Дворянские гнезда

Суворовские усадьбы

Суворов медлил с ответом. Начальница Смольного института благородных девиц имела право знать причину его необычного распоряжения: пятилетняя Наташа, которую отец передавал на попечение почтенной Софье Ивановне Делафон, никогда больше не должна была встречаться с собственной матерью. Никогда! Софья Ивановна была наслышана о многом, в том числе и о конфликте в семье Суворовых, о некоторых его причинах. Но положение начальницы обязывало. Тем более что Суворочка, как нежно называл ее отец, не просто поступала в институт на двенадцатилетний срок, как другие ее сверстницы. Суворов хотел, чтобы госпожа Делафон в полном смысле заменила ей мать. И если бы не приказ императрицы, как было взять на себя подобную обузу!

Приказ императрицы… Собственно, Екатерина сначала намеревалась вмешаться в личную жизнь своего военачальника. Поступки Александра Васильевича казались при дворе по меньшей мере старомодными и, уж конечно, смешными. Какой-то флирт жены с молодым офицером, вечерняя, слишком затянувшаяся прогулка один на один в парке, свидания в полутемной гостиной и – требование развода. Немедленного. По всем правилам Синода…

М. Гермашев. Арбат. Былое домовладение Суворовых. Начало ХХ в.

Так не было принято. Но императрица слишком дорожила полководцем (как еще недавно и его отцом). Самое большее, чего удалось ей добиться, – сохранить видимость семейных отношений, тем более что Суворов и так почти не бывал дома. Что же касается дочери, тут Александр Васильевич оставался непреклонным: такая мать не имеет права воспитывать Суворочку. Госпожа Делафон молча выслушала решение отца. Приказ будущего фельдмаршала был точно выполнен и начальницей Смольного института, и самой Суворочкой. Вот если бы еще внучка стала похожей на свою бабку!

…Все в жизни Суворова превращалось в легенды и порождало легенды. Все, кроме матери, Авдотьи Федосеевны Мануковой… В последние десятилетия у армянских историков появилась версия, что настоящее ее имя – Ануш Манукян. Однако, несмотря на близкое фонетическое звучание фамилий, армянское происхождение Мануковых доказать трудно, тем более что было их в Москве XVII века великое множество: от ремесленников до высоких царских чиновников.

Отец Авдотьи – из числа последних. Он состоял дьяком Поместного приказа, ведавшего поместьями, вел в 1704 году перепись поместий и вотчинных земель Московского уезда, позже стал вице-президентом Вотчинной коллегии. Имел дьяк Федосей родовой двор на Иконной улице, в нынешнем Филипповском переулке у Арбатской площади. Сменил его на арбатский двор (под нынешним № 14 Старого Арбата), который поделил потом на две части, отдав в приданое дочерям. Старшая, Авдотья, стала женой бомбардир-сержанта Преображенского полка Василия Ивановича Суворова, младшая, Прасковья, – полковника Московского Драгунского полка Марка Федорова Скарятина (память об этой семье и поныне хранит Скарятинский переулок на Большой Никитской). Чины зятьев, казалось, разительно отличались друг от друга, но породниться с Суворовыми считалось в ту пору большой честью.

Сам полководец любил рассказывать, что вел свой род от «честного мужа Сувора», выходца из Швеции, якобы поступившего на службу к Михаилу Федоровичу Романову в 1622 году. Но розыгрыши Александра Васильевича были слишком хорошо знакомы современникам. Уже Екатерина II называла шведскую версию полным абсурдом. Отвергал ее и блестящий офицер и дипломат тех лет Семен Романович Воронцов. Их правоту подтверждают документы, не говоря уже о том, что фамилия Суворовых вообще была достаточно распространена в Московском государстве. И могла происходить от прозвища «сувор» – нелюдим, брюзга или, наоборот, молчун, от «сувориться» – сердиться, упрямиться, от «суворь» – так называли крепкое место близ сука на дереве или корня на пне, которое не берет топор.

