«Out, out...»[1]

Гудела циркулярная пила

Среди двора, визгливо дребезжала,

Пахучие роняя чурбаки

И рассыпая вороха опилок.

А стоило глаза поднять — вдали

Виднелись горы, пять высоких гребней —

Там, где садилось солнце над Вермонтом.

Пила то дребезжала, напрягаясь,

То выла и гудела вхолостую.

Все было, как всегда. И день кончался.

Ну что бы им не пошабашить раньше,

Обрадовав мальчишку, — для него

Свободных полчаса немало значат!

Пришла его сестра позвать мужчин:

«Пора на ужин». В этот миг пила,

Как будто бы поняв, что значит «ужин»,

Рванулась и впилась мальчишке в руку

Или он сам махнул рукой неловко —

Никто не видел толком. Но рука!

Он даже сгоряча не закричал,

Но повернулся, жалко улыбаясь

И руку вверх подняв — как бы в мольбе

Или чтоб жизнь не расплескать. И тут

Он понял (он ведь был не так уж мал,

Чтоб этого не осознать, подросток,

Работавший за взрослого) — он понял,

Что все пропало. «Ты скажи, сестра,

Скажи, чтоб руку мне не отрезали!»

Да там уже и не было руки.

Врач усыпил его эфирной маской.

Он булькнул как-то странно и затих.

Считавший пульс внезапно испугался.

Не может быть. Но... стали слушать сердце.

Слабей — слабей — еще слабей — и все.

Что тут поделаешь? Умерший умер,

Живые снова занялись — кто чем.

Загрузка...