Древний Рим: от военной демократии к военной диктатуре: (историко-правовое исследование)

§ 1. Стабилизация власти нобилитета в III–II вв. до н. э.

Пятое и четвертое столетия до н. э. в истории римской общины были отмечены двумя важными политическими процессами: борьбой плебеев с патрициями и войнами Рима в Италии. Первый из них имел результатом возникновение новой знати — нобилитета, второй привел к образованию Римско-Италийской федерации. Оба процесса были тесно взаимосвязаны и взаимообусловлены, поскольку войны являлись по сути своей продолжением внутренней политики, проводимой правящими кругами римского общества[217]. Важным итогом обоих процессов явилось значительное изменение в соотношении социальных сил, и как следствие — перемены в политической сфере, выразившиеся в стабилизации и некоторой последующей трансформации аристократического режима. Чтобы понять сущность дальнейшего процесса эволюции политического порядка, необходимо исследовать его социальные истоки, понять характер сдвигов, восстановить всю далеко не прямую линию развития римского общества, вскрыть, наконец, особенности соотношения классовых сил на каждом отрезке истории римской общины. Лишь после выяснения всех социальных предпосылок политического строя, сформировавшегося в Риме в III–II вв. до н, э., возможен переход к анализу самого режима, специфических черт его развития.

Как уже говорилось, в обстановке постоянных социальных конфликтов, которыми были богаты V и особенно IV век, естественным было сближение патрицианской знати с наиболее богатыми и влиятельными среди плебса фамилиями. Подлинная же консолидация верхушки общества была достигнута к концу IV в. до н. э., когда богатые плебеи получили доступ даже в состав жреческих коллегий.

Обстановка последующего пятидесятилетия способствовала упрочению политических позиций новой знати — нобилитета. В первую очередь это обусловливалось стабилизацией союзнических отношений Рима с италийскими городами и общинами и особенно — с развитыми рабовладельческими греческими полисами Южной Италии.

К 60-м годам III в. до н. э. Рим подчинил своей фактической власти весь Апеннинский полуостров. Закончился длившийся почти два с половиной столетия период войн в Италии. Несмотря на то, что большая часть земель, фактически подчиненных Риму, формально не была включена в ager Romanus, по существу к 265 г. до к. э. Рим установил над Италией свое господство. Специфической особенностью созданной здесь федерации были неодинаковые политические права союзников. Предоставляя одним общинам больше прав, другим меньше, разделяя их по своеобразным рангам, Рим вносил такой градацией разобщение в среду своих союзников, закладывая уже в IV–III вв. до н. э. основы политики, которая позднее будет сформулирована в лозунге «divide et impera». Но даже неравноправным характером договоров и неоднородностью правового статуса членов федерации не исчерпывалась вся сложность отношений внутри этой организации. Полисы и общины Италии стояли на различном уровне социально-экономического развития. Отсталые племена северных и восточных районов Апеннинского полуострова под влиянием Рима претерпевали интенсивный процесс разложения родоплеменного строя. Более развитые, чем сам Рим, греческие полисы юга переживали обострение социальных противоречий, обусловленное расцветом рабовладения. И в тех и в других политических организмах обстановка была очень сложной из-за внутренней социальной борьбы. В такой ситуации господствующие верхи искали поддержки правящих кругов нобилитета могущественного Рима, союза с самим Римом. Сходную позицию, по всей видимости, занимала выделяющаяся муниципальная знать в среднеиталийских городских общинах, где под воздействием римского влияния отношения раннерабовладельческие перерастали в развитые рабовладельческие, К Риму тянулась даже выделявшаяся родо-племенная знать самых отсталых северных и северо-восточных районов римского мира и аристократическая верхушка галлов, самнитов, этрусков. И если первоначальные союзнические отношения Рима с кампанскими полисами, с латинскими общинами диктовались общими внешнеполитическими целями и заботами (борьба с Порсеной, царем этрусского города Клузия, с богатым и могущественным этрусским городом Вейями) либо общей опасностью со стороны вольсков, герников, эквов, сабинов, позднее — со стороны галлов, самнитов, то после первой Самнитской войны Рим ведет совершенно определенный курс на сближение с кругами местной греко-италийской знати, находя при этом встречную поддержку с их стороны. Так было при заключении союза с Неаполем, при подчинении Волсиний и в других случаях. Негласный, не зафиксированный никакими документами, но очевидный из многих фактов союз между Римом и греко-италийской знатью немало способствовал укреплению позиций этой знати, но в первую очередь значительно усиливал положение римского нобилитета в самом Риме и в Италии. Консолидация римской верхушки господствующего класса и опора нобилитета на знатные слои союзнических общин и полисов в конце IV — начале III в. до н. э. и обусловили важные изменения в политической системе, а именно — стабилизацию аристократического нобилитарного режима.

Главной особенностью этого аристократического по сути своей режима было то, что он явился выражением диктатуры верхушки римских землевладельцев-рабовладельцев, включавшей в себя не только патрицианские, но и богатые и знатные плебейские фамилии, и опиравшейся на союз с рабовладельцами всей Италии. Особенность этого режима (в отличие от патрицианского, сохранявшего пережитки военной демократии) состояла в формальном сохранении прямого полисного народовластия. Преимущественно это была видимость демократии для граждан-воинов, поскольку центуриатные комиции формально оставались высшим органом власти. Но все более активно функционировали и собрания по трибам, являвшиеся также олицетворением прямого народовластия. И тем и (другим нобилитет навязывал свой авторитет осторожно и подспудно, не идя на прямой, открытый захват власти, поскольку армия, его политическая опора, состояла из крестьян-граждан?) В условиях территориального оформления римского рабовладельческого государства, где политика господствующего класса была направлена на ведение агрессивных, захватнических войн, превратившихся в постоянный источник пополнения земель, рабов и прочей добычи, видимость демократии теперь еще в большей степени, чем прежде, была нужна правящим кругам: она являлась важнейшим условием сохранения внешнего единства общины, столь необходимого для успешного продолжения завоеваний. В действительности же в политике правящих кругов уже в III в, до н. э. заметна определенная тенденция к ограничению, свертыванию даже этой внешней демократии.

На первый взгляд, существо нового политического режима, оформившегося в Риме ко времени расцвета республики, до сравнению с раннереспубликанским мало в чем изменилось: это был аристократический режим, по-прежнему лишь облеченный в демократическую форму, режим, при котором все дела в государстве, как и прежде, вершились сенатом, основывавшим свой авторитет на высшем распоряжении вооруженными силами. Фактическим орудием власти господствующего класса рабовладельцев в условиях нобилитарного режима была та же армия, которая на основе организационно-правовой ее характеристики может быть определена как крестьянская милиция. В условиях развитого рабовладельческого государства е его достаточно усовершенствованным политическим механизмом эта армия становилась все более послушным орудием для осуществления классовых задач господствующей рабовладельческой верхушки римского общества, превратилась в рабовладельческую по своему политическому характеру. Вместе с тем отпадала постепенно и необходимость сохранения видимости народовластия. Происходившее в условиях нобилитарного режима развитие республиканского государственного аппарата и неписаной республиканской конституции уже в начале II в. до н. э. привело к почти полному отказу от демократии даже для имущих граждан, демократии, основанной на тимократическом принципе и имевшей ярко выраженный рабовладельческий характеру

Не всякие проявления политического усиления новой знати были закреплены де-юре, многое вошло в республиканскую конституцию в качестве конституционного обычая. Тем не менее даже зафиксированные исторической традицией функционально-структурные изменения государственного строя, имевшие место в III в. до н. э., и особенности государственно-правовых норм, сложившихся в это столетие, свидетельствуют о последовательном возрастании власти нобилитета и об усилении диктатуры класса римских рабовладельцев.

Власть нобилитета упрочивалась в условиях острой социальной и политической борьбы. Временами знати приходилось сдавать позиции. Демократические силы брали верх, добивались определенных экономических либо политических уступок со стороны нобилитета. Об этом свидетельствуют, в частности, преобразования, связанные с деятельностью цензора 312 г. до н. э. Аппия Клавдия Цека. Как известно, еще в начале IV в. до н. э. (около 394 г.) 400 плебеев были допущены к службе в коннице на собственных конях[218]. Судя по тому, что каждый из них мог купить дорогостоящего боевого коня[219], они были весьма богаты, но принадлежали к числу граждан, не имевших недвижимого имущества, а потому и политическая роль их была незначительна. Еще меньшую роль в военной организации и в политической жизни играл сравнительно многочисленный городской плебс — ремесленники, розничные торговцы, имущество которых также было выражено в деньгах, рабах, в res nec mancipi, но не в земле. Однако по мере захвата крупных ремесленных и торговых центров Италии, областей Этрурии и Кампании с развитыми ремеслом и торговлей значение этих отраслей хозяйства в экономике Рима возрастало. Росло и значение плебейских торгово-ремесленных элементов римского населения. Эти факторы и стимулировали реформу центуриатной организации, удовлетворявшую требования плебеев об увеличении политических прав и принадлежавшую цензорам 312 г. (либо 310 г.) до н. э. Аппию Клавдию Цеку и Гнею Плавцию. По данным традиции, Аппий Клавдий и Гней ПлавциЙ разрешили гражданам, не обладавшим земельной собственностью, приписываться не только к городским, но и к сельским трибам[220]. На практике это означало приравнивание денежного ценза к земельному[221] и отвечало интересам состоятельных плебейских элементов. Возможно, именно к тому времени относится и одна из последних редакций центуриатной системы, при которой в основу ценза была положена денежная оценка имущества в ассах[222]. В результате богатые горожане, не имевшие земель, получили доступ в число граждан первого сервианского класса, вместе с этим возросло их влияние в центуриатных собраниях.

В ряду успехов демократических кругов стоит также lex Hortensia 287 г. до н. э., подтвердивший обязательность плебисцитов (решений, принимаемых трибутными комициями) для всех граждан, в том числе и для патрициев. Этот закон не только существенным образом нивелировал сословия патрициев и плебеев, но и значительно повышал роль самых демократических народных собраний.