Григорий Суворов, прадед полководца, служил подьячим Приказа Большого дворца – немаловажная должность в бюрократическом раскладе Московского государства. Свою дочь Наталью выдал он замуж за располагавшего собственными деревнями «жильца» Михайлу Архипова Самсонова, наверняка облегчив путь по чиновничьей лестнице сыну Ивану. Хотя и бытовала легенда о том, что дед военачальника был священником одного из кремлевских соборов (якобы одна из причин глубокой набожности Александра Васильевича), в действительности Иван Григорьевич являлся одним из ближайших соратников Петра I. По возвращении царя-преобразователя из первой заграничной поездки – Великого посольства 1696–1697 годов, он становится известен как генеральный писарь потешных, Преображенского и Семеновского, полков, иначе говоря, как руководитель возникшего для реорганизации обновленной русской армии Генерального двора. Тогда-то и появляется на землях Преображенской слободы сохранившая до наших дней свое первоначальное название Суворовская улица (за тридцать с лишним лет до рождения полководца).

Церковь Николая Чудотворца (Явленного) на Арбате. Конец XIX в.

Была семья Суворовых крепкой, многолюдной, с хорошей житейской хваткой. Прадед Григорий владел сначала землей у Никитских ворот, в приходе нынешнего Федора Студита. Наследовала ему дочь Наталья, позже внук – подполковник В. И. Суворов. Дед, Иван Григорьевич, жил «на своем» за Покровскими воротами, в Барашевской слободе, в приходе церкви Воскресения Христова. Незадолго до смерти перебрался он с семьей в Замоскворечье, купив двор «в Татарской улице, в приходе Никиты Мученика». Старший его сын Терентий – дядя полководца – жил также за рекой, но в Кадашевской слободе и служил подьячим Оружейной канцелярии. Средний – Иван Иванович, «царского дому сослужитель», занимался к тому же торговлей, имел несколько лавок в Китай-городе, в Старом Сурожском ряду, и несколько дворов на Старой Басманной, в приходе Никиты Мученика, не считая богатого жилого дома на Сретенской улице. И поведали все эти подробности не современники и не потомки, а скупые строки нотариальных бумаг: купчих, закладных, запродажных, завещаний. Искать романтических черт в подобной родословной не приходилось, а их надо было присочинить. Не случайно в «Дон Жуане» Байрона появились строки:

До сих пор авторы наиболее распространенных монографий о жизни Суворова начинали «чудо» с его отца. Будто бы родился Василий Иванович в 1705 году, был отправлен Петром для обучения за границу, легко овладел там несколькими языками, кораблестроительным делом, привез из поездки перевод классического труда инженера Вобана о строительстве крепостей, состоял царским переводчиком и денщиком, а со смертью Петра был выпущен в Преображенский полк. Документальных подтверждений эта биографическая канва не имела. И со временем легенда начала рассеиваться.

Установлено подлинное имя переводчика Вобана, как и то, что кораблестроительным делом Василий Иванович не занимался и к инженерному делу вообще отношения не имел. Екатерина II свидетельствовала о иных его достоинствах: «Это был человек неподкупной честности, человек весьма образованный, он понимал или мог говорить на семи или восьми мертвых и живых языках. Я питала к нему огромное доверие и никогда не произносила его имени без особого уважения». В списках заграничных пенсионеров, которыми занималась личная канцелярия Петра I, имени Василия Суворова не значится.

До сих пор не утихают споры о годе рождения самого Суворова – 1729-й или 1730-й? Метрической записи найти так и не удалось. Сведения исповедных росписей церковного прихода, где проходило отрочество полководца, заставляют принять первую дату: в 1745 году Суворову показано 16 лет, десятью годами позже – 26, соответственно отцу – 37 и 47. Но тогда родиться Василий Иванович должен был в 1708 году. Напрашивается простейший вывод: в момент смерти Петра его денщику было всего семнадцать. В таком возрасте он физически не мог успеть получить за границей инженерное образование да еще три года пробыть царским денщиком. Что же касается иностранных языков, то способность к ним отличала всю суворовскую семью, легко обходившуюся без учителей.

Подсказанный исповедными росписями год рождения Василия Ивановича позволил уточнить и время его женитьбы. Она состоялась после смерти Петра, а не в начале 1720-х годов, как представлялось отдельным биографам. Молодые поселились в доме, составившем приданое Авдотьи Федосеевны. Местом рождения Суворова стал Арбат.

