Дресс-код для жены банкира

Глава 5

Романтическая девушка — трудный случай, ибо она неисправима. Со временем она превращается в романтическую тетеньку, потом в романтическую бабушку, при этом теряя очарование и становясь все более нелепой. Вот и я романтически считала, что Никита немедленно набросится на меня, подобно необузданному чудовищу. Но он вовсе не собирался оскорблять меня действием, а, наоборот, мучил полным бездействием. Проживали мы все в том же садоводстве «Родник» в компании охраны, очень редко сталкиваясь и почти не разговаривая. Когда же мы все-таки встречались, Кит вынимал из кармана пачку купюр и спрашивал: «Шмотки нужны?» Я молча поднимала брови: кому демонстрировать свои приобретения?

Бродя по дому, я вспоминала, как Лекс засек мое несанкционированное появление на той знаменательной вечеринке, в сущности, как было мило с его стороны подыграть в этой нелепой сцене. Мог бы и просто вышвырнуть вон. Или, если уж я так ему приглянулась, просто без церемоний пригласить в койку. Мне было грустно, и я вовсю старалась отогнать от себя мысли о том, что Алексей сейчас в тюрьме И ведь я точно знала, что он не мог прирезать эту чертову Ирину, но вместо того, чтобы твердо об этом заявить, вела себя как последняя… Ну, в общем, как непорядочная женщина.

Однажды мне повезло. Кит явился домой совершенно пьяный и даже устроил на кухне небольшой погром. Звон разбитой посуды был отличным поводом спуститься вниз и попробовать завести разговор.

На кухне я увидела взъерошенного Кита, который ногой заталкивал под стол осколки стакана. На столе стояла бутылка «Чиваса»: Лекс предпочитал этот сорт виски, и в доме всегда имелся изрядный запас его излюбленного напитка.

— Вот решил выпить, уронил стакан, — вполне дружелюбно сообщил Кит и полез в шкафчик за другим. — Присоединишься?

— Отчего же нет. — От волнения я впала в церемонный тон, и Кит сразу же среагировал:

— Началось. — Он скорчил гримасу и поставил передо мной стакан, куда щедро плеснул виски. — Лед? Кока-кола?

— Спасибо, не надо, — автоматически отказалась я, раздумывая, как бы половчее начать разговор.

Неразбавленный виски обжег мне горло так сильно, что на глазах выступили слезы.

— Ну что ты смотришь на меня, как на врага? Боишься, что стукну бутылкой по голове? — мрачно осведомился Кит.

— А что мне остается делать? — Я шмыгнула носом.

— Думаешь, что я последняя сволочь — подставил брата и все такое?

— А что, разве не подставил? Или, может быть, я не в своем уме, как полагает этот странный следователь? Теперь у него, кстати, есть повод отправить меня в психушку: не помню, с кем жила, с кем спала и так далее. Может быть, вы так и поступите, чтобы все вышло шито-крыто?

— А может быть, он мне совсем и не брат, — прервал мои причитания Кит.

— Конечно, какой он тебе брат, ведь для тебя не существует нормальных человеческих отношений и вообще нет ничего святого…

— Да я вообще недавно с ним познакомился, позже, чем ты, — тихо проговорил он.

— Какая разница, когда познакомился…

Тут я запнулась. Потому что отчетливо вспомнила, что в справке, составленной экспертами Павла Викторовича, было сказано, что братья довольно давно сошлись и крутили общие дела.

— Как это позже, чем я? Что ты несешь?

— Он не мой брат, не Антонов Алексей.

— А где же твой брат?

— Смылся за границу под чужим именем. Он все и устроил.

— Кто он?

Кит посмотрел на меня с некоторой долей снисходительности, после чего снизошел до кратких объяснений:

— Когда мой настоящий брат Леха, придурок и слабак, приехал к вам в Питер, он каким-то образом скрошился с этим, ну как ты его зовешь, с Лексом. А тот уж наверняка был в курсе дела насчет банка и какой Леха придурок и сам вышел на него. Мой-то всегда всего боялся, и если бы не я… Ну, это не важно. Когда Лекс предложил ему левую командировку типа в университет и кое-какие баксы на жизнь да, наверное, немного попугал, тот с радостью согласился уехать. И вот Леха сейчас как будто бы в университете, а этот стал Алексеем Антоновым и так далее.

— Но почему подлог не вскрылся? — Я была вне себя то ли от удивления, то ли от восхищения.

— Ну чем-то они внешне похожи… Да и раньше никто из наших в Леху особенно не вглядывался. Послали его сюда, потому что выглядел нестрашно, чтобы местные бухгалтеры не пугались. Инструкции ему дали, держали связь, а он и тут оказался полным придурком.

— И что дальше?

— Дальше все было хорошо, этот все делал как надо, деньги приходили, все сюда ездили оттягиваться с балеринами и моделями. А чего с них взять, рядовое мясо. Но потом денег стало как-то поменьше. Видимо, твой стал кое-что отчислять в свою пользу. У нас решили, что мой братец сильно расслабился и забыл что к чему. Ну, меня и послали его взбодрить. Я выдвигаюсь сюда и вижу: Леха — это не Леха. Хотел этого чужого сразу и пристрелить, но он быстро объяснил, как мне это невыгодно и что меня тоже начнут подозревать, все-таки брат. Потом пообещал мне долю в доходах. Я и согласился.

— Тяжело, наверное, было изображать братьев?

— Спрашиваешь! Но ради денег можно было и напрячься, сам я столько никогда бы не заработал. Да и жизнь была интересная, что хотел, то и творил. — Он радостно заржал, видимо вспомнив самые выдающиеся свои подвиги. — Опять же, встречи с интересными людьми. Это я тебя имею в виду.

