Не берут тебя, дурачок, в кутузке местов нету, пойдем шансонетки слушать… Эх ты, бомбистик!..

Она берет его под руку, они входят в ресторан. Появляется носильщик с чемоданом, за ним Варвара с корзиночкой и Федор в мягкой шляпе, в пальто-реглан, очень толстый.

Федор (важно). Благодарствую, голубчик.

Дает носильщику монету, тот, кланяясь, уходит.

(Берет чемодан).

Швейцар. Не положено в первый класс с вещичками, пожалуйте сюда. (Забирает у Федора чемодан, хочет взять у Варвары корзиночку).

Варвара. Как хотите, а я со своей не расстанусь!

Швейцар. Не извольте беспокоиться…

Варвара. Человек я простой. Что мое, то и со мной.

Идут в ресторан.

(Федору). Напрасно чемодан оставил…

Садятся за столик в углу. Кривляясь, вскочила на эстраду одетая в японскую военную форму певичка. Ее встретили аплодисментами, пьяными возгласами.

Федор (оглядывая зал, тихо). Нас не встречают и здесь. Варвара. Погляди хорошенько.

Федор поднимается, снова оглядывает зал.

Официант (подлетает к столику). Чего изволите?

Федор. Бутылку вина.

Официант убегает.

Что-то случилось, Варвара Николаевна, никого нет.

Певичка (визгливым голосом поет, приплясывая и посылая воздушные поцелуи).

Увидав успех атаки,

Желтолицые макаки,

Увлекаясь через край,

Кричат: «Банзай!»

Варвара. На Николаевский вокзал сама-то я переправлюсь, а вот как с багажом?

Федор. Подождем еще немного…

Официант ставит бутылку вина, бокалы.

Спасибо, голубчик. Скажи-ка, чего это народу набилось на вокзале?

Официант. Забастовка-с. Вон господа офицеры со вчерашнего дня эшелон ждут… Одна дорога кончит, другая начинает…

Варвара. А на Москву поезда ходят?

Официант. Через пень-колоду… (Убегает).

Певичка (визжит).

Если ж бьют их поголовно,

То они прехладнокровно

Ищут счастья в лучшем мире,

Хара-ки-ри, харакири!

Аплодисменты. Певичка убегает.

Федор (аплодируя). Кажется, идут.

Господа, господа, наконец-то!

Катя и Сережа подходят. Рукопожатия, Федор и Катя целуются.

Катя. Мы были на дебаркадере, теперь из-за этих забастовщиков все расписания перепутались. (Тихо). Следил филер, боялись привести…

Федор (представляя Варвару). Евдокия Степановна… Едет изВаршавы к супругу, доблестному воину, в госпиталь… (Тихо). Переправить сегодня же. С нею транспорт. (Громко). Как, в Москву поезда ходят?

Катя. А вот Сережа все узнает.

Варвара. Нет уж, я сама пойду, муж увечный ждет. (Тихо). Всем сразу уходить не надо. (Громко). Наделала вам хлопот, простите… (Прощается с Федором и Катей, уходит с Сережей).

Федор (следит за ними глазами). А кто этот Сережа? Я его раньше не видел.

Катя. Ты многих, которые теперь у нас, не видел, Федя!

Федор. Ну?

Катя. Здравствуй.

Тихо и радостно смеются, глядя друг на друга.

(Берет бокал, везет его по скатерти к бокалу Федора. Звенят бокалы). Я такая счастливая сейчас, Федя… (Смотрит на него сияющими глазами). Вижу тебя… Ты живой, рядом… Я очень счастлива, Федя. Не время и не место говорить об этом, но я говорю: я очень счастлива! Почему ты молчишь?

Федор. Молчу? И не заметил.

Катя. А знаешь, что я повторяю, ложась спать, каждую ночь?.. «И смерть не разлучит нас…» Опять молчишь?

Федор. И смерть, Катя…

Катя. Про то, что мы говорили, мы можем говорить очень громко, это даже хорошо. И все-таки не верится, что ты рядом…

Федор. Почему ты так побледнела?

