Дворец райских наслаждений

XII[28] ^{Мы маршируем во славу императора, мы выбьем из Тяньцзиня иноземных дьяволов и сбросим их в море}

Доктор Аиртон суетился, как, впрочем, и всегда, когда монахини собиралась отправиться в одну из соседствующих с городом деревень. Несколько лет назад Елена и Катерина заявили, что возьмут на себя пасторский труд Отца Адольфуса. Воображение сразу же нарисовало Аиртону кучу опасностей, подстерегающих монахинь в пути, и он немедленно вызвался их сопровождать. Нелли пришлось втолковывать доктору всю неуместность подобного предложения.

— Ты же не хочешь, чтобы наши любезные коллеги-католики заподозрили тебя в помыслах обратить их паству в пресвитерианство? — поинтересовалась Нелли у супруга, прежде чем отчитать его за глупое поведение. — Кроме того, Катерина и Елена еще задолго до твоего приезда совершенно спокойно путешествовали по деревням. С чего ты взял, что они нуждаются в защите? Они сами из крестьян. Кончится все тем, что это им придется приглядывать за тобой.

Нельзя не признать — монашенки ни разу не попали в беду, хотя некоторые деревушки, ютившиеся на склонах холмов, кишмя кишащих разбойниками, находились в нескольких днях пути от города. Отец Адольфус, пока бы жив, без конца ходил из деревни в деревню собственноручно созданного прихода. Люди почитали его не только за святость, но и за удивительные дипломатические и организаторские способности, которыми он обладал, будучи членом ордена иезуитов. Ему даже удалось завоевать уважение китайских крестьян, так и не перешедших в христианство, живших бок о бок с его новообращенной паствой. Доктор слышал немало историй о том, как седобородый старик, путешествовавший верхом на осле, помогал разрешить споры о дележе колодца или же, проявляя воистину соломонову мудрость, улаживал семейные ссоры, а иногда прекращал многолетние распри из-за земельных наделов, разделяя участки так, что оставались довольны все заинтересованные стороны.

Отец Адольфус заложил с десяток церквушек, разбросанных по разным деревням, в которых, в общей сложности, проживало около тысячи новообращенных душ. Он выбрал в пасторы достойных людей, пользовавшихся любовью в своих общинах. Однако после смерти отца Адольфуса им редко удавалось удержать горячие головы своей паствы от необдуманных поступков или же разрешить конфликты, которые вспыхивали каждый год, когда христиане отказывались платить традиционную подать местным храмам. Доктор, понимая, что в память о старом священнике необходимо сохранять мир, признавал всю важность регулярных визитов, которые монахини наносили в деревни. Катерина и Елена были не только связующей ниточкой с большим христианским миром, находившимся вдали от деревень, они были своего рода наследницами Адольфуса, соблюдали преемственность, что успокаивающе действовало как на новообращенных, так и на крестьян, оставшихся преданными вере предков. Доктор очень волновался за монахинь, но осознавал, что не может воспрепятствовать их поездке.

Он также понимал, что нельзя закрывать глаза на недавние происшествия, когда в некоторых деревнях злоумышленники сожгли несколько сараев, принадлежавших христианам. В результате ямэн приказал майору Линю и его войскам провести расследование, однако, насколько было известно доктору, никто так и не был наказан. В столь неспокойное время монахиням, как никогда прежде, было важно поддерживать связь со своей паствой.

— Все равно я имею право волноваться, — заявил Аиртон в предрассветный час хохочущей сестре Елене, которая в свете фонаря грузила на мула седельные сумки. Она сменила монашеский чепец на простую крестьянскую косынку, надела штаны и толстый жакет с подбоем, отчего ее полная фигура утратила форму. Монахини, отправляясь за пределы Шишаня, давно уже привыкли облачаться в удобное китайское платье, что стало своего рода традицией.

— Еще раз спрашиваю, вы достаточно взяли в дорогу еды? — спросил Аиртон.

— А я еще раз повторяю: да, да, да, да. Mamma mia! Вы совсем как моя бабушка. Carissimo dottore[29], вы все сами увидите. Когда вернусь, буду толстой, как этот жирный мул. У меня сделается большой живот, и вы мне будете давать лекарства.

— Вот и славно, — проворчал доктор. — Надеюсь, вы знаете, что делаете. Вы уже ездили в ту деревню?

— Кучу раз. Кучу раз, — ответила сестра Елена, затягивая веревку. — Послушайте. Я еду к друзьям. Вам нужно не иметь страха. Меня в Башу любят. И Катерина, когда ездит в Башу, — ее тоже любят. Они говорят: «Добро пожаловать. Добро пожаловать. Дайте нам еды и крепкой выпивки тоже». Вам не о чем беспокоиться.

— Пусть так, пусть так, но я не понимаю, отчего вы не хотите взять с собой конюха.

— А зачем я нуждаюсь в мафу[30]? Я сестра бедных. Не леди в красивом платье. Ах, доктор, — она схватила Аиртона за руки, — не так волнуйтесь. Господь Иисус защитит меня. И добрый Отец Адольфус — он всегда следит с Небес.

На мгновенье она сделалась серьезной. Доктор глянул на румяные щеки и теплые карие глаза, заметив на огрубевшей коже лучики морщинок, встревоженно нахмуренный лоб. Сестра Елена выглядела старше своих двадцати восьми лет.

— Доктор, — сказала она. — Я за вас именно волнуюсь. Мы с Катериной заметили, что вы изменились после того, как спустились с Черных холмов. За чего, доктор? За чего вы такой тревожный? Не может быть, что за сказочных боксеров. Вы… из-за мисс Дэламер?

Аиртон попытался высвободить руки.

— Почему вы спрашиваете?

— Вы таким образом на нее смотрите. Когда думаете, что никто не видит. Ваши глаза… они имеют боль, — просто ответила монашенка.

— Что за вздор.

— Нет, доктор, мы с Катериной это видим. И вы правы от того, что волнуетесь о мисс Дэламер… С мисс Дэламер не хорошо. Послушайте простую крестьянскую девушку. Ее душа взволнованна, а может, это еще не все…

— Что вы хотите сказать?

— Женщины много видят, и вы, Dottore, тоже, думаю, видите, хотя, может, вам нравится не видеть. Но она славная леди. Доктор, она полна жизни и любви, — Елена сжала его руки. — Доктор Аиртон, вы ей поможете через это черное время? Сестра Катерина, она мне говорит, ничего не скажи. Но я думаю, вы знаете: у нее что-то плохо, очень плохо, а вы исправите и сделаете как надо.

— Я не знаю… не понимаю, о чем вы, — пробормотал Аиртон. У него слегка задрожал подбородок.

Сестра Елена вперила в доктора пронзительный взгляд, потом улыбнулась и, подавшись вперед, чмокнула его в щеку:

— Спасибо, доктор. Grazie. Вы хороший человек. — Она разжала руки. — Ой, вы заставили меня опаздывать, — пожаловалась она, кинув взгляд на порозовевшие облака, плывшие над крышами. — А я должна ехать сегодня далеко, чтобы к закату доскакать до Башу. До свидания, доктор. Увидимся дней через четыре-пять. Лао Чжан, пожалуйста, откройте ворота. Я готова.

Аиртон прочистил горло.

— До свидания, родная моя. — Он покраснел, на глаза навернулись слезы. — Вы уж поосторожней.

Доктор проследил, как сестра Елена выехала за ворота. Управляющий Чжан Эрхао закрыл створки и пошел прочь, удивленно посмотрев на Аиртона. Доктор так и не сдвинулся с места. Сунув руку в карман, он извлек трубку, но набивать ее не стал, а просто задумчиво стал крутить ее в руках, вперив взгляд в землю.

Он знал, что должен сделать, но все тянул время. Сестра Елена была права: после того что он видел и слышал в Черных холмах, он и впрямь вел себя странно. В первый раз в жизни доктор утаил от Нелли то, что узнал. Более того, он не мог поделиться с женой подозрениями о состоянии Элен, хотя… какие там подозрения. Аиртон был доктором, и от его профессионального взгляда не могло ускользнуть очевидное. Если уж увидел он, так скоро заметят и остальные. Монахини уже что-то почувствовали. Элен беременна. От Меннерса. От Меннерса. «Что делать?» — лихорадочно искал ответа доктор. — Френк с Томом могут вернуться в любой момент».

Душу доктора также терзали куда как более мрачные подозрения. Бледность, вялость, апатию, черные круги вокруг глаз на одну лишь беременность не спишешь. Неужели Элен, девушка, получившая столь достойное воспитание… Как такое возможно? Впрочем, она была любовницей Генри Меннерса, а от этого человека можно ждать чего угодно. «А я сижу сложа руки, — думал доктор. — Я же давал клятву Гиппократа». К стыду своему, Аиртон понял, что лелеет надежду, что все само собой обойдется и любовники самостоятельно отыщут выход из затруднительного положения. Они могли сбежать, пожениться, уехать — сделать все, что угодно, главное снять с доктора ответственность. Как же Аиртон презирал себя. Стоя в часовне и обращаясь к собравшимся с проповедью о Пастыре, он чувствовал себя ханжой. Впервые ему приходилось жить во лжи. Что бы сказал мандарин, узнай он обо всем? Вот бы, наверное, посмеялся.

Прошла уже целая неделя. Все оставалось как прежде. Любовники так и не сбежали. Они вообще практически не виделись. Впрочем, примерно через день после возвращения с охоты к ним в миссию заехал Генри Меннерс. Сели пить чай. Обстановка была скованной, наверное, именно так за границей представляли английское чаепитие. Нелли болтала о том и о сем, доктор натужено шутил, пытаясь поддержать беседу. На душе скребли кошки. Позвали Элен, она пришла и, присев на стул, молча слушала разговор. Когда к ней обращались, девушка отвечала коротко, односложно. К этому уже все привыкли. Доктор заметил, что Меннерс пытается поймать ее взгляд, повернуть разговор так, чтобы у него появилась возможность остаться с Элен наедине. Доктор, чувствуя себя сводником, якобы вспомнив о чем-то важном, повел Нелли на кухню, оставив Элен и Генри в одиночестве. Когда они с женой вернулись, девушка и молодой человек сидели, словно статуи, высеченные из камня: Элен откинулась на спину стула, а Меннерс, подперев голову рукой, смотрел на огонь в камине. Наконец Генри уехал, на прощание предложив девушке проехаться на лошадях до строительного лагеря, — прогулка должна была пойти ей на пользу, но Элен что-то пробормотала в ответ о больных, требующих ее внимания. Казалось, ей хотелось побыстрее погрузиться во тьму, клубившуюся в ее душе. Даже Нелли сочла атмосферу за чаем натянутой, но доктор искренне надеялся, что жена ни о чем не догадалась. «Только бы она ни о чем не узнала», — молился он.

И все же надо было что-то делать. Девушка больна. Она беременна. Спаси Господи, но, возможно, она подумывает о самоубийстве.

И где же его сострадание? Неужели его так заботит собственное реноме в их маленькой иностранной общине, что он даже палец о палец не ударит ради спасения заблудшей души?

— Ах ты лицемер, ах ты фарисей, — пробормотал доктор и закрыл лицо руками. Трубка упала на землю.

Постояв так некоторое время, доктор извлек из кармана носовой платок, утер глаза и высморкался. Расправив плечи, он уверенным шагом прошел по коридорам и остановился у двери медпункта, расположенного рядом с палатой, где лечились курильщики опиума. Доктор дернул за ручку. Заперто. В кармане Аиртон всегда хранил связку запасных ключей. Найдя наконец нужный ключ, доктор щелкнул замком и открыл дверь. На полу возле окна сидела Элен. Фартука на ней не было, верхняя пуговица расстегнута. Она тяжело дышала, доктор увидел, как под сорочкой вздымается грудь. Девушка закатала один рукав, белая рука, словно отрубленная, безвольно лежала на полу. Спутанные, грязные волосы ниспадали на лицо, расплывшееся в блаженной улыбке. Озорные глаза озорно сверкнули, на мгновение напомнив доктору о той веселой девушке, что некогда приехала в Шишань. Это ведь было совсем недавно. И в то же время казалось, что с тех пор прошли долгие годы.

— Ой, доктор Аиртон, — радостно воскликнула она. — Какой вы умный! Все-таки узнали о моей маленькой тайне.

Аиртон наклонился, подобрал шприц и пустую ампулу из-под морфия.

— Скотина, — прошептал он. — Скотина. Бедная, бедная девочка. Что же он с тобой сделал?

В то же утро примерно за час до рассвета Фань Имэй, прижавшись к Меннерсу, лежала на кровати в своем павильоне. Осторожно, чтобы не разбудить мужчину, она убрала его руку со своего плеча и аккуратно переместила ему на грудь, поросшую густыми волосами. Скользнув за прикрывавшие балдахин занавески, она потянулась за халатом, упавшим на ковер.

— А чего ты так рано уходишь? — широко зевнул Меннерс, пробудившийся от глубокого сна.

— Вы сами знаете, что будет, если меня здесь найдут.

— Ничего с тобой не будет. Я уж об этом позабочусь.

— Это не в вашей власти.

— Знаешь, ты очень красивая. Словно фарфоровая статуэтка.

— Я рада, что вы мной довольны.

— В последнее время ты ведешь себя со мной очень холодно. Словно ты и впрямь из фарфора.

Она не ответила, сосредоточив все внимание на поясе, который затягивала на талии. Закончив, она отдернула в сторону одну из занавесок балдахина и с изяществом присела на край кровати. Меннерс потянулся к ее ладони, но девушка быстро отодвинула руку в сторону:

— Вы мне задолжали, Ma На Сы-сяньшэн.

— Ты опять? Я предлагал тебе деньги, носил подарки, ты все отвергла.

— Я полагала, Ma На Сы-сяньшэн, что мы заключили сделку.

— Сяньшэн. Сяньшэн. К чему эти церемонии? Мы ведь как-никак любовники.

— Нет, Ma На Сы-сяньшэн. Я — девка. Я вас обслуживаю.

— Я никогда так не считал, — тихо произнес Меннерс.

— Значит, вы ошибались и тем самым… оскорбили меня.

— Господи Боже, ты хоть понимаешь, что просишь невозможного? Этого мальчика, если он вообще существует, в чем я лично сильно сомневаюсь, держат в самом труднодоступном месте!

— Я вас к нему проведу. Я уже говорила.

— А Жэнь Жэнь? А охрана?

— Вы находчивый. Что-нибудь придумаете.

— Девочка моя… Послушай, я тебе уже сто раз говорил, что лучше сообщить обо всем властям.

— Тогда ты подпишешь мальчику смертный приговор. Он исчезнет еще до того, как сюда доберутся стражники из ямэна.

Меннерс откинулся на подушки:

— А что случится с тобой, если я его вытащу?

— Неважно.

— Неважно, — повторил Меннерс. — Иди-ка лучше ко мне, — он потянул руки к ее талии. Фань Имэй, потеряв самообладание, резко повернулась. Она разрумянилась от гнева, в глазах беззвучным криком мелькнуло дикое отчаяние. Длинные ногти оставили на груди Генри глубокие царапины. Девушка стала бить мужчину по лицу и рукам. Наконец, тяжело дыша, она отвернулась и села, выпрямив спину. Было заметно, как Фань Имэй вся дрожит от бессильной ярости. Лицо превратилось в маску, по щеке прокатилась слезинка, прочертив дорожку в густом слое пудры.

— Мне не жить, — едва слышно прошептала она.

— Ладно, — произнес Меннерс.

— Ma На Сы-сяньшэн, я вас не понимаю.

— Я сказал «ладно». Я сделаю, о чем ты просишь. При одном условии.

— Каком условии? — в ее голосе послышалось презрение.

— Я тебя тоже заберу отсюда.

— Это невозможно.

— Таково мое условие.

— Нет, — покачала головой она. — В этом… нет необходимости.

— Либо я спасаю мальчика вместе с тобой, либо сделка не состоится.

— Нет, спасите только мальчика.

— Миленькая, я не собираюсь с тобой спорить.

— Мы ведь договорились. Я вас обслуживала. Много раз.

— Я изменил условия сделки.

— Я принадлежу майору Линю.

— Уже нет, — Меннерс поцеловал ее в губы.

— А как же ваша госпожа? Рыжеволосая девушка, которую вы любите. Что с ней?

Меннерс снова поцеловал Фань Имэй и утер слезы с ее щек.

— А что с ней? — прошептал он.

— Как вы спасете мальчика? — спросила она.

— Понятия не имею, — пробормотал Меннерс по-английски, а по-китайски сказал: — Устроим обманный маневр.

— Правильно, — задумчиво произнесла девушка. — Обманный маневр. У вас уже есть план?

— Ты во мне не сомневайся. У нас все получится, — сказал Меннерс.

— И когда? — кивнув, спросила она.

— Скоро, — отозвался он. — Сегодня. Может, завтра. Будь готова.

Фань Имэй внимательно посмотрела мужчине в глаза. Черты ее лица смягчились. Неуверенно она коснулась пальцем его губ и вдруг вскочила, упала на колени и поклонилась с таким усердием, что связанные в хвост волосы скользнули по ковру.

— Дуосе! Дуосе! Спасибо, сяньшэн.

— Довольно «сяньшэнов». Договорились? — Меннерс осторожно поднял ее с пола и поцеловал в лоб.

— Да, сяньшэн, — проговорила она. — А сейчас я должна… я должна идти.

Меннерс отпустил ее:

— Жди и будь наготове.

Подождав, когда за девушкой закроется дверь, он пробормотал:

— Обманный маневр? Боже, помоги мне! Поскорей бы разобраться с оружием.

— Думаешь, они что-то замышляют? — с ленцой спросила Матушка Лю. Она уже успела позавтракать и помолиться перед алтарем. Совсем недавно к ней заглянула Су Липин, рассказав последние новости. После этого Матушка Лю позвала сына, чтобы обсудить с ним насущные дела. По традиции она приготовила трубочку опиума, которую как раз сейчас и грела над свечой.

Жэнь Жэнь, одетый как обычно (в форму «Кулаков мира и справедливости» он наряжался только ночью перед набегами на христианские деревни), лежал на кровати, страдая от головной боли. Накануне вечером на совете «Черных палок» он немало выпил.

— С чего ты взяла? — проворчал он. — Он ничем не отличается от других варваров. Такое же животное. Она потаскуха. Они трахаются. Чего в этом страшного?

— Какой ты грубый, дорогуша, — произнесла мать и, откинувшись на деревянный подголовник, поднесла к губам трубку. Она затянулась и с довольным видом выдохнула. — Дело в том, что они встречаются не только ради любовных утех. Малышка Су говорит, что они подолгу о чем-то разговаривают.

— Может, у него не сразу встает.

— Он столь же неутомим и полон сил, как и ты, — возразила Матушка Лю.

— Да? Ну, может, его возбуждает, когда она читает ему стихи. Ты постоянно твердишь, что у этой сучки склонность к изящным искусствам.

— Нет. Не думаю, что Ma На Сы интересуется поэзией. Я заинтригована. Как ты думаешь, что они там обсуждают?

— Если тебе так интересно, давай я отведу ее в хижину и выбью ответы на все вопросы.

— Всему свое время, дорогуша. Пока еще рано.

— Ума не приложу, почему ты скрываешь от Линя, что его девка развлекается с варваром? Если у майора окажется кишка тонка, я своими руками убью англичанина. И с девчонкой сам разберусь.

— Бедняжка Жэнь Жэнь. Давно от души не развлекался. Тебе надо набраться терпения и в первую очередь научиться думать о деле.

— Да какое тут дело? Ты дозволяешь двум клиентам бесплатно развлекаться с нашей цыпочкой. Я уже не говорю о том, что один из них варвар. Может, еще распахнем настежь двери, воскурим благовония — заходи, кто хочет: ароматные дырочки наших девочек к вашим услугам.

— Что за речи. Не думала, что ты пойдешь в своего отца-остолопа. От меня ты уж точно не мог набраться такой похабщины. Впрочем, коли ты спросил, я отвечу. Теперь ты важная птица и у боксеров, и у «Черных палок», однако тебе еще многому предстоит научиться.

— Следи за словами, мать. Кое над чем не стоит шутить даже тебе.

— Разве я шучу? Я и вправду очень горжусь тобой. Думаю, положение, которое ты теперь занимаешь, очень нам поможет… когда придет время.

— А оно, мать, придет очень скоро. Очень, очень скоро. Довольно цацкаться с иноземцами. Скоро всех их перережем. Всех.

— И даже твоего любимого мальчика, что живет за дверью?

— Мне надоел этот щенок. Скулит и скулит. Я все равно собирался от него избавиться.

— Только будь осторожен. Впрочем, лично я плакать о нем не буду. Он с лихвой окупил все наши затраты. Вспомнить хотя бы, сколько мы получили только от одного японца… Однако постоянные увертки слишком утомительны, к тому же нашим гостям приедаются даже диковинки. Взять, к примеру, Цзинь-лао. Теперь он к мальчику и пальцем не прикоснется, а ведь когда-то он называл его «цветущей сливой после дождя». Мальчик нам уже не нужен. Совсем.

— Все равно я кое-чего не понимаю. Ты и Цзинь-лао. Зачем ты столько времени секретничаешь с этим гомиком? Если бы он не ходил согнувшись как рыболовецкий крючок, я бы подумал, что ты решила тряхнуть стариной и развлекаешься с ним. Вот это картина! Его старый морщинистый смычок хозяйничает в твоей сухой пещерке из киновари. Тут бы и покойник засмеялся. А, матушка? Ужас, правда?

Жэнь Жэнь захохотал так, что затряслась кровать. Матушка Лю смерила его холодным взглядом и, с достоинством взяв еще одну трубку с опиумом, принялась ее нагревать над пламенем свечи.

— Мама, ты бы видела сейчас свое лицо. Знаю, не любишь, когда над тобой шутят. Ладно, ладно. Извини. У тебя с Цзинем деловые отношения. Знаю.

Жэнь Жэнь, охваченный новым приступом смеха, шлепнулся на кровать.

— Да, у нас деловые отношения, которые приносят немалый доход, — холодно ответила Матушка Лю. — Кстати, коли уж речь зашла о деле… Когда придет время, я хочу чтобы кое-кого из иноземцев оставили в живых.

— Да ну? И кого же?

— Девушку. Лисицу-оборотня. Рыжую. Дочь старины Дэ Фалана.

— Эту сучку? Уродину, которая спуталась с англичанином? Лежалый товар. На кой она тебе сдалась?

— На нее есть клиент. Ей заинтересовались.

— Ну-ка, ну-ка. Давай рассказывай.

— Придет время — узнаешь. Не волнуйся, ты не будешь разочарован. Быть может, это даже поможет тебе в карьере.

— Можно я ее сперва отделаю в хижине?

— Ну, разумеется. Ее надо хорошенько подготовить.

— Тогда договорились. Я ее тебе достану. А что мне делать с Ma На Сы и этой паскудой Фань Имэй?

— Нутром чую, они что-то задумали, — произнесла Матушка Лю, затянувшись. — Тут дело не только в похоти. Зачем умнице Фань Имэй так рисковать? За ними нужен глаз да глаз. Отправь сюда кого-нибудь из своих людей. Пусть здесь подежурят. Так, на всякий случай. Ты уж прислушайся к старухе, я-то немного знаю, как выжить в этом океане страданий. Ты можешь оказать мне такую услугу, мой милый, милый Жэнь Жэнь?

— Конечно, — Жэнь Жэнь зевнул и пожал плечами.

— Что же ты мне раньше ничего не сказала? — вздохнула Нелли.

Элен угрюмо уставилась в пол. Из столовой доносилось тиканье дедовских часов. В кухне слышались приглушенные завывания — A-ли готовил обед, напевая арию из пекинской оперы.

Аиртон, пыхтя трубкой, стоял у камина.

— Нелли, — начал он и тут же замолчал, увидев взгляд жены.

— Думаю, ты решила, что я стану тебя ругать, — продолжила Нелли. — Подозреваю, ты с самого начала меня побаивалась. Знаю, ты меня не особенно любишь.

Элен вздернула подбородок и посмотрела женщине прямо в глаза:

— Можете ругать меня сколько угодно. Я уже сказала, были бы деньги — уехала бы раньше. Если заплатите за апрель и май, уеду на первом же поезде.

— И куда же ты поедешь?

— А какая разница?

— Большая. Подумай об отце… и Томе.

— Миссис Аиртон, я знаю, что вы обо мне думаете. Давайте закончим этот неприятный разговор. Я уже просила вашего мужа выплатить мне жалованье. Хоть в этом будьте ко мне милосердны. Дайте мне уехать. Завтра прибывает поезд из Тяньцзиня.

— Отец с Томом могут приехать со дня на день.

— Именно поэтому я завтра же хочу уехать из Шишаня.

— Хочешь сбежать?

— Да, миссис Аиртон, — глаза Элен сверкнули. — Если позволите, я бы хотела сбежать.

Нелли кинула взгляд на супруга. Аиртон нервно переступил с ноги на ногу и прочистил горло.

— Родная, ты же прекрасно знаешь, что мы тебя не отпустим. В твоем состоянии…

— В моем нынешнем состоянии виновата я сама. Мне и нести ответственность. Больше никого винить не надо. И я не прошу вас о помощи.

— А что же прикажешь сказать твоему отцу? — спокойно спросила Нелли.

— Правду, — резко бросила Элен. — Чем раньше он узнает, как я его опозорила, тем быстрее меня забудет. Что же касается Тома… Лучше я уеду. По отношению к нему мой поступок будет милостью.

— Думаю, ты просто не представляешь, как они тебя сильно любят, — промолвила Нелли.

— Мисс Аиртон, вы что, забыли? Так я напомню. Я падшая женщина. Вы ведь считаете именно так. Я блудница, мисс Аиртон. И знаете, мисс Аиртон, мне нравилось быть блудницей. А еще я курю опиум. Разве ваша драгоценная Библия не требует изгнания таких грешниц, как я?

— Моя Библия запрещает бросать первый камень, — ответила Нелли.

— Да перестаньте вы лицемерить, миссис Аиртон! Я знаю, сколь сильно вы меня презираете. И только не рассказывайте мне о своих планах спасения моей души. Я не из тех несчастных китайцев, что валяются у вас в лазарете, которых вы хотите обратить в христианство с помощью гипсовых повязок и миски с лапшой. Если вы и вправду хотите мне помочь, отдайте мне жалованье. Я куплю билет, и больше вы меня здесь не увидите. Я проклята. Мне мучиться, слышите, мне — и никому больше!

— А как же мистер Меннерс? Он едет с тобой? Он будет о тебе заботиться?

— Он не имеет никакого отношения к моему решению.

— Человек, поломавший тебе жизнь, не имеет никакого отношения к твоему решению?

— Никто мне жизнь не ломал, миссис Аиртон. Я сама во всем виновата. Все это время Генри… вел себя благородно, по-рыцарски. Я испытываю к нему только благодарность и уважение, но в первую очередь все-таки благодарность. Впрочем, вам этого не понять.

— И за что ты так ему благодарна? За внебрачного ребенка?

— Я так и знала, что вы ничего не поймете. Генри… он свободен. И он освободил меня.

— Это несколько выходит за рамки моего понимания, — кашлянул Аиртон. — На мой взгляд, этот человек — хам, лжец, соблазнитель… и даже хуже. Не знаю, какими чарами он тебя опутал, коли ты заступаешься за него даже после того, как он с тобой так обошелся. Может, все дело в опиуме. Я просто доктор, и передо мной стоит конкретная задача. Я желаю, чтобы ты поправилась и бросила курить опиум. Ты желаешь отправиться в странствие по незнакомой стране. Денег у тебя будет немного, и, значит, вскоре ты останешься без средств для удовлетворения своей пагубной привычки. До добра это не доведет. Последствия как физического, так и духовного плана будут столь ужасны, что я даже не берусь их предсказывать. Кроме этого, надо подумать о здоровье ребенка. Ты ведь не хочешь, чтобы он погиб? Чтобы этого не произошло, нужно позаботиться о твоем здоровье. Твоем, миленькая. Как же, глупенькая, я смогу позаботиться о тебе, если ты хочешь бежать на поезде от демонов, беснующихся в твоей душе? Так что ни в какой Тяньцзинь ты завтра не поедешь. Все. Кончено. И прежде чем ты начнешь мне рассказывать о том, что способна отвечать за свои поступки, — спасибо, довольно с нас этого новомодного вздора, — позволь мне напомнить, что ты еще несовершеннолетняя, тебе нет двадцати одного года и, значит, ты должна слушаться отца. А поскольку в его отсутствие мы назначены твоими опекунами, ты будешь делать то, что мы тебе скажем. И вот мой первый наказ, юная леди. Отправляйся в свою комнату, ляг в постель и отдохни. Я здесь, Нелли рядом, она тоже любит тебя, хоть ты и слишком глупа, чтобы это понять. Мы о тебе позаботимся. Мы спасем твоего ребенка, который, если не ошибаюсь, единственный из всех, кто на самом деле ни в чем не виноват.

— Знаешь, солнышко, он прав. Мы очень тебя любим. Мы не оставим тебя, — добавила Нелли.

— Я не нуждаюсь в вашей жалости. Довольно ханжества, — выпалила Элен. На ввалившихся щеках вспыхнул румянец.

— Можешь говорить, что хочешь. Только у тебя нет выбора. Мы это делаем ради твоего же собственного блага и блага твоего ребенка.

— Бастарда. Ублюдка.

— Ребенка. Твоего ребенка, — настойчиво произнесла Нелли.

Элен открыла было рот, чтобы возразить, но вдруг ее лицо исказилось, став похожим на сушеную хурму. У девушки затряслись плечи. Всхлипывая, она упала перед Нелли на колени, вцепилась в подол ее платья:

— Умоляю… Умоляю… прошу… смилуйтесь… отпустите… не могу… не могу… в глаза смотреть… отцу… Тому… Как же я… — проговорила Элен сквозь рыдания.

Нелли, наклонившись, прижалась щекой к горячему залитому слезами лицу Элен, словно пытаясь передать девушке часть своей силы и выдержки. Несчастная тряслась от плача, дергалась, словно рыба, попавшая в рыболовецкую сеть, желая вырваться из объятий. Ее вздохи казались шорохом ветра, шелестящим в корабельных снастях. Постепенно она успокоилась. Нелли, прижав голову Элен к своей широкой груди, гладила ее волосы и приговаривала:

— Ну все. Все. Будет. Будет. Все обойдется.

Элен, взяв наконец себя в руки, изумленно уставилась на Нелли, сжимавшую ее в объятиях.

Нелли нежно подняла девушку и, крепко взяв ее за руки, строго посмотрела ей в глаза. Не позволяя Элен отвести взгляд, она произнесла:

— Теперь слушай меня внимательно. Тебе придется быть сильной. Гораздо сильнее, чем прежде. В свое время ты встретишься с отцом и женихом. Это будет страшным испытанием и для них, и для тебя. Но это в будущем. А сейчас я отведу тебя в твою комнату. Эдуард даст тебе… все необходимое. А потом я хочу, чтобы ты поспала. Поняла?

Элен покорно кивнула.

— Вот и хорошо. Вот и умница.

Если в доме Аиртонов царила атмосфера милости и прощения, то в обиталище Милуордов ревели трубы, звавшие в бой за веру. Септимус провел немало времени в посте и молитвах и теперь чувствовал себя полностью готовым к предстоящему сражению.

Визит представителя американского попечительского совета, который приказал Септимусу приостановить миссионерскую деятельность, пока совет не рассмотрит его «дело», на некоторое время смутил Милуорда. Сперва он смиренно подчинился. Лишь несколько недель спустя до него дошло, сколь чудовищным искушением пытался заманить его в ловушку Дьявол. Он это понял благодаря видению, явившемуся вскоре после того, как он слег от недоедания. К счастью, его жена Летиция, настоящий ангел милосердия, вымолив у Небес разрешение прервать пост, накормила его кашей. Поев, Септимус забылся беспокойным сном, в то время как жена с детьми, окружив его постель, возносили молитвы. Архангел Гавриил, явившийся Милуорду во сне, поведал проповеднику об истинной природе существа, скрывавшегося под личиной Бартона Филдинга. Септимус знал, что мистер Филдинг действительно существует, его имя значилось на конвертах с письмами и в списке членов совета, приводившегося в конце буклетов, издававшихся комиссией по делам христианских миссий. Однако этот человек не имел никакого отношения к существу, посетившему Милуорда. К Септимусу в образе мистера Филдинга наведался ангел бездны, посланный самим Люцифером, чтобы сбить проповедника с праведного пути. Как все просто! А ведь Септимус вначале ему поверил.

Теперь Милуорду предстояло искупить грех. Он продолжил поститься. Более того, он предался самобичеванию, вернее попросил об этом Летицию, коря ее, когда она хлестала его прутьями вполсилы. Две недели спустя ему было явлено еще одно видение, воспоминания о котором до сих пор вызывали у проповедника трепет. Во сне ему явился Бог Отец и Иисус. Сын Божий поднял Милуорда с колен и омыл раны на его спине — так Септимус понял, что прощен. Потом Спаситель облачил его в серебряные доспехи, поножи, плащ и сияющий шлем, а в руки дал полыхающий меч. Архангел Михаил помог ему сесть на коня по имени Стойкий и дал армию ангелов, которую проповедник должен был повести в битву. Вместе с пробуждением пришло и осознание того, что нужно делать.

Беда была в том, что после поста он настолько ослаб, что едва мог стоять на ногах, и Летиция потратила все свои силы, чтобы вернуть ему часть былой силы. Даже сейчас Септимус чувствовал, что еще не до конца оправился. Иногда он терял сознание, порой перед глазами начинал порхать рой точек. Милуорд тер стекла очков, но это не помогало. Несмотря на это, он знал, что готов свершить то, что ему уготовано. Пусть его плоть слаба, зато дух крепок и силен. С ним сам Господь Бог.

Наконец настал день этот знаменательный день. Проповедник разбудил домочадцев пораньше. Они вместе помолились и спели несколько гимнов. Потом они собрались во дворе — все, за исключением одной дочки, Милдред, которую Септимус решил оставить присматривать за сиротами и малышней. В руках у собравшихся были только факелы из тростника, сделанные в форме крестов. С тех пор как сбежал Хирам, приходилось обходиться без музыки. Господь не оставит их. Если потребуется, Он даст им оружие. В торжественном молчании Милуорд вышел за ворота и перешагнул через канаву. Остальные двинулись за ним.

Где-то там, впереди, возвышался дом разврата, в котором, связанный, лежал блудный сын Хирам. Это священнику открыл Господь. Сегодня Септимус сразится с силами тьмы, разрушит обитель мерзости и освободит добрых жителей Шишаня, изнывающих под игом сатанинских сил. Возможно, ему даже удастся спасти своего сына Хирама. Впрочем, это было не так уж и важно.

Доктор тщательно отмерил дозу морфия, сделал укол, после чего позволил Нелли уложить Элен в постель. Дымя трубкой, он снова встал у камина. Нелли сидела у кровати Элен, пока окончательно не убедилась в том, что девушка заснула. Затем она вернулась в гостиную, плюхнулась в кресло, откинулась на спинку и закрыла глаза.

— Господи, Эдуард, — пробормотала она. — Что же нам делать?

Со смешанным чувством удивления и смущения Аиртон увидел, что она плачет. Неуклюже он опустился перед женой на колени и взял ее за руку.

— Сейчас успокоюсь, — проговорила Нелли. — Просто когда… когда я думаю о ней… бедная, бедная девочка… Я так хочу…

— Меннерс настоящее чудовище, — произнес Аиртон.

— Все мы хороши. Только подумай, все началось здесь, в нашем доме. Ведь мы должны были оберегать ее. Куда же я смотрела?

— Откуда тебе было знать, — произнес Аиртон.

— Никогда этого себе не прощу, — сказала Нелли. — И тебя прощать не хочется. Глупенький, что же ты мне раньше ничего не сказал?

— Не хотел тебя расстраивать, — промямлил доктор.

— Бедная, бедная девочка. Только представь, что она пережила. Сейчас, наверное, ей кажется, что она осталась совсем одна и во всем мире у нее нет ни одного друга. Спасибо, — кивнула она мужу, принимая из его рук чашечку чая. — Не думай, я не пытаюсь ее оправдать. В некотором смысле она права, когда говорит, что сама виновата в своих поступках. Пусть даже она шла на поводу у этого мерзавца. Она согрешила, Эдуард, и тем самым навредила и себе и другим.

— Мы не должны быть к ней столь строги.

— Это еще почему? Она вела себя как самодовольная, своенравная дура, давшая волю похоти и не устоявшая перед соблазном. Она разобьет отцу сердце. Я уж не говорю о благородном молодом человеке, который столь глуп, что хочет взять ее в жены.

— Я полагаю, вопрос о свадьбе снят.

— Элен мне только что сказала, что больше всего боится и стыдится одного — что Том все равно захочет на ней жениться. По ее словам, именно поэтому ей так хотелось уехать. Он же настоящий джентльмен, всегда все делает правильно, готов пожертвовать собой. И ведь он ее искренне любит. Вспомни, как он восторженно на нее смотрит. Том из тех добродушных дураков, что согласны растить ребенка, которого их жена зачала от другого мужчины.

— Будет просто здорово, если ребенок родится в браке.

— Вот уж кого надо заставить жениться на Элен, так это Генри Меннерса. Хоть под дулом пистолета, будь на то моя воля. Пусть вместе пожинают плоды содеянного. Что она там говорила о своем проклятии? Пусть будут прокляты вместе.

— Что же ты говоришь, Нелли? — вздохнул Аиртон. — Ты ведь на самом деле так не думаешь.

— Извини, Эдуард. Я устала. Я злюсь. На нее. На себя. На тебя. Какая ужасная, ужасная трагедия.

Они оба пригубили чай.

— Как только Френк с Томом вернутся, мы должны им немедленно все рассказать, — произнес Аиртон неуверенным тоном человека, который желает, чтобы ему возразили.

— Мы можем скрыть от них правду?

— Думаю — нет.

— Опиум, морфий… Ты сможешь ее вылечить?

— Да. Со временем.

— А как же здоровье ребенка?

— Надеюсь, бояться нечего. Если Провидение нам поможет, надеюсь, самых негативных последствий удастся избежать. Беременность пока на ранней стадии.

— Что ж, будем надеяться на Провидение и молиться, чтобы отец с Томом смогли хоть как-то понять ее. Понять и простить.

— Аминь, — кивнул Аиртон и поставил чашку на стол. — Что это за шум? — Он подошел к окну и глянул сквозь щели закрытых ставен.

В то же мгновение в гостиную ворвался A-ли. Вслед за ним, громко топоча, вбежали Дженни и Джордж, которые, едва заслышав гам, кинулись из классной комнаты во двор. A-ли, не в силах произнести ни слова, разевая рот, тыкал пальцем в сторону двери.

— Папа, скорее, — закричал Джордж. — Это дядя Френк. Они вернулись. Кажется, Том ранен. Он лежит в телеге весь в крови и не двигается. Может, его убили.

— В чем дело? — с раздражением пробормотала Матушка Лю. Стук в дверь прервал ее полуденный сон. — Заходи, — со злостью в голосе рявкнула она. — А, это ты. Чего надо?

— Простите, Матушка, простите, — взвизгнула Су Липин. Ее кокетливое личико исказилось в тревоге и волнении. — Надеюсь, я вас не побеспокоила.

— Еще как побеспокоила. Чего надо, спрашиваю. Видать, что-то стряслось, иначе ты бы не осмелилась меня будить. Давай, говори.

— Иноземцы, Матушка. Они на площади, снаружи. Кажется, они собираются на нас напасть.

— Ты что, рехнулась? Какие еще иноземцы?

— Смешные, Матушка. Миссионеры, которые носят китайские платья, и их дети. Они пытаются прорваться в закусочную.

— Закусочную? Нашу закусочную? Уже иду. Давай тапки. Где Жэнь Жэнь?

— Не знаю, Матушка. Думаю, ушел. Перед обедом он приказал мне обслужить своего ужасного друга, которого кличут Обезьяной. Жэнь Жэнь пришел прежде, чем мы закончили, и велел Обезьяне одеваться, сказал, что им надо ехать в какую-то деревню. Они тут же ушли и даже чаевых не оставили, хотя я обслуживала их в позах «Дикой утки, летящей задом наперед» и «Бабочки, машущей крыльями», — она надула губы.

— Это неважно. Он не сказал, когда вернется?

— Нет, Матушка, но думаю, нескоро. На нем была дорожная одежда. А еще он надел краги для верховой езды.

— Где же остальные его люди? А ну, девочка, потяни-ка за пояс, он сам не завяжется. Так, где же его люди? Я же сказала оставить здесь охрану.

— Думаю, они все ушли. Мне показалось, что они очень торопились.

— Хочешь сказать, что в доме никого нет? Ни одного мужчины?

— Нет, отчего же. Есть сторож, повара, жирный торговец с улицы Шуанцянь, его сейчас обслуживает Чэнь Мэйна, пара престарелых близнецов, которые ходят к нам раз в неделю, чтобы поиграть в «Кошку и мышку в одной норке» и…

Раскрасневшаяся от гнева Матушка Лю отвесила девушке пощечину. Су Липин взвизгнула и расплакалась.

— За что, Матушка? — произнесла она сквозь рыдания. — В чем я провинилась?

— Заткнись и дай подумать, — рявкнула Матушка Лю. — Меня окружают одни остолопы, причем, по всей видимости, самый главный из них — мой собственный сын. Отдай, — резко бросила она, вырвав пояс из рук Су Липин, которая его лихорадочно теребила.

Полураздетая Матушка Лю заковыляла к двери, вслед за ней бросилась Су Липин. Ступни, впервые забинтованные еще в детстве, были маленькими, ходить с такими ногами — дело непростое, однако ярость гнала Матушку Лю вперед. Рысью пронеслась она по коридору, задержавшись у одной из дверей. Щелкнув задвижкой, она приникла к смотровому отверстию. Мальчик-иноземец сидел на кровати, прикованный к ней за ногу. На лице юноши была написана тревога, прижав ладонь к уху, он вслушивался в доносившийся снаружи глухой шум. Матушка Лю фыркнула и двинулась дальше. В конце коридора было проделано окно, выходившее на площадь. Оно было расположено довольно высоко, поэтому Матушке Лю пришлось обратиться к Су Липин за помощью. Девушка помогла ей взобраться на скамейку, и тогда женщине удалось сдвинуть вверх обтянутую бумагой оконную раму и выглянуть наружу. Ее оглушил рев толпы. Слышались крики, смех и улюлюканье.

Су Липин, также взобравшись на скамейку, ткнула в окно пальцем:

— Вон они, Матушка, как раз под нами. Видите?

Вокруг Милуордов, которые, встав полукругом, опустились в молитве на колени, столпилась куча хохочущих зевак. Матушка Лю заметила, что все иноземцы сжимают в руках кресты, которые, казалось, были сделаны из соломы. Отец семейства, высокого роста, и худой, как скелет, тонким голосом читал какое-то заклинание. Стоявшая рядом коленопреклоненная женщина с беспокойством на него смотрела. Дети всех возрастов — от долговязых подростков до едва научившихся ходить малышей — стояли на коленях, крепко зажмурив глаза, или же с диким ужасом смотрели по сторонам. Удивительно, но добрая половина детей, точно так же как и родители, носила круглые очки, стекла которых поблескивали на ярком солнце.

— Кажется, они совсем безобидные, — произнесла Матушка Лю.

— Сейчас — да. Но совсем недавно они показывали на наш дом и чего-то кричали. Почти ничего не разобрать, уж очень они смешно говорят по-китайски, но мужчина пытался что-то сказать о своем потерявшемся сыне. Мол, он живет у нас, — Су Липин кинула на Матушку Лю невинный взгляд.

— Неужели? Ты же знаешь, что это вздор.

— Конечно, Матушка.

— Я не собираюсь весь день пялиться на сумасшедших иноземцев, которые только и делают, что молятся. Помоги мне слезть.

— Смотрите, Матушка! — взвизгнула Су Липин.

Матушка Лю кинула взгляд на площадь и окаменела. Высокий, похожий на скелет иноземец, порывшись в складках своего халата, извлек большую бутыль из зеленого стекла и окропил из нее какой-то коричневой жидкостью крест, который сжимал в руке. После этого он передал бутыль жене, которая последовала его примеру. Покопавшись за поясом, мужчина достал два металлических предмета и начал их друг о друга бить. С ужасом Матушка Лю увидела, как полетели первые искры. Крест, который сжимал в руке мужчина, в одно мгновение охватило пламя.

— Помоги слезть! — завопила Матушка Лю, дергая остолбеневшую Су Липин за рукав. — Слезть помоги, говорят тебе!

Сломя голову она кинулась по коридору к занавеске, прикрывавшей тайный ход на лестницу.

— Ведра! — заверещала она, оказавшись этажом ниже. — Ведра! Воду! Живо!

Стали распахиваться двери, в коридор выглядывали озадаченные девицы и клиенты. На пороге одной из комнат, словно статуя прекрасной богини во фризе храма, замерла совершенно голая девушка. По ее бокам стояли двое почтенных стариков, пытавшихся прикрыть свою наготу длинными седыми бородами. В коридоре показался толстяк, цеплявшийся за Чэнь Мэйну. Выглядел он нелепо, на толстяке были женские одежды одной из героинь пекинской оперы, а лицо покрывал густой слой грима.

— Чего встали? — закричала Матушка Лю. — Тащите воду! Сейчас здесь все пожгут!

Зря она это сказала. Тут же поднялась паника. Поток голых людей, часть которых успела закутаться в простыни, подхватил Матушку Лю и повлек вниз по узкой винтовой лестнице, ведшей на первый этаж. В самом низу Матушка Лю споткнулась и врезалась головой в вазу. Сквозь шум в голове она услышала, как по двору протопали босые ноги. Вдалеке стихали вопли и крики.

Она с трудом поднялась. Показалась Су Липин в сопровождении двух поваров, согнувшихся под тяжестью здоровенной бадьи, в которой плескалась мыльная вода.

— Матушка, куда это нести? — с волнением спросила Су Липин.

— Я покажу, — борясь с головокружением, отозвалась она. Матушка повела их в комнату Жэнь Жэня, служившую ему кабинетом. Сорвав одну из скабрезных картин, которые он развесил по стенам, она коснулась секретной кнопки, и настенная панель отъехала в сторону. Пройдя несколько шагов, они оказались в погребе, где на земляном полу в беспорядке были свалены мешки с мукой и кувшины с рисовой водкой. Это была кладовая закусочной.

— Сюда, — крикнула она, показав на лестницу, поднимавшуюся к еще одной двери, прикрытой занавеской из истертой кожи. Сзади пыхтели повара, тащившие бадью. Из-за занавески доносился оглушительный шум. В бешенстве Матушка Лю сорвала ее с карниза и замерла, не веря своим глазам.

Казалось, перед ней разворачивалась сцена из пекинской оперы «Царь обезьян и сливовый сад», в которой дети-акробаты в роли друзей-обезьян Сунь Укуна устраивают на Небесах сущий бедлам. Маленькая закусочная превратилась в настоящее поле боя. Пол покрывали сцепившиеся в драке люди, перевернутые скамейки и столы. Повсюду угрями сновали дети Милуорда, уворачиваясь от горожан, пытавшихся их схватить. При этом некоторым китайцам не удавалось удержать равновесие, и они валились на пол. Дети ловко перепрыгивали с одного упавшего тела на другое. В самом центре закусочной Септимус боролся с тремя дородными носильщиками, один из которых повис на нем сзади и, вцепившись проповеднику шею, пытался повалить его на землю. Летиция уже лежала на полу, но не сдавалась, продолжая размахивать ковшом, зажатым в одной руке, а другой рукой отчаянно дергала за косицу молодого человека, усевшегося на нее верхом. Матушка Лю с облегчением увидела, что затея с поджогом удалась иноземцам лишь частично. Повсюду лежали чадящие кресты. В одном месте факел попал в разбитую бочку, в которой хранилась гаоляновая водка, и теперь пара язычков пламени лизали стену закусочной. Двое официанток, которые помимо всего прочего были обязаны ублажать и развлекать простолюдинов, отважно, но безуспешно пытались сбить маленький огонь скатертью, одновременно отмахиваясь от младших детей Милуорда, норовивших укусить девушек за лодыжки. Матушка Лю с беспокойством поглядела на Септимуса, который, схватившись с носильщиками, все ближе и ближе приближался к жаровням с раскаленными углями, на которых готовили лапшу. Если жаровни перевернутся, начнется настоящий пожар, который уже вряд ли удастся погасить.

Пыхтящие повара, приложив нечеловеческие усилия, наконец преодолели лестницу и втащили в закусочную бадью с водой. Превзойдя самих себя, они вздернули тяжеленную деревянную бадью на плечи и, издав натуженный крик, швырнули ее в воздух. После этого, с опаской посмотрев на Матушку Лю, они поспешили по лестнице вниз. К чему чудеса героизма? Лучше, особенно если речь идет о пожаре, проявить осторожность, даже если бегство грозит вызвать гнев властолюбивой хозяйки.

Однако пущенный поварами снаряд удивительнейшим образом в корне изменил обстановку. Казалось, бадья на мгновение зависла в воздухе. В следующую секунду во все стороны полетели хлопья мыльной пены и брызги воды, которые накрыли дерущихся, промочив всех с ног до головы. Совершенно случайно вода попала и на синеватый язычок пламени, карабкавшийся по стене, который с шипением потух. Кувыркнувшись в воздухе, бадья свалилась прямо на голову Септимусу Милуорду. Когда орудие возмездия устремилось вниз, Матушке Лю увидела, как синие глаза проповедника, горящие за толстыми стеклами очков, яростно полыхнули — он понял, что сейчас произойдет. Бадья разлетелась на рейки, дождем осыпавшиеся на пол. Упал и Милуорд.

— Септимус! — в отчаянии закричала Летиция. Заревели дети. Сопротивление было сломлено. Вскоре одного за другим детей переловили, и теперь они безуспешно пытались вырваться. Одну девочку, которая в отличие от своих братьев и сестер была без очков, Матушка Лю изловила лично. Она схватила ее за воротник, вытащила за ухо из-за печки, где она пыталась укрыться, больно ущипнула за шею и швырнула крепкому погонщику, который, подхватив дрыгающую ногами девчушку, крепко зажал ее под мышкой.

Когда прибыли стражники ямэна вместе с Цзинь-лао, миссис Милуорд и дети сидели за импровизированным ограждением, сооруженным из опрокинутых столов. Септимус все еще был без сознания. Летиция держала на коленях его голову, безуспешно пытаясь остановить кровотечение.

Горожане, которые весело переговаривались, празднуя победу, тут же замолчали и посторонились, уступая дорогу почтенному чиновнику и стражникам.

— Ну и ну, Матушка Лю, сколько же вам доставили хлопот, — улыбнулся Цзинь-лао.

— Надеюсь, вы арестуете негодяев и накажете по всей строгости закона. Полюбуйтесь, что стало с закусочной.

— И то верно. Жэнь Жэнь будет недоволен. И откуда столько злобы в женщине и детях? Куда только катится мир?

Его перебила Летиция, которая при виде представителя властей стала на ломаном китайском о чем-то умолять.

— Кто-нибудь мне может объяснить, о чем толкует эта дикарка? — поинтересовался Цзинь-лао. — Если она пытается изъясняться на человеческом языке, что ж — я не понимаю ни слова.

Зеваки зашумели. Казалось, каждый пытался объяснить, что говорила безумная иноземка.

— Такое впечатление, что меня окружают лишь одни ученые мужи, — произнес казначей. — Ты! — он ткнул пальцем в крепко сбитого мужчину. На бородаче был фартук, выдававший в нем кожевника. — Ты понимаешь, о чем толкует эта женщина?

— Господин, она говорит, что здесь ее сын. Его вроде похитили и держат в публичном доме.

— Неужели? — поднял брови Цзинь-лао. — Насколько я помню, в прошлом году мы казнили несколько преступников за убийство ее ребенка. У нее что, сбежал еще один сын?

— Нет, господин, — ответил бородач. — Говорит, что это тот самый сын и есть. Мол, его вообще никто не убивал. Его похитили и спрятали в публичном доме. Это, конечно, вздор. Сами видите, они все сумасшедшие. Но она говорит именно так.

— Ясно. Что ж, если это и стало причиной столь варварского поведения, дело требует расследования. Матушка Лю, это правда, что вы в своем заведении удерживаете мальчика-иноземца?

— Конечно же нет, уважаемый Цзинь-лао, — сладко улыбнувшись, ответила Матушка Лю.

— Я бы удивился, если бы вы ответили иначе, — кивнул Цзинь-лао. — Держать в доме мертвеца? Призрак? Какая мерзость, — улыбнулся он, довольный своим остроумием. — И все же мне, разумеется, придется осмотреть ваш дом.

— Разве это обязательно? — Глаза Матушки Лю сверкнули от ярости. — Как вы можете верить этим злобным наветам?

— Какая разница, верю я или нет. Закон есть закон. Я намереваюсь обыскать ваш дом завтра днем. Вам хватит времени… подготовиться? — Он снова улыбнулся.

— Более чем, Цзинь-лао, — улыбнулась Матушка Лю в ответ. — Вы сами убедитесь, что все в полном порядке… завтра.

— Иного я и не жду, — ответил Цзинь-лао.

Стражники связали Милуордам руки и вытолкали их прочь. Двум горожанам велели тащить на носилках стонущего Септимуса. Ему перевязали голову, местный лекарь быстро осмотрел рану и пришел к выводу, что она не опасна. Цзинь-лао приказал доставить семейство домой, где и держать под арестом, покуда мандарин не примет решение об их дальнейшей судьбе.

Матушка Лю, едва сдерживаясь, наконец, уговорила толпу зевак разойтись, пообещав после ремонта закусочной бесплатные обеды. Она утешила себя мыслью, что ущерб не слишком значителен. Потом она потратила целый час, пытаясь задобрить рассерженных клиентов публичного дома. Особенно сильно гневались близнецы. Им пришлось торчать во дворе в чем мать родила, к тому же один из них во время бегства сильно стукнулся ногой. Наконец их удалось успокоить. Матушка Лю пообещала дать им возможность еще раз сыграть в «Кошку и мышку в одной норке», причем на этот раз с Су Липин, которая во всех отношениях была куда как привлекательней Сяо Гэнь. Когда она закончила с клиентами, уже почти совсем стемнело. Оставалось решить вопрос с мальчиком-иноземцем. Медленно поднимаясь по лестнице, она поймала себя на том, что проклинает Жэнь Жэня. Где его носит, когда он так нужен? Да и нужен ли он был ей когда-нибудь столь сильно, как сейчас?

Голова ныла от боли. Может, она стала слишком стара для такой жизни? Больше всего ей сейчас хотелось выпить чашечку чая, может — выкурить трубочку. Ладно, всему свое время. Сначала — мальчик. Не в первый раз ей придется использовать колодец в самом углу дальнего двора. Как-нибудь сама справится. Ведь прежде у нее получалось. Надо только придумать, как же усыпить бдительность мальчика. Сказать, что в одном из павильонов ждет клиент? А может, посулить свободу? Ослабит кирпичную кладку с одной стороны колодца, сильно толкнет — и все. Никто и не заметит.

Добравшись до третьего этажа, она остановилась, чтобы перевести дыхание. Наконец она, прихрамывая, побрела по коридору, остановившись у комнаты Хирама. Матушка Лю устало наклонилась к смотровому отверстию. Она слегка коснулась рукой двери, которая от легкого нажатия вдруг широко распахнулась. Сердце замерло в груди. Матушка Лю обвела взглядом пустую комнату, уставилась на разбитую цепь.

Мальчика нигде не было.

— Ты как, Хирам? — спросил Генри. Теперь, когда стемнело, он понял, что погони можно больше не бояться, и пустил лошадь шагом. Они ехали узкой тропинкой, которая должна была вывести их к реке и строительному лагерю. Генри придерживал рукой мальчика, вцепившегося в луку седла. Сзади, на самом крупу лошади, обхватив Меннерса за талию, сидела Фань Имэй, закутанная в длинный плащ.

— Кажется, со мной все в порядке, сэр, — ответил Хирам. Мальчик был подавлен, однако казалось, по крайней мере внешне, что пережитые испытания его не сломили.

— Ты настоящий смельчак. Клянусь тебе… Даю слово офицера британской армии — ты ведь понимаешь, что это значит. Ты больше никогда не вернешься во «Дворец». Ты понял? Я клянусь. Мое слово — кремень. Никогда, никогда, никогда. Тебя это тоже касается, — он кивнул Фань Имэй через плечо.

— Я не понимаю, что вы говорите на своем языке, — ответила она, — но после того, что вы сегодня совершили, я у вас в неоплатном долгу. Я принадлежу вам. Я ваша рабыня.

— Никто никому не принадлежит, Фань Имэй. Мы заключили сделку. Или ты уже забыла? Кроме того, рабство в моей стране запрещено. Его отменили указом парламента в 1833 году.

Он почувствовал, что подобного ответа недостаточно, и, натянув поводья, остановил лошадь. Генри нащупал холодные руки девушки и крепко их сжал:

— Послушай. Ты ничем не отличаешься от Хирама. Твоя жизнь была кошмаром, но теперь он закончился. Ты свободна. Возможно, ты поймешь это не сразу, тебе потребуется какое-то время. Запомни, ты больше не вернешься ни к Жэнь Жэню, ни к майору Линю, ни к Матушке Лю. И ты никому ничего не должна. Особенно мне. Да и вообще, что я такого сделал? — Он рассмеялся и снова пустил лошадь шагом. — Я сказал, что мне нужен отвлекающий маневр, — вот тебе пожалуйста — он как снег на голову свалился, но в этом заслуга отца этого мальчика. Я и не мечтал, что все будет так просто. Не думаю, что нас вообще кто-нибудь заметил. А все эти люди, которые голышом носились по двору, пытаясь сохранить собственное достоинство! Сторож был так смущен обилием нагой плоти, что даже не обратил на нас внимания. Да он все равно бы нас не узнал, ведь мы были в плащах. Наверно, решил, что мы честные горожане, желающие поскорей смыться, покуда жены ни о чем не узнали. Давно я так не веселился! К тому же я так никому и не проломил голову. Впрочем, — с печалью в голосе добавил он, — я бы не отказался исполнить долг перед обществом и хорошенько вздуть Жэнь Жэня.

— Прошу вас, не шутите так, Ma На Сы-сяньшэн. Я все еще боюсь Жэнь Жэня. Даже сейчас, когда я не в его власти. Майор Линь тоже будет сильно гневаться. Вы сказали, что спрячете меня, однако я боюсь, что они будут мстить именно вам.

— А кто меня заподозрит? Когда я в следующий раз приду во «Дворец райских наслаждений», дам майору вволю поплакаться мне в жилетку. Я буду само сочувствие — ведь я же его верный друг. К тому же, так или иначе, ему нужно вести со мной дела — приказ мандарина. Даже если он что-то заподозрит, то не посмеет и пальцем меня тронуть. Да и о себе не беспокойся. Пересидишь в лагере, а потом придет поезд, и ты уедешь в Тяньцзинь. Как только туда доберешься, найдешь нужных людей — я их знаю, я дам тебе адреса, и все — начнешь новую жизнь уважаемой всеми женщины. Эдакой матроны. Впрочем, надеюсь, не слишком уважаемой. Ты чересчур красива для этой доли.

— Это сон, Ma На Сы-сяньшэн. И сейчас мне кажется, что я грежу. Я забыла, как выглядят звезды на открытом небе, как пахнет за городом.

— Сейчас солнышко, пахнет землей. Я бы даже сказал — пованивает.

— Для меня это благоухание. Вы не представляете, сколь прекрасным кажутся все эти звуки, запахи, красоты человеку, которого только что выпустили из тюрьмы. Этим утром я еще была мертва, была пустотой в пустоте. Я не жила. А теперь… теперь словно в мир снова пришла богиня Нюй Ва, чтобы, как когда-то, в незапамятные времена, снова вдохнуть жизнь в глину, сотворить звезды, солнце и луну. Именно за эту новую жизнь я и должна поблагодарить вас, Ma На Сы-сяньшэн. Даже если я завтра проснусь и обнаружу, что я снова вернулась в тюрьму, я все равно никогда не забуду вас за тот прекрасный сон, который вы мне подарили.

— Это не сон, родная. И ты никогда туда не вернешься. Ни за что и никогда.

— Мистер Меннерс.

— Да, Хирам.

— Мне придется вернуться к родителям?

— На ближайшее время я бы тебе посоветовал от этого воздержаться. Думаю, после фортеля, который сегодня выкинул твой отец, власти с него глаз не спустят. Поживешь в строительном лагере, покуда шум не уляжется. Впрочем, коли хочешь, я могу что-нибудь ему передать.

— Я больше не желаю видеть родителей, — тихо произнес Хирам.

— Я же сказал: ты — свободен. Не хочешь — не надо, — наконец произнес Генри, после того как они некоторое время ехали в молчании. — Гляди, — он показал на огни, мерцавшие по правую руку от них на вершине холма. — Там живут Аиртоны. Там миссия и госпиталь. Если хочешь, можем их как-нибудь навестить. У них есть дети. Они немного младше тебя, зато у них лошади и другие животные. А еще — книги. Юноша, у тебя еще вся жизнь впереди.

— Ma На Сы-сяньшэн, там живет доктор, у которого бакенбарды?

— Ах да, кажется, ты его тоже знаешь. Ты вроде говорила, что он был к тебе добр.

Фань Имэй ничего не ответила. Она глянула на огни и подумала о девушке, которая жила на холме. Как-то Ma На Сы рассказал ей, что рыжеволосая работает в госпитале. Фань Имэй подумала, что, может быть, станет ревновать. Но сперва ей предстоит поверить, что она на самом деле свободна.

Аиртон устало вздохнул. Манжеты были заляпаны кровью. С благодарностью поглядев на жену, он принял из ее рук чашечку чая. Френк Дэламер, так и не успев переодеться, беспокойно ерзал на диване. Его румяное лицо покрывала дорожная пыль. Смотрелся он в чистой аккуратной гостиной дико, не менее дико, чем крошечная фарфоровая чашка чая, которую он сжимал в своей лапе. Френк испуганно заморгал, приготовившись к худшему.

— Жить будет, — сказал доктор. — Вы славно его перевязали. Я думал, он потерял гораздо больше крови. Левая рука раздроблена, нога сломана, но, к счастью, пули не задели жизненно важных органов. Гораздо больше меня обеспокоила рана в паху. Чем это его? Порез страшный, рваный.

— Пикой, — пробормотал Френк.

— Ну что ж, повторюсь: ему повезло. Каких-то полдюйма в сторону, и вы бы его не довезли.

— Парень оказался героем, — произнес Френк. — Настоящим героем.

— Рано его списывать со счетов. В рану попала инфекция, но я вовремя вмешался. Пару дней пролежит в лихорадке, сейчас он, кажется, бредит. Том крепок как бык — выкарабкается.

— Слава тебе, Господи, — на глаза Френка навернулись слезы. — Я уж думал…

— Он чуть не погиб, — кивнул Аиртон. Он заметил, что чашка в руках Френка ходит ходуном. — Слушайте, вы что, чай пьете? Нелли, плесни ему виски.

— Знаете, я бы не возражал… — начал Френк.

— Дай ему бутылку, да и мне налей, пока суть да дело. Ну как, Дэламер, вам уже легче? Можете рассказать, что случилось?

— Мы попали в засаду, — промолвил Френк. — Ее устроили боксеры.

— Боксеры? Вы уверены? Может, это были просто разбойники? Как прежде.

— Боксеры, разбойники. Какая разница, — пожал плечами Френк. — Их были сотни. Они прятались за деревьями. Помните тот участок северного тракта, который идет вдоль леса, что растет у подножия Черных холмов? Вот там нас и подстерегли. Они знали о нас заранее. Черт меня побери, я в этом уверен. Лу уже рыщет по городу — хочет узнать, кто настоящий доносчик.

— Значит, Лу был прав? То-то я удивился — где он.

— Его ударили мечом по ногам. Рана не опасна. В отличие от Тома. Или Лао Пана — он был одним из наших погонщиков. Беднягу уложили чуть ли не с первого выстрела.

— Судя по ранам Тома, у них были ружья. Я извлек из его тела пулю, настоящую пулю, ружейную, не мушкетную. Такого ведь прежде не было?

— У них и вправду было несколько ружей. Если бы они еще толком знали, как из них стрелять, мы бы уже были на том свете. Но нам повезло. Странно. Очень многие разбойники были одеты в чудную форму. Желтые жакеты и оранжевые шлемы. Вот почему я назвал их боксерами.

— Может, начнете с самого начала? Налейте себе еще виски.

— Так ведь рассказывать особо нечего. Поездка прошла чудесно. Старина Дин оказался на высоте. Купил все, что привезли, а когда мы запустили производство, даже приплатил лишку. Славный малый. Естественно, обратно мы ехали очень осторожно и, как могли, старались держаться подальше от главных дорог. Когда в фургоне сундуки, доверху набитые серебром, волей-неволей будешь начеку. Все шло как по маслу. Несколько недель кряду мы вообще не встречали ни одной живой души — одни степи да солончаки без конца и края. Тоскливая картина. Том иногда охотился. Он герой. Черт побери, он настоящий герой.

— Вы это уже говорили. Что было дальше?

— Лу уговорил нас сбавить ход и держаться подальше от тракта. Он не хотел рисковать, хотя было ясно, что рано или поздно нам все равно придется ехать через Черные Холмы — в Шишань иначе не попадешь. Лу хотел, чтобы мы сделали крюк, проехали полдороги до Мукдена, а потом свернули назад, чтобы попасть в город с юга, но мы его не стали слушать. Припасы кончались, с нами в седлах было шесть вооруженных погонщиков, вот мы и подумали: если что, нам хватит сил отбиться от банды Железного Вана. Мы ошибались. Мы были начеку. Когда мы добрались до узенькой тропинки, что шла через лес, Том и Чжао поехали на разведку. Они не увидели и не услышали ничего особенного. Разбойники усыпили нашу бдительность. Наверное, прятались глубоко в лесу. Вот еще одна странность. Откуда такая слаженность действий у отребья?

Мы въехали в лес незадолго до полудня, так чтобы солнце стояло в зените. Иначе вообще ничего нельзя было разглядеть. С нами были фургоны, так что, сами понимаете, нестись сломя голову не получалось, как могли, так и ехали. Старались, конечно, побыстрее. Мы пробрались сквозь самую густую чащу, думаю, все — прорвались. И тут вдруг начался этот ад кромешный. Никогда такого не видел. Из кустов — дым, мушкеты бахают, ружья грохочут. Пули и стрелы свистят над головами. Лао Пана тогда и убило. Его ранило в шею. Булькнул и свалился с мула. Море крови. Вспоминать страшно.

А потом нас окружили. Большинство разбойников были совсем молоденькие, просто мальчишки. По крайней мере, мне так показалось. Они были одеты в какие-то карнавальные костюмы, но вид у них был грозный: размахивают пиками, копьями и мечами, рожи загорелые, белки сверкают. Тут мы стали палить в них из винтовок, они сперва смешались, подались назад, потом заорали и снова полезли на нас, тыча в нас мечами и копьями. Я как Тому закричу: «Мы так долго не выстоим!» А он знай меняет магазины да стреляет. Совсем как Ланселот, схватившийся с врагами. Только дело происходит в наши дни. «Надо прорываться», — говорю Тому. «А как же серебро?» — спрашивает. «К черту серебро! — ору ему в ответ. — Их слишком много». Пришпорив коней, мы понеслись прямо на разбойников, а за нами — Лао Чжао и другие погонщики. Мы врезались в негодяев, словно настоящая кавалерийская бригада, и, не поверите, оказались на свободе. Кругом тишина, только птички на деревьях щебечут да бабочки вокруг цветочков порхают.

Тут Том взволнованно смотрит по сторонам. «А где Лу Цзиньцай?» — спрашивает. А ведь Лу с нами нет. Я как вспомнил, что Лу правил фургоном с серебром, так меня совесть и кольнула. «Он, наверное, попался им в лапы», — говорю. «Я возвращаюсь. Его надо спасти», — говорит Том. Винтовку из моих рук — цап! Я и глазом не успел моргнуть. Вставил новый магазин — свое ружье он уже давно перезарядил, и прямо так поскакал назад — в каждой руке по винтовке. За ним понесся Лао Чжао — такой же непреклонный, как и Том. Так уж Том влияет на людей. Он прирожденный лидер. Бог свидетель, я горжусь своим будущим зятем.

Уже потом Лу рассказал мне, как все было. Фургон окружила толпа вонючих крестьян — они вовсю тянули лапы, пытаясь отвязать сундуки с серебром, но Лу бился не на жизнь, а на смерть. Он сказал, что им бы удалось стырить наши денежки только через его труп. Но дело до этого не дошло. Откуда ни возьмись появляются Том и Лао Чжао, которые на всем скаку палят из винтовок, а боксеры отлетают от фургона, как подстреленные зайцы. Ведь Том напал на них неожиданно. Они-то думали — бой окончен — можно грабить. Так что они забыли о бдительности, а некоторые даже отложили оружие.

Том спрыгивает с лошади прямо в фургон и вцепляется в поводья. Слава Богу, Лу не растерялся, схватил винтовку, перезарядил ее и стал палить в негодяев, а Лао Чжао принялся тянуть за уздечку ведущую лошадь в упряжке и колошматить ее по голове прикладом, пока она не пустилась галопом.

Боксеры так удивились, что стояли раскрыв рты, пока фургон не набрал скорость и не скрылся из виду. Некоторые смельчаки схватились за пики и бросились наперерез, но попали под колеса, да еще стрелки, что прятались в кустах, все палили из ружей. Как раз тогда Тома и ранило, но он и виду не показал. Он крепко сжимал поводья и гнал фургон, покуда они не оказались в безопасности. Я же сказал вам, он настоящий герой.

К этому времени мы с погонщиками набрались храбрости и тоже поехали назад, к Тому на помощь. Тут я и увидел, как он несется нам навстречу. Картина очень напоминала фотографию с мест сражений Бурской войны. Таких сейчас в журналах много. Спасение ружей у Моддер-Ривер[31]. Найди я художника, который смог бы запечатлеть Тома, Лао Чжао и Лу спасающими фургон, груженный моим серебром, от адова воинства, мчащегося за ними… Я бы продал такую картину за немалые деньги. Бьюсь об заклад, нашлись бы покупатели.

Френк сиял от гордости, по щекам бежали слезы, проделывая дорожки в толстом слое дорожной пыли, покрывавшей его лицо. Он осушил стакан и плеснул себе еще виски.

— И как же вы оторвались от них? — выдохнула Нелли, завороженная рассказом, прозвучавшим в ее гостиной.

— Это не составило никакого труда. За нами гнались, но мы мчались далеко впереди, так что преимущество было на нашей стороне. Мы вырвались из засады и теперь поливали наших преследователей градом пуль — винтовки у нас были лучше, да и куда этим мерзавцам до нашей меткости. Не знаю, сколько разбойников мы уложили. Через некоторое время они решили, что игра не стоит свеч, и отстали. Только тогда мы заметили, что с Томом что-то не так. Представляете, он был ранен в руку, а все равно стрелял до самого конца. Держался до последнего и потерял сознание, только когда понял, что мы в полной безопасности. Вот это мужество!

— Потом вы его перевязали, как могли, и привезли сюда? — спросил Аиртон.

— Именно. Это было самое ужасное, — произнес Френк с серьезным видом. — Понимаете, Том был в таком состоянии, что ехать быстро было нельзя, а с другой стороны, каждая лишняя минута путешествия означала, что шансов у Тома становится все меньше и меньше. Через два дня он впал в забытье и больше не приходил в себя, и я… Если честно, я, грешным делом, думал, что с ним все кончено. А еще через день мы наконец добрались до вас.

— Я восхищаюсь вами, Лу Цзиньцаем и… всеми остальными, — тихо произнес доктор.

У Френка на глаза снова навернулись слезы.

— Понимаете… все из за этого чертового серебра… Из-за него Том чуть не погиб… Если он… если бы он… Из-за этого! Как бы я после этого жил?

— Том рисковал жизнью ради спасения товарища, — сказал доктор. — Серебро тут ни при чем. В Евангелии сказано: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Вам нечего стыдиться, старина. Вы правы, Том настоящий герой.

— Мистер Дэламер, вы, наверное, очень устали, — произнесла Нелли. — Давайте вы заночуете у нас.

— Завтра вместе пойдем к мандарину и доложим об этом ужасном нападении, — сказал Аиртон. — Однако Нелли права. Сейчас вам нужно отдохнуть. Думаю, ванна бы тоже не помешала, — он улыбнулся.

— Представляю, какой у меня сейчас вид, — усмехнулся Френк. — Спасибо, я вам очень признателен, но сперва мне бы хотелось повидаться с Элен. Полагаю, она в палате с Томом. Бедняжка, должно быть, места не находит от горя.

Нелли переглянулась с Аиртоном и едва заметно кивнула мужу.

— Дэламер, — осторожно начал доктор. — Она не в палате. Она вообще ничего не знает. Она у себя в комнате. Спит. Боюсь, ей нездоровится.

— Нездоровится? — тупо повторил Френк. — Как нездоровится? Что с ней? — Он привстал с дивана. — Она заболела? Мне надо к ней.

— Присядьте. Боюсь, у нас для вас дурные вести, — произнес Аиртон. — Видите ли, в чем дело… Когда вы уехали, мы узнали… — Он нервно кашлянул. — Мы узнали, что…

— Что Элен подхватила грипп, — быстро произнесла Нелли.

Аиртон потрясенно уставился на жену.

— Она простудилась? — несколько озадаченно спросил Френк. — И все?

— Это не совсем простуда. Все гораздо серьезнее, — проговорил Аиртон, чувствуя, как полыхают щеки. — Это новая форма гриппа, довольно заразная, и… и она очень больна, — промямлил он.

— Как она? — Теперь Френк выглядел не на шутку встревоженным. — От гриппа ведь не умирают. Так? Может, у нее воспаление легких? Ее жизнь в опасности?

— Нет, — замотал головой Аиртон. — Обычный грипп. Но ей очень, очень нездоровится, и в данный момент…

— Вы что, хотите сказать, что я не могу навестить собственную дочь?

— Мы думаем, сейчас ее лучше не беспокоить дурными вестями, — успокаивающе произнесла Нелли. — Элен очень слаба, и, думаю, доктор боится, что она будет очень переживать, если услышит столь ужасные новости. Правильно, Эдуард? Давайте, мистер Дэламер, вы лучше примете ванну и отправитесь спать. Вы отдохнете, а утром вашей дочери будет легче. Мы расскажем, что вы приехали, и… о Томе расскажем тоже.

— Отлично, — кивнул Френк, в голосе которого послышались нотки недовольства. — Утром, так утром. Скажите, как она? Уже пошла на поправку?

— Ну конечно, — отозвалась Нелли. — Просто доктор считает, что ее сегодня вечером лучше не беспокоить.

Кликнули A-ли, который повел Френка принимать ванну. Когда Дэламер ушел, Нелли откинулась в кресле и тяжело вздохнула.

— Солнышко, какая муха тебя укусила? — ошарашенно спросил Аиртон. — Зачем ты солгала?

— Эдуард, ну неужели ты не понимаешь? Как можно сейчас говорить правду? Жизнь Тома висит на волоске. Мы никогда не встречали человека более горячего и несдержанного, чем Френк Дэламер, Господи благослови его. Бог знает, что он натворит, если все узнает. А если он расскажет Тому? Френк не умеет хранить секреты, с тем же успехом мы можем объявить обо всем на рыночной площади. Я не желаю, чтобы на моей совести была смерть достойного молодого человека. Нам всего-навсего нужно подождать неделю. К этому времени Том уже достаточно оправится и сможет выдержать такой удар. Если он узнает обо всем сейчас, то потеряет волю к жизни.

— Как же нам сохранить тайну?

— Будешь держать Элен в постели и лечить ее от гриппа или любой другой болезни, которую тебе удастся отыскать в справочниках. Главное, чтобы все выглядело правдоподобно. Опиума Элен получать не будет, поэтому можешь не волноваться о том, что кто-нибудь уличит нас во лжи, — выглядеть она будет плохо. Завтра утром, прежде чем она встретится с отцом, мы вместе поговорим с ней и расскажем, что на карту поставлена жизнь Тома. Поверь, она поймет и послушается нас. У нее не будет другого выхода.

Аиртон покорно кивнул и пригубил виски.

— Нелли, — произнес он, прервав долгое молчание. — Я еще кое о чем беспокоюсь. Очень беспокоюсь.

— О чем же?

— Даже не о чем, а о ком. После того, что случилось с Френком, мы должны признать, что боксеры представляют опасность. А сестра Елена уехала в деревню.

— Знаю. Я уже о ней подумала. Но что же нам сделать?

— Завтра утром первым делом пошлю за ней Чжана Эрхао.

— А пока нам остается лишь молиться за нее. Какой ужасный день, Эдуард! Что происходит? Кажется, весь мир рушится.

Когда сестра Елена добралась до окраины Башу, уже смеркалось. Две дочки пастора Джона — Мэри и Марта ждали ее на вершине холма. С чувством облегчения они услышали стук копыт ее мула.

Девчушки были такими же веселыми, как и в прошлый раз. Мэри уже исполнилось четырнадцать, и по деревенским меркам она была красавицей. Широкие скулы и нос-пуговичка выдавали в ней крестьянку-северянку, однако румяное личико, озорные глазки, пухлые красные губы и ямочки на щечках, появлявшиеся, когда девочка улыбалась, напоминали о неприступной принцессе из пекинской оперы. Мягкие, словно шелк, волосы были заплетены в косу и повязаны синей лентой. При ходьбе коса моталась из стороны в сторону. Девчушка будто пританцовывала, напоминая Елене своей походкой радующегося весне жеребенка или олененка. Сестра Елена даже представить себе не могла менее подходящую кандидатуру в Христовы невесты, однако Мэри собиралась стать монахиней. Елена и Катерина с разрешения отца девочки пообещали отвезти ее в монастырь в Тяньцзине, когда ей исполнится шестнадцать лет.

Двенадцатилетняя Марта была полной противоположностью сестре. Подчас, когда маленькая серьезная девчушка принималась внимательно рассматривать Елену, казалось, в ее взгляде читался недюжинный жизненный опыт, а в глазах стояла такая печаль, что монахине хотелось ее обнять и нежно прижать к груди. Елена знала обеих девочек с их рождения и души в них не чаяла.

Девчушки, хохоча, распевали гимн, которому их научила Катерина два месяца назад:

Как правило, сестра Елена шла по тропинке и пела вместе с ними, однако в тот вечер она была не в настроении — и дело было не только в усталости. Подойдя к пастору Джону, она заметила, что он тоже подавлен сильнее, чем обычно. В унынии, которое не могло скрасить даже веселье девочек, они прошагали последнюю милю до деревни.

Матушка Ван тепло встретила ее, однако сестра Елена заметила скрывавшуюся за улыбками озабоченность. Поужинав на скорую руку бульоном с рисом, они рано улеглись спать. Некоторое время сестра Елена прислушивалась к дыханию людей, устроившихся на кане[32], вспоминая о странностях, свидетелем которых она стала днем.

Дело даже не в опустевших дорогах. На это могла быть тысяча разных причин. Сестра Елена не особенно удивилась и волнению, царившему среди христиан Башу. Вполне естественно, люди были обеспокоены тем, что сожгли их кладовые. Ходили слухи о боксерах. Отчасти именно поэтому она сюда и приехала.

Днем она столкнулась с отрядом солдат, который вел майор Линь. Монахиня как раз решила устроить привал. Встреча сильно ее обеспокоила. Солдаты поили у колодца лошадей. Она сердечно поприветствовала вооруженных людей, но в ответ на нее лишь холодно посмотрели.

Когда она в одиночестве трапезничала в тени овчарни, к ней подошел майор.

— Вы говорите на нашем языке? — язвительно поинтересовался он и нехорошо усмехнулся.

— Говорю немного, — ответила она.

— Не скажете, куда едете?

— В Башу.

— Христианская деревня, — с насмешкой произнес майор и сплюнул, чуть не попав ей на ботинки. — В последнее время от вас, христиан, одни только беды.

— Я слышала, что беда приключилась как раз с ними.

— Никакой разницы, — ответил он. — Покой нарушен. Зачем вы едете в Башу?

— Там живет мой народ, — просто ответила она.

— Это не ваш народ. Вы иноземка. А они пошли у вас на поводу. Они отказываются платить налоги.

— Они законопослушны, хотя и не платят храмовую подать.

— Они следуют иноземным законам. Вы понимаете, что сейчас опасно путешествовать в одиночку? С женщиной всякое может случиться.

— Я уверена, что такие солдаты, как вы, способны защитить честных людей, которые едут по своим делам.

— Я со своим отрядом возвращаюсь в Шишань. На протяжении последних нескольких недель мы пытались восстановить в христианских деревнях мир. Теперь едем домой. Можете поехать с нами. Вы будете под нашей защитой.

— Мне надо в Башу.

— Настоятельно советую вам одуматься.

— Я исполняю свой долг.

— А я свой уже исполнил. Я уже предупредил вас о смертельной опасности.

— Майор, кого мне бояться в Башу?

Он холодно на нее посмотрел и повернулся на каблуках.

— Майор, кого мне бояться в Башу? — крикнула она ему в спину.

Он кинул на нее взгляд через плечо:

— Я вас предупредил и теперь снимаю с себя всю ответственность за то, что с вами может случиться.

