Дрессированные сучки

14.25

Чердак раскалывался — накануне я перебрала. Схватила бутылку воды, выпила залпом. Вроде стало полегче, но глаз я по-прежнему открыть не могла, голова была чужая.

Телефонный звонок.

Я со скрипом приподнялась, чтобы выяснить, который час. Зеленые цифры на видике — 14.30. Сегодня я работала в вечернюю, в "Эндо" меня ждали к 16.30, так что я вполне успевала привести себя в порядок.

Включился автоответчик. "Вас, ребята, я не забуду никогда", пела Шейла.

Следом — "Письмо к Элизе".

Я чувствовала себя грязной и подавленной.

Голос Королевы-Матери — хрипловатый, хорошо поставленный, сообщение четкое и ясное:

— Добрый день. Это сообщение для Луизы: ты не работаешь сегодня, "Эндо" закрыт. Но мне нужно тебя видеть. Приходи к восьми вечера и, пожалуйста, не опаздывай.

Никогда не представляется, уверена, что узнают по голосу.

Я работала в самом первом выкупленном ею баре. Жалкое заведеньице, в котором бывали одни нищие бедолаги. Она круто взялась за дело и добилась оглушительного успеха. Устраивала регулярные налеты с инспекциями, разносила всех в пух и прах, и бар стал супердоходным. Открыла массажный салон, потом еще один, очень "закрытый" ночной клуб… Ее тогдашний спутник для выходов на люди был хорош, даже очень.

Меня Королева-Мать выделяла — ей нравился мой особый маленький номер для клиентов, кроме того, я не выпендривалась и не совала нос в ее дела. Она всегда хотела заполучить меня в свои видеофильмы, приходила посмотреть, как я работаю, приглашала выпить, ворчала, уговаривая: "Какие деньги можно делать с твоей попкой, жалко, что ты не хочешь заняться серьезной работой…" Пустая трата времени, я всегда уклонялась.

Я не трахалась с мужиками. Никогда не хотела, не была для этого создана.

Я не принимала никакого специального решения — просто всегда знала. Это было запрятано глубоко внутри меня, неприступное, как скала.

Ни в рот, ни взад, ни в перед… Никто и никогда. Без меня, я для этого не создана.

Я не говорила об этом ни с одним человеком. Рассказывала сорок бочек арестантов, пудрила мозги, распускала слухи. Чтобы правда не выплыла наружу.

Я точно знала, что люди не поймут. Сделают из этого проблему, начнут обсуждать, спорить. Я знала людей.

С упорством всех лжецов, живущих в вечном страхе, что их обман раскроют, я усердно врала. Чтобы меня оставили в покое.

Во мне жило нечто — грязное и очень мерзкое, — и его следовало надежно прятать.

Я так привыкла врать и таиться, что перестала обращать внимание на свой страх. Ведь это не касалось никого, кроме меня.

Сообщение "Ты сегодня не работаешь" заставило меня встать с койки: раз делать нечего, нужно этим воспользоваться.

Я стояла в кухне, смотрела, как лениво растворяется в стакане аспирин. Гийом не убрал за собой грязную посуду.

Дверь его комнаты была распахнута. Никого. Гийом не ночевал. Я не могла вспомнить, когда мы расстались накануне, так что у меня не было ни малейших предположений касательно счастливой избранницы.

Гийом на год моложе меня, и мы всегда жили вместе.

Я легла на его кровать — она была удобнее моей. К тому же он относил стирать белье к матери, и оно пахло детством. У нас была стиральная машина, но брат отказывался ею пользоваться. "Потом белье нужно развешивать, никто тебе не погладит… тоска!"

У комнаты Гийома было еще одно достоинство: здесь было слышно все, что происходило у соседей. Этих затворников содержали богатенькие родители, и они валялись в койке с утра до ночи. Как-то вечером я потеряла ключи, и они пригласили меня на косячок, пока Гийом не вернется. Квартира — огромная, почти без мебели: два матраса на полу в центре комнаты, перины, подушки. Вокруг — на расстоянии протянутой руки — все необходимое: кофеварка, газеты, пульты — от телевизора и видюшника, коробки с видеокассетами, музыка, вода, пепельница, бумага для косячков, пирожные, телефон… Необъятный бардак… У соседки были темные волосы, и она любила одеваться в синюю куртку-анорак — такие Армия спасения раздает детям бедняков, чтобы ходили зимой в школу. Она-то просто играла в нищенку, изображала угловатость, неловкость. Да и сучка была та еще, а по виду — ангел смирения! Судя по тому, что мы слышали из их берлоги, они трахались, как кролики.

Но в тот день шоу не было.

