Драмы и комедии

Уже тридцать с лишним лет, как закончилась война, но для всех ли она закончилась? Еще ноют военные раны, еще просыпается человек от ужаса — во сне он видел войну… А матери? Они ведь все еще ждут. Недавно умерла одинокая старуха. В руке у нее нашли крепко зажатый солдатский треугольник — последнее письмецо от сына. Война закончилась только для погибших, а для оставшихся в живых война еще продолжается, еще вспоминается она им.

Пьеса эта воспоминание о войне, она представляет собой смешение комедии с трагедией, фарса с драмой. Пусть такого жанра в драматургии не существует. Война подсказала его мне. В те дни грубый натурализм был замешан на возвышенном романтизме. Войну каждый помнит по-своему — кто больше по рассказам, кто видел и пережил все сам. Но и те, кто был на войне, каждый помнит ее по-своему. И пусть не удивляются ветераны, если в этой пьесе они не узнают свою войну, свое пережитое, если их взгляды не совпадут с взглядами автора. Когда сегодня вспоминаешь те годы, прежде всего вспоминается то, чем тебя поразила война, по контрасту с мирным временем. Это может быть большое событие, или совсем маленький эпизод, или даже просто деталь. Цена кусочка хлеба или щепотки соли была в те дни совсем иная, иными стали такие понятия, как слезы и смех, совесть и честь. То, что раньше считалось незначительным, вдруг вырастало, как под увеличительным стеклом, а огромное виделась маленьким, как в перевернутом бинокле.

Все меньше нас, тех, кто воевал. Скоро не будет нужды заботиться о ветеранах и инвалидах, их не станет, — если, конечно, не грянет новая война.

А пока в жизнь приходят новые поколения, те, что не знают войны.

Вспомните — пятьдесят миллионов человек погибло во второй мировой войне, пятьдесят миллионов…

А в моей пьесе всего-навсего десять героев. Перед вами пройдет их история. По сравнению со всеобщей историей это так же мало, как мала Земля по сравнению с бесконечной Вселенной, но недаром мать-природа наделила нас воображением.

Наша Земля мала, но все, что мы знаем о бесконечной Вселенной, мы знаем благодаря нашей маленькой Земле… Вся Вселенная отражается в глазах матери-Земли, так же как в капле росы отражаются горы и небо…

Мне бы хотелось, чтобы эта пьеса отразила, как капля росы, мир великой войны…

Вспоминайте же войну, те, кто воевал, а те, кто родился уже после ленинградской блокады, после Сталинграда, Крыма, Курской дуги — после всех этих сражений, где мы стояли насмерть, — те, кто родился после 9 мая 1945 года, пусть знают, как народ боролся за них, еще не рожденных.

Мне бы хотелось, чтобы герои пьесы заговорили от имени всех, кого еще мучают воспоминания военных лет. И от имени тех, кого уже ничто не может потревожить и кто не знает, что случилось в мире после их ухода. Чтобы зазвучали голоса тех, кто пал, заслонив собой других, живущих ныне под мирным солнцем, чтобы все они заговорили в полный голос о событиях минувшей войны. Несколько слов о художественном оформлении спектакля, как оно мне видится.

В сценах начала войны сверху должны свисать, как два колокола, две каски — одна со свастикой, другая со звездой.

Если по ним с обеих сторон ударить прикладами ружей, каски столкнутся и зазвенят. Вот таким своеобразным гонгом и стрельбой из автомата следует начинать каждую картину.

Занавес мог бы представлять собой развешанные плащ-палатки и шинели: с одной стороны наши, с другой — немецкие.

Причем если в сценах 1941—1942 годов преобладает немецкая сторона, то в последующих картинах советская сторона будет постепенно занимать все большую часть занавеса и к финалу полностью овладеет им.

Так можно наглядно показать соотношение сил двух лагерей. Так же должны противостоять друг другу и песни. В начале спектакля немецкие песни должны звучать бравурно, но постепенно они будут заглушаться советскими и в конце концов исчезнут. Декорации могут быть условными, но оружие и все воинское снаряжение должно быть подлинным.

О звуках боя. Все знают, что на войне стреляют, поэтому для передачи картины боя лучше найти другие, более значимые средства, чем выстрелы на сцене. Здесь важна не документальность, а эмоция. Не забывайте, что это — воспоминание.

АНДРЕЕВ КУЗЬМА АЛЕКСАНДРОВИЧ — средних лет, степенный, рассудительный.

ЕРМОЛАЙ }

ВИКТОР } — его сыновья.

МИХАИЛ ХАЛИМОНЕНКО — интеллигентный человек 25—26 лет.

КРОШКА — низкорослый, подвижной как ртуть. Говорит с акцентом.

РОМАШКИНА МАРИЯ.

РЫБАКОВА ГАЛИНА.

ЕВГЕНИЙ — солдат.

ТАРАС — друг Виктора.

ПОЛКОВНИК.

ЕЛКИН — майор.

КРАВЦОВ — лейтенант.

АМВРОСИЙ.

РЯБОЙ.

МАТЬ.

НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ.

БЮХНЕР ВИЛЛИ — немецкий полковник.

БЮХНЕР РУДОЛЬФ — его брат (желательно, чтобы обоих братьев играл один актер).

КУРТ — немецкий солдат.

СОЛДАТЫ И ОФИЦЕРЫ.

Действие происходит с начала до конца Великой Отечественной войны.

ПРОЛОГ

Ни звука. Первозданная тишина. Сцена пуста. Потом в глубине ее начинает мерцать огонек, который переливается всеми цветами радуги. Постепенно разгораясь, он превращается в пламя Вечного огня над могилой Неизвестного солдата.

Поднимается ветер, слышны раскаты грома. Ярче горит пламя Вечного огня, и из него вырастает фигура Неизвестного солдата. Появляется с е д а я ж е н щ и н а. Лицо ее в шрамах, но это не безобразит женщину. Весь ее облик излучает милосердие и твердость. Она кладет у огня охапку цветов.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Не меня, случайно, ждете, мамаша?

М а т ь. Да я многих жду.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Я вам никого не напоминаю?

М а т ь. Лицо вроде знакомое… А вот как звать…

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Имя, стало быть, не помните.

М а т ь. Имя не припоминаю. На кого же ты похож? Да ты на многих похож.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Я тот, кто не вернулся с войны. Вы ведь меня тут ждете.

М а т ь. У меня столько с войны не вернулось. Может быть, ты сам скажешь, как тебя зовут?

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Сам-то я как раз забыл. Вернее, я не забыл, у меня война отняла имя.

М а т ь. Тебе нужно что-нибудь?

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Нет, мне от живых ничего не нужно. А я вот им нужен. Я им кажусь то отцом, то сыном, то братом… То мужем. А то женихом. Кто кого потерял, тот того и ищет. Все ко мне приходят. У меня потому и нет своего имени, наверное. Зато много чужих.

М а т ь. Тяжело тебе?

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Мне? Вот в войну было тяжело, поспать мало пришлось. А сейчас, я так понимаю, мне выделили отдельный окоп, чтобы я выспался. Но теперь мне иногда самому не спится. Вот за огоньком присматриваю. О чем задумались, мама?

М а т ь. Вот и хорошо, зови меня мамой.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Вы мне и есть мать. О чем же думаете, мама? Все вспоминаете, как меня звали?

М а т ь. Вспоминаю, но меня война как громом оглушила, как огнем ослепила, ничего не могу вспомнить. Лицо твое мне знакомо, а вот как зовут…

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Зовут… Нас много было.

М а т ь. Всех помню. Каждый день их жизни помню, все их годы под пулями. Эти пули прошли сквозь мое сердце. Мои убитые дети…

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Ваши дети…

М а т ь. Они стоят передо мной как живые. Я и тебя помню. Только имя забыла. Ступай поспи. Я за тебя тут посижу.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Обождите, мама. Может быть, вспомните меня? Давайте вернемся в те дни, мама…

Накрывает простреленной каской Вечный огонь.

Через отверстия в каске пробиваются лучи света, тогда он набрасывает на нее шинель.

Темнота.

Пулеметная очередь. Трассирующие пули выписывают на небе: «1941 год, 22 июня».

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

На сцене К у з ь м а. Крадучись входит Е р м о л а й. Он босиком, туфли в руке.

К у з ь м а. Явился! Где тебя носило всю ночь?

Е р м о л а й. А ты почему не на заводе?

К у з ь м а. Ночная смена с понедельника. А сегодня воскресенье.

Е р м о л а й. Что-то ты затемно встал.

К у з ь м а. Я и не ложился. Ты вон взял привычку приходить по утрам, теперь и твой братец тоже. Ты где гулял?

Е р м о л а й. Да я поддал немного… Ночью заблудился. У одного друга заночевал.

К у з ь м а. Посмотри-ка мне в глаза.

Е р м о л а й. Ну чего ты от меня хочешь, отец? Что тут особенного?

К у з ь м а. Учиться ты не захотел…

Е р м о л а й. Я же работаю! Учиться у меня способностей нет.

К у з ь м а. У тебя с бабами гулять да пить способности.

Е р м о л а й. А ты в моем возрасте не гулял? Водочку не пил?

К у з ь м а. В твоем возрасте я гулял под пулями на гражданской.

Е р м о л а й. Ты уж больно строгий, отец. Хочешь, чтобы я жил, как ты? Но ты уже прожил жизнь, а я только начинаю.

К у з ь м а. Моя жизнь не кончилась. Ты и твой брат теперь моя жизнь. И у меня еще много дела, как я вижу.

Е р м о л а й. Я же ничего плохого не сделал. Не убил никого, не украл.

К у з ь м а. Ты себя убиваешь. Свою жизнь крадешь. Кто ты? Юбочник. Сначала любил Катю, потом Дусю, потом появилась Ксеня. Кого ты только не любил!

Е р м о л а й. Это мое дело, кого любить, кого бросать.

К у з ь м а. Найди себе жену в конце-то концов! И будет у нас опять семья. Была бы мама твоя жива, она тоже так бы сказала.

Е р м о л а й. Глаза слипаются. Вот высплюсь, тогда посмотрим… (Уходит.)

Появляются В и к т о р и Т а р а с.

В и к т о р. Отец, вот это мой лучший дружок, Тарас.

К у з ь м а. Замечательно.

Т а р а с. Мы с Витькой сегодня ночью поклялись клятвой Ганнибала — никогда не изменять нашей дружбе.

В и к т о р. И найти сестер, обязательно близнецов, и сыграть свадьбу в один день.

К у з ь м а. И вы что, всю ночь искали близнецов?

В и к т о р. Это я так сказал. Мы всю ночь сидели у геологов. Мы решили года три с геологами походить, а потом поступать на геологический.

К у з ь м а. Ну ладно, ладно. Только пошевеливайтесь, близнецов найти трудно.

В и к т о р. Мы найдем!

Слышен скрежет танков, свист пуль, гул самолетов, взрывы. Входит Е л к и н.

Е л к и н (одеваясь на ходу). Тревога! Тревога! Началась война!

Появляется Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. В дальнейшем он часто будет присутствовать на сцене.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. С кем?

Е л к и н. С немцами, с колбасниками. Фашисты напали на нас! Тревога! Военная тревога!

Неизвестный солдат уходит и возвращается с грудой воинского обмундирования. Затем помогает М а т е р и принести оружие и снаряжение.

Входят л ю д и в гражданском, переодеваются в военное. Подходят к Матери за оружием, касками, противогазами, плащ-палатками, ложками, инструментом. Знакомятся.

Е р м о л а й стоит в стороне.

К у з ь м а (сыновьям). Одевайтесь! Ермолай, подходи. Ты что? Не понял — война началась?!

Е р м о л а й. Пока не могу. У меня тут… в общем, свидание с одной девушкой.

К у з ь м а. На свидание — после войны!

Е р м о л а й. А дом наш? Пустым останется? Вся семья уйдет?

К у з ь м а. Тебя-то я дома не оставлю. Пока ты будешь при мне!

Е р м о л а й. А кто я такой? Я человек маленький, без меня страна не погибнет, со мной не победит.

К у з ь м а. Вот если все так будут рассуждать, тогда мы погибли. Вспомни, как репку тянули: дед, бабка, внучка, Жучка, кошка… Тянули-тянули, не вытянули. Мышка помогла.

