Драмы

Заработаете — отдадите. Как желаете. Из чисто дружеских побуждений.

Появляется Зеленый и дежурный жандарм.

Синегуб, проводи господина!

Жандарм козыряет. Игнатий, не прощаясь, идет к выходу, за ним жандарм. Скреблов провожает его до дверей.

Одну секунду! (Возвращается, берет со стола браунинг). Забыли.

Отдает браунинг Игнатию. Игнатий растерянно берет браунинг, уходит. Скреблов падает в кресло.

Зеленый (кашлянул). Как, Гордей Игнатъич? (Головой показывает на дверь, в которую ушел Игнатий). Готов-с?

Скреблов закрывает глаза. Зеленый на цыпочках выходит из кабинета.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Цех Путиловского завода. Стеклянная конторка, в которую ведут две двери: одна — во двор, другая — в цех. Круглов складывает инструменты. Появляется Иван-молотобоец и Филимонов.

Иван. Матвей Фомич, свояк к тебе…

Филимонов отдает честь. Круглов с недоумением глядит на солдата.

Филимонов. Вон она, шинелька, кислая капуста, под нею все кошки серы! Свояка не опознали.

Иван. Нынче в завод всякий народ толкается. Слыхал, Фомич? Попы в цех припожаловали. По убиенным девятого января — панихида… Видать, Фомич, ходу забастовке не дадут. (Уходит).

Круглов выжидательно смотрит на Филимонова.

Филимонов. Никакой я вам не свояк, а разыскиваю я именно дочку вашу, Матвей Фомич. С того денька, помните? Не опознали?

Круглов (вглядывается медленно и страшно). Опознал. Здорово, палач.

Филимонов вздрогнул, побледнел, отшатнулся.

Настеньки мало — Марфушкиной крови ищешь?

Филимонов. Присяга мой курок взвела, Матвей Фомич…, А дочка ваша… Голос ее чудится — в темь и при свете… «Ты штыком народ проткнуть хочешь? Где правда? Подумай, солдат!» (Пауза). Думал солдат, думал. Открылся солдату через тот голос новый взгляд на течение жизни.

Круглов угрюмо качает головой.

Не верите цареву палачу… А у палача батю нагайками исполосовали…

Круглов. Как это?

Филимонов. А так: один драгун на ноги садится, другой — на башку, и порют, доколь мужик кровью не исхлынет. И моего старика у всего села на виду…

Круглов. Так… У каждого свое…

В контору вошла Марфа, обернулась, поманив кого-то рукой. Вошли Федор и Катя. Филимонов при виде Марфы каменеет и молчит, не сводя с нее глаз.

Марфа (показывая на Филимонова). Как понять?

Круглов (усмехнулся). Свояк. (Показал на Катю и Федора). А эти?

Марфа. Свояки…

Посмеиваясь, Федор и Катя кланяются.

Круглов. А ко мне зачем?

Марфа. Не к тебе, на панихиду.

Круглов (иронически). Верующие…

С мешком в руках появились Юркку и Сережа. Круглов смотрит на них, перевел глаза на дочь. Марфа выдержала тяжелый отцовский взгляд, молча, не спуская глаз с отца, подошла к двери, ведущей в цех.

Не пущу. И не думайте. (Филимонову). Айда, покуда цел! Забудь голос тот, не то кандалами по Владимирке загремишь! Айда!

Марфа. Зачем гонишь? Пущай и он глядит, как мы по капиталу панихиду отслужим.

Круглов. Чего затеяла?

Марфа. Увидишь. (Филимонову, резко). Какого полка? Филимонов (вытягивается). Лейб-гвардии его императорского величества, Семеновского, первого батальона, второй. Марфа. Казарма где твоя?

Филимонов. За Измайловским проспектом, на пятой роте. Марфа. Агитаторов не было у вас?

Филимонов. Никак нет!

Марфа. А проникнуть к вам можно?

Филимонов. Так точно!

Марфа. Ну истукан! Что у тебя, других слов нету? Филимонов. Так точно! То есть… Никак нет. Марфа Матвеевна… (Смолк).

Марфа. Вишь, язык у него отнялся.

Круглов. Зачем перед людьми конфузишь? Трогай, служба!

Идет с Филимоновым к выходу.

Марфа (вслед, лукаво). А когда про землю зашло, без умолку молол!

Филимонов (радостно обернулся). Вспомнили?

Марфа. Завтра жди на пятой роте… У заведения фруктовых вод… После ужина сумеешь?

Филимонов кивнул.

Я к вам в полк с агитатором приду. (Показала на Федора). Он солдатам про события в России расскажет.

Катя. Кому потребуется — письма домой напишем.

Марфа (строго). Проведешь?

Филимонов. Так точно!

Марфа (махнув рукой). Заладил. До завтра. Шагай.

Филимонов, сделав «налево кругом», пошел.

Стой!

Филимонов остановился как вкопанный.

Юркку, дай ему несколько номеров «Вперед».

Юркку достает из мешка газеты Филимонову.

Пронеси в казармы, только не попадись. Не боишься? Филимонов. Никак нет!

Марфа. Иди!

Круглов (усмехнулся). Крута Марфушка.

Марфа. По-военному. Пустишь в цех?

Круглов отрицательно качает головой, идет в цех, за ним — Филимонов. Щелкнул замок.

Запер? Ладно. Проберемся. (Юркку). Яльмар Августович, станьте у двери во двор. (Задергивает занавески). Выкладывайте скорей. Сережа, половину оставишь тут, остальные — наверх… (Федору). По правде, думала, ты другими гостинцами заграничными порадуешь… Пистолетами…

Федор (засмеялся). Это и есть пистолеты… (Взял в руки брошюру). Идеи Ленина в грудь стреляют старому миру… Бьют наповал…

Сережа (выгружает вместе с другими листовки, газеты и прячет их в ящик для инструментов). Не осерчает отец-то? Видать, мужчина серьезный…

Марфа. А он ни сном ни духом. Только поживей! (Кате). Условились?

Катя. Да. Я из Горького скажу.

Сережа кивает.

Круглов (вбегая). А ну отсюда ходу! Сам хозяин идет.

Все бросились к выходу.

Да не сюда! (Показывает на дверь). Вон там куча лома, спрячьтесь…

Все, кроме Круглова, молча исчезают в цехе. Круглов торопливо прибирает контору, относит к ящику инструменты, приоткрывает крышку ящика и столбенеет, увидев литературу. Крышка с грохотом захлопывается. У двери возникает полицейский в положении «смирно». Затем входит Белокопытов в сопровождении священника, судебного пристава, Тестова и Косого.

Косой. Круглов Матвей Фомич.

Белокопытов. Знакомого знакомишь? (Захохотал). Да я на крестинах его дочки гостевал. Исконный, путиловский. Настасьей, кажется, доченьку нарекли?

Круглов молчит.

Растет небось, шустрая?

Круглов молчит.

Неразговорчив.

Косой что-то шепчет на ухо Белокопытову, тот крестится.

Отроковицу Настасью непременно помяните, батюшка.

Священник кланяется.

Ах, горе, горе какое.

Круглов. Полно, хозяин! Чужая шкура не болит. Белокопытов. Я рабочему горю всегда сочувствую. Круглов. Эх, сказал бы словечко, да волк недалечко!.. Белокопытов. Не ждал от тебя. (Пауза. Резко повернулся к Круглову спиной, смотрит на Косого, зло). Кто фонарища-то наставил? В таком пейзаже хочешь гостей хлеб-солью потчевать?

Косой. Как есть за правду пострадавший, вашство, всю ночь неблагонадежных убирал.

Белокопытов (задумчиво). Запудрить его надо, что ли? А может, и вовсе упрятать. Господин пристав, вас-то непременно попрошу отойти в тень, на время, если возможно, конечно. В Европе не любят, когда перебор полиции. У них все это аккуратней, не по-треповски: декорум, тред-юнионы; долго нам еще до них ковылять.

В дверях появляется городовой.

Городовой. Так что гости прибыли, вашство… Белокопытов (торопливо идет к дверям. Круглову, сухо). От тебя-то не ждал. (Уходит).

За ним — остальные. Судебный пристав, уходя, выразительно трясет перед Кругловым кулаком. Из двери в цех осторожно просовывается голова Марфы.

Марфа. Ушли? (Входит). Спасибо вам, отец!

Круглов. Ты в ящик лазила?

Марфа. Ну я.

Круглов. Зачем?

Марфа (смеется). Приданое прячу.

Круглов. Убери!

Марфа. А нет?

Круглов. Донесу!

Марфа. Вы-то?

Хочет обнять отца, тот зло отстраняется.

Круглов. Убирай твоих с завода, слышишь?

Марфа. Вот еще!

Круглов. Ты со мной не разговаривай так! (Стискивает ей руки).

Марфа. Да что с вами, отец? Не маленькая. Оставьте, говорю! (Вырывается, идет к выходу).

Круглов. Марфа!

Марфа. Ну?

Круглов (хрипло). Марфинька… (Сполз на пол, стал на колени). Кровь моя, Марфинька!..

Марфа. Встаньте, отец, люди войдут! (Быстро запирает дверь, поднимает отца).

Круглов. В Сибирь пойдешь! На каторгу…

Марфа (со слезами). Ну, миленький, ну встаньте, ну, золотенький!

Круглов. Пожалей стариков, стариков-то пожалей, доченька! Настеньку убили — пожалей! Дай век дожить, пожалей! Мать плачет не в горсть, а в пригоршни… И жить-то всего ничего…

Марфа (строго). Встаньте немедленно!

Круглов сел на табурет.

Лучше бы мне вас таким и не видеть, отец!

Круглов (утер рукавом слезы). Сопливая ты, Марфа, отца учить!

Марфа. Слава тебе господи, ругается!

Круглов. Упредить тебя желаю, дура! Силу их видел, перед глазами стоит. На кого руку подняла?

Марфа (с озорством). На царя и капитал.

Круглов. Коза с волком тягалась — одна шкурка осталась. Смешно глядеть на тебя, дура баба!

Марфа (весело). А им вовсе и не смешно.

Круглов. Кому?

Марфа. Царю и капиталу.

Круглов (с усмешкой оглядел Марфу). Боятся, что ли, тебя?

Марфа. Боятся.

Круглов. Белокопытов тебя боится? Мильонеры боятся? Самодержец тебя боится?

Марфа. Белокопытов боится, и мильонеры боятся, и у самодержца всероссийского, царя польского, великого князя финляндского, поджилки трясутся.

Круглов. У них генералы, у них жандармы, у них войско, у них золото — и они тебя боятся?..

Марфа. Оттого они и генералов держат, и войско, и жандармов, что Марфушку твою, дуру бабу, боятся.

Круглов. А что у тебя есть, что они тебя боятся?

Марфа. У меня? (Стала серьезной, просто). Правда.

Пауза.

Круглов (задумчиво). Правда, правда… У городового вот тоже правда — царю служить. И у нас правда — жить по-человечьи. Только нашу правду свиньи съели.

Марфа. Правда на свете одна, папаша. Второй не бывает. В том ее и сила.

Круглов. Может, где она и есть, такая правда, только, пока дойдешь, сапоги стопчешь.

Марфа. А тогда босиком…

Круглов (вытирает руки). Я за правдой к Зимнему ходил. Марфа. Не в ту сторону ходили, папаша.

Круглов (нахлобучив шапку). Не отступишься?..

Марфа. Пока дышу — нет!

Круглов. И на каторгу пойдешь?..

Марфа. Придется — пойду.

Круглов идет к выходу.

А как же с приданым? (Показала на ящик). Забрать?..

Круглов (помолчав). Держи пока.

Гаснет свет в конторе; освещается цех; рабочие без шапок окружили дощатый помост, на котором священник в пышных ризах служит панихиду. Филимонов рядом с Кругловым. Среди рабочих — Федор, Катя, Марфа, Юркку, Ивановна, Иванмолотобоец. Над помостом большой портрет Николая II. На лесенке у помоста — Косой, Тестов. Полиции нет. Справа от помоста стоят Белокопытов, Морган, Леру, Петрункевич.

Священник (заканчивая). Во блаженном успении вечный покой подаждь, господи, новопреставленным рабам твоим…

Иван. Какие рабы? Не рабы они, а безвременные жертвы капитала.

Священник…имена их ты, господи, веси… и сотвори им вечную память. Вечная память! Вечная память! Вечная память!

Косой (откашлявшись). А теперь, господа мастеровые, мастеровой паровозосборочного цеха Парфен Тестов расскажет вам, как он удостоился милости его императорского величества.

Тестов (расправляя волосы, обильно смазанные лампадным маслом). Православные! Стало, все как есть расскажу. Прибыли мы на фаэтонах во дворец, музыка играет, лакеи, конечно. Ну, это-ка, велели нам войти во дворец, стать, это-ка, вдоль стены… Вышли к нам царь-батюшка, ну, мы ему до земли поклон, ну, он, это-ка, бумажку вынимает, читает…

Голос. По складам!

Смех.

Леру (Моргану). Акции царя здесь не слишком высокие.

Тестов. Дескать, так и так, прискорбные события вышли изза смуты. Прошения, конечно, толпою подавать мне преступно, вы, рабочие, дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменникам и супостатам. А потом к каждому подошел, у одного имя, конечно, спросил, у другого — фамилие, третьего — какого завода, четвертого — волость… Ну, мы, это-ка, так вот поговорили с ним…

Голос. Славно время провели!

Тестов. Благословясь, говорит, примайтесь за дело, говорит, прощаю вам вину вашу…

Иван. А мы ему не простили!

Тестов. Чего?..

Иван. Ничего! Бреши дальше!

Тестов. Ну, подернул царь-батюшка плечом, дескать, будет балакать, у меня свои царские дела имеются, а нас всех в столовую повели, пирогов наставили, по бутылке пива на брата…

Голоса:

— Объедки с царского стола жрали?

— Крест-то на вас был?

— Почему царю правды не сказали?

— За пиво совесть продали?

— А в охранке еще по тридцать сребреников получили!

Шум.

Косой (зычно). Тихо, рабочие! Почему ты, Тестов, не сказал, как царь по безграничной кротости и милосердию своему назначил семьям убиенных пятьдесят тысяч рублей? (Торжественно). Суммы будут выданы через полицию!

Тишина. Чей-то голос: «Сколько?»

