Дядя Лёша

Ультиматум

Кристина медленно брела по проспекту Стачек, вспоминая свадьбу Лиды и Гриши. Стоило ли говорить, что, подходя к загсу, она волновалась так, что чуть было не повернула назад. И возможно, повернула бы, если бы не была свидетельницей. Все-таки так подводить подругу она не могла. Пришлось собрать всю волю в кулак и войти. И дело было далеко не в трепете перед церемонией бракосочетания, а совсем в другом. С той самой минуты, когда она получила приглашение от Лиды с Гришей, Кристина думала об одном — там она увидит ЕГО.

И вот этот момент настал. Сейчас она откроет дверь и… Удивительное дело, всю неделю до этого момента она храбрилась и говорила себе: «Подумаешь! Плевали мы с высокой вышки и на него, и на его половину!» — и еще много разных слов и выражений. Она панически боялась этой встречи и одновременно очень ждала ее.

Каково же было ее разочарование, когда оказалось, что никакого Вадима Воронова и супруги не ожидается. Разумеется, Кристина могла бы узнать об этом и раньше, как только получила приглашение. Но она побоялась спросить об этом Лидию, опасаясь какой-нибудь колкости или насмешки. А надо было спросить, тогда не дрожали бы ноги весь путь до загса.

Когда Кристина поняла, что четы Вороновых среди приглашенных нет, она в первый момент почувствовала невероятное облегчение, но оно молниеносно сменилось чувством пустоты. Все стало неинтересно, даже когда в загс явилась чуть не в полном составе группа глухонемых ребят, учеников Лидии, с которыми Гриша занимался теннисом.

Народу было немало, со стороны Лидии, конечно, больше, потому что почти все родственники жили здесь же, в Питере. Гришина мама приехала-таки из Красноуфимска на Урале, а сестра с Сахалина только прислала телеграмму, что и понятно: перелет Южносахалинск — Санкт-Петербург в оба конца стоил почти столько же, сколько сама свадьба.

Отмечали в квартире у Лидии, хотя после свадьбы молодые собирались жить отдельно — у Гриши на Петроградской. Все было, конечно, не столь шикарно, как на свадьбе Воронова, где Григорий был свидетелем несколько месяцев назад, но зато люди были куда приятнее (Гриша при всей своей незлобивости не мог ронять, как можно звать на семейное торжество таких, как этот Эдуардыч).

В общем все остались довольны. И Лидия казалась настоящей красавицей, — светлое трикотажное платье очень ей шло. И не только Гриша, но и ее собственные родители смотрели на нее с восхищением, не понимая, как же это они раньше не замечали, что дочка-то у них выросла не хуже любой кинозвезды.

Так что все были довольны. Только Кристина сидела в уголке и грустила. В конце концов она решилась спросить у Лиды, отчего нет Вадима с женой.

— Ну его! — махнула рукой Лидия. — У него совсем крыша поехала. Звездная болезнь, — объяснила она.

— И вы с ними не общаетесь?

— Лично я, — сказала Лидия, — после истории с… — она понизила голос, ибо невесте не к лицу произносить такие слова, — с этой «Задницей России», как ее называют, потеряла к нему всякое уважение. И дружить с ним, даже встречаться не желаю. Хотя он и не предлагает.

— Понятно, — кивнула головой Кристина, которой на самом деле понятно было далеко не все.

Она не верила, что Вадим до такой степени зазнался, что порвал отношения со своим единственным другом. Но Лидия ничего не знала, а спрашивать у Гриши сейчас, в такой торжественный день, она постеснялась. Кристина ушла со свадьбы одной из первых. Ее проводил до метро Лидин двоюродный брат, и через двадцать минут она вышла на станции метро «Автово».

Было начало-двенадцатого, и народ еще ходил, работали ларьки рядом с метро, светили уличные фонари, так что никаких оснований бояться хулиганов не было. И все-таки Кристине стало почему-то не по себе, и она ускорила шаг. В сущности, чего бояться? На ее пути был только один неприятный участок — часть двора до парадной. Но уж как-нибудь… А можно позвонить снизу из автомата, если он работает, и попросить мать выйти на лестницу.

Внезапно Кристина заметила, что впереди резко затормозила машина. Она плохо разбиралась в марках автомобилей и понимала только, что это какой-то шикарный и, наверно, очень дорогой иностранный джип.

Кристина остановилась, готовая ринуться назад. Потому что шестое чувство безошибочно подсказывало: беда.

Дверцы джипа распахнулись, и наружу вышли двое: один крепкий, среднего роста, стриженный впереди и длинноволосый сзади, и другой — среднестатистический охранник-силач. Увидев их, Кристина повернулась и что есть сил бросилась бежать. Сердце бешено стучало, заглушая топот ног за спиной. Внезапно чьи-то руки железными тисками сжали плечи и одновременно, заглушая готовый вырваться крик, закрыли ей рот и почти заткнули нос. Кристина начала задыхаться, она бы укусила эту отвратительную, пахнущую соленой рыбой руку, если бы это не было так противно.

Тем временем ее куда-то поволокли. Антон — об этом она догадалась, как только увидела мерзкого телохранителя с хвостиком. Этого человека она узнала бы, наверно, и через сто лет, — вряд ли второй такой есть на свете.

Кристина отчаянно отбивалась, краем сознания удивляясь, отчего же никто не обращает внимания, ведь есть же люди на улицах. Но люди, видно, не хотели вмешиваться, да и не от всякого вмешательства был бы толк: дадут под ребра, и дело с концом. Вполне может быть, что, прибежав домой, добропорядочные граждане начнут крутить телефонные диски, вызывая милицию, но будет уже поздно, потому что с проспекта исчезнет и джип, и девушка, и волокущие ее к машине парни.

Короче, не прошло и минуты, как Кристина смогла убедиться в справедливости своих подозрений. В джипе, развалившись на заднем сиденье, ей улыбался Антон.

Кристина не видела его несколько месяцев. Она, в отличие от Лидии, не очень-то интересовалась тем, куда он подевался, и уж конечно не рвала на себе волосы по этому поводу. Кристина бы, наверно, даже не узнала о том, что Антон исчез из Санкт-Петербурга, если бы ей об этом не сказала та же Лидия.

И вот теперь он появился снова. Еще более лощеный и еще более наглый. Где он был, что делал — было покрыто густым мраком неизвестности, однако его сытая довольная физиономия ясно указывала на то, что он был не в отсидке. А сменившийся гардероб, который стал еще более дорогим и изысканным, намекал на то, что Антон скорее всего провел эти месяцы в деловых поездках по государствам ближнего и дальнего зарубежья. Причем поездки явно оказались успешными.

— Привет, красавица! — Он улыбнулся, показывая тридцать два безупречно белых зуба. — Попалась птичка в сети?

— Отпусти меня, — сказала Кристина.

— Не хочу, — развязно ответил Антон. — Ты мне нравишься. И сама давно это знаешь. Вот только какая-то ты оказалась несговорчивая. Ну мы тебя немножко поуговариваем.

— Сволочь! — сказала Кристина сквозь зубы. — Какая же ты сволочь.

— Вот как? — причмокнул губами Антон. — А ты мне все равно нравишься. Люблю диких и непокорных! Только прикинута ты неважно. — Он оглядел Кристину с головы до ног. — Ну да это ничего. Неважно, какой костюм, важно, что под ним.

— Я тебе говорю, отпусти меня, — крикнула Кристина и попыталась вырваться из рук продолжавшего держать ее охранника с косицей. — Я требую! Отпусти немедленно!

— Тише, — поморщился Антон. — Не люблю, когда кричат.

— Я говорю, отпусти! — Кристина чуть не вырвала руку.

— Ладно, угомони ее, — кивнул Антон «хвостику», и тот с готовностью заломил Кристине руки. Она только вскрикнула, но крик захлебнулся, потому что в ту же секунду рот ей залепили скотчем. Той же липкой лентой замотали запястья заломленных за спину рук.

— Давайте ее сюда, назад, и поехали, — скомандовал Антон.

Теперь Кристина оказалась зажатой между Антоном и телохранителем с косицей. Второй охранник, дюжий парень с почти детским лицом, поместился впереди рядом с водителем. Скотч накрепко прилип к коже, и каждая судорожная попытка высвободиться доставляла Кристине боль. Липкий кляп мешал не только говорить, но и дышать, и она мрачно смотрела прямо перед собой. Она видела, что джип понесся по Краснопутиловской, достиг площади Победы и свернул на Киевское шоссе. Скоро город кончился, только поблескивали справа огни аэропорта Пулково.

— Ну как, птичка? — спросил Антон. — Не думала, не гадала, что удастся так покататься на ночь глядя? С ветерком!

Кристина только взглянула на него глазами, полными ненависти. Антон усмехнулся.

— Только не вздумай плеваться, — сказал он со злобной усмешкой. — Этого я не забыл.

Скоро джип остановился у высокой чугунной ограды. Молодой охранник, ехавший впереди, проворно выскочил из машины, нажал на какие-то кнопки, видимо набрал код, и ворота открылись. Автомобиль плавно вкатил во двор и остановился у нового двухэтажного особняка. Дом был построен совсем недавно, об этом свидетельствовал не окончательно убранный строительный мусор на участке и полное отсутствие каких-либо насаждений.

Однако дом, куда телохранители Антона втолкнули Кристину, был изнутри уже полностью отделан, но пуст, на стенах были темные деревянные панели, на полу — дубовый паркет. Большая деревянная лестница вела наверх.

— В кабинет, — коротко скомандовал Антон. Бугаи немедленно повиновались и втолкнули Кристину в небольшую комнату, где уже была кое-какая мебель. Сам Антон уселся в глубокое кожаное кресло, Кристину охранники усадили на большой широкий диван. Отодрали от лица скотч, но на коже осталось противное липкое ощущение.

— Ты подонок! Мерзавец! Только попробуй прикоснуться ко мне!

— Фи, какие у тебя вульгарные манеры, — с укоризной сказал Антон. — А раньше, помнится, ты была посговорчивее. Ну да ладно, я думаю, мне удастся их немного подправить. Валера, — обратился он к молодому, — принеси бокалы. Два. Нет, пожалуй, четыре. Кристина не мигая смотрела прямо перед собой. Когда Валера явился с бокалами, Антон поднялся, открыл бар и задумчиво сказал:

— Ну-с, что мы имеем? Армянский коньяк, водка, мартини, хванчкара. Что будешь, моя птичка?

Ответа не последовало.

— А вы? Что скажет силовое подразделение?

— Коньяк, — сказал охранник с косицей.

— Водочки бы, шеф, — пробасил Валера.

— А я, пожалуй, выпил бы стакан «Псоу». Неплохое вино, между, прочим, — заметил он, ни к кому в особенности не обращаясь, — и незаслуженно малоизвестное. Среди белых вин, по крайней мере тех, которые мне довелось пробовать, оно, безусловно, войдет в пятерку лучших. — И Антон извлек темно-зеленую бутылку с желтой этикеткой. — Ну что, пташечка, выпьешь со мной немного «Псоу»? — обратился он к Кристине.

— Я не желаю с тобой разговаривать.

— Вот как? — усмехнулся Антон. — Ну что ж, разговоры мне, собственно, и не нужны. Я предпочитаю заниматься любовью молча. Так же как и мои ребята.

При этих словах молодой детина несколько смущенно хмыкнул, а обладатель косицы криво ухмыльнулся.

— Сбежала тогда от нас, падла, — проворчал он.

— Да, Кристиночка, ты нас однажды очень разочаровала, — покачал головой Антон и отпил из бокала. — А хорошее вино, черт побери! — Он посмотрел на охранников. — Ну что, мужики?

— Похавать бы чего, — сказал Валера. — Я с утра не жравши. А потом разберемся с ней, куда она денется. А, шеф?

— Это мысль, — кивнул Антон. — Эй, пташка сизокрылая, есть будешь?

Кристина молча смотрела прямо перед собой.

— Я так и думал. Птичка будет питаться воздухом. Ну ладно, возможно, занятия ночной гимнастикой под приятную музыку к утру разбудят аппетит. А нам, извини, надо набираться сил сейчас. Чтобы быть в форме. А вот выпить, ты уж извини, тебе придется.

— Ладно, шеф, потом, — взмолился Валера.

— Хорошо, хорошо, обжорливый ты наш. А ты не проголодалась еще, моя голубка? Что ж, неволить не будем, но насчет спиртного — другое дело, — улыбнулся он. — Напоим водочкой, ты и станешь добрее.

— Я не буду пить.

— Голову запрокинем, выпьешь как миленькая, столько, сколько мы захотим, — жестко сказал Игорек. — Валера давай водяру.

— Развяжи меня, — коротко сказала Кристина.

— Так, — усмехнулся Антон. Он стоял перед ней, заложив руки в карманы, и с интересом разглядывал ее. — По-другому заговорила? Не хочешь, значит, водки из наших рук? Лучше сама рюмочкой? Ну хорошо, мои мальчики тебя развяжут, вернее, разлепят, и что потом? Что мы за это получим, а, киска?

— Я сказала — развяжи меня, — повторила Кристина.

— Ультиматум, — усмехнулся Антон. — Валера, Игорек, ну что, развяжем ее?

— А кусаться не будет? — поинтересовался Игорек.

— Мы ее тогда сами покусаем, — улыбнулся Антон. Воцарилось молчание. Валера переминался с ноги на ногу, а потом сказал:

— Ну пойдем сначала похаваем, шеф! У меня живот подводит, блин. Мне сейчас ни до чего.

— Ну что ж, может быть, действительно сначала подкрепиться перед долгой ночью любви…

— Что ты намерен делать? — твердым голосом спросила Кристина. — Имей в виду — не прикасайся ко мне. Живым ты отсюда не выйдешь.

— Хм… — Антон с интересом посмотрел на нее. — А у тебя характер. Девушка с характером! Фильм такой был. Довоенный или послевоенный, кто смотрел?

— Не знаю, — ответил Валера. — А я вот смотрел классный боевик, там тоже такая кукла была, называется «Хищник-два». Там все играют эти каратисты, Ван Дамм, или там его не было… Ну вот этот Рембо — всех собрали. Там один отряд, блин, где-то в Африке или в Палестине, и их всех инопланетянин перебил, блин, а…

— Слушай, будь добр, умолкни, до масленицы далеко еще, а у тебя одни блины, — поморщился Антон и снова обратился к Кристине: — Ну, девушка с характером? Значит, тебе интересно, что я собираюсь с тобой делать? А ты как думаешь? — Антон замолчал. — Ты мне отказала, а я не люблю, чтобы мне отказывали. Со мной так нельзя. И давно пора было бы это понять. Я тебе не Вадик, с которым пройдут такие штучки: сегодня я тебя хочу, а завтра — пошел подальше. Тоже мне Кармен нашлась! И я не Хозе. И резать я тебя не буду. Просто ты должна знать свое место и не выпендриваться. А то — хочу дам, не хочу — не дам. Нет, милая, с нами так не получится, и заруби себе это на носу. Так что все, что я буду делать, делается в воспитательных целях. Понятно?

Кристина с ненавистью смотрела ему прямо в глаза.

— Ну вы как хотите, блин, а я пойду хавать, — сказал Валера.

— Правда, Антон, — поддержал его Игорек, — надо подзаправиться. Включи ей видак, пусть сидит тут, разогревается.

— Ладно, настырные вы мои, — кивнул Антон. — Игорек, подбери ей что-нибудь подходящее.

Охранник с косицей подошел к стоявшему напротив дивана видеомагнитофону и включил его, поставив какой-то порнофильм. С минуту он сам с любопытством глядел на экран, а затем вся троица удалилась, по-видимому, в направлении кухни.

Нож для заточки перьев

Кристина осталась одна. Руки у нее были по-прежнему связаны, однако она могла передвигаться по комнате — ноги были свободны. Антон и его подручные, по-видимому, не ожидали от нее серьезного сопротивления, да и что могла она сделать любому из них?

Им — нет, но вот себе…

Кристина внимательно осмотрела комнату. Она мучительно соображала, как бы она могла немедленно, прямо сейчас убить себя, потому что лучше самоубийство, чем такое унижение. Взгляд ее скользнул по камину, не то… Окно? Второй этаж, не убьешься, даже сознания не потеряешь. Броситься на охранника или на Антона, в надежде, что ее застрелят? А вдруг не застрелят, и тогда будет еще хуже.

Кристина слезла с дивана и прошлась по комнате. В кино она не раз видела, как супермены, которым связали руки сзади, с необыкновенной легкостью переносили захват вперед через голову. Кристина также попробовала это сделать, но сразу же поняла, что у нее это не получится, — было вообще непонятно, как это можно сделать, не вывихнув рук в плечевых суставах. Тогда она села на корточки и попыталась сделать то же самое через ноги. Тут дело было не таким безнадежным, тем более при ее худом длинном теле. У хорошо тренированного спортсмена это вышло бы без труда, циркач вообще проделал бы такой трюк с легкостью, но Кристина провозилась на полу не меньше десяти минут, пока не поняла, что вряд ли достигнет успеха скоро, до того, как вернутся ОНИ.

Она снова встала на ноги и прошлась по кабинету. Ничего подходящего для разрезания скотча не было. Его не перетрешь о батарею или о каминную решетку.

Кристина подошла к изящному письменному столу, поверхность которого была совершенно чистой — ни бумаг, ни ручек, ни карандашей. Видимо, Антон, или тот, кто был тут хозяином, не занимал себя писаниной. Повернувшись к столу спиной, Кристина подергала выдвижные ящики. Все они оказались заперты, кроме одного, самого нижнего. Чтобы выдвинуть его, Кристине пришлось опуститься на корточки.

Ящик подался легко и почти бесшумно. Кристина выдвинула его более чем наполовину и, развернувшись, стала рассматривать его содержимое.

В ящике были свалены разные безделушки, некоторые из которых явно представляли немалую художественную ценность, — здесь были бронзовые фигурки животных, большой сиреневый кристалл, россыпью валялись полудрагоценные камни, японские нэцке и прочие изящные мелочи. В другое время Кристина с интересом бы перебирала их, но сейчас было не до миниатюрного Будды из душистого дерева.

Внимание Кристины привлек небольшой старинный ножик для разрезания бумаги. Это был красивый предмет, который ни Антон, ни его подручные, разумеется, — не сочли за оружие, — изящное стальное лезвие с резной костяной ручкой в виде дельфина. Кость пожелтела от времени, однако нож казался все еще достаточно острым. По-видимому, он предназначался не только для разрезания бумаги, но и для заточки перьев, а раз так…

Кристина не знала, как именно она употребит этот нож и сможет ли вообще им воспользоваться, но, повернувшись к ящику спиной попыталась вынуть его. Это оказалось не так-то просто. Нож лежал довольно далеко, и взять его связанными за спиной руками, да еще вслепую, было нелегко.