— И никто ничего не заметил?

— Да вроде нет. Правда, тут оказалось, что Ирка кое-что знала про нашего умника, что-то там из прошлой жизни.

— И пришлось ее убрать.

— Никто ее не убирал. Мужик ейный скорее всего это сделал. — Кит посмотрел на меня. — Я так думаю. Мне-то вообще жалко ее, хорошая была тетка. Правда, болтала много.

— Что болтала?

— Ей все казалось, что найдется кто-то, кому пригодится эта история о том, что Леха — не Леха, а по пьяни особенно. Вот и приходилось все время быть при ней.

— А тебе даже понравилось.

— Понравилось, — спокойно сказал Кит. — Я даже пытался ее уговорить забыть эту фигню насчет компро, компро…

— Компромата?

— Ну, типа того. Но она ни в какую. А перед тем как все случилось, познакомилась в баре с какими-то непонятными людьми, нажралась с ними, ну и потом ее нашли в номере…

— А ты куда смотрел?

— Не туда, — мрачно ответствовал Кит.

— Но почему обвинили Лекса, а ты оказался вообще ни при чем?

— Не знаю, вообще ничего не понимаю. Тогда в гостинице какой-то мент сказал, мол, проживаете в санатории, так и отправляйтесь туда. Я подумал, что это неспроста, и поехал к вам. Ну, остальное ты знаешь. Ну, вот еще когда приехали в Питер, пришел какой-то чел и сказал, что, если хочу, чтобы мои деньги оставались моими, надо молчать и не рыпаться. Я и не рыпаюсь. Если наши узнают — разорвут на кусочки.

— Но они же в курсе, что твой лжебрат в данное время находится в следственном изоляторе.

— Знают они. Но только то, что он якобы прирезал бабу.

— А это у вас считается вполне нормальным делом.

— Ну, типа того. То есть все это некстати, но с другой стороны — должностей он не занимал. А дело-то налажено, твой законный муженек Юра чист как стеклышко и все что надо подписывает, я как будто бы приглядываю.

— Как будто бы?

— Ну да. Толком-то я ничего не понимаю. Особенно насчет того, куда и как левые бабки уходили.

— А зачем ты мне все это рассказываешь?

— Ну, — протянул Кит, — у вас же любовь была, может, ты че знаешь… Могли бы что-нибудь замутить. Наш-то все равно крепко влип.

— Не проще ли все у меня разузнать и прикончить? — выпалила я и сама испугалась своих слов.

— Не проще, — мрачно ответствовал Никита.

Вместо того чтобы обрадоваться по поводу того, что имеются хоть какие-то гарантии сохранности моей персоны, я спросила:

— Но почему? Вроде бы я — довольно неудобный и непонятливый свидетель…

— А не знаю я, — зло отозвался Кит, — и вообще, почему ты считаешь, что мне обязательно всех нужно убивать? Я вроде бы тебе ничего не сделал.

— Ну, не обижайся, пожалуйста, — промурлыкала я как можно мягче. Ссориться с единственным на данный момент союзником было нельзя.

— Ладно, пошли спать. — Кит тяжело поднялся.

— Я еще посижу, может, чаю выпью, — промямлила я на всякий случай.

— В свои комнаты пойдем спать, — проницательно уточнил Кит, — так что можешь чаем не давиться.

— Ну, извини, — сконфузилась я, — но сразу уверовать в то, что ты внутри белый и пушистый, у меня не получается.

— Как знаешь.

И он с достоинством покинул кухню.

Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, полученная информация не прибавила спокойствия. С другой — я ликовала по поводу того, что не ошиблась в любимом человеке. Самооценка подскочила на сто пунктов вверх. Он оказался даже лучше, чем я себе придумала. Смелый, блистательный, талантливый авантюрист, можно сказать, почти Робин Гуд. Обвел вокруг пальца каких-то дремучих бандитов, которые решили, что весь мир принадлежит им. А сколько сделал добра! Осчастливил Юру, его безумную мать и ее сумасшедших филологов, баловал меня… Надо срочно написать ему, может быть, добиться свидания.

Я помчалась в свою комнату и стала сочинять письмо. На всякий случай нужно были прикинуться дурочкой, ведь мое послание наверняка прочитают. В результате получилось вот что.

Любимый!

Невыносимо думать, что ты сейчас в мерзкой тюремной камере. Верю, что ты ни в чем не виноват. Но даже если это произошло и ты как-то связан со смертью бедной Ирочки (уверена, что не по твоей воле), знай, нет ничего такого, чего бы я не знала и чего не могла бы простить. Не могу забыть твои поцелуи.

Навеки твоя

Леля

Мое дурацкое имя было в этом случае как нельзя кстати, Леля — классическая бандитская подружка. Оставалось надеяться, что за сложносочиненными оборотами Лекс заметит: я намекаю на то, что кое-что знаю, и при этом всецело его поддерживаю.

На следующее утро я заявила Киту, что собираюсь отнести передачу в тюрьму. Он ответствовал, что я могу делать все, что вздумается. Я отправилась в хороший суши-бар и заказала порцию суши навынос С упакованным в элегантную деревянную коробочку самым большим набором, а также с бумажным мешочком, где лежали палочки, бутылочка с соевым соусом и мое послание, я явилась к окошку, где принимали передачи. Несмотря на то что время приема уже прошло, посылку у меня взяли и даже вполне вежливо заверили, что мой ненаглядный получит все сегодня же. Это не показалось подозрительным. Наверняка дружки Кита не бросили его лжебрата на произвол тюремной администрации и всем кому надо заплатили, по крайней мере, насколько мне известно, так предписывают классические правила.