Заснуть не удавалось, и я просто лежала, глядя в потолок. В комнате Гийома из всей мебели была только кровать. Когда мы переехали, он собирался все перекрасить, расставить стеллажи вдоль стен, повесить лампы дневного света и тяжелые двойные занавески, чтобы было поуютнее. Прошло уже несколько лет, но в комнате так и стоит одна кровать, а к стене прикноплен постер "Закат солнца", оставшийся от прежних жильцов.

Телефон снова зазвонил. Автоответчик, "Письмо к Элизе", голос:

— Луиза, ты дома? Это Роберта, мне только что звонила Королева-Мать, сегодня не работаем, звоню, чтобы сообщить…

Я пробурчала:

— Да оставь ты меня в покое, гадина, все равно трубку не сниму.

18.00

Когда я вышла, мысли по-прежнему разбегались в разные стороны, холод мгновенно обжег кожу. Внутренности сразу смерзлись. Брызги света прореживали темноту вечера, улица напоминала грязный цирковой манеж.

Стоя на перекрестке улиц Аннонсиад и Ботанического сада, я взглянула на свое отражение в витрине парикмахерской. Я красилась наспех, и результат не сильно впечатлял: толстый слой слишком светлой пудры, жирно подведенные глаза и кроваво-красный рот создавали странный образ. Бледная шея, черное пальто — женщина-вампир, вышедшая на ночную охоту.

Зимой удавалось сутками не видеть дневного света. Кожа становилась белой как мел, как будто загорала под Луной. И настроение было особым. Но сейчас я мерзла, ветер царапал кожу, боль стучала в виске.

Лестницы к улице Пьер-Блан показались мне круче, чем всегда. Пришлось сделать глубокий вдох, холод проник в легкие.

Бар на углу светился желтым светом и выглядел утешительно привычным.

Матье, здороваясь, протянул левую руку, в правой был стакан. Он сполоснул его под слабой струей воды, подставил под кран "Адель Скотт", наклонил так, чтобы было меньше пены. Наполнил, поставил на стойку, налил второй. Удивленно спросил:

— Ты не в "Эндо"?

— Сегодня не работаем, только что сообщила Королева-Мать.

— Разве у вас четверг — выходной?

— Да нет, что-то случилось. Не знаю что, но не скажу, чтобы очень расстроилась.

— Да уж… Что тебе налить?

Я прошла к столику в глубине зала, у бильярда.

Матье плюхнулся рядом, поставил на стол наши стаканы. Вид у него был измотанный. Для этого парня секс был лучшим отдыхом.

Первый глоток прошел с трудом, губы и горло обожгло, организм подал сигнал: "Не хочу! Хватит и вчерашнего!" Подступила тошнота. Почти сразу алкоголь проник в кровь, ударил в голову, вливая тепло в каждую клеточку тела. Дышать стало легче.

Вошел Жюльен, держа в каждой руке по туго набитому мусорному мешку. Он был в полном ауте и всячески это демонстрировал, ссутулив плечи и глядя на окружающих разочарованным взглядом.

Жюльен был курьером у Королевы-Матери. Не знаю, что и кому он перетаскивал, и никогда не хотела знать, но отсутствовал он часто.

Все остальное время он предавался романтическим чувствам: влюблялся по уши в девиц, которые его не понимали, и тогда он понурившись бродил по городу. Или запирался дома и слушал грустные песни.

Он сел к нам за столик, и Матье спросил:

— Забыл выбросить мусор в помойку рядом с домом?

Жюльен вздохнул.

— У меня больше нет дома… Все мое имущество — в этих мешках. Вся моя жизнь…

Мы заржали. У Жюльена никогда не было собственного дома, он то и дело просил кого-нибудь приютить его на несколько дней, задерживался на месяц, ссорился с хозяином, и все по новой. Жюльен любил говорить, что ему не нужна собственность, что дом — могила свободного человека.

В последнее время у него были ключи от берлоги Летиции, спокойной, мягкой девушки-студентки, на которой он хотел жениться.

Жюльен добавил с изумлением в голосе:

— Эта мудачка выкинула меня на улицу, как собаку.

Я поинтересовалась:

— Она больше не девушка твоей мечты?

— Дурища не желает меня больше видеть, она даже чемоданы мне не одолжила.

Матье хихикнул.

— Кончай, Жюльен! Сам ты — мудозвон, творишь невесть что: закрутил роман с Летицией, а сам трахал все, что движется.

— Это не значит, что я ее не люблю! Я просто боюсь связывать себя по рукам и ногам, веду себя как ребенок, но мне нужно время. Чтобы привыкнуть, притереться, нужна целая жизнь. А она этого не понимает, она вообще ни хрена не понимает в жизни. Единственное, что она видит, — я не ночую дома! Ну не дальше собственного носа! Я говорю: "Люблю тебя, люблю, хочу быть с тобой навсегда". А она: "Где ты провел ночь, с кем ты спал?!" Да нет, она точно мудацкая мудачка и в жизни не сечет. Ладно, я и так намучился, не будем о ней.