Кристина оперлась плечом о крышку стола и выгнулась над выдвинутым ящиком, пытаясь не потерять равновесия. С первого раза это не удалось: она немного не рассчитала и, пытаясь схватить нож, забыла о собственном центре тяжести, а потому свалилась на пол, как ей показалось, с жутким грохотом.

Кристина села на пол и прислушалась. За визгом из видака ничего не было слышно, наверно, и до них не донесся звук ее падения. По-видимому, тюремщики были еще вовсю заняты трапезой. Она снова выгнулась над ящиком письменного стола. Жаль, что люди не умеют нагибаться назад, думала Кристина. Ей вспомнился китайский цирк, выступление которого она как-то видела по телевизору. Это было нечто непостижимое.

Миниатюрные тоненькие китаяночки-гимнастки действительно гнулись в любую сторону, завязывались узлом, сворачивались спиралью, как будто у них в телах не было ни одной косточки. «Была бы на моем месте такая гимнастка, она давно бы уже высвободилась», — думала Кристина, неуклюже шаря в ящике стола.

На этот раз она действовала уже более ловко и скоро нащупала почти утерявшими чувствительность пальцами лезвие ножа и медленно, аккуратно постаралась как следует зажать его между пальцами. Кристина, разумеется, не раз видела в голливудских фильмах, как связанный бандитами отважный полицейский или другой борец за справедливость спокойно освобождается от веревок, стоит ему на минуту остаться одному, — перетирает их об удобно торчащий в нужном месте напильник или просто сбрасывает их, поведя аршинными плечами, так как заранее напряг свои атлетические мышцы, когда его вязали. Ничего этого Кристина не могла сделать. Не было подходящего напильника, и путы не падали сами собой, потому что и мышц у нее никаких особенных не было. Однако теперь у нее был нож. Кристина медленно шла обратно к дивану раздумывая, куда бы спрятать нож, который едва удерживали пальцы. Припрятать его как следует, когда руки намертво связаны за спиной, было довольно сложной задачей. Наконец Кристина добралась до дивана. Он состоял из нескольких больших подушек из плотного шелка с темными разводами. Конечно, для кабинета больше подошел бы небольшой кожаный диван, предназначенный исключительно для сидения, однако в доме пока стояла случайная мебель, а диван, видимо, использовался не только для сна. Недаром напротив располагался телевизор с большим экраном, по которому сейчас бегал чуть не целый полк крашеных блондинок, покачивающих гигантскими силиконовыми прелестями. Но они менее всего сейчас интересовали Кристину.

Она присела на край дивана и внимательно осмотрела подушки. Вот если бы можно было укрепить между ними нож, и тогда… В крайнем случае, нужно его спрятать. Не удастся бежать, она попробует обороняться. Убьют — пусть. Кристина поняла, что сама мысль о смерти нисколько не страшит ее. После измены Вадима она разочаровалась в человеческом роде. Громкие слова о человечестве и его судьбах вызывали у нее только усмешку. Человек по своей природе — свинья, вот что она думала теперь. И она сама не лучше. Свела в гроб любимую бабушку, самого близкого человека. Чего стоило не раскисать перед ней, не вываливать все свои беды.

Так что закончить земное существование было не так уж страшно. Вспомнился бабушкин Йезус. Жаль, так и не сподобилась сходить в костел на Ковенский, а все только собиралась… Однако честь свою Кристина собиралась продать дорого.

Она продолжала сжимать нож затекшими пальцами, соображая, куда бы его лучше спрятать, чтобы он в нужный момент оказался под руками. Между диванными подушками? На полу под диваном? Сможет ли она пустить его в ход, если в комнате будут сразу все трое? Или попросить Антона отправить охранников, сыграв послушание? От мысли о том, что придется хотя бы притворно улыбаться ему, Кристину буквально переворачивало. Антон вызывал куда большее омерзение; чем его прислужники. Они были просто недалекие темные парни, не очень понимающие, что творят, особенно Валера. Антон же прекрасно отдавал себе отчет в том, что делает. Он находил особое удовольствие в том, чтобы унижать и мучить, причем не обязательно физически.

Кристина уже собралась засунуть нож под подушки с правой стороны и нагнулась, чтобы это сделать, как вдруг с ужасом почувствовала, что он выскользает из онемевших пальцев. Нож глухо ударился, упав на паркет костяной ручкой. Теперь он лежал рядом с диваном. Кристина поднялась на ноги. Она видела нож у своих ног, однако поднять его оказалось непросто, потому что для этого пришлось лечь на пол. Кристина нащупала пальцами нож, и тут ее осенило. Надо зажать его сзади пятками, и тогда она сможет перерезать скотч. Разорвать его невозможно, а разрезать легко.

Скинув ботинки и сняв носки, она зажала костяную ручку голыми пятками и разрезала клейкую ленту. Ножик был, разумеется, не такой острый, как хотелось бы, но это были все-таки не капроновые веревки. Через несколько секунд Кристина была свободна.

Она содрала с покрасневших распухших запястий обрывки скотча и забросила их под диван. А еще через минуту почувствовала, что уставшие затекшие руки обвисают вдоль тела. Удивительно, она как будто не работала, не ворочала камни, не поднимала тяжестей, но сейчас по ее телу разливалась настоящая свинцовая усталость. За ней последовала апатия, захотелось прилечь на диван и смежить веки. «Нет! — возник в мозгу грозный окрик. — Нет! Только не это! Тогда путь один — смерть!»

Кристина быстро обулась, сунула в карман ножик и оглядела комнату. На экране по-прежнему полногрудые блондинки не первой молодости резвились с мускулистыми брюнетами. Бросив на них безразличный взгляд, Кристина выскользнула из комнаты.

Она оказалась в ярко освещенном коридоре. Бежать надо было направо и вниз по лестнице, — Кристина прекрасно помнила, что тащили ее именно оттуда. Но внизу сидели ОНИ. Из коридора были слышны их громкие голоса.

Кристина замерла. Выхода было два: либо дождаться, когда они пройдут, и тогда броситься вниз по лестнице и на улицу, либо идти сейчас. В обоих вариантах были свои сильные и слабые стороны. Если она дождется, когда они пройдут наверх, у нее будет очень мало времени, потому что ее исчезновение они обнаружат практически сразу же. Кристина вряд ли успеет перебежать двор и выйти за ворота. Уйти от них будет очень трудно. Второй вариант в этом смысле был значительно более удачным, если ей удастся спуститься вниз и пройти мимо кухни незамеченной, при том что дверь из кухни в коридор, судя по всему, была открыта. Иначе вряд ли она могла так отчетливо слышать голоса. Проскользнуть мимо будет очень трудно, и есть опасность, что, выйдя на лестницу, она столкнется с кем-нибудь из них нос к носу.

Кристина осмотрела коридор. Спрятаться здесь было решительно негде. Дом был новый, а хозяин вовсе не был барахольщиком, поэтому в коридоре не было ни сундуков, набитых рухлядью, которую жалко выбросить, ни старых пальто, свезенных из города на дачу. Только голые стены и две двери — одна вела в кабинет, откуда только что бежала Кристина, и сейчас оттуда доносились сладострастные стоны тех самых блондинок.

Кристина подошла ко второй двери и повернула бронзовую ручку. Дверь бесшумно подалась и открылась. Кристина вошла в большую совершенно пустую комнату. В первый момент Кристине показалось, что где-то рядом горит ночник, — в комнате было слишком светло; однако, оглядевшись, она поняла, что этот эффект производили сплошь зеркальные стены. Зеркальным был и потолок. Свет от фонаря во дворе, проникавший через окна, многократно усиливался зеркалами, и оттого в комнате казалось необычно светло.

Спрятаться где-либо здесь было совершенно немыслимо. Оставалось окно. Кристина подбежала к нему и убедилась, что окна кухни выходили на другую сторону. До земли было метров пять — не низко, но и не так высоко, чтобы не рискнуть. Только теперь Кристина сообразила, что вернуться они могут и не все разом. А тогда оба варианта, которые она только что обдумала, ни к черту не годятся.

Кристина аккуратно прикрыла дверь, затем распахнула окно и посмотрела вниз. Земля оказалась довольно далеко и прыгать было страшновато. Однако оставаться еще страшнее. Кристина затаила дыхание. Внезапно она услышала на лестнице тяжелые шаги. Кто-то из НИХ поднимался. Времени на раздумье не оставалось, Кристина прыгнула вниз и тут же почувствовала резкую боль в лодыжке.

Первым наверх поднялся Валера, — Антон послал его для проведения, так сказать, психической атаки. Он не сомневался, что его верзила охранник, облапав Кристину пару раз, приведет ее в такой ужас, что на ночь с Антоном она будет смотреть как на избавление.

Валера наконец-то насытился и теперь находился в самом радужном расположении духа. Он выпил пол-литра водки, а оттого слегка окосел и сильно раскраснелся. На его губах играла довольная улыбка. Он чувствовал себя по-настоящему крутым, почти таким же, как Игорек, которому он пытался подражать. Правда, в глубине души девчонку было немного жаль, и он был не уверен, что сможет обойтись с ней так, как надо, но Валера старался загнать сомнения подальше. Очень хотелось когда-нибудь стать таким, как Антон. Потому он распахнул дверь одним махом. Он бы открыл ее ударом ноги, если бы Антон однажды уже не наорал на него за это. Все-таки дом был чужой.

Посиделки под крыльцом

В первый момент Кристине показалось, что она сломала левую ногу. Это было очень некстати. Она попыталась встать — боль была ужасающей, но стоять она могла. По-видимому, это был все-таки не перелом, а трещина или растяжение. Кристина поднялась и ковыляя подбежала к углу, пересекла пространство перед домом, распахнула настежь калитку, хотела было кинуться наружу, но сообразила, что далеко ей не убежать. Она вернулась и спряталась под крыльцом.

И только теперь в доме забегали. Кристине повезло в том, что первым ее исчезновение обнаружил именно Валера. Не обнаружив пленницы, он растерялся, и у него ушло не менее минуты на то, чтобы сообразить, что девчонка-то слиняла. Еще минуту он обмозговывал сложившуюся ситуацию и только потом побежал докладывать шефу.

— Что?! — закричал Антон. — Как нету? Где?!

Он мигом потерял всю свою нарочитую медлительность и вальяжность, выскочил из-за стола и большими шагами понесся вверх по лестнице. Он распахнул дверь. В кабинете действительно никого не было, только продолжали сладострастно вопить блондинки на экране.

— Да выключи ты эту хренотень! — бросил он Валере.

Тот немедленно повиновался,

— Может, она под диван залезла, а, шеф? — предположил он.

Антон хотел было наклониться, но затем вспомнил о том, кто здесь хозяин, и милостиво дал добро:

— Давай, посмотри.

Охранник наклонился осторожно, на тот случай если Кристине придет в голову чем-нибудь ткнуть его в глаз. Однако его опасения оказались напрасными: под диваном никого не было. Но заглядывал он туда не зря. Нашлось нечто интересное — обрывки разрезанного скотча. Валера, еще ничего не понимая, продемонстрировал их шефу.

— Так, — прошипел тот. Глаза его сузились, а на лице застыла столь злобная маска, что в нем трудно было узнать рафинированного эстета, которого Антон обычно из себя разыгрывал. — Она где-то в доме, мимо нас пройти не могла. Сука! Второй раз не убежит. Поймаем — в три смычка отдерем. Быстро обыскать дом.

— Она ящик выдвигала, — сказал Игорек, осматривавший комнату.

Антон подскочил к письменному столу.

— Нож для бумаги, — процедил он. — Ну, сучье вымя, она у меня попляшет!

Они выскочили в коридор, и в следующую секунду в спальне вспыхнул ослепительный свет, усиленный зеркальными стенами и потолком. Окно было распахнуто настежь, и сквозь него в комнату врывался пронзительный осенний ветер. Никаких сомнений в том, как именно «сука» убежала, не оставалось.

Антон и оба охранника выбежали во двор и обогнули дом. На сырой земле под окнами спальни четко виднелась впадина от упавшего тела. Следы на пожухлой траве были видны неотчетливо, они быстро превращались в заполненные жидкой грязью и водой лужицы, но все же можно было понять, что они ведут к открытой калитке.

— Я же предупреждал, надо запирать, — злобно покосился на Валеру Антон. — Об этом мы с тобой еще переговорим.

— Я как-то… — пробормотал Валера и потрусил на темную улицу.

Хвостатый Игорек соображал лучше. Он подбежал к машине и завел мотор.

— Ворота открывай, идиот! — рявкнул Антон. — Бестолочь проклятая!

Валера бросился к воротам, открыл их,, и в ту же секунду хвостатый вырулил на дорогу и осветил ее дальним светом мощнейших фар. Все вокруг залил белый электрический свет, так что явственно стали видны даже неровности почвы, не говоря уже об отдельно стоящих кустиках и чахлых деревцах, случайно оставшихся после застройки. Ни одна живая душа не могла бы здесь укрыться, ни кошка, ни крыса, ни тем более девчонка.

Игорь развернулся и осветил другую часть дороги, упиравшуюся в небольшую рощицу, за которой Вдалеке даже в этот ночной час шумело большое шоссе. Фары осветили пустынную улицу с глухими заборами, но не могли пробиться сквозь мокрый густой подлесок. Автомобиль дернулся и поехал к лесу. Перед самым лесом хвостатый остановился, выпрыгнул из джипа, выхватил из-под сиденья «узи» и дал автоматную очередь по мокрой растительности.

— Эй, ты что, спятил?! — крикнул стоявший в воротах Антон, но хвостатый его не слышал.

Он дал еще одну очередь — пониже первой — и только после этого вернулся к машине, которую даже не стал глушить.

Когда он подъехал обратно к дому, Антон сказал:

— У тебя что, совсем крыша поехала? Ты что, хочешь, чтобы менты нас тут накрыли? И тебя с твоими игрушками?

— Зато эта падаль не уйдет, — холодно ответил Игорек. — Рассветет — пойду поищу.

— И не вздумай! Или как партизан — последнюю пулю себе оставь, а то Эдуардыч узнает, что ты в его поместье нашумел, — сам понимаешь…

Стоявший поодаль Валера мысленно покрутил пальцем у виска. Ему показалось, что Игорь окончательно озверел. Только шеф еще мог его сдерживать. Вот и прическу себе соорудил какую-то нечеловеческую… С этого момента светлый образ крутого Игорька стал несколько меркнуть в его глазах.

На улице было темно, холодно и промозгло. Антон умудрился даже промочить ноги, — никакая итальянская обувь не в состоянии долго держаться питерской осенью. Хмель сошел окончательно. Все были уставшие, замерзшие и злые. Матерясь и чертыхаясь, они пошли в дом, чтобы там согреться, приняв горячительные напитки.

Им было невдомек, что под крыльцом скорчившись сидела та самая дрянь, на голову которой они обрушивали сейчас все возможные проклятия и которой сулили самую мучительную смерть.

Был жуткий холод. Но Кристина сначала этого даже не замечала. Пока ее мучители рыскали вокруг дома, топали по крыльцу вперед и назад, пока трещали где-то поблизости автоматные очереди, она сидела не шевелясь, не делая ни малейшего движения, но при этом совсем не чувствовала холода. Высокомерное презрение к Антону и его подручным сменилось запоздалым почти животным страхом. Кристина понимала, что теперь, после побега, с ней уже не будут разводить разговоры, а просто сразу приступят к делу, а потом, скорее всего, убьют.

Однако наконец поиски прекратились, а джип мирно застыл во дворе, в доме еще некоторое время продолжался шум и слышались голоса, но скоро замолкли и они. Свет погас. И только тогда Кристина в первый раз осмелилась пошевелиться и обнаружила, что тело стало непослушным, как будто она за эти пару часов превратилась в деревянную куклу. Однако выбираться из-под крыльца она не решалась. Надо ждать, и ждать еще придется очень долго.

Пока Антон и его ребята топали над головой, Кристина ни о чем не думала, как будто в критическую минуту способность к абстрактному мышлению пропала и она превратилась маленького испуганного зверька, который инстинктивно, не рассуждая, ведет себя так, чтобы выжить. Теперь же, когда непосредственная опасность миновала, к Кристине вернулась способность думать, взвешивать, смотреть на себя со стороны. И она в полной мере воспользовалась этой способностью. К тому же это отвлекало от ощущения проникающего до костей холода.

Вся ее жизнь сейчас прошла перед ней, как будто ее показывали по миниатюрному телевизору. Кристина вспоминала, как познакомилась с Вадимом, как буквально боготворила его, не замечая его недостатков и находя достоинства там, где их не было. Она и раньше, понимала, что он очень скрытный, но приписывала это. тем таинственным делам великой важности, которыми он занят. А оказалось, что он скрывал собственную мелкость, неприглядность. И все-таки Кристина его любила. Однако не по-прежнему, а совершенно иначе. Она, как и большинство петербуржцев, знала о внешних событиях жизни Вадима Воронова — про Рим, про фонд, но она, в отличие от многих, понимала, какие муки должен был переживать при этом сам Вадим. При его-то немыслимой гордости. «Но теперь его утешает Валерия», — мрачно думала Кристина, хотя плохо представляла, как эта холодная красавица вообще может кого-то утешать. Но возможно, в кругу семьи, дома она становится другой…

В любом случае, все ее отношения с Вадимом теперь казались одной большой ошибкой. Она, Кристина, все делала неправильно, она была с ним глупышкой, нашедшей своего принца, а ему нужна была опора. Только нашел ли он ее в той, барышне из казино?

Отношения с Вадимом были ошибкой, но не самой главной. Страшной ошибкой была смерть бабушки. Кристина до сих пор не могла простить себе того, что делала. Конечно, можно было винить и мать — Ванда последние пару лет вообще не уделяла им внимания, — но главную вину за произошедшую трагедию Кристина чувствовала за собой. Да, у Антонины Станиславовны было слабое сердце, высокое давление, ей было много лет, но все равно она вполне могла бы прожить еще три года, пять. Даже сейчас, сидя под крыльцом чужого дома, окоченевшая, чудом избежавшая надругательства» Кристина в отчаянии вспомнила тот день. И у нее снова, как тогда, сжалось сердце.

Кристина попыталась изменить положение, в котором застыла, но при этом сзади что-то хрустнуло. Этот звук показался оглушительным, как будто рядом выстрелили. Кристина замерла и прислушалась — теперь в доме ей начали мерещиться шумы, скрипы, тихие шаги. Казалось, что кто-то крадется к входной двери и непременно распахнет ее внезапно, стоит только беглянке встать и выбраться из своего неуютного убежища.

