Дядя Лёша

Спите, жители Багдада…

Казалось, мир распахнул перед ним золотые ворота радужных, но вполне реальных надежд. Вадим закончил наконец институт — это в двадцать четыре-то года, после двух академок. Диплом за вполне умеренную мзду написал однокашник-очкарик, который одного раза и подтянуться-то не мог, зато отлично разбирался в камушках, как Вадим презрительно называл геологические премудрости.

Вадим защитил диплом, написанный очкариком, не испытывая ни малейшей неловкости — напротив, приятно грело сознание того, что помог такому вот заморышу-слабаку. Зато теперь можно было потрясти корочками перед носом родителей. И — в спорт! С тех пор как Вадим стал подающим надежды, он понял, что теннис даст ему то, чего не дадут никакие камушки в мире, — замелькали за окнами бесчисленных автобусов сначала российские города, затем европейские столицы. Отели становились все лучше, а банкеты дороже. Тишина и прелесть отцовской профессорской квартиры уже не казались такими манящими. Было кое-что попритягательней. И шведский стол в пятизвездочном отеле привлекал больше скромного завтрака на фоне резного дубового буфета.

А потом случилось то, чего Вадим ждал, — его рекомендовали на Кубок Кремля. Действительно, в тот сезон ему казалось, что, выходя на корт, он не стоит на земле, а летит по воздуху, все удавалось легко и красиво, и комментаторы называли его самым техничным игроком, отмечая его интеллигентную игру.

— Не знаю, что может быть интеллигентного в спорте? — пожав плечами, откомментировала это мама.

— Но ведь бывают же головорезы от науки, — усмехнулся отец.

Но даже и им льстило, что сын стал знаменитостью. Его узнавали на улицах, несколько раз фанаты обступали его со всех сторон, протягивая клочки бумаги для автографов.

Теннис, теннис…

Он завладел всем воображением. И даже произнося слова «гейм», «сет», «аут», Вадим чувствовал, как его охватывает лихорадочная дрожь. Счастье было уже в руках, еще миг — и у него будет все. Все, чего он пожелает.

И было очень похоже на то, что так оно и случится. У Воронова большое будущее, говорили спортивные комментаторы. Ворон далеко пойдет, считали товарищи по клубу.

Ворон… Так его звали чуть не с детского сада. И он действительно был похож на черную сильную птицу — высокий, широкоплечий, с темными, почти черными волосами, падавшими на высокий лоб, с темными большими глазами и длинным, но тонко очерченным носом. Чем-то он напоминал Д’Артаньяна… Раньше напоминал…

Из-за угла на большой скорости вынырнула белая «ауди». Вадим едва успел вывернуться из-под ее колес. Все было как тогда. Только была не «ауди», а простая «девятка», и тогда, год назад, за рулем был ОН, а ей не удалось увернуться.

После одной из тренировок, когда кажется, что не существует на свете ничего, кроме сетки и летящего на тебя маленького белого мяча, и когда все кругом начинает плыть перед глазами, они с Гришкой Проценко, с которым в тот день Вадим играл в паре, решили немного оттянуться в пивном баре на Владимирской. Вадим не пил давно — берег форму, хотя прекрасно знал, что другие нарушают сухой закон только так, и это вроде даже и не сказывается на результатах. Пока — говорил тренер Ник-Саныч.

И вот теперь, глотнув пару кружек «Праздроя», он вдруг почувствовал, что голова затуманилась больше, чем он рассчитывал. Но не бросать же машину у пивбара, авось как-нибудь… Чтобы немного проветриться, Вадим проводил приятеля до метро, затем вернулся» завел мотор. Хмеля в голове почти не осталось, разве что легкая неуверенность… Да и она почти сразу прошла.

И все-таки он решил миновать Невский, где гаишники чуть ли не на каждом углу, и поехал по Загородному, чтобы потом свернуть на Гороховую, проехать улочками до Галерной и оттуда выскочить на Васильевский через мост Лейтенанта Шмидта, или как его там теперь… Машина ехала неровно, фонари отражались в мокром асфальте улиц, один раз машину слегка занесло. Вадим сам удивился, отчего это он так неуверенно ведет — неужели «Праздрой» все еще дает о себе знать…

Внезапно его подбросило чуть не к потолку. Чертовщина! Опять угодил в яму у трамвайной колеи. Вадим нажал на газ, «девятка» рванулась вперед, и только теперь через залитое дождем лобовое стекло, которое лишь на короткий миг очищали работавшие щетки, Вадим увидел, что впереди мелькнул темный силуэт. Спортивная реакция сработала — в ту же секунду Вадим с силой ударил по тормозам. Машина завизжала от обиды на такое обращение, но все же остановилась как вкопанная. Вадим, подняв воротник пиджака, выскочил под дождь. На асфальте под колесами лежала темная фигура.

«Убил», — мелькнула ужасная мысль. Теперь вся карьера к черту.

Вадим быстро огляделся по сторонам. Вокруг никого не было — ни случайных прохожих, ни машин. Он быстро прыгнул обратно в «девятку», завел мотор и подался назад. Сердце бешено колотилось, руки стали как ватные. Сейчас, сейчас… Выключаем фары на всякий случай, немного подаемся назад, вот так, хорошо, теперь аккуратно объезжаем распростертую на асфальте фигуру… Главное, не задеть ее еще раз, чтобы на машине не осталось следов. И дома сразу же, прямо сегодня все осмотреть — не помялся ли бампер. А то ведь по характеру вмятин легко узнать, был ли это наезд на человека или столкновение с предметом…

Вадим, собрав все свое хладнокровие, медленно объехал сбитого человека. На его счастье, машин пока не было. Но вот где-то в конце улочки замаячил свет фар. Сейчас надо дать газу — и вперед…

Но вместо того чтобы рвануть с места, Вадим повел свою «девятку» медленно вдоль тротуара. Тем временем на улице появился автомобиль, освещавший путь дальним светом фар. Вот неровный скачущий свет упал на лежащую на пути фигуру. Машина притормозила. Ну, сейчас подберут, подумал Вадим, и сам удивился тому, что испытал при этом невероятное облегчение. Как будто глыба скатилась с души. Но, объехав распростертое тело, «Москвич-2141» снова набрал скорость, а еще через минуту исчез за углом.

Хорошо еще, не наехал, подумал Вадим с раздражением на неизвестного водителя и вдруг вопреки тому, что подсказывал ему разум, дал задний ход и вновь оказался рядом со сбитым человеком.

Он снова вышел из машины, приподнял неподвижную фигуру и перевернул ее, чтобы при тусклом свете фонаря разглядеть лицо. Фигура подалась на удивление легко — она показалась Вадиму легкой как пушинка. Желтоватый свет фонаря осветил узкое девичье лицо с острыми скулами — оно было мертвенно-бледным. Длинные волосы, мокрые от дождя и грязи, висели сосульками.

«И я ее убил», — подумал Вадим.

На бледное лицо лил дождь, и вдруг веки слегка дрогнули.

«Жива». — У Вадима отлегло от сердца.

Он быстро огляделся. Вокруг не было ни души. Не раздумывая он поднял девушку на руки.

«Отвезу домой, а там посмотрим», — решил Вадим.

Теперь, когда первый шок прошел, он внезапно совершенно успокоился. Девчонка жива — это главное. Не хватало еще под суд загреметь. Тогда — гудбай, Америка. А вдруг она в милицию заявит… Ладно, обойдется.

Еще он подумал, что, конечно, можно было все-таки оставить ее на улице, кто-нибудь бы да подобрал… А потом поди докажи, что это он ее сбил… Но вообще-то он уже убедился, как подбирают… Хорошо, если окончательно не искалечат…

Вадим открыл заднюю дверь и стал осторожно укладывать девушку на сиденье, когда в конце улицы снова появился автомобиль.

«Фу ты, черт, — выругался он. — Ладно, авось пронесет».

Машина медленно проехала мимо. Пожалуй, слишком медленно, но рассуждать было уже поздно — незнакомка без сознания лежала на заднем сиденье. Не выбрасывать же ее теперь.

* * *

Сергей Петрович Плещеев завернул за угол и остановился, загасив фары. Ему очень не понравилось то, что он увидел. Высокий, спортивного вида парень запихивал на заднее сиденье «девятки» человека в бессознательном состоянии. Или труп?

Конечно, может быть, все объясняется куда проще: доволок подгулявшего приятеля до машины и забросил на заднее сиденье, чтобы доставить домой. Подобное можно увидеть по сто раз на дню — не умеет русский человек пить, даже если он патриот культурного Петербурга.

И все же чутье подсказывало Плещееву, что тут дело вовсе не в пьяненьком приятеле. Он не смог как следует разглядеть лица дюжего парня, но в его движениях угадывалось напряженное волнение, даже страх. То, как он оглянулся на показавшиеся в начале улицы фары… Он вел себя как преступник, которого застали на месте преступления. Но не рецидивист, а мальчишка, которого застукали за кражей. А может, все только показалось? От такой службы, трах ее тарарах, в собственной бабушке углядишь Соньку Золотую Ручку… Давай, Сережа, заводи мотор — и домой, Люда там уже извелась, надо же иногда и о жене вспомнить!

И все-таки, наверно, чем-то правильным думал тот, кто в свое время назначил Плещеева начальником легендарной «Эгиды-плюс». Он умел видеть и замечать. То что надо и когда надо. А затем, почти не раздумывая, принимать единственно правильное решение.

Плещеев хотел выйти из машины, но за углом завели мотор, и вскоре появилась та самая «девятка». В салоне был виден один водитель, значит, «пассажир» по-прежнему лежал на заднем сиденье без сознания, а возможно, и без признаков жизни.

Плещеев автоматически запомнил номер: т5793ср, решив немедленно по возвращении домой выяснить, на чье имя зарегистрирована машина. Он завел мотор, но, вместо того чтобы повернуть в сторону дома, свернул на мост Лейтенанта Шмидта, продолжая держать в виду вишневую «девятку».

Она свернула на Третью линию и остановилась. Плещеев проехал мимо, чтобы не выдать себя, но затем свернул на Съездовскую и въехал на Третью линию со стороны набережной. Он успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как высокий сильный парень — тот самый водитель «девятки» — исчезает в парадной, неся на руках что-то тяжелое. Но недостаточно тяжелое для подгулявшего друга — он нес женщину или подростка. Однако явно не труп — мертвых носят иначе.

Значит, просто подружка не рассчитала своих сил. Что ж, и такое случается…

Плещеев подождал, пока в окнах третьего этажа вспыхнул свет.

Вроде бы все было ясно, и все же Сергей решил подождать еще. Конечно, надо бы домой, чтобы не нервировать Людмилу лишний раз — достаточно того, что она беспокоится тогда, когда это действительно имеет смысл. И все-таки шестое чувство удерживало Плещеева у красивого дома с эркерами. Не упуская из виду парадную, где скрылся «спортсмен», как про себя Сергей успел окрестить водителя «девятки», он отошел к Большому проспекту, где на углу виднелся телефон-автомат. Хотя стекло было разбито, но автомат, на Удивление, работал.

Сначала Плещеев позвонил домой и сообщил жене, что задерживается, затем набрал номер, известный в городе очень немногим.

— Говорит Плещеев из «Эгиды», пароль «Синдбад». Сообщите, пожалуйста, на чье имя зарегистрированы «Жигули», номерной знак т5793ср.

Ждать пришлось минуты три, не более. «Воронов Вадим Владимирович, прописанный по адресу: Третья линия, дом 5, профессиональный спортсмен, теннисист… Не привлекался… замечен не был…»

«Чист как стеклышко», — думал Плещеев, возвращаясь к машине.

И чего, спрашивается, он так гоношится. Действительно, теннисист водил подружку в кафе, а она выпила больше, чем следовало бы. Он-то парень крепкий, держится, а она послабее…

Одно только не сходится: нет на улице Плеханова никаких ресторанов. Даже захудалой кафешки нет поблизости. Что-то все-таки не так.

Плещеев включил щетки, продолжая раздумывать над виденным. «Действительно ведь оказался спортсмен, — усмехнулся он. — Надо бы запросить о нем подробную информацию».

В этот момент на Третью линию свернула машина. Плещеев решил подождать, пока она проедет. Однако «Москвич» поравнялся со знакомой уже парадной и остановился.

По сути дела, в этом не было ничего необыкновенного, но Плещееву такой поворот дела показался интересным.

Из машины вышел коренастый человек лет за тридцать. У входа в парадную он остановился, чтобы убедиться, что нужная ему квартира находится именно на этой лестнице. В руках у него был квадратный кожаный баул.

«Врач», — неизвестно почему решил Плещеев.

У него не оставалось сомнений, что человек идет в квартиру Воронова Вадима Владимировича.

Номер «Москвича» запомнился сам собой. Плещеев обладал почти феноменальной памятью и не раз поражал окружающих способностью запоминать адреса, анкетные данные, номера телефонов и номерные знаки машин даже походя, не специально, тем более не делая никаких особых усилий.

Известно, что настоящий профессионал — это тот, кто чует происходящее шестым чувством. Хороший врач без всяких анализов ставит диагноз, великий портной шьет без примерки. Сергей Петрович Плещеев был профессионалом высокого класса и потому чувствовал: что-то тут не то.

* * *

Сворачивая к себе на Третью линию, Вадим внимательно посмотрел в зеркало заднего вида: все было спокойно. Он поднял голову: все пять окон вороновской квартиры были погружены во тьму. «Спите, жители Багдада, все спокойно», — пробормотал он. Что ж, тем лучше.

Дождь немного утих, но редкие капли продолжали барабанить по капоту. Стояла та питерская погода, за которую наш город недолюбливают приезжие с юга, — сырой, темный и холодный вечер. Петербуржцы стоически переносят этот сезон, но народу на улицах становится заметно меньше.

Вадим открыл заднюю дверцу и вытащил девушку. Она так и не пришла в себя, открыла глаза, посмотрела на него мутным взором и снова впала в забытье. Он закрыл автомобиль и, взяв девушку на руки, понес наверх.

Пеппи - Длинный чулок

Ну наконец-то дома…

Не снимая ботинок, с которых на пол текли грязевые потоки, Вадим внес девушку в гостиную и положил на диван.

«А что делать, если она помрет… — растерянно подумал он. — Кубка тогда не видать как своих ушей».

