Дворянские гнезда

Carte postale – почтовая открытка

– Возьмите, пожалуйста. В подарок. – На протянутой ладони пухлая пачка открыток. Исписанных. Проштемпелеванных. Побуревших от старости. В ржавых затеках воды. – Пожалуйста. Может, получится у вас рассказ. Они столько пережили.

– Они?

– Открытки. – В глазах собеседницы тень горечи. И настойчивость. Худые руки, в узлах синеватых вен, перебирают карточки. Волнуются…

– Это ваши семейные?

– Нет, нет, вовсе нет. Случайные.

– Но тогда вы могли бы их продать. Есть коллекционеры…

– Ни за что! Вот если бы рассказ… Вы только взгляните… Огромный сенбернар среди горных камней. На обороте:

«Ея сиятельству Графине Наталии Михайловне Соллогуб. Поварская, соб. дом. Москва, Russie». И вместо улицы и города широкий прочерк, освободивший место для надписи другой рукой: «Московско-Курская ж. д. Ст. Шарапова Охота» 12.04.1910.

Значит, – какие уж тут справочники! – знаменитый дом Соллогубов, как его обычно называют в писательской среде, иначе – Дом печати и первое местопребывание Литературного института, тогда еще имени Валерия Брюсова. Это в 20-х годах XX века. Еще вернее и понятнее для каждого москвича – дом Ростовых, тот самый, в котором поместил Толстой героев своего романа.

И не менее знаменитая усадьба под Серпуховом – великолепное Рождествено-Телятьево, чудом сохранившееся до наших дней. Каменный двухэтажный дом с мезонином, пусть и отданный под школу. Церковь 1731 года. Остатки парка. Долина реки Нары. Шесть верст от станции Шарапова Охота, куда за гостями присылали лошадей. А иногда и за земским доктором Антоном Павловичем Чеховым, когда тому доводилось объезжать «по санитарным делам» свой участок.

Снова переадресованное из Москвы в Рождествено открытое письмо. «Сердечно поздравляю, желаю всякого благополучия. Искренно Вам преданная Ек. Долгорукая. 22 августа/ 4 сентября 1907. Женева». На обороте набережная дю Леман. Отели. Яхты с белыми парусами. Лодки. Причалы… Время в пути: 27.VIII – 5.IX.

…– Так уж получилось. Мы тут рядом жили. В общей квартире. После первой бомбежки. Я и день помню: 22 июля 41-го. Всю ночь не спали. С непривычки. В четыре утра во двор писательский выбежала. Солнце встает. На асфальте, под всеми деревьями, на траве стекло битое – зажигалки попали. Кажется, и фугаска – говорили, слава Богу, маленькая. Кругом газеты, тряпки какие-то, халат порванный. На сирени. И картинки. Разные. Веером. Стала собирать: красивые. Дома мама: не смей чужую беду к нам вносить – еще своей нахлебаемся. В десять лет такого не понять – завернула потихоньку в газету и за батарею отопления сунула. Авось обойдется. А тут скоро эвакуация. Урал. Когда вернулись, в комнате ничего не осталось. У соседей хоть столы, стулья, у нас – на подоконнике «Грамматика» Шапиро. И мои открытки. За батареей. Не увидел никто, наверное. Хотела хозяевам вернуть, у дворника старенького спросила – только рукой махнул. И поминать, мол, нечего. Так и пролежали у меня. А вы говорите – продать…

Петербургский штемпель. 2.6.14. Трехкопеечная марка. Совсем короткий адрес: «Графине Соллогуб. Ст. Шарапова Охота Моск. – Курской ж.-д.». Беглый мелкий французский почерк: «Дорогая мама, я забыл Вам написать, что из Москвы уеду не раньше вторника или среды. Отсюда выеду в понедельник – билет уже куплен. Это удачно, что Выставка цветов заканчивается сегодня и тем самым меня не заставят оставить центрального и наиболее авантажного павильона (укрощение песков). Что я сделал из растений умопомрачительно…» «Умопомрачительно» – по-русски. И никакой подписи. На обороте – вид Выставки цветов в Петербурге. Прогуливающиеся дамы, гимназисты. Вдалеке одинокая фабричная труба. Куполок церкви.

Горное озеро, окруженное снеговыми вершинами. На прибрежном камне монах в окружении своры молодых сенбернаров. Надпись: «У Большого Сан Бернара. Урок». Дата – 5 ноября 1911 года. Курортное местечко Территет, Отель Бонивард. Адрес: «Графине Елене Федоровне Соллогуб. Ст. Шарапова Охота. Моск. Курск, ж.д. Russie». Текст: «Дорогая Лена! Завтра я еду на месяц в Москву и за это время непременно побываю в Рождествено. Если ты будешь как-нибудь в Москве, сообщи мне по телефону в Гранатный. Давно ничего о вас не знаем. Радуюсь мысли повидать вскоре тетю Наташу и тебя. Лева».

