Душа

XXII. Супермужчина (2)

А когда Натали не видела Кристо, ее снова окутывал густой туман, и она даже не пыталась из него выбраться. Люди и вещи вокруг нее казались бесплотными и, как только она приближалась к ним, таяли прямо на глазах… Поэтому-то и она жила словно потерпевшая кораблекрушение, и, как ни странно это покажется, именно Дани вызвал у Натали такую вспышку гнева, что она невольно отметила этот час на циферблате своей жизни.

Супермужчина появился как-то под вечер. Он по-светски склонился перед Натали, поцеловал ей руку.

– Я вернулся в ваш дом, в эту пещеру, в вашу обитель, мадам… Оливье как-то приводил меня сюда, но я никак не мог выдумать подходящий предлог, чтобы вновь с вами увидеться. Но вот я перед вами, и я взволнован. Именно здесь, у вас, та мертвая точка, где замирает движение, конечная остановка! Эталоны всех чувств хранятся, мадам, в вашем шкафу на полках вместе с простынями. С их помощью вы без труда находите всему свою меру… У вас так хорошо…

Дани взял стул, подтащил его к печке.

– Что вы пришли мне поведать? – Натали, чуть встревожившись, отложила перо. – Надеюсь, никого еще не убили? Кстати, о простынях – я не в состоянии вытаскивать их всякий раз, когда человеку не по себе, у меня их просто не хватит…

– Я никого не убил, я влюблен…

– Что ж, чудесно… – Натали снова взялась за перо.

– …влюблен в дитя. Влюблен в ее детство. Любви все нипочем. В том, что зовется прогрессом, есть беспорядок, кривая его ассимиляции показывает высокую температуру, небывалые взлеты и падения… А любви все нипочем. Но если говорить о прогрессе… Что такое неассимплированный или плохо ассимилированный прогресс? Имеется горстка людей, которые устремляются ввысь, а все остальные трюхают позади. Когда и где отставшие нагонят передовых? В сфере потребления? Одни открывают принцип телевидения, другие довольствуются тем, что смотрят по телевидению идиотские картины.

– Мое поколение, – сказала Натали, – может лишь констатировать и потреблять, мы живем фантастическими отсветами науки… Но вот вы, молодые…

– Крохотный человеческий мозг молодых столь же не способен охватить целое, как и мозг старшего поколения. Мы живем в эпоху все большей и большей специализации. В медицине лечат теперь человека по кубическим сантиметрам… глаза, нос, зубы, мозг, кожу, волосы… Как будто наш организм не единое целое. Как будто мир не единое целое. Я решил поступить на медицинский факультет.

– Значит, с карьерой фокусника уже покончено?

Дани нахмурился, озабоченно наморщил лоб: очевидно, он начисто позабыл о своей мечте стать фокусником. Поэтому он и пропустил вопрос Натали мимо ушей.

– Один врач уже не способен теперь лечить человека в целом. Никто не в силах объять то, что происходит в мире… А ведь каждый наш жест вызывает неисчислимую череду последствий. Узкая специализация безусловно разделит человечество куда резче, нежели классы при капитализме… Взаимозависимость в процессе общего развития факт неоспоримый…

Говорил он еще долго, много. Натали рассеянно слушала… Дани ее раздражал. И она вдруг прервала его.

– Одно меня в вас удивляет – это полнейшее отсутствие уважения к тому, что было сделано в минувшие века, к тем условиям, в каких это делалось. Неужели вы жертва бескультурья?

– Нет!… Я просто жертва специализации…

– А в какой именно области?

– В поэзии!

– Поэзия – это сфера универсального.