Однако прошло пять минут, десять, шорохи не возобновились, и Кристина отважилась на новую попытку пошевелиться. Она ощупала рукой землю позади себя и обнаружила на земле сухую веточку — она-то, предательница, и хрустнула в неподходящий момент. Отодвинув ветку, вконец замерзшая девчонка потихоньку выбралась из-под крыльца и, все еще не решаясь подняться на ноги, осмотрелась.

Было тихо. Только где-то вдалеке гудели машины на большом шоссе. Поселок спал, по крайней мере, так думала Кристина. На самом деле почти все коттеджи были еще не закончены и, соответственно, еще не обзавелись обитателями. Поэтому не слышно было даже собачьего лая — этой неотъемлемой принадлежности любого поселка, неважно, затерян ли он где-нибудь в тайге или гордо вырос неподалеку от престижного Царского Села, он же город Пушкин.

Наконец Кристина решилась подняться на ноги. Она внимательно всмотрелась в окна высившегося перед ней особняка. Везде была темнота — ни ночника, ни огонька от сигареты. Кристина пошевелила ногами — они застыли совершенно, и сама она в легком плащике, надетом на выходное платье, продрогла так, что казалось, холод доходит до самого мозга костей. «Свалюсь ведь с ангиной или с чем похуже», — пришла в голову простая будничная мысль, и Кристина даже удивилась ей. Значит, смерть отменяется — ведь болеть могут только живые.

Она сделала шаг — окоченевшие ноги были как ватные. Теперь вон отсюда. Она быстро прошла по двору к воротам. Когда она проходила мимо джипа, он, как недремлющий страж, закричал электронным голосом, стараясь разбудить хозяев. Но Кристина уже добежала до калитки и выскочила наружу. На ее счастье, ограда была не закончена, и кодовый замок пока не работал. Джип, увидев, что беглянка ускользнула, перешел на другую мелодию, а потом затих, разочарованный.

Кристина жалась к заборам, темными громадами вздымавшимся по обе стороны улицы, хотя это было совершенно излишним, — никаких фонарей здесь, разумеется, еще не было.

Скоро поселок кончился. К этому времени ночная темень начала понемногу редеть, и ей на смену шли Молочно-белые утренние сумерки. Почему-то от этого стало еще холоднее, ее бил такой сильный озноб, что это, наверно, можно было бы заметить невооруженным глазом. На жухнущей осенней траве сверкала изморозь. Это был первая ночь с заморозками на почве. «Только бы не упасть», — думала Кристина.

Она шла по дороге, не имея ни малейшего представления, куда та ее приведет. Вокруг было тихо и пустынно, и, если бы не леденящий холод, Кристина не могла бы не оценить потрясающую красоту этого пейзажа. Рассвет, искрящаяся инеем желто-зеленая трава, полуголые деревца с темными от сырости стволами — в этом была своя неописуемая красота, поскольку природа красива в любом своем наряде.

Однако Кристина была слишком измотана, чтобы наслаждаться красотами. Она вспомнит об этом потом и перенесет ее на свои картины. А пока она шла по дороге, и ей казалось, что она плывет сквозь влажный холодный воздух, как сквозь водяную толщу.

Внезапно впереди за поворотом Кристина услышала необычный звук, напоминающий цоканье лошадиных копыт. Она в панике стала соображать, что бы это могло быть — машина, зверь, человек? Звук приблизился, и теперь она поняла, что не ошиблась — за поворотом шла лошадь. Но если это так, значит, с ней должен быть и человек. Кристина запаниковала. Несмотря на свое отчаянное состояние, менее всего сейчас она хотела бы встретиться лицом к лицу с человеком. Если бы навстречу вышел волк или медведь, она испугалась бы явно меньше. Она нуждалась в помощи, но от людей уже не ждала ничего, кроме зла. Так Робинзон Крузо, многие годы мечтавший о встрече с людьми, увидев отпечаток человеческой ноги не испытал ничего, кроме панического ужаса. Ведь хомо сапиенс — самый хитрый, коварный и жестокий из всех представителей царства земного.

Раздумывать было некогда. Кристина быстро огляделась и метнулась в мокрые кусты при дороге. В тот же миг ее ноги провалились в холодный мокрый торф по самые щиколотки. Но это было все равно, в ее голове билась одна единственная мысль: только бы не заметили. Она побежала по мокрому болотистому подлеску, споткнулась о корягу, упала, попыталась снова встать — проклятая щиколотка, которую она подвернула, прыгая из окна второго этажа, уже привычно подвернулась вновь. Кристина свалилась ничком на мокрый мох и, не в силах подняться, лежала, ощущая, как постепенно намокает ее одежда и она погружается в тягучую ледяную ванну.

Болотные ванны

Саша Лоскутков находился в самом бодром расположении духа, несмотря на то что это воскресное утро было холодным и хмурым. Он даже не замечал этого.

Нормальный человек только пальцем у виска покрутит, если ему предложат встать в воскресенье ни свет ни заря и отправиться в какую-то тьму-таракань, чтобы всего-навсего покататься на лошади. Это придет же такое в голову! А вот Саше Лоскуткову пришло. Он любил эти вылазки в лес, на природу, а вместе с лошадью — это же просто сказка.

Хозяин конюшни Дмитрий Овечкин также привык вставать рано и вместо зарядки делать несколько кругов верхом по дороге или по полям в зависимости от погоды. Поэтому Саша не боялся его разбудить и приехал первой электричкой.

— Последние дни очень мокро, — предупредил его Дмитрий. — Ты лучше поезжай по дороге.

Где-то завыла собака.

— Что тут ночью творилось! — вздохнул Дмитрий. — Представляешь себе, ночью меня разбудили автоматные очереди. Самые настоящие. Я уж думал, война началась.

Проснулся и так проворочался до утра: не мог успокоиться.

— Где стреляли-то? — поинтересовался Лоскутков.

— Да вон с той стороны. Там новые русские себе поселок выстроили. Не коттеджи, а настоящие дворцы! Только таких соседей не хватало.

— Так ты радоваться должен — рядом поселок толстосумов, будут новые клиенты, с которых можно драть в три раза дороже, чем с ребят, половина из которых и так катается бесплатно.

— Да, — скривился Дмитрий, — я как представлю, как эти увальни с похмелья, с трудом дыша, забираются на лошадь, хватаются за гриву, как они кряхтят, как за повод дергают! Нет уж, не надо мне их денег, пусть только носа сюда не суют. А то еще моду взяли ночные перестрелки устраивать!

Ночью явно был заморозок, но теперь вдруг потеплело и клубился сырой туман; утро было не самое приятное для езды верхом. Однако Саша оседлал свою любимую караковую кобылу Медаль и поскакал в сторону строящегося поселка. Совершенно непонятно, какая сила понесла его в ту сторону, возможно, хотелось своими глазами убедиться в том, что в округе все в порядке и трупы повсюду не валяются.

Дорога шла вокруг небольшой рощицы, дальше шел заболоченный кустарник. Завернув за поворот, Саша Лоскутков вдруг насторожился. Ему почудилось какое-то движение в мокрых кустах справа от дороги. Он натянул повод и прислушался. Послышалось чавканье сырой земли, как будто кто-то сделал несколько шагов, затем раздался новый звук, будто что-то упало, и наконец наступила тишина. У Дмитрия мелькнула мысль, что в болотистом перелеске погибает случайно раненная вчера в перестрелке собака. Судя по звукам, довольно крупная. Животину стало жалко, и Саша спешился. На нем были невысокие кожаные сапоги, и осенняя сырость была ему нипочем. Лоскутков раздвинул руками мокрые кусты и едва сдержал возглас удивления — на земле лежала девушка, совсем подросток.

В первый момент Саше показалось, что она без сознания. Но когда он наклонился к ней, чтобы поднять, хрупкое тело вдруг дернулось. Девчонка резким движением перевернулась, и Лоскутков увидел ее глаза, в которых одновременно читались страх, отчаяние и ненависть.

— Не трогай меня! — крикнула она. — Не прикасайся ко мне!

— Да ты что? — Саша продолжал в изумлении рассматривать это странное существо.

Она оказалась чуть старше, чем он думал. На ней был плащ, совершенно пропитавшийся водой, губы посинели настолько, что казались черными. Она не отвечала, а только затравленно смотрела на Дмитрия.

С дороги донеслось фырканье Медали. Кобыла переступала с ноги на ногу, не понимая, куда вдруг запропастился человек.

— Вы верхом? — вдруг спросила Кристина.

— Да, — ответил Саша. Кристина закрыла глаза.

Лоскутков испугался, решив, что она падает в обморок. Но дело было не в этом. Кристина вдруг почувствовала, что этому человеку можно доверять. Не раз, когда она возвращалась домой поздно и привычно опасалась каждого встречного мужчины, у нее отлегало от сердца, если рядом с ним оказывалась собака или если он нес букет цветов. Мужчина с лошадью также казался не способен на низкий поступок.

— Да что ты! Держись! Давай я помогу тебе подняться.

Кристина открыла глаза.

— Ты можешь идти? — спросил Саша.

— Не знаю, — честно призналась Кристина, — я ногу подвернула.

— Но другая-то в порядке?

— Вроде да.

— Это самое главное. Давай обопрись на меня. Поехали к Дмитрию на конюшню, и там уже поглядим, что у тебя с ногой… Ну и мокра же ты, детка! — сказал Саша, когда подхватил Кристину и поднял ее на ноги. — Ты что тут, болотные ванны принимаешь?

— Так получилось… — слабо улыбнулась Кристина. Действительно, с нее ручьем текла вода, и, пока Лоскутков вытаскивал ее на дорогу, его джинсы промокли насквозь. Хорошо, что куртка была кожаной.

Медаль приветливо фыркнула, увидев, что человек вернулся.

— Ну, забирайся, — сказал Саша. — Ты умеешь ездить верхом?

— Никогда не приходилось, — прошептала Кристина, которую теперь, когда опасность окончательно миновала, начала бить дрожь. — А как на нее забраться?

— Давай я тебя подсажу.

— А вы?

— Я тоже сяду.

— Боливар выдержит двоих? — попыталась улыбнуться Кристина.

— Выдержит, — засмеялся Лоскутков. Кристина с трудом поднялась на лошадь, которая терпеливо ждала, пока эта неприятная, неумелая и мокрая особа как следует усядется в седло. Если бы лошадь владела современным сленгом, она наверняка бы подумала с отвращением: «Ненавижу «чайников», особенно таких мокрых». Возможно, она так и подумала, поскольку несколько раз недовольно фыркнула.

— Ну не надо, не сердись. — Саша погладил Медаль по черному носу. — Будь хорошей девочкой.

Он легко вспрыгнул на круп лошади, и они потрусили обратно к конюшням АОЗТ «Конник», располагавшимся примерно километрах в двух от места событий.

АОЗТ «Конник»

АОЗТ «Конник» было семейным кооперативом. Как ни странно, его устроителями были бывшие дремучие горожане, которые сознательно стали жить в прямом смысле на конюшне. Удивительное дело, но это их устраивало.

Еще на заре перестройки, как только официально была разрешена индивидуально-трудовая деятельность, Дмитрий снял пустовавшее помещение сельпо, утеплил его и устроил там денники, где поместил своих первых трех лошадей, купленных по дешевке в колхозе. Он ушел из НИИ, где уже потихоньку переставали выплачивать зарплату. Главное — Людмила, такая же, как и он, страстная лошадница, полностью поддержала затею мужа.

Эти лошадки не отличались ни особой статью, ни чистотой кровей, но они были смирные и покладистые и вполне годились для того, чтобы на них катались новички. Сначала Дмитрий вместе с Людмилой катали детей по парку в Пушкине. Круг стоил рубль, и, даже учитывая немалые деньги, которые приходилось уплачивать администрации музея и парка, выручка получалась весьма солидная.

Со временем Дмитрий обзавелся также милым шотландским пони и обычным дагестанским осликом, которые послушно позировали перед объективами фотоаппаратов и катали детишек.

Наконец, после нескольких лет такой работы, Дмитрию удалось осуществить свою мечту — он открыл конюшню, где за умеренную по нынешним временем плату желающие могли под руководством инструктора покататься по окрестным полям и дорогам. Это произошло год назад. Старое здание сельпо давно снесли и поставили просторные и сухие, хорошо проветриваемые денники.

За год вокруг конюшни Дмитрия, которая называлась АОЗТ «Конник», собралась группа любителей лошадей. Многие мальчишки, а особенно девчонки оставались подолгу в денниках, ходили за лошадьми, кормили их, убирали навоз, а самые опытные чистили им копыта, чинили упряжь и занимались с новичками. И все это даром — за одну лишь возможность бесплатно поездить верхом. Впрочем, Дмитрий подозревал, что некоторые приплачивали бы за возможность поухаживать за лошадью. Он прекрасно понимал этих ребятишек, потому что сам когда-то был таким. Вот только раньше было очень мало мест, где можно было пообщаться с этими прекрасными животными.

К тому времени, когда Кристина с Сашей добрались до конюшен, уже поднялась и Людмила. Увидев Лоскуткова, въезжающего в ворота с замызганной девчонкой, которую качало из стороны в сторону, она спросила:

— Ты что, невесту умыкнул?

— А что? Хорошая жена будет!

— Может быть, — ответила Людмила. — Только почему она у тебя такая замарашка?

— Она просто промокла немножко, а так девушка хоть куда, — засмеялся Саша и, спрыгнув на землю, помог спуститься Кристине.

Она попыталась встать на больную ногу, но, поморщившись от боли, снова оперлась о Сашино плечо.

Дмитрий и его жена помогли Кристине войти в дом.

— Люся, принеси сухую одежду, а то, видишь, невеста промокла насквозь.

Людмила удалилась и вернулась с целым ворохом одежды.

— Где же ты ее подобрал? — спросила она Сашу. — Она, часом, не русалка?

— Сейчас выясним, — деловым тоном заметил муж и осторожно стянул с Кристининой ноги мокрый ботинок. — Нет, не русалка, — сказал он, снял второй ботинок и присвистнул — щиколотка распухла и посинела.

— Голеностоп растянула, — сказала Люся. — Причем довольно давно. Видишь, как щиколотка посинела.

— Я два раза, — морщась от боли сказала Кристина. — Потом снова…

Лоскутков наклонился, чтобы получше рассмотреть сустав, но Людмила ворчливо сказала:

— Слушайте, мужики, дуйте-ка отсюда. На ней же фактически мокрый компресс. Дайте человеку переодеться!

Мужики послушно испарились, а Люся помогла Кристине раздеться.

— Как тебя зовут-то? — спросила она, стягивая мокрый плащ.

— Кристина. А вы — Люся.

— А я — Люся, — сказала Люся. — Блузка-то совсем испорчена.

— Ой, да Бог с ней, — махнула рукой Кристина. — А как зовут вашего мужа? Ах, ну да, какая я невнимательная! Митя вы его назвали?

— Да, Дмитрий. Дмитрий Николаевич Овечкин. А я в девичестве — Козловская. Такие вот звериные фамилии. Впору ферму заводить, а не конюшню.

— А того, который меня нашел?

— А он Саша Лоскутков. Между прочим, в милиции работает, или не в милиции, а… ну вроде того.

Кристина переоделась в Люсину одежду, которая была ей велика, и стала еще больше похожа на сбежавшего из приюта подростка, раздобывшего себе одежду с чужого плеча.

Вернулся Митя и принес плоскую бутылочку с коньяком.

— Выпей пару глотков, чтобы быстрее согреться, — посоветовал он.

Кристина послушно сделала два глотка. И сразу же у нее по телу стало разливаться тепло.

— А телефон у вас есть? — спросила она. — Надо бы домой позвонить. Вдруг мама начнет волноваться.

— Телефона у нас, к сожалению, нет, — покачала головой Людмила. — Ближайший на почте — это примерно километр отсюда. Да ты не беспокойся, Митя или Саша съездят и предупредят твоих родных. А тебе: придется пока побыть у нас — как ты с такой ногой… Или лучше давай я съезжу, а то твои подумают еще что-нибудь не то. Звонит незнакомый мужчина… Женщинам больше доверяют.

Кристина подняла голову и посмотрела на этих людей.

— Я… я вам так благодар… — Она не закончила, потому что из глаз вдруг сами собой брызнули слезы.

Кристина проспала до обеда, разбудил ее собачий лай. Она прислушалась — за окном раздавались совершенно необычные, незнакомые звуки: слышалось фырканье и ржание, топот копыт, звон ведер, еще какое-то шарканье.. Переговаривались люди, судя по голосам — подростки. Это был шум большой конюшни АОЗТ «Конник».

Кристина поднялась с дивана, на котором лежала, заботливо укрытая плотным шерстяным пледом, и, опираясь на здоровую ногу, с трудом доковыляла до окна.

Унылое промозглое утро сменилось на редкость солнечным днем. Прямо перед собой Кристина увидела рослую лошадь темно-рыжей масти с черными подпалинами. Ее шелковистая грива блестела на солнце, а нос казался бархатным. Она была огромной, но в то же время оставалась невероятно грациозной. Перед лошадью стояла невысокая девчушка, у которой из-под вязаной шапочки сползала на спину толстая соломенного цвета коса, и усердно чистила кобылу скребком. Вот откуда были эти звуки, — догадалась Кристина.

Лошадь переминалась с ноги на ногу, а девчонка приговаривала:

— Ну, Звездочка, стой спокойно. Вот так, малышка, хорошо.

«Малышка, — улыбнулась Кристина. — Это еще надо разобраться, кто из них малышка».

Закончив чистить лошадь, девочка погладила ее по носу, вынула из кармана пакетик и выложила на ладонь оранжевые кубики морковки. Звездочка аккуратно мягкими губами взяла угощение с протянутой ладони и громко захрумкала.

— Хорошая моя, — сказала девчушка. Звездочка с благодарностью уткнулась ей в плечо. Кристина вдруг поняла, что вот-вот расплачется. Вот она — любовь. Девочка и лошадь. Значит, все-таки есть на свете чистые и бескорыстные чувства. И не все в мире безобразно, раз существуют такие большие, сильные и добрые существа. Лошади. И Кристине вдруг захотелось подойти погладить большой бархатный нос, погладить гриву, угостить лошадь вкусной морковкой.

В этот момент во дворе появился всадник — совсем мальчишка. Он въехал на сером в яблоках коне, резко осадил его и лихо спрыгнул на землю.

— Привет! — Он весело подскочил к девчушке.

— Отзанимался с новичками? — спросила та.

— Ага, — кивнул он. — Там тетка старая одна была. Я думал, она с лошади свалится, костей не соберет. А она ничего.

— Павлик! — раздался голос Люси. — Ну что же ты их бросил?

— Да нет, — сказал мальчишка, — вон они тянутся.

