Древний Рим: от военной демократии к военной диктатуре: (историко-правовое исследование)

Глава I Установление политического режима в Риме в VI–V вв. до н. э.

Проблема образования Римского государства крайне запутана из-за состояния и характера источников, представленных почти исключительно поздней римской литературной традицией. Труд Тита Ливия, наиболее полно рассказывающий об эпохе правления первых римских царей, излагает в значительной мере полулегендарные сведения. Другие исторические труды, содержащие материал о раннеримской истории, сохранились плохо, дошли до нас в отрывках либо вообще известны лишь по названиям. Такая ситуация способствовала появлению в западной романистике XIX в. сначала критического, а затем и гиперкритического направления. Представители гиперкритицизма де Санктис, Ю. Белох и др. объявили недостоверной почти всю раннюю римскую историю вплоть до III в. до н. э. — Лишь введение в научный обиход целого ряда новых источников — данных археологии, эпиграфики, лингвистики, нумизматики — позволило с большим доверием относиться к литературным источникам и вместе с этим внести в понимание генезиса классового общества и государства в Риме некоторую ясность. В настоящее время на основе синтеза разнообразных исторических материалов воссоздана и картина возникновения общины на семи холмах близ устья Тибра.

Населенный с древнейших времен Лациум, небольшая область между Тибром, Апеннинскими горами и Тирренским морем, особенно активно стал заселяться на рубеже II–I тысячелетий до н. э. Для всей Средней Италии это было время перехода от бронзового века (культура Террамар) к железному, представленному культурами Вилланова и близкой к ним Латенской. Жившее в век бронзы охотой и скотоводством население по мере перехода к железным орудиям все интенсивнее занималось пашенным земледелием и пастбищным скотоводством. Повышалась производительность труда, накапливались запасы и, как следствие, возникали грабительские войны-набеги, строились укрепления-убежища для населения. Появились и характерные признаки начавшегося распада общинно-родового строя[51].

Для общин на берегу Тибрд переход к железному веку датируется VIII в. до н. э.[52] К этому времени археологи относят возникновение укрепленных поселков на притибрских холмах Палатинском, Эсквилинском и, возможно, Делийском[53]. Укрепления свидетельствуют о том, что по мере появления запасов продуктов, стад скота, накопления имущества коллективы родо-племенных общин стали противостоять внешнему окружению. Вместе с тем возросшая внешняя опасность со стороны усилившейся федерации этрусков, а также общность хозяйственных интересов привели к объединению нескольких общин в союз, получивший в науке условное наименование Септимонтия (Семигорье). Образование, сложившееся на стыке нескольких племен, судя по данным археологии, состояло из разных этнических компонентов, а именно: латинского, сабинского и более позднего — этрусского, что нашло отражение в исторической традиции в рассказе о трех племенных трибах Рамнов, Тициев и Луцеров, явившихся ядром будущей римской общины.

В VIII–VII вв. до н. э. Септимонтий приобрел значительную роль в Лациуме: тому способствовало его выгодное. географическое положение на пересечении торговых путей, проходящих по Тибру и Соляной дороге, пересекавшей Тибр, мост через реку, соляные залежи в устье Тибра. По мере роста поселков на холмах и заселения долин и низменностей происходило территориальное сближение общин, а на рубеже VII–VI вв. до н. э, они слились.

Истоки собственно римской общины историческая традиция видит в действиях Ромула и его дружины, в основании ими особого убежища[54]. В значительной степени такие обстоятельства подтверждаются археологическими материалами, которые свидетельствуют о существовании у италиков — в том числе и у латинян — обычая ухода избыточного населения из общины. Как правило, по весне большие группы вооруженной молодежи, возглавляемые предводителями, отправлялись из родной общины в поисках места для основания собственного поселения. Найдя свободные земли либо отвоевав их, переселенцы создавали своеобразные «выселки», предварительно хорошо укрепив их. В такой форме осуществлялась ранняя колонизация, на неизбежность которой в условиях существования маленьких замкнутых общин неоднократно указывал К. Маркс[55]. По-видимому, таковы же были причины возникновения сильной военной цитадели, основанной выходцами из Альба-Лонги на Палатинском холме, которая могла сделаться объединяющим центром для тяготевших к синойкизму соседних родо-племенных поселков[56].

В последующее столетие рост общины происходил не только за счет увеличения коренного населения, жившего на холках, но и за счет притока людей извне: из-за Тибра, из Этрурии, с предгорий Апеннин и из Сабины. Это могло быть Результатом насильственного перемещения жителей завоеванных территорий и добровольной иммиграции окрестного населения, обусловленной экономическими процессами. По мере втягивания общины в орбиту этрусского политического и экономического влияния в ней усиливался этрусский элемент.

В какой-то момент община вообще подпала под власть вторгшегося сюда этрусского вождя с дружиной. К тому времени относится образование собственно города Рима, о чем свидетельствует как его этрусское название, так и следы грандиозных строительных работ, произведенных на основе этрусской техники, в частности при сооружении так называемой Сервиевой стены[57]. Внешним выражением усиления римской общины было расширение территории Рима за счет присоединения Квиринала и рост политического влияния в Лациуме[58].

Римское общество той поры еще сохраняло родо-племенную структуру и делилось на роды, курии и трибы, составлявшие союз трех племен. Примечательна правильность римской родо-племенной структуры, которая свидетельствует об Искусственном ее регулировании в процессе синойкизма, хотя, несомненно, в основе ее лежали естественно сложившиеся Рады и племена. Родовые коллективы уже утратили былое единство и равенство сородичей. Красноречивое свидетельство тому — разделение родов на большие патриархальные фамилии, а также выделение родо-племенной верхушки — патрициев и появление зависимых от них клиентов Патриции, объединенные в общину, обладали всей полнотой прав и владели участками на общинной земле. Клиенты, не имевшие «собственных наделов, зависели от своих патронов из патрициев и в материальном, и в социальном отношении: получая от них землю и пользуясь покровительством, они были обязаны почитать их и прислуживать им, сопровождать на войну и даже завещать им свое имущество. При недостаточной ясности происхождения этой категории зависимых людей многие современные историки, однако, единодушны в том, что клиенты входили вместе с патрициями в те же самые роды, курии, трибы, участвовали в тех же культах и военной организации[59]. (.Существовали в Риме и рабы, еще довольно немногочисленные. Таким образом, ко времени вступления на историческую арену римское общество, хотя и сохраняло родо-племенную организацию, знало определенное социальное неравенство, причем процесс социальной дифференциации углублялся