Он стащил с нее грязный плащ, под которым оказались дешевые синие джинсики и тоненький шерстяной свитерок. Теперь стало видно, что она совсем подросток. Грудь была едва заметна, а ребра через свитер можно было пересчитать. Девушка дышала гораздо ровнее, и казалось, что она просто спит.

Теперь Вадим заметил, что она хорошенькая, только очень бледная. Ему стало ее жаль, но это чувство тут же прошло, уступив место досаде. «Вот дура — под колеса бросается, а мне расхлебывай… Чего же теперь делать-то?»

Вадим пошел в комнату родителей и открыл аптечку. Внезапно он вспомнил про спортивного врача Павла Адриановича, к которому в незапамятные времена приклеилась кличка Челентаныч. Он, бывало, выгораживал ребят перед тренером и высшим клубным начальством. Вадиму, который не пил и не попадал в драки, не приходилось сталкиваться с ним с этой стороны, но кое-что от других он слышал.

Не долго думая, Вадим подошел к телефону и набрал знакомый номер.

— Павел Адрианыч, вы?

— Ты, что ли, Воронов?

— Ну да, тут я… девчонку какую-то сбил. Нет, нет, жива… В шоке, что ли… Домой привез…

— «Скорую» не хочешь вызвать?

— Не хочу.

— Понятно. Влип ты. Черный Ворон. Ладно, повреждений нет, переломов?

— Да вроде нет.

— Может быть, просто шок. Нашатырь есть?

— Поищу…

— Поищи. Дай ей нюхнуть, виски разотри. Думаю, придет в себя. Ну, я выезжаю, буду минут через двадцать,

Вадим снова пошел в комнату родителей. Высыпал на пол многочисленные бутылочки и коробочки и скоро нашел то, что искал. Нашатырный спирт. Оторвал кусок ваты и пошел в гостиную.

Девчонка слегка изменила позу. «Хоть бы оклемалась», — с раздражением подумал Вадим. Он взял нашатырь, налил его на вату и сначала для верности нюхнул сам — не выдохся ли — и тут же отпрянул. Нет, не выдохся.

Он сунул вату девчонке под нос. Та сделала вдох и открыла глаза. Посмотрела на Вадима, затем на потолок над собой и снова на Вадима. Она пыталась что-то прошептать, но слов разобрать не удалось.

— Ну ты и дура, — сказал Вадим вполголоса, — Лезла бы под другую машину, если жизнь надоела.

В прихожей раздался звонок. «Адрианыч», — понял Вадим и пошел открывать.

— Ну, как там твоя жертва? — с порога спросил врач. — Пришла в себя?

— Нет еще, не совсем, но вроде ей лучше.

— Сейчас посмотрим.

Врач прошел в гостиную, где на диване лежала девчонка. Он пощупал ей пульс, оттянул веки. Затем ощупал тело, задрал свитер.

— Помоги ее раздеть, — сухо сказал он. Вместе с Вадимом они сняли с девчонки свитер и джинсы, оголив худенькое, но длинное и пропорциональное тело. На левом бедре наливался огромный синяк.

— Гематома, — констатировал врач. — Болевой шок, общее неудовлетворительное состояние организма, питание ослабленное, переутомление. В общем, ничего страшного.

Он открыл чемоданчик, который привез с собой, и вынул оттуда шприц и ампулу.

— Сейчас она придет в лучший вид, — сказал он. — Ты ее еще и отодрать успеешь.

— Ну уж. — Такое Вадиму даже в голову не приходило.

— А что — хорошенькая, — говорил врач, делая инъекцию. — Правда, не в моем вкусе, я больше люблю баб в теле.

— Ну что? Все нормально? — спросил Вадим.

— Нормально. А ты вообще-то с ней поласковее, как бы в милицию не пошла. Сам знаешь, что будет.

— Да я думаю, обойдется.

Вадим действительно был уверен, что теперь все будет нормально. Как говорится, отделался легким испугом. Павел Адрианович тем временем внимательно осматривал квартиру.

— А неплохо ты тут устроился, Ворон. Очень даже неплохо…

— Да это же все от родителей, от дедушек и бабушек. Наша семья живет в этой квартире с девятьсот пятого года.

— Белая кость, значит. Не знал… Везучий ты, Ворон… Ох, везучий… Вот и сейчас хочешь выйти сухим из воды. А если бы она окочурилась? Хорошо, Павел Адрианович есть, палочка-выручалочка. Хотя ведь и сейчас — все равно наезд.

Разговор Вадиму начинал нравиться все меньше и меньше.

— Адрианыч, ну… — только и сказал он.

— Адрианыч ничего, — ответил врач. — Все понимает. Если что, не забывай, мало ли…

— Ладно, ладно, — ответил Вадим, который теперь уже не мог дождаться, когда же врач наконец уйдет. Но вот дверь за Адрианычем закрылась, и Вадим поспешил обратно в гостиную.

Девчонка лежала с открытыми глазами и удивленно ощупывала мохнатый верблюжий плед, который Вадим впопыхах на нее набросил.

— Где я? — прошептала она.

— У меня дома, — ответил Вадим.

— А где моя одежда?

— Вон там, на стуле.

— А как я сюда попала?

— Тебя сбила машина.

— А ты меня спас?

Вадим пожал плечами. Его устраивал такой поворот дела. Неизвестный мерзавец сбил, а он, благородный герой, спас. Красиво получается. Правда, немного слишком красиво, но это даже кстати. Теперь в милицию она, по крайней мере, не пойдет. Так что пусть Челентаныч успокоится.

Девчонка хотела приподняться, но тут же рухнула обратно на подушку:

— Что-то мне не очень… И больно…

— Еще бы! — отозвался Вадим. — Да ты лежи. Тебе надо как следует оклематься. Я сейчас.

Кажется, все обошлось, думал Вадим по дороге на кухню. Теперь он уже жалел, что вызвал Адрианыча. Тогда бы о произошедшем не знала ни одна живая душа. Хотя, может быть, если бы не укол… Ну да ладно, Адрианыч свой человек.

Вадим вынул из холодильника пакет апельсинового сока, налил в стакан, добавил туда немного водки.

— Коктейль «Апельсиновый цветок», — торжественно сказал он, входя в гостиную.

Девчонка уже сидела на диване, обхватив тощими руками такие же тощие коленки.

— У тебя есть расческа? — спросила она. — У меня волосы как швабра.

— Они не от природы такие? — поинтересовался Вадим, привыкший говорить с женщинами полушутливо — обычно это им нравилось.

— Нет, — совершенно серьезно ответила девчонка.

«Да, с чувством юмора у нас не очень», — подумал Вадим, подавляя вздох. Он вернулся в прихожую и принес ей расческу.

— Бери, чешись.

— А ты здесь живешь, да? — спросила она, оглядывая комнату. — У вас тут прямо как в Эрмитаже… Такая мебель… Часы… — Она кивнула на большие красного дерева часы, стоявшие в углу. — А это кто?

— Это не кто, а что. Картина, — ответил Вадим. — Ты лучше выпей.

— Я хотела спросить, чья картина?

— Картина неизвестного художника, — голосом экскурсовода сказал Вадим и добавил: — Мама уверена, что это неизвестная работа Поленова. А по мне, так хоть полено, хоть валежник — один хрен. Вот рама — это да. Конкретная такая рама, как сказал бы один мой знакомый.

— А может быть, и Поленов… — покачала головой девчонка. — Период в принципе тот.

— Да я вижу, ты специалист…

Вадим рассмеялся. Неприятный осадок от разговора с врачом улетучился, и ситуация, которая еще недавно казалась трагичной и безвыходной, теперь предстала в забавном свете. Привез домой незнакомую девчонку. И ведь действительно хорошенькую! Прав Челентаныч, все замечает старый козел!

— Ну как «Апельсиновый цветок»? — поинтересовался Вадим.

— Вкусно. — Девчонка улыбнулась. — Это здорово, что ты меня спас. То есть здорово, что спас и что именно ты спас.

— Чего же ты под колеса бросаешься?

— Знаешь, это сказать смешно — поссорилась с подругой. — Девчонка рассмеялась и стала еще больше похожа на подростка. Такая чуть повзрослевшая Пеппи Длинныйчулок. — Чуть не с первого класса дружим и все время ссоримся. Смешно, правда? А вчера пристала она ко мне с этой книгой Эрика Берна «Игры, в которые играют люди». Вот скажи ей, какая у тебя была в детстве любимая сказка, и все тут. Вернее, каким сказочным героем ты себя представлял. Она очень любит копаться в себе и в других. Знаешь, это иногда начинает действовать на нервы. И я сначала позвонила бабушке и сказала, что у Лиды останусь, а потом, видишь… Она меня достала. Вот я и решила, что домой пойду, а метро-то вот-вот закроется…

— А она сама кем себя представляла? Бабой Ягой?

— А вот про себя она не говорила! — махнула рукой девчонка. — Но я, знаешь, долго злиться не могу.

— А чего же ты с ней дружишь? — удивился Вадим. Девчонка задумалась.

— С ней не скучно. Другие вообще только о тряпках да о мужиках… Видишь, как все получилось… Но все равно удачно. По крайней мере, бабушка не беспокоится. Она ведь думает, что я у Лиды. Хорошо, правда?

С этим Вадим не мог не согласиться. Вот если бы еще не Челентаныч, но нет, не стоит о нем думать. Как-нибудь образуется…

— Тебя зовут-то как? — вдруг спросил Вадим.

— Кристина. А тебя?

— Вадим Воронов, — ответил Вадим и с некоторой досадой подумал, что девчонка, конечно, не интересуется теннисом и его звучная фамилия ей все равно ничего не скажет.

— Воронов… — Кристина закусила губу, как будто что-то припоминая. — Слушай, а художник Вадим Воронов?..

— Это дед, но он так мало выставлялся, и вообще… — Вадим был искренне удивлен: он впервые встречал простого человека, не эрмитажника, не искусствоведа и не торговца живописью, который вообще слышал про такого художника.

— Как здорово! — От восхищения Кристина даже ахнула. Ее тонкое лицо порозовело, расчесанные волосы высохли и рассыпались по плечам, и Вадим увидел, что она не просто хорошенькая, она настоящая красавица которая могла бы составить конкуренцию любой голливудской звезде. — Я видела его выставку в Доме ученых, знаешь, на набережной. Такая свободная манера. Понимаешь? Он свободный человек и творец. Хотела бы я так писать…

— Так ты, значит, художник, — ухмыльнулся Вадим. В отличие от большинства людей для Вадима слово «художник» было лишено сверкающего ореола. Художников у них всегда был полон дом — он с детства на них насмотрелся.

— Надеюсь стать, — с гордостью ответила Кристина.

— Ладно, художник, поздно уже. Я тебе постелю здесь, если ты не возражаешь.

* * *

— Сереженька, а у меня твой любимый борщ! — Людмила выскочила в прихожую, лишь заслышав, как поворачивается ключ в скважине.

Плещеев улыбнулся: до чего все-таки у него замечательная жена. Никаких упреков, никаких надутых губ, никакого «наконец-то явился!» и даже «как я волнуюсь!». Идеальная подруга жизни для того, кто служит в правоохранительных органах. Особенно в такой организации, как «Эгида-плюс».

— Вот спасибо! — Плещеев поцеловал жену. — Сейчас отведаем! Только я сделаю один совсем короткий звонок, хорошо? А ты пока ставь тарелки.

Плещеев снял трубку и набрал уже знакомый номер:

— Снова Плещеев. Пароль «Синдбад». Нужно выяснить имя еще одного автовладельца. «Москвич», номерной знак р5027лг. Что? Павленко Павел Адрианович, спортивный врач? Работает в теннисном клубе? Спасибо большое, этого пока достаточно.

— Все на столе! — выглянула из кухни Людмила.

— Да-да, уже иду! — сказал Плещеев, пробормотав про себя: «Ну-ну, Воронов».

Гармония мира не знает границ

Кристина проснулась, открыла глаза и на миг растерялась. Где-то высоко над головой белел, точнее, все еще серел в предрассветном полумраке лепной потолок, с которого торжественно свисала старинная хрустальная люстра.

Она снова зажмурилась, а потом медленно раскрыла глаза и стала осматриваться. Прямо перед собой на стене она увидела картину. Это было какое-то чудо, хотя, казалось, она ее уже видела. Иногда бывает, что вдруг останавливаешься в музее перед полотном, мимо которого ходил много раз, не обращая особого внимания, и вдруг замираешь, пораженный.

Ясный, хотя и немного прохладный летний день, И женщина в светлом платке и синем жакете бережно и немного неловко, по-городскому, держащая перед собой петуха с алым гребешком и ярким хвостом. И оперение хвоста сочетается с цветным платком, с зеленой травой и голубым небом. И во всех них — в мире, в женщине и в петухе — какая-то поразительная гармония.

«Гармония мира не знает границ», — почему-то вспомнила Кристина и снова опустила голову на подушку.

Она вдруг почувствовала, как ужасно болит бедро. И только теперь все вспомнила. Вчера, когда она выскочила от Лидии, ее сбила машина. Это Кристина помнила очень смутно. Потом она, наверно, потеряла сознание и очнулась здесь, у Вадима Воронова. И сейчас, вспомнив об этом, она снова поразилась. Это было похоже на сказку. Только не тот Вадим Воронов, чьи работы она видела в Доме ученых, а его внук. Но внук, ей тоже понравился. Такой красивый. И он ее спас!

Кристина откинула плед. Действительно, на бедре красовался огромный сине-черный синяк. Еще болела голова. Наверно, ударилась об асфальт.

Девчонка спрыгнула с дивана и чуть не застонала от боли, затем уже гораздо медленнее и аккуратнее поставила ноги на паркет. Он оказался совсем не холодный, вовсе не такой, как линолеум у нее дома.

В гостиной вдоль одной из стен стояли высокие шкафы, за. стеклами которых она увидела настоящее богатство — тут были художественные альбомы по всем художникам и эпохам, какие только можно вообразить. Вот четыре толстенных фолианта, кажется по-французски, «Итальянское искусство Ренессанса».

