Дрессированные сучки

13.00

— Но тебе хоть иногда хотелось?

— Ни разу. Ты же не пытаешься взлететь, не подпрыгиваешь, не колотишь руками по воздуху, так и я: думала, мне это недоступно, вот и не пыталась.

— Значит, спроси я разрешения, убалтывай тебя хоть вечность, ничего бы не вышло?

— Скорей всего.

Я почти не слушала — просто смотрела, как двигаются его губы. Мой живот хранил воспоминания о его пальцах, его глаза и улыбка говорили: "Я тебя съем!", он бросал вызов всем и каждому.

Философствующий зверь стоял посреди гостиной с банкой пива в руке, допрашивал меня, почесывая живот, кружил перед диванчиком, на котором я сидела, пытаясь что-то понять.

Он явно получал удовольствие от разговора, что и демонстрировал — более чем наглядно. Этот мужик был прирожденным трахальщиком и вел себя как последний самец планеты Земля.

Дрожа от вожделения, я сползла с диванчика на пол, встала на колени, чтобы обслужить Виктора, а он запрокинул голову и сказал, скалясь в улыбке:

— Как же она корячилась, Королева-Мать, пытаясь тебя разгадать! У старухи не было ни одного шанса забить шар в лузу.

Горловой смех, мужской смех, руки на бедрах… Я могла лизать и сосать его часами и каждый раз, как в первый, потрясалась, что способна доставить ему такое удовольствие.

Я сделала великое открытие — мое чрево переживает миллион разных ощущений, когда он во мне, я создана для того, чтобы лепетать бессвязно непристойности в горячечном бреду, выгибаться и взрываться.

Во всем этом не было ничего эротичного или эфемерного — ни легких прикосновений, ни дразнящего ожидания, только тяжесть навалившегося мужского тела, и проникновение до горла, и яйца, бьющие по промежности, и струя спермы в лицо, и сжатые сиськи, чтобы ему было удобнее кончать, и удары об стену. Бешеная скачка, и пробуждение чувств, и обморок — но только не нежность.

Все, что мы делали, походило на языческий ритуал: варварский пыл, сырое мясо, стремительность и освободительный взрыв в конце, мистический, ставящий финальную точку. Он добирался до моей сущности, вытягивал ее из меня. То, что было во мне главным, становилось его безраздельной собственностью.

В этот день, когда мы лежали обнявшись на полу, он вдруг захотел рассказать мне кое-что. Как всегда, я терпеливо слушала, хоть и не была любительницей трепа.

— Знаешь, почему я вернулся к Мирей?

— Потому что спустил все деньги, которые украл у Королевы-Матери, и тебе нечем стало платить за номер в гостинице.

— Ты действительно думаешь, что все так просто?

— Я не права? Есть другая причина?

— Я вернулся из-за тебя.

— Вот это поворот!

— Другого способа не было. Ты живешь с братом, и я не мог заявиться прямо к тебе.

— Кто тебе сказал про нас с Мирей?

— Матье.

— А его ты откуда знаешь?

— Случайно. Он так о тебе говорил в тот день… Я решил, что должен тебя увидеть… Интуиция… Увидел и понял, что придется тебя взломать… Главное правило в жизни — всегда следовать инстинкту.

Какая-то часть правды в его словах была — он точно вычислил, что миндальничать со мной не следует. Все остальное было наглым враньем.

Я молчала. Он почесал ухо, хмыкнул, сморщился, как человек, плюхнувшийся в холодную воду:

— Иногда я слишком тороплюсь.

Он не стал ждать ответа — просто взял мою руку и положил на свой восставший член. Знаменитый инстинкт Виктора подсказал ему нужное решение.

Каждый раз это было как землетрясение. Запрокинув голову, я подавала ему себя на блюдечке, выгибалась, ласкала заветные дырочки и щелочки, стонала, срывая голос. Я видела, как он заводится, и сама заводилась еще сильнее, и мне все было мало.

Я начинала понимать, почему Виктор вернулся к Мирей, но мне было все равно. Я его не судила. Мне было больно, но эта боль только подогревала мой пыл.

Несколько коротких, пустых, ничего не значащих фраз вертятся в голове, никуда не уходят, возвращаются.

Прижмись ко мне животом, убеди, что я не должна держать на тебя зла, скажи, чтобы я не отдалялась ни на секунду, что бы ни случилось, покажи, что лишаешь меня права выбора, взломай меня, утешь меня, заставь меня.

— Ты долго работала на Организацию?

Или:

— Что, никто не знает, куда провалилась Королева-Мать?

А вот еще:

— Она часто говорила о тебе, знаешь, она тебя любила…

— Думаешь, она тебе позвонит, прежде чем убраться из города?

— Ты ее околдовала, она тебя считала бриллиантом в коллекции, убивалась, что ты губишь свою жизнь, прозябая в "Эндо".

Виктор точно знал, вернее, чувствовал, как зверь, что я не хочу отвечать, и не давил. Ему было важно убедиться, что я ничего от него не скрываю и действительно не знаю, где она. Успокоившись, он возвращался к тому, что интересовало меня больше всего.