Однако несмотря на это первоначально римская община представляла собой достаточно сплоченную общность людей. Материальной основой, объединявшей коллектив общины, были принадлежавшие ей пастбищные и пахотные земли, отчасти поделенные на участки между семьями патрициев и клиентов, отчасти находившиеся в коллективном пользовании. Другим фактором, сплачивавшим римскую общину, была потребность в военной организации для отражения внешней опасности и грабительские, захватнические войны, ставшие в ту переходную эпоху «постоянным промыслом»[60]. Это было время утверждения и развития частной собственности, когда богатство соседей, по выражению Ф. Энгельса, возбуждает жадность, когда война ведется с целью грабежа, превращается в средство обогащения, становится постоянным промыслом. Для римской общины, ограниченной пределами не: большого района в устье Тибра, войны являлись к тому же средством расширения территории. Сама по себе земля здесь не ставила никаких препятствий тому, говорит К. Маркс, чтобы относиться к ней как к средству труда. «Затруднения, возникающие у одной общины, могут вызываться только другими общинами, которые либо уже раньше захватили земли, либо беспокоят общину в захваченных ею землях»[61]. Необходимость захватывать новую землю и «захват этот защитить и увековечить» делала военную организацию жизненно важным условием существования коллектива. «Вот почему, — замечает К. Маркс, — состоящая из ряда семей община организована прежде всего по-военному, как военная и войсковая организация, и такая организация является одним из условий ее существования в качестве собственницы»[62].

Традиция изображает этот период в истории Рима как эпоху непрерывных войн с северными соседями — этрусками и сабелльскими племенами. Разбойничьи набеги на соседей — в целях захвата добычи, угона скота, расширения территории, как и защита от вооруженных вторжений соседних племен, — явления самые обыденные для той суровой эпохи. По сути дела, война была для римской общины, как и для других латинских племен, почти таким же необходимым видом деятельности, как занятие сельским хозяйством, а единая военная организация сплачивала общинников в неменьшей степени, чем коллективное землевладение.

Община, противостоявшая как единый организм враждебному окружению, обладала единой сплоченной военной организацией. Все пастухи и земледельцы, населявшие первоначальные поселки Септимонтия, а затем — территорию раннего Рима и входившие в старую местную родо-племенную организацию, были гражданами и воинами. Лишь постольку, поскольку они служили в войске, они имели долю в добыче и участвовали в эксплуатации общинного поля — ager publicus. «Предпосылкой для присвоения земель здесь продолжает оставаться членство в общине»[63] а следовательно и военная служба, неразрывно с ним связанная. Условно это первоначальное, естественно сложившееся соотношение прав и обязанностей гражданина складывающейся римской civitas может быть выражено трехчленной формулой «гражданин — воин — собственник земли (участник в общинной собственности)»; звенья ее неразрывно связаны; и членство в общине являлось в этой формуле определяющим[64].

Однако грабительские и захватнические войны отнюдь не способствовали сохранению равенства среди граждан. Напротив, добыча, оседавшая в руках знатной верхушки, захваченные у соседей земли, становившиеся объектом эксплуатации для тех же немногих военных предводителей и их окружения, наконец, военнопленные, превращаемые в их рабов, — все это усиливало имущественное расслоение в коллективе римской общины. Усиливалась и власть верховного вождя — рекса, подчиненных ему военачальников. В таких условиях дружина рекса нередко использовалась и внутри общины: против завоеванного населения, против собственной бедноты, не желавшей мириться с утверждением имущественного и социального неравенства.

Постепенно социальный состав общества изменялся. Благодаря не прекращавшимся завоеваниям население Рима увеличивалось за счет жителей покоренной (по преимуществу латинской) округи — это вело к появлению бок о бок с полноправными общинниками-римлянами массы бесправных плебеев.

Проблема происхождения плебеев — одна из сложнейших в историографии Древнего Рима Начиная с основоположника критики римской традиции Нибура историки создали множество гипотез, в той или иной степени подтверждаемых материалами источников. Не вдаваясь в детализацию, в основном их можно свести к трем вариантам.

Первая теория, принадлежавшая Нибуру и разделяемая в основном многими исследователями, считает патрициев коренным римским населением со своей особой родо-племенной организацией, плебеев же — покоренным, переселенным либо пришлым, но латинским же элементом, стоявшим в Риме вне местных родов, курий и триб. Появление плебеев, таким образом, рассматривается как результат экспансии римской общины[65].

Сторонники другой точки зрения, отражающей влияние вульгарного материализма и модернизма, появление плебеев связывают с экономической дифференциацией римской общины. При этом плебеи нередко идентифицируются с клиентами, а клиентела рассматривается как особая форма зависимости, аналогичная крепостному состоянию[66].

Наконец, третья теория — так называемая теория этнической двойственности — видит в патрициях и плебеях потомков разных племен и объясняет их политическую, бытовую и религиозную обособленность исходя из различий этнического характера[67].

Своеобразна точка зрения советского ученого С. И. Ковалева. Считая, что во взаимоисключающих, на первый взгляд, данных традиции, на которые опираются различные концепции, просто отражены разные стадии развития римской общины, он делает попытку объединить различные конструкции историков. Вначале, полагает он, существовала древнейшая римская община с ядром коренных граждан из латинян и родственных им сабинян, именовавших себя патрициями, и с многочисленным пришлым плебсом, в котором преобладала другая этническая группа, возможно, этруски. Коренное население, в том числе патриции и клиенты, было объединено в родо-племенную организацию. У плебеев официально признанной родовой организации не было. Этническая особенность патрициев и плебеев через два-три столетия исчезла или ослабла. Но к этому времени патриции превратились в — знатную и богатую замкнутую привилегированную верхушку, а плебеи, посредством клиентелы добившиеся доступа в родовую организацию, составили массу простого народа[68].

В настоящее время большинство историков-марксистов в своих взглядах ближе к теории Нибура, которая была принята Ф. Энгельсом и, но выражению А. И. Немировского, «лучше всего объясняет весь круг социальных явлений раннеримской истории»[69]. Плебеев считают покоренным и переселенным либо пришлым, но латинским же элементом[70].