Кстати, это повествование ведется не для того, чтобы рассказать о том, как делаются большие капиталы, о тайных слияниях и недружественных поглощениях. Такие вещи всегда будут оставаться в секрете, иначе все кто попало бесконечно сливались бы и что-нибудь поглощали. Что бы тогда было с нашим миром? Но, в конце концов, еще со времен графа Монте-Кристо традиция предписывает представлять этот процесс весьма романтичным. Традиция также предписывает наличие некоторого количества чудесных случайностей (говорят, что такое иногда происходит и в реальности), необъяснимых совпадений и других непросчитываемых вещей, ну и обязательно — невероятного главного героя. Главный герой между делом чуть не потерялся, но, к счастью, все-таки остается главным героем.

Совершив акт гуманизма по отношению к Лексу, я недолго раздумывала, на кого, собственно, делать ставку. Мастер недружественных поглощений, то есть загадочный Павел Викторович с Севера, который, возможно, был и не с Севера, как только прекратились личные контакты, перестал вызывать доверие. Авантюрист должен быть рядом с таким же авантюристом, рассудила я с присущим мне здравым смыслом. Но чтобы мы могли быть рядом друг с другом, нужно сделать так, чтобы мой ненаглядный вышел на свободу. Помочь в этом может только тот, кто заварил эту историю, а именно все тот же господин Жаров, не к бандитам же Никитиным обращаться. Возможно, стоило рассказать все как есть. И тогда весьма вероятно, что, восхитившись талантом моего возлюбленного, этот элодей оставит его в покое или даже возьмет в команду, чем черт не шутит.

Обдумать как следует план действий мне не удалось, потому что зазвонил телефон. Оказалось, что моя свекровь Ольга Арсеньевна срочно желала меня видеть. Требование явиться незамедлительно было произнесено таким категоричным тоном, что я, растерявшись, тут же согласилась приехать, хотя, повесив трубку, почувствовала досаду. Надо же было быть такой рохлей и показать себя совершенно в духе Юры. Впрочем, ему приходилось тяжелее, зря я с ним так, скажем, неэлегантно поступила. Накрутив себя таким образом, я набрала номер зловещей дамы и сообщила, что непредвиденные обстоятельства вкупе с неотложными делами мешают мне нанести обещанный визит.

— Непредвиденные обстоятельства и неотложные дела ждут тебя здесь, и ты очень пожалеешь, если не явишься как можно скорее, — отрезала Ольга Арсеньевна. — Так ты приедешь?

— Ну, если это так важно, то я что-нибудь придумаю, что-то отменю и перенесу, если, конечно, получится, потому что у меня были договоренности… — мямлила я, пытаясь сохранить остатки самоуважения.

Впрочем, Ольга Арсеньевна, которая не любила вялых сложносочиненных периодов, уже повесила трубку.

После второго, еще более бесславного поражения ничего не оставалось, как собраться и ехать сдаваться на милость победительницы. Без всякого вдохновения выбрав платье и наскоро причесавшись, я отправилась в путь, честно сообщив Киту, что хочу навестить бывшую свекровь. Услышав в ответ что-то про острую нехватку культурного общения, я была с миром отпущена за ворота.

Ольга Арсеньевна, в эффектном черном одеянии: узкие брюки и свободная блуза в духе «антверпенской шестерки», — с неизменной камеей у ворота и с выражением брезгливости на лице, открыла мне дверь и жестом пригласила войти. С тех пор как я была в этой квартире в последний раз, здесь произошли некоторые перемены. Гостиная, в частности, была заново оклеена обоями, а царивший здесь старый дубовый буфет явно прошел через руки реставратора, и теперь сквозь отчищенные стекла верхних дверок можно было в деталях рассмотреть коллекцию старинных кофейных чашечек. Если бы я что-то понимала в фарфоре, то можно было бы завести непринужденную беседу. Но мне не пришлось даже высказаться насчет прелестных розочек и прочих сюжетов, украшавших чашечки, так как хозяйка коллекции, присев в кресло и посмотрев на меня снизу вверх с неодобрением, произнесла:

— Как вы меня разочаровали, как разочаровали. Вы даже представить себе не можете, как разочаровали, — сказала она, на разные лады произнося слово «разочаровали», каждый раз вкладывая в него все больше презрения.

Наконец она сделала эффектную паузу, во время которой вылила остатки накопившегося презрения посредством красноречивого взгляда, который, впрочем, вместо того чтобы окончательно уничтожить, наоборот, заставил меня встрепенуться. Такой уж я любопытный человек.

— Чем же это я вас разочаровала? — спросила я, попытавшись тоже придать этому злополучному слову особенную окраску. — Вроде бы я ничего вам не обещала, а что касается Юрия…

— То он не лучше вас, — прервала меня Ольга Арсеньевна. — Но я позвала вас не для того, чтобы обсуждать здесь слабый характер моего сына.

— Но в таком случае больше у нас нет ничего общего.

Мне надоело изображать нерадивого ученика на приеме у школьного завуча, и я присела на диван и, приняв непринужденную позу, пожалела о том, что не отнеслась тщательнее к выбору наряда и не надела бриллианты. Бриллиантовые украшения, что ни говори, придают женщине определенную весомость и некоторую уверенность в себе, права была покойная Ирина. В ушах Ольги Арсеньевны, как назло, тускло поблескивали антикварные сережки в виде подвесок из алмазов и жемчуга. Сюда бы мои Tiffany с бриллиантами современной огранки, которые играют гораздо эффектнее старинных, а выглядят не менее элегантно, чем этот, безусловно, высокой пробы антиквариат.

