Древний Рим: от военной демократии к военной диктатуре: (историко-правовое исследование)

§ 1. Преобразование военно-политических институтов и крушение республиканской политической системы в Риме

Первый век до нашей эры в истории Рима ознаменован дальнейшим углублением всех противоречий, которыми было чревато римское общества. Ареной почти непрекращающихся выступлений народных масс сделалась Италия. Общеиталийское, крестьянское по существу[333], грандиозное восстание союзников, движение крестьян в Этрурии, выступление Катилины, поддержанное демократическими элементами, движение городской бедноты в Риме в 50-е годы и, как апогей, восстание рабов под предводительством Спартака — таковы наиболее яркие события обострившейся классовой борьбы между рабами и рабовладельцами, разорившимися крестьянами, пролетаризировавшейся свободной беднотой и богатой верхушкой общества, между бесправным италийским крестьянством и стоявшими у власти римскими рабовладельцами землевладельцами, между зависимыми городами Италии и Римом. Не прекращались в первой половине I в. до н. э. освободительные движения на периферии, наиболее значительными из которых были восстание в Малой Азии и Греции в годы первой Митридатовой войны, Серторианская война в Испании и великое Галльское восстание 52 г. до н. э. Весьма напряженной была ситуация в Римском государстве — и в Италии, и в провинциях — в 40-е годы. Выступление Целия Руфа и демократические движения Долабеллы и лже-Мария, волнения крестьянства Северной и Средней Италии, вызванные массовыми конфискациями земель в связи с раздачей наделов ветеранам и известные в истории под названием Перузинской войны, действия составленной в значительной степени из беглых рабов, пиратов и недовольных крестьян-италиков армии Секста Помпея на юге Италии и в Сицилии свидетельствовали о наступлении эпохи крайнего обострения противоречий между всеми классами, сословиями и группировками римско-италийского общества. Все это не могло не способствовать внешнеполитическим осложнениям, самыми значительными из которых были войны с понтийским царем Митридатом VI Евпатором и наступление парфян на восточные провинции в 40-х годах.

На армию возлагались теперь значительно более сложные, чем прежде, задачи. Подавление выступлений обездоленных масс не только в провинциях, но и в центре страны — в самой Италии; военные операции против обладавших римской же выучкой, численно превосходящих войск италиков на нескольких фронтах одновременно, войны против хорошо организованных армий Спартака и Сертория, против воинственных, свободолюбивых галльских племен — все это требовало огромной военной силы, а также высоких боевых качеств, дисциплинированности легионеров. Главное же — появилась потребность в изолированности, отчужденности армии от народа, корпоративной замкнутости, что становилось необходимым условием превращения римских легионов в надежное орудие правящих кругов Рима. Не менее трудными для Римского государства были затяжные кампании против Митридата, поддержанного восточными провинциями, против парфянских армий. Однако события 80-х и последующих лет показывают, что легионы реформированной Марием и Суллой армии достаточно успешно справлялись с выполнением важнейших государственных функций.

Уже в 80-е годы войско Суллы, подавившее демократическое движение в Риме и в Италии и освободительную борьбу в восточных провинциях, явилось той силой, которая укрепила экономические и социально-политические позиции рабовладения в Римской державе Легионам Помпея и Красса в 70-е и 60-е годы принадлежала «заслуга» уничтожения сил Лепида в Этрурии, Сертория — в Испании, войск Спартака — в Италии и пиратов на море. Войско Лукулла, позднее переданное Помпею, обеспечило Риму новые провинции на Востоке — Вифинию, Понт и Сирию. В 50-е годы важную роль в выполнении внешних и внутренних функций государства на севере и северо-западе Римской державы играли легионы Цезаря Урегулировав положение в Испании, Цезарь осуществил завоевание — вплоть до Рейна — Трансальпийской Галлий и Британии, вел войны с германскими племенами, подавлял восстание в Галлии в 52 г. до н. э. Успешны и более поздние внешнеполитические кампании Цезаря. Таким образом, были продолжены территориальные приобретения, а главное — господствующий класс рабовладельцев получал в лице оторванных от народа регионов эффективное орудие подавления угнетенных масс, условиях обострения классовых противоречий господствующему классу требовался более совершенный аппарат принуждения, и возникшая профессиональная, наемная армия — этот усовершенствованный инструмент антинародной политики — обеспечила в дальнейшем упрочение диктатуры класса рабовладельцев всего Средиземноморья и стабилизацию внешнеполитического положения Рима. Такова была наиболее важная сторона политической роли качественно новой армии.

Изменение традиционной системы комплектования легионов и обновление их социального состава за счет римского люмпен-пролетариата влекли за собой и другие последствия. Один из значительных результатов — появление в римском обществе новой силы, вступившей в политическую борьбу, — воинов-профессионалов. Первое свидетельство тому — демократическое движение под руководством Аппулея Сатурнина. В этих событиях наиболее важным и интересным для нас моментом является роль солдат. Основная опора популяров — ветераны Мария (и граждане, и союзники-италики) в 100 г. до н. э. выступили на форуме с требованием земельных наделов, тем самым впервые приняв активное участие в политической борьбе в Риме. В те годы масса воинов была еще слабо консолидирована, их выступление не имело достаточно организованного характера. Отчасти это можно объяснить нерешительностью и двойственностью позиций самого Мария, отчасти причина кроется в том, что на форуме воины предстали как демобилизованная солдатская масса, утратившая четкую организацию. Но как бы то ни было, новая политическая сила уже заявила о себе, и отныне с ней нельзя было не считаться. Участие солдатской массы во внутренней политической жизни — один из самых ранних симптомов, свидетельствовавших о процессе профессионализации, захватившем вскоре всю римскую армию.

Со временем давление военщины на такой традиционный институт полисной демократии, как комиции, и на другие республиканские организации становится привычной чертой римской политической жизни — об этом прямо говорится в наставлениях Квинта Туллия Цицерона своему брату Марку относительно приемов и средств борьбы за консульскую должность[334]. В условиях упадка демократии воздействовать на комиции было тем легче, что основную массу их участников составлял римский городской плебс, уже давно переставший быть выразителем интересов населения Римского государства. В 40-е годы ветераны, и легионеры нередко оказывали прямое давление даже на сенат, как это было в первые дни после убийства Цезаря — в марте 44 г., затем летом 43 г. когда Октавиан вел переговоры с сенатом о консулате, и в другие моменты.

Однако ход политической жизни в Риме уже в 80-е годы показал, что для решения важных государственных вопросов недостаточно большинства в комициях или в сенате, что старые методы борьбы в конституционных рамках изжили себя, ибо в государстве появилась новая политическая сила, гораздо более могущественная, чем масса разобщенных граждан в комициях, — сплоченные, преданные своему полководцу легионы и их военачальник События 80-х годов до н. э. — первое проявление возросшего значения новой римской армии в целом. В политическую борьбу вступили теперь войска, находившиеся «под знаменами». Речь идет о мятежных легионах Суллы, открывших первый период гражданских войн в Риме и позднее обеспечивших своему полководцу диктатуру.

В дальнейшем армия и воинство все чаще используются различными группировками и фракциями господствующего класса. В 60 г. до н. э. легионеры Помпея составили материальную основу первого триумвирата и обусловили фактическое признание его правящей сенаторской олигархией. Присутствие легионеров Помпея и Цезаря в Риме и Италии и существование большой армии у Цезаря в Галлии обеспечили соответствующее отношение сената и правящих кругов к решениям триумвиров в Луке в 56 г., а позднее — их официальное закрепление. Большая армия, созданная и воспитанная Цезарем в Галлии, в результате четырех лет гражданской войны привела Цезаря к победе над республиканцами и политическими конкурентами и к захвату власти.

После мартовских Ид цезарианские легионы и ветераны явились главной опорой Марка Антония, Октавиана и всей цезарианской партии. Именно это обстоятельство принудило сенат, в нарушение всех традиций, предоставить юноше Октавиану сначала пропреторский империум, а летом 42 г., когда его легионы вошли в город, и консульскую должность. Войска привели к власти второй триумвират: концентрация основных военных сил у Антония, Октавиана, Лепида заставила сенат признать чрезвычайную власть этого союза цезарианских вождей, уподобив его особой экстраординарной магистратуре. Еще позднее войско обеспечило Октавиану победу над Антонием, потерявшим связи с центром и в силу своей неудачной восточной политики утратившим значительную часть своих легионов. Наконец, сосредоточение в руках Октавиана прав распоряжения и командования всеми римскими армиями привело к установлению фактически единоличной власти в Римском государстве и обусловило официальное признание этой власти.