Запутан в литературе вопрос о том, имели ли плебеи свою общину, и если имели, то каков был ее характер. Представляется, однако, совершенно очевидным, что их родовая организация в процессе завоевания и последующего насильственного либо добровольного переселения неминуемо разрушилась. На новом же месте римские патриции, не включив завоеванное население сразу в состав римской общины, поставили его в условия политической изолированности. Тем самым были созданы предпосылки для возникновения особой плебейской организации, особой общины на Авентине[71]. Здесь в результате длительной совместной жизни у них должна была сложиться своя организация, подобная общине, причем в силу разнородности поселенцев и их потомков она могла быть только соседской, территориальной: плебейские семьи внутри нее вели индивидуальные хозяйства, имея в частной собственности маленькие участки приусадебной земли и занимаясь ремеслом и торговлей. В последующем происходило постепенное слияние патрицианской и плебейской общин, из которых одна, зависимая, вела борьбу за уравнение в правах.

Возрастало по мере завоеваний и количество рабов. Свидетельства раннего существования рабства в Риме — и свидетельства весьма многочисленные — предоставляет в наше распоряжение традиция. Конечно, было это рабство еще домашним, патриархальным.

Такое усложнение социального состава общества, разделение его на патронов-патрициев и клиентов, populus и plebs имело результатом разложение родо-племенной организации и постепенное оформление государственности.

На начальном этапе своего развития складывающаяся политическая организация вырастала из родо-племенной общественной структуры. Образование и оформление государства происходило не. столько путем создания новых форм, сколько за счет приспособления старых, родо-племенных по своему происхождению органов управления к потребностям господствующей верхушки. Элементы государства постепенно выкристаллизовывались их этих старых родо-племенных учреждений Причем процесс генезиса государства в Риме был очень затяжным. Нередко старые, родо-племенные формы и институты продолжали существовать, несмотря на явное несоответствие потребностям экономического и общественного развития. В их сохранении была заинтересована такая влиятельная общественная прослойка, как родо-племенная аристократия. Эта жизнеспособность элементов родо-племенной организации, их обилие нередко вводили в. заблуждение исследователей, обусловливая различные оценки рассматриваемого периода римской историй. Взгляд на эпоху военной демократии в Риме (а Ф. Энгельс именно так определяет существо «царского периода») различен у разных авторов. Одни полагают, что в царский период государство как «аппарат принуждения, находящийся в руках правящего класса рабовладельцев, еще не. сложилось»[72]. Другие уже в этом периоде (не позднее VI в. до н. э.) видят ранние политические структуры, зачатки государства, хотя и весьма примитивные, отягощенные значительными пережитками прежних, догосударственных отношений[73]. Думается, однако, что противоположность этих оценок лишь кажущаяся. Нетрудно заметить сходство позиций авторов — разница лишь в акцентах. Одни подчеркивают незавершенность процесса классообразования и складывания рабовладельческого государства. Другие, в частности А. М. Хазанов, на первый план выдвигают сам факт наличия в царский период — пусть незавершенной — государственной структуры. А. М. Хазанов при этом вообще считает недостаточно обоснованным широкое применение термина «военная демократия», который, с его точки зрения, не имеет стадиального значения и не покрывает всего периода перехода от первобытного общества к классовому. На наш взгляд, термин «военная демократия», вошедший в научный обиход, весьма точно раскрывает основную сущность переходной эпохи — эпохи оформления политической надстройки над формирующимся классовым обществом вообще и политического режима, как первого проявления зарождающейся государственности, в частности. Ранняя история Рима — тому самый красноречивый пример.

Как уже говорилось, по форме органы публичной власти, существовавшие в Риме в царский период, мало чем отличались от органов родо-племенного строя. Сохранялись народные собрания — куриатные комиции, совет старейшин из представителей 300 родов — сенат, выборные верховные вожди, в частности реке — верховный вождь и военачальник Однако в старых формах вызревало совершенно новое содержание.

Самой массовой политической организацией были собрания по куриям. Они выросли непосредственно из родо-племенных сходок. Курии, являясь объединениями родов, также были очень древнего происхождения. (Правда, в науке нет единого мнения относительно этих объединений, некоторые ученые склонны считать их организацией, искусственно созданной в период этрусского господства[74]). В пользу древнего характера курий свидетельствует и название их по именам женщин — отпечаток матриархата. Поэтому уже Морган видел в куриях догосударственные учреждения, аналогичные греческим фратриям, которым лишь в условиях раннеклассового общества становятся присущи политические функции[75]. Однако в куриатных комициях царского периода участвовали уже только воины, члены общины не просто способные, но обладающие правом носить оружие; таким правом не обладали лица, стоявшие за пределами римской civitas, в том числе плебеи. Далее: существовали комиции для решения узкого круга вопросов, преимущественно военного характера — о войне и мире, для выборов верховного военачальника-рекса. Да и созывались они лишь самими военными предводителями общины. Все это позволяет назвать демократию, сложившуюся здесь, военной демократией. Но вот была ли она в полной мере демократией, народовластием? Ведь уже при рейсах сходки воинов приобрели особый порядок: каждая курия выступала в них как сплоченный коллектив и подавала один голос, т. е. представляла собой некую структурообразующую политическую единицу. И поскольку влиятельная роль в этих объединениях родов принадлежала знати, то комиции в целом отражали интересы верхушки общества, приобретая тем самым черты государственной организации.

В подлинный оплот родо-племенной верхушки превратился в эпоху царей сенат — прежний совет родовых старейшин. Сначала выборные главы родов, а затем назначаемые рексом «отцы-сенаторы» составили совет при рексе — замкнутое аристократическое учреждение, выражавшее интересы господствующего патрициата и постепенно подчинявшее себе военачальников и войско. В периоды «междуцарствования» к сенату переходила вся власть: из его среды избирались правившие общиной поочередно десять interreges — «временных» рексов, сенат же намечал кандидатуру нового рекса.