Сегодня на этом месте зеленеет за обшарпанной, покрытой цветными изразцами стеной некое подобие сада. Когда-то стоял знаменитый «дом с привидениями» – собственность князей Оболенских. Историю домовладения начиная с 1818 года можно восстановить по архивам с достаточной точностью. Сначала он принадлежал генерал-майору Александру Дмитриевичу Арсеньеву, с 1822-го – «дочери бригадира», как ее определяют документы, княжне Варваре Николаевне Долгоруковой. Дом был в это время достаточно вместительным – на «16 покоев». При жене коллежского асессора Анне Владимировне Рахмановой обозначено 14 покоев, зато есть оранжерея и при ней 3 покоя. Общая оценка домовладения достигает высокой суммы в сорок две тысячи рублей. С 1839 года домовладение принадлежит княгине Александре Алексеевне Оболенской, урожденной Мазуриной, и ее супругу, управляющему Министерством иностранных дел князю Михаилу Андреевичу Оболенскому.

Продвижение князя в придворной иерархии отмечается тем, что с 1867 по 1882 год княгиня именуется уже женой гофмейстера. На переломе XX столетия владелицей дома становится дочь княгини, княгиня Анна Михайловна Хилкова, урожденная Оболенская, в 1906 году в права наследника вступает князь Николай Николаевич Оболенский и владеет домом до 1914 года, а последним хозяином домовладения документы называют известного московского и собственно арбатского антиквара Вульфа Хаимовича Гобермана, который на Арбате же имел популярный в Москве магазин.

«Дом с приведениями» на Арбате. XIX в.

«Этот дом, бывший барский особняк, – описывают очевидцы первых советских лет, – представляет собой старинное каменное одноэтажное здание с подвальным помещением и довольно обширным двором, в глубине которого видно одноэтажное строение, вероятно, когда-то служившее кухней и людской. Обращает на себя внимание фасад главного дома с огромным шестиколонным балконом и десятью высокими окнами. Парадный подъезд очень незатейлив: это – обыкновенное крыльцо из тесаного камня со ступеньками с трех сторон. Над ним покоится на двух железных столбах тоже незатейливый зонтик. Ворота железные… Со двора, недалеко от ворот, имеется другой подъезд – высокое открытое каменное крылечко, украшенное одним стоящим бронзовым львом. Говорят, был и другой, но он куда-то исчез». Дом сначала использовался для нужд государственной закройной мастерской, которую сменила «Главспичка», поместившая здесь свой склад, затем Винторг.

Для того чтобы разобраться в нынешнем виде этого участка улицы, надо обратиться к истории примыкающего к былым суворовским владениям дома № 12. В 1793 году он принадлежал генерал-поручику князю Павлу Сергеевичу Гагарину. На Арбат выходила каменная ограда с каменной беседкой в конце владения, выступавшая на улицу. Так свидетельствует архив Управы благочиния по описи 317-й в связи с переходом участка губернскому прокурору князю Петру Шаховскому. Начиная с 1800 года хозяйками становятся дочери «премьер-майора», князя Петра Александровича, княжны Анна и Елизавета. Опись отмечает деревянный дом, справа от которого находился сад. По-прежнему на целый аршин за линию сада выходила на улицу каменная беседка.

В 1809 году оставшаяся единственной владелицей княжна Анна Петровна Шаховская располагает каменным домом с 31 покоем. После пожара 1812 года ей удается исправить только низ каменного корпуса и заново отстроить деревянный флигель на шесть покоев. В таком виде домовладение переходит в 1829 году цеховому фортепьянщику Егору Григорьевичу Гильтебрандту. Его площадь определяется в 1855 году в 946 кв. сажен. Участком владеет сын фортепьянщика – коллежский асессор Федор Егорович Гильтебрандт.

Арбат неуклонно терял свой былой дворянский облик. В 1873 году приобретший владение купец Дмитрий Федорович Орлов строит по улице справа двухэтажный каменный дом, примыкающий к особняку. Об архитектурном облике городской усадьбы никто не заботится. В свою очередь сыновья и наследники купца – Михаил и Дмитрий Дмитриевичи Орловы застраивают трехэтажным доходным домом левую сторону владения и надстраивают третий этаж над правой частью. В дальнейшем усадьба остается в руках их сестры М. Д. Орловой вплоть до событий Октября.

За это время здесь меняется множество арендаторов. В 1897 году в главном доме помещалось «скульптурное заведение» Ивана Александровича Орлова, в течение 1900-х годов – книжный магазин Дмитрия Померанцева, магазин «Живые цветы» Бауера, магазин «Музыкальные инструменты и ноты» П. Пинка, табачный магазин, магазин «Зонты и трости». Наряду с ними существовали и жилые квартиры. Среди жильцов можно назвать профессора консерватории по классу фортепьяно Анну Павловну Островскую и в 1927 году писателя Ивана Ивановича Катаева, одного из руководителей литературного объединения «Перевал», подвергшегося в дальнейшем жесточайшим репрессиям.