Е р м о л а й. Это я в первом классе уже прошел.

К у з ь м а. Плохо, значит, прошел. Теперь наденешь сапоги и заново будешь проходить.

Е р м о л а й. В этих сапогах только ноги собьешь. Тяжелые.

К у з ь м а. Привыкнешь — полегчают. Бери на номер больше — тогда зимой не замерзнешь. Вот шинель.

Е р м о л а й. Вот это да, жесткая, как жестянка.

К у з ь м а. Зато лучше ее нет, если спать на земле и на льду. (Подходит к Матери.) Моя фамилия Андреев, Кузьма Александрович. Я знаю немецкий язык. У нас по соседству немцы жили. (Выбирает оружие и дает его Тарасу. Виктору и Ермолаю.)

Е р м о л а й. Ржавая какая винтовка.

К у з ь м а. Почистим.

Ермолай косо взглянул на винтовку, связал в узел гражданскую одежду и зло отфутболил его.

М а р и я и Г а л и н а надевают военную форму.

М а р и я (поет). «На закате ходит парень…»

Г а л и н а. Что ты все время поешь эту песню?

М а р и я. Привязался мотив. Хочу эту песню с собой на войну как талисман взять, чтобы пуля меня не брала.

Г а л и н а. Молодец! Амулетом запасаешься. А я положу свое платье в вещмешок, вдруг понадобится.

Обе подходят к Матери.

М а р и я (Матери). Мария Ромашкина. Собиралась пойти в артистки, а родители заставили в институт иностранных языков. А это моя однокурсница, Рыбакова Галина.

Г а л и н а. Выдайте мне снайперскую винтовку, я ворошиловский стрелок.

Т а р а с (Виктору). Сразу видно, брат, — солдатская гимнастерка не для девушек шита. Обтягивает слишком. (Ермолаю.) Тебе какая больше нравится?

Е р м о л а й. Все женщины одинаковы, я бы ни от одной не отказался.

В и к т о р. Может, предпримем разведывательный маневр?

Е р м о л а й. Не до маневров сейчас. Не до игры. И вообще женщину нужно брать с первого раза и наповал.

В и к т о р. Прошу тебя как брата, оставь свои шутки, спугнешь ведь девчонок.

Е р м о л а й. Все равно без меня у вас ничего не выйдет. Но если просишь как брата…

В и к т о р. Девочки, что вы на войне будете делать?

Г а л и н а. А вы что, мальчики?

В и к т о р. Мы… Мы что прикажут.

Г а л и н а. Вот и мы — что прикажут.

Е р м о л а й. А нам вас жалко.

М а р и я. Пожалейте себя.

В и к т о р. Девочки, а вы, случайно, не близняшки?

Г а л и н а. Это наше дело.

Т а р а с. Мы вот с другом поклялись, что женимся на близняшках.

М а р и я. Разве мы похожи на близнецов?

Е р м о л а й. Среди близнецов тоже так бывает — один получше, другой похуже.

Г а л и н а. Правда? Знаете, что я вам скажу? Катитесь-ка отсюда.

Мария угрожает Ермолаю штыком.

Е р м о л а й. Тебе бы лучше этот штык нагреть да на нем волосы завить, чтобы быть в порядке, если придется на свиданку идти.

М а р и я. Да отвяжитесь вы, в самом деле! Не то я без нагрева вас сейчас проткну.

В и к т о р уводит б р а т а и Т а р а с а.

А м в р о с и й берет у Матери ружье, крестится.

Солдаты разбирают оружие. Кое-кто напевает.

Е в г е н и й (Матери). Разрешите обратиться! Можно мне гражданскую одежду домой отослать, у меня там жена и маленький мальчонка, Сережка.

Мать кивает. Сцена пустеет, раздача оружия кончилась.

М и х а и л сидит в углу, читает книгу и какие-то листки.

К р о ш к а идет за лейтенантом К р а в ц о в ы м, держа в руках пару ботинок.

К р о ш к а. Слушай, хозяин-джан, смотри сюда!

К р а в ц о в. Вот дает! Я тебе не хозяин, а командир. Обращаться надо по уставу, товарищ рядовой!

К р о ш к а. Слушай, обменяй ботинки, а?

К р а в ц о в. Что в армии дают, то солдат и носит.

К р о ш к а. Вах, хозяин-джан, прости, товарищ командир. Как мне ботинки надеть, оба на левую ногу.

К р а в ц о в. Значит, кому-то достались два правых. Найди этого товарища. (Уходит.)

К р о ш к а (ходит, выкрикивая). А кому достались два правых ботинка? Кому два правых, слушай, а? (Поет.) «Ой, балам, балам». (Подходит к Михаилу, бросается снимать с него ботинок.)

М и х а и л. Простите, что вы делаете?

К р о ш к а. Дай, это ботинок мой!

М и х а и л. Простите, как же он ваш, он же мой, он у меня на ноге.

К р о ш к а. Ты что, не видишь, у тебя оба ботинка правые?

М и х а и л. Простите, это мое личное дело. Мне сказали: «Надевай что дают». А то бы я остался босой. Но это не имеет значения. (Углубляется в чтение.)

Крошка снова хватает Михаила за ботинок.

Послушай, оставь меня в покое! Витчипись! Я тоже драться могу!

К р о ш к а. Понимаешь, мне достались два левых ботинка. Давай, слушай, обменяемся!

М и х а и л. Меняться — пожалуйста, только что на что?

К р о ш к а. Ты мне дашь правый, а я тебе левый. Понял? Нет?

Обмениваются ботинками.

М и х а и л. Вы откуда?

К р о ш к а. А ну, догадайся.

М и х а и л. Вы с Кавказа, но конкретно не знаю.

К р о ш к а. Вах как точно, в самое яблочко попал! Папа мой армянин, мама азербайджанка, сам я родился в Тбилиси, моя жена и дети тоже в Тбилиси. А Дагестан — слышал такой? Я там жил, бабушка моя лезгинка. Слышал, да? (Напевает.) «Дам-пату-дибидам-па!» Но не эта лезгинка, а который народ лезгины.

М и х а и л (смеется). Ну, ты прямо кавказский интернационал.

К р о ш к а. Выходит, так, ну. Сам я простой рыбак. Я всех люблю: армян, азербайджанцев, татар, грузин, русских, черкес… Я не люблю только плохих людей. Я тогда ругаюсь прямо на девяти языках. Меня зовут Крошка. Фамилия моя когда как: когда Маркарашвили, когда Маркар-оглы, когда Маркарян. Где я нахожусь, такая и моя фамилия. А ты кто?

М и х а и л. Я Халимоненко Михаил.

К р о ш к а. Я думал, ты грузин.

М и х а и л. Моя мама грузинка. Я учился в Тбилиси.

К р о ш к а. Вах! Ты мой земляк. Правильно, хорошая дружба всегда начинается с драки. Давай будем вместе. Ты за меня, я за тебя. Идет? (Протягивает руку, Михаил по ней хлопает.) Ты, земляк, часовщик, что ли?

М и х а и л. Нет, почему?

К р о ш к а. Почему — потому что очки носишь.

М и х а и л. Это от книг.

К р о ш к а. А вообще чем занимался?

М и х а и л. Читал древние рукописи.

К р о ш к а. А жил на что, я спрашиваю?

М и х а и л. Я доцент, филолог.

К р о ш к а. Что такое дуцент!

М и х а и л. Ну, это еще не профессор, но около этого.

К р о ш к а. А, ты дохтор. Правильно, очки, все как полагается. Врачи очень часто одевают очки, чтобы все думали, что они очень умные.

М и х а и л. Профессор — это необязательно врач. Это может быть и ученый.

К р о ш к а. Вах, какая книга толстая. Ну и терпение у тебя, кацо.

М и х а и л. Это история о том, как бог сотворил Адама и Еву.

К р о ш к а. Как же, я это знаю, покойный Седрак мне рассказывал уже. А я книги не могу читать, у меня голова своим умом полна, чужой не помещается. А тебе, земляк, будет трудно в армии, тут читатели никому не требуются. Когда лично я кончил четыре класса, мой папа сказал, как кулаком припечатал: больше учиться, йохтур, не будешь. Он сказал: когда люди много читают, у них в голове все перемешивается. Рыбаки — в армии тоже не нужны, но все равно мне будет легче пристроиться. Дома я даже в птичку камнем никогда не кинул, а тут мне выдали винтовку со штыком. Никто и не ждал, что война будет.

М и х а и л. Нет, войну ждали. Договор у нас был только, чтобы время оттянуть.

К р о ш к а. Ты образованный какой человек. Скажи, скоро война кончится?

М и х а и л. Нет. Эта война будет особая. Враг у нас очень сильный.

К р о ш к а. Сильнее нас?

М и х а и л. Нет. На нашей стороне правда! Мы сильнее. А почему тебя Крошкой зовут?

К р о ш к а. Я родился очень маленьким, меня все стали Крошкой звать и до сих пор зовут, хотя у меня уже свои крошки есть. Если кто к тебе станет приставать, скажи только: Крошечка! Если тебе моя голова понадобится — тогда пешкеш! (Уходит.)

Михаил продолжает прерванное чтение. Галина и Мария с удивлением наблюдают за ним.

Г а л и н а. Обрати внимание, он что-то записывает. Шпион, наверно. Ты его постереги, а я пойду в штаб доложу. Ножницы есть? Надо будет ему пуговицы на всякий случай срезать, чтобы не убежал. Так всегда следует поступать со шпионами, я читала. Шпион тогда держит двумя руками штаны и неспособен стрелять. Давай ножницы.

М а р и я. Сразу с ножницами к человеку неудобно. Нет. Ты беги в штаб, а я что-нибудь придумаю.

Г а л и н а уходит.

(Подкрадывается к Михаилу.) Хенде хох!

М и х а и л (смотрит на нее с удивлением, улыбается и поднимает руки с книгой и бумагами). Вы знаете, немецкий, фрейлейн? Прекрасно.

М а р и я. А еще прекраснее, что вы знаете немецкий. Что у вас? Библия? Так… А тут? Опять Библия? Зачем на фронте бойцу Библия?

М и х а и л. Ну не все же время придется сражаться. Вот, смотрите, это немецкая Библия. Я их сравниваю… (Опускает руки.)

М а р и я. Хенде хох! Бросай оружие.

М и х а и л (поднял руки). Да вон лежит моя винтовка. У меня нет оружия.

М а р и я. Знаем мы ваше оружие. И кто его вам выдал.

М и х а и л. Вы все шутите. А со мной шутить нельзя. У меня дома невеста.

М а р и я. У такого очкастого — невеста? Терпеть не могу очкариков.

М и х а и л. Правда, дома меня ждут.

М а р и я. А где у тебя дом?

Михаил хочет опустить руки.

Хенде хох! В какой стране?

М и х а и л. Что за чушь.

Входит К р о ш к а.

К р о ш к а. Миша-джан, пошли обедать.

Михаил берет вещмешок.

М а р и я. Стой, стрелять буду. (Крошке.) Никуда он не пойдет, а ты топай отсюда.

К р о ш к а. Вах! Почему так, слушай, барышня-джан? Вы что, ухаживали тут, а я помешал? Миша-джан, нехорошо, ты что, на фронт ухаживать пришел?

М а р и я. Рядовой, кругом марш! Это арестованный!

М и х а и л. Вот оно что…

К р о ш к а. Барышня, слушай, а я не подхожу для твоего ареста?

М а р и я. И ты тоже руки вверх! (Направляет на него винтовку.)

К р о ш к а. Миша-джан, я пока посплю, а когда война кончится, разбуди меня.

Входят майор Е л к и н и лейтенант К р а в ц о в с патефоном, за ними Г а л и н а.

М а р и я (рапортует Елкину). Товарищ майор, в расположение нашего полка пробрался диверсант…

Крошка делает ей знаки.

Возможно, группа диверсантов.

Е л к и н (Марии). Вольно, можете идти. (Кравцову.) Постройте отряд.

Кравцов читает фамилии, вызываемые становятся в ряд.

К р а в ц о в. Андреев Кузьма, Андреев Ермолай, Андреев Виктор, Ромашкина Мария, Рыбакова Галина, Халимоненко Михаил!