Тестов. Это-ка, пятьдесят тысяч рублей…

Белокопытов. Большие деньги… (Вздохнул, перекрестился). И мы, акционеры, коль надо — поможем… Приходи ко мне, кто нуждается, — не обижу. (Вздохнул, перекрестился). Эх, не воротишь… Да что — горем сыт не будешь… Помолились — и с богом, за дело! И нам убыток, да ведь и вам — не барыш…

Петрункевич. Сплотиться надобно нам всем — перед лицом Европы, всего мира…

Пожилой рабочий. И то, ребята! Сорок четвертый день бастуем. Дырки в ремешке опять сверлить…

Белокопытов. А я что говорю? И детишкам вашим доколь голодную муку терпеть? (Показал на стоящую впереди Ивановну). Вон хоть ее, мать, спросите…

Ивановна (взошла на помост, взглянула на Белокопытова). Моего девятого января убили. Трех сирот оставили. Хлеб берем в булочной — одни обрезки… на копейку дешевле. Вместо супа кипяток хлебаем. Глядеть на сироток моих страшно. Кожа как стекло прозрачная… Вчера удача вышла: на бойне костей и требухи вымолили! А на работу не встану! (Повернулась к Белокопытову). Пока наших условий не примешь — и не мечтай! (Повернулась к портрету). И денег твоих — не возьму!

Голос. Ох, не сносить тебе головы, Ивановна!

Ивановна. Аяне боюсь! Кровь на тех деньгах! Не надо нам подачек царя Ирода, будь они прокляты!

Тестов. Ивановна, грех на душу кладешь, грех, это-ка, царя хулить!

Ивановна. Я царя Ирода хулю — не нашего! (Вновь поверпулась к портрету). Отдай твои деньги челяди твоей, пусть пьют на их, пусть в карты играют, пусть покупают на их женское тело. А мы требуху жрать будем, а кровавые деньги царя Ирода не возьмем! Тьфу на их, тьфу! (Сошла с помоста под одобрительный гул).

Белокопытов (Петрункееичу, злобно). Ну, вы, златоуст…

Петрункевич (подался вперед, поднял руку). Господа! Господа! Мне близко горе этой несчастной женщины!

Голос. Кто таков?

Петрункевич. Вы должны знать меня — я Петрункевич! Я тот, кто бросил в лицо придворной камарилье всю правду о Порт-Артуре и Цусиме!

Федор. Милые бранятся, только тешатся!

Петрункевич. Я не фабрикант, не заводчик…

Федор (спокойно). Ну, стало быть, помещик…

Петрункевич. И помещику, и заводчику, и мужику, каждому из вас, господа, сейчас надобно сплотиться дружной российской семьей, обо всем договориться миром… Перед лицом всей Европы…

Марфа. А ты двенадцать часов гнул шею над станком, барин?

Ивановна. А детишки твои требуху жрали?

Иван. А в морду тебя мастер не лупцевал?

Марфа. Так какой же тебе дружбы с нами надо? Не будет у нас с тобой и с ним… (показала па Белокопытова) дружбы, а будет одна сплошная классовая борьба! (Поднимается на помост).

Косой. Тебе чего?

Марфа. А ну-ка, оттеснись, держиморда!

Петрункевич. Кровью убиенных заклинаю вас…

Марфа. Мы наших мертвых героев поминать будем — не вы! Будет комедий! (Белокопытову). Принимаете условия наши или как?

Белокопытов молчит.

Ну так я скажу. Молитвами думали заворожить нас? Подачками? Нет, российский пролетариат подачками не купишь! Гостей привели на панихиду? Пусть смотрят, как отпевает рабочий класс царя и капитал!

Федор. Спроси их, зачем пожаловали?

Марфа. Затем, чтобы разузнать — стоит ли в Николая Кровавого капитал вкладывать? Стоит ли царская овчинка ихней заморской выделки?

Леру (Моргану). Кажется, теперь уж и не стоит?

Морган. Теперь-то и стоит…

Марфа. Путиловские мастеровые! Какой ответ гостям будет?

Иван (встал па лесенке). Незваные гости — с пиру долой!

Марфа. Долой царя и капитал!

Голоса:

— Долой!

— Долой!

В другом углу вскакивает на подоконник Катя.

Катя. Пусть сильнее грянет буря!

Сверху отвечает сильный юношеский голос: «Пусть сильнее грянет буря!» Все поднимают головы. Встав во весь рост, с пачкой листовок в руках стоит на кране Сережа. Шум, аплодисменты.

Белокопытов (Косому). Кличь полицию! (Подходит к Леру и Моргану). Растлили Карлом Марксом простую русскую душу… Анархия, господа. Пошли — и побыстрей. (Идет вперед, Петрункевичу). Эх, Напольён! Вешать будут на одной осине…

Сережа швыряет вниз листовки, и они кружась падают на уходящих из цеха Белокопытова, Моргана, Леру, Петрункевича, священника, на Тестова и Косого, которые наконец скрываются за воротами.

Юркку (Федору). Можно… все свои…

Федор (вскакивая на лесенку). Я был у вождя революционных социал-демократов, товарища Ленина. Ленин, которому наша партия запретила вернуться в Россию, так как за ним охотятся все псы царя и капитала, передает вам, славные путиловцы, свой душевный привет. Он зовет вас чтить погибших в день Кровавого воскресенья — но не панихидами, а борьбой за ваши права, за вашу правду! Бороться — пока глаза видят, пока грудь дышит, пока руки сжимаются в кулаки! (Оборачивается к портрету Николая II). Долой самодержавие царя-убийцы! (Хватает трехцветный флаг, стоящий у подножия портрета, срывает с него две полосы, оставляет лишь одну красную, взмахивает ею). Да здравствует самодержавие народа!

Буря аплодисментов.

Бороться, товарищи! За восемь часов работы, за землю крестьянам, за власть республике народа! На бой!

Марфа. Снимай ночные смены! На улицу! Снимай тентелевцев, верфь снимай! Бастовать!

Иван. Шабаш, Питер, шабаш!

Все устремляются к выходу из цеха.

Тестов. Отслужили, это-ка, панихиду…

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Летний день. Купеческий зал Петергофского дворца. Витте в великом нетерпении, сжимая кулаки, то и дело злобно поглядывая на циферблат стоячих павловских часов, шагает взад и вперед. Садится в кресло, прикрыв ладонью опухшие от бессонницы веки. Входит Николай II; он в форме егерского полка, с хлыстом.

Витте (вскакивая, кланяется). Государь, наконец-то!

Николай (оживленно). Дивная прогулка в Александрию верхом! Погода сегодня чудная! Правда, утром был резкий ветер, но сейчас тепло и, пожалуй, даже жарко. Если вспомнить, то вчера было гораздо холоднее. Дважды начинался дождь. Завтра, я уверен, будет ясно. Можно будет покататься на яхте.

Витте. Государь, они ждут более полутора часов.

Николай. Кто?

Витте. Депутация городских и земских деятелей.

Николай. А, эти испорченные типы…

Витте. За ними торгово-промышленные круги России, и — увы — не только России. Вы обещали их принять, государь!

Николай. А вот Трепов считает, что их лучше повесить.

Витте. Государь, я всегда говорил правду в глаза вашему незабвенному батюшке, говорю ее и вам. Лгать вам, когда Россия стоит над пропастью, было бы с моей стороны изменой престолу.

Николай (морщась). Я вас слушаю.

Витте. Государь, зашаталась самая верная опора трона — армия и флот. Восстание матросов «Потемкина» на устах всего мира. Посол Франции вчера передал мне слова президента Лубе: «Европа нуждается в том, чтобы Россия сильной рукой уничтожила заразу». Примите их, государь. Они сами укротят революционную чернь.

Николай. А Трепов считает, что уступки только разжигают чернь. Он считает, что надо вешать. И тех и других. И, по-моему, Трепов прав. Глубоко прав.

Витте (помолчав). Государь, я скрывал от вас, но я скажу вам все. Подойдите к окну, государь. Видите пароход на рейде? В согласии с членами императорской фамилии я позаботился, чтобы этот пароход мог сразу же развести пары… На случай вашего внезапного и вынужденного отбытия из России. Но, государь, вчера забастовала и команда этого парохода, и… мы стоим над пропастью. Я умоляю вас, государь, пойти на уступки!

Пауза.

Николай (морщась, отходит от окна). Я выразил согласие принять этих людей. Что вы еще хотите?

Витте. Я хочу, государь, чтобы вы соизволили произнести им слова, которые завтра облетят весь мир, успокоят Россию, успокоят Европу, откроют нам сейфы Англии, Бельгии, Франции, помогут мне, когда я поеду в Америку…

Николай. Вы приготовили текст?

Витте (торопливо берет портфель со стола). Если вы соизволите…

Николай. Читайте же! Надеюсь, не слишком многословно!

Витте (берет бумагу, читает). «Благодарю вас, господа».

Николай морщится.

«Я рад был выслушать вас».

Николай снова морщится.

«Отбросьте ваши сомнения. Моя воля, воля царская, — созвать выборных от народа — непреклонна». Вот и всё.

Николай (нерешительно). Ну что ж! Впрочем… Надо бы с Треповым посоветоваться.

Витте. Трепов — вахмистр по воспитанию; что он понимает в политике? Государь, больше заставлять их ждать нельзя!

Николай (нерешительно). Ну что ж! Как это у меня там… сказано? «Моя воля, воля царская…»

Витте (с готовностью). «Моя воля, воля царская, — созвать выборных от народа — непреклонна».

Николай. Оставьте просто: «Моя воля, воля царская, — непреклонна». «Созвать выборных от народа» — три лишних слова. Даже четыре. Я забыл «от».

Витте (подавляя возльущение). Ради этих четырех лишних слов написана эта речь! Ради этих слов…

Николай. Однако как вы любите настаивать на своем, Сергей Юльевич. Я подумаю. Что еще? Я хочу переодеться.

Витте. Для депутатов приготовлен обед, государь. Если бы вы соизволили…

Николай. Увольте! Обедать с ними не буду! Сыт по горло предстоящей беседой. И вы, Сергей Юльевич, успели вашим пароходом испортить мне аппетит.

Витте (низко кланяясь). Как вам будет угодно, государь. (Молча передает бумагу царю).

Николай (идет во внутренние покои, в дверях оборачивается ). Покормите их где-нибудь подальше. В задних комнатах. И поскромнее. Мало и невкусно. Я их не собираюсь задабривать.

Витте (кланяясь). Как вам будет угодно, государь.

Николай (уходит. Возвращаясь). Пожалуй, Сергей Юльевич, я прочту им все, что написал, а потом, для прессы, лишние слова можно будет вычеркнуть.

Витте (стиснув зубы). Ваше императорское величество…

Николай. Я подумаю. (Уходит).

Витте (один, шепчет, сжав кулаки). Ваше императорское величество, есть ли в Российской империи человек ничтожней и коварней вас? (Резко поворачивается, идет к наружным дверям, кричит). Камер-фурьер, введите депутатов!

Пауза. В зал входят лакеи в шитых золотом и парчой ливреях. Бесшумно становятся у дорожек. Появляется камер-фурьер, затем Скреблов — он уже не полковник, а генерал. Входят депутаты: Петрункевич, Белокопытов, бакинский нефтепромышленник, киевский помещик, фабрикант из Иванова.

Витте. Здравствуйте, господа! Его императорское величество был занят делами большой государственной значимости. Он сейчас соизволит выйти к нам. (Здоровается поочередно со всеми). Господин Белокопытов, как самочувствие ваше?

Белокопытов. Глядите сами: краше в гроб кладут. Два месяца, Сергей Юльевич, заводы мои не дымят — эдак недолго с сумой по миру пойти…

Бакинский нефтепромышленник. Пойдете с сумой, возьмите меня, Манташева, Нобеля и Гукасова в компанию. А то в амбалы пойдем, в грузчики, Нищие миллионеры… Промысла стоят, нефть не идет, акции падают. Баку лежит на боку… (Хохочет при полном молчании остальных). Смех сквозь слезы, господа.

Киевский помещик. У нас на Киевщине селяне луга захватывают, наши исконные луга. Урожаи увозят…

Фабрикант. Войска, войска нужны, миленькие! Вот ввели на мануфактуры мои пехотный полк да драгун два эскадрона — божья благодать и в человецах благоволение… Русский человек без нагайки не жилец…

Белокопытов. Войска, батюшка, в казарму воротятся, а рабочие останутся на заводах. Нет, нам тред-юнионы надобны, как в Англии, Америке… Вон что в Лодзи делается — баррикады!..

Петрункевич. А нас посадили в ложи как безучастных зрителей. Смотрите, как в крови, в предсмертных судорогах извивается, корчится, умирает Россия! Красный цвет, цвет социалистических партий, становится национальным цветом. Цвет пожаров, цвет революции…

Витте (холодно вглядываясь в Петрункевича). По-моему, где-то в журнале я видел вашу фотографию. Вы не Петрункевич?

Петрункевич (иронически). Петрункевич.

Витте. Но, господин Петрункевич, как же вы тут?

Петрункевич (растерянно улыбаясь). То есть как?..

Витте (холодно). Господа, я же предупреждал вас: я не имею возможности допустить к царю господина Петрункевича.

Всеобщее движение.

Государь выразил недовольство господином Петрункевичем. Его речь на банкете о трагедии Порт-Артура и Цусимы стала известна государю. Государь усмотрел в этой речи выражения недостойные… революционные…

Петрункевич (гордо). История скажет, кто был прав. Я мечтал о встрече со своим императором, но я презирал бы себя, если бы ради этой встречи я отрекся от своих убеждений. Я уйду. (Направляется к двери).

Белокопытов (сердито). Да погодите, какой вы… непримиримый Мирабо! (К Витте). Сергей Юльевич, не такое нынче время, чтобы нам вражду затевать. Слов нет, охоч господин Петрункевич до красного словца, да ведь по нынешним временам оно и в жилу. Красное словцо — не красный цвет, Сергей Юльевич…

Пауза.

Витте. Вы хотите, господа, чтобы я взял на себя огромную ответственность? Хорошо. Пусть будет Петрункевич.

Петрункевич подходит к Витте и благодарно трясет ему руку.

Но позвольте, господин Петрункевич! Где ваши белые перчатки?..

Петрункевич (растерянно). Белые перчатки?! Я… а мне не сказали…

Витте (холодно). Как же вы, господин Петрункевич, предполагали представиться царю? Господа, разве вас не предупреждали, что необходимо быть в белых перчатках?

Белокопытов. Как же-с!.. (Вытягивает руку в белой перчатке, остальные депутаты следуют его примеру).

Петрункевич (гордо). Я могу уйти!

Скреблов. Я вас выручу, господин Петрункевич. (Подзывает лакея, недвижно стоящего у дорожки). Голубчик, одолжи-ка барину свои перчатки. (Не ожидая ответа, стягивает с рук лакея белые перчатки). Пожалуйте, господин Петрункевич!

Петрункевич благодарно трясет руки Скреблову, с трудом натягивает перчатки.

Спасибо, братец!

Из внутренних покоев появляется гофмейстер.