Он что-то рявкнул солдатам, которые тут же принялись седлать коней. Сержант подвел к нему серую лошадь, и майор, взлетев в седло, тронулся с места, возглавив процессию. Скоро отряд исчез из виду, оставив после себя столб пыли.

Теперь, когда она лежала в доме пастора Джона, на ум снова пришли слова майора: «Я вас предупредил и теперь снимаю с себя всю ответственность за то, что с вами может случиться». О чем же он ее предупредил?

Сестре Елене показалось, что стоило ей смежить веки, как она тут же была разбужена кукареканьем петухов и возней семейства пастора Джона. Пастор с женой и дочерьми уже встал. Утро как утро. Но в ушах по-прежнему звучал голос майора: «Я вас предупредил и теперь снимаю с себя всю ответственность за то, что с вами может случиться».

XIII ^{Город очень большой, но мы гордо шагаем по улицам, подобно героям былых времен}

Элен с решительным выражением лица сидела на прибранной постели. Девушка уже успела одеться и открыть ставни. Яркие лучи утреннего солнца заливали просторную комнату. Нелли, прислонившись к двери, заметила, что Элен упаковала свои вещи в три чемодана, которые теперь стояли в ряд у опустевшего шкафа. На белых стенах висели в рамках картины с пейзажами Шотландии, придавая комнате праздничный, радостный вид. Однако сейчас Аиртонам и Элен было не до веселья.

— Почему ты встала с постели? — тихо спросил доктор, усаживаясь напротив Элен.

— Я передумала, — ответила девушка. — Я желаю, чтобы вы мне заплатили жалованье и… и дали морфий, который вы обещали мне вчера вечером. Я немедленно уезжаю.

— Разве я обещал тебе морфий? — спросил доктор, пропустив мимо ушей последнюю фразу Элен.

Глаза девушки расширились. Она нахмурилась так, что все лицо сморщилось. Сейчас как никогда Элен напоминала Нелли оскалившуюся лисицу:

— Обещали! Сами знаете, что обещали! — пронзительно вскрикнула она не своим голосом. — Мне нужен морфий. Уже прошло двенадцать часов. С вечера. Вы обещали, что придете утром.

— Я и пришел, голубушка, — ответил Аиртон.

Элен перевела подозрительный взгляд с доктора на Нелли, а потом на сервант:

— Где он? Где поднос? Вчера вечером вы приносили поднос. Где он?

Аиртон бесстрастно посмотрел на девушку. Только что она была сама невозмутимость. Теперь ее била дрожь, а костяшки дрожащих пальцев были белее стеганого покрывала, в которое вцепилась Элен.

— Умоляю, доктор, не мучайте меня. Дайте мне дозу. Хотя бы одну ампулу. — В глазах неожиданно сверкнула надежда. — Или трубку. Трубку с опиумом. Вы ее забрали у меня из стола. Она моя. Моя, доктор. Прошу вас, верните ее мне. Вы не имеете права отбирать у меня мои вещи. Миссис Аиртон, — умоляющий взгляд девушки метнулся к Нелли, стоявшей у двери. — Пожалуйста, скажите своему мужу, чтобы он дал мне морфий. Или трубку. Умоляю.

— Думаю, тебе лучше лечь в постель, — сказала Нелли.

— Послушайте, я сделала, что вы просили. Утром я повидалась с отцом. — Элен говорила запинаясь, выдавливая из себя слово за словом. На лбу выступили капельки пота. — Я позволила вам привести его сюда, сама легла в постель и притворилась, что у меня грипп. Я соврала, как вы и просили. Я сделала, как обещала. А теперь ваш черед сдержать слово. Дайте мне морфий. Мы же договорились. Дайте морфий, и я уеду отсюда, и больше вы меня никогда не увидите. Мы так договаривались! — неожиданно закричала она. — Мы так договаривались!

Аиртон попытался взять ее за руки, но она резко вывернулась и, перекатившись по кровати, очутилась с другой стороны. Тяжело дыша, она вскочила на ноги.

— Я расскажу отцу правду, — прошипела она. — Я скажу, что вы держите меня против своей воли. Что это вы мне стали давать морфий. Я скажу… скажу…

Девушка рванулась к двери и, оттолкнув в сторону Нелли, взялась за ручку, но супруга Аиртона крепко обхватила Элен руками. Аиртон вцепился девушке в ноги, которыми она пыталась отчаянно брыкаться. Вбежала поджидавшая за дверью сестра Катерина и тут же бросилась помогать Нелли. С удивительной легкостью они втроем оттащили вырывающуюся, царапающуюся девушку от двери и уложили ее на кровать. Пока женщины ее держали, доктор Аиртон, тяжело дыша от усилий, вытащил из кармана заранее приготовленные веревки, не без труда поймал мелькавшие в воздухе руки девушки и привязал ее за кисти к спинке кровати. Потом, стащив с Элен башмаки, он проделал то же самое с ногами. Наконец все было кончено. Борьба измотала всех, включая Элен, поэтому некоторое время тишину прерывали лишь всхлипы и прерывистое дыхание.

По румяной щеке Катерины сбежала слезинка, однако на лицах Аиртона и Нелли застыло выражение мрачной решимости. Спутанные рыжие волосы Элен ниспадали ей на лицо; широко открыв изумленные глаза, она смотрела на своих мучителей взглядом затравленного животного.

— Значит, так, дорогуша, больше ты от меня морфия не получишь, — не терпящим возражений голосом произнес доктор. — Давеча вечером я говорил о другом. Я обещал, что ты поправишься. И я сдержу свое слово.

Нелли увидела, как лицо девушки исказилось от ужаса, и почувствовала, как дернулась щека. Неимоверным усилием воли ей удалось сохранить бесстрастный вид. Для этого ей пришлось отвернуться, но все же она услышала донесшийся с постели тихий жалобный голосок:

— Это несправедливо. Несправедливо. Вы же не лишаете опиума китайских больных. Я все видела. Вы мне еще объясняли. Вы даете им уменьшенные дозы. Я тоже так хочу. Доктор. Вы же знаете, мне нужен наркотик. Вы не имеете… не имеете права меня его лишать. — Элен затряслась от плача. — Вы не имеете права так со мной поступать!

— Послушай, Элен. Тебе надо набраться мужества. Одна ты не останешься. Все это время с тобой буду либо я, либо миссис Аиртон, либо сестра Катерина. Ты права, я действительно даю китайским пациентам уменьшенные дозы, но не забывай, что подавляющее большинство из них курило опиум на протяжении многих лет. Если я враз лишу их наркотика, они могут не выдержать и погибнуть, но ты молодая, сильная, и куришь опиум всего несколько месяцев. Я думаю, мне удастся полностью тебя вылечить. По крайней мере, я попробую. Ради тебя. Ради твоего отца и Тома, и, что самое главное, ради ребенка, которого ты вынашиваешь. И я думаю, что в глубине души ты все-таки хочешь, чтобы я тебе помог, спас тебя от самой себя. Спас твоего ребенка.

Можешь кричать и вырываться сколько душе угодно. Решения я не изменю. Извини, но на несколько дней тебя придется привязать к кровати. Сестра Елена поможет тебе разоблачиться и надеть ночную рубашку. Если проголодаешься, в твоем распоряжении будут еда и вода. Хочешь или нет, но я заставлю тебя скушать немного супа.

Элен слушала доктора, не сводя с него глаз, сверкавших, словно пара драгоценных камней. На лице застыло выражение смятения и страха.

— Значит, так, — произнес Аиртон, — пока ты еще в сознании и отдаешь отчет в происходящем, я думаю, мне следует рассказать, что с тобой будет происходить, когда наступит наркотический голод. Я не стану от тебя ничего скрывать. Тебе предстоит пережить кошмар, и знание о нем, возможно, тебе поможет.

С этими словами он поднял взгляд на Нелли, будто ища поддержки, и женщина с нежностью положила руку на плечо супруга. Аиртон сухо принялся излагать факты, но полностью скрыть чувств ему не удалось:

— Скоро, через несколько часов, появятся первые признаки голодания. На тебя нападет зевота, ты будешь плакать. Начнется потоотделение, потекут сопли. Сон будет неровным, беспокойным. Тебя будут мучить страшные кошмары. А когда ты проснешься, будешь мечтать о возвращении кошмаров, поскольку они ничто по сравнению с муками, которые будут тебя терзать. Тебе покажется, что болит все тело. Каждая клеточка. Ты не сможешь лежать спокойно. Зрачки станут сокращаться. Начнется страшная ломота в ногах. А потом и рвота. Рвать тебя будет постоянно. Боюсь, не избежать и сильного поноса. Ты будешь лежать в полузабытьи, мечтая о сне, но он так и не придет. Если ты очнешься, то будешь сама себе омерзительна. Извини… но дальше будет еще хуже. Начнется лихорадка, подскочит давление, ты будешь бредить… но не бойся — я буду рядом, глаз с тебя не спущу. Тебе покажется, что кошмару нет конца. Некоторые из пациентов пытаются покончить с собой. Вот почему я привязал тебя к постели — но ты уж поверь, деточка, все имеет свой конец. Через два-три дня страдания достигнут пика, а потом медленно-медленно ты пойдешь на поправку. Клянусь всем тем, что я знаю. И в один прекрасный день, я буду молить об этом Бога, ты проснешься и поймешь, что снова стала сама собой и тебе не хочется ни морфия, ни опиума. Возможно, все кончится через десять дней. Может, выздоровление займет дольше. Но ты непременно поправишься. — Он вздохнул, стараясь не смотреть в горящие ненавистью глаза Элен. — Ну вот. Я рассказал тебе самое страшное. Я ничего от тебя не утаил. Я сделал это потому, что, когда начнется эта страшная пытка, часть твоего сознания все-таки будет понимать природу и причины происходящего. Хватайся за этот кусочек сознания и держись крепче, он поможет тебе выкарабкаться. Сейчас тебя разденут. Я пока выйду, но скоро вернусь, — он поспешно вышел.

Элен беспомощно лежала на спине и глядела на склонившиеся над ней полные заботы лица Нелли и сестры Катерины, чувствовала, как их пальцы осторожно расстегивают рубашку на ее теле, холодные руки поглаживают влажные от пота брови. Эти прикосновения для девушки были сродни объятиям демонов, увлекающих ее душу прямо в ад. Сперва Элен лежала спокойно, потом плюнула Нелли в лицо; глаза девушки сверкнули, губы растянулись, обнажив скрежещущие зубы, и она завыла от бессилия и отчаяния, подобно тому как лиса, угодившая в капкан, воет на равнодушное небо.

Получив весточку от Чжана Эрхао, главного слуги иноземного доктора, о том, что одна из монашек-колдуний отправилась утром в дальнюю деревню, Жэнь Жэнь тут же собрал своих людей. Некоторых пришлось выдергивать прямо из-за столов, а кое-кого снимать прямо с девочек.

Он все еще кипел после состоявшегося утром разговора с матерью. Он ненавидел, когда над ним насмехались, а в голосе матери всегда слышалась ирония, хотя матушка Лю была достаточно умна, чтобы не облекать ее в слова, к которым он мог бы придраться. Это наводило его на мысль, что мать считала его дураком. Его — полноправного члена братства «Черных палок», командира отряда «Кулаков мира и справедливости», облеченного доверием самого Железного Вана и других вожаков. Ну что ж, он докажет ей, что он не дурак. Она попросила его об услуге — добыть иноземку для «Дворца райских наслаждений». Пусть сама убедиться, как он быстро все обстряпает. Не рыжеволосая сука — так другая. Какая, к черту, разница? Главное, что белая. «Экая мерзость», — подумал он. Видать, мать хочет блеснуть перед мандарином или Цзинь-лао. Иначе зачем ей иноземка? Ладно, сойдет и монахиня.

Он уже твердо решил избавиться от плаксивого юноши. Позабавится пару деньков с колдуньей в хижине, а потом посадит ее в комнату, где прежде был мальчик. Никто ни о чем не узнает. А что, если монахиню хватятся другие иноземцы? Плевать. Скоро настанет день, когда им всем придется заплатить по счетам. А пока он устроит налет на христианскую деревню. Железный Ван и «Кулаки мира и справедливости» по достоинству оценят его подвиг. Ну и кто же здесь дурак?

Вместе с Обезьяной и прочими дружками они поскакали на краденых лошадях к развалинам храма, расположенного в лесу неподалеку от реки. Там укрывалась его сотня — сотня боксеров, тренировавшихся в овладении боевыми искусствами. Он знал, вокруг Шишаня было немало таких тайных убежищ. Настанет день, когда он, получив долгожданный приказ, поведет своих воинов в бой на Шишань, и тогда потечет кровь. Но пока надо хорониться и держать все в тайне. Жэнь Жэнь одобрял подобный подход. Он был бойцом в «Черных палках» достаточно долго, чтобы усвоить простую истину — мелкие сошки должны знать лишь то, что им полагается. А вот те, кто знает все, те, кому докладываются мелкие сошки, — держат в руках всю власть. Ныне верховным главой, подобно жирному пауку, сосущему кровь из мухи, стал Железный Ван, и теперь вся паутина, вся сеть оказалась в его власти. Настанет день, а он обязательно настанет, — и таким пауком станет он, Жэнь Жэнь. Но пока лучше не выходить из роли послушного исполнителя. Сейчас ему нравится быть боксером. В его руках власть и магия. Иногда ему удавалось убедить себя в том, что он действительно во все это верит.

Прежде чем сотне наконец удалось выступить, прошел целый час в суете и сборах. Когда они тронулись по направлению к Башу, был уже полдень. Увидев впереди отряд майора Линя, Жэнь Жэнь слегка занервничал. Времени прятаться не было, да и зачем? Жэнь Жэнь решил, что Линь получил приказ их не трогать. Отряд пронесся мимо боксеров. Солдаты и майор смотрели вперед, словно не заметив сотни вооруженных людей. С одной стороны, Жэнь Жэнь был доволен. Он представлял, что ведет в бой несущуюся навстречу закату армию невидимых воинов, готовых обрушить праведную месть на головы отступников. С другой стороны, он бы не возражал, если бы майор Линь последовал его примеру и отсалютовал ему, как воин — воину. А Линь даже не посмотрел в его сторону! Высокомерное черепашье отродье. Ничего, майор еще заплатит. Жэнь Жэнь в этом нисколько не сомневался.

Ночной переход и холод измотал сотню. За три часа до рассвета Жэнь Жэнь объявил привал. Жэнь Жэню плохо спалось. Утром он был не в духе, мрачен и хорошенько стукнул Обезьяну, услышав одну из его бесконечных шуток. Настроение улучшилось, когда утренний туман рассеялся и Жэнь Жэнь обнаружил, что они стоят на вершине холма, у подножия которого раскинулась Башу.

Он подозвал полусотников. Половина отряда, скрываясь за деревьями, должна была окружить деревню и быть начеку. Жэнь Жэнь приказал ловить каждого, кто попытается вырваться из ловушки. Вторую половину отряда он собирался повести на деревню. Жэнь Жэнь дал два часа на подготовку, а сам сел с Обезьяной и прочими дружками перекинуться в кости, велев одному из боксеров залезть на дерево и внимательно следить за всем, что происходит в селе. Незадолго до полудня юноша прокричал с дерева, что на площади собираются старейшины. Да, кажется, среди них есть женщина. Похожа на иноземку.

— Отлично, — произнес Жэнь Жэнь, сгребая выигрыш. — Все собрались в одном месте. Нам только легче. За дело.

Сестре Елена была расстроена и чувствовала себя не в своей тарелке. Встреча длилась уже целый час. Деревенский глава Ян, чернобровый крепыш, которого она всегда недолюбливала, и другие представители деревни с самого начала разговора были настроены враждебно, что очень сильно опечалило монахиню. Она-то думала, что хорошо их знает. На встречу пришел Лао Дай, хозяин харчевни для погонщиков, в которой монахиня часто останавливалась. Подле него сидел дядя пастора Джона, Ван Хаотянь, который нередко приглашал ее со своими племянницами в сад на склоне холма, где угощал их яблоками. С краю стола устроился добрый, глуповатый Чжэн Фуцзя, некогда проведший всю ночь без сна, суетясь у дверей спальни, в которой рожала его дочь. Даже эти люди, которых она знала как родных и еще вчера считала своими друзьями, смотрели на нее холодно, а в глазах посверкивали искорки ненависти.

Сестра Елена мечтала о том, чтобы солнце, заливавшее стол, поставленный посередине площади, было менее жарким. У нее болела голова. Тени не было, а в Италии они бы сидели под сенью виноградников. Монахине приходилось изо всех сил сосредоточиться, чтобы ухватить суть разговора, который велся на малопонятном диалекте. Иногда беседа переходила в свару и обмен оскорблениями между деревенским главой Яном и его племянником, громкоголосым Миллером Чжаном, который, не вняв уговорам пастора Джона, пришел на встречу, взяв с собой двух звероподобных сыновей. Миллер Чжан был христианином, но все знали, что он принял крещение, только для того, чтобы взять верх в споре об участке земли, из-за которого вечно ссорился с дядей.

Сестра Елена жалела, что сейчас с ней нет пастора Адольфуса. Он наверняка бы нашел нужные слова и примирил враждующие стороны. Сгодился бы даже и доктор Аиртон, чьи остроумные шутки могли бы разрядить обстановку. Ей было тоскливо и одиноко. А главное, она чувствовала, что совсем здесь не к месту.

Пастор Джон, в надежде прийти к компромиссу по самым важным вопросам, прилагал все усилия, чтобы собрание сосредоточило внимание на основных противоречиях и обидах, однако встреча началась с града взаимных оскорблений и обвинений, большую часть которых Елена так и не поняла. Пастор Джон в основном отмалчивался. Он хотел, чтобы собравшиеся выпустили пар, прежде чем он выступит с обращением, которое, как он надеялся, могло привести к мирному разрешению конфликта.

Такая возможность представилась после того, как выступил буддийский монах. Бонза сделал несколько сдержанных замечаний о храмовых сборах, рассказав, как отказ христиан платить налоги повлиял на возможности храма поддерживать многие планы и прожекты селян, как то: строительство новой дренажной системы и празднование Нового года. В отличие от остальных, он не выразил недовольства отказом христиан платить налог, а просто отметил, что подобное решение существенно снизило доходы храма.

Пастор Джон решил, что наступил подходящий момент выступить с речью. Поправив очки и кинув последний взгляд в свои записи, он со всей вежливостью обратился к старейшинам. Речь и впрямь была хорошо выдержана, спокойна и на первый взгляд задела слушателей за живое. Пастор напомнил о том, что все жители деревни соотечественники, о том, как они долгие годы вместе трудились, помогая друг другу во времена неурожаев. К чему ссориться родичам и друзьям? Неужели взаимоуважение между человеком, верующим в одного Бога, и человеком, поклоняющимся многих богам, — невозможно? К сожалению, в последнее время между христианами и людьми, оставшимися преданными старой вере, наметились трения, но причины этих трений не имеют никакого отношения к религии. Они связаны с деньгами, например храмовым налогом (он поблагодарил буддийского священника за мудрые слова), так давайте обсудим какие-нибудь другие способы, посредством которых христиане могут принести деревне пользу. Ежели после этого спор между деревенским главой Яном и Миллером Чжаном так и не будет разрешен, пусть соберутся деревенские мудрецы и, как некогда отец Адольфус в прошлом…

Ему не дали договорить. Услышав о куске земли, из-за которого шел спор, дядя и племянник, сидевшие напротив друг друга, снова принялись осыпать друг друга бранью, причем ругань становилась все более и более оскорбительной. В один момент показалось, что дело дойдет до рукоприкладства. Пастор Джон стукнул по столу кулаком и попытался восстановить порядок, призвав обоих спорщиков уняться во имя доброй памяти об отце Адольфусе.

Вот это было ошибкой. Деревенский глава Ян, оскалившись, повернулся к пастору Джону, посмотрел на сестру Елену и прямо перед ней плюнул на стол:

— Вот что я думаю о вашем отце Адольфусе. Он был обычным злым колдуном, который своими чарами обманывал честных людей и помогал христианам, поклоняющимся демонам. А теперь ему на смену ты привел сюда эту ведьму!

Христиане, сидевшие рядом с Еленой, повскакали с мест. Миллер Чжан схватился за нож, висевший на поясе, но пастор Джон забарабанил кулаком по столу, громко крича:

— Тихо! Тихо!

В повисшем молчании пастор Джон попытался возразить деревенскому главе:

— Как вы можете так оскорблять нашу гостью? Как можно быть таким неблагодарным? Сколько добра сделали наши друзья за последние несколько лет! Прошу вас извиниться перед старшей сестрицей за ваши необдуманные слова. Быть может, у нас с вами есть кое-какие разногласия, но старшая сестрица всегда была к нам добра и не делала ничего худого.

— Ничего худого? Расскажи это моей корове, которая пала сегодня утром, как раз после того, как к нам заявилась она, — Ян кивнул на монахиню. — А может, вспомнишь мула Лао Дая, который сдох два месяца назад, когда к нам пожаловала другая иноземная колдунья? Говоришь, ничего худого? Матери живут в страхе за детей. Что станет, если ведьма наведет на ребенка порчу?

— У моего внука утром началась лихорадка, — обеспокоенно произнес Чжэн Фуцзя. — Когда дочка привела его с речки, лобик у него так и горел. А по дороге у пруда они встретили ее, — он кивнул на Елену.

Монахиня открыла рот от возмущения, силясь хоть как-то возразить. В то же время она обратила внимание на шум. Целиком сосредоточившись на споре, она едва ли заметила толпу зевак, внимательно следивших за встречей. Христиане стояли отдельно. Послышались гневные выкрики. Старуха, тыча в монахиню костлявым пальцем, проскрипела:

— Внученьку, внученьку мою отравила. Давала ей лекарства, а через две недели она умерла!

Еще один крестьянин что-то кричал о стригущем лишае, поразившем его овец.

— Неправда. Это все ложь, — прошептала Елена, умоляюще глядя на пастора Джона. — У малышки была горячка мозга. Я давала лекарства, только чтобы унять боль. Я никогда не говорила, что смогу ее вылечить. Как они могут такое говорить?

Пастор Джон уже был на ногах. Плечи дрожали, а обычно спокойное лицо исказилось в гримасе ярости. Потрясая кулаками, он громко закричал:

— Как вы смеете? Как смеют ваши уста нести такой вздор? Вы говорите, что мы поклоняемся демонам, тогда как у вас самих храмы битком набиты раскрашенными идолами. Как вы думаете, отчего мы стали христианами? Мы хотим выбраться из трясины дикости и глупости, в которой вы все прозябаете. Как же вы не понимаете: Господь наш Иисус указывает нам путь из рабства в лучший мир!

Деревенский глава Ян тоже вскочил. На его лице сияла торжествующая улыбка.

— Вы слышали? — завопил он, перекрикивая пастора. — Вы слышали? Он сам сознался! Он признался, что хочет попрать наши вековые традиции. Вы слышали, как он глумится над нашими богами?! Он хочет лучшего мира, а нас называет рабами? Чем это не оскорбление самого императора? Люди, да разве мы позволим, чтобы среди нас жили предатели? Разве мы позволим, чтобы нашим семьям угрожали изменники и колдуны?

— Я тебе покажу предателей, козья ссака! — завопил Миллер Чжан и, подавшись вперед, попытался через стол ударить деревенского главу. Двое мужчин сцепились. Они царапались, лягались, кусались, тянули друг друга за волосы. На площади шумно ссорились: христиане и нехристи толкали друг друга, бранились, кое-кто начал драку. Старики, сидевшие на скамьях, в смущении глядели друг на друга. Пастор Джон окаменел. Елена почувствовала, что должна что-то сделать, и неожиданно для самой себя вскарабкалась на стол. Не имея никакого плана, в отчаянии от осознания собственного бессилия и неспособности остановить безобразную свару, она, откинув голову, издала громкий, долгий, пронзительный крик. Ее вопль был подобен футбольному свистку, который враз способен остановить игру и заставить замолчать трибуны. Люди уставились на иноземку, которая возвышалась над ними, воздев руки и запрокинув голову.

— Остановитесь! Остановитесь! Остановитесь! Во имя любви Пресвятой Девы остановитесь! — все кричала монахиня, но собравшиеся не понимали ни слова, поскольку Елена, сама того не замечая, в запале перешла на итальянский. Через мгновение, услышав, что вокруг повисла тишина, она тоже замолчала. Монахиня вспыхнула и в легком смущении повернулась к пастору Джону, словно спрашивая, что ей теперь делать.

— Она наложила заклятие! На своем дьявольском языке! — закричал кто-то в толпе. — Ведьма! Упо! Ведьма!

Его подхватили другие, и скоро уже целый хор скандировал:

— Упо! Упо! Упо! Упо! Упо!

Жэнь Жэнь счел момент как нельзя более подходящим и приказал Обезьяне пальнуть из мушкета в воздух, чтобы унять поднявшийся гам. Эхо прогремевшего выстрела пошло гулять по площади. Замолчав, люди с изумлением и смущением взирали на вооруженных людей в форме, вставших кольцом и перекрывших все выходы с площади. Жители никогда прежде не видели боксеров, но по желтым повязкам, оранжевым поясам и боевым стойкам сразу догадались, что перед ними за воины.

В повисшем молчании Жэнь Жэнь в сопровождении Обезьяны и полусотников прошел мимо стола, за которым замерли напуганные люди, и встал в центре площади.

— Друзья, — Жэнь Жэнь старался говорить спокойно, растягивая слова, однако дрожь в голосе выдавала напряжение. — Друзья. Кажется, мы прибыли вовремя. Вы поймали ведьму? Молодцы. Я так погляжу, она иноземка. Жирная уродливая паскуда. Верно я говорю?

Все еще стоявшая на столе Сестра Елена почувствовала, как у нее дрожат колени, но поняла, что не должна показывать страха.

— Я сестра Елена из христианской миссии Шишаня. Я не знаю, кто вы такие, но если вы причините кому-нибудь зло, вас ждут большие неприятности.

Жэнь Жэнь улыбнулся.

— Где старейшина? — тихо спросил он.

Деревенский глава Ян поспешно подскочил к молодому человеку и распростерся в пыли у его ног.

— Господин, — проговорил он. — Мы не желали никому причинить вреда.

— Нет ничего плохого в том, что вы поймали ведьму, — ответил Жэнь Жэнь. — Более того, этот поступок достоин всяческих похвал. Вы нам помогли. Однако я в смущении. До нас дошли ужасные слухи. Верно я говорю, Обезьяна? Поговаривают, что в деревне кишмя кишат христиане. И я не понимаю, почему столь славный деревенский глава, преданный, как я полагаю, империи и династии Цин, смотрит сквозь пальцы на то, что в его селе полно христиан и предателей. Ты что, христианин?

Из слов, донесшихся сквозь рыдания и всхлипы у его ног, Жэнь Жэнь уяснил, что нет, старейшина Ян не христианин. Наоборот, он боится и ненавидит христиан. Они наводили порчу на невинных селян и обманом захватывали их землю. Он сам, со всей семьей пострадал от их чар, но христиан очень много, да простит его господин, что же он мог сделать…

— Например, перестать хныкать и встать с земли, — ответил Жэнь Жэнь. — Для начала. Потом ты мне покажешь, кто здесь христиане, и я тебе объясню, как обращаться с этим черепашьим отродьем.

Он повернулся к воинам, чтобы отдать приказы, и замер. Пастор Джон с достоинством поднялся во весь свой немалый рост и встал у него на пути. Жэнь Жэнь поднял взгляд на спокойное обветренное лицо Джона. На лоб пастора ниспадали седые волосы.

— Ты еще кто такой? — спросил Жэнь Жэнь.

— Со всем уважением, я хотел бы задать вам точно такой же вопрос, — ответил пастор Джон. — Мне бы хотелось узнать, по какому праву вы явились сюда и запугиваете членов моей общины. Я школьный учитель. Моя фамилия Ван. Также мне оказана честь и привилегия быть пастором католической церкви этой деревни. Мы не колдуны, уважаемый, мы верноподданные слуги императора. Я бы хотел взглянуть на ваши документы. Со всем уважением, осмелюсь заметить, что ни вы, ни ваши… солдаты не похожи ни на одну из частей регулярной армии Цинской империи.

Несколько секунд Жэнь Жэнь и полусотники с изумлением взирали на пастора Джона. Обезьяна захихикал.

— Ну что, Жэнь Жэнь, показать ему наши документы? — спросил он, потянув из-за пояса огромную саблю.

— Погоди, — улыбнулся Жэнь Жэнь, — он прав. Похоже, мы были слишком бесцеремонны. Нам надо было представиться. Со всем уважением, господин христианский школьный учитель, — с ядом в голосе обратился он к пастору Джону, — вы скоро увидите мои полномочия. Так что не уходите.

В три прыжка он подскочил к столу и взобрался на него. Сестра Елена было попятилась, но Жэнь Жэнь схватил ее за руку.

— Стоять, сука, — прошипел он и, отпустив ее, обвел взглядом толпу. Селяне смотрели на него с тревогой. Жэнь Жэнь широко улыбнулся и поднял руку, будто услышал гром аплодисментов. Зубы сверкнули, словно у артиста, выступающего на ярмарочной площади. — Вон тот уважаемый человек поинтересовался, кто мы такие, — выкрикнул он. — Он хочет знать, по какому праву мы сюда явились. Впрочем, думаю, большинство из вас уже поняли, кто мы такие и кто нас сюда послал. Может, кто-то еще не догадывается?

Как и ожидалось, ответом ему было молчание.

— Сяо Тань, — крикнул он одному из воинов. — Выйди и покажи, что ты умеешь.

Молодой человек, на ходу срывая тунику, выбежал на центр площади. Он поклонился Жэнь Жэню. Тело воина пришло в движение. С ловкостью он принялся демонстрировать приемы кун-фу. Воин прыгал, нанося по воздуху удары руками и ногами. Двигаясь все быстрее и быстрее, он взмыл вверх, поднявшись на высоту собственного роста, в полете скрестив ножницами ноги. Он приземлился на одну ногу, а руки продолжали работать с такой дикой скоростью, что расплывались в глазах. Резкие, хриплые вдохи служили контрапунктом свисту, с которым руки и ноги воина рассекали воздух. Казалось, звучит удивительная музыка, служащая аккомпанементом резким отточенным движениям. Неожиданно мужчина замер в совершенно умопомрачительной позе. Те, кто стоял поближе, увидели, как глаза воина закатились. Казалось, он впал в транс. Наконец он снова пришел в движение. Теперь, накренившись, он перемещался по площади быстрой походкой. Нечеловеческой. Так люди не ходят. Вдруг он замер на одной ноге. Воин прижал к уху ладонь, словно прислушиваясь к чему-то, ноздри раздувались, рот кривился, будто мужчина принюхивался. Сверкнули белки закатившихся глаз. В каждом движении, не человеческом, обезьяньем, чувствовались напряжение и тревога. Люди ахнули. Существо, стоявшее перед ними, было знакомо большинству с самого детства.

— Узнаете? — прокричал Жэнь Жэнь. — Ну конечно же узнаете. В юношу вселился сам Царь Обезьян, Сунь Укун. Сунь Укун один из многих, кто сошел с Небес, чтобы нам помочь. Смотрите на него. Внимательно смотрите. Глядите, как он двигается. Убедитесь сами, что значит стать вместилищем высших сил! В этом наша сила. Понимаете? Теперь мы неуязвимы. У нас есть высшая сила боевых искусств. Она делает нас воинами Неба. Мы небесные воины. Мы тигровая сотня шишаньского гарнизона армии «Мира и справедливости». Мы армия поклявшихся служить императору, и с нами сила Небес.

Так и не услышав радостных возгласов, Жэнь Жэнь притворился разочарованным.

— Верьте нам! — произнес он. — Боги спускаются с Небес на землю, чтобы влиться в непобедимую армию. Мы — авангард этой армии. Должно быть, вы, добрые жители Башу, задаетесь вопросом, отчего боги решили спуститься на землю. Дело в том, что наша страна в опасности. Колдовство иноземцев… христианское волшебство угрожает серединному государству и трону императора.

Здесь же есть христиане? Они вроде бы такие же, как вы? У них чудные ритуалы, они не любят платить налоги, но, в общем, вы, наверное, думаете, что они безвредны. У них красивые речи. Так? Толкуют о любви и Небесах, куда можно попасть, возлюбив Иисуса. Не слушайте их. Да, они очень похожи на нас и именно поэтому столь опасны. Если вы заглянете им в душу, то увидите лишь зависть и злобу. Черны, воистину черны их души. Каждый, каждый из христиан плетет мерзкие козни. Да, они могут мило вам улыбаться, но на самом деле желают лишь одного: вашей смерти, смерти ваших родных, гибели вашей деревни и самой империи.

Он с удовольствием заметил, что его речь возымела действие. Люди в толпе принялись отодвигаться от своих соседей-христиан.

— Мы всегда должны быть начеку, — продолжил он. — С нами боги, но нельзя забывать о том, какой силой обладает магия христиан. Порой враг столь силен, что даже богам не под силу его одолеть. Иногда злоба, таящаяся в христианине, столь черна, что она может осквернить чистоту сосуда, в который вселился один из наших богов. Нашим богам не страшны пули, но они не всегда могут противостоять черной магии христианских колдунов. Поэтому мы повсюду истребляем колдунов и демонов, называющих себя христианами.

Именно за этим мы и пришли к вам в Башу. Нам хотелось узнать, правда ли говорят, что вы в опасности. И что же мы видим? Вы уже нашли ведьму, — он резко дернул сестру Елену за руку, привлекая ее к себе. — Вот эта ведьма. Я угадал? Ну и уродина. Она отвратительно пахнет, выглядит мерзко. Неужели она и вправду ведьма? Можем ли мы это доказать? Давайте я вам, добрые жители Башу, кое-что покажу, и вы сразу поймете, какая вам грозит опасность. — Он сделал паузу. — О великий Сунь Укун, — воззвал он, — явите милость и взойдите к нам.

Как только обезьяноподобное существо двинулось к столу, Жэнь Жэнь быстрым движением схватил обе руки сестры Елены и завернул их ей за спину. Одержимый воин вскочил на столешницу и, наклонив по-обезьяньи голову, замер, балансируя на одной ноге. Собравшиеся знали, что именно так и вел себя герой многих опер Сунь Укун. Жэнь Жэнь выхватил нож. Сестра Елена так удивилась, что даже не вскрикнула от боли. Пастор Джон, стоявший внизу, издал гневный вопль и бросился на помощь, но его тут же схватили двое воинов и сунули в рот кляп.

— А теперь посмотрим, чья магия сильнее, — прокричал Жэнь Жэнь и, полоснув ножом, от воротника до пояса рассек одежды монахини. Резким движением он перерезал веревку, стягивавшую панталоны. Одежда упала на стол, и сестра Елена предстала перед толпой полностью обнаженной. Между полных грудей болтался маленький крестик. Толпа вздохнула, поразившись наготе женщины, которую многие столь почитали, однако еще более сильный эффект голое тело монахини произвело на Царя Обезьян. Издав пронзительный вопль, он зарычал, залопотал и, покачнувшись, грохнулся на столешницу. Воин затрясся, его тело дергалось в судорогах, выгибаясь, словно от боли. Длилось это совсем недолго. Буквально через мгновение на столешнице сидел усталый молодой воин, который, избавившись от наваждения и озадаченный присутствием рядом с собой голой иноземки, чесал голову, недоумевая, как он оказался на столе.

— Что, удивились? — задал Жэнь Жэнь риторический вопрос. — Зря. Сейчас вы увидели, что происходит, когда одно волшебство одерживает верх над другим. В данном случае вредоносные чары, что ведьма навела на Царя Обезьян, оказались столь сильны, что он вознесся обратно на Небеса. Он не смог вынести ее мерзкой наготы. Похотливая ведьма и шлюха, что ублажает христианских демонов, — Жэнь Жэнь сунул руку между ног Елены и с деланным отвращением понюхал пальцы. — Фу! Ну и вонь. Так и тянет гнильем.

Однако, добрые люди, вам нечего бояться. У нас тоже есть волшебство, которое ничем не уступает христианскому. Я лишь хотел показать, как опасен враг, которому мы противостоим, и сколь зловредны христиане, живущие среди вас. Мы доказали, что она демон. И сколько здесь таких же, как она?

Сестра Елена его больше не интересовала, и он столкнул ее со стола. Она упала на землю и, вцепившись в остатки одежды, свернулась калачиком и зарыдала от стыда и унижения. Никто из христиан не осмелился к ней приблизиться. Их испуганные глаза были устремлены на Жэнь Жэня.

— Не бойтесь ведьмы. Теперь, когда мы уже здесь, она вам ничего не сделает. Мы ее казним, как только вернемся в стан «Кулаков мира и справедливости». Гораздо больше меня волнуют другие христиане, поклоняющиеся демонам. Ваши соседи. Что с ними делать? Не думайте, что им удастся уйти от расплаты. Мы надежно оцепили площадь, а сейчас мои люди обшаривают дома — вдруг кто спрятался? Скоро мы узнаем, кто есть кто. Вам ведь известно, кто здесь христиане? Если не ошибаюсь, скоро мы их учуем. Если они еще не наложили в штаны, то скоро наложат.

Он обошел вокруг стола:

— Чуете их страх? Я чую. А их злобу? Я чую. Возьмем, к примеру, пастора, школьного учителя. Он, кажется, хотел увидеть мои документы. Эй ты, старейшина! Что нам делать с пастором? Может, посоветуешь? Он уже сознался, что возглавляет здешних христиан. А ты мне сказал, что христиане наводили порчу на твоих родственников. Если пастор — глава христиан, значит, он тоже колдун. Верно я говорю?

Жэнь Жэнь прижал ладонь к уху, словно изображая только что вознесшегося на Небеса Царя Обезьян:

— Чего-то я тебя не слышу. Только шепчешь да стонешь. Стесняешься, как невеста в брачную ночь. Давай говори, что нам сделать с пастором?

— Убейте его! — громко закричала в толпе женщина.

— Женщины всегда кровожадней мужчин. Это факт, — кивнул Жэнь Жэнь. — Ну? Разве ты не хочешь убить пастора? Ты же деревенский глава. Что же нам делать с пастором? Убить его? Убить?

— Убить! — крикнул кто-то. К этому крику присоединился еще один человек. Вскоре уже звучал целый неуверенный хор напуганных жителей, требовавших смерти пастора Джона. Наконец кивнул и старейшина Ян, глаза которого расширились от ужаса:

— Да. Убейте его. Убейте его для нас.

— Сюда его! — приказал Жэнь Жэнь, и воины подтолкнули к столу связанного пастора, изо рта которого торчал кляп. — Ты тоже иди сюда. — Старейшина Ян поспешно встал подле Жэнь Жэня.

— Ну и как ты собираешься его прикончить? — осведомился Жэнь Жэнь. — Чего желаешь? Нож? Топор? Вилы? Я-то знаю, у вас, крестьян, воображение богатое. Ох, да ты, наверное, хочешь, чтобы я его прирезал. Нет, нет, нет. Так не пойдет. Давай-ка сам, старейшина. Как-никак, это твоя деревня.

Некоторое время Жэнь Жэнь играл с Яном, но потом ему это надоело. Он выхватил нож и вложил его в руку старейшине.

— Сердце здесь, — сказал он. — Воткни, и дело с концом. Представь, что барана режешь.

Ян повернулся к пастору:

— Прости, — у старейшины кривился рот, — прости, старина Ван, но он меня заставляет…

Глаза пастора Джона сверкнули. Он с презрением посмотрел на Яна.

Старейшина зажмурил глаза и, схватившись за нож обеими руками, со стоном вогнал его в грудь Джона. Жэнь Жэнь подался вперед, внимательно всматриваясь в лицо пастора. Увидев, как глаза старика расширились от боли, Жэнь Жэнь улыбнулся.

— Ну что, доволен? — прошипел он. Из-за кляпа раздался сдавленный хрип. — Еще будут вопросы о моих правах? — Воины отпустили пастора, и он упал на землю. Жэнь Жэнь плюнул на бьющееся в агонии тело.

Толпа в молчании взирала на казнь пастора Джона. Тишину разрывали лишь крики жены и двух дочерей пастора, которые тщетно пытались прорваться к телу мужа и отца сквозь кордон боксеров. С ленцой Жэнь Жэнь отметил, что одна из девочек, румяная, очень красива. «Славный будет матери подарок», — подумал он. Матушка Лю вечно ищет новеньких. «И возраст у девочки подходящий, — мелькнула мысль. — Ладно, потом. О ней подумаем позже».

— Ну, кто следующий? — спросил он у залитого кровью Яна. Старейшина тяжело дышал, глядя на нож, который сжимал в руке. — В следующий раз будем действовать более методично. Договорились?

Селян пришлось некоторое время уговаривать, но в итоге они все-таки указали на христиан. Боксерам не составило никакого труда собрать их в кучу и загнать в небольшой дом на площади, который пастор Джон использовал в качестве церкви. Сопротивления оказано не было. Люди были напуганы боксерами, спектаклем, устроенным Жэнь Жэнем, унижением сестры Елены и убийством пастора Джона. Даже Миллер Чжан с сыновьями покорно отдали ножи и смиренно проследовали за остальными в церковь ждать своей участи.

А ждать ее пришлось не долго. Первыми на суд, что Жэнь Жэнь устроил на площади, вызвали семью Чжана. Те же самые старейшины, что совсем недавно спорили с христианами, вновь сидели за столом. Теперь им предстояло судить своих соседей. За их спинами, подобно импресарио, любующемуся на свой труд, самодовольно ухмыляясь расхаживал Жэнь Жэнь.

Миллер Чжан с сыновьями вышли из церкви, щурясь и мигая от яркого солнечного цвета. Чтобы пройти к столу, им пришлось пробираться через толпу селян, многие из которых уже успели сбегать домой за вилами и мотыгами. Семейство Чжан ненавидели в деревне столь люто, что некоторые из крестьян стали колотить несчастных, прежде чем они добрались до стола.

Суд был скорым. Деревенский глава Ян уже оправился от потрясения. Более того, казалось, он был весьма доволен собой — ему удалось себя убедить, что убийство пастора Джона было благородным, даже героическим поступком. На суде так никто и не вспомнил спор о земельном наделе. Миллер Чжан был слишком горд, чтобы отречься от христианства. Он так много и часто говорил о глубине своей веры, что отпираться просто не было смысла. Также Чжан прекрасно понимал, что деревенский глава никогда не даст ему пойти на попятную, поэтому, когда еще сидел в церкви, решил, что мужественно примет смерть. Сложно сказать, насколько у него это получилось. По сигналу Яна вооруженные мотыгами селяне окружили Чжана с сыновьями и изрубили их на куски.

За Чжаном последовал сапожник. О нем спорили долго. Сапожник, в отличие от семейства Чжанов, за всю жизнь не обидел и мухи, поэтому врагов у него в деревне не было. Бедолага упал на колени, рыдая, повинился и обещал отречься от христианства. В конце концов пришлось вмешаться Жэнь Жэню, который указал на очевидный факт, заключавшийся в том, что все христиане прирожденные лжецы, поэтому ни в коем случае нельзя верить в искренность их раскаяния. Сапожник погиб под ударами мотыг.

Со следующей жертвой суд расправился еще быстрее.

— Похоже, вы начинаете осваиваться, — поздравил Жэнь Жэнь старейшин. — Очень хорошо.

Сестра Елена лежала всеми забытая на земле. Она была в сознании, однако происходящее казалось ей далеким и нереальным, словно на площади разворачивался некий спектакль. В глубине души она понимала, что трусит. Она должна была защитить своих друзей, которых убивали прямо у нее на глазах, но вместе с тем она чувствовала, что силы оставили ее и она не может сдвинуться с места. Молить Небеса о силе проку не было. Когда она увидела гибель столь любимого ей пастора Джона, внутри что-то умерло. Она искала и никак не могла найти в себе любовь и тепло, что давали ей силы в трудные минуты. Монахиня чувствовала себя брошенной, опороченной. Нагота казалась Елене доказательством ее преступления, и монахиня куталась в обрывки одежды, пытаясь ее скрыть. Каждые несколько минут до нее доносились мерзкие торжествующие вопли и жуткие звуки глухих ударов мотыг, под которыми гибли ее прихожане. Она смежила веки, стараясь спрятаться от клубившейся в душе тьмы, и заплакала от жалости к самой себе.

Елена не увидела, а скорее почувствовала, как кто-то встал возле нее на колени. Когда она открыла глаза, перед ее взглядом в лучах солнечного света предстало испещренное морщинами лицо буддийского монаха, который с улыбкой протягивал ей свою желтую тогу.

— Я ничего не понимаю в твоей религии, — произнес он. — Однако я никогда не думал, что она несет зло. Вот, завернись. Ты нужна людям. Прежде чем вы отправитесь в далекое путешествие, ты еще можешь им помочь.

Монахиня покорно надела длинный плащ, негнущимися пальцами завязала веревку у шеи. Священник отдал ей свой пояс, и Елена, запахнувшись в тогу, затянула его вокруг талии, скрыв наготу, после чего проследовала через площадь за бонзой. Их путь преградил угрожающего вида боксер, но священник спокойно отвел его в сторону.

— Я отведу ее к остальным, — пояснил священник. — Я за нее отвечаю.

У стражников, охранявших вход, не было приказа никого не пропускать в церковь. Им только вменялась в задачу никого оттуда не выпускать.

— Здесь я тебя оставлю, — произнес бонза, — ты оскорблена и унижена, но, как только ты окажешься внутри, ты поймешь, что тебе делать. А я вечером воскурю благовония и буду молиться о даровании вам с господином Ваном хорошего перерождения. Знаешь, он всегда был моим другом. Быть может, мы еще встретимся, там, за пределом океана страданий.

Сестра Елена кивнула и, закутавшись в монашескую тогу, вошла в церковь. Ей потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте. Уши резали крики и стенания. Взять себя в руки не было сил. Она почувствовала себя еще более потерянной, чем прежде. Постепенно она стала различать в полумраке фигуры людей. Она увидела матушку Ван, которая сидела прямо на каменном полу. По щекам женщины градом катились слезы, рот кривился, а лицо застыло в маске боли и скорби. Мэри, сжавшись в комочек, тряслась от рыданий. Возле них на коленях стояла малышка Марта, которая с отчаянием глядела на сестру и мать, желая их утешить, но не зная как. Елена кинула взгляд в сторону нефа и увидела других знакомых женщин, точно так же замерших в скорби и страхе. Мужчин было мало, в основном — старики, ждавшие своей участи. Молодых забрали первыми. Некоторые стояли на коленях и молились. Другие, ссутулясь, стояли, прислонившись к стенам, вперив в пол глаза, полные отчаяния. Из-за дверей донесся очередной торжествующий вопль, и несколько мгновений спустя в церковь вошли двое боксеров, подхватили одного из молившихся и поволокли прочь. Его проводили криками отчаяния, которые, как только двери с грохотом захлопнулись, снова сменились плачем и стенаниями.

Елена почувствовала, как в нее вцепилась маленькая ручка. Повернувшись, она увидела недоуменное личико Марты.

— Тетя, ты где была? Мы по тебе скучали.

Елена обняла девочку, прижалась к ее плечику, почувствовав, как из глаз брызнули слезы. Некоторое время они раскачивались из стороны в сторону и тихо плакали.

— Они пришли к нам в дом, — сказала Марта, — и отвели на площадь, и мы увидели отца… увидели, как баба[33]…

— Я знаю. Знаю, — прошептала Елена. — Не думай об этом. Не надо.

— Но они же нам соврали. Они сказали, что нам надо уехать, уехать из деревни, и нам надо взять свои вещи и ценности. А потом они у нас все отобрали, а мы ничего не могли сделать.

— Я знаю, — сказала Елена. — Не думай об этом, малышка.

— Как же ты не понимаешь? Как? Этот ужасный человек сказал, что мы, христиане, колдуны. Какие же мы колдуны? Они разбойники. Тетя, они убивают нас, чтобы потом разграбить наши дома.

Елена потянулась к горячему мокрому от слез личику и поцеловала девочку.

— Тише, маленькая, — сказала она. Монахиня почувствовала, как ее кто-то обнял за пояс, и в следующую секунду в ее объятиях оказалась Мэри. Подняв голову, Елена заметила, что к ней с надеждой стали подтягиваться люди. По мере того как все больше и больше народу узнавало в согбенной фигуре Елену, плач и причитания становились все тише.

Лао И — один из первых селян, подружившихся с Отцом Адольфусом и принявших христианство, внимательно посмотрел на монахиню:

— Старшая сестрица, нас может что-нибудь спасти?

— Боюсь, что нет, Лао И, — покачала головой Елена, чувствуя, как сердце разрывается на части.

— Вот как, — произнес он. — Я никогда не отличался умом. Никак не мог выучить Святое Писание. Отец Адольфус часто на меня сердился за то, что я путался, когда пересказывал Библию… Но ведь ты можешь ответить на мой вопрос? Неужели в нашей гибели есть какой-то смысл? Неужели Господь преследует какую-то цель?

— У Господа на все есть своя причина, — ответила Елена, пытаясь сдержать слезы. — Просто иногда мы о ней не знаем.

— Я так и думал, — кивнул Лао И. — Что ж, тогда нам нечего опасаться. Верно? Старшая сестрица, я рад, что ты будешь с нами до самого конца. Я знаю, ты не святой отец и даже не пастор-мирянин, но все-таки, может, ты прочитаешь для нас несколько молитв или гимны споешь? А мы уж подхватим. Некоторые из нас очень напуганы, а против страха лучше всего помогает молитва или гимн. Правильно?

Когда боксеры вновь явились в церковь за следующей жертвой, они с изумлением увидели возвышавшуюся у алтаря женщину, закутанную в тогу буддийского монаха, а возле нее — полукруг молящихся коленопреклоненных христиан. Женщина громким, хорошо поставленным голосом читала «Магнификат», а остальные бормотали вслед за ней слова молитвы. Когда боксеры похлопали по плечу Лао И, крестьянин быстро поднялся, в последний раз преклонил колена перед алтарем, а потом, расправив плечи, уверенно направился к двери. Воины последовали за ним. На этот раз не было ни плача, ни причитаний. Собравшиеся дочитали молитву до конца. Прежде чем дверь захлопнулась, Лао И услышал первые строчки гимна. Шагнув навстречу солнечному свету, он, перевирая мотив, грубым голосом подхватил:

Еще пять раз боксеры заходили в церковь. Наконец в храме не осталось мужчин. Женщины продолжали петь, по щекам многих катились слезы.

Двери с грохотом распахнулись, и в церковь ворвался Жэнь Жэнь в сопровождении полусотников, деревенского главы Яна и нескольких крестьян, сжимавших в руках окровавленные мотыги и вилы. Женщины в страхе уставились на вошедших, но сестра Елена, не сводя глаз с Жэнь Жэня, демонстративно запела еще громче. Остальные дрожащими голосами подхватили. Так получилось, что они пели двадцать третий псалом. Его перевел доктор Аиртон, а сестра Катерина придумала к нему простую быстро запоминающуюся мелодию — у нее к этому был особый талант. Елена почувствовала, как слова псалма наполняют ее силой, дают ей цель, которую, как ей прежде казалось, она утратила.

— «Если я пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу ввиду врагов моих…» — Она продолжала смотреть на Жэнь Жэня, шедшего через церковь, покуда он не отвел взгляд. Нервно рассмеявшись, он медленно принялся бить в ладоши, аплодируя.

— Хао! Хорошо! — крикнул он, словно зритель, выказывающий одобрение исполнителю арии из пекинской оперы. Остальные, осклабившись, последовали его примеру. Аплодисменты заглушили пение. Женщины замолчали и с ужасом, словно завороженные, уставились на капавшую с мотыг кровь.

Однако вошедшим не удалось запугать сестру Елену. Она закрыла глаза, чтобы собраться с духом, и громким, будто не своим голосом принялась читать «Отче наш»:

— Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…

Жэнь Жэнь знал, что делать:

— Смотрите, ведьмы все плетут заклинания. Никак им не уняться! Так и просят, чтобы их сожгли. Разве им не повезло? Мы ведь пришли именно за этим!

Смысл его слов дошел до женщин не сразу. Наконец одна из них закричала, и молитва Елены потонула в глухом стоне, который сменился криками ужаса.

Жэнь Жэнь, почувствовав, что ему удалось перехватить инициативу, поднял руку:

— Красавицы, красавицы. Ну перестаньте же! Во-первых, мы сожжем не всех, а во-вторых — не сразу. Для начала мы с вами позабавимся. К чему быть расточительными? Тех, кто будет с нами поласковей, мы вообще убивать не будем.

По мере того как он говорил, мужчины окружали дрожащих от страха женщин. Уже всем стало ясно, зачем сюда явились боксеры, и некоторые из женщин тщетно пытались укрыть своих дочек от взглядов мерзавцев, отчего те сразу становились заметны. С вожделением один из крестьян притянул к себе девушку шестнадцати-семнадцати лет, вырвав ее из объятий матери, которая, рыдая, упала навзничь. Через несколько минут около дюжины девочек согнали в кучу у дверей. Мужчины продолжали бродить среди несчастных, высматривая себе новых жертв.

Одна из девушек постарше, сестра Елена ее узнала — она была женой крестьянина Чжана Айфаня, которого убили одним из первых, рванулась вперед и обхватила Жэнь Жэня за ноги.

— Возьми меня, — завизжала она. — Возьми! Я не христианка! Я не хочу умирать!

— На черта ты сдалась мне, уродина? — ответил Жэнь Жэнь, пинком отшвыривая ее назад. — Тут была одна, румяненькая. Чего-то я ее не вижу. А, вот ты где!

С ужасом сестра Елена поняла, что он смотрит на прижавшуюся к матери Мэри. В муке она увидела, как глаза девочки расширились от ужаса, и поняла, что должна что-то предпринять. Монахиня осознавала, что не сможет ничего сделать, но смотреть на насилие и бесчестие дочери пастора Джона было выше ее сил, но Елену опередила Марта. Сжав кулачки, девчушка встала на пути Жэнь Жэня.

— Ты не тронешь мою сестру, — произнесла она громким чистым голоском. — Она собирается стать монахиней.

Несколько мужчин рассмеялись, а Жэнь Жэнь смерил девочку оценивающим взглядом.

— Какая храбрая, — произнес он. — Я тебя, пожалуй, тоже заберу. Через пару лет из тебя вырастет славная цыпочка. Как ты думаешь, Обезьяна, много мы выторгуем за ее девственность? Возьми-ка ее.

Когда Обезьяна подался вперед, чтобы схватить девочку, Марта впилась ему в руку зубами. Мужчина зарычал от боли и, выхватив нож, одним ударом располосовал горло несчастной от уха до уха.

— Извини, Жэнь Жэнь, — промолвил он, вытирая кровь, залившую тунику. — Знаешь, как больно она кусается?

— Нет! — закричала Елена. Бросившись вдоль нефа, она увидела Обезьяну, схватившегося за нож, и спокойный, немного недоуменный взгляд Марты, когда она, слегка нахмурившись, опустилась на пол. Монахиня понимала, что уже поздно, но ярость гнала ее вперед. Жэнь Жэнь уже оторвал Мэри от матери и теперь держал брыкающуюся девушку, обхватив ее за талию. Жэнь Жэнь и Обезьяна увидели несущуюся на них монахиню одновременно. Елена бросилась на убийцу девочки, впившись ногтями в его лицо. Инстинктивно, прежде чем упасть под весом женщины, со всего разбега набросившейся на него, Обезьяна выставил вперед нож. Когда он откатился в сторону, все увидели, как из груди распростершейся на полу монахини торчит деревянная рукоять.

Женщина лежала на полу, чувствуя, как от груди к рукам и ногам расползается оцепенение. Елена слышала собственное булькающее дыхание. Откуда-то с невероятной высоты раздался раздраженный голос ужасного человека:

— Что с тобой, Обезьяна? Прикончил двух цыпочек. Трахнутое черепашье отродье — вот ты кто! Ты об этом знал?

«Что за слова, какие мерзкие слова, — лениво подумала Елена. — Отец Адольфус ни за что бы не одобрил».

Она увидела над собой искаженное гримасой ужаса лицо Мэри и попыталась утешить ее, сказать что-нибудь хорошее. Губы зашевелились, но монахиня поняла, что у нее хватило сил только на улыбку. Вдруг она почувствовала страшный удар в живот, голову разорвала дикая боль, и все погрузилось во тьму.

Жэнь Жэнь отпустил Мэри, которая, свернувшись в клубочек, тихо плакала посреди огромной лужи натекшей на пол крови. Уставив руки в боки, он глядел на двух крестьян. Один, глупо хихикая, с гордым видом выдернул вилы из живота Елены. Второй, выглядевший не менее гордо, торжествующе улюлюкая, поднял мотыгу, ударом которой размозжил монахине голову.

— Трахнутые крестьяне, — покачав головой, произнес Жэнь Жэнь. Он приказал вывести отобранных девушек, забить двери и поджечь церковь. Первые языки пламени стали лизать стены здания, вопли запертых внутри женщин достигли крещендо, а Жэнь Жэнь все думал, как же они отвезут в Шишань добро, которое его воины принялись выносить из домов христиан.

В миссии Аиртона стояла тишина. На мгновение тучи на небесах разошлись, показалась луна, залившая серебристым светом комнату, расположенную в самом конце коридора, где лежала привязанная к кровати девушка. В комнате воняло. У изголовья кровати стояло ведро, наполовину заполненное рвотными массами. Вскоре его должна была вынести Катерина, но сейчас она была занята. Монахиня замачивала ворох грязного белья, которое только что сменила. Как и предсказывал доктор, у Элен началась диарея. Девушка лежала на постели нагой. Ночная рубашка была вся перепачкана, а на белом бедре — грязное пятно, которое еще не успели вытереть. В кресле спал доктор. Он настолько вымотался, что не слышал звериного рычания, которое на протяжении последних пяти часов издавала сквозь зубы его пациентка, мечась в сковывающих ее движение путах. В лунном свете виднелись широко раскрытые немигающие глаза Элен, которые, казалось, ничего не видели, кроме горячечных, кошмарных снов, терзавших девушку. Иногда в глазах мелькали проблески сознания, но в эти моменты девушка крепко сжимала веки, не в силах вынести страшную боль, терзавшую руки и ноги, заставлявшую все тело выгибаться в дикой муке. В такие моменты Катерина бросала все дела и, придерживая голову Элен, наклоняла ее к ведру, поскольку сразу же после приступов следовала рвота. За последний день и ночь доктор, монахиня и Нелли, сидевшая с Элен, когда у нее выдавалась свободная минута, к этому уже привыкли. Элен пребывала между сном и явью, силясь понять, что с ней происходит, и преодолеть в себе ненависть, которую испытывала к своим мучителям, а главное, к самой себе.

Два дня спустя Френк Дэламер сидел в ресторане со своими друзьями-купцами Лу Цзиньцаем и Цзинем Шаньгуем. Как только стало известно о таинственном исчезновении старика Тана Дэсиня, а по городу поползли слухи, что он имел дело с Железным Ваном и был членом тайного общества, Лу перестал подозревать Цзиня. Купцам частично удалось вернуть теплые отношения, некогда существовавшие между ними. Еда, как обычно, была великолепна, но Френк чувствовал, что его друзья не на шутку обеспокоены. Они засыпали его вопросами о беседе, состоявшейся утром между ним, доктором и мандарином.

— Странно все это, — произнес Дэламер, протягивая руку к стопке горячей рисовой водки. — Так сказал доктор, а он-то бывал на аудиенциях поболе моего. Обычно доктор встречался с мандарином в его покоях, а на этот раз нас повели в зал для аудиенций. Мрачное местечко. Кругом слонялись какие-то мерзавцы, которых доктор прежде никогда не видел. Они были совсем не похожи на лощеных чиновников, которых обычно встречаешь в ямэне. Странно. Очень странно.

Цзинь и Лу переглянулись.

— И кто же это был? — тихо спросил Лу.

— Понятия не имею. Какие-то хамы. Видел одну парочку в овчинах, которая стояла, прислонившись к стене, словно у себя дома. Один из них, вы не поверите, ковырялся ножом в зубах. А стражники не обращали на них никакого внимания.

— И что, мандарин ничего не сказал? — поинтересовался Цзинь. — Обычно он трепетно относится к формальностям.

— В том-то и дело, что нет. Это как раз и странно. Мандарин вообще говорил мало. Только и сидел на своем помосте с постным выражением лица, словно ему хотелось убраться оттуда поскорее, и страшно скучал.

— Кто же тогда проводил аудиенцию?

— Негодяй-казначей. Говорил в основном он. Мерзавец. Думаю, у него не все в порядке с головой. Имеет зуб на христиан. То и дело нес вздор о том, что христиане — возмутители спокойствия, мол, все зло от них.

Цзинь и Лу снова переглянулись.

— Им все еще не дает покоя фортель, который выкинул старина Милуорд. Не удивительно. По всем меркам, этот ненормальный действительно перегнул палку. Мы, конечно же, сказали, что он сумасшедший и мы не имеем к нему никакого отношения и что даже у нас его бы одели в смирительную рубашку, но казначей вообще не стал нас слушать. По его словам, чуть ли не сам Аиртон все спланировал, после чего приказал Милуорду напасть на публичный дом. Доктор спокойно его выслушал, а потом повторил все, что мы уже сказали прежде, но я увидел, что он немного огорчен. Особенно его опечалило то, что мандарин не стал вмешиваться. Как я понимаю Аиртона! — Он осушил стопку и налил себе еще.

— Вы рассказали ему о нападении на караван? — спросил Лу. — Он знает, что господин Кабот ранен?

— Да. В конце концов нам удалось вставить слово, а то казначей никак не мог остановиться и все поливал христиан грязью. Тут мне жаловаться не на что. Нам сказали, что полагается. Мол, какой стыд, все очень сожалеют, что гость их страны подвергся нападению и был ранен. Пообещали найти злодеев. Задали пару вопросов, когда и где нас пытались ограбить и сколько было разбойников. Попросили поздравить Тома и выразить восхищение его мужеством — так сказал мандарин, это был один из немногих моментов, когда он решил открыть рот. Потом еще высказали надежду, что он скоро пойдет на поправку. Все как обычно. Вот только мне показалось, что все эти слова они произнесли несколько небрежно, и еще мне не понравились ухмылки мерзавцев, скалившихся у стен. Но нам обещали, что дело расследуют и, в зависимости от того, что удастся разузнать, может быть, даже выплатят компенсацию. Чего еще нам надо?

— Вы поделились с ними своими подозрениями касательно боксеров? Рассказали им о странной форме? — спросил Лу.

— Тут еще одна странность. Вроде им это было совсем неинтересно. Они не придали моим словам никакого значения, сказали, что до них уже давно доходили эти сплетни, а слушать их снова — ниже достоинства достопочтенного суда ямэна. Доктор стал упорствовать, указав на то, что на разбойниках были желтые повязки и действовали они на удивление слаженно, но казначей перебил его и, как мне показалось, довольно грубо заявил, что мы слишком доверчивы. Мол, мы не подумали о том, что Железный Ван, или же какой-либо другой негодяй, спланировавший нападение, мог специально, зная о слухах, нацепить на своих головорезов такую одежду, чтобы их боялись еще больше. Если подумать, в этом что-то есть, — мрачно закончил Френк и снова потянулся к водке. — Умно, ничего не скажешь. Так, по крайней мере, показалось мерзавцам, стоявшим у стен. Они засмеялись, словно услышали от казначея какую-то шутку, хотя лично я юмора не уловил.

— Дэ Фалан-сяньшэн, не слишком ли вы много пьете? — спросил Цзинь, увидев, как Френк жестом приказал слуге принести еще один кувшин вина.

— Слишком, — не стал спорить Френк. — Впрочем, знаете, что я вам скажу? После пары дней, что я провел в миссии, не грех слегка заложить за воротник. Аиртон славный малый, но своего драгоценного виски наливает так мало, будто думает, что я желаю причаститься, а не выпить. И это при том, что я не нахожу себе места — Том ранен, кстати он пошел на поправку, а моя дочь слегла с какой-то хворью, а что за хворь — никто толком так и не может сказать.

— Как жаль. Я ничего не знал о том, что с вашей дочерью приключилась беда, — промолвил Лу, кинув взгляд на Цзиня. — И чем же она заболела?

— Ну, вообще-то, они говорят, что это грипп, но с чего тогда так секретничать? Может, какая-нибудь женская болезнь, а сказать мне стесняются. Когда мне один-единственный раз позволили с ней свидеться, она была не особенно разговорчивой. Вообще ума не приложу, что с ней творится последние несколько месяцев. Кстати, Нелли крутилась вокруг нее как наседка. Время от времени к бедняжке заходит доктор с подносом шприцев. Знаете, друзья, испереживался я за нее, — Френк покраснел, на глаза навернулись слезы. — Доченька так ужасно выглядит.

— Скажите, на аудиенции случайно не заходила речь о другом англичанине, Ma На Сы-сяньшэне? — осторожно спросил Лу.

— Нет, — Френк удивленно посмотрел на торговца. — Он-то тут при чем? — В голосе Дэламера послышались агрессивные нотки.

— Может быть, и ни при чем, Дэ Фалан. Просто на следующий день после того, как сумасшедший напал на «Дворец райских наслаждений», по городу поползли слухи. Прошлым вечером мы со стариной Цзинем наведались во «Дворец», и некоторые из девушек распустили языки. Они толковали о странных вещах. Мол, в павильон Ma На Сы часто наведывалась какая-то иноземка.

Кровь отхлынула от лица Френка, он побледнел, потом чудесным образом снова побагровел.

— Не понимаю, на что ты намекаешь, приятель, — издал он глухой рык.

— Дэ Фалан, мне больно об этом говорить, но мы с Цзинем давно уже все обсудили, прежде чем решили с вами потолковать. Мы завели об этом речь только потому, что на карту, возможно, поставлена человеческая жизнь.

— Продолжай, — холодно произнес Френк, после того как налил себе стопку из кувшина, осушил ее и налил еще.

— Дэ Фалан-сяньшэн, — тихо произнес Цзинь, — до вас, часом, не доходили слухи о том, что во время нападения христиан на «Дворец райских наслаждений» одной из девушек удалось бежать?

— Ни о чем таком я не слышал, — отозвался Френк, — но буду благодарен, если ты перейдешь к делу.

— Девушку звали Фань Имэй, — спокойно продолжил Цзинь. — Быть может, вы ее помните. Она была подругой Шэнь Пин, которая некогда была вашей спутницей.

— Может, и помню. Что с того?

— Фань Имэй находилась на особом положении. Она обслуживала только майора Линя Фубо, который возглавляет войска мандарина. Майор Линь, вернувшись вчера из деревни, пришел в бешенство, узнав об исчезновении Фань Имэй, и поклялся отомстить тому, кто в ответе за ее побег.

— Ну и ладно, — сказал Френк. — Я так и не понял, к чему ты клонишь.

— Есть и другие слухи, Дэ Фалан, — продолжил рассказ Лу. — Поговаривают, что, когда поднялся шум, Фань Имэй сбежала не одна. Ходят сплетни, что в одной из комнат на верхнем этаже майор держал иноземного юношу, возможно сына проповедника Милуорда. Во время суматохи мальчик тоже сбежал.

— Чушь! — взорвался Френк. — Все знают, что мальчишку убили разбойники, которых потом казнили. Какое это имеет отношение к моей дочери?

— Если это правда, Дэ Фалан, ваша дочь может быть в опасности. Все считают, что именно англичанин Ma На Сы помог мальчику-иноземцу и Фань Имэй бежать.

— Опять ты за свое. Чего ты ходишь вокруг да около, говори прямо! Какое отношение имеет моя дочь к Ma На Сы?

— Если Матушка Лю со своим сыном и вправду удерживали у себя мальчика, они сделают все, что смогут, чтобы уничтожить улики, а вместе с ними и тех, кто может, в случае чего, выступить в суде. В противном случае их признают виновными в похищении людей и… даже хуже. Вне всякого сомнения, они будут подозревать Ma На Сы и всех, кто был с ним близок. А значит, ваша дочь в опасности. Друг мой, она ходила к Ma На Сы — этого нельзя отрицать. Мы с Цзинем самым тщательным образом все разузнали. Боюсь, ваша дочь может быть даже от него беременна. Тогда история о ее болезни, которую вы нам поведали, только все подтверждает.

Цзинь и Лу с нежностью посмотрели на Френка, лицо которого исказилось в муке. Он не мог произнести и слова.

— Сегодня утром в город вернулся Жэнь Жэнь. Теперь он тоже обо всем знает. У меня нет слов, чтобы описать, сколь страшную опасность представляет для вас этот человек. Поверьте, он ни перед чем не остановится.

— С чего вы решили, что мне нужно бояться этого парня из борделя? — прошептал Френк.

— Потому что теперь в его руках немалая власть. Я слышал, теперь он занимает высокую должность в обществе «Черных палок». А еще ходят слухи, что он возглавляет одну из банд боксеров. В прежние времена можно было бы обратиться к властям, однако сейчас ситуация изменилась к худшему. Вы сами это заметили, когда сегодня утром были у мандарина. Вас не удивило, что мандарин практически ничего не сказал? Вы же заметили, что по ямэну ходят странные, незнакомые вам люди. Боюсь, грядут неспокойные времена.

— Мы хотим предупредить вас, Дэ Фалан, — произнес Цзинь. — Покуда есть время, берите господина Кабота с дочерью и уезжайте из Шишаня. Быть может, вам следует предупредить других иноземцев. Что бы там народ ни говорил, я считаю, что боксеры представляют собой серьезную угрозу. Скоро они уже будут в Шишане. Если это произойдет, мандарина никто не станет слушать. Каждый иноземец и каждый друг иноземца окажутся в смертельной опасности. К тому же теперь у Жэнь Жэня есть основания избавиться от вас и вашей семьи. Если в Шишань придут боксеры, вся власть окажется в его руках.

— Я его не боюсь, — прорычал Френк.

Лу глянул на Цзиня. Купец кивнул:

— Зря, дорогой друг. Он уже убил одного человека, который был тебе дорог.

— Ты о ком?

— Скорбя сердцем, должен вам сказать, хотя я и надеялся уберечь вас от этой вести, что, скорее всего, он убил вашу спутницу Шэнь Пин. Я надеялся, что вы об этом никогда не узнаете.

Френк остолбенел.

— Я сказал вам, что она уехала в деревню, но это не так. Жэнь Жэнь бил и пытал ее за то, что Шэнь Пин осмелилась в вас влюбиться. Потом она повесилась, когда матушка Лю убедила вас в том, что девушка изменяла вам. Возможно, Жэнь Жэнь своими руками затянул веревку на ее шее. Возможно. Простите, друг мой.

Френк попытался что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни слова. По щекам градом катились слезы. Он безуспешно попытался вытереть лицо салфеткой, шмыгнул носом, вскочил, сел, издал дикий, жуткий стон отчаяния и, снова вскочив, кинулся к двери.

Лу и Цзинь попытались схватить его, но он стряхнул их с себя.

— Простите, господа, — проговорил он сквозь рыдания. — Я несколько не в себе.

Лу и Цзинь вернулись к столу с остатками трапезы. Они переглянулись, но сказать друг другу им было нечего.

— Дэ Фалан забыл шляпу, — произнес Лу Цзиньцай, прервав долгое молчание.

— Бедный Дэ Фалан, — сказал Цзинь.

— Бедные мы, — после еще одной длинной паузы промолвил Лу Цзиньцай.

Когда Френк вышел из ресторана, он не имел ни малейшего представления, что будет делать и куда собирается пойти. Дэламер попятился, оглушенный вонью, гамом и суматохой главной улицы. На него заорал погонщик, правивший огромным фургоном, и Френк отскочил в сторону, наступив в лужу лошадиной мочи и перемазавшись в навозе, который теперь покрывал его сверкающие лакированные туфли. На нем был измазанный желтым домашний костюм, в котором он явился в ямэн. Френк почувствовал, как солнце печет непокрытую голову. Ему пришлось сощуриться от яркого света, чтобы хоть как-то разобраться в творящемся вокруг него. Торговец не осознавал, насколько сильно он пьян, не отдавал отчет о глубине своего потрясения. Прохожие при виде покачивающегося раскрасневшегося иноземца окидывали его равнодушными взглядами или странно улыбались.

Френк с трудом понимал, где находится, впрочем, его это не волновало. Перед его глазами стояло смеющееся лицо откинувшейся на подушки девушки, девушки, о которой в последние несколько месяцев он даже не вспоминал. Веселые глаза на знакомом скуластом личике взирали на него с иронией, большой рот был приоткрыт, виднелись белые зубки. Казалось, с губ девушки вот-вот сорвется ласковый укор.

Воспоминания о Шэнь Пин острой болью пронзили сердце. В ушах стучала кровь. Френк буквально задыхался от горя и стыда. Перед глазами замелькали другие образы, столь яркие, как будто Френк сидел в синематографе: беседа с Матушкой Лю, ее натянутая улыбка, когда хозяйка публичного дома, крутя жемчужное ожерелье, жестоко, не щадя его чувств, поведала об измене Шэнь Пин, разбив его сердце; жуткие, дикие слова, оказавшиеся ложью, в которую мог поверить только такой болван и остолоп, как он; ухмылка на лице Жэнь Жэня, мимо которого он пробежал, в отчаянии кинувшись к двери; длинная ночь, проведенная за столом с бутылкой виски перед чернильницей и листком бумаги, когда он пытался сочинить жестокое письмо Шэнь Пин, которое, как он сейчас понимал, должно быть, сыграло не последнюю роль, когда его возлюбленная приняла чудовищное решение. Слова Лу Цзиньцая звучали в ушах подобно крикам фурий: «…осмелилась в вас влюбиться… повесилась, когда Матушка Лю убедила вас в том, что девушка вам изменяла».

Френк, брел по главной улице, сам не зная куда, не обращая внимания на людей, спешивших уступить ему дорогу. Его снова преследовал образ Шэнь Пин, но теперь в лице девушки не было ни кровинки, а сама она висела на веревке в темной комнате. Горящие глаза смотрели на Дэламера с укором. Как он мог быть таким слепцом!

Сам того не замечая, Френк свернул с главной улицы в пустой переулок. Вонь от сточных канав в сочетании с выпитым сделала свое дело, и Дэламера вырвало. Стоя в грязи на четвереньках, торговец безутешно заплакал, всем грузным телом содрогаясь от рыданий.

Потом снова в памяти всплыли слова Лу: «Жэнь Жэнь бил и пытал ее… Возможно, Жэнь Жэнь своими руками затянул веревку на ее шее». Вместе со жгучей виной за предательство Дэламер ощутил ярость. После рвоты в голове несколько прояснилось, и теперь Френк понял весь жуткий смысл, заключавшийся в услышанных им словах. «Бил и пытал ее…». Пытал? Его Шэнь Пин? Бил? Теперь перед его глазами предстала рябая, острая как у крысы щерящаяся рожа, которая, издевательски, бесстыже ухмыляясь, сплевывала шелуху от тыквенных семечек.

— Жэнь Жэнь, — прошипел торговец, продолжая стоять на четвереньках. Он принял за его лицо собственное отражение в луже. — Я тебя убью, — чуть ли не ласково заявил он осклабившейся харе. — Разорву на мелкие кусочки.

Неуклюже он поднялся на ноги и закачался из стороны в сторону, пока не обрел равновесие.

— Я разорву тебя на кусочки, — заревел он в пустом переулке, — на мелкие-мелкие кусочки.

Дэламер все еще чувствовал себя потерянным и по-прежнему плохо представлял, где находится, но страстное желание вышибить двери «Дворца райских наслаждений» и сломать врагу шею гнало его вперед. Погруженный в собственные мысли, он вылетел из переулка, оказавшись на полупустой боковой улице. Часть сознания напоминала Френку, что ему еще предстоит разделаться с Меннерсом, опозорившим его дочь.

— И до тебя черед дойдет, и до тебя, — бормотал он. Перед глазами мелькало лицо Жэнь Жэня, затмевая все другие образы.

Он едва обратил внимание на небольшую группу людей, стоявших в конце улицы, где на перекрестке возвышалась небольшая арка. Они были одеты в синие блузы ремесленников и, казалось, наблюдали за каким-то представлением, хотя, что это было за представление, Френк не мог разглядеть. Для Френка люди были всего лишь преградой на пути ко «Дворцу райских наслаждений», которую ему предстояло преодолеть.

Работая локтями, он принялся расталкивать стоящих кружком горожан, которые столь изумились появлению иноземца, что уступили ему дорогу. Френк обнаружил, что оказался перед ладно сложенным молодым человеком, демонстрировавшим владение боевыми искусствами. Что-то в наряде незнакомца — желтой повязке, жакете, одежде из тигровой шкуры, красном поясе, показалось Френку смутно знакомым, но он не желал сейчас ни о чем думать. В данный момент ему хотелось быстрее добраться до «Дворца райских наслаждений» и покончить с Жэнь Жэнем. Однако как только краснолицый иноземец оказался в центре круга, молодой человек замер и, уставив руки в боки, преградил ему путь.

В нетерпении Френк попытался обойти незнакомца справа. Человек слегка сдвинулся в сторону и снова преградил Дэламеру дорогу. Френк рванулся влево и снова натолкнулся на мужчину.

Он услышал в рядах ремесленников смех и улюлюканье. Молодой человек не спускал с Френка глаз.

Френк взмахнул тростью, чтобы отбросить надоеду в сторону, и только сейчас понял, что не взял ее с собой. В толпе, увидев, как он беспомощно машет рукой, засмеялись еще громче. Незнакомец глядел Френку в лицо.

— Довольно с меня, — зарычал Дэламер. — Пошел с дороги.

Человек не двинулся с места.

Френк неуклюже попытался двинуть человека кулаком в лицо. Незнакомец пригнулся, с легкостью уйдя от удара, а вот Френк, потеряв равновесие, покачнулся. Зеваки засвистели.

Взревев от ярости, Френк, выставив руки, рванулся вперед, намереваясь схватить мужчину и отшвырнуть его в сторону, но незнакомец ловко отступил назад, выхватил из складок одежды топорик с болтающейся кисточкой, грациозно взмахнул им в воздухе и со всего маху рубанул Френка по груди.

Зеваки замерли в молчании. Френк опустил взгляд на белоснежную рубаху, словно разглядывая расплывающееся на ней пятно крови. Возможно, он заметил, что она того же цвета, что и багряная кисточка, украшавшая топорик. С трудом он поднял руку, чтобы прикоснуться к оружию, столь нелепо торчавшему у него из груди. Кисточка выскользнула из слабеющих пальцев, изо рта хлынула кровь, и Френк упал навзничь.

Некоторое время люди стояли, окоченев, завороженно глядя на тело. Потом один за одним они стали выскальзывать из круга и бросались прочь. Боксер ненадолго задержался, видимо раздумывая над тем, стоит ли ему переворачивать тяжелый труп, чтобы достать топор. Так и не притронувшись к Френку, он подхватил свою суму и, с леностью пробежав под аркой, исчез в одном из переулков.

Налитые кровью глаза Френка гневно смотрели в землю. Через некоторое время над кровью, перемазавшей усы, залившей подбородок и теперь медленно впитывавшейся в землю, начали с жужжанием крутиться мухи.

XIV ^{Иноземцы пытаются натравить на нас призраков, но мы их не боимся}

Герр Фишер сидел у заваленного картами стола и размышлял над тем, что ему бы следовало сказать Меннерсу, когда он столкнулся с ним утром. Случившееся вывело немецкого инженера из себя. Мысли о «чертовом достопочтенном» Генри, витавшие в голове Фишера, были черны как кофе, который он помешивал ложкой в большой кружке.

Ночью он едва смог сомкнуть глаза. Весь вчерашний день он не мог найти себе места от беспокойства. Состав из Тяньцзиня так и не пришел. В два часа ночи Фишер пришел к выводу, что дальнейшее ожидание бессмысленно, и отправиться спать. Он стащил с себя ботинки, переоделся в красную полосатую пижаму и натянул ночной колпак. Однако стоило пламени свечи задрожать от громового храпа Фишера, как инженер был разбужен гудком паровоза и шипением пара. Фишер глянул на часы — поезд опоздал на пятнадцать часов и двадцать две минуты.

Машинист Боуэрс едва стоял на ногах от усталости. В ответ на вопрос о причинах задержки он невнятно пробормотал о завалах на путях и толпах разгневанных крестьян, кидавшихся камнями. Увидев, в каком состоянии находится бородач, Фишер понял, что расспросы придется отложить до утра. Инженер немедленно отправил машиниста к себе в палатку, где тот и уснул беспробудным сном. Мужество и профессионализм Боуэрса потрясли Фишера. Невзирая на усталость, машинист потратил еще двадцать минут на то, чтобы заглушить паровоз и перегнать его по обходному пути к противоположному концу состава, чтобы, когда пришло время отправляться обратно в Тяньцзинь, локомотив уже стоял в начале поезда.

Пассажиров было мало. Китайцы споро подхватили узлы с вещами и исчезли в ночи. Американский миссионер Бартон Филдинг, единственный пассажир, путешествовавший первым классом, был неразговорчив и немедля отправился к Аиртонам на запряженной мулом телеге, которая поджидала его весь предыдущий день.

В свете фонарей Фишер и Чарли осмотрели состав, заперли двери вагонов, проверили тормоза и, отсоединив паровоз, загребли жар в топке. Прежде чем они закончили работу, предрассветное небо на востоке уже успело окраситься светло-оранжевым цветом.

