Дурное влияние

Станция

Среда, на следующей неделе, — именно на этот день Карл назначает операцию. Он откуда-то раздобыл денег на билеты, выяснил, как добраться до Суиндона, — похоже, он знает все. Порой он кажется тупым, но гораздо чаще я думаю, что он умнее нас всех, вместе взятых.

Согласно плану, мы должны встретиться в девять у станции метро. Карл возьмет нож, Олли — веревку, а я — липкую ленту. На метро мы доберемся до Лондона, где пересядем на поезд, идущий в Суиндон. Что будет дальше, известно одному Карлу. Все у него в голове. По его словам, он знает, что делать, и расскажет нам по дороге.

И это вроде как даже не обсуждается. Карл ни разу не спросил, хотим ли мы ехать. Он просто излагает свой план — в смысле, те его куски, которые нам разрешается знать, — а мы подчиняемся.

Я боюсь ехать, но еще больше я боюсь не ехать. Теперь я в банде Карла, а раз так, то выбирать не приходится. Ты либо с ним, либо против него. Я сделал свой выбор, когда вернулся к Карлу. И если я не явлюсь на место встречи или заложу его, он отомстит. Как бы ты ни поступил с ним, он ответит тем же, но только в два раза хуже. Так что лучше даже не рыпаться. Придется ехать.

Весь мир, кроме нас троих, думает, что это обычный будний день. Никто не знает, что мы трое отправляемся на задание, сверхважное и сверхсекретное. Я так сильно нервничаю, что мама даже спрашивает, все ли со мной в порядке. Я отвечаю ей, что опаздываю, и несусь наверх чистить зубы. Мне не хочется, чтобы она вглядывалась слишком пристально — не дай бог, чего заподозрит. Кто его знает, сколько из того, о чем ты думаешь, отражается на твоем лице, особенно когда на тебя смотрит мама.

Из дома я выхожу без ленты. Единственное, о чем я должен был помнить, но в голове у меня такой гудеж, что я забываю про ленту. Но когда дохожу до конца улицы, до угла, где должен сворачивать влево, в сторону школы, вспоминаю и останавливаюсь. Карл точно убьет меня, если я припрусь без той единственной вещи, которую мне поручили принести. Придется возвращаться.

Тайно вынести ленту из дома теперь раз в десять труднее. Застукай меня сейчас кто-нибудь из домашних, сразу же начнутся расспросы, с чего это я вернулся, и придется изворачиваться и что-то выдумывать, но другого выхода нет. Сам виноват.

Дверь я открываю суперски, тихо-тихо, медленно подтягивая к себе, чтобы не щелкнул замок. Из коридора слышно, как мама наверху собирается на работу. Липкая лента в шкафчике под раковиной. С мыслью о том, что мне удастся пробраться в дом и выйти из него незамеченным, я проскальзываю на кухню — и натыкаюсь на завтракающего Донни.

Когда Донни только-только из постели, он ужасно смешной. Весь помятый, взлохмаченный и припухший, как будто на голове у него целую ночь дрыхла какая-нибудь псина. Пройдет не меньше двух часов, прежде чем можно увидеть его глаза. Что касается речи, то даже простой хрюк кажется чудом. Так что, несмотря на то что он сидит там и чавкает хлопьями, еще остается шанс проскочить мимо, схватить ленту и испариться — пока Донни не опомнился.

Путь до раковины я преодолеваю без проблем. Похоже, Донни даже не замечает меня.

Я выуживаю ленту — беззвучно, но как бы между делом — и иду обратно, изо всех сил стараясь не торопиться. Одна моя нога уже в коридоре, когда раздается голос Донни:

— Ты куда?

Лицо его все так же склонено над тарелкой. Можно подумать, что он разговаривает с хлопьями.

— В школу.

Он поднимает глаза:

— Второй раз?

— Я кое-что забыл.

— Ленту для упаковки?

Вот она, у меня в руке. Отрицать бессмысленно.

— Ага.

— Для чего тебе в школе упаковочная лента?

— Для одного урока.

— Какого еще урока?

— Э-э… о посылках.

Звучит не очень убедительно, поэтому я решаю поскорее смыться.

