Дядя Лёша

Высоко будет падать

Вадим летел в Рим с легким сердцем. Все постепенно налаживалось, даже холодок между родителями и женой стал понемногу уходить.

И еще почти прошла ставшая привычной боль в плече. Вадим даже с некоторой теплотой вспомнил Адрианыча. Конечно, дерьмо мужик, но врач классный, этого не отнять. Цикл новокаина — и все как рукой сняло.

Вадим отвернулся от иллюминатора, где далеко внизу плыли пуховые облака, и закрыл глаза. Теперь забыть обо всем… Забыть Валерию, родителей, мистера Уолша, фонд ЗДР — все… И уж тем более упрямо возникавший в мозгу смутный образ: рыженькая девушка в кресле-качалке под цветастым пледом…

Теперь главное — думать о том, что надо выиграть. Необходимо. Сейчас это важнее всего на свете. Все поставить на карту. Это и называется ВОЛЯ К ПОБЕДЕ.

И Вадим стал входить в то особое состояние, которое овладевает спортсменом перед важными соревнованиями. Это не волнение, нет, напротив, он должен быть совершенно, абсолютно спокоен. И в то же время все его мысли, чувства, все в нем должно быть направлено только на одно — победить.

«Если вас бросила жена, — любил говорить им тренер Ник-Саныч, — то во время соревнований вы об этом не помните. Понимаете, что я говорю? Мало не Думать, надо НЕ ПОМНИТЬ».

И вот сейчас, сидя в удобном кресле «Боинга», Вадим Воронов забывал. Он забывал обо всем, кроме тенниса. Надо выиграть. Надо.

В Риме было жарко, бешено жарило с неба средиземноморское солнце, но Вадим был рад этому контрасту. Это помогало забыть дождливый даже летом Питер.

Спортсменов поселили в удобном отеле, где для них имелось все, начиная от бассейнов и массажных кабинетов и кончая уютными кафе и ресторанчиками.

Еще в Reception Вадим стал с интересом оглядываться вокруг, хотя старался по возможности скрыть свое любопытство. Здесь ведь могут появиться сильнейшие ракетки мира. Вот промелькнула несколько мужеподобная, но все равно по-своему обаятельная Мартина Навратилова, мелькнул Андре Агасси, или это не он?..

Конечно, это не Уимблдон и не Кубок Дэвиса, и все же турнир достаточно серьезный, на котором можно ожидать лучших из лучших. Кафельников, правда, не поехал, и, надо думать, соберутся не все до одной теннисные знаменитости. И все же Вадима переполняла гордость за одно то, что он попал сюда. Единственный из всего петербургского клуба, один из немногих, собранных по всей России.

Даже если он не выйдет в финал или полуфинал, все равно уже один факт того, что он находился на корте вместе с Майклом Чангом (хоть тот и не был ему особенно симпатичен), был настоящим событием. И даже если он окажется последним (хотя Вадим очень рассчитывал на то, что этого-то как раз не произойдет), он получит плату за участие — вполне солидную по российским масштабам сумму в валюте.

Вечером, когда все уже устроились, в номер к Вадиму заглянул Ник-Саныч:

— Ну, Ворон, как настроение?

— Да вроде нормально.

— Хорошо. Как плечо?

— Забыл о том, что вообще болело.

— Прекрасно. Все-таки проконсультируйся с Павлом. Потому что, сам понимаешь, сейчас тебе болеть запрещено. Вот так. Если хочешь, можешь прогуляться, но в одиннадцать ноль-ноль — в койку, как штык. Это приказ.

— Слушаю и повинуюсь.

Когда Ник-Саныч ушел, Вадим постоял несколько минут у окна, попробовал открыть его, но это оказалось невозможным, — современные окна не открываются. Тогда он, взяв несколько незнакомых на вид бумажек, большие цифры на которых уже не изумляли переживших галопирующую инфляцию россиян, вышел на улицу.

После навеянной кондиционерами прохлады отеля римская улица показалась душной. Пахло жареным и острым, цветами, духами и потом, и все это перекрывал запах резины и выхлопных газов.

Но люди вокруг, говорившие на певучем итальянском, казались довольными и веселыми. Удивительно, до чего итальянцы всегда умудряются сохранять жизнерадостность, как будто у них не бывает сварливых жен, неверных мужей и тому подобного.

— Signore, sentite! — услышал он за своей спиной. Вадим оглянулся. На него смотрела красивая, но очень накрашенная девушка в коротком белом платье с огромным декольте.

— Vuole distrarsi?

— No, — покачал головой Вадим, без слов понявший, что ему предлагается.

— Che peccato, mio bello bambino! — разочарованно протянула итальяночка, и Вадим вдруг подумал, что с удовольствием бы остался здесь, на этой улице, пропахшей резиной и острыми приправами, с этой девочкой, с которой было бы все просто, потому что все ясно.

«А Валерия?» — возникла испуганная мысль. Вадим сделал над собой усилие. О Валерии думать нельзя, завтра соревнования. Можно думать о чем угодно постороннем, об этой девочке, о Риме, о Колизее, но только не о Валерии.

Закончился второй день состязаний, и Вадим успешно продвигался все выше и выше по турнирной таблице. Он вышел в одну восьмую финала. Это само по себе уже было гигантским достижением, но впереди еще встреча с Лефевром, и тогда… Лучше не думать о том, что будет тогда.

О нем уже заговорили. Vadim Voronov, Russia. Это имя теперь произносили на все лады со всеми возможными выговорами и акцентами.

Вызывало некоторое беспокойство плечо. К концу изматывающей партии с Петерсом, длившейся больше трех часов, оно снова дало о себе знать. Сразу же после победы Вадим сообщил об этом тренеру.

— Ничего, Ворон, держись. Пусть Павел сделает тебе новокаин. Анальгетики не стоит принимать, черт их знает, вдруг придерутся. Сейчас же все с ума сошли с этим допинговым контролем. А теперь — расслабиться и отдыхать.

Вечером, посетив массажный кабинет и сауну, наплававшись в бассейне, Вадим чувствовал себя полностью в форме. Он казался себе сильным и непобедимым, и в том, что он непременно должен выйти в четверть финала, у него не было теперь никаких сомнении. Он мог все. Это состояние победителя продолжалось с той самой секунды, когда он только вышел на корт. Протянуть бы его, и Vadim Voronov, Russia, встанет в ряд с Чангом, Агасси, Иванишевичем, Кафельниковым.

Если не подведет плечо…

И Вадим решительно направился к номеру Адрианыча.

На следующий день погода была по-прежнему итальянской: светило щедрое солнце, улыбались люди. И сам Вадим чувствовал себя приподнято. Тело казалось легким и гуттаперчивым, ракетка легкой как пушинка, а предстоящий поединок — сложной, но увлекательной игрой, в которой ему, Воронову, была обеспечена победа.

Упругой походкой он вышел на травяное покрытие, и для него все перестало существовать, кроме прямоугольника 20х40.

— Ну, Ворон, поздравляю! Ну молодчина!

Счастливое лицо Ник-Саныча улыбалось где-то рядом, прямо перед ним, но голос слышался глухо, как будто тренер разговаривал с ним через подушку. И вообще все вокруг казалось расплывчатым, как будто он смотрел На окружающий мир через бинокль, в котором сбили резкость.

Вадимом начало овладевать оцепенение, слабость, которая неизбежно накатывает, когда дело сделано, причем ценой неимоверных усилий. Но сквозь все это прорывался триумф. Вадиму казалось, что еще никогда в жизни он не был так счастлив. Он крепко обнял тренера и был готов обнять весь мир.

И мир рукоплескал ему.

— Синьор Воронов? Еще формальность. Проверка на допинг.

— Да уж, конечно, наглотался анаболиков, — пошутил Вадим и пошел за пригласившей его приятной девушкой в зал диагностики.

Вадим помнил обо всем, что произошло в следующие полчаса, как в тумане. Тест показал высокое содержание в крови снибрилона. Это был сильнейший допинг, причем из таких, которые были запрещены первыми. К тому же снибрилон плохо выводится из организма, и воспользоваться им, зная об обязательном тестировании, мог только сумасшедший.

В первый момент Вадим не поверил своим глазам.

— Это какая-то ошибка, — пробормотал он.

Тест действительно повторили, но результат оказался тот же.

— Но этого не может быть… Я… — начал были Вадим, но его мозг Пронзила ужасная догадка: Адрианыч. Он буквально видел руку спортивного врача, когда тот делал вчера инъекцию. Это был не новокаин.

Сволочь! Мразь!

Но факт употребления допинга был налицо, оспаривать его было бы бессмысленно, тем более ссылаться на злой умысел своего же врача.

И вот по всем радио- и телеканалам, многие из которых транслировали теннисные соревнования в прямом эфире, понеслось сообщение: результаты партии Воронов — Лефевр аннулируются, поскольку тестирование показало содержание допинга в крови Воронова. Российский теннисист снимается с соревнований.