В источниках имеются сведения и еще об одном важном достижении плебса — об изменении структуры центуриатной организации. Ливий говорит о «новом порядке» выставления центурий после увеличения триб до 35. О демократических изменениях, произведенных в сервианской системе, упоминается и у Дионисия Галикарнасского[223]. Конкретных указаний на содержание внесенных изменений нет, о времени и сущности имеются лишь предположения. В частности, Моммзен, опираясь на косвенные свидетельства Цицерона[224] относит это преобразование к 241 г. и сводит его к равномерному распределению центурий между всеми 35 трибами. Он полагает, что каждая триба стала выставлять по 10 центурий (по две от каждого разряда). В результате от каждого разряда граждан в сумме выставлялось по 70 центурий[225]. Реформа имела существенное значение для военной организации, поровну распределяя между трибами, а внутри триб — между «классами» бремя военной службы, постепенно превращавшейся из привилегии в повинность. Вместе с тем это новшество имело и демократический оттенок, поскольку при новом порядке требовалось большинство в 187 центурий и решения в комициях принимались теперь не только голосами центурий первого класса и всадников, как вытекало из сервианской конституции. Реформа, таким образом, давала известные преимущества гражданам второго и третьего имущественных разрядов и хотя бы формально допускала к участию в политической жизни более широкие круги граждан. В целом же изменения центуриатной организации свидетельствовали не столько о некоторой демократизации политического режима в результате возросшей политической активности состоятельной части плебса, сколько о стремлении знати сохранить центуриатную организацию в своих руках хотя бы ценой уступок демократическим кругам.

Как правило, влияние демократических элементов — и торгово-денежных кругов, и плебса — становилось особенно заметным в годы военных кампаний. Значительное место городского и особенно сельского плебса в римской военной организации по временам приводило к. резкому увеличению их веса во всей политической жизни. В первую очередь роль плебса возрастала при решении вопросов внешнеполитического характера, поскольку именно в этой сфере у народных собраний формально еще сохранялись определенные правомочия. Так было во время событий, послуживших прологом к Первой Пунической войне, когда народное собрание настояло на оказании помощи кампанским наемникам из племени мамертинцев, осажденным в Мессане войском сиракузского правителя Гиерона II. В дальнейшем, в ходе самой войны, народное собрание также было настроено агрессивнее, чем сенат, и настаивало на более активной политике. По всей видимости, оно отражало не только интересы римского плебса, надеявшегося улучшить свор положение за счет завоевания новых земель и захвата богатой добычи, но и цели торгово-денежных элементов, торговцев, дельцов, ростовщиков, заинтересованных в уничтожении торговой монополии Карфагена в Западном Средиземноморье. Позднее, по настоянию плебса, были предприняты захватнические походы Г. Фламиния в Северную Италию: приобретение плодородных земель в долине реки По и последующая раздача их крестьянам позволили бы уменьшить земельную нужду римского крестьянства. В годы Второй Пунической войны именно демократическая оппозиция неоднократно добивалась более активного ведения военных действий. Это проявилось, в частности, в повторном избрании консулом на 217 г. до н. э. популярного в народе, прославившегося победами над кельтами Г. Фламиния. Демократические круги народного собрания требовали решительных действий против Ганнибала в последующие годы. Однако ни победа над Карфагеном во Второй Пунической войне, ни успех последующих войн Рима в Средиземноморье, в отличие от кампании в пределах Италии, не несли римскому плебсу столько-нибудь значительного улучшения положения — даже несмотря на отмену в 168 г. до н. э. трибута, взимаемого с римских граждан на военные нужды. Эпизодические победы демократической оппозиции не изменили существенным образом и соотношения политических сил на форуме: стабилизация нобилитарного резрима, порой склонного к перерастанию в олигархию немногих аристократических семей, продолжалась. Изменения здесь окажутся возможными лишь в результате глубинных социальных сдвигов, в значительной мере явившихся результатом систематических захватнических и грабительских войн с окружавшими Рим племенами и народами Средиземноморья,

Итогом войн, почти не прекращавшихся с 264 по 146 г. до и. э., явилось приобретение ряда заморских территорий-провинций: Сицилии, Корсики, Сардинии, Цизальпинской Галлии, Испании, Африки, Иллирии, Македонии, Азии. В результате уничтожения Карфагенского государства на Западе и победы над эллинистическими государствами на Востоке Рим приобрел господство над странами Средиземноморья.

Какие изменения в экономике и социальной структуре повлекло за собой такое разрастание пределов Римского государства?

Завоевание огромных территорий, богатых природными ресурсами, развитых в экономическом отношении; приток колоссальных материальных ценностей в результате захвата военной добычи, взимания контрибуций, в ходе последующего прямого ограбления завоеванных народов; приобретение массы военнопленных, обращаемых в рабов, и само по себе знакомство с хозяйственными и культурными достижениями более развитых стран — все это послужило мощным стимулом развития римско-италийской экономики. Росли производительные силы; разделение труда стимулировало ремесла; в поместьях, основанных на рабском труде, повышалась рентабельность сельского хозяйства. Развивались товарно-денежные отношения, особенно за счет втягивания Рима в средиземноморскую торговлю и образования торгового и ростовщического капитала. По мере расширения экономических связей с Востоком, включения в состав Римского государства восточных районов с развитой рабовладельческой экономикой товарно-денежные отношения все глубже проникали в экономику Рима, пронизывая натуральное прежде сельское хозяйство. Наконец, как полагают исследователи, есть достаточно оснований говорить о процессе интенсивной урбанизации Италии во II в. до н. э.[226], что было обусловлено и завоеванием городских общин Великой Греции, и влиянием городской жизни эллинистических стран, и притоком разорявшегося населения из сельской местности.

Все эти процессы обусловили важные социальные изменения. (Наиболее заметным явлением в общественной сфере было увеличение количества рабов-иноплеменников, их приток во все области экономики и особенно в сельское хозяйство, позволявшее широко использовать эту дешевую неквалифицированную рабочую силу. На такой основе создавались большие поместья нобилей, упрочивалось крупное рабовладельческое землевладение. Именно в эту эпоху нобилитет оформился как сословие землевладельческое. Фактором, немало способствовавшим этому процессу, было создание большого нового фойда ager publicus из земель, конфискованных у союзников, переходивших на сторону Ганнибала. В оккупацию такой земли включились главным образом нобили, обогатившиеся в заморских походах либо причастные к управлению провинциями: наместники — проконсулы и пропреторы, их свиты, офицерство, приданных им легионов. Это были семьи Сципионов, Квинкциев, Эмилиев, Метеллов, Домициев и другие, имевшие средства для создания крупных и средних хозяйств на новых землях. Наряду с захватом (на основе jus occupationis) земель закошенных, пустующих прибегают к скупке мелких крестьянских владений. На этой основе создаются состоятельные поместья «интенсивного» профиля, пропагандистом которых выступал Катон Старший в своем труде «De agri cultura». Как подмечает Р. Ю. Виппер, «автор прямо вводит нас в среду общества, где усиленно покупали землю, обзаводились имениями, нервно осматривались в составе инвентаря, строили хозяйственные здания, покупали орудия, вырабатывали новые условия договора с рабочими и т. д.»[227]

Развитие основанного на рабстве крупного и среднего землевладения ставило крестьянское хозяйство в особенно невыгодное положение. Однако вплоть до середины II в, до н. э. процесс вытеснения мелких хозяйств крупными рабовладельческими протекал скрыто, мелкие и средние натуральные крестьянские хозяйства еще преобладали. Увеличение фонда государственных земель в Италии и выведение колоний из солдат-ветеранов на время даже увеличило прослойку имущего римского крестьянства. Соответственно сельский плебс еще не утратил окончательно своего социально-политического значения.

‘Вместе с тем развитие ремесла, городской жизни повышало значение городских масс римско-италийского общества. В условиях начавшегося превращения Рима-полиса в державу особенно возрастала роль торгово-денежных кругов — это было настоящим знамением времени. Внешняя торговля, военные поставки и подряды, ростовщические операции и операции по перепродаже земельных участков — такова основа экономического могущества второго, не «должностного» слоя римских рабовладельцев. Особо выгодным делом для этих людей был откуп налогов. Не имея специального налогово-финансового аппарата для эксплуатации новоприобретенных заморских владений, государство передавало сбор налогов в провинциях товариществам откупщиков-публиканов, богатых незнатных людей, бравшихся откуп налоги с провинциалов. Публиканы занимались также кредитно-ростовщическими операциями в провинциях. Экономическое значение приобретали верхи торгово-ремесленных слоев и в самом Риме. Товарищества публиканов брали подряды на выполнение различных общественных работ, на сооружение кораблей, эксплуатацию рудников Ремесленники, мелкие торговцы, ростовщики и менялы-аргентарии составляли теперь также весьма многочисленный и влиятельный в экономической и даже политической жизни слой населения. Городской плебс, особенно его верхушка, сделался особой социальной и политической силой. И хотя римские правящие круги пытались регулировать рост населения города, выводя в различные земли Италии колонистов[228], ограничивали политическую активность разбогатевших горожан, разрешая либертинам приписываться лишь к четырем древним трибам, plebs urbana, более активный, чем крестьянство, участник комиций становился основным и непосредственным носителем сохранившихся элементов полисного народовластия.

B такой обстановке, несмотря на усиление экономической и социально-политической роли богатой прослойки плебса, постепенно оформлявшейся в особое сословие, нобилитет, утвердившийся как сословие землевладельческой и «должностной» знати, продолжал сохранять свое значение господствующего сословия и в сельскохозяйственной по преимуществу экономике Рима, и в политической жизни. Магистратуры, сенат, как и жреческие должности, по-прежнему заполнялись нобилями и выражали интересы знати. Власть же в государстве, как и прежде, была сосредоточена фактически именно у этих органов.

Особенно влиятелен был сенат, правомочия которого к середине II в. до н. э. еще более возросли) От этого времени сохранились свидетельства Полибия, который главное внимание уделяет финансовому и дипломатическому «всемогуществу» сената. (Он распоряжается прежде всего казной: определяет все доходы и расходы. От него зависит разрешение на все существенные и крупные общественные траты). Не только квесторы, но и цензоры в финансовом отношении полностью зависимы от сената[229]. Полибий отмечает, что сенат входит во все детали, контролирует ответственного магистрата во всех стадиях торгов и сдачи подрядов. От него зависит установление и изменение срока договоров, он может расторгать условленные сделки и т. п.[230] В другом месте Полибий, соединяя разные функции сената, еще раз говорит о его роли в финансовом управлении, о судебном и полицейском авторитете сената во всей Италии, о ведении им всей международной политики. И для полной определенности он заключает: «Народ во всем вышесказанном не имеет никакого голоса»[231]. О прерогативах сената в сфере военного ведомства выше уже говорилось.

Однако могущество нобилитета и сената во II в. до н. э. уже подрывалось политической борьбой, и в сенатской курии, и на форуме. Политическая жизнь Рима во II в. до н. э. была еще более напряженной, чем в предыдущие столетия, что объяснялось как усложнением социальной структуры, как и усилением социально-политической борьбы в римском обществе.