«Везет же некоторым. Протянул руку, снял книгу с полки. И все это дома, а не где-то в Публичке», — думала Кристина, но без всякой злобы. Он еще совсем маленьким мог взять и посмотреть импрессионистов или Врубеля, да хоть Сальвадора Дали. А Кристина о существовании Иеронима Босха узнала, когда ей было уже шестнадцать и она училась в художественной школе. Дома у них в детстве не то что альбомов по искусству, просто книг было — две полочки. А тут!

«А говорят, все люди равны, — с грустью думала она. — Не получается. У одного с детства — огромная библиотека, а у другого только «Как научиться шить?» и «Триста блюд из хамсы и тюльки». А у третьих и того нет. И родились они не в Петербурге».

Она вспомнила Лиду — с нее же все началось. Лида опять принялась, как она говорит, объективно разбирать по косточкам Кристинин характер — за неимением других объектов. Сначала уличала ее в каких-то «измах» — не в простом эгоизме, а в чем-то таком более изощренном. Потом переключилась на Эрика Берна — она очень увлекалась им в последнее время. Лидия вообще была склонна к увлечениям и переходила в этом всякие границы. Вот и теперь она не могла говорить ни о чем другом, кроме «Игр, в которые играют люди», и все на свете объясняла через жизненные сюжеты. Она взахлеб пересказывала эти теории Кристине, а потом потребовала, чтобы та рассказала ей, героем какой сказки она считала себя в детстве. Кристина не знала, и Лида стала обвинять ее в желании скрыть свою сущность. А потом заявила, что Кристина двуличная. Это было уже слишком.

Кристина отчетливо вспомнила глаза Лиды — сердитые, колючие. Она терпеть не могла, когда другие. не разделяли ее увлечений.

— Зачем же ты со мной общаешься, если я такая двуличная? — спросила Кристина.

— Сама не знаю, — ответила Лида.

Все бы обошлось, если бы она не добавила:

— Для меня самой это полная загадка.

И тут Кристина вспылила. Это с ней иногда случалось. Она, правда, быстро отходила, но в гневе могла натворить много чего. Вчера, правда, она всего только бросилась в прихожую и, на ходу надевая плащ, понеслась бегом вниз по лестнице, затем бегом через улицу… Остальное известно.

Но и сейчас, когда она вспомнила о Лиде, ей снова стало до слез обидно. И чего она так? И что это за сказки дурацкие!.. Она снова взглянула на книжные шкафы и вдруг вспомнила. Гадкий утенок! Ну конечно! Вот кем она представляла себя в детстве. Когда в детском саду читали эту сказку вслух, ей было почему-то ужасно неловко смотреть на остальных детей — ведь она-то хорошо знала, что воспитательница сейчас читает про НЕЕ.

Вадим тихо приоткрыл дверь гостиной и увидел вчерашнюю девчонку, которая в одних трусиках стояла перед зеркалом. Без одежды она казалась не худой, а гибкой и стройной. У нее была гладкая матовая кожа, плоский живот, аккуратные, словно точеные, бедра и небольшие округлые груди. Вадим замер. Она была потрясающе, поразительно красивой и очень близкой. Она еще не замечала его и, смотря на собственное отражение, разговаривала с ним.

— Гадкий утенок, — тихо произнесла Кристина.

«Интересно, какая она в постели?» — подумал Вадим и вспомнил слова спортивного врача. Внезапно ему показалось, что в квартире ужасно жарко.

Он сделал резкий шаг вперед.

— Кристина, — сказал Вадим, и его голос прозвучал хрипло. — Ты просто чудо.

Он бросился к ней и постарался ее обнять, но девчонка успела отпрыгнуть в сторону и, скрестив руки, закрыла голую грудь. Вадим обхватил ее руки и стал покрывать быстрыми горячими поцелуями ее лицо, плечи, шею.

— Не надо, ты чего, не надо, пусти! Больно! — в ужасе говорила Кристина. — Пусти!

— Ну хорошая моя, ты же такая восхитительная, ты такая… — Он продолжал машинально что-то говорить, а сам пытался оторвать руки, закрывавшие грудь.

— Да пусти же! — крикнула Кристина. На миг ей удалось вырваться из его объятий, и она опрометью бросилась в коридор, оттуда в прихожую и подбежала к входной двери.

— Ты куда, дура?! Там же холодно! — заорал Вадим, на ходу приводя себя в порядок.

Но Кристина не слушала его. Ее тонкие пальцы коснулись замка, и он открылся. Кристина ступила узкими босыми ногами на холодный и грязный цемент лестничной площадки и бросилась вниз. Вадим настиг ее лишь на площадке между этажами и силой втащил обратно в квартиру. Кристина мертвой хваткой вцепилась в дверную ручку.

— Идиотка, дура, — говорил Вадим, пытаясь разжать ей пальцы.

Становилось холодно — из разбитого окна на лестницу дул холодный ветер. Мимо проскрежетал лифт. На миг Вадим замер — а если сюда? Но лифт поднялся на следующий этаж. У Вадима отлегло от сердца, но весь пыл вдруг прошел.

— Ладно, успокойся. Поиграли — и хватит, — проворчал он и, бросив Кристину у незакрытой двери, отправился к себе в комнату — одеваться.

Кристина еще некоторое время постояла у двери, затем, оставив ее приоткрытой, бросилась в гостиную и быстро оделась — вплоть до сапог. Только плаща нигде не было. Можно было, конечно, его бросить, и еще пять минут назад она, конечно, так бы и сделала, но сейчас, когда опасность как будто миновала, она подумала, что другой подходящей одежды на осень у нее нет и ходить ей будет решительно не в чем.

В этот миг в гостиной опять появился Вадим. Он был одет, причем тщательно — брюки, рубашка, пиджак. Только галстука не хватало.

— Где мой плащ? — с вызовом спросила Кристина.

— А ты решила, что я его украл? Здесь он, не беспокойся, — с холодной иронией ответил Вадим. Он скрылся, а затем вернулся с синим Кристининым плащом. — Я его высушил. И вычистил.

Действительно, плащ был приведен в порядок. Кристина посмотрела на Вадима, и в ней шевельнулось нечто вроде раскаяния. Не за то, что она не отдалась ему, об этом не могло быть и речи. А за то, что подумала о нем слишком плохо.

— Ладно, одевайся и поехали, — все с той же холодной иронией сказал Вадим. — У меня сегодня много дел.

— Я с тобой никуда не поеду, — решительно ответила Кристина.

— Как хочешь. Можешь плестись до метро. Мне это безразлично.

Кристина надела плащ, проверила в карманах ключи от квартиры, нащупала жетон на метро, решительно вышла из квартиры и, хлопнув дверью, не оглядываясь спустилась вниз.

Она быстрым шагом шла по Восьмой линии, обгоняя медлительных пешеходов. Все вокруг было будничным и совершенно обычным. Те же лица, тот же бесконечный осенний питерский дождь, и казалось, что не было этого странного приключения. Только голова кружилась и болело бедро — значит, все-таки что-то было.

Впереди зажегся красный свет, и Кристина остановилась на перекрестке. Внезапно рядом она услышала звук клаксона.

Кристина оглянулась и увидела, что рядом с ней остановилась «девятка», из которой на нее смотрит Вадим. Убедившись, что его заметили, он распахнул дверцу и сказал:

— Прошу вас, синьорита. Окажите любезность.

Кристина хотела отвернуться и равнодушно пойти дальше, но вдруг неожиданно для себя самой сделала шаг к машине и в тон Вадиму ответила:

— Парк Победы, пожалуйста.

* * *

Осаф Александрович Дубинин внимательно изучал информацию на экране компьютера.

— Все-таки до чего мы дошли! — Он повернулся к Пиновской.

— Вы это о чем, Осаф Александрович? — поинтересовалась Марина Викторовна. — О нынешних нравах или о компьютерном прогрессе?

— И о том и о другом, — отозвался Дубинин. — А вы зря насмехаетесь, уважаемая. Согласитесь, еще совсем недавно вам пришлось бы ехать на другой конец города, чтобы ознакомиться с досье. И совсем не так давно оно было даже не полностью машинописным, и вам бы пришлось полдня разбирать чужие каракули, потому что далеко не у всех наших коллег идеальный почерк.

Осаф Александрович входил в узкий круг людей, их можно было сосчитать по пальцам, которые имели право запрашивать информацию о любом гражданине России из сверхсекретной базы данных. В «Эгиде» это право имели только он, Пиновская и Плещеев, а всего по городу еще не более двенадцати человек.

«Чертова дюжина, — говаривал Дубинин. — Занесло же на старости лет».

Сейчас он ожидал ответа на запрос в централизованную базу данных об одном интересном субъекте.

— Кого это вы там раскапываете, Осаф Александрович? — спросила Пиновская. — Что-то новое по Французу?

— Нет, некто совершенно из другой оперы. Случайно возник в одном дельце, я потянул за ниточку, и, знаете, очень интересная личность оказалась, — задумчиво ответил криминалист, внимательно вчитываясь в информацию на дисплее. — К Французу, похоже, отношения не. имеет. Но каков многостаночник! Из современных. Молодежь. Но какая богатая жизнь! Одновременно и банальная торговля наркотиками, и тут же скупка ваучеров. Подозревается в сбыте фальшивых долларов и нелегальном вывозе антиквариата за границу. И все от себя, так сказать. — Дубинин нажал на клавишу, и на экране возникла фотография красавца с идеальным пробором. — А посмотришь — мальчик из интеллигентной семьи.

— Как же зовут вашего интеллигента? — спросила Пиновская.

— Чеботаревич Анатолий Викторович, который чаще представляется как Антон. Не хочет, видно, быть простецким Толяном.

Дверь открылась, и в кабинет вошел Плещеев. Он взглянул на фотографию на экране.

— У вас компьютер свободен, Осаф Александрович? У меня «Винды» забарахлили.

— На инструмент мой претендуете? — хмыкнул Дубинин. — Ладно, так уж и быть. Я, собственно, закончил. Исследую тут одну интересную биографию. А у вас что?

— Надо справочку одну навести, собственно, так, скорее для очистки совести, — улыбнулся Плещеев. — Бдительность не дает покоя.

— Издержки профессионализма. Дубинин поднялся из-за стола.

— Работайте, а мне есть что обмозговать. Как говорится, информация к размышлению.

Плещеев набрал код централизованной базы данных, затем личный код, известный только ему одному. «Воронов Вадим Владимирович» — зажглось на экране. Появилась информация о родителях и прочих родственниках, из чего следовало, что дедушкой известного теннисиста был непризнанный в свое время художник, картины которого теперь украшают многие музеи мира, а также частные коллекции. Сам Воронов характеризовался как подающий большие надежды спортсмен, бывший на хорошем счету у Спорткомитета. Непьющий, ни в каких сомнительных связях не замеченный. Пожалуй, в Университете он был не на очень хорошем счету, и, как понял Плещеев, его держали там по двум причинам: сын профессора кафедры минералогии и одновременно хороший спортсмен. Что ж, это еще не, криминал. Досье Воронова было коротким, какое бывает только у честных людей. Короче, на Воронова ничего не было.

Гораздо интереснее оказалось с Павлом Адриановичем Павленко. С экрана на Плещеева смотрел серьезный мужчина в очках, но взгляд у него был цепкий и недобрый. Или это только казалось? Врачом он считался первосортным, и в Спорткомитете его очень ценили. И все же в разделе «Характеристика личности» стояло: «беспринципен, льстив перед начальством, высокомерен и груб с зависимыми от него людьми». По опыту Плещеев знал, что такие люди могут легко соскользнуть за линию, за которой начинаются деяния уголовно наказуемые. Еще одно сообщение из досье Павла Адриановича показалось Плещееву интересным. Спортивный врач оказался коллекционером. Причем в довольно оригинальной области: он коллекционировал спортивные кубки и награды, и в его коллекции имелось немало действительно редких экспонатов, был даже кубок легендарного вратаря Льва Яшина.

Что ж, увлечение для спортивного врача не такое уж и удивительное, вот только все коллекции требуют немалых денег. Сколько может стоить, например, золотая медаль Олимпийских игр 1928 года?

Все это наводило на размышления.

Плещеев поднялся из-за компьютера и вышел в приемную, где со скучающим видом сидела секретарша Аллочка. Увидев начальство, она начала перебирать бумаги на столе, имитируя кипучую деятельность.

— Алла, вы запросили сводку ГУВД? — спросил Плещеев. — Относительно сигналов из дома номер шесть по Третьей линии?

— Нет, ничего не поступало, — томно отозвалась Аллочка.

— Хорошо, — кивнул Плещеев.

Похоже, тревога была напрасной и на истории с теннисистом можно ставить точку. Правда, оставалась некая неудовлетворенность, как будто что-то там все-таки было, а он не раскопал дело до конца. Но событие явно было мелкое, а в городе их ежедневно происходит столько, что для выяснения каждого не хватит и десяти таких агентств, как «Эгида», даже если каждый сотрудник будет работать двадцать четыре часа в сутки.

«Облико морале»

Он почти сразу же забыл о ней. То есть что значит «забыл»? Просто не думал. Как довез до невзрачной пятиэтажки на проспекте Гагарина, так и не вспомнил больше. Обратно ехал по Лиговке, размышляя о том. что все эти Купчины и Дачные он никак не может назвать гордым словом «Петербург». «Ленинград» — одно слово. Так вот, сам он жил в Петербурге, а эта глупая девчонка обитала в Ленинграде. Ну и бог с ней.

Через день вернулись из Москвы родители, снова пошли тренировки… И Вадим бы не вспомнил больше о Кристине, но как-то в раздевалке к нему подошел Павел Адрианыч и сказал:

— Ну что, Воронов, тут решают вопрос, кого послать на отборочные игры, а кто еще немного подождет. Надо начинать готовиться к Кубку Кремля.

Вадим сначала ничего не понял. Ну да, конечно, решают такой вопрос, но при чем здесь он… С ним-то как будто все ясно. Ведь он же Вадим Воронов, самый интеллигентный игрок сезона…

— Вот я и смотрю, что-то ты подустал, Воронов, — глядя Вадиму прямо в глаза, сказал Адрианыч. — Форма-то уже не та. Сердчишко что-то сдает маленько.. Нет, совсем чуть-чуть, но надо отдохнуть, надо…

— Да ты чего, Павел Адрианыч? — Вадим опешил. — Какое сердчишко? Сам же проверял от и до, всего-то неделю назад.