Прошло несколько минут, и весь мир узнал, что Вадим Воронов — мошенник и обманщик.

Трудно представить себе, что пришлось пережить Вадиму. Пока он шел к ожидавшей его машине, ему казалось, что он идет сквозь палочный строй, где вместо ударов служили взгляды. Они не приносили физической боли, но оттого мука была еще ужаснее.

До самого часа отъезда из Рима Вадим больше не покидал своего номера. Он не представлял себе, как сможет встретиться не только с Агасси или Навратиловой, но и с последним посыльным из отеля.

И хотя сам он знал, что невиновен, от этого было лишь немногим легче. Не повесишь же на шею табличку: «Я не виноват. Это дело рук врача».

Позже в тот же день, когда произошла трагедия, к Вадиму пришел тренер. Ник-Саныч осунулся, как-то посерел и стал даже меньше ростом. Позор его спортсмена был в полной мере и его позором.

— Вадим. Что случилось? — с порога спросил он.

— Вы же слышали,

— Но я не могу поверите. Это правда?

— Правда… Наверно…

— Что значит «наверно»? — Ник-Саныч перешел на крик. — Что это значит, черт побери? Или ты совсем совесть потерял, когда снюхался с этим фондом, черт бы его драл? Но ты же не сумасшедший? Или у тебя впрямь крыша поехала, как тут говорят некоторые…

— Кто? — Вадим даже привстал с кресла, где еще секунду назад валялся в расслабленной позе. — Кто говорит?

— Какое это имеет значение? — махнул рукой Ник-Саныч.

— Надеюсь, не Павел Адрианыч?

— Ну он…

И тут Вадима прорвало. Терять было уже нечего, и он выложил тренеру все: и про сбитую девчонку, и про четыреста долларов, которые он заплатил за молчание, и про то, как отказался просить отца помочь юному отпрыску Адрианыча.

— Сволочь он. Мы давно не ладили, и я не делал тайны из того, как к нему отношусь. Надо было думать, что он мне отомстит, но чтобы так… — Вадим снова бросился в кресло. — Но теперь-то все равно ничего не изменить. Раз меня дисквалифицировали, это же позор на всю жизнь…

— Да, Воронов… — пробормотал тренер. — Мать твою! — вдруг взорвался он. — Чего же ты мне с самого начала не сказал, а? Ну сбил, выпивши. Хвалить я бы тебя не стал, сам понимаешь. Скрыть решил, у шантажиста пошел на поводу. И теперь видишь, к чему ты пришел…

— Вижу, — устало отозвался Вадим. — Придется уходить из спорта.

— Что?! — зарычал на него тренер. — Вот уж этого ты не думай! Этого я тебе не разрешаю. Понял или нет? НЕ ПОЗ-ВО-ЛЮ!!! Что, привык, чтобы все Как по маслу? А чуть что не так, сразу лапки кверху?! Бороться надо, держаться, не раскисать! Понял? Ни при каких обстоятельствах. Ну скажи. Ворон, посмотри мне в глаза, — ты действительно не принимал допинга? Только честно, как на духу.

— Не принимал, — ответил Вадим. — Вчера вечером я пошел к Адрианычу, чтобы он сделал мне новокаин. Действительно, ощущение от укола было немного другое, но я не придал этому значения… И если бы они этот тест хотя бы до игры делали… Или если бы я не выиграл…

— Да, сволочно вышло, — покачал головой Ник-Саныч. — Но я тебе верю. Хотя вроде и нет никаких оснований подозревать Павла… Но иначе ты полным дерьмом выходишь. — Он вздохнул. — А про Павла до меня доходили какие-то слухи, то ли он деньги с ребят брал за медицинские показания, то ли что. Но все очень невнятно. И говорили те, кто полетел из клуба. По справедливости полетел, понимаешь, без всякого Павла. Я особенно и не слушал. Но я этого так не оставлю. Ничего, Ворон, держись. Апелляцию напишем, комиссию соберем, мы этого так не оставим.

— Да он все равно отвертится, Ник-Саныч, как вы не понимаете, бесполезно все. — Вадим безвольно махнул рукой.

— Не сдаваться! Рук не опускать — рявкнул тренер. — Ты спортсмен. Ты советский, то есть, тьфу, российский, ну да ведь это все равно! Не раскисать! Сняли с игр, но не выгнали же из спорта. Надо бороться, понимаешь, бороться. Иначе такие, как Павел, будут править бал. Но он, сволочь, у меня полетит. Не за одно, так за другое.

Вадим слушал Ник-Саныча, и ему действительно становилось легче, оттого что на свете есть хотя бы один человек, который ему верит. Один — это очень много, когда час назад ты считал, что таких нет вовсе.

Возвращение

Вадим сходил с трапа одним из последних. Не хотелось видеть радостных лиц встречающих. Где-то впереди мелькнул Ник-Саныч, которого ждал в зале прилета здоровый мужик, его сын. Ушел и Павел Адрианович, и другие, кто возвращался из Рима с соревнований по теннису. Встречающие разобрали своих родственников и знакомых и разошлись — уехали кто на автобусе, кто на такси, кто на собственном автомобиле.

Вадим Воронов остался в зале прилета один. Его не ждал никто.

Вадим ощутил вдруг такую горечь и досаду, что сам с удивлением понял, что все время, пока летел из Рима, надеялся на то, что его придет встречать жена. Ведь она не могла не знать о том, что произошло с ним. А ему теперь так нужна была ее поддержка. Но она не пришла…

Конечно, Вадим не звонил домой и. не сообщал номер рейса и время прибытия, но узнать-то совсем не сложно. Если захотеть… Значит, не очень хотелось.

Вадим прошел опустевший зал и вышел на площадь перед аэропортом. К остановке «Посадки нет» катил автобус номер тринадцать. Слава Богу, по крайней мере, не пришлось его долго ждать. До метро «Московская», оттуда по: прямой до «Горьковской»… Он вдруг поймал себя на том, что ехать домой не хочется. И собственно почему домой, разве эта квартира дом ему?,

— Вадик! Милый! Вадька! — раздался крик у него за спиной.

Вадим резко повернулся и увидел, как к нему, протягивая руки, бежит мать. На некотором расстоянии за ней шел отец. Мать плакала, Владимир Вадимович пытался сохранять спокойствие.

— Вадик, миленький. — Нонна Анатольевна обняла сына, который, хотя и был выше нее на две головы, все равно оставался в ее глазах маленьким мальчиком, которому иногда нужно материнское тепло.

— Здравствуй, сын, — сказал отец.

— Как вы узнали, что я прилетаю? — спросил Вадим.

— Я звонила… к тебе в клуб, и мне сказали, — после секундного замешательства ответила мать.

Вадим больше ни о чем не стал спрашивать. Он понял — сначала она позвонила Валерии, а та сказала, что ни о чем понятия не имеет или что не собирается его встречать. Как было на самом деле, он решил не выяснять.

В этот момент подрулил тринадцатый, и Вадим вместе с родителями погрузился в него, радуясь, что направляется теперь действительно домой.

Вадим ошибался. Валерии вовсе не было безразлично, дисквалифицировали ее мужа или нет, но по совсем другой причине. Ведь его сняли с соревнований, а это значит, что получит он гроши в виде командировочных от Российского спорткомитета. А мимо сотен и тысяч долларов за игры и победы он пролетел. Этого Валерия не могла ему простить.

— Господи! — кричала она Вадиму. — Ну колол бы себе эти допинги, или на чем там тебя поймали. Но все надо делать с умом! Ты что, не знал про тестирование?

— Знал.

— Так как же можно быть таким идиотом! Другие тоже наверняка что-нибудь колют, пьют или глотают, но почему попасться должен именно ты?!

— Я вовсе не уверен, что все…

Вадим не договорил, потому что Валерия, раздраженно махнув рукой, оборвала его:

— Не надо! Не надо песен! Все эти спортсмены одним миром мазаны. Принимали и будут принимать. Иначе откуда рекорды. Нормальному человеку вовек так не прыгнуть, или чем вы там занимаетесь. Но другие умные, а ты — дурак. Чем мы теперь будем за квартиру платить?

— Я привез двести пятьдесят, — ответил Вадим. — На следующий месяц хватит, а там Ник-Саныч обещал подать апелляцию…

— Ой! — с раздражением отмахнулась Валерия. — Ну о чем ты говоришь? Что даст эта апелляция? Даже если ему удастся убедить весь свет, что ты не виноват, задним числом тебе деньги не вернут. Конечно, твой этот Ник, как его там, тренер, будет за тебя драться кровь из носу, твой успех — это его успех, но пока суть да дело… В этом месяце заплатим, а потом что? А дом? О доме ты забыл? На отделку я хотела вагонку…

— Слушай, — вдруг глухим, каким-то незнакомым голосом, спросил он, — а ты, вот ты лично, как думаешь, я принимал допинг или нет?

— Какая разница? — пожала плечами Валерия.

— Для меня это очень важно.