Прежде всего не было единства внутри самого нобилитета. Отдельные знатные фамилии соперничали по поводу занятия высших магистратур. Резкие разногласия наметились с конца III в. до н. э. по вопросам внешней политики. В ходе борьбы здесь определились два направления, отражавшие интересы разных групп («кружков») римской знати. Одна группировка во главе с Публием Корнелием Сципионом Африканским, талантливым полководцем и незаурядным политическим деятелем, стояла за создание на завоеванных территориях зависимых от Рима государств с местными династиями во главе. Другая, возглавляемая сначала Фабием Максимом, а затем Марком Порцием Катоном, настаивала на превращении захваченных земель в провинции и создании провинциального управления

Различным было отношение этих группировок и к важнейшим вопросам внутренней политики. Группировка Сципиона, который в течение 15 лет возглавлял сенат и в качестве его принцепса оказывал огромное влияние на политическую жизнь, хотя и защищала господство нобилитета, в первую очередь заботилась о престиже всего государства в целом, о его военной мощи и поэтому выступала за выведение колоний, наделение ветеранов и прочего малоимущего римского населения землей. Для Катона, противника политики Спициона и кружка его единомышленников, на первом плане стояли интересы растущего рабовладельческого хозяйства и развивающегося товарного производства, требующего многочисленных рабов и новых рынков. Катон выступал за интенсивную эксплуатацию населения и природных ресурсов завоеванных территорий самим нобилитетом. И хотя внешне он был непримиримым консерватором, поборником традиционных норм публичного права, старых римских обычаев, в действительности, выступая пропагандистом наиболее совершенных, связанных с рынком форм ведения хозяйства, он защищал интересы нового слоя римской землевладельческой знати. Повинуясь нуждам времени, он был вынужден проводить и политику выведения колоний, хотя своего политического противника Сципиона порицал именно за эту сторону его деятельности. Конечно, противоречия, существовавшие между «кружками» Сципиона и Катона, несмотря на их обострение в отдельные моменты, никоим образом не были непримиримыми. Нобилитет выступал чаще всего как цельная, единая группировка, ревниво оберегавшая свою замкнутость. «Новые» люди в эту среду уже не проникали, и нобилитет являл собой довольно узкий круг семей, внутри которого выделялись по своему влиянию, богатству, политической роли Корнелии Сципионы, Эмилии Павлы, Цецилии Метеллы, Семпронии Гракхи.

Зато постепенно возникала внешняя, более серьезная угроза власти нобилитета: вызревали противоречия между торгово-денежной верхушкой и старой знатью) В первой половине II в. до н. э. торговые и финансовые круги богатых плебеев особого места в политической жизни еще не занимали. Серьезных противоречий между нобилями и оформлявшимся сословием всадников в эту пору также еще не было, тем более что lex Claudia 220 г. до н. э. существенно разграничил сферы их хозяйственной деятельности. Но постепенно разногласия между нобилитетом и торгово-денежной верхушкой приобретали все более явный характер. Наиболее дальновидные представители нобилитета пытались бороться со злоупотреблениями откупных компаний, поскольку это сильно осложняло положение в провинциях. В то же время финансовые прерогативы сената и деятельность управителей провинций нередко сковывали «деловую» инициативу публиканов-всадников. Все это приводило к трениям между сенаторским сословием и формирующимся, постепенно консолидирующимся всадничеством. Со временем противоречия становились тем острее, что оба слоя господствующего класса были равно заинтересованы в ограблении провинций и эксплуатации бедноты и рабов. Но в борьбе с сенатом и сенаторской знатью всадничество не могло выступать самостоятельно. Оно не имело никаких позиций в государственном аппарате, не располагало ни большинством, ни влиянием в комициях.

Не было средств противодействия сенату и у плебса. Правда, городской плебс в Риме имел свои организации: различные профессиональные, религиозные коллегии, которые принимали довольно активное участие в политической жизни. Но основные интересы городского населения были связаны с ремеслом, торговлей, снабжением Рима продовольствием и имели достаточно узкий характер. Что же касается демократизации политического строя, то эта задача, хотя и носилась в воздухе, была еще достаточно абстрактной, не находя ни конкретного выражения, ни определенных приверженцев. До 133 г. до н. э. мы не знаем ни о самостоятельных политических выступлениях римского плебса, ни о политических требованиях торгово-денежной его верхушки. (Таким образом, у сенаторской знати еще не было в римской действительности сколько бы то ни было сильного политического противника, оппозиция только оформлялась, была разобщена и не могла противостоять всевластию сената.

§ 2. Усиление демократической оппозиции в Риме в последние десятилетия II в. до н. э.

Положение оппозиционных сил в политической жизни изменилось в связи с попытками некоторых передовых представителей римского нобилитета провести реформы, направленные на урегулирование обострявшегося земельного крестьянского кризиса, на улучшение положения городского плебса и на демократизацию политического строя. Начиная с середины II в. до н. э. обстановка в Риме и Италии значительно усложнилась. В пору, когда рабовладельческое поместье, — связанное с рынком, ведущее интенсивное и рациональное хозяйство, сделалось господствующим типом, мелкие хозяйства, которые по уровню производства и доходности сильно уступали рабовладельческим виллам, оказались особенно неустойчивы. Процесс разложения античной формы земельной собственности зашел настолько далеко, что обнаружился такой характерный показатель его, как недостаток рекрутов для военных камланий. Поэтому требования земельных наделов, исходившие от крестьянских масс, находили отклик у прогрессивно настроенных представителей правящих кругов.

Известно, что идея наделения крестьян землей в целях сохранения «питательной среды» для римских легионов имела свою историю еще до Гракхов. Тенденция к воссозданию крепкого крестьянства — прочной основы военно-политической мощи Римского государства — существовала, в частности, в деятельности и сципионовского, и катоновского кружков. Об этом неопровержимо свидетельствует осуществление сенатом активной политики выведения колоний именно в период наибольшего влияния Сципиона и Катона. О таких настроениях говорят и события, связанные с возвращением в казну ager Campanus — «большой и плодороднейшей части государственных земель», издавна оккупированной частными владельцами и отобранной у них в 172 г. до н. э. По законопроекту, внесенному народным трибуном М. Лукрецием, цензоры должны были отдать эти земли в аренду, «чего они не делали с самого покорения Кампании, предоставляя полный простор жадности частных лиц проявляться на имуществе без хозяина»[232]. К сожалению, ничего не известно о проведении этого закона, свидетельствовавшего о распространении в определенных кругах сенаторов идеи возрождения верховной собственности государства на землю в Италии. Наконец, весьма популярна была и идея земельного максимума, издавна известная в Риме. Об этом можно судить по переданному. Авлом Геллием отрывку из речи Катона в защиту родосцев, произнесенной в 166 г.[233], где говорится о каком-то общеизвестном законе, устанавливавшем ограниченную норму земельных владений. Прямое указание на живучесть основных идей аграрного закона Лициния — Секстин во времена Катона находим и у Ливия в приведенной им речи Катона в защиту закона Оппия (195 г. до н. э.)[234]. Интересен для нас также сам факт широкого обсуждения вопроса о земельном максимуме в римской политической жизни того времени.

Позднее эти же вопросы волновали членов кружка Сципиона Эмилиана, где крестьянство считали главной опорой государства, полагая, что возрождение крестьянства означало бы, с одной стороны, укрепление военной мощи Рима, а с другой — упрочение его социальных и политических основ. Известна даже попытка поправить бедственное положение римского крестьянства, а вместе с тем и разрешить военный вопрос, которую предпринял член этого кружка Гай Лелий. Правда, законопроект его так и не увидел света, поскольку «богатые, по словам Плутарха, оказали такое сопротивление, что Лелий, опасаясь смерти, отступился от своего намерения, заслужив этим название «мудрого, или разумного»[235].

Впоследствии Гракхи, как известно, отошли от умеренных настроений кружка Сципиона, однако и тогда в своей деятельности они не стояли особняком, но имели многих единомышленников в среде нобилитета. Так, из сообщений Плутарха известно, что Тиберий разрабатывал свой аграрный закон не единолично, но пользовался советами «самых знаменитых и доблестных людей в Риме»: верховного жреца. Красса, известного законоведа, консула Муция Сцеволы, своего тестя Аппия Клавдия[236]. Это определенно свидетельствует о близких Гракхам реставраторских настроениях некоторых представителей римской знати. Но действовать Гракхам пришлось в обстановке политического усиления нобилитета. Поэтому в своей законодательной деятельности, идущей вразрез с материальными интересами владельцев больших поместий, они не могли не опереться на оппозиционно настроенные комиции. Намерения Гракхов столкнулись здесь с волной идущих снизу требований обезземеленного и обездоленного плебса. Более того, деятельность их вызвала особый рост активности масс. Отсюда постепенное, но неуклонное изменение деятельности умеренных законодателей в радикальном направлении, позднее отшатнувшее от Гракхов многих прежних единомышленников. Позднее же обстановка потребовала от Гракхов создания в противовес сплоченному нобилитету широкой социальной опоры в лице различных слоев общества. Последней целью был продиктован целый ряд законов Гая Гракха, не имевших, на первый взгляд, ничего общего с lex agraria. Благодаря именно такой тактике привлечения на свою сторону самых разных общественных кругов Гракхам и удалось добиться проведения в жизнь своего основного закона.

При изучении гракханского движения преимущественное внимание, как правило, уделяют аграрному закону и борьбе за него. Однако в данном контексте особого внимания заслуживают провсаднические законы — lex de provincia Asia и lex judiciaria. Первым в новой провинции Азии вводилась десятина, сдача на откуп которой должна была проводиться цензорами посредством аукциона в Риме, а не в самой провинции (как это было, например, в Сицилии). Последнее обстоятельство ставило римские откупные компании в выгодное положение, устраняя конкуренцию местных финансистов: они получали неограниченные возможности экономической эксплуатации богатой восточной провинции[237]. Второй закон непосредственно усиливал политическое значение всадников, признавая вместе с тем оформление их в особое сословие. По этому закону места в постоянных судебных комиссиях по делам о злоупотреблениях в провинциях должны были занимать всадники. В их руки переходил разбор дел сенаторов, управлявших провинциями и обвинявшихся провинциалами. Закон наносил тяжелый удар нобилитету, ставя деятельность многих влиятельных нобилей под контроль всаднических судов. Злоупотребления же публиканов из всадничества оставались безнаказанными в силу того, что судьи сами нередко были членами откупных компаний. Вообще можно с уверенностью сказать, что политика Гракхов наибольшие выгоды дала всадничеству, которое со времени Гая Гракха приобрело значение особого сословия (ordo equester): оно получило определенные экономические и политические преимущества, возможность конкурировать с сенаторами и в Риме, и в провинциях. Но и Гай Гракх попытался опереться на всадничество, по всей видимости, потому, что увидел в нем уже значительную социально-политическую силу.