– В наши дни универсальности больше не существует… – Дани печально покачал головой, – Тут уж старайся не старайся. Я перестал систематически работать. Пусть все идет, как идет. Гора необходимых знаний все растет. Вот вам частный пример: мне пришлось на уроках истории учить на одну войну больше, чем вам, на ту самую, которую вы пережили, которая оставила на вас своп рубцы… Для меня имена ваших героев – это просто названия улиц. Такие люди, как Этьен д'Орв, Гп Моке, значат для меня не больше, чем для вас Леопольд Робер или полковник Молль. Несчастные малыши: через какую-нибудь сотню лет им столько придется всего запоминать, чтобы получить диплом об окончании школы! Правда, память будет играть все меньшую и меньшую роль, коль скоро вычислительные и прочие машины станут выполнять за человека всю умственную гимнастику, и мозг его постепенно атрофируется, равно как и ноги… Эти последние заменит автомобиль…

– Мишетта! – кликнула Натали. – Дай кофе и торт…

Ей не хотелось вступать в спор с этим шалопаем.

– Чудесно! – Дани со всеми удобствами расположился за овальным столом. – Вот они, наиболее гармонические плоды цивилизации…

Мишетта с грохотом поставила на стол блюдечки и чашки, Дани и Натали молчали. За окном в сумерках, которые уже переходили в ночной мрак, деревья судорожно взмахивали голыми ветвями.

– Налить?

Натали сказала: «Налей». Мишетта налила кофе, нарезала торт и ушла на кухню, притворив за собой дверь. Дани с нескрываемым удовольствием пил обжигающе горячий кофе. Только сейчас он начал понемногу согреваться… Хотя на сей раз он щеголял в черных брюках, залоснившихся на заду, и в толстом черном пуловере под самую шею, он, очевидно, изрядно продрог, добираясь до Натали…

– Вчера, вернее, сегодня ночью, вспоминали о вас, мадам.

– Вот как, и где?

– В ночном кафе… А говорил человек, который боготворит вас.

Натали пошевелилась на стуле, будто ей стало неловко в собственной коже.

– Сосед по столу, – продолжал Дани, – оплатил наш счет. Мы были с Оливье и еще одним парнем… Весьма солидный господин, сидел он в одиночестве… По-моему, педагог. Перед ним на столике лежала газета с вашей иллюстрированной серией. С этого и началось. Правда, забавно?

Натали не ответила.

Дани пустился в объяснения. «Старики» нередко заговаривают с ними, с молодежью, в кафе, к примеру в ночном заведении на Сен-Жермен де Пре. Дани считается непревзойденным мастером завязывать такие беседы и слово за слово вызвать в «старике» желание доставить своим молодым и в большинстве случаев безденежным сотрапезникам удовольствие: для этого достаточно открыть журнал, хотя бы «Нувель ревю франсэз», – рекомендуется не показывать обложку – так любопытнее! – и начать царапать что-нибудь, что по виду напоминало бы стихи, говорить с каким-то третьестепенным статистом через голову жертвы, намеченной для психологического опыта… Лишь в редких случаях не завязывается разговор, и обычно все кончается тем, что вам говорят: «Да бросьте, я заплачу…» Дани уверял, что никогда он не доходит до того, чтобы прямо и открыто просить денег: так недолго и разочаровать стариков, отнять у них пресловутую иллюзию опытности, радость дышать воздухом юности. Случается – их удается купить, но бывает кое-кто начинает злиться и посылает нас подальше.

Натали взяла себе второй кусок торта и не предложила Дани.

Старик, который заплатил за них в кафе, заплатил за настоящий ужин, тип неглупый и забавный. Два или три раза он осаживал Оливье… После того злополучного приключения Оливье как-то удивительно действует всем на нервы. Под конец старик ему сказал: «Вы просто юный болван, и в этом нет ничего необычного, я сам когда-то был таким же… И было это не так уж давно… в то время дама, которая делает иллюстрированные серии, была самой пленительной женщиной на свете»… Тогда, понятно, Оливье пришел в волнение и сказал, что он знает эту даму, и Дани тоже сказал, что знает ее; тут уж пришел в волнение старик.

Натали, казалось, слушала только из вежливости. Никакого вопроса она не задала.