— Ну… — протянула Валерия, — я как-то не думала… — Она окинула Вадима оценивающим взглядом. — Черт тебя знает. Честно говоря, я думала, что принимал. Даже не сомневалась, если хочешь знать. Но раз ты так спрашиваешь… Неужели нет? А как же ты тогда попался? Знаешь, дыма без огня не бывает. Или тебя кто-то подставил…

— Спасибо, — спокойно сказал Вадим, поднимаясь. — Можешь больше не ломать голову.

Валерия без слов равнодушно пожала плечами.

— А что касается дома, — все с тем же ледяным спокойствием продолжал Вадим, — то мне этот дом не нужен.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Если он тебе нужен, строй его сама. Я о нем больше не хочу слышать. Ты поняла меня?

Валерия снова промолчала. Вадим вдруг подумал, что жена больше вовсе не кажется ему привлекательной. Он смотрел на нее и не понимал, что вообще могло привлечь его в этой женщине. Что таинственного, загадочного он мог в ней усмотреть? А ведь усматривал что-то… А вот жадность и безразличие ко всем, кроме себя самой, не заметил.

Но самое странное, что вмиг пропала ее привлекательность, как будто ее и не было. Абстрактная красота — пожалуй, да. Холодные глаза, неприятный правильной формы рот на кукольном лице, с которого не сходит недовольное выражение. Ему больше не хотелось на нее смотреть.

Не говоря ни слова, он надел пиджак и вышел.

Валерия даже не повернула головы в его сторону.

Надо же так проколоться!

Теперь Вадим Воронов ходил по городу высоко подняв воротник. В метро вообще перестал ездить, только на машине или пешком. Ник-Саныч сдержал слово и подал апелляцию, но доказать что-либо было очень трудно. Правда, от спортивного врача тренер избавился сразу же по приезде. Оказалось, что слухи о нечистоплотности Адрианыча уже ходили, и теперь в руководстве клуба провели внутреннее расследование, и оказалось, что Воронов был далеко не первым из тех, кого врач шантажировал.

Но Вадиму было от этого не легче. Он был далек от того, чтобы мстительно радоваться чужим неприятностям, хотя Павел Адрианович, безусловно, получил по заслугам.

По крайней мере, утешало то, что и тренер и руководство клуба верили ему. Однако, пока не было никаких официальных сообщений, в глазах всего света он оставался тем, кого дисквалифицировали.

С Вадимом творилось что-то ужасное. Он не мог слышать слова «Рим», и даже от рекламы итальянской мебели у него портилось настроение. Родители пытались как-то отвлечь его, почти насильно вывезли на дачу, советовали принять приглашение их давней подруги художницы Анны Бошан и съездить в Париж. Но Вадиму не хотелось ничего. Лучше всего было бы превратиться в улитку или рака-отшельника и сидеть не вылезая из своего крошечного мирка.

И никого не видеть.

Это почти удавалось. Во всяком случае, многие из его новых знакомых, вроде Жоры Лисовского или Валентина Эдуардовича, как будто забыли о его существовании. Телефон, который, бывало, с утра до вечера надрывался от звонков, теперь молчал. А если и звонил, то спрашивали неизменно Валерию.

После той ссоры Вадим уехал к родителям и не появлялся дома три дня. Валерия не позвонила ни разу, а Вадим, вопреки всем своим установкам, ждал ее звонка. Он злился на себя, считая это слабостью. Но не мог, сколько ни пытался, стать безразличным, и молчание Валерии, которая прекрасно знала и не могла не знать, где он, изматывало его. И мысли не могло быть о том, чтобы взять и позвонить самому.

Почему-то вспомнилась Кристина и ее последний звонок… Только теперь Вадим начал понимать, каких мук стоил ей этот разговор. Но об этом лучше не вспоминать, потому что с Кристиной давно было кончено. Все потеряно. Он любит другую, и он женатый человек. Любит ли?

Вадим молча курил на кухне, смотря, как нарождающаяся новая осень стучит дождем в окно. Медленно сунул окурок в пепельницу, медленно вышел. Ему показалось, что он в квартире один, хотя мама как будто никуда не выходила.

Вадим открыл дверь гостиной и вздрогнул от неожиданности. В первый миг он подумал, что увидел привидение. Перед ним в кресле, свернувшись калачиком и накрывшись цветастым пледом, спала девушка. «Кристина!» — чуть не закричал он, но во время сдержался, сообразив, что это всего лишь мама.

Вадим тихонько прикрыл дверь и вышел в коридор. Он был готов смеяться над собой, если бы только мог. Но сейчас ему было совсем не смешно. Потрясение было таким сильным, что он, вопреки самому себе, вдруг ВСПОМНИЛ все. Как Кей, которого когда-то заколдовала Снежная Королева.

Вадим вышел в коридор, медленно, не спеша, надел ботинки, снял с вешалки куртку: погода была солнечная, но дул холодный ветер.

Он открыл машину и сел за руль. Мелькнули Университетская набережная, Дворцовый мост. Гороховая, Загородный, приближалась неуклюжая махина Московских ворот, а Вадим все еще не знал, что он собирается делать. Он знал, куда едет, но зачем? Стоит ли? Не лучше ли повернуть назад?

Но вот впереди круглое здание СКК, направо, мимо «Электроники», разворот, снова направо. Руки помнили, автопилот не подводил, Вадим хлопнул дверцей и подошел к знакомой пятиэтажке. Поднялся на четвертый этаж, подошел к двери. На момент замер. Поднес руку к звонку, опустил, снова поднял.

Открылась дверь соседней квартиры, откуда выглянула невысокая полная старушка и внимательно посмотрела на Вадима. Под ее бдительным оком Вадим решительно нажал кнопку, не желая выглядеть странно и даже подозрительно.

Оба (и он, и внимательная старушка) отчетливо услышали, как внутри квартиры раздался громкий звонок. Вадим замер, ожидая, что сейчас послышатся легкие торопливые шаги, однако квартира ответила молчанием. Он сделал еще одну попытку, а затем еще.

— Вы Кристинку ищете? — внезапно спросила старушка.

Вадим очень не любил, когда посторонние люди вмешиваются в его дела, но сейчас было бы странно отрицать очевидное.

— Да, — односложно ответил он и нажал на кнопку звонка в четвертый раз, решив про себя, что этот раз будет последним.

— Нет ее, — сказала старушка, — уехала она. Квартира уж сколько времени запертая стоит.

— Уехала? — Вадим даже не сразу понял, что это значит. — Как же… уехала… А бабушка?

— А Антонина Станиславовна умерла. Царство ей Небесное. — Старушка вздохнула и перекрестилась,

Ощущение было такое, будто его ударили — не сбили с ног, а дали пощечину. Вадим не сразу пришел в себя.

— И когда это случилось? — наконец спросил он.

— Летом. В самом начале июля. От воспаления легких. Она же в параличе лежала, не дай такого Бог никому. А Кристиночке как доставалось — она же одна за ней ухаживала. Да… Вот и не стало Антонины Станиславовны, отмучилась. Жизнь-то у нее нелегкая была. Все мы пережили и войну и блокаду, а уж она… — Старушка прервала свою речь и снова внимательно оглядела Вадима. — А вы им кто будете?

— Я? — смешался Вадим. — Да, собственно говоря, никто. Знакомый… был.

— То-то я и смотрю, вроде видела вас. Вы к Кристиночке ходили. Ну-ну, рассказывала мне про вас Антонина Станиславовна. — Она помолчала, как будто хотела что-то еще добавить, но передумала. — А теперь она уехала. Мать ее забрала.

— А где они живут? — спросил Вадим.

— Не знаю, — сокрушенно покачала головой старушка, и было удивительно, что она чего-то на свете не знает. — Ванда раньше жила в Автово, но туда ли они уехали, нет ли, не скажу вам. Ванда ведь такая взбалмошная…

— Ванда? — переспросил Вадим, не очень понимая, о ком идет речь.

— Ну Ванда! — воскликнула старушка, удивляясь его недогадливости. — Кристиночкина мать, дочь Антонины Станиславовны. Видите, — она понизила голос, явно собираясь раскрыть Вадиму некую тайну, — у Антонины Станиславовны-то, Царство ей Небесное, дочь неудачная. Нет, не пьяница, не подумайте чего. Но какая-то она несуразная… — Она снова вздохнула. — Так что уж ничем не могу вам помочь. Может быть, в институт сходить, где учится Кристиночка?

— Может быть, — кивнул головой Вадим. — До свидания.

Он медленно спустился вниз, открыл дверцу и, садясь в машину, интуитивно посмотрел наверх. С четвертого этажа через стекло на него внимательно смотрела бдительная соседка.

«А ведь она знает, кто я, — вдруг подумал Вадим». — И не только что я ходил к Кристине, но и то, что меня дисквалифицировали в Риме».

Он включил стартер и нажал на газ.