— Так то неделю назад, — усмехнулся Челентаныч. — А теперь вот я, как спортивный врач, заявляю — чего-то ты подустал. Надо отдохнуть месячишко-другой. Да ты не расстраивайся. Ворон, ну пропустишь сезон…

— Что? Какой еще сезон…

Он, прищурив глаза, пошел на врача.

— Ну, не хочешь, можно и по-другому, — поспешно отступая назад, примирительно заговорил Павел Адрианыч. — У всех сейчас проблемы. У меня вот малый на геологическом учится, там сейчас набирают группу в Америку, поедут на стажировку от Фонда Сороса. Вот все думаю, как бы его туда включили. Кстати, у тебя ведь отец там декан.

— Не декан, а всего лишь замдекана по науке, — проворчал Вадим, но руки опустил.

Ему все стало ясно.

— А у тебя хорошая память, Адрианыч.

— Неплохая. Какого числа ты девчонку сбил? Да еще в нетрезвом состоянии. Я все знаю — с Проценко говорил. — Вадим поморщился. — Не нравится, когда все своими словами называют? Так я же ничего. Доказательств никаких, никто не видел, не знает. Кроме меня. В тюрьму не упекут да и из команды не выкинут, а так, уберут от греха подальше на вторые роли. Знаешь, как говорится, то ли он украл, то ли у него украли…

— Да брось ты, Адрианыч, — сказал Вадим. — Это раньше когда-то смотрели на это «облико морале», а сейчас знай мячи отбивай, а кто ты там, хоть дилер, хоть киллер, один хрен. Так что бывай. А Сорос пусть сам в Америку катается.

— Ну, Воронов, смотри, — проворчал Адрианыч.

Вадим уже повернулся и не видел косого и очень злого взгляда, которым проводил его спортивный врач. Разговору он не придал значения — пускай позлится. «Тоже мне шантажист-самоучка!» Вадим Воронов был уверен в себе. Он шел в гору, и это чувствовали все окружающие.

Но Челентаныч помимо прочего напомнил о Кристине. Да, смешная была девчонка, подумал Вадим.

У Ворона давно не было постоянной женщины, собственно говоря, никогда не было, если не считать полуплатонического романа в старших классах, когда они часами стояли в парадной, где она позволяла ему почти все, кроме… Потом она взяла и уехала в Америку, а Вадиму стало не до романов. Хлопотно это, куда как проще; нашел смазливую барышню, привел домой, когда нет родителей, и прощай, детка, прощай.

Ты просто влюбилась!

— Христя, да где ж ты так! Матка боска! — воскликнула бабушка, увидев через тонкую ночную рубашку огромный страшный синяк.

— Упала на лестнице, когда к Лиде шла.

— Чего ж не сказала, когда звонила?

— Ты бы волноваться стала.

— Одни расстройства с тобой, — вздохнула бабушка и добавила: — Малые детки спать не дают, большие детки — сам не уснешь.

Была суббота, и торопиться было некуда. Кристина присела на край старенькой тахты и огляделась. Ее крошечная комната всегда казалась ей очень милой — потому что это все-таки была ее нора, и Кристина устраивала ее по своему вкусу. Причудливо расписанные стены, полки, картины в рамочках, секретер с книгами, тахта без ножек, стоящая прямо на полу, — все это Кристине нравилось, как должна всякому существу нравиться СВОЯ берлога. Но после дома Вадима Воронова все вокруг показалось убогим, самопальным, дешевым. Как и ее хрущевка не могла идти ни в какое сравнение с домом в стиле модерн. Так и все, вся жизнь.

— Я тут нажарила картофельных оладий, поешь. Ты слышала, что в Москве делается? Ельцин грозится опять…

— Да Бог с ними, бабуля, нам-то какая разница. Кристина, как и многие молодые, считала политику грязной и недостойной игрой, следить за которой ей было совершенно неинтересно. Бабушка же, наоборот, с самого начала перестройки с неослабевающим напряжением следила за политическими перипетиями, передвижениями в правительстве, колебаниями рейтинга и всем прочим.

Кристина слушала ее вполуха, но думала совсем о другом. Она размышляла о себе и своей жизни. Неужели в ней так ничего и не будет, только телевизор, картофельные оладьи, убогая комнатушка, выходящая на пятый корпус, где в окне второго этажа в одной и той же позе сидит все та же старушка. Вчера на миг приоткрылась дверь в другую, совершенно иную жизнь, где, конечно, бывает всякое — и плохое и хорошее, но нет убожества.

И даже то, что произошло утром, больше не внушало отвращения и ужаса. И Вадим не казался чудовищем. Ведь он спас ее. А потом, когда они ехали по Московскому проспекту, он остановился у «Электросилы» и купил ей букет белых хризантем. Кристина оставалась в машине, и хотя цветов она давно не покупала, все же она прекрасно представляла, сколько они могут стоить. Ее месячной стипендии, в лучшем случае. С добавлением части бабушкиной пенсии.

Выходя из машины с роскошной белой пеной букета в руках, она почувствовала себя королевой. Однако стоило оказаться в знакомой парадной, и это чувство исчезло.

Стены, крашенные когда-то темно-зеленой казенной краской, давно побурели и облупились; местные дизайнеры всех мастей густо покрыли их разнообразными граффити: SEX PISTOLS, Эльцин — иуда, ГАЛКА Я ТЕБЯ НЕЗАБУДУ, Metallica, Серый и Гендос козлы. А вот и совсем нелепое: ЛЕСНАЯ БИЖА с пропущенной буквой р. Все заплевано, окурки на полу, неопрятные мусорные ведра между этажами…

Приподнятое настроение безвозвратно исчезло, появилось другое — досада на несовершенство бытия.

Так прошли суббота и воскресенье. Реальный Вадим Воронов в памяти все больше уступал место романтическому герою, который живет в другом, прекрасном мире и которого поэтому следует оценивать не нашими мерками.

Лидия, выслушав сбивчивый Кристинин рассказ, сказала:

— Обычный плейбой, сынок богатеньких родителей, не стоит с такими связываться.

— Но у него дедушка художник, это совсем не то, что ты думаешь!

— Ты его еще защищаешь! — воскликнула Лида. — Он тебя чуть не изнасиловал, да ты должна была не в машине с ним по городу кататься, а в милицию заявить. Вот потому-то у нас низкая раскрываемость преступлений, что никто в милицию идти не хочет!

В глубине души Лида всегда завидовала подруге. Они дружили с начальной школы, но Лиде все время казалось, что судьба, несправедливая к ней самой, непомерно ублажает Кристину. Почему, ну почему у одной красивая фигура и лицо, густые волосы, а другая рождается коротконогой и склонной к полноте, с неправильными чертами лица, с жидкими волосами? Почему одна постоянно считает в уме сумму калорий и уныло ест тертую свеклу, а другая отказывается от третьего пирожка с яблоками только потому, что нет денег! Одна вынуждена покупать дорогие кремы, чтобы хоть как-то улучшить пористую кожу, а другая моется самым дешевым мылом, зная о «Камей» только из рекламного ролика, и все равно на улице оборачиваются именно на нее?

Несправедливо! А действительно, разве это справедливо?

На самом деле Лидия вовсе не была крокодилом. Но когда хорошенькая пухленькая девчонка с маленьким носиком и румяными щечками хочет походить на стройную красавицу, рекламирующую шампунь Elseve, — диву с обозначившимися скулами и тонким римским носом, — ей не позавидуешь. Идеал был полной противоположностью тому, что Лидия видела в зеркале. И понятно, что Лидия не могла не восхищаться Кристиной, параметры которой куда ближе подходили к шампунной красотке. А чем больше восхищалась, тем больше завидовала. Вот и сейчас она много бы дала, чтобы самой пережить такое романтическое приключение.

— А может быть, это он тебя и сбил, а домой привез только потому, что милиции боялся! — продолжала Лида фантазировать на тему Кристининого приключения. — Я бы не удивилась, если бы он вообще тебя бросил на улице.

— Ну уж ты скажешь! — запротестовала Кристина.

— Конечно! — с жаром продолжала Лида. — Эти новые русские, они же все подлецы! Хозяева жизни! И тебя домой привез, только чтобы порисоваться.

— Но он тогда бы не ждал до утра, когда я приду в себя, — неуверенно пыталась оправдать Вадима Кристина. — И потом…

— Да ты просто в него влюбилась, так и скажи, — заключила Лида. — А может быть, ты не очень-то и сопротивлялась. Если бы я была на твоем месте, я бы…

Лида говорила с запалом. Приятно было представлять, что такое могло случиться с ней…

— И все-таки ты дурочка, — внезапно заключила она, делая в своих рассуждениях поворот на сто восемьдесят градусов. Последовательность не была главным ее достоинством. — И чего ты стала сопротивляться? Он ведь понравился тебе?

— Да, — кивнула Кристина.

— Видишь, ты просто зажатая. У тебя комплексы на сексуальной почве. Вот что значит бабушкино католическое воспитание. Надо шире на все смотреть. Эх ты, такого парня упустила.

Что женщина должна знать о сексе

С некоторых пор, подходя к своей пятиэтажке на проспекте Гагарина, Кристина оглядывала двор и прилегавший к нему кусок улицы — не стоит ли вишневая машина? За прошедшие дни Вадим в ее воображении превратился в прекрасного принца. И то, что приключилось с ней, неожиданно выросло в событие мировой важности. Как будто в тот момент, когда бегущую Кристину ударил невидимый автомобиль, вся жизнь ее сделала крутой поворот и она теперь неуверенно делает шаг за шагом по новому пути.

А внешне все оставалось прежним — уроки в Педагогическом университете, бабушка, громко возмущающаяся Жириновским и иже с ним, непременный вечерний звонок от мамы, столь же обязательный, как и формальный. Картошка, комнатка с репродукциями Дали, старушка из пятого корпуса, Лида, синий плащ.

И все-таки Кристина все время ждала Его. Всматривалась на улицах в каждую темно-красную машину, не Он ли за рулем. Вглядывалась во всех высоких широкоплечих молодых людей, ведь, как говорится, Петербург — город маленький, а на Невском, как заметил еще Гоголь, кого только не встретишь. И Кристина встречала маминых знакомых и бабушкиных подруг, своих приятелей по школе и даже по детскому саду, встретила первую любовь — Максима из параллельного класса. Она встречала всех, только не Его.

Прошло еще несколько дней, неделя, почти месяц, но Кристина не забывала Вадима. Наоборот, она думала о нем все время, неотступно. И самое удивительное, никак не могла вспомнить его лица. Например, лицо Лиды или того же Максима она совершенно отчетливо могла представить, стоило ей только закрыть глаза, но образ Вадима ускользал. Кристина даже начала сомневаться: а узнает ли она его, когда увидит? Если увидит…

Деревья окончательно облетели, и земля в парке Победы покрылась слоем почерневших листьев, дни упорно сокращались, и в пять уже становилось темно, отчего на улице казалось еще более промозгло и неуютно. Однажды выпал снег, но тут же растаял, превратившись в мокрую холодную кашу, которая проникала в каждую дыру видавших виды сапог, и оттого

Кристина хлюпала носом, а хронический тонзиллит, мучивший ее с детства, как и почти всякого ленинградского ребенка, снова дал о себе знать.

Но это было привычно. И можно было спокойно дне обращать внимания на обычную осеннюю погоду. Мучительно было другое — мысль о том, что Он потерян навек. И все из-за ее глупого страха.

«Наверно, права Лида — я зажатая и ханжа», — думала Кристина.

Лида уже давно хотела как следует просветить подругу в вопросах секса. Она вручила ей подшивку газеты «СпидИнфо» за последние три года, где красными крестиками были отмечены наиболее интересные статьи, дала книгу «Сексуальная гармония» и «Что женщина должна знать о сексе». Сама Лида довольно основательно все проштудировала и теоретически была подготовлена очень хорошо. По ее словам, теперь она была занята поисками подходящего партнера, у которого были бы правильные взгляды на природу сексуальных отношений. Пока, правда, такой не находился.

Несколько вечеров подряд Кристина читала книги и газеты, которые ей дала подруга. Она убедилась в том, что всю жизнь вела себя неправильно, что она всего лишь закомплексованная ханжа, которой внушили неправильные представления. Но отделаться от этих представлений оказалось очень трудно.

Сексуальный опыт Кристины был небогат — был шуточный роман с Максимом, который кончился тем, что она потеряла невинность в парке Победы на скамейке у пруда рядом с барельефом, на котором бронзовые пионеры встречаются с бронзовым же дедушкой Лениным. После того случая она не могла больше видеть Максима, а проходя мимо барельефа, всегда отворачивалась.

Но ей казалось, что с Вадимом будет иначе.

Кристина вышла из широких ворот института и оказалась у громадной колоннады Казанского собора. Сейчас втянуть голову в плечи, пробежать мокрым Невским до метро (жаль, вход на канале закрыт), потом семнадцать минут в переполненном вагоне…

И она добежала до станции «Гостиный двор» и вскочила в уже закрывающиеся двери, так что они прихватили кусок все того же многострадального плаща. «Следующая станция “Василеостровская”», — сказал диктор.

Когда Кристина сошла со ступеней на Седьмую линию, уже совсем стемнело. Она пошла по бульварчику, поросшему редкими мокрыми деревцами, и вышла на Большой. Сердце колотилось все сильнее и сильнее. Это уже совсем рядом. Где-то тут неподалеку — Он. Она не помнила номера дома и квартиры, но была уверена, что найдет их. И с каждым шагом росла неизвестно откуда взявшаяся уверенность, что она непременно его увидит. Обязательно. Сердце стучало так сильно, что в ушах как будто бил колокольный звон; казалось, еще миг — и сердце выпрыгнет из груди, и она упадет на асфальт, и алая кровь хлынет безудержным потоком.

Кристина перебежала Большой, так что скрипнули тормозами какие-то машины и крикнули что-то прохожие, но сейчас это было не важно. Она бежала, не разбирая дороги, и вдруг увидела дом — выложенный cнаружи красным и желтым кирпичом, дом с эркерами. Булочная на углу. Тут.

А вот и парадная. Кристина попыталась вспомнить, какой это был этаж. Отошла на другую сторону узкой улочки. Окна были темны. Неужели его нет? Сердце упало. «Вот тебе и предчувствия», — с иронией сказал холодный разум. Но сердце продолжало биться. Кристина зашла в парадную. Поднялась на третий этаж и подошла к двери.