Родительский дом… Суворов никогда не пускался в воспоминания. Иногда разве упрекал отца, что жалел денег на образование детей, не тратился на учителей и учебные заведения. Будучи самоучкой, Василий Иванович придерживался убеждения, что насильно мил не будешь и из-под палки знаний не приобретешь. Только свободная воля способна творить чудеса – не важно, много тебе лет или мало. В то время, когда престижно было говорить о блестящем образовании, упоминать превосходных учителей, Суворов всем был обязан лишь самому себе. Единственной направляющей подсказкой со стороны отца оставалась библиотека. По тем временам очень полная, многоязычная, преимущественно гуманитарная.

Суворов рано увлекается военным делом. Но всю жизнь у него под рукой не только античные историки – Тит Ливий, Цезарь, Корнелий Непот, Валерий Максим, Тацит, Саллюстий, он также жадно читает писателей и поэтов. Суворов благоговеет перед Плутархом, бесконечно перечитывая его «Сравнительные жизнеописания», в подражание «Метаморфозам» Овидия сам пробует разные стихотворные формы и жанры.

По семейным преданиям, первой он заставляет слушать свои «опусы» матушку – больше никто не заслужит такой чести. Впрочем, об отце и говорить не приходится – Василий Иванович слишком поглощен службой и безусловно верен принципу самостоятельности ребенка. Мальчик сам должен определять, можно ли обеспокоить своими заботами родителя. Терпение же и снисходительность матушки не знали предела.

Всю жизнь окружающих будут мучить суворовские привычки, которые выработались еще в родительском доме и которым беспрекословно следовала матушка, хотя ни крепостью, ни здоровьем Александр Васильевич от самого рождения не отличался. На врачей здесь не полагались, только на собственную силу воли.

По остающейся неизвестной причине императрица Анна Иоанновна вспоминает о Василии Суворове с возобновлением вторичного следствия против Долгоруких – бывшего любимца покойного императора Петра II Ивана Алексеевича Долгорукого, его сестры Екатерины, обрученной с мальчиком-царем, и всех их родственников, которые к тому времени уже много лет отбывали ссылку. Следствие было поручено начальнику Тайной канцелярии, известному своей жестокостью Андрею Ушакову. И при нем – Василию Суворову. Заняло следствие целый год и закончилось казнью нескольких подследственных. После чего Василий Суворов неожиданно определен был в Берг-коллегию, своего рода Министерство горной промышленности, в ранге полковника, а затем назначен ее прокурором. Тогда-то и последовало решение о переезде на новое место – на Покровскую улицу к Яузе.

В новом доме, находившемся в непосредственной близости от царского дворца, появляются на свет сестры Суворова. Марии было всего несколько лет, когда рождение младшей, Анны, унесло жизнь матушки. Похоронили Авдотью Федосеевну у Никитских ворот, в ставшей семейной для Суворовых и Скарятиных церкви Федора Студита, у алтаря. И каждую неделю сын отправлялся к месту ее последнего успокоения, выстаивал всенощную или обедню, пел с певчими на клиросе. Без слез. Без лишних слов. Будто в гостях побывал у родимой, «сердцем посоветовался», по словам одной из племянниц генералиссимуса.

Теперь самым важным для отца и сына стало во всем сохранить присутствие Авдотьи Федосеевны. По-прежнему велся дом, кухня, заготавливались припасы, одевались дети. И хотя доходы отца заметно увеличились, никаких по сравнению с прошлым излишеств не появилось. О вторичной женитьбе отца не заходило и речи. Василий Суворов был убежден, что жена дается человеку один раз, все остальное – от лукавого. И уж раз случилось ему овдоветь в 35 лет, больше испытывать судьбу не хотел, сам справлялся с тремя детьми.

Четырнадцати лет Василий Иванович записывает сына на службу в полк, но еще два года держит дома, «чтобы вошел в разум и знаний понабрался». К книгам прибавляется театр, до которого отец и сын оказываются большими охотниками. В год переезда Суворовых на Яузу неподалеку от их двора по приказу Елизаветы Петровны начинают строить Оперный дом по проекту архитектора В. В. Растрелли – театр на пять тысяч мест. Силами придворной оперы, симфонического оркестра и итальянских гастролеров здесь ставились оперные спектакли, привлекавшие всю Москву, – со сложнейшими сценическими эффектами, великолепными декорациями. Очередь за билетами занимали с утра, простаивая часами даже на самом лютом морозе. Иностранцы надивиться не могли пристрастию москвичей к отличнейшей, по их словам, музыке.