Е л к и н. Группа направляется в распоряжение штаба армии. Старший группы Михаил Халимоненко. Вашей группе поручается агитационная работа среди фашистских солдат и офицеров непосредственно на передовой. У вас будет передвижная радиостанция и динамик. Также «боевое оружие» с пластинками. (Кивает на патефон.) На пластинках — песни, звуки боя.

Кравцов заводит патефон. Слышны выстрелы, грохот танков и т. д.

К р о ш к а. Миша-джан, ты уходишь без меня? Вот так дружба получается!

М и х а и л. Товарищ майор, можно в нашу группу еще солдата зачислить?

Е л к и н. Как вы найдете нужным.

Крошка становится в строй.

В и к т о р. Товарищ майор, можно моему побратиму тоже в группу?

Елкин кивнул головой. Тарас вместе со всеми встает в строй. Свет гаснет. Слышна немецкая песня, которую заглушают звуки боя.

Пулеметная очередь. Трассирующие пули выводят на небе надпись: «1942 год».

На разных концах авансцены — К р а в ц о в и н е м е ц к и й с о л д а т. Оба говорят в рупоры.

Н е м е ц. Эй, Иван!

К р а в ц о в. Эй, Фриц!

Н е м е ц. Переходите на сторону Германии. У вас один путь к спасению — плен!

К р а в ц о в. Это вы сдавайтесь в плен, пока не поздно!

Н е м е ц. Русский Иван! Мы бы хотели сдаться, но вы так драпаете, что нам вас не догнать! Единственная надежда на то, что на Урале или во Владивостоке мы вас наконец догоним и сдадимся! (Стреляет.)

Кравцов падает.

К р о ш к а (подбегает). Ты ранен, товарищ Кравцов?

К р а в ц о в. Пустяки. Ну, Крошка, только мы с тобой тут остались. Надо отступать. Вперед!

К р о ш к а. Куда вперед? Вперед назад?

К р а в ц о в. Сейчас отступление назад означает начало наступления. Понял? Вперед!

Видна разрушенная церковь.

На сцене А м в р о с и й и Р я б о й.

Мимо церкви пробегают отступающие с о л д а т ы. Амвросий крестится.

А м в р о с и й. Стой! Стой! К реке нет ходу, там отрезано. Мы в мешке. Всё!

Р я б о й (в рупор). Стой! Стой! Больше ни шагу. Слушайте приказ полковника. Оперативной группе штаба собраться перед церковью! Взвод разведки собирается за церковью! Остальные — в подвал! Живо!

Входят К у з ь м а и Е р м о л а й.

К у з ь м а (он лейтенант). Сейчас наведут порядок. Устал, сынок?

Е р м о л а й. Порядок. То в грязи валяйся, то в дерьме, то ползи, то носом землю паши.

К у з ь м а. А ты землю-то целуй: до свиданья, землица, прости, скоро вернусь!

Е р м о л а й. Это все пустые слова.

К у з ь м а. Ничего, сынок, не бойся!

Е р м о л а й. Даже земля и то бомб боится. Приложи ухо — дрожит.

К у з ь м а. А бояться на фронте не стыдно. Нельзя только поддаваться страху.

Е р м о л а й. Будь она проклята, война!

К у з ь м а. Вот это и есть пустые слова. Руганью войну не одолеешь. Оружие не волоки по земле. А когда ты Витьку видел?

Е р м о л а й. Вчера. У них с Тарасом были противотанковые гранаты. Танков собралось! Один над моим окопом прошел. Подымить не осталось?

К у з ь м а. На одну закрутку. (Сворачивает «козью ножку».) Кури, оставишь.

Входит К р о ш к а.

К р о ш к а. Вах! Вы уже здесь.

К у з ь м а. Виктора Андреева не видел?

К р о ш к а. Один мудрый человек, звали его Седрак, говорил: если хочешь, чтобы на войне смерть тебя пожалела, отдавай ей честь согнувшись. Сегодня я ничего, кроме земли, не видел. Три километра по-пластунски. Оставь закурить.

Е р м о л а й. Это у нас на двоих.

К р о ш к а. Слушай, можно я рядом сяду? Твой дым мне достанется.

Входит М и х а и л. Он в чине капитана. В руках у него картина.

М и х а и л. Крошка, ты жив?

К р о ш к а. Теперь я каждый раз буду воскресать, как Христос. Моя шинель убита, а я без единой царапинки. Слушай, земляк, это что за икона?

М и х а и л. Это не икона, а картина одного знаменитого итальянца, подлинник. Она для меня дороже жизни.

К р о ш к а. Нет, я бы этой картине назначил другую цену: один сухарь! У меня пупок к спине прилип. Пойду, может, хотя бы воды найду. (Уходит с котелком.)

А м в р о с и й (Михаилу). Говорят, у вас Библия есть?

М и х а и л. Пропала.

А м в р о с и й. Очень печально.

Входит В и к т о р. Отец и брат бросаются к нему.

К у з ь м а. Живой?! Живой, сынок!

В и к т о р. Лучше бы мне не жить.

Е р м о л а й. Тарас погиб?

В и к т о р. Смотрю, на меня идет танк со свастикой, а к башне привязан Тарас… Но я уже бросил гранату. А если бы не бросил, танк всех нас бы раздавил… Ночью в бою мы с Тарасом потерялись… Они его привязали раненого к танку… (Плачет.)

Е р м о л а й. Успокойся, Виктор, война… (Вдруг хватает флягу и с жадностью пьет.)

В и к т о р. Ермолай, ты что пьешь?

Е р м о л а й. Трофейный шнапс — для храбрости!

К у з ь м а. А ну, дай сюда! Нам пьяные не нужны. Пьяный и в своего может по ошибке попасть.

Е р м о л а й. На этот ад лучше трезвому не смотреть!

Входят К р а в ц о в, М а р и я и Г а л и н а с патефоном.

К р а в ц о в. Товарищ капитан, давайте бросим эту чепухню, этот патефон. Кого может испугать грохот танков на пластинках, если самих танков нет! Пластинками воюем. Когда же начнем воевать по-настоящему?

М а р и я. Надоело! Девять месяцев заманиваю немцев переходить к нам, ни один не перешел.

М и х а и л. Когда-нибудь начнут переходить.

Е р м о л а й. Когда-нибудь начнут, а пока что церковь — отличный ориентир, надо рассредоточиться. Пойдем, Маша, отсюда. За оврагом я знаю земляночку.

М а р и я. А мне отдельная землянка не к спеху. Вот ты боишься, ты и шпарь отсюда.

Е р м о л а й. Пойдем, кому говорю, у меня немецкий шнапс есть.

М а р и я. Закуски нет.

Е р м о л а й. Понадобится — будет и закуска. В крайнем случае лизнем патрон, рукавом закусим, поцелуемся. (Тянется к ней.)

М а р и я. Отстань, у меня чума и холера.

Е р м о л а й. На тот свет пойдешь, так ни разу и не поцелуешься?

М а р и я. Я не для того на войне. Отвяжись!

Е р м о л а й. Небось офицер позвал — пошла бы.

М а р и я. Я ни с кем не ходила и не пойду.

А м в р о с и й. Эй, товарищ, оставь девушку в покое!

М а р и я. Спасибо, я сама за себя заступлюсь.

М и х а и л. Вот видите? Женщину не поймешь. Ее защитишь, она же на тебя и фыркнет.

М а р и я. Вы пока меня еще ни разу не защищали.

М и х а и л. А вы мне разрешаете вас защищать?

М а р и я. Разрешаю.

М и х а и л. Отныне буду знать, Мария.

М а р и я. Защитников у меня пруд пруди — все, кроме вас. Я понимаю, вы не забыли тот случай, когда я вас арестовала…

М и х а и л. Не забыл. Как вспомню, так улыбнусь. Вы очень тогда мне понравились.

Е р м о л а й. Сейчас жребий будем кидать.

М и х а и л. Какой жребий?

Е р м о л а й. Насчет нее. (Кивает на Марию.)

М и х а и л. Не говорите ерунды!

Е р м о л а й. Конечно, капитан может отобрать.

М и х а и л. Ермолай, помните, мы окружены. Нам сейчас не до этого. Успокойтесь.

Ермолай зло взглянул на Михаила и отошел к Галине.

Е р м о л а й (Галине). Как дела, снайпер ты наш? Сколько офицеров ухлопала?

Г а л и н а. А ты ходи за мной и считай, если тебе интересно.

Е р м о л а й. Хорошо. Пойдем погуляем.

Г а л и н а. Куда?

Е р м о л а й. Вот туда, за овраг. Да ты не бойся, сейчас надсмотрщикам не до нас.

Г а л и н а. А я сама себе надсмотрщик. Уходи.

Е р м о л а й. Я же знаю, что нравлюсь тебе. Зря только себя мучаешь. У меня есть шинель, у тебя — плащ-палатка.

Г а л и н а. Господи, как надоел. Вали отсюда.

Е р м о л а й. Да я же добра тебе хочу. Беременных женщин отсылают в тыл.

Г а л и н а. Виктор, отошли-ка отсюда своего брата, пока он еще завещания не написал. Он ведь не знает, что ты меня любишь, правда?

В и к т о р. Я?

Г а л и н а. Теперь мы уже можем всем сказать. Хватит скрываться. А то вон твой брат думает, что я его люблю, а я всегда любила только одного тебя.

Е р м о л а й. Вот артистка!

Г а л и н а. Мы с Витей с первой встречи полюбили друг друга и поклялись в день победы пожениться. Или ты уже забыл, Витенька? Или другую полюбил?

В и к т о р. Я? Нет, что ты.

Г а л и н а. Или ты думаешь, что день победы далеко? Смотри, Витенька!

В и к т о р. Что ты, Галя! Что ты!

Г а л и н а. Всех приглашаем в день победы на нашу свадьбу. А сейчас уходите оба.

Е р м о л а й. Все меня уму-разуму учат!.. А ты погоди, очки, я еще поговорю с тобой. Еще неизвестно, кто выиграет. (Уходит.)

М и х а и л (Неизвестному солдату). Вы кто? Вы уже несколько дней с нами.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т (показав тельняшку). Разве не видно?

М и х а и л. Как вы оказались здесь?

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Мой корабль пошел ко дну, я морская пехота. Вооружение — пулемет трофейный без патронов — раз, граната — два.

М и х а и л. Фамилия?

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Документов при мне не оказалось, фамилию забыл по причине контузии. Зовут меня где как: где Лев Морской, где Непробиваемый, Полундра, Отчаянный. Кончится война, фамилия найдется.

Входит К р о ш к а с ящиком, осторожно ставит его на землю, грозит ему пальцем. Прикладывает ухо к земле.

К р о ш к а. Танки идут. Передавят нас как мышей.

М и х а и л. Воду достал?

К р о ш к а (качает головой). Йохтур. (Опрокидывает котелок и фляжку.) Па-пу! Кошки умывались, всю воду вылили. К реке не пройти.

М и х а и л. Зачем мины принес? Все равно минометов нет, на кой черт целый ящик мин?

К р о ш к а. Миша-джан, если в люльку положить мины, люлька будет называться — ящик мин. И наоборот.

М и х а и л. Продукты, что ли?

К р о ш к а. Две недели окружения, какие могут быть продукты!

Михаил тянется к ящику.

(Отстраняет его руку.) Нельзя, разбудишь.

М и х а и л. Мину разбужу? Бомбу, что ли?

К р о ш к а. Погоди, разбудишь — будет тебе взрыв.

Плачет ребенок.

М и х а и л. Ребенок! Как он здесь оказался?

К р о ш к а. Это ангелы авиабомбу в полете подменили, наверное. Так. Ищу воду. Колодец пустой. У колодца женщина и вот он. Мать убита. Только я его взял на руки, он сразу уснул, а то кричал как заведенный.

Е в г е н и й выходит из укрытия.

Е в г е н и й. Тут не знаешь, повезло ему или нет.

А м в р о с и й. Господи, если ты нас наказываешь за грехи, пожалей хоть безвинную душу, спаси его, сохрани! Пусть в него не стреляют!

К р о ш к а. Вот дурак я! Теперь он у меня на руках помрет от голода, я буду виноват. Воды даже нет. А тем более молока.