Таким образом, в участии профессиональной, оторванной от народа армии во внутренней политической борьбе в качестве орудия борьбы партий и фракций господствующей верхушки — еще один важный аспект ее политической ро. ли. и в условиях острейшего социально-политического кризиса эта роль возросла в такой степени, что армия сделалась важнейшим фактором внутренней борьбы. Нередко даже одно присутствие профессиональной военщины в Риме или дислокация легионов вблизи Италии оказывали самое действенное влияние на обстановку. Использование же в политической борьбе легионов, находившихся «под знаменем», вообще настолько изменило ее характер, что из борьбы, протекавшей в легальных либо в полулегальных формах на форуме, она переросла в настоящую гражданскую войну. В жизни римского государства началась новая эпоха — эпоха междоусобных войн, войн между римскими полководцами — вождями различных коалиций и фракций господствующего класса. Таковы были самые непосредственные результаты профессионализации римской армии.

В 40-е годы значение легионов как политической силы достигло такой степени, что это начинают осознавать сами легионеры, особенно их профессиональное ядро из ветеранов и центурионов, пытающихся оказывать давление на политику и поведение самих полководцев. Особенно наглядно такое воздействие проявилось во взаимоотношениях военачальников и легионеров после смерти Цезаря. Так, цезарианские ветераны, с самого начала событий стоявшие за единую цезарианскую партию, которая единственная могла бы стать прочной гарантией их привилегий, неоднократно добивались примирения Антония и Октавиана. Под их давлением цезарианские вожди были вынуждены пойти на официальное соглашение летом 44 г. до н. э. Позднее, в 43 г., солдаты октавиановских легионов постоянно препятствовали ведению военных действий против Антония. Вожди республиканцев просили тогда (в мае 43 г.) Цицерона воздействовать на молодого Цезаря и заставить его выступить против Антония. Но, как метко заметил Децим Брут в письме к Цицерону, «и Цезарю невозможно приказать, и Цезарь не может приказать своему войску»[335]. В этих словах очень верно отражено своеобразие обстановки в войске Октавиана в те дни. Требования легионов были одной из важнейших причин примирения цезарианских вождей и образования второго триумвирата в ноябре 43 г. — до н. э. В 40 г. солдаты снова настояли на примирении полководцев, завершившемся Брундизийским соглашением. Наконец, перед Перузинской войной солдаты стремились урегулировать отношения между Октавианом и Луцием Антонием, особенно настойчиво действовали ветераны, отслужившие свой срок[336].

О возросшей активности солдат, а зачастую их непосредственном влиянии на ход событий говорит, например, эпизод, имевший место при сдаче войск Луция Антония после падения Перузии. Солдаты Октавиана не позволили своему военачальнику даже высказать упреки в адрес антониевых легионеров, былых их товарищей по службе. Они приветствовали воинов Луция как своих соратников, просили за них Октавиана и не давали ему говорить до тех лор, пока он не пообещал им полного прощения[337]. Корпусу ветеранов, сплотившихся в прошлых походах, принадлежала особенно активная роль в таких событиях, а сами полководцы, сознавая всю значительность их влияния, достаточно чутко реагировали на их требования. Подобные факты — яркое проявление значительного политического усиления военщины, которая порой становилась настоящим хозяином положения в стране. Однако сказанное отнюдь не свидетельствует о том, что римская армия становилась самостоятельной политической силой. В сущности она всегда была лишь орудием соперничавших группировок господствующего класса в борьбе за власть в государстве и могла быть использована любой фракцией, которая стоит за полководцем и в состоянии дороже заплатить воинам-профессионалам за их службу.

И сами соперничающие группировки господствующего класса, и их вожди хорошо понимали значение армии как единственной реальной опоры в государстве. Подтверждение тому такое специфическое явление римской жизни I в. до н. э., как борьба за войско. Эта своеобразная тенденция в политической жизни Рима проявилась уже в последнее десятилетие II в до н. э., когда всадничество и сенаторская олигархия фактически вели борьбу за армию в Африке, где были сосредоточены основные военные силы государства. Выступая за предоставление командования римской армией консулу 107 г. Гаю Марию, всаднические круги боролись за возможность осуществлять свои методы в проведении внешней и провинциальной политики[338].

Борьба за войско между этими же фракциями господствующего класса возобновилась и активизировалась после Союзнической войны. Теперь сенаторство и всадническая группировка, поддержанная популярами, боролись за командование армией в войне с Митридатом, а по существу — за возможность решать вопросы восточной политики, за право эксплуатировать восточные провинции. В борьбу вступили и сами вожди группировок, которые потому и оказались выдвинутыми на эту роль, что у них существовали давние связи с войском. Сулла вел борьбу за легионы в полном смысле слова с оружием в руках, выступив во главе этих же легионов против марианцев, захвативших власть в Риме. Кроме того, его постоянные заботы о вознаграждении и обогащении легионеров и далее прямой подкуп не только обеспечивали верность солдат, но и позволили увеличить войско за счет армии политического противника. Гораздо смелее и последовательнее, чем демократы, обращаясь к профессионально-корпоративным интересам солдат, Сулла вышел победителем из этой борьбы за армию, а затем захватил и власть в государстве. Установление сулланской диктатуры, однако, по существу оказалось восстановлением власти сенаторской олигархии, чьим ставленником был сам Сулла.

На 60 г. до н. э. приходится начало нового этапа борьбы за войско. Политические деятели тех лет, возглавлявшие также определенные круги римского общества, действуют еще более целенаправленно. Яркий пример тому — политическая и военная деятельность Юлия Цезаря. Вопрос о борьбе Цезаря за войско многосторонен. Трудно установить, когда у Цезаря созрел план захвата власти, когда именно он решился на разрыв с сенатом и Помпеем[339]. Важно другое — его настойчивое стремление завладеть войском, связи с которым только и могли обеспечить политическому деятелю того времени вес и влияние. Политическая борьба в 60 г. в Риме и все десятилетнее проконсульство в Галлии отмечены активной борьбой Цезаря за легионы, из которой Цезарь вышел обладателем огромной, преданной, сильной своей сплоченностью армии.

Гражданскую войну Цезарь и Помпей начинали как вожди различных политических группировок. Цезарь, первоначально зарекомендовавший себя в качестве восстановителя партии марианцев, был связан с демократическими кругами популярами и в гражданскую войну вступил как защитник попранной демократии, прав народных трибунов. Напротив, Помпей, тяготевший к конституционным традициям, был близок к сенаторским кругам и не случайно был выдвинут ими в качестве вождя «республиканской», сенаторской группировки. Таким образом, в 50-е — первую половину 40-х годов полководцев в их борьбе за войско поддерживали довольно широкие круги политически активной прослойки римского общества. Однако со временем борьба политических групп переросла в открытую борьбу военных вождей за легионы и единоличную власть. В конце 40-х годов Антоний и Октавиан не только откровенно конкурировали друг с другом при наборе ветеранов, но даже переманивали один у другого целые легионы.

За войско боролась и находившаяся у власти республиканская группировка. Вожди республиканцев, не пренебрегая никакими средствами, собирали в восточных провинциях и в самой Италии деньги для вербовки и содержания легионеров. Сенат не скупился на обещания денег и земель солдатам. Непримиримый противник всяких аграрных законов, Цицерон в начале 43 г. сам предложил проект землеустройства ветеранов, что довершает сходство тактических приемов республиканцев и цезарианцев. Все это позволяет видеть, сколь велика была активность политических противников и как богат их арсенал средств борьбы за легионы, в ходе которой они не останавливались ни перед чем, нарушали былые общественные и политические нормы, отступали от старых лозунгов и традиций. Методы борьбы неопровержимо свидетельствовали о том, что это характернейшее явление римской политической жизни конца республики было порождено тем же процессом профессионализации армии. Сама же борьба, ее напряженный, острый характер — прямое подтверждение огромного, все возрастающего политического значения армии в Римском государстве тех лет. Вместе с тем, превратившись в важный фактор политической жизни, профессиональная армия оказала сильное, преобразующее влияние не только на весь ход и результаты борьбы в Риме, но и на политический режим в стране, а затем и на форму правления.