Есть основания предполагать, что впервые Суворов оказывается в театре еще в арбатские годы – в так называемом Театре на Красной площади, сооруженном тем же В. В. Растрелли по заказу императрицы Анны Иоанновны в 1731 году. В нем гастролировали отдельные итальянские певцы, итальянская Комедия масок и первый в России симфонический оркестр, который царица создает сразу по восшествии на престол. Посещали театр всей семьей, и не с того ли времени Суворов начинает мечтать о создании собственного театра? Во всех поместьях, которые со временем приобретет генералиссимус, станет он обучать крестьян музыке и сценическим действиям по придуманной им самим системе, и притом с большим успехом.

Удивительнейший факт его биографии – воспитание сестер, которыми Суворов занимался с пеленок. Отцу было не до дочерей. В 1751 году Василий Иванович становится прокурором Сената, а там и членом Военной коллегии, генерал-майором, генерал-поручиком. В 1761-м он – сенатор, генерал-губернатор Кенигсберга и главнокомандующий российских, находившихся на Висле войск. А в это время его дочери по слову и подсказке брата приобретают любовь к литературе и образованность, которой современницы могли бы позавидовать.

Впоследствии Мария становится женой известного просветителя и литератора А. В. Олешева. Это был человек, увлеченный философией. Несколько изданий выдержали его книги «Цветы любомудрия» и «Начертание благоденственной жизни» – сборник переводов с немецкого и французского работ Юнга, Шпальдинга, Де Мулена. Он выступал со статьями в «Трудах Экономического общества». Более двадцати лет провел Олешев на военной, а потом еще четверть века на гражданской службе, серьезно занимался агротехникой применительно к родной Вологодской губернии.

Литературы не чуждалась и младшая сестра Суворова – Анна Васильевна Горчакова. Из двух ее сыновей один стал генерал-адъютантом при Павле I и в свое время пытался смягчить гнев императора на полководца, другой – военным министром при Александре I, а дочь – женой поэта Д. Хвостова. И не случайно кончину Анны Васильевны в 1813 году Г. Р. Державин почтил строками:

Запись будущего полководца в полк совпадает с переменой правления – на престол вступает Елизавета Петровна, и не в этом ли следует искать причины изменившегося решения родителей? Конечно, был еще «арап Петра Великого», будто бы деятельно вмешавшийся в судьбу мальчика. Но как быть с тем обстоятельством, что Абрам Ганнибал оказывается в Москве и получает возможность повидаться с Суворовыми только в декабре 1742 года – ПОСЛЕ записи будущего полководца в полк? Думается, Василий Иванович рассчитывал на благоволение правительницы Анны Леопольдовны, сменившей свою тетку, и тем более на дочь Петра.

С началом действительной военной службы обреченный, как и отец, на постоянные разъезды, Александр Суворов лишь изредка и ненадолго возвращается в покровский дом. К тому же застать здесь отца совсем не просто. То направляется Василий Иванович «по провиантскому департаменту» в действующую армию в Познань, то получает назначение главнокомандующим находившихся на Висле русских войск, то становится генерал-губернатором Кенигсберга. Василий Суворов деятельно участвует в дворцовом перевороте Екатерины II – арестовывает в любимом Петром III Ораниенбауме всех преданных незадачливому императору голштинцев. Но выйдя в 1768 году в отставку и пристроив к этому времени дочерей, он решает вернуться к «отеческим гробам» – приобретает дом у Никитских ворот. Точнее, использует возможность вернуть часть старого дедовского двора, который продавала вдова морского офицера М. В. Ржевского. За прошедшее время изменились размеры двора, расширенного за счет докупленных соседних владений, почти полностью изменился и состав соседей.

Д. Доу. Портрет А.В. Суворова. Начало XIX в.

Среди новых имен сам Г. А. Потемкин-Таврический, уступивший часть своей земли для строительства новой церкви – Большого Вознесения. Здесь и бригадир М. А. Шаховской – прообраз князя Тугоуховского в «Горе от ума» со своими многочисленными «девками»-дочерьми, и генерал-майорша А. Г. Щербатова, и полковник Н. И. Озеров, и генерал-майор И. Ф. Голицын. В то время как В. И. Суворов был деятельным участником прихода к власти Екатерины II, И. Ф. Голицын до конца оставался человеком наиболее близким и верным свергнутому и убитому Петру III.