А м в р о с и й. Господи, дай нам выбраться из мешка, мы его кому-нибудь отдадим на воспитание. Ручками он как! Эх ты, грудь все ищешь.

Младенец плачет.

В и к т о р. Дайте ему патрон в ручки, пусть поиграет.

Г а л и н а. Нет, Витенька, ребенок может в рот взять патрон.

К у з ь м а. Надо ему дать палец пососать, он подумает, что это соска, и замолчит.

К р о ш к а (вытер руку о полу шинели и сунул руку в ящик). Ох ты, как сосет. Я не знал, что у меня такие пальцы вкусные, сам бы обсосал. Товарищ капитан, научи меня ругаться на немецком языке, я благословлю Гитлера через твою дудку. Вот этой рукой, которую младенец сосет, я бы хотел задушить Гитлера!

К у з ь м а. Надо назвать ребенка.

К р о ш к а. Я знал одного мальчика, его назвали Эпоха. Теперь он вырос и судьбу проклинает.

М и х а и л. Назовем его Юрий. В соседней роте парень один семь танков подорвал, а когда без руки остался, лег со связкой гранат под танк. Он нас выручил, а сам погиб. Пусть будет еще один Юрий.

Мария роется в вещмешке. Входит Е р м о л а й.

Е р м о л а й (тихо, отцу). Отец, я нашел в подвале корзинку лука. Куда спрятать?

К у з ь м а. Поровну на всех, имей в виду!

Е р м о л а й (громко). Я лук нашел!

Солдаты окружают Ермолая с криками «ура».

К у з ь м а. Стойте! Каждому по одной луковице! Почему взял две? Тебе две, а ему ни одной? Маша, подойди!

Мария роется в вещмешке.

К р о ш к а. Кузьма Александрович, один боец без пайка остался. (Показывает на ящик.)

К у з ь м а. Этому бойцу я советую пока воздержаться от лукового пайка, а когда хлебный будет, — он получит двойной.

К р о ш к а. Ты слышал, герой? Мой палец тебе, а луковка мне. А потом, когда дядя Кузьма выдаст нам двойную порцию хлеба, тебе будет хлеб, а мне будет твой палец. Идет? (Ест лук.) Вах, такого горького лука я еще в жизни не ел. Прямо черные звезды из глаз сыплются.

Мария, найдя что-то в вещмешке, подает Крошке.

Сахар? Ах ты, умница Маша, будь благословенна! (Сует сахар в ящик.) Ну вот, соси. Только не все сразу, эй! Оставь на потом.

Входит п о л к о в н и к.

П о л к о в н и к. Все пути отрезаны.

Входит Е л к и н.

Е л к и н. Товарищ полковник, мы получили вот это по рации… С тех пор рация молчит. (Отдает листок полковнику.)

П о л к о в н и к (читает). Это — приказ. Пожалуй, сейчас разумнее всего так и сделать. Товарищи! Я принял командование над остатками батальона и работниками штаба армии две недели назад. Нас было до трехсот человек. Сегодня нас около тридцати. Враг окружил нас и почти не стреляет. Вероятно, получен приказ взять нас живыми. В плену нас ждут пытки, коммунистов и политработников расстреляют. Мы получили приказ о самоликвидации.

К р о ш к а (Михаилу). Какая-то самоликвидация, это что?

М и х а и л. Последняя пуля для себя.

К р о ш к а. Самоубийство, что ли?

П о л к о в н и к. Нет, не то, товарищ боец. Самоликвидация проводится в исключительных условиях, когда враг пытается взять тебя живым и использовать. Самоликвидацией мы лишаем себя возможности измены под пытками. Я солдат и должен подчиняться приказам. Но я еще и командир, я должен требовать выполнения приказа от подчиненных, и безо всякого колебания. Другой жертвы Родина от нас не примет.

Е в г е н и й. Товарищ полковник, мне кажется, там есть тропинка… Разрешите проверить?

П о л к о в н и к. Идите.

М и х а и л. Иди, Женя.

Е в г е н и й уходит.

П о л к о в н и к. Андреев Кузьма, проследить за ним. Если будет попытка перехода на сторону врага, стреляйте без предупреждения.

К у з ь м а уходит.

В и к т о р. Как тихо!

Е р м о л а й. Так тихо, что просто жуть берет. Загнали нас в клетку и не стреляют. Стреляйте! Давайте хоть мы будем стрелять!

Слышны два орудийных выстрела. Все смотрят в одном направлении.

В и к т о р. Все. Женя убит.

К у з ь м а (входит). Прямое попадание… (Показывает, что оторвана голова.)

Звук самолета.

Г о л о с. Эй, Иван! Поймите, вы проиграли войну! Сдавайтесь! Для вас осталась одна дорога — в плен! Из окружения никто живым не выйдет! Не бойтесь плена, плен — это жизнь, а смерть — это пустота! Эй, Иван!

Летят листовки.

Эти листовки будут вам пропуском. Приходите с пропуском! До скорого свидания! А теперь слушайте вашу любимую русскую песню «Метелица»!

Ермолай украдкой прячет листовку в карман.

П о л к о в н и к. Видите, враг заинтересован взять нас живыми. Врагу нужны наши секреты. Самоликвидация неизбежна. Однако в первую очередь следует уничтожить документы и личные бумаги. Также подлежат сожжению и неотправленные письма. Найдя наши трупы, враг не сможет догадаться, кто мы…

М а р и я (поет, стараясь перекричать «Метелицу»). «На закате ходит парень…»

П о л к о в н и к. Спокойно! Петь не время. Выверните карманы, чтобы ни у кого не осталось ни клочка бумаги.

Все вывернули карманы. Никто не может решиться уничтожить письма. Начинают перечитывать их.

К р о ш к а. Капитан, ты заснул? О чем думаешь? А я думаю, что три раза меня фрицевские бомбы хоронили в окопе, три раза я самовыкапывался. А теперь я сам самоликвидируюсь. Интересно, да? Все сам. (Смеется.)

Ермолай выворачивает карманы, роняет листовку. Виктор подхватывает ее. Е р м о л а й уходит.

К у з ь м а. Товарищ полковник, можно мне партбилет не сжигать? Если враг меня обыщет, пусть видит, что я был коммунистом. Это же не военный документ.

П о л к о в н и к. Мы все тут, независимо от того, есть ли у нас партбилет, умираем коммунистами. Но афишировать это перед врагом не следует. Они не должны радоваться, что коммунист погиб.

П е р в ы й с о л д а т. У меня, наверное, недавно ребенок родился, а я умираю, так и не узнав ничего. Письмо так и не послал. (Читает девушкам.) «Дорогая Светлана! Срочно сообщи, кто у нас — мальчик или девочка. Может быть, двойня? Если мальчик, назови его в честь меня, на войне всякое может быть. Если девочка — назови ее Зоя! Это имя героической девушки. Оказывается, по-гречески Зоя значит «жизнь». Пусть она будет моей жизнью. Твой Андрей. Целую».

М и х а и л. Почитай еще.

В т о р о й с о л д а т. Меня девушка провожала на фронт, но не поцеловала. Теперь тысячу поцелуев шлет мне в каждом письме, поцелуи эти сжигать приходится. Кому они вредят?.. Кто их сможет использовать?

М и х а и л. Маша, а у тебя нет писем? Почитай мне, Машенька, а?

М а р и я. Мои родные все в блокадном Ленинграде. А ты мне ни одного письма не написал, ты даже не разговаривал со мной. (Достала из вещмешка туфли, платье, зеркало.)

Г а л и н а. «Дорогая мама! Я дала присягу под знаменем, что буду защищать родину до последней капли крови». Почему это письмо надо сжигать, я не понимаю. «Мамочка, помнишь, как ты будила меня по утрам? Здесь мне некогда спать… И ничего со мной не сделалось. Значит, и пуля мне не страшна. Не бойся, мамочка! Не спать очень легко. Я снайпер и иногда сплю, привязавшись к дереву. Твоя Галя тебя не осрамит». Это тоже я должна сжечь? Зачем?

П о л к о в н и к. Вы затягиваете самоликвидацию. Прекратить чтение писем!

К р а в ц о в. А вот мамино письмо.

Входит М а т ь.

М а т ь. «Сынок. Береги себя, не спи на сырой земле, держи ноги в тепле. С тех пор как ты ушел, я постель даже не разбираю, сплю на холодном полу не раздеваясь. Мне кажется, что тебе так теплее. И хлеб я делю на девять частей, восемь посылаю тебе, то есть на фронт. Я знаю, мой кусочек не дойдет до тебя, но кто-нибудь пришлет тебе тоже. Ну, сынок, может, пожалеет тебя война. У нас в деревне остались одни старики. Если с тобой что случится, я сразу узнаю… и умру».

К р а в ц о в. Нет, пока я живой, я это письмо не сожгу. Хотите, сжигайте меня с ним вместе.

П о л к о в н и к. Ладно, мы и в три дня не покончим с письмами. Пусть письма без конвертов остаются. Смирно! От имени Родины объявляю вам всем благодарность за героическую борьбу!

Поблизости разорвался снаряд.

М и х а и л. Товарищ полковник, осторожно!

П о л к о в н и к (махнул рукой, странно засмеялся и спокойно продолжает). Именем Родины объявляю вам благодарность за героическую борьбу. Слушайте мой последний приказ! Всем приготовиться к совместной ликвидации. (Становится на каменную глыбу, как на пьедестал, снимает фуражку.)

К р о ш к а. Миша-джан, почему я не схожу с ума? Мне же себя убивать придется. А я не могу. Но я убью. Я — не я. А ты?

М и х а и л. Я тоже.

Е р м о л а й (Галине). Скоро на том свете меня поцелуешь.

Галина становится рядом с Виктором.

К р о ш к а. Как мне захотелось к бабушке в аул, помыть ноги в ручье! Странно, да?

М и х а и л (тихо). Пусть ребенок заплачет, Крошка!

К р о ш к а. А если он расстреляет его, как же я с таким грехом пойду на тот свет?

М и х а и л. Он здесь единственный, кого не расстреляют. Скорей!

Крошка отнимает у ребенка палец.

Ребенок плачет.

П о л к о в н и к. Кто еще там дурочку валяет, понимаешь?

К р о ш к а. Товарищ полковник, тот, кто плачет, еще не знает, что такое дурочку валять. Он умеет только грудь сосать.

П о л к о в н и к. Откуда здесь ребенок?

К р о ш к а. Нашли рядом с мертвой матерью. Что, надо было бросить?

П о л к о в н и к. Успокойте его, успокойте, я приказываю! Эй ты, кавказец, успокой!

К р о ш к а. А ну, молокосос, приказываю перестань! Чего ты плачешь, тебе же не надо самоликвидироваться! Ты что, не слышал приказа полковника? Не понимает он, товарищ полковник! Он даже маршала не поймет.

М и х а и л. Он сам себе главнокомандующий. Чихать он хотел на войну. Это же наше будущее…

П о л к о в н и к. Ромашкина, возьмите ребенка.

Мария берет ребенка. Плач утихает.

К р о ш к а. Вот, кацо, рядом с титькой он замолк. Вах, какой понятливый мужик, наверняка вырастет мудрецом, если ему дадут вырасти. Товарищ полковник, как ребенок будет самоликвидироваться?

Ребенок плачет.

Он оружие в руках не удержит.

П о л к о в н и к. Ну что вы, кто это сказал, что он будет самоликвидироваться?

К р о ш к а. А я его не смогу ликвидировать.

М и х а и л. Кузьма Александрович, а вы сможете его застрелить?

К у з ь м а. Да что вы. Нет, нет.

А м в р о с и й. Я тоже не смогу.

Все отказываются.

М и х а и л. Крошка, смейся! Смейся сейчас же!

Крошка нервно смеется. За ним начинают смеяться другие солдаты.

П о л к о в н и к. Что за смех? Забыли о самоликвидации. За измену буду лично расстреливать.

М и х а и л. Товарищ полковник, как же мы оставим ребенка одного. Это ведь убийство.

П о л к о в н и к. Пусть ребенок вас не заботит. Нашли чем отговариваться! Приготовить оружие! Спокойно. (Вынул револьвер.)

Все приготовили оружие. Люди безвольно подчиняются неизбежности. Молчание.

Майор.

Елкин выходит вперед.