Вопреки советам соседки, Вадим не пошел искать Кристину в институт. Он не представлял себе, что скажет ей, как посмотрит ей в глаза. Это было бы легче, если бы он не знал о смерти бабушки. Теперь же он чувствовал себя полным ничтожеством, а потому никуда не пошел.

С Валерией все было как раз наоборот. Вадим потерял к ней всякое уважение, а поэтому ему, униженному перед всем светом, было гораздо проще общаться с ней, такой же, как и он сам. Он стал совершенно глух к ее просьбам и жалобам. А Валерия жаловалась на отсутствие денег и требовала, чтобы Вадим немедленно убедил родителей продать если не «Женщину с петухом», то какую-нибудь другую картину, из тех, что приглянулись мистеру Уолшу.

— Ну что ты порешь ерунду! — взрывался Вадим, когда все это ему чересчур надоедало. — Я никогда не буду давить на своих родителей. Кроме того, это все равно их деньги, а не наши. И вообще, с какой стати они должны продавать вещи, которые являются семейными ценностями, для того, чтобы ТЫ могла построить СЕБЕ дом?

— Во-первых, не себе, а нам, — возражала Валерия. — И с каких это пор ты стал считать меня чужой? Конечно, твои родители никогда меня не воспринимали. Я для них — неизвестно кто, мужичка. Конечно, они такие культу-урные!

— Хватит! — оборвал ее Вадим.

Ему было теперь глубоко безразлично все, что говорит жена, но нападать на своих родителей он ей не позволял. И все-таки в одном он был с ней согласен: денег не было. И новых источников их не предвиделось. Вадим вспомнил и о фонде ЗДР, где ему обещали кругленький ежемесячный оклад. Как-то само собой получилось, что после возвращения Вадима с римских соревнований господин Бугаев не звонил ни единого раза. Это являло разительный контраст с тем, что происходило перед поездкой.

— Кстати, — сказал Вадим после долгой паузы, — где твой друг Эдуардыч? Не забыл ли он меня, своего свадебного генерала? Да и ролик мой что-то перестали по телевизору крутить… К чему бы это?

Валерия вместо ответа отвернулась.

— Ты что-то знаешь? — спросил Вадим уже более заинтересованно. — Он говорил с тобой?

— Говорил, — мрачно произнесла Валерия и закурила. — А что ты хотел? Чтобы он платил тебе ТЕПЕРЬ? Ты же, по идее, должен быть лицом этого ЗДР.

— Ага! — Вадиму вдруг сделалось нестерпимо смешно. — Мое лицо хуже ЗДР господина Бугаева? А это звучит! Знаешь, я рад! Рад! Мне теперь решительно нечего терять. Я опустился ниже некуда, ниже — бомжом на Московский вокзал! Мое лицо не годится для твоего Эдуардыча! Какое счастье!

— Хватит паясничать! — нервно оборвала его Валерия. — Или у тебя крыша поехала? Хорош муж, нечего сказать. Мало того, что неудачник и нищий, так еще и псих!

В это время зазвонил телефон. Вадим хотел было приподнять трубку и снова положить на место, но затем передумал и вышел в прихожую, где стоял параллельный аппарат.

— Вадик, ты? — раздался в трубке знакомый голос Гриши Проценко. — Все думал позвонить, да не знал, где ты да что ты… А теперь вот собрался…

Вадим молчал.

— Слушай, чего там у тебя в Риме вышло?

— А ты не слышал? — спросил Вадим.

— Слыхать-то слышал, я ж не глухой… Да сомнительная какая-то история… Я, как узнал, заснуть не мог, все думал. И как же это случилось? Подлянка, что ли, какая? Как это было? Как ты попался?

— Как люди попадаются, так и попался…

— Так ведь разве…

— Что ты хочешь знать? Принимал я допинг или нет? Какие вы все вдруг стали любопытные.

— Да я ж вовсе не потому, — опешил на другом конце провода Гриша. — Я же думал… я хотел… может, тебе помочь чем?

— Ничего мне не надо, — сухо ответил Вадим.

— Ну как знаешь, — растерянно отозвался Гриша, не ожидавший такой отповеди. — Кстати, как жена?

— Прекрасно.

— Я вот тоже скоро женюсь, уже и документы подали.

— Поздравляю, — односложно ответил Вадим самым безразличным тоном.

— Вот думал тебя на свадьбу пригласить.

— Спасибо, конечно, но я, пожалуй, не смогу прийти. Уезжаю. Надолго. Но прими мои поздравления.

— Ну спасибо.

Говорить было больше не о чем, и Гриша, попрощавшись, повесил трубку, а Вадим вернулся в комнату.

— Значит, я тебя не устраиваю? — Вадим замер посреди комнаты. — Смотри-ка, как быстро я успел разонравиться! А ведь не так давно ты души во мне не чаяла, или как, птичка моя? Или тебе был нужен не я, а Вадим Воронов, который загребает деньги лопатой и клоуна из себя корчит по телевизору? Надо же было так пролететь! А, кисонька?

— Идиот! — сказала Валерия сквозь зубы.

— Конечно. Разумеется, я идиот. Таких идиотов поискать, как я. Я и не спорю! Кстати, куда делся этот пожилой немец, за которого ты собиралась замуж? Надо бы написать ему, может, вышлет мне тысчонку-другую марок за то, что я избавил его от такого счастья? Да о чем я?! — Вадим картинно хлопнул себя ладонью по лбу. — А был ли мальчик? Немец был или нет? Ну скажи, теперь это ведь все равно. Уже ничего не изменишь, я твой муж. Так был он или ты его выдумала, в качестве некоего катализатора?

— Посмотри на себя! — закричала Валерия. — Ты действительно похож на психа.

— Значит, не было немца! — Вадим тяжело опустился на диван. — Значит, все это был обман с самого начала. И с твоей стороны не было ни капли любви.

— Ну почему? — пожала плечами Валерия. — Этого я не говорила.

— Нет, не говорила. Сказала сейчас. Но, собственно говоря… какое теперь это имеет значение… Хотя нет имеет. Короче, я немедленно ухожу из фонда. Позвони Эдуардычу, я с ним не хочу разговаривать, и от моего имени скажи, что я не имею к нему никакого отношения.

— Не стоит волноваться, — скривилась Валерия. — Общее собрание уже вывело тебя из совета директоров. Фонду не нужны, — она холодно посмотрела Вадиму прямо в глаза, — люди с подмоченной репутацией. Ты их очень подвел этой историей в Риме, если хочешь знать.

— Что? Я подвел Эдуардыча? — Вадим снова расхохотался. — Смотри-ка ты, верно говорят, что во всем есть свои положительные стороны. Как хорошо, что меня дисквалифицировали…

— Слушать тебя противно, — огрызнулась Валерия. — Ты, по крайней мере, понимаешь, что ты наделал? За квартиру нам нечем платить, дом не на что достраивать.

— Придется продать, — спокойно сказал Вадим.

— То есть как продать?

— А так — молча. Взять и продать. Раз ты не в состоянии его строить. А мне он не нужен. Вот Жора Лисовский все им восхищался: и место и проект — все ему нравилось. Поговори с ним, он быстро достроит.

Валерия с ненавистью смотрела на мужа и молчала. Она прекрасно понимала, что, к сожалению, другого выхода нет и дом действительно придется продавать. При этом она получит за него неплохие деньги, все-таки участок приличный и дом почти готов. Что, собственно, осталось? Мелочи кое-какие по малярной части, двери есть, навесить только… Ну, фурнитура… Ерунда какая-то: полштуки всего. А если хохлов нанять, триста долларов — за глаза и за уши. Халтурят, правда, земляки, но если продавать — какая, блин, разница.

Сообразиловка заработала вовсю. Только вот где бы найти долларов хоть триста-четыреста?

А если продать как есть, с недоделками? Жора — подходящая кандидатура…

Она все понимала, но не могла с этим смириться. Это надо ж было так проколоться! Валерия имела в виду собственное замужество.

Дом эпохи Георгов

Но делать нечего — приходится смотреть правде в глаза. С мечтами о собственном доме с гаражом, из которого выезжает «мерседес» цвета белой ночи, такой как у Антона, приходилось расстаться навсегда. Да и вообще с мечтой стать настоящей гранд-дамой.

В сущности, Валерии было все равно, кто ее муж — главный дирижер Мариинского театра, чемпион мира или крупнейший в городе мафиози. В качестве мужа ее в равной степени устроили бы Мавроди, Невзоров или Ростропович. Она видела в Вадиме второго Кафельникова и ошиблась. Что ж, теперь придется начинать все сначала.

По крайней мере, были деньги — от реализации недостроенного коттеджа она получила на руки восемь тысяч с хвостиком. И еще двадцать четыре в банке. Нет, не в «Хопер-инвесте» и даже не в «Тверьуниверсалбанке», а там, где надо. Другими словами, она получила банковский счет за границей.

Дело в том, что владельцем недостроенного особняка под Пушкином стал вовсе не Жора Лисовский, а Валентин Эдуардович Бугаев, который, в отличие от других гипотетических покупателей, мог оформить документы купли-продажи за два дня, а на третий день выложить сполна деньги. Поэтому Валерия закрыла глаза на две-три тысячи баксов.