Успеваю открыть входную дверь до половины, когда нога Донни пинком захлопывает ее обратно. Он возвышается прямо передо мной, блокируя путь к отступлению. Ничего не говорит, просто смотрит на меня сверху вниз. Я не поднимаю глаз. Стою спокойно, гляжу на дверь, тяжело дышу и жду, пока он меня пропустит.

— Что ты задумал, Бен?

— Ничего.

— Скажи мне, что ты задумал.

— Мне в школу надо! Пусти!

— У нас ведь был договор, Бен.

— Пусти меня! Я опаздываю!

— Куда? В школу?

— Да!

— На урок о посылках?

— ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ! ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!

Со всей силы пинаю его по лодыжке. Он вскрикивает и теряет равновесие. Я отталкиваю его, пулей вылетаю за дверь и мчусь вниз по улице.

По времени я уже должен быть у станции, но я не хочу бежать, чтобы не запыхаться. Один из важнейших моментов плана, по словам Карла, — выглядеть как можно естественней и не привлекать к себе внимания. Поэтому я иду шагом. Самым быстрым, на какой только способен, но все-таки шагом. Каждый из нас должен добраться до станции сам по себе. Это еще одна часть плана.

Станция в десяти минутах ходьбы, в самом конце тупика. Еще издали, с улицы, замечаю Карла и Олли: они ждут меня под навесом, стоя совсем близко друг к другу, но не разговаривая. На углу — большой куст, и хотя всю дорогу от дома я торопился, но сейчас прячусь за кустом и наблюдаю за ними.

Ощущение точь-в-точь как в тот раз, по дороге в Уэмбли, когда Карл пересек Кентон-роуд, едва не попав под колеса, а я остался на другой стороне и следил за ним сквозь транспортный поток. Сейчас у меня похожее чувство: я нахожусь в одном мире, а Карл — где-то совсем в другом.

Я гляжу на них, а ноги напрочь отказываются нести меня дальше, потому что я вдруг осознаю: это последний шанс. Если выйти из-за куста и сесть в поезд вместе с ними, Карл увезет нас к чему-то новому. К чему-то ужасному. К чему-то, чего ни я, ни Олли не могли себе даже вообразить.

Теперь Карл смотрит прямо на куст. Он пристально вглядывается, и я пугаюсь, что он видит меня, что я плохо спрятался и он прекрасно понимает, в каком я сейчас раздрае. С моей стороны было страшной глупостью оставить все на последний момент. Надо было подумать заранее, во что я ввязываюсь. Одним тем, что я здесь, что пришел на встречу, что согласился участвовать во всей этой затее, я отрезал себе все пути к отступлению. С Карлом всегда кажется, что выбора нет.

И тут чья-то рука крепко хватает меня за плечо и с силой оттаскивает за угол. От испуга тело будто пронзает электрошоком, сердце мелко трясется в груди, кровь шипучкой пенится в венах. Горло сжимается, готовое сорваться криком, и в этот момент я понимаю, кто это.

Донни. Он все еще в пижаме. Длинное папино пальто наброшено поверх, ноги наскоро засунуты в кроссовки. Он тяжело дышит, запыхавшись от бега.

— Куда намылился?

Я не могу ответить.

— Говори!

Я не могу даже посмотреть на него. Губы мои плотно сжаты, глаза опущены в землю. Грудная клетка вздымается и опускается, сражаясь за воздух, а от ударов сердца можно оглохнуть.

Внезапно мои ноги отрываются от земли. Рванув за грудки, Донни прижимает меня к забору и склоняется к моему лицу, нос в нос, чтобы я не мог отвести взгляд.

— Что ты задумал, Бен? Что ты задумал?

— Ничего.

— ХВАТИТ, БЕН! ГОВОРИ!

Рубашка врезается в подмышки; Донни буравит взглядом; его руки у моего горла; вдобавок мысль, что Карл ждет меня за углом, — все скопом это уже чересчур, и я не могу больше сдерживать слез. Сначала это лишь пощипывание в глазах и покалывание в кончике носа, но стоит мне это почувствовать, и я понимаю: остановиться уже не смогу. По лицу Донни ясно, что он тоже это понимает. Брат опускает меня на землю. И хотя глаза у меня на мокром месте, я вижу грусть в его взгляде и еще я вижу, что происходит у него за спиной.