Саид не ошибся: приехав в Лион, Виктор обосновался у Королевы-Матери. Ему не понадобилось ни прижимать ее к полу, ни заламывать руки, ни бить. Ее он завоевал языком, то есть трепом. Потом что-то пошло не так — Виктор не рассказывал, что именно, и я не задавала вопросов, потому что не рвалась узнать всю историю целиком. Ни я, ни Мирей не знали, почему он прячется.

И почему ему так надо ее найти, я тоже не знала.

Я была для Виктора ключом. Пока он жил с Королевой-Матерью, она часто говорила обо мне — как о своей взрослой дочери. Вот он и произвел простенький расчет: в конце концов она выйдет со мной на связь. А я скажу ему, где ее найти.

Больше всего я боялась разочаровать Виктора. Я не была так уж уверена, что Королева-Мать действительно свяжется со мной, толком не понимала, почему она говорила с ним обо мне, зачем ей прощаться?

Когда корабль идет ко дну, капитан редко встречается с командой.

Каждый прошедший впустую день увеличивал нетерпение Виктора.

И я не обольщалась, слыша, как он мурлычет, обвиваясь вокруг меня: "Даже если я останусь ни с чем, хочу, чтобы ты уехала со мной!"

Я цеплялась за него из последних сил. Отъезд был неизбежен. Оставалось одно: замереть, надеясь, что все утрясется.

Я встала и оделась — сложившийся ритуал, — скоро должна была вернуться Мирей.

Я трахалась с ее любовником в ее постели, но это не мешало мне очень нежно к ней относиться.

Существовали две параллельные, не проникающие друг в друга реальности, два разных времени.

Я ни разу не почувствовала угрызений совести, проблемы выбора для меня не было.

Я просто не могла не делать этого.

17.00

Я шла вверх по бульвару Красного Креста, делая вид, что точно знаю, куда и зачем иду, хотя меня несло вперед безо всякой цели.

Рядом, у бровки тротуара, притормозило такси, из окна высунулась Соня, замахала рукой, торопя меня подойти. Как только я оказалась рядом, она открыла дверцу, подвинулась на сиденье, давая мне место. Делать было все равно нечего, и я села не раздумывая.

— Вот ведь фигня собачья — я все мозги свернула, кручусь-верчусь, не знаю, где тебя отловить, а ты вот она, пилишь по тротуару.

— Никакая это не фигня, просто квартал совсем маленький… Ты-то как? Искала меня? Зачем?

— Знаешь про Чекинг?

— Сожгли напалмом?

— Заявились днем… Перевернули все вверх дном в кабинете Королевы-Матери… Все переломали. Больше ничего не тронули — собираются сами управлять заведением. Зато наверху устроили тот еще шмон — явно что-то искали.

— Что?

— Никто не в курсе.

Из вежливости я изобразила задумчивость, сокрушенно покачала головой, глядя в окно. На самом деле плевать я на все хотела. Насрать мне было на это. Все происходило слишком быстро и непонятно. Но меня впрямую уже не касалось. Все кончено, будь я проклята, и никаких угрызений совести, я жаждала новой жизни, жаркого тепла. У него был огненный сок…

Таких, как Соня, занимало одно — агония Организации, они хотели быть в курсе всего, знать, кто до сих пор сопротивляется…

Я спросила (а куда денешься?):

— Королева-Мать все еще недосягаема?

Я так и так задала бы этот вопрос, но в данный момент блюла интересы Виктора.

— Она хочет тебя видеть.

Соня выразительно нахмурила брови, кивнув в сторону водителя, — не дай бог, я произнесу вслух ее имя. Шоферы такси, они такие, никогда не знаешь, на кого нарвешься!

Я снова подивилась про себя звериной интуиции Виктора.

— Куда это мы направляемся?

— Не забивай себе голову… Где ты прячешься? Мы тебя потеряли… Даже Гийом не в курсе… Работаешь одна, с какой-нибудь девкой?

— Ты о Мирей? Да нет, мы не часто видимся… Честно говоря, мне так все обрыдло, что я сижу, как крот, в своей норе… Уж больно противно…

Когда годами встречаешься каждый день с одними и теми же людьми, а потом исчезаешь, естественно, что они начинают задавать вопросы…

Когда мы остановились на красный свет, какой-то хмырь на тротуаре, оравший на свою собаку, изо всех сил стеганул ее поводком. Соня чуть не раздавила меня, рванувшись к окну, и с ходу понесла его:

— Эй, хренов выблядок, оставь пса в покое! Поработай лучше над своим отростком! Гляди, какой он крошечный! Чтоб тебя, сволочь!

Машина тронулась с места, Соня отодвинулась, кипя от ненависти.

— С ума схожу, когда мужики бьют собак… Кретины недоделанные…

Такси спускалось вниз с холмов. Королева-Мать наверняка все узнала, почуяла, разглядела на кофейной гуще… или прочтет по моему лицу, что мы видимся каждый день и он надеется ее найти с моей помощью.

Соня сменила тему, перейдя от ублюдков, издевающихся над собаками, к грязным шлюхам, истязающим своих детей.

— Эти дешевки гуляют с малышами в парке и то и дело орут на них, дергают, требуют, чтобы те хорошо себя вели и слушались, не то… Ничтожества!

Барабанная дробь тревоги внутри, напряжение, паника…

Вот только отказаться ехать я не могла.

Машина притормозила у "Макдоналдса", мы вылезли, дошли пешком до улицы, где находился бассейн.