Выполнение приказа до конца поручаю тебе, как заместителю! Так. Чтобы никто не сомневался, я начинаю самоликвидацию первым, потом за мной по очереди последуют ближайшие по чину.

К р о ш к а (берет у Марии ребенка). Вечно мне не везет, всегда я в хвосте оказываюсь, да, парень?

П о л к о в н и к. Значит, так, товарищи! Именем Родины… За Родину! За Сталина! (Приложил пистолет к виску, выстрелил. Упал.)

Прозвучало еще несколько выстрелов.

Ребенок закатился плачем. Все с оружием на изготовку смотрят на Елкина. У Елкина в руке огромный старого образца маузер.

М и х а и л (Крошке). Успокой ребенка. А теперь, Крошка, давай посмеемся, какой у майора страшный маузер, гляди! Смейся! Ха-ха-ха. (Громко смеется.)

Крошка нервно засмеялся. Некоторые солдаты тоже робко посмеиваются.

Е л к и н. С ума посходили? Отставить смех!

М и х а и л. Крошка говорит: где товарищ майор достал такую пушку? Такая пушка может разорваться при выстреле, руку повредить… Ствол ржавый, заражение крови начнется…

К р о ш к а. Ствол почистить — я шомпол одолжу. Сейчас…

Е л к и н. Правда что с ума посходили.

К р о ш к а. Заражение крови будет, самоликвидация сорвется.

Все начинают хохотать. Елкин вместе со всеми, стихает.

Е л к и н. Что же делать? Таков приказ. Мы — люди военные.

М и х а и л. Мне кажется, помирать — так в наступлении.

Г о л о с а. Верно.

— Верно!

А м в р о с и й. Самоубийство и в божественных книгах осуждается. Если тебе дана вещь на хранение, ты не имеешь права ее выбросить. Бог дал нам жизнь, бог и возьмет.

Е л к и н. Все равно нам отсюда живыми не уйти.

К р а в ц о в. А вдруг уйдем?!

К р о ш к а. Давайте жить, пока можно.

К у з ь м а. Пусть нас убьют, но не победят.

В и к т о р. Лучше их пуля, чем своя.

К у з ь м а. Не только жизнь должна быть со смыслом, но и смерть. Я за смерть в бою.

М и х а и л. Сдаться в плен — это измена, но и убить себя — тоже измена.

Е л к и н. Капитан, что бы вам раньше выступить, люди же погибли!

М и х а и л. Я бы полковника не уговорил, и никто бы не уговорил. А приказ мы не нарушим, только истолкуем его по-другому. Если мы оставшимися патронами убьем хотя бы по одному фашисту, да они на нас истратят сколько пуль! Вот и польза. Для нашей же Родины.

Плачет ребенок.

М а р и я. И маленького надо вынести отсюда.

Е л к и н. Что будем делать? Ставлю вопрос перед всеми. Для атаки сил нет.

М а р и я. Я пойду первая, вы за мной. Меня убьют, вы живы останетесь.

В и к т о р. Что же, мужчин, что ли, нету — она пойдет? Мы пойдем.

М и х а и л. Если выйдет из окружения хотя бы один человек, мы уже победим. Ночью пойдем.

Темнеет.

К р а в ц о в. У нас есть оружие, есть танки, есть войска и крики «Ура!» (Показывает на патефон.) Этот звук мы пустим как основную ударную силу, а сами прорвемся в другом месте.

М и х а и л. Кто будет с патефоном?

К р а в ц о в. Я уже привык с ним обращаться. Мне в подмогу еще одного. Потом и мы пробьемся.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Я с тобой.

Е л к и н. Кто такой?

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Что, не доверяете?

Е л к и н. Нет, фамилию твою. Для рапорта.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Вот прорвемся, тогда и сообщу.

М и х а и л. Приготовились! (Кравцову.) Ложную контратаку начинайте у мельницы. Мы будем переправляться через реку.

П е р в ы й с о л д а т. Я плавать не могу.

К у з ь м а. Поможем.

В и к т о р. Возьми доску, будешь держаться за нее.

В т о р о й с о л д а т. Я тоже не умею плавать.

М и х а и л. Будешь рядом со мной. (Подает ему картину.) Держись за нее крепко. На той стороне вернешь. Снимайте с себя все и связывайте в узлы. На берегу у нас будет мало времени. Раздевайтесь, кому сказано! Крошка, ребенок возлагается на тебя.

К р о ш к а (наклоняется над малышом). Ты возлагаешься на меня! (Взваливает ящик на плечо.)

Д е в у ш к и. Не смотрите!

С о л д а т ы. Да не до того сейчас! Не стесняйтесь!

М а р и я. Ну, Крошка!

К р о ш к а (отворачивается). Чтоб мне ослепнуть, я ни о чем не думал! Я брат вам, сестренки. Чтоб рука отсохла у того, кто в вас прицелится.

М и х а и л. Товарищ майор, подразделение готово к атаке, к самоотверженности и самопожертвованию!

Е л к и н. Ну, братцы! За великую Родину, за Родину, вперед!

Кравцов пускает патефон. Ухают орудия, стрекочут пулеметы. Плачет ребенок.

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Каменоломни.

М и х а и л. Сюда, сюда, здесь пещера!

Входят усталые о ф и ц е р ы и с о л д а т ы. Плачут, смеются.

П е р в ы й с о л д а т (отдал Михаилу картину). Ну спасибо, ну не ожидал.

Е л к и н. Спасибо тебе, вот что! За твой светлый ум спасибо. Дарю! (Отдает ему свой странный маузер.)

М и х а и л. Тогда махнемся. (Отдает ему свой браунинг.) Ну и пушка у тебя! Действительно, от нее только заражение крови получишь.

Е л к и н. А где тот… Крошка, что ли?

К у з ь м а. Он с моими ребятами пропал куда-то. Оба моих сына, оба моих сына…

Е л к и н. Скольких не хватает?

К у з ь м а. Посчитаем: мои двое ребят, две девушки и пятый — Крошка. И шестой — ребенок.

М и х а и л. Считай еще двоих — Кравцов и моряк без фамилии. Успокойся, Кузьма Александрович, ведь все не могли погибнуть!

Входит К р а в ц о в.

Молодчина, лейтенант!

К р а в ц о в. Спаслись, товарищ капитан! Ну, мы фрицам запудрили мозги, они друг в друга стали стрелять, думали, им в тыл враги переодетые пробрались!

Е л к и н. А моряк? Где моряк?

К р а в ц о в. Он три раза меня прикрывал, он патефон взял на себя. Он у реки окопался, меня пустил вперед. Я переплыл, когда патефон уже не играл. Он мне жизнь спас, а сам…

Грохот танка.

Е л к и н (смотрит в бинокль). Со свастикой. У кого гранаты?

А м в р о с и й. Как раз противотанковая. Одна.

М и х а и л. И у меня одна. Дай сюда. (Берет у Амвросия гранату, намеревается бежать.)

Е л к и н. Эй, очкарик, давай мне!

Михаил не дает.

Лучше бы я. Слушай, пропусти его вперед и бей сзади, а так ты и с двумя гранатами ничего не сделаешь. Остальным приготовиться к рукопашному бою.

М и х а и л уходит, возвращается.

М и х а и л. Вывесил тряпку белую. Сдается, что ли?

Вбегает м о р я к.

К р а в ц о в. Ну, ты даешь, браток!

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Еще не отлита та пуля, которая меня возьмет. (Отдает патефон, рупор, автомат.) Нот вам ваше войско, вот вам трофеи. Ну пока!

М и х а и л. Стой, куда ты?

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Постараюсь пробиться к морю. Там, в танке, ихний танкист, я хотел его живым доставить, да он оказал сопротивление. Танк оставляю вам, бензин весь кончился.

Е л к и н. Так. Как фамилия?

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. А я забыл.

Е л к и н. А как к награде тебя представлять прикажешь?

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Ордена как-нибудь в другой раз. Вы мне поверили, вот это мне орден. Спасибо!

К р а в ц о в. Спасибо, браток. Ты всех нас спас.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Ничего, меня тоже спасали. И еще спасут. На войне всегда так. Ну, встретимся в побежденном Берлине. (Убегает.)

П е р в ы й с о л д а т. По соседству саперы стоят, дали сухарей. Капитан, делите.

К у з ь м а. Почему мне три пайки?

М и х а и л. Одну тебе, две ребятам. Они вернутся-то голодные.

Г о л о с К р о ш к и. Эй, кто тут есть, помогите!

В и к т о р и К р о ш к а вносят завернутого в плащ-палатку человека.

К р о ш к а. Ух ты, шайтан! Чуть спина не отнялась!

К у з ь м а. Сынок! Крошка! А где Ермолай?

В и к т о р. Он отстал, сколько мы его ни искали, не нашли. Зато наткнулись в овраге на землянку, взяли офицера. Он спал как младенчик. Видно, пьяный был. (Освобождает пленного. Кидает ему узелок с одеждой.)

К р о ш к а. Айн, цвай, драй! Надевай!

Пленный одевается. Это немецкий о ф и ц е р. У него на френче рыцарский крест. Кузьма дает Виктору сухарь.

В и к т о р (тянется за вторым). Давай и тот сразу. Одного мне мало.

К у з ь м а. Я бы дал, это Ермолая пайка. (Прячет сухарь.)

М и х а и л (Крошке). Где ребенок?

К р о ш к а. Я его пристроил у одной хорошей бабуси. Он уже от моего пальца стал отказываться, все старался укусить беззубым-то ртом. Понял, что молока нет.

М и х а и л. Крошка, ты ранен?

К р о ш к а. Немного… Пуля мне прививку от смерти сделала, тут и тут, ухо теперь дырявое, я, как барышня, могу сережки носить.

М и х а и л. На, кровь вытри. (Начинает обыскивать пленного.)

К р о ш к а. Это я так, для фасона ранился, чтобы дома было что показать. Слушай, это не военная тайна, кого мы приволокли, а? Памятью моего дедушки заклинаю, скажи!

М и х а и л (читает документ). Полковник Вилли Бюхнер.

К р о ш к а. А вот в письме что, ну-ка, почитай!

М и х а и л. «Дорогой Вилли! Твой брат Рудольф присылает домой чуть ли не каждый день посылки и фотографии. Ты что, хуже Рудольфа? Если не можешь посылку, пришли хотя бы фотографии, как ты убиваешь русских…»

К р о ш к а (к Вилли). Ах ты гад! Ты не только русских убивал. (Бормочет ругательство.)

В и л л и. Прошу не оскорблять пленный. Я знаю русский языка.

М и х а и л. Битте! (Приглашает немца сесть.)

В и л л и. Не трудитесь говорить немецкий язык. Ми не любит, когда не немец говорит немецки. Неправильно так.

М и х а и л. Хорошо, мне безразлично, на каком языке говорить.

В и л л и. А я вообще не желал с вами говорит. Я знаю ошень много, но беседовать не хотел. Это мое дело, беседовал з вами или нет.

М и х а и л. Но побеседовать придется.

В и л л и. Честь мундир немецкий офицер! Высокий… Высший… верхний знак человеческого достоинство — это есть верность. Верность з присяга. Беседовал з вами не будет.

М и х а и л. А кому присяга?

В и л л и. Присяга Адольф Гитлер и рейх!

М и х а и л. А если бы вы присягнули сатане?

В и л л и. Адольф Гитлер есть бог!

К р о ш к а. Давай сюда своего бога, я ему рога-то обломаю. А я не справлюсь — другие справятся.

В и л л и. Да, я зналь, что ви все равно расстреляйть мне. Брат Рудольф вам будет отомстить в пропорции сто на одному. Ви сопротивляйт нет как. Вы не имейт оружие против наши танк…

Загрохотало, заухало. Вилли инстинктивно пригибается к земле, потом выпрямляется, спохватившись.

К р о ш к а. Вах, что такое, кацо? Какие-то огненные хвосты так: тю-у, тю-у?!

Е л к и н. Это наш новый гвардейский миномет «Катюша».

В и л л и. Ви сопротивлять нет как. Брат Рудольф вам будет отомстить за я… за мной в пропорции тысяча на одному. Брат Рудольф применяйт нових оружие, на тысячу раз сильнее бомба.

К р а в ц о в. Когда только ваш Адольф подавится.