В пору кризиса республики и в сфере распоряжения, и в сфере командования армией часто наблюдались отступления от сложившегося конституционного порядка. В ходе напряженной политической борьбы в Риме нередкой оказывалась такая ситуация, когда войско переходило в руки политических деятелей, не занимающих высших магистратур и вообще не облеченных империумом, а комиции либо сенат своими постановлениями лишь post factum санкционировали от лица государства существующее положение дел. Так, в конце 82 г. через комиции был проведен lex Valeria de imperio, назначивший Суллу на неопределенный срок диктатором «для издания законов и устроения государства» (dictator legibus scribundis et rei publicae constituendae) с самыми неограниченными полномочиями. Однако вплоть до издания закона Валерия, о котором Сулла сам позаботился ради оформления своего положения, он командовал армией без всяких официальных полномочий, и огромное сулланское войско начиная с 87 г. фактически было оторвано от правительства, находящегося в Риме.

Таким же независимым от центра было положение армии Цезаря в Галлии, количество легионов в которой значительно превышало разрешенное сенатом. Постановление сената, назначавшее Цезарю 10 легионов[340], лишь закрепляло создавшуюся ситуацию: у Цезаря к тому времени было не менее 8–9 легионов вместо четырех, назначенных в 59 г. законом Ватиния и постановлением сената. Позднейшие консулат и диктатура Цезаря также были лишь юридическим оформлением монопольного обладания войском, обеспечившего Цезарю беспрецедентную власть в государстве.

Еще меньше возможностей в вопросе распоряжения армией оказалось у сената после смерти Цезаря. И консул Антоний, и не занимавший еще никакой должности Октавиан вербовали воинов, не испрашивая на то никакого разрешения сената. Не только без предписания, но даже без согласования с сенатом Антоний принял на себя командование и вновь сформированными, и македонскими легионами, хотя в качестве провинции ему была назначена Галлия. Поведение же Октавиана вообще противоречило всем нормам публичного права. Предоставление пропреторского империума, а затем и консулата девятнадцатилетнему Октавиану явилось лишь запоздалой и вынужденной санкцией произведенной им вербовки легионеров и командования легионами и свидетельствовало о полном бессилии сената воспрепятствовать антиконституционным действиям молодого вождя цезарианцев. Такой же пустой формальностью было утверждение особым законом — lex Titia — второго триумвирата. Власть триумвиров, а затем Октавиана, фактически неограниченная, оказались результатом обладания большой армией, не подчинявшейся сенату и комициям, отделенной от республиканского правительства.

«Итак, легионы Суллы на Востоке, а затем в Италии (в пору, когда у власти в Риме стояли марианцы), легионы Цезаря — основной контингент армии 40-х годов, позднее — легионы Антония, войска второго триумвирата и Октавиана до установления в Риме его власти в 27 г. до н. э. — все это были войска, не связанные с. центральными органами государства, не подчиненные им. Изоляция армии от центра доходит до того, что легионы и полководец все больше отдаляются от правительства, выходят из подчинения сенату и магистратам, как бы эмансипируются от республиканских органов государственной власти[341]. В результате и консулы, и сенат, и комиции, не имевшие в своем непосредственном распоряжении войск, часто оказывались бессильными перед полководцем, стоявшим во главе армии. Логическим завершением этой тенденции явилась зависимость центрального правительства от профессиональной армии и ее военачальника, сделавшаяся в последние десятилетия существования республики тем значительнее, чем сложнее и напряженнее становилась обстановка в Римском государстве. Постепенное отчуждение легионов от полисно-республиканских органов государственной власти и имело результатом власть военных диктаторов. По сути дела, в Риме в эту эпоху происходило становление нового политического режима — режима военных диктатур. Внутренней сущностью процесса складывания нового режима и было небывалое усиление политической роли армии. Внешне это проявлялось в давлении легионеров на комиции и сенат, в решении важнейших вопросов государственной жизни с помощью военной силы, действовавшей и на форуме, и на полях сражений, в последующем фактическом устранении из политической жизни старых республиканских порядков, в отказе даже от видимости демократии. Причины установления и утверждения нового политического режима — в самих условиях, которые толкали правящие круги класса рабовладельцев на принятие военной диктатуры, — в условиях острого социально-политического кризиса, охватившего в I в. до н. э. всю Римскую державу[342].

Н. А. Машкин, фиксируя установление этого режима с Цезаря и называя его цезаризмом[343], отмечает в качестве его специфики лавирование между различи; ми социальными группами при опоре на армию, которую уже при Цезаре можно было сравнить с армией ландскнехтов[344]. Суть цезаризма определена здесь совершенно точно. Действительно, среди приемов и методов осуществления государственной власти, к которым прибегал Цезарь, политика лавирования занимала не последнее место. Известно, что он одновременно или поочередно привлекал к себе и римский плебс, и верхушку италийских муниципиев, и богатое всадничество, и сенаторскую знать, и романизованных знатных провинциалов. Но опора на войско, использование цезаристских военных кругов для проведения определенной политики — вот главная черта нового режима.

Следует отметить также, что Н. А. Машкин не. связывает установившийся порядок с пребыванием Цезаря у власти, но видит в цезаризме явление длительное, распространившееся и на послецезарианский период, и на эпоху принципата. Более того, собственно принципат Августа рассматривается им как «определенный этап в развитии цезаризма»[345]. Думается, что нет надобности пересматривать эти положения, хотя некоторые из них нуждаются в развитии.

Итак, мы понимаем режим, установившийся в 40–30-е годы I в. до н. э., как военно-авторитарный, имея в виду сильную власть, диктатуру полководца, пришедшего к власти с помощью войска и на него же опирающегося. В этом — важнейшая особенность нового политического порядка, который пришел на смену нобилитарному режиму.

Однако новый режим был отмечен также существенными структурно-функциональными изменениями в самом механизме государства[346]. Происходило снижение роли сената, постепенное сокращение деятельности комиций, ограничение сферы функционирования ординарных магистратур. Выразилось это, как уже отмечалось выше, в первую очередь в утрате сенатом такой важной компетенции, как высшее распоряжение вооруженными силами, включавшее в себя разрешение на воинские наборы и финансирование армии, определение провинций консулам и другие полномочия. Фактически были лишены военного империума, а вместе с ним и права командования вооруженными силами, консулы и преторы. Не магистратура определяла теперь военные полномочия командующего армией, а реальное положение дел, связь полководца с войском, популярность среди солдат, «платежеспособность». Лишились своей компетенции в сфере военного ведомства и комиции, которые прежде не только избирали магистратов, но тем самым и облекали их империумон. Уже с 80-х годов основная масса римского войска по существу была неподведомственна сенату, республиканским магистратам, комициям, в период расцвета республики в совокупности обладавшим высшей военной властью в государстве. Именно это обстоятельство обусловило снижение роли старых республиканских органов во всех остальных областях государственной жизни. Напротив, командующий легионами в этих условиях нередко осуществлял не только командование, но и распоряжение ими. А по мере усиления отдельных полководцев в их руках концентрировалось и высшее распоряжение, и верховное командование всеми вооруженными силами, как это было в период диктатуры Суллы, Цезаря, триумвиров, Октавиана. Главнокомандующий и его армия как бы превращались при этом в центральное звено государственного механизма. Еще более явным это сделалось в годы гражданских войн 40–30-х годов до н. э. и при Октавиане Августе, результатом дальнейшего разложения всех республиканских порядков, всего полисно-республиканского аппарата, происходившего в условиях стабилизации нового режима при Октавиане, явилась эволюция Римского государства от республики к своеобразной «римской» форме военно-рабовладельческой монархии — империи[347].

Будучи в силу своего характера изолирована от народных масс, новая армия значительно больше соответствовала всем тем задачам, которые ставил перед ней господствующий класс римского общества, и в первую очередь обусловливала выполнение важнейшей внутренней функции Римского рабовладельческого государства — подавление рабов и народных масс. Это обстоятельство и побуждало правящие круги господствующего класса римских рабовладельцев мириться с происходящими политическими переменами. Особенно большое впечатление произвел на современников разгром войсками Октавиана в 36 г. армии Секста Помпея, составленной из беглых рабов[348]. Расправа с рабами была тем своеобразным «векселем», который позволил римским и италийским собственникам надеяться на упрочение своих экономических позиций в случае прихода к власти молодого Цезаря. Последующее затем установление Pax Romana, означавшего наведение в стране рабовладельческого порядка, было самой важной заслугой Октавиана в глазах не только римско-италийских, но и средиземноморских рабовладельцев. В громоздкой и расшатанной республиканской Государственной машине новая армия и ее полководцы оказались единственной силой, способной привести в подчинение эксплуатируемые массы. Поэтому все надежды рабовладельческой знати и Рима, и Италии, и провинций были связаны с военной диктатурой и с профессиональной армией, которая в этой обстановке явилась орудием установления и упрочения военно-рабовладельческой диктатуры. Крепкая власть при опоре на армию и в дальнейшем охраняла рабовладельцев от восстаний рабов, гарантировала им владение имуществом, обеспечивала господство в завоеванных провинциях и даже давала надежды на продолжение внешней экспансии. Так усовершенствование орудия насилия позволило Римскому рабовладельческому государству через установление военно-авторитарного режима к концу I в. до н. э. выйти из затяжного политического кризиса и в течение двух последующих столетий более или менее успешно справляться с выполнением важнейших государственных функций.