Соня объясняла:

— Я позвонила тебе утром, попала на Гийома, но он сказал, ты теперь редко бываешь дома днем… Ты что, совсем охренела: твой брат последний день во Франции, а ты его бросаешь?

— Увидимся вечером. Не учи меня жить!

— Дело твое, конечно… Я просто сказала… Но это странно как-никак… Нашла кого-то?

— Десять минут назад я тебе объяснила: сижу одна, всех ненавижу, столько всего случилось, что смеяться нет охоты… Усекла? Или через пять минут снова полезешь в душу?

— Да брось ты заводиться, я только предположила…

— У нас встреча с Королевой-Матерью или мы так, пройтись приехали?

— Встреча, встреча, не кипятись. Она будет довольна, что я тебя все-таки нашла…

— А почему она сама мне не позвонила?

— Опасается, сторожится… Гийома-то она любит, дело не в нем… Просто не хочет рисковать…

— Да почему она так трясется? Теперь, когда они отобрали у нее весь бизнес…

— Бизнес — да, но им нужно кое-что еще.

— Еще далеко?

— Почти пришли.

— Зачем я ей?

— Потому что она тебя любит.

Соня посмотрела на меня, как на счастливицу, и добавила с полной убежденностью:

— Ты знаешь, как она тебя любит!

— А почему ты с ней в контакте?

— Королева-Мать все знает! Даже из тени она за нами наблюдает. В тот день, когда я ей понадобилась, она позвонила прямо в номер — нашла меня "на раз"…

О да, а мне остается только молиться, чтобы она и вправду меня любила…

17.45

Мы вошли в неприметный дом из серого камня, стоявший посреди заросшего травой сада. Вроде не пустует, но и сказать, что в нем кто-то живет, не скажешь.

Соня постучала, открылось окошечко. Мы инстинктивно отступили на шаг — сработал рефлекс, выработавшийся на площадке Чекинга. Девушка, открывшая дверь, явно была старожилкой, хотя с уверенностью я бы утверждать не взялась: она была в джинсах, ненакрашенная и без каблуков, а как известно, все эти детали преображают женщину до неузнаваемости.

От страха у меня крутило кишки — так бывало, когда я в детстве возвращалась домой с опозданием и точно знала, что мать меня ждет и наверняка устроит разнос.

На первом этаже было полно девушек в джинсах и белых рубашках — новая униформа меняла облик, но тоже очень шла им. Стиль "городская войнушка". Не такой помпезно-вечерний. Одна из них проводила нас на второй этаж. Я почти смирилась с мыслью о том, что, если Королева-Мать затаила на меня зло, шкуру спасти не удастся.

В первый момент я просто не поняла. Женщина, оплывшая, в бесформенном сером спортивном костюме, бритый череп. Под тусклыми глазами дряблые мешочки, слишком крупный, слегка лоснящийся нос. Я остановилась на пороге практически пустой комнаты, где сидела эта баба, а Соня подошла к ней поздороваться. Голос тоже изменился, но не так сильно. И я шагнула в комнату.

Она выглядела лет на двенадцать старше и утратила всю свою величавость.

Я протянула руку, сказала, извиняясь:

— Я тебя не узнала… Мне так неловко.

Она поднялась, ответила на рукопожатие, задержав мою ладонь в своей.

— Напротив, ты меня успокоила. Если даже ты не поняла, что это я…

Палка о двух концах. Камень с души, потому что эта опасная женщина вроде как ничего ко мне не имеет. И одновременно жутко гадливое чувство — я не хотела видеть ее такой.

Она сказала:

— Рада встрече с тобой, Луиза.

Доброжелательный взгляд.

Она сутулилась. Утратила спесь.

Королева-Мать опустилась на стул, кивком предложила сесть и нам. Мне показалось, что она как-то скукожилась. Усохла, подурнела. Я ответила:

— Думала, никогда больше тебя не увижу… Нам тебя не хватало… Мы… как бы это сказать… слегка растерялись…

Я улыбалась, произнося все это небрежно, как бы между прочим, но все-таки договорила до конца:

— Чувствовали себя беспомощными кретинками.

Она потерла щеку, подбирая слова, но виноватой не выглядела.

— Все пошло не совсем так, как я планировала. И я не могла… Нужно было сначала кое-что уладить… Но теперь все в порядке, я смогу начать другое дело.

Она повернулась к Соне.

— Спустись, пожалуйста, на первый этаж. Ненадолго, я за тобой пришлю…

Да, что-что, а командовать Королева-Мать не разучилась. Как только Соня вышла, она нахмурила брови.

— Мне сказали, что твой брат уезжает.

— Завтра. С Матье.

— Знаю, знаю… Ты как, справляешься?

— Все задают мне этот вопрос… Очень мило, но это мои дела… Ну да, я справляюсь, все будет хорошо…

Как это тонко — беспокоиться о моей судьбе… до такой степени… А где ты была, когда они убивали Джино и жгли “Аркаду", куда провалилась, когда мы так нуждались в твоей помощи?

Чем-то я ее развеселила.

— И ты нашла себе подружку…

Вместо ответа я потерла ухо. Она закинула ногу на ногу, махнула рукой.