Катя. Наверно, я никогда не стану настоящей революционеркой… Мне вдруг стало так страшно, так страшно за тебя…

Федор (улыбаясь). Ленин бы знал — не передавал бы тебе привета.

Катя. Ленин? Ты шутишь… Что ты ему сказал?

Федор. Сказал, что есть такая Катя… которую я… люблю…

Катя (зарделась). Ты так ему и сказал? Не может быть… Как ты посмел?.. Молодец…

Федор засмеялся.

Федя, а какой он?

Федор. Это нельзя объяснить.

Катя. Ну на кого он похож?

Федор (помолчав). На Ленина.

Пауза.

Катя. А ты удивительно растолстел! Отчего это?

Федор. Тетушка меня раскормила в Варшаве. (Тихо). Глупенькая, на мне панцирь.

Катя. Панцирь?

Федор (тихо, с сожалением). Какая же ты подпольщица… Я обложен литературой, и если сегодня меня не разгрузят, я задохнусь. Тут последние номера ленинского «Вперед», их надо сегодня же переправить на заводы, а часть статей перепечатать отдельно… Типография наша работает?

Катя. И не одна. Теперь все переменилось. Провалы стали гораздо реже, чем раньше. Не успевают следить: слишком много людей в движении, тысячи!..

Они чокаются. Опять выбегает на сцену певичка. Ее встречают пьяными возгласами. В гардероб входит Зеленый, заглядывает в ресторан, грубо трясет дремлющего швейцара.

Зеленый. Будет дрыхать, ну!

Швейцар открывает глаза.

Сходи за жандармом. (Тычет ему в нос карточку).

Швейцар убегает. Зеленый присаживается на его место.

Певичка (поет визгливым голосом).

Получил я от папаши миллион

И на всю столицу задал перезвон!

Лихачи и рестораны,

Маскарады и шантаны —

Всюду знают беспременно мой закон!

Федор. А Марфа теперь по технике не работает?

Катя. Ну, Марфа… Она теперь член райрнного комитета!.. Федор. А ты! Из кислотного не вывезли тебя на тачке? Катя (гордо). Своя! Даже письма из деревни доверяют… (Пауза). Не оборачивайся. За нами следят. Сюда идет…

Федор. Человек, еще бутылку!

От другого столика отделяется человек и приближается к ним. Это Игнатий. Он идет нетвердо.

Игнатий (равнодушно). Сразу вас и не узнаешь. Здравствуйте! (Садится, не ожидая приглашения). Еще раз благодарю за тот… новогодний вечер… Только все это было ни к чему. Зачем? А? Кому надо…

Официант ставит бутылку.

Еще бокал!

Официант убегает.

У вас здесь что, явка?

Федор и Катя молчат.

Что ж, местечко удобное! А я за кордон нацелился, да вот третий день паспорт не несут. Верно, провал.

Официант ставит бокал.

(Наливает себе). Ищут меня, понимаете, ищут. Напали на след. Хотел у матери своей вчера переночевать, не признаёт. Боится: признает — возьмут. Так друг другу головами и помотали. Тапёрша, в ресторане «Ягодка» барабанит, имение-то профуфукала, а сын в революции. Дворянское воспитание!.. Лучше бы шила. (Морщит лоб). Сколько ж я так живу, по фальшивке? Сколько можно? (Кричит). Не могу больше, не могу!..

Федор (оглядываясь). Перестаньте кричать.

Катя (мягко). Это пройдет. Это слежка. Изматывает, по себе знаю. Семь часов крепкого сна…

Игнатий. Не могу! И негде. А хочется, да, в собственной постели и чтобы не бояться! И вам, да? Чтобы не думать — стук в дверь и… серый халат на вас… и параша в углу… и глазок, глазок… Головой об стенку — и все равно тишина. Тишина… (Хватается за горло).

Федор (шепотом). Тихо, ну вас к черту!..

Певичка (поет).