Разумеется, Валерии и в голову не могло прийти, что эти деньги по совести принадлежат не ей, а Вадиму. Дом и участок были записаны на ее имя, значит, и деньги ее.

Значит, еще есть время на то, чтобы немного отдышаться и осмотреться. И после некоторого размышления Валерия пришла к выводу, что в целом ее замужество принесло ей скорее пользу, чем вред, пусть и не такую большую, как она рассчитывала. Она жила в значительно более престижной квартире в одном из лучших районов города, была окружена красивыми дорогими вещами, у нее были наряды, загранпаспорт, где уже стояла испанская виза, и вполне приличное количество зеленых. Другими словами, ее уровень повысился. Теперь надо было крепко подумать о будущем.

О разводе с Вадимом Валерия даже не размышляла, как о деле решенном, разве что случилось бы чудо и пятно на его спортивной биографии исчезло… Но Лера Бабенко давно уже не верила ни в сказки, ни в чудеса, а потому особых надежд на Вадима больше не питала. Надо было придумать что-то другое…

Разумеется, о том, чтобы вернуться на работу в казино, также не было речи. Прошли те дни, когда неопытная провинциалочка думала, что тут-то она моментально подхватит себе толстосума. Клиенты смотрели на нее как на часть обстановки, да и она самане очень рвалась замуж за игрока. Еще неизвестно, кто лучше — игрок или запойный алкоголик.

Итак, надо было очень серьезно все обдумать и взвесить. Можно уехать за границу. Но куда, к кому? Денег хватит на первое время, но что будет потом? Хорошо, если она удачно выйдет замуж, а если нет? Валерия знала, что нравится мужчинам, но замуж ее не торопились звать. Один Вадим попался, и то не без некоторых хитростей с ее стороны.

Валерия задумчиво шла по Невскому, мрачно разглядывая его меняющийся облик. «Знать бы языки… английский…» — думала она, искренне не подозревая, что для этого надо было в школе зубрить иностранные слова, а не хвастаться тем, что, кроме «Май нэйм из Лера», ничего на этом языке не знаешь. На самом деле Валерия знала еще «Ай лав ю» и «Маде ин». Знание иностранного языка представлялось ей врожденной способностью, которая у одних людей есть, а у других отсутствует. Начать учиться ей даже в голову не приходило.

Она спустилась в подземный переход под Садовой. Просила милостыню старушка в старой болоньевой куртке, которую лет пятнадцать назад носил ее внук, рядом на перевернутом ящике дед торговал пемзой, лыком для мочалок и почти черным хозяйственным мылом.

«Господи, — с отвращением подумала Валерия, — неужели теперь так всю жизнь? Надо было сразу ехать в Москву».

По сути дела, Лере Бабенко было все равно куда ехать — в Москву, Ленинград или Киев. Из Днепродзержинска эти столицы казались практически равноценными. Почему она остановила свой выбор на Ленинграде? Она и сама не знала. То ли в то время показывали «Новые приключения итальянцев в России», то ли какая-то подруга уехала в Ленинград… Да и про ленинградцев ходили легенды о том, что они особо культурные и вежливые. «Например, Эдуардыч», — усмехнулась Валерия, вспоминая все эти рассказы.

И вот теперь, уже после перестройки, стало очевидно, что она здорово просчиталась. Богатые люди со всей России съезжались именно в Москву. Стоило в каком-нибудь Урюпинске чуть выдвинуться «Хопер-инвесту» или «Русскому дому Селенга», как его устроители тут же перебирались в первопрестольную, по которой ездили как хозяева, переговариваясь друг с другом по радиотелефонам,

По сравнению с сытой капиталистической Москвой Питер выглядел убого. Здания, хоть и значительно более красивые по своему замыслу, трескались, время от времени падали балконы, а люди донашивали то, что купили десять лет назад, и постепенно злобились, но в массе все-таки оставались вежливыми и культурными, если не считать неизвестно откуда выползавших наверх эдуардычей. Короче, здесь было форменное не то.

«Надо ехать в Москву, — продолжала думать Валерия. — Сниму квартиру. Хорошо бы устроиться в фирму».

Она посмотрела на часы, которые недавно установили на углу Невского. Без пяти шесть. «Нет ли кого в Москве?» — продолжала размышлять Валерия,

— Мадам Воронов, — услышала она рядом приятный мужской голос.

Валерия резко обернулась.

— Добрый вечер. Вы меня не узнаете?

Рядом с ней, улыбаясь, стоял мистер Уолш. Вот уж кого она в этот момент не ожидала увидеть, так это почтенного мистера Уолша. Он широко улыбался, показывая свои белоснежные зубы.

— Я рад вас видеть, — заговорил он, пожимая руку, которую протянула ему Валерия. — Я с удовольствием вспоминаю нашу встречу. Как поживает ваш супруг?

— Спасибо, прекрасно, — машинально ответила Валерия.

У нее мелькнула мысль, что, раз уж ей попался этот англичанин, может быть, стоит с ним пообщаться — вдруг из этого выйдет какой-нибудь толк, но она не могла сообразить, с чего начать.

Мистер Уолш сам пришел ей на помощь:

— Вы куда-то торопитесь? Я могу вас подвезти, у меня рядом машина с шофером. Но если вы не спешите, я бы хотел угостить вас чашечкой кофе.

— Спасибо, с удовольствием, — ответила Валерия. Мистер Уолш привел ее в уютное кафе на втором этаже, где подавали восхитительные пирожные, которыми славится «Гранд-отель Европа», а чашка кофе обходится в пять долларов.

Мистер Уолш завел непринужденную светскую беседу, рассуждая о русском искусстве, об архитектуре, о своей любви к России. Упомянул он и о художнике Вадиме Воронове, работы которого высоко котировались и хорошо шли на аукционе Сотби.

— Жаль, что мне не удалось уговорить семью вашего мужа продать «Женщину с петухом», — как бы между прочим сказал мистер Уолш. — Они могли бы получить за это полотно солидную сумму.

Валерия смутно вспомнила, как Вадим как-то рассказывал ей про эту картину, — это был то ли портрет его бабушки, то ли еще какой-то родственницы. Валерия не очень вслушивалась и подробностей не запомнила.

— Да, у них это вроде семейной реликвии. — Валерия едва заметно пожала плечами.

— Возможно, вы, мадам Воронов, могли бы еще раз поговорить со своим мужем и его родителями — улыбнулся англичанин.

— Я попытаюсь, — не очень уверенно пообещала Валерия. — У нас сейчас такое положение, что деньги очень нужны.

«Может, зря продала дом», — мелькнуло у нее в голове.

— Я был бы вам очень признателен, — многозначительно произнес мистер Уолш.

— Но, честно говоря, я не уверена в успехе, — продолжала Лера. — В последнее время с ним стало очень трудно. Вы, наверно, слышали про Рим?

— О да, — кивнул Уолш, придав лицу серьезное, даже соболезнующее выражение, — это ужасно. Вышла какая-то ошибка.

— Да кто ее знает, ошибка или нет, — махнула рукой Валерия. — Это ведь и не важно. Главное, его сняли соревнований и денег не заплатили. А теперь, даже если докажут, что это ошибка, денег не вернут. А разговаривать с Вадимом стало просто невозможно. Он такой упрямый, раздражительный. Чтобы с ним общаться, нужно ангельское терпение.

— Я вас понимаю, — по-прежнему серьезно кивнул англичанин. — Я заметил, что многие русские мужчины, к сожалению, не умеют ценить по достоинству своих жен.

— Где уж им! — подтвердила Валерия.

— Извините меня, мадам Воронов, — после минутного раздумья начал англичанин, — возможно, я мог бы помочь вам. Поверьте, для меня это будет большой честью.

Валерия искоса взглянула на коммерсанта, такого ухоженного и респектабельного. Мистер Уолш явно старался ей понравиться. Она вдруг подумала, что ведь ничем не рискует.

— Да, мистер Уолш, — ответила она. — Вы проницательный человек.

— Я работаю с людьми и должен в них разбираться, — улыбнулся мистер Уолш. — Кстати, мне будет приятно, если вы будете называть меня Сэмюел, — любезно добавил он.

— Хорошо, пусть будет Сэмюел, — кивнула Валерия. — Дело в том, что, фактически, наша с Вадимом семья находится на грани распада. Про Рим вы знаете. Но это еще не все. Я в свое время познакомила его с очень солидными людьми, если бы он их держался, он мог бы сделать карьеру в бизнесе. Надо было только сходить, поговорить, объясниться. Я и заикнуться об этом боюсь, — завершила свой рассказ Валерия.

— Я вам сочувствую, мадам Воронов.

— Зовите меня Валерия, — улыбнулась она.