— Ты должен быть с ними все время до последней минуты, — заволновалась Люся, — Мало ли что может случиться. Там же некоторые в первый раз сели на лошадь.

— Пусть учатся, — важно заметил Павлик.

— Лошади могут подраться. Жалко не этих «чайников», а лошадей. А вдруг эти с них попадают?

— Да они у меня уже прекрасно держатся в седле! — закричал Павлик. — Вон, посмотрите! Эй! — вдруг крикнул он. — Не горбиться! Пятки не опускать!

Послышался нестройный стук копыт, и во двор шагом вошли еще несколько лошадей, на которых сидели новички. Кристина с интересом стала их разглядывать. Публика была самая разношерстная, и среди всех выделялась та самая старая тетка, которой оказалось на вид лет пятьдесят, — она была в красном вязаном берете и таком же шарфике.

— Теперь слезаем с лошадей, — с видом знатока давал указания Павлик. — Сначала слушайте объяснения, а потом будете выполнять. Ноги вынимаются из стремян, одной рукой держимся за луку седла, переносим левую ногу, спрыгиваем на землю. Показываю.

Он легко запрыгнул в седло, застыл на миг, а затем спустился вниз плавно, как при замедленной съемке.

«Чайники» стали слезать вниз кто как мог. Как ни странно, тетка в красном берете справилась с задачей не хуже многих.

— Вот криволапые! — тихо сказал Павлик девчонке. Это незамысловатое зрелище захватило Кристину.

Она очень пожалела, что у нее растянуты связки и она не может вместе с другими новичками подниматься в седло.

Когда через некоторое время к ней вошла Люся, Кристина робко спросила:

— Простите, а мне… можно будет когда-нибудь потом… тоже поучиться верховой езде?

— Ну конечно! Какой разговор! — ответила Люся.

Ванда приехала вечером, когда уже почти стемнело. Люсе удалось дозвониться до нее еще утром, но той надо было бежать в ларек: отпрашиваться было поздно, и ехать все равно не на чем. Только вечером, вынув все записные книжки подряд, Ванда начала обзванивать своих знакомых, в надежде вызвонить кого-нибудь с машиной, которая к тому же окажется на ходу. Вот как получилось, что она внезапно позвонила своему бывшему одногруппнику, с которым не виделась практически со дня окончания института. Одногруппник оказался при машине и без разговоров взялся выручить Ванду.

В начале одиннадцатого, когда жизнь на конюшне уже полностью затихает, ибо животные и люди, которые за ними ухаживают, ведут деревенский, а не городской образ жизни, во дворе раздалось отчаянное тарахтение, которое может издавать только «ушастый» «Запорожец».

Этот грубый и неотесанный пришелец из внешнего мира сразу же нарушил покой на островке, где продолжала царствовать лошадиная сила, — он фыркал, изрыгая выхлопные газы, трещал и дрожал, как будто вот-вот собирался то ли стартовать в космос, то ли на месте развалиться на куски. Это был далеко не самый респектабельный представитель автомобильного племени: правое крыло заметно попортила ржавчина, резина по рисунку рефлектора приближалась к колену, из четырех колпаков остался только один — на заднем левом колесе. Зато крышу, как корона, венчал выкрашенный бронзовой краской верхний багажник.

Из «Запорожца» выскочила Ванда, затем появился бородатый мужчина в очках, больше всего похожий на младшего научного сотрудника НИИ, хотя уже давно стал старшим научным. К этому времени Кристина уже смогла переодеться в собственную одежду, вычищенную и высушенную.

— Большое вам спасибо! — говорила Ванда Дмитрию и Людмиле. — А что с ней, собственно, произошло?

— А вот этого мы не знаем, — развела руками Люся. — Я пыталась ее расспрашивать, но она упорно молчит.

— Это, конечно, только мое предположение, но ее брали в заложники или что-то в таком роде. Возможно, похищали, — тихо сказал Дмитрий, чтобы не было слышно в доме. — Я видел ее руки. Она была связана. Я сразу обратил внимание на ее запястья — синяки, кожа содрана. Кроме того, она повредила связки, но это произошло не тогда, когда упала на дороге. Наверно, она прыгала откуда-то или перелезала через забор.

— В ту ночь как раз стреляли, — напомнила мужу Люся.

— Да, — кивнул головой Дмитрий, — ночью я слышал две автоматные очереди. Причем стреляли в той стороне, где строится поселок для богатых. Знаете, такие двух- трехэтажные особняки. И нашел я ее на дороге, которая вела туда… Вот такие факты.

— Бедная девочка, — покачал головой Вандин одногруппник.

Когда на пороге дома показалась Кристина, Ванда чуть не зарыдала, и Кристина сама была совершенно шокирована столь необычно бурным проявлением чувств. Говорят, материнский инстинкт после рождения ребенка просыпается у женщины не сразу, иногда даже через довольно большой промежуток времени. Ванде для этого понадобилось больше двадцати лет.

Пора, мой друг, пора!

Вадиму казалось, что он понемногу впадает в зимнюю спячку. Что ж, поздняя осень. А ведь когда-то он почти не испытывал угнетения в это самое угнетающее в Питере время — конец осени — начало зимы, когда кое-как рассветает в десять и начинает темнеть в четыре.

А почему бы, собственно, и не спать? Что еще можно делать, и зачем вообще что-либо делать? Какая разница, каким тебя заберет курносая — чемпионом мира или последним пьянчужкой, богачом, который всю жизнь горбатился на свои миллионы, а возможно, и убивал себе подобных, или последним бедным инженеришкой, по воскресеньям мастерящим полки для книг из старых ящиков.

Пару раз звонил Ник-Саныч, спрашивал, когда тот появится в клубе, надо же приступать к тренировкам, пусть сначала не в полную силу… Вадим, не в силах спорить с тренером, обещал в ближайшее же время появиться и никуда не шел. А потом и просто перестал подходить к телефону. Нонна Анатольевна наотрез отказалась, как она сама это называла, врать.

— Хорошо, говори, что я дома, но подходить не буду. Не желаю, — спокойно ответил Вадим.

Этот разговор переполнил чашу терпения Нонны Анатольевны. Она уже давно с тревогой наблюдала за состоянием сына, смотря, как он погружается в самую настоящую депрессию. Однако этот разговор возмутил ее.

— Вадим, — сказала она, — я стараюсь все понимать. Я знаю все твои обстоятельства. Но одного я понять не могу — почему мы с отцом должны содержать двадцатичетырехлетнего парня?

— А что я должен делать? Опять наниматься в какой-нибудь ЗДР?

— Нет, я не об этом. Ты собираешься возвращаться в теннис?

— Не собираюсь.

— Приятно слышать, — сказала Нонна Анатольевна, у которой от этих слов сжалось сердце. — И давно ты принял такое решение?

— Когда ты спросила, — хмуро ответил Вадим. — А что ты так расстраиваешься? Ты же никогда не одобряла моих занятий спортом.

— Но ты ведь ничего больше не умеешь делать. Ведь у тебя ни знаний, ни специальности.

— Мне ничего не нужно.

— Вот как? А пить кофе с коньяком и курить дорогие сигареты?

— Хорошо, больше я ни к чему не притронусь.

— Дурак ты! — гневно сказала Нонна Анатольевна, повернулась и вышла из комнаты. Это было самое страшное ругательство, какое Вадим когда-либо слышал от матери.

Вадим остался сидеть в кресле-качалке. Внешне он был совершенно спокоен, как будто не слышал последних слов. Спокойно взял со столика пачку «Мальборо», зажег сигарету, затянулся. Хотя курить в комнатах было категорически запрещено. Любой человек, ставший случайным свидетелем этой сцены, наверняка назвал бы его самым бесстыдным эгоистом.

На самом деле все обстояло совершенно не так. Вадим был близок к истерике и сейчас сдерживался лишь большим усилием воли и именно поэтому казался не просто спокойным, а почти бесстрастным. Он давно думал над проблемой заработка на хлеб насущный, вернее, на кофе. Тянуть всю жизнь с родителей было низко. Но, увы, мать была права. Он ничего не умел, у него не было никакой специальности. Нельзя же всерьез считать, что он геолог. Только теннис.

По сути дела, теннис — специальность не хуже других. Он может быть тренером, играть в спаррингах, быть комментатором, смог бы даже, наверное, писать о теннисе. Это немало. Но… Все это он мог до Рима и до краха ЗДР. Теперь он не мог и этого. Что ж теперь остается? Гардеробщиком в ресторан? В охрану с больным плечом, пожалуй, не возьмут. Или торговать финским маргарином «Воймикс»? Разумеется, если родители будут умирать с голоду, он согласен и на это. Но если умирать будет только он один — еще неизвестно, что он предпочтет. Может быть, снова натянет на лицо маску, сделанную из старых колготок, и пойдет добывать подгузники из товарняка.

Пока никакого выхода не было.

Оперативные данные

Сергей Петрович Чеботаревич объявился! Саша Лоскутков казался очень взволнованным. Утром, перед тем как ехать в «Эгиду», он заскочил к Калиновским проведать Кристину. Она уже пришла в себя и теперь смогла подробно изложить, что с ней произошло.

— Только маме не говорите, — попросила она Сашу. — И вообще я не хочу, чтобы об этом узнали. Еще начнут в газетах писать… Вдруг он меня снова найдет…

— А он знает этот адрес? — с тревогой спросил Лоскутков.

— Этот нет, — покачала головой Кристина. — Они меня на проспекте Стачек случайно увидели, когда проезжали мимо.

— Но имена их ты знаешь?

— Антон. И охранники его Игорь и Володя.

— Фамилии?

Кристина покачала головой.

— Но на фотографии ты их опознаешь?

— Конечно…

Она перешла на полушепот, и Саша понял, что она все еще боится.

— Мерзавцы! Подонки! Надо немедленно идти в милицию!

— В милицию? — покачала головой Кристина. — Они мне не поверят. Скажут: кому ты нужна, еще тебя похищать…

Саша Лоскутков задумался. Действительно, ведь так и скажут, милицейские крысы. Большинству из них на человека наплевать с высокой вышки. Есть, конечно, среди них люди, никто не спорит, но им их же сослуживцы не дают работать. На милицию действительно рассчитывать не приходилось. Но не оставлять же подонков на свободе! Чтобы они еще над кем-нибудь надругались! Об этом не могло быть и речи, и Саша решил точно — немедленно подключить к этому делу родное учреждение. Там не отмахнутся как от назойливой мухи.

— Антон, говоришь. — Лоскутков вспомнил, как Наташа Поросенкова устраивалась на работу. — А он, случаем, не Чеботаревич?

— Не знаю.

— А охранник у него — не та мерзкая рожа с хвостиком? Ну знаешь, впереди коротко стрижен, а сзади целая коса?

— Он, — кивнула Кристина.

— Вот это да! Они же в розыске!

Поэтому, появившись в «Эгиде», Саша немедленно отправился в кабинет Плещеева доложить о том, что в Россию вернулся Антон Чеботаревич и уже начал действовать.

— Да, кажется чужбина его не улучшила, — покачал головой Плещеев, выслушав рассказ Саши Лоскуткова. — Надо вызвать Дубинина, он его вел. Попросите ко мне Дубинина, — передал он по селектору Аллочке.

Старый криминалист появился стремительно, как будто стоял у самой двери.

— Осаф Александрович, вы возникаете прямо как джинн из бутылки.

— Да я как раз в приемной чай пил с сушками.

— С сушками — это хорошо. А у нас для вас интересная новость. Антон Чеботаревич объявился.

— Отстаете от жизни, не ожидал, — хмыкнул Дубинин.

— То есть? — переспросил Плещеев.

— Нам это давно известно. Ну не так чтобы очень давно, но уже, — Осаф Александрович посмотрел на часы, — четыре дня и два часа. Прилетел, родимый, из Стамбула четверо суток назад рано утром. Мы его не то чтобы встречали, но в толпе в Пулково находились. Он вышел и прямиком в джип.

— Так, — мрачно сказал Сергей Петрович, — а дальше?

— Дальше, как говорится больше. Последили, куда его повезут эти его друзья-приятели. Лица нам известные. Повезли его в поселок Александровская, что под Пушкином. Там новые русские себе поселочек отгрохали. Ну и в одном из коттеджей — так ведь эти хоромы принято называть из скромности? — правда, в немного недостроенном, он и поселился. Коттедж принадлежит также вам небезызвестному Бугаеву Валентину Эдуардовичу, но хозяин там пока не появлялся: еще не все отделочные работы закончены. Так что пока там Чеботаревич прозябает.

— Так, — мрачно сказал Плещеев. — Как вы сказали: не ожидал? Что же вы не отслеживаете его передвижения?

— Как это — не отслеживаем? — встрепенулся Дубинин. — С внешним наблюдением у нас все в порядке.

— Значит, вы в курсе того, что делал Чеботаревич и его орлы?

— В общем и целом — да.

— И что же он делал позавчера вечером? В субботу? — Взгляд Плещеева стал холодным. Таким эгидовцы видели своего начальника крайне редко — он был вне себя от гнева. Даже Дубинин оставил свою шутливую манеру.

— Да, — обреченно кивнул он, — в субботу у нас действительно промашка вышла. Ушел он от нас. За рулем сидел этот Сытин, дьявол настоящий. Он, видимо, почуял слежку и давай на Обводный, да там по этим улочкам у Старо-Невского. Ушел, короче. Но ночью они все в гнездышке своем были, это факт. Устроили там пальбу по пьяни. Мы утром специально участкового послали разбираться. Говорят, волк во двор забежал. Да какой там волк! Собака бездомная, скорее всего. Ну проверили у них разрешение на ношение оружия. Все оказалось в порядке.

— Очень, очень хорошо, — покачал головой Плещеев и повернулся к молчавшему Саше Лоскуткову: — Расскажи Осафу Александровичу, что там был за волк.

Пока Саша рассказывал, лицо Дубинина все больше мрачнело.

— Вот мерзавец! — проговорил он наконец.

— Брать надо Чеботаревича, — спокойно сказал Плещеев, — и немедленно. Пока он чего похуже не натворил. Он вместе со своими отморозками.

— Нельзя его пока брать, — покачал головой Дубинин. — У меня есть оперативные данные. Чеботаревич вместе с Бугаевым затевают новое дельце. В Турции он связался с дельцами международной наркомафии, и сейчас готовится переброска большой партии. Надо взять их с поличным.

— И долго ждать?

— Они люди расторопные. — Дубинин почесал затылок. — Я думаю, неделя-две, и они все организуют.

— И эти две недели он будет вот так ловить девушек на улицах, пытать их, насиловать?!

— Больше он от меня не уйдет, — серьезно сказал Дубинин. — Подключим вертолеты. Я с него, подлеца, глаз не спущу. А если снова уйдет, сажайте меня и судите по всей строгости. Но нельзя их сейчас брать. Нам нужно раскрыть всю цепочку!

— Ладно, будь по-вашему, — вздохнул Плещеев.

Медаль

Нога у Кристины еще довольно долго болела, но мир для нее вдруг полностью переменился — он посветлел и подобрел. Мамин товарищ по институту, которого, как выяснилось, звали Костя Малинин, теперь чуть не каждый день приезжал к ним на своем «Запорожце». Его два года назад бросила жена, недовольная маленьким окладом и отсутствием заграничных командировок, и он уже не помышлял о том, что ему может улыбнуться семейное счастье. И тут случай свел его с бывшей девушкой своей мечты (в Ванду была влюблена поголовно вся группа).

— Не такой уж я и старый, — однажды торжественно заявил он. — Еще имею право взять и потерять голову.

Было похоже, что скоро Кристине придется присутствовать еще на одной свадьбе.

А вот на своей личной жизни она пока поставила если не точку, то жирную запятую. И вообще, разве только это есть у человека? Разве нет ничего другого? Теперь Кристине казалось, что она весь последний год прожила в шорах, — Вадим настолько вытеснил из ее сознания весь остальной окружающий мир, что Кристина как будто перестала его замечать.

И теперь она вдруг поняла — жизнь-то, оказывается, продолжается, несмотря на то, что есть Вадим, Валерия, и даже несмотря на то, что есть Антон. Зато существует АОЗТ «Конник».

В первый раз Кристина поехала туда через десять дней, в воскресенье. Нога еще сильно побаливала, но Кристина и не собиралась сразу же влезать на лошадь, хотелось просто побыть там, с этими людьми и с этими животными.

Скоро нога совсем перестала болеть, и Кристина начала изучать непростое искусство верховой езды. Сначала ездила шагом, затем перешла на рысь и, наконец, стала осваивать галоп. Ее любимицей стала темно-рыжая или, как говорили конники, караковая кобыла Медаль, та самая, которая везла когда-то ее, мокрую и замерзшую, к новой жизни. И лошадь платила ей взаимностью: когда Кристина появлялась на конюшне, она подходила к ней и терлась о нее лбом или пощипывала губами ухо. От этих ласк иногда было трудно удержаться на ногах, но Медаль ведь не хотела ничего плохого, просто такому большому существу трудно соизмерять силы, когда имеешь дело с хрупким маленьким человеком. Кристина всегда приносила своей новой подруге что-нибудь вкусное — порезанную морковь, яблоки, кусочки хлеба. Медаль принимала подношения любезно, а иногда даже опережала события, стараясь забраться Кристине мордой в карман или в сумку.

У Кристины оказалось от природы прекрасно развитое чувство равновесия, и потому верховая езда давалась ей очень легко. Не прошло и нескольких дней, а она уже могла ехать рысью без стремян, и скоро ее выпустили в поле. Единственное направление, в котором она никогда не ездила, был поселок, застроенный особняками, даже несмотря на то что теперь большинство домов были закончены и в них появились люди. Теперь там слышался и собачий лай, и плач детей, и музыка, короче, обычные звуки человеческого жилья, неважно, богатого или бедного.

Но несмотря на это, Кристина не могла ничего с собой поделать и всячески избегала и сам фешенебельный поселок, и дорогу к нему.

Постепенно наступала зима, земля промерзла, как каменная. В один из таких дней Медаль повредила копыто — не роговую плотную часть, а мягкую, которая находится в центре. Кристина расстроилась до слез, — она помнила себя с растянутыми связками. Она слезла с лошади, и они вместе шагом вернулись домой. Кристина своими руками прочистила и промыла рану, завела Медаль в денник и угостила ее хорошей порцией комбикорма.

Теперь ей казалось, что ее настоящая жизнь проходит здесь, а все остальное существует лишь как необходимый, но скучный фон. Она продолжала учиться, твердо решив стать художником-анималистом, а еще точнее — лошадистом (или как их называют?). Кроме учебы, Кристина по-прежнему помогала матери в ларьке, тем более что нужно было зарабатывать на любимое дело. В первые несколько раз Кристина занималась верховой ездой бесплатно, но не могла же она сесть на шею Дмитрию и Людмиле, — ведь содержание лошадей обходилось недешево.

