Дрессированные сучки

16.00

— Пусть нарисуется, сволочь, я ему плюну в рожу… молча… И больше ни слова о нем при мне!

Вот так: разговор о чем-то другом, и вдруг — всплеск эмоций, мгновенный выброс адреналина в кровь, проклятия в адрес Виктора.

— Скажи, в Париже вы были вместе?

— А ты что, нашептать кому-то хочешь?

Мы сидели в ее крошечной белой кухне, собираясь расчленить блок травки. На электрической конфорке грелся нож, жалюзи были закрыты для конспирации. Да Мирей их вообще никогда не открывала — даже если не делала ничего противозаконного. Что вы хотите — квартира-то на первом этаже, кто угодно может остановиться и заглянуть с улицы…

Она потерла переносицу, как будто у нее защипало в носу, и вернулась к разговору на излюбленную тему:

— В башке у человека, который не ширяется, никогда не изменяет подружке и никогда не врет, может много чего булькать. Но уж если все это ебнется — мало никому не покажется…

Мирей встала, проверила нож и достала из ящика чистую тряпку, чтобы удобнее было направлять лезвие. Она вбила себе в голову, что должна убедить меня в виновности Саида. Вообще-то, это был просто повод поговорить о нем — что-то в этом парне влекло ее и тревожило.

Мне слегка поднадоела эта бесконечная туфта, и я сказала:

— Греют, кстати, не нож, птичка моя…

И разлила по стаканам липко-сладкий портвешок, который Мирей брала в арабской лавочке в подвале своего дома по тридцать франков за бутылку.

Мирей всегда сооружала на голове строгий маленький пучок — этакая девочка-умница, балеринка с тонкой шейкой. Она собрала крошки на листок и протянула мне, чтобы я свернула косячок. Потом начала развешивать дозы на крошечных, с малюсенькими позолоченными гирьками, весах. Как девочка, играющая в магазин…

В ставни постучали, и я открыла дверь Жюльену — он заранее предупредил, что заберет свою часть товара (цены Мирей были вне всякой конкуренции). Жалюзи поднимались и опускались автоматически, достаточно было нажать на кнопку, вот только происходило это с гребано-замедленной театральностью — так ползет вверх занавес над сценой.

— Вы уже знаете про "Аркаду"?

Жюльен храбрился, но глазки бегали, страх в них плескался.

— Они приходили… Все сожгли… Пожарные только что уехали… Я оттуда…

Мирей весело оскалилась:

— Ты там был?

— Ну да, и Саид, и я, и Гийом, и Матье, и Соня… Все были.

— Их мы видели тогда вечером?

— Да не знаю я, они все на одно лицо… Босса точно не было, так, шелупонь всякая… Работали очень спокойно — заранее все спланировали, организовали… Ничего не скажешь — профессионалы…

— Внутри кто-то был?

— Нет, они всех вывели. Потом вылили горючку, бросили спичку, запрыгнули в машину и — аля-улю…

— А легавые что, в жмурки играют?

— Один клиент сказал Соне, что полиция вмешается только после того, как люди мадам Ченг сделают всю грязную работу. Зеленый свет дадут с самого верха… Мы не все знаем… Но они точно между собой сговорились… Когда легавые приехали, у них на рожах ни злости, ни удивления не было. Как будто так и надо…

— И вы ничего не сделали?

С момента прихода Жюльена я не промолвила ни слова, но тут разозлилась и взорвалась:

— А чего ты от них хотела? Что там защищать? Все принадлежит Королеве-Матери, а ее три дня никто в глаза не видел… Ввязаться в смертоубийство ради гребаного бара, где даже дерьмо и то чужое?!

Жюльен подлил масла в огонь:

— Да мы и не потянули бы… Чего уж там говорить… Они нас почти закопали… Видела бы ты…

Мирей вернулась к своим весам.

— Новые хозяева, мать их… Вы бы уж сразу легли под них…

Тон был презрительно-высокомерным — так разговаривают женщины, жалуясь, что дорогой мало зарабатывает, хотя сами они вообще ни черта не делают.

Я все глубже погружалась в тишину. Все безысходно. Запутано. Необъяснимо. Я тонула, на меня накатывал смутный страх, я чувствовала что-то, чего не могла видеть, в горле стоял комок томительного ужаса, и, стоило ему шевельнуться, ужас литрами сочился из пор.