Фишер собирался побриться и умыться. По дороге к себе он увидел, как из палатки вышел Меннерс, а вслед за ним — мальчик-европеец со взъерошенными волосами и китаянка в элегантном синем платье. Фишер был далек от того, чтобы считать себя дураком, как раз наоборот, он гордился своей наблюдательностью и способностями делать выводы — крайне важными качествами, которыми должен обладать каждый инженер. При этом Фишер полагал себя человеком достаточно объективным для того, чтобы смотреть в лицо фактам. Для того чтобы ухватить суть происходящего, оказалось достаточно одного взгляда, а детали, не замеченные инженером в первые мгновенья, только лишь подтвердили первоначальную догадку. Макияж, покрывавший лицо женщины, и побрякивающие украшения на затейливой прическе говорили сами за себя. Профессия, которой женщина зарабатывала себе на жизнь, не представляла для Фишера никакой загадки. С тем же успехом девушка могла повесить себе на грудь табличку. Более того, на лице мальчика в расшитых шелковых одеждах инженер тоже заметил следы макияжа! На мгновение Фишер задумался, каким образом такой мальчик мог попасть в Шишань. Потом из глубин памяти всплыл рассказ Чарли о тайной торговле невольниками в Шанхае и на юге Китая. До каких пределов низости и подлости способен опуститься Меннерс? Герр Фишер напустил на себя мрачное выражение, благодаря которому, как он надеялся, стал похож на Катона или Цицерона. Расправив плечи, инженер уже приготовился обрушиться на Меннерса с гневной отповедью, но так и не успел раскрыть рот. Меннерс, не выказывая ни вины, ни раскаяния, ни даже стыда, спокойно приподнял шляпу.

— Доброе утро, Фишер, — нахально произнес он. — Хороший денек для прогулки верхом. Вы не находите? Как вижу, поезд уже прибыл. Великолепно. У меня для вас несколько пассажиров.

Грозная речь, которую с таким тщанием готовил Фишер, рассыпалась, словно песчаная башня, превратившись в поток бессвязных, сбивчивых жалоб и обвинений. Как смеет господин Меннерс говорить в столь неподобающем тоне? Он что, совсем стыд потерял? Неужели господин Меннерс не заботится о своем добром имени? Фишер потребовал немедленных объяснений. Он знал, что Меннерс развратник, но прежде англичанин никогда не осмеливался приводить в лагерь гулящих женщин, не говоря уже об этом накрашенном мальчике… этом… этом Ганимеде! Совершенно ясно, что троица, позабыв об остатках приличия, человеческого достоинства и уставе железнодорожной компании, провела в палатке бурную ночь. Даже Меннерс не посмеет этого отрицать. Герр Фишер поймал его in flagrante delicto…

— Право, у вас богатое воображение, — ответил Генри, в голосе которого послышались нотки холодной ненависти, — однако если вы присмотритесь повнимательней, то заметите возле палатки пару походных кроватей. На одной спал Хирам, на другой — я. Осмелюсь добавить, спали мы сладко. Думаю, старина, вы должны извиниться перед нашими гостями.

После этого Меннерс с надменным видом, словно на званом приеме, представил незнакомцев, отрекомендовав их своими друзьями: мисс Фань Имэй намеревалась отправиться в Тяньцзинь, а господин Хирам (фамилию мальчика Генри не сообщил) вызвался ее сопровождать.

— Я собирался вам все объяснить в более подходящее время, — продолжил он, ничуть не смущенный хмурым выражением лица Фишера, который всем своим видом выражал неодобрение. — Я уверен, что, как только вы узнаете обо всех обстоятельствах данного дела, вы поймете, что мои поступки более чем благоразумны, и не меньше моего захотите помочь этим людям.

— Это кто благоразумен? Вы, мистер Меннерс? — В ярости герр Фишер захотел, чтобы в его тираде прозвучала едкая ирония. — И к кому вы благоразумны? К своей любовнице? Вы просите, чтобы я, возможно, предоставлял им отдельное купе в поезде для развлечений? С занавесками и парой кроватей?

— Думаю, сейчас не время и не место для того, чтобы обсуждать все эти вопросы. Похоже, герр Фишер, вы немного устали, а я обещал друзьям поехать на прогулку. Я загляну к вам попозже, когда вы успокоитесь.

И тут Фишер окончательно вышел из себя.

— Да, я обязательно буду говорить с вами попозже, мистер достопочтенный Меннерс, — заорал он. — Вы уже далеко зашли. И дело не только в этих недостойных лицах, которых вы привели на нашу железную дорогу. Как только вы приехали, вы не подчинялись моей власти и относились к компании, которая дала вам работу, с оскорблением! Более того, вы не сделали никакого труда! Вы… — инженер запнулся, лихорадочно пытаясь подобрать слово, которое смогло бы выразить всю ту глубину презрения, которое он испытывал к англичанину. — Вы здесь пассажир, мистер Меннерс! Я раз и навсегда пишу в совет директоров! Мистер Меннерс, вы уволены. Я увольняю вас, вы меня поняли? Здесь и сейчас!

— В таком случае, надеюсь, вы не возражаете, если я отправлюсь с друзьями на прогулку? — Генри улыбнулся и направился к конюшням. За ним последовали женщина и мальчик, окинув Фишера взглядами, в которых одновременно читалось беспокойство и любопытство.

«Уволю Меннерса, непременно уволю, — думал Фишер, прихлебывая кофе. — И плевать, кто за ним стоит». Фишер решил, что дойдет до самого верха и не остановится ни перед чем, даже перед угрозой собственной отставки. Просто возмутительно! Меннерс являлся его подчиненным, однако Фишер понятия не имел, чем занимался англичанин, когда подолгу пропадал в городе. Несмотря на это, инженер был уверен, что вопросы, которые Меннерс обсуждал с мандарином, не имели никакого отношения к железной дороге. Более того, Фишер подозревал, что Генри вообще ни разу не посетил мандарина, а на самом деле все время проводил в печально известном публичном доме, куда однажды опрометчиво затащил несчастного Чарли.

Зачем совет директоров направил Меннерса в Шишань, было за пределами понимания инженера. Фишер подозревал, что за всем этим скрывались какие-то восточные тонкости и интриги. Быть может, принимая Меннерса на работу в железнодорожную компанию, кто-то кому-то оказывал некую неведомую услугу. Впрочем, вне зависимости от причин, в результате которых Меннерс объявился в Шишане, уж он-то, Фишер, черт возьми, не позволит, чтобы его, старшего инженера, использовали в качестве пешки в чьих-то интригах и происках. Он, Gott sei Dank[34], человек простой, ему дают деньги, ставят задачу и сроки выполнения работ. Вот он и будет исполнять свой долг, как то и полагается человеку, на зубок знающему свое дело, — но не более. «Довольно с меня, — бормотал Фишер себе под нос. — Я вам не достопочтенный Меннерс, я свои обязанности выполняю. И представления о чести у меня тоже есть».

Он сделал большой глоток кофе и обжег язык. Настроение от этого у него нисколько не улучшилось, поэтому, когда в палатку влетел Чарли, Фишер, что было ему абсолютно несвойственно, сорвался на крик и потребовал чтобы помощник убирался, а если Чарли вдруг все-таки захочется снова войти в шатер, так пусть он сперва постучится, как делают все культурные люди.

Чарли не обратил на слова инженера никакого внимания. С лица китайца слетело обычное веселое выражение. Судя по выпученным глазам и кривящимся губам, Чарли был смертельно напуган, однако его голос звучал спокойно. Судя по всему, для этого помощнику инженера пришлась собрать в кулак всю свою волю.

— Герр Фишер… Вы нужны… Рабочие… У нас забастовка, а я ничего не могу сделать.

Герр Фишер вскочил, тут же позабыв о Меннерсе.

— Что они сейчас делают? — быстро спросил он.

— Одни кидаются камнями в поезд. Другие разбирают пути, ведущие к мосту.

— Лучше уж этот путь, чем дорогу к туннелю и на Тяньцзинь. Кто заводила?

— Бригадир. Чжан Хаобинь.

— Лао Чжан? Но он никогда не делал нам хлопот.

Фишер быстрым шагом направился к выходу, затем остановился и, вернувшись к столу, извлек из ящика револьвер и сунул его за пояс. Со стойки у стены он подхватил охотничье ружье и горсть патронов.

— Стрелять умеешь? — спросил он Чарли. Китаец, с отвращением глянув на ружье, покачал головой. — Тогда отнести это в палатку к мистеру Боуэрсу. Если он спит, разбуди его и скажи, чтобы немедленно ходил ко мне. Жду тебя здесь. Шевелись.

Чарли со всех ног кинулся выполнять приказание. Герр Фишер окинул шатер внимательным взглядом. Подхватив несколько документов, он встал на колени перед большим стальным сейфом и, набрав шифр, открыл дверцу. Затолкав бумаги внутрь, он извлек пачку североамериканских долларов и положил ее себе в карман. Помедлив секунду, он потянулся за черной книжкой, в которую скрупулезно заносил все доходы и расходы, и с трудом, слегка надорвав обложку, запихнул во внутренний карман жилета. Затем он запер сейф, подхватил со стойки второе ружье и магазин и медленно направился к выходу.

Фишер замер, потрясенный. Вместо привычного шума в лагере стояла зловещая тишина. С возвышенности, на которой находился Фишер, ему открылась тропинка, ведущая к мосту. По тропинке бесцельно бродили носильщики и землекопы. Тут он заметил, что большинство из них наблюдают за рабочими, которые под руководством Чжана Хаобиня возились с рельсами и шпалами. Тишину безветренного утра нарушало лишь звяканье металла о металл — больше ничего не было слышно: ни шума, ни криков, ни гомона разъяренной толпы рабочих, выкрикивающих жалобы и требования. Фишер глянул вправо. Из-за палаток виднелась труба и сухопарник паровоза. Оттуда тоже доносились звуки ударов камня о металл, но опять же — ни одного яростного вскрика.

Озадаченный Фишер принялся заряжать револьвер и ружье. Через несколько минут появились Чарли с Боуэрсом. Машинист, одетый в синюю жилетку с медными пуговицами и островерхую шляпу, выглядел до нелепости официально. Висевшей за плечом винтовкой, выправкой, черной бородой и мрачным выражением лица Боуэрс напомнил Фишеру полицейского констебля. Инженеру очень захотелось, чтобы под его началом сейчас действительно оказалась пара настоящих полицейских.

— Вот и вы, Боуэрс. Отлично. Как спалось?

— Нормально, сэр, — угрюмо ответил машинист.

— Значит, вы готовы присоединяться ко мне, чтобы беседовать с этими хулиганами, которые там?

— Я буду рад, если смогу им помешать вывести из строя мой паровоз.

— Великолепно, — кивнул Фишер. — Прогуляемся вместе. Ja? Давай Чарли, ходи вперед.

Трое мужчин медленно направились вниз по склону холма. Чарли обеспокоенно оглядывался по сторонам.

— Нет никого, кто с нами? — тихо спросил Фишер Чарли.

— На этот раз нет. Кто-то бастует, а кого-то запугали.

— И кто же запугал рабочих?

— Не знаю. Когда у нас прежде бывали беспорядки, я хотя бы мог поговорить с рабочими. Узнать, чего они хотят. А сейчас стоило мне приблизиться, как они начали кидаться в меня камнями.

Они добрались до края толпы, которая расступилась, пропуская вооруженных мужчин вперед. Фишер внимательно вглядывался в лица людей, однако неприкрытой враждебности не заметил. Кто-то ухмылялся, кто-то хмурился, по рядам проносился шепот. Некоторые из молодых рабочих, решив продемонстрировать прекрасное сложение, обнажились до пояса. С угрожающим видом они потягивались и разминали плечи, однако таких было немного. Большая часть рабочих с обветренными щеками смотрели на пришедших равнодушно. На некоторых лицах застыло угрюмое выражение, однако в глазах основной массы собравшихся скорее читалось любопытство. Несколько человек, узнав инженера, улыбнулись и кивнули ему. Эти люди трудились на стройке уже очень давно. Фишер поймал себя на том, что несколько раз кивнул в ответ, отчего рабочие просияли от удовольствия.

«Очень интересно, — подумал Фишер. — Действительно, забастовка». Забастовка не могла не обеспокоить инженера, особенно учитывая тот факт, что к ней присоединились все рабочие. Вместе с тем Фишер не чувствовал, что ему лично что-то угрожает. Люди были взволнованы, возбуждены, однако в воздухе не чувствовалась атмосферы злобы и горечи, являвшейся извечной спутницей всех забастовок.

— Где люди мистера Боуэрса? Где проводники и машинисты, приезжавшие на поезде прошлой ночью? — спросил Фишер Чарли.

— Прячутся в палатке. Не желали выходить, даже когда мистер Боуэрс угрожал им.

— Боуэрс, это правда?

— Да, — прозвучал короткий ответ.

— Таким образом, джентльмены, похоже, помощи ждать неоткуда, — произнес Фишер бодрым голосом, почувствовав, как екнуло сердце. Инженер припомнил все молитвы, которые знал, пытаясь сообразить, которая из них наиболее подходит в данный момент.

Последние из рабочих расступились, и мужчины предстали перед коротко подстриженным бригадиром с седой косицей. На честном лице бригадира застыло обычное меланхоличное выражение. Когда троица приблизилась к рельсам, рабочие, занимавшиеся разборкой путей, замерли, занеся ваги, и вопросительно уставились на Чжана Хаобиня.

— Ладно, ребята, — с грустью в голосе произнес бригадир. — Передохните пока, — Чжан повернулся к Фишеру и замер в терпеливом ожидании, всем своим видом показывая, что готов выслушать инженера.

— Мистер Чжан, — вежливо начал Фишер.

— Кончай работу, — перевел Чарли.

— Как бы не так, — пробормотал Чжан.

— Позвольте спросить, каковы ваши причины разрушать нашу прекрасную железную дорогу? Вы, как и многие другие, вытерпевая разные лишения, трудились над ней долгие годы.

Чжан с угрюмым видом повесил голову. Наконец он вздернул подбородок и посмотрел Фишеру прямо в глаза. Первую фразу он произнес глухо, но потом, почувствовав себя уверенней, заговорил громче, так, чтобы его слышали остальные.

— Он говорит, что да, это правда, они трудились не покладая рук, но это было еще до того, как они узнали, что их обманули, и что это была ошибка строить железную дорогу для иностранцев и предателей, — перевел Чарли ледяным голосом. От ярости он разрумянился и позабыл о страхе. — Он говорит, что он и его люди не имеют ссоры с вами, мистер Фишер, потому что вы были с ними всегда справедливы. Но они должны исполнять приказ новых властей, — ума не приложу, о ком речь, — которые давали повеление уничтожать иноземное колдовство. Поэтому они ломают железнодорожную ветку.

— Передай ему, что его доводы весьма интересны, однако мне не известно ни о новом китайском правительстве, ни о изменениях в политике совета директоров. Еще скажи, что я удивленный, что он говорит о железной дороге таким суеверным образом.

Чжан внимательно выслушал перевод Чарли и спокойно проговорил что-то в ответ. Ответ возмутил переводчика до глубины души, и Чарли бросил бригадиру какую-то резкость. Рабочие, стоявшие рядом с Чжаном, возмущенно зароптали, и бригадир поднял руки вверх, призывая собравшихся к тишине. Потом он снова заговорил, тщательно обдумывая каждое слово, однако услышанное еще больше разозлило Чарли. Прежде чем он успел вступить с бригадиром в перепалку, Фишер тронул переводчика за руку и произнес:

— Чарли, просто переведи, что он сказал. Будь умницей.

— Этот наглый человек говорил неуважительно о совете директоров и обвинил его высокопревосходительство министра Ли Хунчжана в измене императору. А я ему сказал, если и есть предатели, то они — черепашьи отродья, как он сам и все те, кто мешает переустройству нашей страны.

— Мужественный поступок, Чарли, однако в сложившихся обстоятельствах я предлагаю быть более сдержанными. Что он еще сказал?

— Он говорит, что работает под приказом самого ямэна. Я знаю, это ложь. Он и его люди слушали неграмотных крестьян, которые хотят отбросить назад нашу цивилизацию и разрушить все то хорошее, что есть в нашей стране.

— И все же, Чарли, прошу тебя держать свое мнение при себе и переводить только то, что говорю я. Передай мистеру Чжану, что я его понимал, однако, являясь директором данного участка дороги, у меня есть необходимость видеть какой-нибудь из новых указов в письменной форме. И передай ему, что, если такие указы были переданы мандарину, нам надо подождать, пока их не покажут нам, прежде чем мы совершим то, о чем впоследствии сможем пожалеть. Скажи ему, что я повторяю — железной дороге пока еще не сделали серьезного повреждения, никому не причинили вреда, и я со всем уважением прошу его приказывать рабочим воздерживаться от их теперешней деятельности, пока ситуация сделалась ясной. Это разумно, ты не думаешь так, ja?

С явной неохотой Чарли принялся переводить. Его тон показался Фишеру злым. Несмотря на это, Чжан Хаобин на каждый из доводов отвечал кивком. Дослушав перевод до конца, он повернулся, чтобы посоветоваться с другими рабочими. Между ними завязался оживленный спор.

— Что они говорят?

— Измена, — презрительно улыбнулся Чарли. — Они говорят о боксерах, «Кулаках гармонии и справедливости». Похоже, прошлой ночью в лагере сделалось видение. По всей видимости, именно боги говорили им ломать дорогу, — с сарказмом в голосе произнес он. Выслушав Чжана, который, придя с рабочими к единодушному мнению, снова обратился к переводчику, Чарли кивнул. — Как я и думал. Обычные предрассудки. Они говорят, что у них приказ от тех, кто выше обычной власти. Вы не поверите, боги спустились, чтобы говорить с ними, а кто может не подчиниться приказам богов? Несмотря на это, он заявляет, что ямэн абсолютно согласен с этими небесными повелениями. Один из этих акробатов, обратившихся в богов, должно быть, предъявил указ с печатью мандарина. Смешно, правда?

— Так мы будем ждать, пока издадут указ?

— Нет, им достаточно повеления богов. Я спрошу их, какой бог более великий, чем наш император, который каждый день общается с Повелителем Неба. И напомню, что неповиновение императору — предательство.

— Не надо, Чарли! — воскликнул Фишер, но было уже поздно. На этот раз толпа загомонила еще громче, а Чжан даже не стал пытаться успокоить рабочих. Он что-то рявкнул переводчику, и Чарли рассмеялся в ответ:

— Он говорит, что Повелитель Неба был одним из богов, которые спустились ночью в лагерь, и что он слышал его своими собственными ушами, — Чарли выкрикнул в лицо бригадиру три слова. Фишер знал, что эти слова означают: «Лжец!», «Предатель!», «Черепашье отродье!».

Фишер с ужасом увидел, как из толпы кто-то швырнул в Чарли железным костылем. Костыль, как показалось инженеру, медленно описав дугу, ударил переводчика по голове. Инженер вцепился в ружье, но ему тут же заломили руки за спину. Он услышал выстрел. Похоже, Боуэрс оказался проворней, чем он, однако это мало чем помогло. Двое крепких рабочих скрутили машиниста. Фишер мельком заметил, как на черную бороду Боуэрса закапала кровь. Потом он увидел, как ломы в руках рабочих поднялись и опустились, поднялись и опустились снова. Инженер ясно разглядел улыбающееся лицо Чарли, поднимающееся над толпой людей, желающих его умертвить. Лицо поднималось все выше и выше. Тут до Фишера наконец дошло, что Чарли отрубили голову и насадили на один из ломов.

Повисшую тишину разорвал оглушительный рев толпы. Инженер не мог отвести глаз от головы Чарли, которая, насаженная на покачивающийся лом, улыбалась словно живая. Казалось, переводчик, позабыв о дурном расположении духа, вот-вот скажет что-нибудь ироничное о предрассудках и суевериях своих соотечественников. Потом Фишер понял, что ему чудится и губы Чарли на самом деле не шевелятся — просто солнце отсвечивает от крови, текущей из приоткрытого рта. Инженер услышал, как кто-то кричит ему в ухо. Повернув голову, он обнаружил, что бригадир Чжан Хаобинь пытается что-то ему втолковать, но инженер не понимал ни слова. В отчаянии Чжан покачал головой. Он прикрыл глаза, будто силясь что-то вспомнить, и произнес на ломаном английском:

— Ты. Начальник. Принадлежать лагерь. — И затем, похлопав себя по стриженой голове, словно это могло помочь подобрать нужное слово, вымолвил: — Друг, — для убедительности ткнув пальцем сначала в грудь Фишера, а потом в свою.

Сперва Фишер взбеленился. Как смеет бригадир называть себя его другом? Он только что убил, вернее позволил своим людям убить самого лучшего товарища из всех тех, которые когда-либо были у Фишера. Инженер зарычал, его узкое как у мыши лицо исказилось от ярости. Он забился в руках рабочих, желая впиться в Чжана когтями. Потом он вспомнил о Боуэрсе и беспомощном положении, в котором они оказались. Наконец Фишер понял, что стоящий перед ним человек, с тревогой повторяющий слово «Друг», совершенно искренне желает ему помочь.

— Делайте что хотите, — пробормотал он и, охваченный необоримым чувством скорби о Чарли, перестал вырываться из рук скрутивших его рабочих. Фишер едва обращал внимание на грубые ладони, которые не без осторожности его придерживали. Инженера и машиниста повели через толпу. Поднявшись на холм, они оказались в шатре, откуда буквально совсем недавно отправились беседовать с рабочими.

Знакомая обстановка, столы, заваленные картами и схемами, напомнившие Фишеру о его обязанностях, помогли немцу прийти в себя. Совесть подсказывала, что раз он инженер, то он должен сделать что-нибудь практичное. Фишер быстро решил промыть и перевязать рану на голове Боуэрса. Это не составило особого труда. Однако затем пришлось задуматься о дальнейших планах, и вот тут-то Фишер с тревогой осознал масштабы собственной беспомощности. Слишком уж часто, когда дело затрагивало китайцев, он полагался на помощь Чарли. Без Чарли он даже не мог ни с кем поговорить, оказавшись в худшем положении, чем глухонемой. Герр Фишер, посаженный в собственный шатер под арест, неожиданно понял, что единственным человеком, который мог бы ему помочь, был Генри Меннерс.

Прогулка не оправдала надежд Генри. Чудесных видов и чистого воздуха оказалось недостаточно для того, чтобы мальчик развеялся. Сидевший в седле Хирам по-прежнему оставался замкнут и не обращал внимания на красоты природы. Фань Имэй изо всех сил пыталась отвлечь его от тягостных мыслей, рассказывая о том, как она в детстве ездила за город с отцом, как он говорил ей названия цветов и кустарников, описывая, каким образом впоследствии будет их рисовать, о том, как они вместе бегали по тропинкам, пытаясь подражать птицам, которые, как и сейчас, порхали в вышине над зеленеющими полями. Хирам, плотно сжав губы, едва кивал, а в пустых глазах метались тени кошмаров, продолжавших преследовать юношу. Через некоторое время Фань Имэй и сама погрузилась в невеселые думы. Пикник у берега реки прошел в молчании.

На обратной дороге Генри пытался развеселить своих спутников, в красках описывая, как они заживут новой жизнью в Тяньцзине. Он вручит им письмо, которое будет нужно передать его другу, Джорджу Дэтрингу, управляющему отеля «Астор Хаус». Джордж поселит их в лучших номерах и будет присматривать за ними, пока Меннерс не закончит в Шишане все свои дела. Потом он к ним приедет, и они вместе выберут себе в городе дом. Ждать недолго, Генри скоро приедет. А пока суд да дело, Детринг может устроить Хирама в престижную среднюю школу. Хирам и Фань Имэй — друзья Менерса, и, значит, к ним будут относиться со всяческим уважением. «Фань Имэй, — шутил Генри, — быть может, даже отправится на променад в парк Виктории, а гуляющие там английские леди станут глядеть на нее поверх вееров, воображая, что перед ними принцесса крови, которая оказалась в Тьянцзине, пав жертвой таинственной дворцовой интриги».

Шутка не удалась.

Генри никак не получалось развеселить Фань Имэй. Его слова об английских леди напомнили ей о Элен Франсес. Фань Имэй не испытывала никаких иллюзий по поводу своего будущего. Она станет наложницей иноземца. Ее будут презирать как свои, так и чужие. Фань Имэй знала, что настанет день, когда она наскучит Генри. «Интересно, может, я ему уже надоела?» — думала девушка. Две ночи она провела в палатке без сна, ожидая, когда он придет, тоскуя по крепким рукам, которые обнимут ее, защитят от всех бед… Да, Фань Имэй знала, что он любит рыжеволосую сильнее, чем ее, и все же не понимала, почему две последние ночи Ma На Сы проспал на походной кровати возле Хирама. Девушка решила, что он так поступил, потому что не хотел оставлять мальчика наедине с демонами, терзавшими его сердце. Такой поступок Ma На Сы еще раз свидетельствовал о его благородстве и великодушии. Она знала, Ma На Сы ничего ей не должен. Он выполнил свою часть сделки, даже более того. Теперь скорее она обязана ему своей жизнью. Он может ставить ей любые условия. Все равно ничто не сравнится с тем адом, откуда он помог ей бежать. Пусть просит, что хочет. Даже если выполнит обещанное и отпустит ее на свободу.

В то же время она могла помочь Генри позаботиться о мальчике. Как и Хирам, она была одной из жертв Жэнь Жэня и, по крайней мере, понимала, что чувствует юноша. Она была уверена, что ей удастся достучаться до Хирама, ведь однажды ей это уже удалось, когда она врачевала раны, которые нанес мальчику японец. Она знала о муках, которые испытывает юноша, и о том, что стало их причиной. Она вспоминала о тех временах, когда только очутилась во «Дворце райских наслаждений», о насилии, побоях, и унижениях, которые едва смела воскресить в своем сознании. К ней снова вернулось чувство непонимания, которое ощущает всеми брошенный ребенок, чувство вины и ненависти к самой себе: ведь любое дитя считает заслуженным всякое обращенное против него зло. Она снова пережила тот страшный стыд, сокрытую за семью печатями тайну, известную лишь палачам и их жертвам, память о которой не под силу уничтожить даже самому времени. Она знала о любви, которую жертва, несмотря на страдания, испытывает к своему мучителю. Жуткая близость, которую страшишься и ждешь одновременно. Она знала, чего стыдится Хирам, потому что испытывала то же самое чувство: они оба были любовниками Жэнь Жэня.

Они ехали по полям в молчании, не замечая щебета птиц, каждый погруженный в свои мысли. Раздумья были столь глубокими, что никто из них не обратил внимания на повисшую в лагере тишину. Только когда у конюшни к ним не вышли слуги, Генри заметил, что что-то не так.

— Хирам, — промолвил он, — я хочу попросить тебя остаться здесь. Присмотришь за Фань Имэй. Если я не вернусь через десять минут или даже если ты почувствуешь что-то подозрительное, садитесь на лошадей и скачите отсюда что есть мочи. Отправляйтесь к доктору. Ты помнишь, как мы проезжали его дом, когда сюда добирались? Никому не показывайтесь на глаза, когда можно, держитесь подальше от дороги. Хирам, ты можешь оказать мне такую услугу?

Мальчик и девушка потрясенно уставились на Генри. Меннерс схватил юношу за руки и пристально посмотрел ему в глаза:

— Остаешься за мужчину. Ты должен защищать даму. Не знаю, что здесь происходит, но мне надо выяснить, куда подевался Фишер и все остальные. Может, вы и глазом не успеете моргнуть, как я уже вернусь, но, если я не объявлюсь через десять минут, ты сделаешь, как я прошу?

Впервые со времени бегства из «Дворца» в глазах Хирама мелькнула что-то живое.

— Да, сэр, — запнувшись, произнес он.

— Вот и молодчина, — Генри обнял его, поцеловал Фань Имэй в лоб. — Что бы ни случилось, оставайся с Хирамом, — приказал он. — Ты поняла?

Фань Имэй кивнула, не сводя с Генри пристального взгляда.

— Возьми, — Меннерс вытащил из кобуры револьвер и протянул его Хираму. — Вот это предохранитель. Снимать его вот так. Стреляй только в случае необходимости… и помни о моем слове. Вы никогда, никогда больше не вернетесь во «Дворец».

Генри побежал к палаткам. Осторожно заглянув за первый шатер, он легко перепрыгнул растяжки и скрылся из виду.

Боуэрс, не обращая внимания на рану, которую перевязал ему Фишер, с флегматичным видом кипятил на плите чайник. Сам инженер ходил взад-вперед по палатке, что-то бормоча по-немецки. Они провели в заключении уже час и выкурили шесть трубок, обсуждая, как вырваться на свободу. Обсуждение свелось к тому, что Фишер выдвигал один невероятный план за другим, а Боуэрс лишь качал головой в ответ. Выслушав очередное предложение инженера, который то и дело обрушивался с проклятьями на отсутствующего Меннерса, Боуэрс предложил выпить чашечку чая.

— Осмелюсь заметить, сэр, — произнес машинист, разливая по кружкам крепкий чай, — в сложившейся ситуации нам лучше всего надеяться на провидение. Пока у нас нет оснований сетовать на судьбу. Во-первых, мы живы. Во-вторых, даже целой толпе чернорабочих не под силу вывести из строя паровоз, сделанный на заводе в Йорке. Если не считать трагической гибели вашего помощника, пока нам везет. Учитывая тот факт, что палатку охраняют трое джентльменов с нашими ружьями, попытка к бегству кажется мне безрассудством, поэтому давайте подождем и посмотрим, что будет дальше.

— Но что же нам делать? — всплеснул руками Фишер. — Мы пленники убийц и сумасшедших, которые верят в демонов.

— Вы правы, сэр, этот факт не может не вызывать беспокойства. Однако вы упоминали о Меннерсе, отмечая при этом его изобретательность и находчивость. И если в Шишане еще остались официальные власти, я сильно сомневаюсь, что они станут смотреть сквозь пальцы на порчу государственной собственности. Осмелюсь заверить вас, сэр, что все обойдется. Нам стоит только набраться терпения.

— Ну где же Меннерс? — в отчаянии взвизгнул Фишер. — Я вам скажу, он на пикнике. Вот он чем занимается. Ездит на пикники со шлюхами. Он может не приходить несколько часов! — С изумлением инженер увидел, как машинист загадочно усмехнулся. — Извините, мистер Боуэрс, но я не вижу веселья ни в нашем положении, ни в том, чего я говорил.

— Конечно, сэр, прошу меня простить, — Боуэрс кашлянул, его лицо покраснело от едва сдерживаемого смеха. — Мне просто подумалось, что порой, когда Господь творит чудеса, Он использует самых невероятных провозвестников Своей воли.

Словно в подтверждение слов машиниста, через несколько мгновений, подобно ангелу-спасителю или же deus ex machina[35], в шатер вошел Генри Меннерс. Боуэрс и Фишер, раскрыв рты, с изумлением уставились на проскользнувшего в палатку англичанина, облаченного в шляпу носильщика и соломенную накидку рабочего. Под мышкой Генри сжимал три ружья «ремингтон». Одно ружье он кинул Боуэрсу, второе — Фишеру.

— Джентльмены, — произнес Генри, — прошу меня простить за столь пышный наряд. Европейское платье нынче вызывает подозрение. Предлагаю вам последовать моему примеру, — пошарив за пологом шатра, он протянул мужчинам ворох одежды. — Охранники у входа… как бы так сказать… прилегли отдохнуть и своей одежды не хватятся, однако нам надо быстрее убраться отсюда, пока они не пришли в себя. Кроме стражников рядом больше никого не было. Лошади у конюшни. Они уже под седлами.

— А как же железнодорожный лагерь, мистер Меннерс? Вы предлагаете, я покидаю его?

— Именно, герр Фишер, особенно учитывая бесчинства рабочих, которые уже принялись украшать лагерь головами некоторых ваших коллег.

— Головами? Мой Чарли был зверски убит, но…

— Похоже, остальные разделили его судьбу. Боуэрс, я узнал вашего истопника. Его башка, насаженная на шест, скалится не менее весело, чем голова Чарли. Джентльмены, здесь становится опасно. Очень опасно.

Чернобородый машинист опустил голову, однако, когда он поднял на Меннерса взгляд, его лицо продолжало оставаться спокойным.

— Скажите, сэр, мы можем пробиться к паровозу? — спросил он. — Если бы нам удалось запустить котел…

— Мне очень жаль, Боуэрс, но лагерь гудит, как растревоженное осиное гнездо. Капитан Фишер, следуйте за мной, ваше судно вот-вот пойдет ко дну. Пора оставить мостик. Крысам надо бежать. Немедля. Пока еще есть время.

Однако прежде чем мужчины успели выйти из шатра, они поняли, что опоздали.

Хирам все видел собственными глазами. Когда они с Фань Имэй увидели клубящуюся над холмом пыль и услышали грохот копыт приближающихся коней, девушка решила помчаться в лагерь предупредить Генри. Юноша пытался ее остановить, но Фань Имэй хлопнула кобылу по крупу и поскакала к палаткам. Хирам попробовал схватить лошадь девушки под уздцы, но его собственный конь рванулся, и мальчик выпал из седла. Теперь он лежал на земле, укрывшись за скалой. Хирам увидел, как вылетевшие из-за деревьев всадники в военной форме, быстро нагнав девушку, схватили ее лошадь под уздцы. Несшаяся неровным галопом кобыла встала. Офицер, командовавший солдатами, грациозный мужчина с жестоким ястребиным лицом, рысью направил белого жеребца к девушке. Остановив коня, мужчина уставился на Фань Имэй бесстрастным взглядом. В выражении глаз девушки причудливом образом мешалась покорность и пренебрежение. Резким движением мужчина хлестнул девушку по лицу, оставив на ее щеке красную отметину. Потом он прорычал приказ, и двое солдат тронули с места лошадей, встав по левую и правую руку от Фань Имэй, так, чтобы она не могла убежать. Девушке ничего не оставалось, как проследовать вместе с отрядом в лагерь.

Всадники исчезли среди палаток, и пыль постепенно улеглась. Уже давно, играя на улице с голытьбой, Хирам научился двигаться тихо и незаметно. Со всей осторожностью, держась в тени палаток и преодолевая открытые пространства ползком на брюхе, юноша двинулся по тому же самому пути, что и Меннерс. Мальчик укрылся за грудой пустых жестяных бочек из-под дизельного масла. Оттуда Хирам мог ясно разглядеть шатер, в котором находились Меннерс, Боуэрс и Фишер. Как раз у этой палатки и остановили лошадей солдаты, направив стволы карабинов в сторону входа. За их спинами сгрудилось несколько сотен рабочих, желавших поглядеть на происходящее. Офицер с ястребиным лицом спешился и сейчас разговаривал с седым железнодорожником, которому, по всей видимости, подчинялись рабочие. Седой сперва показал на вход в палатку, потом ткнул пальцем в трех голых носильщиков, которые застенчиво сидели на земле и потирали ушибленные головы. С чувством облегчения Хирам разглядел Фань Имэй, которая по-прежнему сидела в седле под охраной двух солдат. Один из них держал над ее головой зонтик, прикрывая девушку от палящего солнца.

Офицер направился к шатру и, остановившись у самого входа, громко выкрикнул:

— Ma На Сы!

Вслед за этим последовал диалог, но слов Хирам так и не разобрал. Офицер подошел к сидевшим на лошадях солдатам и рявкнул приказ. Один из всадников пальнул из карабина в воздух. Прогремевший выстрел разорвал повисшую над лагерем тишину, эхом отразившись от стен палаток. По рядам рабочих пронесся ропот. Офицер подождал еще одну минуту и снова прорычал какой-то приказ. На этот раз солдат выстрелил в самый верх палатки. Пуля задела металлический опорный шест и, звякнув, срикошетила.

Сдвинув полог шатра в сторону, наружу выбралось трое мужчин в одежде китайских крестьян. Одним из них был мистер Меннерс, вторым — мистер Фишер, а третьим — высокий бородач, которого Хирам прежде никогда не видел. Все трое сжимали в руках ружья, и на мгновение юноше показалось, что мужчины вот-вот пустят их в ход. Он вытащил из-за пояса револьвер и снял его с предохранителя.

Вдруг Меннерс рассмеялся и бросил ружье на землю. Двое других последовали его примеру. К мужчинам тут же бросилось шестеро солдат, чтобы связать им руки.

Офицер, повернувшись к толпе, обратился к рабочим с речью. Хирам сумел различить два слова: «охрана» и «защита».

Мистер Меннерс беспечно улыбался солдатам. Увидев Фань Имэй, Генри замер. На его лице отразилась тревога, он что-то крикнул, но что именно — Хирам не смог разобрать. Мистер Меннерс попытался вырваться из рук двоих державших его солдат.

Офицер с ястребиным лицом неспешно перевел взгляд с Генри на девушку и медленно растянул губы в кривой ухмылке. Не обращая внимания на волочившуюся по земле саблю, он подошел к Меннерсу, выхватил ружье из рук одного из солдат и со всей силы двинул Меннерса прикладом в живот. Когда Генри согнулся, последовал еще один удар — по голове. Не торопясь он принялся со всей силой избивать Меннерса прикладом.

Хирам почувствовал, как глаза застилают слезы. Он выставил вперед револьвер, целясь офицеру в спину, но рука задрожала, дуло заходило из стороны в строну, и юноша опустил оружие. Мальчик едва сдерживался, чтобы не разрыдаться от стыда и бессилия, и, не в силах отвести глаз, продолжил наблюдать за происходящим.

Офицер бросил приказ своим подчиненным. Двое солдат, подхватив мистера Меннерса под руки, рывком подняли его с земли, а крепкий сержант принялся наносить удары. Покрытое ссадинами лицо Генри было залито кровью. Меннерса били долго, сержант не остановился даже после того, как Меннерс потерял сознание. Толпа взирала на происходящее в молчании. Тишину прерывали лишь глухие звуки ударов и плач Фань Имэй, бившейся в руках солдат. По лицу офицера блуждала сардоническая улыбка.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем офицер приказал сержанту остановиться. Солдаты отпустили окровавленного Меннерса, и он упал на песок. Генри не подавал признаков жизни.

Двое иностранцев с ужасом смотрели на лежавшее у их ног изломанное тело Меннерса. Офицер подошел к Фишеру и Боуэру и, поклонившись, приказал солдатам отпустить их. Подвели двух лошадей, и иностранцы в сопровождении небольшой группы солдат поскакали в сторону Шишаня.

Некоторое время офицер беседовал с бригадиром. Затем, приказав рабочим разойтись, он отправил солдат к железнодорожной станции. Примерно через час солдаты вернулись и стали седлать коней. Через седло одной из лошадей перебросили окровавленное, безжизненное тело Генри Меннерса. Офицер, на лице которого оставалось все то же бесстрастное выражение, поскакал прочь из лагеря. Солдаты последовали вслед за ним. Он не удостоил и взглядом Фань Имэй, которая ехала в хвосте кавалькады в сопровождении двух воинов. Она уже давно перестала плакать, и теперь ее лицо было таким же равнодушным, как и у офицера.

Когда Хирам решил, что в лагере больше никого не осталось, он бесшумно вылез из укрытия и выбрался из лагеря тем же самым путем, которым он воспользовался, чтобы туда попасть. Лошади у юноши не было, поэтому он мог держаться подальше от тракта. Через несколько минут он уже пробирался через просяные поля, двигаясь по направлению к городу.

«Нелли держалась молодцом», — думал Аиртон. Она не переставала его удивлять, и уже не в первый раз доктор возблагодарил Провидение за то, что оно наградило его такой женой. Другая бы (доктор никогда не гонялся за юбками, поэтому знания о сущности женского характера черпал, главным образом, из романов) непременно бы разрыдалась и поспешила бы укрыться в будуаре. Впрочем, у них в доме не было будуара. Несмотря на это, она могла удариться в панику, как это чуть не случилось с ним, когда Чжан Эрхао принес ужасные вести. Вскоре к воротам миссии привезли завернутое в мешковину тело Френка Дэламера, привязанное к ручной тележке.

В этот момент Аиртон и сестра Елена были заняты в операционной. У одного из крестьян начался приступ аппендицита, требовавший немедленного хирургического вмешательства, поэтому именно Нелли пришлось иметь дело с толпой зевак, которая сопровождала тележку от самого города. С помощью A-ли и Чжана Эрхао ей удалось отогнать любопытных, норовивших взглянуть на труп, а по возможности еще и потрогать пропитанную кровью мешковину. После этого она собственноручно в одиночку задвинула тяжелые засовы. Однако, прежде чем запереть ворота, она успела заметить двух друзей Френка — торговцев Лу Цзиньцая и Цзиня Шаньгуя, которые стояли у самого края толпы зевак, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Именно они доставили из города в миссию тело Френка. Сейчас купцы находились на грани нервного истощения. Нелли затащила их обоих во двор, усадила в приемной и приказала А-сунь поживее приготовить торговцам чая. Нелли понимала, что Френку уже ничем не поможешь и сейчас гораздо важнее побыть с его друзьями, попытаться хоть как-нибудь их утешить. Она села между ними, взяв каждого из торговцев за руку. Так они и сидели, пока доктор не закончил операцию. В других обстоятельствах два почтенных мужа, являвшихся конфуцианцами, убежали бы сломя голову при одной только мысли о том, что иноземка может прикоснуться к ним столь интимным образом. Однако сейчас они не имели ничего против и с почтением прихлебывали чай — до такой степени они были потрясены случившимся и столь велико было их облегчение оттого, что толпа осталась за воротами.

Доктору казалось, что с того момента минуло немало времени и многое произошло, однако он по-прежнему ясно помнил то чувство ужаса, когда Лу Цзиньцай, немного придя в себя, извлек из-за пазухи предмет, завернутый в серый шелк. Когда купец развернул шелковую тряпицу, ошеломленный доктор увидел топорик с красной кисточкой. Лу сказал, что Дэламера убили именно этим топориком. Доктор не мог поверить собственным глазам. Аиртон помнил, что как раз в тот момент, когда увидел топорик, он подумал, что жизнь его семьи в Шишане больше никогда не вернется в прежнее русло.

Подавив пробежавший по спине холодок, доктор задал вопрос, на который уже и так знал ответ:

— Это оружие боксеров?

— Да, дайфу, — тихо произнес Лу Цзиньцай.

— Значит, они в Шишане?

Лу Цзиньцай кивнул. Цзинь Шаньгуй протирал очки шелковым платочком, который он извлек из рукава.

— И какие же меры принимает мандарин? — запальчиво спросил Аиртон.

Ответа не последовало. Оба купца вперили взгляды в пол.

— Понимаю, — протянул доктор. И тут же, повинуясь голосу здравого смысла, с яростью продолжил: — Вернее, я ничего не понимаю. Убили иностранца, убили зверски. Мандарин не имеет к боксерам никакого отношения. Какие меры он собирается принять?

Купцы молчали. Цзинь Шаньгуй пожал плечами. Аиртон почувствовал, как Нелли до него дотронулась.

— Успокойся, Эдуард, — прошептала она. — Эти добрые люди ни в чем не виноваты.

На красивом лице Лу Цзиньцая мелькнула грустная улыбка.

— Мы с Шаньгуем этого боялись, — промолвил он. — Кто знает, отчего мир должен порой погружаться в безумие. Судьба отмеряет подобные испытания каждому поколению. Теперь нам надо готовится. Наступают тяжелые времена. Очень тяжелые. Это лишь начало, дайфу. Надо благодарить Небо, что наш добрый друг Дэ Фалан почти не мучился. Вряд ли он успел что-нибудь почувствовать. Он разве что удивился, — Лу расплылся в доброй улыбке. — Честно говоря, он был немного пьян. Я верю, что боги были к нему милосердны. Они всегда являют милость великим и, вместе с тем, простым людям, потому что любят их. Кто знает, быть может, в будущем нас ждет куда как более страшный конец, и, возможно, мы еще позавидуем Дэ Фалану, принявшему столь быструю смерть. Я говорю с вами от чистого сердца, дайфу.

Аиртон прочистил горло. Он чувствовал, как у него горят щеки. При мысли о Френке, в одиночестве умиравшем на песке, на глаза наворачивались слезы.

— После того, что вы сказали… Мне очень тяжело, — сказал он. — Однако думаю, что несчастному Дэламеру повезло с друзьями.

— Возможно, настанет день, когда нам придется за это ответить, — тихо отозвался Лу. — Наступили безумные времена.

— Но вы же китайцы, — возразил Аиртон. — Я полагал, что зверств боксеров следует опасаться только иноземцам.

— Дайфу, мы в Китае. Самые страшные зверства здесь уготованы для своих. Так уж мы поступаем. И всегда поступали.

— В таком случае, явившись сюда, вы совершили мужественный поступок, — промолвил Аиртон, когда ему наконец удалось взять себя в руки.

— Дэ Фалан был нашим другом, — просто ответил Цзинь Шаньгуй. Он закончил протирать очки, но стоило ему нацепить их на нос, как они сразу же снова запотели.

Чтобы купцы смогли добраться до Шишаня, доктор приказал седлать двух пони, принадлежавших детям. Лу Цзиньцай поблагодарил доктора за заботу, пообещав при первой же возможности вернуть лошадей. Прежде чем уехать, воспользовавшись черным ходом, чтобы избежать еще одной встречи с зеваками, часть которых по-прежнему толпилась у ворот, Лу Цзиньцай сказал доктору, чтобы тот никому не доверял. Даже слугам.

— Дурные времена, — промолвил купец. — Бремя ляжет на каждого.

Казалось, они прощались навсегда.

Не без трепета Аиртон и Нелли прошли в первый двор, где на ручной тележке лежало тело Френка. Над пропитанной кровью мешковиной жужжали мухи, которых A-ли тщетно пытался отогнать. Прошло несколько минут, прежде чем Аиртон решил, что же ему делать.

Перво-наперво он заставил отогнать от себя мысли о том, как расскажет о трагедии Элен, лежавшей без сил, и Тому, который едва начал оправляться от ран. Для начала надо омыть тело Френка, хоть как-то скрыть раны и обрядить его к похоронам. Что ж, этим займется Катерина. И у нее и у него есть в том богатый опыт — когда свирепствовала чума, они подготовили к погребению немало тел. Аиртон переживал о монахине. От сестры Елены не было вестей уже несколько дней, а теперь еще это убийство. Удивительно, если Катерина не станет думать о том, что с ее подругой, чье длительное отсутствие не могло не вызывать беспокойства, случилось самое худшее. Впрочем, со всем этим ему еще предстоит разобраться. В свое время. Аиртон утешил себя мыслью о том, что теперь может обратиться за помощью к Бартону Филдингу, который приехал сегодня рано утром. Сейчас он был в доме с детьми — отдыхал после тяжелой поездки. На Филдинга можно положиться, он — человек действия, привыкший на Диком Западе к невзгодам и лишениям. Вечером с ним надо будет обсудить, как обратиться к мандарину за помощью. Его можно попросить о помощи, если придется охранять миссию или же перевезти женщин и детей в Тяньцзинь… Впрочем, об этом позже. Сперва — Френк Дэламер. Бедный, бедный пьяница Френк. Вот ты наконец и хватил лишку. Аиртон был зол на себя за то, что смел даже помыслить такую шутку, однако, к стыду своему, ничего не мог с собой поделать. Убийство Френка подорвало веру доктора в то, что ни ему, ни его родным и близким ничего не угрожает. Кроме этого, теперь Лу Цзиньцай изрекал жуткие пророчества о пришествии боксеров, намекая на то, что мандарин теряет власть над городом, подтверждая страхи и опасения Аиртона, появившиеся после вызова в суд. От сестры Елены не было ни весточки, раненый Том лежал в госпитале, а Элен лежала в полубреду от наркотического голодания. Все это в совокупности напоминало доктору дурной сон.

Прежде чем он успел снять мешковину, в которую было завернуто тело Френка, в ворота миссии раздался громкий стук. Оставив Катерину возле тела, доктор бросился по коридору, залитому светом заходящего солнца. Его опередили Нелли и Бартон Филдинг. A-ли и Чжан Эрхао стояли у засовов. Было видно, что им страшно отпирать.

— Именем ямэна откройте, — крикнули снаружи и снова с грохотом забарабанили по воротам.

— Как думаете, что нам делать? — спросил доктор Филдинга.

— Если требуют открыть именем ямэна, думаю, вам лучше подчиниться, — последовал лаконичный ответ.

— Вы правы, — согласился Аиртон, чувствуя, как в нем просыпается надежда. — Может, это послание мандарина. Об убийстве. Может, он наконец начал расследование.

— Вы все узнаете, когда откроете ворота, — отозвался Филдинг.

— Как вы думаете, может, это сам мандарин? — спросил Аиртон, жестом приказывая слугам отодвинуть засовы.

Это был не мандарин, а Септимус Милуорд со всем своим семейством в сопровождении беснующейся толпы, забрасывавшей иностранцев грязью.

Незнакомый гонец ямэна сунул Аиртону на подпись документ.

— Вы дайфу Ай Дунь? Мы передаем вам этих преступников и поджигателей. Они будут дожидаться суда под вашим присмотром. Его превосходительство мандарин решил, что до отмены чрезвычайного положения заморские варвары должны жить вместе.

— Чрезвычайного положения? Какого еще чрезвычайного положения? — пролепетал доктор, однако вместо ответа гонец протянул Аиртону бумагу, чернила и кисть, чтобы тот поставил свою подпись.

— Делайте, что он говорит, — посоветовал Филдинг, глядя, как семейство Милуордов уворачивается от летящих в них комков грязи и объедков. — Поторопитесь, а то еще немного, и у вас не хватить воды их отмыть… К тому же, нравится вам это или нет, похоже, их все равно оставят здесь. Странно, — добавил он, — а я-то собирался нанести им завтра визит. Похоже, перед нами как раз тот случай, когда гора пришла к Магомету.

И снова на помощь пришла Нелли. Как только ворота закрылись, все семейство Милуордов, не обращая внимания на своих спасителей, грохнулось на колени. Септимус, напоминавший почитателя Вакха благодаря листкам капусты и шпината, покрывавшим его голову, воздел к Небесам руки и громогласно возблагодарил Всевышнего за спасение избранных Им, умоляя Его покарать безбожников и нечестивцев.

Нелли не собиралась выслушивать подобный вздор.

— А ну пошли, — закричала она, дернув изумленного Септимуса за бороду. — Давай вставай, подымай свое жуткое семейство. Коли вы у меня в гостях, вас ждет ванна и постель. Ежели желаете, можете молиться здесь, но прежде я вас накормлю горячей пищей. Вы поняли? Господи Боже, только поглядите на этих несчастных малюток! У меня сердце разрывается.

Милуорд покорно последовал за ней, что стало чуть ли не самым удивительным событием из тех, что случились в тот ужасный день.

Во дворе остались доктор и Бартон Филдинг. Некоторое время оба хранили молчание. Наконец Филдинг, сунув руку в карман, извлек портсигар и протянул его Аиртону:

— Угощайтесь, доктор. Остальные попытаемся растянуть на подольше.

— Что вы хотите этим сказать, Филдинг?

— Я о том, что дело ясное. Мы с женщинами и детьми укрываемся в форте Ларами[36], а снаружи хозяйничают воинственные краснокожие. Одна беда, похоже, кавалерия США на помощь не придет. Кстати, если будете пересказывать наш разговор дамам, сделайте одолжение, опустите последнюю фразу. Договорились?

— Я просто не могу поверить, что мандарин…

— Допустим, вы правы. Вы его знаете, я — нет. Однако не думаю, что нам следует полагаться на его помощь. Возможно, он не сможет нам ее оказать, даже если очень захочет. Примите мой совет, доктор, рассчитывайте на себя. Необходимо вовремя выйти из игры. Предлагаю завтра же, как только займется заря, посадить всех на телеги и на всех парах погнать в строительный лагерь, чтобы успеть на поезд, отправляющийся в Тяньцзинь.

— Вы что, серьезно? Любезный Филдинг, мне кажется, вы сеете панику. Вы предлагаете бежать? Как же я уеду? У меня больные. Это немыслимо.

— Доктор, вы исполняете свой долг, а я — свой. И поверьте, если бы речь шла о моих родных и близких, я бы знал, что делать. Слава Богу, я отвечаю только за семейство заблудших, которое только что доставили в ваш дом. Я, собственно, и приехал затем, чтобы их увезти. Совет принял решение, что они представляют угрозу для самих себя и для общества в целом, поэтому я уеду с Милуордами, даже если для этого мне придется их связать. Я намеревался остаться здесь подольше, однако обстоятельства складываются иначе. Что же касается вас, поступайте, как подсказывает совесть.

— Филдинг, Филдинг, — Аиртон не находил слов. Доктору казалось, что он тонет в океане обрушившихся на него событий и решений, которые он должен принять. — Даже у Милуордов есть свои подопечные. А как же сироты, что остались у них в миссии?

— Если за ними сейчас кто-то и приглядывает, то это явно не Милуорды, которых мандарин отправил к вам. Послушайте, доктор, иногда наступает момент, когда вы можете делать только то, что можете. Оказавшись в отчаянном положении, приходится принимать непростые решения. Если вы не в силах спасти всех, спасайте, кого получится.

— Знаете, я не уверен, что наше положение столь уж отчаянно. Я спрошу у Нелли, может, она с детьми… Постойте. А как же Элен? А Том? Элен должна оставаться в постели. А Нелли ее не бросит. Откажется наотрез. Я ее знаю. Том тоже никуда не поедет без Элен. А мои пациенты-китайцы?

— Я же говорил, доктор, вам придется принять непростые решения. Очень непростые, — пробормотал Филдинг, пыхнув сигарой.

Через два часа в ворота опять постучали, и в госпитале снова начался переполох. На этот раз солдаты Линя доставили «для защиты» герра Фишера и мистера Боуэрса. Нелли, Филдинг и доктор отвели двух перепуганных мужчин в дом, где в гробовом молчании выслушали ужасные вести. Обитатели госпиталя были настолько ошарашены событиями прошедшего дня, что услышанное не вызвало у них чрезмерного удивления. Герр Фишер попытался было описать жуткую смерть Чарли, но разрыдался и не смог продолжить рассказ. Узнав о том, что майор Линь забил до смерти Генри Меннерса, доктор лишь сокрушенно покачал головой, а Нелли сжала его ладонь в своей руке. После того как Боуэрс и Фишер закончили рассказ, выпили и доели суп, который им принесла Нелли, обитатели госпиталя обменялись лишь парой фраз. Все слишком устали, поэтому создавшееся положение решили обсудить утром. Пока людям было достаточно знать лишь одно — они оказались в ловушке.

В сознании людей природой предусмотрено наличие своего рода предохранительного клапана, позволяющего свыкнуться и приспособиться к самой невероятной обстановке. Через два дня после гибели Френка и неожиданного приезда семейства Милуордов, Фишера и Боуэрса, Нелли, как ни в чем не бывало сновала по дому, словно готовясь к званому обеду. Доктор, трудившийся в кабинете над нотой, которую собирался представить в ямэн, слышал голоса играющих в коридоре детей. На кухне, гремя кастрюлями и сковородками, визгливо бранились А-ли и А-сунь. В кабинет просачивался чарующий запах тушеного мяса.

Доктор гордился Нелли, однако не меньшую гордость вызывали у него Дженни и Джордж, которые без всяких возражений уступили семейству Милуордов детскую. Американцы, возможно, впервые жили в чистоте и достатке. Они довольно быстро привыкли к строгому режиму, установленному Нелли, и поддерживали в комнате порядок. Впереди шествовала Нелли с тряпкой, а за ней покорно плелась Летиция. В первое утро доктор едва сдержал слезы, увидев, как дети с изумлением и восторгом взирают на игрушки Джорджа и Дженни, то и дело со страхом поглядывая на отца, читавшего в уголке Библию.

Джордж и Дженни быстро взяли дело в свои руки. Сперва, когда доктор только представил их детям Милуордов, на мгновение повисло неловкое молчание. Положение спас Джордж, который, улюлюкая, подхватил на руки младшую дочку Милуорда и усадил ее на игрушечного коня-качалку. Глаза девочки за толстыми стеклами очков заморгали от неожиданности, но через несколько мгновений она уже весело смеялась. Дженни отдала девочкам кукол, а для мальчиков Джордж открыл ящик, в котором хранил солдатиков. Летиция с беспокойством поглядывала на мужа, но Септимус оставался погруженным в чтение. Джорджа и Дженни не смутило то, что дети не знали, что делать с солдатиками и куклами. Терпение и доброта брата и сестры не знали предела. Появились первые ростки зарождавшейся дружбы. Нелли и Аиртон опасались, что Септимус станет сетовать на гомон, однако проповедник, казалось, погрузился в свой собственный мир. Весь день он листал Библию, а трапезничал, не выходя из комнаты. Когда на второй день Летиция предложила свою помощь по дому, Нелли почувствовала, что одержала маленькую победу.

«Все не так уж и плохо, как вначале казалось», — думал Аиртон. Да, все они по-прежнему находились в подвешенном состоянии, однако в их маленьком мирке царил порядок и, в известной степени, даже веселье.

На следующее утро после «дня катастрофы» — это пышное название придумал Фишер, Аиртону все виделось в черном свете. Встав рано, он начал обход больных. С облегчением доктор увидел, что пациент, которому удалили аппендикс, в хорошем состоянии и был рад, убедившись, что Том быстро идет на поправку. Том уже требовал, чтобы ему разрешили вставать с постели, и желал знать, что стало причиной того шума, который он услышал накануне. Доктор решил тут же рассказать ему обо всем, что случилось. Рано или поздно Том все равно узнал бы правду. Он даже поведал Тому об Элен Франсес, ничего от него не утаив. Том воспринял дурные вести мужественно, как настоящий мужчина. Узнав об убийстве Френка, он склонил голову. С каменным лицом он выслушал рассказ о любовной связи Меннерса и Элен, о беременности и о пагубном пристрастии своей невесты. Казалось, Том нисколько не удивился. Он лишь кивал. Аиртон знал, что подсластить горькую пилюлю ему нечем, поэтому постарался ограничиться лишь точным, быть может, даже сухим изложением фактов. Хладнокровие доктора передалось и Тому. Когда Аиртон закончил рассказ, Том задал лишь два вопроса.

— Как ЭФ? Она поправится?

Доктор ответил, что об этом судить еще рано. Ее лишили возможности принимать наркотики. Она мучается, но у нее сильная воля, и доктор не видел оснований сомневаться в том, что ей удастся преодолеть пагубную привязанность. Элен нужна забота. Остается только ждать. Девушка еще слишком слаба, и ее нельзя беспокоить. Ребенок развивается нормально.

— Рад слышать, — коротко произнес Том. — Повезло ей — оказалась в руках такого хорошего доктора, — и тут Том задал второй вопрос. Он задал его таким спокойным голосом, что Аиртон едва не перепугался. — А как отец ребенка? Как Меннерс? Вы говорили, что он погиб?

— Том, его забили до смерти.

— Вам это точно известно?

— Так нам рассказал Фишер. Он сам все видел. Боуэрс — тоже.

— Спасибо, доктор. А сейчас мне бы хотелось отдохнуть. Я к вам скоро зайду.

— Мне кажется, Том, что тебе лучше оставаться в постели, пока…

Однако молодой человек посмотрел на доктора так, что Аиртон счел за лучшее оборвать фразу на полуслове и тихо выйти из комнаты. Ну и, разумеется, когда он признался супруге, что все рассказал Тому, Нелли очень рассердилась, обозвав Аиртона бесчувственным сухарем.

— Придержи язык, женщина, — взорвался доктор, к собственному несказанному удивлению. — Ты что, не понимаешь, в каком мы положении? Том должен обо всем знать, смириться с тем, что случилось. А если мы будем с ним нянчиться, этого никогда не произойдет. — После этой тирады он потребовал, чтобы Нелли вернулась к своим домашним обязанностям, покуда мужчины будут держать совет. Супруга не стала спорить, что не могло не порадовать доктора.

— Ну что ж, тебе лучше знать, — только и сказала Нелли.

Аиртон не припоминал, что ему доводилось давать жене такой отпор. Как никогда решительно, властно, доктор вошел в столовую, где Фишер, Филдинг и Боуэрс как раз доедали завтрак, и, стараясь быть максимально объективным, изложил свою точку зрения на сложившееся положение.

— Джентльмены, — начал он, — всем нам известно, что вчера случилось. Вполне естественно, произошедшее вселяет в нас чувство тревоги, однако следует отметить, что мы многого не знаем. Совершенно очевидно, что в городе творится неладное. Убийство Дэламера говорит о том, что боксеры обрели такую власть, что для нашего же блага мандарин решил собрать нас всех в одном месте. Я не оговорился — для нашего же блага. Именно так нам сказали чиновники, доставившие вас сюда. Давеча вечером вы, Филдинг, сказали, что я знаю мандарина. Это действительно так, и у меня нет оснований полагать, что он изменил нашей давней дружбе. Он говорит, что хочет защитить нас. Я ему верю. Я также предлагаю действовать осмотрительно и не совершать опрометчивых поступков. Так, например, я бы посоветовал забыть о побеге, планы которого вынашивают некоторые из присутствующих здесь, — доктор поглядел на Филдинга, который улыбнулся и знаком предложил доктору продолжать. — Да и о каком побеге может идти речь? Железная дорога перекрыта, а собрать караван мы не можем. Побег был бы поступком опрометчивым и нежелательным. Все мы прожили в Китае немало лет, и нам уже доводилось сталкиваться с подобными народными волнениями. Я уверен, скоро все вернется на круги своя и власти наведут порядок. А пока не будем терять голову.

— Простите, доктор, — перебил Филдинг, в глазах которого мелькали веселые искорки, — в сложившихся обстоятельствах ваши слова кажутся мне несколько двусмысленными. Полагаю, каждый из нас желает сохранить голову на плечах. Но что же вы предлагаете? Сидеть сложа руки и покорно ждать, что будет?

— Нет, Филдинг, я отнюдь не предлагаю сидеть сложа руки. Я собираюсь написать мандарину письмо, ноту, в которой не только намереваюсь выказать нашу обеспокоенность происходящими событиями, но и выразить готовность поддержать его в трудную минуту. Я хочу заверить его в том, что мы его союзники. Поверьте мне, джентльмены, нам сочувствует только мандарин, и только он может нам помочь. Лично я в это твердо верю, так же твердо, как и в то, что провидение не оставит тех, кто в него верит.

— Значит, вы собираетесь написать письмо? — улыбнулся Филдинг. — И все?

— Может, у вас есть предложение получше?

— Миссия ваша, — отозвался Филдинг. — Скажу лишь одно: мандарин — не мандарин, но если мне представится шанс отсюда убраться, я им тут же воспользуюсь.

Мужчины замолчали, услышав идущий от двери звук. На пороге, опираясь на костыль, стоял Том. Рука молодого человека висела на перевязи. Он с трудом добрался до стула, плюхнулся в него и глубоко вздохнул.

— Прошу меня простить, джентльмены, — произнес он. — Я успел услышать большую часть того, что было здесь сказано. Насколько я полагаю, мистер Филдинг, доктор пытался нам объяснить, что сейчас отсюда не выбраться. В сложившихся обстоятельствах я согласен с предложением доктора.

— Желаете положиться на письмо и провидение?

— Мистер Филдинг, вы лицо духовное, и вам, должно быть, известно о провидении куда как больше, чем мне. Доктор говорил о необходимости привлечь власти на свою сторону. Да, возможно, молитвы нам не помешают, однако я могу предложить кое-что еще. Вы позволите, доктор?

— Да, Том, — неуверенно промолвил Аиртон.

— Вы совершенно правильно указали на необходимость написать мандарину письмо. Я с вами согласен, возможно, к вечеру властям удастся восстановить в городе порядок. Однако нам не повредит приготовиться к худшему. Не исключено, мандарину потребуется некоторое время, чтобы управиться с боксерами. У него есть майор Линь и преданные войска…

— Майор Линь убил Генри Меннерса, — произнес Филдинг.

— Да, это так, — кивнул Том. — У Меннерса были враги. Я не знаю, что стало причиной ссоры между ним и майором Линем. Мне известно, что у них были личные дела, вполне возможно, сомнительного свойства. Некоторые из нас знают, на что был способен Меннерс.

— И все же.

— Я всего-навсего хочу сказать, что вне зависимости от недостатков майора Линя и наличия у него личных врагов у нас нет оснований полагать, что он предаст мандарина. Однако этого мало. Следует учесть, что боксеры могут напасть на госпиталь, прежде чем власти восстановят порядок.

— Продолжайте, — сказал Филдинг.

— Я считаю, что, если мы будем готовы к нападению, нам удастся отбить штурм. Госпиталь расположен на холме. У нас есть много еды, охотничьи ружья и патроны. В саду даже имеется колодец, так что от жажды мы не умрем.

— Том, все это так… но мы же в миссии. Госпитале.

— В первую очередь, сэр, мы находимся в здании, а в здании можно держать оборону. Поджечь дом будет непросто — он сложен из кирпича, а крыша из гофрированного железа. На окна можно повесить решетки, а двери забаррикадировать. Установим огневые точки. Послушайте сэр, я не утверждаю, что нам придется воевать, однако все же не повредит приготовиться к осаде.

— Значит, мы все-таки в Форте Ларами, — рассмеялся Филдинг. — Что я вам говорил!

— Нелепица какая, — промолвил Аиртон. — Хотите превратить больницу в форт? Но как? Она слишком большая.

— Госпиталь, возможно, придется оставить, — тихо ответил Том. — Тогда будем оборонять только дом.

— Нет, нет и еще тысячу раз нет, — замотал головой доктор. — Я пациентов не брошу. К тому же что подумают женщины и дети, если увидят, как мы готовимся… к войне?

— Они подумают, что ты добрый пастырь, делающий все, чтобы защитить своих агнцев, — отозвалась Нелли, которая незаметно вошла в комнату. — И еще они решат, что ты настоящий храбрец и герой. Впрочем, я это и так знаю.

— Я — за, — наконец произнес Боуэрс, хранивший до этого молчание. Кивнул и герр Фишер, все еще скорбевший о Чарли.

— Сэр, то, что мы собираемся сделать, — всего лишь меры предосторожности. Я, как и вы, верю, что мандарин придет на помощь прежде, чем у нас возникнет необходимость взять в руки оружие. Однако, сэр, вам все-таки нужно написать ему письмо.

— По крайней мере, будет чем заняться, — усмехнулся Филдинг. — Последний раз мне довелось держать оборону в восемьдесят шестом, когда восстали апачи. Давненько это было.

— Значит, вы сможете помочь нам советом, сэр, — произнес Том. — Ну как, доктор? Вы согласны?

Разумеется, доктор не стал возражать и ничуть об этом не жалел. Как правильно подметил Филдинг, люди не скучали и не слонялись без дела, они готовились к обороне, и это помогло поднять боевой дух. Аиртон не мог поверить, что им придется принять бой, однако он уже привык к решеткам, которые установили поверх ставней. Какая, впрочем, разница? Летом они и так держали ставни закрытыми. Доктор трудился над посланием мандарину, то и дело лазая по словарям, чтобы подобрать слово поточнее. Иногда он замирал, вспоминая ту или иную фразу из классического сочинения, чтобы по ее подобию выстроить нужное предложение.

Аиртон был доволен тем, что больница продолжала работать, как и прежде. Сестра Катерина настояла на своем праве ночевать в госпитале, чтобы оставаться поближе к пациентам. Затянувшееся отсутствие Елены по-прежнему беспокоило монахиню, однако доктор был вынужден признать, что она великолепно справляется со своими обязанностями: Катерина, как и в былые времена, с присущей ей жизнерадостностью сновала по палатам. Если она и волновалась за подругу, то не показывала своих чувств на людях, хотя теперь большую часть свободную времени она проводила в часовне в молитвах.

Конечно же, происходившее в городе не стало тайной для больных. Некоторые из них, под разными предлогами, оставили госпиталь, прежде чем им следовало, а новые пациенты не появлялись. Впрочем, доктор нечто подобное и ожидал. Аиртон почувствовал разочарование, когда обнаружил, что его управляющий, Чжан Эрхао бежал, однако доктор не желал его ни в чем винить. Уж он-то не собирался первым бросать камень. С другой стороны, иностранцы не могли нарадоваться на мужество и выдержку оставшихся в больнице пациентов — большинство из них были христианами. Никогда прежде доктор не видел, чтобы A-ли и А-сунь работали с таким увлечением. «Мы все христиане и маршируем в армии Иисуса», — с гордостью заявил А-ли, и доктор одобрительно хлопнул его по спине. Слова слуги одновременно удивили и тронули Аиртона. Воспоминания о том, как в ходе подготовки к отражению штурма Том попытался научить А-ли стрелять из ружья, не могли не вызвать у доктора улыбку. Через некоторое время все пришли к выводу, что кухонный нож в руках А-ли будет куда как эффективнее любой винтовки.

Удивительно, но люди довольно быстро привыкли к обустроенным огневым рубежам, баррикадам и мешкам с зерном, сваленным у дверей. Теперь все это воспринималась как часть нормальной домашней обстановки.

На второй день доктор отслужил по Френку панихиду. Дэламера предали земле в уголке сада, там, где находилась могилка сына Аиртона. Ребенок родился мертвым. Это случилось вскоре после того, как доктор с Нелли приехали в Шишань. Теперь возле резного камня, лежавшего на могиле Тедди, возвышался грубо сколоченный деревянный крест. На похоронах были все кроме самого близкого Френку человека. Элен пока не знала о гибели отца. Состояние девушки было еще слишком опасно, чтобы преподнести ей трагическую весть. Дети положили на могилу венок с именем Элен, свитый из диких цветов. Когда во время панихиды доктор кинул на Нелли взгляд, он увидел, что супруга смотрит на заколоченное окно Элен, а по ее щекам текут слезы. Что он мог поделать? Наступили страшные времена.

Они сделали все, что было в их силах. Именно этой мыслью и пытался себя утешить Аиртон. Доктор был уверен, что Френк предпочел бы церемонию попышнее и вряд ли бы остался доволен. Френка похоронили чуть ли не тайком. Небольшая группа людей постояла у скромной могилы под палящим маньчжурским солнцем. Френк счел бы короткую надгробную речь доктора скучной и, не исключено, чрезмерно напыщенной. Слова Тома тронули собравшихся гораздо больше, поскольку молодой человек говорил куда как проще. Том сказал, что Френк был старым бродягой, такой тесть явно не подарок, однако молодой человек отметил, что не встречал человека более великодушного. Том и Элен любили Френка. Френк был его другом, Тому будет его не хватать. На глаза доктора навернулись слезы. Возможно, когда невзгодам придет конец, а Элен снова станет сама собой, можно будет подумать о более достойной службе. Наверное, имеет смысл заказать заупокойную в кафедральном соборе в Тяньцзине. Хор споет «Аве Мария»… Чего там в таких случаях исполняют паписты? Все это будет потом, когда настанут лучшие времена. Лучшие времена.

Теперь осталось только составить ноту мандарину. Доктор углубился в работу и вскоре забыл обо всем. Он читал, правил, переписывал. Когда Аиртон наконец остался доволен результатом работы, он сложил исписанные убористым почерком листки и сунул их в красный конверт. Теперь перед доктором стояла лишь одна задача, доставить письмо в ямэн, впрочем, об этом можно подумать и завтра. «Суну деньги одному из больных, он и отнесет», — подумал доктор. Аиртон с нетерпением ждал наступления вечера. После ужина, как в старые добрые времена, Нелли и Фишер обещали устроить музыкальный вечер.

Сперва Нелли великолепно исполнила на фортепиано один из ноктюрнов Шопена, а затем Фишер всех потряс концертом для скрипки Брамса. Инженер вкладывал в музыку всю свою душу. Когда он приступил к «Allegro non troppo», на его глаза навернулись слезы. Нелли чуть-чуть не поспевала за ним. Все присутствующие ощутили скорбь Фишера по погибшему другу. Когда инженер перешел к ‘Adagio’, доктор поймал себя на том, что вот-вот сам заплачет. Повернув голову, он заметил, что Боуэрс, расположившийся на диване, сидит прямо, так и не прикоснувшись к чашке с чаем. Когда разрывающая сердце музыка закончилась, Аиртон испытал чуть ли не облегчение. Под конец Нелли с Фишером решили сыграть попурри из «Кармен». Где-то в середине «Пляски контрабандистов» раздался бой барабанов. Люди были так очарованы музыкой, что сначала грохот им почудился вполне естественным сопровождением цыганским мотивам. Первыми, обратив внимание на шум, замерли Нелли и Фишер, а затем и все остальные. Барабаны гремели так громко, что казалось, что их гром доносится из соседней комнаты.

Первым у окна оказался Филдинг. Он приник к маленькой бойнице, которую они проделали в ставнях. К нему поспешил Том, переставляя костыли со всей скоростью, на которую был только способен. Не говоря ни слова, Филдинг уступил ему место.

— Что там, Филдинг? Что вы увидели? — в нетерпении спросил Аиртон.

— Снаружи черным-черно, доктор. Я, кажется, заметил движение. Не знаю. Не разглядел.

— Доктор, быстрее откройте дверь, — закричал Том. — Там монахиня. Катерина. Она бежит к дому.

Нелли, Аиртон и Боуэрс бросились в коридор и принялись отпирать запоры и задвижки. Катерина барабанила кулаками в дверь и кричала от страха. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем удалось отпереть все замки. Рыдающая монахиня упала в объятья Нелли. Боуэрс и Аиртон поспешно заперли дверь. За те несколько мгновений, когда она была открыта, доктор успел заметить, как по газонам мечутся фигуры людей. У Аиртона застыла в жилах кровь.

— Боуэрс, вы видели? — прошептал он. — Вы видели их одежду? Их повязки?

— Ага, — ответил Боуэрс.

— Господи Боже, Том был прав. Они здесь.

— Ага, — отозвался Боуэрс. — Скажите, сэр, вы обратили внимание на языки пламени? Я полагаю, они подожгли больницу.

— Боже мой! Боже мой! — Аиртон прислонился к стене. На другом конце коридора он заметил две маленькие фигурки, которые с беспокойством смотрели на него. — А ну марш в постель! — закричал он несколько громче и яростней, чем намеревался. Дженни и Джордж, словно напуганные зайцы, тут же брызнули обратно в комнату.

— Боже мой. Боже мой, — повторил доктор.

— Ага, — согласился Боуэрс. — Я вас оставлю, сэр. Пойду за ружьем. Буду прикрывать спальню, — добавил он.

В гостиной Том, уже сжимавший в руках ружье, вглядывался сквозь бойницу в темноту. Филдинга нигде не было видно. Скорее всего, он встал на изготовку в соседней комнате — столовой. Герр Фишер протягивал стакан бренди трясущейся в кресле Катерине. Снаружи доносилось крещендо барабанов.

— Эдуард, я отведу Джорджа и Дженни к Милуордам в детскую, — сказала Нелли. — Если сможешь, когда Катерина немного оправится, отведи ее к нам. — Проходя мимо Аиртона, супруга прошептала ему на ухо: — Ни о чем ее сейчас не спрашивай. Она в ужасном состоянии. Они ворвались в больницу и стали убивать пациентов. Она ничего не могла поделать, — с этими словами Нелли выскользнула из комнаты.

Аиртон сжал кулаки. Разум отказывался верить в реальность происходящего, но он видел сидящую перед ним Катерину — простое крестьянское лицо женщины было обезображено гримасой ужаса, и Тома, который просунул в бойницу ствол ружья и взвел курок.

— Том, что вы делаете? — закричал доктор.

— Они толкутся на газоне, доктор. Видно плохо, хотя у некоторых факелы. Их не меньше сотни. Ружей не видать. Большинство вооружено мечами и копьями. Пальну-ка я в воздух.

— Господи, Том, вы думаете, это умно?

Том не обратил на вопрос доктора никакого внимания.

— Филдинг! — крикнул он. — Я сейчас выстрелю в воздух. Вы можете сделать то же самое?

— Естественно, — донесся ответ.

— Боуэрс, не стреляйте! — заорал Том.

— Понял! — долетел издалека голос машиниста.

Гром выстрелов перекрыл грохот барабана, который неожиданно замолчал. В воздухе потянуло запахом дыма. Как только стихло эхо, снова раздался грозный рокот.

— Филдинг, вы что-нибудь видите? — крикнул Том.

— Том, они остановились. Нет, погодите… Господи Боже, они начинают плясать.

Внезапно Аиртон почувствовал удивительное спокойствие. Происходящее было не сном, а явью. Все, что он читал, оказалось правдой.

— Том, это мастера боевых искусств, — произнес он. — Они призывают на помощь богов, которые вселятся в их тела. Они считают, что тогда им будут не страшны пули.

— Да ну? — удивился Том. — Филдинг! Боуэрс! Пусть попляшут еще немного, а потом мы им покажем, смертельны наши пули или нет.

— Том, вы что, хотите в них стрелять? Вы же их убьете!

— Именно, доктор, — обернулся Том. — Они подожгли госпиталь и убили больных. Нас ждет та же участь. Что вы предлагаете? Вести с ними переговоры?

— Нет, Том, — Аиртон принял решение. — Мне кажется, где-то было еще одно ружье. Может, вы скажете, где мне встать? Чем смогу — помогу.

— Спасибо, сэр, — кивнул Том. — Прошу меня простить. Я в вас сомневался и был не прав, — он хлопнул Аиртона по спине. — Прикройте дверь на кухне. Заодно приглядите за слугами. А то еще повар запаникует и откроет дверь врагам. Стреляйте, когда услышите мой выстрел. Цельтесь пониже.

К своему стыду, Аиртон совсем позабыл о слугах. Промчавшись по коридору доктор влетел на кухню и обнаружил, что А-сунь спряталась под большим кухонным столом, а А-ли стоит у заколоченной двери, сжимая в руках кухонный нож. Увидев доктора, сжимавшего в руках ружье, повар просиял от радости.

— Хозяин, — воскликнул он, — вы, значит, тоже присоединились к армии Иисуса! Мы погибнем вместе и сразу окажемся в раю.

— Надеюсь, мы еще поживем, — отозвался Аиртон и, вставив магазин, замер у двери.

Доктор не подозревал, что ожидание может тянуться так долго. Сквозь узкую бойницу он ясно видел сновавших по газону боксеров. С некоторым удивлением Аиртон обнаружил, что не испытывает к ним ненависти. Больше всего они напоминали ему кукол, изображавших героев минувших эпох. Доктор вспомнил, как в юности бегал на ярмарочную площадь поглазеть на выступление кукольного театра. Внутренний голос подсказывал, что, когда настанет время открыть огонь, убить любого из этих шутов будет просто. Не сложнее, чем прострелить кокосовый орех. Вместе с этим Аиртон осознавал всю иронию положения, в котором оказался: он, духовное лицо, вот-вот убьет своего ближнего, однако воображение рисовало куда как более приятную картину, вызывавшую у доктора практически чувство стыда. «Впрочем, чего еще ждать от любителя грошовых вестернов», — подумал Аиртон. Теперь его мечта сбылась — он укрылся за фургонами с ружьем в руках, встав на защиту своей семьи. С минуту на минуту ожидалось нападение краснокожих. Бой барабанов с тем же успехом мог быть и грохотом индейских тамтамов.

Сквозь шум он услышал приглушенный крик. Скорее всего, Том дал сигнал приготовиться. Доктор навел ружье на размахивавшего топором крепыша в тигровой шкуре и прицелился. Палец лег на спусковой крючок.

— Боже, прости меня, — неслышно прошептал Аиртон.

Неожиданно он услышал приближающийся топот ног и крик Катерины:

— Не стрелять, доктор! Мистер Кабот велел мне сказать вам не стрелять.

Доктор озадаченно уставился на монашенку:

— Но почему?

— Майор Линь. Прибыл майор Линь с солдатами.

«Боже милосердный, — подумал Аиртон — вот вам и американская кавалерия». А в следующую секунду с лужайки донеслось ржание лошадей.

— Мандарин обещал вам защиту, и таковая вам будет обеспечена, — холодно произнес майор Линь, сидевший на лошади у самого входа в дом. За его спиной полукругом встали солдаты, не сводившие взглядов с замерших в зловещем молчании боксеров. Аиртон, Филдинг и Том стояли на крыльце, крепко сжимая ружья. Краем глаза Аиртон заметил торчащий из бойницы кончик ружья Боуэрса. Газон заливали ослепительные отблески пламени горящей больницы.

— Какие у нас гарантии? — спросил доктор.

— Мое слово, — отозвался Линь. — Других гарантий нет.

— Как мы можем вам верить, если вы не разоружили боксеров, после того как они сожгли больницу и убили моих пациентов?

— Как мы поступим с боксерами — вас не касается. Это внутреннее дело Китая. Что же до вашей больницы… Мне очень жаль. Несомненно, в свое время вам выплатят компенсацию. Ведь вы, иноземцы, вечно требуете компенсаций? — поинтересовался Линь издевательским тоном. — Что же касается пациентов, то, насколько мне известно, все они были китайцами. Значит, их гибель — также внутреннее дело Китая и не имеет к вам никакого отношения.

— Я нес за больных ответственность, — мягко возразил Аиртон, — а их перебили.

— Доктор, вы напрасно тратите мое время. Согласно договору об экстерриториальности, я предлагаю защиту только иноземцам, — в его голосе снова послышался сарказм. — Не желаете выслушать мои условия?

— Условия? — переспросил Аиртон. — Что ж, говорите.

— Условие первое. Вы должны передать мне все имеющееся у вас оружие. Мои солдаты проведут обыск, дабы убедиться в том, что вы ничего не спрятали. Неприятные инциденты ни мне, ни вам не нужны. Вас будут защищать мои люди, поэтому оружие вам не понадобится.

— Продолжайте.

— Условие второе. Как я уже сказал, я готов предоставить защиту лишь иноземцам. Все китайцы, укрывающиеся в доме, должны покинуть миссию. Немедленно.