Жизнь шла своим чередом. Выпадал снег, таял и снова выпадал. Костя Малинин сделал официальное предложение, но документы в загс пока подавать не носили — у Ванды, как всегда, не было времени.

Жемчужина викторианской архитектуры

Валерия мрачно бродила из угла в угол одной из комнат жемчужины ранней викторианской архитектуры в графстве Хартфордшир. За те несколько недель, что она провела здесь, ей осточертел и сам дом, и описание его художественных достоинств, которым пичкал ее мистер Уолш. Еще слава Богу, что от Валерии не требовалось поддерживать чистоту в этом доме. По утрам четыре раза в неделю приходила миссис Роберте из ближайшей деревни, которая готовила обед и убирала комнаты. Поскольку Валерия мало продвинулась в изучении английского языка, миссис Роберте ограничивалась кратким «Good morning, madam» и принималась за работу, но Валерия безошибочно чувствовала, что миссис Роберте не одобряет блажь своего хозяина, который зачем-то привез из России красивую, но ни к чему не годную молодую особу. Миссис Роберте или сам мистер Уолш привозили из супермаркета продукты, и по вечерам, когда мистер Уолш возвращался домой, само собой предполагалось, что Валерия приготовит ужин и накроет на стол.

Готовить было несложно — достаточно сунуть полуфабрикаты в микроволновую печь, поджарить хлеб в тостере, сварить кофе в кофеварке, но само сознание того, что она оказалась в ненавистной для себя роли обслуживающего персонала, невероятно раздражало Валерию.

Она тоскливо поглядела сквозь стеклянную дверь гостиной в сад. Мистер Уолш очень гордился тем, что сад заложен еще в восемнадцатом веке и являет собой прекрасный образец садово-парковой архитектуры. Поначалу Лера тоже была восхищена садом, который своими размерами превосходил подсолнечное поле в Пятихатках. Но, к сожалению, погода стояла ветреная и дождливая, листья с деревьев почти облетели, а вечнозеленые кустарники казались мрачными и угрюмыми. Сегодня опять моросило, и даже в удовольствии погулять по дорожкам парка ей было отказано.

Валерия уныло перебирала в уме события последних месяцев. Поездка в Англию казалась такой многообещающей, а мистер Уолш таким внимательным. Он помог ей получить гостевую визу, намекал на возможный брак… Однако еще в Петербурге между ними произошел первый конфликт.

Приняв окончательное решение уйти от Вадима и вообще покинуть Россию, Валерия стала подсчитывать свои финансы. Оказалось не так мало, но и не так много. Тридцать две тысячи за дом, еще две-три, ну максимум четыре удастся выручить, продав все, что можно. Валерия понимала, что вещи, которые новыми стоили дорого, придется отдавать за бесценок, тем более что времени на поиск выгодных покупателей нет. «Жаль, мини-коптильню так и не забрали у стариканов», — думала она.

Она, конечно, рассчитывала на Уолша, но все-таки хотелось иметь кое-что про запас, вдруг все его обещания окажутся липой. Хорошо бы взять что-то еще… Небольшое, но ценное… Валерия уже знала, что золото провезти через границу не так просто, если найдут, конфискуют без разговоров. Она снова вспомнила мини-коптильню, затем ее мысли перекинулись на квартиру Вороновых-старших. «А ведь там много всяких ценных вещей, — думала она. — Но громадные, как их вывезешь…» Она имела в виду прежде всего приглянувшийся ей старинный буфет. И тут ее осенило. Картина. Ну конечно! Она небольшая, ее можно вынуть из рамы и везти просто в рулоне. «Сэмюел предлагал за нее несколько тысяч фунтов, в долларах это почти в два раза больше, — думала Валерия. — Но на самом деле ее стоимость наверняка гораздо больше, иначе он не стал бы так ее домогаться. Но мне-то он даст за нее настоящую цену…»

Угрызения совести не мучили Леру Воронову, в девичестве Бабенко. Она вовсе не считала то, что собиралась сделать, воровством и даже оскорбилась бы если бы кто-то назвал ее воровкой. Ведь она оставляет Вадиму все: мебель, кухонные принадлежности, мини-коптильню, наконец. И вообще, после всего, что он сделал…

Валерия прекрасно знала, что ключи от дома лежат в сером пиджаке, и вот, когда он в очередной раз, ничего не сказав, исчез на несколько дней, она решилась. Предварительно позвонила в квартиру Вороновых-старших, хотя знала, что стариканы сидят у себя в Комарове. Затем взяла такси и через двадцать минут была уже на Третьей линии. Лера не стала отпускать тачку, не хотелось снова голосовать уже с картиной в руках.

Она пробыла в квартире минут пять, не больше. Когда, сняв со стены «Женщину с петухом» и завернув ее в заранее приготовленную простыню, она открыла замки, чтобы выйти, раздался телефонный звонок. Лера машинально подняла трубку и в тот же миг поняла, что не стоило этого делать. Однако это оказалась ложная тревога. Женский голос спрашивал Вадима. Валерия сразу же узнала его — это его дурочка, с дня рождения которой все и началось. Снова с ней снюхался, поняла Валерия и даже обрадовалась, что эта его краля попала на нее. Пусть не думает, что у них все так плохо.

— Его нет дома, и он будет не скоро. Ему что-то передать? — спросила Валерия голосом жены, которая недовольна, когда ее мужу звонят женщины.

В трубке пролепетали что-то неопределенное, и разговор прекратился.

«Пусть теперь объясняет ей, что я оказалась здесь случайно», — внутренне рассмеялась Валерия и открыла дверь.

Однако, когда она доставила «Женщину с петухом» в «Европу», мистер Уолш отреагировал совершенно не так, как ожидала Лера. Он не только не обрадовался, а очень рассердился. Он попросил Валерию немедленно отнести картину назад, а когда она попыталась убедить его взять картину в Англию, объяснил:

— В Англии доброе имя фирмы значит очень многое. Если разнесется слух, что я имею отношение к краже ценностей, никто не захочет иметь со мной дел. Понимаешь? Да, картина мне нравится, и, я уверен, ее можно продать с большой выгодой, возможно с очень большой, но я не хотел бы, чтобы эта сделка стала последней.

Уолш потребовал, чтобы картина немедленно покинула его номер. Пришлось подчиниться. Однако, вместо того чтобы отвезти ее назад на Васильевский, Валерия привезла картину к себе на «Горьковскую».

Она прислонила раму к стене и всмотрелась в лицо женщины, державшей на руках петуха. Ей показалось, что та смотрит на нее с беспомощным укором. Валерии стало не по себе, и она перевернула картину лицом к стене. «И что они в ней нашли?» — подумала она.

Однако Сэмюел рассчитывал получить за нее раза в три больше, чем предлагал Вороновым. Значит, баксов тысяч тридцать-сорок. Больше, чем стоил особняк. «Мерзкие жмоты, — подумала Валерия про стариков. — Ну что им стоило отдать ее… А у нас был бы дом… Так им и надо!»

Она твердо решила картину не отдавать и припрятать где-нибудь до лучших времен. В конце концов, как говорил Сэмюел, искусство — одно из самых надежных помещений денег.

Валерия снова взглянула на мокрый сад за стеклом. Хоть бы в город выбраться. Но именно в город, а не в городишко, где хоть и есть какая-нибудь церковь тринадцатого века, но со скуки сдохнуть можно.

Правда, поначалу все шло неплохо. Они провели в Лондоне целую неделю, и Уолш добросовестно возил Леру по театрам, музеям и ресторанам. Но все оказалось совсем не так замечательно, и Валерия совсем не чувствовала себя счастливой. Англичанин оказался ужасным занудой. Экскурсии по городу и по музеям превратились просто в муку, и даже походы в магазины он умудрился испортить. Он настоятельно советовал Валерии купить одно и не покупать другого. И она понимала, что должна соглашаться, если хочет продолжения их отношений.

Валерия хотела завести его вечером в какой-то ночной клуб, но Уолш мягко, но твердо отказался. А уж когда приехали в знаменитый дом в Хартфордшире Валерия скоро поняла, что лучше уж было бы оказаться в Пятихатках. Такая же деревня, только здесь говорят по-английски.

На самом деле в Пятихатках-то было здорово. А как у бабки Стефы дыни воровали из огорода! А как вечерами молодежь собиралась и чуть не до утра сидели. Весело было. Не то что здесь. Впрочем, по сравнению с домом Уолша жизнь в больнице показалась бы захватывающим романом. Валерия бы, конечно, нашла, как убежать от его опеки, но загвоздка заключалась в том, что тут никто не говорил по-русски.

Это было ужасно. Конечно, теоретически Лера знала, что в Англии говорят по-английски, но она не представляла себе, как это ужасно — жить и не понимать ни слова, не иметь возможности ни с кем перекинуться словом, кроме противного Уолша, которого она уже начинала ненавидеть.

Правда, Сэмюел почти сразу нанял Валерии учительницу английского языка мисс Аткинс — долговязую сухую даму без возраста. Она появлялась в их доме четыре раза в неделю, занималась с Лерой грамматикой и произношением и ставила видеозаписи с учебными программами, где какие-то скучные англичане посещали банк, почту, поликлинику и другие заведения, подолгу обсуждая каждый свой шаг. В магазинах Лера стала держаться свободнее, но друзей у нее так и не было. Более того, ей казалось, что на нее смотрят иначе, чем на других.

— Не расстраивайся, дорогая, — объяснил ей Уолш. — Англичане ужасные ксенофобы. Другими словами, они не любят иностранцев. Чтобы к тебе привыкли, надо прожить тут лет десять, не меньше. И то ты никогда не станешь для них своей. Это не Америка.

«Десять лет! — с тоской думала Валерия. — И ради чего? Ради того, чтобы, когда я буду чинно гулять с маленьким Уолшем, викарий кивнул мне с любезной улыбкой».

Лера немного оживилась, когда их в первый раз пригласили на прием, но, побывав на нем, а затем еще на парочке подобных мероприятий, поняла, что никогда не почувствует на них себя свободно, даже если заговорит языком Диккенса или Агаты Кристи. Англичане оказались на редкость скучными, их вопросы про Россию и Петербург были ужасно однообразными, а сами эти приемы, где разносили на подносах напитки, а на столиках лежали в маленьких блюдечках крекеры и орешки и где не было ни одного стула, чтобы присесть, превращались в тяжелую повинность.

И в то же время бежать было некуда. Гостевая виза кончалась, продлить ее можно было, только прибегнув к помощи Уолша. Уехать в Америку или во Францию Валерия не могла потому, что для этого будет нужна виза, а ей могут отказать.

Самым разумным было бы стиснуть зубы и терпеть до того дня, когда, получив развод с Вадимом, Валерия станет миссис Уолш и, вслед за тем, гражданкой Великобритании. Но ждать придется, возможно, долго.

Валерия посмотрела на часы и внутренне застонала. Скоро явится Уолш. Без него было просто скучно, но с ним — противно. Она прошла в гостиную и села в кресло напротив телевизора. Английское телевидение оказалось еще одним разочарованием, потому что показывали новости, бесконечные ток-шоу или знаменитых комиков, которые тараторили так быстро, что невозможно было уловить ни слова. Боевиков почти не показывали, а когда Лера заикнулась мистеру Уолшу о том, что хотела бы брать фильмы напрокат, он с гордым видом показал ей свое собрание — в основном элитарное кино, которое смотреть было вообще невозможно.

Валерии все чаще вспоминался Питер. Странное дело, там тоже большую часть года были то дожди, то слякоть, а все же в ее памяти город возникал живым и многолюдным, и в нем не было скучно. Валерия вспоминала казино, посиделки у приятельниц, свою недолгую семейную жизнь. Нередко теперь, когда Сэм начинал о чем-то рассуждать, она отключалась и думала о Вадиме, и ей становилось даже жаль этого красивого жизнерадостного парня. Но пути назад не было, особенно после истории с картиной.

На подъездной аллее послышалось шуршание шин и звук мотора — Сэмюел Уолш возвращался в свое гнездышко. Валерия выключила телевизор и вышла в холл.

Мистер Уолш встретил свою возлюбленную нежным поцелуем и радостно показал ей бумажный пакет:

— Я привез замечательный стейк, дорогая. Сейчас я тебе покажу, как его поджарить на гриле, и у нас будет типичный английский ужин. Йоркширский пудинг ведь еще остался?

Валерия заставила себя улыбнуться в ответ и пошла за мистером Уолшем на кухню.

«Нет чтобы приготовить все самому, а потом позвать меня, — раздраженно подумала Валерия. — Учить ему надо! “Я сейчас покажу, а с этого дня ты будешь делать точно так же”». Однако вслух она ничего не сказала и послушно помогала мистеру Уолшу готовить типичный английский ужин.

— Как приятно возвращаться домой и знать, что ты меня ожидаешь, — произнес он. — Я столько лет мечтал о домашнем уюте.

«Клюнул!» — подумала Валерия, но не ощутила никакой радости.

Пробило десять. Мистер Уолш вставал и ложился рано, как и все в этой дыре, а потому сказал:

— Дорогая, уже поздно. Я тебя жду. — Он обнял Валерию и пошел вверх по лестнице, ведущей в спальню.

— Я сейчас. — Валерия постаралась, чтобы голос звучал приветливо, но это удавалось с трудом. Она налила себе полбокала виски и залпом выпила. Потом закурила сигарету.

При мысли о том, что в этом доме ей предстоит провести оставшиеся годы своей жизни и каждый день будет точно таким, как этот, Леру охватила такая тоска, что захотелось плакать. Но она вовремя сдержала себя.

«Ладно, поживем, чего-нибудь придумаем. Главное сейчас — выйти замуж. А там посмотрим. Отольются кошке мышкины слезки».

Валерия поправила прическу перед зеркалом, висевшим в холле, проверила, не осталось ли следов слез на щеках, и стала подниматься на второй этаж, где ждал ее мистер Сэмюел Уолш.

Что будет с лисой?

Однажды, выйдя из автобуса, Кристина увидела, что у конюшен стоит огромный странного вида фургон, от которого тянутся толстые черные кабели. Подойдя поближе, она увидела, что на боку у фургона написано:, «Петербургское телевидение».

На конюшне царила необычная сумятица, которую всегда умеют навести киношники. Бегала какая-то девица, вся в черном, ходил длинноволосый парень с огромной видеокамерой на плече, метались в панике ассистенты. Когда Кристина подошла, никто не обратил на нее внимания. Даже у Люси, которая во всех ситуациях умудрялась сохранять истинно олимпийское спокойствие, в глазах мелькало безумие.

Кристина, разумеется, сообразила, что идет или готовится съемка для телевидения, но она никак не могла выяснить: что снимают, для какой передачи?

Больше всего ее смутило то, что откуда-то из-за конюшен слышался лай. Судя по всему, там помещалась чуть не целая свора собак.

Она хотела спросить Настю (ту самую девчушку с косой), которая только что промелькнула совсем рядом, но та вдруг исчезла, как сквозь землю провалилась. Кристина обернулась, пытаясь выяснить, куда же она Делась, и вдруг увидела, как из другого, не менее внушительного фургона вышел… Михаил Боярский — в высоких сапогах, узких белых брюках и с хлыстом в руках.

Кристина замерла на месте. Не то чтобы она была особенной поклонницей этого артиста, но его появление в АОЗТ «Конник» было очень неожиданным.

«Неужели снимают кино», — подумала она, и в этот момент к ней подскочил Паша:

— Кристинка, тебя Митя ищет, скорей пошли!

— Куда? — изумилась Кристина.

— Туда! — Паша нетерпеливо махнул рукой. — Да пошли же! Времени нету! А еще переодеваться!

— Зачем переодеваться? — Кристина даже остановилась в изумлении.

— Как это — зачем?! — возмутился Паша. — Ты что же думаешь, баре вот в таких польтах или куртках на охоту ездили?

— Какие баре? — Кристина была совершенно сбита с толку.

— Да хватит болтать! — в негодовании крикнул Паша. — Там же люди ждут!

Он схватил Кристину за руку и потащил к дому. До двери оставалось еще несколько шагов, когда она распахнулась сама собой и оттуда вышла дама в длинном платье и с таким же хлыстиком, какой был в руках у Боярского. Присмотревшись, Кристина поняла, что перед ней Люся, но измененная почти до неузнаваемости. Больше всего поражала прическа: волосы были подняты вверх, на них изящно сидела небольшая шляпка с развевающейся сзади белой вуалью.

— Какая вы красавица! — не смогла сдержать восхищения Кристина.

— Они любую в красавицу превратят, — засмеялась Люся. — Иди скорее, одевайся. Скоро начнут.

Из дома выскочил небольшой плотный человек с растрепанными волосами, вернее, с их остатками, вольготно росшими вокруг обширной лысины. Он ткнул пальцем в Люсю, затем уставился на Кристину и закричал:

— Я же сказал скорее! Солнце уйдет! — И он помчался к фургонам.

— Это режиссер? — спросила Кристина Пашу.

— Оператор, — коротко бросил тот. — Ну давай же скорее!

Было похоже, что толстый человек заразил его своей лихорадкой, причем Паша заболел ею в самой тяжелой форме.

Кристина вошла в дом, и на нее немедленно накинулась девица в черном, которая, как оказалось, была костюмершей. Она окинула вновь вошедшую пристальным оценивающим взглядом и бросила другой особе, находившейся здесь же:

— Прекрасный типаж. Волосы распускаем. Темно-зеленая амазонка — как раз. Рыжее с зеленым будет смотреться.

Вторая, дама без возраста, подошла и стала вглядываться в Кристину так пристально, что той стало не по себе. Можно было подумать, что она не живой человек, а манекен.

— Естественная косметика. — Дама наконец вынесла вердикт. — Чуть усилить природные краски — и достаточно.

— Алла, Света! — в помещение вбежал оператор. — Вы скоро? Добьетесь того, что солнце уйдет.

Обе дамы, испугавшись такой мрачной перспективы и не желая нарушать законы мироздания, быстро заработали, причем объектом их деятельности была Кристина. Ее вмиг облачили в темно-зеленую амазонку, и, пока одна из них (возможно, Алла) подшивала внизу юбку, вторая, с деловитым видом заправского миниатюриста, работала кисточками и щеточками.

Не прошло и пяти минут, как Кристина была почти готова. Ее водрузили на середину комнаты, после чего Алла и Света отошли на несколько метров и стали, прищурив глаза, рассматривать творение своих рук. Они в общем и целом остались довольны, только Алла (или Света) поправила амазонку, а Света (возможно, Алла) слегка усилила цвет губ, пройдясь по ним более яркой помадой.