Гофмейстер. Его императорское величество государь император!

Распахивается дверь. Входит Николай И. Депутаты склоняют головы. Молчание. Николай остановился и ждет.

Петрункевич. Ваше императорское величество! Смута и крамола охватила все государство. Крайние революционеры возбуждают одну часть населения против другой, они натравливают народ на помещиков, на фабрикантов. После Мукдена и Ляояна, после Порт-Артура и в особенности после Цусимы…

Николай сердито морщится.

…народ подозревает изменников решительно во всех: и в генералах, и в советчиках ваших, и в нас, и во всех «господах» вообще. Вот грозная опасность, требующая единения сил, ваше императорское величество! (Замолчал, низко опустив голову).

Белокопытов. Крамола, ваше величество, наш враг, как и ваш. Успокоить народ надобно, от крайних революционеров его оторвать, ужасы революции предупредить… А то как во Франции будет, а то и похлеще… Оторвать бы народ от крайних, выборных созвать, ваше императорское величество… (Замолчал, склонив голову).

Николай (подернул плечом, вынул бумагу из кармана, читает без всякого выражения). «Благодарю вас, господа, я рад был выслушать вас. Отбросьте ваши сомнения. Моя воля, воля царская… (остановился. Посмотрел на Витте, Витте сделал шаг вперед, умоляюще посмотрел на него. Неловкая пауза. Откашлялся, заканчивает) созвать выборных от народа — непреклонна». (Спрятал бумагу).

Депутаты молча кланяются. Царь, кивнув головой, покидает зал. Все провожают его в молчаливом и почтительном поклоне. Около Витте он задерживается.

(Тихо). Трепов прав. И тех и других. (Уходит).

За ним гофмейстер двора.

Петрункевич. Новая эра, господа! И эта царственная уверенность. «Моя воля — созвать выборных от народа — непреклонна». Эпос, господа!

Белокопытов. Венценосец-с! (К Витте). Правду-матку его величеству резали, а будто бы без обид обошлось, доволен остался, а?

Витте (задумчиво). Дворянство не хотело делить пирога с буржуазией, буржуазия — с дворянством, а пока подобрался к пирогу зверь, который не остановится перед тем, чтобы проглотить и тех и других. Он сломал прутья клетки, вырвался на улицу, он ревет во всю мочь, он страшен, господа, и численностью и, главное, тем, что терять ему нечего. А нам, господа, есть что терять. (Резко). И вам, господин Петрункевич, пора перестать салфетками махать на банкетах. Или отдать страну на растерзание стихийным силам, главарям революционной улицы, или смело стать во главе охватившего страну движения — в этом отныне я вижу вашу историческую миссию, господа!..

Петрункевич. Мы исполним наш долг до конца.

Скреблов. Позволю, ваше сиятельство, напомнить уважаемым депутатам о том, как была взята Троя. Греки вошли в крепость, спрятавшись в троянском коне. Нам всем без троянского коня не выдюжить, ваше сиятельство.

Вошел гофмейстер.

Гофмейстер. Его императорское величество соизволили всемилостивейше пригласить господ депутатов откушать царской хлеб-соли… Пожалуйте, господа!

Депутаты кланяются и направляются к дверям. Лакей преграждает Петрункевичу дорогу.

Лакей (бормочет). Перчаточки-с…

Петрункевич. Ах, да! Простите! (С трудом стягивает перчатки, отдает лакею).

Скреблов. Прошу, господа! (Уступает депутатам дорогу. Лакею, тихо). Болван!

Лакей (виновато). Казенные-с…

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

В домике Кругловых за Нарвской заставой. Поздняя петербургская осень. Бедно, чисто, опрятно. Горшки с геранью на окнах. В углу теплится лампада. Ленин работает за маленьким столиком. В сенях, у дверей, на табурете — Круглов. Курит трубку. За окном слышны рев, пьяные крики, звон стекла. Марья Карповна крестится, задергивает занавески. Ленин приподнимает голову.

Круглов. Черная сотня гуляет…

Ленин, кивнув, продолжает писать. Задумывается, встает, подходит к окну.

Ленин (тихо, про себя). До весны? Да ведь нас теперь все равно не спрашивают… (Сел, взял ручку). Раз начав, надо идти до конца… (Быстро пишет).

Стук в дверь.

Круглов (тревожно). Кто? (Прислушивается к голосу снаружи, отпирает дверь).

Входит Марфа.

Марфа. В городе обыски. Ночевать сегодня в Петербурге опасно. Товарищ Юркку проводит вас, Владимир Ильич, на Финляндский вокзал…

Ленин. Завтра.

Марфа. Владимир Ильич, полиция напала на ваш след, вы знаете…

Ленин. Завтра. Сегодня я буду выступать в Нарвском районе.

Марфа. Решение Петербургского комитета, Владимир Ильич: Ленину сейчас не выступать…

Ленин (идет к столу, возвращается). Вот гранки, возьмите, пожалуйста, это для «Новой жизни». И… и все будет архиотлично, милая товарищ Марфа. (Вынул из пиджака паспорт, помахал им перед Марфой). Я, мещанин Фролов Тимофей Максимович, прибыл в столицу по коммерческой надобности из… Торжка. Нахожусь под сенью царского манифеста, обеспечивающего неприкосновенность личности мещанина Фролова, и никто мещанина Фролова не имеет права пальцем тронуть…

Стук в дверь.

Круглов. Кто? (Приник ухом к двери, слушает. Открыл).

Входит Юркку.

Юркку. Подозрительные субъекты… Уходить потихоньку…

Круглов. Лучше через двор.

Юркку. Туда? Я проверю… (Уходит).

За ним — Марья Карповна. Ленин снимает пальто с вешалки, берет шапку.

Круглов. Владимир Ильич… Дайте работу какую от партии… Дело какое…

Ленин (внимательно, перестав одеваться). Какое бы именно вы хотели дело?

Круглов. Ну, к примеру… царя убить…

Ленин (помолчав). Мне токарь знакомый на Семянниковском говорил… Он делает трости с заточенным трехгранным шабером внутри. Вынуть шабер… навинтить на палку… Пика! Вы не могли бы, Матвей Фомич, наладить у вас на Путиловском производство таких пик — в массовых масштабах? Это будет ваша серьезная доля в убиении и царизма и капитализма.

Вернулись Марья Карповна и Юркку.

Юркку. Да. Можно.

Ленин (пожимает руку Круглову). Подумайте, Матвей Фомич.

Марья Карповна. Коли не уедете, приходите и нынче с ночевкой.

Ленин. А вот возьму да приду! Не боитесь?

Марья Карповна. Очень даже боимся.

Ленин. А все-таки зовете?

Марья Карповна. У солдата на войне тоже небось иной раз душа в пятках, да воюет…

Ленин (с воодушевлением). Повоюем, Марья Карповна!

Марфа. Теперь-то шумит, а без вас шпыняет, ворчит…

Ленин. Да? Ворчит?..

Круглов. Чего мать срамишь? (Ленину). Понять старуху можно… Бастуем невесть сколько времени… Щи из топора — ей варить…

Ленин. Ей, ей… Так ворчит? Но — за нас? Все-таки — за нас?

Марья Карповна (опустив голову). За народных людей.

Ленин (помолчал, взял обе руки Марьи Карповны, крепко потряс). Хорошая у нас революция, ей-богу! (Пошел к дверям, обернулся). Народная!

Круглов (сорвал шапку с вешалки. Марье Карповне). Провожу.

Марья Карповна (Марфе). К ужину ждать ли?

Марфа молча разводит руками.

Ленин (с порога). Повоюем, Марья Карповна! Повоюем!

Левин уходит. За ним Круглов, Юркку и Марфа. Марья Карповна убирает, тихо напевая печальную русскую песню. Она не замечает, как в отверстие между дверями проходит нож, затем с той стороны открывается замок и в дверь осторожно просовывается усатая физиономия Зеленого. Он неслышно, на носках, вытянув шею, проникает в комнату. За ним Косой.

Марья Карповна (обернулась, вздрогнула). Господи Иисусе!..

Зеленый, не обращая на нее внимания, заглядывает под кровать, за печку, за шкаф.

Что нужно? Кто вы?

Зеленый (заглядывая в другую комнату). Другого хода нету?

Марья Карповна. Господи, зачем вам другой ход?.. Зеленый. Нам-то незачем. Косой, всех впускай, никого не выпускай!

Косой становится у двери.

Кто у вас в ночь ночевал?

Марья Карповна. Никто не ночевал у нас, батюшка, господь с тобою!..

Зеленый. Верующая?

Марья Карповна. Верующая.

Зеленый. Господь не простит, что брешешь… Как звать-то его?

Марья Карповна. Кого?

Зеленый. Кто ночевал.

Марья Карповна. Никто, окромя своих, не ночевал. Зеленый (шепотом). Ленин, Ленин, Ленин! Слыхала такого?

Марья Карповна только отрицательно трясет головой.

Быть тебе на вечном огне. (Прислушивается). Тсс!

Жестом приказывает Марье Карповне сесть рядом. Опускает руку в карман. Напряженная пауза. Топот сапог. Голос: «Можно?» Марья Карповна молчит, Косой выразительно машет перед ее лицом кулаком.

Марья Карповна (печально). Входите.

Входит Филимонов, с удивлением оглядывает стоящего у двери Косого.

Филимонов. Доброго здоровьичка, Марья Карповна! И вам, люди добрые!

Зеленый. Обратно.

Филимонов. А вы сами, простите, откуда будете? Зеленый (не давая сказать Марье Карповне). Сами ждем. Присаживайтесь. (Косому). Не бойся, свой.

Филимонов. А вы сами, простите, откуда будете? Зеленый. Он путиловский, с лафетно-снарядной, а я… (Таинственно усмехается). Марфе Матвеевне моя личность вполне знакомая. Как в казарме-то у вас?..

Филимонов. В казарме? Да я вот только с чугунки: в деревне на побывке был.

Зеленый. А в деревне как?

Филимонов. Что деревня, что город — скоро одно будет. Зеленый. Как, то есть одно?

Филимонов. Ив деревне, говорю, взялись: что ночь — то петуха к барину запускают.

Зеленый. Какого петуха?

Филимонов. Красного. Мужик какой умысел имеет? Мужик имеет умысел землю взять. А барин какой умысел имеет? Барин имеет умысел землю не дать. Оно и получается — аграрные беспорядки.

Марья Карповна делает какие-то знаки Филимонову, он не замечает, увлеченный.

А тут еще запасные с Дальнего понаехали, кто без ступни, кто без пятерни — отвоевалась, значит, пешка. Япошки их бомбами, а они их иконками. Дай нам, говорят, снаряжение да харчи не овечьи, а человечьи, от того микады и духу б не было. (Косому). Ты из лафетно-снарядной?

Зеленый. Из лафетно-снарядной. Старожил путиловский.

Филимонов. Трехдюймовки ваши на две версты дальше японских «арисаков» лупят?.. А где они, ваши трехдюймовки? По усам капало, да в рот не попало… Распаленные приехали. (Наконец заметил знаки, подаваемые Марьей Карповной). Безобразие, понятно.

Зеленый. Чего безобразие?

Филимонов (вглядываясь в Зеленого). Безобразие, говорю, что себе позволяют!

Зеленый. Кто?

Филимонов (вглядываясь в Косого). А хотя бы эти… запасные. Пушки им дай, снаряды им дай! Сволочь народ. И тут, в Петербурге, скажу я вам, тоже…

Зеленый. Что?

Филимонов. Охамели. И того им дай, и этого им дай.

Зеленый. Кто?

Филимонов. А хотя бы курсистки, гимназистки и всякие тому подобные инородцы. (Заученной скороговоркой). Хотят Россией-матушкой править, только не будет этого, постоим за веру православную, за царя-батюшку, пущай царствует на славу нам! Верно?

Зеленый (нерешительно). Верно.

Филимонов. Вот и я говорю.

Зеленый. Что?

Филимонов. Что в сухую калякать — язык присохнет. Смочить надо случай знакомства. (Вскакивает). Лавочка тут рядом…

Зеленый. Сиди!..

Косой быстро направляется к двери, преграждая путь.

Филимонов (медленно садится). Вон что! (Вскакивает, хлопает себя по лбу). Вон что! Вы меня за кого-то другого принимаете, ребята?..

Зеленый (мрачно). А ты зачем сюда пришел?

Филимонов. Свататься…

Зеленый. Чего?

Филимонов. Свататься. Вон Марья Карповна будто бы и не против, а она ни в какую. Серый, говорит, я для ее. Мало, видишь, ей. Хоть бы, говорит, церковноприходское закончил. И выпить охоч. А выпить я действительно не глупый.

Зеленый (смотрит на Филимонова, начинает хохотать). Жених! Не найдешь паренька — выйдешь за пенька. А ты свадьбы не жди, смочи глотку до свадьбы!

Филимонов (оживился). Я ж говорю! И компания есть. Марья Карповна, может, у соседей позаимствуете? А может, и у вас где спрятано?

Марья Карповна. В подполе есть.

Филимонов (вскакивает). Моментом!

Зеленый. Сиди! (Марье Карповне). Скрыла от меня, что подпол есть? А ну-ка, Косой, пошарь, нет ли там, гм… запрещенного чего?

Марья Карповна уходит на кухню. За ней — Косой.

Филимонов (придвинул стул к Зеленому. Шепчет). В запас выхожу. С нашего полку запасных, кто верой-правдой царю-батюшке служит, к вам берут.

Зеленый. Куда «к нам»?

Филимонов. Ну, куда? В охранное.

Зеленый. Почему ты знаешь, что я из охранного?

Филимонов. На то солдату дадена смекалка. Он с ней самого апостола Петра обойдет и в райские ворота без пачпорта проскочит. Я и спрашиваю, есть ли камерция к вам идти?

Зеленый. То есть как это — камерция?

Филимонов. Марьяжно ли, спрашиваю? Може, завиднее в городовые? На всем готовом, обмундировка, выслуга. (Ощупывает пиджак Зеленого). Дерюга. Казенный?

Зеленый (злобно). Фиг тебе казенный! У нас всё за свои!

Филимонов. Наградные, верно, хватаешь?

Зеленый. Держи карман шире! Две ночи в баке под ванной просидел — вот брелок Фраже пожаловали.

Филимонов (рассматривая брелок, сочувственно). Да уж… Фраже. Три копейки в базарный день. И из-за такого навоза в баке две ночи маяться?..

Зеленый. Надо будет — и неделю посидишь! Служба.

Филимонов. Чш-ш!

Показывает на входящих Косого и Марью Карповну.

Косой. Запрещенного ничего нет, окромя… (Ухмыляясь, трясет шкаликом и бутылкой).