Таким образом, если деятельность Гракха Старшего была сопряжена с подлинным пробуждением политической активности плебса, то Гракх Младший инспирировал вступление на политическую арену особого сословия всадников и его кратковременное блокирование в 121 г. до н. э. с крестьянскими и городскими низами. По существу именно с этого момента можно говорить о начале оформления демократической оппозиции. Наконец, гракханское движение всколыхнуло и еще одну политическую силу, которая вызревала в римской действительности — италиков-союзников. Именно из этой среды, игравшей большую роль в римской военной организации (сложилась даже поговорка «руками союзников завоевываются провинции»), исходили требования, сходные с двумя тенденциями б антипатрицианской борьбе плебеев. Обезземеливающиеся крестьяне Италии нуждались в улучшении материального положения, требовали участия в земельных раздачах (по lex agraria Sempronia), в дележе военной добычи; имущие италики были заинтересованы в политических правах — и то и другое было сопряжено с требованием предоставить союзникам римское гражданство. Однако, как известно, последний законопроект Гая Гракха сыграл трагическую роль в его судьбе и гракханском движении в целом, оттолкнув от него не только нобилей, но и всех бывших его союзников и особо сплотив сенаторскую знать и всадничество.

Справедливости ради необходимо отметить, что результаты lex judiciaria сказались значительно позднее. А то участие, которое многие всадники приняли в расправе с Тиберием, а затем с Гаем Гракхом и его единомышленниками, свидетельствовало о единстве социальных и даже политических интересов обоих сословий господствующего класса. Lex agraria Sempronia наряду с интересами нобилитета в значительной мере затрагивал и материальные интересы всадников. Многие из них сами обладали обширными поместьями или занимались спекуляцией земель. Не случайно Аппиан в Числе людей, объединившихся против аграрного закона Тиберия Гракха, называет ростовщиков-кредиторов, ссылавшихся на денежные обязательства, связанные с общественной землей[238] Закон лишал всадников-публиканов также возможности увеличивать свои капиталы путем откупа налогов, уплачиваемых с ager publicus в казну, и т. д. Во всяком случае, составитель краткого пересказа труда Ливия определенно свидетельствует, что аграрный законопроект Тиберия Гракха встретил сопротивление не только сената, но и всаднических элементов[239]. Пугал их и радикальный характер действий гракханцев. Все это вместе взятое не только послужило толчком к отпадению всадников от демократической оппозиции ради блока с нобилитетом, но и побуждало их сохранять этот союз в течение почти целого десятилетия после гибели Гракха Младшего, когда и сенаторскую знать, и всадников, как убедительно показывает С. И. Немировский[240], связывала одинаковая заинтересованность в устранении последствий гракховского аграрного закона. Аграрный закон 111 г. до н. э., сводивший на нет все результаты земельного закона Тиберия Гракха, избавлял всадников от необходимости сохранять «блок» с нобилитетом, который к тому времени утратил всякое влияние на центуриатную и трибутную структуры, а вместе с тем и на комиции. К разрыву союза с сенаторами всадничество побуждали и противоречия, возникшие между двумя сословиями на почве внешней и провинциальной политики.

Расхождения наметились уже в 118 г. до н. э. в связи с основанием в недавно завоеванной части Галлии римской колонии Narbo Martius. В дальнейшем противоречия углублялись. Всадничество было особо заинтересовано в активной захватнической политике и на Севере Италии, и в Северной Африке, в приобретении в этих районах провинций и в освоении новых областей для деятельности публиканов, для ведения торговых и ростовщических операций. Нобилитет не имел столь непосредственной заинтересованности в продолжении кампании в этих сравнительно бедных районах, где военные действия не сулили сколько-нибудь значительной добычи, тем более что общее состояние римской армии оставляло желать лучшего. Различие интересов и привело сенат и всадничество к разногласиям, которые можно наблюдать в событиях, предшествующих и сопутствующих Югуртинской войне.

В политической борьбе последнего десятилетия II в. до н. э., о которой рассказано у Саллюстия в «Югуртинской войне», выступают две политические группировки: сенаторская и составлявшая оппозицию. «Война с Югуртой потому и интересует Саллюстия, что это некий переломный момент, это развязывание тридцатилетнего периода смут и потрясений, приведшего к диктатуре Суллы»[241]. Для Саллюстия война с нумидийским царьком Югуртой — наглядная иллюстрация того, как «впервые было оказано сопротивление высокомерию знати»[242].

Действительно, в эти годы все отрицательные качества нобилитета проявились с особенной отчетливостью. Саллюстий не упускает случая указать на продажность римских послов в Африке, коррупцию, царившую в самом сенате, преступную бездеятельность корыстолюбивых и бездарных полководцев, не способных справиться с дипломатическими осложнениями в Африке, а затем — с ведением войны против Нумидии[243]. Он показывает широкое недовольство политикой сената, раскрывает требования оппозиции. В 111 г. до н. э. оппозиция добивалась объявления войны Югурте. В дальнейшем вплоть до 107 г. вопросы внешней политики по-прежнему оставались в центре политической жизни и были наиболее благодатной почвой для нападок оппозиции на нобилитет. Так, возмущение оппозиции вызвал невыгодный мир с Югуртой, заключенный в. том же 111 г., затем мир, заключенный в 109 г., инсценировка суда над скомпрометировавшими себя в этих событиях сенаторами. По убеждению Саллюстия, во всех этих событиях на форуме противостояли друг другу, с одной стороны, senatus, nobilitas, pauci nobiles, «которые захватили в свои руки государство», с другой — populus, plebs, Quirites.

Но как во главе народа, так и во главе знати стояли сравнительно узкие группировки. Саллюстий называет их партиями — «partes», «factiones», причем последнее слово чаще употребляется по отношению к знати[244].

Что же представляли собой эти «partes» и «factiones»? Были ли это определенные политические течения, малооформленные кружки или сложившиеся политические партии? В каком смысле вообще можно говорить о партиях в исследуемый период? Ответ на эти вопросы попытался дать Н. А. Машкин в специальной работе, посвященной исследованию политической борьбы в Риме в послегракханский период[245]. По его убеждению, хотя «борьба велась между двумя основными прослойками римского свободного населения, но руководили борьбой и аристократии и плебса наиболее активные, сознательные, в той или иной мере организованные группы, которые и могут быть названы партиями»[246]. Видя в них две основные политические группировки того времени — оптиматов и популяров, оформление которых началось, по-видимому, с трибуната Тиберия Гракха[247], Н. А. Машкин предостерегал, однако, от модернизации понятия «партия»[248]. Такой же точки зрения придерживался С. Л. Утченко, указывавший на недопустимость истолкования слова «партия» в Риме в современном понимании. Он, тем не менее, также считал, что нет необходимости отказываться от употребления этого термина применительно к «более организованной части господствующего класса рабовладельцев иди класса мелких производителей, объединенной определенными политическими интересами, общностью политической платформы»[249], т. е. к оптиматам и популярам. И хотя в. рассказе о событиях последнего десятилетия II в. до н. э. Саллюстий говорит только о «partes populares», оптиматов же не упоминает, нет сомнения, что именно оптиматы кроются под одиозным термином «factiones senatus». Об этом же свидетельствует вся данная им картина политической борьбы в Риме тех лет. Оптиматы выступали более организованно, поскольку средоточием и опорой их был сенат. Партия популяров показана более расплывчатой, действующей нерешительно[250]. Такой она, по-видимому, и была в действительности, ибо опиралась на комиции, состав и настроение которых были весьма разнородны, а во главе ее стояли народные трибуны из того же нобилитета. Все это значительно ослабляло демократическую оппозицию в целом.

О том, чьи интересы выражала «партия народа» в последние десятилетия II в. до н. э. и кем была представлена, можно определенно судить по поведению демократической оппозиции в ходе политической борьбы и по программным требованиям, выдвигаемым ее предводителями. Оппозиция, например, упорно добивалась активного вмешательства римского правительства во внутренние дела Нумидии, особенно после захвата Югуртой богатого торгового центра Африки г. Цирты. Столь настойчиво требовать объявления войны Югурте могли только всаднические круги, непосредственно заинтересованные в превращении зависимых государств в римские провинции, в расширении сферы откупов, торговых и денежных операций. О преимущественно всадническом характере «авангарда» оппозиции, ее руководящей группировки говорит и та нерешительность, которую можно проследить в методах борьбы демократов в последнее десятилетие II в. до н. э., и характерная для всадничества боязнь открытых выступлений народных масс, обнаруженная в 100 г. до н. э. при подавлении движения Сатурнина и Главции. Но и выступать без поддержки демократических масс всадники не отваживались; поэтому, нуждаясь в плебсе как в важной социально-политической опоре, всадники нередко вступали в блок с народными массами.

В собственно демократическом движении тех лет можно проследить две основные экономические тенденции, идущие от Гракхов. Правда, вопрос о земле ставится уже не столь решительно. Несмотря на то, что после lex agraria 111 г. до н. э. разорение крестьянства продолжалось ускоренными темпами, активных проявлений борьбы плебса за землю мы не наблюдаем вплоть до 104 г. до н. э., да и здесь речь идет не столько о крестьянстве, сколько о наделении ветеранов. Предпосылки затухания аграрной борьбы, как кажется, следует искать в общем упадке староримской крестьянской демократии. Зато соответственно возрастало значение «хлебных законов». Причина крылась в увеличении численности городского плебса за счет разорявшегося сельского населения: с ростом люмпен-пролетариата в Риме продовольственный вопрос становился все более актуальным, происходило «перерастание» аграрных требований в требование leges frumentariae, снижавших цены на хлеб[251].

Во 2-й половине II в. до н. э. постепенно оформились, приобрели значение и политические требования демократической оппозиции, которые были направлены на ограничение власти сената и утверждение политической роли и суверенитета комиций. При Гракхах это выразилось в прямом посягательстве плебейских трибунов на прерогативы сената при решении вопроса об ager publicus, финансах и пр. Примером борьбы с засильем сенаторской знати может служить и вмешательство комиций в сенатские прерогативы при передаче Марию командования римским войском в Югуртинской войне[252]. Помимо политической практики имело место и публично-правовое оформление некоторой демократизации комициальной процедуры. Еще до Гракхов, в 139 г., плебейский трибун Кв. Габиний провел закон о введении тайного голосования при выборах магистратов. В 137 г. трибун Луций Кассий Лонгин Равилла провел закон о тайном голосовании в центуриатных комициях при слушании дел о правоспособности римского гражданина, за исключением дел по обвинению в государственной измене. В 131 г. трибун Гай Папирий Карбон предложил производить тайное голосование в комициях при принятии законов. В 118 г. Марий, будучи плебейским трибуном, провел закон, по-видимому, как-то ограничивавший влияние знати на результаты голосования в комициях[253], о котором Цицерон сообщает только, что «...помосты (для голосования. — А. И.) …закон Мария сделал более узкими»[254]. Наконец, в 107 г. трибун Гай Целий Кальд ввел тайное голосование в комициях при слушании дел о государственной измене. Все эти законы демократизовали политическую жизнь в Риме, но заинтересованы в этом были не столько плебейские массы, сколько всаднические круги, получившие возможность использовать комиции как орудие проведения своей политической линии, воздействуя на них изнутри.