Жюльен был красивый парень. Высокий брюнет, загадочный и великолепный. Потрепанный и потому слегка потускневший. Черно-желтые пеньки зубов, лихорадочный блеск глаз, затравленно взирающих на мир.

Он скрестил руки на груди, сказал устало:

— Я слишком дорожу собственными ощущениями, именно это баб и бесит. Они любят несгибаемых аскетов, которые делают их несчастными. Это успокаивает женский пол.

Матье уточнил, вставая:

— Если ты чем и дорожишь, так это своим стручком. Прекрати то и дело дергать себя в задумчивости за хвостик, дай окружающим вздохнуть спокойно!

Он жестом предложил мне допить, чтобы налить по второй. Жюльен запротестовал:

— Ну извини! Раз я всем наскучил своими историями, могу и заткнуться.

— Меня не истории волнуют, а то, где ты собираешься сегодня ночевать.

Когда Жюльена в очередной раз прикладывали, он всегда обретался у Матье. Парень покачал головой.

— Нет-нет… Не волнуйся, у меня есть планы на сегодняшний вечер.

— Ты поэтому приперся прямо сюда с вещами?

— Угу… Кое-кто зайдет за мной сюда. Думаешь, у меня больше нет знакомых в этом городе?

Оскорбленная гордость человека, у которого рыло в пуху.

Матье молча пошел к стойке.

Вошла Роберта. Ее ярко-синее платье было короче некуда, как будто она не успела переодеться после работы. Она расцеловалась с нами, поздоровалась с остальными и села. Жюльен наклонился к ней, прошептал:

— На твоем месте я бы носил юбку подлиннее.

Она захихикала:

— Думаешь, слишком возбуждает?

— Да нет. Целлюлит уж больно противный, все висит — просто жуть.

Роберта не оценила шутки. Пожав плечами, повернулась ко мне.

— В курсе, почему мы сегодня не ишачим?

— Нет, а ты?

— Тоже. Но, думаю, дело в трубах. Я давно говорю Джино, что там что-то не в порядке, замечала, как они шумят? Может, прохудились или еще что. Надеюсь, страховка хорошая, потому что если "Эндо" затопит, мало никому не покажется, ковер, дорожка и все такое… Нет, дорожка приподнята над полом, так что…

Роберта могла так распинаться часами. Жалко, что мы ходим в один бар после работы…

Я развернула газету, лежавшую на столике, начала листать.

После второй порции виски пришла блаженная расслабленность, стало тепло.

Заскучавшая Роберта пересела за другой столик — поговорить о трубах и сантехниках.

Жюльен спросил:

— У Роберты есть квартира?

— Есть, только очень маленькая.

Он скривился и добавил:

— Да, с такими габаритами нужно много места, иначе рехнешься.

В бар с жутким грохотом влетел Масео, расшвыривая табуреты, расталкивая клиентов у стойки. Пес кинулся в подсобку, прямо к раковине, встал на задние лапы, шумно пыхтя и вывалив толстый язык. Он ждал, чтобы Матье пустил ему воду. Смешно, но они были одного роста.

Вошла Лора. По сравнению со своей огромной собакой она выглядела еще более хрупкой и жалкой. Лора жила на соседней улице, наверху, и каждый день вытаскивала Масео из бара.

Жюльен прокомментировал:

— Пожалуй, зайду в ближайшие дни напечатать фотки, может, у нас сладится…

— Заодно познакомишься с убойным кулаком Саида — он тебя успокоит на пару дней…

Все знали, как легко Саид выходит из себя, а в этом состоянии он мог уложить любого голыми руками.

На стене над стойкой огромными буквами было выведено: "How do you do when you can't take it anymore?"[2] Матье написал это, когда еще работал на Организацию. Кривые яркие буквы можно было разобрать, только сильно постаравшись. На первый взгляд фраза выглядела как взрыв, как внутреннее кровотечение. Потом глаз привыкал к нервному разбросу букв и приходило понимание.

Жюльен встал, положил десять франков на край бильярдного стола, чтобы сыграть с победителем. Он досматривал конец партии стоя — сигарета в углу рта, прищуренные глаза, нервный тик парня-бунтаря.

Я пошла к стойке вызвать такси — Чекинг-Пойнт находился за пределами квартала.

Лора терпеливо ждала — у Матье с Масео был день великого согласия. Она стояла у двери, глядя вниз, на свои ноги, и не выказывала ни малейших признаков нетерпения. Я подошла.