В и л л и. Подавится — что есть такое?

К р о ш к а. Подавится — это возвысится. Лучше станет.

В и л л и. Наш фюрер — она уже подавился.

В и к т о р. Хватит с ним тут шутки шутить. К стенке его!

К у з ь м а. Стой, парень! Мы не фашисты. Он пленный ведь. Поживет в плену, разберется сам, где правда. Ему мозги запудрили.

В и л л и. Я нет разбирайт, где правда! Когда Гитлер будет вам править, ви будет раби и будет кричал: «Она гениальный человек Адольф!» Ви перед его портрет будет… как это… бить… как эта пословица? Да, бить баклуши перед нему будет! Теперь расстреляйт мене, и я подавиться вместе з майн фюрер!

Е л к и н. Уведите пленного, лейтенант Кравцов, вы несете ответственность за его жизнь.

В и л л и (уходя). Дайт мне оружие! Я хотеть покончил себя! Я з вами беседовать! Дайте мне бросать себя вниз!

Крошка связывает его.

М и х а и л. Суньте его подальше в пещеру.

В и л л и. Айн момент! Протест Красный Крест! Это есть садизм! Я обязан покончил у себя.

К р о ш к а и К р а в ц о в уводят пленного. К р о ш к а возвращается. Поет.

М и х а и л. Что-то ты голос потерял, Крошка.

К р о ш к а. У меня как будто петушиная кость в горле застряла. Это я сухарем подавился. Вот до войны у меня был голос, все говорили: такой голос во рту иметь — не надо леденцов.

М и х а и л. Это верно — было такое дело, ели мы сухари.

В и к т о р. Отец, отдай этот сухарь. Есть охота. Давай поделимся.

К у з ь м а. Говорю — нет. Это пайка твоего брата. Даже если мне придется ждать его до конца войны, я все равно сохраню ему сухарь. Почти все вернулись, может, и он вернется… А ты, сынок, в какие бы передряги ни попал, на чужую пайку рот не разевай.

К р о ш к а. Эй, сейчас бы в баню…

П е р в ы й с о л д а т. Только что в бане были, в реке.

К р о ш к а. То кровавая была баня…

Входит измученная М а р и я. Левая рука у нее забинтована.

М и х а и л. Маша? Маша! Как хорошо! Я уж думал… А Галина?! Галина где?!

М а р и я. Галина… Ей оторвало руку и ногу… Она погибла…

Все снимают шапки. Молчание.

Г о л о с в р у п о р. Говорит немецкая передвижная радиостанция. Русский Иван! Не надоело тебе голодать? Не хочется шоколада? Приходи, покормим. Ваше сопротивление бессмысленно. За кого и за что вы себя губите? Те, кто вовремя сумел понять обстановку и перешел на нашу сторону, уже объедаются шоколадом. Только что к нам перешел ваш солдат — Андреев Ермолай…

К у з ь м а. Что?! Что?! Нет, убили, взяли документы! Убили, сынок!

Г о л о с. Послушайте самого Ермолая Кузьмича.

Г о л о с Е р м о л а я. Солдаты! Нас обманывали, что немцы плохо обращаются с пленными. Со мной обращаются гораздо лучше, чем у вас.

Кузьма и Виктор, помертвев, слушают.

Наш Сталин хваленый войну проиграл. Зачем же убивать себя? У мертвого нет родины, ничего нет, только земля во рту. Не бойтесь, переходите спокойно!

К у з ь м а. Изменник! Это у тебя ничего нет, даже земли могильной!

Г о л о с Е р м о л а я. Витя, брат, и отец, переходите, если вы еще живы, верьте мне. Немцы победили нас! Зачем даром проливать кровь! Нас ведь в землю втопчут! До свидания…

К у з ь м а. До скорого свидания… сыночек. Побирушка, милостыню пошел просить.

Г о л о с. А теперь слушайте солдата отдельного сто шестнадцатого батальона Сергея Железнова!

Г о л о с Ж е л е з н о в а. Товарищи! Я раненым попал в плен. Меня вылечили, и вот я говорю вам… Меня вылечили, чтобы купить. В лазарете я понавидался… как без жалости убивают пленных. Не поддавайтесь обману, не переходите!

Автоматная очередь.

Смерть немецким оккупантам!

Е л к и н. Капитан, запишите фамилию солдата! Представим его к награде.

Г о л о с. Приносим извинения! На радиостанцию пробрался агент русской разведки. Он все врал. Слушайте русские песни.

К у з ь м а. Бывает, что смерть красивая, а бывает, что жизнь хуже смерти.

В и к т о р. Отец, ты что задумал?

К у з ь м а. Значит, так: не падай духом, всегда надейся на будущее, люби Родину. Человек, потерявший веру, останется один. Дайка твой автомат. (Берет у Виктора автомат.)

В и к т о р. Ты куда, отец?

К у з ь м а. Сынок! Ты запомнил, что я тебе говорил? Я ухожу. Я его из-под земли достану.

М и х а и л. Кузьма Александрович, куда?

К у з ь м а. Пойду за языком. Я должен сыночку своему отнести пайку. Пайка ему полагается.

Пулеметная очередь. Трассирующие пули пишут на небе: «1943 год».

На авансцене слева — М и х а и л, К р о ш к а, В и к т о р, справа — н е м е ц к и й о ф и ц е р.

Н е м е ц (в рупор). Эй, Иван!

В и к т о р (в рупор). Эй, Фриц!

Н е м е ц (играет на губной гармонике «Лорелею»). Иван, переходи на нашу сторону, угощу копченой рыбкой.

В и к т о р. Фриц, переходи, угощу тебя русской водкой. Хлопнешь сто грамм, и покажется тебе, что ты дома.

Н е м е ц. Да у меня кое-что получше водки есть — французский коньяк, немецкий шнапс.

К р о ш к а. Товарищ капитан, ты же земляк мой, дай мне эту дудку, я им скажу, что думаю.

М и х а и л. Я знаю, что ты им на своих четырех языках скажешь, поэтому не дам.

К р о ш к а. Почему, кацо? Я скажу правду.

М и х а и л. В эту дудку ругаться нельзя.

К р о ш к а. Ругаться нельзя! Я что, их звал сюда? Или их звал покойный Седрак? Теперь и не выругай. А они мне одно ухо продырявили, теперь во второе стреляют. Опять стреляют, видишь?

М и х а и л. В укрытие!

К р о ш к а. А у меня прививка. Витя, про отца не слышно? А про брата?

В и к т о р. Нет. Живы, нет ли, не знаю.

Н е м е ц. Эй, Иван! Как тебе живется?

В и к т о р. Ничего, Фриц! То ты меня в прошлом году преследовал. Теперь я за тобой бегу.

Н е м е ц. Рано радуешься. Мы тебя заманиваем. Сам суешь голову в петлю.

В и к т о р. Особенно по Сталинграду видно, кто сам сует голову в петлю.

Н е м е ц. Этим летом мы возьмем Сталинград снова. Сдавайтесь в плен.

К р о ш к а. Скажи ему — что же ты не приходишь и не забираешь нас в плен. А ну, давай!

В и к т о р. Не мешай, Крошка. Фриц, мы бы сдались, но вы так драпаете, что мы вас никак не догоним.

К р о ш к а (кричит в рупор). Ха, ха, ха!

М и х а и л. Крошка, на губу пойдешь.

К р о ш к а. Ва! В прошлом году они как над нами смеялись! Я им возвращаю смех. Это же не ругань, просто ха-ха-ха!

Появляется К р а в ц о в.

К р а в ц о в. Товарищ капитан, снимайтесь с места, наступление.

Затемнение.

Занавес открывается.

Комната в разрушенном доме. М и х а и л сидит и листает бумаги. Рядом — В и к т о р.

М и х а и л (он в чине майора). Дай-ка материалы по лагерю пленных. Куда Маша девалась? Крошка тоже не появляется…

М а р и я (медленно входит). Я их своими руками удушу… всех… перестреляю… Никого… не оставлю.

М и х а и л. Маша! Ты что плачешь?

М а р и я. Все мои родные… Погибли в Ленинграде… Соседка написала… (Уходит в другую комнату.)

М и х а и л (кричит ей вслед). Может, соседка не все знает?.. Маша!

В и к т о р. Товарищ майор… я видел собственными глазами, как Крошка в воронку прыгнул. Потом в эту воронку упала бомба… и как не было Крошки.

К р о ш к а входит напевая.

К р о ш к а. Товарищ майор, ты что, живой?

М и х а и л. А ты-то живой?

К р о ш к а. Что? Говори громче, дырявое ухо плохо слышит. Другим ухом немного могу.

М и х а и л. Ты живой?!

К р о ш к а. А как же я сюда добрался, если бы был неживой, а? Где они берут столько бомб, слушай? Ну и война! Небо на землю свалилось!

В и к т о р. Это в тебя бомба попала, Крошка! Бомба, слышишь? Прямое попадание!

К р о ш к а. Прямо не знал, в какую яму голову сунуть. Тут поле, на поле все мертвые — наши танки, их танки, наши солдаты, ихние… Я один живой там ползал. Ну, немцы давай в меня стрелять. Сколько их, а я один. Миша-джан, сколько стоит убить одного?

М и х а и л. Большая деревня девять лет не будет ни пахать, ни сеять, проживет на эти деньги.

К р о ш к а. Вах, какие убытки! Миша-джан, я наполовину глухой, я буду вдвое больше тебя говорить, можно? Эх, дали бы нам эти деньги! Земля была бы как райский сад, и никто никого не убивал бы.

М и х а и л. Если бы все было так просто, то вообще войн не было бы. А воюют.

В и к т о р. Крошка! Я ведь собственными глазами видел, как тебя бомба похоронила!

К р о ш к а. Похороненный бомбой — не всегда мертвый. Я вылез. Сколько раз я уже умирал? (Считает на пальцах.) Пальцев не хватает. Теперь пусть хоть большая бомба на меня падает, я даже не почувствую.

М и х а и л. Да, вряд ли почувствуешь!

К р о ш к а. Не понял, что ты сказал, но я счастливчик. Вах! Вот будет смеху, если я всю войну пройду живым и здоровым, а накануне… капут!

М и х а и л. Да. Будет жутко смешно.

К р о ш к а. Товарищ майор, если вас мой храп не пугает, я пойду посплю в той комнате.

М и х а и л. Ты на войне привык к смерти, а я к твоему храпу.

К р о ш к а уходит.

Входит К у з ь м а, оборванный, босой, поседевший.

К у з ь м а. Нашел, нашел я вас.

Михаил и Виктор с удивлением смотрят на него.

Не узнали?

В и к т о р. Отец? Ты, отец? (Обнял его.)

К у з ь м а. Он самый, сынок!

М и х а и л. Кузьма Александрович, вы вернулись!

К у з ь м а. Я-то вернулся.

В и к т о р. А он… не нашел его?

Кузьма качает головой.

М и х а и л. Вы попали в лагерь?

К у з ь м а. Да. Подвел трофейный немецкий автомат… меня раненого взяли в плен. (Разрывает ватник, достает маленькую книжечку и сухарь.)

В и к т о р. Отец, я понимаю, ты хранил партбилет, но сухарь зачем?

К у з ь м а. А я заодно. Сухарь хлеба не просит. Они вместе плен пережидали. Я же сказал, что достану Ермолая из-под земли и отдам ему его пайку.

М а р и я (входит). Нет, не могу я спать. Не могу. Пойду к Кравцову. Он просил помочь. (Уходит.)

Затемнение.

Музыкальная пауза.

К р а в ц о в и М а р и я вводят пленного Р у д о л ь ф а Б ю х н е р а. Пленный обеими руками держит штаны.

К р а в ц о в. Товарищ майор, принимайте, начальник лагеря военнопленных. Он было переоделся, хотел сбежать. Его опознали пленные. Вот документы и фотографии.

М а р и я. А я у него пуговицы на штанах срезала, чтобы случайно не сбежал.

М и х а и л (просматривает документы). Рудольф Бюхнер, может быть, брат Вилли?

Р у д о л ь ф. Ви знает мой брат Вилли? Он живой?

М и х а и л. А вы не читали его обращение?

Р у д о л ь ф. Какой есть обращение?