Претерпевала изменение и власть рекса: в окружении постоянной военной дружины, усвоив от этрусков атрибуты власти, он все меньше походил на выборного племенного вождя. Военная власть и связь с войском, распоряжение которым довольно рано было отнято им у комиции, превращали его в постоянного правителя с пожизненной властью, в верховного военачальника, вождя объединенных родо-племенных дружин. Не прекращавшиеся войны увеличивали его власть. Однако в условиях засилья в Риме старой родо-племенной аристократии рексы, происходившие порой даже не из местных фамилий, не превратились в князей либо царьков с наследственной властью. Несмотря на то, что нередко они прибегали к помощи и услугам чужеплеменных военачальников и дружин, а иногда пытались опираться на социальные силы, не связанные с местной гентильной организацией[76], либо даже на плебеев[77] , власть рексов в Риме оказалась свергнутой патрицианскими родами[78], едва они пере стали нуждаться в ней как в связующем единстве между знатью различных племен.

К периоду военной демократии относится и зарождение в Риме военной организации. Как уже говорилось, это было время, когда грабительская война сделалась своего рода «хозяйственной» деятельностью. Сама по себе значимость такого фактора в жизни общества вела к возникновению особой вооруженной силы. А по мере усиления социальной дифференциации внутри общины военная организация все более утрачивала всеобщий характер. Первоначально вне ее пределов оказались плебеи: при сохранении родо-племенного принципа организации войска плебеи в войско не допускались как иноплеменный и чужеродный элемент. Таково мнение многих авторов, например, А. В. Нетушила, И. А. Покровского, В. М. Хвостова, В. Н. Дьякова, которые утверждают, что до реформы Сервия Туллия плебеи в войске не служили[79]. Иной точки зрения придерживается Б. А. Скрипилев, считающий, что плебеи и ранее несли военную службу, только была она нерегулярной, всякий раз основывалась на договорных отношениях между плебейской и римской общинами[80]. В качестве довода в пользу своей точки зрения Е. А. Скрипилев приводит тот факт, что даже позднее, в момент сецессии, договор между плебсом и римской общиной был заключен с участием фециалов, на обязанности которых лежало в Риме заключение международных договоров[81]. О существовании отдельной плебейской военной организации вплоть до середины V в. до н. э. говорит и А. И. Немировский[82]. На наш взгляд, сама логика обстановки подсказывает, что плебеи, оказывались непременными участниками военных кампаний всякий раз, как возникала необходимость защищать земли, заселенные самими плебеями. И это не зависело от того, имели ли плебеи свою собственную общину и военную организацию или включались в качестве союзнического либо вспомогательного контингента в римское войско и делалось ли это на основе договорных отношений либо без формальной предварительной договоренности. Однако весьма убедительная аргументация Е. А. Скрипилева заставляет согласиться с тем, что в ранний царский период плебеи если и привлекались к службе в армии, то не в качестве равноправных членов римской военной организации.

Таким образом, уже это обстоятельство позволяет говорить о зарождении в Риме в эпоху царей особого войска, Настоящее же отделение вооруженной силы от народа может быть зафиксировано с появлением более или менее постоянного ее ядра, не совпадающего полностью с военной организацией по родам, куриям и трибам, а именно с появлением конницы, состоявшей из знатной и богатой молодежи[83]. В коннице из 300 celeres, которых Ромул превратил в своих вооруженных телохранителей, всегда при нем состоявших (по выражению Ливия, «не только на войне, но и в мирное время»[84]), уже можно видеть военную дружину, которая усиливала власть рекса и, защищая интересы верхушки общества, являлась политической и военной опорой складывающейся государственности[85]. Постоянный характер службы целеров, которых Марквардт идентифицирует со всадниками, дает основание видеть в коннице ядро войска царской эпохи[86], а А. И. Немировский усматривает именно в этом складывающемся ядре вооруженных сил зарождение элемента особой публичной власти в Риме[87]. Действительно, налицо та самая военная дружина, которая характерна для общества переходной эпохи и которая была нужна родо-племенной знати как орудие грабежа и угнетения Соседей, как орган господства и угнетения, направленный против собственного народа. Что касается пехоты, то она являлась также типичным для эпохи военной демократии ополчением самовооружавшихся соплеменников-общинников-граждан, создаваемым по мере надобности. В такой армии, как в зеркале, отразилась социальная структура раннего Рима, а именно: разделение общества на людей знатных и незнатных, состоятельных и малоимущих. В зависимости от имущественного состояния общинники несли службу в коннице либо в пехоте. Первые служили постоянно, составляя свиту рекса, его военную дружину; они были богаче и потому лучше вооружены, им принадлежала руководящая роль в войске и общине, что еще больше способствовало их обогащению. Другие, служившие в пешем ополчении, составляли массу рядовых общинников, играли второстепенную роль в военной организации и в мирной жизни все больше попадали в зависимое, неравноправное положение.

Итак, в чем же конкретно состояло то новое, что позволяет говорить о возникновении особой публичной власти, государственности в царский период? Что нового появилось в структуре, содержании и функционировании органов родоплеменного строя по мере их приспособления к условиям классового общества? Повторяя внешне структуру родо-племенных органов, они отличались значительной отграниченностью от всей массы населения в целом, более узким, избирательным составом — как комиции и военная организация; недемократическим характером происхождения власти — как сенат и реке, избрание которого комициями стало носить формальный характер.

Главное же — по своему содержанию это органы, выражавшие и защищавшие интересы не всего населения общины, а в первую очередь людей знатных, состоятельных, полноправных. Более того, деятельность этих органов направлена уже против основной массы населения, против свободной бедноты, клиентов, плебеев, против рабов. Новая политическая функция куриатных комиции, сената, рекса осуществлялась качественно новым войском, точнее — конным ядром его, которое явилось главным орудием власти военно-патрицианской верхушки. Связь с таким войском — важнейшая черта всех органов рождающегося государства, как трансформировавшихся из родо-племенных, так и новых, которые, как правило, возникали из военных потребностей и из военных элементов. Из военных нужд вырастал несложный на первых порах государственный аппарат, включавший рейса и назначаемых им военачальников (tribuni militum, tribuni celerum и др.); войско же в лице своих командиров поставляло кадры для этого аппарата. Дружина и довольно рано начавший распоряжаться ею военачальник-рекс будучи созданы для внешнеполитических нужд, явились первоначальным и главным звеном государственного механизма, поскольку это качественно новое войско оказалось главным орудием принуждения внутри Рима, в нем была сосредоточена главная сила власти верхушки римского общества. Именно поэтому за право распоряжения военной силой вел постоянную борьбу сначала с комициями, а затем с рексом патрицианский сенат. Таким образом, у истоков римской государственности стоят войны и образование связанной с их нуждами военной организации.