Она подняла на меня огромные голубые глаза навыкате в обрамлении густых неправдоподобно длинных ресниц. Черные зрачки тревожно метались в центре радужки. Лора говорила так тихо, что я не поняла ни одного слова из того, что она пробурчала. Я улыбнулась с понимающим видом, надеясь, что она ни о чем не спросила.

Матье отпустил наконец пса, и Лора подозвала его к себе властным строгим голосом — она всегда так разговаривала с гигантом — и вышла, ни с кем не прощаясь. Я проводила ее взглядом через стекло витрины: они медленно удалялись, огромная собака жалась к ногам хозяйки, та что-то говорила, наклоняясь, как будто интересовалась мнением Масео.

Кто-то рявкнул:

— Дверь!

Лора не дала себе труда закрыть ее, и с улицы потянуло холодом.

Снаружи посигналило такси, я махнула рукой, сделав общий привет, и вышла.

Я успела как раз вовремя: машина, остановившаяся за моим такси, бибикнула всего раз.

На другой стороне улицы, на тротуаре, стояла Соня с клиентом, красивым парнем в темных очках. Я извинилась, открывая дверцу:

— Прости, Соня, я тороплюсь, увидимся позже.

Она кинулась к машине, придержала дверь:

— Ты куда?

— В Чек.

Она плюхнулась рядом со мной, бросив мужика на улице.

Такси тронулось с места. Соня шумно выдохнула:

— Мудозвон несчастный, думала, никогда не отвяжется… Так куда едем?

— У меня встреча с Королевой-Матерью.

19.30

Едва захлопнув дверцу такси, Соня наклонилась к шоферу:

— Поезжайте через Пар-Дьё!

— Пар-Дьё? Да-а, милочка, видать, вы любите объездные пути!

Соня сидела на переднем сиденье, задумчиво глядя прямо перед собой. Потом завопила, как с цепи сорвалась:

— "Милочка", как ты сказал, может себе позволить хоть весь город объехать! Кстати, в Пар-Дьё поедете через Перраш. "Милочка" кое-что заберет, и она не нуждается в ваших комментариях! Я тебе не подружка и трепаться не намерена.

Меня понесло, и я сорвалась:

— Иди в задницу, Соня, я еду прямо и не хочу опоздать, потом, если тебе надо, катайся по Лиону хоть до усрачки, дело твое!

Ее это совсем не впечатлило.

— Брось, Луиза, всего две минуты, "милок" постарается побыстрее.

Я совсем завелась и рявкнула шоферу, который уже переехал мост, чтобы развернуться на набережной в обратном направлении:

— Не слушайте ее, мы едем прямо на набережную Пьер-Сиз.

И поставила точку, раздраженно прикрикнув на Соню:

— А ты заткнись!

Я любила встречаться с Соней, но она каждый раз в рекордно короткие сроки выводила меня из себя. Вообще-то мне нравилось с ней собачиться — хорошая разрядка, если приходится всегда быть на стреме, чтобы никого не обидеть.

Она была странная девка — всегда возбужденная, наэлектризованная, с королевскими замашками. Ее во всем было слишком много, она была порочна и энергична — как двигатель, работающий на полных оборотах, но вхолостую, ничего не приводя в действие.

А еще Соня была профессионалкой экстра-класса — Королева-Мать хорошо обучила ее выставлять клиентов на деньги.

Она много зарабатывала и тут же все тратила. Ездила только на такси, жила только в гостинице, являлась в бары, тряся пачкой денег, командовала, раздавала бабки тем, кого считала близкими дружбанами, — в список ее друзей легко попадали и так же легко с треском вылетали из него. Соня обожала собирать вокруг себя всякий сброд и водить это отребье за собой в шикарные места, чтобы устроить скандал на входе, если их не пускали. Она бранилась с официантами в ресторанах, потому что те якобы не тем тоном ответили члену ее свиты, харкала на пол и давала волю рукам. С каким-то больным любопытством она проверяла, как далеко ей позволят зайти с кучей бабок в кармане.

Ее лицо было то багровым от ярости, то пунцовым от смеха, легко переходившего в рыдания и икоту, так что ей приходилось присаживаться, чтобы не сдохнуть в страшных судорогах.

Она очень быстро успокоилась и пробурчала:

— Ладно, раз у тебя и пяти минут нет, чтобы я купила газету и забрала кое-что в гостинице, так и скажи… Нечего так заводиться из-за ерунды…

Достав сигарету, Соня закурила, не спрашивая разрешения. Шофер сказал, что у него в машине не курят — вполне мирным тоном, — потому что она была классная ведьма и все в конце концов попадались к ней на удочку. Она не упустила возможности побазлать:

— Это что еще за фигня? Кто может запретить мне пару затяжек?