Филимонов. Эх, жизнь — копейка, судьба — индейка! Для почину выпить по чину! (Хватает из рук Косого шкалик, выбивает пробку). Лучку бы теперь, да грибков солененьких, да капусточки бы с клюквочкой…

Марья Карповна. Что в подвале, то и на столе. Расчет дали… В доме шаром покати.

Зеленый. Но-но, не жалобись! Забастовщики — оттого и зубы на полку кладете…

Марья Карповна. Буду я вам жаловаться!..

Косой. Но-но!.. Сказано, пошарь!

Марья Карповна молча уходит на кухню.

Филимонов (сочувственно). Охамел народ… (Разливает).

Зеленый жадно берет рюмку.

Э, душа-человек, погоди опрокидывать-то, закуска на тройке едет…

Зеленый. По первой не закусываю. (Пьет и сразу же наливает вторую рюмку). По второй не закусываю.

Филимонов. А по третьей?

Зеленый. По третьей? (Наливает третью рюмку). И по третьей не закусываю. (Выпивает). Служба наша, друг ты мой, псовая.

Филимонов наливает всем.

(Снова пьет). И спичками, бывало, приходилось торговать и извозчиком на облучке мерзнуть, чтобы только до угла проводить, а он в проходнушку — и был таков. И в поезд на всем скаку прыгать, а годы-то немолодые, ну, и нос иной раз расквасишь. А то и просто по морде ни за что схлопочешь… Риск, что говорить, большой… А то…

Входит Марья Карповна.

Филимонов. Чш-ш! (Забирает у Марьи Карповны закуску, ставит на стол, разливает водку).

Зеленый. Закуска — таракан на аркане…

Марья Карповна. Что есть…

Филимонов (выпил). Эх, хорошо проходит с хорошими людьми! Марья Карповна, еще нашаришь шкалик в подполье?..

Марья Карповна. Всё.

Филимонов (незаметно толкает Марью Карповну). А мы Марью Карповну попросим в лавочку сгонять, моментом. (Достает кошелек). Гроши у меня есть.

Зеленый (заметно захмелел). Сказано, никого не выпускать, — значит, не выпускать. Косой! Почему ты здесь? К двери!

Косой идет к двери.

Филимонов. Правильно. Делу — время, потехе — час. А только человек тоже не из дерева. (Наливает рюмки). Господин Косой, примите!

Косой пьет.

Зеленый. Да, брат ты мой… Пока до пенсии дослужишься, тебе и фасад изуродуют, и зубы пересчитают, и последнее ребрышко выломят, как прутик. (Пьет). Брали мы это, на Васильевском…

Филимонов. Чш-ш! (Марье Карповне). Отдохнуть бы вам в кухне, а то тут мужчины…

Марья Карповна уходит в кухню.

И сколько же платят, интересно? С головы или как?

Зеленый (совсем захмелев). Сколько платят? А это, друг ты мой, кому какая карта выйдет. Был один, так тому действительно с головы платили. По рублю с головы. Сейчас каменный дом у него на Бармалеевой улице. Были, что и по двести рублей в месяц получали. Ну, конечно, наружным наблюдением каменного дома не сложишь. Вон я за этим гоняюсь… Косой знает…

Косой. За этим… из-за границы?

Зеленый. Сколько каблуков сбил!.. (Пьет).

Филимонов. И обувь не казенная?

Зеленый. Жди. Псовая, говорю, служба! Вот начальник мой, Скреблов, генерала взял. Во дворец перевели. А через кого он генерала взял? Через внутренних агентов. Разве наружным наблюдением много добьешься? Сошел, прошел, вошел, ушел… А внутренний, он не мерзнет, у него фасад целый, он спит, а деньги ему идут… (Косому). Сотенную ему, слышь, положили.

Косой. Кому?

Зеленый. Бомбисту этому.

Косой (равнодушно). А, Игнатию…

Зеленый (вскочил, с кулаками бросился па Косого). Ах ты, вшивая команда, задавить тебя мало!..

Косой (изумленно). Что?

Зеленый (злобно). Ничего. Болтаешь, сволочь!

В сенях появляется Круглов. Филимонов останавливает его незаметным движением.

Филимонов. Чего бранитесь? Будет. Друг, ходи, выпей. Зеленый. Я ему выпью! Архангел Михаил. (Опускает голову на руки). Ох, чует душа, возьмут верх — заплачет моя пенсия… Косой. Сами нализались, а я архангел!..

Филимонов. Иди, Косой, опрокинь маленькую, а я постерегу.

Косой подходит к столу, пьет. Филимонов бросается к двери, шепчет.

Ищут Ленина… Студент — предатель… Кругом облавы… Зеленый (поднял голову). Эй, кто там?

Круглов исчезает.

А? Кто? (Выхватывает револьвер, целится в Филимонова).

Филимонов. Белая горячка — черти мерещатся. Убери пугач. (Отводит дуло).

Зеленый. Косой, никого не впускать, никого не выпускать!.. И… этого… кислую амуницию… шельму.

Филимонов. На своих кидается. (Выпивает). Спеть разве? (Запевает). «Бывали дни весе-е-лые…»

Зеленый. Ох, душа чует, плакала моя пенсия! Куды мне, сиротинушке, деваться? (Зарыдал).

Филимонов (победоносно подмигивая Марье Карповне, стоящей все в той же позе, скрестив руки на груди). «Гулял я, молодец…»

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Одна из аудиторий Технологического института. Видна часть скамей, расположенных амфитеатром, на которых сидят рабочие и работницы — депутаты Нарвского районного Совета рабочих депутатов. Ближе к кафедре — Иван-молотобоец, справа — Игнатий, чуть поодаль — Сережа и Катя. За столиком, рядом с кафедрой — Мартьянов, Федор и Варвара. Около колонны — Юркку.

Мартьянов. Обстановка необычайно тревожная, товарищи. На Сенной черносотенцы вчера избили рабочих, есть убитые. Руководители Петербургского Совета рабочих депутатов поручили мне сообщить вам: в руках Совета — новый секретный приказ Трепова. Царь дал Трепову полномочия неограниченные, товарищи… Трепов…

Внезапно на кафедру поднимается маленький человек в вицмундире.

Что вам надо, товарищ?

Человек в вицмундире. Я ректор Технологического института и… и протестую, протестую и еще раз протестую! Милостивые государи!

Кто-то свистнул.

Господа!

Свистнуло несколько человек.

Коллеги!

Смех, свистки.

Товарищи, наконец!

Аплодисменты.

Вы самочинно заняли институт, насильно захватили аудитории. Называете себя членами неведомого мне Совета рабочих депутатов. Здесь храм науки, и я… я… вызову полицию!

Мартьянов. Гражданин ректор! Благо революции — высший закон! И, если понадобится, мы захватим не только этот храм науки, но и Эрмитаж и Лувр. Извольте покинуть зал! Иначе революция будет вынуждена применить к вам те меры, которые она применит ко всем пытающимся остановить ее неуклонное движение вперед!

Бурные аплодисменты. Ректор порывается что-то сказать, но шумные возгласы аудитории сгоняют его с трибуны.

Не будем терять драгоценного времени, товарищи! Генерал Трелов вчера ввел на заводы Выборгской стороны войска. Перед лицом монархического разгула всем нам надо отбросить разногласия…

Аплодисменты.

Варвара (поднимается с места). Московский Совет рабочих депутатов уполномочил меня заявить: выступит Петербург — Москва поддержит. Готов ли Петербургский Совет ответить Московскому Совету тем же?

Мартьянов. Отвечу коротко: руки прочь, Трепов!

Бурные аплодисменты.

Иван (с места). Народу ждать теперь больше нечего, как взяться с оружием и добывать землю и волю силой. Как только будет восстание в Москве и в городе Петербурге, тогда подымется ло всей России! Оружие давай, товарищ от Петербургского Совета!

Мартьянов. Оружия в Совете нет, товарищ, это мирный орган революционного самоуправления, но важно вооружить рабочий класс Петербурга жгучей потребностью самовооружения… Мы зовем не поддаваться на провокации треповых и иже с ними, пытающихся повторить девятое января. Вот к чему зовет нас Совет.

Марфа. А мы зовем Совет к восстанию.

Сережа. Теперь не девятое января!

Мартьянов. Да, теперь не девятое января! Будем же хладнокровными, товарищи, продолжим же, вопреки всем провокациям, нормальную деятельность Совета! В повестке дня восемнадцать вопросов. Первое — о протесте против нового кровавого приказа Трепова, второе — о протесте против черносотенных погромов в Бессарабии, третье…

Голос из-за колонны. Есть предложение!

Мартьянов…о протесте против буржуазной городской Думы, не признающей постановлений нашего Совета, четвертое…

Голос из-за колонны (настойчиво). Есть предложение!

Все оборачиваются. Из-за колонны стремительным шагом выходит Ленин.

Юркку ( в ужасе). Владимир Иль… (Внезапно, громко, подняв руку). Это наш товарищ… из Торжка приехал… товарищ Фролов.

Голоса:

— Кто?

— Кто?

Федор (переглянулся с Варварой). Слово для предложения имеет товарищ Фролов!

Ленин идет к кафедре. И вдруг вскакивает со своего места Катя. Бешено аплодирует Ленину. Рядом с нею встают люди, не понимая причины ее возбуждения. Но вот вскочила Варвара, аплодируя, вскочил Федор, встают несколько других большевиков, узнавших Ленина.

Голоса:

— Кто это?

— Кто это?

Катя. Это… это товарищ Фролов! (Аплодирует).

Следом за большевиками поднимается весь зал, приветствуя неизвестного товарища Фролова, которого узнали его товарищи по партии. Даже Мартьянов вежливо ударил дважды в ладоши.

Ленин (встал па кафедре, бледный от волнения, оглядел присутствующих). Мое предложение: восемнадцать вопросов снять, оставить один: о вооруженном восстании.

Буря одобрительных возгласов.

Мартьянов. Но, товарищ… Фролов… есть же установленный самим же собранием порядок, намеченная повестка…

Федор (насмешливо). Вы сказали «благо революции — высший закон!»

Мартьянов. Могли бы знать… Это слова Плеханова.

Федор. Тем больше должны мы ценить их, товарищ Мартьянов.

Ленин. А вот слова, сказанные товарищем, с которым не имею чести быть знакомым. (Поворачивается к Ивану). Я записал ваши слова: «Народу ждать больше нечего, как взяться с оружием и добывать землю и волю силой!» Вы неотразимо правы, товарищ: революция — удел сильных! Раз начав, надо идти до конца! С восстанием играть нельзя!

Мартьянов. Но нельзя и играть в восстание! Нет, у нас есть другое могучее средство остановить натиск реакции! Петербургский Совет — достаточно грозная сила, чтобы одним фактом своего существования…

Ленин. Какое средство?

Мартьянов. С Петербургским Советом считаются не только рабочие заставы, но и буржуазия и чиновничество, перед ним трепещет весь уходящий в небытие царский режим!.. И…

Ленин. Какое средство?

Мартьянов. Скрестить руки и сказать грозно правительству: «Прочь!»

Федор (скрестил руки). Вот так?

Смех в зале. Захохотал Ленин.

Мартьянов (побагровев, Ленину). Товарищ… когда-то в Женеве мы были близки с вами…

Ленин (небрежно). Да, да, географически…

Мартьянов. И если в такой момент…

Федор. Если в такой момент, когда надо драться, представитель меньшевистской фракции Петербургского Совета призывает скрестить руки, то нам с этим представителем не о чем разговаривать, не так ли, товарищи?

Мартьянов (гневно). Мне остается лишь хлопнуть дверью!

Варвара (вежливо). Хлопайте!

Федор. Это единственный вопрос, в котором большевики Нарвской заставы полностью солидарны с вами! А здесь их больше. Хлопайте!

Мартьянов демонстративно идет к дверям.

Ленин. Кто хочет биться за свободу, пусть идет в наши боевые отряды! Пусть Нарвский Совет, как и другие Советы рабочих депутатов — это великое открытие русского пролетариата, — станет зародышем новой власти, станет органом вооруженного восстания, местом, где формируются отряды сознательного российского пролетариата!

Бурные аплодисменты.

Иван. Молотобойцы путиловские наказ мне дали, товарищ Фролов, — скажи в Совете: когда надо трогаться — тронемся…

Ленин. И пусть вооружается кто как может. Ружье, револьвер, бомба, кастет, палка…

Сережа. Товарищ Фролов! (Взмахнул металлической плетью). Мы в гвоздильном сорок плеток отковали! Они нас кожаными нагайками, а мы их железными плетками! Не девятое января!

Ленин (с удовольствием кивнул головой)…тряпка с керосином для поджога, веревка или веревочная лестница, лопата для стройки баррикад…

Человек в котелке. Мы забрали из аптек всю бертолетову соль, товарищ Фролов! Союз фармацевтов готов к борьбе!

Рабочий с пышными усами. Вчерашний день, товарищ Фролов, на штамповочном директору мы ультиматум дали. Всех рабочих револьвертами вооружить!

Ленин. Весьма любопытно. Ну и что же директор?

Рабочий с пышными усами. Протестует, говорит, но, говорит, подчиняюсь насилию…

Ленин. Мудро со стороны директора!

Худой рабочий. И я скажу, товарищ Фролов. Бастуем, жрать нечего, а пошли по цехам на оружие собирать — полных десять шапок медяков накидали… Сто рублей собрали да бомбы начинили дружинникам, чем положено…

Ленин. Испытывали бомбы?

Худой рабочий. На сыщике попробовали.

Ленин. На сыщике?

Худой рабочий. На ком же еще испытаешь? Ничего, взорвался.

Смех, аплодисменты.

Ленин. А вы помните, товарищи, как бомбы помогли рижанам открыть ворота тюрьмы и спасти революционных вождей? Это блестящая победа революционной армии! Бомба перестала быть оружием одиночки-бомбиста…

Марфа (показывает па Игнатия). Представитель дружины эсеров. Они заключили с большевистской дружиной Путиловского завода боевое соглашение. А что до действий, товарищ Фролов… от имени путиловской боевой дружины заявляю: отдаем себя в распоряжение Совета рабочих депутатов! Свобода или смерть!

Катя (вскочила па скамью). Боевая дружина Тентелевского завода, товарищ Фролов, готова к борьбе! Свобода или смерть!

Молодой рабочий. От судостроительной верфи заявляю: отдаем себя в распоряжение Совета рабочих депутатов! Свобода или смерть!

Варвара. Питерцы! Берегите вашу могучую силу для решительного, для последнего, для смертного боя! Попусту не расходуйтесь, не выдыхайтесь, а уж будет сигнал ударить — так разом, всей Москвой, всем Петербургом, всей Россией!