— Ну теперь пойдем, — сказали они и вывели Кристину на воздух.

Кристина осторожно ступала на землю хорошенькими ботиночками, которые, правда, безбожно жали. Переступая через особо грязное место, она приподняла юбку так, как это делают дамы в фильмах из жизни прошлого века.

Ее уже ждала готовая выезжать Медаль. Кристина на миг остановилась в растерянности: как же она поедет в юбке — в ней даже в седло не запрыгнешь, но бросив взгляд на лошадь, вдруг увидела, что седло-то совершенно другое — дамское. И ехать она должна, сидя на Медали боком, а она этого не пробовала никогда в жизни. «А вдруг не выйдет? — мелькнула тревожная мысль, но ей на смену пришла более смелая: — Надо попробовать».

Правда, сесть в дамское седло без посторонней помощи Кристина все-таки не смогла. Но это и не было необходимо. По сюжету она должна была лишь скакать в массовке, изображая молодую барышню на охоте. Люся была барыней постарше, Дмитрий был одет егерем, а Паше, видно, досталась роль дворового мальчишки. Тут же крутилась дворня; в глаза бросалась Настя в сарафане и накинутом на плечи теплом платке, она, видно, понравилась режиссеру и оператору своей косой, и они сразу же поставили ее на первый план.

Появились егеря с собаками. Кристина не могла оторвать от них глаз: это были чистокровные русские борзые — поджарые, с тонкими вытянутыми мордами и длинными ногами, они казались живым воплощением утонченности и аристократизма.

Все было готово: егеря сдерживали рвущихся вперед собак. Боярский вскочил в седло, статисты — и крестьяне, и обе барыни — заняли свои места, оператор схватился за камеру, режиссер дал последние указания, Алла и Света поправили на ком-то драный зипун, а вышедший из дома человек с большим фанерным ящиком крикнул: «Выпускаю!»

И тут случилось то, чего все время боялся оператор, — ушло солнце.

Боярский спрыгнул с лошади и снова спокойно закурил, крестьяне разошлись кто куда, Люся спешилась и, поддерживая юбку, пошла в денник. Все расслабились. Мужики в армяках закурили, кое-кто из дворовых девушек в кацавейках пил кока-колу из баночек. Внезапно оператор гаркнул:

— Приготовились!

И через секунду вспыхнуло яркое зимнее солнце.

Все моментально пришло в движение. Толпа крестьян заволновалась, все оседлали своих лошадей, человек открыл таинственный фанерный ящик, и из него выскочила лиса. Она яркой красной точкой понеслась по белой пороше, камера застрекотала, запечатлевая ее стремительный бег. Кристина как завороженная смотрела на это маленькое ярко-рыжее животное, которое, стремясь к свободе, быстро мелькало где-то впереди. Она была так прекрасна, так красива.

Собаки, увидев, что зверек ускользает, буквально рвались с поводков, и Кристина вдруг представила себе охоту с другой стороны, с точки зрения гонимого, с позиции лисы, которую гонит целая свора, за которой несутся собаки, люди, лошади. И в тот миг, когда егеря должны были спустить собак, она внезапно пришпорила Медаль и бросилась наперерез егерям.

— Стойте! Стойте! — крикнула она.

Она натянула повод и поставила Медаль на дыбы. Лошадь гневно заржала, Кристина хлопнула в воздухе кнутом, отчего раздался сухой щелчок, немного похожий на выстрел.

Никто этого не ожидал. Целую минуту камера продолжала стрекотать.

Первым опомнился режиссер.

— Стоп! — крикнул он оператору и в ярости обернулся к Кристине: — Ты что, с ума сошла? Этого нет в сценарии. Что за отсебятина?!

Оператор оторвался от камеры и в свою очередь заорал:

— Коля! Это же здорово! Это находка! Еще пару дублей, — обратился он к Кристине. — Кадры вышли — просто улет!

— Но тогда нужно изменить сценарий, — сказал режиссер.

— Где сценарист? — гаркнул оператор, который, похоже, был здесь самым главным.

— Ты прекрасно знаешь, что он получил аванс за три серии и теперь не появится, пока…

— Ну и черт с ним, — сказал оператор. — Пусть потом переделывает. Итак, еще дубль. И надо бы ввести ее в действие. Дайте какие-нибудь слова… Вы согласны, Девушка? — спросил режиссер Кристину, на которую были обращены сейчас все взоры.

— А что будет с лисой? — спросила Кристина.

— Вот! — воскликнул оператор, картинно воздевая руки к небу. — Девушке без имени дают роль крупным планом. Вы понимаете, что это значит — крупным планом? Наши питерские театры набиты актрисами как бочка селедками, и большинство из них никогда — понимаете, никогда — не получали ролей в кино, пусть даже в телесериале. И они готовы были бы съесть свои шапки, или что там у них, чтобы получить такую роль. А вам, дорогуша, она падает с неба, но вы не соглашаетесь, а еще задаете идиотский вопрос: что станет с лисой? Отвечаю: ничего плохого с ней не станет. Лиса дрессированная, вон там красные флажки, они приведут ее к машине, где ждет дрессировщик. Понятно? Или вы думаете, что у нас на каждом дубле будут рвать на части лису? Не слишком ли дорого, а? И вообще, мы не живодеры, или за кого вы нас принимаете?

Кристина молчала, все еще не окончательно придя в себя.

— Так вы согласны или нет? — рявкнул режиссер, решивший прийти на помощь оператору.

— Да, — кивнула Кристина,

— Ну наконец-то! Значит, так, ваша лошадь внезапно встала на дыбы, вы потеряли управление, или как там говорится о лошадях, и вам на помощь приходит Иван Алексеевич Мещерский, вот он тут. — Режиссер указал на Боярского, который наблюдал за всем происходящим с иронической улыбкой. — Он берет лошадь под уздцы и вы говорите ему: «Большое спасибо, князь. Вы спасли мне жизнь». Вы поняли?

— Поняла, — кивнула Кристина. — Только объясните мне, пожалуйста, кто я. Его невеста? Просто незнакомая девушка?

— Вы соседка, которая случайно становится свидетельницей охоты, когда Мещерский падает с лошади.

— И я оказываю ему первую помощь? — спросила Кристина.

— Слушай, Коля, а это мысль!

— Только не надо этих душераздирающих сцен, — раздался голос Михаила Боярского, — этих сестер милосердия, выносящих беспомощного мужика с поля боя. Женщина должна быть женщиной — пусть испугается, поплачет, позовет на помощь. А этих победительниц в троеборье нам не надо. Женщина должна всегда быть женщиной.

— Мишка, да ей тебя и не приподнять, не беспокойся, — заверил Боярского режиссер и обратился к Кристине: — Вы все поняли? Кстати, как ваше имя-фамилия?

— Кристина Калиновская, — ответила Кристина.

— Ишь ты, быть вам звездой экрана. — Он тут же бросился к статистам. — Отойдите, никого не должно быть в кадре. Итак, девушка на лошади сюда. Ваша лошадь встает на дыбы, вы пугаетесь, вас спасает прекрасный незнакомец. Начали!

Застрекотала камера, Кристина снова поставила Медаль на дыбы, но, в отличие от первого дубля, на ее лице застыло недоуменно-испуганное выражение, как будто все происходящее было для нее полной неожиданностью. Боярский смело ринулся к лошади и схватил ее под уздцы. Медаль тут же покорно встала, повинуясь незаметной для окружающих команде Кристины.

— Не бойтесь, прошу вас. С вами все в порядке? — сказал Боярский, но не так, как говорил только что, а голосом Теодоро и д’Артаньяна.

— Да как будто, — сказала Кристина все еще немного испуганно. Но Медаль стояла спокойно, и она слабо улыбнулась. — Большое спасибо вам, князь. Возможно, вы спасли мне жизнь. — И она грациозно протянула ему тонкую руку, затянутую в лайковую белую перчатку.

— Был рад услужить вам, — склонил голову Иван Мещерский.

— Заезжайте к нам, — заметила Кристина. — Матушка будет вам очень рада.

— Стоп! — завопил оператор.

Камера остановилась.

— Что за отсебятина? — вторил ему режиссер. — Это вам что, вечер экспромтов? Но вообще, получилось очень неплохо. Так и оставим, пожалуй. Теперь сцена охоты. Егеря, — он повернулся к статистам, — приготовиться! Начали!

Мэтр Андреа Гримальди

Стоит ли говорить, что Вадим давно не смотрел телевизор. Он не только не включал его сам, он не мог находиться в помещении, где светится голубой экран. Не то чтобы он боялся снова увидеть себя в дурацком клипе или услышать нечто новое о скандале с ЗДР, но почему-то любые телепередачи с некоторых пор внушали ему невероятное отвращение.

Поэтому, когда он увидел, что на кухне у Сергея работает черно-белая «Юность», он хотел попросить приятеля немедленно выключить эту пакость, но стоило ему взглянуть на экран, как его буквально пронзило током.

На экране была Кристина. В следующую секунду камера переплыла на говорившего с ней Михаила Боярского, и Вадим подумал, что ему все только показалось, что эта какая-то актриса, просто похожая на НЕЕ.

Серега, зная своего приятеля, взялся за ручку, чтобы выключить телевизор, но Вадим вдруг крикнул:

— Да подожди ты! Не выключай!

Серега в недоумении замер, продолжая держаться за ручку.

— Сделай погромче, — раздраженно сказал Вадим а тут. же поправился: — Пожалуйста. Серега пожал плечами, но звук прибавил.

Нет, это определенно была Кристина! Не может быть, чтобы на свете существовала другая девушка, настолько похожая на нее. Разве что сестра-близняшка? Но у Кристины не было никакой сестры…

— Я пришел засвидетельствовать почтение вашей матушке, — целуя ей руку, говорил на экране Боярский.

— Она сейчас выйдет, — сказала Кристина. И голос был ее. Только вот интонации… Вадим никогда не слышал, чтобы ЕГО Кристина говорила так. В ней появились аристократизм и благородство, сочетавшиеся с необыкновенной простотой.

Вадим, все еще не вполне доверяя тому, что видят его глаза, потер лоб и виски, как будто хотел изгнать из сознания это наваждение. Но действие на экране длилось, и уже навстречу Боярскому вышла ее мать, которую изображала хорошо знакомая в лицо актриса, ее фамилию Вадим сейчас не мог вспомнить.

Скоро эта сцена кончилась, и Кристину больше не показывали, но Вадим как завороженный досмотрел фильм до конца. Это оказалась очередная серия отечественного телефильма «Осень в Мещерском».

— Сериал какой-то? — наконец спросил Вадим у Сереги.

— Да вроде. — Тот, все еще не понимая, чем вызвано столь странное поведение товарища, пожал плечами. — Мать смотрит, кажется.

Вадим не стал ничего больше спрашивать, но актриса, так похожая на Кристину, как будто взяла и вытащила на свет из его души то, что, казалось, уже давно похоронено. Кристина… Как часто стал вставать перед ним ее образ. Вадим вспомнил, как она смеется, как ласково говорит с ним, вспомнил ее отчаяние после этого злополучного дня рождения. Вспомнил самого себя — самоуверенного и безжалостного. Тогда он поднимался наверх, что ему какая-то влюбленная девчонка. Его ждала другая… И вот чем все обернулось.

Теперь, когда сериал кончился, Вадим уже не сомневался в том, что это была не Кристина, а просто похожая на нее актриса. Эта девушка на экране прекрасно управлялась с темно-рыжей, почти черной лошадью, она была просто виртуозная наездница. А ее сдержанные и аристократичные манеры… Кристина, которую знал Вадим, была не такой. Она казалась ему порывистой девчонкой, готовой взять и броситься ему на шею, захохотать или ни с того ни с сего начать читать стихи… И все же какое сходство…

— Так чего ты на это скажешь? — услышал он Серегин голос.

— На что? — недоуменно поднял голову Вадим.

— На то, что я сказал! Да ты что, ворон считаешь?

— Да я сам — ворона, — ответил Вадим усмехнувшись. — Все проворонил.

— Следи за базаром! — несколько не к месту сказал Сергей, который обзавелся словарем воровского жаргона и теперь старался говорить на фене.

— В натуре, — вяло отозвался Воронов.

— Значит, так, повторяю для невнимательных, — терпеливо начал Сергей. — Слушай сюда. Я вышел на некоторых деятелей, которым нужны агенты. Работа вроде курьерской. Но платят нормально. Это филиал одной западной фирмы и уровень оплаты там тоже фирменный. Ништяк!

— Возможно, что ништяк, а может быть, и обычная надуваловка. Там не велели прийти на собеседование, которое стоит десять тысяч?

— Да нет, это совсем не то. Дело — верняк!

* * *

«Осень в Мещерском» пользовалась достаточным успехом у зрителей, который, впрочем, не шел ни в какое сравнение с успехом мексиканских сериалов — нашим киношникам трудно сделать нечто столько же примитивное.

Кристина сыграла в нем эпизодическую роль, появившись в трех сериях. Однако это был большой, можно сказать, оглушительный успех для девушки, которая не имела актерского образования и никогда даже не думала стать актрисой. Сказались ее природные данные, вкус и не в последнюю очередь умение ездить верхом. Конечно, в том же «Коннике» были женщины, ездившие куда лучше, но не все они обладали остальными качествами.

Кристине понравилась эта работа. В эти минуты Кристина Калиновская исчезала, а вместо нее появлялась Анна, молодая соседка Мещерских, возможно слегка влюбленная в Ивана Алексеевича. Кристине не приходилось притворяться — она просто становилась этой девушкой из прошлого века, а потому говорила и вела себя естественно. Ей особенно нравилось то, что на время она забывала о себе. Никакой Кристины не было, значит, не было и ее боли. Она забывала, что несчастна, потому что вместо нее на свете появлялась другая девушка.

Впрочем, Кристина ни на минуту не сомневалась, что ее работа в кино — это не больше чем случайность. Она ни на что не рассчитывала — немного заработала, интересно провела время, и все. И за это надо сказать спасибо судьбе. Но не требовать большего. Кристина уже поняла, что нужно радоваться и быть благодарной за то хорошее, что происходит, а не переживать и не мучиться из-за того, чем оно может обернуться в будущем. Было — и на том спасибо.

Денег заплатили немного, прошли те времена, когда актеры могли жить на эпизодических ролях. Но Кристина была рада и этому. По крайней мере, они теперь смогут достойно отметить надвигающееся на Ванду и Костю Малинина событие.

Так бы и осталась «Осень в Мещерском» приятным воспоминанием, и ничем более, но судьба решила распорядиться иначе. Во всяком случае, она подстроила так, чтобы именно в эти дни в Петербург приехал прославленный итальянский режиссер Андреа Гримальди.

Знаменитый мэтр как раз собирался экранизировать манновского «Тонио Крёгера». Нужна была русская женщина на роль русской женщины: Гримальди считал, что ни француженка, ни итальянка, ни тем более американка, будь это хоть Настасья Кински, никогда не сможет справиться с этой ролью. Русскую таинственную душу нельзя изобразить или сыграть, ею надо обладать. Конечно, подошла бы Алиса Фрейндлих или Терехова, но возраст, увы… И вот однажды — то ли ему зачем-то показали пару серий нового российского сериала, то ли он случайно увидел его по телевизору — короче, каким-то образом взгляд Гримальди зацепился за экран, и он увидел Кристину. В тот же миг он понял, что это и есть та самая таинственная носительница русской души, которую он ищет.

— Che colpo di fortuna! — воскликнул прославленный мэтр, а переводчики перевели: «Какая удача!» О том, что русская женщина на четвертую часть полька, он не знал, да это и не имело никакого значения.

И все завертелось. Нашли режиссера и оператора, нашли Михаила Боярского, нашли АОЗТ «Конник» и Дмитрия, и только после этого в квартирке Ванды раздался звонок:

— Можно попросить Кристину Калиновскую?

— Одну минуту, — сказала Ванда и крикнула дочери: — Тебя!

— Я слушаю.

— Здравствуйте, — раздался прокуренный женский голос, — с вами говорит Тамара Юрьевна Покрышкина студия «Фора-фильм». Мы хотели бы пригласить вас на пробу,

— Да… — Трубка задрожала в руках Кристины. — Да-да… спасибо…

* * *

Через неделю в «Часе Пик» появилась заметка о пребывании в Санкт-Петербурге знаменитого кинорежиссера Андреа Гримальди, который высоко оценил дворцовые ансамбли, заботу мэра города о культурном наследии, тонкий кинематографический вкус самого Анатолия Собчака, а также пригласил на роль в своем будущем фильме молодую непрофессиональную актрису Кристину Калиновскую.

— Слушай, — сказала сыну Нонна Анатольевна, которой попалась на глаза эта заметка, — помнишь, у тебя была знакомая девушка, которую звали Кристина? Она не актриса?

— С чего ты взяла?

— Да вот тут пишут, Кристина Калиновская. Будет сниматься у самого Гримальди.

Вадим пробежал глазами заметку и с подчеркнутой небрежностью отложил газету в сторону.

— Нет, это не она, — сказал он с таким деланным равнодушием, что оно было красноречивее любых слов.

На самом же деле Вадим был готов разрыдаться, если бы мог позволить себе такую роскошь. Потому что, даже если он найдет Кристину, даже если увидит ее, теперь между ними действительно все кончено. Он не сможет сказать ей ни единого слова. Иначе получится, что он бросил ее, когда она была простой девчонкой, и сразу же появился, лишь только она стала знаменитой. Вадим был готов пожертвовать всем, лишь бы избежать не только подобного обвинения, но и малейшего подозрения.

И только сейчас он понял, что все это время в его душе продолжала теплиться слабая надежда на то, что все еще исправится, переменится к лучшему, что он снова найдет ее. Теперь эти надежды рухнули окончательно. Оставалось только звонить Сергею и наниматься в фирму. Пусть хоть наркотики возить. Какое это теперь имеет значение?

Приехали!

Кто бы знал: почему, когда открываешь зонт, его хвостик с куском липучки или болтающейся кнопкой непременно оказывается точно перед лицом?..

Вадим шел по Невскому, мимо тех же самых зданий, что когда-то в видеоклипе. Жизнь злорадно доказывала свое несходство с рекламой. Погода никак не реагировала на появление Воронова, мокрые тучи не расползались в стороны, и солнце не прорывало их веселым лучом, обещая, что все будет хорошо. Наоборот: из-за плотных облаков сумерки наступили раньше положенного, а фонари, то ли ради экономии электричества, то ли еще по каким причинам, зажигаться отнюдь не спешили. В общем, выставочный образец пакостного вечера в Питере, когда хорошо и уютно только дома, в теплой квартире.