Анализ функционирования органов рождающегося государственного аппарата, этой единственной пока еще сферы политической жизни, позволяет вскрыть особенности столь же неразвитого политического режима. Складывающиеся в таких условиях приемы и методы осуществления диктатуры господствующей верхушки и представляли собой военную демократию. По внешним проявлениям это была демократия, унаследованная от первобытнообщинного строя. Небольшие размеры римской общины способствовали сохранению видимости прямого народовластия. Но ho внутреннему содержанию режим военной демократии уже самым кардинальным образом отличался от демократии первобытнообщинной.

Во-первых, это была демократия, ограниченная в социальном отношении: она распространялась только на граждан-воинов, существовала только для определенного, военного элемента общества. (С точки зрения самих римлян, это было совершенно естественным: делами общины, ее имуществом, ее войском распоряжался круг лиц, которые сами осуществляли защиту общины, завоевание для общины новых земель, богатств). К тому же при сложившейся форме куриатных сходок все вопросы решались под давлением родо-племенной знати. Таким образом, соотношение классовых сил и здесь было главным, что определяло суть военной — демократии как определенного политического режима: как и в любом классовом обществе, это была демократия только для господствующей верхушки. Вместе с тем с помощью военной демократии вообще и куриатной организации в частности поддерживалась видимость единства всей общины.

Во-вторых, это была демократия, ограниченная в функциональном отношении: деятельность ее ограничивалась военной сферой, по преимуществу внешнеполитической. Она существовала также для облечения избранного рекса высшей властью — империумом, основным компонентом которого была власть военная, состоявшая не только из верховного командования, но и фактического высшего распоряжения войском. Что касается вопросов внутренней жизни общины, то они уже целиком изымались из круга полномочий военных сходок, какими являлись куриатные комиции. (Единственным, на что еще претендовали курии, было распоряжение завоеванными землями, но и это им, как свидетельствует традиция, не часто удавалось). Все сказанное дает полное основание вслед за Ф. Энгельсом определять режим, сложившийся в Риме в переходный царский период, как военную демократию[88]. Но то обстоятельство, что реке, будучи облечен империумом, получал от комиций войско в свое «пожизненное» распоряжение, имело далеко идущие последствия. Именно здесь были заложены основы для дальнейшего функционального ограничения и даже извращения демократии. Рексы сначала де-факто, а затем и де-юре узурпировали у комиций право распоряжения войском и стали использовать это войско против собственного народа. Первоначально такие акции предпринимались против непокорных завоеванных либо присоединившихся общин, затем — против уже вошедших в состав римского народа сабинян, еще позднее — против выступлений плебеев. Много примеров тому можно найти в исторической традиции, изложенной Ливием[89].

Наконец, со временем демократия «эпохи царей» была ограничена и в структурном отношении. При последних рейсах комиции уже не являлись ни де-факто, ни де-юре носителем подлинного народовластия: реке встал над комициями. Ка это же положение претендовал патрицианский сенат, который не мог влиять на рекса, поскольку — и это главное — не распоряжался войском, но еще мог в силу традиционного авторитета «отцов-сенаторов» оказывать влияние на решения курий, самым беззастенчивым образом подавляя существующую демократию.

Таким образом, специфика военной демократии состояла в том, что в условиях оформляющегося классового общества этот режим выражал узкие интересы господствующей верхушки, используя такое средство, как куриатная организация, и такой метод, как маскировка власти рождающейся родо-племенной знати — римских патрициев — демократическими формами.

Конкретные исторические факты подтверждают слова Ф. Энгельса о том, что органы родового строя постепенно отрываются от своих корней в народе, в роде, во фратрии, в племени, а весь родовой строй превращается в свою противоположность: из организации племен для свободного регулирования своих собственных дел он превращается в организацию для грабежа и угнетения соседей, а соответственно этому его органы из орудий народной воли превращаются в самостоятельные органы господства и угнетения, направленные против собственного народа[90]. В обстановке войн, сделавшихся уже в эпоху царей «регулярными функциями народной жизни»[91], рождалось Римское государство, возникал весьма несложный на первых порах государственный механизм путем преобразования старых родо-племенных учреждений и отчасти создания новых, государственных институтов. При этом нельзя забывать о главном: политическая государственная структура появилась в Риме, как и повсюду, лишь с расколом общества на противоположные классы[92]. Именно в условиях раскола общества на классы, в обстановке режима военной демократии — а в сущности, вся эпоха царей была эпохой военной демократии — и оформлялись первые элементы примитивного государственного механизма. В течение всего этого периода старые по форме органы постепенно приобретали новое содержание: из органов управления всей общиной превращались в органы господства родо-племенной верхушки. Новыми они были и по составу, и по способу образования, и главное — по своим классовым задачам. Последние заключались не только в завоевании земель, захвате новых богатств, но прежде всего — в удержании в подчинении жителей завоеванных территорий и обездоленного населения собственно римской общины. Это осуществлялось через органы, созданные для войны (военачальник-рекс, его дружина), и в конечном счете служило интересам патрицианской верхушки римской общины. Именно они сделались орудием осуществления власти патрициев. И осуществлялась эта политическая власть посредством демократии, но демократии уже «урезанной», ограниченной (только для граждан-воинов), демократии чисто внешней, формальной, к тому же имеющей постоянную тенденцию к еще большему ограничению.

