Дрессированные сучки

11.00

На следующее утро я проснулась "в кусках".

Услышала, что Гийом на кухне, встала, пошла к нему. Он насыпал кофе в кофеварку с таким видом, как будто ему доверили спасти мир. Гийом вообще все делал очень прилежно… Он спросил:

— Чем занималась вчера?

— Вернулась рано — надо было выспаться.

Я села за стол.

— Ничего не слышал о Стеф и Лоле?

— А кто это?

— Парижанки, работали в "Эндо", неужели не помнишь?

— И правда, странно, что я забыл, — такие бабы! Они больше не танцуют у вас?

— Да нет… Их раскромсали прямо на дому — мне вчера рассказала Королева-Мать. Кстати, слово "раскромсать" я употребляю в прямом смысле! На снимках видно, что от них остались груды мяса. Потому-то я и вернулась вчера так рано — веселиться как-то расхотелось.

Гийом скорчил изумленно-огорченную гримасу.

— Как это случилось?

— Да ничего я толком не знаю! Поняла по снимкам, что это очень серьезно…

— Королева-Мать знает, кто это сделал?

— Не имеет ни малейшего понятия… Но ей придется вылезти из шкурки в поисках виновного — легавые ждать не станут. Я не призналась, что видела их в Париже, — ты ведь знаешь, не люблю лишних неприятностей… Так что, если что — молчи. Вообще обо всей этой истории молчи!

— Да за кого ты меня принимаешь? Ничего не видел, ничего не слышал… Все и без меня скоро выплывет наружу…

— Вот именно…

— Забавно… Помнишь ту девушку, которую мы встретили, Мирей? Ты еще сказала тогда, что она работала в кафешке рядом с их заведением на улице Сен-Дени?

— Мирей… Не помню фамилию, надо позвонить Королеве-Матери, сказать ей…

Сказала — и осталась сидеть, пообещав себе позвонить после обеда. Делать это мне не хотелось. Безо всякой на то причины. Просто не хотела. Мысленно пнула себя каблуком, гоня прочь дурное предчувствие.

— Знаешь, а я ее потом снова видел — забыл тебе сказать, она работает в баре на площади Белькур. Недели две назад мы ходили туда с Тьерри, и она нас обслуживала. Все время смотрела на меня, как будто хотела познакомиться. У меня времени не было, и потом, я тогда встречался с добрейшей немочкой Петрой и не замечал других баб… Теперь, может, и схожу туда…

— Ты ей не сказал обо мне, о нашем разговоре?

— Да ты что! Я вообще молчал — это ее распирало поговорить! Знаешь ведь — я тоже ненавижу заморочки. Паршиво выглядишь… Что, плохо спала?

— Ни о чем другом не могу думать.

— Ты-то здесь при чем?

— Надеюсь, что ни при чем, сильно надеюсь… Но Стеф и Лола были хорошие девки, странно видеть их в таком… таком состоянии… Видел бы ты!..

— Спасибочки, лучше даже не представлять себе, а то…

— Ладно, смотри: меня это, будем надеяться, и правда не касается, но что, если удар направлен против Организации? Какой-нибудь сбрендивший ублюдок, который ненавидит всех баб, или имеет зуб на Королеву-Мать, или еще что… Да есть чертова прорва причин затаить злобу на девиц из "Mothership". А значит, и на меня…

— Ни о чем не волнуйся, я буду поглядывать, ничего не случится. Давай, кофе готов, выпей, и все забудется.

Гийому всегда удавалось меня рассмешить. Я перестала хмуриться, расслабилась, мне стало хорошо. Что толку грызть себя, мучить вопросами? Гийом защитит меня от худшего.

Держа в обеих руках по полной до краев чашке дымящегося кофе, он шел мелкими шажками, стараясь не расплескать, поставил на низкий столик, сел в гостиной, а я пошла на кухню за сахаром.

Братец оставил дверь в свою комнату распахнутой, я услышала, что соседи снова собачатся, и отправилась послушать. По привычке.

Девушка говорила — нежно, успокаивающе:

— Ну почему ты придумываешь всякие ужасы? С чего бы мне с ним кадриться, думаешь, мне тебя не хватает?

Он отвечал холодным раздраженным тоном:

— Ты ему нравишься, еще как, он даже не считает нужным скрывать это, а ты его поощряешь!

Она тоже начала заводиться, ласковая кошечка исчезла, в голосе появились презрительно-ядовитые нотки.

— Какого хрена ты добиваешься, в конце-то концов? Напридумывал себе черт знает чего, а он ведет себя со мной как с остальными. У тебя просто глюки…

— Это ты не воображай, что будешь с ним трахаться и тебе это так сойдет, сговорчивым рогоносцем я не буду…

Я вернулась в гостиную. Гийом взял свою гитару и наигрывал какую-то раздерганную и ужасно грустную блюзовую тему.

Я села рядом, на диванчик перед окном, через которое ничего не было видно, потому что мы никогда не открывали ставен. Страх, сидевший внутри, потихоньку разжимал свои паучьи объятия, веселость возвращалась — Гийому снова удалось утешить меня. Я угнездилась на диване, забыла про остывающий кофе и позволила времени тихонько утекать сквозь пальцы.

Я прижималась к Гийому очень тесно и чувствовала жар его тела — другого мужского тепла я никогда не знала, — как же сильно я его ощущала! Он отбивал ритм ногой, четко, профессионально.

Порядок на борту, экипаж в боевой готовности.

14.30

Это был бар завсегдатаев, куда днем заходили поесть люди, работающие по соседству.

Когда я пришла, занято было всего два стола, другие еще не убрали. Раскрошенный хлеб, грязные тарелки, недопитые стаканы, переполненные вонючие пепельницы, заляпанные жиром скатерти, исписанные всякими глупостями.

У меня оставалось два часа до работы. Я села у окна.

Мирей ходила между столиками, убирая посуду привычными, сотни раз повторенными движениями. Лоб вспотел от усталости, вид напряженный и озабоченный, кожа на руках красная, как у вареного рака, от постоянного контакта с горячей водой. Волосы у нее были сколоты в пучок, несколько прядей на висках выбились и повисли. Ворот черного платья, расстегнутый до самого верха груди, открывал татуировку на ключице — розы, как на этикетке виски. Миленькая колдунья-пролетарка из коммунистической пропаганды: замечательный, надежный товарищ.

Я таки решила сходить к ней перед работой. Крюк был небольшой.

Кофе она мне принесла не сразу — доделывала что-то за стойкой, а подойдя, взглянула исподлобья и спросила, без намека на дружелюбие:

— Я заканчиваю через десять минут, подождешь?

И тут же, не дав мне времени ответить, поинтересовалась:

— К кофе что-нибудь подать?

— Коньяк.

Милая улыбка — зуб она так и не вставила, и это ей шло. Ямочки на щеках, первые морщинки в углах глаз. Не знаю, насколько сильно била ее жизнь, но она справлялась.

Мирей принесла коньяк, и я медленно потягивала его, терпеливо дожидаясь, пока она освободится, и наблюдая за ней. Мы ни разу не встретились взглядами, но она сновала по залу как ни в чем не бывало, как будто ей все по фигу.

Покончив с делами за стойкой, она подошла к хозяину — он в одиночестве читал за столиком газету, — что-то промяукала-проворковала (у нее это здорово выходило), попросила отпустить ее пораньше. Получив вольную, подошла ко мне, подмигнула. Только потом я узнала, что это просто нервный тик.

Мы вышли, и она предложила:

— Там, дальше, есть двор, тихий уголок… Пошли? Поговорим спокойно.

Я молча последовала за ней, поглядывая искоса на огромную сумку на ремне, набитую до отказа. Она пошарила внутри, достала пачку легких "Лаки страйк", предложила мне. Шла очень быстро, не глядя на меня, опустив голову, как будто кто-то где-то нас ждал.