В последние годы II в. до н. э. политический союз между всадничеством и популярами расстроился, но и согласие между нобилитетом и всадниками, возникшее во время борьбы против Сатурнина и Главции, оказалось непродолжительным. Всесилие всаднических судов, расправлявшихся с правителями провинций, неугодными откупщикам-публиканам, вызвало настолько резкий протест сенаторской знати, что всадничество снова почувствовало нужду в союзе с популярами. Именно тогда всадничество и демократические низы опять объединили усилия для дальнейшей борьбы за демократизацию политического строя.

Так усложнилась в последние десятилетия II в. до н. э. политическая жизнь в Риме, в нее вступили различные социально-политические силы, сложились группировки оптиматов и популяров, эти своеобразные партии античного мира. Разрослась и значительно усложнилась вся политическая система римской рабовладельческой республики, претерпевшая заметную демократизацию политического режима. Нобилитет, окончательно утратив со времени Гракхов влияние и опору в комициях (чему немало способствовали разложение центуриатной организации, практически прекратившей существование в результате военной реформы Гая Мария, и значительная люмпен-пролетаризация участников собраний по трибам), как единое сословие начал сдавать позиции. Начался кризис нобилитарного политического режима.

Очередной подъем демократической борьбы был связан с именем плебейского трибуна 91 г. до н. э. Марка Ливия Друза. Несмотря на свою близость к оптиматам, Друз был противником и правящей сенаторской олигархии, и верхушки всадничества, захватившей судебные комиссии. По законопроекту Друза, суды должны быть возвращены сенаторам, но состав сената предлагалось пополнить 300 новыми членами из всадников {число членов сената доводилось, таким образом, до 600). Кроме того, Друз предлагал расширить удешевленную продажу хлеба и вывести новые колонии в Сицилию и Кампанию, где сохранился еще неподеленный ager publicus. Особо значительным был законопроект о предоставлении римского гражданства союзникам. Вторичное (после Гая Гракха) выдвижение такого законопроекта свидетельствовало о настоятельной необходимости данной меры в условиях фактического разложения всех компонентов Рима-полиса: как материальной основы его (античной формы собственности в виде ager publicus), так и политической (прямого народовластия, крестьянско-рабовладельческой милиции, всего полисно-республиканского государственного аппарата). Ливий Друз, поддержанный союзниками, которые при его участии создали тайную организацию, предложил свои законопроекты (кроме союзнического) народному собранию. Несмотря на противодействие консула того года Луция Марция Филиппа, которого Ливий Друз как плебейский трибун приказал арестовать и отправить в тюрьму, законы прошли в комициях и первоначально встретили одобрение в сенате. Но обнаружившиеся тайные связи Ливия Друза с союзниками помогли Марцию Филиппу добиться отмены новых законов. Вскоре после этого Ливий Друз был убит. Провал союзнической реформы Друза и его гибель привели к Союзнической войне, в ходе которой Рим вынужден был пойти на уступки союзникам-италикам: почти все свободное население Италии получило римское гражданство. И хотя новые граждане были приписаны лишь к 8 из 35 старых триб, распространение, римского гражданства на всю Италию знаменовало собой фактическое уничтожение полисной замкнутости Рима.

Вместе с тем это было крахом прямого полисного народовластия, поскольку в юридическую фикцию превращался сам институт комиций[255].

Завершающим эпизодом в борьбе демократической оппозиции того времени и ее последним успехом был захват власти в Риме в 88 г. до н. э, всадниками и популярами, снова на время объединившими свои силы. Популяры и всадники объединились в 88 г. против сената, поручившего ведение войны с Митридатом Понтийским видному оптимату Луцию Корнелию Сулле. Плебейский трибун Публий Сульпиций Руф предложил ряд законопроектов, снова подрывавших власть сената: по одному из них предполагалось возвратить в Рим всех изгнанных в 100 г. в связи с делом Аппулея Сатурнина, по другому — исключить из сената членов его, имевших свыше 2 тысяч денариев долга. Самый значительный, третий, разделял новых граждан по всем 35 трибам. Несмотря на сопротивление сената, законы Сульпиция были приняты. При опоре на новых граждан в комициях было принято постановление, передававшее Марию командование в войне с Митридатом. Как и в 107 г., комиции снова нарушили прерогативу сената. События эти, вызвав марш сулланских легионов на Рим, явились прелюдией к гражданским войнам. И несмотря на целое пятилетие пребывания у власти в Риме марианцев (87–82 гг. до н. э.), весь последующий период можно охарактеризовать как период реакции.

Р. Ю. Виппер время между Гракхами и Суллой определяет как «недолгий, но сильный подъем римской демократии»[256]. Действительно, на это пятидесятилетие приходится высший взлет активности свободного населения в республиканском Риме. Точнее его можно охарактеризовать как период напряженной политической борьбы между демократической оппозицией и сенаторской знатью, популярами и оптиматами, борьбы острой, хотя и сохранявшей еще в основном «конституционные» рамки и протекавшей на форуме. Но в этой характеристике необходимо подчеркнуть, что оппозиция не была единой. Наряду с массой сельского и городского плебса в составе ее, находилось и консолидировавшееся ко времени Гракхов и официально признанное всадническое сословие. Именно оно чаще всего выступало во главе оппозиции, что сказывалось на лозунгах оппозиции, наряду с требованиями экономическими выдвигавшей требования политического характера[257]. В частности, в активизации внешней политики, в решении вопросов внешнеполитических, как показывает ход событий, были заинтересованы преимущественно всаднические круги. Плебс же в таких случаях лишь использовался предводителями всадничества в качестве политического союзника, орудия для достижения определенных целей. В силу своей классовой сущности всадническое сословие и не могло сколько-нибудь длительное время оставаться в одном лагере с популярами. Поэтому и оказался период подъема демократии столь кратковременным. Что касается лозунгов демократизации государственного строя, то они исходили как от всадников, так и от плебса, тут их интересы совпадали. Поэтому достигнутые в ходе борьбы значительные успехи оппозиции в демократизации римского политического режима и были оформлены рядом специальных законов и тем самым получили публичноправовое оформление. Последнее обстоятельство позволяет с полным основанием говорить о начавшемся кризисе аристократического режима в Риме, только на смену ему, как показал дальнейший ход истории, шла не рабовладельческая демократия, а полный отказ от нее. В условиях обострения социальных и политических противоречий господствующий класс рабовладельцев обширной Римской державы нуждался в сильной централизованной власти, в крайнем ужесточении политического режима, при котором только и возможна была стабилизация рабовладельческого порядка.

§ 3. Кризис староримской военной системы как предпосылка разложения военно-аристократического режима

Как уже отмечалось выше, с середины II в. до н. э. римское общество претерпевало особо интенсивный процесс обезземеливания крестьянства. Большой приток рабов в экономику Рима и Италии и особенно в сельское хозяйство оставлял все меньше места для свободных производителей. Появившаяся благодаря рабскому труду возможность выгодно эксплуатировать землю побуждала верхушку общества стремиться к увеличению земельных богатств. Развитие крупного, основанного на рабстве землевладения происходило главным образом за счет разорения мелких и средних крестьянских хозяйств. Толчком к ускорению разложения мелкой крестьянской собственности послужило и бурное развитие товарно-денежных отношений, повышавших степень эксплуатации непосредственных производителей материальных благ. Одно из важнейших проявлений роста товарно-денежных отношений — небывалый расцвет ростовщичества. Ссуда денег под высокие проценты в Риме издавна была бичом экономической жизни. Во II в. до н. э. это создало особенно благоприятную почву для роста задолженности, которая была неизлечимым недугом мелкого землевладения, являлась естественным последствием мелкой земельной собственности. Возрастала ипотека, а вместе с тем усиливалась экономическая зависимость мелких и средних землевладельцев от богатых хозяев, ростовщиков. Увеличение задолженности крестьянского хозяйства, как правило, вело к прямой потере крестьянами их земельных наделов. Немалая роль е процессе обезземеления крестьянства принадлежала внеэкономическому принуждении Положение К. Маркса и Ф. Энгельса о том, что «настоящая частная собственность повсюду возникала путем узурпации»[258], находит подтверждение и в римско-италийской экономике II–I в. до н. э.[259] Сказывалось на крестьянстве и поступление дешевого хлеба из провинции. Страдали при этом главным образом мелкие хлебопашеские хозяйства, не способные снизить себестоимость своей продукции и потому не выдерживающие конкуренции на рынке, хотя степень их товарности и была невелика.

Огромное влияние на процесс пауперизации землевладельцев оказывали войны[260], При существовавшей тогда системе комплектования легионов, когда военнообязанным был каждый более или менее состоятельный гражданин, на крестьянство ложилось основное бремя военных походов Основоположники марксизма неоднократно отмечали значение отрыва крестьянства от земледелия ради службы в армии. О «разоренных военной службой крестьянах» писал Ф. Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства»[261]. О войнах, как о причине люмпен-пролетаризации римских плебеев, говорит К. Маркс в «Капитале», указывая, что военные повинности мешали им воспроизводить условия их труда и поэтому превращали их в нищих[262].(Воинская повинность отягощалась еще и тем обстоятельством, что многочисленные войны III–II вв. до н. э. носили затяжной характер, а отдаленность театров военных действий не позволяла регулярно производить смену военных контингентов[263]. Пагубное влияние на состояние мелкого крестьянского хозяйства оказывали военные налоги, а также опустошения, произведенные в Италии в ходе войны с Ганнибалом.

Так войны послужили своего рода катализатором в процессе разложения античной формы собственности на землю в обеих ее разновидностях, Сначала исчез ager publicus, фактически превратившись в частную собственность знатных и богатых людей Рима, исчезло само представление о владении на «общественном поле». О фактическом забвении этой формы владения свидетельствовали, в частности, противодействие землевладельской сенаторской знати планам Тиберия Гракха, а затем и трудности в работе комиссии триумвиров. Свидетельством окончательной, юридической ликвидации фонда государственных земель в Италии явился lex agraria 111 г. до н. э. В ходе интенсивной пауперизации римского крестьянства происходило разрушение и второй формы античной собственности на землю — квиритской собственности, основанной на свободном труде мелких производителей

О темпах и результатах обезземеления можно судить по имеющимся в нашем распоряжении данным цензовых переписей населения. Если в 159 г. в Римском государстве насчитывалось 338 314 граждан, обладавших имущественным цензом, то пятилетием позднее, в 154 г., их было уже 324 тыс., а в середине 30-х годов, т. е. 20 лет спустя — лишь 317 933[264].