— Об этом не может идти и речи. Что-нибудь еще?

— Вы обязуетесь соблюдать закон о чрезвычайном положении и, таким образом, впредь до особого уведомления останетесь в доме, который мы берем под свою защиту.

— Все?

— Все. Солдаты будут еженедельно снабжать вас запасами провизии. Раз в день под присмотром солдат вам разрешается брать из колодца воду.

— А если мы откажемся принять эти условия?

— Тогда вас будет ждать суровое наказание. С вами поступят как с преступниками, нарушившими закон о чрезвычайном положении.

— Понятно, — кивнул Аиртон. — Ну что ж, мы не можем принять ваши условия. И у вас и у нас есть оружие, так что ситуация патовая. Единственным утешением для меня служит то, что, если вы попробуете силой заставить нас подчиниться закону о чрезвычайном положении, вам это дорого обойдется. Благодарю вас за предложение, майор Линь, но мы будем защищаться.

Линь поднял руку, отдавая своим подчиненным сигнал. Через несколько мгновений Аиртон с товарищами увидели, как боксеры, стоявшие у ворот, пришли в движение и стали расступаться в стороны.

— Господи боже, — прошептал Том, — они притащили сюда старинные пушки. Видать, сняли их со стен.

В повисшей тишине иностранцы с ужасом взирали на вереницу мулов, тащивших вверх по склону холма тяжелые полевые орудия.

— Мне кажется, доктор, что наше оружие посильнее вашего, — произнес майор Линь. — Желаете убедиться?

— Шах и мат, — пробормотал Филдинг.

— Да нет же, Филдинг, — прошипел Аиртон. — Он хочет, чтобы мы отдали им A-ли и А-сунь. Это невозможно.

— Нам не выстоять против пушек.

— А придется. Я ни за что… я ни за что… Я не могу отправить слуг на верную гибель. Дайте, я с ним поговорю. Майор Линь, — перешел доктор на китайский. — Мы согласны на все условия, кроме одного. Китайские слуги должны остаться с нами.

Майор Линь деланно зевнул:

— В таком случае я снимаю свое предложение о защите. Счастливо оставаться, — он тронул поводья.

— Майор Линь, послушайте. Прошу вас… умоляю. Я написал мандарину письмо… вот оно, поглядите, — Аиртон трясущимися руками полез в карман жилета. — Вот это письмо. Прошу вас, отдайте его мандарину, а пока он не примет решение, дозвольте китайским слугам остаться в нашем доме. Мы согласны на все остальные условия. Мы даже готовы сдать оружие. Умоляю вас. Во имя человеколюбия.

Майор Линь равнодушно оглядел конверт, после чего сунул его в седельную сумку.

— Мандарин уже отдал мне приказ, — ответил он.

— Знаете что? Я вам заплачу за них. Выкуп. Точно, я заплачу вам выкуп. У меня есть деньги. Вот, поглядите, — Аиртон схватился за бумажник, а другой рукой вцепился в поводья лошади, в отчаянии пытаясь удержать Линя. Неожиданно сзади донесся знакомый голос:

— Хозяин, пожалуйста, позвольте нам пройти, — на крыльце стояли A-ли и А-сунь, сжимая в руках узлы со скарбом.

A-ли улыбался, не обращая внимания на слезы, градом катившиеся по его морщинистым щекам. А-сунь тоже плакала.

— Хозяин оцень уплямый, — произнес А-ли на ломаном английском. — Думаю, он оцень доблый для бедный А-ли и А-сунь. Но хозяин есе оцень задный, — он комично покачал головой. — Платить оцень мало. Сотландцы все задные. A-ли найдет луцсая работа и луцсий хозяин. Мозет, на Небесах нузен повар? Буду зарить яицница и вецина для Иисуса. Он оцень хоросий хозяин. А-ли и А-сунь оцень рады принадлезать Иисусу.

A-ли опустил узел на землю и обнял Аиртона.

— Вспоминай иногда сталого длуга, — сказал он простодушно. — Так будет лучше, — добавил он по-китайски. — Твоя смотреть за мисси Нелли, хозяина Дзорза, и мисс Дзенни, — продолжил он, снова перейдя на английский. — У тебя оцень хоросие дети. Мы с А-сунь думать, они как наси внуки. До свиданья, доблый хозяин.

А-сунь, всхлипывая, сжала руки Аиртона. Буря эмоций переполняла ее настолько, что она не могла говорить. Аиртон тоже не мог произнести ни слова. Доктор замер в нерешительности, глядя, как слуги повернулись к нему спинами и медленно направились к воротам.

— Нет! — зарычал доктор и рванулся за ними вслед, но на его плечах повис Филдинг, а майор Линь тронул поводья коня и преградил Аиртону дорогу.

Когда слуги приблизились к воротам, от толпы отделился один человек. С ужасом доктор узнал в нем управляющего Чжана Эрхао, который теперь был наряжен в костюм боксера. Голову управляющего украшала повязка. Чжан с издевательской усмешкой отвесил A-ли низкий поклон, словно приветствуя дорогого гостя. Повар плюнул ему в лицо. Боксеры обступили слуг, скрыв их из виду.

Солдаты Линя тщательно обыскали весь дом и собрали оружие. Случился лишь один незначительный инцидент, когда Нелли преградила им путь в комнату Элен. Супругу доктора просто оттолкнули в сторону. Вскоре солдаты ушли, оставив у дверей караул. Боксеры тоже отправились восвояси, хотя барабаны продолжали греметь всю ночь. Иностранцы, собравшись в гостиной, опустились на диваны и стулья, плотно вжавшись в спинки, будто хотели спрятаться от самих себя. Повисло молчание, говорить было не о чем. Через некоторое время в сопровождении жены и детей в комнату вошел Септимус Милуорд. Он обвел взглядом собравшихся и произнес:

— Джентльмены, мы в руках Божьих. Не кажется ли вам, что настала пора помолиться, — с этими словами он приятным баритоном затянул: — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…

Постепенно к нему присоединились остальные. Вплоть до раннего утра люди провели время в молитвах, которые принесли некоторое успокоение. Казалось, Септимус наконец занял подобающее ему место. Милуорд стоял посередине комнаты, словно библейский пророк, воздевший посох, чтобы сразиться с силами хаоса и тьмы. На этот раз люди, ясно осознававшие свое отчаянное положение, даже не подумали о безумии Септимуса.

Головы А-ли и А-сунь, насаженные на колья у стоек ворот, казалось, внимательно прислушиваются к голосам людей внутри дома, хотя на самом деле это была всего лишь иллюзия, которая создавалась колебаниями раскаленного воздуха, нагретого пламенем, пожиравшим развалины госпиталя.

XV ^{Похоже, многие из нас погибли, но учитель Чжан говорит, что это неправда и пули нам не страшны. Почему же Маленький Братец не вернулся?}

Здравствуй, дорогой Джеймс!

Вот уже четыре дня как боксеры сожгли больницу, а мы находимся в заключении. Я тебе долго не писал, потому что все никак не мог оправиться после зверского убийства моих пациентов и слуг, за которых я нес ответственность. И все же нас не покидает надежда на спасение.

С каждым днем мы убеждаемся, что провидение не оставило нас. Два дня назад враги окружили наш дом, день и ночь били в барабаны, насмехались над нами, кричали, пели и прямо на лужайке устраивали свои омерзительные танцы и ритуалы. Зная, что мы беззащитны, они грозили нам оружием, призывая своих богов обрушиться на наши головы, обвиняли нас в ужасных преступлениях, угрожали кровавым отмщением. Ты можешь представить весь ужас детей, которые тряслись под одеялами от страха, когда ночь разрывали кошмарные крики. Как и чем могли мы утешить наших мужественных малюток? От гибели нас отделял лишь караул, выставленный майором Линем, впрочем на помощь этих плохо обученных солдат мы почти не рассчитывали. И все же каким-то чудесным образом нам удалось пережить ночь. Септимус Милуорд полагает, что, кроме солдат Линя, наш покой охраняли стоявшие у дверей ангелы с пламенеющими мечами. Что ж, фигурально выражаясь, так оно и было. Господь не оставил нас.

Вчера мы проснулись в странной тишине. Впервые за несколько дней мы услышали чудесное пение птиц. На мгновение я представил, что вновь оказался в нашем милом уютном домике в Дамфри и лежу в кровати, прислушиваясь к звукам летнего утра; на улице светит солнце, а впереди — рыбалка на речушке. Отворив ставни, мы обнаружили, что боксеры и в самом деле ушли. Остались только солдаты, которые, рассевшись вокруг костров, позевывая, готовили себе завтрак.

Нам никто ничего не объяснил, солдатам запрещено с нами разговаривать, однако в глубине души я почувствовал прилив благодарности и уверенности в завтрашнем дне. Я убежден, что мое письмо доставили мандарину и он отдал приказ принять меры, вынудившие наших недругов убраться восвояси. Я не понимаю, что творится сейчас в Шишане, однако полагаю, что мандарин пытается приспособиться к меняющейся обстановке и желает разобраться со всеми трудностями постепенно и без спешки. Когда мандарин восстановит в городе мир и порядок, он немедленно придет к нам на помощь. В данный момент он делает все возможное, чтобы нас защитить.

Моя добрая жена Нелли передает тебе привет. Привет передают и дети, которые сейчас испытывают восторг не меньший, чем когда получили от тебя посылку с книжками на Рождество. Молю Бога о том, что, точно так же, как и в тех книжках, наши приключения ждет счастливый конец. Когда навестишь в школе Эдмунда и Мэри, передай, что мы, как всегда, очень по ним скучаем, и скажи, что ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!

Слава богу, боксеры так и не вернулись. Вот уже третью ночь мы спим спокойно.

Что касается провизии, майор Линь сдержал слово. Сегодня нам доставили несколько мешков с рисом и овощами, а также три здоровенных куска парной свинины. Хоть какое-то разнообразие: прежде нам приходилось сидеть на говяжьей тушенке. К счастью, запасы мы пополнили совсем недавно, и у нас есть много консервов. Если экономить, их можно растянуть на месяц. Из Нелли получился суровый интендант, так что питаемся мы по-спартански, однако каждый день она не перестает нас удивлять и радовать маленькими сокровищами, добытыми в кладовой. Прошлым вечером она с гордостью поставила на стол пудинг с изюмом, который мы получили на Рождество от Джилспи.

От этого лакомства вовсю валил пар, герр Фишер плеснул на него бренди, поджег его, и дети, резвясь, задули свечи и лампы, чтобы мы смогли вволю насладиться синими язычками пламени, плясавшими на пудинге, который Нелли торжественно внесла в комнату.

Видишь, мы не падаем духом. Не даем себе скучать. Сам знаешь, труд лучше всего помогает отвлечься от мрачных мыслей. Нелли проявляет чудеса изобретательности, придумывая все новую и новую работу по дому. Она назначила мистера Боуэрса своим помощником по кухне, где он теперь ведет учет припасам. Он переписал и подсчитал все запасы, что у нас есть, все — до последней банки бобов. А расход каждой меры масла он заносит в специальную книгу! Сестра Елена, миссис Милуорд и две ее дочки стали нашими прачками. Теперь каждый день мы спим на свежем белье и носим только чистую одежду. Порой мне кажется, что в доме пахнет как в прачечной. В то же время герр Фишер, отданный под начало мистера Филдинга, назначен ответственным за уборку по дому. Фишер отнесся к поручению с типичной немецкой педантичностью и сжимает метелку так, словно в его руках — маршальский жезл. В доме ни пылинки, а пианино и половицы сияют словно зеркала. Даже Том, который до сих пор передвигается с некоторым трудом, не сидит сложа руки, а начищает серебро. Думаю, такого идеального порядка, которым я теперь могу похвастаться в своем доме, не найдешь ни на одном из военных кораблей. Далеко не каждая тюрьма может претендовать на звание «Идеального дома», которое присваивает «Женский журнал»!

Лишь два человека освобождены от работы по дому, я и Септимус Милуорд. С той самой ночи, когда появились боксеры и мистер Милуорд провел столь удивительную службу, он стал нашим пастором. Возможно, эта новость покажется тебе странной, особенно после всего того, что я тебе о нем рассказывал. Он не изменился. Он все тот же сумасшедший, фанатично верящий в свои видения. Он непреклонен, и его исступленные проповеди о геенне огненной более чем безумны. Обычно мы с тобой не произносим такие проповеди, считая их вредными. Вместе с тем я отнюдь не ставлю под сомнение твердость его веры, которая в данных обстоятельствах служит нам утешением и опорой. Каким образом? Сложно объяснить. Одним словом, мы его терпим. «А что нам еще остается?» — говорит мистер Филдинг, и он совершенно прав. Когда Септимус готовится к вечерней службе, он запирается в спальне подальше от греха и своих детей, которые, по мнению Нелли, и так слишком долго страдали от его самодурства.

Я же занят исполнением своих непосредственных обязанностей. Я врач, наша община стала больше, и ко мне все обращаются за помощью. Помимо двух основных пациентов (Элен и Тома), мне приходится уделять внимание жалобам на мелкие болячки, варьирующимся от ожогов до мигреней, а один джентльмен, имя которого я не стану тебе называть, мучается от геморроя. Как здорово, что, когда нас осадили, в доме оказалась аптечка. Кроме того, у нас остался целый набор медикаментов, которые мы так и не успели перетащить в госпиталь, в том числе, что самое главное, морфий. Нельзя сказать, что он сейчас нам нужен. По сей день я не вижу необходимости делать Элен уколы. Бедняжка уже почти избавилась от своего пагубного пристрастия. Она ужасно страдала. Несколько раз я усомнился в том, что ее удастся излечить и спасти ребенка. Помнишь, ты как-то заходил ко мне в больницу в Эдинбурге? Ты сам видел, сколь велики мучения больных, когда их страдания достигают пика. С запястий и лодыжек девушки все еще не сошли шрамы от веревок — мне пришлось привязать ее к кровати. Да, она пыталась вырваться, но в этом нет ее вины, он была одержима. Всю полноту ответственности я возлагаю на мистера Меннерса, который сперва соблазнил ее, а потом пристрастил к опиуму. Какое ужасное преступление! Впрочем, не будем дурно о покойных. Теперь не нам его судить. К тому же конец его был страшен.

Хвала Всевышнему! Элен девушка молодая и сильная. Рад сообщить, что она уже оправилась настолько, что стала нормально питаться и набирать вес. К ней даже отчасти вернулась былая красота, однако я сомневаюсь, что настанет день, когда печать грусти полностью исчезнет с ее лица. Странно, но именно эта печаль придает ее образу утонченность. Теперь лицо Элен отличается некоторой безжизненностью, что не лишает ее привлекательности. Сейчас она напоминает облик женщины, запечатленный кем-то из прерафаэлитов. «Мариана у мызы». Параллель считаю вполне уместной.

Наконец она снова стала проявлять интерес к жизни. Я настоящий трус. Я попросил Нелли рассказать девушке все, что произошло «за время ее отсутствия». Об убийстве отца. О гибели любовника. О боксерах и нашем отчаянном положении. На случай истерики я специально приготовил шприц с морфием, однако он не понадобился. Она выслушала новости с удивительным спокойствием и хладнокровием. Единственное, о чем она попросила: открыть ставни и подвести к окну, чтобы взглянуть на могилу отца. Потом она поплакала, но недолго. Памятуя о том, что девушка пережила, я был потрясен ее мужеством. Ночью у ее постели осталась дежурить Катерина, но девушка спала беспробудным сном. Элен металась, переворачивалась с боку на бок, несколько раз вскрикнула, но в целом ночь прошла спокойно.

Не знаю, почему я тебе в таких подробностях рассказываю об Элен. Видимо, потому, что мне больше не с кем поделиться мыслями, которые меня беспокоят. Остальные должны видеть во мне сильного всезнающего врача, преисполненного уверенности главу дома. Знаешь, Джеймс, я никогда не считал себя лидером, и вот теперь судьба уготовила мне сыграть именно эту роль. Джеймс, я очень волнуюсь. Я не о боксерах, я полагаю, что опасность с их стороны сходит на нет. Я беспокоюсь об Элен и Томе. Я не знаю, что с ними делать.

Видишь ли, в чем дело, Элен не желает его видеть. Спокойствие с которым она восприняла известие о смерти Генри Меннерса, я бы назвал пугающим, даже неестественным. Мне показалось, что новость едва ли вызвала у девушки интерес. При этом, как только я завожу разговор о том, чтобы Том ее навестил, у Элен начинается истерика. Она мотает головой. Закрывает глаза и стискивает зубы. Опять же не могу сказать, что Том выказывает большое желание ее видеть. Он вежливо, но вместе с тем с некоторым равнодушием спрашивает о состоянии девушки и, на мой взгляд, испытывает облегчение, когда я перевожу разговор на другую тему или же ухожу, оставляя его в одиночестве начищать серебро. Бедняжки. Как жестоко обошлась с ними жизнь. Я достаточно долго проработал врачом, чтобы не раз лично убедиться в очевидном факте: полное излечение пациента возможно, только если к нему вернется душевное равновесие. А что я могу поделать, если Элен и Том не желают друг друга видеть?

Именно здесь и пролегает предел возможностей врача. Как же мне им помочь? Пока не знаю. Однако полагаю, мне надо что-то предпринять и, пусть даже наперекор их собственной воле, восстановить между ними мир и согласие. Элен не может оставаться в постели вечно, и рано или поздно ей придется занять место в доме, по крайней мере на время чрезвычайного положения. Страшно представить, как падут духом остальные, если вдобавок ко всему Элен и Том не станут друг с другом разговаривать.

Дорогой Джеймс, я надеялся, что письмо получится обнадеживающим, а вместо этого стал рассказывать о своих тревогах и сомнениях. Более того, я уверен, что они безосновательны, ведь самое страшное уже позади, и мандарин вот-вот вызволит нас. Разумеется, я был огорчен, когда узнал, что майор Линь, доставивший сегодня продукты, не привез от мандарина весточки. Ну да, майор Линь был, как обычно, холоден и крайне немногословен. Он передал нам припасы и тут же уехал. Но я не унываю. Отнюдь. Беды учат нас терпению.

О да, она пыталась. Какие только усилия она не прикладывала.

Она слабо помнила о том, что происходило за дни недели, месяцы, эпохи, в течение которых пребывала в заключении в маленькой комнатушке. Она напоминала себе дикого связанного зверя, мечущегося, рычащего, скалящегося, силящегося разорвать путы. Казалось, ее душа оставила тело, и теперь она наблюдала за ним откуда-то из-под потолка. Она видела, как сверкают ее собственные зубы, вращаются глаза, выгибается спина и со всей силы дергаются связанные веревками ноги. Она видела доктора в мешковатом черном сюртуке, который сидел возле кровати на стуле. На коленях у него лежала маленькая кожаная сумочка. Глаза доктора были закрыты, он руками затыкал уши, а по щекам катились слезы. Она видела, как ее собственный рот кривится, выплевывая страшные, гадкие слова, а глаза горят ненавистью. Вместе с этим в глубине души она ощутила неожиданный прилив сочувствия и благодарности несчастному, который желал ей помочь. И Элен решила, что тоже поможет доктору и вместе с ним поборет терзавший ее недуг.

Наконец наступил день, когда, проснувшись, она поняла, что снова стала сама собой. Когда пришел доктор, она вяло отмахнулась от подноса, уставленного бутылочками и шприцами, и тут же снова заснула. На этот раз без сновидений.

Неделя прошла чудесно. Снаружи комнатушки раздавался какой-то шум, слышались крики и барабанный бой, однако казалось, что эти звуки доносятся издалека и не имеют к ней никакого отношения. Она сконцентрировала все внимание на собственных ощущениях, прислушивалась к своему дыханию, чувствовала кровь, текущую в жилах, биение сердца, теплоту, разливавшуюся внизу живота, свидетельствовавшую о том, что внутри нее растет новая жизнь. Еда и сон, еда и сон, и чувство возвращавшейся к ней силы. Никаких мыслей, лишь вернувшееся ощущение собственного тела и знание о той, другой жизни внутри нее самой, которую она пока не могла почувствовать. И сон. Сон без сновидений.

Потом пришла Нелли и рассказала ей о гибели отца и Генри. Эти вести положили начало ее новой жизни. Сперва до нее не дошел весь смысл сказанного, но потом Нелли помогла ей добраться до окна, отворила ставни, и невдалеке от газона, в огороженном садике девушка увидела деревянный крест, воздвигнутый на могиле ее отца. Она тихо заплакала. Возможно, Нелли подумала, что видит слезы скорби об отце. На самом деле Элен плакала о себе. Больше она была не в состоянии прятаться от осознания всей тяжести содеянного и того, кем она стала; и не могла укрыться от ненависти к самой себе за ту боль, которую причинила близким. Отец и Генри погибли. Откуда-то из глубин естества, словно вода, с журчанием льющаяся из отравленного источника, пришло осознание чувства собственной вины. Весь груз ответственности лежал на ней.

После она лежала в постели, разглядывая трещины на потолке, напоминавшие ей о собственной поломанной жизни.

Куда подевалась взволнованная, восторженная, преисполненная радости жизни и уверенности в себе девушка из монастырской школы, вступившая во взрослый мир? Умница, лучшая выпускница в классе. «Элен Франсес, вы современная молодая девушка. Вы готовы жить в новой эпохе. Однако не позволяйте любопытству, о котором нам всем известно, брать над вами верх». Актовый зал замирает в восхищении, она встает и идет к кафедре за дипломом, а за спиной слышит хихиканье.

Ее подвело любопытство, вернее, не любопытство, а страстное желание все перепробовать. А уж она, в свою очередь, подвела и предала всех и каждого, кто любил ее или же был к ней добр. Отец. Простодушный отец, который хотел, чтобы она была счастлива. Когда она приехала в Шишань, отец глядел на нее с восторгом, со слезами на глазах и называл ее маленькой принцессой. Знал ли он о том, что она совершила? Быть может, он искал смерти, вот и забрел в тот переулок, где его потом нашли. Все потому, что она разбила его сердце. Доктор и Нелли. Они были так гостеприимны, так радушны. И как ужасно, как мерзко она обошлась с ними. Сможет ли она когда-нибудь исправить содеянное? А Том? Как жестоко она обошлась с Томом.

Том. Добрый, милый Том.

Глупый, невоспитанный Том.

Она его никогда не любила. Он был игрушкой, приятной забавой. Перед ней лежал весь мир, в ней начала пробуждаться страсть, и она обратила ее на Тома. Он просто оказался под рукой. Он мог ответить на ее страсть. Она играла в любовь, радуясь новым ощущениям и впечатлениям, которые дарила ей Азия. Том, уступчивый, покладистый Том, был всего лишь одной из приправ к невиданным яствам Востока, которыми она наслаждалась. Да, она притворялась, что верит в свои чувства. Она одурачила не только других, но и саму себя. Бесспорно, Том, в известном смысле, был милым, однако чувства Элен к молодому человеку были сродни привязанности к щенку колли, которого она однажды притащила к тетушке домой. Когда щенок погиб под колесами телеги, она проплакала всего какую-то неделю. Стоило ей увидеть Генри, скакавшего к сэру Клоду Макдональду на светский раут, как она тут же позабыла о Томе. С того мига их отношения с Томом обернулась привычкой, а сам он стал частью антуража, тогда как она считала себя брильянтом небольшой европейской общины Шишаня.

Как она могла быть такой грязной, такой порочной?

Но разве можно назвать грязью и пороком страстное желание ощутить прикосновение другого мужчины? При виде Генри она забывала обо всем, голова шла кругом от страсти. Когда они сплетались в объятиях, становясь единым целым, ей вовсе не казалось, что она совершает греховный поступок. Они отдавались друг другу, и Элен это считала вполне естественным, самым естественным из всего того, что ей доводилось совершать. О грехе она стала думать уже после того, как они расстались, поскольку в глубине души ее все еще заботило, что думают и говорят в обществе.

Она знала, что остальные думали о Генри. Каждый раз, когда доктор Аиртон и Нелли заводили речь о ребенке, они отводили глаза, а в их словах чувствовалась недосказанность. Они считали Генри жестокосердным авантюристом, соблазнителем и грубияном. Но что они могли знать? Генри не соблазнял ее. Это в ее сердце полыхала страсть, это она была охотницей, а Генри, подобно беззащитному Актеону, попал в ее сети. Она жаждала любви, грезила о его объятиях. Она гордилась, что сумела пробудить в нем огонь ответной страсти. Любил ли он ее? Элен надеялась, что да, пусть и не сильно. Какое она имела на него право? Привязать его к себе? Сидеть дома с вязаньем и ждать, когда он вернется домой и попросит подать ему чай? Нет, проще приручить ветер. Генри — вольный дух, гордый олень, иноходец. Она знала о его недостатках, о изменах и любила его за них еще больше. Он делал то, о чем она мечтала. Он наслаждался свободой, о которой женщина может лишь грезить. Девушка знала, что Генри выполняет в Шишане какое-то важное задание, и понимала, их связь всего лишь один из эпизодов его жизни. Рано или поздно им все равно бы пришлось расстаться. Она ушла от него, потому что больше не желала быть обузой. Остальные решат, что он соблазнил ее и причинил ей боль. Ну и ладно. Не в этом дело. Она навредила лишь себе. А теперь Генри не стало.

И вот она осталась одна. Она будет с тоской вспоминать тропический шторм, некогда ворвавшийся в ее жизнь, и который теперь стих, оставив после себя бескрайний океан черных туч. Океан, в котором даже нельзя утопиться. Надо жить дальше.

У нее будет ребенок. Доктор его спас. Ей надо подумать о своем долге.

Глупый, невоспитанный Том. От одной лишь мысли о нем по телу девушки пробежала судорога отвращения. Если он по-прежнему хочет взять ее в жены, что ж, она выйдет за него замуж. Доктор вернул ее к жизни, и теперь она в неоплатном долгу. Она изопьет чашу до дна. Она готова. Быть может, хоть так она сможет расплатиться за зло, которое причинила.

Пишу в спешке. Боксеры вернулись. Филдинг и Том были правы, а я заблуждался. Стражники, оставленные Линем, куда-то пропали. Мы еще не знаем, что означает их исчезновение, но готовимся к худшему.

Эти письма и кое-какие драгоценности я спрячу под одной из половиц столовой. Если ты прочтешь эти строки, вспомни добрым словом брата и его семью. Доверяю Эдмунда и Мэри твоей заботе. Вырасти их добрыми христианами.

Я еще много всякого хочу написать, но снаружи гремят барабаны.

Боже, защити нас, грешных.

Эдуард.

Господи, неужели это конец? Дженни и Джордж. Они еще такие маленькие.

Мы пережили ужасный день. Утром я настолько отчаялся, что был готов произнести: «Или, Или! Лама савахфани?» Но Господь не оставил нас. Мы вместе, мы в безопасности. Провидение по-прежнему благоволит нам, а милость Божья уберегает от несчастий и бед.

Боксеры вернулись незадолго до рассвета. Сперва они не издавали ни звука, и, если бы не мистер Боуэрс, который, будучи машинистом, привык вставать в несусветную рань, негодяи смогли бы подобраться к самому дому незамеченными. Когда Боуэрс услышал шум, он сидел в гостиной и читал Библию. Подойдя к окну, он разглядел в сумраке крадущиеся к дому фигуры людей. Он вспомнил, что у нас в кладовке лежат китайские хлопушки, которые я однажды отобрал у Джорджа и Дженни. Он быстро отыскал хлопушки и, прихватив заодно из детской игрушечное ружье, просунул его ствол в одну из бойниц. В предрассветном сумраке ружье выглядело совсем как настоящее. После этого он стал переходить с ружьем от одной бойнице к другой, каждый раз взрывая по хлопушке. Нас перебудил грохот, весьма напоминавший ружейную пальбу. Именно этого мистер Боуэрс и добивался. Шум перепугал боксеров, и они в страхе бежали. Вид у них был комичный. Мечущиеся в темноте фигуры в повязках и панталонах напоминали детей, растащивших одежду из костюмерной. Однако нам всем было не до смеха. Мы также не ощущали чувства одержанной победы. Мы боялись, что боксеры скоро вернутся, и понимали, что нам не удастся долго удерживать их на расстоянии с помощью хлопушек. Вскоре после попытки напасть на наш дом, окончившейся полным провалом, мы услышали грохот барабанов, крики и жуткие песнопения, воспоминания о которых возвращаются к нам в кошмарах с того самого первого дня, как мы оказались в осаде.

Что за ужасные это были вопли, Джеймс. Сперва боксеры вторили свой девиз: «Смерть иноземцам, спасем Цин!», который каждый раз сменялся криками: «Ша! Ша! Ша!», что означает «Убей! Убей! Убей!», и стихами, в которых, перемежаясь с жуткими омерзительными оскорблениями, описывались преступления, якобы совершенные нами. Думаю, даже вопли чертей в аду не смогут внушить такого страха и отвращения, которые испытали мы.

Солдат Линя, наших стражников, нигде не было видно, что было непостижимым и, разумеется, самым пугающим. Пропали их палатки, котелки и прочий скарб. Неожиданно мы поняли, что нас предали и бросили на растерзание боксерам.

Можешь представить, что мы чувствовали в тот момент.

Мы собрались в гостиной, одетые в ночные рубашки, являя собой самую жалкую толпу оборванцев, которую ты только можешь себе представить. Кое-кто даже успел натянуть брюки. Дети были страшно напуганы и так плакали, что даже сестре Катерине и Нелли было не под силу их успокоить. Один из сыновей Милуорда орал белугой, его рев был так же невыносим и омерзителен, как и крики, доносившиеся снаружи… Впрочем, кажется, я слишком жесток. В спешке мы, мужчины, провели военный совет. Боуэрс и Том сохраняли спокойствие, Фишер был плох, а от Филдинга, который принялся корить меня за то, что я так с такой легкостью пошел на условия майора Линя и согласился сдать все наше оружие, не было никакого проку. Будто у нас был какой-то выбор.

Я не стану пересказывать тебе всю нашу пикировку. Наконец мы выработали план, который, с моей точки зрения, был безнадежен, однако в тех ужасных обстоятельствах он был всяко лучше, чем вообще ничего. Мы договорились, что, когда боксеры пойдут в атаку, Боуэрс и Филдинг, вооружившись ножами, лопатами и вообще всем, что попадется под руку, будут защищать двери. Это дало бы время мне, Фишеру, Милуорду, и Тому, который все еще ходит на костылях, выбраться наружу через маленькое окошко в задней части дома. Далее нам предстояло вместе с женщинами и детьми каким-то образом спуститься по крутому склону. Боуэрс и Филдинг присоединились бы к нам, как только смогли. Никто даже не задал вопроса о том, что мы будем делать после того, как выберемся из дома. Правда заключалась в том, что мы не имели об этом ни малейшего представления. Однако мы не желали сидеть сложа руки и ждать, когда в дом ворвутся боксеры. Лучше уж погибнуть быстро, чем сгореть заживо. Если бы мы остались, гибель в огне оказалась бы самой легкой смертью из тех мучений, что, возможно, были нам уготованы. Кто знает, быть может, нам удалось бы сбежать. Если не всем, то хотя бы большинству.

Септимус Милуорд и слышать ничего не хотел о побеге. «Господь привел меня сюда. Здесь я и останусь», — проговорил он звенящим голосом, и, боюсь, мы все уставились на него, потеряв дар речи от изумления. На него тут же накинулся Бартон Филдинг, заявивший, что Господь помогает тем, кто сам себе помогает, а Том попытался переубедить Септимуса, попросив его задуматься о судьбе жены и детей. «С тем же успехом мы можем отправиться на Небеса и отсюда, — ответил Милуорд, не сдвинувшись с места. — Кто я такой, чтобы усомниться в величии Его замыслов?»

Я поймал себя на том, что меня трясет от ярости. Как можно быть таким упрямцем? Кажется, я обозвал его старым дураком. Нельзя было и думать о бегстве, коль скоро ценой нашего спасения должна была стать гибель всей семьи этого деспота. Сам понимаешь, немыслимое дело. К тому же я беспокоился о состоянии Элен, которая была еще слишком слаба. Нам требовалась помощь еще одного мужчины, а единственный, у кого хватило бы сил нести девушку, был Септимус Милуорд.

Мы пытались переубедить Милуорда, но он, не обращая на нас ни малейшего внимания, как всегда нарочито грохнулся на колени и, вздернув подбородок, забормотал молитву. Было около девяти. Уже несколько часов как рассвело. Стоявший у окна Боуэрс, время от времени сообщавший нам о численности и действиях боксеров, крикнул, что негодяи пришли в движение. На газоне не меньше двадцати боксеров кружились в ритуальной пляске, которая, как мы уже знали, обычно предвещала скорое сражение.

В гневе я накинулся на собравшихся: «Что будем делать? — спросил я. — Сражаемся? Попробуем сбежать? Остаемся?» Повисшее в гостиной молчание подсказывало, что решение должен принять я, причем быстро. «Милуорд! — закричал я. — Мы будем действовать по плану. Я не могу заставить вас присоединиться к нам, но я умоляю отпустить жену и детей». Летиция поднялась со стула. «Мы с детьми останемся с Септимусом», — прошептала она, смертельно побледнев. Я глянул на жалобные личики ее малышей и услышал собственный голос, донесшийся как будто издалека: «В таком случае нам придется вас оставить». А потом, кажется, еще добавил: «Да защитит вас Господь». Знаешь, Джеймс, наверное, это было самое ужасное мгновение в моей жизни.

Не сказав ни слова, Боуэрс и Филдинг отправились за оружием. Нелли странно на меня поглядела и вместе с сестрой Катериной поспешила прочь из комнаты. Им предстояло подготовить к бегству Элен. А я остался стоять у окна. Глядел на боксеров и ощущал собственное бессилие.

Не знаю, что бы произошло, если бы не случилось чудо. Не стану отрицать, план был отчаянным. Я смотрел на боксеров, скакавших в танце, становившемся все более и более бешеным, как вдруг издалека до меня донесся протяжный, нестройный рев фанфар. Барабаны замолчали. Пение оборвалось. Повисло странное молчание. Танцоры замерли, а потом принялись неуверенно, изумленно оглядываться. Они казались смущенными, словно сбившиеся с такта кавалеры на провинциальном балу. Раздалась громкая команда, и мгновение спустя двадцать бойцов смешались с остальными боксерами. А потом случилось самое удивительное. Вся толпа развернулась и в молчании удалилась. Через несколько минут на том месте, где совсем недавно орда безумцев требовала нашей крови, не осталось ни единой живой души.

Примерно полчаса спустя в ворота въехали всадники во главе с майором Линем. Мы увидели, как он спешился и уверенным шагом направился к двери. Я отворил на его стук и вышел на крыльцо, но, прежде чем я успел раскрыть рот, Линь несказанно меня удивил, учтиво поклонившись мне в пояс. Он приносил извинения! Он рассказал мне, что мерзавцев, которых он назначил в караул, подкупили, и они оставили свой пост. После того как боксеры вволю бы с нами натешились, они бы для вида связали солдат и сунули им в рот кляпы — мол, часовые сделали все возможное, чтобы нас защитить, но нападавших оказалось больше, и они взяли верх. К счастью для нас, один солдат кинулся к Линю и донес на своих товарищей. Майор сразу же бросился к нам на помощь, а боксеры бежали, едва завидев клубившуюся над дорогой пыль. Майор сказал, что ему очень стыдно за проступок своих подчиненных, и пообещал, что провинившиеся будут наказаны. Он также заверил нас, что лично проследит за тем, чтобы подобное в дальнейшем не повторилось, и поставит в караул более надежных часовых.

Итак, дорогой брат, мы снова в безопасности, и, несмотря на то что, как и раньше, находимся на положении пленников, ко мне вернулась вера в мандарина. Совершенно очевидно, что власть находится в руках майора Линя, которого боятся боксеры и который, в свою очередь, подчиняется мандарину. Все это сулит нам благоприятный исход.

Вместе с этим я абсолютно уверен, что в нашем спасении участвовали не только местные власти. Когда после разговора с майором Линем я вернулся в гостиную, то обнаружил, что Милуорд все еще стоит на коленях. Он мне ничего не сказал, однако в его взгляде явственно читалась фраза: «Я же вам говорил, что все обойдется». Разве он был не прав, вручив свою судьбу в руки Господа? Не сомневаюсь, что Он и только Он уберег нас сегодня от гибели. И кто же из всех нас до конца остался преданным вере? Упрямец Септимус Милуорд.

Глаза закрываются. Кругом сплошные загадки. Сейчас я могу лишь возблагодарить Всевышнего за то, что он спас от гибели моих дражайших детей и супругу.

Ему я возношу хвалу.

С тех пор, как я писал тебе в последний раз, не произошло практически ничего, достойного внимания. С того дня, когда наш осажденный дом подвергся нападению, напряжение так и не спало. Вначале мы относились к нашему вынужденному заключению с легкостью и юмором. Теперь все изменилось.

Солдаты майора Линя не подпускают боксеров близко к дому, так что они толпятся у забора и ни на минуту не дают нам забыть о своем присутствии. Денно и нощно грохочут барабаны. В горле першит, мы все охрипли, силясь перекричать барабанный бой, поэтому приходится общаться с помощью жестов на манер монахов-цистерцианцев, давших обет молчания. Нервы натянуты до предела, уснуть очень сложно, все ходят усталые и раздраженные. Мы стали менее терпимы друг к другу.

Каждый день перед нами предстают враги, которые демонстрируют владение боевыми искусствами и выкрикивают в наш адрес оскорбления. Солдаты не препятствуют боксерам, видимо, предоставляя нашим недругам возможность выпустить пар. А мы на все это смотрим. Больше нам ничего не остается. Действо порой напоминает выступление акробатов на ярмарочной площади и было бы вполне безобидным, если бы за их кривляньем и размахиванием мечами не скрывалось бы желание всех нас прикончить. Быть может, наши предки, впитавшие в себя достижения римской цивилизации, точно так же со смешанным чувством презрения и страха наблюдали из-за крепостных стен за боевыми плясками захватчиков-саксов. Сегодня, видимо для разнообразия, нам было явлено выступление женщин-боксеров, которых называют «красными фонариками». Эти девицы в красных одеждах с полыхающими от ярости глазами, похоже, являются своего рода жрицами. Ты только не думай, братец, в этих юных ведьмах нет ничего женственного и уж явно ничего святого. Они исполняют те же танцы с мечами и копьями, что и мужчины, а крики и ругательства, слетающие с их чудесных губ, кажутся еще более неестественными и омерзительными, поскольку голоса у наших хулительниц — чистое сопрано.

Гляжу на детей, и сердце кровью обливается. Они жмутся друг другу, белые от ужаса, и смотрят на нас огромными от страха глазами. Джордж и Дженни делают все, что могут, пытаясь их отвлечь, но игрушки, всего лишь неделю назад вызывавшие у малышей такой восторг, теперь лежат нетронутыми на полу. Джордж часами сидит с приключенческой книжкой, но я вижу, что он не перелистывает страницы. Значит, он не читает, а о чем-то думает. Дети Милуорда теперь ведут себя по-старому и под аккомпанемент молитв Септимуса по несколько часов кряду простаивают с матерью на коленях. Впрочем, из-за грохота барабанов Септимуса почти не слышно. Ума не приложу, откуда у него только силы берутся. Впрочем, я догадываюсь. Несмотря на безумие, в истовости его веры есть нечто заслуживающее восхищения. Пожалуй, Септимус единственный из всех нас, кто так и не поддался унынию. Так или иначе, мы подвержены его влиянию. Вчера среди его коленопреклоненных, молящихся домочадцев я с удивлением увидел сестру Катерину.

Бартон Филдинг по-прежнему не переносит Септимуса и при его появлении немедленно выходит из комнаты, стремясь поскорее избавиться от его общества, будто Милуорд ставит под сомнение его авторитет. После нападения Филдинг ведет себя странно. Какая трагедия видеть, как меняется человек, которого некогда столь уважал и чей совет так ценил. Я уже не помню, когда в последний раз слышал от него одну из его коротких шуток. Разговоры с ним сводятся к потоку жалоб и горьких упреков. Он говорит, что в нашем затруднительном положении виноват я, и заявляет, что если бы мы его послушались, то смогли бы спастись, когда у нас еще была такая возможность. Впрочем, других он корит не меньше. Кажется, он всех нас презирает и остается замкнут, поглядывая на остальных пронзительным, кажется, даже ненавидящим взглядом. Мы стараемся не обращать на него внимания. Похоже, Филдинг дал волю отчаянию, хотя пока я не смею обвинить в трусости человека, который, судя по его словам, сражался с кровожадными апачами.

К счастью, все остальные более-менее уверены в нашем счастливом освобождении, день которого рано или поздно настанет. Боуэрс остается спокоен. Фишер слепо верит в то, что нас спасет совет директоров железной дороги. Я уже не говорю о мужестве Тома, который даже в столь отчаянном положении продолжает сохранять хладнокровие. И все же Том меня беспокоит. Я полагал его более здравомыслящим. Не предупредив меня, три дня назад он отправился к Элен. О чем они там разговаривали — мне неизвестно, однако, судя по всему, примирения, о котором я с таким жаром молился, так и не состоялось. Отнюдь. Бедолага ведет себя так, словно ничего не случилось, однако с его лица не сходит мрачное выражение. Держится он холодно, сразу ясно — несчастному разбили сердце. Передо мной незнакомец, который будто высечен изо льда. Я ищу в нем черты того приветливого, добродушного Тома, который приехал год назад в Шишань и всех здесь очаровал, — ищу и не нахожу. Как раз наоборот, он ведет себя резко, необъяснимо, я бы сказал, пугающе. Теперь Тома избегает даже Дженни, которая всегда его любила и верила в его добросердечие. Самое печальное заключается в том, что он этого даже не замечает, а если и замечает, то не придает значения. А как же Элен? Что же, если говорить о ее физическом состоянии, она удивительно быстро идет на поправку, и я, будучи доктором, не могу на нее не нарадоваться, однако она почти не разговаривает, даже с Нелли. Лежит в постели и смотри на трещину в потолке. Кто знает, что у нее на уме? А снаружи все бьют, и бьют, и бьют барабаны. Их грохот эхом отдается в наших головах.

Я бы хотел, чтобы остальные снова занялись делами, которые помогали отвлечься от мрачных мыслей в первые дни осады, однако боюсь, что уборке пришел конец. В прошлый раз я тебе ничего не написал, потому что сам еще не знал. Оказывается, во время нападения боксеров, случившегося на прошлой неделе, нашему хозяйству был нанесен серьезный урон. Под шумок боксеры завалили колодец. Теперь мы полностью зависим от наших охранников, которые два раза день спускаются за водой к речке, что течет у подножия холма. Путь — неблизкий, вода солоноватая и мерзкая на вкус, а четырех ведер в день едва хватает, чтобы утолить нашу жажду, не говоря уже о том, что солдаты по дороге расплескивают добрую половину. Приходится ограничиваться одним чайником за завтраком и ужином, плюс еще каждый получает чашку воды за обедом. Жара за последние несколько дней стоит страшная. Температура перевалила за восемьдесят — так что можешь представить, какие мы терпим лишения. Они сказываются на всеобщем напряжении не меньше, чем не стихающий, выводящий из себя грохот барабанов.

Среди жары и невзгод я часто возвращаюсь в мыслях к нашей родной Шотландии и мечтаю о ветерке на вересковом поле. Когда все кончится, обязательно отправимся в отпуск. Короткий. Будем с тобой долго гулять по долинам и взгорьям. И я снова увижу любимых Эдмунда и Мэри. Я шлю им привет ото всех: от себя, мамы, брата и сестренки. Мы все их очень любим. Джеймс, ради меня, если у тебя есть время, навещай их почаще в школе. Барабаны… Ох уж эти барабаны. Как же мне хочется, чтобы хоть на мгновение наступила тишина.

Она лежала в постели, словно жертва собственных разбитых надежд, разглядывала трещины в потолке и размышляла о своей поломанной жизни. Она ждала Тома.

Прошло много дней, и он наконец пришел. Он тихо переступил через порог и прислонился к двери.

— Ну так что? — произнес он, нарушив долгое молчание.

— Если ты все еще хочешь, я выйду за тебя замуж, — произнесла Элен, не сводя взгляда с трещин.

Том расхохотался. Резко. Жестоко. Она никогда прежде не слышала от него такого смеха.

— О чем ты говоришь, ЭФ? Думаешь, я стану растить ублюдка, которого ты зачала от другого ублюдка? Я как-то плохо это себе представляю.

Элен глядела на муравья, показавшегося из одной из трещин.

— Впрочем, — продолжил Том, — к чему об этом говорить? Полагаю, тебе известно, в каком положении мы находимся? Нас либо вытащат отсюда за шкирку и потащат на казнь, либо сожгут заживо прямо в доме. Меня, тебя и твоего нерожденного ребенка. Извини, солнышко, если расстроил.

Муравей дополз до стены и скрылся из поля зрения.

— Не самое удачное время звонить в свадебные колокола. Ты не находишь? Впрочем, за барабанным боем их все равно никто не услышит, — Том снова рассмеялся.

— Ты пил? — тихо спросила Элен.

— Пил? Ну да, пил. Не сказал бы, что остальные это заметили. Для них я все тот же добрый, честный, хладнокровный Том. Миляга-рогоносец. Хоть я и калека, вся надежда на меня. Впрочем, ты, кажется, не заметила — я ведь теперь хромаю, хожу на костылях. Ты провалялась в постели, лечилась. Доктор пока не велел к тебе ходить, мол, ты еще не выздоровела, но я ведь не дурак, пусть даже и выгляжу как болван. А может, и дурак. Честно говоря, мне плевать. Уже все равно.

— Бедный, — она наконец повернула голову и посмотрела на него.

— Что, солнышко, сочувствие проснулось? Восхитительно! Как мило с твоей стороны. Я знал, у тебя доброе сердце. Даже несмотря на то, что ты трахалась со всеми за моей спиной.

— Только с Генри, — прошептала Элен, отворачивая голову.

— Только с Генри? — расхохотался Том. — Фу, аж гора с плеч свалилась. Только с Генри! Тогда прими мои искренние соболезнования. Как жаль, но эту погань забили до смерти. Мне правда очень жаль, — добавил он. — Я бы хотел прикончить его собственными руками.

— Зачем ты пришел? — мягко спросила она.

— Не буду отрицать, солнышко, — с деланным весельем произнес Том и слегка покачнулся, — ты задала очень хороший вопрос. Сидел я, значит, в столовой, выпивал, весь такой одинокий… знаешь, мы, мужчины, — создания сентиментальные — и вдруг подумал о тебе, родная. Ну я и подумал, а где же она, моя любимая. Она ведь вроде рядом. Раз старины Генри больше нет, может, ей одиноко. Вот я и пришел.

Элен холодно посмотрела на него, но ничего не сказала.

— И вот мне стало интересно, — продолжил Том. — Что это в старине Генри было такого, чего не было у меня? — Том открыл было рот, чтобы произнести очередную колкость, но лишь покачал головой. Отстранившись от двери, он грузной походкой пересек комнату и плюхнулся на стул. Элен на мгновение замерла, уставившись на него, и села в постели, натянув одеяло до подбородка. Отвесив челюсть, Том потерянно посмотрел на девушку.

— Почему, ЭФ? Ну почему? — почти прохныкал он. От жалости к себе его глаза наполнились слезами.

— Я его любила, — ответила она.

— Думаешь, я тебя не любил? Не желал?

— Любил. Я знаю.

— Господи боже, мы ведь были помолвлены. А ты ему отдалась. Ты позволила ему…

— Что же я позволила ему, Том? Знаешь, все было несколько иначе.

Элен глядела на плачущего здоровяка, который раскачивался на маленьком стуле. Она не испытывала к нему никаких чувств. С тем же успехом она могла находиться в театре, наблюдая за игрой актера. Однако девушка помнила о долге. Перед ней сидел человек, за которого она должна была выйти замуж. Если он согласится. Ради ребенка. Ради ребенка Генри.

— Все хорошо, Том, — промолвила она. — Все хорошо.

— ЭФ, мы все погибнем, — простонал Том сквозь рыданья. — Нас всех убьют боксеры, и я умру… умру, так и не познав женщину.

Элен качнулась было вперед, чтобы попытаться утешить Тома но, услышав его слова, будто окоченела.

— Так вот ты зачем пришел? — спросила она. — Думал, я пересплю с тобой?

— Нет, — промычал Том. — Но ты отдалась Меннерсу. Ты распутничала с Меннерсом.

— Так вот, что ты обо мне думаешь. По-твоему, я распутница? Шлюха?

Грудь Тома вздымалась, всхлипывая, он утирал себе нос. Как часто бывает с выпившими, его настроение вдруг резко переменилось. На лице Тома, словно у ребенка, выпрашивающего яблоко, появилось лукавое выражение.

— Ну так как?

— Что как? Хочешь, чтобы я с тобой переспала?

Не меняясь в лице, Том повесил голову:

— Я не хотел этого говорить. Это все выпивка. Я люблю тебя, ЭФ.

Элен, холодно глянув на Тома, отбросила одеяло и уставилась на молодого человека изучающим взглядом. Когда он на нее посмотрел, в его глазах мешались боль и бравада.

— Я тебя не принуждаю, — пробормотал Том.

Девушка распустила завязки ночной рубашки и стянула ее через голову. Теперь Элен стояла перед Томом полностью обнаженной. Ни он, ни она не двинулись с места.

— Что, так и будешь сидеть? — спустя некоторое время спросила она. — Или будешь ныть дальше?

Медленно, неуклюже, Том поднялся со стула и, покачиваясь, замер перед девушкой.

— ЭФ? — неуверенно произнес он, робко протягивая к ней руку. Почувствовав, как к груди прикоснулись холодные пальцы, девушка, не в силах сдержать себя, подалась назад.

— Вот, значит, как, — промолвил Том, опустив руку. — Сука, — прошипел он и закатил пощечину, отшвырнувшую Элен в сторону. — Если я еще раз до тебя дотронусь, то только ради того, чтобы сломать тебе шею. Шлюха, — нетвердой походкой он вышел из комнаты, ахнув за собой дверью.

Она снова лежала на постели. Щека горела от удара. Из трещины в потолке показались новые муравьи. Она следила за ними взглядом. Снаружи гремели барабаны. Элен потянулась за ночной рубашкой, но так ее и не надела. Свернув ночнушку, она прижала ее к себе и подтянула к подбородку колени. Девушка зарылась лицом в подушку, но так и не смогла заплакать.

Случилось самое невероятное событие!

Дело было поздним вечером. В основном все уже разбрелись по кроватям, а герр Фишер все суетился — он готовился заступить в караул в обеденной комнате, где он выложил на стол хронометр, Библию, платок, трубку, кисет, фляжку с бренди, маленькую фотографию матери в рамочке (наблюдать за ним было сущим мучением!). Я же, перед тем как отойти ко сну, подкручивал лампы и проверял ставни.

Я как раз возился с дедовскими часами — удивительно, до чего сильны старые привычки, которые появились в те времена, когда мы еще не ведали ужасов нашего теперешнего существования, как вдруг в один из ставней кто-то тихо постучал. Я мог вообще ничего не услышать, но так получилось, что стук раздался как раз в тот момент, когда стояла тишина. Теперь барабаны время от времени замолкают, радуя нас сладкими минутами блаженства. Похоже, боксеры тоже время от времени устают. Сперва я подумал, что это просто ветка. Невдалеке от одного из окон столовой растет дерево, а на улице было довольно ветрено (так здесь случается вечерами, все дело в горах, жаре и высоком давлении — кстати, пока не выпало ни капли дождя). Потом я понял, что подобный стук вряд ли могли вызвать какие-либо естественные причины. Уж слишком он был настойчивым, слишком ритмичным. Со всей осторожностью я приоткрыл ставень на дюйм и, вооружившись фонарем, выглянул наружу. Я увидел чье-то белое лицо, боксерскую повязку, и сердце ушло в пятки. Я решил, что дом вот-вот подвергнется новому нападению. Потом я заметил в глазах незнакомца тревогу, прямой, явно некитайский, нос и услышал голос. Человек обратился ко мне по-английски, прошептав: «Впустите, впустите меня скорее. Это я, Хирам».

Сам понимаешь, как я был потрясен. Единственным человеком по имени Хирам, которого я знал, был юноша, погибший много месяцев назад. Более того, я сам присутствовал на казни его убийц. Я уж подумал, что передо мной призрак, однако, присмотревшись, убедился, что передо мной действительно Хирам Милуорд. То же узкое лицо, из-за которого у юноши всегда был подозрительный, хитрый вид. Передо мной был не призрак. «Быстрее, — прошептал мальчик. — Пока меня никто не заметил».

Я позвал Фишера. Мы вместе отворили ставни (у меня хватило ума прежде затушить фонарь) и втащили мальчика в комнату. Потом мы отвели его в гостиную, где в свете ламп в изумлении воззрились на хрупкого юношу, с головы до пят разодетого как заправский боксер. «Мальчик мой, значит, ты жив», — промолвил я. Возможно, я сморозил глупость, однако, поверь, у меня и вправду не было слов.

Было совершенно ясно, что мальчик вымотан до предела. Он дрожал, покачивался от усталости, а глаза едва не закрывались. «Быстрее сходите за его отцом, — приказал я Фишеру, — а я займусь бренди». Я подвел Хирама к дивану, на который он без всяких возражений опустился. Хлебнув бренди, мальчик закашлялся, но потом ему все-таки удалось сделать пару глотков.

Через несколько мгновений на пороге, сверкая глазами, появился Септимус Милуорд. В свете ламп казалось, что у него горит борода. Он отбрасывал огромную тень, падавшую на пол комнаты. Сидевший на диване Хирам увидел грозную фигуру взиравшего на него отца и, как мне почудилось, вжался в подушки. И без того бледное лицо юноши еще больше побелело от страха. Какое-то мгновение отец и сын молча смотрели друг на друга. Момент был напряженный. Септимус сурово глядел на сына. Я ожидал взрыва. Вдруг в два прыжка он оказался у дивана и, подхватив сына на руки, стиснул его в объятиях, прижавшись лицом к костлявому плечику Хирама. Могучая грудь Септимуса вздымалась от переполнявших его эмоций. И тем более я был потрясен, услышав, как он, встретившись со мной взглядом, тихо рассмеялся. «Не знаю, доктор, найдется ли у вас откормленный теленок, — промолвил он с кротостью, которой я от него никогда не слышал. — Он был бы как никогда кстати. Ибо се мой сын, который был мертв и ожил, пропадал и нашелся. Простите, но сейчас мы вас оставим. Хираму надо повидаться с матерью».

Вот такие дела, Джеймс. Блудный сын вернулся. Септимус с Хирамом отправились к себе в комнату, и мы оставили семью радоваться воссоединению после долгой разлуки. Уверен, что утром мы все узнаем в подробностях. Мы так потрясены, что лишились дара речи, и никто из нас не смеет и гадать, что означает столь удивительное возвращение юноши, которого мы уже давно считали мертвым. Сейчас во мне все так и кипит от радости, вот поэтому я так поздно и засиделся с этим письмом. Господь свидетель, нам сейчас плохо, многие отчаялись, а что может поднять дух лучше, чем известие о столь чудесном воскресении из мертвых? Воистину, жаль, я не могу забить откормленного теленка. Уже давно мы не «ели и веселились».

Меня гложет червячок сомнения. Как же те три человека, которых казнили по обвинению в убийстве мальчика? Мандарин сам приговорил их к смерти. Получается, он ошибался? А может, я стал свидетелем узаконенного убийства? Кто же этот человек, от которого зависят наши жизни?

Новости, которые принес Хирам, несколько омрачили радость от его возвращения. Оказывается, положение еще более плачевно, нежели мы полагали. В беду попали не только мы. Пламенем восстания охвачен весь северный Китай. Более того, императорский двор официально встал на сторону боксеров. В этом нет никаких сомнений. Хирам показал мне декрет, скрепленный императорской печатью, который он сорвал со стены. Там черным по белому написано, что все подданные, верные императору, должны убивать иностранцев.

Ползущие по городу слухи не могут не вызывать тревоги. Боксеры и отряды императорской армии (сейчас это примерно одно и то же) атаковали иностранные поселения в Тяньцзине и Пекине. Посольства в осаде. Кое-кто поговаривает, что они уже пали и восставшие отправили Цы Си на блюде отрубленную голову британского посла. Иностранный квартал в Тяньцзине все еще держится, однако армия, брошенная на помощь из Дагу, разгромлена, сам порт захвачен, а из пушек фортов потоплено несколько наших военных кораблей. Из города в город передают трофеи, часть которых представляет собой куски тел убитых иностранцев. Хирам присутствовал на празднике, который боксеры устроили на рыночной площади, и видел, как людям показывали залитый кровью мундир, ожерелье из ушей и другие части человеческого тела, о которых я не хочу даже упоминать.

Судя по рассказу мальчика, ситуация в Шишане опасная. Насколько я понимаю, сейчас мандарин заведует лишь судом в ямэне, который принимает нужные боксерам решения. Вся власть в городе принадлежит Железному Вану. Помнишь, я тебе рассказывал об этом полумифическом разбойнике, который якобы живет в лесах, покрывающих Черные холмы. Так вот, оказывается — он никакой не миф. Он кровожадное чудище, которое держит в кулаке не только боксеров, но и городские преступные сообщества. Он устроил свой штаб на площади в закусочной, где и принимает решения о жизни и смерти. Мандарин нужен ему только как ширма, чтобы придавать убийствам оттенок законности. Каждый раз, когда негодяи грабят купеческий дом, они действуют с одобрения ямэна. От нападения никто не защищен, налепить ярлык «сторонника христиан» можно на каждого, причем сделать это легче легкого. Я очень боюсь за наших добрых друзей, мистера Лу и мистера Цзиня.

Меня приводит в смятение тот факт, что мандарин, пусть и по принуждению, одобряет совершение всех этих преступлений, однако вместе с тем данная линия поведения позволяет ему сохранить некую свободу действий. Несмотря на то, что Железный Ван заменил многих слуг во дворце на своих людей, а в ямэне теперь служат разбойники, солдаты майора Линя по-прежнему подчиняются мандарину. Скорее всего, нам надо радоваться, что официальная власть сумела избежать своего полного уничтожения. Похоже, у мандарина имеются какие-то рычаги воздействия на Железного Вана, и ему удается до некоторой степени сдерживать разбойника. Так или иначе, мандарин представляет в городе императорскую власть, и, я полагаю, Железный Ван, несмотря на всю свою силу, так или иначе понимает, что должен с уважением относиться к императорскому двору, именем которого он творит все эти жуткие злодеяния. Слабое утешение, поскольку сам собой напрашивается очевидный вопрос: если мандарин обязан подчиняться приказам Пекина, а Пекин требует казнить иностранцев, долго ли ему еще удастся защищать нас?

Судя по тому, что Хирам видел и слышал, никто нас защищать не хочет. В городе хорошо знают о нашем положении и много о нас говорят. Сейчас ходят слухи, а им, кстати, верят очень многие, что нас берегут для показного суда, после которого нас всех ждет казнь. Говорят, уже назначили день и подготовили соответствующий указ.

Должен признать, что впервые за все время я усомнился в мандарине. И не нужно мне злорадствующего Бартона Филдинга, который всякий раз готов повторить, что я, возможно, ошибался, возложив все надежды на мандарина. Я не стану писать тебе о том, что творится у меня на душе, когда я слышу от Филдинга такие слова. Черный, черный день. Нам потребуется вся стойкость, чтобы пережить уготованное нам. А что нас ждет — неизвестно.

Я не устаю поражаться Хирамом.

После обеда он сидел на диване, выспавшийся и полностью оправившийся от вчерашней усталости. Септимус восседал рядом, то и дело многозначительно кивая и снисходительно улыбаясь, словно импресарио, демонстрирующий всем своего подопечного. Чем ужасней становился рассказ юноши, тем самодовольней делался вид его отца. Кажется, этот странный человек воспринимал библейскую притчу чересчур буквально. Какая разница, что за грехи совершил блудный сын, коль скоро он раскаялся и получил прощение отца? Что ему за дело до страданий, если агнец вернулся в стадо? Не буду отрицать, Милуорд рад возвращению мальчика, однако спокойствие Септимуса показалось некоторым из нас нечеловеческим, поскольку даже камень бы заплакал, услышав рассказ Хирама. Мне пришлось приложить все силы, чтобы не утратить самообладание, а Нелли даже пришлось выйти из комнаты. Спокойно, невозмутимо Хирам рассказал о том, что ему довелось пережить. Кошмар, в который превратилась его жизнь, сломил бы дух и более крепкого мужчины, однако Хирам, несмотря на юный возраст, сумел как-то смириться со всеми ужасами и вырваться на свободу.

Можешь ли ты представить, Джеймс, что, пока мы жили, развлекались и горя не знали, мальчик в самом центре города подвергался адским мукам и пыткам. Негодяи заманили Хирама в дом греха, где потом держали в комнате на верхнем этаже. Там день за днем, месяц за месяцем с ним творили такие жестокости и зверства, что, ты, как я надеюсь, даже не сможешь и представить. Юноша задрал рубашку и показал нам следы ожогов от сигарет и шрамы, которые, как я полагаю, остались от регулярных порок розгами. Кто знает, что за следы в его несчастной душе оставили мерзости содомского греха. Он был игрушкой скотов, настоящих животных. Насколько я понимаю, большую часть времени он был прикован цепью к кровати. Даже думать об этом гадко.

Вместе с тем он не особо останавливается на страданиях, которые пережил в этом аду. Он рассказывает о доброй девушке, проститутке, которая, как могла, выхаживала его, врачевала его раны и своим личным примером вселяла в его сердце мужество, придававшее ему сил жить дальше. Это девушка была той самой Магдалиной, которая уговорила Генри Меннерса спасти мальчика. Да, Генри Меннерса, того самого негодяя, который обесчестил Элен Франсес. Довольно странно слышать, как о Меннерсе говорят с восхищением и благодарностью, впрочем, юноша считает его своим спасителем и кидается его защищать, стоит произнести об этом мерзавце хотя бы одно дурное слово. Также он не верит в смерть Меннерса, и это несмотря на то что своими глазами видел, как его избивал Линь. Именно желание отыскать Меннерса заставило юношу облачиться боксером и вернуться в самое средоточие опасности — Шишань.

Я теряю дар речи от восхищения отвагой несчастного мальчика, который, едва спасшись от одних опасностей, добровольно подверг себя другому, еще большему риску, вернувшись в самое адово пекло, чтобы спасти своего друга. Он жил среди боксеров, ел с ними, принимал участие в их ритуалах. Он часто бывал в закусочной, в которой Железный Ван устроил свою ставку, и даже разговаривал с главным мучителем несчастных обитательниц публичного дома — человеком по имени Жэнь Жэнь, который сейчас занимает высокое положение в совете восставших. Ума не приложу, как получилось, что мальчика никто не узнал. Когда я спросил Хирама, как ему удалось остаться незамеченным, он просто пожал плечами и сказал, что за время заключения научился вживаться в нужную ему роль. Вероятно, ему удалось скрыть свои черты под повязкой, которую, словно туарег, он обворачивал вокруг лица. Кроме того, он старался выбираться к боксерам только после наступления темноты и держался в тени, которую отбрасывал свет горящих факелов. Удивительно, как ему удалось провести боксеров — ведь он был на волоске от разоблачения. Меня поражает отвага мальчика, однако, когда я начинаю расспрашивать о его приключениях, он сама скромность. Хирам явно умаляет собственное достоинство. Какой мужественный юноша, а ведь ему всего пятнадцать лет! Он утверждает, рисковал не зря. Мальчик слышал рассказы о пленнике, которого держат в подземной тюрьме ямэна. Поговаривают, что этот пленник, иноземный дьявол, совершил преступления столь страшные, что его держат в специальном, отдельном каземате, готовя для него особое наказание. Личность преступника окружена тайной, по слухам, его допрашивал сам мандарин, который лично руководил пыткой. Судя по сплетням, пленник хранит секреты, имеющие отношение к безопасности самой империи. Хирам решил, что непременно должен проникнуть в ямэн и лично убедиться в правдивости слухов. Он так и сделал, присоединившись к отряду боксеров, явившихся в ямэн, присягнуть на верность Цин.

Каким-то образом ему удалось пробраться в подземную тюрьму. Он даже отыскал запертую дверь, ведущую в тайный каземат. Сквозь решетки он увидел человека, сидевшего в подвешенной к потолку клетке. Человек был наг, а рука, высовывавшаяся из клетки, — покрыта ссадинами и заляпана кровью, однако мальчику удалось заметить, как на одном из пальцев блеснуло золотое кольцо, очень похожее на перстень с печаткой, который носил Меннерс. Хирам стал звать его по имени, и человек замахал на мальчика рукой, словно желая, чтобы он побыстрее ушел. Потом пленник проговорил хриплым голосом на ломаном китайском. Хирам едва услышал, что прошипел ему человек, однако ему показалось, что он различил следующие слова: «Ступай. Ступай. Иди к доктору. Со мной все в порядке. Я скоро приду. Ступай». В то же мгновение Хирам услышал шаги приближавшихся стражников и поспешил прочь. Мальчик вбил себе в голову, что видел Меннерса и Меннерс велел ему ждать его у нас в миссии. Хирам считает, что выполняет данное ему поручение.

Вместе с тем он отправился в миссию не сразу, полагая, что все еще находится в долгу перед своей подругой, куртизанкой, которой Меннерс помог сбежать из «Дворца райских наслаждений». После того как в железнодорожном лагере ее захватили солдаты Линя, девушку отвели обратно в бордель, где ее прежде и держали в качестве личной наложницы майора. Хирам очень боялся за девушку, поскольку был уверен, что за побег ее ждет страшное наказание, и это заставило его совершить, на мой взгляд, самый удивительный поступок. Он осознанно пошел на страшный риск и отправился в публичный дом, который долгое время был для него тюрьмой. Ему удалось отыскать девушку. Майор Линь зверски ее избил, однако Хирам считает, что ей повезло, и Жэнь Жэнь, владелец борделя, который, как известно, запытал нескольких девушек до смерти, обошелся бы с ней куда как хуже. Как просто и обыденно мальчик говорит о таких ужасах! Девушке удалось убедить Хирама, что она в безопасности и все так же находится под покровительством майора Линя, который, после того как наказал ее, снова сделал свой наложницей. Хирам отдал девушке револьвер, который сам получил от Меннерса и все это время прятал под одеждой. Не хотелось об этом писать, но, услышав о револьвере, Бартон Филдинг в досаде вышел из комнаты. «Только подумайте, как бы нам мог пригодиться револьвер! — прорычал он. — А кому его отдал мальчик? Шлюхе!» Мы все были очень смущены, однако Хирам продолжил рассказ, как будто ничего не произошло. Впрочем, он уже и так почти закончил. Вскоре после всего описанного Хирам покинул Шишань и полями отправился к нам в миссию. Ему пришлось провести два дня среди боксеров, осадивших наш дом, прежде чем он счел, что наступил безопасный момент и он может к нам пробраться.

Вот так история, Джеймс! Признаюсь, не часто услышишь о таких лишениях, жестокостях и мужестве. Разумеется, мы не осмелились выразить Хираму наши сомнения в том, что пленник, которого он видел, на самом деле был Меннерсом. Во-первых, мальчик простоял у камеры совсем недолго, во-вторых, там было темно, а что касается так называемого послания, которое услышал Хирам, так по мне это бред, который вполне можно ожидать от несчастного, измотанного долгой пыткой. К тому же, если это был Меннерс, с чего это вдруг он говорил по-китайски? Вместе с тем нет ничего плохого в том, что мальчик верит в чудесное спасение Меннерса, — пусть верит, если ему от этого легче, главное, чтобы слухи не доползли до Элен Франсес — у девушки откроются раны, которые только-только стали заживать.

Ах, Джеймс, если бы ты знал, в каком ужасе мы живем и сколь мрачным нам видится будущее. Лично для меня печальнее всего думать о предательстве человека, на которого я возлагал все надежды. Быть может, мандарину и удавалось нас защищать, однако теперь мне кажется, что он приберегает нас для более тяжкой участи.

Куда же смотрели мои глаза? Мы были так близки, я считал его своим другом, и все же я не разглядел его истинную сущность! Я мирился со злом, называя его прагматизмом. Продажность я принял за готовность идти на компромисс, а приспособленчество — за мудрость. Только сейчас я понимаю, что смотрел сквозь пальцы на убийство, и даже хуже, чем убийство, ибо оно было совершено под прикрытием закона.

Рассказа Хирама мне более чем достаточно, чтобы понять, сколь глубоко я заблуждался. Теперь мне очевидно, что по какой-то причине (взятка? шантаж?) мандарин пошел на поводу у преступников и казнил невинных ради того, чтобы никто не узнал о чудовищном зле, которое причинили Хираму. Кто кроме безумца Милуорда поверил бы в то, что мальчик все еще жив, после того как ямэн приговорил к смерти убийц? И снова получается, что Септимус был прав, а более мудрые оказались в дураках.

Это нам урок, Джеймс, очень хороший урок. Септимус верил в Бога, прислушивался к тому, что подсказывало ему сердце или видения, тогда как все остальные, включая меня, были слепцами, прислушивающимися, как нам казалось, к гласу рассудка. Не важно, что нас ждет в будущем. По правде говоря, на что нам надеяться? Пекин и Тяньцзинь в осаде, а против нас императорский двор. Полагаю, лучше всего последовать примеру Милуорда и, положившись на Всевышнего, покорно вручить наши судьбы воле Его. Не будем думать о мелких несчастиях и бедах. Надо подготовиться к тому, чтобы предстать перед престолом Всевышнего в лучшем из миров, который был обещан Господом нашим Иисусом Христом.

И снова не могу не восхититься храбростью юноши — он решил прийти и присоединиться к нам, зная об императорском декрете, обрекающем всех нас на гибель. Хирам понимал, что, оставшись с нами, разделит нашу судьбу. Пожалуй, это самый мужественный поступок из всех тех, что он совершил. Он может говорить о Меннерсе сколько угодно, но я-то знаю, что ему хотелось увидеть свою семью и воссоединиться со своими родными, прежде чем наступит конец. Я нахожу утешение в том, что рядом Нелли и дети. Если бы у меня был малейший шанс их спасти, я, не задумываясь, отдал бы свою жизнь. Однако сейчас надежды нет, и мне достаточно мысли о том, что мы будем вместе в жизни и смерти. Я бы даже не стал называть это утешением. Тут нечто большее. Наверное, радость. Что может быть сильнее любви?

Уже поздно. Надо пойти поспать. Мы должны быть сильными, чтобы мужественно встретить то, что уготовано нам завтра, послезавтра, третьего дня… покуда мы все еще живы.

Можешь нам посочувствовать. На улице снова грохочут барабаны.

Прошло еще несколько дней, и она решила встать. В буфетной она увидела Тома, но он что-то буркнул себе под нос и вышел вон. Нелли и доктор были очень с ней милы, а герр Фишер взял ее за руки и сказал, что очень рад, что она наконец оправилась от тяжкой болезни. Однако от ее внимания не ускользнула всеобщая растерянность и подавленное настроение. Девушка узнала о новостях — оказалось, что всех обитателей дома ждала казнь. Некоторое время она вязала вместе с Дженни, присутствие Элен немного успокаивало девочку, к тому же с Дженни она забывала о терзавших ее мрачных мыслях. Вместе с тем Элен было грустно оттого, что даже такой маленькой милой девочке было суждено умереть.

Что же касается своей собственной судьбы, Элен не испытывала ничего кроме облегчения. Можно ни о чем не думать. Ничего не надо выбирать. Все решения остались позади. Казалось, ей просто дали отсрочку от смертной казни. Девушка с нетерпением ждала смерти. Она мечтала о небытии.

Ну вот, теперь я знаю, что ощущает сидящий в камере человек, приговоренный к смерти. Знаешь, ты, может, и удивишься, однако не могу назвать свое существование столь уж невыносимым. Странно, но меня почти не мучат мысли о скорой развязке. Мы ведь христиане, так что смерть для нас не более чем освобождение от забот и тревог. Смерть всего лишь ручей, перейдя который мы окажемся в лучшем мире. Однако ожидание выматывает. Было бы гораздо лучше, если бы нам точно сказали, когда все будет кончено.

И опять же удивлю тебя, за последние несколько дней к нам, в некоторой степени, вернулось веселое настроение. Теперь мы практически не обращаем никакого внимания на доносящиеся снаружи крики и вопли. Я полагал, что безрадостные новости, которые принес Хирам, ввергнут нас в пучину отчаяния, однако все оказалось наоборот. Теперь, когда мы узнали, что, скорее всего, нас ждет самое страшное, мы перестали волноваться о будущем.

Каждый из нас приспосабливается по-своему. Семейство Милуордов так радо возвращению Хирама, что ведет себя словно у нас сейчас праздник. На днях Нелли сказала, что слышала, как Септимус рассказывает анекдот. Анекдот был не особенно смешным, поэтому я не стану приводить его в этом письме, однако нельзя отрицать, что последнее время поведение Септимуса сильно изменилось. Я бы сказал, что он стал каким-то озорным, если ты вообще можешь представить озорующего ветхозаветного пророка. Он даже начал играть с детьми. Джордж собрал в детской заводную железную дорогу, а Септимус, ты не поверишь, повязал на шею шарф, нацепил фуражку Боуэрса и согласился стать станционным смотрителем. Время от времени он дул в свисток. Очень чудно.

Боуэрс и Фишер стали лучшими друзьями. Они ввели распорядок дня — утром читают Библию, днем играют в шахматы. К нашей радости, Фишер по вечерам снова стал брать в руки скрипку. Теперь они с Нелли часто устраивают нам концерты. Наслаждаться музыкой сложно — снаружи доносится громкий шум, однако мы стараемся не обращать на него внимания и напрягаем слух.

Сестра Катерина ушла в себя и каждый день по много часов проводит у себя в комнате в молитвах перед иконой Девы Марии. Она говорит, что была очень дружна с несчастной сестрой Еленой, с которой, как мы полагаем, случилось самое худшее, и рада, потому что знает, что скоро снова с ней встретится.

Том и Элен Франсес? Мне их очень жаль. Им так и не удалось простить друг другу былые обиды. Сейчас, думаю, это уже не имеет никакого значения, однако я бы предпочел, чтобы они помирились. Ты ведь знаешь, я безнадежный романтик. И тем не менее, похоже, они не испытывают друг к другу вражды. Элен оправилась после болезни. Она сейчас здорова, пусть даже к ней не вернулись былая красота и веселый характер. Она выглядит повзрослевшей и более печальной. Теперь они неразлучны с Дженни, вместе вяжут, шьют и болтают. О чем? Ума не приложу. Бедная Дженни, она бы могла вырасти такой красавицей. Том сидит над одной из картинок-головоломок, которую он взял у детей. Кажется, ему хорошо одному. Он тоже выглядит повзрослевшим и более грустным, однако, когда увлекается головоломкой, начинает весело насвистывать. Может, я бездарь и полностью некомпетентен, однако считаю, что раз человек весело насвистывает, излишне беспокоиться о его душевном и физическом здоровье.

Спросишь, а как же мы с Нелли? Мы много времени проводим вместе, сидим, разговариваем, вспоминаем Шотландию и счастливые времена, но большей частью молчим. Как-то раз Нелли заметила, что мы держимся за руки, и, покраснев, сказала, что сейчас самая пора для второго медового месяца.

С печалью в сердце вынужден признать, что, в отличие от остальных, доктор Филдинг по-прежнему ходит мрачный как туча. Он все еще никак не может смириться с уготованной нам участью. К счастью, он больше меня ни в чем не упрекает, однако мне больно смотреть, как он без устали ходит взад-вперед по комнате, время от времени приоткрывая ставни, чтобы взглянуть на боксеров. И на них, и на него мы стараемся не обращать внимания. Так лучше.

Дорогой Джеймс, не печалься о нас.

Ты мой душеприказчик, и я собирался написать тебе длинное формальное письмо, попросить тебя позаботиться о том и о сем, однако богатство, достаток, одним словом, все то, что прежде имело столь огромное значение, особенно для нас, скаредов-шотландцев, теперь утратило для меня смысл. Я и так знаю, что ты разумно распорядишься моим небольшим имением и позаботишься о дорогих мне Мэри и Эдмунде. Воистину, они в самых надежных руках. Дорогой Джеймс, ты всегда был мне не только братом, но и другом, и я знаю, что ты станешь для моих детей заботливым и любящим отцом.

Надеюсь, что это не последнее письмо, хотя всякое может случиться. Наша казнь лишь вопрос времени. В любом случае, я сказал уже все, что хотел. Мы оставим этот мир, полный страдания и жестокости, и вместе отправимся в Рай, уготованный тем, кто всегда верил в нашего Спасителя. Мы страшные грешники, мы ничтожны, слабы, однако почему-то мне кажется, что Господь будет к нам милосерден. И я нисколько не сомневаюсь, дорогой Джеймс, что рано или поздно мы встретимся на Небесах и тогда снова отправимся погулять по вересковым полям (какой же Рай без вереска?).

До свидания, Джеймс. Да здравствует Шотландия!

Дорогой Джеймс.

Все случилось так, как мы и ожидали. Сегодня к нам приехал Линь и привез с собой послание мандарина, который наконец ответил на мое письмо. Это совсем не тот ответ, на который я рассчитывал. Я получил формальное извещение о том, что моя «просьба о снисхождении» принята к сведению. Мандарин сообщает, что иностранцы «должны понести справедливое наказание за то зло, которое причинили» и заявляет, что нам надо ждать «приговора императора». Вот и весь суд. Похоже, он уже состоялся в наше отсутствие.

Может быть, так оно и лучше. Я рад, что ни Нелли, ни детям не придется вставать на колени в ямэне. Я спросил Линя, когда состоится казнь, но он, как обычно, был холоден и немногословен. Он сказал, что нас «поставят в известность». Думаю, ждать осталось недолго.

Возможно, майор не лишен человеколюбия. Он привез целую телегу сладких арбузов — подарок приговоренным. Можешь представить, как мы обрадовались — ведь последние несколько недель нам приходилось сидеть на грязной, тухлой воде, которой, вдобавок ко всему, еще и не хватало.

Мы отнесли арбузы на кухню и свалили их в огромную кучу на столе. Дети едва сдерживались — так им хотелось наброситься на них. Чтобы нарезать изысканное лакомство, Боуэрс принес огромный тесак. «Сейчас порубим», — повторял он с усмешкой. Дурацкая шутка.

Ах, Джеймс, ты бы не удержался от смеха, если б увидел…

XVI ^{Каждый день мы отправляемся в бой, но иноземные дьяволы отбивают штурм за штурмом. У них очень сильная магия.}

«Ах, Джеймс, ты бы не удержался от смеха, если б увидел…» — Аиртон откинулся на спинку стула и улыбнулся, задумавшись над тем, как посмешнее описать выражение на суровом лице Боуэрса, когда до машиниста дошла вся неуместность его слов, и последовавшее за ними стыдливое молчание. Как-никак, не исключено, что он пишет брату в последний раз, и доктору хотелось передать атмосферу веселья, в котором пребывали люди, несмотря на отчаянное положение и даже, отчасти, благодаря ему. Никогда прежде доктор не находился в таком мире с самим собой. Никогда прежде ему не доставляли такой радости самые что ни на есть простые вещи, никогда прежде он не задумывался, как же это здорово — жить. Ощущение жизни опьяняло. Доктору казалось красивым даже безобразное металлическое пресс-папье, стоявшее на столе. Аиртона переполняла любовь к родным, к товарищам по несчастью и даже к неодушевленным предметам, наполнявшим дом. Пылинки, вращающиеся в солнечных лучах, проникавших сквозь щели ставен, напоминали доктору парящих ангелов. Конечно же, размышляя о предстоящей казни, он не мог не испытывать ужас. От мысли о мучениях, которые ждали детей, кровь стыла в жилах. Он знал, что потребуется вся его выдержка, и, хотя умом понимал, что им отпущено всего лишь несколько дней, радость жизни, которую он испытывал в данный момент, помогала отгонять мрачные мысли. Совсем как в юности, когда он веселился на морском берегу, не думая о больничных палатах или же рабочем кабинете, куда, в конечном итоге, ему предстояло вернуться. «Быть может, Господь решил показать, каково нам будет на Небесах», — думал доктор. Вечный праздник в солнечном свете любви.

Рассеянно доктор сунул руку в карман за кисетом, но вместо знакомого ощущения мягкой кожи Аиртон почувствовал, как пальцы наткнулись на что-то твердое. Удивленно подняв брови, доктор вытащил небольшой холщовый сверток. Взяв нож для бумаг, Аиртон перерезал веревку, перехватывавшую сверток. Внутри он обнаружил сложенную записку и кольцо — золотой перстень с печаткой. Сердце екнуло. Доктор узнал герб — вставшего на дыбы грифона и девиз на латыни: Auxilium ab alto[37]. В последний раз он видел этот перстень на пальце Меннерса.

Свернутая записка лежала поверх блокнота с промокательной бумагой. Доктор не смел до нее дотронуться. Он чувствовал негодование, обиду, отвращение. Вплоть до появления записки все казалось таким ясным. Аиртон знал, что его ждет, и поэтому был спокоен. Впереди маячила мученическая смерть. Им предстояло принять уготованное судьбой. А теперь эта дурацкая записка спутала все карты. Он инстинктивно чувствовал, что вне зависимости от содержания записки теперь их ждут трудности. Сама мысль о том, что Меннерс жив, а теперь Аиртон в этом почти не сомневался, лишала доктора покоя. «Ну почему же он просто не умер?» — мелькнула недостойная мысль. В прошлом от Меннерса были одни беды. Уже сам факт того, что записку доставил майор Линь, наводил на размышления о какой-то интриге. Записке больше было неоткуда взяться. Единственным связующим звеном с окружающим миром был именно майор Линь. Да, теперь доктор ясно вспомнил, как майор с удивительной для него неуклюжестью зацепился о собственную шпору и, чтобы не упасть, ухватился за лацкан пиджака Аиртона. Наверно, именно в тот момент Линь и сунул ему в карман сверток. С негодованием Аиртон ощутил зарождающиеся в душе незваные чувства, которые, как он полагал, давно в себе подавил. Это было чувство страха и, что еще хуже, — надежды.