Мы вошли в ворота какой-то клиники. Я подумала: "Холодновато, чтобы сидеть во дворе!" — но промолчала. Тут было полно чахлых деревьев и низких каменных скамеек. Мирей, судя по всему, была здешним завсегдатаем — тащила меня вперед по аллее в самую глубину, объясняя:

— Там никогда никого не бывает.

Мы сели, и я прикинулась, будто задумалась о чем-то жизненно важном и вообще забыла о ее присутствии.

Она взобралась на скамейку, села на спинку, обнажив тощенькие, покрасневшие от холода ляжки. Зимой, без колготок… В ней было что-то очень простецкое, крестьянское, обветренное, воспитанное на сеновале. Она заметила мой взгляд, улыбнулась:

— Повышает тонус, я всю зиму так хожу. А здесь вообще теплее, чем в Париже.

— Так ты приехала из Парижа?

— Издеваешься?

Она вытащила коричневый конверт с травкой, достала щедрую порцию и начала перетирать в горсти.

Мирей ловко и быстро, за минуту, скрутила косячок идеальной формы. Улыбнулась мне, глядя снизу вверх. Что ж, пусть охмуряет — у нее здорово получается, мягко, нежно и одновременно весело.

Она протянула мне косяк, щелкнула зажигалкой, давая прикурить, и наши пальцы на мгновение встретились. Мирей уселась поудобнее, поставила локти на колени, подперла кулачками подбородок и напомнила:

— Мы не в Лионе познакомились, а в Париже, ты приезжала за травкой. Хотела увидеться с Виктором в пип-шоу, но он в тот день не работал.

Меня восхитила стройность изложения, но я тут же вспомнила об ужасе, испытанном накануне, и уточнила:

— Мы с ним не друзья, я его вообще не знаю!

Она не стала спорить, только бросила на меня долгий взгляд из-под густых ресниц. Потом продолжила в том же темпе:

— Я видела тебя в баре на улице Сен-Дени, запомнила, потому что взгляд у тебя был как у продажного легавого.

Пауза, всплеск ресниц, опустила глаза, подняла, посмотрела прямо на меня с улыбкой сообщницы:

— Ты возбуждаешь баб, как хорошая дурь…

Не каждый день со мной говорят вот так, в лоб, так что я не нашлась, что ответить. В этой девке было что-то такое… Наверное, высокомерие, вызывающее оторопь, и мое естество тут же отреагировало.

Я передала Мирей косячок, пребывая в некотором замешательстве, а она настаивала:

— Значит, ты не знаешь Виктора?

И я снова пустилась в объяснения:

— Я не знаю этого типа. Я тогда приезжала к нему по делу, но его не оказалось, и я зашла в твой бар. Так что никакой связи.

— Он часто присылает к тебе людей?

— Да нет же!

Только тут я сообразила, что к ней-то этот самый Виктор как раз присылал клиентов за наркотой, — не знаю уж, чем там она торговала.

Мирей подтянула колени под подбородок, лицо совершенно переменилось — исчезла похотливо-чувственная женственность, тон стал жестким, почти раздраженным, в голосе звучали ледяные нотки:

— Так какого же хрена тебе от меня надо?

— Я работала с двумя девицами, в "Эндо", а раньше они выступали в заведении, где тусовался Виктор. Стеф и Лола. Вы все дружно приплыли в Лион из Парижа, ну, вот я и подумала… Ты их знаешь?

Она кивнула, подтверждая, но безо всякого интереса. По внезапному наитию я объявила:

— Обеих убили два дня назад, да еще как жестоко… Меня это не касается — я вообще не вмешиваюсь в чужие дела… Но никто не знает, что и как произошло, а вы появились одновременно…

Пудря ей мозги, я думала о Королеве-Матери и о том, что бы она сделала, увидев меня откровенничающей с девицей, чье существование я от нее скрывала… У меня бывали свои заскоки, иногда заносило на поворотах. Я продолжила:

— Подумала: вдруг тебе важно это знать? Газеты будут молчать, во всяком случае пока, — в квартале не очень любят откровенничать…

Наверно, я здорово изобразила растерянную озабоченность, потому что она вдруг как будто прониклась сочувствием, обняла меня, утешая:

— Прости, может, я была резковата, не знала… Они погибли, говоришь?

И разрыдалась.

Она плакала и обнимала меня. Я никогда не любила телесный контакт с другими людьми. Ну да, я сама искала Мирей, но сейчас мне хотелось одного — чтобы она успокоилась, пришла в себя.

Я спросила:

— Вы приехали вместе?

Она покачала головой: нет. Выпрямилась, встряхнулась, судорожно вцепилась в покрасневшие от холода колени. Пальцы у нее были длинные и тонкие, в кольцах с камнями, в основном синими.

Зелье, которым меня угостила Мирей, оказалось супер-дрюпер, меня повело и завело, я улетала и рассыпалась в куски.

Она тоже затянулась, окончательно взбодрилась и начала задавать вопросы:

— Ты стриптизерка?

Она так внимательно меня разглядывала, как будто воображала танцующей с пером в заднице и широкой улыбкой на губах. Я кивнула.

— Недалеко отсюда… Кстати, пора двигать, я сегодня работаю.

— А живешь в квартале?

— Да, и мне там нравится…

— Стеф и Лола работали на местных?

— Пип-шоу принадлежит Организации.

— Часто у вас девушек забивают, как скот, сводя счеты?

— Такого не было никогда.

— Или ты не в курсе. Сама сказала — в квартале не болтают лишнего…

Она начала скручивать второй косячок, больше не плакала, поглядывала искоса. Высунула язык, лизнула бумажку, заклеивая сигарету. И вдруг выдала с наскока информацию:

— Стеф и Лола явились в Лион искать Виктора. Я, кстати, тоже.

Сделала паузу, как будто собиралась с мыслями, хотя на самом деле ее интересовала моя реакция. Может, ждала, что я в ужасе вцеплюсь в лавку обеими руками? Может, все они так шизели? Но я всего лишь сказала философски:

— Не скажешь, чтобы бабы его не любили…

И замолчала, ожидая продолжения и уточнений. Она их и выдала — выпалила на одном дыхании:

— В Париже он запускал руку в кассу пип-шоу. Когда хозяин узнал, пришел в ярость. Понимаешь, любой, с кем Виктор встречается в этой жизни, тут же становится его лучшим другом до гробовой доски. Хозяин был его братом, благодетелем и все такое прочее. Что не мешало Виктору обворовывать его по полной программе. Когда все открылось, босс дал ему сутки на отдачу долга. И Виктор "приземлился" у меня в баре… Мы приятельствовали, но денег он у меня никогда не занимал. Потом уж мне сказали, что он был должен колоссальные бабки, почти всем. Тянет на подвиг, но это вполне в его стиле. Значит, он напел, что ему позарез нужны пять штук, что отдаст через неделю… В общем, прокомпостировал мозги. Он птица-говорун, трепом чего хочешь добьется. Самые недоверчивые попадались. Я дала ему деньги, он так благодарил — ну прямо весь изблагодарился: я и самая лучшая в мире, он и не любил никогда никого больше меня… Результат заезда: Виктор исчезает, испаряется. Не подает признаков жизни.

— Может, просто не мог.

— Уверена, что не знаешь его?

— Слушай, не доставай, а? Откуда такие мысли?

— А оттуда, что ты его защищаешь. Все, кого он поимел, защищают его, как бешеные течные суки.

— Он что, любит это дело?

— Охотится на все, что движется. Просто не может удержаться. Ему надо, чтобы все его любили. А бабы чтобы кричали, как оглашенные, когда он их обрабатывает. Виктор не спит спокойно, если он вставил девке, а она не попросила еще.

— А ты кричала?

— Этот сукин сын до меня и пальцем не дотронулся.

— Но адрес сменить заставил?