Ленин. У вас в Москве, товарищ Варвара, создан солдатский Совет, не так ли?

Варвара кивает.

Это неизмеримый плюс для восстания, товарищи! Слить в один поток движение — рабочее, крестьянское, военное. Будет это слияние — будет победа!

Марфа. Есть у нас люди в армии, товарищ Фролов. Немножко, но есть…

Ленин. Да, пока немножко… А когда будет много, армия сознательного пролетариата сольется с красными отрядами российского войска — и посмотрим, осилят ли черные сотни всю новую, всю молодую, всю свободную Россию!

Под бурю аплодисментов Ленин сходит с трибуны, идет к колонне, где его встречает Юркку.

Юркку ( с укоризной). Ах, товарищ Фролов, товарищ Фролов!

Ленин. Вините во всем меньшевиков!

Варвара. Примите, питерцы, подарок прохоровских ткачих, сами вышивали…

Достает знамя, передает Федору, тот развертывает его. На знамени вышиты слова: «Долой самодержавие! От спячки — к стачке, от стачки — к восстанию!»

Федор. Москве — ура!

Крики «ура».

А тут вот граф Витте телеграмму разослал… (Взмахнул пачкой телеграмм). На все заводы. (Читает). «Братцы-рабочие! Станьте на работу, бросьте смуту, не слушайте дурных советов. Государь приказал обратить особое внимание на рабочий вопрос. Послушайте человека, к вам расположенного и желающего вам добра. Граф Витте». Чего скажем его сиятельству?

Марфа. Я думаю, коротко надо. Прочитали и…

Рабочий с пышными усами (густым басом)…и забастовали!

Аплодисменты.

Федор. Сигнал к всеобщей забастовке будет подан рабочими электростанции… Три раза погаснет свет… Затем…

Вбегает дружинник.

Дружинник. Полиция!

Федор. Дружинники, к дверям! Держите выходы, товарищи! (Варваре, тихо). Надо увести Ленина…

Варвара, кивнув, идет наверх. В нижние двери врываются несколько полицейских, за ними судебный пристав. В верхних дверях появляется Круглов, бежит вниз.

Судебный пристав. По приказу его превосходительства генерал-губернатора Трепова заседание депутатов так называемого Нарвского Совета рабочих депутатов объявляю незаконным и предлагаю всем немедленно покинуть аудиторию…

Сережа.

«Царь испугался, издал манифест:

Мертвым — свободу, живых — под арест».

Судебный пристав. Арестовать!

Круглов (добрался до Марфы, тяжело дыша, шепчет). Продали вас, Марфушка. Кругом облавы. Домой не вертайся… Провокатор среди вас… Звать Игнатий… Ищут Jle…

Игнатий, побледнев, пятится от них.

Федор. Мразь!..

Кидается к Игнатию, тот выхватывает браунинг.

Катя. Федор!

Судебный пристав (показывает полицейским на Федора). Хватай Федора!

Марфа. Ну погоди, Иуда!

Марфа бросается к Игнатию. Он целится в нее. Круглов успевает заслонить собой дочь. Выстрел. Круглов падает.

Отец!

Иван-молотобоец выхватывает револьвер и стреляет в Игнатия. Игнатий падает.

Судебный пристав. Взять его. И вы арестованы. (Наставь ляет на Федора револьвер).

Марфа склонилась над отцом.

Круглов (приподнялся, шепчет). Марфушка… Ищут… Лени…, (Упал).

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

Судейский стол на отгороженном резными перилами возвышении. Справа прокурор с загадочной улыбкой листает пухлое дело. Охраняемые жандармами с обнаженными палашами, на скамье подсудимых Федор, Сережа, Иван-молотобоец. Стол вещественных доказательств: револьверы, кипы прокламаций, бомбы, длинная пика, смятое знамя. На местах для публики, выходящих на авансцену, среди других Скребло в. Чуть подалее — Зеленый. Городовой Плюхин стоит перед столом, за которым восседают члены военно-полево го суда.

Судья. Что вы отняли у подсудимого по кличке Федор? Плюхин. Знамя, ваше превосходительство.

Судья. Какое знамя?

Плюхин. Красное, ваше превосходительство. А на ем — поганая надпись.

Федор. Можно вопрос? Какая же именно надпись?

Плюхин открывает рот и молчит.

Судья. Вас спрашивают, свидетель!

Плюхин. Поговорка есть такая.

Федор. Поговорок много. А это какая?

Плюхин (растерянно). Известная поговорка: долой самодержавие!

Хохот в зале.

Судья. Если публика будет мешать, очищу зал заседаний! (Плюхину). Садитесь, вы…

Прокурор. У меня есть вопрос к Плюхину. Что вы нашли у подсудимого по кличке Федор кроме знамени?

Плюхин. Рукописную бумагу, ваше превосходительство.

Прокурор (берет со стола вещественных доказательств желтый клочок бумаги). Эту?

Плюхин (не глядя). Так точно.

Прокурор (Федору). Вашей рукой писано?

Федор (равнодушно). Не помню. Дайте погляжу…

Прокурор. Передайте.

Судебный пристав отдает бумагу Федору.

Федор (медленно, как бы разбирая почерк, читает). «Мы не позволим черносотенному правительству надругаться над Россией!»

Судья. Обвиняемый! Прокурор просил вас не читать, а отвечать на вопрос: ваша ли это рука?

Федор. Как же я могу ответить, чья это рука, не разобравшись в почерке? (Повысив голос, читает). «Вперед, рабочие и крестьяне, на общую борьбу за землю и волю!»

Судья. Прекратите!

Федор. «От спячки — к стачке, от стачки — к восстанию!» Этот священный лозунг рабочих Москвы подхватит вся русская земля, весь земной шар, где уже пылают революции и скоро полетят троны! Долой…

К скамье подсудимых бежит судебный пристав.

(Невозмутимо отдает прокламацию). Нет, господин прокурор, определенно не моя рука!

Судья. Уведите их! (Пьет воду). Объявляю- перерыв…

Гул в зале, судья и члены суда торопливо скрываются в задней комнате, следом за ними уходит прокурор. Скреблов направляется к скамье подсудимых. Зеленый встает с мест для публики навстречу генералу.

Зеленый (почтительно). Куда суд глядит, Гордей Игнатьич?.. И кто судит: мы их или они нас? А в Москве-то, слышали, Гордей Игнатьич? Труба-с?

Скреблов, брезгливо поджав губы, будто не слыша, проходит к скамье подсудимых.

Судебный пристав. Прошу, господа!

Арестованные поднимаются.

Скреблов (приставу). Минутку. (Показал на Федора). Пусть задержится.

Судебный пристав почтительно козыряет, уводит Сережу, Ивана-молотобойца.

(Подходит к Федору). Восхищаюсь. Перед лицом смерти, а помужски.

Федор (вглядываясь в зал). Благодарю. Вы не могли бы высказать ваше восхищение не только мне, а попросить слова у судьи?

Скреблов (помолчав). Вот что, голуба. Имею сообщить нечто важное.

В местах для публики показалась Катя, в вуали; приоткрыла вуаль.

Если вы мне поклянетесь…

Федор. В чем? (Увидел Катю, посветлел).

Скреблов. Что разговор наш антр ну. Мужчина с мужчиной. Слову революционера верю.

Федор. Верите? (Вдруг громко). Клянусь!

Катя (с места для публики, отвечает одними губами). Клянусь!

Скреблов. Не обязательно так громко.

Федор. Никогда и нигде, как бы трудно ни было, делу народа не изменю. Клянусь!

Катя (отвечает одними губами). Клянусь!

Скреблов. Не поняли меня, дорогуша. Разве я осмелюсь требовать, чтобы вы своим убеждениям изменяли? Полноте!

Федор. В тюрьме или на каторге… рядом или далеко… и ничто, ничто, даже смерть… клянусь!..

Катя (шепчет одними губами). Клянусь! (Исчезает).

Скреблов. Дорогуша, бредите?

Федор. Что вам надо?

Скреблов. Жалею. Повесят вас.

Федор. Врете, что жалеете, и врете, что повесят. В Сибирь, а там видно будет.

Скреблов. После смерти, дорогуша, ничего видно не будет. (Значительно). Приговор предрешен государем.

Федор. Вот как? Даже государь заинтересовался нашими особами?

Скреблов (оглянулся, шепотом). Государь заинтересовался собственным троном. Прокурор будет требовать веревочку, ему карьера милей буквы закона, голуба. Хотите верьте, хотите нет — нежность у меня к вам, черт вас дери! Отцовское чувство. Слушайте. Завтра я уезжаю в Москву по делам службы…

Федор. На помощь Дубасову?

Скреблов. Слушайте… Я сегодня увижу генерала Трепова. Он мой друг. Я могу через него передать государю бумагу…

Федор. Какую бумагу?

Скреблов. Прошение на высочайшее имя.

Из задней комнаты появляются судьи. Звонок. Жандармы вводят обвиняем ых.

Бумага приготовлена. Вот… Пустая формальность. Для такой цели все средства хороши. Только скажите «да» — и жизнь.

Иван и Сережа подошли к Федору. Слышен звонок. Гул в зале.

Федор (спокойно). Пошел вон, дурак!

Скреблов, опасаясь скандала, безмолвно ретируется при удивленных взглядах судебного пристава и жандарма.

Судебный пристав. Суд идет! Прошу встать!

Сережа (тихо). Что случилось? Что ты сделал?..

Федор (смеется). То же, что и вы сделали бы на моем месте.

Судья. Обвиняемые, не переговаривайтесь! Переходим к прениям сторон. Подсудимые отказались от защиты. Слово имеет прокурор. Пожалуйста, господин прокурор.

Прокурор. Три дня, господа судьи, взирали вы на достойную кисти Данте Алигьери адову картину злодеяний, предусмотренных статьями двести шестьдесят три, двести шестьдесят четыре, двести семьдесят четыре Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, а также статьей семь Положения об охране государственного порядка и спокойствия. Три дня, господа судьи, содрогаясь от отвращения, вглядывались вы в эти дьявольские лики и видели за ними остановившиеся заводы, погруженные в темноту проспекты, краны, из которых не течет вода, расстройство и сумятицу всей нашей городской жизни. А посмотрите на их длани, господа! Разве не капает с их пальцев кровь замученных блюстителей порядка — полицейских, которых недавно растерзала обезумевшая толпа повстанцев в Москве!

Федор. Слава московским рабочим, поднявшим знамя восстания!

Сережа. Москве — ура!

Судья звонит в колокольчик. Снова бежит к подсудимым судебный пристав.

Прокурор…Кровь верных престолу офицеров крейсера «Очаков» и броненосца «Потемкин Таврический», сброшенных оголтелыми, потерявшими облик людской бунтовщиками в бездонные пучины Черного моря…

Сережа (вскакивает). Да здравствует революционный флот! Да здравствуют бессмертные герои-потемкинцы!

Прокурор. Он молод, господа судьи, но да не шевельнется жалость в наших сердцах! Засохший сучок рубите топором, господа судьи! Не жалейте их! Ведь у них-то не дрогнула бы рука, дабы поразить каждого из нас, преданных российскому престолу!

Иван. Не дрогнет, не беспокойся!

Судья. Я вас выведу!

Иван. Уже выводили, привыкший…

Прокурор. Беснуются. Пусть! Карающая десница уже касается их своими перстами. Да свершится возмездие, господа судьи! Нет меры их преступлениям, но мера наказания есть. Эта мера — смерть, смерть, смерть…

Гаснет свет.

Сережа (в темноте). Смерть царизму! Смерть капиталу!

Свет вспыхивает и вновь гаснет, опять вспыхивает. В местах для публики снова появляется Катя. Свет снова гаснет.

Судья ( в темноте). Пристав! Что со светом? Пристав!

Гул, шум заглушают его слова.

Федор (в темноте). Всеобщая забастовка началась, товарищи!. От стачки к восстанию!

Сережа (в темноте). «Вихри враждебные веют над нами…»

Федор и Иван-молотобоец подхватывают слова «Варшавянки», за ними подхватывают песню в темном зале. Песня нарастает, как грозный вал, заглушая крики судьи, голоса судебного пристава, прокурора, жандармов.

Внезапно скамья подсудимых озаряется мигающими фонариками. Песня смолкает здесь, но гремит в темноте. На мгновение фонарики выхватывают из темноты лица Юркку и Кати. Снова темнота.

Голос Юркку: Внимание, господа жандармы! Сейчас будут кидать бомбу!

Фонари гаснут. Шум, крики.

Голоса: Стой! Куда?

Грохот падающей мебели, шум борьбы. Выстрелы.

КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ

Дальние орудийные залпы. Москва. Пресня. Баррикада. Ветер. Снег. Силуэты дружинников. У разбитого фонаря Марфа со «смитвессоном» на поясе; Варварав черном платке, рука на перевязи. Перед ними между двух дружинников пленный фон Э т е р, простоволосый, в разодранной голубой шинели, с болтающимися аксельбантами и пустыми ножнами.

Фон Этер (продолжает надменно, ледяным тоном, с легким акцентом)…Первый лейб-гвардейский Екатеринославский полк, первый лейб-драгунский Московский, пятый лейб-гренадерский Киевский…

Марфа (Варваре). В Киевском была. Стрелять не будут.

Фон Этер (с холодной насмешкой).…шестой лейб-гренадерский Таврический, третий лейб-драгунский Сумской, третий лейбгренадерский Перновский…

Варвара (спокойно). Вот и налгал. Перновский полк с нами.

Фон Этер (ледяным тоном). Флигель-адъютант двора его императорского величества ротмистр барон фон Этер не унизится до лжи перед вами, сударыня. Перновский полк заперт в Спасских казармах.

Варвара (радостно). Заперт — значит, за нас! (Марфе). Пошли в Спасские умного человека.

Фон Этер (ледяным тоном). Продолжать?

Варвара кивает.

На усмирение брошены также первая гренадерская артиллерийская бригада, второй лейб-гренадерский Ростовский полк…

Марфа. Ростовский полк вышвырнул вон своих офицеров, он с нами!

Первый дружинник. Флигель-дворняга, а брешешь. Второйдружинник. Ну, пугай дальше.

Варвара. А где Несвижский полк?

Фон Этер молчит.

Тоже на замке? А казармы на улице Матросской тишины почему заперты?

Фон Этер молчит.

А пушки чего против Александровских казарм стоят? А про то, как Анюта Пчелка, девчонка с Прохоровской, тысячу казаков одним красным флагом назад повернула, слышал?

Фон Этер молчит.