Все сказанное свидетельствует о том, что военную демократию в Риме периода правления рейсов можно с достаточной уверенностью считать ранней формой аристократического режима, которая характеризовалась: а) принадлежностью властных функций узкому кругу патрицианской знати; б) особыми средствами осуществления власти патрициата, к каковым в первую очередь может быть отнесена куриатная военная и политическая организация; в) специфическим способом властвования, замаскированным формами первобытнообщинной демократии; г) заметными изменениями в функциях сената и рексов, нашедшими выражение в проводимой ими политике; д) пока еще только зарождавшимися изменениями в структуре органов публичной власти. Как определенная совокупность средств и способов выражения власти знати политический режим начал складываться в Риме именно с того времени, когда военная организация перешла в распоряжение патрициата и его органов. Подмеченное изменение еще отнюдь не означало завершения оформления римской государственности, но вместе с тем свидетельствовало о фактическом переходе властных функций к родо-племенной верхушке. Сложившись прежде, чем сформировался государственный механизм, патрицианско-аристократический режим предопределил направление развития Римского государства как диктатуры патрицианской земельно-рабовладельческой аристократии. А констатация этого структурообразующего элемента формы государства в «царскую» эпоху позволяет говорить о ранней политизации римской общины и о превращении ее из гентильной в полисную уже в первой половине VI в. до н. э. постепенно политическая организация в Риме совершенствовалась. В современной западной историографии есть тенденция связывать формирование государственности в Риме с этрусским завоеванием. Так, немецкий историк Альтгейм утверждает, что этруски в VІІ в. до н. э. завоевав Рим коренным образом преобразовали политическую организации римской общины и создали здесь государство. При этом он даже не ставит вопроса о том, насколько латинское обществе было подготовлено к этому «перевороту», знало ли оно имущественное неравенство, были ли здесь классы и пр., т. к. государство рассматривается как сила, навязанная римской общине извне, из Этрурии[93]. Сходно оценивает роль этрусков как разрушителей римского родового строя и творцов государства в Риме — швейцарский ученый Эрнст Мейер. Правда, зародыш государственности он видит уже в «административном» делении населения по куриям и трибам, возникновение которых относит к доэтрусским временам. Но превращение примитивной римской государственной организации, возникшей на основе родового строя, в единое государство, Э. Мейер считает делом этрусков[94].

Сходную трактовку находим в труде итальянского историка Де Мартино. Полагая, что сами латиняне до прихода этрусков в своем развитии дошли лишь до организации паги, бывшего объединением родов, он также приписывает большую роль в возникновении государства в Лациуме этрускам. Но у Де Мартино есть интерес к социальным предпосылкам возникновения государства, он внимательно изучает процессы разложения рода, стремится подойти к изучению политических учреждений с марксистских позиций. Чуждый схематизму, он видит влияние этрусков не в привнесении государственности как таковой в Лациум и в Рим, а в ускорении развития ремесла и торговли, что способствовало возникновению здесь городов-государств. Подтверждение этрусского влияния на экономическое и политическое развитие римской общины Де Мартино находит в данных археологии и в этрусском происхождении всей официальной терминологии и атрибутики государственной власти[95]. Преувеличение влияния этрусков на социальные и политические процессы, протекающие в римской общине в конце VII — первой половине VI в. до н. э., заметно и у современного немецкого историка-марксиста Р. Гюнтера[96]. И хотя мы, действительно, не можем отрицать влияния более развитого этрусского общества на развитие государственности в Риме, следует подчеркнуть, что в сущности этрусское господство лишь ускорило те события, которые уничтожили родо-племенной строй в Риме и оформили новую, политическую структуру. Важно при этом, что вторжение этрусков имело определенные негативные результаты: проникновение на пост рекса этрусских военачальников, опиравшихся на дружину затибрского происхождения и на пришлые этрусские же торгово-ремесленные элементы римского общества, этрусское господство, а вместе с тем и ухудшение положения основной массы римского населения, рост недовольства, В результате власть рексов не только не приобрела в Риме наследственного характера, но вообще просуществовала недолго.

Окончательное уничтожение политического значения гентильной организации в Риме историческая традиция связывает с борьбой плебса. Победа плебса взрывает старый родовой строй и на его развалинах воздвигает государство, в котором… растворяются и родовая аристократия и плебс»[97], — писал Ф. Энгельс, обративший особое внимание на эту роль плебеев в Риме. И еще: «Невозможно, сказать что-нибудь определенное ни о времени, ни о ходе, ни об обстоятельствах возникновения той революции, которая положила конец древнему родовому строю. Несомненно только одно, что причина ее коренилась в борьбе между плебсом и populus»[98]. Под революцией Ф. Энгельс подразумевает введение конституции, которая, по традиции, приписывается шестому римскому рексу Сервию Туллию.

Вопрос о реформе Сервия Туллия — до сих пор один из наиболее сложных и малоизученных в римской истории. Подвергалось сомнению и имя реформатора, и содержание реформы, и время ее проведения. Не вдаваясь в детали дискуссии, которая велась по поводу данные исторической традиции, напомним главную, бесспорную суть реформы: включение до тех пор бесправных плебеев в римскую общину и одновременное разделение для военных и политических целей всего римского свободного населения на пять имущественных разрядов — classici и неимущих, именуемых proletarii и capite censi[99].

В основе важнейших политических изменений конца VI в. до н. э. лежали процессы, протекавшие в экономике не только самого Рима, но и Этрурии, и других окружающих племен и общин. Развитие сельского хозяйства, основанное на разделении труда развитие ремесел, торговли и товарно-денежных отношений, постепенное втягивание Рима в орбиту этрусско-италийских экономических связей, а вместе с тем рост и развитие частнособственнических отношений, — все это вело к увеличению политической роли в Риме имущих элементов, независимо от того, относились они к собственно членам римской общины или были плебеями. По-видимому, к последней четверти VI в. до н. э. новая имущественная дифференциация стала превалировать над дифференциацией сословной. Этому способствовала необходимость реорганизации военной системы, обусловленная развитием этрусского и римско-италийского производства, настоятельно требовавшим, в свою очередь, перевооружения римского войска и создания отрядов тяжеловооруженной пехоты, которые могли бы противостоять окружавшим воинственным племенам. Принцип самовооружения в этой обстановке диктовал и новый, имущественный принцип разделения общества для военных нужд. В VI в. до н. э. происходил быстрый рост массы плебеев, увеличение их роли в хозяйственной жизни Рима, И поскольку имущие плебеи составляли в ту пору уже весьма значительный элемент римского населения, они представляли собой важный и естественный резерв военной силы. Будучи же включены в войско, они обретали и политический вес.