— Ну-у… У меня потом начались заморочки с деньгами. Запуталась… Тяжелая наркота, дорогие привычки… Знаешь, как это бывает… Я не могла забыть, что он меня так поимел, думала о нем день и ночь… Попадись он мне тогда — разорвала бы на куски голыми руками… В начале сентября узнала случайно, что он вроде в Лионе, приехала, но ни разу его не встретила… Успокоилась, нашла работу, приличную берлогу, останусь тут пока.

— А Стеф и Лолу видела в городе?

— Как-то в воскресенье вечером, в дежурной аптеке на Корделье, стояла в очереди за Лолой. Оказаться в пятистах километрах от Парижа и столкнуться нос к носу в аптеке! Мы поржали… Потом сравнили рецепты — оба были от одного клиента из заведения с улицы Сен-Дени, после бара он всегда ходил смотреть девочек. Раздавал чистые бланки, папаша у него был врач. Мы пошли, выпили… Потом виделись редко, потому что со Стеф у нас как-то не сложилось.

— Да, она была… крутая.

— Гадина она была и шлюха. Скажешь, нечего мертвых плохо поминать… Против ее занятий я ничего не имею, но прошмондовка она была та еще.

— Что им было нужно от Виктора?

— Лола тут ни при чем, все дело в Стеф. Она никого не любила, и уж никак не сутенеров. Виктор завелся, начал с ней "дружить" — пальцем не прикоснулся, и сработало: она съехала с катушек. Сама на него запрыгнула. Наверно, достал своим отростком до дна души, говорили, она даже смеяться научилась… странным смехом. Они тогда уже жили вместе с Лолой. Виктор переехал, стал занимать деньги у обеих, продавать их вещи, водить баб. Короче, все как всегда, по полной программе. А Стеф его не выгоняла, что бы он ни творил. А потом вообще исчез. Она думала, он позвонит, чтобы извиниться, или вернется… Мне Лола все это выдала. Кстати, он и ее имел. А Стеф все ждала… Когда узнала, что Виктор в Лионе, сказала Лоле: "Мы поедем, и я его убью!" Бритву раздобыла, представляешь?!

— Они его нашли?

— Нет, но напали на след, судя по всему… В какой-то момент они поняли, что его и другие люди ищут — чтобы открутить голову. Виктор умеет вляпаться и врагов заводит легко. Однажды Стеф заявилась ко мне, сказала, что все обдумала и надо поговорить… Виктора необходимо найти — немедленно! Зачем? Чтобы помочь, естественно! Видала? Она долго шуршала мозгами и решила: ей одной позволено иметь на него зуб… Сегодня он у нее Иуда, а завтра — уже Иисус Христос… Я ответила, что для меня тема закрыта.

Мирей здорово умела рассказывать. Красивый голос, мелодичная интонация. Я восторженно присвистнула:

— Ну и заводной же мужик этот ваш Виктор! Хотелось бы посмотреть…

Она потемнела лицом, пожала плечами.

— Не надейся перехитрить Виктора.

Во второй раз за последние сутки я поняла, что не до шуток.

Спросила:

— Стеф сказала тебе, что за люди охотятся за Виктором?

— Королева-Мать. Он снюхался с ней, как только попал в Лион, ну и достал ее по полной программе… Она хочет получить его голову в мешке. Меня это не удивляет — он всегда действует с размахом.

— Откуда эти сведения?

— Стеф раскопала. Они с Лолой закорешились с парнем, который много чего знает о ваших делишках, — араб, кажется…

— Где же он прячется?

Она развела руками:

— Ни малейшего понятия…

— Зачем ты все это мне рассказала?

— А так, люблю покопаться в дерьме.

Широченная ангельская улыбка, дырка вместо зуба с одной стороны, глаза с хитрецой, словно она готовит какую-то каверзу… Ей очень шло это порочно-веселое выражение мордочки…

16.40

Спеша под дождем в "Эндо", я почувствовала внезапное отвращение, захотелось убежать, исчезнуть из этой истории.

Стемнело. Повсюду мерцали огонечки — наступила ночь иллюминаций, и люди выставляли зажженные свечи на подоконники.

Я прибежала в заведение, вымокнув до нитки, без сил и в состоянии странного беспокойства.

Выражение лица Джино соответствовало случаю. Он был просто создан для похорон и траура. Я поздоровалась, не зная ни как себя вести, ни что сказать. Понимала, что все видят мою деревянность, Джино точно разозлится, но притворяться не было сил.

Роберта уже пришла. Вопила в кабинке.

Сбежать бы.

Вход, задрапированный красным, всегда оставался в полутени. В тот день он показался мне грязно-размытой темной дырой. Идеальное место, чтобы осознать: парижанки никогда больше не вернутся.

Джино испепелил меня взглядом.

— Считаешь, сегодня подходящий день, чтобы являться на полчаса позже в таком виде? Отлично выбрала время.

На этажерке за стойкой стоял готовый кофейник, я налила себе чашку, поставила на стол, чтоб остывала, взяла альбом с фотографиями штатных танцовщиц "Эндо". Роберта — на диванчике в суперпохотливой позе. Я — на высоких каблуках, с раскрытым навстречу огромному члену ртом. Стеф и Лола, застывшие перед объективом в пене кружев, затянутые в винил. Я вырвала две страницы, отложила их в сторону и спросила:

— Так кто сегодня работает?

Иногда на замену приходили знакомые симпатичные девки. Джино прошипел:

— Утром явились две малышки из салона с Гамбетты, но остаться не захотели. Да и нам они не подходят — класс не тот, танцуют плохо… Королева-Мать обещала прислать других. Сейчас — только ты и Роберта. Но она… не сказать, чтоб была в порядке…

Роберта не прекращала орать с самого моего прихода. Я удивилась:

— Мне вроде показалось, что она в боевой готовности. Даже здесь слышно.

— Сходи-ка к ней, по-моему, лучше девке отправиться домой.

Роберта сидела за гримерным столиком, уронив голову на руки, и неудержимо плакала. Танцевать она не могла, но костюм надела. Обтянутая лайкрой круглая аппетитная задница, обнаженный живот, сотрясаемый рыданиями, лифчик из золотой парчи.

Ее рыжие волосы вздрагивали в такт плачу. Я погрузила руку в гущу ее гривы, поймала ладонью затылок, постаралась удержать голову. Не то чтобы мне этого хотелось или я разделяла ее чувства… Но работа есть работа, и раз уж, кроме меня, все равно никого нет… Я говорила с ней тихим голосом:

— Роберта, хватит, кончай, возьми себя в руки, этим не поможешь, знаешь ведь…

Бессмысленная, бесполезная фигня, пустые слова — лишь бы уболтать ее, угомонить.

Я притянула ее к себе, она сдалась не сразу, но в конце концов прижалась всем телом, как ребенок, ищущий защиты у матери.

Я обнимала Роберту, дышала глубоко и беззвучно, чтобы успокоить.

Даже с заплаканной, опухшей рожей эта девка была черт знает как хороша. Она пыталась говорить и плакать одновременно:

— Ты понимаешь, что произошло? Помнишь — еще вчера они работали, были здесь, с нами, в шкафчиках полно их шмоток…

Она была "в кусках" и соплях, лепетала, как в горячечном бреду:

— Мы просираем наши жизни, корчимся тут, чтобы у этих сволочей вставал… Ублюдки, которых мы даже не видим. Но им этого мало, являются в твой дом, чтобы содрать живьем кожу и посмотреть, какого цвета у тебя кости… Забирают последнее, даже жизнь… Хотят, чтобы мы подыхали со страху… Понимаешь?

Я попыталась переубедить ее:

— Брось, Роберта, с чего ты взяла, что их смерть связана с "Эндо"? Может, это и не клиент вовсе…

— Не связана?! Да ты знаешь, кто мы есть в этой жизни? Шлюхи, подстилки, дырки, боксерские груши, мясо на продажу… Видишь, как мы подыхаем? Чувствуешь, как они бродят вокруг нас, подкрадываются? Целый день сидят за этими вот проклятыми стеклами, следят жадно грязными глазенками, свиньи… А теперь караулят за дверью твоего собственного дома, чтобы войти и убить. Не видишь связи? Живем как суки и умрем как суки… Срежут кожу ножом из чистого любопытства, а ты не видишь связи?! Ну, они тебе покажут связь, уж поверь; что, не чувствуешь — нас всех сделают, ни одну не пропустят!