«Мне в Гранатный…» Открытка Льва Михайловича Сухотина, «причисленного к Архиву Министерства Иностранных дел». Точный адрес – Гранатный переулок, 7 – дом родных адресата Петра Александровича Базилевского, шталмейстера Высочайшего Двора, московского губернского предводителя дворянства, товарища Августейшей председательницы Комитета, Ее императорского высочества великой княгини Елизаветы Федоровны, опекуна множества благотворительных учреждений Москвы, как и его супруга Александра Владимировна, и дочь Вера Петровна.

Московские фамилии… Соллогубы сначала не принадлежали к их числу. Древнейший графский и дворянский литовский род под польским гербом «Правдзиц» заявил о себе еще в первой половине XV века. Воевода Смоленский Юрий Андреевич Соллогуб-Довойно не сумел отстоять свой город от Московского князя Василия Ивановича, но от вступления в русскую службу отказался наотрез и был отпущен в Литву, где его обвинили в мнимой измене и казнили. Подобное предложение принял его дальний потомок, граф Иван Антонович Соллогуб, генерал-адъютант последнего польского короля Станислава Понятовского, в 1790 году.

Соллогубы поселились в Петербурге. Из их числа будущий церемониймейстер и тайный советник Александр Иванович – привлек к себе внимание только что выпущенного из лицея Александра Пушкина. Красавец, щеголь, герой многочисленных романов, он удостаивается упоминания в черновом варианте первой главы «Евгения Онегина»: «Гуляет вечный Соллогуб…» Рукопись относится к 1823 году. «Вечный Соллогуб» был к тому времени женат на Софье Ивановне Архаровой и имел двух сыновей – Владимира, будущего известного писателя, и Льва. Поэт начинает бывать в их доме, и судьбы Соллогубов вплетаются в ткань его жизни и судьбы.

Женитьба Соллогуба в свое время не прошла незамеченной. Заезжий петербургский великосветский лев неожиданно делает предложение младшей дочери Ивана Петровича Архарова. Неожиданное, потому что двадцатилетняя Софья Ивановна, хотя и была на 16 лет моложе своего жениха, привлекательной внешностью не отличалась, заставляя родных опасаться возможного стародевичества. Ее богатое приданое также ничего не объясняло: Соллогубы были сами богаты и главное – никогда ни к служебной карьере, ни к наживе не стремились. Наконец, интересы супругов имели слишком мало общего. Александра Ивановича вполне удовлетворяла светская жизнь, Софья Ивановна тяготела к литературе и достаточно хорошо разбиралась в ней. Раз в «Северных цветах» за 1825 год П. А. Плетнев напечатал посвященные ей «Письма к графине С.И.С. о русских поэтах». Не случайно и Пушкин искал разговоров с ней. Софья Ивановна была коренной москвичкой. Москва развлекалась легендами о членах ее семьи.

Древняя, но не слишком родовитая семья Архаровых связывала свое начало с неким выходцем из Литвы, последовавшим на переломе XIV–XV веков в Россию за князьями Патрикеевыми, потомками Гедимина. Приписанные к московским дворянам, они ни служебными успехами, ни богатством не отличались. Два сына, теперь уже каширского, дворянина Петра Ивановича Архарова – Николай и Иван к тому же настоящего образования не получили. Николай Петрович с шестнадцати лет начал службу в Преображенском полку, и ему посчастливилось обратить на себя внимание всесильного любимца императрицы графа Григория Григорьевича Орлова. Орлов был послан в 1771 году в Москву наводить порядок в связи с «чумными волнениями». Местный архиепископ Амвросий с целью предотвратить распространение страшной эпидемии распорядился поднять на значительную высоту у Варварских ворот Китай-города чудотворную икону Боголюбской Божьей Матери, к которой стремились приложиться тысячи людей. Взрыв народного гнева был так велик, что Амвросий поплатился за свое решение жизнью: разъяренная толпа убила его прямо в храме.

Тот же гнев обратился и против царского фаворита. Головинский дворец, где поселился Григорий Орлов, был сразу же подожжен. На улицах, площадях, в госпиталях он мог появляться только в плотном кольце солдат. И в этих условиях неоценимой оказывается помощь до тех пор ничем не приметного Николая Архарова. Он с редким рвением и ловкостью начинает розыск виновных – зачинщиков волнений, устанавливает несколько десятков имен из людей всех сословий – от крестьян до дворян и даже детишек. Взрослым Орлов определяет наказание виселицей, детей решает жестоко пересечь.