Шофера не испугал ее грозный тон.

— В моем такси никто не курит.

— Я открою окно, это-то хоть разрешается? Я плачу — так что уж позволь мне нарушить правила.

Парень не хотел ввязываться в спор, понимая всю его бесполезность. Он просто остановился на первом же светофоре, выключил счетчик и потребовал плату. Соня обрушила на него град оскорблений, но он стоически сохранял вежливость. Соня, царственная, презрительно улыбающаяся, кинула ему двадцать франков и прошипела:

— Запомни, дружок, завтра, если я захочу, ты выкрасишь свое такси под леопарда, а сам напялишь беретку с помпоном. Так что не выступай, а то пожалеешь.

И мы отправились на своих двоих к мосту Терро — надо было пройти несколько сот метров, чтобы попасть в штаб-квартиру Королевы-Матери.

Мне нравилось смотреть на Соню, когда она злилась, но ходить пешком я не любила и лезть на рожон тоже, так что я дулась. Но ей было плевать — она произносила очередной монолог в режиме "нон-стоп". В ее репертуаре оказалось штук пятнадцать историй о схватках с таксистами.

— Мерзкие твари, с ними надо построже, правда…

Я слушала и не слышала, глядя на реку. Черная вода, маслянистый блеск, мягкие объятия сумерек… Ледяной воздух прочищал бронхи, пешая прогулка выветрила дозу алкоголя, принятую на грудь в баре. Мне хотелось побыстрее добраться до моста, а Соня никак не могла заткнуться.

19.55

Ледяной ветер мгновенно забрался под куртку. Я шла сгорбившись, прижав локти к телу, лицо морщилось от холода.

Генеральный штаб Королевы-Матери светился голубыми огнями в конце улицы. Квадратное бетонное здание было снаружи таким обычным, что больше всего напоминало заброшенную ткацкую фабрику.

Мы позвонили в высоченную черную бронированную дверь, подняли головы: охрана проверяла всех входящих. Услышав щелчок замка, нужно было немедленно отступить на шаг назад: дверь открывалась наружу и могла запросто пришибить, что и случалось с завидной регулярностью с непосвященными. Остальные очень веселились…

Девушки на входе посторонились, пропуская нас, поклонились сухо и сдержанно, почти по-военному: торс чуть вперед в точно отмеренном элегантном движении. Обе были одеты в темно-синие костюмы, на ногах — туфли на шпильках, прическа — безупречный, волосок к волоску, пучок. Я всегда с трудом различала девиц Королевы-Матери, заведение кишело ими, и все они были похожи, как близнецы: брюнетки с телосложением пловчих из команды ГДР, ноги от подмышек, квадратные подбородки, смуглая кожа. Они следили за порядком, практически не разговаривая между собой, очень вежливые, но почти никогда не улыбающиеся. В Чекинг-Пойнте о них ходили легенды.

У Королевы-Матери было звериное чутье и безошибочный вкус по части "произвести впечатление".

Вестибюль заведения напоминал холл нью-йоркской гостиницы — в версии "голливудский блокбастер". Море белого мрамора и начищенной до блеска позолоты. Пушистые ковры, огромные затейливо струящиеся люстры. Избыток роскоши и великолепия. Полная звукоизоляция. Вывод прост, как апельсин: это была вотчина Королевы-Матери, а она умела устраиваться с размахом.

Длинный коридор был обит пурпурным бархатом, на который отдельные клиенты любили поссать… Впрочем, я не замечала окружающей обстановки — привыкла: это был штаб Организации, и мы ошивались здесь каждый вечер.

Зато всякий раз испытывала легкое потрясение, переходя из залитой белым светом тишины церковного храма в кружащийся хаос зала. Килотонны звука били по ушам — если басы не обжигают кожу, вызывая мурашки, какой в них прок?! Посетители ощущали себя в зале Ионами в чреве кита.

And you're as funny as a bank.[3]

Стойкий запах пота, резкий хищный свет, толпа — не протолкнешься… Несмотря на раннее время, заведение кишело народом. На дальней стене серебряными, в красных огоньках, буквами выделялась надпись: "Suck ту Kiss"[4]. Вокруг, вдоль стен, смешение цветовых пятен.

Я села у двери, в углу бара. Здесь я всегда выпивала первую порцию — надо было привыкнуть к ощущению, что попала внутрь громкоговорителя, чтобы глаза приспособились к мерцающему свету, а мозг навскидку оценил ситуацию. Так, народ вокруг… Кто в кабине диджея? Кто за стойкой? Потом можно было плыть в полумраке "на автопилоте".