— Не обижайся… Я не теряла тебя из виду… Не следила, нет, просто хотела быть уверена, что у тебя все в порядке… Мне сообщили, что ты торчишь у нее дни напролет, вот только жалюзи всегда опущены, и никто не знает, чем вы там занимаетесь… Я потому и отослала Соню, она этого не одобряет… Кстати, я всегда подозревала, что ты лесбиянка.

Я вспомнила самый первый раз, когда Виктор стоял в дверях, на виду у всей улицы, уговаривая меня зайти, выкурить косячок. В тот день за мной никто не следил. Я подумала, что все везение, недоданное судьбой, свалилось мне на голову именно тогда.

Я решила сменить тему.

— Предпочитаю не обсуждать это… — и мило улыбнулась.

— Ничего странного… Ладно… Я отослала Соню еще и потому, что хотела дать тебе вот это.

И она протянула мне конверт — я получала от нее множество таких же, только потоньше, — и я всегда воображала, что пришла в гости к двоюродной бабушке, которая втихаря отдает мне часть наследства, потому что я ее любимица. Я ухмыльнулась, пряча конверт в сумку, спросила:

— Делаешь ноги?

— Завтра.

Я возликовала: смогу завтра же все рассказать Виктору. Она будет уже далеко, и мне не в чем будет себя упрекнуть.

Она добавила:

— Если все пройдет как надо. Вот почему я тебя позвала.

Она протянула мне еще один пакет — жесткий тонкий прямоугольник. Тон ее стал торжественным.

— Доверяю тебе это, хочу, чтобы ты его спрятала, не знаю, что ты придумаешь, как вывернешься, но спрятать нужно очень хорошо. Им в голову не придет искать его у тебя, они не так хорошо знают Организацию.

— Что это?

— Просто дискета. Но она всех интересует.

— Кого именно?

— Легавых, новых хозяев, того самого Виктора, о котором я тебе говорила…

Когда она произнесла это имя, пол качнулся у меня под ногами. Я вдруг лучше поняла все, что произошло во время нашего последнего свидания.

Она поколебалась, прежде чем добавить:

— Я так поняла, что Мирей тоже с ним пересекалась?

— Вроде да, но она никогда об этом не говорит… Скажи, это правда, что он жил у тебя?

Милая гримаска, уклончивый ответ:

— Боюсь, я к нему привязалась… Этот парень — как отрава…

— Он тебя обидел?

— Дал несколько уроков… Меня предупреждали, я знала, какое убойное у него обаяние. Увы, предупреждай, не предупреждай — любая баба думает, что уж она-то станет исключением.

Королева-Мать не разучилась говорить затейливо. Я спросила — почти через силу, потому что не хотела узнавать об этом слишком много:

— Думаешь, есть связь между ним и тем, что случилось с парижанками?

— Не представляю его себе в роли палача… Нет, он сработал бы иначе…

— А если они стали для него опасны? Отказали в чем-нибудь?

Она резко махнула рукой, отметая мое предположение, пожала раздраженно плечами:

— Виктору — не отказывают!

— Да неужели?

Я издала сдавленный смешок, решив снизить градус беседы. Королева-Мать подняла глаза, долго молча смотрела на меня, явно добиваясь, чтобы я почувствовала себя неуютно. Появилось мерзкое ощущение, что она знает о нас и пытается настроить меня против него, чтобы уберечь. Наконец она произнесла строгим угрожающим тоном пророчицы:

— Я всех вас бросила. Вас и все, чем владела. Наверное, я могла бы спасти дело, если бы не считала все это просто ничтожным. Долгие годы я занималась только Организацией и неплохо поработала… Я всех вас предала, но мне, честно говоря, плевать с высокой башни… Неужели ты действительно думаешь, что я бегу из города из-за троих мудозвонов, изображающих из себя крутых?

— Что такого ужасного он тебе сделал?

— Дал то, в чем я действительно нуждалась. У него природный талант. Он входит в тебя, прикасается: "Вот здесь — плохо, но когда я делаю вот так — уже лучше, ведь правда?" И действительно лучше! Но его уже и след простыл, а ты так и валяешься с раздвинутыми ногами… "Выбирайся из дерьма сама, живи и помни, каково это, когда тебе хорошо!" Бойся его, Луиза, он достаточно хитер и способен заявиться к тебе, чтобы отнять вот это…

— Я знаю, знаю, ты мне уже говорила…

Ты что же, вообразила, что он станет ждать, пока ты меня предупредишь, и не заявится раньше? Думаешь, он оставляет тебе выбор? Знаешь, ты его недооцениваешь…

А она настаивала:

— Хочу, чтобы ты запомнила: увидишь его — беги, не давай сказать ни слова. Иначе тебе конец.

Она не шутила. Я сидела напротив и молча внимала ей, широко раскрыв глаза. Душа и мозг были наглухо закрыты для ее предупреждений, пусть даже справедливых на все сто. Я уже примкнула к своему лагерю — навсегда. Она меня не трогала и не беспокоила, я была глухо спокойна.

Она шумно выдохнула и поставила точку:

— Короче, он меня поимел, как хотел, сволочь проклятая…

И нервный смешок — из-за двусмысленности слов. И взгляд в мою сторону — как выстрел. Я совершенно невозмутимо спросила:

— Что на этих дискетах?