Дрожащими пальцами он развернул записку и увидел жирные угловатые буквы. Записка была короткой, но емкой.

Доктор выронил записку, опустил голову на стол и застонал.

— Любезный Ma На Сы, — произнес мандарин. — И это, по-вашему, громкий крик? Да будет вам известно, человек, который вот-вот готов расстаться с жизнью под пытками, кричит совсем иначе. Подумайте о моей репутации. Вас может услышать кто-нибудь снаружи, а мне бы очень не хотелось, чтобы у Железного Вана сложилось превратное впечатление о моих талантах и способностях.

— Прошу прощения, — ответил Меннерс и отчаянно завопил: — Так лучше? Кстати, когда вы мне позволите потерять сознание?

— Вы нетерпеливы, впрочем, как и все заморские демоны. Вам следует знать, что в нашей стране искусство пыток культивировалось на протяжении многих веков. Нам, как никому другому, известно, каким образом можно долго поддерживать жизнь в пытуемом. Я бы попросил вас оказать любезность и посерьезней отнестись к делу. Бамбуковая щепа, которую вам вогнали в прямую кишку, сейчас как раз дошла до важных органов. Был бы признателен, если бы вы сейчас закричали погромче. После, быть может, я позволю вам потерять сознание.

Генри завыл.

— Спасибо. Сойдет. Теперь можете считать, что вы лишились чувств.

— Слава Богу, — вздохнул Генри. — Должен признать, мне никогда не удавались драматические роли. — Он с унынием посмотрел на окровавленные ноги. В некоторых местах кандалы стерли кожу почти до мяса. — Впрочем, не скажу, что в последнее время я так уж часто притворялся.

— Пожалуй. Надо полагать, в клетке вам было очень неудобно. Она предназначена для преступников, которые куда как меньше вас, поэтому вам пришлось даже хуже, чем ее обычным обитателям. Это одно из наказаний, которые вам пришлось понести за то, что вы уродились здоровенным и очень волосатым варваром. Возможно, когда-нибудь вы напишете книгу о наших страшных, чудовищных пытках.

— Я оставлю это миссионерам, — ответил Генри. — Если им удастся выжить. Вам и правду нужно казнить так много людей?

— Императорские эдикты не оставляют свободы для маневра, а я, как вы знаете, верный слуга императора. Кроме того, в данный момент я даже не рискну назвать себя хозяином в собственном доме. Железный Ван кровожаден, и мне приходится потакать его аппетитам.

— Вы ведь понимаете, что Великие державы приведут сюда свои армии. Императрица совершила глупость, отдав приказ о нападении на посольства. Китаю в этой войне не победить.

— Я не сомневаюсь в вашей правоте и уверен, что Великие державы низринут ослабевшую династию, однако, к счастью, до Пекина далеко. А в хаосе я вижу большие возможности для беспринципных людей, особенно когда у них есть оружие. Кто знает, быть может, ваши Великие державы будут только благодарны союзнику, возглавляющему местную власть и очистившему город от разбойников и боксеров, ответственных за самые чудовищные преступления.

— А вы злодей, да жэнь, — промолвил Генри.

— Как раз то же самое не устает мне повторять мой друг дайфу. Однако уж вам-то, Ma На Сы, жаловаться не на что. Согласно нашему соглашению, я получу оружие, а вы получите мое золото. Подумайте только о награде, которую вы получите от своего правительства, когда оно узнает о столь значительном пополнении своей казны. Это случится, если, оговорюсь, золото получит правительство. Время сейчас неспокойное, всякое может случиться. Я же вам уже говорил, хаос дарует беспринципным людям самые невероятные возможности.

— Я запомню ваши слова. Впрочем, сначала нам надо выбраться. Коль скоро я все еще нахожусь без сознания, я бы не стал возражать, если вы мне изложите свой план. Вы по-прежнему предлагаете мне все ту же сделку? Я о докторе и Элен Франсес.

— Если вы согласны на мои условия.

— К сожалению, мне известно о ваших условиях.

— Вам следует быть признательным за мою щедрость. В моем положении непростительная глупость идти на риск и пытаться спасти кого-нибудь кроме вас. Вы мне нужны. Другие — нет. Однако, признаюсь, я неравнодушен к судьбе дайфу, а его согласие с моим предложением, затрагивающим вашу любовницу, послужит интересным развитием философского спора, который доставлял мне удовольствие на протяжении нескольких лет. Конечно же мне придется пощадить его жену и детей. Он такой благородный, что просто откажется спасаться сам, если мы не гарантируем жизнь его близким.

Генри закашлялся и сплюнул на каменный пол кровь.

— Похоже, твой майор-ублюдок отбил мне легкие и сломал ребра. Кстати, ты тоже мерзкий развратный ублюдок. И я ублюдок, поскольку ничем не могу тебе помешать.

— У вас не остается выбора. Если, конечно, вы хотите сохранить девушке жизнь. Я, как и прежде, посоветовал бы вам забыть о ней и найти себе другую, но вы, люди Запада, слишком сентиментальны. Кстати, ваши слова меня возмутили. Вы назвали меня развратным, хотя на самом деле в этом следует упрекнуть вас. Вы страдаете от побоев, которые вам нанес майор Линь. Вам некого винить, кроме самого себя. Разве я вас не предупреждал не трогать его наложницу? — Мандарин зевнул и потянулся. — Разве я развратный? — спросил он смущенно. — Нет, я любопытный. Я вам говорил, что однажды видел вашу женщину в паланкине? Больше всего меня удивил цвет ее волос, — он улыбнулся, — совсем как лисий мех. Впрочем, ладно, подобные разговоры более уместны в бане. А мне пора возобновить пытку. Вы не могли бы закричать? Желательно долго и протяжно. Буду благодарен. Попытайтесь представить, что вы пробуждаетесь из забытья и чувствуете при этом адскую боль.

— Вы так и не ответили на мой вопрос: как мы отсюда выберемся?

— Разве я вам не сказал? Какое упущение. В гробу любезный Ma На Сы, в гробу. Как же еще?

— Куда нас отвезут, после того как я заберу доктора и всех остальных?

— Для начала во «Дворец райских наслаждений». На мой взгляд, самое подходящее место. Вы так не считаете?

Пыль клубится на белой выжженной летним солнцем дороге, по которой вниз с холма едет поскрипывающая двуколка, запряженная пони. Звякает сбруя. Кругом зеленеют кустарники и цветут цветы, а вверху раскачиваются ветви дубов. Конечно же, поют птицы, а лица греют теплые солнечные лучи. Вдалеке виднеется вздымающийся черной стеной лес, а в небе громоздятся белоснежные облака, напоминающие формой замки, корабли и вставших на дыбы коней. Элен Франсес сидит у отца на коленях, чувствуя кожей грубую ткань твидового пиджака. Она обнимает его, преисполненная одновременно страха и восторга. А солнце все светит, приятно холодит прохладный ветерок, а отец, весело улюлюкая и хохоча, взмахивает поводьями, и повозка набирает скорость, а крестьяне с мотыгами на плечах, отрываясь от работы, машут им руками и провожают взглядами. Воздух наполняет чарующий аромат цветов. Она с восхищением смотрит в карие, глубоко посаженные глаза Френка, в которых пляшут озорные искорки. «А ну, малышка, держись, — ревет он, смешно хмуря кустистые брови, — сейчас будет брод!» Она прижимается к нему крепче, едва смея кинуть в сторону взгляд. По сторонам повозки взметываются вверх брызги, слышится грохот воды на плотине, и вот они уже на другом берегу, а Френк все смеется и смеется, и она кричит, хохочет и плачет, а двуколка бежит вперед по дороге, оставляя за собой влажный след от колес, а сиденье подпрыгивает вверх-вниз, вверх-вниз, туда-сюда, туда-сюда, она протягивает руку и гладит румяные щеки отца и густые черные усы…

И все то же движение вверх-вниз, вверх-вниз, она смеется, кричит и плачет, чувствуя, как внутри нее растет жар, который ей ни за что не удержать, вулканы огня внизу живота, огня, заливающего груди, руки, бедра, щеки, и она мотает головой из стороны в сторону, а потом она снова открывает глаза и видит над собой Генри, его лицо искажено, он входит и выходит, входит и выходит из нее, а она обхватывает его ногами, прижимает к себе, так чтобы он входил в нее глубже, глубже, еще глубже, а она гладит его мокрые от пота волосы, хочет ощутить их прикосновение шеей, грудью. А потом Генри стонет, и она чувствует, как по его телу проходит судорога, а внутрь нее изливается поток раскаленной лавы, жар которой растекается по всему телу, потом Генри лежит возле нее и она любуется его красотой, крепкими руками, белой кожей, она опускается сверху и движется вдоль его тела, слизывая влагу, покрывающую спутанные волосы на его груди, животе, дотрагивается до его плоти, которая вновь начинает наливаться силой, и она обхватывает ее ртом, целуя, лаская, посасывая…

Посасывая полированную трубочку с опиумом, ожидая, когда сладковатый дым наконец наполнит легкие и унесет прочь все заботы. Она предвкушала грядущую истому, покой, в котором нет места ни желаниям, ни мыслям. Всего лишь одна-единственная затяжка — больше ей ничего не нужно. Она видела, как маковая паста нагревается от пламени свечи. Скоро все будет готово. Горячая паста пузырилась, Элен приникла губами к трубке, но затянуться не могла, дым не шел…

Она проснулась в отчаянии. В первое мгновение девушка не могла понять, где находится. В панике она поискала взглядом знакомые занавески ее дома в Суссексе и замерла: не слышится ли на подоконнике щелканье дроздов. Однако перед взором девушки предстали только закрытые ставни, которые не могли оградить ее ни от яркого солнечного света, ни от изнуряющей летней жары северного Китая, ни от доносившихся снаружи приглушенных криков боксеров. А над влажными, пропитанными потом простынями нависал покрытый трещинами ненавистный белый потолок. Из одной трещины тянулась паутинка, на которой раскачивался паук.

Она ненавидела грохот барабанов. Как отец посмел явиться к ней во сне и заставлять ее вновь переживать счастливые времена ее детства? Какое Генри имел право обнимать ее, заниматься любовью, вновь разжигая угасшее пламя, некогда полыхавшее в ней? Генри и отец мертвы. Это хорошо, потому что вскоре она тоже погибнет. Все будет кончено.

Каждое утро она просыпалась с надеждой, что сегодняшний день будет последним. Иногда в мечтах ей удавалось коснуться губами лезвия меча, прежде чем оно взметнется вверх, чтобы затем опуститься ей на шею. Она представляла, как поцелует руку палача, уподобившись кающемуся грешнику, который, преклонив колена, прикладывается к перстню кардинала. Девушка надеялась, что после смерти не будет ни рая ни ада — лишь небытие, без конца и края, глубокое забытье, которое не могли ей подарить ни сон, ни опиум, ни морфий.

А теперь ей предстояло встать с постели и прожить еще один день. Она проснулась очень поздно. Наверно, был уже полдень. Машинально, без единой мысли в голове она надела юбку и блузку. Когда она расчесывала волосы, в дверь постучали. На пороге стоял доктор, который, судя по всему, был взволнован до глубины души.

— Сядь, пожалуйста, — произнес он. — У меня новости… очень неожиданные.

Элен послушно присела на край кровати. Доктор шарил по карманам.

— Трубка, трубка… — бормотал он. — Где же трубка? Ты не возражаешь, если я покурю? Сам знаю, отвратительная привычка, а я в твоей комнате. Но мне надо покурить. Так я успокоюсь.

Девушка наблюдала за тем, как доктор суетливо раскуривает трубку и затягивается.

— Самые страшные новости я уже знаю, — промолвила она, нарушив молчание.

— Нет, нет, солнышко, все как раз наоборот, у меня хорошие новости.

— Не похоже, что вы им очень рады, — произнесла она.

— Да нет же, я рад, очень рад, просто я не знаю… не знаю, как тебе их лучше поднести. Возможно, ты будешь потрясена…

Она покорно ждала. Ей было немного скучно.

— Понимаешь… понимаешь, похоже, у нас появился шанс спастись.

— Я не желаю, чтобы меня спасали.

— Ну вот, опять ты за свое. Признайся, ты же несерьезно. Понимаешь, я получил письмо, только никому не говори. Это тайна, страшная тайна… похоже, некоторых из нас решили пощадить.

— Некоторых из нас?

— Да, к сожалению, только некоторых. Ничего не поделаешь. Если уж не все, то хоть кто-то… Ты одна из счастливцев. Слава Богу, помиловали мою жену, Дженни и Джорджа. И конечно же Тома. Да, Тому тоже повезло. Совершенно точно, в письме шла речь о Томе.

— От кого вы получили письмо, доктор? Можно я его прочитаю?

— Нет. Я его сжег. Так лучше. А то еще кто-нибудь увидит, прочитает… Честно говоря, — он понизил голос, — я вообще еще никому ничего не говорил. Только тебе.

— Как интересно, доктор. Загадка на загадке. А почему только мне?

— Понимаешь, Элен, я хочу попросить тебя о помощи. Я о Нелли. Ты же знаешь, какая она упрямица. Если она узнает, что я остаюсь, она может отказаться уехать.

— Значит, вам не повезло?

— Я? Нет, ну что ты, конечно же нет. Кому нужен такой старый дурак? Только женщины и дети. Так правильней, честней. Только так и можно.

— Только женщины и дети? А как же Летиция Милуорд и ее малыши? Чего-то я не помню, чтобы вы говорили, что их включили в список помилованных. И как там оказался Том? Слушайте, доктор, я никуда не поеду. Отправляйтесь вместо меня. Поверьте мне, я говорю искренне.

Почувствовав удивление, девушка заметила, с какой мукой смотрит на нее Аиртон.

— Послушай, Элен, неужели ты полагаешь, что я хочу умереть? Пойми, я не могу… не могу поехать с вами. Мое место здесь, с моей паствой. Нас ждет лучший мир. Я не могу их оставить. Как же ты этого не понимаешь?

Неожиданно Элен осенило. Она все поняла.

— Ваше имя было в списке. Так? А вы хотите меня спасти, уступив мне свое место?

— Глупая девчонка, — резко оборвал ее доктор, густо покраснев. — За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я Бог? Думаешь, мне дано решать, кому жить, а кому умереть? Думаешь, я способен на такое… святотатство?

Элен, подавшись вперед, взяла Аиртона за руку:

— Нет, доктор. Я думаю, что вы добрый, мужественный и очень великодушный человек. Не надо меня спасать. Вам надо позаботиться о жене и детях. Они нуждаются в вашей опеке и защите.

Аиртон отдернул руку:

— Слушай меня внимательно, девочка. Я тебе не лгу. Твое имя действительно в списке. И ты поедешь, если уж не ради собственного спасения, то ради твоего нерожденного ребенка. С тобой будет Том. Мне нужно, чтобы ты поехала, иначе Нелли может отказаться меня здесь оставить. Она о тебе позаботится.

— Ей надо заботиться о собственных детях. Доктор, вы от меня что-то утаиваете. К чему мандарину меня спасать? Он ведь даже меня не знает. Почему я? Как мое имя оказалось в списке?

Аиртон крутил в дрожащих руках трубку.

— Письмо писал не мандарин, — через некоторое время выдавил он, — его прислал Меннерс. Он жив.

Неожиданно все предстало перед девушкой в настолько ясном свете, словно в комнате включили яркую лампу. Она заметила ниточку на истертом рукаве доктора в том месте, где оторвалась пуговица, синий эмалированный таз и стоявший на полке кувшин, покрывавшую зеркало пыль и маленькую акварель, висящую в рамке на стене. Казалось, остановилось само время, а они с доктором превратились в два силуэта, навечно застывших на фотокарточке. Потом раздался оглушительный бой барабанов, и Элен почувствовала, как к голове прилила кровь, комната начала вращаться, а обеспокоенное выражение на лице доктора, который рванулся, чтобы поддержать пошатнувшуюся девушку, показалось ей чуть ли не смешным.

— Со мной все в порядке, — услышала она собственный голос, который донесся словно издалека. Ей почудилось, что она плывет над теплым, тропическим морем, а вверху, в черном ночном небе, залитом светом звезд, начинает бушевать гроза.

— Как она, Эдуард? — спросила Нелли, ожидавшая супруга в спальне.

— Потрясена. А чего ты ожидала? С ней все будет в порядке.

— Значит, ты ей все рассказал? Что она должна уговорить меня отправиться с ними.

— Ага.

Он сел рядом с ней на кровать и взял жену за руку. Некоторое время они сидели в молчании.

— Значит, ты все решил? — наконец спросила Нелли. — Бросаешь жену и детей? Если ты поедешь с нами, никто не подумает о тебе ничего дурного.

— Я должен исполнить свой долг, женщина. И ты это знаешь.

— Какой же ты все-таки эгоист. Ну и самомнение!

— Да как ты такое можешь говорить? — доктор устремил на жену полный боли взгляд. — Мы все обсудили, и ты сама согласилась. Элен нужен Том. Он защитит ее от Меннерса. А я нужен здесь. Давай не будем начинать все сначала.

— Да я же дразню тебя, глупышка, — она протянула к нему руки, и он опустил голову на широкую грудь жены. Нелли затряслась от рыданий, которые она не могла более сдерживать. По щекам побежали слезы. — Эдуард, если бы ты знал, как бы мне хотелось… как бы ты хотелось, чтобы ты… с нами…

— Знаю, знаю, — прошептал он, привлек жену к себе и поцеловал ее каштановые с проседью волосы.

Так они и сидели, прижавшись друг к другу. Наконец Нелли встала, достала из рукава носовой платок и промокнула им щеки.

— Ну вот, полюбуйся, — сказала она, — я становлюсь как и ты: глупой и сентиментальной. Мне нужно привести в порядок волосы.

— Ты и так красивая, — промолвил Аиртон.

— Да какая я красивая? Я уже старая, — ответила Нелли. — Ну мы и пара. Как же мы столько прожили вместе?

— Может, просто свыклись друг с другом? — предположил доктор, и Нелли рассмеялась, но тут же, нахмурив брови, пристально посмотрела на мужа.

— Ты ведь понимаешь, что я еду только из-за детей. Ты же знаешь, Эдуард, если бы не малыши, я бы осталась с тобой.

— Если бы я тебе позволил.

— Да ты бы, олух, просто не смог бы мне помешать. Я б осталась с тобой, я б осталась с тобой…

— «Пока моря не высохнут до дна»?

— Точно, Эдуард. Спой мне. Спой мне эту песню.

И Эдуард Аиртон, перекрывая грохот барабанов, чистым, сильным баритоном запел:

Когда ворота ямэна открылись и наружу в сопровождении майора Линя выехала телега с водруженным на нее гробом, уже стояла ночь. Пара разбойников из банды Железного Вана, которые уже давно сменили обычных стражников ямэна, пожелали узнать, что находится в гробу.

Майор Линь лениво произнес:

— Откройте и посмотрите сами.

Услышав слова майора, Генри съежился, почувствовав, как по спине пробежал холодок. Крышку гроба со скрипом открыли. Меннерс ощутил дуновение холодного воздуха и увидел сквозь солому и требуху свет фонаря.

— Воняет, — сказал один из разбойников. — Что это?

— Предатель. От предателей всегда дурно пахнет. Верно?

— Та мадэ. Не много же от него осталось. Даже на человека не похож. Что вы с ним сделали?

— Допросили.

— Ничего не могу сказать, серьезно вы к делу подходите. И куда его теперь?

— Отвезу его родным. Пусть похоронят.

— Они будут вам очень признательны. Тогда вам лучше закончить с этим делом поскорее. Смерть иноземцам.

— Спасем Цин, — закончил Линь.

Генри услышал, как крышку поместили на место, и прижал к лицу платок, но даже так он не мог избавиться от мерзкого, зловонного, гнилостного запаха. Гроб замотало из стороны в сторону — телега съезжала с холма. Генри почувствовал, как ему на лоб закапала кровь. Потребовалось приложить все усилия, чтобы сдержать подкатывавшую к горлу тошноту.

У городских ворот их снова остановили, и майор Линь разрешил устроить небольшой привал, только когда они оказались за городскими стенами. Как только подняли крышку гроба, Генри поспешно выбрался наружу, отчаянно срывая с себя обрывки овечьих кишок, прицепившихся к остаткам его одежды. Он упал в грязь на колени, жадно хватая ртом чистый воздух. Его обнаженное, с ног до головы перемазанное кровью тело казалось в лунном свете черным.

Майор Линь окинул его презрительным взглядом.

— Вот теперь, Ma На Сы, вы действительно выглядите как животное, коим безусловно и являетесь на самом деле. У края дороги течет ручей. Помойтесь. Вот вам чистая одежда. Поторопитесь. И не пытайтесь бежать. У меня так и чешутся руки вас пристрелить.

— А как поживает Фань Имэй? — поинтересовался Генри, оглянувшись через плечо. — Надеюсь, неплохо?

— Не искушайте меня, Ma На Сы. Прошу вас, не искушайте меня, — отозвался Линь.

Казначей сидел с Матушкой Лю и курил опиум. Он притомился, целый час прозабавлявшись с крестьянским мальчиком, от которого, как показалось Цзиню, все еще воняло деревней. Развлечение казначею не понравилось. Может, он состарился. А может, просто такие сейчас нелегкие времена. Матушка Лю в последнее время обделяла постоянных клиентов. Все ее талантливые цыпочки и петушки, девушки и юноши, сейчас обслуживали мерзавцев из свиты Железного Вана. Бедняжки. Несмотря на то что Цзинь находился в покоях Матушки Лю, он ясно слышал гомонящих разбойников, веселившихся в закусочной и бражничавших в трапезных, расположенных на нижних этажах. Животные. Казначей заставил себя сосредоточиться на том, что говорила ему Матушка Лю. Ох уж эти переговоры. Скучные, долгие, нудные, однако их нужно довести до конца и прийти к соглашению.

— Да. Всего шесть человек. Из них — двое детей, — уже как минимум в десятый раз за вечер повторил он. — Вам не составит никакого труда спрятать их на тайном этаже.

— Но это же опасно, Цзинь-лао.

— Именно поэтому вам столько заплатят. Более того, вы окажете услугу самому мандарину, а его благодарность бесценна.

— Сейчас все имеет свою цену. К тому же подумайте о Жэнь Жэне. Сейчас он большой человек. Командир сотни. Что с ним станется, если Железный Ван обо всем узнает?

— Никто ни о чем не узнает.

— Я соглашусь, только если вы удвоите сумму моего вознаграждения.

— Вздор. За те деньги, что я вам предлагаю, вы сможете открыть еще пять таких публичных домов.

— Тогда накиньте три четверти.

— Половину.

— Договорились. При этом девушка останется здесь. И еще оба ребенка. Если они, конечно, мне понравятся.

— Ничего не обещаю. Пусть мандарин решает.

— И долго ли он просидит у себя в ямэне, если я расскажу Железному Вану о шестерых иноземцах, которые прячутся на чердаке?

— А долго ли вы проживете после того, как совершите столь необдуманный поступок? Или вы забыли, кто вас защищает? Долго ли вы протянете, если Железный Ван станет вашим покровителем? Не угрожайте мне, друг мой. Вы ведь знаете, я пекусь о вас.

— Ты печешься о самом себе, мерзавец. Я знаю о твоих грязных делишках не меньше, чем ты о моих.

— Матушка Лю, к чему нам ссориться в такой прекрасный вечер?

— Цзинь-лао, возьмите себя в руки. Сейчас не время для стихов. Послушайте, я могу убедить Жэнь Жэня. Денег достаточно, но он захочет большего. Отдайте ему девушку. Кому она будет нужна, после того как с ней закончит мандарин? Будьте практичными. Подумайте о бедной старой женщине и представьте, как ей сложно держать в узде непослушного сына.

— Давайте выкурим еще одну трубочку и покончим с этим разговором.

— Значит, вы согласны?

— Я этого не говорил. Но я обдумаю вашу просьбу.

— Мне этого недостаточно.

— Хорошо. В таком случае я отнесусь к вашей просьбе со снисхождением.

— Ах, Цзинь-лао, вы, как всегда, само великодушие. И как я, бедная старая женщина, заслужила такой дружбы? Так что это было за чудесное стихотворение, которое вы мне рассказали?

Доктор смотрел на Нелли, сидевшую за пианино. Свет от газовой лампы падал на ее волосы, озаряя гордый изгиб шеи, украшенной жемчужным ожерельем. Печальная музыка гимна наполняла сердце тоской. Выдержка оставила доктора, и он чувствовал, как по щекам текут горячие слезы. На другом конце комнаты он увидел Элен — в одной руке девушка держала ладошку Дженни, другой — сжимала томик с гимнами. Элен заметила, в сколь расстроенных чувствах находится доктор, и ободряюще ему улыбнулась. Аиртон с благодарностью кивнул ей в ответ. Постепенно он взял себя в руки. Он понимал, что должен являть остальным образец мужества — но ничего не мог с собой поделать — сердце рвалось на части. Кажется, Джордж почувствовал настроение отца и потянул вверх ручку. Аиртон крепко сжал ее и почувствовал, как на глаза снова наворачиваются слезы.

«Скорей бы, — думал доктор, — скорей бы полночь. Нет больше сил. Хоть бы гимн побыстрее кончился». Но строфа сменяла строфу, и каждая нота иглой пронзала сердце.

Септимус стоял, приосанившись. Прижав к груди одну руку и вздернув бороду, он старательно выводил слова гимна. Ему вторила супруга. Дети выстроились по росту в два ряда справа и слева от родителей. Хирам гордо стоял возле отца. «Только поглядите на них, — подумал доктор. — Они умрут вместе, спокойно, с чистым сердцем». Аиртон ощутил приступ зависти. Сможет ли он сохранить выдержку до конца, после того как расстанется с Нелли и детьми? На мгновение доктора охватил ужас. Он представил, как в одиночестве преклоняет перед плахой колени, а сверху опускается меч палача. Не станет ли он громко плакать и молить о пощаде? Не опозорит ли он свою семью, доброе имя, Бога, в которого верует? Не выставит ли он себя трусом? Ведь он-то знает, что в самые отчаянные моменты ведет себя как трус. Потом доктор заметил стоявшего в стороне от других Бартона Филдинга, который с беспокойством оглядывался по сторонам. «Ну вот, пожалуйста», — с горечью подумал Аиртон. Ну уж нет. Он не Бартон. Он будет стойким. «Я правильно поступил, я сделал верный, единственно возможный выбор», — подумал доктор. Сатана показал ему лазейку, но доктор не забыл о своем долге и не поддался искушению. Он делал то, что должно, как бы это ни было тяжело.

Напоминавший панихиду гимн почти закончился — остался только один куплет. Аиртон покрепче сжал книжечку с текстами, и баритон доктора вознесся над хором, оказавшись сильнее даже богатого, насыщенного голоса Милуорда:

В эту последнюю ночь они взяли детей к себе в спальню. Джордж и Дженни спали неспокойно, бой барабанов тревожил их грезы. Доктор Аиртон и Нелли уже давно сказали друг другу все, что хотели. Говорить было больше не о чем, поэтому они просто сидели рядом, взявшись за руки, и смотрели на своих детей. На полу стоял небольшой кожаный чемоданчик с вещами.

Сразу же после полуночи доктору показалось, что он услышал какой-то звук, однако, открыв ставни, он увидел лишь безлюдный двор. Они ждали. Пробило час.

— Как ты думаешь, Нелли, может, это все обман? — прошептал он. — Или с ним что-то случилось?

Она ничего не ответила и лишь сжала его руку. Они все ждали. Часы пробили два.

— Я этого больше не вынесу, — пробормотал Аиртон. — Мне хочется кричать.

— Надо набраться мужества, Эдуард. Возьми себя в руки, — промолвила Нелли.

— Господи, ты не представляешь, как я тебя сильно люблю.

— Я знаю, — отозвалась она. — Знаю.

Вдруг оба замерли, услышав короткий стук в окно. Ни Аиртон, ни Нелли не могли поверить в то, что наступил момент расставания. Снова раздался громкий стук. Нелли поднялась, быстро открыла ставни и отшатнулась, прижав ладонь ко рту. В окно быстро залез одетый в черное человек. Супруги увидели, как незнакомец уверенно прошел к двери и, слегка приоткрыв ее, выглянул в коридор. Стоявшая в доме тишина, по всей видимости, вполне удовлетворила мужчину. Он повернулся к Нелли и Эдуарду, и свет лампы озарил его лицо. Доктор окоченел, а его супруга ахнула.

— Господи Боже, что с вашим лицом? — прошептал Аиртон.

— Вы правы, хорошего мало. Последние несколько недель меня очень тепло принимали в ямэне, — кивнул Меннерс. — У вас есть зеркало? Ага, теперь я понимаю, что вас так потрясло. Отвратительно зрелище. Впрочем, ладно. Где Элен Франсес?

— У себя в комнате, — ответила Нелли.

— Так приведите ее. Как можно тише. У нас мало времени.

Нелли выскользнула за дверь.

— Итак, доктор, я полагаю, вы в добром здравии.

— Более чем, — ответил Аиртон.

— Рад слышать, — кивнул Генри.

— Я с вами не еду, — выпалил доктор.

— Вот как?

— Именно. Мое место здесь, с остальными. Я им нужен.

— Вы представляете, что случится с теми, кто останется?

— Да, вполне.

— В таком случае вы либо слишком благородны, либо слишком глупы, либо слишком отважны. Впрочем, какая разница? Вы едете с нами.

— Вы не сможете увезти меня силой.

— Верно. Но если вы не поедете, другие тоже останутся здесь.

— Как вы можете? Прошу вас, заберите женщин и детей. На вашем месте согласился бы даже варвар.

— Нет, доктор, так не пойдет. Либо едут все, либо все остаются.

— Вместо меня поедет Том Кабот.

— Боюсь, это не вам решать. Слушайте, доктор, я не шучу. Если вы отказываетесь со мной ехать, я всех оставлю здесь. Так что решайте быстрее.

— Вы что, бросите Элен Франсес?

— А вы рискните, проверьте.

— Да какая разница, поеду я или нет?

— Для меня — никакой. А вот для мандарина — большая. Это он поставил такое условие. Он, а не я решает, кому жить, а кому умереть.

— Безумие какое-то. Я вам не верю.

Доктор спорил бы и дальше, но в это мгновение в комнату влетела растрепанная Элен, сжимавшая в руках дорожную сумку. При виде Генри она остановилась как вкопанная. Несколько секунд они глядели друг на друга. Неловкое молчание сменилось радостным криком девушки. Бросившись к Генри в объятия, она осыпала поцелуями покрытое кровоподтеками лицо.

— Миленький, мне сказали, что тебя убили, убили. Слава Богу, ты жив, слава Богу, слава Богу…

Дети сели в кровати, открыв от изумления рты, а Аиртон беспомощно переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать или же сделать. В этот момент в комнату вернулась Нелли, поддерживая одной рукой Тома, опиравшегося на костыли. Кинув на влюбленных один-единственный взгляд, он отвернулся. Аиртон побледнел от волнения.

Генри стоял лицом к двери, и, когда Элен на мгновение отстранилась от него, он тоже заметил вошедшего в комнату жениха девушки. Меннерс мягко отодвинул ее, и девушка обернулась, чтобы проследить за его взглядом.

— О Господи, — вздохнула она и шагнула в сторону, но руку Генри так и не выпустила.

— Аиртон, — промолвил Меннерс, — вы все испортили. Вы же знаете, что я не могу взять его с собой. Привет, Том, — с легкостью в голосе добавил он.

— Меннерс, — пробормотал Том, не поднимая взгляда.

— Нас обоих славно отделали. Тебя кто? Боксеры?

— Да, — отозвался Том. — На дороге. Когда мы возвращались в Шишань. А тебя?

— Сперва Линь, а потом тюремщики мандарина. Не особо приятные воспоминания.

— Но ведь ты выжил.

— Выжил, — согласился Генри.

— Я мог бы мечтать об обратном. Некогда я был рад, услышав о твоей смерти.

— Понимаю, — кивнул Генри.

— Я хотел убить тебя своими руками. Долго, очень долго, пока не появились боксеры, я ни о чем другом и не мечтал.

— Тебя можно понять. Я наставил тебе рога.

— Дело не в этом, — сказал Том, и на его лице промелькнула тревога. — Ты всегда… всегда был лучше меня.

— Вздор.

— Нет, не вздор. Вот почему в тот вечер, когда ЭФ…

— Том, не надо, — взмолилась Элен.

— Да чего уж там, — вздохнул Том, — от правды не уйдешь. ЭФ, я был тебя недостоин. Я благодарен тебе за… за то время, что мы были вместе, и то, что ты мне дала… А теперь я рад, что Генри жив и вы снова вместе.

— Том, я не могу взять тебя с нами, — мягко сказал Генри.

— А я никуда и не собирался. Извините, доктор Аиртон, но сегодня днем я вас обманул. Мне просто захотелось в последний раз повидаться с Элен и Генри и сказать то… то, что вы уже услышали. Так сказать, расплатиться по счетам. Еще раз попросить прощения. Я вел себя как настоящий осел.

— Том, — начала было Элен. — Мне так жаль…

— Не надо. Бери пример с меня. Я ни о чем не жалею. Я достойно приму то, что нас ждет. Быть может, мне удастся как-нибудь подбодрить остальных. Детям Милуордов и Катерине придется несладко. Фишер с Филдингом напуганы. Нам надо крепиться. Быть может, когда родители обо всем узнают, они найдут в своем сердце место для гордости. Держался до последнего. Отыграл матч до конца. Кстати, я написал им письмо. Может, кто-нибудь возьмется его передать?

— Ты мужественный человек, — произнес Генри. — Я горжусь, что водил с тобой знакомство.

Они пожали руки.

— Том, боюсь, нам пора, — сказал Генри.

— ЭФ, в тот вечер…

— Я обо всем забыла, Том. Обо всем, — она подалась вперед, желая поцеловать его в щеку, и, поддавшись порыву, заключила молодого человека в объятия. Первым отстранился Том:

— Удачи, ЭФ.

— Удачи, Том.

Она коснулась его щеки. Опустив голову, здоровяк обвис на костылях. Девушка быстро отвернулась и подхватила чемодан. Нелли подняла с постели детей, которые были уже одеты. Ребятишки держали маму за руки и водили по сторонам огромными от волнения глазами.

— Итак, доктор, вы с нами? — спросил Генри. — У нас нет времени на споры. Сами знаете, что будет, если откажетесь.

— Я… я не могу, — выдавил Аиртон.

— Тогда никто не поедет. Это условие сделки, которую я заключил с мандарином.

— Мистер Меннерс, что это значит? — спросила Нелли. — Эдуард, о чем он толкует?

Дверь резко распахнулась, и на пороге возник Бартон Филдинг, сжимавший в руке нож.

— Я вас увидел, поганцы, — завопил он. — Крадетесь по коридору как крысы. Я все слышал. Трусы! Хотите отсюда сбежать? Без меня никто никуда не пойдет.

— А вы кто такой, черт возьми? — спросил Меннерс. — Все это начинает мне напоминать какой-то водевиль.

— Желаете знать, кто я такой? — заорал он на Меннерса. — Кто вы такой, мне плевать, а вот лично я — председатель американского попечительского совета по делам христианских миссий в Китае. Я здесь главный, пусть даже никто из вас, мерзавцев, не выказывает никакого уважения к моей власти. Особенно этот трус Аиртон, который, как я вижу, позабыв о своих обязанностях, решил сбежать первым. Э-э-э, нет, уж если кто-то и собрался убраться отсюда, так это я, и я прирежу любого, кто попытается встать у меня на пути.

Собравшиеся в комнате взирали на Бартона со смесью удивления и жалости. Глаза размахивающего ножом Филдинга сверкали безумием. Быть может, ему и удалось бы кого-нибудь ранить, если бы он вовремя заметил мощную фигуру Септимуса Милуорда, неожиданно выросшую прямо у него за спиной. Септимус крепко схватил Филдинга и вывернул ему руку. Нож, звякнув, упал на пол.

— Дамы и господа, меня разбудил шум. Доктор Аиртон, вас донимает эта заблудшая душа? — вежливо осведомился Милуорд, затыкая огромной ладонью рот вырывавшегося Бартона.

— Мы, собственно, уже собрались уходить, — промолвил Генри. — По крайней мере, я так надеюсь. Итак, доктор?

— Да как я могу уйти с вами? — со злобой в голосе рявкнул доктор. — Я не желаю заключать с мандарином никаких сделок.

— Ваша чувствительность делает вам честь, но знайте, что вы обрекаете на смерть жену, детей и Элен. Что ж, это ваш выбор, — сказал Генри. — Последний раз спрашиваю, вы едете или нет? Майор Линь может заинтересоваться нашим долгим отсутствием. Он может прийти с минуты на минуту.

— Нелли, что же мне делать?

— Эдуард, я не могу за тебя решать.

— Боже! — воскликнул Аиртон, закрыв лицо руками. — Ну помогите же мне!

Собравшиеся в комнате взирали на муки доктора, и лишь Септимус, одетый в длинный китайский халат, продолжал оставался спокойным. Именно он и прервал напряженное молчание:

— Простите, доктор, что лезу не в свое дело, однако, насколько я понимаю, этот человек ставит вас перед выбором между вашей жизнью и смертью и жизнью и смертью ваших близких. И вы еще о чем-то думаете? Вам не кажется, что таким образом вы рискуете впасть в смертный грех гордыни?

Аиртон, тяжело дыша, опустился на пол:

— Я мечтаю лишь об одном — бежать вместе со своей семьей. Но как? Как?

— Может, через окно? — с готовностью предложил Септимус. — Я бы на вашем месте воспользовался окном.

— Давай-ка, вставай, глупышка, — произнесла Нелли, — мистер Меннерс, говорите, что нам делать. Нам идти за вами?

Один за одним они пролезли через окно и спрыгнули на траву. Генри, который уже стоял снаружи, помогал им спуститься. Сунув в рот вырывавшегося Бартона Филдинга кляп и заперев проповедника в шкафу, Септимус подхватил два чемодана и медицинский саквояж, который он заметил в углу комнаты, и передал их через окно. Генри знаком показал в сторону темневших деревьев, где людей ожидала телега. К счастью, луну затянули тучи, поэтому оставалась надежда, что боксеры, чьи костры полыхали у подножия холма, не заметят беглецов. Генри, сжимая чемоданы, поторапливал спутников. Нелли поддерживала спотыкавшихся детей, а Элен тащила медицинский саквояж. Доктор, чьи руки были свободны, в последний раз кинул назад полный муки взгляд. Аиртон понял, что на всю оставшуюся жизнь запомнит маячившие в окне лица Тома, Септимуса, герра Фишера, Катерины и мистера Боуэрса, которых разбудил шум, поднятый Филдингом. Обитатели дома вбежали в комнату как раз в тот момент, чтобы увидеть, как их покидает их пастырь. Лица были преисполнены горечи, тоски и, как показалось доктору, упрека. Ни один из обитателей дома не помахал на прощанье рукой.

Ошарашенный доктор никак не мог забыть лица оставшихся в доме друзей. Казалось, Аиртон едва отдает отчет в происходящем, поэтому Генри пришлось взять его за руку, вести за собой, когда они пошли через густой подлесок. Линь и солдаты стояли у телеги и знаками дали им понять, что нужно поторопиться. В любой момент могли появиться боксеры, и солдаты держали ружья наготове. Линь с явным неудовольствием посмотрел на чемоданы, однако, не говоря ни слова, закинул их в повозку и, подняв борт, лязгнул задвижкой. Телега медленно тронулась с места. Путь лежал среди деревьев. Впереди солдаты вели под уздцы коней.

Только когда процессия выбралась на тракт, Линь успокоился и приказал солдатам сесть на лошадей. Они быстро поехали сквозь ночь. Телегу потряхивало на грунтовой дороге.

Они остановились у небольшого крестьянского дома, во дворе которого высился стог сена. Майор Линь приказал иностранцам лечь на голые доски телеги, а солдаты принялись накидывать на них сено. «Меня хоронят заживо за грехи мои», — подумал доктор, но, когда он закрыл глаза, перед внутренним взором снова возникли лица друзей, с укором взиравшие на него.

Когда они добрались до городских ворот, их встретил караул, пожелавший осмотреть повозку. Доктор услышал, как кто-то грубым голосом осведомился у майора Линя, чего он явился в город посреди ночи. Майор Линь ответил, что привез на конюшни сено, и какое вопрошавшему дело, когда майору приезжать, а когда уезжать из города. Быть может, вопрошавший желает задать те же вопросы мандарину, приказы которого выполняет майор? Ворота со скрипом отворились, и телега, громыхая, въехала в город.

Прежде чем они достигли рыночной площади, телега свернула на боковую улочку и наконец остановилась. Раздался голос майора Линя, приказывавшего всем вылезти наружу. Задыхающиеся люди, царапая себе лица, принялись поспешно разгребать сено. Обнаружилось, что телега стоит в темном переулке у деревянной двери, которую охраняло два каменных льва. Путникам выдали черные шерстяные плащи с капюшонами, под которыми можно было спрятать лица. Убедившись, что все оделись, майор Линь забарабанил в дверь. Их ждала накрашенная женщина с жестоким лицом, покрытым толстым слоем белой пудры.

— Майор Линь, как я рада вас видеть! — жеманно улыбнулась она. — Ах, и Ma На Сы-сяньшэн. Как же давно я вас не видела, — она подняла фонарь, осветив лицо Элен. — Сяоцзэ, вы ведь не в первый раз посещаете мое заведение! — Она протянула руку и костлявыми пальцами, усыпанными кольцами, потрепала девушку по щеке. — Вы, как всегда, неотразимы. — Элен отшатнулась. — Ну заходите же, заходите скорее, — женщина засеменила на маленьких ножках по освещенной фонариками дорожке. — Вы, должно быть, проголодались и устали после столь тяжкого путешествия. Какие у вас миленькие детишки, — проворковала она, — я ведь не ошибаюсь и передо мной действительно знаменитый Ай Дунь-ишэн? Добро пожаловать, дайфу, я очень рада вас видеть. Знаете, всех друзей мандарина здесь ждет самый теплый прием. Для нас такая честь развлекать вас в нашей скромной обители.

Один двор сменял другой. По телу Элен пробежала легкая дрожь, когда она увидела знакомый павильон, и Генри обнял девушку за плечо, словно желая ее защитить. Дети с трепетом смотрели по сторонам. Им еще ни разу в жизни не доводилось бывать в таких роскошных дворцах.

— А сейчас нам предстоит подняться по лестнице, — сказала женщина. — Причем как можно тише. Сейчас все должны уже спать, однако надо соблюдать осторожность. В последнее время к нам приходит очень много народу. У нас столько гостей… однако больше всего мы рады, конечно же, вам.

Они стали подниматься по темным ступеньками. Впереди, тяжело дыша, ступала хозяйка. В доме стоял спертый запах духов, из некоторых комнат второго этажа раздавались странные поскрипывающие звуки. Один раз до них донесся чей-то грубый смех, а вслед за ним и пронзительный вопль. Джордж захныкал от страха. Женщина повернулась. Мерцающий фонарь осветил на ее лице жестокую улыбку.

— Тебе нечего бояться, малыш. Это всего-навсего развлекаются наши гости. Я бы дала тебе поглядеть, но боюсь, твоя матушка не разрешит. — Она усмехнулась и повела их по коридору, пока не уперлась в стену. Женщина отвела в сторону свиток и повернула скрывшуюся за ним задвижку. Потайная дверь распахнулась, и перед путниками предстала еще одна лестница.

— Теперь уже близко, — сказала женщина. — Идем по очереди, один за другим. Ступайте тихо, очень тихо. Правда, здорово, малыши? Настоящая потайная дверь! Какие же вы миленькие, — она погладила Дженни по голове. Нелли привлекла дочку к себе, и Матушка Лю рассмеялась.

Они оказались в отделанном деревом коридоре.

— Вот это — моя комната, — сказала Матушка Лю. — Если вам что-нибудь потребуется, не стесняйтесь и стучитесь ко мне. А вот это, дайфу, ваша комната, — она открыла дверь, которая вела в помещение, залитое светом горящих свечей. Большую часть места занимала огромная кровать с балдахином, укрытая красным покрывалом. На полу лежало два матраца, по всей видимости, приготовленных для детей. Нелли впилась взглядом в развешанные на стенах картины, изображавшие любовников в самых что ни на есть неприличных позах.

— Ах, вы уже обратили внимание на мою коллекцию, — злобно улыбнулась Матушка Лю. — Это работы самых лучших художников. Надеюсь, вы здесь уютно устроитесь и впоследствии будете с теплом вспоминать проведенное с нами время.

Не переставая улыбаться, она затворила за собой дверь, из-за которой донесся разносившийся по коридору голос.

— А теперь займемся влюбленными. Ma На Сы, для вас и вашей подруги я приготовила чудесную комнату…

Нелли выпустила из рук чемоданчик, и он упал на пышный ковер.

— Ну что ж, дорогой, похоже, Генри и наша любезная Элен проведут ночь в грехе, — беззаботно произнесла она.

Аиртон бухнулся на кровать и закрыл лицо руками. Собрав в кулак волю, он заставил прислушаться к словам супруги.

— Да, — пробормотал он. — Да. Ты права. Думаю, так оно и будет.

— Ну что ж, ничего не поделаешь, — молвила Нелли. — Впрочем, им же не впервой. Будем считать, что перед лицом Бога они уже состоят в браке.

— Ага, — слабым голосом отозвался Аиртон. — Весьма великодушно с нашей стороны.

— А ну-ка, — Нелли повернулась к детям, — Дженни, перестань пялиться на эти картины. Ты еще маленькая и ничего не понимаешь. А ну марш в постель. И ты тоже, Джордж. Нам надо выспаться впрок.

Когда дети улеглись, она присела на кровать рядом с мужем, вперившим в пол пустой взгляд.

— Эдуард, — тихим голосом произнесла она. — Я правильно понимаю, мы в…

Аиртон застонал.

— Что бы сказал твой брат Джеймс или мои старики-родители, если бы узнали, что мы провели ночь в борделе? Только представь их нахмуренные вытянувшиеся от удивления лица! — Она улыбнулась и вдруг, откинувшись на кровати, от всей души расхохоталась.

Ее смех отвлек Аиртона от тяжких дум.

— Ты что, женщина, умом тронулась? — накинулся на жену доктор. — Ты хоть понимаешь, где мы? Ты понимаешь, что я наделал? Что я наделал? Нелли, ты хоть видела их лица, когда мы уезжали? Я вас притащил в клоаку греха и мерзости. Что же я наделал?

— Ты спас меня и наших детей, — поцеловала его Нелли. — Ты хороший муж и отец. И ты настоящий храбрец. Тебе не в чем себя винить, Эдуард. Не в чем. После того, что сегодня случилось, я люблю тебя еще больше.

Аиртон закрыл лицо руками. Перед его взором возникли лица сестры Катерины, герра Фишера и Фредерика Боуэрса, с упреком глядевшие на него. Доктор ненавидел и презирал себя до глубины души. Он был сам себе противен.

— Значит, так, дорогой, можешь сидеть и жалеть себя сколько хочешь, — наконец произнесла Нелли. — А лично я устала и хочу спать.

Одну за одной она задула все свечи, и комната погрузилась во мрак. Аиртон остался одиноко сидеть в темноте, глядя в лица людей, которых он предал.

Как только болтающая без умолку Матушка Лю закрыла дверь, Элен и Генри бросились друг другу в объятия, осыпая друг друга поцелуями, срывая с себя одежду, задыхаясь от желания.

— Миленький мой, твои раны… Как же… как же я…

— Любимая, любимая, я так о тебе…

Предложения оставались недосказанными, сменяясь жадными поцелуями. Тяжело дыша, Генри отстранился и запрыгал на одной ноге, стаскивая сапог. Элен уже сорвала с мужчины рубашку и стянула с себя блузку. Девушка опрокинулась на кровать, и Генри принялся расстегивать на ней ее юбку. Элен ему помогала. Наконец юбка полетела в сторону. Генри отшвырнул ногой брюки. Девушка подняла руки и застонала от нетерпения, когда мужчина стянул через голову ее сорочку. Элен откинулась на подушках, приподняв бедра. В голове у нее звенело, а глаза горели ярким огнем. Девушка протянула к мужчине дрожащие руки.

Генри замер, уставившись на нее. Озадаченно Элен приподнялась на локтях.

— Солнышко, что случилось?

— Живот. Твой живот, — прошептал он. Девушка откинулась на подушки. — Господи Боже, я же ничего не знал, — произнес Генри.

Она застонала. На глаза навернулись слезы.

— Я не могла себя заставить рассказать тебе… Я знала. Там, в Черных холмах. Вот почему я хотела уехать из Шишаня. Но ведь сейчас все по-другому? Ведь теперь это уже ничего не значит? — Она умоляюще глядела на Генри. — Ведь сейчас уже все по-другому?

— По-другому, — кивнул Генри, и его глаза расширились от ужаса. — Боже мой! — вздохнул он. — Боже мой, что же я наделал!

В глазах девушки читалась мольба.

— Люби меня, — едва слышно прошептала она.

— Милая моя, хорошая моя. — Заключив девушку в объятия, он стал осыпать ее лицо поцелуями. — Господи, если бы я только знал… Если бы я только знал… — Генри нежно провел рукой по слегка выдававшемуся животу, внутри которого росла новая жизнь.

Губы Элен и Генри встретились, и он медленно, осторожно опустился на нее. Она прерывисто вздохнула и сжала объятия, когда он в нее вошел.

Внизу в одной из трапезных «Дворца райских наслаждений» веселились люди Железного Вана. Разгулявшиеся пьяные разбойники палили в воздух из ружей. Влюбленные едва слышали грохот выстрелов, напоминавший издалека взрывы хлопушек. Тела любовников ритмично двигались в едином ритме. Скрипела старая кровать с балдахином. Элен и Генри чудилось, что они находятся в своем собственном недоступном для других мирке, полном нежных касаний, жара и страсти, мирке, в котором никто не сможет им причинить зла. По крайней мере, в эту ночь, когда они сжимают друг друга в объятиях и после, насытившись, лежат рядом — ее голова у него на плече, а он вдыхает запах ее волос. В эту ночь они защищали друг друга от всех демонов и бесов, бродивших снаружи.

XVII ^{Императорские войска ведут себя бесчеловечно. Они не разбираются в тайнах волшебства. Учитель Чжан велит нам набраться терпения. Мы победим}

Отряд майора Линя прибыл в миссию вскоре после того, как часы пробили десять. На этот раз арбузов с собой майор не привез. Дверь открыл Фишер в ночной рубашке. В руке инженер сжимал заварной чайник.

— Пора, — коротко сказал Линь.

Увидев мрачных солдат, угрожающе столпившихся за спиной майора, и две крытые телеги, ожидавшие у ворот, герр Фишер захлопал глазами. Он все понял.

— Ja. Буду информировать других, — сказал он.

Вслед за ним проследовали солдаты, державшие наперевес винтовки с примкнутыми штыками. Никто не стал подымать шума. Милуорды собрались первыми. Детишки гуськом, словно школьники на прогулке, проследовали за матерью к воротам. Сзади торжественно вышагивал Септимус, прижав к груди молитвенник. Другой рукой он подталкивал вперед Бартона Филдинга, крепко стиснув локоть перетрусившего священника. Проведя полчаса в платяном шкафу, а остаток ночи в молитвах, на которых настоял Септимус, представитель американского попечительского совета по делам христианских миссий в Китае, слегка ошарашенный новыми впечатлениями, вел себя куда как скромнее. Вслед за ними в сутане и апостольнике[41] вышла Катерина, державшая в руках четки. Фредерик Боуэрс надел форму железнодорожника. Вместе с облачившимся во фрак Фишером он помог спуститься Тому по ступенькам.

После того как им пришлось пробежать бегом через строй боксеров, приговоренные были только рады, когда наконец оказались под защитой повозок. Как и ожидалось, толпа вопила, улюлюкала, швырялась дрянью. Сестра Катерина сидела у самого края, прижавшись к откидному борту повозки, и ясно видела кривляющихся, толкающихся людей, глаза которых были полны злобы и ненависти, людей, желавших кинуть взгляд на осужденных на смерть врагов. Взгляд выхватил из толпы одного человека, который, в отличие от остальных, улыбался. С изумлением монахиня узнала в нем Чжана Эрхао, управляющего хозяйством Аиртона, который неоднократно помогал ей с рутинной работой по госпиталю. Глаза Катерины и Чжана встретились, и он плюнул в нее. Желтая харкота попала Катерине на сутану. Повозка качнулась и двинулась вперед.

Когда телеги выехали на открытое пространство, осужденные с облегчением вздохнули.

День был чудесен. По ясному синему небу плыли громады белых облаков. На легком ветру шумела листва вязов. Среди ветвей летали сороки и клушицы. В других обстоятельствах в подобный день приговоренные отправились бы на прогулку с Дженни и Джорджем, причем, возможно, в точно такой же телеге. Сестра Катерина вдруг вспомнила о Елене и заплакала.

— Перестань, милая, — она почувствовала, как к ней на плечо опустилась тяжелая ладонь, и, оглянувшись, увидела раскрасневшегося улыбающегося Тома. — Вот, возьми меня за руку.

Из телеги, где ехали Милуорды, донеслись приглушенные звуки гимна. Можно было даже различить некоторые слова. Сильный голос Септимуса перекрывал стук колес. Отцу тоненько вторили дети.

— Погодите, я слов не знаю, — сказал Том. — Но мы можем спеть и получше, чем янки. Правильно я говорю? А ну-ка, Боуэрс, сейчас мы покажем, как поют у нас в Англии. Давай, Катерина, у тебя славный голосок. Пойте погромче, а то у меня голосина как сирена. Договорились? Вот и славно, я начну, — и, набрав в грудь побольше воздуха, он запел:

Давайте, подтягивайте!

— И вы, мистер Кабот, еще сравниваете свой голос с сиреной? По мне так больше похоже на лягушачье кваканье. Дайте-ка я лучше покажу, как поют у нас в долинах. После пары-другой пинт пива. День чудесен, и, прежде чем он закончится, мы успеем вдоволь помолиться. Вот, лучше послушайте песню, которой меня научила мать. Песня старинная, так что вам, чужакам, она поначалу покажется странной. Но вы не обращайте внимания, просто знайте да подтягивайте, — прочистив горло, машинист запел «Илкли-мур».

Том с удовольствием подхватил:

Герр Фишер поймал себя на том, что не в силах сдержать смех.

— Ох уж вы англичане, англичане. Что за неуместное поведение? И так всегда… — промолвил он и стал подтягивать за остальными:

Никто не обратил внимания на то, что грубый басовитый голос инженера отнюдь не добавил песне очарования. Герр Фишер пел вместе со всеми и улыбался.

— Отлично, мистер Фишер, отлично. Мы еще сделаем из вас англичанина, — похвалил Боуэрс. — А теперь третий куплет. Сестра, вы к нам не присоединитесь?

Катерина сперва запела тихо и неуверенно, но потом ее голос окреп, и вскоре они уже все распевали бессмысленный припев и весело смеялись, когда один куплет сменял другой. Покончив с «Илкли-мур», Боуэрс запел «Кто знает Джона Пиля?», потом Том исполнил «Песню итонских лодочников», затем Герр Фишер припомнил застольную студенческую песню, которую в молодости распевал с друзьями в Гейдельберге, а сестра Катерина спела «Фуникули-Фуникула». А потом они по общему согласию снова вместе громко запели «Илкли-мур».

Майор Линь, с лица которого не сходило мрачное выражение, ехал вслед за повозками на серой кобыле. «Неужели они не знают, что их ожидает?» — думал он, прислушиваясь к пению. Как можно в такую минуту веселиться? Неужели им неведом страх? Китайцы бы на их месте с достоинством готовились встретить смерть. Так бы поступили даже такие мерзавцы как Железный Ван и его разбойники. Да что там разбойники — самый распоследний крестьянин! Какие же эти иноземцы отвратительные! Линю казалось, что даже сейчас они над ним глумятся. Майор ненавидел их почти столь же сильно, как и боксеров. Недисциплинированный сброд. Майор мечтал о порядке, о возвращении былых времен, об уважении к величию власти и трепете перед законом. Что ж, мандарин даст ему оружие, и он восстановит порядок. Но все же, почему иноземцам не страшно?

Маленькая процессия ехала по узким тропинкам. Вверх, к бездонному куполу неба неслось пение осужденных. Из одной телеги доносилось «Славься», из другой — «Илкли-мур».

Когда показались городские стены, майор Линь дал знак остановиться. Оставшиеся четверть мили до рыночной площади осужденным предстояло пройти пешком.

С них сорвали парадные платья. Китайские преступники шли на казнь обнаженные по пояс. Эта участь постигла и женщин, которым, однако, разрешили задрать верхние юбки, чтобы хоть как-то прикрыть наготу. Впрочем, казалось, она не слишком их беспокоила, и, когда их раздели, ни Летиция, ни Катерина не выказали никаких возражений, сочтя споры со своими мучителями ниже собственного достоинства. Приговоренных было так много, что тяжелые деревянные колодки надели не на всех, а только на Септимуса Милуорда, герра Фишера, Бартона Филдинга и Фредерика Боуэрса. Тома, который все еще не оправился от ран, решили не трогать. Для него были подготовлены носилки, но молодой человек с возмущением заявил, что пойдет на костылях, и майор Линь не стал с ним спорить. Майор также решил не сковывать пленников — это еще больше замедлило бы скорость передвижения, и цепи швырнули обратно в телеги.

Осужденных ждали чиновники ямэна. В паланкине сидел казначей Цзинь, который должен был возглавить процессию. Знаменосцы сжимали хлопающие на ветру стяги. Некоторые из стражников держали в руках деревянные палки, чтобы расчищать дорогу через толпу. На груди барабанщика висел большой тамтам, а двое горнистов возились с длинными трубами. Одни были должны идти впереди и дудеть, давая зевакам сигнал уступить дорогу.

Началась обычная китайская неразбериха и суета — каждый спешил поскорее занять свое место. Майор Линь сидел на лошади, всем своим видом выказывая неудовольствие задержкой. Наконец из окошка паланкина показалась холеная рука казначея, который дал знак трогаться. Майор Линь прорычал приказ.

Тяжело загремел барабан. Заревели трубы.

Медленно, ужасно медленно, из-за детей и Тома на костылях, процессия двинулась в сторону города.

Над ними вздымалась надвратная башня. Солдаты и разбойники перегибались через зубцы, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на приговоренных. Потом процессия шагнула в ворота и ее поглотила темнота. Вверху угрожающе нависали зубья подъемной решетки. Когда осужденные преодолели ворота и оказались с обратной стороны городской стены, они не удержались и сощурились. Яркое солнце ослепило их так сильно, что они не сразу заметили толпы стоявшего вдоль дороги народа. На всех балконах грудились люди. Много, очень много жителей Шишаня пришло поглядеть на смерть иноземцев. Однако в собравшейся толпе было кое-что непривычное. Люди молчали, словно отказываясь верить собственным глазам. Бартон Филдинг, несколько раз оступившийся под тяжестью колодок, склонив голову, смотрел под ноги. Другим каким-то образом удавалось сохранять прямую осанку. Впереди гордо вышагивал Септимус Милуорд. Он не смотрел по сторонам, хотя время от времени кидал нежный взгляд на Хирама, шедшего рядом с ним. Женщины махнули рукой на наготу и держали за руки малышей. Позади переставлял костыли Том, которого слегка придерживал Фредерик Боуэрс, положивший ему на плечо руку. Чернобородый машинист невозмутимо поглядывал на толпу.

— Что за яркая компания собралась! Вы не находите, мистер Кабот? — спросил он. — Так печально уродиться на свет дикарем. Мне вечно не хватало времени изучить историю прославленной китайской культуры длиной в пять тысяч лет. На мой взгляд, не так уж они далеко ушли.

— Вы правы, сегодня они ведут себя не очень цивилизованно, — тяжело дыша, пробормотал Том. — Знаете, мне кажется, пора спеть.

— «Илкли-мур» сейчас прозвучит несколько неуместно.

— Именно, я хотел бы спеть что-нибудь вдохновляющее, — сказал Том, — чтоб они поняли, из какого теста мы слеплены. — Он перевел дыхание и крикнул через головы идущих: — Милуорд! Вы знаете «Вперед, Христовы воины»?

— Разумеется, — отозвался Септимус и, вздернув гривастую голову, запел. К нему тут же присоединилось послушное семейство. Один за другим запели и остальные. Даже Филдинг начал мямлить слова гимна. Слабые голоса людей поднялись над грохотом барабанов и ревом труб. По толпе пронесся ропот. Майор Линь дернул лошадь под уздцы, оглянулся, нахмурил брови, но ничего не мог поделать. Казначей высунул голову из окошка паланкина и, сам того не замечая, принялся отбивать ритм пальцами, увенчанными длинными ногтями. При мысли о предстоящем спектакле Цзинь улыбнулся.

— Смерть иноземцам! Спасем Цин! — заорал кто-то в толпе, но крикуна не поддержали. Дивящийся народ, в массе своей, хранил молчание.

Маленькая группка пилигримов, распевая гимн, шла навстречу мученической смерти.

В тот день они проспали допоздна. Когда Нелли и Аиртон встали, дети еще спали. Доктор глянул на часы. Было уже давно за полдень.

— Дай им еще поспать, Эдуард, бедняжки так устали, — сказала Нелли.

Супруги привели себя в порядок. В углу комнаты возле вместительного ночного горшка стояла бадья, до краев заполненная водой, в которой плавал ковш. Аиртон и Нелли оделись и сели на кровати. Делать было больше нечего.

— Мне немножко хочется есть, — промолвила Нелли. — Как ты думаешь, можно попросить эту ужасную женщину приготовить нам покушать?

Как оказалось, в этом не было никакой необходимости. Выглянув за дверь, доктор обнаружил в пустом коридоре стул, на котором кто-то оставил поднос. На нем стояли чашки, маленькие деревянные коробочки с засахаренными фруктами, маньтоу[42] и чайник в емкости с горячей водой.

— Завтрак в номер? — спросила Нелли.

— Угу, — угрюмо отозвался доктор и налил себе чая.

— Любовничков не видать?

— Нет, — ответил Аиртон.

— Ну что ж, думаю, нам надо просто сидеть и ждать. Больше нам ничего не остается, — промолвила Нелли. — Кто-нибудь непременно о нас позаботится.

— Ага, — сказал доктор, но его мысли блуждали где-то далеко.

В дверь постучали. На пороге стоял Генри. На лице мужчины застыло мрачное выражение.

— Доктор, думаю, вам лучше пойти со мной. Вы должны кое-что увидеть. Однако, миссис Аиртон, возможно, вы сочтете за лучшее остаться в комнате.

— Что бы ни случилось, я все равно пойду с мужем, — отозвалась Нелли.

— Как хотите. Зрелище будет не из приятных.

Супруги проследовали за Генри по коридору. Снаружи доносились ропот и гомон толпы. Элен Франсес стояла на скамейке, которую придвинула к стене, чтобы дотянуться до высокого окна. Лицо у девушки было бледным и таким же мрачным, как у Генри.

— Давайте я вам помогу, — сказала она и протянула женщине руку. Взобравшись на скамейку, все четверо выглянули наружу. Из окна виднелись изогнутые крыши храма, расположенного напротив «Дворца райских наслаждений». Куда ни глянь — серела черепица городских домов. Также из окна открывался великолепный вид на площадь, заполненную взбудораженным народом. Центр площади — усыпанный песком круг — пустовал. В нем стоял только голый по пояс здоровяк, опиравшийся на меч. Здоровяк обменивался с собравшимися шутками.

— О Господи! — воскликнул Аиртон. — Сейчас начнется казнь! Меннерс, скажите, это же… это не…

Генри ничего не ответил. По толпе прошла волна. Показался мандарин в сопровождении похожего на медведя человека, одетого в меха. Мандарин о чем-то с ним говорил, весело хохоча над его шутками. За ними следовала разношерстая толпа чиновников и людей, напоминавших по виду разбойников и головорезов. Процессия неспешно направилась к креслам, установленным у края площади.

— Железный Ван, — промолвил Генри, — и его разбойники. Что ж, ничего другого я и не ждал.

Некоторое время казалось, что ничего не происходит. Мандарин и его спутники покуривали длинные трубки. Сидевший рядом волосатый мужчина время от времени прикладывался к выдолбленной из тыквы бутыли. Толпа стала волноваться. Группа людей, одетых в форму боксеров, принялась было скандировать знакомое «Смерть иноземцам! Спасем Цин!» — но их голоса вскоре стихли, как порой стихает песня, которую начинают горланить болельщики на футбольном матче. Толпа стала науськивать палача, и он, перехватив поудобнее меч, принялся вращать его над головой, кружась в боевом танце. Послышались одобрительные возгласы. Наконец палач остановился, и толпа постепенно затихла в ожидании.

Четверо людей, стоявших на скамье в коридоре, тоже замерли.

До них донесся медленный барабанный бой и рев труб. По толпе прошла волна, люди вытягивали шеи. Грохот барабанов перекрыло пение! Пение!

— Боже, Эдуард, — выдохнула Нелли, узнавшая мелодию. — «Златой Иерусалим». Я этого не перенесу.

Они смотрели. Сначала на площади показались знаменосцы, вставшие по краю толпы. Вслед за ними показался майор Линь. Он уже спешился и шел за худым седовласым казначеем Цзинем, который, поклонившись мандарину, занял место на дальнем краю площади. Затем на площадь вышли еще знаменосцы, а потом укрывшиеся во «Дворце райских наслаждений» увидели Септимуса Милуорда, положившего руку на плечо сына. Один за другим на площади показались другие осужденные. Вереницу замыкал ковылявший на костылях Том. Гимн подошел к концу. Септимус, не обращая внимания на толпу, выпростал вперед руки. Поднять их высоко он не мог — мешала колодка на шее. Затем он открыл молитвенник. Остальные встали вокруг него на колени и принялись молиться.

Седовласый чиновник развернул свиток. Он читал приговор визгливо, словно заклинание, в завершение выкрикнув: «Трепещите и подчиняйтесь». Мандарин, отложив в сторону трубку, кивнул и, мгновение спустя, дал знак рукой. Здоровяк с мечом склонился в глубоком поклоне. Толпа вздохнула.

Двое мужчин, помощники палача, резво переставляя по песку ноги, кинулись к осужденным. Их выбор пал случайно на Бартона Филдинга, который оказался к ним ближе всего. Когда с него стали снимать колодки, Бартон стал кричать и вырываться. Толпа удовлетворенно зароптала. Септимус Милуорд оторвался от молитвенника и что-то громко сказал плачущему соотечественнику. Глядевшая в окно четверка не расслышала, что за слова произнес Септимус, однако они возымели чудодейственный эффект. Филдинг замер и, когда его волокли на середину площади, уже не сопротивлялся. Септимус вернулся к чтению. Никто из осужденных не поднял головы, сосредоточившись на молитве, но доктор и другие, стоявшие на скамейке, видели все до мельчайших подробностей. У них не было сил отвести взгляда. Филдинга заставили встать на колени, рывком завели руки за спину, и палач одним ударом снес ему голову.

Генри приобнял Элен, которая тихо плакала, опустив голову ему на грудь. Доктор Аиртон и Нелли с каменными лицами, оцепенев от ужаса, смотрели на площадь. Они не могли поверить собственным глазам.

Следующий выбор пал на герра Фишера. Когда подручные палача начали снимать колодки, инженер, в отличие от Филдинга, сопротивляться не стал. Он учтиво поклонился — сперва Септимусу, потом Боуэрсу и, оттолкнув руки палачей, с чопорным видом направился к центру площади, где его ждал крепыш с окровавленным мечом. Инженер опустился на колени, перекрестился и резким движением заложил руки за спину. На этот раз, когда аккуратно подстриженная голова Фишера покатилась по песку, толпа не издала ни звука.

Когда пришли за следующей жертвой, Том уже был готов. Пока палач занимался Фишером, Том успел на прощание пожать Боуэрсу руку и нежно поцеловать в лоб сестру Катерину. Прежде чем до него добрались подручные, молодой человек, переставляя костыли, сам направился к палачу. По толпе пронесся ропот восхищения, люди были потрясены его храбростью. Когда Том упал на колени, предварительно картинно отбросив костыли, шум стих. В повисшем молчании все ясно услышали, как он насвистывает.

— «Отличная погодка для прогулки», — тихо произнес Генри. — Мотив врет, но в этом весь Том. Какое мужество. Какое мужество.

— Генри, я не могу на это смотреть, — прошептала Элен.

— Не смотри.

Меч опустился.

Видимо, для разнообразия на этот раз выбрали женщину. Сестра Елена вертела головой из стороны в сторону, пытаясь прикрыть руками грудь. Было видно, как она волнуется, но все же ей удалось сохранить твердость духа. Представ перед здоровяком, она смешалась, завороженно уставившись на заляпанный меч и лужи крови на песке. Палач был с ней мягок. Он велел ей встать на колени. Монахиня подчинилась, сперва осенив себя крестным знамением. Одни из подручных завел Катерине руки за спину, а второй закинул вперед волосы, обнажая ей шею. Лезвие затупилось, и, чтобы отсечь монахине голову, палачу потребовалось нанести два удара.

— Катерина, — прошептала Нелли и тоже начала плакать. Тихо, как Элен. Аиртон, окоченев, вцепился в подоконник и не сводил с площади взгляд. Доктор даже не заметил, что порезался об острый край и у него идет кровь.

Наступил длительный перерыв — принесли камень, чтобы наточить клинок. Взмокший палач обтерся полотенцем и жадно приник к горшку с вином, который ему принесли из закусочной. Толпа загудела, что-то взволнованно обсуждая. Оставшиеся в живых по-прежнему молились, стоя вокруг Милуорда. Головы Филдинга, Фишера, Тома и Катерины лежали там же, где и упали. Вокруг них уже начали с жужжанием кружиться мухи.

Наконец пришли за Боуэрсом. Машинист строевым шагом направился к палачу. Вскоре все было кончено. Голова Боуэрса покатилась по песку и замерла возле головы Фишера. Картина была зловещей, казалось, головы о чем-то судачат. Теперь остались одни Милуорды.

Летиция обхватила руками двух младшеньких — дочек Летти и Анну. Их не стали разлучать с матерью, и подручные подвели к палачу сразу всех троих. Прежде чем встать на колени, Летиция сняла очки, сперва, нежно, с дочек, а потом уже с себя. Сначала палач снес головы детям, а потом их матери. Сработано было чисто.

Настала очередь Хирама. Он поцеловал отца в щеку и, гордо вздернув голову, направился к палачу. Но вскоре и голова юноши слетела с плеч. За ним последовала его старшая сестра Милдред. Она, точно так же как и Елена, стеснялась обнажать свою формирующуюся грудь. Увидев лежащие на песке головы брата и матери, девочка заплакала, но палач быстро сделал свое дело, и вскоре ее голова присоединилась к остальным.

Теперь оставались только Милуорд и четверо его детей.

Палач выказывал явные признаки усталости. Возможно, все дело было в вине, которое он выпил в перерывах между казнями. Он приказал помощникам заняться детьми, а сам решил отдохнуть и, воспользовавшись моментом, промочить горло. Толпе, молча взиравшей, как палач расправлялся с последними из жертв, казалось, было все равно. Исаия, Мириам, Томас, Марта, которые перестали молиться после того, как увели их мать, в ужасе вцепились отцу в ноги. Подручные терпеливо разжали маленькие ручки и поволокли упирающихся детей на середину площади. Головы детям рубить не стали, а просто перерезали им горло мясницкими ножами. Так было быстрее.

Казнь детей ни Нелли, ни Элен не видели. После того как Летиции отрубили голову, они сели на скамью. Элен тряслась от рыданий в руках Нелли, а сама Нелли смотрела расширившимися глазами в стену. Теперь за происходящим на площади следили только доктор и Генри. Аиртон за весь час не сдвинулся с места. Время от времени Генри обеспокоенно на него поглядывал.

Теперь остался только Септимус. После того как подручные увели находившихся под его защитой детей, он закрыл молитвенник и с каменным лицом смотрел, как им перерезают горло. Когда все было кончено, Септимус повернулся к мандарину, указывая на него пальцем, словно ветхозаветный пророк, призывающий гнев Божий на головы зачинщиков страшного преступления. Аиртон не смог разобрать слов, которые произнес Милуорд, однако увидел, что они не произвели на собравшихся особого впечатления. Сидевший возле мандарина волосатый мужчина, который, по словам Генри, и был Железным Ваном, громко расхохотался и отсалютовал Септимусу бутылкой. Мандарин, судя по тому, что видел доктор, изнывал от скуки. Лю Дагуан махнул рукой, дав палачу знак поторопиться.

Септимус повернулся на каблуках и направился к палачу, походя оттолкнув кинувшихся к нему подручных. На мгновение он замер, уставившись здоровяку прямо в глаза. Палач нахально уставился на Септимуса, однако, не выдержав взгляда проповедника, отвернулся. Септимус вытянул вперед руку и мягко похлопал крепыша по плечу. Потом он встал на колени, позволив изрядно перетрусившим подручным снять с себя колодки. Проповедник, склонив голову, прошептал молитву и только затем дал одному из помощников завести себе руки за спину. Другой помощник осторожно отвел в сторону русую косицу Септимуса, обнажив ему шею. Палач мгновение помедлил и рубанул, однако голова Милуорда осталась на плечах. Здоровяку потребовалось еще два мощных удара, прежде чем клинку удалось преодолеть сопротивление плоти, мышц и хрящей. Наконец голова Септимуса медленно покатилась, присоединившись к головам его родных.

Все было кончено.

Почти. Доктор стоял как вкопанный, не обращая внимания на руку Генри, которую тот положил ему на плечо. Аиртон увидел, как мандарин поднялся и направился к месту казни. Лю Дагуан хладнокровно окинул взглядом тела казненных, напоминая сурового генерала, осматривающего поле боя после отгремевшего сражения. Потом мандарин вздернул голову и, как показалось, глянул прямо на окно, возле которого застыл доктор. Выражение его лица было непроницаемо, однако Аиртону почудилось, что мандарин будто хочет ему что-то передать, желает дать знать, что осведомлен о том, где скрывается доктор и что он видел казнь. Затем Лю Дагуан резко повернулся и пошел прочь.

— Пойдемте, доктор, — промолвил Генри. — Смотреть больше не на что.

Спустя несколько мгновений доктор обернулся, одновременно заметив на ладонях кровь. Он повернулся к Генри и ухватил его за рукав.

— Я Иуда, — прошептал Аиртон. — Я должен был быть вместе с ними. — Он впился взглядом в глаза Меннерса. — Я должен был быть вместе с ними.

— Давайте спустимся, доктор, — мягко сказал Генри. — Позвольте дать вам руку.

Они услышали плывущий по коридору звук воркующего голоса и увидели, как к ним семенит Матушка Лю.

— Вот вы где, — жеманно улыбнулась она. — Как мило. Наслаждаетесь солнечным деньком и чудесным видом из окна? Надеюсь, вы славно устроились и хорошо покушали. У меня для вас очень хорошие новости. Очень. Завтра вас собирается посетить мандарин. Представляете? Сам мандарин!

XVIII ^{Когда пошел дождь, кое-кто из наших захотел вернуться к себе в деревню, но командир казнил тех, кто пытался уйти}

Сначала были шок и неверие в случившееся. Потом у Элен началась истерика. Девушка тряслась в объятиях Генри. Ей хотелось вырваться, убежать прочь, куда угодно, главное подальше от тесной, расписной комнаты, душащих гардин и жутких воспоминаний о событиях, свидетельницей которых она стала.

— Ты видел? — кричала она. — Его голова! Голова! Голова Тома! Я плохая! Грязная! Хочу умереть! Умереть!

Генри пришлось отобрать у нее свою бритву и оттащить девушку от зеркала в позолоченной раме, о которую она стала биться головой. Он связал девушке руки, чтобы она не расцарапала себе лицо ногтями. Генри крепко держал Элен, а она все металась по кровати, глаза у нее сделались дикими, по щекам бежали слезы, на подбородке поблескивала слюна, а он целовал ее во влажные брови и шептал:

— Надо жить дальше. Ради них. Жить дальше. Понимаешь? Понимаешь?

Но она не отвечала ни на ласки, ни на слова. Постепенно он устала, дикие конвульсии, сотрясавшие ее тело, сошли на нет, но сознание продолжало прокручивать одну и ту же кошмарную сцену. Девушка лежала в объятьях Генри неподвижно, будто окаменев, устремив невидящий взгляд в потолок. Перед ее взором по-прежнему маячили отрубленные головы, обезглавленные тела и лужи крови на песке. В отчаянии Генри дал ей пощечину, чтобы привести в себя, вернуть в мир живых. На секунду Элен сосредоточилась, вцепилась мужчине в руку и тихо, словно доверяя ему страшную тайну, прошептала:

— Летиция была хорошей матерью. Она сняла с детей очки, чтобы они ничего не видели. — Элен хихикнула как безумная, издав жуткий, леденящий кровь смешок, похожий на визг шакала. — Но малышам все равно отрубили головы. Чик! Чик! Чик! Будто розы с куста срезали, раз, два, три, — слова сменились стонами, и она, не в силах совладать с собой, заметалась из стороны в сторону.

Генри решительно направился к одному из шкафчиков и принялся выдвигать один ящик за другим, пока не нашел того, что искал. Он достал длинную трубку, свечу и мешочек с черной пастой. Скатав пасту в шарик, Генри поместил его в чашечку и поднес трубку девушке, лежавшей на кровати. Почувствовав резкий запах, она успокоилась. Элен с жадностью выкурила первую трубку. Генри тут же скатал еще один шарик, и девушка снова затянулась сладковатым дымом.

— Спасибо, спасибо, любимый, — пробормотала она, прежде чем погрузиться в сон.

Долго, очень долго Генри сидел на кровати, держа в руках голову девушки. Потом Элен проснулась, и они сплелись в объятиях.

— Останься, со мной, останься, прошу, — прошептала Элен, когда они уже лежали отдыхая. — Не оставляй меня больше.

И он остался внутри нее, сжимая ее в руках, двигаясь вместе с ней, помогая ей пережить длинную темную ночь.

Утром она пробудилась от приятного расслабляющего сна. Она попыталась удержать воспоминания о нем как можно дольше, но образы смешались и растаяли. Лениво она протянула руку, чтобы дотронуться до Генри, но пальцы коснулись лишь простыни.

— Ты где, солнышко? — спросила, открывая глаза.

Генри был уже полностью одет. Он сидел на краю кровати, вперив взгляд в пол.

— Как ты себя чувствуешь? — вежливо спросил он.

К Элен тут же вернулись воспоминания о вчерашнем дне, мерзким холодком разогнав приятную истому и тепло, наполнявшие ее тело после долгого сна. Перед глазами снова возник Том, который, насвистывая, с вызывающим видом преклонил колена на песке. На глаза снова навернулись слезы, однако, к собственному изумлению, девушка обнаружила, что воспоминания уже не вызывают у нее такой муки. Казалось, она посмотрела некий полный грусти спектакль, оказавший на нее сильнейшее впечатление, который, подойдя к концу, оставил после себя не боль и смятение, а лишь глубокое чувство утраты.

— Мне грустно, — ответила она. — Но я помню твои слова. Нам надо жить дальше.

— Правильно, — кивнул Генри. В его голосе чувствовалось напряжение, почти что боль. — Помоги нам Бог, мы должны жить дальше. Как сумеем. Чего бы это ни стоило.

Элен села в постели, и одеяло, которым она прикрывалась, скользнуло вниз.

— Что с тобой, Генри?

Она увидела небритое лицо, круги под налитыми кровью глазами, которые, как ей почудилось, смотрели на нее оценивающе, внимательно разглядывая длинные ниспадавшие на грудь локоны рыжих волос, усыпанные веснушками руки, слегка выступающий вперед живот. Элен почувствовала стеснение. Она заволновалась.

— Что случилось, Генри? — спросила девушка.

— Господи, какая же ты красивая, — произнес он. — Как же мы сможем это пережить?

— Скажи мне, Бога ради, что случилось? Что нам предстоит пережить? — Сама того не замечая, она завернулась в одеяло, чтобы хоть как-то укрыться от пронзительного взгляда.

— Наверное, лучше мне сказать прямо, — промолвил Генри. — Чтобы спасти вам жизни, мне пришлось заключить сделку. Мандарин потребовал плату за помощь. И возможно, сегодня он придет, чтобы получить обещанное.

Элен пыталась совладать с растущим беспокойством.

— Это как-то связано с твоими секретными делами?

— Отчасти, — ответил Генри. — Я все еще жив, потому что ему нужен. Я думал, что он по доброте душевной согласится спасти и доктора. Считает Аиртона своим оппонентом в философских спорах. Другом. Однако для мандарина это недостаточное основание для того, чтобы оставить его в живых. Он человек восточный, и альтруизм ему не свойственен. Мне пришлось заключить сделку, чтобы спасти тебя и семью доктора. — Он помолчал. — По сути дела, ты и стала частью сделки.