Табуреты в баре были высокими. Практично — девицы могут "разговаривать" ногами, мужики — изображать ковбоев эпохи пост-Апокалипсиса (в чем они себе и не отказывали!).

Соня рванула прямиком на дорожку, затряслась, тут же вошла в транс: бедра вращаются, голова закинута назад — этакое томное изгнание дьявола. Резкий рывок, плавный выход, весь низ ходит ходуном.

Я пила мелкими глотками, держа стакан в ладонях, прислонившись спиной к стойке и поглядывая по сторонам.

Появилась Королева-Мать. Светло-серый костюм безупречного покроя. Туфли на высоченных каблуках — она ухитрялась носить их как техасские рейнджеры свои сапоги. В помещении ковры приглушали стук ее шагов, зато уж на улице она грохотала, как истинная повелительница. Узел галстука ослаблен, верхние пуговицы белой рубашки расстегнуты — так, чтобы виднелись бретелька черного лифчика и крупная ключица.

Ее с двух сторон окружали две невозмутимые девицы — доверенная охрана. Те, кто служил лично Королеве-Матери, проходили ту еще дрессуру! Потом им давали особо ответственные посты, а на их место приходили следующие "подопечные". Королева-Мать умела внушить даже самой юной и закомплексованной девице, что та обладает невероятной силой, она раскрепощала мозги, творила свое маленькое чудо и — вперед, в дело! Каждую из них эта женщина модернизировала, создавая улучшенную версию.

Она поздоровалась со всеми. На своей территории. Наклонилась к каждому, улыбнулась, сказала что-нибудь приятное, пошутила. Ей необходимо было купаться в обожании своей свиты, своих верноподданных, инспектировать войско, "мерить температуру". Придавала большое значение физическому контакту — обнимала за плечи, похлопывала ладонью по руке. Королева-Мать "сделала" себя на итальянских и американских фильмах о мафии и теперь с блеском воссоздавала вокруг атмосферу жизни мафиози.

Подойдя к нам, протянула руку, здороваясь. Мы всегда приветствовали друг друга на манер индейцев. Я не раз замечала за собой, что в ее присутствии держусь очень прямо, стою как на часах, грудь вперед.

Соня присоединилась к нам, села — на удивление спокойная. Королева-Мать действовала на нее как транквилизатор. Соня любила рассказывать, что до знакомства с ней была безбашенной засранкой и что ей ничего не светило в этой жизни. Свою благодарность она всегда выражала до ужаса бурно, назидательно замечая, что профессионалки, поработавшие на Организацию, это вам не какие-нибудь дешевые шлюхи, а "звезды" профессии!

Соня наклонилась к уху Королевы-Матери — у нас была в ходу именно такая манера разговора: шепот, быстрый кивок в ответ, чтобы не перекрикивать шум. Она заговорила о клиенте, с которым у нее был конфликт:

— По мне — так пусть хоть каждый день притаскивается, плевать… Раз он платит — ладно, поиграем в "раба" и "хозяйку". Но срать на него — это нет! Перекинь его кому-нибудь еще.

Королева-Мать кивнула, соглашаясь.

— Он постоянный клиент, знает девочек, знает правила и не должен настаивать. Все устроим, не волнуйся.

Она допила, девицы-охранницы тоже, сделала мне знак следовать за ней в кабинет.

Мы прошли через заведение к узкой двери в дальней стене, ведущей на лестницу.

20.15

Ее кабинет: бутылочно-зеленые и цвета бордо драпировки — гротескное подражание роскоши XIX века (как ее себе представляет хозяйка!), больше всего напоминающее дешевый бордель на Диком Западе. Мильон дорогих навороченных технических приспособлений и драгоценных безделушек. Звуковой фон — шуршание факсов. Огромные мониторы на стенах, чтобы все заведение было перед глазами. Даже сортиры, тем более что там можно подсмотреть немало полезных секретов. Эта инквизиторская хрень не только напоминала всем и каждому, насколько вездесуща Королева-Мать, — она действительно часами вглядывалась в своих подданных, наблюдала, разгадывала поведение всех до одного, разбирая сама с собой шарады, невидимые для большинства смертных, копаясь в незначительных на первый взгляд деталях, которые она умело толковала. Столь жгуче-страстное любопытство к жизни других людей позволяло ей знать всех нас как облупленных и мгновенно замечать перемены в поведении. Такой вот таракан в голове…

Рядом с мониторами висело огромное полотно Саида — оранжево-черная абстракция.

Я угнездилась на стуле в ожидании объяснений.

Кресло Королевы-Матери больше всего напоминало трон — любой другой человек, усевшись в него, просто исчез бы.