Нет, серенькая у вас на Московский гарнизон надежда…

Фон Этер (теряя спокойствие). Идут давить вас верные престолу полки из Петербурга! Идет артиллерия из Риги, из Твери… Идут казаки, идут драгуны, идут саперы… Сомнут, раздавят, сотрут в порошок всех ваших анюток, манек, ванек…

Варвара (изучающе вглядываясь в фон Этера). Вон как разволновался!..

Первый дружинник. Снегом его потереть, што ли? Марфа. Жутко ему.

Варвара. Не только ему — всей земной нечисти жутко. Стоим тут, в московском переулочке, а разговор наш… на весь мир слышен…

Второй дружинник. Не поймешь, чего в нем больше: злобы или страху…

Фон Этер. Да, я ненавижу вас! Но я не боюсь вас! Я солдат…

Варвара (спокойно). Солдаты — дети народа. А ты выродок.

Голос: «Эй, кто идет?» Ответный голос, флегматично: «Как — кто? Свои». Появляется дружинник Митя, волоча за собою с помощью другого дружинника маленькую пушку.

Марфа. Чего это?

Митя (флегматично). Как — чего? Полевая орудия.

Варвара. Откуда?

Митя. Как — откуда? У солдат отобрал.

Варвара. Так и отдали?

Митя. Как — так? Под расписку. Орудия не ихняя, казенная.

Устанавливает при помощи других дружинников пушку на баррикаде.

Фон Этер (задыхаясь). Я еще не сказал о первом Донском полку, о двести тридцать первом Троице-Сергиевском пехотном, о второй конно-артиллерийской…

Варвара. Надоел. На том свете доскажешь. (Дружинникам). В штаб его, к Литвину-Седому. Каратель, двух дружинников шашкой зарубил. Скажите Седому, купца Талдыкина принудили булочную открыть и хлебом торговать — именем восставшего народа. Потребительские лавки рабочих кормят в кредит. Чайные работают без крепких напитков. Пусть районный Совет скажет часы торговли. На Тверскую выслали разведку. С Брестским вокзалом связь пока не установили. Ждем винтовки. Всё.

Дружинники уходят, уводят пленного. Голос: «Кто идет?» Молчание. Голос: «Кто идет? Стрелять буду». Слышен голос Филимонова: «И дурак!» Появляется Филимонову сопровождении двух солдат.

Марфа. Егор!

Филимонов (в радостном изумлении). Вот где довелось свидеться. Значит, судьба.

Варвара (строго). Кто таков?

Филимонов. Бывший рядовой лейб-гвардии его величества Семеновского полка Егор Филимонов, ныне солдат революции.

Варвара (встревоженно). Какого полка? Семеновского? Да откуда он взялся в Москве?

Филимонов. Так што походным порядком прибыли с артиллерией ночью из Петербурга. С нами шестнадцатый Ладожский.

Марфа (сжала кулаки, с горечью и гневом). Эх, растяпы на Николаевской, пропустили!..

Филимонов. Как шел эшелон, весь полк глаз не смыкал: все ждали — под откос. Проехали. Мин командует. Из зверей самый и есть зверь. Указ ему царь вручил своей рукой: действовать без пощады, арестованных не иметь.

Митя. Испугался насмерть.

Варвара. Кто?

Митя. Как — кто? Царь!

Слышны орудийные залпы.

Филимонов. Тяжелая бьет, наша.

Появляется студент-дружинник с перевязанной головой, в руках бельгийское охотничье ружье.

Студент-дружинник. Царские войска в обход пошли с Брестского вокзала по Грузинскому валу. Пройдут здесь…

Варвара. Здесь не пройдут.

Берется за фонарный столб. Дружинники помогают ей. Столб валится. Дружинники тащат на баррикаду ворота, кидают дрова, рекламную тумбу, сдирают вывески с магазина.

Филимонов. Марфа Матвеевна!

Марфа (прислушивается). А стрелять почему перестали?

Филимонов (волнуясь). Через вас, Марфа Матвеевна, из серой скотинки, царева быдла стал я солдатом революции. Открылся через вас новый взгляд на течение жизни. Далеко видно — во все концы земли. За то — благодарность.

Марфа (всматриваясь в темноту). Хвалишь больно. И не к месту разговор.

Филимонов. К месту. Именно, Марфа Матвеевна, к месту и ко времени. Коли нужда будет, на край света с вами… Суть теперь у нас общая.

Марфа (что-то вспоминая, печально улыбнулась). Сапоги стопчешь.

Филимонов. Босиком.

Марфа. В мороз?

Филимонов. Ив мороз босиком пойду!

Марфа. А если на каторгу?

Филимонов. И на каторгу.

Марфа. Не отступишься?

Филимонов. Не отступлюсь…

Марфа. Отец тебя любил.

Митя (прислушиваясь). Идут!

Варвара (одному из дружинников). Давай знамя. (Идет к баррикаде). Дружинники! Пресня окопалась! Ей одной выпало на долю стоять лицом к лицу с врагом! Вся она покрыта вами баррикадами и минирована фугасами. Это единственный уголок земного шара, где царствует рабочий класс. (Идет со знаменем к баррикаде и водружает его на вершине).

Ветер рвет трепещущее полотнище. Где-то слышны артиллерийские разрывы.

Филимонов. Баррикада, слушай команду! Попусту патронов не трать, стреляй прицельно, с места без приказу не трогай!. Становись!

Дружинники безмолвно занимают позиции у баррикады, вынимают револьверы, прилаживают ружья. Слышна дробь барабана.

Варвара.

Вихри враждебные веют над нами, Темные силы нас злобно гнетут.

Марфа.

В бой роковой мы вступили с врагами…

Все (подхватывают).

На бой кровавый, святой и правый,

Марш, марш вперед, рабочий народ!

На баррикады, буржуям нет пощады,

Марш, марш вперед, рабочий народ!

Филимонов. К бою!

Занавес. Треск взводимых курков. Дробь барабана. Встает солнце. Трепещет на ветру в скупых его лучах красное знамя над поющей баррикадой. И, заглушая тревожную дробь барабана, все громче, все торжественнее, все подъемнее звучит песня восставшего народа.

МЕЖДУ ЛИВНЯМИ (ВЕСНА ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО)

Драма в двух действиях

Действующие лица

Ленин.

Позднышев — матрос, комиссар.

Иван — его сын, матрос.

Гуща — матрос.

Красный Набат — журналист.

Тата Нерадова, по кличке «Таська-боцман».

Рилькен — царский офицер.

Баронесса — его мать, складской сторож.

Козловский — бывший генерал, военспец.

Шалашов — работник Кронморбазы.

Расколупа — матрос.

Пантомима. В ней могут быть четверо, десять, двадцать, шестьдесят, сто. Время действия — весна двадцать первого года. Место действия — лед, Кронштадт, Кремль.

Голос. Ленину было трудно, когда начинал. Трудно было в семнадцатом, когда брали власть. Трудно в восемнадцатом, в девятнадцатом, в двадцатом… Но трудней всего было — весною двадцать первого года…

Музыка. Трубы оркестра. Вой метели.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. ЛЕД

Где-то вблизи Кронштадта. Мигают невдалеке редкие огни крепости, фортов. Ледовая тропка петляет в белеющей снежной пустыне. Из-под снега торчит черная труба, мачта — останки затонувшего корабля. Метель. Пантомима — шагает по тропке морской патруль. Бушлаты. За плечами — на ремнях — винтовки, ленточки узлом стянуты на подбородках, чтобы метелью не сдуло бескозырок. Силуэт в белом балахоне возник из метели неожиданно. Исчезла пантомима — силуэт обозначился ближе, резче. Стал виден человек, лицо, запорошенное снегом. Ступил на тропу, двинулся к огням, к Кронштадту. Сквозь метель — гармошка; смутно донеслась относимая ветром частушка:

«Чем торгуешь?

Красным бантом!

С кем танцуешь?

Со спекулянтом!»

Человек в балахоне прислушался, всмотрелся, бросился в снежную целину, к черной трубе, исчез. Появились Расколупа и Таська-боцман. Он тянет саночки, доверху груженные вещами, укрытые брезентом. Она идет следом, играя на гармонике, — девица в бескозырке, в отороченной мехом венгерке, в высоких шнурованных желтых ботинках.

«Чем торгуешь?

Сельдью ржавой!

С кем танцуешь?

С юнгой бравой!»

Расколупа (встал, перевел дух). Дай тишину. Свернуть есть?

Таська. Прощай, Кронштадт, казенный остров!

Перебор на гармони.

Расколупа (оглядываясь). Смолкни.

Таська (достала кисет из кармана венгерки). Я тут, в Крон» штадте, Расколупа, жила — и с мама и с папа. (Достала кусок газеты). И с бонной. (Рвет газету, насыпает махорки себе, Расколупе). И с гувернанткой, мисс Кэт.

Сворачивают, закуривают, защищая друг друга от ветра.

Еще собачка. Афик, Афик, иси. Какая покинутость, Расколупа. Какая покинутость. Снег, лед. Огни… чужие. А в Петрограде — на Фурштадтской. Сука, погасла! (Прикуривает). С бонной — в Таврический. В клинике Отто родилась, на Васильевском острове. Привезли — папа всю детскую белыми цветами…

Расколупа. Вот елки-палки.

Таська. Хризантемы.

Расколупа. А кто он был, папаня-то?

Таська. Контра. Был? Есть. (Покачнулась). С денатурату развезло. А сколько его выпила? Всего — ничего.

Расколупа. За Федькой скучаешь?

Таська. Катись он… Я, Расколупа, бал помню.

Расколупа. Чего?

Таська. Подлетели на санках, мисс Кэт визжит. Папа обнял меня, чтобы не вылетела. И ее… Я в розовом капоре, с вишенками. Пажеский корпус. Мадемуазель, тур вальса. Мадемуазель, мазурка за мной. А потом мелодекламация. «Сакья-Муни».

Расколупа. Кого?

Таська.

«По горам, среди ущелий темных,

Где шумел осенний ураган,

Шла толпа бродяг бездомных

К водам Ганга из далеких стран…»

Расколупа. Трогаем. (Кинул цигарку). А то патруль даст мазурку.

Таська. А я — справку из госпиталя: ничего… венерического… с ангелами спи — не заразятся. Дева Мария, незаконная супруга Иоанна Кронштадтского.

Расколупа. Шуму в тебе много. (Взялся за саночки).

Крики вдалеке: «Стой! Стой! Полундра!» Расколупа вырывает у Таськи гармошку, прячет под брезент. По тропке к ним бегут Гуща и Иван Позднышев.

Гуща. Стой, говорю!

Расколупа. Ая что делаю?

Гуща (с револьвером в руке, тяжело дыша, подходит к ним, отталкивает Расколупу. Таське). Ну?

Таська. Ножки гну.

Гуща. Совесть есть?

Таська. Вышла.

Гуща. Убить тебя?

Таська. Валяй.

Гуща (спрятав наган, Расколупе). Отпускное где, клешник? Тебе ж Шалашов отказал — напрочь. Балтийского флота честь марать! Эх, Таська-боцман… прикупила… туза червей!

Таська. Не всё одно? Клеш и клеш.

Расколупа… Туз червей? А? Да у меня, ребяты, своя есть. Фенька. (На Таську-боцмана). Напросилась. В попутчики, с голодухи тикаем. А я до хаты и назад, к событиям. Фенька письмом вызвала — заградиловцы, заразы, под метелку чешут, фунта для прокормления не провезти, не могу я, ребяты, бабу jvtoio на состерзание…

Гуща. Отойди.

Расколупа и Иван отходят.

С голодухи? Да я тебе свой паек до последней галеты — только спроси.

Таська. От тебя тикаю.

Гуща. От меня? (С горечью). Не Гуща — сгноили б в чековском подвале. Семя дворянское.

Таська. Мерси.

Гуща. Хочешь — женюсь?

Таська. Нон.

Гуща. Будет рыжего ломать! Слушай. Всего высказать тебе не могу. Но всё — впереди. Все будет по-другому в Кронштадте, поняла?

Таська (отрицательно качает головой). Уй.

Гуща. Белая булка — рубль штука, не миллион, пирожные, какава, все будет, Тасечка! Фамилию мою Гуща кто позабыл — вспомнит. Другой жизни требуешь? Дам! А мне без тебя, хочу не хочу, жизни нет, — на, бери ее. Ну! Вертаем, Тасечка, вертаем до Дому.

Таська. А где он, мой дом?

Гуща (хватает ее за руку). Где Гуща.

Таська (вырывает руку). Не больно-то.

Гуща. Убей — без тебя не уйду.

Таська. Не уйдешь — убью.

Гуща (вынул из кобуры наган). На! (Кинул наган).

Таська (поймала наган, поиграла). А ведь убью, Федечка. (Отступила. Целится). Тикай!

Гуща (рванул на себе бушлат, пошел на нее). Пали! Нет жизни счастья, пали!

Расколупа. Незаряженный он у тебя?

Гуща. Заряженный! Пали!

Иван. Тася, не шути!

Таська (отступила еще). А я и нисколько, Ванечка.

Выстрел. Гуща падает.

Расколупа. Ну, зараза три раза. (Бросается к Таське-боцману, выбивает из ее рук наган).

Иван наклоняется над Гущей.

Гуща (медленно приподнимается). Отойди. (Стирает кровь с подбородка).

Таська. Миленький, жив! (Кидается к Гуще, тот отстраняется). Навылет… Прострелила… (Целует). Смельчак ты мой, прости… Отчаянный ты мой… Пойду куда хочешь…

Из метели — прибежавший на выстрел патруль-пантомима.

На ходу снимают с ремней винтовки.

Расколупа. Она! В матроса! Арестуй ее, военморы, балласт революции!

Гуща. Гуща, со штаба эскадры. (Прижимает руками подбородок). Тася, расстегни бушлат. Документы. Предъяви. Прострелил себя — невзначай. А хотел его — при попытке бегства.

Расколупа. Ребяты, подлог.

Гуща. Пришью язык ниже пяток, мародер. А ну, что у тебя там прикрыто? Что?

Расколупа (растерянно). Брезент, что.

Гуща. Самого тебя — в брезент да за борт. Чтоб не смердел на всю Маркизову Лужу. (Таське). Не видишь — течет? Не вода. Вытри. Сдирай брезент, Иван!

Иван срывает брезент. Под брезентом гармонь, компас, портрет царского адмирала, кортик, люстра.

Судить его, стерву, по всей беспощадности!

Расколупа. Гармонь своя.

Патрульные берутся за саночки.

Ребяты, я на свою пайку менял.

Патрульный потянул саночки.

Николу Кровавого с трона сковырнули, а это нахальство выносить… Кадык вырву! (Сшибает с ног патрульного).