Неожиданно она почувствовала холодное спокойствие, будто то, о чем она только догадывалась, стало предельно ясным, или же случилось то, чего она втайне страшилась. Странно, но отчего-то в этот момент ей вспомнилось, как она в детстве нарушила одно из школьных правил. Однажды ночью они с подругой пробралась на кухню и стащили пирог. На протяжении двух последующих дней происшедшее продолжало оставаться тайной. На третий день ее вызвали в кабинет директора. Преступление раскрыли, и первое ощущение, посетившее Элен, было чувством облегчения от того, что изнуряющему ожиданию наказания наконец-то положен конец. Два дня, проведенные с Генри после их спасения, казались чудесным сном. Ей даже удалось себя убедить, что он ее любит. Вплоть до вчерашней казни она была весела, невероятно весела, и все же в глубине души она понимала, что после того зла, что причинила другим, и ошибок, которые совершила, она не заслуживает счастья, и долго оно все равно не продлится. Она даже не удивилась, что Генри, фальшивый идол, которому она поклонялась, обернулся орудием покуда еще неведомого наказания, уготованного ей судьбой.

— Итак, я часть сделки, — сказала она. — Что же мне предстоит сделать?

— Он согласился на одно-единственное условие. Я все перепробовал. Я просил его, умолял — впустую.

— Так что же это за условие? Я уже сама догадываюсь, просто хочу услышать это из твоих уст. Любимый, — тихо добавила она.

— Он сказал, что однажды видел тебя из своего паланкина, — вздохнул Генри. — Его внимание привлекли твои рыжие волосы.

Элен ожидала этих страшных слов, и все же они ее потрясли до глубины души. Она почувствовала, как по телу пробежал холодок. В голове загудело.

— Господи Боже, Генри, что же ты наделал? — прошептала она.

— Я спас тебе жизнь. Я спас доктора и его семью. У меня не было другого выхода.

— И ты продал меня в гарем мандарину? Так вот какую сделку ты заключил? Значит, я сделаюсь наложницей на всю оставшуюся жизнь?

— Нет, — ответил Генри. — Ты будешь должна провести с ним всего лишь один час. Наедине. Матушка Лю сказала, что он придет сегодня поздно вечером.

— Всего лишь один час, — повторила она. — Всего-навсего один час.

— Я думал, если ты покуришь опиум…

— То, может быть, даже ничего и не замечу. Как это мило с твоей стороны, Генри. Это будет… Просто еще один дурной сон?

— Вроде этого, — пробормотал Генри.

— Насколько я понимаю, выбора у меня нет?

— Именно. Если ты, конечно, хочешь сохранить жизнь. Себе и семье Аиртона.

— Ясно, — она сухо рассмеялась. — Ну что ж, тогда, я полагаю, мне предстоит исполнить святой долг. Как ты думаешь, стали бы монахини из мой школы гордиться моим мученическим венцом? Впрочем, мне ведь не придется жертвовать своей добродетелью? У меня и добродетелей-то не осталось, ты уж об этом позаботился. Да и вообще, о какой добродетели может идти речь? О какой чести? Чего мне терять? Ты заключил удачную сделку. Поздравляю.

— Элен, послушай, нет ничего страшнее смерти. Ничего. Главное сохранить жизнь, и плевать на мещанские взгляды. Думаешь, я бы пошел на сделку, если бы у меня был выбор? Господи, Элен, — рявкнул Генри. — Что мне оставалось делать? Иначе я не смог бы вас спасти. Если бы я не согласился, ты бы вместе с остальными отправилась на площадь, и тебе бы отрубили голову. Тебе, Аиртону, Нелли, Дженни и Джорджу. А так вы остались в живых!

— Ах, да, надо жить дальше. Кажется, ты говорил именно так.

— Послушай, может быть, мандарин вообще к тебе пальцем не притронется. Этот старик затеял с доктором философский диспут. В этом-то все и дело. Они спорят о прагматизме. Он думает, что доктор, чтобы спасти наши жизни, согласился отдать тебя ему. Мандарин доказал свою правоту. Все люди действуют из корыстных побуждений. Вот и все. Мы останемся в живых.

— О чем ты, Генри? Ты хочешь сказать, что доктор тоже замешан?

— Конечно же нет. Так думает только мандарин. На самом деле Аиртон ничего не знает. Да и какая разница. Солнышко, ты будешь жить, а на остальное мне плевать. Ты будешь жить. Жить, — он замотал головой и сжал кулаки. — Я не мог тебя потерять… Ты для меня… ты для меня больше жизни. Я пойду на что угодно, буду лгать, обманывать, убивать, продам душу Дьяволу… лишь бы спасти тебя. Иначе нельзя… Господи Боже, — он закрыл лицо руками.

— Знаешь, Генри, — холодно произнесла Элен. — Ты как никогда был близок к тому, чтобы признаться мне в любви. Забавно, что это случилось, когда ты меня уговаривал лечь под дикаря. Мне тебя жаль.

Понурив голову, Генри встал с постели и принялся ходить по комнате. Сделав несколько шагов, он повернулся к девушке. Гримаса муки, не сходившая с его лица за все время разговора, сменилась холодным высокомерным выражением, губы искривились в привычной сардонической усмешке. Генри заговорил в обычной медлительной манере, растягивая слова:

— У тебя есть все основания, милая, ненавидеть меня за испытание, на которое я тебя обрек. Однако, если у тебя хватит мужества его выдержать, мне того будет вполне довольно. Быть может, после ты меня не захочешь больше видеть. Мне и того будет довольно. Мне будет тяжело без тебя, но я справлюсь. А может, и не справлюсь. Так или иначе, будет уже все равно. Для меня жизнь — игра. Таков уж мой выбор. И мне плевать — выиграю я или проиграю. Но мне далеко не все равно, что случится с тобой. Ты сотворила со мной то, что доселе не удавалось ни одной женщине. Все мои мысли только о тебе. Я думал, что неуязвим. Так или иначе, я позабочусь о том, чтобы ты выбралась отсюда живой. Если я увижу, что мандарин собирается причинить тебе зло, я убью его, но с твоей головы не упадет и волос. Он трогательный старик, с которым тебе придется провести час. Да, будет неприятно. Возможно, он станет тебя лапать или даже захочет переспать с тобой. И что с того? С девушками могут произойти вещи и пострашнее. Добродетели, они, знаешь ли, не между ног. Они в душе, Элен, в твоем большом добром сердце. Это и мужество, с которым ты встречаешь беды, уготованные тебе судьбой. И твоя красота. И твое чувство юмора. Это твой вольный дух, который вдыхает жизнь во все, что тебя окружает. Это все то, что я в тебе люблю. Мандарину до этого не под силу дотянуться. Он даже не сможет приблизиться к тебе, к той настоящей Элен Франсес. Чтобы справиться с тем, что тебе предстоит, надо принять опиум. Трубка на столе. Если я не ошибаюсь и ты действительно настолько сильна, насколько я полагаю, пара-другая доз не сделают тебя снова наркоманкой. Главное, не перестарайся. Я и так чувствую огромную вину за то, что пристрастил тебя к этому чертовому зелью. Готовься как хочешь — тебе надо выдержать. Так ты спасешь свою жизнь, ту самую единственную жизнь, которая для меня бесценна. А теперь прости. Пойду в коридор, покурю, — он вышел, захлопнув за собой дверь.

Элен медленно оделась, закончила приводить себя в порядок и присела на стул, стоявший возле низкого столика. В отполированной столешнице из красного дерева отражалась лежащая на ней трубка. Она взяла ее в руки и приникла к ней губами, почувствовав тонкий аромат дыма, который она вдыхала накануне вечером. Ее рука двинулась к мешочку с маковой пастой. Рассеянно она зачерпнула щепоть черного, похожего на патоку вещества и принялась заученным движением скатывать шарик. Ей пришлось приложить усилие, чтобы остановиться. Девушка открыла глаза и долго сидела погруженная в собственные мысли; в одной руке — трубка, в другой — паста. Элен вздохнула. По щеке пробежала слеза. Она положила трубку на стол, а шарик — обратно в пакетик с пастой. Затем Элен устало поднялась и, убрав трубку и пакетик в шкафчик, вышла в коридор и встала рядом с Генри. Ни он, ни она не произнесли ни слова. Генри курил. Она обняла его за талию, склонив голову ему на грудь. Через некоторое время он положил руку ей на плечо. Им оставалось только ждать.

В это время мандарин, точно так же как и Элен, рассматривал трубку. Обычно он курил опиум у себя в покоях и редко когда изменял привычке, однако после получасовой беседы с Железным Ваном мандарин чувствовал, что ему надо успокоиться. Он терпеливо ждал, когда Фань Имэй подготовит ему трубочку, с удовольствием любуясь на гибкую фигурку девушки, которая, опустившись на ковер на колени, возилась с опиумной пастой.

Мандарин сидел, вернее, полулежал в кресле во «Дворце райских наслаждений», расположившись в великолепно обставленном павильоне майора Линя. Время от времени мандарин проводил во «Дворце» встречи, которые, согласно официальной точке зрения, на самом деле никогда не имели места. Он никогда не разрешал Железному Вану являться к нему в ямэн на официальную аудиенцию, ну а мандарин, в свою очередь, вряд ли мог позволить себе беседу в закусочной. Так что павильон служил полезной, пусть даже и спорной альтернативой.

Железный Ван, как обычно, был резок, заносчив и то и дело начинал угрожать, нахально глядя поросячьими глазками в глаза мандарину. Разбойник сидел очень близко, и Лю Дауган явственно чувствовал, как изо рта головореза воняет чесноком.

— Ты меня обманул, братец Лю, — прошипел разбойник. — Ты отдал мне не всех христиан. Верно?

— Я отдал всех, кого нашел, — спокойно ответил мандарин, чувствуя, как внутри него все содрогается от ярости. — Неужели пятнадцати голов недостаточно, чтобы удовлетворить твои аппетиты?

— Мои люди рассказали, что иноземцев было больше. Доктор. Его женщина. Дети. Почему их не казнили на площади? Где они?

— Майор Линь, — повернулся мандарин к помощнику. — Почему дайфу и его семью не сопроводили на место казни вместе с остальными?

— Когда мы прибыли в миссию, да-жэнь, они отсутствовали, — ответил майор Линь. — Мне было приказано доставить на казнь только тех, кто был в доме.

— Не хотите ли вы сказать, что кто-то позволил доктору и его семье бежать? — недоверчиво воскликнул мандарин. — Дом был окружен войсками и сотнями боксеров. Эти христиане и впрямь волшебники, коль скоро им удалось раствориться в воздухе. Несмотря на помощь богов и бдительность ваших людей, Железный Ван, иноземцам все-таки удалось улизнуть! Изумительно!

Железный Ван что-то пробурчал себе под нос и протянул Фань Имэй опустевшую чашу, чтобы она налила ему еще вина.

— Ты что, братец Лю, играть со мной вздумал?

— Что это значит, Железный Ван? Вы мне угрожаете?

Разбойник наградил мандарина долгим взглядом, брошенным из-под кустистых черных бровей.

— Ну а заморский дьявол, которого ты допрашивал?

— Ma На Сы? Он умер.

— Я это слышал. Он успел рассказать, где спрятал оружие?

— Увы. Несмотря на пытки, мне не удалось развязать ему язык. Видимо утратил былую сноровку.

— Ты снова со мной играешь, братец? — улыбнулся Железный Ван.

С проворством, удивительным для человека такой комплекции, он вскочил и схватил свой огромный топор. Ловко взмахнув оружием, Железный Ван обрушил удар на один из лакированных стульев, разрубив его вместе с подушкой на две аккуратные половинки.

— Почудилось, что под стулом крыса, — пояснил разбойник в повисшем молчании.

— Майор Линь, — промолвил мандарин, — проводите гостя до ворот, или же в публичный дом, или же туда, куда он намеревается отправиться. После этого прикажите сержанту взять солдат и обыскать город и округу. Пусть ищут пропавших христиан, покуда не найдут. Наш друг желает получить их головы, а мы не хотим его разочаровывать. Ну как, Железный Ван? Вы довольны?

— Пока да, — ответил разбойник. — Ты не думай, братец, я за тобой внимательно слежу.

— А я за вами, — отозвался мандарин. — Разумеется, с самым глубоким уважением.

К счастью, разговор на этом закончился. Железный Ван и майор Линь ушли. Мандарин принял у Фань Имэй трубку, но зажечь ее не дал. Вместо этого он протянул пухлую руку, взял девушку за подбородок и внимательно вгляделся в ее лицо.

— Ты настоящая красавица, — наконец произнес он. — В отличие от отца. Он красотой не отличался. Но у тебя умные глаза. Совсем как у него.

Фань Имэй окоченела, чувствуя, как заливается краской. Перед глазами предстал яркий образ отца, склонившегося с кистью над свитком у себя в кабинете.

— Вы… вы знали моего отца? — запинаясь, пролепетала она.

— Очень близко, — ответил мандарин и мягко улыбнулся, увидев смущение девушки. — Долгие годы мы были очень дружны. Милый Цзиньхуа. Я вижу его сейчас столь же ясно, как и в тот день, когда сорок лет тому назад впервые встретил его в лагере генерала Цзэн Гофаня.

Фань Имэй поймала себя на том, что вцепилась в краешек ковра, чтобы унять дрожь.

— Так, значит, он обо мне не рассказывал? — продолжил мандарин. — Неудивительно. Мой любезный друг Цзиньхуа всегда вел себя несколько странно. Другой бы начал хвастаться знакомством с высокопоставленным чиновником. Но только не твой отец. А может, он не хотел вспоминать о своей молодости, о службе в армии. Ужасные были времена.

Он говорил тихо, задумчиво, словно рассказывая ей историю давно минувших времен:

— Он ведь тебе никогда не рассказывал о великом восстании? А о том, что он был солдатом? Тоже нет? Что ж, честно говоря, особыми воинскими талантами он не обладал. Он всегда был скорее поэтом, нежели воином, и никак не мог смириться с кровопролитием. Он верил… Впрочем, не будем. Как я уже сказал, времена были ужасные. Но войскам нужны свои поэты, чьи слова придают людям мужество или же напоминают о родном доме, когда мы сражаемся вдали от милых сердцу мест. Я слышал об одном из твоих талантов. Ты хорошо играешь на музыкальных инструментах. Должно быть, ты унаследовала этот дар от Цзиньхуа. Мы провели вместе немало вечеров у походных костров, под дождем, после поражений, и нам дарили радость звуки лютни, на которой играл твой отец. Мы смеялись и забывали о страхе. Я не видел его долгие годы. Немало я пробыл в Шишане, прежде чем узнал, что он здесь живет. Мы несколько раз встречались. Гордый был у тебя отец. Никогда не ползал на коленях перед сильными мира сего, никогда ни о чем не просил, но вот однажды вечером, кажется за год до эпидемии, когда мы встретились и вместе пили вино… Бремя прошедших лет пало с наших плеч, и мы вновь стали хунаньскими молодцами. Славный был вечер.

Он улыбнулся своим воспоминаниям.

— Да уж, вечер выдался славный. И вот тогда он попросил меня об услуге. Он смеялся, ему казалось, что время, когда мне придется ее оказать, никогда не настанет. В тот вечер ты была в доме, хотя, конечно же, ничего не помнишь. Сидела в соседней комнате и училась играть на цине. Прилежная такая. Совсем малышка. Думаю, тебе известно, что отец тобой очень гордился. Ты стала для него сыном, которого у него никогда не было. Некоторое время мы слушали, как ты играешь, а ты уже тогда играла очень, очень неплохо, и он попросил меня… Нам было весело, мы были пьяны, так вот он попросил меня… мы вспоминали былое, плакали, по щекам текли слезы, и, несмотря на то, что оба посмеялись — твой гордый отец, и вдруг о чем-то меня просит… Одним словом он спросил: «Если со мной что-нибудь случится, ты позаботишься о ней?»

Фань Имэй казалось, что голос мандарина доносится откуда-то издалека. Перед ее глазами стояло лицо отца: улыбающееся, пьяное, смешное, любящее. Мандарин ошибался. Она помнила тот вечер. Это был один из тех редких случаев, когда отец притронулся к вину. После этого ему было плохо, и он еще два дня пролежал в кровати. Она его по-детски отчитала за то, что он связался с дурной компанией, но так никогда и не узнала, что человек, с которым отец пил в тот вечер, был мандарином.

— Разумеется, я согласился, — продолжил мандарин. — Мы стали пить дальше, как в былые времена, по-нашему, по-хунаньски. После мы не виделись. Началась чума. Я был занят. Да, мне доложили, что твой отец умер, но тогда умирали многие, очень многие. Прости меня. Мы жили одним днем. Когда у меня появилось время, я принялся тебя искать. Сперва мне сказали, что ты тоже сгинула. Еще одна безымянная жертва в общей могиле. Я пошел в храм и сделал подношения в память о тебе и твоем отце. Потом жизнь пошла своим чередом. Мы привыкаем к безумию и утратам…

Он замолчал и нахмурил брови, словно вспомнил о чем-то дурном. Фань Имэй уставилась на мандарина, приоткрыв рот. Мысли путались. Мандарин вздохнул и все тем же монотонным голосом продолжил:

— Годы спустя один из твоих дядьев предстал передо мной на суде. Вообще-то дело происходило не в суде, а в соседнем помещении, комнате дознаний. В той комнате никому не удается утаить правду. Твой дядя-ростовщик был дурным человеком, он обворовывал собственных родных, включая твоего отца, и тех, кто имел глупость ему довериться. Он мне рассказал, что отправил тебя сюда, что продал в публичный дом собственную племянницу, дочь моего друга. Умер он в мучениях. Вряд ли тебе от этого станет легче, но это было самое меньшее, что я мог сделать. Но заслуженная смерть не могла исправить того зла, что он тебе причинил. Да, вот теперь я покурю.

Фань Имэй зажгла свечу, и мандарин затянулся.

— Спасибо, — он закрыл глаза и откинулся в кресле. Потом он подался вперед и, опустив голову, уставился в пол. — Может быть, мне следовало тебя выкупить? — промолвил он после долгого молчания. — Мне бы это не составило труда, даже несмотря на огромную цену, которую заломила Матушка Лю. Но что бы ты стала делать? Ты бы уже не смогла выйти замуж. Я мог бы поселить тебя в своих покоях, сделать на словах своей наложницей, но мои жены позаботились бы о том, чтобы превратить твою жизнь в кошмар, и он ничем бы не отличался от того ада, в котором ты здесь жила. А может, он был бы еще страшнее. Я думал отправить тебя в храм. Но чтобы такая девушка, как ты, стала монахиней? Разве это жизнь? Я стал ломать голову дальше, но ничего не мог придумать. Ты должна была остаться невольницей. Других возможностей для тебя я не видел. Поэтому я отдал тебя майору Линю. Данное решение казалось мне практичным. С определенными оговорками, он не такой уж плохой человек. С практической точки зрения, я стараюсь быть прагматиком — ведь наша жизнь — не более чем весы, я подумал, что вы подойдете друг другу. Ты станешь его наложницей — и твое положение хоть как-то тебя защитит. Теперь я понимаю, что мое решение было не слишком удачным. Прости меня.

Фань Имэй промолчала. Ей было нечего сказать.

Мандарин выпрямился и теперь опирался на локоть.

— И все же ты не перестаешь меня удивлять. Ты унаследовала многие славные качества своего отца. Ты мужественна, терпелива, в твоем сердце есть место состраданию. Я наблюдаю за тобой вот уже много лет. В дочери я вижу черты отца. От Цзиньхуа тебе достался еще один талант. Ты совершаешь неожиданные поступки. Это ведь ты уговорила Ma На Сы спасти несчастного американского мальчика? Ты меня поставила в крайне неудобное положение. Если бы положение в стране не переменилось столь резко, меня бы ждали крупные неприятности. И все-таки я восхищен твоим благородным поступком. Я горжусь тобой. Также я был очень рад, когда узнал, что Ma На Сы взял тебя под свое крыло. Жаль, тебе не удалось с ним бежать. Тебе нет места в нашем обществе, так, может быть, оно найдется в обществе иноземном? Одна беда, он любит другую. По крайней мере, ему так кажется.

— Вы говорите так, словно он жив, — тихо промолвила Фань Имэй.

— А он действительно жив, — ответил мандарин. — И ты с ним очень скоро встретишься. В частности, именно поэтому я столько тебе сегодня рассказал. Я знаю, тебе практически не за что благодарить меня, однако твой отец оказал мне честь, став моим другом, и ради его памяти я хочу попросить тебя об услуге.

— Я вас не понимаю, да-жэнь.

Мандарин выпрямился в кресле и, приблизив свое лицо к девушке, глянул прямо в ее озадаченные глаза.

— Тогда слушай. Ты умная. Коль скоро ты провела столько лет в подобном заведении и осталась жива, ты должна хорошо разбираться в политике. Поверь мне, государственная политика ничем не отличается от того, что творится в будуарах. Разница только в масштабах. Твоя Матушка Лю в своем маленьком мирке точно такая же императрица, как и та, что сидит на троне в Пекине. Жизнь — это борьба за власть, власть — ключ к жизни. Мы идем на компромиссы и балансируем, принимая то одну, то другую сторону. Мы стараемся избегать открытого противостояния, поскольку оно всегда заключает в себе опасность. Однако неизбежно наступает время, когда компромиссам не остается места. Именно в таком положении я сейчас нахожусь. В ходе последних нескольких недель мне приходится соседствовать с омерзительным разбойником, на которого ты уже успела наглядеться. Причина простая. Сейчас у него больше власти, больше людей, больше оружия, нежели чем у меня. Ты слышала мою последнюю беседу с Железным Ваном и, наверное, поняла, что в моих отношениях с ним, какими бы они ни были, вот-вот наступит переломный момент. Мне придется бежать, чтобы собрать силы и вернуть себе власть над городом. Как я это сделаю — не твоего ума дело. Единственное, что тебе следует знать: и майор Линь, и Ma На Сы играют в моих планах весьма существенную роль. Я не могу позволить продолжения ссоры. Вскоре мы оставим Шишань. Ты поедешь с нами. После некоторых уговоров майор Линь согласился взять тебя с собой. Матушка Лю не сможет нам помешать, однако, чтобы план сработал, ты должна хранить верность майору Линю.

— Я его раба, — прошептала Фань Имэй.

— Ты уже один раз сбежала от него с другим мужчиной. И этот самый мужчина будет с нами.

— Я буду вести себя пристойно, — промолвила девушка.

— Пристойно, непристойно — меня это не касается. Главное, чтобы у тебя хватило воли сдержать свои чувства. С Ma На Сы будет твоя соперница, рыжеволосая девушка. Без всякого сомнения, он не станет скрывать своей любви. Я желаю, чтобы ты собралась с силами и не выказывала ни малейшей ревности. Я хочу как раз обратного. Ты должна стать ее подругой.

— Да-жэнь, вы сказали, что мне удалось здесь выжить, — мягко произнесла Фань Имэй. — В нашем мире, моем мире, есть специальное выражение, которым называют женщин, находящихся в моем положении. Мы зовемся «сестрами в печали». Мне удалось столько здесь прожить, потому что я забыла о надежде. Не волнуйтесь. Я никоим образом не опозорю ни вас, ни майора Линя.

Мандарин с нежностью дотронулся до ее щеки, провел пальцем по тонкой брови.

— Настанет время, когда ты снова научишься надеяться, — наконец произнес он. — Ничто не властно над человеческим сердцем — это я усвоил твердо. Я лишь прошу тебя сделать небольшой перерыв, только и всего. Ты должна еще немного поиграть свою роль. А потом я тебя отпущу, и, быть может, тебе удастся завоевать сердце Ma На Сы.

— Вы очень ко мне добры, да-жэнь.

— Ах нет. Не стану спорить, наверное, я и вправду во многом хорош, но доброта как раз то качество, к обладанию которым я никогда не стремился.

В комнату широким шагом вошел майор Линь.

— Я выполнил ваш приказ, да-жэнь. Мои солдаты теперь без толку прочесывают округу.

— Благодарю. Нам надо еще немного поводить разбойников за нос. Пока вы отсутствовали, меня развлекала это милая девушка. Вам очень повезло, майор. Она рассказывала, как восхищается вами. Я пытался за ней ухаживать, но она решительно отвергла старика.

Майор Линь с кислым выражением лица вежливо поклонился:

— Вы напомнили мне о том, как я вам обязан.

— Вы этого вполне заслуживаете. Этого и даже большего. Итак, вы сказали мерзавке, что Фань Имэй должна переехать на этаж к иноземцам? Она должна понимать, нам нужен преданный человек, который мог бы докладывать обо всем, чем они занимаются.

— Я ей так и сказал, да-жэнь, но она потребовала еще денег.

— Майор, она вечно требует денег. Именно поэтому на нее можно положиться, — он зевнул. — Зря я опиум курил. Теперь в сон клонит. Полагаю, теперь мне надо закончить дела с иноземцами. Женщина готова нас принять?

— Да. Она ждет вас с сыном.

— С боксерским сотником? Какая честь. Удивительно, до чего просто купить самых невероятных людей. «Кулаки мира и справедливости» защищают иноземцев. Невероятно. Спасибо за гостеприимство, Фань Имэй. Не сомневаюсь, прежде чем переехать в новые покои, тебе еще нужно собрать вещи.

Когда майор Линь, Фань Имэй и Жэнь Жэнь поднялись по ступенькам наверх, Элен и Генри все еще стояли в коридоре. Мандарин шел, завернувшись в черный плащ и надвинув на лицо капюшон, видимо для того, чтобы его не узнали приспешники Железного Вана, с которыми он мог столкнуться на нижних этажах, однако Элен и Генри по уверенной покачивающейся походке сразу догадались, кто перед ними стоит. Мандарин, увидев их, замер и в знак приветствия наклонил сокрытую капюшоном голову. Матушка Лю ждала его у дверей своих покоев. С елейной улыбкой женщина поклонилась и пригласила мандарина зайти и освежиться, отведать с ней чашечку чаю. Мандарин вежливо кивнул и вошел в ее комнату. Остальные последовали за ним. Дверь закрылась, и коридор снова опустел.

Элен почувствовала, как Генри сжал ей руку, желая подбодрить девушку и придать сил. Странно, но она не испытывала сильного страха, хотя понимала, что дышит чаще. Она почувствовала в животе пустоту и, как это ни удивительно, желание, что немало ее потрясло. Девушка поняла, что не только смирилась с тем, что ей предстояло пережить; более того, перспектива ожидавшего ее испытания странным образом возбуждала Элен. Неожиданно она вспомнила, каким перед ней предстал мандарин на охоте — во всем великолепии доспехов, разгоряченный и залитый кровью, торжествующий победу, мужественный и сильный. Прежде она никогда не воспринимала его как мужчину. Он был чужаком с жестокими раскосыми глазами, плоским скуластым лицом, — злодеем из сказки, мерзким дядей Аладдина из пантомимы, стариком с вьющейся седой косицей, а еще от него пахло несвежей свининой, как, впрочем, и от всех китайцев, однако теперь девушка задумалась — каково оказаться в его объятиях. Долгий же путь она прошла после того, как окончила монастырскую школу. Все дело в ее отвратительном любопытстве, которое никогда не доводило до добра. Чувствуя себя виноватой, она обняла Генри, прижалась к нему, опустив голову ему на грудь.

— Все обойдется, — произнес Генри, слегка запнувшись, чего она раньше за ним никогда не замечала.

— Я тебя люблю, — с мольбой в голосе промолвила девушка. — Люблю, слышишь, — будто эти слова могли отогнать мысли об измене, витавшие у нее в голове.

Матушка Лю и следовавшая за ней Фань Имэй медленно направились к ним по коридору.

Генри принялся переводить Элен. Они приготовили ей горячую ванну. Она должна идти с ними. Они вымоют и оденут ее. Вскоре к ней в комнату придет мандарин.

Девушка почувствовала, как Генри предостерегающе обнял ее за талию. Матушка Лю игриво посмотрела на Элен и жеманно улыбнулась.

— Что она сказала? — прошептала Элен.

— Она поздравляет тебя с удачей, — ответил Генри. — Мандарин пользуется репутацией неутомимого любовника.

— Какая я везучая, — промолвила девушка.

— Ты сама просила перевести, — тихо произнес он.

Матушка Лю дала знак, и стройная Фань Имэй, стоявшая в нескольких шагах позади нее, с изяществом подошла к Элен и встала рядом. В этой красивой девушке, одетой в красно-синее платье, в ее осанке, безмятежном лице было что-то неуловимо знакомое. Элен вспомнила загадочное создание с печальными глазами, которое она как-то мельком увидела в павильоне напротив. Это случилось в один из тех счастливых дней, когда она, куда как более невинная нежели чем сейчас, приходила сюда на свидания с Генри.

— Это Фань Имэй, — перевел Генри. — Она тебе поможет принять ванну.

— Ты ведь ее знаешь? — спросила Элен. Во взгляде Генри, смотревшего на девушку, было что-то особенное. И уж как-то странно китаянка не поднимала глаз, вперив их в деревянный пол.

— Элен, давай поскорей со всем покончим, — произнес Генри, размыкая объятия.

Она поцеловала его в щеку. Фань Имэй замерла в терпеливом ожидании. Высоко подняв голову и распрямив плечи, Элен проследовала за ней по коридору. Генри глядел ей вслед. Матушка Лю посмотрела на него с сардонической усмешкой.

— Гордый, надменный Ma На Сы. Благородный, добродетельный Ma На Сы, который плел против меня интриги и похитил мальчишку-иноземца. Вы с этой сучкой Фань Имэй думаете, что от судьбы можно убежать. Видел, как мальчишка сдох на площади? Ну как, спас ты его? А теперь, как я погляжу, ты продаешь собственную женщину, будто оказался на моем месте. Ну что, Ma На Сы, ты по-прежнему будешь бегать от судьбы? Неужели ты совсем не похож на меня, бедную старую женщину, которой приходится бороться за жизнь?

— Избавь меня от своего философствования, — прорычал Генри.

— Какой же из меня, Ma На Сы, философ? — рассмеялась Матушка Лю. — Я продаю девочек, которые играют с клиентами в тучку и дождик. Точно так же как и ты. Надеюсь, ты стребовал с да-жэня достойное вознаграждение за тот час, который он проведет с твоей цыпочкой. Кстати, ты уверен, что он тебе заплатит? Ты бы удивился, если б узнал, сколько клиентов думают, что могут сунуть нефритовую ложку в кубок и после этого уйти, не расплатившись. Не принимай мои слова близко к сердцу, Ma На Сы. Просто дружеский совет. Мы ведь теперь занимаемся одним делом. В этом мире полно неожиданностей, — последнюю остроту она произнесла уже через плечо, засеменив по коридору в сторону своей комнаты. Ее плечи тряслись от смеха.

Элен лежала на матрасе, погруженная в полудрему, а Фань Имэй растирала ей спину и бедра сладко пахнущим маслом. Тело все еще приятно покалывало после бани. Сперва, когда ей пришлось раздеться перед Фань Имэй, Элен смутилась, растерявшись еще больше, когда китаянка скинула с себя одежду и залезла вслед за ней в деревянную бадью. Когда она кинула взгляд на гладкую оливковую кожу Фань Имэй, то собственная белая покрытая веснушками кожа показалась Элен грубой. Она не знала, куда деть глаза и руки, но Фань Имэй была очень чуткой. Она спокойно окинула печальным взглядом англичанку и жестами объяснила, что Элен надо лечь и расслабиться. Она терпеливо ждала, когда исходящий от воды жар поможет Элен избавиться от сковывавшего ее напряжения. Наконец девушка смежила веки и задремала. Потом китаянка взяла девушку за руки, жестом показав, что она должна встать. Словно няня, купающая ребенка, она стала поливать ее горячей водой, а потом нежными движениями намылила ее с ног до головы. К этому моменту Элен уже потеряла себя в бездне наслаждения и делала, что ей велели. Когда она почувствовала, как на нее снова льется горячая вода и ее опять намыливают, по телу прокатилась волна блаженства. На этот раз Фань Имэй соскребла мыльную пену деревянной лопаточкой, и Элен ощутила болезненное и вместе с тем приятное покалывание в тех местах, где лопатка коснулась кожи. Фань Имэй взяла девушку за руку и помогла ей выбраться из бадьи. Элен испытала шок, когда китаянка опрокинула ей на голову ушат холодной воды, но вскоре поняла, что никогда прежде не чувствовала себя такой свежей и чистой. Фань Имэй дала ей полотенце и показала на стул. Подхватив еще одно полотенце, Фань Имэй вытерла ей волосы, после чего обмотала его тюрбаном вокруг головы Элен. Потом, взяв девушку за руку, китаянка повела ее в прилегающую к ванной комнате спальню. Элен улеглась на матрац. Ее умастили маслами и сделали ей массаж. Хрупкая Фань Имэй взобралась девушке на спину и ловкими, умелыми движениями крошечных перебинтованных ножек принялась разминать ей позвоночник. Сквозь влажную ткань бинтов Элен почувствовала касание искалеченных ступней — будто детских кулачков, дотрагивающихся до нее через слой губки. Прежде сама мысль о бинтованных ногах казалась ей омерзительной, но сейчас она лишь удивлялась, как Фань Имэй удается удерживать равновесие. Ей пришлось принять эту странность как данность, потому что в глубине души она уже полностью отдалась блаженным ощущениям. Элен знала, что принимает участие в сложном, замысловатом ритуале, целью которого было подготовить ее к встрече с мандарином. Красавице предстояло ублажать чудовище, но девушке было уже все равно. Она почувствовала, как мягкие ручки Фань Имэй натирают ей маслом плечи, и вздохнула от удовольствия.

Фань Имэй помогла Элен облачиться в свободное платье из зеленого шелка и взбила ее волосы так, чтобы они огненным каскадом ниспадали ей на спину. Элен взирала на собственное отражение в маленьком зеркальце, а китаянка тем временем припудрила и нарумянила ей щеки, накрасила губы и подвела голубыми тенями глаза. Элен едва могла сдержать изумление, глядя, как она на глазах превращается из выпускницы монастырской школы в куртизанку. Она никогда и думать не смела, что настолько прекрасна. Девушка уставилась на отражение в зеркале, не в силах узнать саму себя. Фань Имэй мягко расстегнула девушке платье, и Элен почувствовала легкую щекотку, когда китаянка подвела ей соски красным. Затем Фань Имэй извлекла из шкафчика янтарное ожерелье и повесила Элен на шею так, чтобы оно ниспадало в ложбинку между грудей. Элен дотронулась до ожерелья пальцами и почувствовала холодную гладкую поверхность камня. Из зеркала ей улыбалась совершенно незнакомая девушка. Вдруг Элен замерла, заметив отражение печальной Фань Имэй, стоявшей позади нее. В глазах китаянки были слезы. Элен повернулась на стуле, взглянула на девушку и нерешительно взяла ее за руку.

— Не волнуйся за меня, — сказала она по-английски, а потом на ломаном китайском добавила: — Во хэнь хао.

— Ши, нинь хэнь хао, хэнь мэй. Наньгуай Ma На Сы чжэмэ ай нинь, — мягко произнесла Фань Имэй, но Элен не поняла ни слова. Хотя… Ведь, кажется, «мэй» значит «красивый». А что такое «Ma На Сы»? Меннерс? «Ай» вроде «любовь».

— Я не понимаю, — прошептала она.

— Ши, нинь бу дун, — Фань Имэй, поддавшись внезапному порыву, поцеловала Элен в лоб. — Чжэгэ синьку шицзе — ние кэлянь. Лай! — добавила она. «Ступай!» — поняла Элен последнее слово, что не составила никакого труда, поскольку Фань Имэй показывала на кровать. Пора.

— Что он имел в виду, сказав, что рад, что я выполнил свою часть сделки? — взорвался доктор, как только за мандарином закрылась дверь. — А какой у меня был выбор? Он что, ждет от меня благодарности за то, что не убил мою семью? Меннерс, о какой сделке идет речь? Может, вы нам не все сказали?

Сидевший на стуле Меннерс вперил взгляд в ковер. Генри явно чувствовал себя не в своей тарелке. Нелли, расположившись с детьми на кровати, хранила молчание. Взъерошенный небритый доктор мерил шагами маленькую комнату. После казни он не спал. К беспокойству родных, он распростерся на полу в молитвенной позе, отказываясь от еды, питья и всего другого, что пытались ему предложить Нелли и дети. Он встал, только когда в комнату вошли мандарин и Генри, однако не стал отвечать на сердечное приветствие, увернулся от медвежьих объятий, а когда мандарин заговорил, и вовсе отвернулся.

— Можете передать этому человеку… этому чудовищу… что я с убийцами не разговариваю, — резко произнес Аиртон по-английски, обращаясь к Генри. Меннерс не стал переводить слова доктора, однако мандарин, по всей видимости, понял смысл сказанного.

— Да, он печалится о судьбе своих друзей, — кивнул мандарин, — и, конечно же, винит во всем меня. Мы еще с ним поговорим. Потом. Когда он все хорошо обдумает. Главное, он согласился с условиями. Это доставляет мне двойное удовольствие. Во-первых, я имею в виду мимолетное блаженство, уготованное мне, а во-вторых, я рад, что мой друг обнаружил одно из своих качеств, которое доселе скрывал. Его поступок дает мне основания полагать, что он все-таки человек практичный. Как мы с вами, Ma На Сы. Не сомневаюсь, придет время, и мы снова станем друзьями. Ныне же я пришел исключительно для того, чтобы поблагодарить друга за то, что он столь благородным образом признал свое поражение в философском диспуте, после того как я поставил его перед непростым выбором. Он признал поражение достойно и, подобно великому шахматисту, пошел на гамбит. Он сохранил себе жизнь, и это стало для меня наградой, поскольку я опасался, что он согласится с ней расстаться в угоду дурацким принципам. Более того, своим поступком он сохранил жизнь рыжеволосой девушки. Принять подобное решение было непросто, и я уж думал, что проиграю, однако, дайфу, разум взял верх. А это для меня куда как важнее любой материальной награды.

— Будьте столь любезны объяснить этому человеку, что я не понимаю ни слова из того, что он говорит, и, пусть он и думает, что спас нам жизнь, я не желаю его видеть, — со злостью в голосе произнес доктор по-английски.

— Эдуард, я думаю, он и вправду спас нам жизнь, — тихо промолвила Нелли. — Да, он чудовище, но мы все еще в его власти. Может, будет умнее выказать ему некоторое уважение?

— После вчерашнего кошмара? Ни за что. Я больше не стану мириться со злом. Меннерс, я вам еще раз повторяю, я не желаю его видеть.

Мандарин внимательно прислушивался к спору супругов.

— Не утруждайтесь, Ma На Сы, можете не переводить. Похоже, в данном случае женщина ведет себя благоразумней мужчины. В этом нет ничего удивительного. Женщины, несмотря на все свои недостатки, гораздо более уважительно относятся к силе обстоятельств, нежели чем мужчины. Насколько я вижу, доктор еще не изменил своим убеждениям, которые являются для него то ли благословением, то ли проклятьем. Это хорошо. Будет о чем поспорить. Ну а пока я хочу поблагодарить его за то, что он выполнил свою часть сделки. Я знаю, для него это было очень непросто. Побудьте с ним, Ma На Сы. Вы знаете, куда я направляюсь. Разумеется, я должен поблагодарить и вас. Вы великолепно исполнили роль посредника.

Когда он ушел, всем показалось, что комната уменьшилась в размерах. Однако атмосфера напряжения и натянутости никуда не делась.

Меннерс поднял голову и посмотрел доктору в глаза.

— Я не понимаю, о какой сделке он говорил. Я не знаю, что он имел в виду, — солгал Генри, — кроме вашего правильного решения оставить миссию ради спасения своей семьи. И Элен Франсес, — с горечью в голосе добавил он.

Мандарин быстрым шагом шел по коридору. Настроение было чудесным. Ему хотелось раскинуть руки и громко захихикать, однако впереди он заметил Матушку Лю и Жэнь Жэня. Он наградил их высокомерным взглядом, сохраняя достоинство, хотя на самом деле желал совсем другого.

— Она готова и ждет вас, да-жэнь, — проворковала Матушка Лю. — Смею вас заверить, милейшее создание. Ах, да-жэнь, вы совершенно справедливо должны первым насладиться ее чужеземным очарованием, и все же я не могу удержаться от мысли о том, сколь прекрасной жемчужиной моего заведения она могла бы стать. Какой бы она стала желанной для наших постоянных клиентов! Если, конечно, ее бы удалось выдрессировать. Мы с казначеем Цзинем много раз разговаривали…

— Мне известно о твоих беседах с казначеем Цзинем, — оборвал ее мандарин.

— Может, вы тогда все-таки подумаете? Просто подумаете. К тому же одним иноземцем больше, одним меньше. А потом… когда вы с ней закончите, я вам дорого заплачу, — умоляющим голосом произнесла она.

— Из тех денег, что ты получила от меня?

— Вы понимаете, какой опасности мы подвергаем себя, согласившись укрыть иноземцев. Нам с Жэнь Жэнем вы можете доверять, мы не скажем ни слова даже под страхом смерти. Наша преданность вам не имеет ни границ, ни цены. Однако если об иноземцах кто-нибудь узнает…

— Ответ вы получите завтра. В целом я согласен. Дорого же ты просишь за свое молчание, женщина.

— Ах, да-жень, вы сказочно щедры.

— Нет, это ты сказочно жадна, Матушка Лю. Что мы так и будем молоть языком в коридоре или, может, ты все-таки позволишь мне войти? Здесь дует. Кстати, если я услышу у глазка хотя бы малейший шорох, то я лично донесу Железному Вану, что ты прячешь на верхнем этаже иноземцев. Как видишь, Матушка Лю, я тоже умею угрожать.

— Ах, да-жень, да разве я бы посмела за вами следить…

При виде ее смятения мандарин усмехнулся и, распахнул дверь, шагнул в комнату. Полог кровати был опущен. На ковре, покорно склонив голову, стояла Фань Имэй. Мандарин был рад ее видеть и довольно улыбнулся. Его снова потрясла красота девушки. Она напомнила ему Цзиньхуа. В юности друг был именно таким. Он даже узнал в опущенных глазах девушки столь свойственное Цзиньхуа выражение молчаливого неодобрения.

— Как твоя соперница, милочка? — спросил он.

— Она уже ждет вас, да-жэнь, — она учтиво показала на затянутую пологом постель.

— Ты рада, что я отбираю ее у твоего возлюбленного?

— Мне кажется, да-жэнь, Ma На Сы любит ее, а она его, — девушка посмотрела мандарину в глаза. — Я здесь не в том положении, чтобы испытывать радость или печаль, однако, мне кажется, мой отец вас бы сейчас не одобрил.

— Ты вся в него, — рассмеялся мандарин. — Ты слишком хороша для этого жесткого мира. Ну и ну. Похоже, мой друг дайфу приобрел союзников даже в спальне.

— Я вас не понимаю, да-жэнь. Я не желала оскорбить вас. Прошу вас, простите меня.

Мандарин взял девушку за подбородок и ласково на нее посмотрел.

— Если бы ты не была дочерью моего друга, — с сожалением в голосе произнес он, — а я был бы моложе… Давай. Ступай. Ступай. Я пришел сюда к рыжеволосой. То, что случится здесь, касается только ее и меня. Имэй… — она замерла у двери. — Я никогда не забывал о твоем отце. Ты уж поверь, он бы тобой сегодня гордился. А теперь иди.

Она исчезла за дверью.

Мандарин вздохнул и потянулся. За тонкими розовыми занавесками виднелись красные простыни, сквозь которые проступали очертания тела лежавшей на кровати девушки. Он мог различить откинувшуюся на подушку голову в обрамлении пламени рыжих волос. Мандарин навострил уши и услышал тихий шелест ее дыхания. Ему стало интересно, что чувствует девушка, зная, что он здесь, ожидая, когда он вот-вот отдернет полог. Может, ей страшно? А может быть, она, наоборот, возбуждена? Он почувствовал в чреслах знакомое томление.

Он подождал, пока не успокоится. Мандарин гордился своим самообладанием. Восторг плотских услад заключен в их предвкушении. Чем дольше отсрочка, тем богаче награда. Он замурлыкал песню «хунаньских молодцов» — одну из тех, что некогда, совсем в другой обстановке, пел Цзиньхуа. Долгие годы мандарин не вспоминал об этой песне. Он замолчал, почувствовав за пологом движение. «Пусть подождет еще немного», — подумал он и снова глубоко вздохнул.

Медленно он стянул сапоги и халат, аккуратно повесив его на стоявшую в углу вешалку. Теперь на нем осталась только белая хлопковая пижама. Сперва он собирался снять и ее, но потом передумал, решив не торопиться и растянуть удовольствие.

Мандарин осторожно отодвинул занавеску. Девушка лежала, натянув одеяло до подбородка. Первым делом мандарину бросился в глаза ее вздернутый носик, столь непохожий на плоские китайские носы. «Интересно, а как целуются иноземцы?» — подумал мандарин. Девушка была ярко накрашена. Наверное, Фань Имэй постаралась. Сейчас иноземка выглядела совсем иначе, разительно отличаясь от той, что он видел прежде, из паланкина, на церемонии открытия железной дороги и во время охоты в холмах. Макияж лишил ее простоты, столь свойственной ей естественности. Нет, он не испортил ее, однако теперь она казалось старше и опытней, а мандарин ожидал увидеть молодую напуганную девушку. Иноземка не спускала с него взгляда странных зеленых глаз, но они смотрели на него скорее с беспокойством, нежели чем со страхом. Как она себя поведет, оказавшись наедине с мужчиной? Как и любая другая девушка на ее месте? «Какая она храбрая, — подумал он. — Как же Ma На Сы сумел ее уговорить?»

Мандарин задернул за собой полог и придвинулся ближе, собираясь сесть рядом с ней. Девушка неотрывно следила за каждым его движением. Когда он сунул руку под одеяло, она дернулась, но тут же расслабилась, когда поняла, что мандарин всего-навсего хочет взять ее руку. Он внимательно осмотрел длинные пальцы и кожу, испещренную крапинками веснушек. «Совсем как маленькие шрамики от оспы, — подумалось ему. — Безобразно. И вместе с тем интересно». Он посмотрел прямо ей в глаза и улыбнулся. На самом деле глаза девушки были не зелеными, а скорее светло-карими с сероватыми прожилками. Он был доволен, что они не голубые, как у некоторых иноземцев, — бледно-молочные буркала, напоминавшие птичьи. Несмотря на то что сейчас девушка смотрела на него с беспокойством, мандарин заметил, как в ее лучащихся светом глазах горит огонь. Осторожно он сунул руку ей под голову и пробежал пальцами по густым рыжим волосам, волосам лисицы-оборотня, которые так его привлекали. Мандарин ожидал, что они окажутся жесткими, и был приятно поражен, ощутив их мягкость. Пальцы скользили по локонам, словно по шелку. Он снова улыбнулся девушке, и на этот раз наградой ему стало легкое дрожание ее губ, когда она попыталась улыбнуться в ответ. «Отважная девушка, — подумал он, — очень отважная. Она достойна Ma На Сы».

Он осторожно опустил ее руку на кровать. Глаза девушки расширились от страха, когда он встал, нависнув над ней. Мандарин осторожно стянул покрывавшее девушку одеяло, затем развязал пояс ее платья и стянул его через голову. Теперь она лежала перед ним полностью обнаженная. Девушка была худой. Он мог явственно разглядеть проступавшие на теле ребра и синеватую сеточку вен на груди. Мандарин был рад обнаружить, что веснушками покрыты только ноги, руки и немного — плечи. Остальное тело было белым, мертвенно-бледным, словно у привидения, но опять же не лишенным привлекательности. Он с восхищением оглядел странно округлившийся живот, изгиб шеи, линию бедер. У нее были полные груди, крупнее, чем у большинства китаянок. Мандарин полагал, что на теле девушке окажется куда как больше волос, однако живот и бедра покрывал лишь легкий пух, что же касается густого рыжего треугольника… Мандарин почувствовал себя заинтригованным. Ему давно было интересно, совпадает ли цвет огненной шевелюры девушки с тем, что растет у нее ниже. Теперь он знал ответ. Он снова ощутил приятную истому и понял, что сильно возбудился. Ему стало интересно, заметила ли это девушка и что она в связи с этим подумала. Он посмотрел на ее лицо. Глаза девушки были зажмурены, а рот слегка приоткрыт так, что он видел кончики зубов.

Он снова сел возле нее, пробежал пальцами по волосам и положил руку ей под голову. Другой рукой он стал нежно поглаживать ее тело, пройдясь по плечам, руке, выступавшей груди. Он задержался у маленького сосочка, торчащего из бледно-розового кружка, и легонько сжал его двумя пальцами. Склонив голову, он взял его в рот и принялся играть с ним губами и языком, чувствуя, как под действием ласки сосок наливается твердостью. Мандарин отстранился и замер, почувствовав ее аромат — кисловатый, молочный запах, отличавшийся от запаха женщин, которых он прежде знал. И опять как интересно — запах отнюдь не показался ему таким уж неприятным. Даже наоборот, он был возбуждающим, однако… какой же все-таки девушка казалась чужой. Теперь она открыла глаза и смотрела на него, слегка смежив веки. Мандарину стало интересно, возбуждает ли он ее. В ее глазах он видел мечтательное выражение, которое можно было счесть желанием, однако ее чувства не были для него очевидны. Вот если бы на ее месте была китаянка… Нравились ли девушке его ласки? Он снова принялся поглаживать ее, проведя рукой по ребрам, круглому, выступающему животику, бедрам, ногам, а потом назад, к треугольнику рыжих волос и лону. Кончики пальцев слегка дотронулись до нежной плоти, ощутив ее влагу. Да, девушка отвечала на его ласки. Интересно, каково с ней целоваться. Не помешает ли девушке ее вздернутый нос? Какая же она все-таки чужая. «Если бы не огромные, безобразные ноги, — подумал мандарин, — ее можно было бы назвать красивой».

Элен неуверенно протянула руку, чтобы коснуться щеки склонившегося над ней мужчины. Он почувствовал холодное прикосновение ее руки. Она смотрела прямо ему в глаза, и в ее взгляде читался немой вопрос. Мандарин глядел на ее слегка нахмуренные брови, приоткрытый ротик, в котором виднелись зубки, дрожащую верхнюю губу. Девушка напоминала ему всматривающуюся вдаль лисичку или маленькую бобриху. На мгновение он ощутил смятение и замер, чувствуя, как длинные холодные пальчики девушки, пройдясь по его лицу, скользнули под пижаму и принялись ласкать его грудь, живот, опускаясь все ниже и ниже. Наконец рука уперлась в пояс и остановилась. Девушка вопросительно посмотрела на него и, опустив взгляд, завороженно уставилась на вздыбившуюся ткань штанов мандарина, выдававшую его возбуждение. Сам почти того не осознавая, он потянул за шелковый пояс. Ему хотелось, чтобы холодные пальчики девушки не останавливались, двинулись дальше, дотронулись до сокровенного, обхватили его нефритовую флейту… Он развязал узел, и девушка скользнула ниже, коснулась его волос. С чудовищным усилием мандарину удалось взять себя в руки. Это не дело. Он остановил девушку и отстранил ее руку, заметив в зеленых глазах недоумение. Он зажал ее руку между ладонями и глубоко вздохнул, и через мгновение почувствовал, как возбуждение проходит. Он улыбнулся ее изумлению.

— Нет, лисичка, — прошептал он. — Я не могу этого позволить. Что бы я ни говорил, я очень ценю дружбу с Ma На Сы. Долг оплачен. Ты скажешь ему, что я тебя не тронул. Я не заберу его сокровище, хотя вижу, что он отдает его мне добровольно. В свою очередь теперь я оказался в долгу. Перед ним и перед тобой.

Она не поняла ни слова. Он покопался в памяти, силясь хоть что-нибудь припомнить по-английски.

— Сапасиба, — произнес он после тяжких раздумий. — Ты ка-ла-си-вая. Не пли-над-ли-зать ста-лик.

Медленно на ее лице проступило понимание. Лицо сморщилось, смялось, а зеленые глаза наполнились слезами. Девушка задрожала в тихом, неслышном плаче. Мандарин благосклонно на нее посмотрел и с нежностью накрыл ее одеялом. Потом он наклонился, поцеловал девушку в лоб, в последний раз ощутив странный молочный запах, и тихо задернул за собой полог.

Затем он принялся одеваться, мурлыкая под нос песню «хунаньских молодцов».

Все так же напевая, мандарин вышел в коридор, где ждали Матушка Лю и ее сын, к которым теперь присоединился майор Линь. В несколько шагах от них скромно стоял Меннерс. Не обратив внимания на троицу, мандарин решительным шагом направился к Генри, который отвел взгляд, не смея глядеть ему в глаза.

Мандарин рассмеялся.

— Вы, вижу, друг мой, в смущении, — весело произнес он. — Как это на вас непохоже. Быть может, маленькая игра, которую я затеял, и стоила того, чтобы увидеть вас униженным, — он подошел поближе и, обхватив Генри за плечо, заговорил тихо, так, чтобы слышал только англичанин. — Ma На Сы, вы помните поговорку: «Общение между друзьями подобно стакану воды, который один достойный человек передает другому». Нам не в чем друг друга упрекать. Будьте уверены, ваша женщина в целости и сохранности. Вы забудете о ненависти ко мне сразу же, как только поговорите с ней. Слушайте, — он поднес губы к самому уху Меннерса, — мы все сейчас участники игры. Моя сделка с доктором — ничтожная мелочь, однако не повредит, если майор Линь и дальше будет наслаждаться вашим унижением. Это будет ему утешением и хоть как-то умерит его желание отмстить вам за похищение его наложницы. Для осуществления наших планов он нужен и вам, и мне. Пусть вам это и не нравится, однако продолжайте и дальше вести себя как любовник, оскорбленный в лучших своих чувствах. Так между вами установится мир. Остерегайтесь его. Он ваш враг, а здесь и без того опасно. Так опасно, что, думаю, нам придется поторопиться и оставить город сегодня же ночью. Когда за вами придут, вы уже должны быть готовы… А теперь, ради общей пользы, напустите на себя злобный вид. Они должны думать, что я в злорадстве рассказываю вам о том, как меня ублажала ваша возлюбленная. Если хотите, можете в меня плюнуть. Это только подчеркнет трагизм вашего положения.

— Ах ты, ублюдок! Значит, ты меня обманул?

— А вы бы смогли ее уговорить, если бы я поступил иначе? — поинтересовался мандарин.

Генри взревел и замахнулся, собираясь ударить мандарина по лицу, но тот с легкостью перехватил кулак и резко заломил Меннерсу руку за спину. Майор Линь рванулся на помощь, собираясь схватить Генри, но мандарин лишь рассмеялся и отпустил англичанина. Глаза Меннерса горели неподдельной яростью, но он взял себя в руки. Задев плечом ухмыляющегося Линя, он бросился по коридору в спальню, из которой только что вышел мандарин.

— Я думаю, мы можем смело оставить его осматривать порченый товар, — улыбнулся мандарин. — Пойдемте, майор, у нас еще много дел. Спасибо за гостеприимство, Матушка Лю. Нам пора.

— Да-жэнь, вы мне не позволите ненадолго задержаться? — спросил майор Линь. — Мне еще нужно переговорить с Фань Имэй.

— Как только освободитесь, жду вас в ямэне, — произнес мандарин, накидывая на голову капюшон. — Возможно, в планы, которые мы с вами обсуждали, придется внести кое-какие изменения.

Майор Линь и Жэнь Жэнь, переминавшийся с ноги на ногу за его спиной, подождали, пока мандарин в сопровождении Матушки Лю не скроется из виду на лестнице. Когда коридор наконец опустел, Жэнь Жэнь постучал в одну из комнат. Дверь открылась, и на пороге возник его подельщик по кличке Обезьяна.

— Итак, майор, вы попросили нас сюда прийти, — промолвил Жэнь Жэнь. — Что именно вы от нас хотели?

— Прости меня, прости, — плакала Элен в объятиях Генри. — Я пыталась, честно, пыталась, но он… он не захотел… Он поглядел на меня… осмотрел, будто я какая-то гадкая зверушка, и ушел… и ничего… ничего не сделал… А теперь из-за меня всех убьют, потому что я… Господи, Генри, прости меня…

Он крепко обнял ее за плечи и стал осыпать поцелуями ее щеки, глаза, уши.

— Никого и пальцем не тронут. Это была игра. Чертова игра. Одна из тех, в которые играет мандарин.

— Я бы все сделала, — простонала она. — Веришь, сделала бы. Я сама этого хотела. Я предала тебя. Понимаешь? А он, Господи Боже, он просто взял и ушел.

— Чушь, — ответил Генри. — Ерунда. Тебе надо собраться с силами. Ты сделала, что должно. Ты очень храбрая.

— Обними меня, — прошептала она, — просто обними меня. Не уходи от меня больше.

Боль и мука через некоторое время, быть может, и смогли бы отступить, но вдруг дверь с грохотом распахнулась и сквозь занавески Элен увидела, как в комнату ворвалось три человека. Генри тотчас же вскочил, чтобы встретить непрошеных гостей лицом к лицу. Глаза девушки наполнились ужасом. Один из людей ударил Генри ногой, и он отлетел к кровати, ударившись головой о стойку балдахина. Сперва Элен была настолько потрясена, что в голову даже не пришла мысль позвать на помощь, а потом было уже поздно. Грубые руки стянули ее с кровати. На голову обрушился удар, и она, оглушенная, упала на колени. Вслед за первым последовал второй удар, на этот раз в спину, и девушка распростерлась на ковре. Она почувствовала, что ее рвет. Сквозь головокружение она ощутила, как ее переворачивают на спину. В рот девушки сунули кусок грубой материи, и Элен поперхнулась, задохнувшись. Кто-то с силой прижал к полу ее руки и плечи. Последовала еще одна пощечина, и она открыла глаза, увидев над собой ухмыляющееся рябое лицо китайца. Увидела она и Генри, который с кляпом во рту пытался освободиться от веревок, которыми его привязали к стойке балдахина. Глаза мужчины метали молнии, он кричал от ярости и собственного бессилия. В поле ее зрения показался высокий человек в белой форме, и на мгновение она почувствовала облегчение, узнав знакомые красивые черты лица майора Линя, но практически тут же она увидела волчий оскал и мерзкие, как у ящерицы, глаза. Майор холодно посмотрел на ее обнаженное тело, расстегнул ремень, бросил его на пол и принялся за пуговицы брюк.

Она закричала, стала брыкаться, но сквозь кляп доносились лишь стоны. Еще один человек схватил ее за ноги и развел их в стороны. Еще пощечина. Еще одна. И еще. Вспышки боли следовали одна за другой. Она почувствовала, как у нее перехватывает дыхание, опустившаяся на живот и грудь тяжесть вдавила ее в ковер, грубая шерстяная ткань и латунные пуговицы царапали кожу. Ее щек коснулось дыхание мужчины, а в ноздри ударила чесночная вонь. Когда к девушке вернулось зрение, в нескольких дюймах от своего лица она увидела полные ненависти глаза Линя. Элен почувствовала, как пальцы мужчины шарят по ее телу, и изо всех сил попыталась его стряхнуть, но ее руки и ноги крепко прижимали к полу так, что она не могла пошевелиться. От неожиданной резкой боли перехватило дыхание. Майор Линь, словно обезумевший зверь, двигался внутри нее, разрывая, преодолевая сопротивление непокорной плоти. Дергаясь на девушке, майор издавал приглушенное рычание, на лицо закапала слюна. Снова боль — дикая, ослепляющая. Полилась кровь. Линь преодолел последнее препятствие, и теперь тело девушки содрогалось от резких обжигающих толчков. Она чувствовала внутри себя его член, терзавший, мучивший ее, вышибавший из нее дыхание. Майор тяжело дышал, стараясь входить поглубже. Казалось, время остановилось, а весь мир сузился до размеров кошмара, окутанного болью и стыдом.

Из-за плеча насильника она видела потолочные балки, лицо рябого китайца, прижимавшего ее руки к полу, а самым краем зрения — Генри, который, покраснев от натуги, силился разорвать путы. Его глаза полыхали от отчаяния и ненависти, он что-то мычал сквозь кляп, но что — она не могла разобрать. Однако с тем же успехом и китаец и Генри могли находиться на другой планете — они не имели для нее никакого значения. Осталась только боль. Каждый резкий толчок лишал девушку частички оставшегося самоуважения.

С беспредельной ясностью она представила, как ее секут в актовом зале школы; а все, кого она знает, тычут пальцами в ее обнаженное тело, глумятся и поносят ее. Майор Линь кончил, и она почувствовала, как в глубины ее тела хлынуло его мерзкое, отвратительное семя. Толчки прекратились, и майор без сил привалился ей на грудь. Разрывавшая, терзавшая ее твердая дубина обмякла, превратившись в вялый кусок омерзительной плоти, перемазанный спермой и кровью. Она почувствовала, как по ноге потекла холодная струйка, и стала задыхаться от стыда и ненависти к самой себе. Как же ей жить после того, что случилось?

Майор Линь поднялся и, натянув брюки, в последний раз кинул насмешливый взгляд на изнасилованную девушку. Жэнь Жэнь и Обезьяна отпустили ее, но она все так же неподвижно лежала, раздвинув ноги. Бедра девушки были перемазаны кровью, на деревянный пол сбегал тоненький розоватый ручеек. Линь плюнул, попав ей в живот. Она не обратила внимания. Он повернулся к Меннерсу, который уже перестал вырываться.

— Да-жэнь велел тебя не трогать, — сказал он Генри. — А про твою потаскуху не обмолвился и словом. Ты ведь сам сделал девку шлюхой, отдав ее мандарину. Так что считай, я просто был одним из ее клиентов. Я поступил с ней так же, как ты с моей девкой. Думаю, Ma На Сы, теперь мы в расчете.

Он повернулся, собравшись уходить, но вдруг остановился, будто о чем-то вспомнив. Сунув руку в карман, он вытащил горсть медяков.

— Какой я рассеянный, — произнес он. — Совсем забыл расплатиться, — с этими словами он швырнул монеты под ноги Генри и вышел, не сказав больше ни слова.

С Элен остались Жэнь Жэнь и Обезьяна. Посовещавшись, они решили кинуть жребий. Обезьяна загадал решку и выиграл, поэтому Жэнь Жэню выпало держать девушку за плечи. Обезьяна стянул с себя штаны, встал на четвереньки и принюхался, изображая из себя собаку. Разбойник подурачился еще немного, потом ему надоело, и он набросился на девушку. Услышав донесшееся сзади мычание, Жэнь Жэнь с Обезьяной оглянулись. Генри снова бился в путах, тщетно пытаясь освободиться. Жэнь Жэнь с Обезьяной посмотрели друг на друга, рассмеялись и вернулись к прерванному занятию.

Элен снова почувствовала боль, вторжение в ее тело и отвращение. На этот раз, изломанная и ослабевшая от боли и стыда, она не стала сопротивляться, но Генри видел, как по ее щекам, покрытым ссадинами и смазанным макияжем, текут слезы. Тощие ягодицы Обезьяны содрогнулись, и все было кончено.

— Думаешь, я захочу соваться в дырку, после того как ее испоганили такие скоты, как вы? — осклабился Жэнь Жэнь. — А ну переверни ее.

Жэнь Жэнь и Обезьяна грубо перевернули девушку на живот. Жэнь Жэнь рывком поставил ее на колени и, стянув штаны, принялся прилаживаться сзади промеж разведенных бедер, но тут кляп выскользнул у девушки изо рта. Элен была настолько оглушена, что прошло несколько секунд, прежде чем она поняла, что ее рот свободен. От новой дикой боли и осознания того, что с ней сейчас делают, она закричала, издав пронзительный вопль, эхом отразившийся от стен комнаты и коридора. Она кричала снова и снова, пока Обезьяна ударами кулаков не заставил ее замолчать. Он снова сунул ей в рот кляп, однако ее крики уже услышали, и из коридора донесся топот ног.

Первым в комнату вбежал доктор, за ним Нелли и Фань Имэй. Жэнь Жэнь не растерялся. Он быстро отстранился от девушки и вскочил на ноги, однако все ясно увидели, чем он занимался. Элен все еще стояла на коленях, в той же позе, в которой ее оставил насильник. Взорам вбежавших в комнату предстала ее нагота и лицо, покрытое смазанным макияжем. Они увидели кровь, ссадины на теле девушки, заляпанный пол, болтающиеся мужские достоинства двух китайцев, стоявших со спущенными штанами, кровь и семя, покрывавшие их бедра, и жестокие гримасы на лицах.

— Господи Боже! Господи, — прошептал Аиртон, от ужаса прислонившись к стене. Нелли кинулась к Элен и обхватила девушку руками, бросив полный ненависти взгляд на Жэнь Жэня. Фань Имэй неуверенно замерла у двери.

— Поверить не могу в эту подлость, — закричал Аиртон, чувствуя, как его охватывает ярость. Весь свой гнев он обрушил на Генри, даже не обратив внимания на то, что мужчина связан, а изо рта у него торчит кляп. — Что ты за чудовище? — возопил Аиртон. — Это и была твоя сделка? Господи Всемогущий! Ты сказал мандарину, что я согласен на такое?

Жэнь Жэнь и Обезьяна удивленно переглянулись.

— А вы, вы, зверье! Что вы с ней сделали! Это… чудовищно! Чудовищно!

Жэнь Жэнь рассмеялся, Обезьяна хихикнул. Этого доктор уже не смог снести. Он бросился на Жэнь Жэня и толкнул его в грудь. Сила удара была незначительной, но ковер скользнул по полу, и оба мужчины упали. В воздухе замелькали кулаки. Так получилось, что Жэнь Жэнь, который был сильнее доктора, очутился снизу. Аиртон прижал коленями руки Жэнь Жэня к полу, и насильнику пришлось мотать головой, чтобы хоть как-то уворачиваться от сыпавшихся на него ударов.

— Чудовище! Чудовище! Чудовище! — раз за разом выкрикивал Аиртон, опуская кулаки.

Закричала Нелли. Рванулся, замычав сквозь кляп, связанный Генри. И он, и она увидели, как Обезьяна выхватил из рукава нож.

— Эдуард! Сзади! — пронзительно закричала Нелли, но было уже слишком поздно. В два прыжка Обезьяна подскочил к дерущимся и занес над головой нож, чтобы вогнать его доктору прямо между лопаток.

Маленькую комнату разорвал громкий выстрел, за которым тут же последовал еще один. Обезьяну швырнуло вперед, на белой рубахе набухало, расползаясь, красное пятно. Разбойник повернулся. Прежде чем он рухнул замертво навзничь, на его лице промелькнуло выражение крайнего изумления. Звякнув, упал на пол нож.

На пороге стояла Фань Имэй. В вытянутых руках она сжимала револьвер Генри. Из ствола поднимался легкий дымок. Фань Имэй дрожала, и револьвер ходил из стороны в сторону, но девушка и не думала опускать оружие.

Рванувшись, Жэнь Жэнь стряхнул с себя доктора и вскочил. Глаза насильника сверкали от ярости и злобы, он сжал кулаки, но тут же замер, увидев Фань Имэй.

Находившиеся в комнате завороженно взирали, как хрупкая девушка, сжимавшая в руках револьвер, не спускает взгляда с полуголого китайца. Они смотрели друг другу в глаза. Воля столкнулась с волей. Один лишь Генри знал об ужасных законах «Дворца райских наслаждений» и о том, каким пыткам Жэнь Жэнь подвергал оказавшихся в его власти девушек, но другие могли почувствовать лишь дыхание смерти, веявшее от молчаливого обмена взглядами. На мгновение показалось, что девушка, как встарь, признает власть своего повелителя. Губы Жэнь Жэня скривились в жестокой улыбке, и он вытянул вперед руку ладонью вверх, молча, без слов приказывая Фань Имэй отдать ему револьвер. На мгновение револьвер качнулся вниз, но только на мгновение. Нелли, находившаяся к Жэнь Жэню ближе всего, увидела, как выражение его лица резко переменилось. Не веря своим глазам, он качнул головой и приоткрыл рот, будто собираясь молить о пощаде. Зрачки расширились от ужаса. Снова рявкнул револьвер, и горло Жэнь Жэня взорвалось фонтаном крови. Его швырнуло назад, и он упал, запутавшись в розовых занавесках балдахина. Тело Жэнь Жэня забилось в судорогах, и он застучал ногами по полу. Тишину прерывали лишь отвратительные булькающие звуки, терзая и без того натянутые нервы находившихся в комнате людей. Затих он нескоро.

Фань Имэй выронила револьвер и, упав на колени, зарыдала.

Повисло жуткое молчание. Доктор скорчился на полу в молитвенной позе там же, где и упал, похожая на Мадонну Нелли держала на руках тело обнаженной Элен Франсес; Генри обвис в путах, как израненный святой Себастьян, и, разинув рот, взирал на трупы. Находившиеся в комнате люди застыли с расширившимися от ужаса глазами, напоминая собой статуи молящихся, вырезанных на некой омерзительной пародии алтаря в стиле барокко.

Над всей этой картиной клубился пороховой дым. В ушах до сих пор стояло эхо выстрелов, но постепенно в звенящей тишине вновь послышались доносившиеся с лестницы звуки, более присущие публичному дому: крики девушек, хриплый смех мужчин и пьяное пение подельщиков Железного Вана, наслаждавшихся внизу радостями, которые им могли предоставить во «Дворце райских наслаждений».

XIX ^{Вражеские офицеры скачут на лошадях. Солнце сияет на огромных пушках. Жаль, что с нами нет маленького братца}

— Мамочка, — разорвал тишину детский голосок.

В тревоге Нелли обернулась. В дверях, нервно переминаясь с ноги на ногу, стояли Джордж и Дженни.

Вся сила материнского инстинкта нашла выход в порыве не позволить детям увидеть ужасной картины, свидетелями которой они и так уже, без сомнения, стали. Однако Нелли ничего не могла сделать — на ее руках лежала Элен. В муке она закричала мужу:

— Эдуард, уведи детей!

Аиртон все еще в ступоре, повернув голову, посмотрел на нее невидящим взглядом, который, как только доктор увидел детей, сразу же обрел осмысленное выражение.

— О Господи! — закричал он и бросился к ним. Он обхватил детей руками, закрыл им глаза и вытолкнул обратно в коридор. Доктор со всей силы пнул дверь ногой, словно желая, чтобы она поскорее захлопнулась и скрыла ото всех сотворенное злодейство. Тяжело дыша, он поволок детей по коридору обратно в свою комнату и остановился, только когда до него дошло, что держит детей за руки слишком крепко, причиняя им боль. В глазах Джорджа стояли слезы.

— Простите, — всхлипнул доктор, — простите меня. Господи помилуй, что же я наделал?

— Не плачь, папочка, — сказала Дженни и обняла его. — Ты не виноват. Честно-честно.

Аиртона душили рыдания, он обхватил детей руками и с силой прижал к груди. Вдруг из-за спины донесся чей-то голос. В ужасе оглянувшись, он увидел расплывшееся в улыбке жестокое лицо Матушки Лю.

— Бедняжечки, — проворковала она и засеменила к ним по коридору. — Что у нас случилось? Маленькие проказники.

У доктора перехватило дыхание. Раскрыв рот, он уставился на нее, чувствуя, как трясутся руки и ноги. Матушка Лю сощурила злые глаза.

— Дайфу, с вами что-то случилось? Вы странно выглядите.

— Нет, — голос доктора больше походил на карканье, поэтому ему пришлось повторить. — Простите. Ничего не случилось. Я в полном порядке. Мы все в полном порядке.

— Рада слышать, — произнесла Матушка Лю, смерив доктора взглядом. Он продолжал на нее смотреть, загораживая женщине проход.

Она подозрительно глянула ему за плечо. Почувствовав приступ паники, он обернулся и в волнении посмотрел назад. Напуганный вороватый взгляд доктора не ускользнул от внимания Матушки Лю.

— Не позволите ли вы мне пройти? Прошу вас, дайфу, — она говорила тихо, но в ее голосе слышалась угроза. — Прошу вас, дайте мне пройти. Я должна срочно поговорить с сыном.

— Его здесь нет, — быстро сказал доктор. — Его нет, он ушел… с другом. Точно, ушел, — повторил он.

— Другом? Каким еще другом? Внизу я встретила майора Линя. Жэнь Жэня с ним не было. Должно быть, он еще здесь.

— Я хотел сказать, что он ушел с другим своим другом, — сказал доктор, чувствуя, как его заливает пот. — Они ушли вместе. Здесь вы их не найдете. Они должно быть внизу. Да, наверняка они внизу. Отчего бы вам не спуститься и не поискать внизу?

Матушка Лю попыталась его обогнуть, но Аиртон сдвинулся в сторону, вновь преградив ей дорогу:

— Прошу вас, Матушка Лю. Думаю, вам туда не надо.

Она не ответила. Она рванулась влево, он вправо. Тяжело дыша, она попыталась оттолкнуть его, но доктор перехватил ее руку. Уставившись на Аиртона в изумлении и гневе, Матушка Лю попыталась вырвать руку, но доктор не отпускал.

— Убери от меня грязные лапы, демон иноземный, — прошипела она. — Пусти, тебе говорят.

Аиртон и не думал подчиниться. В черных глазах-уголечках Матушки Лю полыхала ненависть. Силясь высвободиться, женщина, тяжело дыша, покачивалась на маленьких ножках.

— Я вам сказал, Матушка Лю, дальше вы не пойдете, — процедил доктор. Он тоже тяжело дышал от напряжения.

Она плюнула ему в лицо, но он только крепче вцепился ей в рукав.

— Та мадэ! — выругалась Матушка Лю и свободной рукой потянулась к шпильке, скреплявшей узел на ее голове. Доктор понял, что она собирается сделать, и в отчаянии рванулся. Силясь перехватить вторую руку, он в панике ослабил хватку. В пальцах Матушки Лю сверкнула длинная острая игла.

Доктор почувствовал за спиной Матушки Лю движение. Дженни прыгнула на женщину сзади и, ухватив руку со шпилькой, со всей силы потянула назад. Джордж вцепился Матушке Лю в ноги. Изрыгая ругательства, Матушка Лю рухнула на пол. Вместе с ней упал и доктор. С резвостью, удивительной для ее преклонных лет, женщина откатилась от него и быстро поползла к лестнице.

Доктор ощутил побежавший по телу холодок. Неожиданно Аиртон осознал, что, если она доберется до лестницы и позовет на помощь людей Железного Вана, жена, дети, Элен и Меннерс, да и он сам, Аиртон, меньше чем через час распрощаются с жизнью.

Он должен ее остановить. Любой ценой.

С трудом доктор поднялся на ноги. На полу лежала оброненная заколка. Он поднял ее и бросился вслед за женщиной, содрогаясь при мысли о том, что ему предстоит сделать.

В отчаянии Нелли кричала на Фань Имэй. Китаянка сползла по стенке вниз и теперь сидела, уставившись невидящим взглядом на револьвер, лежавший на полу.

— Девочка, приди наконец в себя. Ты слышишь?! Господи, мне здесь хоть кто-нибудь поможет? Развяжи его. Давай, подымайся скорее и развяжи мистера Меннерса!

Глаза Фань Имэй медленно приобрели осмысленное выражение. Несколько мгновений она непонимающе глядела на отчаянно жестикулировавшую иноземку. Наконец до девушки дошло, что от нее хотят, и она медленно кивнула, так и не успев окончательно прийти в себя после того, что совершила несколько минут назад. С усилием она поднялась и нетвердым шагом засеменила к Генри. Она вздрогнула, переступив через ногу распростершегося на полу Обезьяны. Фань Имэй принялась развязывать веревки и отвернула голову так, чтобы не видеть скорчившийся на кровати труп Жэнь Жэня.

— Перережь веревки ножом, — закричала Нелли, увидев, что девушке никак не удается распутать узлы. Фань Имэй проследила взглядом за указующим пальцем Нелли и робко потянулась за ножом, лежавшим возле руки Обезьяны. Всхлипывая и тяжело дыша, она принялась пилить толстые веревки.

Наконец ей удалось ослабить их натяжение настолько, что Генри сам смог выбраться из пут. В неистовстве он вырвал кляп изо рта и теперь, покачиваясь, стоял на заляпанном кровью полу. Грудь мужчины вздымалась, он жадно глотал воздух. Увидев обезображенное гневом лицо и полыхающие глаза, Фань Имэй в ужасе попятилась. Генри сжал кулаки. Он напоминал разъяренного быка, ищущего взглядом жертву, на которую можно было бы броситься и покалечить. Меннерс безумным взором обвел комнату. Как только он увидел Элен, выражение его лица тут же изменилось. С разбитых губ сорвался вопль отчаяния — полукрик, полустон. Лицо Генри исказилось, он упал на колени, как будто его оставили все силы, а душа отлетела от тела. Медленно он пополз к ней, вытянув вперед руки: в глазах мольба, лицо — маска ужаса, боли и раскаяния.

Элен, неподвижно лежавшая у Нелли на руках, разительно переменилась. Глаза девушки расширились от ужаса. Генри протянул руку, желая до нее дотронуться, но девушка дернулась в сторону. Она тихо заплакала, ее тело тряслось и содрогалось от отвращения. Элен прижалась к груди Нелли, со страхом следя одним полузакрытым глазом за движениями Генри, которого она приняла за очередного насильника. Меннерс замер. Мгновение спустя он покачал головой и в смятении отошел.

Увидев, что он удалился, Элен, казалось, успокоилась. Свернувшись калачиком, она застонала. Нелли, будто маленькой, ворковала ей всякие нежности, поглаживая влажные брови девушки. Постепенно Элен затихла.

Ничего не понимающий Генри почувствовал на себе разгневанный взгляд Нелли.

— Что вас так поразило, мистер Меннерс? — холодно поинтересовалась она. — Вы мужчина. Над ней надругались мужчины. И вы еще удивляетесь, почему она вас боится? Быть может, она полагает, что во всем виноваты вы. Я, например, считают именно так.

— Я… — Но ответить ему было нечего.

— И что же вы собираетесь делать? — продолжила Нелли, повышая дрожавший от ярости голос. — Или же вместе с мужеством вы лишились и мозгов? Вы понимаете, что мы здесь в опасности? Эта ужасная женщина может прийти в любую минуту. Не удивлюсь, если выстрелы переполошили весь дом.

— И что… что вы хотите, чтобы я сделал? — выдавил из себя Генри.

— А вы как думаете? Спрячьте трупы. Мы же не можем оставить их здесь всем напоказ. Ну же, мистер Меннерс, возьмите себя в руки. Я не могу думать за всех. Кроме того, — она опустила взгляд на Элен, — я нужна этой бедной деточке. Кажется, в соседней комнате есть ванна. Я буду обязана, если вы попросите китаянку помочь мне перенести Элен. Ее надо отмыть от этой мерзости. Потом ее осмотрит Эдуард. Не сомневаюсь, после всего, что она пережила, ей придется сделать укол морфия. Даже думать об этом не могу. Ах, мистер Меннерс… вам за многое придется ответить…

Фань Имэй мгновенно поняла, что от нее требуется. Со всей осторожностью они вместе с Нелли подняли Элен и двинулись прочь. Элен шла медленно, неуверенно переставляя ноги. Так, шаг за шагом, они добрались до ванны и задернули за собой занавеску.

Генри окинул взглядом комнату. На несколько секунд его охватила растерянность. Помещение напоминало мертвецкую, и задача вернуть комнате подобие нормального вида казалась Генри невыполнимой. Он закрыл глаза, собираясь с силами, и резко, будто приняв какое-то решение, рванул пропитанный кровью ковер из-под тела Обезьяны, стряхнув труп на пол. Преодолев отвращение, он затащил тело обратно на ковер, завернув края так, чтобы они прикрывали труп, после чего оттащил получившийся куль к балдахину и затолкал его под кровать. В том месте, где он волок ковер, на половицах остался кровавый след.

Затем Генри окинул изучающим взглядом запутавшийся в занавесках труп Жэнь Жэня. Подхватив нож Обезьяны, Генри взобрался на кровать, переступил через тело так, чтобы дотянуться до крепежных колец, и срезал часть полога, которая еще не успела оборваться под тяжестью рухнувшего на него Жэнь Жэня. Как только он закончил и труп, вес которого больше не поддерживали занавески, упал на пол, в дверь кто-то робко постучал. Спрыгнув с кровати и поудобнее перехватив нож, чтобы в любой момент пустить его в ход, Меннерс бросился к двери и замер, прижавшись к прилегающей к ней стене. Раздался еще один тихий стук. Дверь на дюйм приоткрылась. С облегченьем Генри узрел перед собой взволнованное личико Дженни. В тот же самый момент девочка увидела Генри, заметила в его руке нож и заплакала от страха. Генри присел возле Дженни на корточки и взял ее за руку.

— Не бойся, — мягко сказал он. — Я не сделаю тебе ничего плохого.

Из глаз девочки брызнули слезы.

— Мистер Меннерс, скорее. Пожалуйста, скорее, — проговорила она сквозь рыдания. — Скорее помогите папе, — в отчаянии она потянула его за руку.

Генри задержался лишь на мгновение, лишь для того, чтобы подхватить с пола револьвер. С ножом в одной руке и револьвером в другой, он выскользнул за Дженни в коридор. Когда он глянул в сторону лестницы, сердце Генри екнуло. Там, в самом конце коридора, на полу лежали два сцепившихся тела. Возле них метался Джордж, заламывая от отчаяния руки.