Почти ровесник Суворова, он одновременно с ним начал службу солдатом в Преображенском полку, стал капитаном, бригадиром и флигель-адъютантом Петра III, но после переворота вынужден был уйти в отставку. В суворовских письмах часто встречаются ссылки на славившихся в Москве голицынских певчих. Своих крепостных артистов – а было их у полководца немало – Суворов специально направлял в Москву учиться у них. «Помни музыку нашу – вокальный и инструментальный хоры, и чтоб не уронить концертное, – пишет он своему управляющему. – А простое пение всегда было дурно, и больше, кажется, его испортил Бочкин велиим гласом с кабацкого. Когда они певали в Москве с голицынскими певчими, сие надлежало давно обновить и того единожды держаться».

Дом у Никитских ворот – это и женитьба Суворова. Ее стало принятым связывать с желанием одного только отца полководца – Василий Иванович сам выбрал сыну невесту, княжну В. И. Прозоровскую, дочь отставного генерал-поручика. Почти бесприданница – за своими дочерьми Василий Иванович дал в несколько раз большее приданое, – «Варюта», по-видимому, обладала в глазах отца иными достоинствами. Молодая красавица была племянницей супруги П. А. Румянцева-Задунайского. Венчание состоялось, как утверждает предание, у того же Федора Студита, а недолгая совместная жизнь Суворовых началась в отцовском доме. Да и стоило ли заботиться о собственной крыше над головой, когда Суворов сразу по окончании медового месяца выехал в армию, а в 1775 году со смертью отца вошел во владение всем этим городским поместьем (Большая Никитская, 42).

И очередная загадка, сегодня попросту отвергнутая, хотя по-прежнему нерешенная. Могила Василия Ивановича в подмосковном Рождествене – могила или памятник, какие нередко ставили независимо от места захоронения? В каждый свой московский приезд Суворов служил панихиды на могилах отца и матери у Федора Студита – обстоятельство, хорошо памятное местному причту. Известный историк Москвы И. М. Снегирев, кстати сказать, бывавший в Рождествене, знал эти московские могилы и заботился об их состоянии. В его дневниках есть помеченная 3 июля 1864 года запись: «Священнику церкви Федора Студита Преображенскому указал могилу у алтаря родителей Суворова и советовал возобновить надгробия».

Да и при существовавшем в суворовской семье уважении к народным обычаям трудно объяснить, почему муж мог быть похоронен отдельно от горячо любимой жены и родителей. Вопрос остается открытым, тем более что могила Авдотьи Суворовой скрылась под асфальтом двора выходящего на Никитский бульвар дома.

Суворов-поэт – совсем особенная тема. Он пишет стихи не вообще, увлеченный их музыкой, ритмом, возможностью передать таким способом свои чувства. Для Суворова обращение к стихотворным строкам знаменует обстоятельства исключительные, эмоциональный взрыв. Его письма требуют расшифровки – слишком краткие, переполненные намеками и недомолвками. В стихах Суворов теряет обычную броню – живой, непосредственный, одинаково не скрывающий уныния или восторга, нетерпения или насмешки, всех оттенков своего нетерпеливого отклика на жизнь. И для него не существует разницы, на каком языке слагать рвущиеся из сердца строки. Румянцеву-Задунайскому по поводу победы под Туртукаем – на русском, австрийцу Моласу перед битвой под Нова – на безукоризненном немецком, принцу Нассау – на изящном французском. Но совершенно неподражаем Суворов в эпиграммах, которые не забывались ни окружающими, ни оскорбленными адресатами. Как мог не заметить Г. А. Потемкин-Таврический обращенных к нему, хоть и в частной переписке, строк:

Как и в детстве, вставал Суворов в четыре часа утра, и, если случалось, что сон его все же одолевал, в обязанности слуги входило хоть волоком, хоть холодной водой поднять барина с постели. А постель ни мягкостью, ни удобствами не отличалась – тоненький накатничек едва прикрывал жесткие доски, на которые его клали. Потому и позже генералиссимусу достаточно было для сна охапки сена, на которую стелилась простыня, и старого плаща вместо одеяла. Шубы, перчаток, сюртука, тем более халатов Александр Васильевич вообще никогда не имел. В любое время года и в любую погоду сразу же надевал мундир, поверх которого под открытым небом накидывался плащ.