Иван бросается на Расколупу. Драка. Со стороны материка по тропке шагают двое. Один из них — бородатый матрос, в бушлате, в сапогах, с «кольтом» в деревянной кобуре, другой — в потертой, когда-то малиновой кожаной куртке, в пенсне, с туго набитым ветхим брезентовым портфелем. Гордей Позднышев и Красный Набат.

Позднышев. Эй! Кто такие? А ну, отбой!

Красный Набат (кинулся разнимать). Военморы, стыдно! Расколупа. Ходу, очкастый! (Отталкивает).

Иван нечаянно сбивает с Красного Набата пенсне.

Красный Набат (ищет на снегу пенсне). Вы просто — обезумевшие кретины.

Позднышев (схватил руку Ивана, сильно, до боли сжал). Легче, сосунок!

Иван. Не жми, сатана, а то я тебе. (Всмотрелся). Ой, батя! Позднышев (всмотрелся). Спасибочки, сынок. За хлеб-соль. Иван (наклонился, стал искать вместе с Красным Набатом пенсне. Нашел). Вот, пажалуйста. Извините.

Красный Набат (надевает пенсне). Ерунда, главное — целы. Позднышев (иронически). Позднышев… Иван Гордеич. Красный Набат. Сын… Фантастика. Красный Набат — кор респондент РОСТа, газетчик недурной, поэт посредственный, графоман — выдающийся.

Иван смущаясь подает руку.

Гуща (держась за подбородок, козыряет). Гуща, со штаба эскадры. С прибытием. Надолго?

Позднышев (хмурится). Как примете. Что тут у вас… Гуща (патрульным). О происшествии рапортом, в штаб эскадры. (Козырнул патрульным).

Расколупа (взял гармонь на ремень, через плечо). Своя.

Пошел с двумя патрульными. Третий потянул саночки. Позднышев с недоумением оглядывает наряд Таськи-боцмана.

Таська. Тата Нерадова, известная в крепости больше как Таська-боцман. Военморы, адью!

Гуща. С приятным знакомством.

Уходят.

Позднышев. Ну и ну! Матросы — морей альбатросы. (Оглянул Ивана). Вымахал, однако. Тебе сколько?

Иван (с горечью). Забыл?

Позднышев (виновато). Забыл. Вот крест — забыл. А мать — что?

Иван молчит.

Мать, спрашиваю. (Слабым голосом). Мать, спрашиваю. (Кричит). Ну?

Иван отрицательно качает головой.

Врешь!

Иван. В прошлом годе…

Позднышев. Врешь! Ну скажи — врешь. (Бессильно). Скажи… врешь. А я ж к ней шел, пойми ты, я ж себя для нее берег. (Плачет).

Иван. Не вернем, батя. Пошли…

Позднышев. А зачем? А, Иван, зачем?

Красный Набат. Я, пожалуй, двинусь.

Позднышев не отвечает. Красный Набат медленно побрел вперед.

Позднышев. Ты… щенок. Опора! Не уберег… Негодяй, вот ты кто!

Иван. Ругайтесь, легче будет.

Позднышев. Не будет мне легче. Отвечай — на тебя ее оставил.

Иван. Командировали меня в Питер, на судоремонтный, она карточки потеряла. В начале месяца. За дубликатом пошла — отказ.

Позднышев. Кто посмел?

Иван. Ваши — не дали.

Позднышев. Кто — наши?

Иван. Ну, партейные.

Позднышев. Врешь ты.

Иван. Не вру.

Позднышев. К Шалашову почему не ходил?

Иван. Ходил я, как приехал. Пришел, а войти… не смел. (Пауза). Свалилась с голодухи, а тут и сыпняк накрыл. Ну и… в барак.

Позднышев. Там, в бараке… и?

Иван. Там.

Позднышев. Простилась?

Иван. Не пустили. Заразная.

Пауза.

Позднышев. Давай пошли. (Двинулся, остановился). Эх, и не сообщил!

Позднышев. Давай пошли.

Иван. А куда?

Идут.

Иван. А вы, батя, зачем сюда?

Позднышев. А?

Иван. Зачем, говорю, в Кронштадт?

Позднышев. Затем.

Идут.

Иван. Не ко времени.

Позднышев. Чего, говоришь?

Иван не отвечает. Идут. Скрываются в метели. Из-за черной трубы выходит человек в белом балахоне. Снимает балахон, швыряет в снег. На нем овчинный тулуп, валенки, ушастая меховая шапка. Идет к Кронштадту. Метель.

ЛЕНИН

Сначала слышится его смех. Смеется раскатисто, от души. Что его так насмешило? Неизвестно — он один в своей квартире, в Кремле. Не надо ее подробностей. Лишь кресло с плетеной высокой спинкой, телефон, окно, кипа газет на краю стола. Стол накрыт на троих, и подле каждого прибора тарелочка, на которой по два ломтика темного хлеба. Время обеда. Единственное время, когда Ленин отдыхает, приходя прямо по коридору из своего служебного кабинета. Продолжая смеяться, с газетой в руках, Ленин ходит вокруг стола, поправляя вилки, ножи, поглядывая на часы.

Ленин. Чертовски хочется есть. (Протянул руку к хлебу).

Телефон.

(Отдернул руку, взял трубку). Маняша?.. Где же ты?… И Надя замешкалась. Помру с голоду. (Заулыбался). Я тебе прочту… коечто. (Взял газету, читает шепотом). «…маленький, рыжий, лысый, картавый, косоглазый». Имей в виду, это я. И вот еще подробность. Вам с Надей это будет весьма… любопытно. (Шепотом). «Купает кокоток в шампанском…» Представьте себе. (Виновато). А я и отдыхаю. Опаздываете вы с Надей, я и вынужден… убивать время. (Смотрит на часы). Жду пять минут, это максимум. (Повесил трубку, опять пошел к столу. Внимательно поглядывает па хлеб). А почему, собственно, я не могу его съесть? В конце концов, это моя порция. (Протянул руку, отдернул). Подождем. (Подошел к окну).

Начало марта, день морозный, веселый, предвесенний, солнце бьет в стекла.

Вот и Цюрупа пошел обедать. Что они еще там наврали? Ах, да. Что я в Крым бежал. Или в Казань? Почему такая вакханалия лжи? Вооруженные рабочие спускаются с холмов… на Кремль. В Кронштадте восстание! Ах, вруны, вруны… А в Кремле лед все не скалывают. Не Северный полюс все же… (Идет, записывает). Бонч-Бруевич, субботник. Силами аппарата Совнаркома. Меньше бумаг выйдет в этот день — выигрыш для революции. (Взглянул на хлеб). Отломить, что ли, кусочек? (Мотает головой, решительно идет к окну). А лифт-то в Совнаркоме — так и бездействует? Третий день. Верх безобразия! Фотиевой… (Идет к столу, пишет). Где это? «Les canons du dreadnought regardent sur Petrograd», Третий день, в Совнаркоме… Дюжину болтунов я бы отдал за одного умеющего… хотя бы починить лифт. Нет монтеров, нет столяров, нет плотников. Ничего нет. Мы — нищие. Составить программу политехнического образования по годам. Если таких программ нет — повесить Луначарского. Всех нас повесить. Если мы не хотим открытыми глазами через все комвранье смотреть на эту правду, то мы люди, во цвете лет погибшие в тине казенного вранья. (Швырнул газеты). Пусть врунишки брешут — мы сильны правдой, только правдой, одной правдой. Сейчас, увы, кроме правды, у нас в закромах ничего нет. И попрошу не сердиться за откровенность. «Les canons du dreadnought…»! А, в «Эко де Пари»! (Взял газету).

Телефон.

(Берет трубку). Да, да…Вызывал. Петроград?.. Петросовет?.. Ленин. Товарищи, что в Кронштадте? (Слушает). А не заблуждаетесь ли вы, милостивые государи?.. Французский генеральный штаб, например, держится точки зрения… полярной. Вот, прошу, его газета, свеженькая. (Читает). «Пушки дредноутов смотрят на Петроград…» Чепуха?.. Да еще на постном масле?.. Так-таки ничего?.. А волнения все-таки есть?.. Калинин?.. Выступал?.. Ну и как?.. Еще не вернулся?.. Чего они хотят?.. Как же неясно?.. Как нам могут быть неясными настроения масс?.. Тогда на что и куда мы годимся? (Слушает). Вы что же, меня успокаиваете?.. А в Петрограде? Где еще волынки?.. (Грустно). А на «Арсенале»?.. Беспартийные?.. А не переодетые ли они в модный беспартийный наряд — меньшевики и эсеры?.. Стало быть, в Кронштадте ничего тревожного? (Послушал). Ну, утки так утки… До свидания. (Повесил трубку. Пошел к столу). В Питер — хлебный маршрут из Павлограда. Из Томска. (Записал). Справиться у Халатова — нужен ли сегодня созыв хлебной комиссии. (Записал. Пошел к окну). Волынка на «Арсенале». Я там выступал, кажись, дважды. Издергались. Изнемогли. Устали. Все устали — рабочие, крестьяне. Так дальше нельзя. (В волнении прошелся, не заметил, как отломил кусочек хлеба). Рабочий класс России, мы все в неоплатном долгу перед ним. Впервые в истории человечества правящий класс, взявший власть в свои руки, умирает от голода. Господствующий класс… вот уже три с половиной года терпящий неслыханные, невероятные лишения! Если бы сказать в семнадцатом году, что мы выдержим эти три года, — никто бы не поверил. И мы первые не поверили бы. Революция — это чудо. В известных случаях. Но чудо и отучило нас рассчитывать. Нельзя злоупотреблять чудом. Есть предел. Нужен поворот. Нужно целебное средство, а где его взять? А если его нет? Не может не быть. Чудо — иная экономическая политика. Какая? Другая. Поворот в экономической политике. Вот. Вот. Назрело. Подсказано. Ходом всей жизни. Теорией, практикой… практиками. Другого целебного средства нет. Улучшение положения — немедленное. Иначе… (Смотрит в окно, пожал плечами, засмеялся). Хоть бросайся с пятого этажа. А лед-то мягкий уже. Ноздреватый. Весна. Такой зловещей весны еще не было, Пережить эту весну — значит пережить всё. Хлеб, хлеб, хлеб. Пуд хлеба. Пуд угля. Вот — оружие. Вот — победа. Топливо взять всюду, где можно. А этот — уже в Кронштадте? Позднышев? Или Познышев? Борода как у Дыбенко. Что это у них — мода? Из-под земли — все наличные запасы топлива. А где взять? Топливо это дрова, дрова — это лошадь, лошадь — это крестьянин. Опять — крестьянин? Опять — к крестьянину?.. Кржижановский пошел. Сколько ему? В Минусинске было двадцать пять будто. Этот мужичок-кулачок всю беседу бормотал в углу. Что он бормотал? А! (Засмеялся). «Торговлишку бы, Владимир Ильич!» (Строго). Да, и торговлишку. Дай хлеб — получишь выгоду. Сдашь процент государству, а там все твое. Иная экономическая политика. Да, торговлишку, да, замену продразверстки продналогом, да, излишки, бери — торгуй. Торговлишку, но не во имя кулаков, а во имя рабочего класса. Да! И во имя крестьянства! (Волнуясь, ходит по столовой. Снова, незаметно для себя, отламывает кусочек хлеба). Неужели этого не вбить в головы тем, кто хочет коммунизма сегодня, во что бы то ни стало коммунизма сегодня? Во что бы то ни стало, хотя бы… ценой… смерти рабочего класса! А мы пойдем к коммунизму, непременно пойдем к нему, но не прямо, а с обходом и с подходом. (Ест). Лучше маленькая рыбка, чем большой тараканище. Усиление буржуазии? Да. Но еще больше — усиление власти. Советской. И тогда не будет петроградских волынок, И волнений в революционном Кронштадте. (Прошелся по комнате, задумался). Поворот! Не прозевывая, как прозевывали уже не один раз. В семнадцатом году не прозевали. И взяли Зимний. А сейчас? Сейчас пострашней, пожалуй. (Остановился около газет, взял одну из них). И эта. Словно бы сговорились. Почему о Кронштадте, опять о Кронштадте, снова о Кронштадте? (Пошел к телефону. Остановился около стола, посмотрел на тарелочку с хлебом, развел руками). Съел! (Взял телефонную трубку, рука его плохо поднялась. Внимательно поглядел на нее. Поднял и снова опустил). Вроде действует. (В трубку). Соедините меня с Петроградом. Да, снова.

ЗАГОВОР

У баронессы Рилькен в Кронштадте. Следы дворянской «флотской» квартиры: модель, может быть, парусной шхуны, может быть, — трехтрубного броненосца, компас, миниатюрная рында. Керосиновая лампа. Гравюра Адмиралтейства в синей рамке. Бронзовая люстра, покрытая надежным слоем паутины. Й — буржуйка, подле нее разорванный на растопку журнал «Нева», изрубленное наполовину павловское кресло-бочка, топорик. Ночь. Входит человек, сбросивший на льду белый балахон. Это Рилькен. Никого нет. Зажигает лампу. Появляется фигура в тулупе, в валенках, голова повязана башлыком.

В руках берданка. Рилькен вскакивает, выхватывает браунинг.

Рилькен. Ружье на пол!

Человек роняет берданку. Это баронесса Рилькен.

Руки поднять.

Баронесса. Сон, сон, сон…

Рилькен. Господи…

Баронесса берет его руку с браунингом, молча целует ее.

(Задыхаясь). Мама.

Баронесса. Тебе… позволили?

Рилькен. Почему этот… маскарад?

Баронесса. Потом. (Трет ему руки). Ледяшки. К огню. Грей руки. Как ты попал в Кронштадт, Сева?

Рилькен (с усмешкой). В международном вагоне, на перроне — почетный караул. Ну? О себе.

Баронесса. Горбишься по-прежнему. Это не маскарад, Сева, это служба. Сторож в цейхгаузе. Мне доверяют. Не горбись. Не был дома три года, четыре месяца. И все-таки сон.

Рилькен. Развяжу башлык.

Баронесса. Грей руки. Сама, я все сама. Чаю, да? Сахарин кончился. Постные конфетки — тоже. Но ничего, Сева, ничего — есть картошка. Мерзлая, но ничего, главное — живой. Надолго?

Рилькен. Навсегда. Где Ширмановский?

Баронесса. Ширмановский? Какой Ширмановский? А-а. Его расстреляли. Давно.

Рилькен. Костромитинов?

Баронесса. Этот в Крым убежал, по-моему к Врангелю. Сева, ну их. Как добился — сюда? Простили? Они тебя за борт хотели… Как гнались за тобой, визжали, улюлюкали, боже мой. Что — ты им сейчас нужен?

Рилькен (усмехнулся). Очень. Потом, мама. У нас будет много времени. Козловский в Кронштадте?

Баронесса (киво, ет). И большой начальник.