Роберту била крупная дрожь, глаза лихорадочно блестели. Она повторяла, как заведенная:

— Не чувствуешь? Не чувствуешь, как они бродят вокруг?

И вертела головой, и озиралась, как будто и правда чувствовала кого-то, вжималась в спинку стула, заледенев от ужаса, словно они действительно были здесь. У нее дрожал подбородок. Я подумала — так не притворяются, только сильный страх заставляет нас клацать зубами.

Я снова обняла Роберту, успокаивая, но она резко оттолкнула меня, рухнула на колени, согнулась и снова начала вопить и визжать, каталась по полу, как будто пыталась убежать от чего-то или кого-то, подкравшегося совсем близко.

Я обрушилась на нее сверху, прижала к полу руки, не давая отбиваться и отпихивать меня, шептала на ухо:

— Прекрати сейчас же, Роберта, посмотри на меня, прекрати.

Я поволокла ее в душ, раздела, разделась сама, пустила холодную воду и начала тереть ее мылом, заговаривала зубы, пока она не расслабилась наконец.

Как противно до тебя дотрагиваться, как до дохлой рыбины…

Успокоившись, Роберта впала в коматозное состояние.

— Одевайся, Роберта, и отправляйся домой.

Она послушно кивнула. Гора с плеч.

Явилась замена. Две девицы — молчаливые, сдержанные.

Вернулись и клиенты — как почувствовали, что перерыв окончен.

Громкоговоритель задавал ритм: клиент — девушка на дорожку — другая в кабину.

Я вышла на дорожку, начала вращать бедрами по кругу в обе стороны. Я всегда сильно возбуждалась, танцуя и лаская свое тело, выставляя себя напоказ и думая, что кто-то за темным стеклом хватается за член, глядя на меня. Но больше всего я ловила кайф в кабине, лицом к лицу с клиентом, когда можно поговорить и даже дотронуться, хотя этого никогда не происходило. Джино следил за порядком через камеры, установленные в каждой кабине, а если клиента заманивали в одну из двух последних кабин — там отсутствовали стекла, — он рявкал в микрофон, чуть только протягивалась шаловливая ручонка, и был готов ворваться в кабину, если "словесное внушение" не действовало.

Вообще-то наши клиенты были люди мирные и правила уважали — как часть ритуала.

Вот уже некоторое время зритель у меня был всего один, но он каждый раз исправно опускал франки, и я подошла прямо к его кабине — все равно танцевала только для него.

Заученные жесты, вилянье задницей, дразнящий язык…

Наконец занавес опустился: господин поимел сам себя, облегчился, подтерся — в каждой кабине была коробка "клинекса" — и пошел домой, наверное, трахать жену.

Я сделала круг по дорожке, проверяя, не открылись ли другие окошки, и не ошиблась в расчетах. Можно было ломать ту же комедию по новой, не утруждая себя придумками, — новый клиент моих приемчиков еще не видел.

Джино вызвал следующую девушку — а это означало, что меня кто-то ждет в кабине.

Я спустилась со сцены, зашла в нашу каморку глотнуть воды, взглянуть на себя в зеркало и отдышаться.

Хорошо, что я осталась работать — и думать некогда, и время бежит быстрее.

Захрипел репродуктор:

— Луиза, в кабину номер один, клиент ждет.

Самая дешевая кабина. В ней не заработаешь. Дверь прямо напротив нашей клетушки.

19.00

В кабине № 1 было что-то от исповедальни — адской ее версии. Стены в темно-красных выпуклых бомбошках, как будто кто-то заблевал все вокруг сырым мясом. Узкое помещение с высоким потолком, разделенное надвое толстой черной решеткой. Клиент сидел ниже, освещение было тусклое, так что он мало что мог разглядеть из манипуляций танцовщицы. Все было устроено так, чтобы "выставлять на деньги".

Эту "приемную" я любила больше всего — поместиться в ней можно было, только поставив обе ноги на решетку и высоко задрав колени.

Джино наблюдал за нами по монитору и прекрасно видел, что я не отлыниваю, все делаю как положено и не уговариваю клиента перейти в другую кабину.

Похвалы от него было не дождаться. На выходе от него можно было услышать только ворчливое бурчанье в чей-нибудь адрес: "Эта опаздывающая засранка наверняка вообразила себя госслужащей!" А бывало, и кидался на меня, как цепной пес: "Убалтывать мужиков — не моя работа! Это ты должна заставлять их раскошеливаться. Только что взяла совсем готовенького, могла бы, при желании, раз двенадцать провести его по кругу, — достаточно было попросить, но ты, видно, боишься, что язык отсохнет, а?" От крика лицо у него становилось багровым, на виске начинала бешено пульсировать жила. Я молча выслушивала монологи Джино — мне даже нравилось доводить его до исступления. Потом он ябедничал на меня по телефону Королеве-Матери, но она с завидной регулярностью давала ему понять, что я — особая статья и меня следует оставить в покое, тем более что финансового урона я заведению не наношу — клиенты-то возвращаются, а он, Джино, — болван, и ничего не понимает, и пусть отвянет, и следит за другими.

Но больше всего Джино заводился не из-за денег. Его бесило то, о чем он даже не мог говорить вслух (так стеснялся!): Джино находил отвратительным, что я ловлю кайф от работы и не скрываю этого. Привалиться к стене, выставить себя "на продажу" и наблюдать за клиентом, занавесившись ресницами, слушать его грязные словечки, знать, что он совсем близко и я даже могу слышать его дыхание. Его желание сливалось с моим, и я доводила себя до экстаза, и взрывалась, и улетала.

Джино все это просекал и мечтал, чтобы я ушла из "Эндо", считая эту работу приемлемой при одном-единственном условии: ненавидеть ее всеми фибрами души, а клиентов яростно презирать и вытягивать из них как можно больше бабок.

Кстати, Лола тоже не испытывала особого отвращения ко всему, что находилось по ту сторону решеток, но ей нужно было зарабатывать, наркотики — дорогая привычка, так что она в первой кабинке не задерживалась.

Только я систематически застревала там и работала в других номерах лишь в том случае, если постоянный клиент сразу требовал любимую кабину. Без Большой Мамы, которая меня прикрывала, я бы себе такого позволить не смогла. Другие девки меня бы просто сожрали, не обладай я "неприкосновенностью", данной свыше.

Я мало разговаривала с теми, кто нагонял тоску или вызывал отвращение. Сразу закрывала глаза и принималась за дело — пальцы работали не за страх, а за совесть, чтоб никто не пожаловался: пусть зануды смотрят и обслуживают себя. Я усердно трудилась, дожидаясь шороха сминаемой бумажной салфетки, шуршания надеваемых штанов. Джино не ошибался — тому, кто мне не нравится, я и слова не могла сказать, подавилась бы. Зато с теми, кто был хорош, я не сдерживалась.

В кабину № 1 приходилось протискиваться боком. Еще несколько секунд требовалось на то, чтобы привыкнуть к полумраку, так что я его не сразу узнала.

Поняв, что в кабине Саид, я была разочарована: сняла ноги с решетки, сдвинула колени, наклонилась к нему, спросила:

— Чего ты хочешь?

Он заржал, взглянул мне прямо в глаза. Во взгляде не было ничего такого, чего мне следовало бы опасаться, напротив, он как будто забавлялся.

— Хочу посмотреть, как это делается.

— Если не возражаешь, схожу за другой девушкой — я не делаю этого для знакомых.

Он возразил:

— Какого черта? Зачем мне девка, о которой я ничего не знаю? Работаешь для всех, а меня посылаешь, как какого-нибудь оборванца? Мне особые привилегии не нужны — делай, что обычно делаешь.