Она попросила в двух словах рассказать, как идут дела у Стеф и Лолы. Я сказала: ну-у, вроде все гладко, но я с ними не работаю, так что лучше поинтересоваться у Джино. Вопрос меня не удивил — девки были на испытательном сроке, но что-то заставляло мою внутреннюю "охранную систему" вопить все громче. Королева-Мать покачала головой, задумчиво глядя на свой стакан.

— А как у тебя с ними? На уровне личных отношений?

Я вдруг почувствовала, как важен наш разговор для Королевы-Матери. Она продолжала расспрашивать:

— Они рассказывали, как жили в Париже?

Я ушла в глухую оборону, почуяв неясную опасность, выпрямилась и прервала ее, не дав задать следующий вопрос:

— А нельзя мне сначала узнать, в чем дело? Пойми, я ничего не скрываю, но так мне будет проще…

— У меня огромная проблема с этими девушками.

Сложившаяся традиция требовала, чтобы ответы Королевы-Матери были мгновенными и хлесткими. Что-то не так! Подыскивать слова, чтобы продолжить? Ладно, бывало. Но вот так открыто признавать, что у нее трудности? Да никогда! А уж чтобы она заговорила от первого лица, обсуждая дела Организации, — немыслимо, невероятно. С самого первого дня Королева-Мать говорила только от лица группы, ее словом было "мы". Не императрица, но рупор, выразительница идей (конечно, если кто видит разницу между двумя понятиями!). Королева-Мать даже думала во множественном числе, так она, в частности, давала понять людям, что они тоже кое за что отвечают в жизни. И за оглушительные провалы, и за громкие победы.

Она вытащила из ящика конверт, вынула оттуда несколько снимков, протянула мне. Чтобы я посмотрела, о чем идет речь, прежде чем переходить к обсуждению.

В тот момент я не отреагировала. Кстати, о глубине потрясения правильнее судить по отголоскам, а не по первому вырвавшемуся из глотки воплю. Я ляпнула:

— Да-а, не сказать, чтобы кто-то решил пошутить…

Механически перебирая снимки, я ждала, что Королева-Мать продолжит.

Мозг отключился. Я вообще не думала, только смотрела, запоминала. Позже мне представился случай убедиться: как бы там ни работал мой мозг, я сразу запомнила мельчайшие детали.

Ниже пояса оба тела были нетронутыми — так я их и опознала: по идеальным ногам одной и "тараканьей" татуировке другой.

Они лежали рядом на кафельном полу. От талии и выше из обоих тел были вырваны огромные куски мяса, непристойно белели кости. Шеи и лица кто-то аккуратно освежевал. Осколки костей, глаз, выбитый из глазницы, висящий кусок розовой губы. Вырванный язык одной засунут в рот другой.

Черные тараканы карабкались, исчезали в темном треугольнике, и жирноватые ляжки Лолы выглядели почему-то более грузными, чем при жизни.

Фотографию сделали с близкого расстояния, так что можно было даже разглядеть, что ноги побриты кое-как.

Стефани, ее выпуклый животик с изящной раковинкой пупка, тонкие лодыжки, темные волосы, рассыпавшиеся по полу. Промокшие от крови. И безупречно-белые, чистые, блестящие плитки пола вокруг.

Королева-Мать прервала наконец мой созерцательный процесс:

— Это случилось вчера вечером. Ночью их нашел рассыльный. Парень явился к Лоле с дурью. Дверь была не заперта, он вошел — беспокоился за клиентку. Она вроде не злоупотребляла?

Я ответила небрежно, не раздумывая, мягко и почти весело:

— Учитывая оборот дела, лучше бы она не береглась так!

И улыбнулась — широко и искренне, что со мной случалось крайне редко. Потом спросила:

— И нам только сейчас об этом сообщают? А вдруг это был клиент? Он мог заявиться к любой девушке! Роберта знает? А легавые? А Джино?

Я сыпала вопросами, не дожидаясь ответов, как полная дура, пытаясь привести в порядок чувства и мысли.

Королева-Мать снова налила нам, сказала — голосом женщины, которую не пугает хаос:

— Естественно, полиция предупреждена, мы не могли… Такое дело… Правда, я заявила, что речь наверняка идет о сведении счетов, что я кое-кого подозреваю и скоро сообщу им все сведения, необходимые для… Мы выиграли время… Хочу, чтобы все выяснилось, пока они не влезли, так что нужно торопиться. Я вызову к себе Роберту, не откладывая, но с тобой хотела увидеться прежде, на случай, если ты… что-нибудь знаешь. Как ты, приходишь в себя?

— Все в порядке. Снимали-то, слава богу, не меня…

Я хихикнула, и Королеве-Матери пришлось призвать меня к порядку:

— Мне необходимо, чтобы ты собралась и вспомнила все, что знаешь об этих двух девушках. Расскажи мне о клиентах, которые приходили в последнее время, все, что было подозрительного, мельчайшие детали и самые пустяки.