— Благодарю вас, Валерия. — Мистер Уолш церемонно склонил голову. — Я часто бываю в России, многое здесь меня привлекает, но я не могу не удивляться отношению русских мужчин к женщинам. Почти все позволяют женам работать, большинство не в состоянии обеспечить семью. В Англии мужчина женится, когда он уверенно стоит на ногах и готов взять ответственность за семью. Ваш муж очень милый молодой человек, но не ценит сокровище, которое ему досталось. Мне кажется, вам нужен мужчина с жизненным опытом, с чувством ответственности.

Было очевидно, что именно себя мистер Уолш считает образцом ответственности и жизненного опыта.

— Жаль, что я не могу показать вам мой дом в графстве Хартфордшир, — задумчиво продолжал он. — Его построил мой прадед, основатель нашей фирмы. Между прочим, это памятник ранней викторианской архитектуры, он даже занесен в каталоги журнала «Английский дом». Впрочем, у меня есть снимки. Вы не откажетесь их посмотреть?

— Да, конечно, — согласилась Валерия и добавила со вздохом, вспомнив о несбывшихся мечтах: — Как, наверно, прекрасно иметь собственный дом…

— Фотографии у меня наверху, в номере. Вы подниметесь со мной или подождете здесь?

— Я подожду здесь, — ответила Валерия, решив не торопить события. Пусть не думает, что она какая-то дешевка.

Оставшись одна, Валерия задумчиво обвела взглядом вазы с искусственными цветами, русские пейзажи в золоченых рамах. Но ее занимал вовсе не интерьер. Валерия принимала важное решение. Мысли снова вернулись к Вадиму.

Их брак подошел к концу, это ясно. Она могла смириться с бесславным закатом его спортивной карьеры, если бы он беспрекословно выполнял ее советы и пошел на поклон к Эдуардычу. В конце концов, «Здоровьем России» бизнес не кончается. Если бы Вадим попросил как следует, его бы пристроили на приличное место.

Вместо этого Вадим все больше отдалялся от жены и часто вел себя так, будто ее и нет в квартире. Валерию оскорбляло поведение мужа по отношению к ней. Подумаешь, не встретили его в аэропорту. Мог бы и сам догадаться, как переживала жена, узнав о его дисквалификации. Причем узнала самым обидным образом: не муж позвонил, а Алина Лисовская с притворным своим сочувствием не поленилась лично заехать к Валерии сообщить новость, которую она услышала от Эдуардыча еще до того, как об этом сообщили в газетах.

Немудрено, что Валерия была в ярости. Ей казалось, что Вадим подвел, обманул ее лично, не выполнил взятых на себя обещаний. Ну хорошо, пролетел мимо денег в Риме, так займись другой работой, пусть не такой прибыльной, как теннис. Но больше всего Валерию бесило его полное безразличие к дому. Между прочим, к их общему дому. Когда стало ясно, что строительство не потянуть и дом, возможно, придется продать, он совершенно спокойно заявил: «Не знаю. Решай сама».

«Боже мой, действительно, как же я влипла, — ужасалась Валерия, думая про свое невезение. — Еще, чего доброго, кормить его придется. А вдруг запьет?» Она слишком хорошо знала, как это бывает, по собственной семье.

«Хватит о нем, — одернула она себя. — Все решено».

Неожиданная встреча с коммерсантом из Англии направила ее мысли совершенно по иному руслу. Ее очень интересовал вопрос, женат ли этот мистер Уолш или нет, но подобной информацией она не располагала. От родителей Вадима она слышала, что он часто приезжает в Россию, но, сколько он еще пробудет в этот раз, неизвестно. Значит, нужно действовать быстро и, решительно, если она решится разрабатывать этот вариант.

«А он ничего, — стала уговаривать себя Валерия, — пусть невысокий, но держится солидно, одевается хорошо. И возраст подходящий. Мужчины, которым сорок с лишним, особенно внимательны к женщинам».

Сэмюел Уолш вернулся с большим альбомом. Видно было, что ему приятно показывать свой дом.

— Посмотрите на этот фасад. Он, пожалуй, более характерен для эпохи Георгов: ионические пилястры, фронтон. Вот здесь интерьеры. Библиотека, гостиная…

— А это камин? — Валерии не пришлось разыгрывать восторг.

— Да. Не правда ли, этот интерьер напоминает работы Камерона в Екатерининском дворце?

Валерия несколько поколебалась в своей уверенности, что Камерон — фривольный итальянский писатель, и послушно кивнула.

Мистер Уолш перевернул следующую страницу. Здесь на фоне роскошного куста роз был снят он сам. Затем появился его портрет у резных дубовых панелей, украшавших библиотеку. В нарядных интерьерах мистер Уолш выглядел внушительно и импозантно — примерно так, как выглядят английские джентльмены в исторических фильмах.

— У вас замечательный дом, — сказала Валерия. — И очень красивый сад. Я даже не ожидала, что в английских садах столько цветов.

— У меня хороший садовник, — скромно ответил мистер Уолш. — Но я рад, что вам понравились эти фотографии. Я был бы рад показать вам оригинал…

Валерия молча опустила глаза, прикрытые густыми ресницами.

Дачная идиллия

В этом году Вадим впервые выбрался на дачу только в начале осени, да и то уступив настоятельным просьбам матери. И вот теперь, оказавшись в доме, где он с самого детства проводил все каникулы, исключая тот месяц, когда они всей семьей уезжали на море, он вдруг неожиданно обрадовался тому, что приехал сюда.

Здесь все было знакомым и родным: поросшая травой улица, тропинка вдоль соснового леса, вереск, черничные кусты, темно-зеленые кожистые листочки брусники, между которыми еще можно было найти бордовые ягоды.

И дом, старый деревянный дом, гораздо более одушевленный, чем импозантное здание на Третьей линии. И запущенный сад вокруг, где в июне цветет сирень, а в июле жасмин и где принципиально нет ни одной грядки. И холодное прозрачное море, и дюны, поросшие жесткой травой.

Все три дня, которые Вадим прожил на даче, он чувствовал себя почти счастливым. Как будто вернулось детство и не было ни женитьбы, ни римского позора, ни пропавшей Кристины…

Родители ни о чем его не расспрашивали, и вечерами разговоры велись исключительно на отвлеченные темы: о разделе Черноморского флота и о предстоящем визите в Петербург английской королевы, о судьбе вкладчиков МММ и о беспримерном убожестве сериала «Дикая Роза».

Вороновы мирно пили чай на застекленной веранде и смотрели черно-белый «Рекорд», сосланный проводить активную старость на даче. Нонна Анатольевна поставила на стол вазочку со свежим черничным вареньем. Владимир Вадимович заваривал терпкий apoматный чай, добавив в «Канченджунгу» немного «Лапсан-сушонга». Шли новости Пятого канала.

— Конечно, по масштабам это событие не идет ни в какое сравнение с крахом АО МММ, однако доверчивым вкладчикам фонда «Здоровье России» от этого не легче, — говорил диктор.

На экране появились знакомые Вадиму двери фонда ЗДР, перед которыми стояла толпа, состоящая почти без исключения из бедно одетых людей среднего и старшего возраста. Другими словами, у дверей стояла толпа нищих пенсионеров.

— Вчера днем руководство фонда в лице председателя совета директоров господина Бугаева объявило о том, что «Здоровье России» временно приостанавливает платежи.

Теперь на экране возник Эдуардыч, который с самым серьезным видом вещал в микрофон подставленный одним из тележурналистов.

— Нет никаких оснований для паники, — говорил он, смотря в камеру с тем самым чистосердечным видом, который еще несколько месяцев назад ввел в заблуждение и Вадима. — То, что происходит, — это, к сожалению, стало нормой в наших условиях. Мы недополучили семнадцать с половиной миллиардов рублей по внутренним межбанковским платежам. Ведь ни для кого не секрет, что взаимные неплатежи стали хронической болезнью нашей экономической системы, в том числе и банковской. Так что я гарантирую всем вкладчикам «Здоровья России», что свои деньги они вернут, и не просто вернут, а получат обещанные дивиденды.

— Такой ответ дал нам господин Бугаев, — прокомментировал речь Эдуардыча диктор. — Однако крах структур, созданных по типу пирамиды, стал знамением нашего времени. И несмотря на оптимистические заверения руководства «Здоровья России», нет никакой уверенности, что людям, вложившим свои сбережения в этот фонд, удастся вернуть их. А как красиво все начиналось.

«Только не это!» — внутренне закричал Вадим, но, даже если бы он крикнул в полную силу, вряд ли его могли бы услышать на Чапыгина, 6.

И вот на экране появились заключительные кадры того самого рекламного ролика. Улыбающийся Вадим одним мановением руки преображал мир вокруг и сразу становился спортивнее и здоровее.

При виде своей самодовольной улыбки Вадиму пришлось сдерживаться, чтобы не закрыть лицо руками. К своему собственному ужасу, он вдруг почувствовал, что краснеет. Хорошо, что рядом не было никого, кроме родителей, но лучше бы не было и их. Он хотел встать, но боялся пошевелиться, чтобы не привлечь к себе внимания. Впрочем, родители ничего не заметили или сделали? вид, что не замечают. Вадиму это было уже все равно.