Ладно. Я села как положено: бедра раздвинуты, цветочек напоказ, руки на ляжках, грудь вперед.

Он смотрит вокруг себя — не для того, чтобы освоиться, просто хочет насладиться каждой деталью, по полной программе. Объяснил мне:

— Значит, вот он какой, храм порока… Я его представлял себе пошикарней. Дороговато… Клиенты не возражают?

Я прервала его сухим тоном, чувствуя неловкость и раздражение и стараясь скрыть это:

— Если делать все по программе, нечего трепать языком — доставай его и за дело, чтобы я вдохновилась.

Он расстегнул зиппер, улыбаясь и не отводя взгляда, как будто бросил мне вызов.

У него оказался тот самый тип члена — прямой, сильный и длинный, — который мне больше всего нравился. И достал он его с достоинством — воплощенная честность. Мое отношение мгновенно изменилось. Больше мягкости, доброжелательности. Я начала тихонько заводить себя, ласкать.

У него не полезли глаза из орбит, он не стал похож ни на идиота, ни на безумного, не понес всякую херню, когда дело стронулось. Был внимательным, почти печальным.

Подошел ближе, взялся за решетку — кисти рук и пальцы были такими огромными, что захоти он, легко вырвал бы ее к чертовой матери.

Я встала совсем рядом, в нескольких сантиметрах от Саида, наши взгляды не расцеплялись ни на мгновение. Рука Саида медленно ходила туда-сюда вдоль члена, он смотрел, как я работаю, и напряжение его росло, пальцы левой руки все сильнее сжимали решетку, правая, стремительно ускоряясь, давила на плоть.

Мы стояли, почти соприкасаясь телами, моя ладонь покрывала его пальцы, я задыхалась… Когда он кончил, внутри меня разлился огонь…

Я села, почувствовав головокружение, очень довольная и удовлетворенная. Саид широко улыбнулся, без злобы, без смущения, сказал:

— Ты точно заключила договор с дьяволом! Не знаю, притворяешься ты или нет, но делаешь все чертовски хорошо…

— Я себя не принуждаю… Кстати, все было о'кэй?

Я не врала: я почувствовала это очень сильно и очень сладко. Когда Саид оделся и пошел на выход, все-таки добавила:

— Если встретимся где-нибудь сегодня вечером или завтра, забудь…

Он улыбнулся в ответ, а глаза у него были, как у людей на военных фотографиях, — усталые, пустые, измученные страхом и болью…

— Конечно, сеанс ничего не меняет… Это твоя работа, ты ведешь себя так со всеми… Не волнуйся, я просто хотел убедиться…

Я дождалась, пока он выйдет, и вернулась в гримерку. Да, это была моя работа, и я делала ее для каждого, но не скажу, чтобы радовалась каждый раз, когда мне об этом напоминали. Я вошла в комнату, думая о Роберте.

Две танцовщицы, присланные нам в помощь, бросили на меня тот еще взгляд — они слышали, как я кричала. Я дружелюбно пояснила:

— Работа есть работа: если делаешь, делай хорошо.

Порылась в своем ящике в поисках брикета, присела к туалетному столику и начала крутить косяк.

Так хорошо бывало редко. Я знала, что воспоминание об этом эпизоде будет возвращаться много дней подряд, обжигая внутренности.

Даже возбудившись до крайности, я и помыслить не могла о том, чтобы пойти дальше.

Я хорошо знала, как это бывает: жар, желание, мои руки на мужском теле, жадные пальцы хватают меня за все места, ожидание взрыва.

Потом вдруг, в какой-то момент — сигнал тревоги, красный свет: я сгибалась, съеживалась, дыхание перехватывало, росла паника. Пальцы на моем теле превращались в угрозу, чужой рот на моих губах вызывал тошноту. Я больше себя не контролировала и начинала отбиваться, охваченная слепой яростью. Не важно, что за секунду до этого я была похожа на течную суку, — всегда что-то заклинивало внутри меня, и я бросалась в бой. Пользовалась эффектом неожиданности, переходя от жадной покорности к дикой ярости. Первые жестокие удары всегда помогали освободиться, мужики просто шизели, сгибаясь пополам от боли, потому что я била в живот, по яйцам, в кость. Я вкладывала в эти удары всю свою силу, зная, что должна во что бы то ни стало остановить это. Мне нельзя было этого делать.

Несколько неудачных попыток оказались печальным опытом, мне бывало непросто хоть как-то объяснить свою реакцию.

Я сделала вывод раз и навсегда: не стоит и пробовать.

Объяснить, в чем тут было дело, я не могла, никогда об этом не думала, мы ведь не спрашиваем человека, что там у него внутри творится, когда он дышит, а что — когда задыхается. Воздуха не хватает, только и всего. Невыносимо, бесполезно.

Я скрутила сигарету, рассеянно прислушиваясь к разговору девиц. Ничего интересного…

Внезапно мне все осточертело, я встала, приняла решение и отправилась к Джино.

— Плохо себя чувствую, хочу уйти… Знаю, тебе будет трудно найти замену, но мне и правда не по себе…

Честно говоря, я вполне успокоилась, просто хотелось прошвырнуться, я не понимала, почему Роберта должна отдыхать, а я — корячиться… К моему превеликому удивлению, Джино не стал с ходу вопить.

— Выкручусь как-нибудь до вечера с этими двумя… Иди домой и отдохни.

Я надела на лицо выражение суперобреченности.

— Спасибо тебе.

20.30

Подойдя к своей двери, я пошарила за подкладкой куртки, не нашла ключей и позвонила. Стоя на площадке, увидела соседку с парнем, который не был нашим соседом, — они беседовали о чем-то, и он явно смешил ее. Наконец Гийом открыл мне.

— Уже с работы?

— Осточертело.

— Тебя все-таки вышибут однажды. Будем тогда гулять вместе по городу.

Брат был дома один, сидел перед ящиком, играл: управлял гремящим болидом, собирался участвовать в заездах на трассе в Монако.

— Смотри, я всех сделаю. Стартую первым, а ты ведь меня знаешь — никому не дам себя обогнать.

На кухне я автоматическим жестом открыла холодильник и на сей раз угадала: Гийом явно был у мамы, принес мясо и пиво.

Я поставила мясо в микроволновку, думая о Мирей. Как она поправляла прическу машинальным движением, не прерывая разговора, грациозно поднимая руки над головой, подкалывая шпильку, возвращая на место выбившуюся прядь. Грудь тоже поднималась вверх, напрягалась, розы на ключице казались слегка выцветшими — должно быть, она сделала эту татуировку давно. Рисунок заходил на верхнюю часть груди, прятался под платьем. Кожа, покрасневшая от холода, — она ведь ходит полуголой зимой. "Повышает тонус" — так она сказала. В Мирей было что-то пьянящее, возможно, то, как она смотрела на вас: почти застенчиво опускала глаза, потом внезапно вскидывала ресницы, вглядывалась — напряженно, пристально — снова отводила взгляд. Ресницы невероятной длины вздрагивали, отмеряя ритм.

Переворачивая мясо, я спрашивала себя, что в ее болтовне может быть правдой.

Я услышала, как соседка взялась за дело — на моей памяти впервые не со своим парнем, хотя тот ее так уделывал, что другой никакого здоровья не хватило бы отрываться на стороне. Я хихикнула про себя: она выкрикивала все тот же набор непристойностей… как в день Страшного суда.

Мясо в печке съеживалось на глазах.

Я спросила себя, какого черта Саиду понадобилось в "Эндо".

Тряхнула головой, гоня прочь тревожащие душу мысли.

Гийом пришел на кухню, как всегда оживленный и веселый.

— Иногда надоедает все время побеждать. Правда, я эту игру знаю наизусть, надо ее заменить, чтобы стимул появился. Не пережаривай мясо, будет невкусно…

— Сиди здесь сам и следи за ним. Хорошо провел день?