Так принцип гентильный в политической жизни был заменен тимократическим, а на смену куриатной организации пришла центуриатная в которой каждый имущественный разряд выставлял определенное количество войсковых единиц — центурий (сотен). Примечательно; что самые богатые, «перворазрядные» граждане в новой организации составили более половины центурий — 98 из 193, формируемых всем населением, а это само по себе было залогом превращения войска в опору и орудие господствующей верхушки. Поэтому Де Мартино совершенно правомерно считает появление в Риме вместо дружины рекса и гентильного ополчения общегосударственного войска гоплитов, организованного по сословно-классовому принципу, существенным признаком государственности[100]. Центуриатная организация сделалась и основой новых, центуриатных комиций, построенных на том яге самом тимократическом принципе. В общественном сознании войско и комиции — сходки граждан-воинов столь привычно сливались, что новая военная организация, едва родившись, приобрела право на решение важнейших политических вопросов и превратилась в нового вида народные собрания[101]. Плебеи вошли в состав новых комиций в качестве равноправных граждан. Получение ими jus suffragii было также естественным результатом приобретения jus militiae, поскольку сочетание таких прав было нормой, порожденной обычной практикой еще в пору военной демократии.

Новые комиции даже по внешнему виду представляли собой войско: граждане являлись на них вооруженными[102]. Созыв их и руководство ими принадлежали только магистратам, облеченным империумом: консулам и лицам cum imperio, замещающим консулов (в исключительных случаях)[103]. Собирались граждане на комиции по военному сигналу и строились по центуриям:. По тем же центуриям происходило голосование, при котором каждая имела один голос[104]. В результате новые комиции заведомо предоставляли богатым, выставлявшим в центуриатную организацию наибольшее количество центурий, большинство голосов.

Кем были эти богатые граждане, в чем состояло их богатство? Сервианская конституция (в том виде, в каком она дошла до нас) кладет в основу ценза денежную оценку имущества в ассах. Однако подавляющее большинство историков в этом вопросе не согласны с традицией. Моммзен, Ланге, Белох, Зольтау, Дьяков, Рубино, Бекх и другие считали основой сервианских цензов землю, мотивируя это положение неразвитостью денежных отношений в раннем Риме[105]. В русской исторической литературе этого же мнения придерживался такой авторитет в области исследования аграрных отношений в Риме, как И. М. Гревс. Уже в конце 90-х годов прошлого столетия он писал, что «классовая конституция» в Риме могла опираться только на то, что составляло фундамент экономического быта народа-пахаря, т. е. на землю[106]. Немногим ранее это же положение о земле как основе ценза было высказано другим русским историком Э. Гриммом[107]. Сходны позиции и многих современных, в том числе советских, ученых, например, А. И. Немировского[108].

Особого мнения придерживается Е. А. Скрипилев, который утверждает, что земля не могла являться основой первоначальных цензов. Он исходит из тезиса, что реформа Сервия Туллия была результатом победы, плебеев. А поскольку земли у плебеев было мало, то при земельном цензе они бы ничего не выиграли, будучи все причислены к последним классам. Введение земельного ценза Е. А. Скрипилев допускает лишь после 510 г. до н. э. и расценивает это предполагаемое изменение как проявление патрицианской реакции после изгнания Тарквиния Гордого[109]. Не говоря уже о неразвитости денежных отношений в Риме царского периода, эта точка зрения не кажется убедительной еще и потому, что Е. А. Скрипилев несколько переоценивает первое завоевание плебеев. Революционное значение Сервиевой конституции могло заключаться не в том, что плебеи проникали в высшие сервианские классы, а в самом факте включения их в состав populus Romanus, в замене привилегий знатности привилегиями богатства.

Думается все же, что в эпоху царей и в первый век Республики земля в Риме, будь то пастбище или пашня, могла быть единственным мерилом богатства. Главное основание для такого утверждения — в социальной терминологии, принятой в раннем римском обществе. Как уже говорилось, богатые, состоятельные граждане здесь назывались assidui и locupletes. Так называли людей, обладавших земельными участками, обеспеченных землей, состоятельных землевладельцев[110]. Таким образом, принятая тогда социальная терминология прямо свидетельствует о непосредственной зависимости имущественного состояния граждан от землевладения. Косвенным свидетельством землевладельческой основы ценза может служить и крайне слабое развитие денежных отношений в раннем Риме. Едва ли возможно говорить о денежной оценке имущества уже в VI в. до н. э., если, по широко распространенному мнению, чеканная монета появилась в Риме не ранее IV в. до н. э.[111], литые же ассы были громоздки, неудобны в обращении, что едва ли способствовало развитию. товарно-денежных отношений. Правда, трудно сказать, какой могла быть величина земельных участков, лежавших в основе ценза. Исследователи, пытавшиеся перевести на землю денежные суммы, названные Ливием, приходят в своих расчетах к совершенно различным результатам. По Т. Моммзену и И. В. Нетущилу, наделы, соответствовавшие цензам пяти разрядов, равнялись последовательно 20, 15, 10, 5 и 2 югерам[112]. Цифры шкалы К. Белоха увеличены до 40, 30, 20, 10 и 5 югеров[113]. Еще один вариант был предложен И. М. Гревсом: он увеличил размеры крупных «частных сельских поместий» до 80–90–100 югеров[114]. Но все расчеты из-за отсутствия прямых указаний в источниках имеют весьма приблизительный характер и не кажутся бесспорными. Невозможно также определенно установить, на каком юридическом титуле покоились эти оцениваемые во время цензов участки земли. Представляется, однако, очевидным, что, поскольку частнособственническими землями обладали по преимуществу плебеи, а находившиеся в частной собственности приусадебные участки членов старой римской общины были невелики (всего 0,5 га), цензу не могла подлежать одна лишь частная земельная собственность. Вообще при неразвитости юридической мысли, при нечеткости, неоформленности правовых категорий учету, скорее всего, должна быть подвергаться вся земля, находившаяся у римского гражданина и определявшая его благосостояние: как частнособственническая, так и оккупированная (на основе доступного только патрициям jus occupationis) на общественном поле, как владение, так и держание и т. д. Именно этот фактор — зависящее от количества земли благосостояние римлянина — имел значение в той ситуации для определения места гражданина в военной организации и в политической жизни общества.

Каким же образом достигалось, что сотни-центурии из людей богатых оказывались численно преобладающими?

Конечно, это никоим образом не могло означать, что из-за слабой имущественной дифференциации богатые граждане составляли почти половину населения общины, как уверяет Моммзен[115]. Такое объяснение кажется неприемлемым даже буржуазному историку-юристу П. Виллемсу. Виллеме считает, что военные и электоральные (избирательные) центурии просто не совпадали: тогда как военная центурия обыкновенно состояла из ста солдат, «число членов гражданской центурии было весьма различно, смотря по классам», причем электоральные центурии высших разрядов могли быть малочисленнее остальных[116]. Такого же мнения о несовпадении военных и гражданских центурий придерживаются К. Белох, И. В. Нетушил, С. И. Ковалев и другие историки[117]. Однако подтверждением такого объяснения может служить лишь одно-единственное место у Цицерона[118], поэтому прийти к какому-либо определенному заключению здесь едва ли возможно.