М и х а и л. Он обратился ко всем немцам с призывом — пора кончать с бесноватым Гитлером, пока он не привел Германию к национальной катастрофе.

Р у д о л ь ф. Это не есть мой брат.

М и х а и л. Вот его подпись.

Р у д о л ь ф. Не скажите мне, подпись легко подделай. Майн брат ни при каким обстоятельствам не изменит идея.

М и х а и л. При некоторых обстоятельствах даже ваш брат смог изменить идее. После Курской дуги и нашего наступления по всему фронту. Когда рушатся укрепления, рушатся убеждения.

Р у д о л ь ф. Игра не есть проиграна, нет финальный свист! Война нет кончен. Я не зналь, кто победит. Лючше оставаться честни зольдат своей государство.

М и х а и л. Вы не солдат, а просто убийца. Нам известно все о вашем лагере военнопленных.

Р у д о л ь ф. Война надо убивай. Ви тоже убивай. Мы равны.

М а р и я. Заткнись, чума болотная!

Михаил пытается ее остановить.

С кем себя равняешь! Раскаркался, ворона! Сейчас заткну тебе глотку пулей.

Р у д о л ь ф. Видит, у вас даже фрау хотель убивать.

М а р и я. А это вы виноваты, что у нас война! Кровь за кровь! Ты убивал в лагере беременных женщин и детей.

Р у д о л ь ф. А я не зналь, кому есть хуже — кто есть убит или кто убиль.

М и х а и л. Ладно, хватит!

Р у д о л ь ф. Не надо хватить меня. Я даю показаний. Тот, кто убиваль, он есть жив и переживал, а убитому уже есть все равно. Я не убивай, но наша команда для экзекуций мне жалко.

Входит К у з ь м а.

К у з ь м а (вздрагивает. Сжимает кулаки). Ах ты, сатана, поймали! Не узнаешь? Да где тебе узнать, ты ведь нас тысячами убивал. Он меня собственными руками два раза казнил.

Р у д о л ь ф. Не говорите, ви есть жить.

К у з ь м а. Жив! Я тот самый, кто брился каждый день осколком стекла. Ты стал надо мной издеваться, вывел в поле. Ты слышишь, Миша! Товарищ майор! Он мне поставил на голову кружку и полчаса стрелял с пятидесяти метров по кружке. Твои дружки хохотали, а ты хвастался, что у тебя рука не дрогнет. Не дрогнула, потому что тебе все равно, по живому стрелять или по жестянке. А я поседел за эти полчаса. Я было хотел дернуться, чтобы ты промахнулся, но я ищу сына, мне нужно еще жить.

Р у д о л ь ф. Что ви так волнуйся, я вас не знай.

К у з ь м а. Потом опять вывели нас, человек пятьдесят, на расстрел. А ты фотографировал, когда нас расстреливали. Я упал раньше твоей пули, притворился убитым. А ты потом ходил и добивал. Три раза ты выстрелил в меня. Одна пуля попала в левую руку. Вторая в плечо. Третья в воротник ватника. (Взглянул на фотографии, лежащие на столе.) Вот он я! Это мы расстрелянные лежим. А он целится в меня. Вот я сейчас тебя буду расстреливать, а вы, товарищ майор, фотографируйте. Хочешь? Струсил, подлюга? А не трусил, когда фотографировался? А не трусил, когда в день рождения Гитлера ты построил пятьдесят четыре человека пленных, по числу лет Гитлера, и расстрелял их, истратив пятьдесят четыре патрона? И над ямой приказал поставить щит: «Любимому фюреру, в день рождения…»

М и х а и л. Да, Рудольф Бюхнер, убитым все равно, а вам пришлось страдать, вы же палач. Теперь он будет решать, жить вам или нет.

Р у д о л ь ф. Я есть зольдат. Он есть майн фюрер, я исполняй. Я честни зольдат, я не курю, не пить алкоголь, не гуляй. Фюрер мне сказать, я расстреляй свой жена и детки, сожгу муттер унд майн фатер.

В и к т о р. Отец! Ставь его к стенке. Не то я его сам расстреляю.

Кузьма останавливает Виктора.

Или не трать на него пулю, я придушу его, как кошку.

К у з ь м а. Вот тут ты не прав. Мы не они. Мы же не звери.

В и к т о р. Тебя же он два раза казнил!

К у з ь м а. Вот если бы тогда мне дали в руки оружие, я бы с ним расквитался. А нам с тобой незачем его расстреливать, сейчас не только я один имею право его расстрелять, нас таких много. Пусть его судят.

М и х а и л. Решение справедливое, Кузьма Александрович, ты остался человеком даже в этом аду. Товарищ Кравцов, пленного сдать в штаб.

В и к т о р (Рудольфу). Шагай!

Р у д о л ь ф. Заявляй протест, (Показывает на штаны.) Это есть оскорбление! Я есть честни зольдат! Зольдат без штани не мог!

М а р и я. Иди, иди, а то вообще спущу с тебя штаны. Топай!

М а р и я и К р а в ц о в уводят п л е н н о г о.

К у з ь м а. Товарищ майор, я пойду с ними: чего бы не вышло, боюсь. Потом будут оправдываться — мол, при попытке к бегству. (Уходит.)

Вой самолетов, взрывы. Входит, хромая, К р о ш к а.

М и х а и л. Крошка? Опять с тобой что-то случилось?

К р о ш к а. Товарищ майор! В дом прямое попадание, но я опять остался живым. Вот и объясни мне, Миша, товарищ майор: есть бог или нет? Может, он есть? Я, как пошел на войну, все думаю о боге: то считаю, что его нет, то думаю, вроде есть. Когда спасаюсь, думаю, есть. Сколько раз я уже спасался, только царапало меня, а сейчас и боя не было, а ранило. Товарищ майор, я пошел в лазарет, подлечусь когда, снова вернусь.

М и х а и л. Я провожу тебя.

К р о ш к а и М и х а и л уходят.

З а т е м н е н и е.

Пулеметная очередь. Трассирующие пули выписывают «1944 год». Разоренное кладбище. Разбитые мраморные ангелы, обезглавленные памятники, вывернутые могильные плиты. Среди них вырыты окопы. Слышна немецкая песня. У передвижной радиостанции М и х а и л и В и к т о р. М а р и я чинит гимнастерку. К у з ь м а наводит порядок в вещмешке. Вынул сухарь.

В и к т о р. Отец, это все тот сухарик?

К у з ь м а. Живой надеется. Сегодня день рождения Ермолая. (Вынул фляжку.) Товарищ майор, выпей за моего старшего мальчика.

М и х а и л. Я тоже надеюсь. За Ермолая. (Пьет.)

М а р и я. Война, кто может знать. (Пьет.)

В и к т о р. За его здоровье.

К у з ь м а. Я его часто вижу во сне, снится мне, что он жив. Никак не верю, что он умер. Или что изменил. Двадцать четыре года назад я узнал, что у меня родился сын, кто-то прибежал ко мне на завод… (Смотрит на сухарь.) Где ты ходишь, сынок? Ну, будем здоровы! (Чокается колпачком с флягой.) А теперь спрячем его паек… Не выкидывать же. Все-таки надежда. (Аккуратно заворачивает сухарь и плачет.)

М и х а и л (в микрофон). Немецкие солдаты и офицеры! Вам не выйти из окружения. Румыния перешла на нашу сторону, освобождена Польша, война идет на немецкой земле. Город окружен, сопротивление бессмысленно.

К у з ь м а (смотрит в бинокль). Немецкий солдат тащит к нам раненого красноармейца. Сбегай посмотри, сынок!

В и к т о р уходит и возвращается с н е м е ц к и м с о л д а т о м.

К у р т (с акцентом). Я рабочий. Я люблю землю и ненавижу войну! Нас одурачили, запугали, сказали: они пленных расстреливают. Я принес вашего раненого солдата, чтобы мне поверили. Я принес вам листовку, ее раздали всем нашим в окружении. Читайте: «Кто сдается врагу, его родители, жена, дети и все родственники будут расстреляны». А у меня жена и дети погибли во время бомбежки… Мне ничего не страшно…

М и х а и л (подает ему микрофон). Говори сюда. Чтобы они тоже слышали. Боишься?

К у р т. Я уже ничего не боюсь. (В микрофон.) Я обращаюсь к соотечественникам, попавшим в окружение. С вами говорит Курт Зеелер. Спасайте ваши души! Бросайте оружие, сдавайтесь в плен! Сейчас это самое лучшее для нашей страны. Ради кого вы жертвуете собой? Ради Гитлера, который, как сатана, принес Германии одни только беды и разрушения? Фюрер сам сумасшедший и нас свел с ума. Пока не поздно, опомнитесь.

Выстрелы. Ранен Курт, ранен Михаил.

К у р т а уводят. Стрельба продолжается.

М и х а и л. Машенька, заведи музыку, а то они нас всех перебьют. (Стонет.)

Мария ставит «Лили Марлен».

М а р и я. Ты ранен, майор?

М и х а и л. Да, ногу поцарапали.

М а р и я (снимает с него сапог, бинтует). Пойдем тихо до госпиталя.

М и х а и л. Да я останусь, как же я от тебя уйду. Кто же лучше тебя меня вылечит? (Снимает очки.) Правда, ты ненавидишь очкариков. Помнишь, четыре года назад говорила?

М а р и я. Не надо! Не снимай очки! Ты мне и в очках нравишься! Надень. Вот так. (Надевает ему очки.) Четыре года назад было все совсем по-другому. Теперь я осталась одна на белом свете. Совсем одна. После войны будет особенно тяжело.

М и х а и л. Да ты не останешься одна, такая красивая, что ты!

М а р и я. Я красивая?

М и х а и л. Машенька, ты у меня самая красивая.

М а р и я. В день победы, только в день победы я напомню тебе этот разговор… Тогда ты мне все скажешь, хорошо?

М и х а и л. Я все тебе скажу, клянусь!

М а р и я. Зачем мне твои клятвы. Я до войны боялась даже пройти через кладбище, а сейчас, видишь, уже неделю живу на кладбище.

Входят К у з ь м а и В и к т о р.

М и х а и л. Что, Кузьма Александрович?

К у з ь м а. На руках у нас скончался, вот бедолага! Видно, пуля у сердца прошла. Вот злоба человеческая…

Г о л о с К р о ш к и. Ну что ты ко мне привязался, слушай? Не могу я тут окоп рыть, не могу! Ты что, в ослином ухе спишь, что ли? Нельзя тут второй окоп вырыть. Вот я лягу между плитами, тут и будет мой окоп.

М а р и я. Это Крошка, что ли?

М и х а и л. Эй, Крошка, Крошка! Давай сюда, где ты?

К р о ш к а (вбегает). Миша-джан! Вы тоже тут? Сколько же я вас искал и где встретил! Кацо, земля просто очень большая: идешь, идешь, она все не кончается. Людям тесно, что ли? Все ругаются и стреляют друг в друга…

М и х а и л. С кем это ты поругался?

К р о ш к а. Когда меня выпустили из госпиталя, то послали в пехоту. Тут, слушай, один сержант привязался ко мне: ты, говорит, отдай мне свой окоп, а для себя копай новый, понял? Вот, видал такого? Где я тебе окоп вырою, тут одни могилы. Он разве соображает. Не обращай, говорит, внимания, что могилы, копай, и все. Это что, дедушкин огород, копай ему! Покойникам в могиле лежать не дают. Да он разве соображает? Когда я говорю — бык, он скажет — корова, иди дои. Такого дурака ничему не научишь. Если у тебя голова будет гореть, он скажет, подойди, я прикурю. Я рыл, рыл ему окоп, вырыл, как дворец, он говорит: еще копни. Я копнул, там человек лежит, одни, правда, кости. Я говорю: нельзя здесь копать. А он про мою маму сказал. А я ему на четырех языках. Прямо сумасшедший дом. Миша-джан, возьми меня обратно. Что я у этого безголового потерял. А начнут тебя спрашивать, скажи: это наш солдат, мы его долго искали и наконец нашли.

М и х а и л. Я думаю, это нетрудно будет сделать. Тем более что мы тебя искали.

К р о ш к а. Вот, мне снилось, что я возвращаюсь домой. И вот сон мой сбылся.

Входит Е л к и н. Он уже в чине полковника.