Зато в комнатах, как и в покоях родительских, любил «крутую жару» – с посетителей от непривычки семь потов сходило, а Суворов знай посмеивался: «Что делать! Ремесло наше такое, чтоб быть всегда близ огня. А потому я и здесь от него не отвыкаю». Больше всего не терпел, как выражался, «баловства» – сибаритства. Известны его слова: «Полковники расслабляют своих офицеров. Они сибариты, но не спартанцы, и, когда становятся генералами, подкладка остается все та же».

Никакой сытной еды с утра не давалось – несколько чашек чая, чем крепче, тем лучше. После завтрака (а не до него) полагалось полчаса заниматься своего рода гимнасткой или бегом. Сразу после разминки Суворов принимался за дела. С возрастом к просмотру бумаг прибавилось чтение – адъютантам полагалось читать вслух интересовавшие генералиссимуса книги или газеты.

Обед накрывался уже в девять утра – время, когда, отказавшись от дела, можно было шутить, болтать, еще лучше – читать собственные сочинения или стихи. В московском доме собиралась вся семья, на квартире полководца – не меньше двадцати – тридцати его сослуживцев. «К пустому одиночеству не приучены», – повторял Суворов. Людей он любил и за столом особенно внимательно присматривался к их настроениям и состоянию: нет ли какой нужды у кого, не требуется ли помощь. От правила не подавать сладкого и фруктов никогда не отступал – сам не ел и другим не советовал. Зато непременно выпивал большую рюмку тминной водки и стакан кипрского вина.

Хорошие вина и чай были единственной слабостью Александра Васильевича. На них он не жалел денег. С детства осталась и привычка к «красному» мартовскому пиву, которое по матушкиному рецепту зарубалось в лед. Но и в питье придерживался правила: «умеренность и норма». Если случайно рука Суворова тянулась за лишней рюмкой, должен был вмешаться адъютант. Причем всегда повторялся один и тот же разговор. Александр Васильевич спрашивал, по чьему приказу тот действует, на что следовал ответ: «Фельдмаршала Суворова». «Ему должно повиноваться», – объявлял полководец и послушно отставлял рюмку или тарелку. Сценка запоминалась и служила наглядным уроком для остальных офицеров, как и непременный послеобеденный сон, позволявший до ночи оставаться в хорошей форме. Сон считался и лучшим лекарством при всех недугах, от которых тяжело страдал Суворов, никогда не обращавшийся к врачам. Он любил повторять эпиграмму на врачей Лукилия, поэта времен Нерона:

Обрушившаяся на него еще в раннем детстве болезнь дорого обходилась Суворову, заставляя бороться со слабостью, с время от времени возвращавшимися болями, судорогами. Родные вспоминали: матушка, сколько могла, облегчала недуг сына, но и учила его превозмогать усталость и боль. Где шуткой, лаской, а где и строгостью. В памяти Суворова так и отложилось, что строгость – тоже проявление любви. Главное – научить человека не расслабляться, не жалеть себя, не печалиться над своими бедами: «пожалеть проще, чем на ум наставить».

Казалось, все шло к тому, что у младшего Суворова будет хорошая, образцовая семья. Хозяйственные навыки. Умение устраивать дом. Образ матушки, к месту погребения которой Василий Иванович вернется, выйдя в конце 1760-х годов в отставку. Видя слишком большую увлеченность сына службой, он сам позаботится о невесте для него. Слов нет, в сорок три года пора подумать о собственном гнезде!

Но после рождения дочери Варюта, как ласково звал ее муж, закружилась в вихре светских удовольствий. Молодая – почти на двадцать лет моложе супруга, – теперь уже богатая, принятая в свете и вынужденная постоянно пребывать в одиночестве. Память о матушке не давала Суворову возможности задуматься о супружеской неверности. В его представлении жена офицера всю жизнь была обречена ждать мужа, заботиться о доме, быть хозяйкой. Решение о разводе было мгновенным, хотя далеко не простым. Навсегда отобрав у матери дочь, Александр Васильевич долго колеблется, готовый искать хоть какую-то возможность совместной жизни. Растянувшиеся на годы попытки примирения не приносят результата: Варюта не хочет понять своей вины, тем более ограничивать себя домашними заботами.