Но теряя землю, а вместе с ней и другое свое недвижимое имущество, римские граждане лишались основных средств производства, превращались в пролетариев и утрачивали право служить в армии. С разорением состоятельного крестьянства исчезали, таким образом, элементы населения, из которых в течение стольких веков комплектовалась римская армия и которые считались наиболее патриотичными. Разлагалась сама основа старой римской армии, сложившейся еще в условиях неразвитого рабовладельческого строя.

Правда, некоторые историки, в частности Дельбрюк, отрицают существование цензовых ограничений для несения воинской повинности в Риме 2-й половины II в, до н. э. Историк ссылается на Полибия, который о наборе по сервианским классам ничего не сообщает, положительное же свидетельство Саллюстия объявляется не заслуживающим доверия. По мнению Дельбрюка, Саллюстий введен в заблуждение как относительно старого порядка рекрутирования легионов, так и относительно нововведений Мария, которому приписывает отмену цензового принципа набора[265]. Однако тот факт, что деление граждан на специальные имущественные «классы» существовало не только в глубокой римской древности, но и в позднереспубликанские времена, подтвержден неоднократно.

Прежде всего следует отметить неоднократные упоминания о существовании classes даже в позднереспубликанский период в трудах Цицерона. Имущественные «классы» названы им во II Филиппике, при описании центуриатных комиций 44 г. О разделении граждан на «классы» в современную ему эпоху говорится в речи в защиту Флакка, в трактате «De ге publica» и других произведениях[266]. Большого внимания заслуживают, на наш взгляд, свидетельства современника Цицерона — Саллюстия. О существовании «классов» в римском обществе он упоминает дважды: в «Югуртинской войне»[267] и во втором письме Цезарю[268]. Совершенно определенно сказано о существовании имущественных classes во времена Гая Гракха, при Марии, в современной Саллюстию политической действительности. Ливий о «классовой» системе в римском обществе говорит в 16-й главе XLIII книги, повествующей о событиях 169, г. Следовательно, вплоть до этого времени он тоже констатирует сохранение «классов». Об их существовании в позднереспубликанскую эпоху свидетельствуют и другие латинские авторы[269]. Дионисий, основываясь на личных наблюдениях, утверждает, что в Риме до его времени сохранился, хотя и с некоторыми изменениями, сервианский порядок устройства государства, в частности, он имеет в виду центурии[270]. Наконец, самым значительным аргументом в пользу существования имущественных разрядов является упоминание о них в таком официальном документе, как lex agraria 111 г.[271] Таким образом, на основании свидетельств различных авторов можно сделать вывод, что в Риме во II в. до н. э. сервианские имущественные «классы» не были устранены из политической жизни.

Но сохранили ли они свое значение при комплектовании легионов? Не ограничивалась ли их роль центуриатными комициями? Ведь источники упоминают о «классах» чаще всего именно в такой связи[272]. Ответ на этот вопрос дают те же авторы: Саллюстий, Ливий, а также Плутарх. Совершенно определенно говорится о сохранении «классового» принципа при проведении набора у Саллюстия в «Югуртинской войне»: вплоть до военной реформы Мария набор в армию производился на основе «классов»[273]. О военной службе римлян сообразно цензу — μετά, τιμηζ — говорит Плутарх в биографии Мария[274]. Кроме того, имеются косвенные, но достаточно определенные данные у Ливия. В 37-й главе XXIX книги он сообщает, что в 204 г. ряду колоний было приказано представить в Рим документы цензовой переписи, чтобы можно было выяснить, «как велико у них число воинов и сколько у них имущества»[275]. В предписании сената, данном несколько ранее, стояло следующее требование: «в пехоту и конницу должны быть выбраны самые состоятельные люди». И наконец: «ценз в этих колониях должен был производиться на основаниях, указанных римскими цензорами, а указания должны быть даны те же, какие существуют для римского народа»[276]. Отсюда видно, что еще в конце III — начале II в, до н. э, армия и в колониях, и в самом Риме составлялась на основании имущественного ценза, по «классовому» принципу.

Неизбежно возникало противоречие между новыми социально-экономическими условиями и старыми политическими институтами, в частности, цензовым порядком составления легионов. Проявлялось оно в постоянном недостатке рекрутов при производстве воинских наборов. Основной источник, наиболее полно и последовательно излагающий события первой трети II в. до н. э. — третья и четвертая декады книг Тита Ливия — сообщает о перманентном недостатке граждан для военной службы в те годы. А в 169 г. создалось столь тяжелое положение с набором солдат для македонской армии, что консулы обратились в сенат с жалобой на молодежь, уклоняющуюся от призыва. В результате цензоры внесли в текст гражданской присяги добавление об обязательстве всех граждан моложе 46 лет являться к набору[277]. Это сообщение Ливия имеет особенно большую ценность, так как свидетельствует о возникавшей необходимости привлекать к набору все возрастные контингенты военнообязанных граждан, подлежащих службе в полевых войсках. О критическом положении с набором войск говорит и сама необходимость вмешательства цензоров в сферу деятельности консулов.

От Полибия и Аппиана мы узнаем о подобных же затруднениях с комплектованием армии в более позднее время. В частности, в 151 г. не хватало кандидатов на должность военных трибунов, отказывались следовать за консулами легаты. Однако даже обструкция со стороны отдельных представителей высшего сословия не таила такой опасности для государства, как уклонение от наборов простых людей. «Самым худшим, — говорит Полибий, — было то, что молодежь уклонялась от военной службы»[278].

Набирать воинов становилось настолько сложно, что римское правительство старалось избежать ежегодных наборов, задерживая демобилизацию старых контингентов (как было в 200 и 188 гг.[279] и в других случаях), либо сократить их до минимума. Стремление правительства удержать ветеранов «под знаменами» наталкивалось, однако, на сопротивление самих солдат. Агитация за увольнение, созвучная общей тенденции уклонения плебса от воинской службы, приняла широкие размеры уже вскоре после окончания войны с Ганнибалом, и сенату становилось все труднее бороться ней.

Нежелание граждан служить в армии, проявлявшееся и в уклонении от наборов, и в агитации за увольнение, а порой в дезертирстве и мятежах[280], Ливий объясняет усталостью, накопившейся за годы беспрерывных войн[281]. Однако основной причиной уклонения крестьян от участия в военных походах была непопулярность агрессивной внешней политики римского правительства. Едва военные кампании были вынесены за пределы Апеннинского полуострова и особенно когда они локализовались на севере — в Альпах, Иллирии, на Дунае, а также в Северной Африке, крестьянство утратило к ним непосредственный интерес: отдаленные земли не привлекали римского крестьянина, военная добыча, достававшаяся рядовым. легионерам, была невелика, а длительный отрыв от хозяйства грозил разорением. Не открывая почти никаких перспектив для обогащения, войны усугубляли и без того тяжелое положение мелкого крестьянского хозяйства[282]. Причина антивоенных настроений крылась, таким образом, в экономических процессах, которые захватили Италию во II в. до н. э. К тому же уклонение от военной службы сделалось особенно заметным лишь на фоне общего сокращения военнообязанного населения.

Вместе с тем именно во II в. до н. э. Римское государство очень остро нуждалось в большом, боеспособном «дисциплинированном войске. Интересы рабовладения и развивающегося торгово-ростовщического капитала диктовали продолжение захватнической политики. Внешняя экспансия Рима в это столетие не прекращалась на севере Италии, за Альпами, где в результате победы над коалицией кельтских племен была создана новая провинция — Нарбоннская Галлия, в восточных Альпах, в Иллирии, на Дунае. Настоящим центром экспансионистских — устремлений Рима стала Северная Африка и, в частности, одно из ее государств — Нумидия. Еще в большей степени, чем прежде, войско было необходимо для выполнения внутренних функций рабовладельческого государства — подавления эксплуатируемых масс и обеспечения условий рабовладельческой эксплуатации в разросшейся на все Средиземноморье Римской державе. Обстановка второй половины II в. до н. э., начавшейся разрушением Карфагена, выдвинула на передний план именно карательную функцию государства. Положение в стране требовало наличия в системе государственного механизма большой армии, которая могла бы поддерживать рабовладельческий порядок и продолжать захватническую политику. И в течение всего столетия правящие круги пытались найти выход из затруднений с воинскими наборами, обеспечить армию «человеческим материалом».

В Риме той поры трудно выявить определенные направления в политике. Политические коалиции, которые время от времени возникали в среде нобилитета, были слишком неоформлении, расплывчаты[283], в них можно видеть скорее «кружки», связанные с именем того или иного популярного деятеля, чем сложившиеся политические группировки либо партии; еще меньше оснований говорить об определенных «политических платформах» этих кружков. Тем не менее представляется возможным наметить некоторые тенденции в политике правящих кругов, которым следовали римские политические деятели и их окружение в своих попытках разрешить военный вопрос на протяжении всего II в. до н. э.

Одна из таких тенденций, которую можно определить как консервативную, была направлена на сохранение «питательной среды» римской милиции. Она нашла свое выражение в попытках приостановить либо задержать всепоглощающий процесс разложения мелкой и средней земельной собственности?

Традиционным средством решения аграрной проблемы издавна было выведение колоний. Колонии издревле служили руслом, в которое время от времени отводился поток пауперизованных граждан, и тем самым на некоторый период в Риме смягчался острый земельный голод, испытываемый крестьянством. Однако во II в, до н. э. возможности для продолжения римской колонизации были весьма ограниченными: свободных земель для вывода колоний в Италии почти не осталось. Поэтому не случайно два периода оживления политики колонизации приходятся на годы приобретения новых земель. В 90-е годы это была территория, конфискованная после войны с Ганнибалом у кампанцев, бруттиев, греческих полисов. Именно в эту новоприобретенную часть ager publicus на юге Италии в 194–192 гг. были выведены ряд колоний римского и латинского, права[284]. Много колоний было создано тогда же в Средней и Северной Италии. Особенно интенсивно заселялись колонистами плодородные земли Кампании[285], которая была превращена в настоящий придаток Рима.

Другой период, когда на некоторое время снова оживляется колонизационная политика, падает на конец 80-х — начало 70-х годов II в. до н. э. В результате за первые 30 лет II в. до н. э. Рим, по подсчетам В. Виноградова, основал колоний больше, чем за два предыдущих столетия[286]. В дальнейшем, однако, выведение колоний прекращается вплоть до 20-х гг. II в. до н. э., когда Гай Гракх возобновил политику колонизации за счет основания римских поселений в провинциях.