Зато совершенно очевидна цель, которую преследовали правящие круги, создавая такую центуриатную организацию. Эта цель была ясна Цицерону, приводившему в трактате «О государстве» вполне определенные политические мотивы, коими руководствовался законодатель: голосование в новых комициях должно было находиться во власти богатых, а не массы народа[119]. О том же говорится у Ливия, у Дионисия[120]. Что же касается пролетариев и capite censi, то они, будучи причислены к одной последней центурии, практически участия в комициях не принимали и политическими правами не пользовались.

Выше уже говорилось, что в исторической науке преобладает мнение о земельном содержании первоначального ценза. Возможно, что именно в это время термин dominium ex jure Quiritum (квиритская собственность) стал приобретать тот смысл, который он имел в эпоху Республики: указывая на связь земельной собственности и военной службы, он вместе с тем свидетельствовал о постепенном переходе земель государственных в индивидуальную, частную, квиритскую собственность. Во всяком случае, совершенно очевидно, что понятия «собственник земли», «воин» «гражданин» по-прежнему были связаны самым тесным образом. Только в ходе происшедшей политической революции эти понятия в сознании римлянина как бы поменялись местами: лишь наличие двух условий — земельной собственности и jus militiae — обусловливали теперь полноправие гражданина в публично-правовом отношении. Напротив, неимущие к участию в центуриатных комициях, которые, по выражению С. Л. Утченко, осуществляли «право каждого собственника — члена гражданского коллектива — управлять своей собственностью и охранять ее»[121], просто не допускались, как не допускались они и к оружию. Степень участия того или иного гражданина в совместном распоряжении общинной собственностью и в ее защите дифференцировалась теперь в зависимости от величины земельного участка. Тем самым в политическую жизнь вводился новый, тимократический принцип, неопровержимо свидетельствовавший о выделении из массы общинников землевладельческой знати, об оформлении классового общества и особой публичной власти, которая сосредоточилась в руках состоятельных граждан и «была направлена не только против рабов, но и против так называемых пролетариев, отстраненных от военной службы и лишенных вооружения»[122]. Государство, с самого начала своего существования бывшее диктатурой рабовладельцев, направленной против рабов, являлось одновременно и «организацией имущего класса для защиты его от неимущего класса». «Так было, — говорит Ф. Энгельс, — уже в Афинах и в Риме с их делением на имущественные категории»[123].

Большое значение для оформления и утверждения государства имело приписываемое также Сервию Туллию учреждение деления населения по территориальным округам — трибам по которым проводился ценз, взимался налог с граждан — tributum и производился набор в войско[124]. Тем самым в политическую жизнь вводился еще один новый принцип дифференциации общества, противоречащий старому, родовому принципу и потому отвергавший и разрушавший его, — принцип, который являлся одним из важнейших признаков государственности В историографии нет единого мнения относительно состава приписанного к трибам населения. По убеждению Нибура, вплоть до законодательства децемвиров в территориальные трибы входили только состоятельные плебеи[125]. Моммзен расширяет население, приписанное к ранним трибам, включая в него богатых плебеев и патрициев[126]. По Зольтау, в трибы входили вообще все assidui, подлежащие набору [127]. Наконец, еще одна точка зрения, которую разделяли Ланге, Виллеме и другие историки, причисляет к трибам все население римской территории: и патрициев, и плебеев, и клиентов[128]. Это предположение представляется наиболее приемлемым, ибо. само назначение такого разделения граждан по трибам — учет и перепись имущих и военнообязанных, набор солдат — подразумевало всеобщую ревизию общины. С учреждение территориальных триб и систематических цензов связано и правильное взимание налога с граждан, необходимого для содержания аппарата публичной власти. Последнее обстоятельство также требовало всеобщей переписи населения.

На рубеже VI и V вв. до н. э. происходило уничтожение примитивной патрицианской civitas и на ее месте рождалось раннерабовладельческое патрицианско-плебейское государство со всеми его важнейшими атрибутами: классовым и территориальным разделением населения, с особой, не совпадающей со всем народом публичной властью и налогами, необходимыми для ее содержания. Войско, — набиравшееся из военнообязанных состоятельных землевладельцев и оформившееся как рабовладельческая милиция, являлось в этом государстве важнейшим и изначальным элементом государственного механизма. Характерно, что такие новые политические институты, как центуриатная организация, разделение населения по трибам, систематические цензы, были также продиктованы необходимостью создания особой военной организации, в которой была заключена главная сила власти господствующей верхушки римской общины. И в эту пору видна особая значимость военного фактора в создании и оформлении Римского государства.

Но режим военной демократии уже изживал себя. Почти сошла на нет после реформы Сервия Туллия власть рексов, утративших свою военную дружину. Напротив, возросло политическое влияние наиболее богатых патрициев, усиливших свои позиции за счет объединения внутри единой центуриатной организации с верхушкой плебеев. Экономически самые могущественные семьи — а в Риме это были по-прежнему преимущественно патриции — сделались и политически могущественными. Центуриатная организация, как и курии, оказалась инструментом воздействия на массы. Опорой их власти в результате явились, новые комиции и новая армия, где богатые составлял и большинство. Оплотом знати оставался и сенат, еще более усилившийся при поддержке центуриатных собраний и легко присвоивший фактическое распоряжение войском и другие властные полномочия. Изгнание Тарквиния Гордого, относимое традицией к 509 г. до н. э., и переход к избраните особых военачальников, а затем и других должностных лиц из патрицианской среды еще более упрочили политическую власть патрициев. Таким образом, реформаторская деятельность Сервия Туллия и последовавшие изменения в структуре публичной власти как бы завершили первоначальный этап формирования аристократического патрицианского режима и закрепили его. О том, что власть и после реформ Сервия Туллия долгое время оставалась в руках старой знати, свидетельствует вся политика — и внешняя и внутренняя, — проводимая правящими кругами на протяжении двух последующих столетий.