Очередное увлечение Варюты приводит к окончательному разрыву. Суворов даже не хочет признавать своим родившегося в это время сына. Аркадий останется с матерью и только подростком будет признан отцом и взят им в последние суворовские походы. Но внутренней близости между ними так и не возникнет. Хоть отличала Аркадия Александровича Суворова-Рымникского и отцовская преданность военному делу, и дружба с солдатами, и редкая отвага. Погиб Аркадий через десять лет после смерти отца при переправе через ту самую реку Рымник, которая вошла в их фамилию: Суворов-младший бросился спасать не умевшего плавать своего кучера и, сломав руку, утонул.

Суворов возвращает до рубля полученное от тестя приданое Варюты, а позже выделяет на содержание жены значительные средства, предоставляет ей для жилья московский дом у Никитских ворот, унаследованный от Василия Ивановича.

За всеми этими поступками – чувство долга, но не движение сердца. Душевный отклик вызывают в нем только сестры и память о матушке.

Памятью о родительском доме объясняется и удивительная забота Суворова о семейном устройстве его крепостных. Александр Васильевич лично следит, чтобы все молодые парни в его деревнях находили себе суженых, помогает их обзаведению, настоящим несчастьем считает, если кто-то остается холостым. И никого не обременяет поборами и налогами. Каждая принесенная ему в подарок корзина грибов или лукошко лесных ягод записываются в счет оброка. «Я по вотчинам ни рубля, ни козы, не токмо кобылы не нажил», – с гордостью отвергает генералиссимус предложение начать извлекать из поместий доходы, и еще: «Никого не осиротил, ни одной лишней капли крови не пролил, вдов солдатских глупостью своей не плодил».

В суворовской «Науке побеждать» есть строки: «Солдат дорог; береги здоровье. Кто не бережет людей – офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору – палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет. Богатыри, неприятель от вас дрожит, да есть неприятель больше и больницы: проклятая немогузнайка, намека, загадка, лживка, краснословка, краткомолвка, двуличка, бестолковка. От немогузнайки много, много беды. За немогузнайку офицеру арест, а штаб-офицеру арест квартирный».

Он прожил трудную жизнь и принял горький конец, не удостоенный никаких государственных почестей. Но незадолго до смерти, прикованный к постели, Суворов вернулся к своей любимой мысли, что доброта должна быть справедливой. Прежде всего справедливой. Этот завет оставила ему матушка.

Почти тринадцать лет, связанных так или иначе с домом у Никитских ворот. Как ни заботился Суворов о своем хозяйстве, походная жизнь, трудно складывавшиеся отношения со двором, и особенно с Павлом I, ссылка не могли не давать о себе знать. Когда в 1798 году Суворов неожиданно предоставляет дом для пользования Варюте, в нем уже достаточно ветхостей. Варюте наследовал сын, трагически погибший в 1811 году. Годом позже все домовладение сгорело. Остовы домов довелось восстанавливать уже другим владельцам.

Генерал-майор, почетные граждане, купцы, московская купчиха 1-й гильдии, ставшая во втором браке «женой шведского подданного» Гагмана, как числилось в документах… И это единственная «шведская» деталь в связанных с жизнью Суворова обстоятельствах. Кстати, на средства Гагмана, может быть, поверившего в шведскую версию Суворова, и была установлена в 1913 году Московским отделением Военно-исторического общества находящаяся ныне на доме мемориальная доска.

Еще одна из заповедей суворовской науки побеждать: «Храни в памяти своей имена великих людей». Соблюдена ли она в отношении великого полководца? Правда, появился в не имеющем никакого отношения к Суворову районе конный памятник. Бок о бок с фигурами героев Ерофеева «Москва-Петушки», которые соорудил водочный завод «Кристалл», о чем гласит соответствующая надпись на их постаменте. Но потерял свое имя Суворовского – Никитский бульвар. Баланс остался ненарушенным. Никто по-настоящему не заинтересовался и тем, как вошел суворовский дом в биографию А. С. Пушкина. После пожара 1812 года он был восстановлен Н. Я. Свербеевым. В 1830-е годы владение занимал Никита Андреевич Вейер, французский вице-консул, купец 2-й гильдии, занимавшийся ростовщичеством. В 1831 году Пушкин заложил у Вейера бриллианты Натальи Николаевны. Сохранились заемные письма от декабря 1830-го и января 1831-го, выданные ростовщику П. В. Нащокиным за взятые им в долг семь тысяч рублей с передаточной надписью на имя Пушкина. Улаживание долга произошло позже и доставило поэту немало горьких минут. Так или иначе, это был один из пушкинских адресов в старой столице.