§ 2. Нарушения конституционной традиции в конце II — первой половине I в. до н. э.

В бурное, насыщенное событиями во всех сферах жизни общества время кризиса Римской рабовладельческой республики большие изменения произошли и в области права, особенно права публичного. Всевозможные нарушения конституционной традиции, постоянные отступления от нее знаменовали собой не только кризис полисно-республиканского строя, но и свидетельствовали о глубоких социальных изменениях в соотношении классовых сил, происходивших в конце II — первой половине I в. до н. э. Конституционная ломка, ее внешние проявления, как и внутреннее содержание, ее побудительные причины заслуживают самого пристального внимания историков-правоведов. Однако изучены они совершен, но недостаточно. В советской литературе этот вопрос затронут лишь в фундаментальном труде Н. А. Машкина[349]. В отличие от специальных работ западных исследователей с их формально-юридическим анализом[350] в книге советского историка-романиста прослеживается стремление связать появление новых политических институтов с обострением социально-политической борьбы в Риме. Но поскольку вопрос об особых полномочиях и чрезвычайных магистратурах не составляет в указанной работе предмет специального исследования, внимание уделено здесь только некоторым экстраординарным магистратурам, многие стороны таких отступлений от полисно-республиканского государственного строя остаются в тени.

Не претендуя на исчерпывающее исследование указанной проблемы, попытаемся выявить и проанализировать по возможности разносторонне наиболее заметные нарушения полисно-республиканской конституции, а именно — важнейшие чрезвычайные полномочия и экстраординарные магистратуры, имевшие место в римской политической жизни с конца II в. до н. э. до прихода к власти Октавиана Августа.

В рабовладельческом Риме, где как и во всяком эксплуататорском обществе движущей силой развития была все обостряющаяся классовая борьба, тенденция к усилению диктатуры рабовладельцев, к совершенствованию средств и методов ее осуществления была имманентна самой сущности государства, политической системы в целом. Это нашло отражение уже в раннереспубликанской политической практике и конституционной традиции. Такая экстраординарная магистратура, как диктатура, являлась важным средством укрепления правительственной власти при внутренних волнениях либо крайней внешнеполитической опасности. Существуют рассказы традиции о Цинциннате, получившем диктатуру для отражения нападения эквов и сабинян, о Кв. Гортензии, который был назначен диктатором в 287 г. до н. э. в условиях крайнего обострения борьбы плебеев за свои права, о диктаторе Кв. Фабии Максиме, ведшем войну против Ганнибала после Тразименской катастрофы.

Время учреждения этой должности неизвестно. Некоторые исследователи полагают, что она принадлежит к числу латинских магистратур, но довольно рано возникла и римская диктатура. Формально диктатор назначался консулом, фактически же избирался сенатом. Диктатору принадлежала вся полнота власти: все магистратуры находились в его подчинении, на его распоряжения не распространялось даже трибунское вето. Диктаторский imperium summum был ограничен лишь во времени — шестью месяцами[351].

Позднее, когда во II в. до н. э. с расцветом рабовладельческих отношений социальная и политическая борьба стала приобретать все более острый характер, в политической практике появилось более оперативное и действенное средство усиления власти исполнительного характера — особая формула постановлений сената (videant consules, ne quid res publica detrimenti capiat), предоставлявшая чрезвычайные полномочия консулам. Постановление сената, содержавшее такую формулу, называлось senatusconsultum ultimum, senatusconsultum extremum или senatusconsultum de re publica defendenda. Оно также предусматривало крайнюю централизацию власти: консулам передавалась высшая власть domi militiaeque, они получали право распоряжаться и командовать — военными контингентами, приводя их в действие даже для выполнения внутренних карательных операций. В сущности консулы приобретали диктаторские полномочия. И если к «классической» староримской диктатуре правящие круги не обращались со времен Второй Пунической войны, то формула, предоставлявшая особую власть консулам, неоднократно входила в постановления позднереспубликанского сената. Как правило, это средство применялось против определенных политических деятелей и их приверженцев, поскольку senatusconsultum ultimum позволяло магистрату казнить римского гражданина без формального суда и исключало возможность его апелляции к комициям. Известно, что формула была применена в 121 г. против Гая Гракха и его сторонников. В 100 г. до н. э. она использовалась против Сатурнина, когда чрезвычайные полномочия сенат вручил Гаю Марию для расправы с его же недавними единомышленниками. В 77 г. senatusconsultum ultimum было издано для борьбы с Лепидом, набравшим военные отряды из разоренных Суллой крестьян Этрурии и ветеранов Мария. 21 октября 63 г. консул Цицерон получил особые полномочия для расправы с катилинариями[352]. Затем последовали senatusconsulta ultima 62, 52, 49, 48 гг.

По мнению ряда исследователей (Р. Ю. Виппер, В. С. Сергеев, Н. А. Машкин), впервые эта формула была применена в 121 г. до н. э.[353] Однако Саллюстий в рассказе о заговоре Катилины, считая нужным раскрыть ее содержание (как право «exercitum parare, bellum, gerere, co êrcere omnibus modis socios atque cives, domi militiaeque imperium atque judicium summum habere»), в то же время говорит о ней как о присущей римским обычаям: «Ea potestas per senatum more Romano.magistratui maxima permittitur» («Это наибольшая власть, какую сенат, по римскому обычаю (выделено мной. — А. И.) — предоставляет магистрату»)[354]. Думается, что вряд ли хорошо осведомленный историк, современник описываемых событий, употребил бы это выражение, если бы речь шла всего лишь о четвертом случае применения senatusconsultum ultimum. Возможно, формула эта была более древней, обычной для политической практики предшествующих столетий, но к позднереспубликанским временам довольно основательно забытой.

Весьма характерно, что прибегали к этому средству правящие круги нобилитета, используя традиционный авторитет сената как инструмент изменения устаревших государственно-правовых норм. Сенатусконсульты, никогда в республиканские времена не являвшиеся только рекомендациями[355], в указанных случаях отчетливо выступают в качестве источника публичного права. Но, поскольку senatusconsultum ultimum принималось сенатом по инициативе оптиматов и при этом анннулировалось столь важное завоевание демократии, как jus provocationis ad populum, данное средство политической борьбы вызывало у популяров не только сомнение в его правомерности, но и прямое противодействие. К тому лее именно как средство политической борьбы оно было недоступно оппозиционным группировкам.

Обстановка периода гражданских войн, временами приобретавшая поистине экстремальный характер, породила и еще более действенные, радикальные и одновременно «универсальные» средства воздействия на общество и государство, обусловила еще более явные нарушения республиканской конституционной традиции. К таковым следует отнести целый ряд чрезвычайных полномочий и своеобразных «антиконституционных» магистратур. Как подметил уже Э. Гримм, в последние века республики римская конституция являлась совокупностью признаваемых в данное время и регулирующих течение государственной жизни норм. Создание новых магистратур представляло собой «едва заметный для позднего исследователя процесс, совершающийся в силу накопления известных единичных фактов-прецедентов, кристаллизирующихся в конце концов в форме признанного, но редко законно формулированного обычая»[356]. Поэтому для выяснения генезиса этого интереснейшего явления позднереспубликанской политической системы необходим хотя бы краткий обзор политической практики того времени.