— Сливки сведений об Организации… С первого дня деятельности… Все, что девочки сообщали мне о клиентах, все операции… Ты этот сектор не знала, потому что всегда отказывалась в нем работать… Одним словом — материала на этих дискетах более чем достаточно, чтобы лет этак двадцать каждый день устраивать хорошенький скандал… Мы не очень-то понимали, какой бомбой владеем, пока Виктор не пустил нашу "хронику" в дело, выбросив ее на рынок. Пока он разливался соловьем, заманивая клиента, все было хорошо…

— Так мы и попали в эпицентр урагана?

— Именно так… Будь я в рабочей форме, сумела бы справиться с хаосом. Во всяком случае, не выпадала бы в осадок из-за того, что он отвалил с дискетой.

— Значит, он может ее продать?

— Нет, информация считывается только при наличии всех трех дискет одновременно.

— Трех?

— Да, последнюю я доверю Соне, на нее они тоже вряд ли подумают. И у Виктора с ней номер не пройдет, если попробует.

— Мы долго должны будем их хранить?

— Я отыщу Виктора, и он отдаст ту, которую украл… Мне необходим весь набор, чтобы вернуть полную безопасность, обосноваться на новом месте и до конца дней купаться в золоте.

— Поэтому легавые прикрыли мадам Ченг?

— Как только прошел слух, будто я не только собрала информацию, но и выпустила часть сведений на рынок, у меня появилось несколько новых врагов…

— А как ты собираешься отловить Виктора?

— Он скоро вернется, у него мало времени. Теперь это не только вопрос денег.

— Дело чести?

— Если он не предъявит дискету, его точно шлепнут — он успел взять жирный задаток. Сейчас покупатели лезут изо всех щелей, так что те, первые, боятся, что их обставят… План простой: я ловлю Виктора, вы храните дискеты. Как только все будет улажено, я с вами свяжусь. Ты получишь очень много денег.

— Думаешь, все быстро получится?

— Да что это с тобой, Луиза? Раньше ты задавала меньше вопросов!

— Раньше мне не приходилось так вляпываться — отсюда и любопытство.

— Не трепыхайся, потерпеть придется несколько дней. Главное — доверяй мне, как я тебе доверяю…

Только это и остается.

Королева-Мать послала за Соней, мы выпили виски. Она много и весело хохотала — смех не изменился, все то же жирное громогласное ржание, заставлявшее забыть и шмотки-обноски, и лицо старухи.

Она проводила нас до лестницы, прижала меня к себе на прощанье. Ее тело было теплым и крепким, объятие — искренним и трогательным.

Мне было уютно и надежно рядом с этой женщиной, и это было очень странное ощущение.

18.45

Соня плакала всю дорогу до станции метро "Горж-дю-Лу". Она напоминала мне каменную статую: лицо оставалось неподвижным, даже более жестким, чем обычно, слезы беззвучно текли по щекам. Она держала меня за руку, и мы шли по обочине, как две малолетки, сбежавшие от матери. В какой-то момент она вдруг опомнилась, сообразив, что я веду ее к метро.

— Ты рехнулась! У меня же клаустрофобия, поездом не поеду, не могу, сейчас поймаем тачку…

19.30

— Ты вроде в порядке… Не пострадала от смены режима… Только не говори, что не откладывала на черный день?!

Соня привела меня в свой номер в гостинице. Огромные окна, шелковые шуршащие, струящиеся до пола шторы, толстый, пушистый, пружинящий ковер и вид на парк Золотой Головы. Жирная буржуазная роскошь…

Присев на край кровати, Соня разувалась, цепляя носком одной туфли задник другой, совсем как мужик, вернувшийся домой со стройки после тяжелого рабочего дня. Одновременно она объясняла мне:

— Я-то сама ничего не откладываю, у меня репутация, нужно поддерживать имидж… Но я работаю, у меня есть верные старинные клиенты, знаешь, те, которые никогда тебя не бросают…

— Твои дружбаны?

— Кончай скалиться! Они меня знаешь как поддерживали в последнее время! Хочешь — смейся, хочешь — нет, но отношения шлюхи с клиентом — это тебе не хухры-мухры, тут есть и уважение, и нежность, и понимание… Меня никто никогда не жалел, врать не буду, но они и вправду были душками.

Соня заговаривалась, плевалась словами, раскачивала интонацию. Я спросила:

— Почему ты не следишь за своей речью? Во рту у тебя чертова гребаная неразбериха. Живешь в шикарном месте, и давно, а…

— Да я запросто перейду на этот их "сюсин" язык, но люди так не разговаривают, живые люди! Так одни чокнутые вкручивают другим припадочным… Чем дольше я говорю на их языке, тем хуже его понимаю.

И тут же, забыв обо мне (скорее всего, она была уверена, что я совсем не в курсе событий), она отвинтила маленькую решеточку кондиционера и сунула в нишу твердый белый квадратный конверт.

Ванная здесь была больше моей гостиной, мы легко уместились вдвоем в угловой ванне. У Сони была черная травка, очень легкая, нужно было большим и указательным пальцами завить ее веревочкой и засунуть в косячок. Мы раз десять меняли воду, чтобы была погорячее, Соня все время подливала туда какие-то загадочные, но очень ароматные снадобья. Мы болтали обо всем на свете, шевеля над водой пальцами. Соня лежала, на манер Тони Монтаны, опираясь на отведенные за голову локти. У нее были сиськи амазонки, воительницы (во всяком случае, я так их себе представляла!), тяжелые и крепкие, с почти черными сосками.