Та самая дверь, за которую она хваталась. Вот сюда она выбежала босая. Как давно это было. Она спустилась вниз на пролет и села на подоконник. Мыслей не было. Она сидела и смотрела, как по покрытому квадратными шашечками полу из-под ее сапог растекается грязная лужа.

Вадим захлопнул дверцу машины и легко взбежал на третий этаж. Тело немного ломило от усталости, но эта усталость после хорошей тренировки была приятной. Теперь горячая ванна, чашечка некрепкого кофе и теплая постель.

На подоконнике между вторым и третьим этажом Вадим заметил какую-то темную фигуру. Он хотел пройти мимо и уже почти прошел, как вдруг его тихо позвали:

— Вадим.

Он в первый миг не понял, что это говорится ему. Затем обернулся. На него смотрела девчонка. Та самая, которую он сбил на машине, та смешная, которая в одних трусиках бегала по лестнице.

— Ну привет. Какими судьбами…

— Я… пришла, — прошептала девчонка. Она смотрела на него в упор круглыми глазами, которые в полумраке казались почти черными, и в них застыло вопросительно-тревожное выражение.

«Чего же ей надо, — недоуменно подумал Вадим. — Неужели решила жаловаться? Поздно, милая. Поезд ушел».

— Зачем? — спросил он и улыбнулся.

— Я… — Кажется, она потерялась и не знала, что сказать. Она почти выдавливала из себя слова: — Я… думала о тебе. И вот… пришла.

Вот это да! Ну и дела!

Вадим ожидал чего угодно, но только не этого. Вот уж действительно, с этими женщинами не знаешь, на каком ты свете. То в окно готовы выпрыгнуть, только чтобы ни-ни, то сидят тут на лестнице, дожидаются.

Он снова взглянул на Кристину. И опять она напомнила ему Пеппи, только теперь это была особенная Пеппи, о которой еще не написали — Пеппи Влюбленная. Это выглядело так трогательно и одновременно так забавно, что он не мог не рассмеяться.

Кристина смотрела на него, не понимая, что значит этот смех.

— Давно ждешь? — спросил Вадим.

— Нет, не очень, — покачала головой Кристина.

— Ладно, пойдем, ты замерзла же совсем.

Вадим взял ее за руку. Рука оказалась холодной как лед и немного влажной.

«Э, да как мы нервничаем», — подумал он.

— Пойдем, пойдем, тебе надо согреться.

Кристина сползла с подоконника. Это вышло неуклюже, и она почему-то вспомнила Лидию. Та, наверное, указала бы на то, что движения должны быть изящными.

Снова та самая прихожая. Квартира, полная чудес. Другой мир. Вадим снял с нее промокший насквозь плащ, Кристина начала стягивать сапожки, он наклонился, чтобы помочь.

— Да не надо, я сама, — пробормотала девчонка и неловко скинула один сапог.

— Да нет, давай-ка я за тобой поухаживаю. Ты все-таки гостья, — усмехнулся Вадим и, опустившись вниз, снял второй сапожок. — Да у тебя же ноги насквозь мокрые, милая моя! И носки? Да… Так и воспаление легких заработать нетрудно. Что, других нет?

Кристина только отрицательно покачала головой.

— Ладно, сейчас что-нибудь придумаем. Носки снимай. Придется тебе надеть мои, хотя они тебе будут великоваты. Ничего. А обувку свою давай сюда, поставим сушиться. Ты, кстати, надолго?

Кристина не ожидала такого вопроса. Она только беззвучно пожала плечами. И застыла, смотря на него. Она не могла поверить, что снова видит это лицо. Это было чудо. Но перед ней действительно был он. Вадим Воронов. Человек, о котором она мечтала все эти дни.

Он смотрел на нее, улыбался чуть насмешливо, но совсем не злобно. Волнение у Кристины прошло, но сменилось пустотой — она как будто ничего не чувствовала. Раньше, воображая эту встречу, она представляла себе, как бросится ему на шею, как осыплет его поцелуями, как признается во всем, что чувствовала и думала эти две недели. Но сейчас этот миг настал, а она просто стоит, не чувствуя ничего, и только смотрит на него, все еще не в силах осознать, что она действительно его видит.

Вадим отвел Кристину на кухню, включил электрическую кофеварку, поджарил на тостере пару кусочков булки. Приключение было неожиданным, но, пожалуй, не лишенным приятности. Сумасшедшая девчонка. Он, правда, еще не решил, что с ней делать. Скорее всего, напоит ее кофе и выставит восвояси. Может быть, на машине подвезти? Да нет, пожалуй, проводит до метро, и хватит с нее.

Он вынул из резного буфета две кофейные чашки и поставил одну перед Кристиной.

— Какая тонкая, — удивилась девчонка. — Как бумага.

— Ломоносовский завод, — ответил Вадим. — Мама их коллекционирует. Вот, посмотри. Это называется «костяной фарфор».

За стеклянной дверцей буфета стояло несколько десятков чашечек — таких же изящных и тонких.

Вадим разлил кофе.

— Может быть, шампанского? — предложил он, вспомнив, что в холодильнике стоит початая бутылка.

— Можно, — прошептала Кристина.

— Хотя какое сейчас шампанское: совсем замерзнешь. — Он достал из буфета пару объемистых полукруглых стаканов с толстым дном и налил коньяку, совсем понемногу, может быть на палец.

«Как в кино», — подумала Кристина.

Вадим отхлебнул кофе и стал перемежать его мелкими глотками коньяка. Кристина последовала его примеру. Коньяк немного пощипывал язык и горло, но горячий кофе смывал это ощущение. Скоро изнутри по всему телу побежали волны тепла. Пару минут они пили молча.

Вадим внимательно разглядывал свою съежившуюся в кресле гостью. Было совсем тихо. В нем росло чувство какой-то пронзительной нежности и жалости; почему-то захотелось завернуть ее в плед, взять на руки и носить, убаюкивая.

Из гостиной послышался мерный бой часов, Кристина вздрогнула.

— Ба, совсем забыл! Ведь дама заказала шампанское…

На столе появились новые бокалы, на высокой ножке. Через минуту в них пенился Новый Свет.

— Ну что, за знакомство? — предложил Вадим.

— За знакомство, — кивнула Кристина.

— Слушай, а почему Кристина? Ты, что ли, эстонка? Или латышка?

— Да нет, теоретически я полька, Калиновская. Но вообще-то обычная русская.

Холодное шампанское обжигало, как раскаленное. Оно сразу бросилось в голову, и весь мир вокруг стал восприниматься сквозь легкую дымку. И Вадим показался еще красивее, еще прекраснее и еще ближе.

— Я люблю тебя, — прошептала Кристина.

Вадим увидел, как порозовели ее скулы.

«Какая она все-таки красивая, — думал он. — Хотя совсем смешная. Может быть, действительно… Раз сама напрашивается…»

— А дома тебя не ждут? — спросил он.

— Я сейчас позвоню бабушке, — сказала Кристина. Вадим вышел и вернулся с телефоном, длинный провод от которого тянулся в коридор.

— Звони.

Кристина нерешительно взяла трубку.

— На кнопочки нажимай.

Кристина послушалась и скоро услышала протяжные гудки, а затем знакомый бабушкин голос:

— Алё!

— Бабушка, это я. Я у Лиды останусь, ладно? Мы тут вместе… халат кроим. Конечно, помогаю. Ну ладно, не беспокойся, все хорошо. Завтра, конечно, приду.

Она подала трубку Вадиму.

— Вот, позвонила, — сказал она с неожиданной обреченностью.

— Ну и фантазия у тебя! — засмеялся Вадим. — Значит, говоришь, кроим халат?

— Мы действительно кроили… — улыбнулась Кристина.

— Значит, помирились?

— Да, — кивнула Кристина. — А ты все помнишь… «Зря я все это затеял, — думал он. — Что мне теперь с ней делать?» Никаких желаний она сейчас в нем не вызывала, и он не очень понимал, что это нашло на него в то утро. «Постелю ей в гостиной, и пусть спит», — решил он. Утомление после тренировки начало сказываться, и сейчас ему больше всего хотелось доползти до собственной кровати и заснуть.

— Я тебе постелю, а ты пока, пожалуй, прими горячую ванну, а то простудишься. Давай, давай иди. Не хватало еще, чтобы ты тут слегла.

Кристина взялась за душ. Его теплые тугие струи коснулись ее тела, и лихорадочный озноб прошел. Вновь проснулся голос холодного разума. Ну ты и даешь, девочка. Пришла к незнакомому мужчине. А ведь ты его ни капли не интересуешь. Он давно забыл про тебя. Вытирайся, да и чеши-ка ты домой.

— Да, так и сделаю, — сказала Кристина вслух. В этот момент дверь ванной открылась, и на пороге появился Вадим с большим махровым полотенцем в руках. Кристина замерла и, продолжая держать одной рукой душ, другой инстинктивно прикрыла грудь. Этот жест и решил все.

Продолжай она спокойно стоять под струями воды, возможно, Вадим повесил бы полотенце и ушел, но жест смущенной добродетели напомнил ему все события того утра. Он вдруг вспомнил все — вспомнил не умом, а какой-то совершенно иной памятью. И вдруг почувствовал острое желание немедленно сжать в объятиях эту непокорную девчонку.

— Опять на лестницу голышом поскачешь? — спросил он и с удивлением обнаружил, что горло странным образом пересохло.

— Нет, — тихо ответила Кристина.

Вадим скинул с себя одежду и через секунду уже стоял вместе с ней под душем. Рядом с ее тонким гибким телом он казался мускулистым гигантом.

— Дай я тебя помою, — сказал он и, намылив руку, начал нежно водить по ее стройному телу — по спине, по груди, по ляжкам, осторожно пробираясь ко внутренней стороне. В голове у Кристины застучало, и она как будто опьянела. Вадим взял душ и начал смывать мыльную пену. Затем обнял ее и прижал к своему горячему телу.

— Ну, малышка моя, — тихо прошептал он. Кристина только тихо вздохнула и закрыла глаза. Потом Вадим, завернув ее в полотенце, отнес в комнату и уложил на широкую кровать.

— Иди сюда, — прошептала Кристина.

— Иду.

Ей казалось, что раньше она была пуста, а теперь он наполнил ее, и блаженство все нарастало, пока не стало совершенно нестерпимым. Кристина тихо застонала, и Вадим вслед за ней тяжело задышал, на миг замер и остановился.

Они лежали молча. Кристина вглядывалась в темноту, не чувствуя собственного тела, не чувствуя ничего, ее переполняла неземная радость. «Он — мой. Мой!» — крутилась в голове единственная мысль.

— Ну что, теперь спать? — спросил Вадим.

— Любимый, — прошептала Кристина. — Любимый.

Вадим внутренне поморщился. Он действительно устал, и теперь, когда возбуждение прошло, ему очень захотелось спать.

— Спи, — стараясь говорить нежно, прошептал он и повернулся на другой бок.

Любовь

Ноябрьское утро больше походило на непрекращающиеся сумерки. Кристина проснулась первой. На миг она замерла и тут же вспомнила все. Это было счастье. Она повернулась к Вадиму, который лежал к ней спиной, и уткнулась лицом в его затылок. Она, как бы еще не веря своему счастью, легко провела рукой по его плечу. Какой он ослепительно красивый. И это прекрасное тело рядом с ней — она может касаться его, гладить, целовать. Он-с ней.

Ее легкие прикосновения разбудили Вадима. Он повернулся к ней и, еще не окончательно проснувшись, начал целовать ее мягкий розовый рот. Затем стиснул в объятиях и, легко подняв ее, положил на себя.

— Ну что, с добрым утром, Пеппи Длинныйчулок, — сказал он, отдышавшись.

— Почему Пеппи? — удивилась Кристина.

— Ты мне еще в прошлый раз ее напомнила, — засмеялся Вадим. — Ну как, ты не разочаровалась?

— У меня никогда так ни с кем не было, — призналась Кристина.

— У меня тоже, — сказал Вадим и вдруг понял, что это не просто вежливые слова.

Он поцеловал ее еще раз, но на этот раз поцелуем признательности, симпатии, почти любви. Он внезапно подумал, что это приключение, которое казалось ему минутной прихотью, так просто не кончится.

— Ну что, покроили халат? — вдруг вспомнил Вадим и рассмеялся.

— Покроили! — расхохоталась Кристина. Почему-то это показалось ужасно смешным, и они оба некоторое время веселились как сумасшедшие. Потом Вадим вдруг стал серьезным и, задумчиво посмотрев на Кристину, провел рукой по ее темно-рыжим волосам.

— Что же мне теперь с тобой делать? — спросил он.

— Ничего, — ответила она. — Любить.

Так у Кристины началась любовь. Такая, от которой голова идет кругом и весь мир преображается. Кристина вдруг поняла, что раньше была слепой, что, сама того не зная, видела мир черно-белым и только теперь он открылся ей во всех красках. Некоторые вещи, казавшиеся важными, теперь потеряли всякое значение. И вообще на свете не было ничего важнее их любви.

Все прекрасное в мире напоминало ей о Вадиме.

Была ли то понравившаяся картина, стихи или взволновавший ее фильм по телевизору, она сразу же вспоминала о нем, как будто во всем, что было в мире прекрасного, была и его заслуга.

Он, казалось Кристине, открыл перед ней ворота в другую, настоящую жизнь, где живут иные, высшие люди. Счастьем было даже просто сидеть у него дома в окружении прекрасных вещей и книг. Эти вещи, сделанные когда-то с любовью, теперь отдавали эту любовь людям, которые жили вместе с ними. И рядом с дубовыми книжными шкафами и креслами красного дерева Кристина чувствовала себя иначе, чем наедине с полированной стенкой из древесно-стружечной плиты, которая стояла в бабушкиной комнате.

Здесь творил дедушка, здесь же во время блокады умерла еще совсем молодой бабушка Вадима. И все эти предметы — кресла и черный кожаный диван, буфет и ковры — все это было их, вороновское, а не купленное в шестидесятые годы за бесценок в комиссионке, когда выбрасывали резную дубовую мебель, предварительно распилив ее на куски, чтобы вместо нее поставить в гостиной столики на тонких разъезжающихся ножках.

И картины… Картины Вадима Воронова-старшего и те, которые дарили ему друзья.