– Вам неинтересно? А нас это просто захватило… Натали промолчала.

– Старик сообщил нам, что вы были больше, чем красавица, вы были неземной красоты! Он вас знал по мастерской на Монпарнасе, вы сидели с ним рядом и рисовали с гипса и живой натуры… Это была мастерская одного крупного художника, влюбленного в вас, и все ученики тоже были в вас влюблены. И в один прекрасный день, когда натурщица не пришла, вы позировали обнаженная, просто решили оказать услугу товарищам и заработать несколько франков… Правда это или нет? Но жить вы ни с кем не желали. А потом вдруг начали жить со всеми подряд… а затем у вас была настоящая большая любовь, но он умер – говорят, он был гениальным художником, – тогда вы пустились во все тяжкие, были на содержании. Затем вы исчезли, пошли слухи, что вы вышли замуж и родили ребенка. И все боготворили вас, до того вы были соблазнительны и милы…

– Аминь, – сказала Натали, – вот как творится история. Если уж вы так любопытны от природы и вам так хочется знать мою биографию с первых дней младенчества, добавьте к полученным вами сведениям еще и другие, на этот раз подлинные. Моя мать была стрелочницей, а отец работал путевым обходчиком, и родилась я в доме у железнодорожного переезда неподалеку от Эг-Морта. Надо вам сказать, что в ту пору железнодорожные шлагбаумы открывались как обыкновенные ворота, даже были на петлях… Приходилось открывать и потом закрывать четыре створки, а сходились они неплотно… Как-то раз моя мать пошла открыть барьер крестьянину, который вел двух лошадей. Послышался гул приближающегося поезда, одна лошадь испугалась н выскочила на рельсы через эти плохо прикрытые створки. Ее раздавило. Мать так перепугалась, что тут же родила. Вот как я появилась на свет: из-за катастрофы.

– А потом? – спросил Дани, так как Натали замолчала.

– Потом… потом я росла у железнодорожных путей. Они были черные, покрыты щебенкой. Между шпалами не росло ни травинки, а рельсы бежали далеко-далеко, до самого горизонта. Когда слышалось пыхтение поезда и когда он проходил мимо, я начинала реветь и утыкалась в мамин подол. Все окутывало черным дымом, все пахло углем, и всякий раз я думала, что наступает конец света. Мне до сих пор это снится…

– А потом?

Натали натянула на плечи шаль, концами которой играл сквозняк, и ворчливо спросила:

– Что вы хотите? Чтобы я рассказала вам всю свою жизнь?

Дани опустил маленькие черные глазки и выдержал паузу.

– Явно не везет, – проговорил он. – Вы не хотите… Она не хочет. А недавно я схлопотал по морде, прямо на улице.

– Это еще что за выдумки? – Натали подняла на Дани недоверчивый взгляд.

– На Фобур-Сент-Онорэ… Напротив обувного магазина «Седрик» я сделал неприличное предложение одной старой мегере…

– То есть?

– Все получилось ужасно. Положение у меня было неважное, потому это и пришло мне в голову. Несколько часов подряд я шатался по улицам. Шел я с Елисейских полей, точнее от Дрега, где я поссорился с парнями из-за автомобильной аварии… я был свидетелем и, по-видимому, сказал не то, что следовало, и подвел их со страховкой. Они меня заранее научили, что говорить, а я все перепутал; а они сказали, что я нарочно это сделал, потому что нельзя же быть таким круглым идиотом… Я уже решил, что они меня пришьют! Я обозлился и сдрейфил, да, сдрейфил, уж не прогневайтесь, мадам… Вы представления не имеете, на что способны такие типчики… Я убежал и бродил всю ночь, боялся возвратиться домой. К утру я совсем изголодался, а денег не было ни гроша… После бессонной ночи еще больше есть хочется, ведь правда?… Тогда я и подумал, а почему бы не попытать счастья в качестве альфонса? Для мужчины это не так-то легко; если я, скажем, пристану к молодой женщине, пусть даже некрасивой, она непременно решит, что я ею прельстился, и если согласится – что мне тогда делать? Значит, надо выбрать достаточно старую п уродливую, словом, такую, которая не будет строить себе иллюзий…