— Общее у нас есть, — произнесла тут Ольга Арсеньевна, как-то неожиданно убавив пафос, — и даже много общего. Но главное, конечно, это Алексей и его нынешнее положение…

Ну, это было слишком.

— Я вообще-то не считаю, что Алексей — это наше общее. Но понимаю, что вас, Ольга Арсеньевна, беспокоит его судьба. Видимо, гуманитарные проекты остались без финансирования. Вот и диван, — похлопала я по потертой обивке, — тоже нуждается в гранте на реставрационные работы.

Услышав эту тираду, свекровь как-то погрустнела.

— Я просто не верю, что вы до такой степени недалеки, ведь мы вас взяли из академической семьи с хорошими корнями, — проговорила она.

— А вы объясните мне, — я уже теряла терпение, — может, хорошая наследственность поможет мне разобраться в том, что происходит.

— Собственно, другого выхода у меня нет, придется все растолковать, — вздохнула Ольга Арсеньевна, и мне показалось, что сейчас она достанет из буфета две рюмочки, бутылку чего-нибудь незамысловатого вроде «Рябины на коньяке» и расскажет что-то в духе того, что хорошо иметь возможность в зрелом возрасте рассчитывать на дружескую поддержку состоятельного молодого мужчины. Но тут я ошибалась.

— Не знаю, насколько вас коробят мерзости этой жизни, — начала свекровь торжественно, — а я человек тонко организованный, чувствительный, и не хочу ежедневно видеть вокруг себя, как торжествует, простите за то, что я употребляю это слово, быдло.

— А вы не концентрируйтесь на этом, отгородитесь, представьте, что вы находитесь под стеклянным колпаком и звуки извне вас не достигают, — обрадовавшись тому, что она стала разговаривать более или менее по-человечески, посоветовала я, не вполне, впрочем, понимая, куда свекровь клонит.

— Не в колпаки надо прятаться, а бороться, переламывать ситуацию.

— Имеете в виду перевоспитание масс? Но вы и так работаете в системе народного просвещения.

— Глупости, — отрезала Ольга Арсеньевна, и я вспомнила, что она в случае чего может и бутылкой по крыше, хотя для масштабной задачи победы над мерзостями жизни этого еще не достаточно.

— Предполагаете использовать тактику террора? Боюсь, люди, происходящие из академических семей с хорошими корнями, не слишком годятся для вооруженной борьбы.

— Вы весьма мило пошутили, — кисло заметила Ольга Арсеньевна, — но должна вам заметить, что образованный человек, интеллектуал, не опустится до примитивных силовых методов.

— Зато другие легко опускаются…

— А мы должны устроить жизнь так, чтобы не только оградить себя от насилия, но самим решать, когда его должно применить.

— Кто это мы, позвольте поинтересоваться.

— Мы? Интеллектуальная элита.

— Звучит слишком пафосно, чтобы принимать всерьез, вы не находите? И при чем здесь Алексей и вообще все мы?

— Неужели вам не понятно, что только ученые-гуманитарии, гуманитарная мысль на протяжении всей истории удерживает человечество от людоедства? И мы должны стремиться к тому, чтобы представители гуманитарных дисциплин, люди академического склада, постепенно занимали ключевые посты в этой жизни. Наш ум, — продолжала Ольга Арсеньевна, которая явно причисляла себя к этой общности сверхлюдей, претендующих на абсолютную власть, — достаточно изворотлив, чтобы заставить тех, кто полагается на грубую силу, работать на нас. Вы скажете, что именно гуманитарная мысль породила такие кошмарные идеологии, как коммунизм и фашизм. Да, это так. Но мы владеем методами анализа и можем вычленить и из таких чудовищных эпизодов положительный опыт.

— И когда вы рассчитываете захватить власть? — Я была потрясена и просто не ожидала, что в этой железной леди кроется столько романтики.

— Мы не безумцы.

В это, вообще-то, в данный момент довольно трудно было поверить.

— Тогда к чему все эти рассуждения?

— Мы можем уже сейчас заставить их улучшить нашу жизнь. Достойным людям — достойные условия труда и жизни.

— Вы говорите лозунгами.

— Я не говорю, я действую. Главное, я нашла источник финансирования, который позволяет воплощать мои идеи. Мы можем не только обеспечивать достойный уровень жизни лучшим из наших коллег, но и внедрять самых инициативных в органы власти. Проще говоря, добывать депутатские мандаты и должности, дабы лоббировать нужные нам законы и решения…

— Источник финансирования? — Тут меня осенило, откуда, собственно, проистекал этот живительный источник. — Но это безумие. И как вам удалось убедить его подписаться на такое?..

— Я нашла нужные аргументы, — с достоинством ответствовала Ольга Арсеньевна, — в конце концов, каждый нормальный человек хочет жить не среди зверей, а среди людей, и Алексей Александрович не исключение. Но дело не в этом, а в том, что сейчас он в тюрьме. И мы просто обязаны его вытащить, и я убеждена, что вы знаете об этом деле больше меня. Рассказывайте. — Она выжидающе взглянула на меня.

— Не проще ли будет с вашим-то даром убеждения найти нового Савву Морозова? — Удержаться от колкости было просто невозможно. — В целом история, конечно, безумная, но признаю: остроумная и с размахом, учитывая, что денежки в конечном счете приходят от самого настоящего, как вы застенчиво называете, быдла. Заговор гуманитариев на деньги криминализованного бизнеса — это великолепно.