— Суперски! Выбил всех мудаков со Стрит-Файтерс. Убедился, что цветок полит. Состроил козью морду соседу напротив — за то, что слушает Кевина Эбанка, поиграл фанки, постирал, пришел первым на всех трассах… Черт, иногда я даже жалею, что не работаю, такая скука.

— Да ладно… В кино не был?

— Забыл… К тому же мне кажется, я видел все, что сейчас крутят. Господи, да выключи ты печку, мясо в угли превратишь! Сама-то что делала?

— Ходила повидать твою подругу-официантку.

— Она обо мне спрашивала?

— Нет. Да не расстраивайся, я не призналась, что мы знакомы.

— Ясно. Она хороша, да? Я тоже к ней схожу, мне нужна как раз такая подружка. Вы говорили только о парижанках?

— Она говорила.

— И что?

— Да ничего… Знаешь типа по имени Виктор?

— По-моему, нет… Что будешь делать к мясу?

— Макароны, конечно. Поставишь воду на огонь?

— Ладно. Кто он, этот Виктор?

— Тот, кому все они дают. Из-за него они приехали в Лион. Мирей сказала — явившись сюда, он склеил Королеву-Мать…

— Ничего себе… Красивая сказка. Он что, волшебник?

— Может быть… Давай сходи за хлебом и вином.

— Не пойду, араб напоит меня допьяна. На работе все прошло нормально?

— Роберта в полной заднице… Саид заявился — как клиент.

— Саид?

— Да, я тоже удивилась. Ты знал, что он общается с парижанками?

— Жюльен мне говорил, он думает, Саид трахал обеих, завидовал до смерти… Да-а, денек у тебя получился напряженный, будь я на твоем месте — притомился бы.

— Я и правда устала. Так ты сходишь в лавку?

Араб был худшим торговцем в квартале. Он втридорога продавал подпорченный товар в своем мерзком магазинчике и вообще был грязным типом. В конце концов Гийом согласился пожертвовать собой.

— Хорошо, иду. Больше ничего не нужно?

— Да нет, у нас все есть.

— Что будешь делать вечером?

— Ничего особенного.

— Пойдем со мной в "Аркаду", может, будут новые девочки… в ночь иллюминаций всегда новенькие напиваются до поросячьего визга.

— Пожалуй, надо оторваться…

Гийом пошел в комнату за курткой. Пробыл там несколько минут, позвал меня. Он стоял рядом с кроватью с задумчивым выражением лица, потом прошептал:

— Соседка… Она сегодня странная…

— Точно. Вроде все как всегда, но это не ее дружок, я встретила их на площадке. Если только они не втроем… Да нет, мы бы слышали.

Гийом покачал головой — в знак осуждения и с живейшим огорчением.

— Совсем рехнулась, несет хрен знает что… Как это грустно.

И он вышел в гостиную. А я осталась, не в состоянии уловить разницу, поражаясь слуху Гийома. Когда он проходил мимо меня к выходу, я спросила:

— Ничего не слышу, что, по-твоему, изменилось?

— Волшебства не хватает.

Сказал, как припечатал. Тут я поняла, что сожгла мясо, и ринулась в кухню.

23.00

"Дверь!"

У бильярда дурачились Жюльен и Гийом — они смотрели игру, делая глупые замечания. У стены, не решаясь вклиниться, стояла девушка. Она явно перебрала пива, и я готова была поклясться, что ее тщедушное тельце рухнуло бы на пол, убери из-под него опору.

Джино сидел за столом в центре зала. Плохой столик — далеко от кондиционера, прямо под лампами. Зато компания была подходящая — он вовсю кадрил какую-то незнакомую девицу.

Пришли Кэти и Роберта. Кое-кто взглянул на них, но они сделали вид, что ничего не заметили, сохраняя вид невозмутимого достоинства. Подошли к столу Джино, о чем-то напряженно с ним заговорили — как непосредственные участники драмы. Не хватало только фотовспышек. Картина явно была неполной без меня, и я присоединилась к ним.

— Совершенно изуродованы, до неузнаваемости… кожа содрана… Луиза, ты, кажется, видела фотографии? Если так пойдет, я работать не буду… Не стану рисковать шкурой из-за пары сотен, оно того не стоит… Они вроде были связаны с наркотой… Я читала, подобные маньяки никогда не ограничиваются одной жертвой… Такое время… Когда секс вот так запросто продается, все психи слетаются… Если найду его — убью… Врач дал мне успокаивающее, девки, вам надо к нему сходить…

Мне нечего было сказать им.

Я допила, пошла к стойке. Матье кивнул, прося потерпеть, у него было слишком много клиентов.

Вошел Саид — руки в карманах, зоркий взгляд. Подгреб ко мне, слегка поклонился улыбаясь:

— Ну, и как поживает Луиза Сайфер?

Чудная у него улыбка. Глаза прищурены, в уголках морщинки. Тонкие черты лица, стрижка почти под ноль. Красивый, как у женщины, рот. Он не выглядел ни смущенным, ни растерянным. Я почувствовала, что тоже могу вести себя как обычно.

Саид редко бывал в барах после восьми вечера, он не пил, не любил быть свидетелем пьяных потасовок. Он никак не комментировал события, не принимал ничью сторону, занимался исключительно собственными делами.

Я сказала:

— Ты что-то в последнее время появляешься повсюду, где тебя меньше всего ждут, хочешь нас достать?

— Хочется прошвырнуться, освежиться… Подышать воздухом злачных мест.

Лихорадочная веселость, он тоже слегка чокнутый. Казалось, что воздух наэлектризован, что все мы куда-то стремительно катимся, падаем.

Матье налил мне, я широко улыбнулась в знак благодарности.

Саид подсел за столик к экс-близким жертв. Я следом не пошла.

Соня вошла как раз в тот момент, когда я карабкалась на высокий табурет, сказала раздраженно:

— Мне сказали о парижанках. Какой ужас… Сволочи…

Она нервно кивнула кое-кому, здороваясь, пошарила в сумке, вытащила пачку сигарет и зажигалку, пояснила:

— Только что избавилась от постоянного клиента, тип из мэрии, зазнайка-засранец… Измочалил меня.

— А в койке хорош?

— Не совсем мой тип… Такой… педрилка… слишком уж утонченный да образованный, умник. Башка от него трещит.

Тут Соня замолчала, потому что из-за стойки ей улыбнулся Матье: привет — что будете пить? — как дела? Она расслабилась, потребовала аспирин.

Соня затараторила так быстро, что я едва ее понимала:

— Тот клиент… он… меня напугал…

— Слишком большой для тебя?

— Не в том дело…

Она задумалась, потом сказала:

— Вряд ли его хвостик кого напугает… Там не на что смотреть… Он говорил об Организации… предупреждал… Ничего конкретного, но он много знает. Сказал, мы "под присмотром". А еще, что весь квартал продан, а Организацию списали со счетов. У него был озабоченный вид.

Я возразила:

— У нас уже бывали трудные времена, но все всегда устаканивалось. Пройдет и эта встряска.

— Это как в сказке "Петя и Волк"… Тебя пугает одно, меня — другое.

Тут она звонко хлопнула себя по животу.

Сонино лицо стало жестким. Черные брови решительно сдвинулись к переносице, хладнокровие и выдержка. Соня так яростно оборонялась, что для других чувств просто не оставалось места. Ее питали панический ужас и страх потери, она начала свою войну и твердо решила ее выиграть.

Соня подняла стакан, чтобы чокнуться со мной, увидела, что я все выпила, и завизжала, подзывая Матье, чтобы он налил мне…

В "Аркаду" вошла Лора. Блуждающий взгляд широко раскрытых глаз. В ночной рубашке, спортивных тапочках на босу ногу, с голыми руками — а ведь на улице собачий холод. Она столкнулась с Жюльеном, который склонился перед ней в галантном поклоне, но не обратила на него ни малейшего внимания, в панике обводя взглядом зал. Собака жалась к ее ногам, не носилась, как всегда, по залу, даже к хозяину не рванулась. Лора застыла, глядя на Саида, сидевшего спиной к залу. Они с Робертой расположились за столиком в глубине зала и о чем-то говорили, не замолкая ни на минуту. Лора стояла молча, пристально глядя на них.