Здесь все было настоящее — и картины, и книги, и вещи. И Кристине казалось, что это залог того, что Он — ее Вадим — такой же настоящий. Такой была и ее любовь к нему.

Но это все во-вторых. А во-первых был он сам — его лицо, его губы, его тело, его непередаваемо нежные руки. Была страсть, была смятая постель и бессонные ночи, когда они засыпали утром уже под звон трудяги будильника. И Кристина, бежала на занятия, зевая на ДУ, а потом засыпала на общих лекциях. А Лида, встретив ее во дворе, с завистливым вниманием разглядывала тени под глазами у подруги.

И было еще много всего. И кресло-качалка, где любила сидеть Кристина, слушая, что рассказывает ей Вадим. И Новый год, который они отпраздновали вдвоем, распивая шампанское, так и не одевшись. Просто стояли с бокалами в руках и, когда пробило двенадцать, снова целовались до упаду.

Говорят, как проведешь новогоднюю ночь, так проведешь и весь год… Как хотелось в это верить…

Не умирай, бабушка!

Райская жизнь кончилась в тот день, когда Кристина, сдав последний экзамен, вернулась домой, собираясь вечером встречаться с Вадимом. Она уже заранее представляла себе, как будет проводить студенческие каникулы, тем более что родители Вадима собирались безвылазно сидеть на даче, благо отцу тоже не надо ходить на факультет. Это значило — вся квартира в их распоряжении. Бабушку можно уже почти не обманывать — по крайней мере, Вадима она видела, и он ей понравился: вежливый, культурный, он полчаса терпеливо обсуждал причины успеха Жириновского.

Пока шла сессия, они с Вадимом встречались не каждый день — Владимир Вадимович и Нонна Анатольевна были неотлучно в городе, да и к экзаменам приходилось готовиться. И вот — скоро свобода.

Кристина легко взбежала на четвертый этаж, открыла дверь, сняла куртку и сапоги, немного удивляясь тому, что в такой холод бабушки еще нет дома.

Внезапно откуда-то с кухни раздался слабый стон. Кристина бросилась на звук и увидела, что на полу посреди их маленькой пятиметровой кухни лежит бабушка — в том, в чем выходила на улицу: в шубе, меховой шапочке и суконных сапогах.

— Бабуля! Что с тобой?! — Ноги вдруг подкосились, и Кристина испугалась, что сама сейчас уляжется рядом с бабушкой, вместо того чтобы оказать помощь. !

Бабушка ничего не отвечала: она была без сознания. На миг Кристина совершенно растерялась, не зная, что предпринять, но тут же взяла себя в руки. Расстегнула шубу, намочила полотенце и приложила его бабушке ко лбу, а затем брызнула ей в лицо холодной водой. Бабушка вздохнула и открыла глаза.

— Одну минуту, полежи, я сейчас, — прошептала Кристина и бросилась к телефону вызывать «скорую». По телефону обещали, что врач будет.

— Бабуля! Милая! Держись! — шептала она. — Скоро приедет врач. Бабуленька…

Но бабушка ее не слышала. Она снова провалилась в глубокий обморок.

Врача все не было. Кристина не знала, сколько прошло времени, но ей казалось, что она ждет уже целую вечность. Что делать?! Она вскочила на ноги. Может быть, позвать соседей? Но чем они смогут помочь? Она бросилась в прихожую, чтобы позвонить матери. Скорее всего той еще нет дома, но вдруг… вдруг…

Дрожащими пальцами Кристина набрала знакомый номер. Долгие гудки… ну, конечно, мать еще в своем ларьке на Техноложке. Нет, трубку сняли.

— Мама! — закричала Кристина.

— Кристя, это, ты? — раздался спокойный голос.

— Мама, с бабушкой плохо! Я не знаю, что делать!

— Что с ней? — Теперь в голосе послышалась некоторая тревога.

— Не знаю! Она без сознания на кухне. Я пришла, а она лежит. Мама!

— Так, — прервала ее мать. — Вызывай «скорую».

— Я уже вызвала.

— Жди. Если не приедут, звони еще. И еще. Требуй. Они обязаны приехать.

— А если они не приедут?

— Звони мне. Я найду на них управу. Кристина повесила трубку. Разговор с матерью ее не успокоил. Требуй… Легко сказать… А если они все равно не приедут…

В прихожей зазвонил телефон. Врачи, подумала, Кристина, на ходу соображая, почему они звонят по телефону, а не едут. Она подняла трубку:

— Да, я слушаю!

— Пеппи? А у меня для тебя сюрприз. Знаешь, куда пойдем? В дискотеку при клубе «Планетарий».

— Вадим, я не могу. С бабушкой плохо, она без сознания, — не в силах больше сдерживаться, Кристина рыдала в голос. — Вадим, я боюсь. Вдруг с ней…

— Кристина, — серьезно заговорил Вадим, — постарайся успокоиться и действовать разумно. «Скорую» вызвала?

— Да, — сквозь слезы ответила Кристина.

— Я сейчас еду.

И сразу стало спокойно. Если Вадим приедет, все будет нормально, почему-то Кристина была в этом уверена.

Она поспешила на кухню.

— Сейчас, бабушка, врач приедет. В этот момент раздался протяжный звонок в дверь.

Крабы и хванчкара

Когда через сорок минут на пороге квартиры появился Вадим, нагруженный яркими коробочками, пакетами с соками и большим пластиковым мешком с фруктами, Кристина встретила его уже с улыбкой.

— Обошлось, — сказала она с порога. — Ой, да сколько ты всего притащил!

— Ладно, ладно. — Вадим скинул ботинки и прошел на кухню, где водрузил покупки на стол. — Врач был?

— Да. Сказали, что у бабушки тяжелый гипертонический криз. Сделали укол, прописали кучу лекарств. Главное, удалось довести ее до постели. Она спит теперь. Так что, — Кристина виновато пожала плечами, — на сегодня никакого «Планетария». По крайней мере для меня.

— А значит, и для меня. Давай посидим здесь. Какая разница.

Он встал, чтобы убрать соки, йогурты и прочие продукты в холодильник. Открыл старенький «ЗИЛ» и даже присвистнул от удивления:

— Я вижу, у вас тут настоящая ледяная пустыня.

— Так ведь… — запнулась Кристина. — Стипендию я только двадцатого получу, а пенсия…

— Понятно, — коротко сказал Вадим.

Ни слова не говоря, он оделся и уже на пороге сказал:

— Сумка есть? Да побольше?

— Ну что ты в самом деле… — пробормотала Кристина.

— Не люблю пустоты. Да, кстати, давай сюда рецепты.

Ту ночь они впервые провели на низенькой Кристининой тахте. Несколько раз за ночь Кристина вставала и подходила к бабушке. Та была слаба, но чувствовала себя лучше.

— А твой Вадим молодец, — сказала бабушка, когда Кристина кормила ее на ужин йогуртом с кусочками тропических фруктов. — Сразу примчался. Храни вас Господь и Дева Мария.

Когда бабушка заснула, Кристина с Вадимом закатили настоящий пир. Скромная кухонька давно не видывала такого изобилия. Тут были и крабы, и хванчкара, которую пили, правда, не из хрусталя, а из простых стеклянных стаканов. Но она от этого не становилась хуже.

— Ты прямо как Дед Мороз, — смеялась Кристина, — или как добрый волшебник. Приходишь — и сразу все становится хорошо. А подарков сколько!

— Да нет, я просто спортсмен, — отвечал Вадим.

— Что ли, и мне заняться… Буду как Мартина Навратилова.

— Нет уж, пожалуйста! Лесбиянки не в моем вкусе. Ты лучше рисуй…

— За нас! — сказала Кристина и подняла стакан с рубиново-красным вином.

Они выпили.

Вадим смотрел на счастливое лицо своей девчонки и вдруг почувствовал к ней такую нежность, какой никогда ни к кому не бывало, разве что к маме.

— Слушай, — сказал он, — а ведь у тебя скоро день рождения.

— Ты все помнишь, — улыбнулась Кристина. — Между прочим, не сколько-то, а двадцать один. Дата. Могу теперь в Думу баллотироваться.

— Ну ты и подкована!

— Да у меня же бабушка — великий политик. Она всегда в курсе событий.

— Ну что ж, в честь потенциального члена Государственной думы надо закатить пир. Я приглашаю вас в ресторан, синьорита. Выбор за вами — называйте любой.

— Да я даже не знаю… — смутилась Кристина. — Может, лучше дома посидеть?

— Нет, — покачал головой Вадим. — Никаких этих «дома». Мы должны отметить этот день.

— Тогда Литературное кафе? — предложила Кристина. — Я когда-то была там с мамиными друзьями. Мне очень понравилось. Тихо, уютно, музыка.

— А мне бы хотелось размаха, — сказал Вадим. — Чтобы все видели, какие мы с тобой счастливые. Впрочем, посмотрим, как там будет с финансами.

На это Кристине было нечего сказать — они с бабушкой жили на стипендию плюс пенсия. Кое-что подбрасывала Ванда, Кристинина мама, которая, бросив инженерить, ушла сидеть в коммерческий ларек и теперь бойко торговала разными мелочами у Техноложки. Денег хватало только на самое необходимое.

И ни разу Кристине в голову не пришла простая мысль: откуда у Вадима такие деньги?

Вадим никогда не говорил с Кристиной о финансах, не бывало случая, чтобы у него на что-то не хватило денег, но она ни о чем не спрашивала. Она знала, что Вадим как спортсмен получает деньги от клуба, от Спорткомитета, а может быть, считала, что Вороновы, люди из прекрасного мира, выше таких вещей, как нехватка материальных средств.

До какой-то степени это было верно раньше. Нонна Анатольевна — доктор наук, искусствовед из Эрмитажа, Владимир Вадимович — кандидат наук, преподаватель Университета, — они жили значительно лучше основной массы советских людей. И маленький Вадик представления не имел, что лето можно проводить иначе, как на море, споры возникали только по поводу того, что выбрать — Крым или Кавказ.

И мать, и отец были выездными/а значит, их гардероб разительно отличался от гардероба тех, кто довольствовался мешковатой продукцией фабрики «Большевичка» и стирал в кровь ноги испанскими сапогами, сработанными на «Скороходе».

Эпоха реформ привела к тому, что прежние доходы стремительно приблизились к нулю, и привыкшая к определенному уровню жизни семья оказалась перед неизвестной доныне проблемой — как выжить.

Однако вместе с экономическими трудностями новая эпоха принесла и неизвестные доселе резервы. В один прекрасный день на пороге вороновской квартиры появился благообразный английский джентльмен в добротном темном пальто и с дорогим кожаным портфелем в руках, на верхней крышке которого красовалась гравировка на металле: Samuel P. Walshe Jr.

Любезный мистер Уолш оказался владельцем небольшой, но преуспевающей фирмы, торгующей произведениями искусства. Узнав, что у любезного Владимира Вадимовича Воронова есть большая коллекция картин его отца, он пришел с предложением купить несколько картин, которые он затем выставит на аукционе Сотби.

Такие предложения поступали Вороновым и раньше, но они никогда не откликались на них. Во-первых, денег и так хватало, а во-вторых, валюту все равно забирал ЛОСХ (Ленинградское отделение Союза художников), выплачивая владельцам лишь мизерную сумму в рублях. Но теперь ситуация изменилась.

Мистер Уолш провел у Вороновых два приятных вечера, посвященных возвышенным беседам об искусстве, после чего со стены были сняты две картины — «Уголок Васильевского острова» и «На даче».

— А сколько вы хотите за эту? — спросил англичанин, указывая на висевшую в гостиной картину «Женщина с петухом».

— Эта картина не продается, — покачал головой Воронов-старший.

— Пять тысяч фунтов, — сказал мистер Уолш.

— Нет-нет, вы не поняли. Я не собираюсь расставаться с этой картиной.

— Что ж, извините, — сказал англичанин и удалился, увозя в такси купленные полотна.

Так они и жили овеществленным трудом предков, как высокопарно выражался отец. И им удавалось сохранять тот же уровень жизни, что и до… Однако через год, когда деньги вышли, снова появился корректный мистер Уолш и снова повел разговор о «Женщине с петухом». Но Вороновы держались.

— Понимаете, это портрет моей матери, — пытался объяснить англичанину Владимир Вадимович. — В сорок первом они сняли дачу в Левашове, здесь, под Ленинградом, там отец и начал писать картину. Заканчивал, когда уже началась война… А зимой мамы не стало. Эта картина мне дорога. Кроме того, это, по-моему, лучшее произведение отца. Я не могу с ним расстаться.

— Шесть тысяч фунтов, — вместо ответа произнес мистер Уолш.

На этот раз он увез несколько акварелей и средней величины полотно «Яхты на Финском заливе» — за одну «Женщину с петухом» он предлагал в шесть раз больше.

И вот теперь мистер Уолш позвонил снова. Сказать по правде, Вадим отчасти ждал его звонка. Приближался день рождения Кристины, и ему не хотелось ударять в грязь лицом. Он уже привык к роли супермена.

Родители жили в Комарове, где не было телефона, и Вадим взялся встретиться с англичанином сам.

Неутешительная динамика

— Ну что, Воронов, скорее всего, на Кубок Кремля ты не поедешь. По крайней мере, в этом году. — Тренер положил руку Вадиму на плечо.

— Что? — Вадим не поверил своим ушам. — Почему?!

— Сердце пошаливает у тебя, не вытягиваешь. — Ник-Саныч смотрел на Вадима серьезно и с очевидным сочувствием.

— Да какое сердце! — вскипел Вадим. — Я в нормальной форме.

— А надо быть в прекрасной, — улыбнулся тренер. — Я понимаю, это неприятно, горько. Да. Мне тоже не хотелось бы терять такого мастера, но… — Он развел руками. — Тут я бессилен. Тебе кажется, что ты в нормальной форме, мне тоже так кажется, а техника говорит другое. С кардиограммой не поспоришь.

— Какая кардиограмма? — Вадим сжал кулаки. — Это Челентаныч наплел!

— Во-первых, не Челентаныч, а Павел Адрианович, — наставительно сказал тренер. — А во-вторых, от него тут мало что зависит. Показания приборов — вещь объективная. Не расстраивайся, Воронов. Надо тебе последить за здоровьем, а там, глядишь, еще успеешь взять свое.