Рилькен. Где живет?

Баронесса. По-прежнему — над нами. Его не уплотняли. Это называется — военспец. Он ведь, Сева, при всех режимах. Сева, а уши, уши… (Трет ему уши).

Рилькен. Зови его сюда.

Баронесса. Господь с тобой, ночь.

Рилькен. Рассвет. Не пойдешь — я сам.

Баронесса. Сева, я боюсь и… это же неприлично — врываться ночью. Хорошо, я пойду. (Пошла к дверямвернулась, тихо). А ему можно, что ты… вернулся?

Рилькен. Ему — можно.

Баронесса уходит. Рилькен нервничает, поправляет покосившуюся гравюру Адмиралтейства. Постоял перед моделью корабля. Входит баронесса.

Придет?

Баронесса. Вышла неловкость — он дезабилье. Боже, изумился. Придет.

Рилькен. Давно ты была в Петрограде? Ну, что там?

Баронесса. Ну что? В Лебяжьей Канавке нет воды. Памятник Александру Третьему зашили досками. А Николая Первого перед дворцом — холстом, почему-то красным. Солдафон и парвеню, хотя и из дома Романовых. Ах, Сева, что ни говори, это была вырождающаяся семья, надо смотреть правде в глаза. Не слушаешь?

Рилькен. Почему не идет?

Баронесса. Что еще? Фонари не горят, кошек всех съели.

Рилькен. Баррикады на Петроградской? Бои?

Баронесса. Сева, это недоразумение. Баррикад на Петроградской нет. И боев. Там есть — эта… барахолка. Оладьи хочешь? Баррикады! Да если б и были — их тут же растащат на дрова. Цены дикие, Сева, я в ужасе. Фунт мяса — тридцать тысяч рублей. Сахар-рафинад — двадцать три тысячи. Но кто же нынче себе позволит пить чай — внакладку, а не вприкуску? Соль… А если пойти самому, Сева?

Рилькен. Куда?

Баронесса. Им нужны военспецы. Они простят.

Рилькен. Так сколько же стоит соль? (Пауза). Рассказывай дальше, мама.

Баронесса. Рассказывать можно всю ночь и еще тысячу. Роман, роман, Сева. Эжен Сю. И в Крестах сидела, и на Гороховой, два. Там ведь, Сева, ЧК, чрезвычайка.

Рилькен. За что?

Баронесса. За тебя. Но ты не думай. Там тоже жизнь, Сева.

Рилькен. Да-а?

Баронесса. Всего попробовала — и общую камеру, и больницу тюремную. Не подбрасывай, пожалуйста, кверху спички — ни одной из своих прежних привычек не оставил. Кстати, спички — шестьсот рублей коробок. Это немыслимо. А в общей камере ко мне были очень милы — ну вообрази, я ни разу сама парашу не вынесла. А в больнице какая-то прачка поила меня из поильника. Кстати, на Гороховой, два, я видела Таточку Нерадову.

Рилькен (вскочил). Жива?

Баронесса. Как тебе сказать? Жива, конечно.

Рилькен. Где она?

Баронесса. По-моему, в Кронштадте. Сева, лучше бы тебе не видеться.

Рилькен. Замужем?

Баронесса. Хуже.

Рилькен. Ну?

Баронесса. Сева, она — падшая женщина.

Рилькен. Лжешь!

Баронесса. Сева, я не слышала…

Рилькен. Прости, мама. (Целует ей руки). Будь они прокляты, о, будь они прокляты!

Баронесса. Очищали крепость от нестойких элементов. Увидела в камере — не поверила глазам. Таточка!.. Помню ее за роялем в белом… Отец сбежал с мисс Кэт, мать умерла от тифа, а я думаю, от огорчения. Сева, не молчи. Что делать?

Рилькен. Она, это была она.

Баронесса. Кто? Где?

Рилькен скрывается. Она возвращается с Козловским. Генерал одет по-домашнему. Ему за шестьдесят. Крепок, подтянут.

Козловский. А где гость?

Баронесса. Сева!

Выходит Рилькен.

Козловский. Ежели не подвела память — покинули Кронштадт после переворота, вслед за князем Гагариным и князем…

Рилькен. Здравствуйте, генерал. Не хотел бы тратить ваше время впустую. Мама, ты обещала чай…

Баронесса (печально). Да-да, Сева, я оставлю вас. (Уходит на кухню).

Рилькен. Генерал, я пришел по льду, минуя караулы, из Финляндии. Письма к вам. Маршала Маннергейма. Комитета русских промышленников. Комитета спасения России. Направил меня Международный Красный Крест. (Достает бумаги из внутреннего кармана). Документы.

Козловский. Полно, барон, среди своих…

Рилькен. Будем уважать порядок — хоть мы. (Отдает бумаги). Обозы с консервами, мясом, мукой пойдут на лед, как только вы сообщите, что власть — взята. (Вопросительно смотрит на Козловского).

Козловский. Слушаю вас, друг мой.

Рилькен. Фрахтуются пароходы. Комитет русских банков дает два миллиона франков — это на оружие. Денисов, Гукасов, Манташев — с вами, это значит, с вами — русское золото. Для формирования ударных отрядов вчера прибыл в Гельсингфорс Борис Савинков. С началом навигации в гавань Кронштадта войдут корабли британского королевского флота. Официальные лица Британии прибудут в Кронштадт, как только будет создано новое правительство. Когда оно будет сформировано?

Козловский. Процесс нарастает, друг мой.

Рилькен. Оно еще не сформировано?

Козловский. Лавина катится. Вчера на Якорной площади не дали говорить Калинину.

Рилькен. Когда же вы возьмете власть?

Козловский. Мы ее не будем брать.

Резкий звонок в передней. Рилькен ощупывает правый карман.

Баронесса. Чрезвычайка! Тебя выследили!

Козловский. Скрыться, скрыться.

Рилькен. Спокойнее. У меня алиби — дипломатическое. Международный Красный Крест.

Баронесса. Алиби, Сева, — революция! Боже, как он наивен, зачем он вернулся…

Козловский. Спрячьте его.

Снова звонок.

На черную лестницу, там есть выход…

Рилькен. Я не забыл. (Не торопясь, поправив по дороге покосившуюся гравюру, уходит в глубь квартиры).

Звонок еще резче. Баронесса с ужасом взглянула на Козловского. Идет открывать. Козловский садится к буржуйке, помешивая угли. Баронесса возвращается с Гущей. Гуща вооружен, подбородок перевязан.

Баронесса (радостно, Козловскому). Оказывается, голубчик, за вами. (Гуще). Вот… гражданин… военспец.

Гуща молча козыряет. Баронесса уходит в глубь квартиры очень веселая.

Козловский. Слушаю вас, друг мой.

Гуща. Гражданин Козловский, готовы ли вы служить новой революционной власти?

Козловский. Нельзя ли ясней, мой друг?

Гуща. Час назад образован революционный комитет Красного Балтийского флота, коротко — ревком. Председателем избран военный моряк Петриченко. (Толкнул себя в грудь). Член ревкома Гуща.

Козловский (чуть иронически). Весьма приятно. Чем могу быть полезен?

Гуща. Ревком зовет вас. Как спеца-артиллериста.

Козловский (чуть иронически). И только?

Гуща. Стихия нас выдвинула, гражданин Козловский. Патентованных политиков, которые на три аршина под землей все видят, — таких у нас нет и не ищите. Матросы — сыны стихии. И офицеров тоже среди нас не ищите. Военморы у штурвала. Наш путь усеян рифами. Но этот путь ведет к фарватеру.

Козловский. Но все-таки — чего вы хотите?

Гуща. Чего хочем?

Козловский. Ну хочете?

Гуща. Хочем свободных Советов. Раз. Но без коммунистов — два. Хочем белую булку — рубль штука, — не миллион. Партия коммунизма ощипала город и деревню до последнего пера, так было, так не будет. Изменили идеям. Вез дома Романовых, гражданин Козловский, но и без Ленина. Без коммунистов, но и без погон золотых. А советская власть — оставайся, мы за нее свою рабочекрестьянскую кровь пролили. Ясно тепёрь?

Козловский. Более или менее.

Гуща. Нас Петроград поддержит, Россия. Соберем силу на кораблях — и айда открыто на Якорную. Так через недельку.

Рилькен (внезапно выходя). Завтра.

Гуща (хватается за оружие). Кто?

Рилькен. Замешкаетесь — раздавят.

Гуща. Кто, задаю вопрос?

Козловский. Хозяин квартиры. Вернулся.

Гуща (мрачно). Не рано ли?

Рилькен. Поздно. (Вынул из тулупа газету). Извольте прочитать. (Дает Козловскому). Вслух, прошу. Вот тут.

Козловский (разворачивает газету, читает). «Les canons du dreadnought regardent sur Petrograd».

Рилькен. «Пушки дредноутов смотрят на Петроград». Это пишет «Эко де Пари», официальный орган французского генерального штаба. Замешкаетесь — раздавят. Завтра!

Гуща (недобро). Быстрый. Из военных?

Козловский. Направлен Международным Красным Крестом.

Гуща. Медик, что ли?

Козловский. Видите ли, мой друг…

Рилькен. Генерал, хватит играть в бирюльки. Это недостойно. (Гуще). Вы, как я понял, член нового русского правительства? А я — русский морской офицер, капитан первого ранга, командовал дредноутом «Севастополь» до семнадцатого года, участвовал в войне против немцев, за что и…

Гуща. Барон Рилькен?

Рилькен. Барон Рилькен.

Гуща. А нам баронов больше не надо. Свергли трехсотлетнее иго, теперь свергаем трехлетнее. Кто хочет царские погоны из нафталина, не будет такого, извините, прямо, по-матросски. Газетка где? Так и написано — про кронштадтские пушки? Откуда пронюхали? Дайте-ка. Будет доложено революционному комитету. Гражданин Козловский, так как — да или нет?

Козловский. Что ж… (Пауза). Да.

Гуща. Будет доложено. (Рилъкену). И про ваше прибытие.

Рилькен. Доложите — ждать нельзя. Вино откупорено — его надо пить до конца.

Гуща. До вина еще далеко — обходимся денатуратом.

Рилькен. Сомнут! Только — завтра! Только — завтра!

Гуща. А вы не диктуйте. (Козловскому). Ждем на «Севастополе».

Козловский молча кивает. Козырнув небрежно Рилькену, Гуща уходит. Молчание.

Рилькен. Взашей — и брать в свои руки.

Козловский. Эмиграция, эмиграция… Самсон, которому отрезали волосы. Тут жизнь прожили — неимоверную, немыслимую. С пайками, с лозунгами, с чрезвычайкой… Голгофа. А вы — всё те же. Ленин… Да он и картавит-то по-дворянски. А за ним, с берданками царя Гороха — на танки. «Все, как один, пойдем за власть Советов и, как один, умрем в борьбе за это». Пели и перли. Перли и умирали. А теперь? Кто против Ленина? Те, кто умирали. Еще помнят вас, барон, учтите, не выветрилось, но уже есть сила, единственная, которая одолеет. Да, из-за этого жить хочется старику! Мой друг Юденич, ваш покойный друг Колчак — все это демодэ, несовременно. Современны эти — «чего мы хочем»! Не играли на скачках? Ставьте на темную лошадку. Дорогу хамам — вывезут Россию.

Рилькен. Бедная наша Россия.

Входит баронессас подносом, на нем чашки, тарелка с картошкой.

Баронесса. Пардон, без сахара.

Рилькен (с печальной улыбкой). Вернуться, чтобы воевать за… советскую власть?

Козловский. За Россию. Мерси, баронесса. (Рилькену). Через четверть часа зайду за вами. Представлю этому… Петриченко. «Чего мы хочем»… (Уходит).

Баронесса. И он тебя уговаривал. Вот видишь, пойди, они тебя простят. Только не сразу. Поживи, осмотрись. А то ты от на ивности наделаешь глупостей. Налей себе сам, хорошо? Я не в силах. Теперь часто сплю не раздеваясь. Завтра у меня кружок ликбеза. То есть, собственно, уже сегодня.

Рилькен. Тоже служба?

Баронесса. Бог с тобой. Это добровольно. Все-таки, милый, раньше мы были слишком, чересчур изолированными. Общения дают так много. Не подбрасывай коробок. Так много доставлял мне огорчений. С детства, потом в корпусе… И все-таки, что бы я делала, если бы тебя не было. А потом спеку тебе оладьи, да? Ожерелье, аметистовое, выменяла на муку. Аметист — мой камень, счастливый. Правда, теперь всё отменили… А потом к ним, с чистой душой. Не горбись. Сон, сон, сон… (Засыпает).

Рилькен (горько). Чего мы хочем? (Прикрывает ее поги одеялом, тихонько выходит).

ОТЕЦ И СЫН

Железная кровать. Лоскутное одеяло. Гордей и Иван Позднышевы. Лежат лицом к потолку, закинув руки за голбвы. Бушлаты на табуретках. По одну сторону кровати, на полу, — тупоносые флотские ботиночки, по другую — видавшие виды, порыжевшие армейские сапоги. Оба — в тельняшках. Потрескивает огонь в печурке. Поют в два голоса, тихонько:

«Трансвааль, Трансвааль,

Страна моя, ты вся горишь в огне…»

Позднышев. А спать когда?

Иван (тихо поет).

«Под деревцем развесистым Задумчив бур сидел…»

Позднышев. А сколько было пето… Смотри-ка, светает. (Помолчав). Безгнездые мы нынче, Иван. И держаться нам друг за дружку — намертво. Кроме меня, у тебя, да кроме тебя, у меня… Дружишь, ладишь-то с кем?

Иван. Ну с кем. С Гущей, Федькой…

Позднышев. А, тот. По годам ли?

Иван. Вроде и я не ребеночек.

Позднышев. А эта… в бескозырке… евонная?

Иван. Была — общая, теперь — его.

Позднышев. Славно живете.

Иван. Живем, вместо хлеба жмыхи жуем. А вы, батя, к нам — зачем и почему?

Позднышев. Як себе.

Иван. Верно — от Ленина?

Позднышев. А если?..

Иван. Не заливаете?

Позднышев. Ну, ну, безотцовщина.

Иван. А по какому вопросу?

Позднышев. На твою физиомордию поглазеть.

Иван. Ровно со щенком.

Позднышев. А ты кто? Ну, ну. Не пузырись. На сердитых воду возят. За топливом прислан, за нефтью — с кораблей. В Питере-то заводы помирают. На Путиловском зажигалки мастерят, жуть. Флот-то все одно на приколе, возьмем нефть с кораблей — Петрограду. Братве хочу от Ленина клич кликнуть — даешь субботники по сбору топлива для заводов Петрограда, навались!