Прообразом особых, позднереспубликанских экстраординарных магистратур в какой-то мере можно считать консулаты Гая Мария, получаемые заочно и, вопреки республиканской традиции, почти беспрерывно: в 107 г. и со 104 по 100 г. до н. э. Немаловажно отметить, что избрание его было результатом борьбы группировки популяров, олицетворявших тогда блок всадничества и демократических кругов[357]. Очень четко отход от конституционного обычая проявился в диктатуре Л. Корнелия Суллы, которая в 82 г. до н. э. была легализована проведением через комиции lex Valeria de imperio. На основании этого закона, инспирированного самим Суллой и сенаторской олигархией и принятого послушными комициями, состоявшими в значительной степени из сулланских ветеранов и вольноотпущенников, ему были предоставлены чрезвычайные полномочия по переустройству государства, именовавшиеся официально диктатурой legibus scribundis et rei publicae constituendae[358], Сулле вручалась неограниченная власть во всех делах внутренней и внешней политики, в том числе — право заключать договоры и объявлять войну, в его распоряжение передавалось имущество государственное и частных лиц, издание новых и аннулирование старых законов, дарование прав гражданства провинциалам и вольноотпущенникам, введение чрезвычайных судов, замещение магистратур, наказание граждан и т. п. Полномочия Суллы не были ограничены во времени. Диктатура его ни характером полномочий, ни сроком не походила на традиционную экстраординарную республиканскую магистратуру — это было подмечено уже древними авторами[359]. В целом она была оплотом нобилитета, нашедшего в Сулле защитника своих прежних политических и экономических привилегий. В свою очередь, и сенаторская знать была его важной социальной опорой. Однако главной основой власти Суллы представляется профессионализирующаяся, сплоченная вокруг своего вождя армия, крути преданного ему офицерства, воины-ветераны, наделенные землей, да еще 10 тысяч вольноотпущенных граждан Корнелиев, получивших вместе со статусом гражданства jus suffragii — право голосовать в собраниях. Поэтому, хотя внешне политика Суллы была направлена на реставрацию старых политических порядков, характер его власти знаменовал новый этап в истории политической организации: его власть это уже особая военная диктатура, обеспечившая защиту интересов высших кругов нобилитета более жесткими и действенными способами.

В послесулланский период важным антиконституционным новшеством явилось поручение, данное в 74 г. претору предыдущего года М. Антонию для борьбы с пиратами. Его империум был определен сенатом как imperium infinitum aequum, поскольку он не был ограничен определенным пространством. И хотя исход морской экспедиции не дал ожидаемых результатов, его исключительные полномочия послужили важным прецедентом. В 67 г. до н. э. в обстановке крайнего развития пиратства и связанных с этим продовольственных трудностей в Риме «безграничным империумом» был наделен Гн. Помпей. Imperium Помпей получил как проконсул, но власть его была необычной, поскольку распространялась на все Средиземное море, острова и побережье шириной до 50 миль. Он получил право распоряжаться государственной казной, доходами с провинций, средствами союзных государств, командовать большой армией и флотом из 500 военных кораблей. На этот раз особо большие полномочия были предоставлены комициями (по предложению трибуна А. Габиния был принят lex Gabinia de imperio)[360]. На решительных действиях против пиратов особенно настаивали популяры, отражавшие требования городского плебса и римских торговых кругов. Но в напряженной обстановке тех лет вокруг Помпея, знатного нобиля, тогда уже стяжавшего себе военную славу, объединились и проявившие уступчивость сенаторы, и всадничество в целом. В следующем же году Помпей снова был наделен чрезвычайными полномочиями (по lex Manilia), на этот раз для войны с Митридатом Понтийским — при активном содействии публиканов, недовольных политикой Лукулла на Востоке. Таким образом, оба раза это были экстраординарные полномочия, исходившие от комиций и предоставленные по предложению плебейских трибунов.

Неофициальный политический союз Цезаря, Помпея, Красса, за которыми в 60 г. стояли городской плебс, торгово-ростовщические круги всадничества и многочисленные ветераны, также имел своим результатом целый ряд чрезвычайных полномочий, среди которых наиболее значительными были длительные проконсульства Цезаря и консулат sine collega Помпея.

«Соглашение трех» было направлено против временно упрочившегося всевластия сената и сенаторской знати. В своей борьбе против верхушки нобилитета триумвиры опирались, как правило, на комиции, через которые проводились намеченные триумвирами законы (в интересах ветеранов, городского плебса, всадников)[361]. От комиций же (по lex Vatinia) Цезарь получил в управление Цизальпинскую Галлию и Иллирик сроком на пять лет с правом командовать расположенными там войсками и набирать воинов. По настоянию комиций он получил вскоре в управление и Трансальпийскую Галлию, войны в которой обеспечили ему к началу 40-х годов легионы, деньги и славу. Характерно, что вся деятельность комиций уже в 60 г. до н. э. протекала при участии и под непосредственным давлением солдат-ветеранов, распущенных Помпеем после восточной кампании.

В данном контексте не представляется возможным подробно рассматривать события политической жизни Рима в последующие десятилетия, но, как можно судить по многочисленным источникам, ветераны Помпея, а затем солдаты и офицеры цезарианских легионов оставались непосредственными и активными участниками комиций[362]. Особенно явно об этом свидетельствуют события, развернувшиеся в 52 г., когда Гн. Помпей был избран консулом sine collega (с правом самолично назначить второго консула). Собственно выборов как таковых и не было. В крайне сложной обстановке, создавшейся в Риме в конце 53 г. и в начале 52 г. до н. э., сенат принял постановление относительно такого нарушения конституции и 28 февраля оно было лишь утверждено комициями[363]. Одновременно за Помпеем сохранялись экстраординарные полномочия imperium infinitum, cura annonae и проконсульская власть над Испанией. При сохранении прочных связей Помпея с легионами и демобилизованными ветеранами это была настоящая военная диктатура, осуществлявшаяся с помощью введенных в столицу войск[364]. Тем не менее внешне лояльное поведение и сближение Помпея с сенатом снискало ему репутацию защитника старых республиканских традиций[365].

В общем ряду чрезвычайных магистратур стоят и диктатуры Цезаря. В первый раз он был назначен диктатором в 49 г.: после победы над цезарианцами в Испании диктаторская власть была вручена ему для созыва избирательных комиций. Вторично диктатуру он получил в 48 г. по возвращении в Рим после битвы при Фареале и устройства дел в Азии. Срок диктаторских полномочий определен не был, и он находился в этой должности вплоть до провозглашения в 46 г. диктатором на 10 лет. Наконец, в 44 г., незадолго до смерти Цезаря, сенат дал ему титул диктатора «вечного» (dictator in perpetuum). Наряду с диктатурой Цезарь имел и другие полномочия: избирался одновременно консулом, в 48 г. получил tribunicia potestas и цензорские полномочия. Можно сказать, что в этом отношении Цезарь шел по пути Помпея, сосредоточившего в своих руках в 52 г. должности и полномочия, несовместимые с точки зрения республиканского конституционного обычая. При этом огромная власть Цезаря не предназначалась, как справедливо подметил Н. А. Машкин, для решения определенных, конкретных задач, цели и задачи его были значительно шире; они распространялись на пожизненное управление государством[366]. Но в то же время данный исследователь, считая диктатуру Цезаря легализацией единоличной, монархической власти, на наш взгляд, неправ: такой оценкой он явно опережает события, правильнее было бы говорить лишь об установлении при Цезаре военно-автократического политического режима[367].

Весьма сложен вопрос о социальных основах диктаторской власти Цезаря[368]. Представитель старого патрицианского рода, он выдвинулся как вождь популяров и в дальнейшем сохранял демократическую фразеологию, стремился остаться вождем этой группировки. Группировались вокруг Цезаря определенные круги римских всадников, богатых италийских муниципалов, знатных романизованных жителей провинций. Труднее складывались отношения Цезаря с сенаторской знатью. Но многие мероприятия проводились им в духе оптиматов. Имел он среди нобилей, особенно молодых, немало приверженцев. И, придя к власти, всячески старался показать, что не собирается вести борьбу с собственно сенаторским сословием или с сенатом как республиканским учреждением[369]. Вообще политика лавирования между различными слоями класса римско-италийских рабовладельцев была довольно рано взята Цезарем на вооружение, что обеспечивало ему кажущуюся самостоятельность, но в то же время свидетельствовало об отсутствии у него сколько-нибудь прочной социальной опоры. Последняя не была и не могла быть устойчивой вследствие противоречивых интересов различных его сторонников. Совершенно несомненно, что главной опорой Цезаря было войско и обширные военные круги: ветераны, выслужившееся офицерство, легионеры, состоявшие «под знаменем». Опора на армию и является основной чертой военно-авторитарного политического порядка, установившегося при Цезаре и явившегося результатом всех политических изменений, начало которых относится ко времени Мария и Суллы.