— Ты ищешь Саида?

Она кивнула, но не сдвинулась с места, и я решила сыграть роль хозяйки дома, сделала ей знак подождать и пошла к их столику.

Саид что-то объяснял Роберте, он даже не заметил, как я подошла. Я предупредила их, что здесь Лора, не упомянув, что она в ночной рубашке. Саид обернулся, прервавшись на полуслове, хотя говорил о чем-то важном. Кинулся к двери, не выказывая ни гнева, ни удивления.

Когда он подошел, Лора всего лишь посмотрела на него, как будто думала сделать какое-нибудь открытие, увидеть что-то новое. Взгляд был очень странный, но Саид не казался удивленным. Он спросил:

— Не можешь уснуть?

Он разговаривал с ней тоном отца, который никак не может поверить в то, что его маленькая дочурка снова набедокурила.

— Хочешь чего-нибудь?

— Ты не идешь домой?

Растерянный взгляд больших светлых глаз. Тон Саида слегка изменился — все еще отец, но уже нетерпеливо-раздраженный… "Мы ведь сто раз об этом говорили…"

— Конечно, иду. Я скоро освобожусь. Мне нужно еще минут пять поговорить с Робертой, и я приду.

— Почему ты не возвращаешься?

— Потому что мне сейчас необходимо развеяться. Слушай, Лора, я и так все время сижу дома, почти не выхожу. Сегодня вечером — единственный раз, а ты являешься, чтобы портить мне жизнь?

Он цедил слова, как будто хотел вбить ей в башку немного здравого смысла, объяснить, что чувствует. Но она только повторяла упрямо, все с той же трагической интонацией:

— Я порчу тебе жизнь? Обычно ты сам не хочешь никуда ходить, так почему же именно сейчас тебя все время нет дома? И почему ты не берешь меня с собой?

Она была похожа на зомби: замогильный голос, пронзительно хрупкий, ломкий. Она наверняка кружит каждый вечер по дому, смотрит из окна, застывает при каждом шорохе на лестнице — не он ли наконец идет?

Она даже не защищалась, смотрела, как на нее точат длинные ножи, чтобы зарезать, и только недоумевала за что.

Саид взял Лору за плечо:

— Я не беру тебя с собой, потому что не люблю, когда ты сюда приходишь.

Взгляд на подошедшего Жюльена.

— Потому что здесь бывают люди, которые не должны крутиться вокруг тебя.

— А я хочу! Хочу быть там, где ты, сидеть и пить с тобой, там, где ты теперь все время бываешь. Все время, Саид.

Но он уже доставал из заднего кармана джинсов смятую двадцатифранковую банкноту и совал ее мне в руку, прося извиниться перед Робертой и заплатить по счету, потом улыбнулся всем нам, слегка поклонился, прощаясь, и увел ее. Собака выбежала следом за ними.

Мы с Жюльеном подождали минутку с комментариями, потом он ринулся в бой:

— Какая она хрупкая, черт возьми, и какая красивая… Если бы такая женщина была моей, ей не пришлось бы бегать ночами по улицам в ночной рубашке и вытаскивать меня из баров.

— Слушай, кончай выдумывать…

— Не веришь? Это потому, что ты никогда не видела меня с такой девушкой. Я бы изменился, Луиза, учти это.

— Ладно, ладно… Зато все мы хорошо знаем, что за человек Саид. Он правильный парень.

— А мне Саид не нравится. За ним все бабы бегают, а он ни одну не удостаивает взглядом… Не все с ним в порядке. Ты-то, конечно, на его стороне. Этот тип — просто идол какой-то, бабский кумир… Смешно…

— Да ты-то в чем был бы лучше с такой девушкой?

— Для начала я бы ее раскрепостил.

Жюльен внезапно воодушевился, найдя ключевое слово в своих рассуждениях.

— Ты же видишь, какая Лора всегда съеженная, бедняжка… У нее шикарный потенциал… Да, я бы ее раскрепостил.

— Послал бы на панель?

Жюльен не ответил. Он молча смотрел на входную дверь. Я тоже обернулась и увидела, что явилась Мирей.

Она не была ни раскованна, ни растерянна. Тут же нашла себе место, села в удобной позе, улыбнулась — мило, но не завлекающе. Совершенство. Она переоделась — была в кожаных штанах и джинсовой куртке, и этот наряд ей шел, да еще как! Жюльен тут же спросил:

— Как думаешь, у нее есть жилье?

Я не упустила случая поинтриговать:

— Очень может быть. Она из Парижа, была официанткой, теперь работает недалеко от Белькура. Зовут Мирей, и ее голосок наверняка тебя заворожит.

Произнеся этот монолог, я пошла к Мирей спросить, что она здесь делает.

В этот момент Матье в первый раз крикнул:

— Допивайте, ребята!

Это был сигнал к скорому закрытию.

Мирей улыбнулась мне, продемонстрировав дырку вместо зуба.

— Я тебя не заметила. Мне сказали, что ты здесь бываешь…

— Хотела меня увидеть?

— Да. Я мало кого знаю в этом городе, ну вот и подумала — можно встретиться, поговорить о чем-нибудь еще, кроме смерти Лолы и Стеф…

Мимо нас как раз пробегал Матье. Он ополаскивал стаканы, подгонял расслабившихся, собирал грязную посуду. Я попросила:

— Налей девушке, она торопится.

Он поднял голову, собираясь в сотый раз объяснить мне, что после закрытия наливать нельзя, потому что… Но он передумал, взглянув на Мирей, — ее беззубая улыбка на всех так действовала, налил ей стаканчик и ограничился короткой просьбой:

— Побыстрее, мы закрываемся.

И повторил для остальных:

— Допивайте, пора!

Я горячо поздравила Мирей:

— Редчайший случай! Обычно Матье не уломать!

Она вернула мне комплимент:

— Тебя тут любят, не зря ты каждый вечер сюда приходишь.

Посетители лениво тянулись к выходу. "Аркада" почти опустела, Матье выключил музыку. Мы тоже собрались уходить, чтобы рассесться по машинам и ехать в Чекинг.

1.30

На пороге кое-кто застывал в нерешительности, не зная, как скоротать остаток ночи.

Перед входом затормозила большая черная машина.

Как только из автомобиля вылезли четверо мужчин и женщина, всех как ветром сдуло. Слишком уж прямо они держались в это время суток, слишком слаженно действовали.

Женщина первой вошла в "Аркаду", четверо мужчин молча проследовали за ней, заложив руки за спину.

За исключением Мирей мы все ее знали. Мадам Ченг раньше владела самыми дорогими массажными салонами и барами со шлюхами по всему городу. Она была женой марсельского хирурга, и они вместе открыли роскошные заведения. Королева-Мать воспользовалась тем, что они плохо расстались, и, пока они делили собственность, наложила лапу на все их заведения.

Не сказать, чтобы она действовала в этой операции совершенно безупречно, зато суперэффективно.

Муж-хирург просто покинул город. Мадам Ченг попыталась кое-что спасти, но ни одна девушка не захотела снова работать на нее, потому что Королева-Мать с ними круто разобралась (может, это и слухи, но дыма без огня не бывает!). Да еще и легавые приняли ее сторону. И мадам Ченг переключилась на другой бизнес.

Эта маленькая сухая женщина со жгуче-черными, стянутыми назад волосами и темными бровями была настоящей Мадам, хотя внешне больше напоминала вертлявого парня.

Она никогда не приезжала в Квартал.

Из вновь прибывших только мадам Ченг не носила черных очков. Вошедших встретили тягостным молчанием.