Закономерное поражение, начало маленького Армагеддона.

17.00

Пройти надо было всего несколько шагов — далеко мы не ходили. Вскарабкаться по трем лестницам, пересечь две улицы. Жюльен скрутил себе косяк на дорожку, и мы вышли.

Отправились к Матье. Жюльен уже несколько дней жил у него.

Мирей собиралась с нами, мы уже стояли на тротуаре, но тут зазвонил телефон, она задержалась на несколько минут, потом вышла сказать, что остается, потому что "кое-кто должен прийти, так что увидимся потом". Все вокруг напоминало мне декорации брошенного киношниками павильона. Покосившиеся дома пугают, их как будто забыли снести после съемок, в которых я не участвовала. Голос Жюльена доносился откуда-то издалека.

Улица Пьер-Блан в самом ее начале выглядела до безобразия нормальной. Странно, но я вдруг вспомнила, по какой-то дикой ассоциации, как выглядели на фотографиях ноги девушек — ни одной раны. Сотни раз я бегала по этой улице — все на месте, и невозможно поверить, что здесь произошло нечто из ряда вон выходящее.

Мы долго стояли на холоде, засунув руки в карманы, не зная, что сказать друг другу.

Обгоревшая, оторвавшаяся, болтающаяся вывеска, входы с обеих сторон, пол, засыпанный мусором. Столько потрав за такой короткий срок… Стекла полопались и вылетели от жара, банкетки обуглились, бар почернел и осел.

В конце концов я сказала:

— Не слишком красиво…

Жюльен, успевший взять себя в руки, съехидничал:

— А банкет в разгаре…

Пожав плечами, он отвернулся от "родного пепелища" и произнес нечто вроде эпитафии:

— Через несколько месяцев большинство из нас будут работать на них… Все всё забудут. С победителями всегда одна и та же беда — слишком задирают нос, когда начинают…

Из окна напротив раздался свист, и мы одновременно подняли головы. Гийом.

— Купите сигарет!

На развалинах продолжалась нормальная жизнь. Привычная жизнь, мысли ни о чем. Жизнь продолжалась, выделывая странные финты, но оставаясь все той же. И мы вернулись к табачной лавке, чтобы купить Гийому курево.

За спиной притормозила машина. Внутренности мгновенно сжались, к горлу подкатило, страх заполнил каждую клеточку тела.

Много лет я считала эту улицу своей — хватило недели, чтобы она превратилась во враждебную территорию: недоверие, страхи, икота и холодный пот при малейшем шорохе за спиной.

Черт, пронесло! Лора остановилась рядом, у бровки, опустила стекло. Жюльен наклонился к ней, улыбаясь (жизнь продолжается!):

— Что угодно мадемуазель?

— Я ищу Саида, случайно не знаете, где он может быть?

— Не видели, не щупали… Да нет, правда, я не знаю, а ты, Луиза?

Я тоже нагнулась к окну машины, увидела бледную невыразительную улыбку на несчастном лице Лоры (более чем уместное выражение, учитывая обстоятельства) и сказала:

— Посмотри у Матье, у него наверху народ. Поднимешься с нами?

— Нет-нет…

Я предложила:

— Если он там, сказать ему, чтоб позвонил тебе?

— Да, спасибо, передай, это очень важно.

Лора говорила еще тише, чем обычно, избегала моего взгляда, съежившись на сиденье. Я отнесла ее поведение на счет нашей последней встречи, когда она явилась в "Аркаду" в ночной рубашке искать Саида, и пообещала:

— Ты домой? Я сама тебе в любом случае позвоню.

Произнося эти слова, я точно знала, что забуду выполнить обещание. Но Лора-то об этом не догадывалась и принялась объяснять:

— Я сразу домой, и спасибо тебе большое. Я только что проезжала мимо бара — что там стряслось?

Объяснение выдал Жюльен:

— Конец эпохи, брось, не драматизируй!

Прозвучало не слишком убедительно, хотя он изо всех сил старался продемонстрировать беспечную небрежность.

Собака заворочалась на заднем сиденье, постанывая и кряхтя так, что затряслась вся машина, и Лора тронулась с места. Ее было едва видно из-за руля.