Поистине вопиющим нарушением конституционных традиций был второй триумвират — яркое свидетельство падения авторитета сената и его бессилия в позднереспубликанскую эпоху. Приход к власти в Риме трех самых влиятельных лиц в государстве, заключивших между собой союз, сильных стоявшими за ними легионами, по существу также означал установление в Риме военной диктатуры, только на этот раз диктатуры «коллегиальной». Сенат, не обладавший военной силой, и сенаторская знать вынуждены были примириться с фактическим переходом власти в государстве и верховного командования войском к трем военачальникам. В отличие от первого триумвирата власть триумвиров 43 г. утверждалась особым законом (lex Titia). «Коллегиальная» военная диктатура была легализована и освящена авторитетом государства в качестве особой экстраординарной магистратуры, которой было присвоено официальное название «tres viri rei publicae constituendae». Триумвиры, как и их предшественники в 56 г., получали власть сроком на пять лет. Но по объему их полномочия были значительно шире, а власть имела, по существу, неограниченный характер. По lex Titia они получали право назначать магистратов и сенаторов, издавать законы, устанавливать налоги в Италии и провинциях, у них была верховная юрисдикция без права апелляции, они чеканили монету со своим изображением и т. п. Но главное — в их руках было сосредоточено и высшее распоряжение, и верховное командование легионами. Поэтому и власть их исходила не от сената или народа, а являлась результатом фактического могущества полководцев, опиравшихся на преданное войско. Произошла настоящая узурпация власти в государстве тремя виднейшими представителями нобилитета, которую сенат не мог не признать, ибо оказался бессилен противостоять и самим триумвирам, и новым тенденциям в римской политической жизни. Просуществовал триумвират недолго. Проводимая триумвирами политика проскрипций подрывала сами устои рабовладельческого общества, обрекая второй триумвират на неизбежный крах. Соперничество же между триумвирами привело к новому этапу гражданских войн. Зато приход к власти Октавиана являл собой не только установление очередной военной диктатуры. Это был подлинный отказ от старой конституционной традиции, который легко просматривается сквозь весь декорум, призванный маскировать военно-авторитарный характер нового политического порядка, сложившегося при Августе[370].

Исследователь принципата Н. А. Машкин обратил внимание на два различных, определяемых условиями политической борьбы источника экстраординарных полномочий и чрезвычайных магистратур — сенат и комиции. Однако еще более важным представляется вскрыть не различия, а общие предпосылки функционально-структурных изменений государственного строя в Риме I в. до н. э. И тут в первую очередь обращает на себя внимание то обстоятельство, что присваивались чрезвычайные полномочия политическим деятелям, уже имевшим прочные связи с войском, с военными кругами, т. е. главный источник этих магистратур, причем не формальный, а фактический, заключался в войске.

В Риме исследуемой эпохи в результате воздействия целого комплекса факторов происходило постепенное отделение армии от центральных республиканских правительственных органов. Из прерогатив сената постепенно изымалась одна из самых важных — высшее распоряжение войском. Консулы, практически уже давно утратившие право верховного командования, были лишены даже права командовать отдельными армиями (по lex Cornelia). Вместе с этим лишились значительной доли своих полномочий в военной сфере и комиции, избиравшие высших магистратов без империума. Уже в 80-е годы основная масса претерпевающих процесс профессионализации римских войск оказалась неподведомственна сенату, республиканским магистратам, комициям, которые в период расцвета республики в совокупности обладали высшей военной властью в государстве. Напротив, командующий легионами, порой даже не занимавший курульной магистратуры, а лишь получивший проконсульские либо пропреторские полномочия (как Помпей и Октавиан), присваивал себе не только командование, но и распоряжение военной силой[371]. В результате вся система республиканских органов власти и управления, не имевших в своем непосредственном распоряжении войск, утрачивала связи с ним и часто оказывалась бессильной перед полководцем, стоявшим во главе армии. На этой основе и развивалась система особых, позднереспубликанских магистратур, носители которых с помощью войск решали самые насущные задачи времени, и в первую очередь — задачу подавления выступлений эксплуатируемых масс в Риме, Италии, провинциях. Свидетельством тому — карательные операции и завоевательные акции легионов Мария и Суллы, Красса, Помпея и Цезаря, М. Антония и Октавиана. Таким образом, те результаты, к которым привели функционально-структурные изменения государственного строя, были на руку представителям господствующего класса Римской державы.

Анализ политической практики последнего столетия республики позволяет установить, что, как было показано выше, вокруг военных вождей нередко сплачивались самые различные круги, заинтересованные в наведении порядка в стране. Всадничество, массы сельского и городского плебса, италики составляли опору Гая Мария; позднее эти же слои римского общества сплотились вокруг Красса, Цезаря. Всадничество объединялось и с сенаторством в случаях усиления демократического движения в Риме, как было при Гае Гракхе, во время движения Аппулея Сатурнина. Вся эта эпоха к тому же отмечена изменением состава нобилитета и выдвижением на политическую арену «людей новых», выходцев из неримскои знати[372]. Появился даже специальный термин для обозначения людей такого рода — homo novus. К ним относились и Гай Марий, происходивший из латинской семьи из городка Арпина, и братья из всаднического арпинского рода Квинт и Марк Туллии Цицероны (Цицерон в течение всей своей жизни подчеркивал, что он homo novus), и многие другие политические деятели. Идеологическим отражением процесса консолидации двух высших сословий класса рабовладельцев представляются и провозглашенные Цицероном лозунги «concordia ordinum» и «consensus bonorum omnium». Традиционная трактовка этих лозунгов в литературе состоит в утверждении, что они отражают некоторую проповедуемую Цицероном «среднюю линию» в политической борьбе, «срединную» позицию в политике лавирования между оптиматами и популярами[373]. Думается, однако, что главным для Цицерона в этих лозунгах было Другое, а именно: consensus — «согласие» сословий (ordinum) и всех «благонамеренных», «лучших» граждан Рима (bonorum omnium) как необходимое условие для упрочения рабовладельческого строя.

Вступление на римскую политическую арену различных новых слоев и фракций класса рабовладельцев Рима, Италии и провинций, сделавшееся возможным с разрушением Рима-полиса, объективно неизбежное и необходимое объединение их, сплочение вокруг вождей, диктаторов[374] — все это и составило предпосылки укрепления класса рабовладельцев в Римском государстве, а вместе с тем — ужесточения диктатуры господствующего класса и выхода из политического кризиса, охватившего римское общество в I в. до н. э. Обусловленная социально-экономическими процессами ломка полисно-республиканских учреждений постепенно находила отражение в публичном праве, закреплялась законами, принятыми в народном собрании. И хотя де-юре все происходило в рамках полисного народовластия, по существу это было нарушением республиканской конституционной традиции, разрушением одного из главных устоев республики — системы ординарных магистратур с их выборностью, срочностью, коллегиальностью, подотчетностью сенату. На смену республиканским магистратурам шла военная диктатура, которая в условиях поздней республики, даже в случаях легализации ее, фактически не была ограничена ни во времени, ни в пространстве, ни в средствах и методах ее осуществления. Военно-авторитарный режим пробивал себе путь через республиканскую конституционную традицию на протяжении целого пятидесятилетия (от начала 80-х по 30-е годы до н. э.). И изучение, казалось бы, частных особенностей политической жизни Рима этого периода дает возможность вскрыть главную «пружину» механизма укрепления диктатуры римских рабовладельцев: военно-диктаторский режим, отражавший интересы не только узкой группы римского нобилитета, но рабовладельцев Средиземноморского региона, основывался на военной силе и почти не нуждался в публично-правовом оформлении.

§ 3. От эволюции политического режима — к эволюции формы рабовладельческого государства в период кризиса Римской республики

Историческая литература, трактующая кризис Римской республики, крайне обширна. Эта тема занимала уже современников событий, которые в своих нарративных, политико-философских, мемуарных произведениях оставили богатейший конкретно-исторический материал о политической жизни в Риме конца II–I в. до н. а. Вместе с тем эта сложная и интересная эпоха почти совершенно не освещена в советской историко-правовой науке. Не определен даже комплекс проблем, анализ которых позволил бы получить адекватное представление о кризисе. Они были лишь намечены 3. М. Черниловским в книге «История рабовладельческого государства и права»[375]. Значительно глубже разработаны вопросы, связанные с кризисом Римской республики, в специальных трудах советских историков-романистов, в частности С. Л. Утченко[376]. Проблема кризиса Римской республики здесь органически связана с проблемой кризиса Рима-полиса, этой своеобразной «римской» модели античной политической организации.