Я расспрашивала ее о важных для меня вещах: как это, когда ты хочешь? А когда течешь? А если сосешь? Она отвечала не сразу, размышляла, объясняла все очень серьезно и подробно. Я задавала вопросы, чтобы сравнивать и учиться, и делала это впервые, потому что раньше боялась выдать себя, засветиться из-за недостатка интереса и энтузиазма.

Наконец Соня встала, потянулась и заявила:

— Да ты просто издеваешься надо мной! Мы два часа базлаем о вещах, на которые ты раньше и полслова бы не потратила, так что не вкручивай, что ходишь одна с тех пор, как отвалила! Ты никому не доверяешь…

Потом мы долго валялись на кровати, обсыхая, Соня распласталась на животе, как на пляже, повернув ко мне голову и опираясь на локти. Я плюхнулась на спину и без конца скручивала нам косячки. Соня рассказывала о себе и об одном милом парне.

— Я не против поселиться с ним в маленьком хорошеньком домике… Но этого никогда не будет… Хотела бы. Но я вот такая, ему со мной будет плохо. Не умею я делать мужиков счастливыми.

Время было уже позднее, мы оделись и отправились к Матье — ребята получили наконец документы и устраивали отвальную.

Соня волновалась:

— Ты никогда не жила одна, тебе будет непривычно без Гийома…

22.00

Жюльен менял диски с добродушной уверенностью человека, точно знающего, что и когда надо слушать.

Гийом потянул меня за руку. Он жаждал поделиться мыслями и рассуждениями, зная, как я люблю такое общение с ним. Но я больше ничего не чувствовала, Гийом отдалялся, он был мне не нужен.

Разрыв. Несовпадение. Все меня знали, все считали своей. А я никого не хотела видеть. Плевать мне было на всех этих людей. Их дружба казалась мне почти фальшивой. И это было не то чтобы очень плохо, так, неприятно. Пойди пойми — то ли я теперь вижу все как в кривом зеркале, то ли время искажает все, к чему прикасается.

Я заметила Матье — он стоял в одиночестве у окна, потягивая что-то из стакана и наблюдая за остальными. Я подошла, попыталась изобразить натужную веселость:

— Здорово, что все пришли.

— Да уж… Я рад, что уезжаю.

— Без всяких сожалений?

— Да ты что, впереди — светлое будущее, вся жизнь!

И он по привычке небрежно передернул плечами. Я молча стояла рядом с ним, глядя на компанию. Я совершенно выпала из игры.

Появилась сияющая, полная сил и энергии Мирей, готовая на подвиги. Как бывало всегда, с ее приходом атмосфера наэлектризовалась. Мирей, этакая плебейская Скарлетт, подсевшая на тяжелые наркотики, порхала по комнате, переходя от одного к другому. Ее глаза сияли тем особым светом, который я теперь узнавала на раз: так блестят глаза женщины, над которой только что хорошенько потрудились.

Она громогласно поздоровалась со мной — мне ведь открыли тайну, сделали частью внутреннего мира, я одна знала о Викторе. Мы перекинулись несколькими словами о том о сем — но не о главном, не о Викторе, хотя все мысли были только о нем. Я смотрела на ее губы, пока она говорила, а думала о том, как он обследовал ее рот языком. Интересно, она тоже любит, когда он берет ее сзади? А пальцы лижет? Жадно, как я?

Как они это делают, как Мирей выгибается, когда он ее обрабатывает?

Выпито было уже достаточно, и кое-кто решил даже потанцевать.

Алкоголь разогрел кровь, вечеринка оживилась.

Но не я, хоть и пыталась. Все зря. Я не знала ни как себя вести, ни что говорить, ни даже над чем и в какой момент смеяться. Не говоря уж о том, чтобы блеснуть остроумием в ответ…

Дождавшись, пока Мирей отвянет наконец от меня, я закрылась в ванной с телефоном. Я не раз видела, как другие бабы закипают потихоньку, а потом, не вытерпев, забиваются в уголок, прижимают трубку к уху и звонят любовнику. И я каждый раз находила это чудовищно идиотским.

— Ты спал?

— Нет… Придешь?

— Сейчас?

— Раз звонишь, значит, хочешь, иначе хихикала бы сейчас с друзьями. Так мне ждать тебя?

— Да, но, если Мирей…

— Кончай, Луиза. Я почти рехнулся, сидя взаперти. Давай приходи, оттянемся, мне это помогает.

Он всегда находил нужные слова…

Я убедилась в том, что Мирей выступает по полной программе, как клоун на арене, она любила посплетничать.

И вышла, никому ничего не сказав.

Я спускалась по лестницам, шум затихал. Эта вечеринка испортила мне всю малину. Ничего не случилось, вот только я летела в пропасть.

23.55

Мне было тоскливо. Такое чувство будто на грудь вывалили ведро тяжелых острых камней и топчутся сверху.

Напрасно я вообразила, что занятия любовью с Виктором освободили меня раз и навсегда, что я защищена.