С того дня очертания улиц изменились, квартал словно пометили сгустками тьмы. Открытая крышка люка, противоестественно высокие дома, недостаток воздуха, слишком сильные, несмотря на зиму, запахи, тошнотворные, едкие. Все стало угрожающим, грязным, влажным, аллеи в парках потемнели. Вокруг — тишина, жуткое противоестественное спокойствие, которое долго не продлится…

22.00

Весь вечер мы протусовались у Матье, в его квартире "мальчика — умелые руки" — повсюду этажерки и другая мебелюшка, придуманная и собранная воскресными вечерами. Много выпивки, рваный разговор, каждый тянет одеяло на себя…

Мужская часть общества возбужденно обсуждала ответный удар и меры защиты. В их разговоре участвовала Соня. Я чувствовала себя неприкаянной.

Села рядом с Гийомом, прижалась плечом к его плечу. В руке он держал кружку пива, но ни разу даже не отхлебнул из нее.

Потом он сказал:

— Слишком шумно, не могу больше…

Я кивнула, соглашаясь.

— Черт бы побрал эту жизнь! Как же все быстро происходит… Всего-то ничего, три песчинки — и готово дело, сейчас все взлетит на воздух.

Мы помолчали, отхлебывая из своих стаканов, глядя, как беснуются остальные.

— Будущие солдаты гражданской войнушки… Ты, надеюсь, не ввяжешься в драчку?

Гийом покачал головой, мрачно усмехнувшись:

— Ни за что. Я уеду с Матье. В Новую Зеландию. Он твердо решился и позвал меня. Двинем, как только документы будут готовы. Мне позарез необходимо оторваться, я и месяца не выдержу в этом проклятом квартале!

Я решила, что обязана поддержать его.

— Увидишь чертову прорву матчей по регби, потом расскажешь…

Пауза. Антракт. Внезапно опустившийся занавес тяжелой тоски. Я никогда не думала, что мы расстанемся. И промолчала об этом, потому что сказать было нечего.

Чувствовала, как соприкасаются наши плечи, и молчала.

Из всех событий, случившихся в эту зиму, — а я наверняка еще не огребла по полной программе! — этот удар оказался самым жестоким. Неосязаемая расцепка, неожиданный выход из боя.

Я встала, чтобы взять еще виски, и услышала, как Соня забивает гвозди:

— Не говори так о Королеве-Матери, подонок, она слишком долго тебя кормила… Не нужно ее ждать — необходимо дать отпор, зачем облегчать им жизнь? Сожжем все, что принадлежит этим гадам! Хватит трех бидонов горючки, чтобы уничтожить все их поганые заведения вместе с девками!

Я вдруг вспомнила, как Соня готовилась" сменить веру" несколько дней назад… Пустой треп, самозащита, но такая фанатичная! Она меньше нас всех готова была принять происходящее, смириться с тем, что предпринимать ответные шаги поздно.

Соне возразил Жюльен:

— Мы всегда делали, что прикажут сверху. Ну, грохнем мы сейчас пару-тройку их людей, отпора-то все равно не получится!..

Соня ударила кулаком по столу, надвинулась на него, пылая ненавистью и решимостью:

— Оставайся подстилкой для педработников, дурак, это твое дело! Но я им не спущу…

И она щелкнула ногтем большого пальца по верхним зубам.

За ее спиной толпились разгоряченные будущие снайперы.

Я налила себе виски до краев, чтобы не вскакивать с места каждые пять минут. Я слушала все, что говорилось вокруг, но это больше не казалось мне таким уж важным. Вернулась к Гийому, снова села рядом, чтобы чувствовать тепло его тела. Он тоже молчал, склонившись над нетронутым пивом.

Я медленно цедила виски.

Гийом встал.

— Я ухожу. Ты со мной?

Я кивнула.

Теперь, зная, что все кончено, я еще острее чувствовала нашу близость, неразрывную связь, единение. Я пожала всем руки, каждый что-то говорил мне, но я была слишком пьяна и оглоушена, почти ничего не слышала, не понимала, бормотала в ответ всякие глупости.

Жюльен сказал что-то забавное. Гийом рассмеялся. Я ждала, стоя у двери, и смотрела, как он хохочет, закидывая голову. Лицо его сияло.

На улице Гийом спросил:

— Ты не хочешь, чтобы я ехал?

И я ответила — "забудь" — как ни в чем не бывало.

— С чего ты взял?