Матье стоял посреди зала, убирая стулья на столы, чтобы подмести пол. Он на секунду прервался, покачал головой, как будто вошли случайные посетители, буркнул:

— Мы закрыты, уходите.

Мадам Ченг не сдвинулась с места, но ее спутники уселись за последний стол, где еще оставались стулья. Она отчеканила:

— Ты — закрываешь. Мы — остаемся.

Мы группой стояли у двери — Мирей, Жюльен, Гийом и я, — собираясь уходить, но, услышав реплику мадам Ченг, сели у стойки, не зная, как развернутся дальнейшие события.

В этот момент вернулся Саид. Широко улыбаясь публике, объяснил:

— Вы еще здесь? У меня бессонница. Слушай, Матье, я могу сварить себе кофе?

Свои часто оставались в баре после закрытия, чтобы выпить по последней и поболтать.

Саид уже прошел за стойку и только тут заметил, что мы не одни.

Матье взял свою щетку, подошел к незваной гостье, встал лицом к лицу с ней. Мадам Ченг ему в пупок дышала. Он наклонился и повторил очень спокойно:

— А по-моему, вы сейчас же отсюда уберетесь, потому что у меня много дел.

Молодец Матье, настоящий мужик.

Четверо подручных мадам тоже были ничего себе — невозмутимые, застывшие в картинных позах вокруг стола. Никто бы не сказал, куда они уставились из-за стекол темных очков.

Мы пятеро у стойки были напряжены, но тоже сохраняли неподвижность.

В таких ситуациях, когда одна группа противостоит другой, люди внезапно сплачиваются, нечто внутри них требует разрешения, облегчения, всем хочется взрыва, страх преобразуется в ярость.

Мадам Ченг только улыбнулась гнусной сладенькой улыбочкой и уронила:

— Я хочу видеть главную.

Матье покачал головой:

— Здесь ты не у нее, а у меня! Уходи.

Вместо ответа она разразилась громким хохотом, слегка откинувшись назад всем телом. Головорезы тоже сочли нужным оскалиться.

Мадам Ченг успокоилась так же внезапно, как развеселилась, чем очень впечатлила меня.

Она повернулась ко мне и спросила дружески-небрежным тоном:

— Ваши девушки сказали мне, что двух танцовщиц уже разрезали на куски… Недурной бизнес, особенно если нужны деньги на порошок. Но я удивлена такой неосторожностью…

Саид подскочил к ней:

— Старая шлюха, тебе же велели убираться…

Спусковой механизм сработал — началась заварушка.

Охранники мадам Ченг вскочили, с грохотом роняя стулья.

Один из них схватил Саида за волосы, подтащил к стойке, ткнул лицом в пивную лужицу, держа пистолет у затылка.

Другой оседлал Гийома, целясь ему в лоб из револьвера.

Матье дернулся, собираясь схватить что-то под стойкой. Выстрел, запах пороха, брызги стекла от разбившихся бутылок. Матье выпрямился, а двое горилл встали по обе стороны от двери, взяли на мушку весь зал, следя, чтобы присутствующие сохраняли спокойствие.

Мадам Ченг оглядела зал. У нее и правда был стиль, у этой стервы, она выдержала паузу, в глазах разгоралось жестокое возбуждение.

Она заговорила — вроде искренне огорченным и мягким тоном, но так звучит голос того, кто обманывает, предлагая помощь:

— Я ищу ее уже неделю, нам надо обсудить кое-что важное.

Пауза. Продолжение:

— Мне не кажется, что вы способны силой заставить нас уйти…

Бессильная ярость, унизительное чувство, что не сумел дать отпор быстро и адекватно. Я действительно испугалась, когда прозвучал выстрел, у меня заложило уши, отнялись руки и ноги.

Кто-то кашлянул. Это была Королева-Мать в сопровождении двух охранниц. У одной поехали колготки — забавно… Зато на лицах полное спокойствие. Как будто воспитательницы в туфлях на шпильках явились навести порядок среди расшалившихся малышей.

За их спинами стояла Соня — я даже не заметила, что она ускользнула, как только подъехала черная машина. Да, я и вправду никчемная мудачка…

Мадам Ченг знаком приказала своим убийцам выпустить добычу и опустить оружие.

У двух этих женщин была похожая манера поведения — театральность, скупые жесты.

Гийом чертыхался, поднимаясь с пола; Саид сел за столик, как будто только что вернулся из сортира; я подняла опрокинутый стол; Соня поставила на место стул. Гийом решил высказаться:

— Ничего себе обстановочка…

Он отряхнулся в последний раз и сел.

Жюльен был белым как полотно. На некоторых людей насилие действует особым образом: чтобы перенести его, им бывает достаточно сохранять ясную голову. Не знаю, как выглядела я сама, но в женщинах трусость не так противна.

Матье вернулся к своим стаканам. У этого парня были недостатки, но в хладнокровии ему не откажешь.

Мирей повернулась спиной к месту действия и принялась разглядывать присутствующих. Судя по всему, она не слишком испугалась — даже улыбнулась самой очаровательной из своих улыбок.

Все происходило как в замедленной съемке, как будто что-то пошло не так со звуком, чего-то не хватало в атмосфере. Пустота. Животное облегчение после пережитого ужаса. Ситуация внезапно разрешилась, и все вроде встало на свои места, а мы чувствовали себя дураками.

Молчаливое противостояние Королевы-Матери и мадам Ченг продлилось несколько мгновений, им как будто даже нравилось разглядывать друг друга. Королева-Мать выглядела внушительнее, превосходила свою врагиню бюстом.

Наконец китаянка процедила сквозь зубы:

— Я тебя искала.

— Ты искала неприятностей на свою задницу.

— Ну да — тебя.

— С чего бы это?

— В обществе беспорядок. Повсюду говорят, будто ты покрываешь убийцу… Девушки бегут от тебя ко мне — им страшно, они бог знает что рассказывают. Теперь я их понимаю. Я готова всех принять и защитить. Если ты захочешь продать, я куплю. И даже оплачу издержки. Ты упорно избегаешь встречи, вот я и позволила себе… пошуметь.

— Нам нечего обсуждать. Я никогда не работала с такими, как ты.

Мадам Ченг криво улыбнулась:

— Ты полагаешь, что все еще имеешь право говорить с людьми подобным тоном?

— Разве тебе не передали, что я даже видеть тебя не хочу? Тебе ведь предложили убраться отсюда?.. Так давай, вали и гномов своих забирай.

Тон мадам Ченг мгновенно изменился: от спокойствия она перешла к истерике, причем никто не понял, что привело ее в такую ярость.

— Слушай меня внимательно, грязная, мерзкая свинья! Твой квартал, весь, с потрохами, через месяц будет моим. Я приехала, чтобы договориться, как это делают разумные люди. Но ты предпочитаешь все разрушить, не думала, что ты такая дура.

Саид едва не вцепился ей в глотку. Королева-Мать в последнюю секунду успела его удержать. Мертвая хватка. Они обменялись странными взглядами: клянусь, останься они одни, превратились бы в мохнатых диких зверей с длинными острыми клыками.

Мадам Ченг вышла со своим эскортом. Она излучала гнев и презрение.

Матье сострил:

— Столько шуму из-за пустяка… Могли бы просто прислать нам открытку.

Все захихикали, но никто не нашелся, что добавить.

Мы ждали заявления Королевы-Матери — она должна была объяснить, что произойдет дальше, чем дышит город, что в Организации, и все такое прочее…

Но она этого не сделала. Только спросила:

— Все целы?

Нет, ничего непоправимого не произошло. Что ж, ладно… Мне показалось, что Королеве-Матери все это, по большому счету, совершенно безразлично.

Она сказала:

— Хорошо. Всем удачи на будущее.

И вышла.

Саид рванулся следом, она обернулась, наставив на него палец, произнесла, как плюнула:

— Тебя я больше видеть не желаю.

Королева-Мать явно устала и была чем-то очень озабочена.

Саид так и остался стоять столбом перед дверью.