— Володя, переключи на другую программу, — попросила мама, — По первой, кажется, должен быть какой-то хороший фильм.

Вадим посмотрел на маму с благодарностью, а отец без лишних слов переключил телевизор на ОРТ.

— Новости из Санкт-Петербурга, — говорила хорошенькая дикторша с первого канала. — Похоже, что смертельная болезнь, поразившая многие банки, фонды и прочие российские финансовые структуры, добралась и до северной столицы.

Владимир Вадимович не стал дожидаться того, что именно скажет дикторша, и быстро защелкал переключателем, пока не нашел какой-то сериал.

— Нет, Рохелио, Дульсина права, — неестественным голосом говорила какая-то женщина слащавому красавцу в очках.

Ни раньше, ни потом семья Вороновых не смотрела с таким вниманием мексиканский сериал. Никто не произносил ни слова, а когда коротенькая серия кончилась, нашлась и тема для разговора: Нонна Анатольевна рассуждала о потакании примитивным и неразвитым вкусам, а также о необходимости эти вкусы развивать, муж и сын слушали ее и кивали.

«Господи, теперь еще и это, — с тоской думал Вадим, пока на экране кипели страсти в доме Линаресов. — Они снова начнут крутить этот чертов ролик… Тут наврал, там наврал… А чего ждать от спортсмена, которого поймали за руку, дисквалифицировали… Теперь еще перед вкладчиками отвечать…»

«Часовню тоже я развалил?» — вспомнились слова из любимой с детства комедии.

Удивительно, но, когда первый шок прошел, Вадим почти успокоился. Он сам удивился собственному безразличию, видимо, судьба, которая решила добить его окончательно, не рассчитала усилий, и жертва перешла болевой барьер, за которым лежала бесчувственность. Если человека бить слишком сильно, он теряет от боли сознание, и тогда боль пропадает. Вадиму казалось, что так произошло и с ним. > К отчаянию примешивалась даже какая-то радость — хорошо, что он закончил все отношения с ЗДР раньше, чем фонд прекратил платежи. По крайней мере, перед самим собой Вадиму было не так стыдно.

Он сидел на веранде, смотрел, как в саду падают желтые листья, и думал, не бросить ли вообще большой спорт. Станет он игроком-спаррингом, будет тренировать детей, как Гришка, зарабатывать столько, сколько надо на жизнь… Полгода здесь, на даче, а скоро и круглый год — вон сколько трехэтажных дворцов в округе отгрохали. Богачи, как и везде в мире, потянулись вон из города. Теннис — королевский спорт, вот и будет когда-то подававший большие надежды Воронов развлекать их на кортах…

А в сущности, что в этом плохого? Почему всем надо быть звездами спорта? Кто-то все равно остается во втором эшелоне. Почему такая жизнь менее достойна, чем любая другая?

Вот только жена… Для жизни, которую нарисовал перед собой Вадим, Валерия не подходила. Если бы можно было все повернуть вспять, тогда… Но время необратимо, что бы там ни говорили некоторые сумасшедшие физики, и былого не вернешь. Вадим проглотил противный комок. Ему снова вспомнилась рыжеватая девушка… Но нет, забыть, не вспоминать. С прошлым покончено.

Мосты сожжены

Получив от Лиды и Гриши приглашение на свадьбу, Кристина вдруг поняла, что ничего не забыто. Лида позвонила ей по телефону и, как всегда, быстрым, чуть не телеграфным, стилем выдала, что, где и когда, заявив, что желает видеть свою лучшую подругу свидетельницей на ее, Лидии, бракосочетании.

— Спасибо, — пошептала Кристина, у которой уже начали подкашиваться ноги.

Она и не подозревала, что прореагирует так сильно. И дело было, разумеется, не в том, что подруга выходит замуж, а она сама продолжает сидеть в девках, и не в том, что ей выпала честь в первый раз в жизни играть важную роль на этой торжественной церемонии. Ее страшила мысль, что там она снова увидит ЕГО. В том, что Вадим приглашен, и, разумеется, вместе с женой, никаких сомнений быть не могло.

Разумеется, Кристина слышала про то, что Воронова дисквалифицировали в Риме. Она даже специально купила номер «Часа Пик», где этим соревнованиям была посвящена большая статья. Спортивный обозреватель писал о том, что произошло с Вадимом, как-то непонятно. Получалось, что Вадим не виноват, но в то же время, разумеется, никак нельзя обвинить Международную теннисную лигу в необъективности. Кристина прочитала статью три раза, но так ничего и не уяснила, кроме того, что читатель, видимо, должен был что-то вычитать между строк, но, чтобы получить такую способность, явно требовалось следить за перипетиями в спортивной жизни не один год.

Что же касается краха фонда ЗДР, который невоздержанная на язык Ванда, мать Кристины, называла теперь не иначе, как «Задница России», то с ним было все предельно ясно. По крайней мере, Ванда Калиновская, как и тысячи других петербуржцев, вложила в него свои сбережения, а потому теперь не раз и не два на дню поносила все грабительские фонды и банки вообще, а этот в частности, поминая недобрым словом господина Бугая (вишь, какую ряху отъел!) и иже с ним, но более всего — Вадима Воронова.

— Да если бы не этот, стала бы я деньги в «Задницу» вкладывать! — ворчала вечерами Ванда. — Триста шестьдесят тысяч! Для кого-то, может, и ерунда, но для меня-то это деньги! Лучше бы дочери новые джинсы купила. А то ходишь неизвестно в чем. Вот, — глубокомысленно заканчивала она, затягиваясь сигаретой, — нельзя быть жадным. Погналась за большими процентами и получила пшик. Надо было думать, с кем имеешь дело, старая калоша. — Ванда, в отличие от многих других вкладчиков, была самокритична и не теряла чувства реальности. — Но этот твой смазливый, — она взглянула на дочь, — этому все равно не прощу. Если увижу его, все в глаза выскажу. Ведь если б не он, черта с два они столько денег набрали бы.

Слушая мать, Кристина молчала, а потому Ванде оставалось только вздохнуть («Вот и показали вместо денег задницу»), загасить окурок и оставить дочь в покое.

Кристина в этой истории тоже ничего не понимала. Тот Вадим; которого она знала, безусловно, не мог наживаться на горе пенсионеров. В этом она была совершенно уверена.

После того как они с Вадимом расстались, особенно после их последнего телефонного разговора; когда Кристина порядочно узнала такого, о чем не подозревала и даже не догадывалась раньше, она много размышляла о себе и о Вадиме. Она как будто посмотрела на него совершенно иными глазами, и теперь ей казалось, что наконец узнала его.

За последние несколько месяцев Кристина очень повзрослела, что и неудивительно. Особенно угнетала ее мысль о смерти бабушки. Кристина чувствовала, что во многом виновата в этом она сама. Не нужно было выплескивать на больного старого человека свои несчастья, беды и разочарования. Конечно, в тот момент она испытывала такое отчаяние, что не помнила ни о чем. Но вот она сколько ни страдала, но жива, а бабушки нет…

Кристина сумела иначе взглянуть на их отношения с Вадимом. Раньше он казался загадочным высшим существом, а на самом же деле ему было просто стыдно за многие стороны своей жизни. И недоговаривал он из гордости. Он был самым обыкновенным, но, как многие, хотел казаться исключительным. А Кристина «все принимала за чистую монету.

Теперь она знала, что Вадим был немного слабохарактерным, немного позером, но в общем неплохим парнем. Ему нужна была подруга, понимающая его без слов, поддерживающая в тяжелой ситуации (о которой она догадывается сама), а вовсе не восторженная девчонка, мнящая его суперменом. Вадим был ранимым и обидчивым, а одновременно гордым, и гордыня не давала ему показывать свои чувства, но от этого они не исчезали, а только прятались глубоко в душе.

Кристина знала, что сейчас она вела бы себя совсем по-другому. Но теперь он женат, и никакого возврата к прошлому нет. Потеряв всякую надежду, Кристина успокоилась. Главная боль проистекает от неизвестности, от непонимания ситуации, а теперь все было предельно ясно — Вадим бросил ее и женился на другой. И хотя Кристина была уверена, что он сделал неправильный выбор, она была не в силах что-то изменить.

Кристина уже практически убедила себя в том, что разлюбила Вадима. Она говорила себе, что любила в нем не того человека, каким он был на самом деле, а только идеальный образ, который создала себе сама. Она думала, что он принц, а он оказался просто теннисистом, хоть это и королевская игра. Все можно было выразить одной фразой: она думала, что он ее спас, а он ее сбил. Однако не бросил…

Поэтому, когда грянул скандал вокруг фонда «Здоровье России», Кристина не могла не понимать, что Вадим НЕ МОГ участвовать в рекламной компании, если бы знал, чем все закончится. Значит, его обманули так же, как и вкладчиков. Кристина на миг представила себе, что должен испытывать Вадим сейчас, когда по телевизору время от времени крутят этот клип, и получается именно так, как говорила Ванда, — люди поверили Воронову, а не этому Бугаю толстомордому.