— Господи, — пробормотал Генри, бросившись вперед. — Что за черт…

С первого взгляда Генри решил, что теперь ему придется прятать еще два трупа, однако он тут же убедился в ошибочности своего предположения. Присмотревшись, Генри увидел, что тела судорожно двигаются. Приблизившись, он узнал доктора и Матушку Лю. Женщина была буквально пригвождена к полу. Из ее правого плеча торчала острая игла заколки. Сочившаяся из раны кровь густо пропитала шелковый жакет, расплывшись темным пятном по вышивке, однако женщина отнюдь не утратила силы и воли к сопротивлению. Матушка Лю отчаянно ерзала и выгибалась, пытаясь спихнуть с себя Аиртона. Глаза ее лучились злобой и ненавистью. Она не могла полностью дать выход своей ярости, потому что доктор крепко заткнул ей рот рукой. Судя по струившейся крови, женщина до кости прокусила Аиртону руку.

— Это вы, Меннерс? — тяжело дыша, выговорил доктор. — Помогите мне унять эту дьяволицу. У вас есть кляп?

Вместо ответа Генри сунул ствол револьвера прямо между пылающих ненавистью глаз женщины. Вид оружия произвел на нее желаемое впечатление. Матушка Лю тут же прекратила сопротивление. Генри сунул свободную руку в карман и вытащил грязный платок.

— На первое время сойдет, — сказал он Аиртону. — Вы можете вынуть руку у нее изо рта?

— Думаю… думаю, да, — ответил доктор. — Дженни, солнышко, поищи у меня в медицинском саквояже пластырь. Быстрее, миленькая.

С помощью носового платка и пластыря им удалось соорудить вполне пристойный кляп.

— Боже, прости меня, я ведь ее ранил, — простонал Аиртон.

— Не переживайте, с вами она обошлась еще хуже. Лучше перевяжите себе руку, а то перемажете кровью весь коридор.

— Вы правы, — с мрачным видом пробормотал Аиртон. — Господи, Меннерс, — воскликнул, он, закончив перевязку. — Что нам теперь с ней делать? Она ведь тоже ранена. Мне и ее надо перебинтовать. В ту комнату ее нельзя. Если она увидит, что стало с ее сыном, нам придется иметь дело с сумасшедшей.

— Вы сможете за ней приглядеть, если я ее привяжу к кровати в своей комнате? Дети побудут с вами. А я пока приберу другую комнату. Когда закончу, подумаем, что делать дальше.

Приставив к голове Матушки Лю револьвер, чтобы она не сопротивлялась, Аиртон и Меннерс повели женщину по коридору, время от времени понукая ее тычками. Когда Генри привязывал ее к постели, доктор стоял у него за спиной. Опустив взгляд, он увидел раскрытый чемодан, раскиданную женскую одежду и один из ботинок Элен. Сражение с матушкой Лю настолько поглотило доктора, что он на время совершенно забыл о том, что произошло с девушкой. Теперь к нему с новой силой вернулись ярость и чувство отвращения, особенно когда доктор вспомнил о роли, которую сыграл Генри в случившемся. Трагедия стала результатом сделки с мандарином, которую, совершенно очевидно, Меннерс, как это ни невероятно, заключил от имени доктора, а значит, таким образом, он, Аиртон, пусть и косвенно, становился замешанным в произошедшее, и вина, в частности, падала и на него. Содрогаясь от ярости, доктор поднял пистолет, который дал ему Генри. Аиртон поразился, сколь сильное он испытывал желание застрелить стоявшее перед ним чудовище. Револьвер ходил ходуном в трясущейся руке.

Как раз в это мгновение Генри повернулся.

— Кажется, готово. Она не… — Он увидел дрожащее дуло пистолета и наполненные злобой глаза Аиртона. — Неужели у вас есть на это время? — спокойно спросил Генри.

— Вы чудовище, — прошипел доктор. — Как вы могли столь гнусно обойтись со своей собственной…

— Я этого не планировал и не предвидел… — все тем же тихим голосом ответил Генри.

— Ах ты, циничный, лживый… — Аиртон резко замолчал, осознав, что на него, разинув рты, взирают дети. — О Господи, — простонал он, прижав к щекам ладони. — Простите, простите меня…

— Доктор, займемся взаимными обвинениями, когда выберемся отсюда. Если мы вообще отсюда выберемся. А пока, не кажется ли вам, что будет лучше, если каждый из нас займется своим делом.

— Аиртон вздохнул и возвел очи горе.

— Хорошо, — вяло проговорил он. — Теперь все мы в одной лодке, и лишь одному Богу известно, куда она плывет.

Генри тихо вышел из комнаты.

Через час они закончили, сделав все, что было в их силах. К счастью, их не потревожили — на тайный этаж больше никто не заходил.

Генри, к которому потом присоединилась Фань Имэй, ценой невероятных усилий удалось вернуть комнате, которая теперь больше всего напоминала мясницкую лавку, яркий и пестрый первоначальный вид. Результат их трудов был поразителен. Генри спрятал оба трупа под кроватью. Фань Имэй, взяв из ванной ведро и губку, старательно вытерла со стен и пола кровь. То же самое она проделала и в коридоре. В том месте, где упал Обезьяна, половицы пропитались кровью так сильно, что пятно никак не удавалось вывести, поэтому было принято решение прикрыть его ковром, который притащили из соседней комнаты. Поначалу никак не могли придумать, что делать с одной из занавесок. Она была изорвана и заляпана кровью, да и к тому же Генри уже успел завернуть в нее труп Жэнь Жэня. В итоге Генри задернул полог столь искусно, что с первого взгляда могло показаться, что вся занавеска на месте. Кровать застелили свежими простынями и одеялами, обнаруженными в шкафах, а заляпанную кровью материю сунули под кровать, туда, где уже лежали трупы. Расставили по местам мебель, поправили перекосившиеся эротические картинки, висевшие на стенах. Когда Фань Имэй и Генри закончили работу, в комнате не осталось никаких следов, свидетельствовавших о произошедшей здесь трагедии.

Тем временем доктор перевязал рану Матушки Лю и дважды тщательным образом проверил, что женщина надежно привязана к кровати, а рот крепко заткнут кляпом. У входа в комнату Аиртон оставил на часах детей, а сам пошел к себе осмотреть Элен. Нелли и Фань Имэй привели туда девушку пятнадцать минут назад, сразу же после того, как закончили с ее омовением. Они облачили Элен в ее одежду и, выйдя из ванной, медленно двинулись по коридору, поддерживая ее под руки. Девушка шла еле-еле, словно сомнамбула. Теперь она лежала в постели Аиртона. Доктор обработал йодом ссадины на лице девушки и убедился в том, что кровотечение из половых органов прекратилось. Насколько он мог судить, совершившееся насилие не повредило плод. Доктор никак не мог облегчить душевные муки несчастной или же избавить ее от кошмара, который она раз за разом прокручивала в своем сознании. Доктор почувствовал боль, увидев, как девушка, едва его заметив, дернулась, силясь отстраниться. Аиртону было очевидно, что в ее состоянии она приняла за очередного насильника даже доктора. «Что ж, — печально подумал Аиртон. — Этого и следовало ожидать. Сейчас она будет пугаться любого мужчины, приблизившегося к ней». Поступок Меннерса был самым ужасным злодейством из совершенных им преступлений. Девушку зверски изнасиловали. Ссадины и кровоподтеки заживут. Но сможет ли девушка оправиться от душевных ран? Доктор не мог в этом поручиться. Беременная, совсем недавно излечившаяся от пагубного пристрастия, живущая среди ужаса, убийств, страха и вот теперь преданная и отданная на поругание — Аиртон сомневался, что женщине, подвергнувшейся подобным испытаниям, под силу сохранить рассудок.

Нелли обхватила девушку руками и принялась укачивать, нашептывая ей на ухо: «Ну будет, тебе, солнышко, будет, будет. Посмотри, это же доктор Аиртон, ты его знаешь. Он тебе сейчас поможет, все будет хорошо». Только после этого Элен с большой неохотой позволила себя осмотреть. Все это время она не спускала с доктора глаз, следя за каждым его движением подозрительным, полным страха взглядом. Больше всего Аиртона обеспокоили вспышки ненависти к самой себе. Время от временя Элен начинала бить себя, шипя сквозь зубы: «Грязная. Грязная. Гадкая». Нелли рассказала супругу, что, когда они мыли Элен, девушка в бешенстве выхватила мыло из рук Фань Имэй и принялась натирать им тело, крича: «Отмыться хочу. Мне уже никогда не отмыться. Как мне отмыться?» Опасаясь за рассудок девушки, доктор пришел к выводу, что в данных обстоятельствах лучшим для нее лекарством станет забытье, и, как Нелли и предсказывала Генри, Аиртон решил сделать Элен укол морфия. Доктор не представлял, что станет делать, когда у него кончатся ампулы. Покуда они у него есть, а девушке надо поспать.

Затихнув, Элен погрузилась в сон. Покой девушки охраняла Нелли, которая, воспользовавшись временной передышкой, обратила всю свою заботу на перепуганных детей. Теперь они сидели у ног матери и слушали, как она им читает «Розу и кольцо»[43] — одну из немногих книг, которые Нелли успела схватить с полки, когда они в спешке паковали чемоданы, перед тем как покинуть миссию. Она надеялась, что этот роман, который дети любили больше всего, поможет им хотя бы на время забыть о тех ужасах, свидетелями которых они сегодня стали. С печалью в сердце Нелли заметила, что Дженни и Джордж едва ее слушают. Она понимала, что рассказа о приключениях принца Бульбо и принцессы Анжелики недостаточно, чтобы излечить раны, оставшиеся после всех напастей в памяти детей, однако все равно продолжала читать — лучшего лекарства под рукой не было.

Генри Меннерс, доктор Аиртон и Фань Имэй стояли за дверью в коридоре. Темнело. На город опускался вечер. За окном, в окрасившемся фиолетовым небе, мелькали летучие мыши. Генри позвал доктора и девушку, чтобы вместе подумать над планом дальнейших действий. Меннерс говорил тихо, так, чтобы его не услышали в комнате, где сидели дети и Нелли.

— Более отчаянное положение представить сложно, — сухо произнес он, — и все же не будем терять надежду. У нас по-прежнему есть шанс спастись. Перед тем как уйти, мандарин сказал, что подумывает о том, чтобы забрать нас отсюда сегодня. Если это правда, считайте, нам повезло, поскольку я сильно сомневаюсь, что нам удастся провести здесь еще целый день, сохранив наше присутствие в тайне. К сожалению, мандарин не раскрыл мне суть своего плана, однако я ожидаю, что около полуночи он пришлет за нами майора Линя. Доктор, у вас есть карманные часы?

— Несколько минут девятого, — резко бросил доктор, приглядевшись во мраке к циферблату.

— Значит, он придет часа через четыре. Может, через пять.

— Если он вообще придет, — пробормотал доктор.

— Именно, — кивнул Генри. — Если он вообще придет. Фань Имэй, как ты думаешь, кто-нибудь станет искать Матушку Лю или Жэнь Жэня в ближайшие несколько часов? Их могут схватиться?

— Жэнь Жэня — не знаю, — ответила она. — Матушка Лю примерно в это время выходит к клиентам в трапезную и распределяет девушек. Но иногда у нее случаются мигрени, и она остается у себя.

— Очень хорошо, — произнес Генри. — Значит, сегодня ее будет мучить мигрень. Что происходит, если она остается у себя?

— Девушек распределяет Жэнь Жэнь, а Матушке Лю подают ужин в комнату.

— А если Жэнь Жэня нет?

— Не знаю. Отдает распоряжения через девушку, которая приносит ужин.

— Ага. Более-менее все ясно. Раз Матушка Лю в трапезных не появится, значит, сюда заявится девушка с ужином.

— Думаю, да, Ma На Сы. Ужин вот-вот принесут. Уже темно.

— Ты знаешь, кто именно принесет ужин?

— Это зависит от того, кто сейчас свободен. То есть не занят с клиентами. Обычно еду Матушке Лю приносит Су Липин, ее любимица, но иногда это бывает кто-нибудь из новеньких.

— Значит, скоро появится девушка с ужином для Матушки Лю. Не исключено, что это будет Су Липин. А как же наш ужин? Кто-то ведь должен принести нам поесть? Девушка явится одна или придет кто-нибудь еще?

— Не знаю, Ma На Сы. Никто не знает, что вы здесь. Думаю, Матушка Лю и Жэнь Жэнь сами носили вам еду. Они бы не осмелились раскрыть тайну о вас. Если хотя бы одна девушка узнала о том, что вы здесь, новости в один день облетели бы «Дворец» и Железный Ван обо всем бы узнал.

— Отлично. Одной бедой меньше, — промолвил Генри. — Значит, ждем одну девушку с ужином для Матушки Лю. Мы сможем ее одурачить. Правда, Аиртон?

— Одурачить? Каким образом?

— Ma На Сы, я тоже вас не понимаю. Девушка должна доставить ужин в комнату. Она увидит Матушку Лю…

— Не увидит. Мы перехватим ее у самой лестницы и скажем, что Матушка Лю не велела ее беспокоить и приказала оставить ужин у двери. Скажем, что так она тебе велела передать. Девушка отправится вниз, и дело с концом.

— Ваш план, может, и сработает, если девушка у нас недавно. Но Су Липин мне не поверит. Если все, что вы сказали, передам ей я, она наверняка что-нибудь заподозрит.

— Значит, придется обратиться за помощью к самой Матушке Лю.

— Но как, Ma На Сы?

— Если я ей приставлю к башке пистолет, она скажет все, что угодно. За мной, доктор. Похоже, времени у нас мало, а нам надо успеть перетащить старую каргу в ее комнату.

— Вы что, Меннерс, рехнулись? — доктор едва сдерживал отвращение, которое испытывал к Генри. Памятуя о случившемся, Аиртон был далеко не уверен в том, что Меннерса надо слушаться и дальше. — Ваш план — безумие! А если Матушка Лю проговорится, что мы ее держим силой? А если девушка не поверит? Да если даже и поверит, пропал сын Матушки Лю. А если его хватятся? А если Железный Ван пошлет сюда за ним?

— В таком случае, Аиртон, скорее всего, нас обнаружат, и мы все умрем страшной смертью. У вас есть предложение получше? Если будем сидеть сложа руки, нас уж точно найдут.

— Мы даже не знаем, пришлет ли сегодня за нами мандарин. Он вам это обещал?

— Доктор Аиртон, я могу обещать вам только одно: покуда имеется пусть даже самый ничтожный шанс выбраться отсюда живыми, я не собираюсь сдаваться. Если Линь не придет, значит, будем думать, как отсюда спастись самим. Покуда внизу бражничают разбойники с Железным Ваном — это невозможно. В связи с этим нам остается выбираться из неприятностей по мере их возникновения. И первая неприятность на повестке дня — этот чертов ужин. Так вы мне поможете или нет?

Аиртон с неохотой кивнул, и, пока Фань Имэй ждала на лестнице, они вместе отправились в комнату Генри, где лежала привязанная к кровати Матушка Лю. Глаза женщины горели злобой, однако в целом она оставалась спокойной. Генри направил на нее пистолет, и доктор принялся развязывать Матушку Лю.

— Вставай, — приказал Меннерс, когда Аиртон справился с узлами. Матушка Лю подчинилась. — Свяжите ей руки за спиной, — доктор сделал, как ему велели. Взяв женщину за локоть, Аиртон повел ее к двери. За ним проследовал Генри.

— Одно неверное движение, и я всажу в тебя пулю, — пригрозил он Матушке Лю. Женщина послушно засеменила по коридору.

Уже почти совсем стемнело, и коридор погрузился во мрак. Фань Имэй предусмотрительно принесла из комнаты Матушки Лю фонарик и как раз вешала его на вбитый в стену крюк. Матушка Лю увидела лицо девушки, залитое желтым светом фонаря, и остолбенела, узнав ее. В гневе она уставилась на предательницу и что-то злобно забубнила сквозь кляп. Аиртон чувствовал, как женщина вся трясется от бешенства.

В ярости Матушка Лю заупрямилась. Она упала на колени, всем видом показывая, что дальше никуда не пойдет.

— Вставай! — закричал Генри.

Она не послушалась, а когда доктор попытался поднять ее, стала вырываться. Увидев, что происходит, Фань Имэй оставила в покое фонарь и бросилась за помощью.

Они застыли, услыхав на лестнице звук шагов. Опоздали.

Из темноты в тусклый свет фонаря шагнула стройная миловидная девушка, согнувшаяся под тяжестью подноса, уставленного блюдами и накрытым чайником. Когда девушка увидела двух иноземцев, замерших слева и справа от страшной Матушки Лю, она застыла, а ее глаза расширились от удивления и ужаса.

Генри бросился к ней. Девчушка выронила поднос и было повернулась, собираясь пуститься наутек, но Меннерс схватил ее за руку, развернул и приставил ко лбу револьвер.

— Ни звука, — прошипел он.

— Иисус и Мария, — всхлипнула от страха девушка. — Прошу вас, не убивайте меня.

Теперь уже настал черед удивляться Генри.

— Что ты сказала? — прошептал он, опуская оружие.

— Пожалуйста, не трогайте меня, — выдавила она сквозь слезы. — Я не сделала ничего дурного.

— Ты сказала «Иисус и Мария». Ты христианка. Фань Имэй, что она здесь делает?

— Ma На Сы, я ее не знаю, — отозвалась Фань Имэй. — Недавно Жэнь Жэнь со своими людьми привез несколько новеньких.

— Как тебя зовут, девочка? — мягко спросил Генри.

— Меня здесь кличут Прелестницей, — шмыгнув носом, ответила она, почувствовав, что ее никто не тронет. — Но на самом деле меня зовут Ван Мали. Вернее, так меня звали раньше, до того как меня… как меня сюда привезли.

— Мали, — пробормотал под нос Аиртон. — Похоже, это китайская переделка имени «Мэри». Откуда ты родом, дитя? Как называется твоя деревня?

— Башу, сяньшэн, — ответила девушка. — Но мне сказали, что я должна забыть прошлое.

— Господи Боже, Меннерс, сестра Елена, до того как исчезла, отправилась именно в эту деревню. Там жила девочка по имени Мэри. Там было две сестрички, Мэри и Марта. Елена с Катериной мне о них часто рассказывали. Ответь мне дитя, кто твой отец? — с жаром проговорил доктор.

— Пастор Ван, — испуганно проговорила девочка. Ее голос надломился, и она снова заплакала. — Но его убили. Убили.

— А сестра Елена, — голос доктора дрожал от волнения. Аиртон хотел поскорее узнать о судьбе женщины. — Ответь мне. Помнишь, вас навещала монахиня-иноземка? Что с ней сталось?

— Ее тоже убили, сяньшэн, — в голос зарыдала девчушка. — Сначала убили Марту, а потом ее. В церкви. Они всех… всех убили, а меня привезли сюда и заставили… заставили…

Аиртон сник и понурил голову. Умом он понимал, что вряд ли сестре Елене удалось уцелеть, однако, покуда он не получил вестей о ее гибели, в глубине сердца теплилась надежда. Теперь подтвердились самые худшие опасения. Еще один удар вдобавок к сегодняшним потрясениям.

Мэри безутешно плакала. Фань Имэй отпустила Матушку Лю и, бросившись к девчушке, заключила ее в объятия, прижавшись щекой к ее щеке.

— Позволь я с ней поговорю, — сказала она, поднимая на Генри взгляд. — Думаю, ей можно доверять. Не волнуйся, я ей скажу, что делать. Дай мне ее успокоить, а потом мы отправим ее вниз.

— Ладно, ступайте в комнату к Матушке Лю, — согласился Генри. — Налей девочке чая, если в чайнике хоть что-нибудь осталось. Аиртон, давайте оттащим женщину обратно ко мне в комнату и привяжем ее к кровати. Она уже получила свой ужин.

— Так не пойдет, — воскликнул Аиртон. — Вы слышали, что сказала девочка? Она такая же, как мы. Она христианка, невинная жертва злодея, который взял ее в плен и сделал проституткой. Я знал ее отца. Она подруга несчастной Елены. Мы только что спасли девочку! Как вы можете отправлять эту бедняжку назад, туда, где ее будут оскорблять и унижать? Мы должны взять ее под свою защиту.

— Взять ее под защиту? Спасти? Да вы хоть понимаете, о чем говорите? Мы себя едва-то можем защитить, — ядовито произнес Генри. — И мы вряд ли сможем вообще кого бы то ни было защитить, если нас обнаружат, а нас обнаружат, если ваша драгоценная Мэри не отправится вниз и не скажет, что все в полном порядке. Послушайте, доктор, нам нужно продержаться четыре часа. Четыре часа, о большем я вас не прошу. Когда настанет время убраться отсюда, мы постараемся взять девочку с собой. А сейчас она нужнее там, внизу. — В гневе он подскочил к Матушке Лю. — А ты чего хохочешь, сука?

Матушка Лю, выгнув в сардонической усмешке брови, с интересом следила за перепалкой двух мужчин, не сводя с них холодных расчетливых глаз.

Два часа спустя Аиртон сидел с семьей у себя в комнате. На кровати лежала Элен, уснувшая после того, как доктор сделал ей укол морфия. Время от времени она переворачивалась с боку на бок, принималась мотать головой или начинала бить себя в грудь рукой. Один раз она села, широко раскрыла глаза и отчетливо пробормотала странную фразу: «Мыла. Том, дай мне, пожалуйста, еще мыла. Почему ты не даешь мне мыла?» По щеке девушки сбежала слезинка. Доктор вытащил из саквояжа еще одну ампулу с морфием, но она не понадобилась — Элен откинулась на подушки и снова погрузилась в сон.

В соседней комнате Генри охранял Матушку Лю. Женщина тоже уснула. Кляп пришлось ослабить, чтобы она не задохнулась, поэтому теперь он едва приглушал мерзкий храп. Рядом с Генри сидела Фань Имэй. Они могли сказать друг другу очень многое, но ни он, ни она не желали разговаривать, поэтому им приходилось сидеть в неловком молчании. Наконец Генри решил вернуться к той теме, что они столь бесплодно обсуждали во время последней прогулки, прежде чем их схватили в строительном лагере.

— Знай, ты мне ничего не должна, — произнес он.

— Как скажешь, Ma На Сы, — тихо ответила она.

— Я про мальчика, — продолжил он.

— Я поняла, — кивнула она.

— С тех пор много всего произошло, — сказал он. — У нас бы все равно ничего не получилось.

— Да, я понимаю.

Комната снова погрузилась в тишину.

— Не вини себя за то, что сегодня случилось, — произнесла Фань Имэй. — Спасение чужой жизни — порыв благородный, тем более когда от тебя требуют жертв. Твоя госпожа тоже очень мужественная.

— Ты ведь знаешь, я никогда не собирался… — начал он, но замолчал, не в состоянии закончить фразу, причинявшую ему такую муку.

— Ты же не мог этого предвидеть, — промолвила она. — Ты ни в чем не виноват. А госпожа со временем поправится. И простит тебя. Если будет мудра.

— Доктор никогда меня не простит.

— Он никогда прежде не страдал, — произнесла девушка. — Он мудр, но его мудрость — мудрость дня, когда все очевидное и явное сверкает, озаренное сиянием солнца. Он был лекарем и верил, что может донести свет до самых темных уголков. Но теперь он столкнулся с иной мудростью, мудростью ночи, где нет света и все зыбко и неясно… Ему трудно.

— Ты тоже мудра, — мягко произнес он.

— Я познала боль и скорбь, — улыбнулась девушка. — И все равно живу. Разве это мудро?

— Вздор какой, — пробормотал он. Фань Имэй промолчала. — Ты знаешь, что сегодня, возможно, за нами никто не придет? — спросил Генри.

— Лучше верить в то, что мандарин кого-нибудь пошлет.

— Ты права, — кивнул Меннерс. — И меня очень заботит человек, который явится за нами. После того, что сегодня сотворил Линь, ему не жить.

— Но если ты убьешь майора Линя, спасать нас будем некому.

— Вот незадача, — молвил Генри. — Не уверен, что сумею сдержать себя, когда его увижу.

— Сможешь, — покачала головой девушка. — В отличие от доктора, ты преисполнен мудрости ночи.

— Да ну?

— Да. Я сужу по твоим поступкам. Ma На Сы, когда ты наконец попросишь меня пойти вниз?

— Как я могу тебя о таком просить? Это же опасно. По дому шляются разбойники с Железным Ваном.

— Тогда кто же приведет сюда майора Линя? Мандарин попросил об этом позаботиться Матушку Лю. Она проводила его до ворот, и он наверняка посвятил ее в свои планы. Думаю, после этого она пошла искать Жэнь Жэня, чтобы обо всем ему рассказать, и тут ее перехватил доктор. Если майора Линя никто не встретит и не расскажет, что случилось, боюсь, быть беде.

— Может, попросим девочку? Пусть его приведет Мэри.

— Нет, Ma На Сы. Она должна ублажать клиентов. Я ее предупредила, чтобы она была готова улизнуть где-то после полуночи, после того как клиент уснет, но до полуночи мы на нее рассчитывать не можем. К тому же майор Линь ее не знает, он ей не поверит, поэтому к воротам отправлюсь я. Я встречу майора.

— Но внизу люди Железного Вана. Ты не боишься с ними столкнуться?

— Ты уж поверь мне, я знаю, что делать в такой ситуации.

— Ты удивительная женщина, — произнес Генри. — Один раз ты уже спасла нам сегодня жизнь и сейчас готова спасти ее снова.

— Я убила двух человек, — печально произнесла она. — И мне с этим жить, — она резко встала. — Прости, Ma На Сы, но мне надо идти.

Генри склонил голову. Сказать ему было нечего.

Она скользнула в темный коридор. С лестницы доносились взрывы смеха и крики разбойников, состязавшихся, кто кого перепьет. Она сунула руку за пояс и, убедившись, что мешочек, который она нашла в комнате Матушки Лю, по-прежнему на месте, медленно сдвинула створку, прикрывавшую выход на лестницу. Она вышла в коридор третьего этажа и, увидев, что там никого нет, с облегчением вздохнула. Из-за дверей многочисленных комнат раздавались крики и смех. Она поспешила по коридору и почти добралась до лестницы, как вдруг позади услышала голос, который издевательским тоном произнес:

— Глазам своим не верю! Какая честь! Это же сама драгоценная Фань Имэй.

По спине девушки пробежал холодок. Она обернулась, растянув губы в улыбке. В дверях одной из комнат стояла Су Липин. Если не считать тоненькой доуду, прикрывавшей грудь и живот, девушка была нага. В руке она держала кувшин вина. Судя по раскрасневшемуся лицу и заплетающемуся языку, Су Липин была изрядно пьяна. Вообще-то девушкам в доме запрещалось напиваться, однако, с появлением Железного Вана и его разбойников, в публичном доме, похоже, стали действовать новые правила.

— Так, значит, ее милость решила снизойти и проведать своих недостойных сестер, — продолжила Су Липин, явно наслаждаясь собственным остроумием.

— Меня призвала к себе Матушка Лю, — тихо ответила Фань Имэй. — И я сейчас иду вниз.

— Ах, тебя призвали, — с деланным жеманством произнесла Су Липин. — Какой слог! Призвали! — Кривляясь, она отвесила земной поклон.

— С кем ты там разговариваешь? — услышала Фань Имэй грубый голос, донесшийся из глубин комнаты. Су Липин посторонилась, и на пороге показался приземистый широкоплечий мужчина. Он был раздет до пояса, а на грудь ниспадала густая борода. Фань Имэй никогда прежде не видела на человеческом теле столько волос. С ужасом она узнала мужчину. Перед ней стоял тот самый разбойник, который утром размахивал топором в павильоне майора Линя.

— А я тебя знаю, — произнес он. — Ты та самая сука, что была с мандарином. А ты ничего, — добавил он, окидывая ее внимательным взглядом.

— Она не для вас, — хихикнула Су Липин. — Ее трогать нельзя. Она принадлежит майору Линю. Его собственность, — все тем же жеманным голосом произнесла девушка.

— Неужели? — прорычал Железный Ван. — Это мы поглядим. А ну иди сюда.

Фань Имэй колебалась. Может, рискнуть, не послушаться разбойника и броситься к манящей лестнице?

— При всем глубоком уважении, господин, — успокаивающе произнесла девушка, — осмелюсь заметить, что Су Липин сказала вам правду. Согласно договору, я принадлежу майору Линю.

— Нечего меня господином обзывать, — рявкнул Железный Ван, — я тебе не господин. И плевать мне на договоры. Иди сюда, говорю.

Фань Имэй поняла, что ей остается только подчиниться. Со всей грацией, на которую только была способна, расплывшись в самой обольстительной из своих улыбок, она двинулась навстречу разбойнику. Когда ее обхватили волосатые лапы Железного Вана, девушка остолбенела.

— Договоры, — фыркнул он и, рванув халат с плеч Фань Имэй, вцепился ей в груди. С облегчением девушка почувствовала, что мешочек не выпал и все еще находится у нее за поясом.

— Ничего себе сисечки, — выдохнул разбойник. — Побольше, чем у тебя, — кивнул он надувшей губы Су Липин. — Так, значит, ты девка майора Линя, — промолвил Железный Ван, окидывая ее взглядом. — Ничего, не долго ему осталось со своим драгоценным мандарином здесь хозяйничать. Впрочем, они еще этого сами не знают. С этой ночи, считай, ты моя. И будешь моей, покуда не надоешь. Давай иди в спальню.

— Железный Ван, — заныла Су Липин. — А как же я?

— А ты проваливай, — оборвал ее разбойник. — Или оставайся и смотри. Мне плевать.

Мрачная Су Липин последовала за ними в комнату. Плюхнувшись на стул, она поднесла к губам кувшин.

— Слышь, ты, паскуда ненасытная, а ну кончай хлестать вино! — заорал Железный Ван. — Дай сюда! — вырвав кувшин из дрожащих пальцев Су Липин, он уселся на край кровати. — Ты! — ткнул он пальцем в Фань Имэй. — Раздевайся! — Разбойник сделал большой глоток вина.

Фань Имэй затрепетала в деланном волнении и прикрыла груди руками, застенчиво отведя взгляд. Она провела во «Дворце райских наслаждений» немало времени и уже успела раскусить клиента, неожиданно свалившегося ей на голову. Девушка решила, что наилучший подход к Железному Вану — начать строить из себя скромницу. Разбойник был груб и жесток, и его больше всего привлекала в девушке ее чистота. Фань Имэй было совершенно ясно, что Железный Ван ненавидит майора Линя и, отбирая у него наложницу, мстит высшим слоям общества за наслаждения, в которых до недавнего времени разбойнику было отказано. Если она с готовностью ему отдастся, Железный Ван не только останется разочарован, но и, возможно, что-то заподозрит. Фань Имэй слышала о разбойнике многое и знала, сколь опасно его недооценивать.

— Чего, стесняешься? — рассмеялся Железный Ван. — Может, хлебнешь вина? Знала бы, что я сейчас с тобой буду делать, сама бы попросила выпить. Вот, лови, — он быстро бросил ей кувшин. Она с легкостью поймала сосуд и зашаталась, притворившись, что он оказался для нее очень тяжелым.

— Что, видать, ты совсем как тонкая ива? — ухмыльнулся Железный Ван.

— Прошу вас, сяньшэн, я не пью, — умоляюще произнесла она.

— Делай, что говорят! — заорал разбойник.

Фань Имэй сделала вид, что пытается поднять кувшин.

— Он очень тяжелый, — захныкала она. — Можно… можно я налью вино в чарку?

— Давай, лей в чарку, — заревел от смеха Железный Ван. — Устрой нам здесь чайную церемонию!

Все оказалось гораздо проще, нежели чем девушка предполагала. Она неслышно пробормотала молитву Гуаньинь, благодаря богиню за такую удачу. Девушка осторожно поставила кувшин за стол, так, чтобы его не было видно ни Су Липин, ни Железному Вану. Взяв из ящика чарку, она наклонила кувшин, наполняя ее до краев, и одновременно с этим высыпала в сосуд содержимое мешочка. Выпрямившись, она поднесла чарку ко рту, осторожно пригубила, скорчила гримасу, почувствовав на языке обжигающую жидкость, и незаметно затолкала пустой мешочек под стол.

— До дна! До дна! — расхохотался Железный Ван, увидев кислое выражение ее лица.

Фань Имэй подчинилась, не забыв громко раскашляться и выдавить пару слезинок. На мгновение она почувствовала приступ благодарности к Матушке Лю за всю ту науку, которую она на протяжении долгих лет вбивала в девушку.

— Прошу вас, я больше не могу, — слегка покачнувшись, прошептала Фань Имэй, искренне надеясь, что ее щеки полыхают румянцем.

— Ладно, а ну дай сюда кувшин. Хочешь увидеть, как надо пить? Гляди, — чуть ли не в один огромный глоток он опорожнил половину кувшина. — Так-то лучше, — сказал разбойник, вытирая губы. — А теперь делай, что тебе велено. Раздевайся.

У Фань Имэй бывали клиенты и похуже. Постанывая, она терпеливо лежала под ерзавшим на ней разбойником. Краем глаза она не без удовлетворения увидела, как недовольная Су Липин подхватила кувшин, уселась на стул и принялась жадно пить, время от времени бросая недовольные взгляды на девушку, уведшую у нее главаря боксеров. Заученно стеная от удовольствия, которое она якобы испытывала, Фань Имэй хладнокровно прикидывала, скоро ли подействует снотворное. Особенно беспокоиться было не о чем. До появления майора Линя оставалось не меньше часа.

Железный Ван содрогнулся всем телом и перекатился на спину.

— У меня бывали девки и получше, — зевнул он. — Вина принеси.

Фань Имэй с радостью увидела, что Су Липин, откинув назад голову и раскрыв рот, уже спит, тихонько похрапывая. Девушка отнесла кувшин Железному Вану, не забыв согнуться под весом сосуда, несмотря на то, что он уже был на три четверти пуст.

— Маленькая сучка, — пробормотал разбойник, поднося кувшин к губам. — Она пьет больше, чем некоторые из моих ребят. Дай-ка я немного передохну, а потом займусь вами обеими. Как это, по-вашему, зовется? Танец двух фениксов? — Он снова зевнул.

Преодолев отвращение, Фань Имэй склонилась между ног разбойника и принялась заученно работать ртом. Девушка понимала, что разбойник быстрее уснет, если его ублажить. Железный Ван застонал от удовольствия.

— Хорошо… Очень хорошо. Вот так… — Услышав храп, девушка остановилась, подождала немного, потом осторожно похлопала разбойника по щеке. Он даже не дернулся.

Девушка быстро оделась, замешкавшись лишь на мгновение, для того чтобы прополоскать рот холодным чаем из стоявшего на столе чайника. От ее внимания не ускользнул прислоненный к стене огромный топор Железного Вана. «Как все было бы просто», — подумала Фань Имэй. Она уже убила сегодня двух людей, а сейчас перед ней спал враг мандарина, который к тому же являл собой главную угрозу их безопасности. Она могла бы спасти Шишань. «Нет, — подумала девушка. — На его место придут другие». Мир полон таких чудовищ, как Железный Ван, его тут же сменит кто-нибудь другой. К тому же ей претила сама мысль об убийстве. Она едва могла поверить, что застрелила Жэнь Жэня и Обезьяну. Внутренний голос подсказывал ей, что эти скоты как никто другой заслуживали смерти, и она их убила только ради того, чтобы спасти друзей, но вместе с тем девушка чувствовала к себе отвращение. Угрызения совести лишали ее сил, и каждый раз, чтобы заставить себя двигаться, ей приходилось собирать в кулак всю свою волю. Она не может, не должна подвести остальных: бедных детишек, несчастную обесчещенную английскую девушку и Ma На Сы, которого так любила, но который, однако, любил другую. Она вспомнила о буддийском учении, которым с ней поделился ее отец. Она прикована к кругу перерождений. Что за чудовищные злодеяния совершила она в предыдущих перерождениях, чтобы заслужить такие страдания в этой жизни, которая казалось ей одним сплошным искуплением грехов минувшего. Фань Имэй опасалась, что, несмотря на все ее усилия, она творит лишь новые грехи, которые ей придется искупить в следующем перерождении. Девушка прислонилась лбом к двери. «Милостивая Гуаньинь, — взмолилась Фань Имэй, — дай мне силы». Она вздохнула. За ее спиной на разные голоса храпели Су Липин и Железный Ван. Фань Имэй откинула задвижку и выскользнула в коридор.

В доме стояла тишина. Без происшествий она добралась до лестницы и спустилась на второй этаж, на котором располагались трапезные. Бражники уже разошлись, а огни — погасили. Фань Имэй неуверенно ступила во тьму и ощупью добралась до последнего лестничного марша, спускавшегося на первый этаж. Чтобы не упасть, она потянулась рукой, желая опереться о стену, и приглушенно ахнула, дотронувшись до чьего-то лица.

— Цзецзе, это я, Мали, — донесся до нее шепот.

Сперва Фань Имэй разозлилась на девушку за то, что она так ее напугала, но тут же взяла себя в руки.

— Умничка, — ободряюще сказала она. — Иди на верхний этаж и жди меня там. Только тихо. Я скоро.

Выбравшись во двор, Фань Имэй облегченно вздохнула и быстро засеменила по тропинке. Ивы тихо шумели на легком ветру. На мгновение девушка остановилась возле павильона майора Линя. Она прожила здесь целых два года. Свет не горел. Майора Линя не было. Она добралась до последнего дворика, прошла по уставленной фонариками аллее, пересекла украшенный резьбой мостик и, наконец, увидела силуэт сторожки у ворот, в окнах которой тускло горел свет. Призвав на помощь все свое мужество, она постучала в окошко.

— Лао Чэнь, — позвала она, стараясь говорить как можно более уверенно, — Лао Чэнь!

— Кто там? — раздался сонный голос. Из окна высунулось обветренное лицо. Его обладатель глянул из-под кустистых бровей на девушку и, узнав ее, расплылся в широкой улыбке.

— Фань-цзецзе, — произнес сторож. — Что ты здесь делаешь в столь поздний час?

— Матушка Лю послала меня кое-что тебе передать, — ответила девушка. — К нам сегодня придут гости. Тайно. Где-то после полуночи.

— Опять так поздно? — устало вздохнул мужчина. — И что мне делать? Уйти, как в прошлый раз?

Девушка надеялась на этот вопрос и не преминула воспользоваться подвернувшейся возможностью спровадить сторожа.

— Именно так, — сказала Фань Имэй. — Можешь пойти домой пораньше. А я постою у ворот и впущу гостей.

— Ох уж эти тайны, — пробормотал мужчина. — Судя по тому, что творится в последнее время, наш «Дворец» стал обителью Братства. И к чему это все? Всего-то два… нет, погоди, три дня назад к нам уже кто-то являлся ночью. Но в тот раз гостей встречала сама Матушка Лю. И она же меня отпустила, — сторож подозрительно нахмурил брови. — Слушай, а почему она сама не спустилась? Зачем отправила тебя? Она что, не могла послать сына?

— Лао Чэнь, я не знаю. Они с сыном заперлись в комнате и обсуждают что-то важное с этим разбойником — Железным Ваном. Я сама толком ничего не поняла, но Матушка Лю велела мне показать тебе вот это, — девушка сняла с пояса нефритовые четки, позаимствованные из комнаты Матушки Лю. Фань Имэй предполагала, что ей придется как-то доказать правдивость своих слов.

— Ладно, знаю я эти четки, знаю. Говоришь, о чем-то толкует с Железным Ваном? Видать, дело серьезное. А что там у них случилось — я даже знать не желаю. Ладно, я пойду, вот только вещи соберу. Даже представить не могу, что бы мне сказала жена, если б я ее разбудил среди ночи второй раз за неделю.

Ворча, сторож удалился, а она присела на застеленный соломой лежак. Потянулись часы.

Постепенно девушку охватила тревога. Она начала опасаться, что Ma На Сы обманулся в своих ожиданиях и майор Линь не придет. Фань Имэй даже представить не могла, что им тогда делать.

Когда Аиртон вышел из комнаты, Генри мерил шагами коридор.

— Половина третьего, — холодно сказал доктор.

— Неужели? — в тон ему ответил Генри.

— Думаю, майор Линь не придет, — промолвил Аиртон.

Генри все так же ходил взад-вперед по коридору.

— И что же нам теперь делать? Какой у вас план? — не отставал доктор.

— Ждем до трех, — вздохнул Меннерс.

— А потом?

— А потом, если Линь не придет, будем выбираться отсюда сами.

— Понятно. Просто возьмем и уйдем. С детьми, с женщинами, одна из которых, между прочим по вашей вине, едва может ходить. Допустим, нам удастся прокрасться мимо Железного Вана и его разбойников. И что дальше? Как мы проберемся мимо стражи у городских ворот?

— Пойдем переулками в домик Милуордов. Сейчас там, должно быть, уже никого нет. Спрячемся там, а потом как-нибудь перешлем весточку в ямэн. Может быть, пошлем Фань Имэй. Извините, доктор, но это самый лучший план, который мне удалось придумать.

— Блестяще, — молвил Аиртон.

— Вы предпочитаете остаться здесь?

— Я великолепно понимаю, что это тоже не выход, опять же благодаря вам и вашей сделке с мандарином. Или же мне следует говорить «моей сделке с мандарином»? Насколько я могу судить, все пошло совсем не так, как вы предполагали.

— Благими намерениями… — пробормотал Генри.

— Точно. Вымощена дорога в ад. Вы мне омерзительны, Меннерс. Как вы могли столь подлым образом манипулировать нами?

— Хотелось бы напомнить, что мы все еще живы, — тихо произнес Генри. — Не падайте духом, доктор.

Аиртон резко развернулся и скрылся в своей комнате. Громко, так чтобы услышал Генри, он обратился к супруге:

— Нелли, дорогая, собери вещи. У мистера Меннерса есть план.

Генри снова принялся ходить по коридору.

Когда в ворота постучали, девушка уже собиралась уходить. Дрожащими руками она приподняла створку глазка и в свете фонарей увидела лошадей и поблескивавшие кожаные ремни. Фань Имэй облегченно вздохнула. Сердце учащенно забилось.

Как и предполагалось, майор Линь взял с собой несколько солдат, однако кроме них майора сопровождал еще и седовласый старец, которого Фань Имэй тотчас же узнала. Его боялись все девушки, их было не обмануть ни веселым улыбающимся глазам старика, ни его обманчиво благообразным видом. Они знали о его извращенных вкусах. У ворот стоял казначей, которого Фань Имэй не раз видела во «Дворце райских наслаждений». «А ведь он тоже, — подумала девушка, чувствуя, как екнуло сердце, — старинный друг Матушки Лю». Фань Имэй принялась лихорадочно думать, что теперь сказать пришедшим. Она не могла от них скрыть, что Матушка Лю лежит привязанная к кровати на верхнем этаже, однако можно сказать, что иноземцы, опасаясь, что она их выдаст, повели себя глупо, и связали ее в силу чрезмерной осторожности. Такой рассказ казался вполне правдоподобным. Фань Имэй хорошо понимала: если казначей пронюхает, что на самом деле произошло, последствия будут фатальными. Особенно если он узнает о гибели Жэнь Жэня. Тогда казначей может просто отказаться выполнять распоряжения мандарина, вне зависимости от их содержания.

Поначалу, когда майор Линь и казначей увидели, что у ворот их встречает вовсе не Матушка Лю, они отнеслись к девушке очень подозрительно, тщательно ее расспросили, но в итоге все-таки поверили ее словам. Рассказ об унижении Матушки Лю очень развеселил казначея Цзиня.

— Связана? И кляп во рту? — злобно рассмеялся он. — Да еще и к кровати привязана? Жду не дождусь увидеть эту картину.

Она повела казначея, майора Линя и двоих из солдат по тропинке, бежавшей через погрузившиеся в тишину дворы. Чтобы не поднимать лишнего шума, все пришедшие, даже солдаты, были одеты в туфли из хлопка. Стали подниматься по лестнице, под ногами заскрипели ступеньки. Майор Линь держал наготове саблю, солдаты — штыки, чтобы быстро и без лишнего шума расправиться с любым из разбойников Железного Вана, который окажется настолько невезучим, что натолкнется на них в темноте. Со всей осторожностью они прокрались по освещенному коридору. В комнатах стояла тишина, которую время от времени прерывал рокочущий храп. Фань Имэй приподняла картину, скрывавшую лестницу, ведущую в личные покои Матушки Лю, и они устремились наверх.

Обнаружилось, что иноземцы уже выстроились в коридоре, собравшись уходить. Нелли и Мэри поддерживали поникшую Элен, которая, казалось, была погружена в полудрему. Доктор как раз поднимал с пола медицинский саквояж и маленький чемоданчик, а Генри снимал со стены висевший на крюке фонарь.

— Слава Богу! Слава Богу! — воскликнул доктор, увидев Фань Имэй, за которой следовал казначей Цзинь и солдат. Остальные все еще поднимались по лестнице. — Пришли! Все-таки пришли! Мы спасены!

В этот момент на свет вышел майор Линь.

Как раз в эту же секунду клевавшая носом Элен подняла голову и увидела майора. Линь оскалился в кривой волчьей ухмылке. Глаза девушки расширились от ужаса, она затряслась и глухо застонала. В неистовстве она попыталась вырваться из рук Нелли и Мэри, но ноги ее не слушались. В судорогах, выгибаясь всем телом, девушка упала на колени.

— Эдуард, ну сделай же что-нибудь, — вскричала Нелли. — Мне ее не удержать, у нее сейчас будет удар.

Аиртон стал лихорадочно рыться в саквояже в поисках шприца. Потрясенные Джордж и Дженни застыли на месте. Генри, с обезображенным от ненависти лицом, бросился к майору и лишь в последнее мгновение взял себя в руки. Сжав кулаки, Меннерс стоял перед своим врагом, испепеляя его полным ненависти взглядом. Майор спокойно посмотрел на Генри. С лица майора не сходила жестокая кривая ухмылка.

— Майор Линь, сколь странную реакцию у иноземцев вызвало ваше появление, — равнодушно заметил казначей. — Я ожидал, что в сложившихся обстоятельствах вам будут рады. Однако, похоже, все совсем наоборот. Интересно, что вы сотворили, чтобы заслужить такую неприязнь.

Майор Линь заметил Мэри.

— Это кто такая? — рявкнул он, указав на нее рукой в перчатке.

Доктор Аиртон, стоявший на коленях возле Элен, поднял на майора обеспокоенный взгляд. Нелли поддерживала тихо всхлипывавшую девушку. Требовалось немного подождать, прежде чем морфий начнет действовать.

— Майор, эта девочка — наш друг, — осторожно произнес доктор. — Ее похитили, и сейчас она находится под моей защитой. Я собираюсь взять ее с нами.

— Это невозможно, — отрезал Линь. — Мне о ней ничего не говорили.

Доктор Аиртон поднялся с пола и, стараясь говорить как можно тверже, произнес:

— Я настаиваю. — Твердость голоса несколько не соответствовала умоляющему взгляду и дрожащим губам.

Майор Линь не стал его слушать и повернулся к одному из солдат, собираясь отдать приказ.

— Если вы не возьмете ее с собой, мы все останемся здесь, — выпалил доктор. — Я требую.

Майор Линь посмотрел на доктора и усмехнулся.

— Вы не в том положении, чтобы чего-либо требовать, — язвительно произнес он.

— Майор, к чему эти споры, — встрял казначей Цзинь. — Одним больше, одним меньше. Мы понапрасну тратим драгоценное время. Однако, прежде чем мы уйдем, я желаю выразить свои соболезнования хозяйке этого заведения. Я этого жду с того самого момента, как ваша дама поведала мне о затруднительном положении, в котором оказалась Матушка Лю.

Майор Линь дернул подбородком, дав своей наложнице знак:

— Давай. Отведи его к ней. Живее.

Генри и доктор обменялись обеспокоенными взглядами.

— Я бы вам не советовал, — начал было Генри. — Матушка Лю отдыхает и строго-настрого наказала ее не беспокоить.

Казначей Цзинь прошел мимо, одарив Генри улыбкой:

— Будет вам, Ma На Сы-сяньшэн, мне прекрасно известно, какой отдых вы уготовили для Матушки Лю. Прошу вас, не волнуйтесь. Я не собираюсь ее беспокоить. Подобный поступок испортил бы великолепную шутку.

Иностранцы проследили взглядами за казначеем, который в сопровождении Фань Имэй исчез за дверью, и с облегчением вздохнули, когда минуту спустя он вышел, к счастью, без Матушки Лю.

— Ma На Сы, я должен выразить вам свою признательность. Я и не ожидал, что во время этого ужасного побега меня ждет такое веселье. Как злобно она на меня глядела! «Раненая тигрица взирает на охотников, которые уносят ее детенышей». Кстати, а где ее детеныш? Вы, часом, Жэнь Жэня нигде не привязали? Какая жалость. Нет в мире совершенства. Впрочем, ладно. Я очень рад, что его здесь нет. Не сомневаюсь, жжет где-нибудь с друзьями деревни и режет крестьян. Он это обожает. Какая же она все-таки смешная, когда злится! Она была просто в бешенстве, когда я высыпал на стол деньги за ваш постой. Как тут не впасть в ярость: уж очень несподручно торговаться с кляпом во рту. Сколько ненависти было в ее глазах!

— Казначей, — оборвал его майор. — Если мы хотим успеть добраться до железной дороги засветло, нам надо немедленно уходить.

— Конечно, конечно, — заулыбался Цзинь-лао. — А как иноземцы? Они готовы? Вон та девушка, кажется, и вовсе уснула. Как я погляжу, они не горят желанием отсюда уходить.

Майор Линь рявкнул приказ, и один из двух солдат, тот, что был покрупнее, поднял Элен и перекинул ее через плечо. Ни Аиртон, ни Нелли не стали возражать. Девушка спала, и в данный момент было совершенно неважно, кто именно будет ее нести. Нелли взяла детей за руки, и иностранцы устремились вслед за солдатами вниз по ступенькам, чувствуя облегчение от того, что наконец покидают свое жуткое убежище и связанные с ним страшные воспоминания.

На этот раз им улыбнулась удача. Дом был погружен в сон, и они без приключений добрались до ворот.

За воротами рядом с лошадьми солдат иностранцев ждала знакомая телега. Под грохот колес и цокот копыт они проехали по тихим улочкам. Как того и ожидалось, у городских ворот они остановились, однако на этот раз стражники перетрусили, с изумлением увидев казначея Цзиня, неловко сидящего в седле.

Беглецы съежились под соломой, вспоминая о точно таком же путешествии, которое они проделали день назад. Сколько с тех пор случилось ужасных трагедий! Никто из них не мог угадать, что им уготовано в будущем судьбой. Да, им удалось бежать из города, но впереди их ждала неизвестность. Да, их освободили из заточения во «Дворце райских наслаждений», но окрестности Шишаня таили в себе немыслимые опасности. Куда бежать, если вся империя объята восстанием? Где им найти защиту, если каждый житель страны питает к иностранцам лютую ненависть? Они знали, что их везут к железной дороге. Так сказал майор Линь. Ни о чем другом лучше сейчас не думать.

Конвой скакал сквозь ночь.

Когда рассвет озарил окутанные туманом поля, они прибыли в строительный лагерь.

Су Липин вздрогнула и проснулась. Прищурившись, она поводила головой. Голова болела, хотелось в туалет. Девушка плохо понимала, где находится. На кровати она увидела Железного Вана. Разбойник спал, раскинув руки. «Странно, а где Фань Имэй? — лениво подумала девушка. — Пропала куда-то. Ну и скатертью дорога. Сучка. Клиента увести хотела». Су Липин сморщилась. Голова заныла с новой силой.

Ночной горшок был полон до краев. Пошатываясь, Су Липин побрела по коридору. Наконец она добралась до туалета и присела над дыркой в полу. Голова раскалывалась, к горлу подкатывала тошнота.

Куда подевалась Фань Имэй? Девушкам строго-настрого запрещалось оставлять клиентов. Это было железным правилом, на неукоснительном соблюдении которого настаивала Матушка Лю.

И что она так поздно делала у Матушки Лю? Обычно Фань Имэй никогда не выходила из павильона майора Линя. Странно. Очень странно.

Вдруг Су Липин вздрогнула, вспомнив, что сказала ей новенькая. Матушка Лю не велела себя беспокоить, потому что ей нездоровится. У нее мигрень, и при этом она зовет к себе Фань Имэй? Невероятно. Если б ей нужна была помощь, она непременно бы позвала Су Липин.

Впрочем, странности на этом не кончались. Когда Железный Ван заявил, что хочет быть с Фань Имэй, девушка почти не возражала. Разумеется, Железный Ван лакомая добыча. Именно поэтому Су Липин настояла, чтобы разбойника обслуживала именно она. Но у Фань Имэй был майор Линь, к тому же Железный Ван — слишком груб, он не в ее вкусе. И еще, зачем Фань Имэй устроила этот спектакль с кувшином? Кокетство — кокетством, Су Липин учили таким же фокусам, но зачем Фань Имэй соблазнять Железного Вана? В душу Су Липин стало закрадываться подозрение. Забыв о головной боли, она бросилась назад в комнату и склонилась над столом, за которым Фань Имэй разливала вино. Ей не составило никакого труда отыскать мешочек. Девушка подняла его и понюхала. «Вот сука! — подумала Су Липин. — Неудивительно, что меня тошнит».

Чтобы не тратить понапрасну времени, девушка даже не стала надевать халат, а сразу бросилась в конец коридора и поспешно нажала на панель, сокрытую за свисающей со стены картиной. Взбежав по ступенькам, она забарабанила в дверь Матушки Лю. Никто не ответил. Девушка открыла дверь. Никого. Тогда она стала осматривать одну комнату за другой, пока не отыскала хозяйку. Увидав веревки и кляп, Су Липин ахнула от ужаса и кинулась на помощь.

— Та мадэ! — заорала Матушка Лю. — Где тебя носило? Ты что, сука тупая, не заметила, что меня нигде нет?

— Новенькая сказала, что вам нездоровится, — захныкала Су Липин, развязывая женщине ноги. — Матушка Лю, мне нужно вам кое-что рассказать о Фань Имэй.

— Я и так все о ней знаю, — завизжала хозяйка, вскакивая с постели. — Где Жэнь Жэнь?

— У вас кровь… кровь на плече, — выдохнула Су Липин.

— К черту мое плечо! Где Жэнь Жэнь?

— Его никто не видел, — прошептала до смерти напуганная девушка. — Последний раз он был с вами…

Глаза Матушки Лю расширились от волнения.

— Дайфу, — вздохнула она. — Почему дайфу не давал мне пройти?

— Я… я не знаю, — Су Липин тряслась от ужаса.

— А ну пошли, — бросила Матушка Лю, засеменив к двери. Она заспешила по коридору и остановилась у комнаты, в которой у мандарина было свидание с иноземкой. Но мгновение Матушку Лю охватила слабость.

— Помоги открыть дверь. Открой дверь, тебе говорят, — проговорила она.

Су Липин откинула щеколду, и Матушка Лю заглянула внутрь.

— Принеси из коридора фонарь, — распорядилась она.

Су Липин со всех ног кинулась выполнять приказание.

— Ковер, — прошептала Матушка Лю. — Ковер не тот. Подними его.

Увидев заляпанные кровью половицы, она тихо застонала и, упав на колени, поползла к кровати.

— Матушка Лю, — завыла Су Липин, прижав ко рту кулачки. — Что же случилось?

Матушка Лю повернулась к ней. Хозяйка была мертвенно бледна. Никогда прежде Су Липин не видела более страшного выражения лица.

— Пошла вон, — прошипела она. — Пошла вон. Разбуди Железного Вана и скажи ему, чтобы шел сюда. Пошла прочь, пошла, пошла, пошла!

Су Липин развернулась и, испуганно оглянувшись, бросилась по коридору. Спустившись этажом ниже, она услышала донесшийся сверху пронзительный визг, переросший в дикий звериный вой, эхом отразившийся от стен коридоров и долетевший до самого дальнего уголка дома.

Строительный лагерь, в котором некогда кипела жизнь, теперь казался одиноким и покинутым. Рабочие большей частью разбрелись по домам, некоторые вступили в ряды боксеров. Сидевшие на лошадях солдаты с карабинами наперевес, расставленные майором Линем по периметру лагеря, внимательно следили за приближающимся командиром.

Маленький конвой проехал мимо навесов и опустевших палаток, остановившись возле локомотива. Там их ждал мандарин, замерший в дверях одного из вагонов первого класса. Несмотря на все свои усилия, боксерам не удалось причинить поезду вред, хотя металлическая отделка паровоза потускнела и вся была покрыта вмятинами. На колесах кое-где виднелись следы ржавчины, а в вагонах не осталось ни одного целого стекла. У паровоза небольшая группа солдат грузила в тендер вязанки дров и мешки с углем.

Мандарин с сардонической усмешкой смотрел, как взъерошенные иноземцы вылезают из-под сена. К волосам и одежде прилипли соломинки. Увидев, как Генри и доктор извлекли из телеги бесчувственное тело Элен, мандарин тут же перестал улыбаться и озабоченно сощурился:

— Дайфу, что с ней случилось? Она не заболела?

В глазах Аиртона сверкнула ненависть.

— Вы, подлец! Вам прекрасно известно, что с ней случилось, — прошипел он.

Мандарин озадаченно поглядел на Генри.

— Ее изнасиловали, да-жэнь, — Меннерс кинул быстрый взгляд на возвышавшегося в седле майора Линя, который одарил его холодной улыбкой. — Это сделал Жэнь Жэнь вместе со своим приятелем, — с каменным выражением лица закончил Генри.

Лицо мандарина потемнело.

— Это правда, майор?

— Да-жэнь, мне ничего об этом не известно, — спокойно ответил Линь.

— Да-жэнь, майор говорит правду, утверждая, что ему неизвестно о том, что эти двое изнасиловали девушку, потому что к этому моменту он уже ушел, — начал Генри, тщательно подбирая слова. — Возможно, ему будет интересно узнать, что эти двое мерзавцев уже мертвы. Да, майор, мы их убили вскоре после того, как вы ушли. Майор, я рад вам об этом сообщить, поскольку вы должны знать, что не в моих правилах оставлять в живых негодяев, совершивших столь трусливый и гнусный поступок, надругавшись над женщиной, находящейся под моей защитой. И я буду мстить вне зависимости от того, сколько сил и времени отнимет у меня эта месть.

Мандарин нахмурился, услышав слова Генри, в которых чувствовалась неприкрытая угроза. От его внимание не ускользнули и полные ненависти взгляды, которыми обменялись мужчины.

— Так, значит, Ma На Сы, вы утверждаете, что убили злодеев? — спросил мандарин. — Потом вы подробнее обо всем мне расскажете и заодно поведаете, как вам удалось скрыть происшедшее от других. По всей видимости, вам пришлось проявить незаурядную изобретательность. Признаюсь, я слегка озадачен тоном, которым вы разговариваете с майором Линем. Вы обвиняете его в нерадивости? Хотите сказать, что он мог предотвратить преступление?

— Я никогда не посмею обвинить майора Линя в нерадивости, — холодно улыбнувшись, ответил Генри. — Я никогда прежде не встречал столь осмотрительного человека.

— То, о чем вы мне поведали, просто ужасно, — покачал головой Мандарин. — Вы сказали, что женщина находилась под вашей защитой, хотя на самом деле именно я согласился быть ее покровителем. Значит, если уж кого-то и следует обвинить в нерадивости, так это меня. Похоже, доктор точно знает, кто во всем виноват. Не представляю, как мне удастся исправить случившееся, однако в данный момент я полагаю, что лучше всего усадить ее… вернее всех вас в поезд. Я позаботился о внутреннем убранстве вагонов. Надеюсь, вам будет уютно. Есть гостиные. Есть кровати. Чувствуйте себя как дома. После того как вы освоитесь, я с вами, Ma На Сы, хотел бы переговорить. Как вы знаете, нам предстоит обсудить кое-какие детали. Я надеюсь, что доктор также найдет в себе силы как-нибудь меня навестить, если, конечно, сможет преодолеть антипатию, которую ко мне испытывает.

Мандарин собрался было войти в вагон, но обернулся и произнес:

— Насколько я понимаю, мы скоро отправляемся. Паровоз надо то ли прогреть, то ли воду в него залить… Я в этом не разбираюсь. Будем надеяться, что мы уедем без новых происшествий. Ma На Сы, вы здесь единственный железнодорожник. Остальные, к сожалению, сгинули в ходе недавних скорбных событий. Я определил вам в помощь нескольких солдат. Когда мы будем готовы к отбытию, надеюсь, вы сумеете им объяснить, что делать.

Мандарин не преувеличивал. Отсутствие в окнах стекол, выбитых восставшими, компенсировала вызывающая роскошь, с которой теперь были обставлены купе. В предоставленном иностранцам вагоне, находившемся по соседству с вагоном мандарина, вместо обычных сидений поставили кресла и диваны, позаимствованные из шатра Фишера. Помимо них в передней и хвостовой части вагона возвышалось по кровати с балдахином. Пол устлали синими тяньцзиньскими коврами, а на низком столике из красного дерева иностранцев ожидал поднос с засахаренными фруктами и чайником.

Дети, визжа от восторга, носились по просторному вагону, радуясь неожиданной свободе. Аиртон и Нелли уложили Элен на кровать. Фань Имэй и Мэри принялись разливать чай. О Генри все позабыли.

— Я к мандарину, — промямлил он.

— Давайте, ступайте к своему дружку, — бросил Аиртон. — Там вам будут рады гораздо больше, чем здесь.

— Эдуард, — вздохнула Нелли, глядя вслед удаляющемуся Генри. — Разве нельзя быть с ним поласковей? Думаешь, ему не больно?

Грустно улыбаясь, Генри перешагнул через щель, разделявшую вагоны, и постучался к мандарину. Оказавшись внутри, англичанин увидел перед собой еще более богатое убранство. Вагон был уставлен застекленными шкафами, столами и стульями — все из черного дерева. Со стен свисали свитки. Судя по бумагам, лежащим на большом столе, мандарин совсем недавно упражнялся в каллиграфии. Сейчас же Лю Дагуан и казначей Цзинь сидели на стульях с высокими спинками и прихлебывали из фарфоровых чашек чай. В самом конце вагона Генри увидел трех женщин, устроившихся на кровати, изысканно украшенной занавесками. Женщины играли в карты. Насколько Генри мог предполагать, перед ним были жены мандарина.

Мандарин поднялся ему навстречу:

— Добро пожаловать, друг мой. Слов нет, как я рад, что вам удалось спастись. Я разве что могу снова повторить, что я с большим сожалением узнал о том, как подло обошлись с вашей дамой. Я хочу, чтобы вы поняли, я никогда не желал ей зла. Мне еще предстоит узнать о том, как вам удалось наказать негодяев, однако я выражаю искреннее восхищение вашим решением взять правосудие в свои руки. Прикончив Жэнь Жэня, вы избавили мир от одного из его самых презренных обитателей. Присядьте, выпейте чаю. Нам предстоит важный разговор. Перво-наперво, я желаю вам показать, что привез с собой все необходимое для того, чтобы выполнить мою часть сделки.

У стены стояло два лакированных сундучка. Мандарин развязал опутывавшие их кисточки и отошел в сторону.

— Загляните в оба. В них плата, которую требует ваш японский полковник.

Генри открыл ближайший сундучок. Он был заполнен тускло поблескивавшими золотыми слитками. Англичанин провел рукой по гладкой поверхности слитков и медленно кивнул. Соседний сундук был набит серебром — слитками и мексиканскими долларами. Генри зачерпнул рукой горсть монет и по одной стал бросать их обратно в сундук. Глухо звякал металл о металл.

Сзади раздалось кошачье шипение. Генри оглянулся и увидел, как ему через плечо заглядывает Цзинь. Казначей с горящими от жадности глазами завороженно взирал на богатство.

— Сами видите, даже мой казначей никогда не видел таких сокровищ, — промолвил мандарин. — Если желаете, можете их взвесить, однако я вас уверяю, здесь именно столько, сколько вы запросили. Здесь большая часть моего состояния, которое я копил долгие годы. Можете отдать его своему правительству, японскому полковнику, или же оставить себе — меня это не волнует. Вы получите деньги, как только расскажете, где спрятано оружие.

— Спасибо, — кивнул Генри, закрывая сундучки. — Я их не стану взвешивать. Я верю вам на слово.

— Ваше доверие для меня большая честь, — произнес мандарин. — Теперь дело за вами. Вы должны рассказать, как нам добраться до места, где припрятано оружие.

— Прежде я хотел бы услышать, что вы собираетесь с нами делать, после того как я выполню свою часть сделки.

— Вы отправитесь, куда захотите, — ответил мандарин. — Чего еще вы ожидаете?

— Меня интересует, как и, главное, куда нам ехать. Последние новости, которые я слышал, были весьма удручающими. Посольский квартал в Пекине — в осаде, выступившая из Тяньцзиня армия под командованием адмирала Сеймура, — полностью уничтожена, а сам город тоже взят в осаду. Поговаривают, Пекин и Тяньцзинь уже пали. А значит, выбор у нас очень небогат.

— Ma На Сы, вы совершенно правы, утверждая, что посольский квартал и Тяньцзинь находятся в осаде. Да, это действительно так, но они все еще держатся. Вас не обманули об армии адмирала, которую он набрал из морских пехотинцев и добровольцев. Однако она не разгромлена, а всего-навсего отброшена и продолжает успешно удерживать позиции примерно в двадцати милях от города. Им не дали отступить в Тяньцзинь, однако у наших войск не хватило сил их разгромить. Ну а сейчас в Дагу высадилась еще одна, более сильная армия, которая штурмом взяла наши форты.

— Неужели? — присвистнул Генри.

— Да, Ma На Сы, все именно так. С тех пор как ваши успешно атаковали Дагу с моря, прошло уже две-три недели. Предполагается, что армия проследует вдоль реки Байхэ[44], чтобы сначала снять осаду с Тяньцзиня, а потом оказать помощь попавшим в затруднительное положение войскам адмирала. Быть может, они это уже сделали — последние новости я получил неделю назад. Не сомневаюсь, что они двинутся на Пекин, как только соберут достаточно сил.

— Это хорошие новости. Но для меня, а не для вас.

— Как раз наоборот, Ma На Сы. Я считаю, что это великолепные новости. Поверьте мне, я это говорю как патриот. Ваши армии уничтожат боксеров и свергнут с престола немощную династию. Наступит обновление. Китаю будет только лучше.

— А вы с помощью оружия займете главенствующее положение на северо-востоке страны?

— Вы правы, Ma На Сы, сколь ни цинично звучат ваши слова. Так я лучше смогу послужить своей стране и ее подлинным интересам.

— Так что же нам делать? Куда нам направиться после того, как я передам вам оружие?

— Я сойду с поезда вместе с казначеем, майором Линем и возьму с собой большую часть солдат. Как говорят военные, мы должны сохранять мобильность. Для нас и наших солдат я приказал завести в грузовые вагоны коней. Конечно же, к тому моменту у нас будут ваши пушки и прочее оружие. Я дам вам немного солдат, после чего вы отправитесь на поезде в сторону Тяньцзиня. Проедете столько, сколько позволит вам состояние путей. Солдаты помогут вам преодолеть земли, в которых все еще хозяйничают боксеры. После того как вы доберетесь до своих, солдаты на поезде вернутся ко мне. Ну, как вам мой план?

— Он очень опасен.

— Вы правы, однако, к сожалению, такие уж сейчас тяжелые времена. Доктор как-то рассказал мне о вашей поговорке. «Волков бояться…

— …в лес не ходить». Ладно, да-жэнь, я согласен.

— В таком случае, может быть, вы скажете, где спрятали оружие?

Генри улыбнулся:

— Отсюда до оружия примерно полтора дня пути. Я его спрятал на равнине за Черными холмами. Знаете место, где разветвляется тракт? Северная дорога идет на Мукден, южная — на Тяньцзинь. От развилки еще где-то полдня надо ехать на запад. Там в овраге и спрятано оружие. Эти места нам с полковником Таро хорошо знакомы — мы там часто охотились. Мне не составит труда отвести вас туда.

— Вы собираетесь ехать с нами, Ma На Сы? Вообще-то я надеялся, что вы нам точно опишете, где спрятано оружие, и этого будет вполне довольно.

— Точное местонахождение оружия сложно описать словами, да-жэнь, — улыбнулся Генри. — Если вы отправитесь на поиски самостоятельно, то можете заблудиться.

Мандарин рассмеялся и уже собирался возразить, как вдруг снаружи раздались звуки выстрелов. Сидевшие на кровати женщины сжались от страха, казначей Цзинь вцепился в подлокотники стула, а мандарин с Генри бросились к окну.

У края палаточного лагеря они увидели пять-шесть всадников, которых майор Линь оставил нести караул. Солдаты мчались вниз по склону холма, на скаку стреляя из карабинов. Среди деревьев мелькали красные и желтые знамена. Из леса волнами выплескивались сотни боксеров. Командовал ими сидевший на лошади бородатый крепыш, энергично размахивавший топором.

Вцепившись в нижнюю часть оконной рамы, Генри высунулся наружу и осмотрелся, бросив быстрый взгляд на переднюю и хвостовую часть поезда. Справа из вагонов сыпались солдаты, готовые в любой момент отразить нападение противника. Слева в грузовые вагоны заводили по трапу последних лошадей. Чуть дальше стоял паровоз. Солдаты уже перекидали дрова и уголь, но в заднюю часть тендера все еще закачивали воду.

Мандарин посмотрел на полное муки лицо Генри.

— Насколько я понимаю, поезд к отправке не готов? — спокойно спросил мандарин. — Ну что ж, вот и проверим майора Линя. Посмотрим, не зря ли он целый год тратил столько сил, чтобы научить солдат современным методам ведения боя.

— Я лучше пойду к паровозу. Может, получится его быстрее раскочегарить, — сказал Генри.

— Желаю удачи, — промолвил мандарин. — Не буду напоминать, что наши жизни зависят от вашего успеха.

Мандарин остался стоять у окна, наблюдая, как майор Линь выстраивает немногочисленных солдат в боевой порядок, чтобы открыть огонь по волне наступавших боксеров, которая вот-вот должна была обрушиться на них.

XX ^{Сколько людей погибло. Сколько людей погибло. Я остался один. Учитель Чжан, наверное, смог бы объяснить мне, почему так получилось, но он тоже убит}

Генри спрыгнул на деревянную платформу и бросился к локомотиву. Когда он пробегал мимо вагона, где расположился доктор, Меннерс услышал, как его окликнули. Из окна высовывалась Нелли:

— Мистер Меннерс!

— Миссис Аиртон, мне нужно к паровозу. — Генри замер, в нетерпении переступая с ноги на ногу. — Боксеры скоро пойдут в атаку. Передайте, чтобы никто не высовывался.

— Дело в том, что Элен… — произнесла Нелли. — Она проснулась и зовет вас.

На лице Генри отразились боровшиеся в нем чувства — беспокойство, страх, надежда.

— С ней?..

— Все ли с ней в порядке? Разумеется, нет, но, кажется, она пришла в себя. Почти. Элен хочет вас видеть. Она это сказала вполне ясно.

Генри стоял в нерешительности лишь какой-то краткий миг. Бесцеремонно оттолкнув его в сторону, прошмыгнуло двое солдат, тащивших ящик с патронами. Меннерс покачал головой:

— Миссис Аиртон, я… я не могу. Мне надо прогреть топку. Передайте, что я ее люблю, — быстро проговорил он и сорвался с места. — Пригнитесь и не высовывайтесь! — крикнул он через плечо.

— Передать, что ты ее любишь? — пробормотала Нелли, отворачиваясь от окна. — Было бы что передавать.

Когда Генри пробегал мимо двух грузовых вагонов, изнутри донеслось испуганное ржание и перестук копыт. Солдаты, которым была поручена погрузка лошадей, закончили работу и бросились к своим товарищам. У вагона остался только один человек, проверявший засовы. Прежде чем человек повернулся к нему лицом, Генри узнал драный овчинный тулуп и облезлую меховую шапку, надвинутую на знакомое обветренное лицо. Перед Меннерсом, прищурившись и криво улыбаясь, стоял его конюх.

— Лао Чжао! — радостно воскликнул Генри и заключил его в объятия. — А я-то думал, ты ушел к боксерам.

— К этим ванбаданям, сяньшэн? — рассмеялся Лао Чжао. — Думаете, с этим отребьем можно много заработать? И вообще, они увели у меня мулов.

— За мной, — махнул рукой Генри. — Увели, и пусть. Зато я тебя сейчас научу управлять поездом.

Вместе они бегом миновали тендер. Генри стремительно взлетел по лестнице в кабину машиниста.

Он быстро осмотрелся. Дело было плохо. Очень плохо.

Двое солдат, стоявших на вершине сваленного в кучу угля, пытались совладать со шлангом, с помощью которого они заливали воду из колонки в отверстие, расположенное в задней части тендера. Им никак не удавалось закрепить воронку, поэтому большая часть воды проливалась мимо. Солдаты, несмотря на форму, были мальчишками и, как то и подобает мальчишкам, весело хохотали, брызгаясь друг в друга водой, — и это при том, что боксеры уже бежали вниз по склону холма! Однако датчик на пульте показывал, что бак уже наполовину заполнен. Гораздо большее беспокойство вызывал паровой котел. Озадаченный капрал обеспокоенно заглядывал в топку, из которой торчали дрова. В топке там и тут уже плясали огоньки, по дровам сочились струйки белого дыма, однако о том, чтобы запустить локомотив, не могло быть и речи. Генри почувствовал, как сердце уходит в пятки. Ему стало ясно: чтобы раскочегарить топку, потребуется несколько часов.

Если бы у него было время, он бы сказал о китайцах много нелестных слов. Сколько сил и времени они потратили на то, чтобы с должной роскошью обставить вагон мандарина. Если они собирались выбраться отсюда живыми, лучше бы они вместо этого занялись топкой. Генри бросил дикий взгляд на манометр. Стрелка на циферблате едва подрагивала.

Какой смысл давать выход кипящей в нем ярости? Солдаты в тендере и кабине заметили появление Генри и, ожидая распоряжений, с надеждой взирали на него.

Он высунулся из кабины, чтобы яснее разглядеть, что происходит за платформой. Бесчисленные волны боксеров выплескивались из-за деревьев и устремлялись вниз по склону холма. Через несколько минут они должны были преодолеть палаточный лагерь и добраться до путей. Взглядом профессионального военного он осмотрел диспозицию солдат майора Линя.

Что ж, южная часть станции, сортировочная, находившаяся у них в тылу, была более-менее хорошо защищена. Полотно, изгибавшееся петлей примерно в двести ярдов в поперечнике, было прикрыто высокой кирпичной стеной. Там же стояли три навеса, громоздилась высокая гора угля, а к западной части платформы примыкала высокая водонапорная башня. Их окружала высокая кирпичная стена, а вделанные в нее железные ворота были наглухо заперты. Чтобы выехать со станции, им предстояло открыть западные ворота, однако Генри решил подумать над этой незадачей позже, когда возникнет такая необходимость. На данный момент ему было достаточно знать, что с той стороны нападения можно не опасаться. Майор Линь пришел к схожим выводам и оставил там лишь горстку людей.

Опасность грозила с севера, поскольку ничто не отделяло палаточный лагерь от холма, где скапливались боксеры. Единственной преградой между холмом и платформой были три здания из серого кирпича, которые Фишер выделил под склады и контору. Чтобы добраться до станции, боксерам предстояло перемещаться перебежками от здания к зданию, расположенным на расстоянии примерно пятнадцати футов друг от друга. Майор Линь расположил своих солдат так, чтобы огнем из ружей можно было перекрыть промежутки между домами. Солдаты выстроились в две линии, вторая осталась стоять, а первая опустилась на одно колено. Боксеров встретит шквал свинца. Генри увидел, как майор Линь отдал приказ, и часть солдат, приставив к стенам лестницы, полезли на отделанные черепицей крыши, видимо для того, чтобы продемонстрировать нападавшим преимущества ведения продольного огня. В первое мгновение Меннерса слегка озадачила небольшая кучка солдат, которая под командованием сержанта тянула от зданий к платформе провод. Генри догадался, что провода ведут к спрятанным в домах зарядам динамита. Майор Линь уже готовился к отходу.

Конечно же, боксеров было несравнимо больше, однако увиденное вполне удовлетворило Генри. Линь расставил свою сотню весьма разумно. В схожих обстоятельствах Генри действовал бы точно так же.

— Может, и выстоят. Только бы выстояли, — пробормотал Меннерс. — Главное, чтобы выдержали первую атаку.

— Что вы сказали, сяньшэн? — беспомощно посмотрел на него Лао Чжао.

— Ничего. Все не так уж плохо, однако нам предстоит потрудиться, — он принялся отдавать распоряжения. Повернувшись к капралу, Генри произнес: — Ты. Ступай к майору Линю и скажи, что ему надо продержаться два часа. Ты понял? Два часа.

Капрал козырнул и, сиганув с поезда, бросился бежать.

— Два часа, сяньшэн? — спросил Лао Чжао. — Неужели с этой зверюгой надо так долго возиться? Моя старая кобылка утром и то быстрее просыпается.

— В лучшем случае два часа, — мрачно произнес Генри. — А то и больше. Паровоз стоял без дела не меньше шести недель. Друг мой, нам предстоит оживить труп. Будем надеяться, что сами при этом не станем мертвецами. Довольно разговоров, давай лучше займемся топкой.

Вопреки запрету матери, которая сидела в хвосте вагона и разговаривала с Элен, дети прилипли к окну, и поэтому первую атаку увидели именно они.

Майор Линь стоял между двумя ротами. В одной руке у майора был пистолет, а в другой воздетая вверх сабля. Солдаты и майор замерли в ожидании. Выстроившиеся в две линии солдаты нацелили карабины на просветы между домами. В безоблачном небе светило солнце, отражаясь в приткнутых штыках и кокардах, ярко сверкала черная начищенная кожа ремней. Порыв ветра поднял над землей столб пыли. На крышу одного из зданий, не обращая внимания на вжавшихся в черепицу солдат, присело несколько сорок. В вышине кружила пара ястребов.

— Ша-а-а-а-а! — раздался протяжный вопль, исторгнутый тысячей глоток, взлетел в крещендо и резко оборвался. По-прежнему никого не было видно.

Кто-то выкрикнул всем уже знакомый девиз: «Смерть иноземцам! Спасем Цин!» Снова раздался вопль:

— Ша-а-а-а-а! Убивай! — И опять наступила тишина.

Казалось, весь мир замер. Майор Линь холодно посмотрел, готовы ли солдаты встретить врага. Дженни услышала протяжное гудение и на мгновение отстранилась от окна — в вагон влетел шершень. Девочка увидела расплывшиеся пятном крылышки и мохнатое тельце в черно-желтую полоску. Она замахала руками, силясь его отогнать, а когда снова взглянула в окно, ей почудилось, что пространство между домами кишмя кишит сотнями точно таких же черно-желтых шершней. Промежутки между зданиями заполонили выросшие словно из-под земли боксеры. Их жакеты украшали оранжевые и синие иероглифы, а головы — желтые повязки. Нет, это были не шершни. У шершней — жала, а у нападавших — мечи, топоры и копья. Молодые люди мчались на врага, разинув в беззвучном крике рты; белки глаз на загорелых лицах сверкали яростью и диким восторгом. Солнце блистало на оружии в воздетых голых руках, готовое обрушиться на врагов, бить и убивать. Боксеры поднимали клубы пыли обернутыми в тряпки ногами.

Майор Линь резко опустил саблю, дав сигнал. Раздался грохот залпа, и обе линии солдат исчезли, сокрытые дымом и огнем плюющихся смертью ружей. Они стреляли снова и снова, пока не опустели магазины. Когда солдаты принялись перезаряжать карабины, дым слегка рассеялся, и сквозь его клубы дети увидели, что промежутки между зданиями завалены мертвыми и умирающими, а песок густо пропитан кровью.

— Джордж! Дженни! А ну марш от окна! — пронзительно закричала мать, и мгновение спустя Нелли подхватила сильными руками детей и прижала их головы к покрывавшему пол ковру.

Снаружи опять донесся вопль: «Ша-а-а-а-а!» и грохот нового залпа. Заплакала Дженни, а Джордж, широко раскрыв глаза, глянул сквозь узкую щелочку между рук державшей их матери. Он увидел, как на другом конце вагона на кровати мечется Элен, зажав ладонями уши. Фань Имэй и Мэри стояли на коленях, обхватив друг друга руками. Отец возился у стола в самой середине вагона. Он убрал блюда с фруктами и леденцами, чашки и чайники, вазы с цветами и аккуратно раскладывал на их месте скальпели.

Новые крики, новые выстрелы. Боксеры продолжали идти в атаку. Свернувшиеся на полу люди поймали себя на том, что считают минуты между залпами. Каждый залп приносил им облегчение — он означал, что солдаты все еще держат оборону, а минуты тишины тянулись долго, бесконечно долго, и вместе с ними росли волнение и страх. Доктор закончил раскладывать инструменты, шины и бинты и осторожно приблизился к окну.

— Эдуард, осторожнее! — крикнула Нелли. — Ну, что там?

Ее голос потонул в грохоте залпа.

— Они все еще держат строй, — ответил Аиртон в повисшей тишине, — но трупы лежат уже у самых ног. Это бойня, — произнес он, качая головой. — О Боже, они опять идут в атаку!