— Но, Ник-Саныч, — взмолился Вадим. — Ну, может быть, не надо, а… А вдруг это случайный сбой, ну случилось что-то, не знаю я. Давайте еще раз проверим. Я завтра же пойду в ВФД, пусть они меня на велоэргометре проверят.

— А что это даст? В карточке у тебя четко видна динамика. Неутешительная, между прочим. Ну, хорошо, — согласился тренер. — Сегодня отдохни хорошенько. Завтра пройдешь обследование. Но этот результат будет решающим.

Тренер ушел, а Вадим тут же бросился на поиски спортивного врача.

— Адрианыч! Что за дела?

— А, ты, Ворон… — Врач притворился удивленным. — Что ты какой-то взъерошенный?

— «Взъерошенный»?! Твою мать! Что там за дела с кардиограммой? Ты что, решил меня в запас сдать?

— Почему сдать? — пожал плечами Адрианыч. — Просто тебе вредны сейчас сверхнагрузки… по медпоказаниям… — Он помолчал, а потом взглянул Вадиму в лицо и сказал тихо и значительно: — Я же предупреждал тебя. Подустал ты, Воронов. Ты меня не послушал, отругал даже… А врачей надо слушаться…

— Ага. — Вадим стиснул зубы. — Вот, значит, что. Так чего же ты теперь хочешь?

— Я? — с демонстративным удивлением поднял брови спортивный врач. — Ничего. Хочу, чтобы ты, Воронов, был здоров. Не болел.

Вадим едва сдерживал себя, чтобы не заехать врачу по физиономии — тогда ему не видать Кубка Кремля как своих ушей. Он только стиснул зубы и посмотрел на врача, который спокойно смотрел ему в глаза, и только где-то в их глубине играла едва заметная усмешка: а ловко я тебя, а?

— Так, — разом успокоившись, сказал Вадим, — Я говорил с Ник-Санычем. Он разрешил еще один тест на велоэргометре. Все должно быть в норме. Понятно?

— Ну, это не в наших силах, — развел руками врач. — Показания приборов — это объективность. Или ты хочешь, чтобы я проник в кабинет функциональной диагностики и велоэргометр подправил? Этого я сделать не могу.

— Чего ты хочешь? — тихо спросил Вадим, пристально глядя на Челентаныча и вкладывая в свой взгляд все презрение и ненависть, которые, казалось, отскакивали от круглой физиономии его собеседника, как теннисный мячик от стены.

— Сколько ты получаешь сейчас? Четыреста в месяц? Вот и принеси. Всего какая-то месячная получка… Тьфу и растереть. Ты же богатый и красивый, Ворон. Это тебе… фьюить!

— Хорошо, — мрачно ответил Вадим, снова делая усилие, чтобы сдержаться. — Через два дня я прохожу тест, после этого получаю деньги и отдаю. Идет?

— Нет, — сокрушенно покачал головой врач. — Так не получится. Ты пройдешь тест, попадешь на Кубок, дай Бог, выиграешь… и забудешь про Павла Адриановича. Что ты там потом получишь, это прекрасно. Но мне, — он сделал паузу и посмотрел Вадиму в глаза, отчего ему пришлось задрать голову, поскольку Ворон был выше него почти на целую голову, — ты должен не потом, а сейчас. Завтра, в крайнем случае — послезавтра.

Вадим не сказал больше ни слова, а только повернулся и вышел.

— Да ты совсем не слышишь меня! Вадим, что с тобой! — Кристина отбежала на несколько шагов вперед и повернулась к Вадиму, загораживая ему дорогу. — Ну что ты сегодня такой мрачный? Тебе не нравятся стихи?

Вадим посмотрел на улыбающееся, веселое лицо Кристины, и на миг даже мелькнула мысль — взять и рассказать ей все. Про Челентаныча, про то, что в тот день он ее не спас, а сбил и чуть не бросил на дороге, про то, что он совсем запутался и ему срочно, очень срочно нужно найти большую сумму денег. Он смотрел в счастливые зеленые глаза и понял, что не может.

Неспособность признаться в собственной слабости — тоже слабость. Ну так что ж?

Он мрачно усмехнулся и сказал:

— Давай помолчим.

Он чопорно взял Кристину за руку, и они пошли дальше. Вадим молчал, и Кристина боялась нарушить молчание.

Она любила его. И он был не только прекрасным, но и романтическим, даже таинственным. Она не понимала его до конца. И боялась спрашивать. Потому что в тех редких случаях, когда она осмеливалась спросить его о чем-то личном, Вадим с улыбкой смотрел на нее и отвечал только: «До чего же женщины любопытны!»

Кристине казалось, что за всем этим скрываются какие-то неведомые ей глубины. Он был не такой, как все остальные, существо из другого теста.

Бывало и по-иному. Когда они вместе лежали, обнявшись, он бывал близким, родным, теплым. Но потом отдалялся и становился чужим, как будто душа его витала где-то в совершенно иных сферах. Вот и сейчас он закрылся от нее — и сколько она ни старалась, ей не удавалось пробиться через глухую завесу, которую он воздвиг вокруг себя.

— А у нас сегодня на истории искусств говорили о Рафаэле. Представляешь себе, оказывается, Сикстинскую мадонну он писал с содержанки, которая тянула из всех деньги и вообще была отнюдь не ангел.

— Ох уж эти искусствоведы! — насмешливо ответил Вадим. — Все бы им покопаться в грязном белье. Терпеть не могу. Это, в конце концов, личное дело художника, что и с кого он пишет. Его частная жизнь. Я помню однажды знакомые матери обсуждали отношения Рембрандта с Саскией. Четыреста лет, как этих людей нет и в помине! Но их личная жизнь до сих пор кого-то волнует! Не дай Бог стать знаменитым, тоже будут докапываться, когда, и где, и с кем. Лучше уж помереть простым смертным.

— Но ты же уже знаменитый, — засмеялась Кристина. — Сколько раз тебя узнавали на улице! Знаешь, я так горжусь тобой!

— Нечем гордиться. Обычный человек, такой же, как и все, — сурово ответил Вадим.

Он рисовался. Ему тоже было приятно, что его узнают.

— Но ведь они не знают того, что знаю я! — говорила Кристина, и глаза ее горели. — Они знают только, что ты классный теннисист, а я еще знаю, какой ты благородный, какой сильный. Если что-то случается, вдруг приходишь ты и все становится хорошо. Я рядом с тобой ничего не боюсь. Вот бабушка заболела, а теперь поправляется. Ты приходишь, и как будто солнце взошло… Я, наверно, очень бессвязно говорю. А Лида…

— Ой, только не про Лиду.

Когда они подошли к Гостиному двору, Вадим сказал:

— Пеппи, ты прости меня, но я не смогу тебя сегодня проводить. У меня очень важная встреча.

— Конечно, я прекрасно дойду сама, — с готовностью ответила Кристина и остановилась. — А что?..

— Ничего, — ответил Вадим и внезапно для самого себя привлек ее к себе и прижался губами к ее губам.

— Вот стыдобушка! — раздался рядом с ними пронзительный голос. — Распустились тут с этим сексом своим!

Вадим поднял голову.

— Эх, тетка… — только и сказал он.

«Женщина с петухом»

Мистер Уолш явился точно к восьми.

— Добрый вечер, мистер Воронов, — улыбнулся он безупречной западной улыбкой. — Счастлив снова видеть вас.

— Добрый вечер, — выжал из себя вежливую улыбку Вадим.

Они прошли в гостиную — у Вороновых особо почетных гостей не было принято принимать на кухне. На столе уже стояла бутылка хорошей мадеры, два хрустальных бокала, лежало печенье, фрукты.

Англичанин с удовольствием огляделся.

— Люблю бывать в вашем доме, мистер Воронов, — заметил он. — Это такой контраст тому, что я вижу на улицах. В вашем городе все рушится. Я просто поражаюсь, как можно привести в столь несчастное состояние такой красивый город. Могу только воображать, каким был Петербург сто лет назад…

— Денег нет, — развел руками Вадим, — чтобы поддерживать здания.

— Да, в этом ваша проблема, — согласился мистер Уолш. — Но вот тут я готов немного помочь. — Он мягко улыбнулся Вадиму, но тот только мрачно взглянул на англичанина, догадавшись, о чем именно сейчас пойдет речь. — Я взвесил все «за» и «против», — продолжал тот, — и пришел к выводу, что я могу, даже просто обязан, предложить вам восемь тысяч фунтов стерлингов за прекрасное произведение вашего достойного дедушки. Я говорю о картине «Женщина с петухом».

— Вы не поняли, — сказал Вадим и разлил мадеру. — Эта картина не продается. Родители, наверно, говорили вам, что это единственный сохранившийся портрет моей бабушки. Она вскоре трагически умерла.

— О да, блокада, я слышал. Ужасно, — кивнул мистер Уолш, смакуя мадеру. — Варварство. — Он помолчал. — И все же все имеет свою цену. Кстати, мадера у вас очень недурна. Вам приходилось бывать в Испании?

— Нет.

— Так вот, в Испании лишь немногим лучше. Впрочем, я, пожалуй, предпочитаю порто.

Они помолчали.

— Мне очень жаль, что мы не можем договориться, — сказал мистер Уолш, аккуратно счищая ножом кожицу с яблока «симиренко». — Но я уверен, договоренность все же будет достигнута.

— Ну а что еще вы хотите посмотреть? — не выдержал Вадим. Он очень рассчитывал на этот визит — пусть бы англичанин взял что угодно, пусть даже «Дачный домик на взморье», но только не «Женщину с петухом».

— К сожалению, — медленно, так, что каждое слово звучало веско и тяжело, сказал мистер Уолш, — в настоящее время меня интересует только одна картина Вадима Воронова. Та, о которой я уже упомянул.

«Сволочь! — вопило все в душе Вадима. — Сволочь. Измором хочет взять!»

Мистеру Уолшу нельзя было не отдать должное. Он очень хорошо разбирался в людях, в том числе и в тех, кто живет в этой варварской России (хотя не раз громогласно утверждал, что ничего здесь не понимает). Ведь, по сути дела, все люди устроены одинаково, а если наступает настоящая нужда, то как бы они ни цеплялись за наследие предков, фамильные ценности, память о покойных родителях и тому подобные вещи, нужда сделает свое. И сейчас он успешно работал в России, где обладатели художественных ценностей были готовы отдать их за десятую часть того, что они реально стоили на мировом рынке.

У него было особое чутье, вот и сейчас, хотя никто не рассказывал да и не мог рассказать ему о денежных затруднениях Вадима, он безошибочно понял: парню нужны деньги, и немедленно! Тут стоило поработать.

— Так что спасибо за угощение, было очень приятно повидаться. — Англичанин поднялся. Сейчас уйдет. А деньги?!

— Мистер Уолш, — как можно спокойнее сказал Вадим, — как долго вы пробудете в Петербурге?

— Ну, я планирую пробыть тут еще три-четыре дня, — любезно ответил англичанин. — Но, возможно, задержусь и чуть, дольше. У меня ведь билет первого класса, который я могу менять, — объяснил он. — Я вам зачем-то нужен? — Он пристально посмотрел на Вадима!

— Собственно… — Вадим замялся, ведь нелегко даже в самом безвыходном положении взять и попросить у почти незнакомого и несимпатичного тебе человека большую сумму денег. — Я хотел… Я попал сейчас в такие обстоятельства…

Мистер Уолш слушал Вадима совершенно бесстрастно, не пытаясь прийти к нему на помощь, хотя, по-видимому, прекрасно понимал, что сейчас последует.

— Мне нужна на три дня, максимум на четыре, некоторая сумма, — пересиливая себя, продолжал Вадим. — Сумма для меня довольно большая. Мне нужно пятьсот долларов. Я должен получить деньги от клуба в самые ближайшие дни, но эта сумма мне нужна раньше, так что я уверен, что смогу отдать вам эти деньги до вашего отъезда.

— Понимаете, — улыбнулся англичанин. — Я немного познакомился с обычаями в вашей стране. Здесь принято давать в долг и не спрашивать, на что они пойдут, без процентов и очень часто даже без расписки. Я не раз слышал от людей, с которыми встречаюсь, что их, как у вас теперь говорят, кинули и обули. Извините, я не хочу, чтобы кинули меня.

— Но я дам расписку! — воскликнул Вадим.

— Расписка, не заверенная у нотариуса, — это символ, который годится только на небольшие суммы. — Англичанин снова улыбнулся. — Я готов дать вам деньги под залог.

— Под залог чего? — холодея спросил Вадим, поскольку начинал догадываться.

— Под залог картины «Женщина с петухом», — ответил мистер Уолш.

— Но…

— Да, — опередил его англичанин. — Я знаю, она не продается, но ведь вы ее и не продаете. А деньги, как вы сами утверждаете, вы сможете вернуть через три-четыре дня. Так что риска для вас никакого.

— А где гарантия, что вы мне ее отдадите? — спросил Вадим и осекся. Он понял, что уже согласился!

— Ну, я ведь все равно не смогу вывезти картину из России без вашего согласия, — мягко улыбнулся мистер Уолш. — Мы оформляем купчую, все, как полагается: через нотариуса, но действительна она будет только через четыре дня. Принесете деньги, получите Документ обратно. Нет… — Он улыбнулся. — Я доплачу вам до той цены, которую предлагал вам. Вы видите, — он развел руками, — я вовсе не стремлюсь получить у вас это произведение, за бесценок. Вы имеете дело с солидной фирмой.

— А когда можно будет оформить документы? — спросил Вадим.

— Завтра в десять вас устроит?

* * *

— Поздравляю, Воронов. Рад, что обошлось. — Было похоже, что Ник-Саныч был действительно рад. — Я говорил с Павлом Адриановичем. Ты в хорошей форме. Это был какой-то временный сбой. Ты не простужался, ничего?

— Да вроде нет, Ник-Саныч, — ответил Вадим. — Не помню, но кто его знает…

— Иногда и сам не замечаешь, — кивнул головой тренер. — Ну, я рад, что все нормально. Не скрою, мне было жаль терять тебя. Ведь после Кремля будет Шлем. Еще ни один советский теннисист не выигрывал на Большом шлеме. А у тебя все данные.

— Спасибо, — от души поблагодарил Вадим. — Извините, я хотел спросить, что там слышно в клубе? Когда будут деньги?