И снова подручный Николай Архаров выказывает редкую ловкость в организации расправ, тем более что, согласившись с жестокими мерами фаворита, Екатерина ставит условием, чтобы он выехал из старой столицы до начала казней. Среди их исполнителей едва ли не главное место захватывает расторопный Архаров. Граф специально просит императрицу о поощрении неожиданно объявившегося помощника, и награда не заставляет себя ждать – чин армии полковника и назначение московским обер-полицмейстером.

Доверие Екатерины к деятельному администратору заходит так далеко, что императрица поручает ему вместе с графом Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским участвовать в розыске и похищении так называемой княжны Таракановой – мнимой (действительной?) побочной дочери покойной императрицы Елизаветы Петровны, а в дальнейшем – в следствии по делу о Пугачевском бунте. Ловкость и служебная изворотливость Н. П. Архарова входят в пословицу. О его умении раскрывать самые сложные и запутанные преступления узнает вся Европа. Даже знаменитый парижский полицмейстер Сартин пишет московскому коллеге, что, «уведомляясь о некоторых его действиях, не может довольно надивиться ему».

Высочайшие награды изливаются на Архарова-старшего щедрым потоком. Он становится кавалером всех российских орденов, генерал-поручиком, в 1782 году назначается губернатором Москвы, а в 1784-м – генерал-губернатором Новгородского и Тверского наместничеств. Николаю Петровичу везет даже в том, что в последние годы правления Екатерины он оказывается в немилости и потому вступившим на престол Павлом I сразу же возводится в генералы от инфантерии. Император снимает с себя Андреевскую ленту, чтобы возложить ее на Архарова, и назначает Николая Петровича вторым после наследника престола генерал-губернатором Петербурга. Достаются ему и две тысячи душ.

Мало того, император решает передать в руки братьев обе столицы. Архаров-младший, скромный армейский подполковник, производится в генералы от инфантерии, получает Александровскую ленту, тысячу душ крепостных и назначение командиром московского восьмибатальонного гарнизона, иначе говоря – военным губернатором старой столицы. В этой новой должности Иван Петрович занимает великолепный дом на Пречистенке (ныне – Дом ученых), и хотя пребывание на почетном посту оказалось недолгим – около года, – оно оставляет заметный след в памяти москвичей. Набранные Архаровым-младшим полицейские драгуны были такими головорезами и так плохо ладили с законом, что в московском быту утвердилось понятие «архаровцы».

Однако за быстрым возвышением последовало не менее стремительное падение, и снова обоих Архаровых. В 1797 году император снимает братьев с их должностей и определяет им местом жительства богатейшее поместье Николая Петровича в Тамбовской губернии – Рассказово. Братья были слишком дружны, чтобы расстаться даже в ссылке. Вместе они получают в 1800 году высочайшее «прощение» и разрешение поселиться в Москве в качестве партикулярных лиц. Москвичи не таили обид против былого военного губернатора и стали с большой охотой посещать его гостеприимный дом в старой столице. Стол «для званых и незваных» – грибоедовское выражение куда как подходило к пречистенскому особняку Ивана Петровича.

М. И. Пыляев приводит два ходивших о Иване Петровиче анекдота. «Встретив на старости лет товарища юности, много десятков лет им не виданного, он, всплеснув руками, покачал головой и воскликнул невольно: „Скажи мне, друг любезный, так ли я тебе гадок, как ты мне?“ Второй анекдот связан со слабостью Ивана Петровича к французскому языку, овладеть которым ему толком не довелось. Приезжает однажды к нему старинный приятель с двумя великовозрастными сыновьями, для образования коих денег не щадил. „Я, – говорит он, – Иван Петрович, к тебе с просьбою: проэкзаменуй-ка моих парней во французском языке. Ты ведь дока…“ Иван Петрович подумал, что молодых людей кстати спросить об их удовольствиях и попытался перевести на французский фразу: „Милостивые господа, как вы развлекаетесь?“ Однако языковые тонкости были ему недоступны; сказанное им имело совсем иной смыл: „Милостивые господа, хотя вы предупреждены…“ Юноши, пишет Пыляев, остолбенели. Отец стал их бранить за то, что они не знают даже такой безделицы, что он обманут и деньги его пропали, но Иван Петрович утешил его заявлением, что сам виноват, обратившись к молодым людям с вопросом, еще слишком мудреным для их лет».

Но настоящей любимицей Москвы была супруга Ивана Петровича Екатерина Александровна, урожденная Римская-Корсакова, о которой с такой сердечностью отзывается Н. М. Карамзин. Высокая, стройная, до глубокой старости сохранявшая следы былой красоты и яркий цвет лица, она поздно вышла замуж за овдовевшего Архарова, без малого под сорок лет родила двоих дочерей и очень заботилась об устройстве их судьбы. Софья становится графиней Соллогуб за несколько месяцев до Отечественной войны 1812 года.