Еще более определенно о существовании консервативной тенденции в политической жизни Рима свидетельствует направленная на военно-экономическое возрождение Италии деятельность Гракхов. Основываясь на показаниях Аппиана, можно с уверенностью полагать, что в значительной мере в основе аграрного закона Тиберия Гракха лежала забота о восстановлении поколебленной военной мощи Римского государства[287]. Сложность обстановки в стране побуждала правящие круги римского общества искать выход из создавшегося положения, и деятельность Гракхов, имевших, как уже отмечалось, целый ряд единомышленников, явилась своеобразной попыткой подобных поисков.

Результатом проведения в жизнь гракховского аграрного закона было значительное увеличение количества мелких крестьянских хозяйств, что сказалось на общем количестве граждан. Если по переписи 131 г. в Римском государстве насчитывалось 317 823 гражданина, то в 125 г. — 390 736, т. е. прибавилось почти 73 тыс. граждан[288]. В пору, когда количество полноправных граждан систематически снижалось, такое внезапное увеличение имущего населения, включенного в цензовые списки, едва ли может быть объяснено естественным приростом. Вероятно, при Гае Гракхе деятельность комиссии триумвиров была возобновлена, поскольку произошло дальнейшее увеличение количества граждан. На какой-то срок облегчилось и комплектование легионов[289]. Однако успех аграрного закона мог быть только временным. В сущности это был паллиатив, который лишь затормозил на некоторое время сокращение крестьянства, но отнюдь не устранил причин, ведущих к обезземелению.

Гракхи предусмотрительно приняли некоторые меры против разорения новых хозяев: наделы были переданы крестьянам только в наследственную аренду и отчуждать их запрещалось. Однако уже при Гае Гракхе Ливий Друз отменил арендную плату в государственную казну[290]. В дальнейшем реакция нашла и другие пути для обхода и игнорирования Гракховых законов. Законы, принятые после 121 г., постепенно отменили все гракханские завоевания и их последствия. Прослойка новых землевладельцев была непрочной, вскоре и они оказались захвачены всеобщим процессом пауперизации. После lex agraria 111 г. до н. э., признававшего все земли в Риме и Италии частной собственностью, процесс обезземеления крестьян еще более интенсифицировался[291]. Утопичное, идущее вразрез с ходом исторического развития аграрное законодательство Гракхов не могло восстановить прежнюю крестьянскую армию. Попытки разрешить военный вопрос путем аграрной реформы оказались обреченными на неуспех.

Не могли иметь большого значения и специальные, внесенные или проведенные Гракхами, военные законы, о которых сообщают источники. Так, из фрагментарных сведений, приведенных у Плутарха, мы узнаем, что Тиберий Гракх внес законопроект о сокращении срока службы в легионах[292]. Это же, очевидно, имеет в виду и Дион Кассий, говоря о каких-то законах Тиберия Гракха, облегчающих участь простых солдат[293]. Но закон утвержден не был, поскольку срок принятия его совпал с днем расправы над его автором[294]. Мало известно и о lex militaria Гая Гракха. Плутарх сообщает лишь, что он «повелевал, во-первых, снабжать солдат одеждою за счет государства без уменьшения их жалованья и, во-вторых, не призывать к военной службе граждан, не достигших семнадцатилетнего возраста»[295]. Однако и этот закон вряд ли сколько-нибудь существенно изменял положение дел в армии: столь незначительные уступки не могли серьезно повлиять на отношение крестьянства к военной службе.

Таким образом, «консервативно-реставраторская» линия в попытках разрешить военный вопрос потерпела неудачу… Это тем закономернее, что она была направлена на восстановление старых, отживших порядков, на сохранение обреченного на разорение класса мелких свободных производителе Еще раз оговоримся: едва ли возможно говорить здесь о каком-то четко выраженном направлении политики определенных кругов нобилитета. Описанные акции чаще всего подсказывались обстановкой, насущными задачами момента и требованиями масс, проводились различными, порой враждующими группировками нобилитета, каковыми были кружки катоновский и сципионовский. Но определенно консервативную окраску целого ряда правительственных мер или законов можно выявить в римской политической жизни II в. до н. э. даже при настоящем состоянии источников.

Другая, параллельно наметившаяся тенденция может быть определена как стремление переложить основное бремя военной службы на союзнические общины. Союзники-италики первоначально поставляли немногим более половины римского войска. Однако позднее значение союзников в римской армии сильно возросло. По подсчетам Дельбрюка, во II в. до н. э. контингент союзников, постепенно увеличиваясь, составлял уже до ⅔ римской армии[296]. Союзнические контингенты преобладали в пополнениях, отправляемых в 193 г. в Испанию и в 192 г. — в Лигурию; число союзников в несколько раз превышало количество граждан в том же 192 г. в гарнизонах Бруттия и т. д. Из союзников же состоял весь экипаж флота[297]. Подобную картину можно наблюдать и в следующие годы. Но самым приблизительным подсчетам, число воинов из союзников в 90-е годы до н. э. в два раза превышало количество воинов из граждан и в гарнизонных частях, и в действующей армии[298]. Такое интенсивное привлечение союзников, однако, не могло продолжаться длительное время. Людские ресурсы италийских и латинских общин были истощены уже в ходе войны с Ганнибалом. Напряжение сил, которого требовали от италиков правящие круги Рима в последующие десятилетия, привело к еще большему сокращению населения Италии. Уже в 177 г. в ответ на постановления сената, требовавшего от союзников все новых военных контингентов, латинские и италийские города ссылаются на недостаток жителей[299].

В основе создавшегося и здесь критического положения с людскими ресурсами для римской армии лежало серьезное сокращение состоятельного крестьянского населения в результате процесса обезземеления, захватившего всю Италию[300]. Экономическое состояние низших слоев населения италийских общин было даже более бедственным, чем положение свободных мелких производителей из римских граждан. Их хозяйство было серьезно подорвано массовыми репрессиями, которым римляне подвергали своих неверных союзников после Второй Пунической войны. Крестьяне многих областей Италии лишались земли и всего имущества. Их имущество было продано, а конфискованная земля обращена в ager publicus и сдана в аренду[301]. Экономическое состояние прочих союзнических общин в значительной степени было подорвано разорением и опустошением земель во время Ганнибаловой войны, когда военные действия велись непосредственно на территории Италии. Непосильным бременем лежали на союзниках налоги, особенно военный. Тяжелое положение италиков усугублялось, наконец, зависимым политическим положением их общин. Таким образом, и эта линия в политике римского правительства оказалась зашедшей в тупик.

Можно наметить, наконец, еще одно, более перспективное направление в попытках правящих кругов урегулировать вопросы, связанные с комплектованием легионов. В сущности это была целая цепь отдельных отступлений от римских политических традиций (от старого порядка набора в войско, от прежней системы оплаты военной службы), которые проявлялись на протяжении всего II в. до н. э.

Прежде всего обращает на себя внимание довольно четко выраженное стремление сохранить в легионах или набрать заново добровольцев-ветеранов[302], Расчет в этих случаях делался на воинов, которые в процессе длительной службы в армии уже утратили связь с землей и не стремились вернуться к мирной жизни. Надежда на обогащение во время походов за счет солдатского стипендиума и военной добычи для них была единственной перспективой, потому они и записывались в легионы добровольно либо вообще отказывались от демобилизации.

Первоначально таких добровольцев было сравнительно немного, но со временем они составили уже довольно значительное ядро армии[303].С приходом этих ветеранов, превращавшихся постепенно в воинов-профессионалов, легионы стали приобретать новые качества, позволявшие говорить о некоторых чертах профессионального войска уже в армии Сципиона[304]. Так сама обстановка в Римском государстве — постоянные длительные и отдаленные войны, напряженное положение в недавно завоеванных провинциях и пауперизация римско-италийского крестьянства — порождала элемент профессионализма в римских легионах.

Зачисление отслуживших положенный срок воинов в легионы официально проводилось на строго добровольной основе. Существовали специальные предписания сената консулам не записывать в войско ветеранов против их воли, хотя в действительности это условие соблюдалось далеко не всегда[305].

Применялся в те годы принцип добровольности лишь в особых случаях, в частности, когда для успешного ведения войны требовалось набрать опытных воинов или набор проводился в более широких, чем обычно, масштабах. Об исключительности применения такого принципа свидетельствуют специальные оговорки в сенатусконсультах[306]. Даже в 136 г. Сципиону Эмилиану, набиравшему добровольцев для похода в Испанию, потребовалось на это особое разрешение сената[307]. Скрытой формой применения принципа добровольности являлось менее строгое проведение набора. Так бывало, когда консулы в поисках популярности сознательно шли на уступки плебсу и не записывали в войско граждан вопреки их желанию. Ливий сообщает, что во время Третьей Македонской войны вскрылось подобное злоупотребление консулов своими полномочиями[308]. Без сомнения, такие случаи были не единичны. Непременным условием успешного применения принципа добровольности при наборе было увеличение материальной заинтересованности воинов. Сравнительно низкая оплата воинского труда мало привлекала в армию даже обедневших крестьян, не говоря уже о гражданах более состоятельных, которым уход на войну лишь наносил материальный ущерб. В таких условиях и возник вопрос о дополнительном вознаграждении. Не случайно именно в эту пору увеличились триумфальные раздачи, сыгравшие немаловажную роль в привлечении воинов-добровольцев. Воины, получавшие прежде во время триумфов по нескольку десятков ассов, теперь стали получать в качестве премии суммы, на которые можно было прожить до двух и более лет. Большие триумфальные подарки воинам выплачивали Л. Корнелий Лентул, Г. Корнелий Цетег, Кв. Минуций Руф, П. Корнелий Сципион Назика и другие военачальники. Наградные суммы особенно повышаются, когда римляне обращаются к грабежу богатых Испании и Македонии. В дальнейшем добыча, привозимая с Востока, все возрастает, соответственно увеличиваются и раздачи воинам: триумфальные деньги выдаются теперь уже в серебряных денариях, которые сначала исчисляются десятками, а затем сотнями[309]. Видом поощрения воинов являлась также выдача удвоенного жалованья.

Важным средством привлечения крестьян к воинской службе было и наделение ветеранов землей. Правда, это было лишь восстановлением традиции. На земли, захваченные в войнах, римляне всегда смотрели как на добычу завоевателя. Теперь этот обычай награждать воинов по выслуге лет землей был возобновлен. Массовое наделение ветеранов землей продолжалось вплоть до падения влияния Сципиона. По подсчетам Μ. Ф. Туликова, награждению подлежали около 45–50 тыс. солдат[310], хотя в действительности оказалось значительно меньше: далеко не все имели возможность начинать хозяйство на пустом месте, без достаточных средств.