У обоих явлений, действительно, общие экономические и социальные истоки, абстрагироваться от которых при исследовании политической системы невозможно. Особенности экономики уже издавна обрекали замкнутую в территориальном отношении римскую civitas на постоянные завоевания. Экстенсивное, малопродуктивное земледелие могло обеспечивать существование сравнительно небольшого коллектива. Естественный рост населения требовал увеличения пахотных и пастбищных земель. Но возможности расширения территории общины уже с момента ее возникновения были ограничены: Средняя Италия уже в VIII–VII вв. до н. э. имела достаточно высокую плотность населения. Выходом являлась колонизация, основанная на захвате чужих земель[377]. Такой способ колонизации обусловил и ее особые, римские формы, при которых колонии, отпочковывавшиеся от Рима, не отделялись от него, но, входя в римские трибы, составляли как бы его продолжение. Тем не менее географическое обособление колоний от Рима неизбежно вело к вовлечению их в. местные экономические и политические отношения. Со временем погоня за новыми землями, рабами, прочей добычей сделалась политикой, которая, приобретая откровенно классовый, рабовладельческий характер, выливалась в систематические войны Рима с окружающими племенами и народами. Распространение в процессе завоеваний V–IV вв. до н. э. сферы политического влияния сначала на Среднюю, а затем Южную Италию с греческими полисами способствовали вовлечению римской экономики в общеиталийскую. Обратной стороной начавшейся в III в. до н. э. в Италии, а затем во всем Средиземноморском регионе экономической интеграции был процесс внутренней дифференциации римско-италийского хозяйства, развития агрикультуры и ремесел, товарно-денежных отношений и урбанизации. Во II в. до н. э., когда рабовладельческое поместье, уже связанное с рынком, ведущее интенсивное и рациональное хозяйство, сделалось господствующим типом[378], мелкие хозяйства, которые по уровню производства и доходности сильно уступали рабовладельческим виллам, стали особенно неустойчивы.

Процесс разрушения и видоизменения полисной материальной базы имел своим результатом разложение характерных для полиса отношений членов коллектива к естественной лаборатории — земле и к другим видам имущества, а затем и изменение отношений внутри самого коллектива — между согражданами. Уже борьба плебеев с патрициями за землю, против долгового рабства в V–IV вв. свидетельствовали о неравномерном распределении имущества внутри общины. Усиливали имущественное неравенство военные кампании, захват земель, рабов, которые доставались преимущественно знати. Колонизация также способствовала разложению античной формы собственности, развитию рабовладения и росту социальной дифференциации: по мере «диффузии» римлян в греко-италийрком мире все сильнее сказывалось влияние развитых рабовладельческих полисов юга Италии. Критерий богатства играл все большую роль в оценке значимости римского гражданина. Различие в положении богатого и бедного плебея стало значить гораздо больше, чем различия между богатыми патрицием и плебеем. На этой основе складывалась классовая солидарность имущих членов общества, возникала новая знать — нобилитет, сенаторское сословие, постепенно (после lex Claudia 220–218 гг, до н. э.)[379] оформившееся как знать землевладельческая.

Особо важным фактором разложения единства римского гражданского коллектива явились социально-экономические сдвиги, которые Ф. Энгельс определил как второе и третье крупные общественные разделения труда[380]. Развитие ремесел, торговли, товарно-денежных отношений, интенсифицированное включением римской экономики в общеиталийскую, вело к дальнейшей специализации различных групп римского общества, к выделению особого городского плебса и появлению торгово-денежной верхушки, которая к последней четверти II в. до н. э. сформировалась в особое всадническое сословие. Пополнялось население Рима и богатыми чужестранцами.

В таких условиях интенсивно развивались рабовладельческие отношения, оборотной стороной которых было разорение, обезземеление свободного крестьянина. Античная двуединая форма собственности, проанализированная К. Марксом[381], разлагалась. Тенденция государственной собственности, «совместной частной собственности активных граждан государства»[382], эволюционировать в абсолютную, неограниченную собственность получила свое логическое завершение в аграрном законе 111 г. до н. э.[383] Но это было уже не dominium ex jure Quiritium — утверждались собственность преторская, провинциальная, перегринская[384]. Возникал принципиально новый подход римского права к имущественным отношениям: частная собственность оформлялась как институт «священный и неприкосновенный», независимо от того, принадлежала она гражданину или негражданину.

Результатом процессов, протекавших в течение V–III вв, до н. э, было формирование к середине II в. до н. э. сложной общественной структуры, компоненты которой различались и по отношению к средствам производства, и по месту, занимаемому на социальной лестнице, и по правовому положению. В составе этого развитого рабовладельческого общества были сельский и городской плебс, сенаторское сословие и оформлявшееся всадничество, наконец, масса бесправных рабов и сравнительно небольшая группа богатых чужестранцев, пользовавшихся в Риме правовой защитой. Такое многообразное членение римского общества, которое даже не может быть детерминировано с помощью какого-либо одного критерия, никоим образом не соответствовало параметрам единого полисного коллектива.

Наряду с уничтожением полисного единства при характеристике эволюции римского общества необходимо обратить внимание и на подрыв полисной замкнутости. Происходил, с одной стороны, отток неимущих граждан за пределы Рима (в колонии, провинции). Будучи сами порождением полисной ограниченности, завоевания вместе с тем разрушали полисную общину как единый замкнутый коллектив, способствуя рассеиванию римлян по всей ойкумене. С другой стороны, втягивание Рима в орбиту средиземноморских отношений привело к притоку в Рим италиков, чужестранцев. Характеристика римского общества II в. до н. э. вообще не может быть дана без учета населения неполноправных общин Италии (с латинским либо союзническим правом) и обладавших римским гражданством муниципиев, население которых знало те же градации, что и римское, а также без учета огромной массы бесправных провинциалов, в свою очередь разделенных на множество социальных групп. К середине II в. до н. э. полисное единство, как и полисная замкнутость, существовали, таким образом, лишь де-юре.

Такие глубокие социальные изменения, новая расстановка классовых сил, изменение состава и самого понятия римского плебса, включение в политическую борьбу новых фракций господствующего класса (всадничества, муниципальной знати), а главное, усиление эксплуатации рабов и свободной бедноты — все это имело результатом крайнее обострение социальных противоречий, классовой и политической борьбы. Однако организация политической жизни в такой сложнейшей обстановке продолжала сохранять полисные формы, сложившиеся преимущественно в V–IV вв. до н. э.: она протекала на форуме, в русле комиций, в сенаторской курии, концентрировавшей политический опыт и авторитет нобилитета, выражалась в деятельности небольших политических группировок — «кружков», котерий; и лишь в конце II в. до н. э. возникли политические «партии» оптиматов и популяров. Правда, прямое полисное народовластие уже в III в. до н. э. приобрело формальный характер. Фактически власть принадлежала избираемым из нобилей магистратам и аристократическому же сенату. По существу можно говорить о нобилитарном аристократическом режиме, при котором диктатура римского нобилитета была, однако, завуалирована формами прямого народовластия. За свойственным римской политической жизни консерватизмом совершенно отчетливо просматривается классовый смысл сохранения такого декорума. Захватнические кампании давно уже велись исключительно в интересах власть имущих, но осуществлялись римско-италийским крестьянством, и функционирование комиций, до середины II в. почти сливавшихся с крестьянско-рабовладельческой милицией и формально остававшихся высшим органом власти. было призвано скрывать антагонистический характер интересов правящих кругов и народных масс, особенно в сфере внешней политики. Специфические формы римской демократии, когда голосовали не отдельные индивидуумы, а организованные коллективы граждан (курии, центурии, трибы), до определенного времени способствовали сохранению влияния правящих кругов в комициях и использованию их в качестве орудия диктатуры верхушки общины. Способствовал тому и авторитет patres, сплотившихся в сенат представителей виднейших знатных фамилий.

Однако пауперизация носителей полисной демократии — крестьян, их неизбежный отход от военной службы и как результат — снижение политической роли, совпавшие с вступлением на политическую арену новых социальных кругов, их включением во внутреннюю борьбу, постепенно привели к изменению политических порядков. В литературе имеется тенденция трактовать период с 30-х годов II в. до 80-х годов I в. до н. э. как время наивысшего развития демократии в Риме на том основании, что именно тогда был издан ряд законов, демократизировавших комициальную процедуру либо расширявших права всадничества[385]. Однако возникший в эти годы блок всадников и популяров (так традиционно называют сторонников демократических преобразований) не был союзом равноправных участников: силы последних лишь использовались всадническими кругами. Усилия же популяров, направленные на решение аграрного вопроса, встречали сопротивление не только нобилей, но и всадников, хотя и в меньшей мере, но все-таки также связанных с землей[386]. Не могла обеспечить демократизацию политического строя и демократизация процедуры в комициях, ибо катастрофически падала роль самих комиций. В сущности значение полисной демократии, подорванное модификацией самой материальной основы римского общества[387], с начала I в. до н. э. продолжало снижаться катастрофическими темпами. Тому способствовали и результаты Союзнической войны: включение италиков в списки триб делало прямое полисное народовластие практически невозможным[388]. Важным фактором в этом процессе оказалось и связанное с именем Гая Мария изменение римской военной системы, окончательно лишившее и центуриатную и трибутную организацию всякого политического значения.