— Заговор хороших манер, если хотите. Благопристойность и разум — эти две вещи должны по-новому организовать жизнь. Кстати, в этом городе так все и было, пока сюда не понаехали…

— Знаете, Михайло Ломоносов тоже был приезжим и происходил не из академической семьи с хорошими корнями. Что же касается насильственного насаждения хороших манер, то тут не помогут все деньги мира.

— Для начала хотелось бы вернуть то, что у нас было… И я совсем не против Ломоносовых, они хорошо поддаются воспитанию, что прекрасно видно на примере нашего Алексея. — Ольга Арсеньевна с удовлетворенным видом оправила складки на блузе.

— Если вы полагаете, что провели блистательный педагогический эксперимент и превратили сибирского снежного человека с задатками душегуба в покровителя искусств и наук, то вы в некоторой степени ошибаетесь…

— Да, я начинала не с нуля, однако…

— Однако вы вообще непонятно с чего начинали. — И тут я не удержалась и рассказала все то, что услышала от Никиты.

Ольга Арсеньевна, надо отдать ей должное, не дрогнула.

— Ну что же, — после небольшой паузы сказала она, — для Алексея в этом был элемент игры, но серьезные вещи иногда имеют такую форму. Главное, что дело двигалось.

— И как успешно оно двигалось, хотелось бы узнать? И сколько же депутатских мандатов в городском собрании удалось заполучить при, так сказать, спонсорской поддержке господина… ну, будем продолжать называть его Антоновым?

— Это вы с легкостью угадаете по лицам: людей нашего круга всегда видно.

Градус безумия нарастал с каждой фразой, и если в какой-то момент мне начало было казаться, что энергию и решительность свекрови можно было бы использовать, то предложение вглядеться в лица депутатов городского собрания развеяло иллюзию того, что нашелся какой-никакой союзник.

Ольга Арсеньевна тем временем продолжала рассуждать о принципах благопристойности и разума.

— То, что вам, Лелечка, удалось узнать некоторые небезынтересные подробности, все-таки не может служить оправданием вашего поведения. Полагаю, что вам следует вернуться к Юрию, я собираюсь поговорить с ним об этом. Поймите, вы вышли замуж за достойного человека и должны это ценить. А вместо этого вы, мягко говоря, влюбляетесь в сомнительных типов…

— Это Алексей сомнительный? — Было смешно, что даже сейчас, когда Лекс был одинаково недоступен для нас обеих, Ольга Арсеньевна старалась вернуть его в свое единоличное пользование.

— Я хотела сказать, влюбляетесь в неподходящих людей, тем самым толкаете Юрия в объятия вульгарных женщин. А эти ваши увлечения… Не думаете же вы, что такое пройдет бесследно и можно так просто вычеркнуть из прошлого, скажем, эпизод с этим Никитой? Кстати, а он тот, за кого себя выдает?

— Не знаю. — Это было правдой. — А если следовать вашим советам, то уже и не узнаю.

— Ну хорошо, я не призываю вас разорвать отношения с этим человеком сегодня же. Но настоятельно рекомендую предпринять какие-то шаги в этом направлении. Что же касается Алексея, то мы найдем хорошего адвоката и будем бороться!

— Неужели вам непонятно, что адвокат должен быть в курсе всей ситуации.

— Вы введете его в курс, кроме того, это будет человек нашего круга, который все правильно поймет.

То есть очередной безумец! Пора было перевести разговор на другую тему, и я стала расспрашивать Ольгу Арсеньевну о Юре, который, как оказалось, ни в чем себе не отказывает, на что, «как оставленный законной женой муж, имеет полное право». Хотя, конечно, такой образ жизни достоин всяческого порицания.

Честно говоря, я была раздосадована. В конце концов, пока он ведет беззаботную разгульную жизнь, я несу на своих плечах бремя наших общих проблем, и это несправедливо.

— А много ли людей входит в ваш, так сказать, ближний круг и кто они? — предприняла я последнюю попытку извлечь пользу из своего визита.

— Вряд ли вы с кем-то знакомы… впрочем, этот приятный молодой дизайнер, Вадим, который м-м-м, сыграл определенную роль… Я хочу сказать, что с его помощью мы вас и обрели. — По тону Ольги Арсеньевны можно было легко понять, как она оценивает такое приобретение. — Ну что же, — она встала, давая понять, что аудиенция окончена, — я настоятельно прошу вас сообщать мне обо всем, о чем вы сможете разузнать. Будем держать связь.

Я не без облегчения вскочила и без проволочек покинула этот не слишком гостеприимный дом, заверив свекровь в том, что ничего от нее не утаю.

От Ольги Арсеньевны с ее заговорщиками из академических кругов толку явно не будет, рассуждала я на обратном пути. Осталось для очистки совести встретиться с «приятным молодым дизайнером», тем более что как-то я уже обращалась к нему за помощью, и не без пользы. Учитывая, что осенне-зимний сезон был уже на носу, я решила навестить Вадика под предлогом просмотра новой коллекции. С тех пор как началась вся эта заваруха, на показы я ходить перестала и совершенно выпала из модного процесса. Именно так я объяснила по телефону причину своего неотложного визита в модный дом «V. Kurakin». Вадик утверждал, что аристократическая фамилия Куракин имеет к нему некоторое отношение, по линии мифического двоюродного прадедушки. Согласно паспорту он носил гораздо менее благозвучную фамилию Подухо, иногда не без юмора рассуждая о том, что досталась она ему от некого боевого пращура, который бил своих врагов под ухо. Если ему указывали на то, что все гораздо проще и в основе лежит прозаическая подушка, Вадик не обижался и говорил, что занимается исконным семейным промыслом, причем летает очень высоко по сравнению с предком, который изготовлял незатейливые постельные принадлежности.