Лихачи и рестораны,

Маскарады и шантаны —

Всюду знают беспременно мой закон!

Игнатий. Молчите. Почему? А? Зачем? И за вами слежка? Что вам дает силу?..

Катя. Видите ли…

Федор (оглядываясь). Оставь, Катя. Есть вещи, которые нельзя объяснить, и… нам пора…

К ним подходит дама с пером.

Дама с пером (кокетливо). Дурачок, ау! (Вполголоса). Куда тебя унесло, черта! Официант чепляется…

Игнатий (встает, Федору). Презираете?

Федор. Вообще говоря, да.

Дама с пером. Нашелся какой фон барон…

Игнатий. Наплевать. (Отходит, не прощаясь).

За ним дама с пером.

Федор. Слякоть!..

Певичка прыгает с эстрады в зал, идет по залу с японским кепи в руке. В кепи сыплются монеты. В гардероб входят швейцар и жандарм. Зеленый жестом приказывает стеречь у двери, сам уходит в ресторан, садится за столик по соседству с Катей и Федором.

Катя. Федя, он здесь! Что делать, Федя?

Федор. Чокнуться! (Наливает ей вина, они чокаются).

Игнатий и дама с пером идут в выходу. Швейцар, завидев их, бросается к жандарму.

Швейцар (шепчет). Идет, идет. Наваливайся!

Жандарм. Ваш паспорт, господин.

Игнатий (равнодушно). Надумали? (Тянет из кармана браунинг).

Дама с пером. Ой, режут!

Игнатий (равнодушно). Давно бы так. (Протягивает браунинг жандарму).

Жандарм (берет браунинг, поворачивает Игнатия спиной, приставляя браунинг к спине). Следовай!

Дама с пером (злобно). Хватай его, сатану! Он мне за одни харчи сколько задолжал, вы мне за его — выкуп гоните!..

Жандарм уводит Игнатия. Дама с пером идет за ними. В ресторане оркестр играет вальс. Зеленый покидает свой столик.

Катя. Ушел.

Федор. За жандармом.

Катя. Что делать?

Федор. Чокнемся.

Зеленый вышел в гардероб.

Зеленый. Обнаглели до крайности! Сидят в первом классе, «токай» хлещут. Не поймешь иной раз, кто за кем охотится: мы за ними или они за нами? Ну, вызвал?

Швейцар. Не извольте беспокоиться, уже увел.

Зеленый. Кого увел?

Швейцар. Вашего…

Зеленый. Она ж в ресторане сидит…

Швейцар. Она?

Зеленый. Дубье! Взял кого не надо… Сходи за другим жандармом. Живо! (Выходит).

Швейцар. Их, шайтанов, ловить не переловить… (Уходит).

В ресторане гремит оркестр.

Федор (громко). Человек, еще бутылочку! (Тихо). Я положу сейчас на стол квитанцию. Это багаж. Два сундучка.

Возвращается Зеленый.

Катя. Он вернулся.

Федор. Выпьем. (Тихо). Возьми незаметно квитанцию. Тебя, если и задержат, может, отпустят. А на мне панцирь. Попадусь — пусть выкупят багаж сегодня же… Только я не попадусь.

Зеленый садится за соседний столик. Прищурившись смотрит, как Федор и Катя чокаются.

Что он делает?

Катя. Смотрит на нас, ухмыляется…

Федор. Возьми квитанцию.

Один из пьяных офицеров встает и, шатаясь, размахивая руками, идет к оркестру.

Пьяный офицер. Маэстро! Во славу воинов, льющих кровь за самодержавие… Там, где спит гаолян… За победы на полях далекой Маньчжурии — гимн! «Сильный, державный, царь православный…» Гимн! «Боже, царя храни», маэстро!

Аплодисменты, пьяные возгласы. Скрипач, он же дирижер, кланяется и поворачивается к оркестрантам. Гимн. Весь оркестр встает.

Катя. А мы?

Федор. Встань, встань немедленно. Что он делает?

Катя. Сидит и смотрит на нас, ухмыляется.