— Что я могу тебе сказать? Должны быть со дня на день. Ты же знаешь, какая сейчас ситуация.

По спине пробежал неприятный холодок. Вадим слишком хорошо знал ситуацию. Оставалось только перезанять.

Когда закончилась тренировка, Гриша Проценко, выходивший за Вадимом, предложил:

— Слушай, Ворон, не хочешь сходить в казино?

— В казино? Ну и чего там делать?

— Как чего? Играть.

— Да я как-то…

— Да пошли. Минимальная ставка — один доллар. Даже если проиграешь, ничего не стрясется. А так посмотришь.

«А вдруг выиграю», — мелькнула шальная мысль.

В первый миг казино «Гончий пес» Вадиму показалось дешевым, отдавало миром салуна из ковбойского фильма. Сквозь сизую дымную завесу виднелись мужчины в темных пиджаках, склонившиеся над покрытыми зеленым сукном столами. Вадим подал пальто гардеробщику и, небрежно заложив руки в карманы, прошелся по залу. Два стола были оборудованы для игры в рулетку. За двумя другими шла игра в карты. Вадиму хватило беглого взгляда, чтобы понять, что так называемый «Блэк Джек» мало отличается от хорошо знакомого еще со времен спортивных лагерей очка, за игру в которое по ночам гоняли тренеры и грозились отчислением из спортивной школы. За другими столами шла какая-то чуть более сложная игра.

Вадим оглядел игроков — почти все они были мужчины, и не из тех, с кем бы он с удовольствием сел за стол. Желания играть не было. Вадим никогда не увлекался азартными карточными играми. Сидение днями напролет в прокуренной комнате всегда казалось ему идиотской тратой времени. Совсем другое дело — спорт. Тут ты рассчитываешь только на себя, на свои силы, и куда меньше зависишь от слепой удачи, хотя фарт, что ни говори, тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Гриша тем временем купил горсть фишек и пристроился у стола, где играли в «Блэк Джек».

В кармане у Вадима лежали сто долларов. Рискнуть или не стоит… Это было то, что осталось от суммы, которую он получил от мистера Уолша.

Сто долларов… Много это или мало? Кому-то, той же Кристине, эти деньги могут показаться целым состоянием. Но их не хватит ни на что. Вадим рассчитывал получить деньги в клубе, но их задерживали, и если их не дадут завтра… Трудно было даже представить, что будет, когда родители узнают, что он продал «Женщину с петухом». Но главным был даже не страх перед родителями. Ведь это будет значить, что проклятый англичанин взял-таки верх. Обвел вокруг пальца, как мальчишку. Вадим стиснул кулаки. Но спасти его сейчас могло только чудо.

А день рождения Кристины… Как он хорохорился, предлагая то один ресторан, то другой. Тут и на кафе второго разряда едва хватит…

— Хорош менжеваться, — хлопнул его по плечу Гриша, — по первому разу всем везет, так что действуй…

Вадим разменял десятидолларовую бумажку и получил десять фишек. Он огляделся. Мест за столом, где играли в «Блэк Джек», не было, да и играть в двадцать одно не было охоты. Он подошел к рулетке и в течение нескольких минут наблюдал за игрой. Он знал, что ставки бывают на число, на чет-нечет или на цвет.

Какой-то кавказец разбросал свои фишки по полю, ставя на числа. Закончив, он обратился к девушке-крупье:

— Давай, милая, круты. Судбу пытат будим,что накрутыт?

Вадим посмотрел на крупье. Это была очень высокая жгучая брюнетка. Она совершенно бесстрастно толкнула рулетку, и та завертелась, а шарик запрыгал и в конце концов остановился на красной цифре 26.

— Ну не везет, да? Что ты скажешь… — сокрушенно вздохнул кавказец, а девушка, не моргнув глазом и даже не посмотрев на него, палочкой сгребла фишки к себе.

Кавказец вздохнул и повторил попытку. Вадим протянул руку и положил свою фишку — просто на красное.

Теперь он следил за бегом шарика уже со значительно большим интересом. Шарик пробегал круг за кругом и наконец остановился на какой-то цифре. На. красной.

Все так же бесстрастно девушка подтолкнула к нему новую, одиннадцатую фишку.

— Ну, с удачей, Ворон! — услышал он голос Проценко. — Теперь бери Фортуну за жабры: так и попрет. Давай ставь.

Вадим снова поставил, теперь уже три фишки — на этот раз на чет. И снова выиграл. Игра начала занимать его. Вадим ставил по малой и чаще выигрывал. Похоже и правда новичкам везет… Он взял двадцать пять фишек и поставил на черное. Проиграл. Чувство было неприятное. Надо было кончать игру. «Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался», — выплыло откуда-то в мозгу. Но все же поставил на красное — и выиграл; Вадим оглянулся на Гришу, но тот был у карточных столов. Вадим вдруг увидел, что груда фишек перед ним значительно выросла. Он поднял глаза и улыбнулся красавице крупье.

— Можно вас угостить? — спросил он, указывая на бар.

— Только после работы, — холодно ответила красавица.

— Тогда я вас приглашаю, — Вадим улыбнулся, — если деньги останутся.

Он теперь внимательно посмотрел на крупье. На ней была темная шелковая блуза с узким и длинным разрезом. В ушах раскачивались рубиновые серьги. Такое же колье украшало красивую матовую шею. В ней был какой-то особый шик. Только она одна во всем этом довольно убогом заведении заставляла вспомнить о Монте-Карло.

У стола стояли и другие игроки, и кое-кто пытался делать ей неуклюжие, а иногда и грубоватые комплименты. Но стоило ей поднять на них свои строгие черные глаза, как даже навязчивые и толстокожие пошляки придерживали язык.

Вадима оттеснили от стола. Он отошел на пару шагов, продолжая следить за спокойными и точными движениями крупье.

— Попробуй «Блэк Джек», — позвал его Гриша. Они заняли места за другим столом, где банк держал неприятный субъект с рыбьими глазками. Он также был одет безукоризненно, и его жесты были не менее точны и уверенны, чем у девушки-крупье, но Вадим почему-то сразу почувствовал к нему антипатию.

Крупье положил перед собой короля, а перед Вадимом оказались туз и четверка.

— Пятнадцать, — скрипучим голосом сказал крупье.

— Еще, — ответил Вадим.

Крупье быстро вынул новую карту. Это оказалась пятерка.

— Себе.

Крупье протянул руку и бесстрастно положил перед собой туза, спокойно взял три фишки, которые поставил Вадим.

Игра началась снова, и все те фишки, которые он было выиграл в рулетку, стали перекочевывать к крупье. Движимый внезапно возникшим азартом, Вадим разменял оставшиеся деньги. Но и они постепенно перешли к крупье. Вадим расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке — внезапно в помещении стало ужасно душно. Он почувствовал, как руки вдруг сделались противно влажными. Крах, неужели крах?.. Вот тебе и «Женщина с петухом».

Зеро

Вадим отошел к стене. Еще никогда в жизни ему не было так плохо. Он был убит, раздавлен. Жизнь остановилась. Вот так люди когда-то стрелялись или сходили с ума прямо за рулеточным столом.

Вадим разрыдался бы, если бы мог. Он смотрел прямо перед собой в пространство, затем подошел к стойке бара и на последние деньги купил пачку сигарет, хотя уже очень давно не курил.

Сигарета немного успокоила. Вадим трезво обдумал сложившуюся ситуацию и понял — выхода нет. Никакого. Завтра срок истекает. Денег в клубе, конечно, не дадут. Этот английский дьявол рассчитал все правильно — Вадим не вернет денег в срок.

Снова накатила волна отчаяния. Зачем он только согласился на это! Но тогда бы Челентаныч заткнул его в запас. А может быть, надо было поговорить начистоту с тренером? В любом случае теперь уже поздно.

Вадим посмотрел на столпившихся у столов игроков, на двух сытых милиционеров, дежуривших у дверей, на безобразно раскрашенную девицу с деревянными от лака кудрями… Как все они спокойны… Им нет дела ни до него, ни до мистера Уолша, ни до «Женщины с петухом». Вадиму казалось, что такого несчастья, как с ним, не случалось ни с кем и никогда, хотя на самом деле и милиционеры у входа, и девица за стойкой, и бесстрастные крупье привыкли к разным сценам — и к безудержной радости, и к безудержному отчаянию.

Вадим посмотрел на девушку-крупье, ту самую высокую брюнетку, которую приглашал выпить. Теперь будет не на что пить, милая, мысленно сказал он ей, и его губы сами собой скривились в горькой усмешке.

Девушка бросила на него быстрый взгляд и снова опустила глаза. Вадим был даже не уверен, смотрела ли она на него или ему только показалось. Крупье были больше похожи на ожившие очень совершенные автоматы, чем на людей, и от них невозможно было ожидать ничего человеческого.

Почудилось? Может быть, он уже начал сходить с ума от горя. Вадим загасил сигарету и подошел к столу. Девушка ловкими движениями красивых рук с длинными тонкими пальцами двигала фишки по зеленому сукну.

Собравшиеся делали новые ставки. Ставок было много. Подошел Гришка.

— Ну чего, Ворон, киснешь, давай ставь, испытай судьбу!

— Уже испытал, — мрачно ответил Вадим. — Ничего не осталось.

— Не вешай нос, фарт дело такое, его за хвост хватать надо, вот тебе десятка, завтра отдашь. А может, и сегодня.

— Если будет чем, — буркнул Вадим. Играть не хотелось.

— Да ставь ты! — Гришка, кажется, уже успел выпить.

Вадим бросил мученический взгляд на него, потом на поле, а потом на холодную черноволосую красотку, как будто хотел ей пожаловаться.

И снова, как ему показалось, она бросила на него быстрый взгляд.

— А, черт с ним! — сказал Вадим. — Судьба индейка, а жизнь копейка.

Он небрежно бросил фишку на цифровое поле, но успел заметить, что это оказалась красная дюжина.

— Двенадцать красное, — ледяным голосом объявила красотка крупье и подвинула Вадиму несколько разноцветных фишек. Вместо десяти долларов у него вдруг стало триста шестьдесят.

— Эй, Процент, забери свою десятку, а то вдруг потом будет нечем отдавать, — пробормотал Вадим и теперь уже сам бросил молниеносный взгляд на крупье. Собравшиеся делали ставки, а она вдруг снова быстро взглянула на него, а затем посмотрела на расчерченный стол.

Вадим был готов поклясться, что она указывала ему туда, где стояла цифра ноль, ЗЕРО.

Он поставил на зеро все.

С пристальным вниманием он смотрел, как рулетка крутится, все замедляясь и замедляясь.

Зеро.

Он снова выиграл.

Двенадцать тысяч шестьсот долларов.

Больше Вадим играть не стал.

Двенадцать тысяч шестьсот! Сумма эта была настолько велика, что не умещалась в голове. На эти! деньги можно объехать Америку и вернуться, жить в роскоши, не работая, на эти деньги в России можно многое. Можно начать свое дело, баллотироваться в Думу, раскрутить пирамиду… Но главное, можно получить обратно «Женщину с петухом». А это куда важнее.

Вадим чувствовал лихорадочное возбуждение. То, что он испытал за столом, покрытым зеленым сукном, было не похоже ни на что из того, что он испытывал раньше. Волнение, когда замирает сердце, горечь поражения, которую сменяет триумф! И эта черноволосая статная красавица… Вадим был уверен, что именно ей обязан своим космическим выигрышем.

Вадим попрощался с Гришкой и вышел на улицу. Некоторое время он шел, не разбирая дороги, пока не понял, что идет в совершенно противоположную сторону, что ему надо в «Европу», а он несется по Гороховой в сторону Мойки.

Он остановился и прислонился к стене дома. Все, что произошло за последние несколько часов, так измотало его, что он вдруг почувствовал, что совершенно лишился сил. Сейчас бы поехать домой, взять бутылку вина, да нет, лучше водки, выпить, позвонить Кристине — нет, только не Кристине. Она не поймет, девочка.

Вадим вдруг почувствовал себя так, как будто он совершенно один на свете. Ведь то, что он пережил за последние несколько дней, он не сможет рассказать НИКОМУ. Ни родителям, ни друзьям, ни Кристине. Разве что той красавице крупье, которой он обязан своим спасением.

Незаметно для себя Вадим оказался у подземного перехода под Невским. Впереди на стене мерцали в свете уличных фонарей золотые буквы GRAND HOTEL EUROPE.

Там обитал мистер Эс. Пи. Уолш.

Пробила полночь, когда Вадим, водрузив «Женщину с петухом» на старое место, плеснул себе в стакан водки «Абсолют-курант» и уселся напротив.

— С возвращением! — сказал Вадим, обращаясь к бабушке, в далеком сорок первом году по-городски прижимавшей к груди петуха с алым гребнем и черно-зеленым хвостом. И казалось, не было на свете человека более счастливого и одновременно более одинокого, чем он.

Вадим отпил из стакана. Теперь ему все было по плечу. И «Абсолют-курант», и кругосветное путешествие, а он сидит здесь перед картиной и ничего-то ему не надо.

Тишину прорезал телефонный звонок.

— Хрена! — проворчал Вадим, но на телефонный зов пошел.

— Вадим, милый! — раздался далекий и очень взволнованный голос. — Я тебе уже несколько дней звоню, а тебя все нет! Что-то случилось?

Кристина.

— Да нет, ничего не случилось, — ровно и плоско ответил он. — Просто тренировки… Проходили тесты на состояние здоровья.

— И что?

— Все в порядке. Норма.

— У нас тоже все хорошо. Бабушка уже выходила на улицу. Был врач из поликлиники, сказал, что она идет на поправку. Может быть, я приеду, а? — В голосе Кристины зазвучали просительные нотки.

— Да поздно же.

— Еще полчаса до закрытия метро. Я успею.

— Стоит ли… — Вадим поморщился. После всего, что с ним произошло, он просто не мог видеть никого. И особенно Кристину. Опять корчить из себя такого сильного, смотрящего в корень, без страха и упрека… Не было сил. Сегодня на это не было сил.

— Ну можно, я приеду?

— Я сказал — нет, — сурово ответил Вадим и положил трубку.

Правда, через секунду ему стало стыдно, он перезвонил, извинился, стал что-то туманно объяснять. Но встречаться с Кристиной отказался.