Вадик встретил меня лично и без всяких предисловий спросил о том, какие новости об Антонове.

— Никаких, — ответила я вполне честно, — кроме того, что он не тот, за кого себя выдавал. — Раз уж я разболтала этот секрет Ольге Арсеньевне, можно было сказать и ее соратнику.

— Я что-то такое подозревал… — задумчиво протянул Вадик. — Будешь смотреть вещи или пришла поговорить?

— Отчего же не посмотреть. Давай показывай, что удалось создать при поддержке тайного общества борцов за хорошие манеры.

— А, ты об этом… — улыбнулся Вадик.

— Да, об этом. Как тебе удалось затесаться в ряды благопристойных и порядочных, учитывая твою сомнительную с точки зрения нравственности деятельность по организации особых вечеринок в садоводстве «Родник»?

— Посмотри, какие на этот раз у меня славные пальто. — Вадик подвел меня к кронштейну, на котором висело несколько узких, скроенных по фигуре моделей. — Вот это, черное, отрезное по талии, мне кажется, твое. — Он снял пальто с вешалки. — Почему ты считаешь, что мне не место среди образованных людей?

— Не знаю, вообще-то я не уверена… не уверена насчет этой отделки шелковым шнуром… И какие задачи ставило перед тобой тайное общество?

— Примерь. — Вадик протянул мне пальто. — Задача самая простая — прививать хороший вкус. К нему, я говорю о пальто, есть платье из более тонкой шерсти. Если носить пальто распахнутым, чтобы была видна эта узорчатая подкладка, то получится интересная игра фактур. Сейчас позвоню на склад, попрошу принести платье. — Он взял трубку внутреннего телефона.

Пальто действительно оказалось прекрасным, легким и не стесняющим движения. И шелковый шнур, по правде говоря, тут был абсолютно к месту, хотя немножко напоминал Prada. Впрочем, Prada — это всегда безупречный вкус. Почему бы и не купить пальто и платье в придачу, пока есть возможность? Кто знает, может, потом будет не до элегантных комплектов. Рассуждая таким вот образом, я вертелась перед зеркалом, а Вадик внимательно за мной наблюдал.

— Платье сейчас принесут, и еще я сказал прихватить парочку подходящих брючных костюмов. — Опытным глазом он определил, что клиенту, то есть мне, вещь понравилась и нужно развивать успех.

— Послушай, все-таки я не вполне понимаю, как ты вообще туда попал.

Вошла нагруженная одеждой ассистентка Вадика и начала с раздражающей медлительностью развешивать одежду. Мне не терпелось продолжить разговор, но пришлось отправиться в примерочную, где я быстро разделась, нервически раскидав свою одежду, и влезла в черное, длиной чуть выше колена платье с узкими рукавами в три четверти, вышитое по подолу черными шелковыми нитками. Выйдя из примерочной и увидев, что медлительная девушка уже ретировалась, я продолжила расспросы:

— Так как же ты к ним попал?

Вадик подал мне пальто.

— Ты знаешь, черное на черном для тебя слишком драматично. Или пальто должно быть белым, или под него нужно что-то другое… Если тебе нравится именно пальто, то…

— Я и так вижу, что мрачновато, но ты мне не ответил. — Я сняла пальто и отдала его Вадику. — Я лучше примерю вот эти узкие черные брюки с вон той серой шелковой блузой, а ты не тяни, рассказывай.

— Познакомился я сначала с Ольгой Арсеньевной, когда ходил на курсы по истории мировой культуры. Мы в академии больше изучали художественную культуру, историю костюма, а театр и кино, откуда лучше всего черпать идеи, как-то остались белым пятном. А Ольга Арсеньевна, она, возможно, с сумасшедшинкой, но, знаешь, при этом вдохновляет. — Его голос даже потеплел.

Тем временем я облачилась в новый наряд и предстала пред строгим арбитром хорошего вкуса.

— Да, это выглядит лучше, — застегивая на мне пальто, протянул Вадик. — Консервативно, но не без остроты, так что остановимся на этом варианте, но платье ты тоже возьми, потом к нему что-нибудь подберешь…

— Как ты догадался, что у меня есть еще немножко денег? — Ловкость, с которой Вадик, невзирая на щекотливую тему нашего разговора, сумел продать целый гардероб, меня восхитила.

— Валерик, мы знакомы не первый день, и, как ты помнишь, я еще быстро считаю. С тебя восемьдесят тысяч рублей, ну и минус скидка десять процентов, так что окончательный диагноз — семьдесят две тысячи. По нынешним временам недорого.

— И вправду недорого, на уровне крепкого западного prêt-à-porter.

— Я и есть крепкое и, заметь, весьма креативное prêt-à-porter. И деньги, которые я получил от Антонова на развитие моего дома, потрачены не зря. Или у тебя другое мнение и ты считаешь, что у нас в стране можно самому развивать свой модный бизнес?

— Нет, я так не считаю. — Уж кому как не мне это не знать. — Просто интересно, как все началось.

— Началось все с того, что я подружился с Ольгой Арсеньевной, мы много общались, и в какой-то момент я сделал для нее пару вещей, и поверь мне, что на ней они смотрелись лучше, чем на модели. Я просто еще ни разу не видел, чтобы моя одежда так классно выглядела.

— Молодые амбициозные дизайнеры часто имеют склонность к клиенткам зрелого возраста. Надеюсь, ты сделал ей десятипроцентную скидку? Хотя если она уже была знакома с Антоновым, то могла заплатить и по полной.

— Послушай, дорогая, иди переодевайся, я попрошу выписать счет и упаковать вещи. — Вадик выглядел расстроенным.