— Насчет клиентов — я и так помню, все были совершенно нормальные… ну, как обычно.

Я попыталась сосредоточиться. Так, маленький толстячок-еврей, который хотел, чтобы я поиграла с термометром, который он принес с собой; блондинистый юнец, красивенький полудурок, обзывавший меня "свиньей" — именно так, безостановочно: "свинья-свинья-свинья", как будто все другие слова забыл; лысый улыбающийся приторно сладкий господин с крошечным члеником… Я припомнила клиентов, но вопрос "Может, один из них был странным или опасным?" снова вызвал у меня безудержный смех. Как в школе: в самый неподходящий момент ржешь, как идиотка.

Я пояснила:

— О клиентах ничего не скажу — мы видим их в особых обстоятельствах как-никак… многие распоясываются, так что никогда не знаешь…

Королева-Мать не упускала главного:

— А о девушках что ты конкретно знаешь?

— Ну, мы пересекались иногда, они же не из квартала. Стеф занималась спортом, Лола здорово поддавала. Они жили вместе с тех пор, как явились сюда из Парижа.

— Это мне известно.

— Да уж, ты о них наверняка больше меня знаешь.

— Не все… пробелов в их биографиях многовато… Они не говорили, как зарабатывали в Париже?

Я сделала вид, что задумалась, потом отрицательно покачала головой. Не хотела говорить, что видела их раньше, чтобы не нарываться. Королева-Мать продолжила:

— Знай я, где они работали в Париже, выиграла бы много времени — мне есть у кого навести справки. Джино сказал, что они крутые профессионалки, не дешевка. Но пройдут недели, пока мы выйдем на след…

Я-то знала, где именно выступали Стеф и Лола, потому что была там.

Изображая крошку-малышку, внезапно припомнившую для скучных взрослых что-то давно забытое, я сказала:

— Лола говорила мне об одном типе… Кажется, он был хозяином их заведения… из Лиона… потому она мне и сказала… Но я его не знала… Вроде Лола что-то пела о пип-шоу.

Королева-Мать спросила:

— Помнишь, как его звали?

— Виктор… но я не уверена…

Она переспросила, настолько ошеломленная, что даже не пыталась этого скрыть:

— Виктор?

— Ну да, этот тип — родом из Лиона, но переехал в Париж. Неверный лионец…

— Виктор работал в том же заведении?

Почувствовав, что атмосфера накаляется, я пошла на попятный:

— Подожди, я не уверена… Но Лола меня спросила, знаю ли я… Думаю, речь шла именно о Викторе, хотя поклясться не могу, потому что тогда мне было плевать на это… Не поручусь, что речь точно шла о пип-шоу…

Но она уже не слушала меня. Ее глаза расширились, на в миг побледневшем лице застыла маска ужаса. Она спросила:

— Они еще когда-нибудь упоминали о Викторе?

— Никогда! Да кто он вообще такой, этот Виктор? Ты его знаешь?

— Значит, тебе неизвестно, держали они с ним связь или нет?

— Понятия не имею! И сколько бы ты ни спрашивала, ответ будет тот же…

Она опустила голову, помотала ею несколько раз из стороны в сторону, как будто испытывала жуткую физическую боль, вцепилась обеими руками в край стола, резко откинулась назад, потом изо всех сил шваркнулась лбом о столешницу, подняла лицо — из носа на подбородок стекала струйка крови — и повторила все еще раз: рывок назад, звонкий шандарах об стол. Она сидела в своем кресле, прямая, напряженная как стрела, шумно дышащая.

Черт меня дернул проговориться! Я решила не упоминать девицу, которая работала в баре рядом с улицей Сен-Дени и которую я встретила потом в Лионе.

Все лицо Королевы-Матери было в крови — из носа продолжало течь, взгляд оставался пустым. Наконец она встрепенулась, взяла себя в руки, достала из коробки бумажный платок, промокнула ноздри.

Она излучала опасность. Я чувствовала, как растет напряжение в замкнутом пространстве комнаты, и могла бы поклясться, что на нас надвигаются стены. Дыхание Зла, говоря высоким стилем, заморозило внутренности.

Я встала, собираясь уходить, она держалась совсем близко, стараясь вдолбить мне в голову главное:

— Скорее всего, он в городе… Если встретишь его, сразу предупреди меня — и ни в коем случае не вступай с ним в разговор! Поняла, Луиза? Не позволяй ему приближаться к тебе, он опасен, как сам дьявол.

Я сказала себе, что крыша-то у нее едет, и отвалила.