Федор (перебивая, живо). Сидит?

Катя кивает.

(Резко поворачивается, кричит пьяному офицеру, показывая на Зеленого). Сидит! Сидит, каналья!

Зеленый растерянно смотрит на Федора, приподнимается, но в эту минуту пьяный офицер хватает со стола бутылку и со всего размаху бьет Зеленого по голове. Зеленый падает. Шум, крики. Оркестр прекращает играть. Федора и пьяного офицера обступают офицеры.

Официант. Господа, чего безобразничаете?..

Федор (медленно). Этот прохвост не встал при исполнении царского гимна. Получи, дурак!..

Федор швыряет на стол деньги и, предложив руку Кате, выходит из ресторана. Забирает чемодан в гардеробе и проходит с Катей мимо появившихся в дверях и уступивших ему дорогу швейцара и жандарма.

КАРТИНА ПЯТАЯ

У Скреблова в кабинете. Ночь. Горит лампа. Скреблов ходит из угла в угол. Игнатий в кресле. Недвижен. На столе браунинг.

Скреблов. А какой мне, собственно, смысл предавать вас военному суду? А? Какой смысл, голуба? (Искоса взглядывает на Игнатия). Ну хорошо: сами решились к нам с повинной. Стало быть, не мимолетный порыв души уставшей… Кстати, людей, к которым вы на Варшавском подходили, вы их знали раньше?

Игнатий молчит.

Ну хорошо, хорошо. Итак, военный суд. Мыслите — повинную голову меч не сечет? Увы! Сечет! (Берет из шкафа толстый том). «Свод законоположений Российской империи». Это само по себе, а эмоции и порывы сами по себе. Согласно эмоциям вас, голуба, только за ушко потрепать, а согласно законоположениям меньше чем на веревку и уповать не можно. (Загибает пальцы). В покушении на уфимского вице-губернатора участвовали?

Игнатий поднимает глаза.

Не изумляйтесь, я про вас — до тютельки… Даже то, что матушка ваша в тапёршах. И вас, как вы ко мне доброй волей пожаловали, моментально признал-с. Хотя ранее никогда вас не лицезрел. Альбомчик у меня есть семейный-с! (Хихикает). И ваша карточка там красуется. Да и как же мне не знать вас! Ведь я на вас всех, родные мои, волосы потерял. (Показывает Игнатию лысину). Итак, на вице-губернатора. Затем небольшой эксик — помните, нижегородский банк? Ну-с, а потом это ваше фиаско… с его высокопревосходительством. Вот и получается… (Трясет сводом законов). Совокупность. Веревочка.

Игнатий молчит.

А мне какая выгода от того, что вздернут вас? Хотите на откровенность? (Идет к дверям, прикрывает их плотно, хотя они и так плотно прикрыты). Вы изверились в ваш террор, а я — в наш. (Шепотом). Клянусь честью! Вы еще одного глупого вице-губернатора прекратите, а все равно трон будет незыблем… Незыблем-с! И мы вас по совокупности веревочкой задушим, а все равно они останутся. Понимаете? Они без вас уже и при вашей жизни обходятся. Рабочие, социал-демократы, большевики — вся эта плебейская рвань… Вам вешалка, а им плевать! Что им требуется? Ваши идеалы? Им восьмичасовой рабочий день надобен. А вам? На какого пса вам ихний восьмичасовой рабочий день? Ведь вы классическую гимназию кончили. Вы за идеалы голову на плаху, а им новые расценки подавай. Не две, а три копейки за болванку. А вам-то не один черт — две или три? Вы ночей не спите, ночуете бог знает где, а им-то на переживания ваши начхать… с птичьего дуазо. Они ведь вас и при жизни схоронили: дескать, тени минувшего. Устарели, дескать, нафталином несет. Я вот одного мерзавца, из большевиков, допрашивал, не так, голуба моя, как вас, — с пристрастием-с… Так он мне так и резал: мы, дескать, сомкнуто шагаем, нам, дескать, герои-одиночки токмо что мешают. Мешаете, слышите? Тактика, например, господина Ленина мне знакома: он не на вас ставит — на плебеев, на толпу, на хамово племя. Кстати, говорят, вы, эсеры, на боевое соглашение с большевиками идете? Верно ли это? И словно бы от Ленина новый агент прибывает. Мне почему-то кажется, вы его знаете.