Е л к и н. Товарищ Халимоненко, по приказу штаба я назначен парламентером. Я должен передать ультиматум находящемуся в окружении противнику. Ты идешь со мной.

Михаил берет у него из рук белый флаг.

Ты что, ранен?

М и х а и л. Да, они стреляют, злятся, если мы музыку не передаем.

Е л к и н. Хромой парламентер не годится.

М и х а и л. Ходить я могу.

К р о ш к а. Я пойду, товарищ полковник! Я его свободно заменю.

М и х а и л. Крошка!

К р о ш к а. Что ты, Миша-джан, знаешь, какой я бессмертный? Разрешите с вами идти, товарищ полковник?!

Е л к и н. Ты… ты с нами был в окружении, что ли? Тебя же ранили!

К р о ш к а. Так точно. Но я вернулся к своим из госпиталя. Между прочим, помните нашего ребеночка? Растет, такой парнишка мировой.

Е л к и н. Держи белый флаг. Только ругаться парламентеру нельзя, понял?

Входит К р а в ц о в.

Е л к и н. Товарищ Кравцов, пойдемте.

К р а в ц о в, К р о ш к а и Е л к и н прощаются, уходят.

К у з ь м а. Осторожней вам надо. Без оружия идете.

В и к т о р. Отец, не волнуйся, согласно Гаагской конференции, парламентерам обеспечивается полная безопасность.

К у з ь м а. Так-то оно так… Но заведи-ка музыку, сынок.

Звучит «Майн либер Августин».

Вот и хорошо. Передали ультиматум, возвращаются. И город спасается, и мирные жители.

Выстрелы.

Что такое?! Они стреляют в парламентеров?! Поймать их и расстрелять надо! Звери! Эй! Стойте!

М и х а и л. Поддержим их огнем. (По телефону.) Товарищ второй. По парламентерам стреляют. Подсобите огнем.

Грохот орудий, стрекот пулеметов. Мария и Кузьма стреляют. В и к т о р убегает и возвращается с К р о ш к о й на спине. Крошка держит окровавленный белый флаг.

К р о ш к а. Ну что стрелять было, что стрелять? Добра ведь им желали! Вот думал я, что бессмертен… Миша-джан, если поедешь к матери в Тбилиси, найди мою семью, расскажи им, как я погиб. Вот я на прощанье выругаюсь как следует. (Поднял руку.) Ах ты, мать вашу… (Упал.)

К р о ш к у выносят. П е р в ы й с о л д а т вводит т р о и х пленных н е м ц е в.

П е р в ы й с о л д а т. Становитесь к стенке.

Двое встали у стены, третий сразу же отвернулся лицом к стене.

К у з ь м а (третьему). А ну, повернись!

П е р в ы й с о л д а т. Да что он по-нашему поймет. (Михаилу.) Переведите, товарищ майор.

К у з ь м а. Нет, я чувствую, ему перевод не нужен. Он знает русский язык. А ну, повернись, смотри в глаза! Повернись, если ты мужик, а не тряпка.

Е р м о л а й (поворачивается). Прости, отец! (Падает на колени.)

Кузьма дает по нему автоматную очередь.

Ермолай упал, потом пытается подняться и падает опять…

Кузьма роняет автомат, падает, ползет к Ермолаю.

К у з ь м а. Помогите! Помогите! Спасите!

М а р и я уводит оставшихся п л е н н ы х.

Помогите, он живой!

В и к т о р. Все. Он мертвый. Что ты наделал? А вдруг он не виноват?..

К у з ь м а. Не виноват? Но почему он мне в глаза не смотрел? Почему падал на колени, просил прощения? Вот твоя пайка… (Достает сухарь и бросает в Ермолая.) Чужие сухари ел! Не дождался своего! Что ты отца заставил сделать?!

М и х а и л. Зачем вы это сделали? Его надо было судить. Его все равно бы к стенке поставили.

К у з ь м а. Мой сын, я родил, я воспитал, я убил, я себя убил, верите?! Я себя убил. Но я и мертвый буду воевать. Я с ними расквитаюсь! (Виктору.) Сынок, я знаю, сегодня меня убьют. Похорони нас вместе. (Убегает с автоматом.)

Слышна стрельба.

М и х а и л. Помогите ему огнем!

В и к т о р. Отец!!! (Выбегает.)

Затемнение.

Звучит музыка — Вагнер, «Гибель богов».

Трассирующие пули пишут на небе: «1945 год. Май».

Разрушенный город. Пробегают с о л д а т ы, обнимаются, салютуют из ружей, смеются, плачут.

М и х а и л вносит две связки книг, садится на скамейку, читает. Входит М а р и я, она в нарядном платье, катит коляску с куклами. Мария нарочно спотыкается о связку книг. Книги падают. Михаил поднимает их. Мария снова проходит мимо и опять рассыпает книги.

М и х а и л (не глядя). Да что же это такое! Смотреть надо.

М а р и я. Герр официр извинит меня, но что вы читаете? Библия Лютера? После потопа читать Библию? Это смешно!

М и х а и л. Фрейлейн, идите, идите…

М а р и я. Посмотрите лучше, как хорошо кругом, вдали виднеется лес, может, прогуляемся? А? (Садится на краешек скамьи.)

М и х а и л. Я занят, вы не видите? (Резко встает, видит Марию.) Маша?

М а р и я. Читай, читай больше свои книги. Опять Библия?

М и х а и л. Валялись на мостовой. Знаешь, как странно получилось — это вроде мои Библии. Мне так кажется. Скажи, а ты что такая нарядная? Невестой выглядишь…

М а р и я. Я всю войну это платье в вещмешке проносила. Так легко в нем, прямо порхаю.

М и х а и л. А куклы?

М а р и я Да я их из огня вытащила, они уже тлели. У меня же будет много детей, двенадцать человек. Я всю войну об этом мечтала.

М и х а и л. Это что — двенадцать апостолов?

М а р и я. Тебе все Библия покоя не дает. Ведь в году двенадцать месяцев. Я каждому дам имя месяца. Двенадцать детей для меня будут всем — холодом, теплом, снегом, дождем, солнцем, цветами… А я буду им мать — природа. И строгая и ласковая.

М и х а и л. Ты в детстве с кем-нибудь играла в жениха и невесту?

М а р и я. Играла, с девочками. Была то женихом, то невестой. А ты что, хочешь поиграть со мной? Для этого мы уже стары… Нам уже пора в бабку-дедку играть. Дедушка, на внучат. (Толкает к Михаилу коляску.)

М и х а и л. Нет, это бабушкино дело. Возьми их сама. (Толкает коляску обратно.) И вообще нам бы детишек с тобой, а не куколок. (Целует Марию.) Ты обиделась? Бабушка, обиделась?

М а р и я. Как не стыдно! Внуки на нас смотрят, а еще дед! Седина в голову… (Уворачивается от Михаила и убегает.)

М и х а и л бежит за ней.

Слышен их смех. Потом — взрыв. Тишина. Входят с о л д а т ы и В и к т о р.

В и к т о р. Миша, Маша! Миша, Маша! Только что здесь был, я видел. Вон книги его валяются… Коляска какая-то. (Берет куклу.)

Входит М и х а и л с М а р и е й на руках.

Мина? Мина?.. Ничего, сейчас в медсанбат…

Михаил молча качает головой, опускает Марию на скамейку. Солдаты поднимают скамью и несут ее.

Затемнение.

ЭПИЛОГ

На сцене М и х а и л, в руках у него кукла. Входит В и к т о р.

В и к т о р. Пакет на ваше имя.

М и х а и л. Открой и прочти.

В и к т о р. Вызывают в город Нюрнберг, на судебный процесс над главными военными преступниками… Военным обвинителем.

М и х а и л. Я же не юрист, я филолог. Недоразумение какое-то.

В и к т о р. Нет, это на ваше имя. Может быть, им понадобились люди, которые своими глазами видели войну, сидели в окопах, освобождали людей из концлагерей.

М и х а и л. Это ведь не только я видел, ты тоже.

Г о л о с. Ты расскажи за нас.

В глубине сцены по очереди появляются п о г и б ш и е.

Мы пойдем вместе с тобой.

После каждого монолога звучит выстрел и говоривший герой застывает в определенной позе. Постепенно они образуют один общий монумент.

М а р и я (с цветами). Я не хочу таких цветов. Они порохом пахнут. Я не хочу кукол, на что мне куклы. Я детишек хочу! И это платье мне не нравится! Оно какое-то обгорелое. Вместе со мной в тот день погибли мои двенадцать детей. Я так и не стала матерью.

Е р м о л а й встает рядом с Г а л и н о й. Галина отходит и встает рядом с Виктором.

Г а л и н а. Если бы я осталась в живых, я бы все равно не могла стать матерью. Какая из меня мать — безногая, безрукая. Меня бы собственный ребенок бояться стал. Поэтому я и ушла из жизни сама. Я избавилась от будущих мучений.

П о л к о в н и к. Разве самоликвидация — это преступление? Я ведь принес себя в жертву Родине?..

Е л к и н. Кто бы мог знать, что они будут стрелять в парламентеров! Ведь ради них же старались, могли и без предупреждения брать город, да жалко было, старинный такой городок…

К р а в ц о в. Наверное, мама моя тоже умерла, когда я умер.

Выходит М а т ь и становится рядом с Кравцовым.

В и к т о р. Я убил своего лучшего друга…

Т а р а с. Ты не виноват, Витенька, у тебя не было выхода.

Н е и з в е с т н ы й с о л д а т. Как бы мне найти свою фамилию. Неизвестный — он ничей, по нему никто не заплачет…

К у р т. Меня убило своей, немецкой пулей. Моя семья погибла у себя дома. Несчастье пришло к германскому народу. Мы стали жертвами сумасшедшего Гитлера и его банды…

М а т ь. Как сердце болит. Моя бы воля, я бы даже игрушечные ружья все поломала и выкинула. Я — мать, ни одна мать не хочет войны. Если бы матери правили миром! Тысячу четыреста восемнадцать дней и ночей работала смерть и боролась с ней жизнь. Пятьдесят миллионов погибло, пятьдесят миллионов!

К р о ш к а. Миша-джан, ты обещал, как только кончится война, разбудить меня.

М и х а и л. Не могу, Крошка. Война для нас не кончилась. Она кончилась только для вас.

К р о ш к а. Как, уже все? И ты никогда не дашь мне свою дудку, чтобы хорошенько обложить их на четырех языках?

М и х а и л. Нет, Крошка, нет.

К р о ш к а. Миша, это нехорошо, слушай. Как только я поверил в свое бессмертие, меня тут же и убили. Знаешь, Миша-джан, я расскажу, чего мне захотелось перед смертью: у моей бабушки в ауле есть горный ручеек, чистый и холодный как слеза. Мне захотелось снять свои солдатские сапоги и опустить в ручей ноги.

Слышен плач младенца.

К р о ш к а. А помнишь того ребенка? Которого мы спасли? Он уже большой, наверное. Мы поручаем его тебе. Пусть он подружится с нашими детьми.

К у з ь м а. Сколько всего я вынес, сколько пережил на войне! Война заставила меня убить собственного сына. И мне тоже пришлось умереть.

Е р м о л а й. Прости, отец!

К у з ь м а. Значит, ты виноват?

Е р м о л а й. Будь она проклята, война!

К у з ь м а. Войну проклятиями не победишь. Сначала ее надо встретить с оружием и убить, а потом уже проклинать.

Е р м о л а й. Откуда же я знал… (Прикладывается к фляжке, уходит.)

М а р и я. Я обвиняю фашизм от имени всех девушек, у которых война отняла будущее материнство.

В с е. Мы обвиняем фашизм от имени пятидесяти миллионов погибших! Наши жизни не исчезли бесследно!

Все зажигают факелы, осторожно складывают их, образуя Вечный огонь. Светит Вечный огонь жизни, за которую они боролись и сложили головы. У Вечного огня, как почетный караул, остаются четверо: Мать, Неизвестный солдат, Виктор и Миша. Огонь постепенно разгорается и становится похожим на развевающееся красное знамя. Победно звучат фанфары и торжествующий крик ребенка. Это — будущее напоминает о себе.

З а н а в е с.

1974 г.

Перевод Л. Андриевич.