Или…

Вадим покосился на интимно подсвеченные окна ресторанного зала «Гранд-отеля Европа», мимо которого как раз проходил. За опрятными столиками сидели дамы и господа в вечерних нарядах. Они беззаботно смеялись, серьезно разговаривали, молчали, романтически грустили, пуская тонкий дымок в сторону заплаканного окна. Кто-то явился в зал из уютного номера, кого-то ждали у выхода лоснящиеся иномарки… Где-то тут, возможно, и мистер Уолш…

Воронов отвернулся, перешагивая поток воды, изливавшийся из водосточной трубы. Его ноги еще сохраняли былую спортивную ловкость и исправно несли его через лужи, но мокрый снег неотвратимо проникал в кроссовки. Если бы не зонтик, Вадим давно промок бы насквозь. Возле очередной освещенной витрины он оттянул левый рукав и посмотрел на часы. Времени до назначенного часа был еще вагон и маленькая тележка.

«Вадик, дело есть!.. — ликовал по телефону Сережка. — Ща расскажу, с катушек слетишь!.. Ты как, завтра вечером можешь?» — «Знаю я твои дела, — хмуро проворчал в трубку Вадим. — Опять небось как в тот раз?..» — «Да ты что! Обижаешь, начальник! — весело возмутился Сергей. Чувствовалось, что его так и pacпирает от нетерпения. — Фирма класснец, никаких закидонов не будет! То есть я тебя сразу предупреждаю, работенка пока не ахти, но это ж на новенького!..» — «Ништяк, в натуре, заметано», — иронизируй над прежними увлечениями новоиспеченного бизнесмена, хмыкнул Вадим. Что-то в нем готово было уцепиться за новый Серегин прожект и напоминало, что жизнь — штука полосатая: поди угадай, за каким углом вновь начнется светлая полоса. Другая половина со знания, то ли более здравая, то ли более усталая и циничная, попросту отказывалась верить в возможность нового старта. Нет, оно, конечно, бывает, дает же судьба кому-то еще один шанс. Но не ему, Вадиму Воронову. Не ему.

Да и что путного мог изобрести этот салажонок семью пятницами на неделе?..

«Значит, в восемь вечера у выхода из метро «Московский вокзал»! — забил стрелку Сергей. — У того, который круглой башенкой! Как улица называется, где еще трамвай ходит?» — «Да уж мимо не пройдут» — сказал Вадим. «Только смотри не опаздывай!..» — «Век воли не видать», — фыркнул Воронов и положил трубку.

Холодная сырость давно вползла под кожаную куртку и тонкий свитер, добираясь до тела. В правом плече снова проснулась знакомая тупая боль, но Вадим не стал перекладывать зонт в левую руку, прислушиваясь к боли с каким-то даже мрачным удовлетворением. Душа, потревоженная обещанием неясных пока перспектив, высунула нос из глухого кокона, в котором последнее время пребывала, и неуверенно озиралась кругом. Ее куда-то тянуло. «Куда?» — спросил себя Вадим и вспомнил гостиничный зал, увиденный сквозь стекло. Хотелось ли ему вернуться в эту прежнюю жизнь?.. Только честно?.. О нет. Воспоминания, некогда будившие радость и гордость, теперь вызывали желание зажмуриться и отвернуться, давя дурноту. Вот так сидишь в ресторане и наслаждаешься закусками и вином, а потом тебя вдруг больно бьют под дых, и только что съеденные лакомства вылетают обратно невыносимо мерзкой струёй. Сравнение, быть может, и грубое, зато подходящее. Все, что Вадим за последний год сотворил со своей жизнью, как раз и было гнусной отрыжкой того доброго и хорошего, что могло состояться, но не состоялось. И кто, спрашивается, в том виноват?..

Поэтому в некотором роде приятна была и боль в плече, и мокрые ноги, и холод, покрывший кожу пупырышками. «Повод себя пожалеть», — беспощадно усмехнулся Вадим. Душа продолжала жаждать чего-то, и ему вдруг привиделась комната в родительской квартире. Красный ковер на стене, купленный во время свирепого дефицита и, соответственно, всеобщей моды на ковры, когда самые идиотские цвета шли нарасхват. Вадим никогда не любил этот ковер. Господи, почему?.. Как тепло и уютно, когда он висит на стене…

Включенный торшер. Дождь, шуршащий за окном. Кресло-качалка.

Рыжеволосая девушка, задремавшая в этой качалке под пестрым клетчатым пледом. Книжка, выпавшая у нее из руки…

Ведь мог бы он сейчас, вместо того чтобы тащиться на рандеву с Сергеем и впутываться в какую-то явную авантюру, спокойно и счастливо ехать домой, скажем, со сборов, и улыбаться, глядя сквозь ветровое стекло, и предвкушать, как бесшумно откроет дверь, поставит на пол тяжелую сумку, подойдет в одних носках, стараясь не скрипнуть паркетом, присядет возле кресла-качалки и станет гладить рыжие волосы той, что уснула с книжкой в руке, ожидая его. Ведь мог бы?..

Попытка пожалеть себя кончилась плохо. Никчемное самокопание вскрыло-таки нарыв, и мир заслонило слепящее: «но если я ЭТО потерял, тогда зачем все? ЗАЧЕМ?..»

На некоторое время Вадим перестал что-либо видеть перед собой и едва не налетел на коренастую приземистую тетку, катившую навстречу ему (не иначе с вокзала) тележку, нагруженную тремя одинаковыми полосатыми баулами. Вадим торопливо свернул зонт и юркнул в гостеприимно распахнутую дверь какого-то магазина, в свет и тепло.

Магазин оказался спортивным. Взгляд Воронова скользнул по велотренажерам, задержался на ярких шелковых одеяниях для ушу и остановился на теннисных ракетках, вывешенных над стеллажом. К струнам ракеток были нитками привязаны пушистые желтые мячики. Рядом красовались плакаты, посвященные теннису. На одной из фотографий Вадим увидел себя самого, вытянувшегося в великолепном прыжке.

Возле прилавка, отведенного под предметы для боевого искусства, женщина в брюках и куртке убирала в рюкзачок только что купленный оранжевый пояс. Сыну, безразлично решил Вадим, но потом по выражению лица понял: себе. Оранжевый, под сорок-то лет?.. А вот заслужила и счастлива. Не олимпийская, конечно, медаль. Не победа на соревнованиях в Риме. Зато никто не отнимет.

Вадим отвернулся и от женщины, и от своей фотографии, испытывая что-то похожее на тошноту. Зачем? Зачем все?..

По инерции он дошел до метро, но на часы больше не смотрел. Ему было безразлично, придет он вовремя или опоздает, и если опоздает, то станет ли Сергей его дожидаться. Не станет, значит, не судьба. Ну и пропади она пропадом, эта сулящая какие-то там перспективы работа…

Стоило ему появиться возле пешеходного перехода, как оранжевый «москвичек», точно в пародии на боевик, замигал ему фарами, потом снялся с места и подкатил, разбрызгивая лужи. Сергей распахнул правую дверцу:

— Давай! Я уж весь на дрянь изошел, думаю, куда пропал по дороге!

Вадим отряхнул зонт, забрался внутрь и пристегнул ремень. В машине было тепло и негромко работало радио. Сергей дождался зеленого света и покатил вперед по Литовскому проспекту. Вадим обратил внимание, что вместо привычной косухи на его приятеле был кожаный, но пиджак, а из-под него сияла белая рубашка. И галстук. И тонкий шелковый шарфик. И обычно задрипанный «Москвич» был начисто вылизан и внутри и снаружи. «А черт его знает, — сказал он себе, — вдруг Серый действительно…»

— Что-то ты какой-то… неотождествленный, — покосился на него Сергей. — Случилось что-нибудь?

Вадим поразмыслил и торжественно заявил:

— А я, между прочим, ни паспорта с собой не взял ничего.

— Да кому она нужна, твоя ксива! — фыркнул Сергей. — Ты со мной, а меня они знают. И все. Не имел ты, Вадька, дела с настоящими мужиками!

Вадим рассеянно слушал его возбужденную болтовню, собираясь спросить, куда хоть они едут. Тепло блаженно обволакивало озябшее тело, кожу кололи изнутри крохотные иголочки. Вадим откинулся затылком на подголовник, подумал о том, какое несчастье было бы вылезать наружу, если Сергей вдруг наедет на доску с гвоздями и…

Он проснулся, когда машина миновала площадь Победы и выскочила на Пулковское шоссе.

— …Билеты туда и обратно, так что завтра к вечеру уже и вернемся, — ничего не замечая, продолжал чесать языком Сергей. — Отзвонимся, доложимся, и по двести баксов в кармане! Не хило, а?.. А вот если понравимся…

— Это, значит, вроде как курьерами? — замедленно включился Вадим.

— Ну да, для начала. Я же говорю, не ахти что, но ведь на новенького!.. Вот потом, если понравимся…

— А что повезем-то? — Вадим поерзал на сиденье, поджал успевшие затечь ноги. — Знаешь, если дурь какую-нибудь, я…

— Да ты что, совсем не слушаешь, когда тебе объясняют? Какая дурь? Повторяю в четыреста тридцать восьмой последний раз…

— Ладно, — сказал Вадим. — Ты только из себя оскорбленную невинность, знаешь, не строй.

На шоссе было выставлено заграждение, но гаишник в блестящем от дождя плаще только скользнул равнодушным взглядом по «Москвичу» с двумя пассажирами вполне славянского вида. Машина миновала поворот на Пушкин и стала взбираться на Пулковскую высоту.

* * *

Ее звали Камей Мажик, но она об этом не подозревала. Равно как и о том, что широколицый человек с золотой цепью на шее купил ее прямо на выставке, вместе с почетной ленточкой и дипломом. Камей только помнила, как знакомые руки в последний раз вынули ее из корзинки, как хозяйка поцеловала ее и передала в другие руки, чужие. Камей не забеспокоилась: она давно привыкла к незнакомым людям, которые поднимали ее над головой, гладили, поворачивали, любовались, потом возвращали хозяйке. Однако на сей раз ее долго везли куда-то в плетеной клетке, поставленной на заднее сиденье автомобиля, и наконец выпустили в комнату, где она никогда еще не бывала.

— Порядок! Кошку вперед, теперь можно самим! — удовлетворенно сказал широколицый. Камей его не услышала. Как многие пушистые белые кошки с голубыми глазами, она была совершенно глухой. Человек справлял новоселье, но Камей так об этом и не узнала.

Сначала она с любопытством обследовала комнату, лестницу наверх и другие комнаты. Потом заскучала и стала искать уютное место, чтобы улечься и наблюдать за происходившим. Хозяйка не появлялась.

В гостиной был стеклянный потолок, и Камей полдня следила сквозь него за птицами, изредка щелкая зубами. Вечером в углу зажегся камин, а возле стены заработал телевизор. Камей любила следить за движущимися картинками, они забавляли ее. Она подошла поближе, а когда широколицый оглянулся и призывно похлопал себя по бедру, даже собралась было вспрыгнуть ему на колени.

— Кумявка!.. — в восторге заорал вдруг ее новый хозяин, и Камей, испуганная резким движением, на всякий случай отбежала подальше. А он, восхищенный тем, как расправился западный журналист с непроизносимой для него фамилией российского спортсмена, оглянулся и указал на нее пальцем: — Во дают, Кумявка!.. Эй, ты, как тебя там, твою мать, Камея! Все. теперь будешь Кумявкой!..

Это было давно, и хозяйка по-прежнему не появлялась.

Сегодня широколицый разводил что-то в пластмассовой ванночке на столе, когда появился еще один человек, которого Камей тоже никогда прежде не видела. Охранник проводил его в гостиную, и хозяин дома поднял руку, перепачканную синим:

— Ага! Здоров, Адрианыч!.. Митяй, тащи кота, пускай доктор посмотрит.

Павел Адрианович, а это был именно он, отнюдь не пришел в восторг от такой перспективы. Возможно, спортивный врач даже вспомнил хрестоматийную байку о знаменитом хирурге, предложившем художнику выкрасить дверь в ответ на просьбу вот так посмотреть художникову собачку. Как бы то ни было, он ничем своего неудовольствия не показал. Наоборот, доброжелательно улыбнулся и вытащил из кармана очки.

Охранник Митяй снял безропотную Камей с подоконника и понес ее доктору.

— Вот, — сказал хозяин дома. — Чуть не тонну зелени отвалил. Персидская называется. С вуалью.

— А это что в ванночке? — удивился Павел Адрианович, ощупывая ребра Камей. — Мыть хотите? А я-то похвалить собирался, какая, думаю, чистенькая…

— Мыть!.. — развеселился хозяин. — Мне тут для хохмы красящий шампунь подарили. Специальный кошачий. Думаю, зачем добру пропадать? Бегала белая, побегает теперь голубая…

Павел Адрианович вежливо засмеялся, одобряя хозяйскую шутку. Потом сказал:

— Я все привез, Валентин Эдуардович, как договаривались. Вот, в дипломате. Проверять будете?

В это время снова открылась дверь, и второй охранник впустил стройного молодого человека в светлом костюме. Следом зашел крепкий парень с волосами, коротко остриженными надо лбом и собранными в длинный хвост на затылке. Он кивнул Митяю, как старому знакомому. Валентин Эдуардович не обратил на него никакого внимания.

— Антошка! — тут же окликнул он человека в светлом костюме. — Ну-ка, отчини портфель! — Антон послушно поднял кейс на стол, расстегивая замочки, и хозяин снова развеселился: — Антошка, Антошка, пойдем копать картошку!..

На сей раз смеяться пришлось обоим: и Павлу Адриановичу и Антону. Охрана равнодушно безмолвствовала.

Пока Антон возился с бумагами, Валентин Эдуардович перечитал инструкцию к шампуню, потом посмотрел на стенные часы, сделанные в виде здоровенных наручных, и укорил Антона:

— А ты базланил, парни надежные! Опаздывают, между прочим!..

Ему только сейчас пришло в голову, что кошка может начать ерзать, а значит, крашеная мыльная вода забрызгает стол. Логичным казалось перенести всю процедуру в ванную. С другой стороны, был свой кайф и в том, что завтра за этот самый стол усядутся немалые люди и никакого понятия не будут иметь, как на нем красили кошку.

Хозяйка не раз купала свою любимицу перед выставками, но никогда еще Камей не вздергивали за шкирку, чтобы хвостом вперед сунуть в горячий раствор!.. Перепуганная кошка закричала, извернулась и что было мочи рванула когтями руку, больно стиснувшую кожу на загривке. Пальцы разжались. Камей упала на пол и со всех ног порскнула сперва в дверь, потом вверх по лестнице, шмыгнув мимо пожилой тетки, утюжившей пылесосом палас на ступеньках.

— Ловить!.. Всем ловить!.. — азартно заорал Валентин Эдуардович, тряся в воздухе расцарапанной рукой. — Ату ее!..

На столе образовалась порядочная лужа, грозившая мигрировать на штучный паркет, и последовал новый приказ:

— Тетя Паня, вытри-ка, пока не растеклось!.. Жека, волоки все в ванную!..

Рослый Жека взялся за пластмассовые края, но тут у него в кармане пискнула и захрипела рация. Выслушав, охранник проворчал: «Роджер», и доложил хозяину:

— Валентин Эдуардович, приехали.

* * *

— Сергей Петрович, пора!

Плещеев сбросил с себя остатки сна и только теперь понял, что, еще не проснувшись, добежал до телефона и снял трубку.

— Осаф Александрович, вы?

— Да я, я, Господи! Все, надо брать. Завтра же рано утром. Все там, в сборе. Так что сразу накроем эту шайку-лейку.

— Фаульгабер, Лоскутков знают?

— Да, завтра в пять.

— Лады. Справишься, Вадим Владимирович?

* * *

…Подобное бывало с Вадимом Вороновым в школе, когда учительница химии вела ручкой по списку в классном журнале и он вдруг понимал, что затаиваться и переставать дышать бесполезно: все равно вызовут именно его, и ничто уже не спасет. Вот так и теперь. Едва Серегин «Москвич» свернул с шоссе на дорогу, ведущую на Александровскую и далее в Пушкин, он со всей определенностью осознал, ГДЕ она остановится.

После кражи картины он постарался стереть Валерию из своей памяти. И ему это удалось: даже в казино он научил себя не помнить о ней. Именно не помнить, совсем, так, как будто ее никогда не было. И вот рок возвращал его в прошлое.

Сначала он увидел ярко светившиеся окна, — свет жгли так, будто внутри веселилась порядочная компания. Потом темным силуэтом проявился из дождя и сам дом. Благо как раз позади него подсвечивало низко ползущие тучи оранжевое зарево города.

Стало ясно, что судьба решила добить Вадима окончательно и навсегда. Еще несколько секунд, и он узнал не только место, но и сам дом. У него была неплохая зрительная память, — на плакатике в мастерской архитектора он видел один к одному то же самое, что плотной массой надвигалось теперь на «Москвич». Никуда не пропала даже башенка, из-за которой Валерия влюбилась именно в этот проект. Ей очень хотелось башенку. Рок издевался над ним. В ушах стояло щебетание бывшей жены, вызывавшее теперь чувство гадливости. Вадим стиснул зубы.

…И гараж — непременно на две машины. Это ведь непроходимая бедность, когда в семье всего одна машина. А уж когда выяснилось, что проект включает еще и гостиную с эркером, угловым камином и вторым светом в виде стеклянного фонаря во весь потолок!..

И вот теперь призрак Валерии вел развенчанного чемпиона к новому хозяину его бывшего дома. Чтобы ходить у него в шестерках.

«Нашелся же человек, — со злой тоской подумал Вадим. — Купил и достроил. Даже кустиками успел обсадить. Интересно, он-то хоть счастлив?..»

Казалось, Вадим видит сон. Валерия, присутствие которой он только что почти физически ощущал, куда-то пропала. Вместо нее возникла рыжеволосая девушка, свернувшаяся клубочком в кресле-качалке и задремавшая под пестрым клетчатым пледом…

— Ты смотри! — ткнул его локтем в бок Сергей. — Ну круто! Говорил я тебе, а? Говорил?..

«Москвичек» стоял перед металлическими воротами. Вадим присмотрелся и заметил видеокамеру, упрятанную в непромокаемый кожух. Камера бдительно поворачивалась, приглядываясь к сидевшим в машине. Вадиму захотелось разбить недреманное око механического свидетеля его унижения. Сергей заулыбался и сделал камере ручкой. Вадиму его улыбка показалась угодливой.

Ворота отъехали в сторону, «Москвич» чуть не на цыпочках пробрался на территорию и благоговейно скатился в гараж. Тот самый двуспальный, обещанный согласно проекту. Большую часть его занимала широкозадая «вольво» металлически-синего цвета. Зрительная память снова нехорошо кольнула Вадима: что-то показалось ему неуловимо знакомым, то ли цифры номера, то ли сама машина. Он не стал гадать, зло прекратив думать о чем-либо, кроме предстоявшего дела. Может он доказать хотя бы себе, что от былой воли в нем еще что-то осталось?.. Или как?.. А машины эти — все на одно… лицо. Наплевать и забыть.