Теперь, когда Королева-Мать предупредила, что велела следить за мной, я не могла успокоиться. Я их чувствовала, эти глаза, мне в затылок упирались осуждающие взгляды — угрожающие, колкие, они следовали за мной неотступно. Мне желали зла освещенные окна и темные аллеи в парках, они надвигались на меня, пиявили мозг. Вокруг меня сжималось их зловещее объятие, я все время слышала глухо-враждебный шипящий шепот, меня подстерегали в темноте. Все старые добрые страхи вернулись, став только сильнее, они торжествовали победу, перекрывали мне кислород, плели паутину внизу живота, отравляли воздух — тихо-тихо, незаметно, и во рту у меня был мерзкий вкус.

Я не только не набралась сил за несколько предыдущих дней затишья, но чувствовала себя еще более жалким ничтожеством, я больше не могла этого выносить, глупый дикий страх набирал силу, рвался вперед, как машина, врезавшаяся на полной скорости в стоящий впереди автомобиль и намертво с ним сцепившаяся.

От квартиры Матье до дома Мирей идти было не больше пяти минут. Я прибавила шагу, неотступно чувствуя за собой и над собой злобный глаз. Что бы я ни делала, безжалостное око наблюдало, в ожидании, что бы я ни делала, оно в конце концов сожрет меня с потрохами.

Я то совала руки в карманы, то судорожно вынимала их, испытывая панический страх, с которым никак нельзя было справиться, разве что посматривать вправо-влево да бежать из последних сил.

Виктор поднял жалюзи, и я проскользнула внутрь.

Ужас стал запредельным, когда я поняла: он тоже не поможет, как и все остальные, и я не хочу заниматься этим с ним, он ничего для меня не сможет сделать, и все бессмысленно.

Его руки пробежались по моему телу: он чувствовал мое беспокойство, понимал, что я где-то далеко, — и не стал ждать, пока я раскочегарюсь и захочу, а вошел сразу, даже платье с меня не снял. Сначала я отсутствовала, потому что не верила. Нет, он не поможет, а эта чертова дрянь внутри мечется все быстрее и грубее, она растет и в покое меня не оставит.

А потом все вдруг кончилось.

В какой-то момент — я его не ухватила — он прогнал моего врага: уходя и возвращаясь, с яростной силой, как волшебник, добирался до самого дна, пробивал себе проход, заставляя заткнуться вопящий в душе ужас, он брал меня, присваивая, и я слышала только собственное дыхание, и растущее наслаждение, и освобождение, я сбежала от взглядов преследователей, сбросила с груди камни, и мое тело принадлежало ему одному. Не знаю как, но он снова оказался победителем, он добился, чего хотел. Я прижималась к нему, чувствуя единственное желание — спать, мне было спокойно, плевать, что придется вставать и тащиться домой пешком, на все плевать… Ужас прошел, внутренности перестали трепыхаться. Я чувствовала себя совершенно отдохнувшей, расслабившейся, утешенной. И бесконечно благодарной.

Он спросил:

— Мирей сказала, что твой брат уезжает завтра… Почему ты не говорила?

— В голову не пришло…

— Я смогу к тебе переехать?

— А здесь тебе плохо?

— А то! Да я скоро законченным психом стану, если не вырвусь отсюда! Сижу взаперти… Мне никакого резона нет оставаться с Мирей, хочу быть с тобой, все время, когда мы занимаемся любовью, я оживаю.

— Ты не можешь ко мне переселиться, подумай сам… Если ты отвалишь, Мирей первым делом примчится ко мне, и я не смогу не пустить ее. А если она что-то заподозрит, устроит такой тарарам, что мало никому не покажется. И будет, кстати, права.

— Ты должна найти ее, Луиза, иначе я съеду с катушек.

Я даже не стала спрашивать, о ком он говорит. Забавно, что он решил впервые заговорить о деле именно сегодня вечером. Чертов знаменитый инстинкт снова дал ему хороший совет.

Он опять оказался на мне, подложил ладони под мой затылок, двигался тихо-тихо и очень нежно, а я раскачивалась в такт, он смотрел прямо мне в глаза, я откидывалась назад, и дышала им, и чувствовала, как он растет внутри меня, а ко мне приходит умиротворение.

Как только он кончил, я вылезла из-под него, протянула руку к сумке, достала дискету и отдала ему — тянуть кота за хвост было бессмысленно, да я просто не имела на это права.

Я ответила на все его вопросы о Королеве-Матери, передала все, о чем мы говорили. Он спросил:

— Почему не рассказала сразу?

— Да потому, что Королева-Мать всегда меня опекала, теперь она впервые о чем-то меня просит, а я плюю ей в рожу. А еще потому, что боюсь, ты ведь можешь меня бросить, уедешь один, а я останусь, ну, и все, что из этого следует…

Одним движением подбородка он отмел все мои подозрения и страхи.

— Прекрати нести этот бред! Я тебя не брошу, увидишь, как это будет здорово, когда мы наконец свалим отсюда, да еще с деньгами, конечно, потребуется время…

— Кому ты ее продашь?

— Не задавай мне этих гребаных вопросов, не забивай себе голову. Эта дискета — настоящая бомба, ты и вообразить не можешь… Старуха и знать не знала, каким сокровищем владела… Не грызи ты себя из-за нее, с ней все кончено, точно тебе говорю, главное, не переживай, если что случится…

Он меня рассмешил. Я видела, как все гнусно, знала, что мы сейчас делаем, но обо всем забывала, стоило мне дотронуться до него, положить руку на его зверушку.