Игнатий снова с удивлением смотрит на Скреблова.

Вы его не встречали?

Игнатий молчит.

Красиво, красиво. Благородство. Они вас не пожалеют, коли им надо будет. Так вот, голуба, стоит ли, в самом деле, игра свеч? Люди живут как люди: у них квартиры, у них женушки, даже и деньжата в банке случаются. А вы?.. Чего ради вы-то себя изводите? Ради заставских Манек и Ванек, которые, дай им одержать верх, вас плебейским сапогом прочь? Вам-то при ихнем марксизме-социализме лучше будет?

Игнатий молчит.

Я и говорю: какой резон предавать вас военному суду? (Перегибается через стол, к Игнатию). Останетесь живы, голуба, мать свою расцелуете. А то — на Оку, карасей ловить! Не увлекаетесь? Тогда можно в Крым, на Золотой пляж… Вся жизнь у вас впереди, идеалист вы мой! Ведь красив, красив, Антиной… Любая француженка… А что? И в Париж! Как говорится, мавр сделает свое дело, мавр может удалиться. Кстати, тот, что паспорт вам должен был на Варшавский принести, — тю-тю… У нас он, родненький… А зачем вам паспорт? Уедете и без паспорта. Куда желаете. Вот только самую малость поможете мне…

Игнатий (встает, хрипло). Вы хотите…

Скреблов (ласково). Да.

Игнатий. И вы смели подумать, что я… что я могу… провокатором?

Скреблов (строго). В моем кабинете не смейте даже произносить это гадкое слово. Я не имею и не имел дела с провокаторами.

Мой метод — опираться на честных людей, понимающих наше общее дело, прочувствовавших свои ошибки и старающихся их искупить. Мне не нужна провокация, мне нужна информация. (Берет Игнатия за кисть). Я должен, я обязан слышать, как бьется пульс общества. Нормально… Учащенно… Слабо… Информация — вот что мне надобно! (Пауза). Эсеры, кажется, совместно с большевиками организуют транспорты оружия в Россию? Не могли бы вы узнать подробнее сроки, названия кораблей, порты? Кстати, не доведется ли вам узнать… События в России так разворачиваются, что, верно, и сами вожди эмиграции к нам, а? В частности, Ленин… (Пауза, неожиданно). Не соберется ли прибыть в Россию? И когда? (Пауза). Мы не желаем знать от вас имен ваших знакомых, которые вам скажут об этом, господь с ними, не раскрывайте их, только ни к чему не обязывающие, ничего не значащие сведения о настроениях, вот и всё… Полно вам молчать, голуба…

Игнатий. Оставьте меня. Пусть меня отведут назад в тюрьму.

Скреблов. Воля ваша-с. (Нажимает кнопку звонка).

Появляется Зеленый с перевязанной головой.

Кликни дежурного, пусть проводит господина.

Зеленый. В предварительный или опять в Кресты?

Скребло в. На улицу.

Игнатий вскакивает и с изумлением смотрит на Скреблова. Зеленый кланяется и неслышно исчезает.

Вы свободны, голуба. Ночевать где будете? Только не у этой грязной девки: слишком вы были с ней откровенны, да-да, гадина могла вас сильно подвести. Идите к вашей матушке и спите блаженным сном. Отныне вы под моей эгидой, я не позволю вас никому обижать. Впрочем, следовало бы вам славненько поужинать в ресторане, где умеют кормить. У Кюба или Донона… Проголодались, чай, у нас за эти два дня? А, наверно, финансы поют романсы? Хотите взаймы?

Игнатий с негодованием отталкивает протянутый ему Скребловым бумажник.