Снова раздался грохот выстрелов, однако на этот раз им на смену уже не пришла знакомая тишина. Послышались крики, гавканье приказов и новый жуткий звук — скрежет металла о металл. Доктор Аиртон вжал кулаки в раму, не отводя взгляда от окна:

— О Господи, они прорвались… Вот так их, вот так, штыками. Давайте же, давайте! Ну! Господи Боже! Господи! Вот так его! Так! Ну вот, отлично! О нет! Так! Так! Они держатся! Держатся! Слава Богу! Слава Богу! Эти черти бегут, они… — его слова заглушил залп, вслед за которым последовали беспорядочные выстрелы. С тревогой и страхом женщины воззрились на доктора. Аиртон утер лоб рукой. — Чуть не прорвались, — вздохнул он. — Совсем чуть-чуть. Ну и дисциплина у этих солдат. Нелли, они взяли их на штыки. Представляешь, на штыки! Господи, я уж думал…

— Ша-а-а-а-а! — снова раздался крик. Залп. Потом еще один.

Новой атаки не последовало. Люди в вагоне замерли в ожидании, едва смея дышать. Пять минут спустя они услышали резкий голос майора Линя, отдававшего приказы. Вскоре в дверь постучали. Не переступая порога, в тамбуре почтительно стоял сержант. С ним было трое истекавших кровью раненых. Их плечи и головы покрывали порезы. Еще один солдат корчился на носилках от боли. Он получил колотую рану мечом в живот. Солдаты внесли носилки в вагон и водрузили их на стол. Доктор принялся за работу. Нелли, поспешив мужу на помощь, стала подавать ему инструменты. Вдруг Аиртон заметил, что возле него стоит Элен, тянущаяся за рулоном бинтов и бутылкой с дезинфицирующим средством. Доктор с удивлением уставился на девушку.

— Что ты делаешь, девочка моя? — тихо спросил он. — Тебе лучше отдохнуть.

— Вы забываете, доктор, что многому меня научили, — ответила она слегка дрожащим голосом. — У нас раненые. О них надо позаботиться.

— Спасибо, спасибо, милая, — пробормотал доктор, возвращаясь к пациенту.

На мгновение они замерли, услышав грохот барабанов. Снаружи доносился знакомый монотонный грозный грохот, к которому они привыкли за несколько недель, проведенных в заключении в стенах миссии. Дети, сидевшие на полу с Фань Имэй и Мэри, задрожали от страха — возвращался навсегда оставшийся в их памяти кошмар, но родители и Элен только лишь обменялись обеспокоенными взглядами и вернулись к работе.

Гром барабанов несколько заглушила пальба, снова поднявшаяся снаружи. Боксеры решили прекратить самоубийственные атаки и отправили снайперов на стены станционных путей. Завязалась перестрелка. Преимущество было на стороне солдат майора Линя, стрелявших куда как более метко, однако в вагон заструился неиссякаемый ручеек раненых. У одного солдата стрела насквозь пробила руку. Джордж и Дженни завороженно воззрились на острие и оперенье, торчавшие из руки солдата, который терпеливо сидел на стуле, дожидаясь своей очереди.

— Что делает мистер Меннерс? — прошептала Нелли доктору, после того как он закончил зашивать рану на голове пострадавшего, и Аиртон вместе с супругой повели его к дверям. — Он уже час как ушел. Мы сегодня уедем или нет?

— Бог знает, — ответил доктор. — Ты мое мнение знаешь. Я думаю, мы все еще живы лишь вопреки ему и его проискам.

— Тише, Эдуард, а то Элен услышит, — прошептала Нелли. — Почему поезд стоит на месте?

В это время Генри лежал с гаечным ключом под колесами, затягивая болты на одном из шатунов. К этому моменту ему уже удалось выдернуть вагу, которую один из рабочих, пытаясь вывести из строя паровоз, вогнал между колесом и соединительной тягой. Шатун погнулся, поэтому, чтобы вернуть ему прежнюю форму, пришлось изрядно поработать кувалдой. Меннерс приказал заняться этим двум солдатам, предварительно положив шатун на одну из малых соединительных тяг, используя ее в качестве импровизированной наковальни. Теперь Генри ставил шатун на место, а солдаты вернулись в строй. Полностью устранить поломку не удалось, однако Меннерс надеялся, что шатун будет работать. Лао Чжао, прислонившись к колесу, курил трубку и странно поглядывал на Генри. Такое выражение лица было давно знакомо Меннерсу, он знал, что погонщик собирается что-то ему сказать, однако Генри не собирался начинать разговор первым. Он был занят. Чертовски занят.

С самого начала боя Генри трудился не покладая рук. Он посмотрел, как солдаты Линя полностью отбили первую атаку, после этого сосредоточил все свое внимание на паровозе. Он быстро понял, что толку от солдат, которых дали ему в помощь, ровным счетом никакого. Одно хорошо, датчик показывал, что они залили достаточно воды, чтобы закрыть топку. С огонечком, который они развели в топке, ясное дело, котел не запустишь, зато не лопнули жаровые трубы с водой. Грохни взрыв — и паровозу уже ничем не поможешь. Набравшись терпения, Генри приказал солдатам вытащить из топки деревянные чурбаны и наколоть лучины. Он собственноручно уложил уголь, после чего с помощью пропитанной керосином тряпки и пироксилина снова разжег огонь и принялся аккуратно подкладывать щепу, пока не показалось пламя. Потом, чтобы поддержать жар на нужном уровне, он со всей осторожностью доложил угля. Должно было пройти по меньшей мере полчаса, чтобы образовался пар, способный выжать давление в тридцать фунтов на дюйм — именно столько требовалось Генри, чтобы запустить нагнетатель. С тягой огонь в топке будет горечь жарче, однако потребуется прождать еще полтора часа, пока не образуется достаточное количество пара, чтобы запустить паровоз.

Впрочем, дел на это время было более чем достаточно. Генри приказал солдатам, наполнявшим водой тендер, перестать мучиться со шлангом — большая часть воды все равно проливалась мимо, попадая на уголь. Судя по показаниям датчика, вода заполняла бак на три четверти — этого было вполне достаточно. Приняв во внимание тот факт, что локомотив простоял без дела шесть недель, и при этом его пыталась вывести из строя толпа безумцев, вооруженная камнями, горбылями и бог знает еще чем, Генри решил, что будет весьма дальновидным осмотреть весь поезд, уделив особое внимание колесам паровоза и вагонов. Он приказал двоим солдатам и Лао Чжао спуститься на платформу и объяснил, какие повреждения им следует искать и в каких местах нужно смазать зацепы тяг и оси. Также он приказал проверить затяжки болтов между вагонами, после чего отправил их выполнять задание, снабдив жестянками, заполненными маслом. После этого Генри приступил к осмотру передней части локомотива и тут же обнаружил следы неудавшейся попытки вывести паровоз из строя. Генри провел в тяжелой работе целый час, прежде чем ему удалось привести шатун в порядок. Время от времени он делал перерывы, чтобы, вскарабкавшись в кабину машиниста, проверить показания манометра и состояние топки. Он включил нагнетатель и, подождав, пока скопится достаточное количество пара, проверил работу инжектора. Генри был доволен. Почти доволен. Ему удалось починить шатун, а паровой котел быстро нагревался.

Он затянул последний болт, поднялся и вытер заляпанные в смазке руки ветошью.

— Ну. Давай, говори уже, Лао Чжао. Что там у тебя на уме?

Лао Чжао сплюнул и несколько раз пыхнул трубочкой.

— Скажите, сяньшэн, у нас в поезде часом золота нет? — как бы между делом осведомился он.

Генри в изумлении воззрился на погонщика.

— Может, и есть, — осторожно ответил он. — И что с того?

Лао Чжао сделал вид, что целиком и полностью занят раскуриванием трубки.

— Насколько я понимаю, золото принадлежит мандарину? — умные глаза погонщика вперились в Генри.

— Ну и?

— Ну и вот. Кое-кто может захотеть прибрать золотишко к рукам.

Генри с мрачным видом воззрился на погонщика:

— Довольно, Лао Чжао. Что ты ходишь вокруг да около? Говори толком.

— Конечно же, очень дурно подслушивать разговоры других людей, — промолвил погонщик, — но вы только что велели мне проползти под брюхом этой стальной твари и залить масло в его многочисленные рты. Я лежал под вагоном мандарина, у самой лесенки, и вдруг увидел, как на платформу спускается майор Линь.

— Видимо, он ходил к мандарину доложить о положении. Что дальше?

— Он был не один, сяньшэн. Вслед за ним на платформу вышел старик, и они кое о чем поговорили. Я лежал под поездом, и они меня не видели. Этот старик — какой-то важный чиновник.

— Цзинь-лао, — кивнул Генри.

— Да, сяньшэн, думаю, вы правы. Это был казначей Цзинь. И вот что ему сказал майор Линь. Они говорили вполголоса, но я все слышал. Пусть я и не молод, но уши пока меня не подводят. Майор сказал: «Значит, хотите сказать, что он и впрямь собирается отдать золото варвару?», а старик ответил: «Да, в оплату за оружие». А майор говорит: «Но нам нужно и золото, и оружие». А старик ему: «Вам — оружие, мне — золото». Тогда майор ему: «Да-жэнь — дурак. Он уже бесполезен». И тогда старик сказал: «Сейчас лихие времена. Удивительно, сколько трагедий может приключиться в путешествии, полном опасностей». А майор в ответ: «Хотите сказать, что нам надо действовать в поезде?» А старик ответил: «Солдаты подчиняются только вам». А потом поднялась стрельба, и дальше я не расслышал. Кончилось все тем, что майор Линь бросился к солдатам, а старик резво полез в вагон. Думаю, Ma На Сы-сяньшэн, он был слегка напуган. Ну как, интересный я услышал разговор?

— Очень интересный, — согласился Генри, рассеянно утирая ветошью лоб.

Лао Чжао откинулся и весело закудахтал:

— Теперь, Ma На Сы-сяньшэн, вы весь черный от смазки!

Генри сверкнул белозубой улыбкой:

— Я твой должник, Лао Чжао. Я сумею отблагодарить тебя. Пойдем, надо подбросить угля в топку.

— Ах да. Ну и прожорлива же эта тварь, — молвил Лао Чжао, отправляясь следом за ним.

Им пришлось посторониться, уступив дорогу роте солдат, бежавших по платформе к западной части стены, через которую пытались перелезть боксеры.

Генри глянул на манометр — 82 фунта на квадратный дюйм. Даже с включенным нагнетателем может уйти от сорока пяти минут до часа, прежде чем давление достигнет 120 фунтов — того минимума, когда можно попытаться тронуться с места. Судя по происходящему, боксеры были готовы вот-вот сломить оборону. Меннерс высунулся из кабины и глянул на западную стену, где возле ворот солдаты Линя уже вступили с боксерами в бой. Солдаты дали залп, а оставшихся в живых добили штыками. Снайперы стреляли по тем, кто все еще пытался перелезть через стену. Атаку удалось отбить, но Генри понимал, что у Линя недостаточно солдат, чтобы перекрыть все места, где могут прорваться боксеры. Меннерс сунул руку в карман, нащупав рукоять револьвера, в барабане которого, после того как Фань Имэй расправилась с Жэнь Жэнем и Обезьяной, оставалось только четыре патрона.

— Лао Чжао, — промолвил Генри. — Знаешь, что делает железнодорожник, когда ему остается только сидеть и ждать? — Он указал на чайник и пару эмалевых кружек, стоявших на топке. — Он заваривает себе чашечку чая.

Сжимая в руках кисть, мандарин склонился над столом, разглядывая лист бумаги с двумя жирными иероглифами, которые он только что начертал прерывистыми, резкими ударами. У-вэй. «Недеяние». В этой даосской концепции была заключена великая мудрость. Истинной мудростью можно овладеть, только лишь отрекшись от сознательного мышления, а самая правильная линия поведения заключается в отказе от противодействия творящимся вокруг событиям. Необходимо понять, что все незначительные события, из которых состоит жизнь, связаны с остальным мирозданием гармонией, где всякая, даже самая жалкая, мелочь имеет свой смысл. А достичь этой гармонии под силу только тем, кто отказался от попыток понять и объяснить ее. Таким образом, все обретается через недеяние. Мандарин улыбнулся, прислушиваясь к доносящимся снаружи треску выстрелов, крикам и воплям. Громко топая, по платформе пробежала рота, чтобы занять новый рубеж обороны. Бой подходил к кульминации. Из окна мандарин увидел, как майор Линь, размахивая саблей, отдает приказы, и представил, как Ma На Сы дергает за рычаги и возится с топкой — вокруг такая суматоха, а он, мандарин, любуется стоящей на столе вазой и двумя иероглифами, написанными собственной рукой. Бездействие в океане суеты. Иероглифы вполне соответствовали обстановке.

Он оглянулся и с насмешкой поглядел на казначея Цзиня и жен; их испуганные лица выглядывали из-за дивана и столика, которыми они отгородились от остального вагона. Время от времени боксерские стрелки доставали до поезда и то одна, то другая шальная пуля ударяла в деревянные стены вагона. Один раз в окно влетела стрела и, попав в стоявшее на столе блюдо с фруктами, сшибла его на пол.

— Казначей, — произнес мандарин, — как благородно с вашей стороны столь мужественно защищать под столом моих жен.

— Да-жэню… да-жэню доставляет удовольствие насмехаться над стариком и его страхом, — хрипло пробормотал Цзинь-лао.

— Отнюдь, — покачал головой мандарин. — Я видел, как вы совершили отважный поступок. Подвергнув себя опасности, вы мужественно покинули вагон вместе с майором Линем. Должно быть, у вас были серьезные основания рисковать собственной жизнью.

— Я… мне хотелось лучше понять обстановку, да-жэнь.

— Вы и так присутствовали здесь, когда мне о ней докладывал Линь.

— Вы правы, да-жэнь, — Цзинь-лао робко взял со стола чашечку холодного чая, чтобы промочить пересохшее горло. — Просто кое-что из его доклада осталось для меня непонятным.

— Вот как? Никогда не думал, что вас интересует военное дело, — разговор неожиданно наскучил мандарину. Он подошел к окну и выглянул наружу. Снова оглушительно гремели выстрелы. Грохот стоял такой же, как и в самом начале сражения. Через несколько мгновений мандарин снова повернулся к казначею. — Коль скоро в вас проснулся интерес к воинскому искусству, возможно, вам будет интересно узнать, что сейчас происходит. Похоже, наши друзья-боксеры решили выбить с крыш зданий солдат. Если им это удастся, я полагаю, майор Линь долго не продержится. Думаю, вам повезет и скоро вы сможете узреть сражение в самой что ни на есть непосредственной близости. Однако боюсь, что, если начнется рукопашная схватка, врагам удастся захватить поезд, — уж слишком значительно они превосходят нас числом. Так что ваше обучение военному делу, казначей, будет коротким. Если, конечно, Ma На Сы не удастся наконец сдвинуть поезд с места. Вы не находите наше положение весьма занятным?

Последние слова мандарина заглушили дружные причитания его жен. Он вернулся к окну. Мандарин подумал, не пора ли ему надеть доспехи и взять в руки тяжелый меч. Он не собирался сдаваться в плен. Довольно с него унизительных бесед с Железным Ваном. Мандарин посмотрел на силуэты, мелькавшие на крышах: мужчин в повязках, вооруженных мечами и копьями, и солдат в ладной форме, пытавшихся сбросить их ударами штыков. Новое сражалось со старым: боевой клич императорского Китая бросили против новой техники и западных порядков, предрассудки восстали на прогресс, на который он, мандарин, уже давным-давно сделал свою ставку. И вот теперь, стоя у окна вагона и окидывая взором поле боя, мандарин пришел к мысли, что, по сути, ничего не изменилось. Китайцы сражались с китайцами. На это он насмотрелся еще в молодости. Неважно, что за одежды носили бойцы. Будь то боксеры или же повстанцы-тайпины, — они были лишь орудиями в извечной борьбе за власть, которая губила одну династию за другой. Чтобы в Китай пришли перемены, требуется нечто большее, чем кровопролитие и войны. С некоторым равнодушием мандарин вспомнил, как иноземный доктор восхвалял достоинства конституционной монархии. Отчего ж, мысль неплохая, и, быть может, настанет время, когда кто-нибудь воплотит ее в жизнь. Мандарин сомневался, что ему суждено дожить до той поры, даже если он и не сгинет в сегодняшней битве. Он знал, что вне зависимости от того, падет ли династия или нет, — китайцы все равно будут сражаться с китайцами. В конце концов люди поймут, что штыки и винтовки лучше копий, а вооруженные пушками возьмут верх над теми, у кого будут лишь ружья. Придут новые Чжэн Гофани, появятся новые «хунаньские молодцы», а мальчишки, точно такие, каким когда-то был и он, будут вставать под знамена, а командиры станут забивать им головы красивыми словами. И только потом эти мальчишки поймут, если, конечно, повзрослеют и станут мудрее, что, несмотря на различия в девизах, знаменах, и военной форме, во всех случаях шла одна и та же борьба за власть.

Он увидел, как один из сержантов, проткнутый копьем, рванулся вперед. Насадив себя еще глубже на древко, он воткнул в противника штык, и оба мужчины в жутком смертельном объятии рухнули с крыши. Солдаты дали залп, и на мгновение на крыше не осталось ни одного боксера, однако вскоре наверх, громко крича и размахивая оружием, вскарабкались новые воины.

«И не будет тому конца», — подумал мандарин. Вечно греметь битвам. Так всегда было, есть и будет. Если ему суждено остаться в живых, он сам получит японское оружие, а значит, впереди их ждут новые воины, и снова китайцы пойдут на китайцев.

Он вздохнул. Какой у него оставался выбор?

У-вэй. У-вэй.

Сжимая в руках кружки с чаем, Генри и его помощники наблюдали из кабины машиниста за развернувшейся на крышах битвой. Никто не сомневался, что дело безнадежное и крыши не удержать, однако солдаты вместе с майором Линем сопротивлялись отчаянно. Несмотря на ненависть, которую он испытывал к майору, Генри с неохотой должен был признать, что Линь чертовски хороший солдат. Майору удалось отбить у противника две крыши, и теперь солдаты лежали, прижавшись к коньковой черепице, и палили в боксеров, сбившихся в кучу с другой стороны дома. На третьей крыше шла рукопашная. Основной массе солдат майор Линь приказал стрелять по промежуткам между зданиями, а на помощь сражавшимся на крышах бросил лишь каждого четвертого воина. Огонь, который солдаты вели с крыши, был все еще достаточно сильным, чтобы обречь на провал любую атаку, которые теперь утратили былую ярость: отчасти потому, что боксерам было сложно переступать через трупы погибших товарищей, а отчасти потому, что теперь нападавшие стали опасаться ружейного огня. «Много ли осталось патронов?» — подумал Генри. Пока к поезду то и дело бегали носильщики, подтаскивая между залпами новые магазины, но ведь любые запасы когда-нибудь подходят к концу.

Бой на третьей крыше шел отчаянный, и чаша весов стала склоняться в пользу размахивавших топорами боксеров, которые оттеснили солдат от конька крыши. Казалось, воинов Линя вот-вот подстрелят находившиеся внизу вражеские лучники и снайперы. Майор рявкнул приказ, и солдаты на соседней крыше развернулись и дали залп. Короткое смятение, охватившее боксеров, позволило выгадать несколько драгоценных мгновений. По лестницам на помощь уже карабкалось подкрепление, солдаты рванулись вперед, и вскоре третья крыша была очищена от врагов.

«Держатся. Пока держатся. Но надолго ли их хватит?» — подумал Генри.

Он глянул на манометр — 117 фунтов на квадратный дюйм. Котел быстро нагревался, а из трубы валил густой белый дым. Скоро можно будет ехать. Генри решил, что стронет поезд, когда давление вырастет до 135 фунтов. Теоретически, состав мог поехать и при давлении в 120 фунтов, однако в таком случае, учитывая вес вагонов, в двух из которых были лошади, скорость поезда не превысит двух-трех миль в час, и боксерам не составит труда в него запрыгнуть. В идеале следовало бы дождаться, когда стрелка уткнется в деление 150 фунтов на квадратный дюйм, так было бы безопаснее, но время работало против них. Генри решил пойти на компромисс. Пусть будет 135 фунтов. Быть может, этого хватит, чтобы набрать скорость. Наверное, хватит. Датчик уже показывал 119 фунтов на дюйм. Что ж, могло быть и хуже, по крайней мере, котел прогревается быстро. С такими темпами… с такими темпами…

Генри быстро прикинул в уме и, приняв решение, повернулся к одному из солдат:

— Дуй к майору Линю. Скажи, что мы отъезжаем через тридцать минут. Скажешь, и сразу марш назад. Беги что есть сил. И будь осторожнее.

Солдат, восемнадцатилетний юноша со смуглым, чуть ли не девичьим лицом, осклабился и бодро отсалютовал.

— Есть, сэр! — прокричал он по-английски.

«Интересно, где он этого нахватался», — подумал Генри, с беспокойством глядя вслед мальчишке, бросившемуся через открытое пространство к выстраивавшему солдат майору Линю. Юноша почти успел добежать, Линь обернулся на его крик, но вдруг солдатик запнулся и упал навзничь. Пули выбивали из земли фонтанчики пыли.

— Черт! — процедил сквозь зубы Генри. На крыши снова полезли боксеры, и Линь принялся рассыпать приказы. Генри повернулся к еще одному солдату в кабине и увидел на его лице страх. — Черт, — снова выругался он. — Ладно, сам пойду.

— Нет, Ma На Сы-сяньшэн, лучше я пойду, — произнес Лао Чжао. — Чего-то у меня живот от вашего чая сводит, да и вообще, пора размяться.

— Ладно, беги, только будь осторожнее, — бросил Генри. Он был зол, потому что прекрасно понимал: он единственный, кто умеет управлять поездом, поэтому ему лучше оставаться в относительной безопасности. Меннерс успокоился, только когда Лао Чжао, перемещавшийся по открытой местности перебежками, словно охотник, идущий по следу, вернулся обратно в кабину. Погонщик тяжело дышал, он устал и все равно сиял от удовольствия. Теперь он деловито мочился на платформу.

— Майор Линь просил передать, что начнет отход через двадцать минут, — сообщил он, оглядываясь через плечо.

— Ладно, — кивнул Генри. — Через двадцать минут все будет готово.

Он глянул на датчики. Бак залит на три четверти, сойдет, давление пара 123 фунта на квадратный дюйм. Отлично. Он открыл топку. Языки пламени плясали на раскаленных докрасна угольях. Генри споро закинул еще три полных лопаты, оставив дверцу слегка приоткрытой, чтобы усилить тягу. Вот так. Что теперь? Ворота. Ворота в четырех сотнях ярдов от них были заперты, и на них висела цепь. Открыть их сейчас — самоубийство: на станцию тут же ворвутся боксеры. Может, попробовать пустить поезд на полных парах и снести их? Нет, не получится, ворота железные и крепко заперты. Надо снять с них цепь, иначе, если они пойдут на пролом, поезд может сойти с рельс. Черт. Когда все уже будет готово к отправке, придется снова посылать Лао Чжао к майору Линю, чтобы тот отправил солдат открыть ворота. При этом не исключено, что солдатам на воротах придется отбиваться от боксеров. Черт.

Генри обернулся и окинул взглядом поле боя. Линь еще не успел отдать приказ к отступлению, и солдаты по-прежнему были на позициях. Облачко белого дыма, поднимавшееся к небу от склона холма у самой кромки леса, на мгновение вызвало у Генри недоумение. Послышался хлопок и пронзительный свист над головой, становившийся все громче и громче. Раздался грохот, и гора угля, возвышавшаяся в южной части сортировочной, полыхнула фонтаном красного пламени. Генри пригнулся. По локомотиву забарабанили куски разметанного угля. Из-за зданий донеслись радостные вопли боксеров. Пушки! Откуда у них пушки? Тут Генри вспомнил о старинных полевых орудиях, которые майор Линь держал на городских стенах. Он вспомнил, как доктор рассказывал, что их приволокли на штурм миссии. Должно быть, пушки доставили сюда по приказу Железного Вана. Снова показалось облачко дыма, но на этот раз взрыв прогремел где-то среди палаток. Несмотря на то что стрелки не отличались особой меткостью и боксеры могли пострадать от залпов своих орудий точно так же, как и солдаты Линя, появление пушек на поле боя кардинально изменило обстановку. Одно-единственное удачное попадание в поезд, и они останутся здесь навсегда. Надо ехать прямо сейчас. Плевать на давление.

— Лао Чжао, нужно еще раз сбегать к майору Линю. Передай ему, что мы отправляемся немедленно. Пусть сажает своих в поезд. Давай быстрее.

Лао Чжао, не тратя время на то, чтобы сплюнуть, как он обычно делал, выпрыгнул из кабины и бросился к солдатам.

— Черт! — воскликнул Генри. — Я забыл сказать про ворота. «Ну и дьявол с ними», — подумал он. Будь что будет, попробуем их снести. — Ты! — ткнул он пальцем в оставшегося солдата. — Будешь кидать уголь. И пошевеливайся, считай, от этого зависит твоя жизнь. Начинай по моей команде… — 125 фунтов на квадратный дюйм. — Давай же, давай, — прошипел Генри сквозь стиснутые зубы.

Раздался ружейный залп. Боксеры, воодушевленные появлением пушек, снова бросились в атаку. Генри с беспокойством вглядывался в клубящийся дым. Линь уже скомандовал отход. Солдаты слезали с крыш и, присоединяясь к своим товарищам, с колена открывали огонь по боксерам.

Генри, сосредоточившись, попытался вспомнить, все ли он сделал. Сцепить паровоз с составом. Сделано. Снять с тормоза тендер. Готово. «О Боже!» — с ужасом подумал он. Он забыл снять с ручного тормоза хвостовой вагон. Они не смогут стронуться с места. Его надо снять во что бы то ни стало.

— Слушай сюда, — обратился Генри к солдату, — смотри на этот датчик. Когда эта стрелка покажет на 128, начинай кидать уголь. Понял? Пять лопат. Топку не закрывай. Оставь как сейчас — полуоткрытой. Запомни, начинаешь кидать, когда датчик покажет 128. Понял?

Он спрыгнул на платформу и бросился бежать. Поезд содрогнулся от прогремевшего на станции взрыва. Генри увидел, как из-за хвоста поезда поднимаются клубы черного дыма. Боксеры начали пристреливаться. Он глянул влево и увидел, как майор Линь с боем отходит. Солдаты, построившись в каре, давали залп, отбегали на несколько шагов и снова стреляли. Меннерс пробежал мимо вагона мандарина, заметив, как стоявший у окна Лю Дагуан взглянул на него с сардонической улыбкой. Генри решил не останавливаться. Он взлетел по ступенькам хвостового вагона, в котором должны были расположиться солдаты, налег на тугое колесо, выкрашенное в красный цвет, и принялся его вращать, пока полностью не разблокировал тормоза. Потом он повернулся, собираясь уходить. Сердце на мгновение замерло. В вагоне был боксер.

Перед Меннерсом стоял жилистый мужчина средних лет с тоненькими усиками. Одетый в красный жилет боксер сжимал в руках топорик и щит. Глаза на морщинистом лице настороженно смотрели на иноземного дьявола. Боксер стал медленно приближаться к Генри. Англичанин попятился назад, и тут противник бросился на него, размахивая топором. Чудом Генри удалось увернуться. Он попытался ударить боксера ногой, но промахнулся. Враг снова стал приближаться, и Генри начал медленно отступать. Наконец он замер, уткнувшись спиной в тормозное колесо. Меннерс провел рукой по деревянной стене вагона. Пальцы нащупали закрепленный на стойке ломик. Боксер снова опустил топорик, и он лязгнул о лом, который Генри вовремя выставил вперед, держась за него обеими руками. Генри нанес еще один удар ногой, на этот раз попав боксеру между ног. Противник, слегка согнувшись, попятился назад, и англичанин обрушил ломик ему на голову. По задней лесенке в хвостовую часть вагона ворвалось еще два боксера. Застыв на месте, они озадаченно и слегка напуганно уставились на Генри и неуверенно взмахнули мечами. Генри заревел и с яростью берсеркера кинулся на них, обрушивая удары направо и налево. Он остановился, только когда понял, что месит ломиком воздух, а поверженные противники уже давно лежат на полу. Перешагнув через их тела, он осторожно приблизился к двери, ведущей на платформу. Снаружи слышались звуки выстрелов и топот бегущих ног. Солдаты Линя заметили прорвавшихся боксеров и вступили в бой. Быстро распахнув дверь, Генри выпрыгнул на платформу и бросился бежать, не обращая внимания на доносившийся сзади лязг стали о сталь.

Выбравшись наружу, Генри заметил, что солдаты майора Линя уже успели отступить к самой платформе. На земле, которую столь отважно защищали солдаты, вповалку лежали трупы боксеров. Еще больше врагов толпилось между зданиями, которые теперь попали им в руки. Меннерс разглядел фигурки боксеров, которые лезли на опустевшие крыши. Скоро враги смогут оттуда открыть по ним огонь. «Залп!» — рявкнул Линь, и Генри чуть не оглох от грохота выстрелов, прогремевших почти у него под ухом. Меннерс помчался дальше. Теперь он бежал вдоль вагона, в котором расположился доктор. Впереди Генри увидел Лао Чжао, который, высунувшись из кабины, махал ему рукой. Раздался пронзительный свист. Водонапорную башню разнесло в клочья, а локомотив исчез в клубах пара и потоках воды.

— Твою мать! — закричал Меннерс и резко остановился. Он обнаружил, что сверху на него с тревогой смотрит Нелли Аиртон, стоявшая на ступеньках вагона.

— Прошу прощения, мадам, — пробормотал он. — Случайно вырвалось.

— Ничего страшного, — ответила Нелли. — Что у вас с рукой?

Только сейчас Генри заметил, что левое предплечье залито кровью. Один из боксеров сумел зацепить его мечом.

Он поднял смущенный взгляд и увидел, как из-за плеча Нелли на него, приоткрыв рот, обеспокоенно поглядывает Элен. Девушка была бледна, а ее глаза светились участием.

— А ну-ка скорее поднимайтесь. Мы вас перевяжем, — сказала Нелли.

— Простите, — качнул головой Генри, не сводя с Элен взгляда. — Простите, но у меня нет времени.

Паровоз и кабина машиниста были залиты водой, но, к счастью, огонь в топке горел по-прежнему жарко, а из трубы все так же валили густые клубы серого дыма. Датчик давления показывал 129 фунтов на квадратный дюйм.

— Отлично! — закричал Генри. — Ну как? Готовы?

Он выжал педаль, чтобы стравить из поршней лишнюю воду. Из кранов по обеим сторонам локомотива со свистом вылетели клубы пара. Генри высунулся из кабины. Солдаты Линя заняли оборону на платформе и залпами стреляли в боксеров, которые теперь сгрудились у зданий. Им не было числа. Над головами врагов реяли знамена. Генри понял, что, если все боксеры разом бросятся в атаку, их не остановят никакие ружья.

— Ну же! Ну! — выдохнул Генри и дернул за шнур. Заверещал свисток. Генри надеялся, что сигнал неким чудесным образом заставит державших оборону солдат поторопиться и поскорей сесть в поезд. Он вспомнил о проводах, которые вели к зданиям. Почему Линь медлит?

Стоило Генри только об этом подумать, как он увидел сержанта, склонившегося над взрывателем. Возвышавшийся над ним майор Линь, будто принимая парад, хладнокровно оглядел толпу боксеров и махнул рукой, словно разрешая им разойтись по домам. Сержант всем своим весом навалился на поршень, и все три здания скрылись в пламени и дыму. Генри, несмотря на то что находился в кабине, почувствовал, как дрогнула земля. Боксеров будто косой срезало. Майор Линь засвистел в болтавшийся у него на шее свисток, и, соблюдая порядок, насколько это было возможно в подобных обстоятельствах, солдаты бросились к предназначенным для них вагонам. Несколько групп приставили к вагонам лестницы и, забравшись на крыши, залегли, в полной готовности открыть огонь по боксерам, когда те придут в себя. На погрузку ушло три минуты. Майор Линь подождал, пока последний солдат не скроется в поезде, после чего сам неспешно поднялся в вагон. Высунувшись в дверь, он махнул саблей, дав Генри знак.

Не медля ни секунды, Генри потянул на себя реверсор и толкнул вперед тяжелый дроссель, регулировавший подачу пара на поршни. Медленно, мучительно медленно, хрипя, словно уставший кузнец, паровоз стронулся с места. Генри сдвинул регулятор, чтобы сбавить объем пара — иначе ведущие колеса могли заскользить. Одна миля в час. Две мили в час. Ну же! Ну! Поезд ехал. Ехал навстречу закрытым воротам, у которых в ожидании замерла кучка перебравшихся через стену боксеров.

В это время враги у развалин зданий пришли в себя после взрыва. С многоголосным воплем «Ша-а-а-а-а!» они бросились в атаку. Расположившиеся на крыше и у окон солдаты открыли огонь, но нападавших было слишком много, и они, невзирая на потери, бежали вперед, а паровоз двигался так медленно, что с тем же успехом мог стоять и на месте.

— Ну что ж, Лао Чжао, мы сделали все возможное, — пробормотал Генри, извлекая из кармана револьвер. Погонщик с суровым видом взялся за пожарный топорик.

Если бы стрелки Железного Вана, управлявшие огнем из пушек, целились получше, боксеры непременно захватили бы поезд, однако два последних залпа из старинных орудий решили исход сражения. Если бы командование над артиллеристами принял на себя сам майор Линь, то даже он вряд ли бы сумел справиться лучше. Первые два снаряда угодили в передние ряды боксеров, разметав нападавших. На какое-то короткое мгновение атака захлебнулась. Второй залп смел ворота, сорвал створки с петель, разнес в клочья цепи и убил наповал поджидавших поезд боксеров. Степенно, со скоростью три мили в час, поезд преодолел пролом в стене.

Судьба, однако, отвернулась от боксеров не полностью. Орудийные расчеты на холме быстро перезарядили пушки. Быть может, обеспокоенные результатами двух предыдущих залпов, на этот раз они целились более тщательно. Результаты нового залпа, точно так же как и предыдущих, оказались неутешительными — оба снаряда разорвались между грудой угля и остатками водонапорной башни. Зато следующим выстрелом они попали в сцепление, соединявшее с остальным поездом три хвостовых вагона, в одном из которых ехала основная масса солдат. Сцепление разлетелось вдребезги. Состав стал легче, и паровоз, изрыгая дым и набирая скорость, помчался по долине, оставляя позади бегущих вслед за ним боксеров. Три хвостовых вагона, в которых находилось около шестидесяти солдат, медленно покатились вперед и наконец плавно остановились неподалеку от ворот.

Майор Линь, стоя в дверях теперь уже хвостового вагона, с мрачным видом смотрел в бинокль, как боксеры берут штурмом отстыковавшуюся часть поезда. Учитывая стойкость солдат, проявленную в только что отгремевшей битве, врагам удивительно быстро удалось добиться успеха. Орда окруживших вагоны боксеров напоминала свивающуюся кольцами змею или ползущего дракона с чешуей красного, желтого, зеленого и черного цветов, готового пожрать, заглотнуть стоявшие на рельсах экипажи. Поначалу до Линя доносилась беспорядочная стрельба. Майор видел облачка порохового дыма, его солдаты тщетно пытались отбиться, но вскоре волна боксеров окончательно захлестнула вагоны, и сопротивление прекратилось. Торжествующие враги стояли на крышах, размахивая знаменами. Теперь шевелящаяся людская масса напоминала перевернутую на спину гигантскую сороконожку, отчаянно перебиравшую конечностями. Присмотревшись в бинокль, Линь понял, что этими «конечностями» были пики и колья, на которые боксеры насадили отрубленные головы его отважных солдат.

Со скоростью добрых двадцать миль в час поезд на всех парах летел по равнине. По обеим сторонам от железной дороги раскидывались поля. Широкое русло реки почти полностью пересохло, и по нему медленно струился лишь тоненький ручеек. Впереди длинного темного корпуса локомотива виднелись синеющие на горизонте Черные холмы, то появляясь, то пропадая снова в клубах валившего из трубы серого дыма и белого пара, вылетавшего из парового колпака. Через час поезд должен был домчаться до отрогов Черных холмов, а еще через полтора часа — въехать в туннель. Генри через Лао Чжао передал майору Линю, что у въезда в туннель собирается остановить поезд, чтобы залить воду, воспользовавшись водонапорной башней, которая, как он знал, располагалась рядом с маленьким строительным складом. Локомотив шел ровно, но Генри на всякий случай предусмотрительно держал руку на регуляторе. Из всех находившихся утром в кабине машиниста теперь осталось только три человека. Каждый занялся своим делом.

Молоденький солдатик с удовольствием взялся за работу истопника и по первому приказу Генри со всей тщательностью и аккуратностью начинал кидать в печь уголь. Сначала юноша горько переживал смерть своего товарища, похожего на девушку паренька, который погиб, доставляя Линю сообщение, но потом повеселел и теперь, устроившись на тендере и положив в ноги винтовку, напевал арию из оперы. Уже не в первый раз Генри подивился стойкости и неспособности долго унывать, столь свойственной крестьянам северного Китая. Рядом с Генри стоял Лао Чжао.

— Ну как, сяньшэн, вы уже решили, что будете делать? — тихо поинтересовался Лао Чжао. Погонщик в своей обычной манере долго готовился задать этот важный вопрос. Сейчас он рассеянно стругал ножом лучину.

Под ними стучали колеса.

— Еще нет, — ответил Генри.

— Другой бы уехал, не дожидаясь майора Линя и его солдат, — промолвил Лао Чжао.

— Другой бы, может быть, и уехал, — кивнул Генри. — Если бы ему удалось стронуть поезд с такой скоростью, что майор Линь и солдаты не сумели бы в первую же минуту в него запрыгнуть. К тому же кругом были боксеры. Я должен был оставить майора и солдат на их милость?

— Большая часть людей майора все равно попала в руки к боксерам, — промолвил Лао Чжао. — У него сейчас едва наберется пятнадцать-двадцать человек. Все остальные тяжелораненые.

— Я не виноват, что снаряд попал в сцепку, — сказал Генри. — Бедняги.

— Конечно, не виноваты, — кивнул Лао Чжао. — Это судьба. И не скажу, что злая. Теперь солдат меньше, так что вам будет проще.

— Что ты хочешь этим сказать? — Генри не смог скрыть улыбки.

— Ага, — ухмыльнулся Лао Чжао. — Значит, у вас все-таки есть план. Мне было бы жаль, если бы вы просто позволили майору Линю и казначею Цзиню убить вас как собаку. А еще мне было бы жаль, если бы вы позволили им убить мандарина, потому что он добр к таким беднякам, как я. А еще я бы очень огорчился, если бы они убили рыжую девушку, похожую на лисицу, хотя, может быть, майор Линь взял бы ее в наложницы, а старый казначей наверняка забрал бы себе мальчика — он такой возможности не упустит. Нет уж, — он сплюнул, — мне бы не понравилось потом у них служить.

— Потом? С чего ты взял, что они тебя пощадят?

— А им незачем меня убивать, — с довольным видом произнес Лао Чжао. — С бедным погонщиком никто не ссорится. Какая разница, кто кого убивает, кому-то надо ходить за лошадьми? Но мне больше нравится работать у вас. Потому что вы, как и все иноземцы, глупы и всегда платите мне вдвое против обычного. К тому же, может быть, мне кое-что достанется из того золота, которое вам отдаст мандарин, после того как получит оружие.

— Ты, я вижу, внимательно слушал, о чем говорили Линь и Цзинь.

— Я уже вам сказал, сяньшэн, у меня отличный слух. Без него охотнику добычу не выследить.

— Хорошо, допустим, у меня есть план. Ты мне поможешь?

— Ну конечно, Ma На Сы-сяньшэн, — рассмеялся Лао Чжао. — Неужели вы станете делиться со мной золотишком, если я откажусь вам помогать? Да и что вы можете сделать в одиночку, да еще с раненой рукой на перевязи? Только, прошу вас, объясняйте попроще. Не забывайте, я всего-навсего старый погонщик, и я понятия не имею, как работает этот поезд. Знаю только, что надо совать ему в пасть побольше угля.

Генри тихо принялся объяснять, что он задумал. Чтобы сосредоточиться, Лао Чжао закрыл глаза. Время от времени погонщик кивал. По его морщинистому лицу блуждала широкая улыбка.

— Первым делом, — задумчиво произнес Генри, — пройдись по вагонам в хвост поезда. Тебе это не составит труда. Если майор Линь начнет тебя расспрашивать, скажешь, что специально его искал: мол, лошадей надо поить. Спросишь, какие на этот счет будут распоряжения. Я хочу знать, как он расставил солдат. Где они — в хвостовом вагоне или раскиданы по всему поезду? Сможешь это разведать?

— Проще простого, — ответил Лао Чжао. Он поднялся, открыл топку, бросил изрезанную деревяшку в огонь, вскарабкался на тендер и отправился в хвост поезда, походя весело потрепав молодого солдатика по плечу.

Элен сидела на кровати и плакала. Напротив нее на стуле устроился доктор. Взяв ладони девушки в свои руки, он настойчиво ей что-то объяснял.

В самый разгар битвы вагон неожиданно превратился в операционную, и только теперь в нем удалось восстановить относительный порядок. Раненые, способные стоять на ногах, отправились к своим товарищам в хвостовой вагон. Осталось только двое — они лежали укрытые красными шелковыми скатертями на импровизированных матрасах, сооруженных из диванных подушек. Один из солдат был их самым первым пациентом, которого ранили в живот. Он умирал. Фань Имэй стояла возле него на коленях, сжимая руку солдата и время от времени утирая выступавший на его лбу пот. Она разговаривала с ним о его деревне и детстве. Другого солдата, которому доктор сделал трепанацию черепа, чтобы удалить пулю, скорее всего, тоже ждала смерть. К счастью, раненый не чувствовал боли — после того как Аиртон сделал ему укол морфия, солдат впал в забытье. В кресле дремала измотанная до предела Нелли. Дети играли с Мэри в «камень, ножницы, бумагу». Их смех, доносившийся с другого конца вагона, время от времени отвлекал доктора от вертевшихся в голове мыслей. Несмотря на усталость — Аиртон не мог вспомнить, когда ему удалось в последний раз поспать, он знал: ему надо сосредоточиться, если он хочет, чтобы девушка поняла, что он пытается ей втолковать.

Сперва казалось, девушка его совсем не слушает. После чудесного выздоровления Элен, когда она бросилась на помощь доктору и действовала, как профессиональная медсестра, наступила обратная реакция. Доктор едва мог скрыть свое восхищение девушкой. Теперь, когда все дела уже были сделаны и необходимость в ее помощи отпала, неудивительно, что Элен оставили силы и она затряслась, вспомнив об ужасе, который ей только что пришлось пережить; ужасе, ставшем завершением кошмара, тянувшегося на протяжении нескольких последних недель. За все время работы в госпитале ей ни разу не довелось видеть людей, получивших раны в бою. Теперь ей приходилось иметь дело с перебитыми конечностями, ранами от ударов мечей, во всех анатомических подробностях обнажавших внутренние органы, один раз извлечь стрелу из руки, помогать доктору ампутировать ноги и глядеть на смерть тех, кого им не удалось спасти. Все это происходило под аккомпанемент гремевшей снаружи битвы, служившей постоянным напоминанием о том, что вагон в любую минуту могут захватить и тогда их всех ждет немедленная смерть. «Ну что ж, — думал доктор. — Элен уже знает, что может быть хуже смерти. Бедная девочка». Поведение девушки наглядно продемонстрировало доктору таившиеся в ней беспредельные силы и мужество. Он должен был ее отблагодарить. Да что там — отблагодарить! Он должен защищать Элен, взять под свое покровительство и именно поэтому обязан немедленно предупредить девушку о новой опасности, которая ей угрожает.

Вскоре после того, как поезд отъехал от превратившейся в бойню станции, доктор пережил еще одно потрясение. По их вагону прошел майор Линь, направляясь к мандарину с докладом. Когда он вошел, доктор как раз делал трепанацию черепа. Ему помогала Фань Имэй, подавая ему то зонд, то пилу, с ужасом завороженно взирая на человеческий мозг. Нелли и Элен перевязывали ногу другого солдата. У него только что удалили пулю из раны. Майор Линь быстрым шагом прошел по вагону, не обращая внимания на страдания своих солдат. Майор, как всегда, был безмятежно спокоен. На его лице застыло привычное сардоническое выражение. Когда майор проходил мимо Элен, он остановился, и его губы скривились в холодной усмешке. Элен замерла, но усилием воли девушке удалось сохранить самообладание, хотя доктор заметил, как кровь отлила от ее щек. Майор Линь улыбнулся и тронул девушку за подбородок. Ее плечи слегка задрожали, но она не отвела взгляда. Серо-зеленые глаза расширились. Элен поджала губы.

Возмущенная Нелли оттолкнула руку в перчатке.

— Как вы смеете? — закричала она. — Как смеете?

Майор Линь холодно рассмеялся, поклонился и не спеша пошел своей дорогой. Элен закрыла глаза. Доктор увидел, как на ресницах сверкнула слезинка, но девушка распрямила плечи и с силой вновь стала перебинтовывать солдату раненую ногу.

— Как ты, деточка? С тобой все в порядке? — спросила Нелли. Элен только кивнула в ответ. По ее щекам градом катились слезы.

В ту же секунду Аиртона осенило. Страшная правда открылась ему во всей своей мерзости, и доктор обругал себя за то, что не сумел догадаться о ней раньше. Он вспомнил, как в ночь их бегства из публичного дома Элен отреагировала на появление Линя, когда майор вышел на свет. На ее лице читался явный ужас, у девушки началась истерика, и доктору пришлось сделать ей укол. Ну конечно же, конечно, майор — один из насильников. Другого объяснения у доктора не было. А Меннерс об этом знал, знал, но ничего не рассказал. А это значит только одно. Аиртон ни за что в такое бы не поверил, но он уже немало знал о Меннерсе и о подлостях, на которые способен этот человек. Чудовище. Вероломное чудовище. Дело не в том, что все пошло не по плану. Меннерс сам специально подстроил изнасилование. Он заключил сделку не только с мандарином, но и с майором Линем, либо для того, чтобы спасти свою шкуру, либо по какой-нибудь еще гадкой причине, которую Аиртон еще не мог постичь. Более того, чтобы уйти от подозрения, он попросил, чтобы его связали! Несмотря на деланную неприязнь, на самом деле Меннерс и Линь все это время были союзниками. Осознав всю гнусность преступления Меннерса, доктор был так потрясен, что рука, в которой он держал скальпель, задрожала, а Фань Имэй посмотрела на Аиртона с беспокойством и участием. Доктору удалось взять себя в руки, и он продолжил операцию, но ужас, который он испытывал при мысли о злодеянии Меннерса, никуда не делся. Бедная девочка. Несчастная, видать, еще и не знает, сколь подло ее предал человек, которого, как она думает, она любит. Аиртон решил, что должен спасти ее от самой себя. Спасти любой ценой.

И вот теперь, когда стало относительно тихо, а Нелли заснула, доктор взял девушку за руки и рассказал ей все, что знал о Меннерсе. Сперва она не слушала.

— Генри, — стонала она. — Где Генри? Позовите Генри.

Ему пришлось втолковывать ей, как глубоко она ошибалась, доверившись такому человеку. Девушка замотала головой.

— Нет, это неправда, — пролепетала она. — Он меня любит. Любит.

— Он никого не любит, — ответил доктор и рассказал ей об измене Меннерса, о подслушанном разговоре с мандарином в Черных холмах, об оружии, которое продавал Меннерс от имени другой державы. Аиртон пытался ей объяснить, что человек, предавший свою страну, может предать что угодно и кого угодно. Меннерс изменник и преступник.

— Но он нас спас! Спас! — стонала девушка.

— Он нас использовал, — возразил доктор, повышая голос. — Ради собственной выгоды. Он продал тебя.

— Я знаю, — заплакала она. — Знаю! Но со мной ничего не случилось. Это была игра. Мандарин вел себя достойно, — девушка замотала головой.

— Игра? — прошипел доктор. — Он специально подстроил, чтобы тебя изнасиловал майор Линь. Изнасиловал, Элен. Изнасиловал, понимаешь?

А она все мотала головой из стороны в сторону и шептала:

— Нет. Нет. Нет. Нет.

Но доктор не отступал, раз за разом перечисляя все доводы, объясняя мотивы отвратительных поступков Меннерса, втолковывая девушке, сколь омерзителен и гадок этот человек. «Она должна понять. Ей надо понять», — думал доктор сквозь пелену усталости. Элен зарыдала. Доктор уже заметил, что дети перестали играть и все в вагоне смотрят на него. Он чувствовал повисшее за спиной молчание, но все равно не умолкал и говорил, говорил, снова и снова твердя о вероломствах и преступлениях негодяя.

— Он тебя не любит, — говорил доктор. — Не любит. И никогда не любил. Девочка моя, ну как же ты этого не понимаешь?

А Элен кричала сквозь слезы:

— Любит! Любит! Он сам говорил!

Чтобы прекратить истерику, доктору пришлось вывернуть девушке запястье. Аиртон впился горящим взглядом в глаза девушки. Она должна смириться с правдой.

— Он лгал тебе, милая! Лгал!

Через некоторое время рыдания сменились тихим плачем. Доктор обнял девушку за плечи и принялся нежно убаюкивать ее.

— Я сделаю тебе укол, — тихо сказал он.

— Хорошо, — прошептала Элен.

— Не волнуйся. Я буду здесь. Никто тебя не обидит. Тебе лучше никогда его больше не видеть. — Она кивнула, закатала рукав и позволила сделать себе укол.

— А теперь поспи, — сказал доктор.

— И что там был за шум? — зевнула проснувшаяся Нелли.

— Ничего особенного, солнышко, — ответил Аиртон. — Спи дальше. Я просто сделал Элен укол морфия, чтобы она успокоилась. У нее была истерика. Легкая.

— Неужели ее нужно было колоть? — спросила Нелли. — Она ведь уже пошла на поправку.

— Думаю, так будет лучше, — ответил доктор, тяжело опускаясь в кресло. — Так будет лучше.

Генри собирался начать действовать, когда поезд остановится у склада на въезде в туннель, однако майор Линь проявил бдительность и расставил солдат вокруг паровоза, под предлогом, что поезд, не исключено, придется защищать от нападения разбойников Железного Вана, которые могли скрываться в Черных холмах. Однако Генри заметил, что солдаты стоят лицом к поезду, а их оружие направлено на него. Несмотря на это, если бы с поезда сошли только солдаты, он мог бы попробовать рискнуть, стронуть паровоз и скрыться в туннеле, прежде чем они бы успели запрыгнуть обратно. К сожалению, вместе с солдатами из поезда вышли дети, мандарин и доктор Аиртон, решившие размяться и подышать свежим воздухом, несмотря на то что он, в этой земле мрачных обрывов и горных вершин, был насквозь пропитан влагой. Генри и молоденькому солдатику пришлось заливать воду в тендер, а Лао Чжао, решив воспользоваться остановкой, отправился кормить и поить запертых в вагонах лошадей.

Мандарин ненадолго заглянул в кабину машиниста и поздравил Генри с их успешным побегом.

— Вы, Ma На Сы, великолепно справились с вашей задачей, и я у вас в долгу, — произнес он. — После того как мы закончим наши дела и расстанемся, мне будет вас не хватать.

Генри хотел поведать ему о том, что слышал Лао Чжао, но не мог — неутомимый Цзинь Лао не отходил от мандарина ни на шаг.

Генри услышал, как доктор с майором Линем о чем-то препираются, и спустя мгновение с удивлением увидел, как двое солдат отвели протестующего Аиртона к паровозу и велели ему лезть в кабину машиниста.

— Только не надо думать, что я здесь по своей воле, — раздраженно пробормотал Аиртон, заметив, как Генри изумленно поднял брови. — Меня пробирает отвращение при одной мысли о перспективе находиться рядом с вами, но ваш дружок майор Линь решил, что вам потребуется моя помощь. С чего это он взял — ума не приложу. Кажется, ему плевать на то, что мне надо присматривать за ранеными.

Генри переглянулся с Лао Чжао. Погонщик сплюнул.

— Похоже, они гонят из стойла лишних мулов, — многозначительно пробормотал он.

— Что это значит? — резко бросил доктор.

— Ничего, — ответил Генри. — Если вы действительно хотите помочь, я покажу, что вам надо делать.

Когда все снова забрались в поезд, Генри стравил пар, повернул инвертор и потянул на себя рукоять регулятора. Поезд тронулся с места. Когда они въехали в туннель, Генри дернул за шнур. Раздался протяжный свист, потонувший в реве и грохоте несущегося в темноте поезда.

Пять минут спустя они выехали из туннеля. Их окружил зеленый полусумрак — не чета яркому солнечному свету, заливавшему оставшуюся позади долину. Здесь, в самом сердце лесов, покрывавших Черные холмы, темные ели, вздымавшиеся по обеим сторонам высоких насыпей, склоняли над дорогой вершины, образуя арку; порой деревья сменяли скалы, и тогда дорога, казалось, становилась еще уже. Генри, высунувшись из кабины, вглядывался в пути, бегущие через загадочный полумрак.

— Может, уже пора приниматься за дело? — заорал Лао Чжао, стараясь перекричать стук колес. — Если бы я на вашем месте собирался обстряпать какие-нибудь черные делишки, то выбрал бы именно это чертово место. Оно как раз для этого подходит. Им, кстати, оно тоже может понравиться.

— О чем он? — спросил доктор.

Поезд, громыхая, несся вперед. Генри смотрел вдаль, лихорадочно пытаясь сообразить, что же ему делать. Он мог под любым предлогом остановить поезд, но майор Линь может что-нибудь заподозрить и окружить локомотив солдатами, точно так же как он уже сделал в предыдущий раз. Генри понял, что теперь весь его план зиждется на одной-единственной шаткой надежде. Словно в талисман, Генри вцепился в воспоминание о разговоре с мистером Боуэрсом, который однажды ему пожаловался, что на этом участке на дорогу нередко падают деревья. Боуэрс настаивал, чтобы Генри уговорил Фишера отправить бригаду вырубить лес по обеим сторонам путей. Он пообещал передать просьбу Фишеру и, конечно же, обо всем позабыл, поэтому лес так и остался стоять. Последний состав прошел по этой дороге шесть недель назад. С тех пор ее никто не осматривал.

— Доктор, — произнес Генри, растягивая слова, — вы любите молиться. Если хотите чем-нибудь помочь, молитесь, чтобы на путях лежало дерево.

— Теперь вы уже оба несете вздор, — промолвил Аиртон. — Вы что, насмехаетесь надо мной?

Поезд проехал продуваемый всеми ветрами поворот. Впереди показался заросший деревьями выступ, показавшийся Генри весьма многообещающим, — но, увы, путь был свободен, а на рельсах ни веточки. Лао Чжао, тяжело дыша, спрыгнул с тендера в кабину. Ни доктор, ни Генри не заметили, как он уходил.

— Все как мы и думали, — сухо проговорил погонщик. — Похоже, времени мало.

— Черт возьми, нам нужно дерево! — рявкнул Генри.

— Вы чего? Что-то замышляете? — со злостью в голосе спросил Аиртон. — Замышляете, я же вижу! Сговорились с майором Линем. Плетете заговор против мандарина. Я все знаю!

— Слава Богу, — вздохнул Генри. — Держитесь!

Он потянул рукоятку пневматического тормоза, одновременно полностью перекрыв регулятор. Теперь колеса были надежно зафиксированы. Они отчаянно завизжали о сталь рельс, рассыпая во все стороны взметнувшиеся на высоту кабины фонтаны искр. Состав сотряс страшный удар, по всему поезду прокатилась судорога, и он, скользнув вперед еще немного, наконец остановился. Лао Чжао повернул тормозное колесо тендера. Громыхнув, застыли вагоны. От резкого торможения доктора и солдатика швырнуло вперед. Генри и Лао Чжао потребовалось приложить все свои силы, чтобы устоять на ногах. Сложно было вообразить творившийся в вагонах хаос. Генри выглянул из кабины — передний скотосбрасыватель замер в футе от небольшой ели, лежавшей на путях.

— Да, доктор, боюсь, мы кое-что замышляем, — сказал Генри, поднимая Аиртона на ноги и разворачивая лицом к себе, — и я буду очень признателен, если вы будете держать рот на замке. Кстати, чувствуете? Чувствуете — это мой револьвер, который упирается вам в печенку. Так что прошу вас, не стройте из себя героя и не делайте глупостей, о которых впоследствии вам придется пожалеть. Знайте, я на вашей стороне, пусть даже это не бросается в глаза.

Стоило ему закончить, как по лестнице взлетел разгневанный майор Линь.

— Что это значит? — заорал он, направив револьвер на голову Генри.

— Поглядите вперед, майор, — спокойно ответил Генри, прикрыв перевязью с раненой рукой свой револьвер, который по-прежнему упирался в спину доктора. — Видите, на путях лежит дерево. Вам не кажется, что надо приказать солдатам сойти с поезда и расчистить дорогу? Дерево небольшое — четырех-пяти человек вполне хватит.

Линь высунулся из кабины и глянул на рельсы.

— Та мадэ! — выругался он и, спрыгнув вниз, побежал отдавать распоряжения.

— Вы что, рехнулись? — прошипел Аиртон. — Что вы задумали?

— Спасти нам жизнь. Хотите — верьте, хотите — нет, — ответил Генри, глядя, как мимо кабины пробежала пятерка солдат, возглавляемая майором. Меннерс посмотрел вверх на устроившегося на тендере солдатика, который, наклонившись, с интересом наблюдал за увлекательным зрелищем. Лао Чжао куда-то исчез. — Майор, — крикнул Меннерс. — Я чуть-чуть сдам назад, чтобы у ваших молодцов было побольше места.

— Не двигаться! — заорал Линь.

Но Генри уже снял тендер с тормоза, потянул на себя инвертор, выжал дроссель, и поезд, лязгнув, тронулся назад. Он успел проехать ярдов сорок, прежде чем его нагнал Линь. Запыхаясь, с искаженным от ярости лицом, майор взлетел по лестнице в кабину.

— Останови поезд! Живо! — закричал он, направив на Генри револьвер.

— Как скажете, майор, — ответил англичанин и, сдвинув назад регулятор, выжал инвертор. Поезд плавно остановился.

Не опуская наставленный на Генри пистолет, майор Линь отклонился назад и глянул на солдат, которые, пыхтя, пытались сдвинуть с путей дерево.

— Как у них успехи, майор? — вежливо поинтересовался Генри. — Помощь не нужна?

Линь только со злобой на него посмотрел. Тянулись минуты. Доктор чувствовал, как у него бьется сердце.

— Марш назад! — крикнул Линь солдатам, увидев, что им наконец удалось сдвинуть дерево с путей.

В ту же секунду Генри вдавил дроссель на полную, одновременно с этим выжав рукоятку, распыляя по рельсам песок, чтобы у колес была лучше сцепка. Вздрогнув, локомотив рванулся вперед. Майора качнуло назад, и он, балансируя на краю кабины, взмахнул рукой с револьвером, силясь удержать равновесие. Генри оттолкнул доктора в сторону, выхватил припрятанное за перевязью оружие и выстрелил. В глазах Линя мелькнуло изумление. Он издал странный сипящий звук и, в невольной попытке прижать руку к раненому плечу, отпустил поручень. Короткое мгновение майор раскачивался на самом краю, с удивлением взирая на сочившуюся сквозь пальцы кровь. Генри снова спустил курок и промахнулся, поскольку в тот самый момент, когда прогремел выстрел, майор Линь, в глазах которого полыхала дикая ненависть, оттолкнулся от края кабины и полетел вниз. Он приземлился на спину и так и остался лежать, овеваемый ветром, который поднимал мчащийся поезд.

Генри повернулся к сидевшему на тендере солдатику, который к тому моменту уже успел вскочить на ноги. Дрожащими руками он возился с ружьем.

— Брось! — закричал Генри, но юноша, глядя на англичанина с испугом и мольбой, уже поднял винтовку. Генри выстрелил, мальчика швырнуло назад, и он упал на кучу угля, дернул несколько раз ногами и замер. Винтовка, из которой ему так и не удалось выстрелить, со стуком упала на пол кабины.

— Что вы наделали? — запричитал Аиртон, без сил опускаясь на колени.

— Пригнитесь, — закричал Генри, тоже бухаясь на колени. Они как раз проезжали мимо солдат, которых майор Линь отправил убирать дерево. Несколько раз о крышу кабины лязгнули пули. Генри услышал глухой удар. Кто-то начал подниматься по ступенькам. Один из солдат успел вцепиться в лестницу мчащегося мимо него паровоза. Генри схватил в руки лопату и, как только голова солдата показалась над полом, со всей силы опустил на врага оружие. Несчастный закричал и упал вниз.

Тяжело дыша, сжимая в руках окровавленную лопату, Генри опустил взгляд на Аиртона, который беспомощно сидел на полу и качал головой.

— Что вы творите? — простонал он. — Чего вы хотите этим добиться? Вы же знаете, в хвостовом вагоне полно солдат.

— Его отсоединил Лао Чжао, — переведя дух, ответил Генри. — Он как раз за этим и отправился. Теперь в поезде остался только один враг — Цзинь-лао.

— Цзинь-лао?! — воскликнул доктор. — Но он же старик.

— Смертельно опасный старик. Слушайте, доктор, я вам все потом объясню, а сейчас мне нужно пойти в вагон мандарина. Я не могу остановить поезд. Нам надо оторваться от солдат и майора. Значит, его поведете вы.

— Вы что, совсем рехнулись? Я не умею. И вообще не буду, — ответил доктор. — Я вам не доверяю. Вы собираетесь убить мандарина, так же как прикончили всех остальных.

Не слушая Аиртона, Генри принялся закидывать в топку уголь.

— Ну все, кажется, хватит, — вздохнул он. — Смотрите, все очень просто. Видите этот большой рычаг? Это дроссель. Им регулируется скорость поезда. Чем ниже опускаешь, тем быстрее едешь. Идет он немного туго, но вы справитесь. Сейчас постоянно повороты, поэтому не советую сильно разгоняться. Видите отметку «три четверти» — выше нее сейчас лучше не поднимать. Вот это инвертор. Еще одна рукоять. Она управляет направлением движения шатунов. С помощью него переключается задний и передний ход. Видите, как все просто? Вверх — вперед, вниз — назад. Это рычаг пневматического тормоза — на случай, если он вам понадобится. Увидите на путях дерево — сразу же останавливайтесь. Вот, собственно, и все. Ах да, вот это шнур гудка. Дернете, если я понадоблюсь. Теперь вы знаете об управлении поездом столько же, сколько и я.

— Я вас вообще не слушал. И не собираюсь, — ответил доктор. — Я отказываюсь вам помогать.

— Как пожелаете, — ответил Генри, — но мне пора. — Он подобрал винтовку, взобрался на тендер и оглянулся. Аиртон с несчастным видом по-прежнему сидел на полу трясущейся кабины.

— Слушайте, доктор, вам надо мне поверить. Прошу вас. Я это делаю ради всех нас.

— Вы убийца! — покраснев от ярости, закричал Аиртон.

Генри тяжело вздохнул. Он быстро спустился с задней стороны тендера и на мгновение замер перед мотавшейся из стороны в сторону сцепкой, поджидая удачный момент, чтобы перескочить на соседний вагон, в котором были лошади. Взобравшись по лестнице на крышу, Генри, покачиваясь, побежал вперед, снова на мгновение застыв перед следующим вагоном, в который, как и в первый, тоже загрузили лошадей. Из-под крыши доносились сопение и стук копыт, когда кони переступали с ноги на ногу. Генри помчался дальше. Добравшись до края, он спустился по лестнице. В следующем вагоне ехал мандарин. Прижавшись к стене, он проверил магазин и снял ружье с предохранителя. Глубоко вздохнув, он повернул дверную ручку и ворвался внутрь.

В ту же самую секунду он понял, что опоздал. Мандарин лежал, привалившись к дальней стене. Из раны на груди сочилась кровь. Над ним нависал казначей Цзинь, сжимавший в тонкой холеной руке револьвер. Слева послышался какой-то звук. Генри быстро повернул голову и увидел перепуганных жен мандарина, сбившихся в кучу на полу. Меннерс снова кинул взгляд на Цзиня и понял, сколь страшную совершил ошибку, позволив себе пусть даже на долю секунды выпустить казначея из виду. Старик уже успел поднять руку и направить на него пистолет. Два выстрела прогремели одновременно.

Доктор в панике уставился на рычаги управления трясущегося стального чудовища, которое мчало поезд вперед. Аиртон обеспокоенно выглянул в окно кабины, с ужасом ожидая, что увидит лежащее на рельсах дерево. Слава Богу, дорога на этом участке идет прямо, а откосы не такие крутые. Вот и славно. Аиртон не знал, что ему делать. Воображение рисовало картины того, что сейчас могло происходить в вагоне мандарина. Надо скорей туда бежать. Но как? Оставить паровоз без управления? Меннерс маньяк, безжалостный убийца, а он, Аиртон, и пальцем не пошевелил, чтобы его остановить. Он даже не пытался. Но что, что же он мог сделать?

Ритмичный стук колес сменился металлическим лязгом — грохочущий поезд влетел на перекинутый через речку мост. Локомотив затрясло из стороны в сторону. Доктор в ужасе замер и вздохнул с облегчением, только когда возобновился привычный перестук, а бурлящий поток остался позади.

Он видел, как Меннерс управляет поездом. Мерзавец то и дело передвигал несколько рукояток. Вот одна — он ее назвал инвертором. Почему инвертором, если поезд обычно едет вперед? И что с этим инвертором делать? Куда его двигать? Вверх или вниз? Или оставить как есть? Доктор ощутил собственное бессилие. Он был в отчаянии.

Ему никогда не справиться с управлением. Паровоз надо остановить. Ведь они наверняка уже успели оторваться от солдат и майора Линя? Вряд ли они кинутся в погоню. Впрочем, плевать. Аиртону просто хотелось остановить состав.

А у него получится? Меннерс что-то говорил о тормозном рычаге. Но которая из этих рукоятей тот самый рычаг? Вон тот красный — точно дроссель, им регулируют скорость. Что будет, если он потянет за него? Поезд сбавит скорость? А что в это время делать с инвертором? И вообще, надо ли вообще с ним что-нибудь делать?

Нет, он не справится. Куда ему. Довольно ломать дурацкую комедию. Что он вообще здесь делает? Он, доктор, думает о том, чтобы управлять поездом? Может, наилучшим поступком будет оставить все как есть? Бросить паровоз, оставить кабину машиниста и пойти назад. Какая разница: что он есть в кабине машиниста, что его нет — все равно толку никакого. С тех пор как Меннерс оставил его здесь одного, он ни к чему не притрагивался. Доктор решил, что должен вернуться назад. Он должен как-нибудь, еще непонятно как, пробраться по раскачивающимся вагонам и тендеру. Меннерс проделал это с легкостью. Конечно, возможно, будет уже слишком поздно и ему не удастся остановить мерзавца и спасти мандарина… но он обязан позаботиться о своей семье. Это его долг. Он должен вернуться и спасти родных и близких от этого маньяка, сумасшедшего, убийцы. Аиртон задумался. А что, если впереди на путях еще одно дерево? Если поезд сойдет с рельс, они все могут погибнуть. Ничего не поделаешь. Он должен остановить поезд.

Он снова поглядел на рычаги, лихорадочно пытаясь вспомнить, что делал Меннерс для того, чтобы остановить состав. Он совершенно точно потянул вон тот рычаг дросселя, а еще дернул вон за ту рукоятку. Точно, точно, кажется, Меннерс говорил, что это пневматический тормоз. При чем здесь пневматика, если локомотив работает на пару? Ладно, забыли. Он закрыл глаза и сбивчиво начал молиться. «Господи… Господи, прости меня за то, что я сейчас собираюсь сделать в неведении своем. Не лишай нас милости Своей, Господи, и спаси нас. Спаси нас». Спаси меня. Спаси меня и избавь от ответственности за управление этим чудищем.

Доктор резко выдохнул и, истошно закричав, со всей силы потянул рукоять дросселя. Что это еще за ужасный звук? Какая разница? Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Он схватился за рукоять тормоза и резко, до упора рванул. Страшный удар швырнул доктора вперед. Он ударился головой об индикаторы и отлетел назад к тендеру. В изумлении Аиртон поднял голову: все заволокло паром, летели тучи искр, слышался оглушающий визг и скрежет железа. Дверца топки распахнулась, явив доктору картину адова пекла, и Аиртон завороженно уставился на раскаленные докрасна угли. Кабина тряслась. Доктор почувствовал, как на него сверху упало что-то тяжелое. Это был труп молоденького солдата, который швырнуло вперед, когда в момент торможения тендер врезался в заднюю часть локомотива. Голова мертвеца покачивалась на полу трясущейся кабины. Казалось, его невидящие глаза смотрели на доктора с укором, а рот был приоткрыт, словно солдатик собирался сделать доктору замечание. Аиртон задрожал от страха и отвращения. Но… слава Богу! Слава Богу! Паровоз теперь ехал медленнее. Он, и вправду, сбавлял скорость. Наконец, шипя и плюясь паром, локомотив остановился. Все замерло. Господи, как хорошо! Доктору потребовалось несколько мгновений, чтобы окончательно прийти в себя. Что-то в ужасе и омерзении невнятно бормоча себе под нос, доктор, извиваясь, выбрался из-под упавшего на него тела. Аиртон, покачиваясь, поднялся, обнаружив, что весь перемазался в крови и угольной пыли. Ему было все равно. Ему нужно пойти в хвост поезда. Там ему предстоит столкнуться с Меннерсом. Он огляделся в поисках оружия, любого оружия, и увидел лопату, которой Меннерс убил солдата, пытавшегося забраться в кабину. Доктор поднял ее и принялся спускаться вниз. Лопата звякнула о заграждение и застряла в распорке, поэтому Аиртону пришлось остановиться, чтобы ее вытащить. Как только ноги коснулись земли, доктор припустил бегом. Он позволил себе остановиться, только когда добрался до двери, которая вела в вагон мандарина.

Прежде чем доктор успел коснуться дверной ручки, он услышал доносившиеся из вагона причитания и протяжный вой. Сердце екнуло. Он узнал этот крик. Неожиданно он вспомнил, как в молодости, еще будучи студентом-медиком, отправился в поездку на Гебридские острова. Там вместе с другом они как-то раз натолкнулись на похоронную процессию. Хоронили утонувшего рыбака. Они последовали за жителями деревни, тащившими гроб среди утесов и кряжей, и вместе с ними пришли на продуваемое всеми ветрами кладбище. Свистел ветер, громко причитали женщины. Он так никогда и не забыл их жуткий, пронзительный вой. И вот теперь, приблизившись к вагону мандарина, он снова его услышал. Аиртон протянул к двери дрожащую руку.

За несколько мгновений глаза доктора привыкли к царящему в вагоне полумраку. За время, прошедшее с того момента, как Меннерс оставил его в кабине одного, день успел смениться вечером. Склонившееся над лесом солнце окрасило нежным цветом перистые облака над вершинами гор.

Пока доктор неуверенно стоял, переминаясь с ноги на ногу, последние лучи красного, валящегося за горизонт солнца залили вагон розовым, и Аиртон увидел тела.

Мандарин сидел, привалившись к стене, у самой двери в соседнее купе. Седая, украшенная косичкой голова опустилась на грудь, а руки бессильно висели по бокам. Пальцы мандарина были слегка согнуты, будто он специально хотел продемонстрировать любопытствующим тяжелые нефритовые перстни. Возле мандарина на коленях стояли три его жены. Женщины, протяжно крича, разрывали на себе одежду, но стоило доктору войти в вагон, как они сразу же замолчали и со страхом воззрились на него. В свете угасающего дня перед ними в дверях жутким демоном чернел силуэт заляпанного кровью человека, выставившего вперед лопату.

Старый казначей лежал у ног своего господина. Остекленевшие глаза на спокойном, будто пергаментном лице закатились, словно Цзинь хотел разглядеть черное отверстие, проделанное пулей в самом центре его лба. Возле его холеной руки лежал серебристый револьвер.

Генри Меннерс упал на стоявшие у стенки сундуки. Один из них перевернулся, и тело Генри было усыпано золотыми слитками, тускло поблескивавшими в солнечных лучах.

— Ах ты, негодяй, вор, убийца, — простонал доктор, опускаясь на колени. Лопата выскользнула у него из рук. — Значит, все из-за золота. Ты убил их, чтобы завладеть их богатством.

И тут доктор окоченел, потому что услышал знакомый голос.

— Как вижу, вам удалось уцелеть, мой любезный дайфу, — прохрипел мандарин. Он говорил еле-еле, почти шепотом.

Аиртон бросился к нему и осторожно отогнул ворот шелковой рубахи. Доктору хватило одного взгляда на рану и пузырящуюся кровь, вытекавшую из пробитого легкого, чтобы понять — он уже ничем не мог помочь. Пуля вошла в грудь мандарина примерно в трех дюймах выше соска. Насколько доктор мог судить, она перебила ребро и пульмональную вену в правой верхней доле легкого. Рано или поздно мандарин должен был умереть от потери крови. За все время работы доктором Аиртону редко доводилось ощущать такое бессилие. Он лихорадочно огляделся в поисках чего-нибудь плотного, чтобы ему хотя бы удалось закрыть рану и остановить кровотечение. На столе у окна Аиртон заметил кусок пергамента. Аккуратно его сложив, он прижал его к пулевому отверстию, из которого выходил воздух и текла кровь. Он едва заметил выведенные на листе иероглифы у-вэй.

Все это время мандарин не сводил с доктора раскосых глаз. На его лице появилась тень улыбки.

— Значит, дайфу, вы не сможете сотворить для меня чудо, как ваш Иисус?

— Друг мой, вам нельзя разговаривать, — прошептал Аиртон.

— Рад, что ты все еще зовешь меня другом, — мандарин говорил с трудом, выговаривая каждое слово на глубоком вдохе. — Надеюсь, тебе понравилась поездка. Помнишь, ты рассказывал мне о разбойниках, которые нападают на поезда? Наверное, ты и не мог представить, что однажды сам… — он устал и замолчал. Потом он закашлялся. По подбородку сбежала толстая струйка темной венозной крови.

Аиртон сжал ему руку. Мандарин, смеживший от боли веки, снова открыл глаза и улыбнулся.

— Если бы ты смог мне принести немного воды… Я был бы признателен… — выдавил он.

— Ох, да-жэнь, ну конечно же, — пробормотал доктор. — Как же я не подумал…

Мандарин потерял очень много крови, отчего, должно быть, ему очень хотелось пить. Жестом приказав одной из женщин подержать у раны свернутый пергамент, Аиртон заметался по вагону в поисках воды и не нашел ничего лучше чайника с холодным чаем. Налив чай в чашку, доктор прижал ее к губам мандарина. Он благодарно вздохнул, хотя выпил совсем немного.

— Я хочу, чтобы ты знал, — прошептал он. — Мне всегда нравилось с тобой разговаривать. Ты мне многое открыл. Правда. Ты ясно понимаешь, каким должен быть мир.

— Да-жэнь, — прошептал доктор. По его щекам текли слезы.

— Но тебе всегда недоставало практичности, — улыбнулся мандарин. — В отличие от меня, — он закашлялся, а может, попытался рассмеяться. Изо рта снова полилась кровь. — Мой бедный дайфу. Как же тебе тяжко пришлось. Но, может быть, я тебя все-таки кое-чему научил? Как быть практичным. Перед концом. А?

Он закрыл глаза и тяжело задышал. Аиртон вытер с его лица кровь и капельки пота, покрывавшие брови, и почувствовал, как мандарин крепко сжал его руку. Вдруг он широко открыл раскосые глаза и свирепо уставился на доктора. Мгновение спустя хватка ослабла.

— Сейчас уже все равно, — выдохнул он, — мы лишь пешки, беспомощные пешки в руках безжалостной судьбы. Погибнуть… вот так… нелепо, — тело затряслось в судорогах, в легких забулькала кровь. Наконец мандарин глубоко вздохнул и умер.

Доктор Аиртон закрыл вперившиеся в него глаза. Завыли женщины.

Он встал, не обращая на них никакого внимания. Следуя профессиональной привычке, он решил осмотреть два других тела. Доктор не сомневался, что казначей мертв, как, собственно, и скорчившийся у сундуков Меннерс. Судя по всему, его убил Цзинь, после того как Меннерс хладнокровно застрелил мандарина. Видимо, уже падая, Меннерс выстрелил в ответ и попал точно в цель. Повезло. Впрочем, Меннерсу вечно везло с интригами и авантюрами. «Только не в этот раз, — подумал доктор, склоняясь над ним. — Все. Теперь, слава Богу, интригам конец». Он откинул в сторону засыпавшие Генри слитки. Как, ну как из-за такой дряни, такой мишуры можно убивать людей? Доктор перевернул Генри и увидел рану в паху. Меннерс потерял очень много крови. Механически доктор пощупал пульс и замер. Вскочив на ноги, он уставился на изломанное тело, лежавшее на полу. По спине пробежал холодок.

— Господи Боже!

Что же ему теперь делать? Убийца был все еще жив.

Еще до того как Генри остановил поезд, Линь и Цзинь Лао вошли в вагон доктора. Майор связал Нелли, Фань Имэй, Мэри и детей, пока казначей держал их под прицелом револьвера. Перед тем как отправиться к мандарину и выдвинуть последний, роковой ультиматум, майор с казначеем, чтобы их никто не побеспокоил, решили принять меры предосторожности. Нелли, ближе всего лежавшая к вагону мандарина, услышала из-за двери выстрел. Он прогремел вскоре после того, как с путей убрали дерево и поезд снова тронулся в путь. Прошло довольно много времени, бахнуло еще два выстрела, и надолго наступила тишина. Все это Нелли пыталась рассказать супругу, который сейчас в спешке ее развязывал, но Аиртон не слушал. Он не желал ничего слушать. Он и так обо всем знал: и о злодействе, совершенном Меннерсом, и о страшной обрушившейся на негодяя каре, и не собирался принимать в расчет никаких фактов, которые бы противоречили его точке зрения.

Да и вообще, он уже решил, что должен спасти свою семью. Они быстро отсюда уедут. Когда доктор вышел из вагона мандарина, он столкнулся с Лао Чжао и приказал ему седлать лошадей. Надо убраться подальше от этого поезда смерти. Подальше и побыстрее, потому что Линь с солдатами наверняка идут в их сторону по путям и скоро уже будут здесь.

Нелли спросила его о Меннерсе, и он в первый раз в жизни солгал ей, ответив, что Меннерс мертв. Аиртон сказал супруге, что теперь он сам позаботится об их безопасности, и решил, что им крайне важно оставить поезд. Немедленно.

В выражении его лица было нечто настолько дикое, что ему никто не стал возражать. Молча, один за другим они вылезли из вагона и остановились в ожидании Лао Чжао, который должен был привести лошадей. Элен была ошарашена и еле двигалась, поэтому Нелли и Мэри пришлось уделить ей все свое внимание. Девушка немного пришла в себя, только когда ее усадили на лошадь. Казалось, к ней вернулись воспоминания о былых конных прогулках. Не спрашивая, почему они уезжают и куда собираются направиться, она крепко сидела в седле, ожидая, когда прозвучит команда трогаться в путь. Все уже оседлали лошадей, и тут доктор вдруг вспомнил, что забыл свой медицинский саквояж. Забравшись обратно в вагон, он увидел Фань Имэй, стоявшую в дверях, которые вели в купе мандарина.

— Вам лучше поторопиться. Пора ехать, — резко бросил он.

— Вы оставляете Ma На Сы, — тихо произнесла она. Это было утверждение, а не вопрос.

— Он мертв, — ответил Аиртон.

— Он жив, дайфу, и вы это прекрасно знаете, — возразила девушка.

— Хорошо, он все равно что мертв, — оборвал ее Аиртон. — Так или иначе, в пути ему не выжить. Прошу меня простить, но я ничем не могу ему помочь.

Фань Имэй холодно на него посмотрела.

— Думаете, на моем месте он бы поступил иначе? — закричал доктор.

Фань Имэй повернулась и, просеменив, исчезла в вагоне мандарина, плотно закрыв за собой дверь.

Аиртон замер в смятении и ярости. Он так устал, что едва хватало сил думать. Он рванулся вслед за девушкой, но передумал. Она была наложницей майора. Больше доктор о ней ничего не знал. Девушка могла быть замешанной в афере, спланированной Меннерсом и Линем. Но почему тогда Меннерс стрелял в Линя? Доктор озадаченно заморгал. Видимо, решил избавиться от майора, чтобы богатство досталось ему одному. Воры перебили друг друга из-за золота. Совсем как в старой сказке.

Он спрыгнул на откос, покачнулся, выпрямился и бросился к лошади.

— Ты с нами? — спросил он Лао Чжао, который держал лошадь под уздцы.

— Нет, дайфу. Я должен приглядеть за оставшимися лошадьми, — монотонно ответил Лао Чжао.

— Ну и Бог с тобой, — сказал доктор и тронул поводья.

— А как же Фань Имэй? — с некоторым испугом в голосе окликнула Аиртона Нелли. Доктор ответил, что девушка решила дождаться майора Линя. На этот раз доктор не лгал, он искренне верил в то, что говорил.

— Все. Довольно здесь стоять, — бросил он.

Сперва он не представлял, куда им ехать. Над их головами нависал пропитанный влагой лес. Потом он увидел маленькую тропинку, уходившую в сторону от железной дороги. Доктор ударил лошадь пятками в бока и поехал вперед. Остальные тронулись за ним. Нелли поддерживала Элен за локоть. Один за другим беглецы исчезли в мрачной чащобе.