И все-таки рефлексы сработали: когда он спросил о Соне и третьей дискете, я ответила:

— Не знаю, где ее искать, она живет то там, то тут, двух ночей не спит в одной кровати.

— Думаешь, у тебя получится отыскать ее?

— Сделаю, что смогу, вот только Соня меня не слишком жалует, не знаю почему. Но в любом случае — постараюсь.

Виктор был разочарован и раздражен этой задержкой, хоть и ликовал, потому что снова правильно угадал, вцепившись в меня мертвой хваткой. И потому что был близок к цели.

Пока он скручивал последний косячок, я шарила в вещах Мирей в поисках куртки — на улице зверски похолодало. Потом пошла в ванную, причесалась, не забыв вычистить из щетки свои волосы. Я не торопилась — в конце концов, мы оба уже оделись и вид был вполне пристойный. Я улыбнулась своему отражению в зеркале: надо же, глаза блестят, как у нее, стали такими большими, светлыми, блестящими… На раковине валялись шпильки Мирей, я машинально взяла несколько, закрутила волосы в пучок, нашла, что мне идет — вид такой благородный и шея длинная и тонкая.

Мы покурили. Виктор был чертовски доволен. Я тоже, потому что рассуждал он об одном: как все будет шоколадно, когда мы достанем третью дискету. Миленькие истории, бодрые обещания… Мне трудно было поверить, что вся эта куча счастья достанется мне задарма плюс к той радости, которой он меня научил. Но я потихоньку привыкала, природная недоверчивость таяла.

2.00

Черная ночь, лестницы на улице Дидро, Саид и Масео спускаются, я поднимаюсь. На середине мы встречаемся, и я спрашиваю, улыбаясь:

— Полюбил гулять по ночам?

— Перестал спать…

— Сиди дома, читай книжку…

Вид у Саида и вправду был усталый, улыбался он через силу, в глаза мне не смотрел, как будто стыдился того, что его уличили в бессоннице. Я предложила:

— Я тоже заснуть не могу, а домой идти не хочется. Давай, что ли, погуляем вместе?

Сначала мы шли молча, испытывая некоторую неловкость, но постепенно воздух квартала успокоил нас, утешил, обнял, и мы пустились в свой ночной дозор: лестница за лестницей, площадка за площадкой…

— Я помню этот подвал, мы однажды вывалили туда целую машину белья, совсем зеленые были, дураки, творили черт знает что… Хозяином здесь был Большой Мустаф, помнишь его?

— Да нет…

— Красивый парень, высокий, с усами, трахался с женой мясника, однажды их застукали, так Мустафа чуть не линчевали при всем народе.

— Ну да, конечно, теперь вспомнила, он еще сильно закладывал за воротник и от этого становился дурной…

Мы карабкались по холмам, захваченные врасплох ностальгическим ражем, заглядывались на окна.

— Помнишь, на шестом жила девушка?

— Да, там был классный бардак. У нее водились денежки, так однажды, на вечеринке, она разложила кокаин по чашкам.

— Чему тут удивляться — ее родители, оба, работали в "Монде".

— Она потом застрелилась…

— Ага… но она с детства была с прибабахом, так что я не удивилась…

Мы бродили часа три, забыв о времени, Масео без устали обнюхивал каждый угол.

Впервые за долгое время я почувствовала: это был мой квартал, мой дом, а теперь мы все потеряли.

Теперь город принадлежит другим людям.

И он уступает и отдает чужакам свои дома. Похотливый и покорный. Продается тому, кто больше платит.

Красота не умерла, она просто стала печальной. Так могла бы выглядеть моя любимая подруга, припечатанная к кухонному столу первым встречным. Ни соучастия, ни сопротивления. Холодная красота. Что-то кончилось.

Я посмотрела на Саида. Он выглядел таким печальным, поникшим, потерянным. А мне нечего было ему сказать, нечем утешить, я не могла даже соврать, чтобы подбодрить друга.

В конце концов мы вырулили на улицу Пьер-Блан, перед "Аркадой". Сказать было нечего. Развалины еще не начали разбирать, на боковой стене сохранились граффити на английском, сделанные рукой Саида: "Take" и "More", только краски выцвели.

Масео рванул на пепелище, и Саид немедленно приказал ему вернуться, боясь, что пес поранится.

Так и закончилась наша ностальгическая прогулка.

У Матье еще горел свет, я предложила зайти, но ни мне, ни ему не хотелось.

Ночь стала прозрачно-серой, начинался новый день. Я спросила:

— Проводить тебя?

Саид хотел вернуться домой, пока Лора не ушла на работу. Он все повторял с виновато-раздосадованным видом, что огорчает ее, но дом такой тесный и он не может все время торчать в четырех стенах. Ночью он обо всем забыл, а теперь вот вспомнил и расстроился. Саид выглядел одновременно проштрафившимся и раздосадованным. У дверей его дома мы выкурили по сигарете и обнялись на прощанье, как члены одной семьи, горюющие по дорогому покойнику.

Масео залаял — ему все надоело, он хотел наконец домой.

Мы попрощались и разошлись.