К тому же вскоре после военной реформы обнаружились политические результаты начавшейся профессионализации войска: на форуме появилась новая политическая сила — ветераны Мария. Со временем воздействие военных элементов на традиционные институты полисной демократии (комиции и даже сенат) сделались привычной чертой римской жизни[389], Использование же в политической борьбе целых легионов привело к качественному изменению ее характера: из борьбы, протекавшей в легальных либо полулегальных формах на форуме и в курии, она переросла в гражданские войны между полководцами, вождями различных фракций и коалиций. В таких условиях и возникали военные диктатуры Суллы, Помпея, Цезаря, Октавиана, столь сложные политические явления, как первый и второй триумвират. В обстановке острого кризиса роль профессиональной, по существу деклассированной армии возросла в такой степени, что она сделалась важнейшим фактором внутренней политической жизни.

Главную особенность нового, военно-авторитарного, режима, утвердившегося в Риме в ходе гражданских войн, также составляла гипертрофированная роль войска, военных кругов в политической жизни. Войско являлось основным орудием установления власти Октавиана, сделавшегося главой всего военного ведомства. Необычайно велика была роль преторианской гвардии, офицерства, провинциальных легионов и при последующих принцепсах. Прямым следствием крайнего возрастания политического значения военного фактора явилась последовательная ликвидация еще сохранившихся элементов полисно-республиканской демократии[390]. В литературе существует мнение, что важным, признаком изменения политического режима можно считать изменение «состояния демократии». Применительно ко времени принципата Октавиана Августа можно говорить о почти полном отказе даже от внешних проявлений демократии[391]: они выродились в политическое лицемерие и демагогию[392]. Насильственные методы осуществления власти сделались преобладающими, была запрещена и подавлялась методами неприкрытого террора деятельность всех политических группировок, всяких организаций (вплоть до пожарных и религиозных). Прекратилась законодательная и свертывалась избирательная деятельность комиций, что порождало у римских граждан настоящий политический «абсентеизм».

Нередко полагают, что кризис полисной демократии был предопределен включением в политическую борьбу новых социальных сил — всадников, офицерства, муниципальной италийской знати. На наш взгляд, причины разложения полисной демократии более значительны. Тенденция к ужесточению диктатуры господствующего класса проистекала из самой эксплуататорской сущности римского рабовладельческого общества. В условиях обострения социально-экономических противоречий и неизбежной консолидации всех слоев господствующего класса именно профессиональные легионы, в полном смысле слова принадлежавшие полководцам-диктаторам, предоставили господствующему классу реальную возможность упрочения рабовладельческого порядка и собственно в Риме, и с Италии, и в провинциях. При этом исчезла и необходимость в существовавшей до определенных пор маскировке все углублявшихся противоречий между господствующим классом и юридически полноправным, но экономически и политически зависимым свободным крестьянством. Так, социальные изменения, происшедшие к середине II в. до н. э., и вызванное ими обострение классовой борьбы обусловили в конечном счете отказ от всех даже чисто внешних атрибутов рабовладельческой демократии и переход к неприкрытой реакции. Таково было классовое, рабовладельческое содержание окончательно установившегося в Риме в конце I в. до н. э. политического режима, этой наиболее лабильной стороны формы государства, подвергавшейся непосредственному воздействию происходивших внутри рабовладельческой структуры классовых сдвигов.

Установление нового режима в Риме было отмечено существенными изменениями в функциях и строении республиканских органов. Основную тенденцию функциональных изменений можно определить как постепенное утрачивание сенатом, магистратурой и комициями компетенции. B сфере военного ведомства, а вместе с тем — властных функций. По сути дела, это было разрушение самих устоев старой полисно-республиканской конституции, главная черта которой — военное «зерно» власти высших выборных магистратов — была очевидна уже для Т. Моммзена[393]. К функциональным изменениям в государственном строе, полагаем, следует отнести и крайнее возрастание власти отдельных военачальников. Лица, порой не являвшиеся даже магистратами либо промагистратами, не обладавшие де-юре империумом, сосредоточивали в своих руках не только верховное командование, но и высшее распоряжение войском, что и обусловило в конце концов установление военно-авторитарного режима.

На основе такого усиления роли отдельных политических деятелей возникали и структурные изменения государственного аппарата, а именно — выросла целая серия рассмотренных выше экстраординарных магистратур, незнакомых республиканской конституционной традиции (диктатура legibus scribundis et rei publicae constituendae Суллы, чрезвычайные полномочия c imperium infinitum для борьбы с пиратами и затем консулат sine collega Гн. Помпея, диктатура in perpetuum Юлия Цезаря, второй триумвират — tres viri rei publicae constituendae Октавиана. M, Антония, Лепида и др.). Они возникали в кризисные моменты на основе легализации уже установленных военных диктатур либо предоставления чрезвычайных полномочий ординарным магистратам и даже частным лицам. Точнее говоря, все чрезвычайные полномочия и особые магистратуры исходили ли они от сената или комиций, развивались из попыток придать легальный характер особой власти военачальников и были проявлением того же кризиса полисно-республиканской конституции. Примечательно, что к этому средству прибегали как оппозиционно настроенные силы, так и республиканские политические группировки[394], поскольку армия и ее полководцы во всем громоздком и расшатанном республиканском механизме были единственной силой, способной привести в подчинение эксплуатируемые массы и поддержать внешнеполитический престиж Рима.

Думается, что в экстраординарных магистратурах позднереспубликанской эпохи можно видеть и начало процесса изменения формы правления, поскольку эго были попытки легализовать, юридически оформить новые порядки. В условиях военно-авторитарного режима, установление которого повлекло за собой не только деформацию, но и разрушение республиканской формы правления, в дальнейшем происходил переход к особой, римской модели монархии — принципату, а затем — к доминату.

Параллельно с обрисованными здесь политическими процессами, а порой и переплетаясь с ними, происходило и постепенное перерастание Рима-полиса в державу. Функциональные и структурные изменения внутри римского республиканского механизма были сопряжены с процессом изменения территориально-организованной структуры Римского государства. Этот процесс может быть очерчен лишь в самом общем аспекте. Однако представляется бесспорным, что процесс перехода от полисной, простейшей полисно-унитарной формы государственного устройства к державе как более сложной унитарной форме был также обусловлен отмеченными выше социально-экономическими переменами. Необходимость удерживать в подчинении огромные владения, где развитие рабовладельческого способа производства либо начавшийся процесс разложения рабовладения также обусловливали обострение классовой и политической борьбы, неизбежно диктовала усовершенствование управления ими. В течение двух столетий правящие круги старались приспособить для управленческих целей различные элементы римского полисного аппарата. Однако это не удалось, поскольку политическая организация полиса предполагала территориальную замкнутость. И хотя сам Рим фактически перестал быть полисом уже со времени такого политического парадокса, как включение в него целой Италии (после Союзнической войны), для полного превращения его в державу потребовалось создание особого административного аппарата, что произошло лишь в условиях нового режима, по мере освобождения государства от пут полисно-республиканской организации[395].

На наш взгляд, приведенный обзор римской политической жизни конца II–I вв. до н. э. достаточно убеждает в том, что кризис римской республики не был только кризисом формы правления. Этот сложнейший политический процесс охватывал все стороны функционирования Римского государства. И возвращаясь к вопросу о соотношении кризиса Рима-полиса и кризиса Римской республики, можно с уверенностью заключить, что это был кризис полисной политической надстройки и в то же время — завершающий этап кризиса всего римского полисного организма. Рушились военно-аристократический, нобилитарный режим, полисно-унитарная и квази-федеративная формы государственного устройства, полисно-республиканская форма правления. Различные компоненты государственности начинают разлагаться в различные моменты римской истории. Но в период II–I вв. до н. э. этот процесс настолько интенсифицировался, что есть все основания говорить о кризисе той формы государства, которая сложилась в Риме на базе полиса и функционировала на протяжении пяти столетий. По существу на протяжении всего I в. до н. э. происходила замена одной формы государства другой; процесс этот протекал в рамках одной и той же рабовладельческой формации и был эволюционным. Новый политический режим, новая форма правления и вместе с тем — новая форма государства возникали постепенно, под решающим воздействием таких факторов, как социальные сдвиги и классовая борьба.