Мокрый, заляпанный неизбежной грязью «Москвич» подле мягко мерцающей иномарки выглядел золушкой. Широкоплечий охранник буркнул что-то, даже отдаленно не напоминавшее «здравствуйте», и повел новоприбывших внутрь дома. Лестница, обтянутая благородным серым паласом, закручивалась плавной спиралью. Когда-то Вадим мечтал о том, как будет легко пробегать по ней вверх-вниз, привычно любуясь пейзажами сквозь стрельчатые окошки. Потом, когда он однажды заехал сюда вместе с Лерой и поднимался мимо еще штукатурившихся стен, этой детской радости не было, но не было и безысходности. Сейчас он не вспоминал этого. Сейчас он устало и тяжело, точно столетний дед, поднимался из гаража, а рядом с ним шел призрак Валерии; щебетания он уже не слышал, но гадливость переросла в отвращение. К ней, к этому дому, к самому себе.

— Ходют тут всякие… — привел его в себя недовольный женский голос. Такой голос мог принадлежать только уборщице.

И действительно, не успевшие высохнуть кроссовки оставляли на паласе следы.

«Грязь не сало, — мрачно сказал он себе. — Высохло и отстало».

Вадим промолчал и не стал оглядываться. Ему было лет двенадцать, когда его папа выводил машину из гаража и нечаянно толкнул колесом ведро дворничихи, поставленное посреди проезда. «Ты ей ведро покатил», — спустя несколько секунд заметил Вадик. «Да? А я и не видел, — сказал папа и нажал на тормоз. — Ну, сходи извинись». Они к тому времени успели отъехать от гаража метров на сорок. Вадим сходил, извинился, получил бортовой залп главным калибром и с малиновыми ушами вернулся в автомобиль. С тех пор он в дискуссии с блюстительницами чистоты старался не вступать. Даже в самых верноподданнических целях.

Уже поднимаясь на этаж, Воронов расслышал слева из-за дальней двери, веселый мужской рык и надсадное мяуканье кошки. Он невольно обернулся в ту сторону: голоса показались ему опять-таки знакомыми, и он мимолетно подумал — похоже, воображение разыгралось уже как следует и начало шутить шуточки. Этакий дом с привидениями. Охранник за локоть направил его в стеклянную дверь:

— Вам сюда.

Вадим посмотрел сквозь стекло и обомлел. Рок действительно привел его в прошлое, но не к Валерии. Первое, что он увидел, была «Женщина с петухом», висевшая на противоположной стене. А ближе к камину двое мужчин склонились у стола над дипломатом. Они обернулись на звук шагов, и Вадим увидел Антона.

За плечом у него маячил подтянутого вида крепыш со странной прической и ничего не выражающими глазами. Тот самый.

А вот это и называется — не судьба. А может, наоборот, судьба?.. Рок?.. Фатум?..

Вадим резко повернулся и, не слыша возгласов изумленного охранника, пошел по коридорчику прочь. Сергей поймал его за плечо, Воронов легко сбросил руку. С него было довольно. Он не собирался ни бить морду Антону, ни закатывать ему театральных истерик. Он просто шел прочь, на ходу дергая молнию куртки и думать не думая про зонт, оставшийся в машине. Он знал, что там, впереди, дверь наружу и каменная лестница вниз. На свежий воздух. Это было все, что его в данный момент интересовало.

За его спиной Сергей суетливо пытался что-то объяснить, хотя сам не понимал, что такое вдруг случилось с Вадимом.

— Кого привел, с-сука!.. — не слушая жалкого бормотания, прошипел Антон и с прорвавшейся злобой влепил ему хлесткую затрещину. Сергей испуганно вскинул руки, но охранник Жека мертвой хваткой сгреб его сзади. Антон же, мысленно ругаясь на чем свет стоит, побежал в сторону ванной. У него уже мелькали перед глазами грандиозные неприятности, которыми лично для него чреват был случившийся облом. Но если сей же момент не доложить о происшествии боссу, хуже будет во сто крат. И потому Антон, только что чувствовавший себя козырным, влетел в ванную самой распоследней шестеркой, проштрафившейся к тому же.

Охранник Митяй, засучив рукава, держал в ванночке кошку, Валентин Эдуардович собирался поливать ее из ковшика. Выслушав Антона, хозяин переменился в лице:

— Воронов?.. Ах, так твою и разэтак! Где?.. Здесь?!. Не выпускать! Любым способом — не выпускать!

Что значило в устах Эдуардыча «любым способом», Антон хорошо знал. Он обернулся и кивнул телохранителю, как всегда безмолвно присутствовавшему в двух шагах. Игорек согласно кивнул и умчался по коридору, на ходу засовывая под пиджак правую руку. Ему тоже было не впервой.

— Не-е-е-ет!.. — не своим голосом взвыл Сергей. Он тоже понял, что затевалось, и тщетно пытался вырваться из цепких Жекиных рук, лягнуть его в голень. — Вадька, беги!.. Не-е-ет!..

Жека помрачнел и профессионально заткнул ему рот.

* * *

Какое счастье было ощущать на лице холод и дождь и идти пешком сквозь этот дождь, навсегда удаляясь от дома с привидениями и чувствуя, как холодные капли смывают с души что-то черное, липкое, тянувшееся к Вадиму из вчерашнего дня и едва его не сграбаставшее!.. Да, он только что физически ощутил стену, к которой приперла его жизнь, и понял, что достигнут предел. Теперь или — или. Он все-таки проломил эту стену и уходил. Все равно куда, но — уходил.

Когда из дома раздался тут же оборвавшийся Серегин вопль, Вадим понял, что никакую стену он не проломил и никуда, собственно, не ушел. А вот Сергея, пытавшегося помочь ему, бросил.

Воронов обернулся. Мужская честь обязывала мчаться на выручку, однако ясно было, что даже вдвоем с Серегой будет без вариантов. Три мордоворота, не говоря уже о прочих обитателях дома. В милицию? Да где ее, милицию, здесь найдешь?..

А кроме того, на высоком кирпичном крыльце, пристально созерцая Вадима, стоял Игорек. Он деловито вертел что-то в руках, и, как ни слабо разбирался Воронов в оружии и в убийствах, эти движения могли означать только одно. Привинчивание глушителя к пистолету.

Вадим мгновенно понял, что это не игрушки и надо срочно спасаться, пока не пристрелили, как зайца. Он рванул в сторону так, словно туда уходил мяч, который непременно следовало взять. И мячик был взят. Он шарахнул Вадима в левый бок с силой налетевшего автомобиля. Воронова смело с ног, подбросило, перевернуло и ахнуло спиной о плитки двора. Он подумал о том, кто ж его теперь подвезет, такого мокрого и вывалянного в земле, и хотел встать, но тело отказалось повиноваться. Боли не было, только по груди и спине побежали теплые струйки.

«Хвостик» уже спустился с крыльца и шел к нему через двор. Лицо у него было хмурое и сосредоточенное, а пистолет плыл у плеча, глядя дымящимся глушителем вверх. «Контрольный выстрел, — сообразил Вадим. — Так, кажется, это у них называется». Он попытался ползти, и от движения тело словно проткнула раскаленная спица. Его начало неудержимо, судорожно трясти.

Игорек остановился, как-то по-особому развернул ноги, и пистолет, взятый уже обеими руками, прицельно пошел вниз. Потом произошло нечто необъяснимое. Вадим, для которого время совсем почти остановилось, увидел это необъяснимое во всех подробностях. На скуле Хвостика вдруг появилась мокрая красная дырка. А в следующий миг его голова разлетелась, точно взорванная изнутри.

Вадим задергался на земле, пытаясь оглянуться. И увидел, как из густых кустов у забора беззвучно выплыло еще одно привидение. Невысокого роста, жилистое и худое, оно было затянуто в облегающий черный комбинезон, поверхности которого дождь словно бы совсем не касался. На голове у неожиданного явления была маска с прорезями для рта и для глаз. Она скрывала лицо, но все равно чувствовалось, что киллер был недоволен.

А чему радоваться? Тому, что какие-то идиоты вынуждают начать дело раньше намеченного, не дожидаясь, пока из дома уберутся все посторонние?..

Однако сделанного не переиграешь, и киллер внаглую, не скрываясь, двигался через двор. Людям в доме было не до него, и он это знал.

Минуя Воронова, страшный черный человек на секунду остановился, и Вадим снова сжался в ожидании контрольного выстрела, но ничего не произошло. Киллер просто посмотрел на него, и Вадиму показалось, что глаза в прорезях маски были неопределенно-серые, как зола. Наемный убийца зачем-то кивнул ему, точно знакомому… и вдруг спросил:

— Справишься, Вадим Владимирович?..

Вадим судорожно закивал головой, хотя на самом деле был уверен в обратном. Все, что угодно, лишь бы жуткий пришелец поскорее исчез и больше не появлялся!.. Убийца критически посмотрел на него, снова кивнул и проследовал дальше, вполголоса бормоча:

— Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец…

Вадим снова попытался ползти, держа курс на запертые ворота. По светлой плитке двора за ним тянулся след, сразу расплывавшийся под дождем. Потом Вадим потерял сознание.

— Ты кого, сучонок, мать твою, приволок? — повторял Антон и нервно затягивался сигарой. — Ты, крыса, мышь, падла, кого мне подсунуть решил?..

Тонкий шелковый шарфик, разорванный и затоптанный, валялся в углу, по крахмальной белой рубашке расплывались красные пятна. Сергей уже не пытался отпираться или что-то объяснять. Он только всхлипывал и невнятно стенал, скорчившись на полу и прикрывая руками лицо, а Жека и Митяй по очереди пинали его ногами. Делали они это не торопясь, с Удовольствием. Антон думал о том, что теперь Эдуардыч наверняка заставит его лично избавляться от трупов. Это было скверно, — мокрухи Антон не любил. А вот ничего не попишешь: виноват — теперь отдувайся. Да еще потом небось погонит в Москву».

Тут Антон посмотрел поверх голов возившихся охранников, и забытый пепел слетел с его сигары на ковер. У входной двери обретала форму какая-то неясная тень.

И было это последнее, что Антон успел в своей жизни заметить.

Он свалился прямо на спину Жеке. Замешательство длилось долю секунды: оба молодца взвились в пружинной готовности, лапая наплечные кобуры.

И сейчас же взвыли в два голоса, почти одновременно обрушиваясь на пол и хватаясь за простреленные коленки. Один за левую, другой за правую.

Киллер скользнул к ним от двери не вполне понятным движением, которое глаз не мог расчленить на шаги. Сережа пытался подняться, плача, задыхаясь и размазывая по лицу кровь. Увидев черного человека, он ахнул и влип лопатками в стену. Наемный убийца дернул головой и стволом в сторону двери, коротко прошипев:

— Брысь!

Сергей неуклюже проелозил мимо него, пластаясь по стене, и сорвался бежать. Ноги подламывались. Он почти вывалился наружу и вцепился непослушными пальцами в перила крыльца, жадно глотая воздух пополам с каплями дождя. Когда он рассмотрел, что делалось во дворе, его вырвало на гладкие каменные ступеньки.

Киллер подошел к двери ванной и вежливо постучал.

Тетя Паня полировала на втором этаже импортное биде. Услышав, как внизу дурными голосами завопили Жека и Митяй, пожилая женщина грузно поднялась с колен и встревожено выглянула из санузла. Почти сразу мимо нее, опять-таки оставляя следы, пронеслась мокрая и вконец ополоумевшая Камей. Жалобно мяукнув, кошка бросилась в дальнюю спальню и юркнула под кровать.

Все сделалось ясно.

— Довели кисоньку! — грозно сказала тетя Паня. Вооружилась для верности вьетнамской метлой и двинулась вниз.

Работала она здесь вторую неделю. Хозяин коттеджа был мужик щедрый и в общем-то неплохой. Не пьянствовал, не водил в дом накрашенных малолеток, предпочитая элегантных взрослых подруг. Ну там, иной раз матом запустит, так кто ж без греха?.. А вот охранников, стороживших дом, тетя Паня ох не любила. И мучить безответную животную она ни в коем разе им не позволит. Она на них Валентину Эдуардовичу нажалуется;

Она такой скандал им устроит!..

Когда она спустилась вниз, Жека и Митяй уже не орали, а еле слышно скулили, чтобы ненароком не привлечь нежелательного внимания. И шаловливые ручонки больше к кобурам не тянулись. Парни как-то сразу сообразили, что такая попытка закончилась бы вполне однозначно.

Тетя Паня перешагнула последнюю ступеньку и на время потеряла дар речи, обозревая открывшийся натюрморт. Антон, умудрившийся не запачкать светлого костюма, лежал на полу и неподвижно смотрел в потолок сразу тремя глазами. Третий, нештатный, красовался у него точно посередине лба. Тонкая сигара дымилась рядом с рукой, от нее по синтетическому ковру начал уже расползаться черный кружок. Очки Павла Адриановича поблескивали из-под раковины в ванной. Спортивный врач застыл в индийской позе плуга, высунув голову между колен. Валентина Эдуардовича тетя Паня обнаружила не сразу. Потом нашла взглядом его ноги, свисавшие через край ванны.

Тети-Панина реакция достойна была войти в святцы психологии как эталон адекватности. Ибо кровавые лужи и осколки стекла на полу при всем ужасе были еще и непорядком. Уборщица всплеснула руками, поспешно затоптала Антонову сигару и слезно пожаловалась:

— Ну только намыла!..

* * *

Сергей увязал и скользил в грязи, поминутно падая на колени. Руки тоже соскальзывали — он никак не мог прочно обхватить Вадима поперек тела, и тот все время сползал, валясь на мокрую перерытую землю. Сергей хрипло дышал, глотая слезы и кровь из разбитого носа, и продолжал тащить Воронова через чьи-то крупно вспаханные под зиму угодья, сам не особенно понимая куда. Эдуардычев коттедж стоял несколько на отшибе, но все же не так далеко от других домов. В принципе, можно было постучаться в любую дверь и попросить помощи. Эта мысль Сергею даже в голову не пришла. Как и мысль об отцовом «Москвине», запертом в гараже. Животный, неосознанный ужас гнал его прочь от кирпичных особняков и их обитателей. Куда угодно, только подальше!..

Время от времени Вадим наполовину приходил в себя и начинал вяло отталкивать Сережины руки. Эти руки бессовестно тормошили его и тянули куда-то, не давая свернуться клубочком и спокойно полежать на уютной земле.

Рядом с рыжеволосой девушкой, спящей под теплым клетчатым пледом…

— Пусти, Серега, — бормотал он невнятно. — Пусти, ну…

Он безуспешно пытался поднять голову, но ничего не выходило — голова моталась. Упав в который раз, Сергей снова подлезал под его руку, выпрямлялся отчаянным усилием худосочного тела и жарко всхлипывал в ухо:

— Давай, Вадик!.. Держись за меня! Вот так!.. Давай, шевелись!..

Всадница

Кристина действительно была окрылена успехом. Конечно, жалко, что ее счастья не может разделить Вадим. Но она старалась не думать о нем. Все. Кончено.

Она приехала на конюшню рано. Хотелось поездить до того, как соберется группа. Главное — нужно было поучиться держаться в женском седле. Коля, режиссер «Осени в Мещерском», планировал продолжение фильма, где у Кристины будет уже более значительная роль, для которой, безусловно, понадобится хорошая выездка. Но на женском седле! Тренироваться днем, когда все лошади заняты, было как-то неловко, да Кристине и не хотелось заниматься этим при всех, скажут еще — выпендривается. Поэтому она договорилась с Дмитрием и Люсей о том, что будет приезжать раз в неделю пораньше — часов в семь, а лучше ночевать здесь и выезжать рано утром.

Зимой рассветает поздно. Потому Кристина встала еще затемно и пошла в денник, где стояла Медаль. При тусклом свете электричества, которое смешивалось с молочной белизной сумерек и оттого казалось еще более тусклым, она поменяла седло и вывела лошадь во двор. Следовало все-таки надеть длинную юбку, иначе потом в ней запутаешься. Ее Кристина надела прямо на обтягивающие брюки. Сверху на куртку накинула шаль, чтобы не выглядеть уж вовсе пугалом, Немного неуклюже (это трудно без посторонней помощи) поднялась в седло.

«Как все-таки мучились женщины, — думала Кристина. И все потому, что им не разрешали надевать брюки даже для верховой езды. Вспомнилась брюлловская «Всадница». Удивительно, как она так легко и грациозно умудряется держаться в дамском седле, да еще в такой пышной юбке!»

Размышляя так, Кристина не сразу заметила, что поехала в ту сторону, куда никогда не сворачивала, когда бывала одна, — по дороге, ведущей в фешенебельный поселок новых русских. А к самому поселку она вообще никогда не приближалась. Она не боялась, нет, просто с ним были связаны такие воспоминания, которые не хотелось ворошить.

Кристина решила повернуть и ехать обратно, когда вдруг услышала откуда-то: «Э-эй!» Голос заставил ее вздрогнуть, и сердце вдруг заколотилось так бешено, будто собралось выскочить из груди. Кровь била в ушах набатом. Кристина, с трудом удерживая поводья, повела Медаль вперед и скоро увидела в предрассветном тумане две темные фигуры.

Она пустила лошадь рысью и резко затормозила. Перед ней были двое — один стоял и смотрел на нее. Другой сидел прямо на холодной земле.

— Вадим! — крикнула она, и ее голос полетел над полями.

Вадим увидел, что к нему приближается неземное видение. В тумане он не мог рассмотреть ее лица. Но фигура всадницы как будто сошла со старого полотна — сквозь туман была едва различима женщина в амазонке. Он решил, что бредит. Или это смерть пришла за ним…

Но лошадь была живая, и женщина на ней тоже была живая. Она остановилась прямо перед ним, и теперь он рассмотрел ее.

— Пеппи… Кристинка, — прошептал он.

— Да что же с тобой! — Кристина спрыгнула с лошади и, ни о чем не раздумывая, не взвешивая своего поведения, обняла Вадима, который опустил голову и прижался лбом к ее плечу. — Ну ты прямо как лошадь, — сказала Кристина, как оказалось, сквозь слезы.

— Я постараюсь, — ответил Вадим, — быть не хуже.

Он вдруг понял, что тоже плачет. И впервые в жизни ему было не стыдно своих слез. Гордость изменила Вадиму Воронову.

А Сергей, сидя на холодной земле, никак не мог понять, что все это значит и почему эта незнакомая девушка то смеется, то плачет.