— Прости меня, пожалуйста, дружочек, я не хотела тебя обижать, так, с языка сорвалось. — Я состроила жалостливую гримасу: что-что, а обижать его совсем не входило в мои планы. — Сделал ты ей вещи, и что?

— Я не хотел брать с нее денег, тогда она сказала, что приведет мне инвестора, и, как ты догадываешься, этим инвестором оказался Антонов. Когда мы познакомились, он сказал, что хотел бы видеть меня в качестве консультанта, так сказать, по стилю жизни. Я и занимался этим, подбирал костюмы…

— Женщин… — Все было до смешного просто.

— Да. И женщин тоже, я в этом кое-что понимаю… А что касается благопристойности, порядка и хороших манер, над которыми ты так иронизируешь, то для меня это не пустые слова, и ввязался я в эту историю не из-за тупого желания раздобыть денег. Просто у каждого есть свое понимание этих вещей. У Ольги Арсеньевны свое — согласен, что несколько чересчур драматичное, — у меня свое, у тебя тоже свое. — Он посмотрел на меня, ожидая согласия. Я послушно кивнула. — Я считаю, что человек с хорошим вкусом и нормальными мозгами по определению должен вести себя прилично…

— И много таких высокоорганизованных личностей было на тех мегавеселых вечеринках, где ты организовывал интимно-гламурный досуг?

— Немного, а иногда и вообще ни одного. Что с того? Эти люди были нужны, и я просто создавал тот антураж, который помогал усыпить их бдительность, заставить действовать в наших интересах.

— В каких именно?

— А я не знаю и не стремился узнать. Зачем?

Все это напоминало Юрину философию полного невмешательства.

— Я знаю еще одного человека, который никогда ни о чем не спрашивает…

— Юрий? Его мать всегда переживала, что он не унаследовал ее темперамента, жажды деятельности…

— Он-то, напротив, страшно рад этому обстоятельству. — Я вспомнила, с каким нескрываемым ужасом Юра рассуждал о страстных людях.

— Она сделала его карьеру, — продолжал тем временем Вадик, — и если бы все шло как надо, то у него было бы все отлично, и у меня тоже. — Тут он с некоторым даже негодованием воззрился на меня. — Чего не скажешь о тебе, но ты сама этого захотела.

— Скажи еще, что Антонов сел в тюрьму по моей милости. — Как-то странно получается, что все вокруг ни в чем не виноваты, а корень всех бед почему-то во мне. — Знаешь что, — решительно пресекла я этот разговор, — пойду я, что ли, переодеваться, отмачивать покупки и все такое. Кстати, возможно, это мой последний визит, потому что, если ничего не изменится, скоро у меня не будет средств на то, чтобы приобретать креативное prêt-à-porter.

— А ты приходи просто так, если, конечно, все мы будем живы-здоровы, — невозмутимо ответствовал кутюрье V. Kurakin. — Но, — тут он заговорил очень тихо, — если есть какие-то зацепки, нужно что-то делать. Потому что страшновато, знаешь ли, если честно. А ты не боишься?

— Боюсь, очень боюсь. — Я начала терять самообладание. — Мне все время не по себе, а тут еще я связана с Китом, то есть с Никитой, а он вообще непонятно что такое и не знаешь, чего от него можно ожидать. И сам он, возможно, боится, если, конечно, способен чувствовать что-то в этом роде…

— А разве вы с ним не… вместе?

— Тебе не кажется, что у меня достаточно хорошего вкуса и нормальных мозгов, чтобы не связываться с таким типом? — Тут я, возможно, слукавила, ведь было, было некое, скажем так, дуновение, но справедливости ради нужно заметить, что на момент нашего разговора все давно и бесследно прошло.

— Извини, извини, но я должен был спросить. И, в конце концов, ты могла это делать по необходимости…

— Не знала, что ты падок на такую убогую романтику. Конечно нет, с какой стати? Я ведь не юная дева, а, страшно сказать, женщина средних лет, особенно в его глазах. Зачем я ему сдалась, когда он может легко найти себе какую-нибудь восемнадцатилетнюю красотку на шпильках или даже несколько. А может, ты полагаешь, что я соблазнила его с целью проникновения в бандитское логово? Так знай, что у меня нет ни малейшего желания никуда проникать, даже если на кону моя собственная шкура.

— Да не думал я ничего такого. Просто Юра говорил… Приходил ко мне жаловаться, упрекал, что ты — моя большая тактическая или, не помню точно, стратегическая ошибка и что ты с ними двумя развлекаешься и получаешь удовольствие, и особенно от того, что они братья, хотя, — Вадик запнулся, — теперь-то мы знаем, что это не так, то есть никаких братьев нет.

— И еще мы знаем, что есть в этой истории персонажи, о которых ничего не известно. Я имею в виду не Алексея, хотя мы про него тоже ничего не знаем, а еще кого-то, кто замешан в убийстве Ирины.

— А он, Юра, все-таки в тебя влюбился, — вдруг ни с того ни с сего произнес Вадик. — Не допускал я никаких стратегических и тактических просчетов. И ведь все могло бы так прекрасно срастись: он банкир, ты супруга, у меня бизнес, у Ольги это ее общество гуманитариев, у гуманитариев деньги на жизнь, у Антонова новые проекты, и все мы дружно…

— И все вы дружно влюблены в Антонова, — перебила я, живо представив себе эту картину всеобщего благоденствия. — Все: и ты, и Ольга Арсеньевна, и Юра, и еще черт знает кто; а я на все это смотрю, и мне не жарко и не холодно.