— ДОННИИИИИИ!!!!

Я кричу, и Донни стремительно разворачивается. В двух шагах — Карл: рука выставлена, нож нацелен в грудь моего брата. За спиной Карла — Олли.

Карл сжимает рукоятку ножа, взгляд перескакивает то на меня, то на Донни, колени чуть согнуты, он готов нанести удар.

— Зачем ты притащил его?

Карл в такой ярости, что вот-вот потеряет контроль.

— Это не я!

— ЗАЧЕМ ТЫ ПРИТАЩИЛ ЕГО?

— ЭТО НЕ Я! ОН ШЕЛ ЗА МНОЙ! Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЛ!

— Почему он шел за тобой?

— Я не знаю.

— ПОЧЕМУ?

— Я НЕ ЗНАЮ! СПРОСИ ЕГО САМ!

Карл переводит взгляд на Донни. Они смотрят друг другу в глаза, лезвие тускло блестит между ними.

— Зачем ты шел за ним? — спрашивает Карл.

— Что тебе нужно от моего брата? — говорит Донни. — Почему ты не оставишь его в покое?

Карл переходит на крик:

— ЗДЕСЬ ВОПРОСЫ ЗАДАЮ Я!

Фраза звучит нелепо, особенно из-за того, как он ее произносит. Явно он слышал ее по телику.

Повисает долгая пауза, во время которой Карл по очереди смотрит то на Донни, то на меня, а Донни по очереди смотрит то на нож, то на Карла. По лицу брата можно догадаться: он что-то прикидывает — что-то подсчитывает в уме.

— Хватит, — говорит Донни. — Мы идем домой.

Он поворачивается и протягивает мне руку. На первый взгляд это полное безумие. Теперь он стоит спиной к Карлу и ножу, совершенно беззащитный. Карл может всадить в него лезвие в любую секунду, но Донни будто бы все равно. Он даже держится так, словно совсем не боится. Он выглядит расслабленным и неторопливым.

Единственный, кто в этот момент видит его лицо, — это я, и по тому, как стиснуты его челюсти, по складке на лбу мне ясно, что он боится. Он смотрит мне прямо в глаза, и до меня вдруг доходит, что он задумал. Донни не хватает меня за руку и не удирает от опасности. Его рука рядом с моей, и теперь я сам должен решать, как поступить.

Выбор за мной. Выбор между ним и Карлом. И каждую секунду, пока я раздумываю, он вынужден стоять спиной к Карлу и его ножу.

Как только я это понимаю, я тут же беру его за руку.

Я ждал, что он схватит меня и побежит, но я ошибся. Он просто чуть заметно сжимает мою ладонь для храбрости, и мы уходим, не поворачиваясь, ни слова не говоря и даже не торопясь, демонстрируя Карлу гордо выпрямленные спины.

Мы делаем несколько шагов, сзади нас — неподвижность. Так хочется повернуться и проверить, не идет ли за нами Карл, так хочется увидеть выражение его лица — но я знаю, что должен делать то, что делает Донни. Сейчас главный — он.

Со стороны станции доносится отдаленный рокот.

— Поезд, Карл, — говорит Олли. — Поезд.

Карл не двигается — я чувствую это. Я почти слышу, как жужжат сейчас его мозги, решая, что с нами делать. Вот-вот подойдет поезд, мы уходим прямо у него из-под носа, а нож все так же зажат у него в руке.

А затем — шорох подошв по асфальту и топот бегущих ног. Убегающих ног. Они бегут к поезду.

И лишь когда они исчезают, — когда я слышу звук отходящего поезда и убеждаюсь, что их нет у входа на станцию, — мои ноги слабеют и затычка наконец выскакивает, давая волю слезам. Я рыдаю как ребенок — так сильно, что едва не падаю, — и Донни сгребает меня в охапку, взваливает на спину и несет домой.

Наверняка мы выглядим странно: Донни в пальто и пижаме, с младшим братом на закорках, на Кентон-роуд, в самый разгар утреннего часа пик. Наверняка люди оглядываются на нас. Но я этого не вижу. Мои глаза закрыты, и я не чувствую ничего, кроме всхлипов, сотрясающих все мое тело, и крепких рук брата, несущих меня домой.