– Что вы говорите? Что он такое говорит…

Дани продолжал:

– Я устроился у витрины и стал ждать. Разные проходили, но я считал, что все это товар неподходящий. Наконец появляется… Ну прямо жандарм в юбке… Огромные башмаки, черная фетровая шляпа, черное пальто, сама краснорожая, в прыщах, в очках… Я иду за ней, шепчу ей в ухо: «Не доставит ли вам удовольствие провести время в обществе молодого человека, мадам?» Она не сразу поняла, что это я к ней обращаюсь… А потом спрашивает: «Что, что, мсье? Что вам надо?» Ну, я начал объяснять, предлагал ей и то и это… Она остановилась да как заорет при всем честном народе! Сначала орала: «Паршивый мальчишка! Вот она, современная молодежь!… Сейчас позову полицейского!» Но я и в ус не дую, думаю про себя, если я брошусь бежать, люди решат, что я ее, старуху, обокрал. Она все больше расходится, а в руках у нее был зонтик, так она меня этим зонтиком как хватит по морде! А зонтик большой, мужской. Я стою, не шевелюсь, ничего не говорю, позволяю бить себя по морде, в душе-то я надеялся, что меня примут за ее непокорного внука. Люди уже начали собираться, но тут бабка, слава богу, отчалила… У меня хватило духа остаться на месте, и я стал глазеть на обувь в витрине…

– Что это вы такое говорите? – повторила Натали. – Что за язык… Вы лжете или нет?

Дани вытянул шею и указал не слишком чистым ногтем на свежую царапину, украшавшую его скулу.

– Зонтик, – кратко пояснил он.

Лицо Натали передернулось.

– Убирайтесь, – голос ее прерывался, – идите разыгрывать альфонса в другое место.

– Нет, – возразил Дани, – я устал и мне некуда идти.

– А ну, катись отсюда!

Натали приподнялась, и Дани, пряча ухмылку в узкой черной бородке, с любопытством глядел, как перед ним встает этот вдруг оживший монумент. Однако при первом шаге Натали он отступил.

– Я пошутил, мадам… – выдавил он с трудом.

– Катись отсюда!

Дани отступил еще на шаг, но в последнюю минуту оправился и стал выписывать ногами круги, размахивая зажатым в руке шарфом, словно шляпой со страусовыми перьями. Толкнув дверь спиной, он исчез со словами: «Мое почтение, мадам!»

– Паршивый мальчишка, – вздохнула Натали, совсем как та дама с Фобур-Сент-Онорэ, и застучала в стену: – Мишетта!

Мишетта просунула голову в дверь.

– Чего это ты расстучалась? Слава богу, не глухая!

– Кофе!

– Кофе перед тобой!

– Свежего…

Мишетта хлопнула дверью.

– Мишетта! – завопила Натали, и Мишетта снова вбежала в комнату. – Пить…

И вдруг потеряла голос.

Мишетта, обезумев от страха, налила ей стакан воды, и руки у нее ходуном ходили.

– Что с тобой, Натали, да что это с тобой? Ты больна? Позвать Луиджи? Позвать доктора?

– Молчи, да помолчи же… Пойду лягу.

Мишетта помогла ей дойти до спальни, открыла дверь.

– Можешь идти, Мишетта, милая…

Мишетта бросилась в магазин… Луиджи там не оказалось. Она обзвонила все мастерские… Господи, где же у нее голова! Луиджи повел Кристо в Паноптикум, ведь сегодня четверг. А вдруг Натали умрет… Она вернулась в квартиру, бесшумно приоткрыла дверь спальни… Натали, казалось, спала, дышала ровно. Мишетта пошла к себе на кухню и разрыдалась.