— Да, пожалуй, получается неувязочка. — Вадик рассмеялся. — Не такой ты человек, и именно поэтому я еще надеюсь, что мы выкарабкаемся. Как ты думаешь, Валерик?

Я промолчала, потому что отнеслась к этому оптимистическому выводу довольно скептически.

— И тогда, — продолжил мой неизвестно почему воодушевившийся друг, — я сделаю тебе совершенно потрясное платье и мы отметим это событие!

— Ага, что-нибудь такое лаконичное, строгое, черное, аскетичное в плане выбора декоративных приемов…

— Ну, такое ты только что купила, а то другое, оно будет совсем в ином ключе. Ведь знаешь, кем ты будешь, если все это разрулится… — Он даже изобразил некий жест, похожий на воздевание рук. — Ты будешь королева, дива…

— По-моему, даму начинают называть дивой, когда ей уже хорошо за пятьдесят. Ты думаешь, что для решения этих проблем нам понадобится двадцать с лишним лет?

— Надеюсь, что все произойдет быстрее… И вообще, не перебивай, а слушай, тебе понравится. Это будет, — он нарисовал в воздухе силуэт, — что-то в духе Золотого века Голливуда: мерцающий атлас, обнаженные плечи, сложный крой юбки, а цвет все-таки не броский, но глубокий. Что-нибудь из оттенков зеленого, возможно, сливовый…

— Ну, это будет твоим первым опытом в области пышных нарядов. Не боишься промахнуться? Учти, если получится безобразие, королева-дива-победительница зла, или как там ее, тебе этого никогда и ни за что не простит!

— Я сделаю безобразие?!! Как ты только могла такое подумать! — с пафосом произнес Вадик, и мы дружно засмеялись, прямо как в старые добрые времена.

— Вообще-то мне уже пора, буду стараться искать зацепки, ведь чудо-платье нужно еще заслужить, — пошутила я напоследок и, с достоинством уплатив по счету, покинула стены модного дома «V. Kurakin» в сопровождении ассистентки, которая вызвалась помочь мне донести неуклюжие кофры с одеждой до машины.

Вадику-то не в пример лучше моего, он хотя бы был у себя дома, а мне нужно возвращаться в опостылевший загородный дом, к Никите, которого вовсе не хочется видеть, — так рассуждала я, снимая машину с сигнализации и открывая багажник.

Вадикова помощница ловко разложила мои приобретения и, откланявшись, побежала обратно. Я захлопнула багажник и села за руль, но не успела закрыть дверь, как за нее схватился какой-то мужчина и довольно резко рванул. В полной уверенности, что это барсеточник, который покупается на мою сумку в которой, впрочем, стараниями сотрудников модного дома «V. Kurakin» денег уже не было, я все-таки судорожно прижала этот такой уязвимый предмет дамской амуниции к груди, скукожилась на сиденье и начала яростно сигналить, чтобы привлечь внимание окружающих. На мужчину, равно как и на прохожих, это не произвело никакого впечатления. Не давая мне захлопнуть дверь, он приблизился и отчетливо произнес прямо мне в ухо:

— Вам пора встретиться с одним вашим знакомым. Он будет ждать вас завтра в пять часов в чайном салоне отеля «Астория». Не опаздывайте.

С этими словами он аккуратно прикрыл дверь и быстро ушел. По инерции я еще немного побибикала, удивляясь при этом, откуда такой шум. Догадавшись, что его производит мой автомобиль, я наконец-то убрала побелевший от напряжения палец с клавиши сигнала, распрямилась и выпустила из рук сумку. Стало как-то очень спокойно. В конце концов, кто из моих знакомых мог бы приглашать на свидания таким вот образом? Наверняка с Севера или откуда-нибудь еще явился Павел Викторович. И это хорошо, ведь я давно хотела его увидеть и все рассказать, так что главное дожить до завтра и дождаться этого судьбоносного файф-о-клока, а решение рассказать все у меня уже созрело.

Дома встретивший меня Никита с некоторым даже интересом стал рассматривать мои приобретения. Видимо, сильно умаялся, подумала я.

— Запасаешься трауром? — воззрился он на платье и мрачно констатировал: — Скоро пригодится.

Не сочтя нужным рассказывать о вечной и непреходящей теме маленького черного платья в моде и тенденциях наступающего сезона, я спросила:

— Почему такие мрачные прогнозы? Может, все и обойдется.

— Потому, подруга, что я ни хрена не понимаю, что здесь происходит. По недостатку образования, а объяснить некому. — Он криво усмехнулся. — Ты тоже со своей хваленой образованностью ни бельмеса не сечешь. И если ты еще не просекла, то просекай! Скоро сюда пришлют чела, злого как смерть, который во всем разберется. И тогда…

— Что тогда?

— Ничего. Живы будем — поболтаем.

Правильно, конечно, он беспокоится, только вот не оттуда, откуда он думает, появится этот самый чел, это я точно знала, но вслух, конечно, не сказала.

— А почему бы тебе не уехать? Деньги у тебя кое-какие есть, поезжай, пока не поздно, к брату.

— А я знаю, где он? Это у твоего дружка нужно спросить. Да и найдут меня все равно. Из-под земли достанут.

Продолжать этот тягостный во всех отношениях разговор я не стала и, сославшись на усталость, пошла к себе. Никита реагировал равнодушно.

У себя я на всякий случай собрала в папочку все, что удалось раздобыть в результате моей немудреной шпионской деятельности. Набралось негусто: нечеткие фотки документов из папки, найденной в машине Никиты, да таинственные распечатки из ноутбука Лекса. Подготовившись таким образом к полной и безоговорочной капитуляции, я порепетировала рассказ о том, как Антонов оказался не Антоновым, и даже заснула.