В деле обеспечения необходимого воинского контингента важной мерой явилось также значительное и неоднократное снижение имущественного ценза пятого сервианского разряда, вызвавшее резкое увеличение количества военнообязанных граждан. По Полибию, ценз последнего военнообязанного «класса» равнялся 400 драхмам[311], что применительно к денежному курсу II в. до н. э. составляло 4000 римских ассов. Следовательно, к середине II столетия до н. э., когда Полибий писал свой труд, ценз для военнообязанных по сравнению с сервианским был уже значительно снижен. Точную дату снижения установить трудно[312], однако обращает на себя внимание резкое увеличение количества римских граждан в 189 г. до н. э. (258 318 чел. против 143 704 чел. в 194 г.)[313]. Подтверждением этой даты Μ. Ф. Тупиков считает[314] также рассказ Плутарха в биографии Тита Фламинина о событиях 189 г. до н. э., когда народный трибун Теренций Куллеон «из ненависти к аристократии побудил народ принять решение о том, чтобы цензоры записали гражданами всех, кто имел свободных родителей»[315]. И хотя Плутарх говорит о внесении в списки граждан всех жителей Рима, это может быть просто гиперболой, обусловленной отрицательным отношением Плутархова источника к описываемым событиям. Возможно также, что имущество, оцененное в 4000 ассов, практически было столь невелико, что автор мог позволить себе такое преувеличение.

По-видимому, позднее ценз понижался и еще раз, так как Авл Геллий крайний имущественный ценз военнообязанных определяет в 1500 ассов[316]. Естественно предположить, что это изменение было произведено уже после выхода в свет Полибиевой «Всеобщей истории», так как Полибий о нем ничего не знает, другой же хронологической границей может быть первое консульство Гая Мария, открывшего доступ в армию пролетариям и capite censi.

Итак, использование принципа добровольности при комплектовании легионов, увеличение денежного вознаграждения воинам и награждение землей в целях повышения их материальной заинтересованности, снижение минимального ценза для допуска в армию — таковы были нововведения, направленные на обеспечение необходимого количества воинов и общий подъем военной мощи Рима, но идущие вразрез с конституционными традициями и обычаями старины. Причиной этого процесса модернизации армии были «антивоенные настроения» римского крестьянства, его растущая незаинтересованность в агрессивной политике правящих кругов[317]. Противопоставить таким настроениям можно было только принцип добровольности в несении военной службы. Он был вызван к жизни самой обстановкой в Римском государстве, объективными обстоятельствами, которые, надолго отрывая римских граждан от хозяйства и способствуя их разорению, тем разрушали милиционную систему. В создании армии, основанной на принципе добровольности, был единственный выход, и для поддержания этого принципа использовались самые различные средства. Однако до самого конца II в. до н. э. все меры носили довольно случайный, эпизодический характер, проводились недостаточно последовательно, и воздействие, оказываемое ими на армию, было чаще всего кратковременным, эфемерным. В целом же положение с набором воинов продолжало оставаться крайне тяжелым, войск не хватало, в легионах, подолгу удерживаемых под знаменем, солдаты поднимали мятежи, военная дисциплина, моральное состояние и боеспособность воинов резко упали. Уже во второй половине II в. до н. э. римская армия утратила былую мощь; вся старая военная система обнаруживала непригодность, — неприспособленность к сложным условиям времени. Примером могут тужить события 137–132 гг. до н. э. в Сицилии, когда римские полководцы в должности преторов и даже консулов с большими силами в течение ряда лет не могли разбить армию рабов. Три года длилась война с войсками Аристоника в Пергаме, где римский консул П. Лициний Красс, несмотря на крупные силы, не только терпел поражение за поражением, но сам попал в плен к рабам. Десятилетиями тянулись войны в провинциях, восстававших против римского ига. Пять лет успешно отстаивал свободу и независимость маленький испанский город Нуманция с 8 тысячами защитников, и понадобилась шестидесятитысячная римская армия, чтобы подавить этот очаг восстания[318]. Три года длилась осада предварительно рассуженного Карфагена. Еще более красноречивое свидетельство плохого состояния римской армии — прогрессирующее падение военного престижа Рима в период от Гракхов до Мария, представлявший, по выражению В. С. Сергеева, «самую дозорную страницу римской военной истории и дипломатии»[319]. Нобилитет утратил единственное в сложившихся условно орудие своей власти — послушные, боеспособные легионы.

В обстановке поистине катастрофических поражений войска в Африке и на северных рубежах Римского государства консул 107-го и последующих годов homo novus (всадник из Арпина) Гай Марий стал набирать в легионы добровольцев без учета их имущественного ценза. И Саллюстий, и Плутарх одинаково подчеркивают: Марий первым стал принимать в войско несостоятельных граждан — сарnе censos, что противоречило обычаю предков и законам. У Саллюстия сказано: «не сообразно обычаю предков и не по классам» (non more majorum, neque ex classibus[320]), y Плутарха еще более определенно: «вопреки закону и обычаю» (τασυ τόν νόμον καί δγνήτειαν). При этом Плутарх разъясняет, как именно производился набор прежде — μετα τιμης, «сообразно цензу»[321]. Так же определенно пишет по этому поводу Авл Геллий: «capite censos», как передают, стал набирать в войско Гай Марий, хотя никто не помнил, чтобы это делалось раньше»[322]. О том же находим сведения у Валерия Максима. Высказывая о традиционном недопущении неимущих в армию, он замечает что «этот обычай, закрепленный длительным применением, нарушил Гай Марий, записывая capite censos в солдаты». Упоминает об этом нововведении Мария и Флор[323]. Таким образом, авторы единодушно отмечают, что Марий первым открыто отбросил прежний принцип набора по имущественному цензу и стал комплектовать легионы на добровольной основе, принимая в них неимущих граждан. Это нововведение явилось отправным моментом так называемой военной реформы Гая Мария, обусловив последующее введение изменений организационного и технического характера, в первую очередь — повышение жалованья и стабилизацию системы денежных и земельных раздач ветеранам по выслуге лет.

Саллюстий приводит два мнения современников по поводу столь радикальных акций Мария: «Одни говорили, что это было сделано из-за недостатка состоятельных граждан, другие — вследствие честолюбия консула»[324]. В этих словах нетрудно увидеть отношение к Мариевым мероприятиям со стороны двух политических группировок тогдашнего Рима — оппозиционной и сенаторской. Какое же суждение более правильно отражало истинное положение дел?

Выше уже говорилось о ситуации в Риме и Италии, при которой старая система наборов уже не могла обеспечить не только желательный для правящего класса состав армии, но и вообще необходимый воинский контингент, В годы затянувшейся Югуртинской войны, потребовавшей от государства огромных материальных средств и людских ресурсов, вопрос о рекрутах встал особенно остро. В то же время государство располагало массой людей, лишенных всяких средств к жизни и готовых за некоторую плату взяться за любое дело, но не имевших права служить в армии. В таких условиях напрашивался логический вывод — отказаться от старой традиции, фактически уже отмиравшей, и открыть доступ в армию всем желающим, в том числе пролетариям и capite censi, обеспечив им необходимый прожиточный минимум и создав условия для материальной заинтересованности в военной службе. Нуждавшийся в значительном пополнении войск Марий так и поступил, тем более что идея эта не была новой и неожиданной: к отдельным нарушениям традиционной цензовой системы комплектования легионов спорадически прибегали и до Мария. Как и в предыдущих случаях, антиконституционные действия. Мария оправдывались чрезвычайными обстоятельствами. Еще в большей степени эти нарушения были оправданны в последующие годы войны с кимврами и тевтонами, когда Рим был охвачен настоящей паникой. И хотя законодательным дутем нововведения при комплектовании легионов не были оформлены, в дальнейшем они стали традицией.

В условиях, когда lex agraria 111 г. санкционировал прогрессирующее разорение крестьянства, военная реформа Гая Мария была направлена не только по пути наименьшего, по сравнению с гракховскими планами, сопротивления, но и по единственно возможному пути. Она являлась логическим завершением той линии в военной политике, которую мы условно назвали «перспективной» и которая, будучи начата почти столетием ранее, отражала требования объективной действительности. Она была продиктована всей экономической и политической обстановкой, сложившейся в Римском государстве к концу II в. до н. э. и самыми насущными, неотложными нуждами момента. И совершенно правы те историки, которые считают, что реформа армии не была явлением принципиально новым, а составляла по существу лишь последний шаг длительного процесса разложения крестьянской милиции и превращения ее в постоянную армию[325].

В исторической литературе были высказаны предположения, что такая реформа уже давно намечалась определенными политическими группировками. Так, В. Н. Дьяков видел в этой реформе проявление заботы демократической партии о крестьянстве[326]. В.западной историографии подобного взгляда придерживается Вейнанд[327]. Делом рук всадников считает подготовку военной реформы Б. П. Селецкий, утверждающий, что «эта программа военной реформы была уже давно выработана всадниками, и Марию принадлежит только честь ее практического осуществления»[328]. В ряде статей Б. П. Селецкий, опираясь на Саллюстия и на труды современных историков, довольно убедительно аргументирует свою точку зрения[329]. Вне всякого сомнения, всадничество более других слоев общества испытывало потребность в военной реформе, ибо оно острее всех нуждалось в проведении широкой агрессивной политики, было заинтересовано в сохранении и расширении римских владений. В то же время оно было заинтересовано именно в таком варианте реформы, в каком она проводилась Марием, так как всадники не могли допустить посягательства на крупное землевладение и гракховский план восстановления военной мощи Рима для них был неприемлем. Военная реформа даже могла быть проведена под непосредственным давлением всадников и популяров, ибо и публиканы, и негоциаторы, и крестьяне-легионеры жаждали скорейшего и успешного завершения войны[330]. Вместе с тем говорить о каком-то определенном проекте военной реформы не представляется возможным. Во-первых, ничего не сообщает об этом Саллюстий, хорошо изучивший обстановку тех лет. Более того, он всячески подчеркивает, что нововведения, обеспечившие успех Мария при наборе войска, были неожиданностью. Во-вторых, об этом свидетельствует поведение сената, не подозревавшего о возможности такого оборота событий и поставленного Марием перед свершившимся фактом[331].

Так на рубеже II и I веков до н. э. произошло крушение милиционной системы, основанной на полисной организации, в которой только римский гражданин мог стать собственником земли и как собственник имел право и обязанность военной службы, и явилось это закономерным результатом разложения античной формы собственности и одним из важных функционально-структурных проявлений кризиса военно-аристократического режима. Последующее постепенное перерастание римских легионов в «армию профессиональных солдат»[332] по мере обновления социальной природы легионов и превращения солдат из пауперизованных членов общества в воинов-профессионалов имело самые серьезные последствия для существовавшего политического порядка. Возвратив Римскому государству уже на первых порах своего существования возможность выполнять важнейшие внешние и внутренние функции, новая армия вместе с тем. таила в себе угрозу властным позициям римского нобилитета.