И так думала не одна Ванда, а десятки тысяч обманутых вкладчиков ЗДР. Каково это Вадиму с его гордостью? И как он попал в этот фонд? Тот Вадим, которого знала Кристина, никогда не интересовался подобными делами. Да, он играл в казино, он продавал дедушкины картины, но все-таки не организовывал финансовых структур.

Его обманули, поняла Кристина. Причем он потерял куда больше, чем большинство вкладчиков. Ванда, например, лишилась трехсот шестидесяти тысяч, а он — доброго имени. И это после дисквалификации в Риме! Кристина внезапно почувствовала к нему острую жалость. То, что он бросил ее, оказался обманщиком, сейчас отошло на задний план. Кристина подошла к телефону и набрала знакомый номер, который, разумеется, не забыла. На другом конце послышались долгие гудки. Кристина уже подумала было, что никого нет дома, когда трубку внезапно сняли.

— Алло, — услышала она воркующий голос и поняла, что это Валерия.

— Попросите, пожалуйста, Вадима, — сказала Кристина, прилагая все усилия к тому, чтобы казаться спокойной.

— Его нет дома, — холодно ответили в трубке. — Он будет не скоро. Ему что-то передать?

— Нет, спасибо, — ответила Кристина и положила трубку.

«Его нет дома», — все еще звучал в ушах голос, казавшийся ей на редкость противным. «Наверно, это к лучшему, — решила Кристина. — А то он опять вообразил бы, что я ему навязываюсь. Его же не убедишь в том, что он мне давно безразличен. С тех пор, как умерла бабушка…»

И вот теперь, когда Лида позвонила и пригласила на свадьбу, Кристина пришла в такое смятение, что побоялась спросить, кто же будет свидетелем со стороны жениха. Ведь она не знала всех последних событий, и ей казалось вполне вероятным, что свидетелем будет Вадим.

Кристина молча ходила из угла в угол, как будто не находила себе места, затем села и с тоской подумала:

«Значит, я его еще люблю? Господи, это же надо быть такой идиоткой!»

* * *

Прошло несколько дней дачной идиллии. Пора было ехать в город, Ник-Саныч должен был получить ответ из Спорткомитета на посланную апелляцию. Поэтому Вадим, не заезжая на «Горьковскую» (язык не поворачивался назвать это место домом), отправился сразу в клуб.

Как ни странно, новости его ждали неплохие. Руководство клуба привлекло к внутреннему расследованию сотрудников агентства «Эгида-плюс», которое, как оказалось, с некоторого времени уже интересовалось Павлом Адриановичем Павленко и ростом его знаменитой коллекции. Удалось выявить закономерность в приобретении им новых экспонатов. Это подозрительно часто совпадало с каким-нибудь мелким ЧП в клубе: то по состоянию здоровья кто-то не может выйти на соревнования, то открываются малоприятные подробности пьянки с дебошем, которые внезапно оказываются наговором.

К сожалению, почти все ребята, которые давали показания против Павла Адриановича, уже не были членами клуба. Кого выгоняли, кто уходил сам. «Благополучные» же сначала помалкивали. Но Дубинину все же удалось расколоть кое-кого из них. И оказалось, почти всем есть о чем порассказать.

Одному спортивный врач сделал массаж накануне ответственных соревнований, в результате чего парень играл на порядок хуже обычного. Каким-то образом Челентаныч подтасовывал показания приборов, хотя на первый взгляд сделать это совершенно невозможно.

У Дубинина не оставалось никаких сомнений, что врач вел не просто нечистую, а преступную игру. Но все было очень зыбко. Как доказать, что кто-то играл хуже оттого, что массаж был сделан с отступлением от правил? Что активизировались совершенно не те группы мышц, какие требовалось? Что было выписано не то лекарство? Что такие-то инъекции в данном конкретном случае ухудшали спортивную форму, хотя во многих случаях они ее улучшают?

— Вот такие факты, Николай Александрович, — сообщил Дубинин тренеру.

— Сволочь какая! И сколько времени здесь пакостил!

— Можно открыть уголовное дело, — продолжал Дубинин, — но доказать что либо в суде будет очень трудно.

— Да какой там суд! — махнул рукой тренер. — Руководство клуба на это никогда не пойдет. Это же позор на весь мир. Сколько лет держали шантажиста! И действительно — просто в голове не укладывается.

В результате Павел Адрианович Павленко был с позором изгнан, хотя и по собственному желанию. К уголовной ответственности притянуть его было невозможно, — не хватало твердых доказательств, да и статью не подберешь. Но волчий билет в спортивных кругах был ему обеспечен. Теперь его не взяли бы никуда, разве что в районную поликлинику терапевтом. Что, разумеется, не могло устроить привыкшего к хорошим деньгам Адрианыча. И главное — под ударом оказалось его любимое детище: коллекция.

Однако, поскольку вынести врачу официальное обвинение оказалось невозможно, решили сделать следующее: Спорткомитет должен был официально объявить о том, что на соревнованиях в Риме произошла ошибка — спортивный врач случайно ввел спортсмену допинг вместо новокаина, поскольку ампулы лежали рядом, а сам врач находился в состоянии легкого алкогольного опьянения.

Это выглядело наиболее правдоподобно и обеляло не только Воронова лично, но также его тренера и весь российский спорт в целом. Виновным оставался врач, однако его вина была не того рода, чтобы привлекать к уголовной, а не административной ответственности.

— Так что, Воронов, все путем! — радовался Ник-Саныч.

— Поезд-то все равно уже ушел, — пожал плечами Вадим. — Победу у меня отняли. Чего уж теперь…

— Да ты что! — даже рассердился тренер. — Теперь надо переждать несколько месяцев, когда страсти немного улягутся, и вперед, на завоевание новых спортивных вершин! — Он расхохотался, но тут же серьезно добавил: — И не раскисать, не терять формы. Тренировки и еще раз тренировки!

— Спасибо, Ник-Саныч, — расчувствовался Воронов.

«Неужели действительно еще не все потеряно», — подумал он, боясь даже верить в то, что фортуна еще может повернуться к нему лицом.

Вадим вышел из клуба в приподнятом настроении, какого не бывало у него уже давно. Сел за руль, задумался. Куда теперь? На «Горьковскую», к жене? Или на Васильевский, в родительскую квартиру?

И Вадим принял решение. Сейчас он заедет к Валерии и заберет свой вещи. Все остальное — мебель, кастрюли, аппаратура — пусть остается. Вадим был не из тех, кто при разводе пилит телевизор пополам. Он возьмет только то, что ей все равно без надобности, — носки, белье, рубашки. Остальным пусть подавится. В следующий раз Вадим рассчитывал увидеть жену только во время развода.

Он припарковал машину у знакомой парадной, поднялся, открыл ключом дверь и прислушался. В квартире было тихо. Еще один подарок судьбы — ее нет дома. Это значительно облегчало задачу, — менее всего Вадиму сейчас хотелось увязнуть в бурных объяснениях.

Не снимая ботинок, он прошел в комнату и вздрогнул от неожиданности. Комната опустела. Разумеется, не совсем. Еще недавно новый, а теперь уже прожженный в двух местах сигаретами диван стоял на месте, а вот китайского ковра не было. Вадим распахнул створки шкафа — все дорогие наряды Валерии, в том числе шуба и зимние сапоги, исчезли. И только внизу валялись нестиранные белые трусики.

Вещи Вадима оказались на месте. Все, кроме некоторых. Пропала пара галстуков и новая нераспакованная рубашка. Любовникам дарить, догадался Вадим и даже удивился своему прямо-таки олимпийскому спокойствию. Валерия больше его не интересовала.

Он заглянул на кухню. Оттуда жена забрала только набор коньячных бокалов и столовые приборы. Поцарапанные и пригоревшие сковороды и кастрюли были разбросаны по полу, а пара их кисла в раковине, распространяя по всей кухне гнилостный запах.

«Черта с два буду за ней убирать. Квартиру находила она, — спокойно рассудил Вадим, — пусть хозяева с нее и спрашивают».

Он вернулся в комнату, упаковал свои вещи в большую сумку, огляделся еще раз, бросил ключи от входной двери на столик в прихожей и ушел, убедившись, что замок защелкнулся. Мосты были сожжены.

Дядя Лёша

Вадим спустился к машине и запихнул сумку в багажное отделение. Поневоле обратил внимание, как вдруг потемнело небо над улицей. За то недолгое время, что он провел в квартире, погода успела смениться самым решительным образом. Из-за крыш наползала темно-серая и очень низкая туча, неотвратимо превращавшая солнечный день в беспросветные сумерки. Вадиму это показалось закономерным.

Он прикинул, не следовало ли поставить дворники, но потом мысленно махнул рукой. Ехать-то два шага.

Вполне можно успеть.

Расчет оказался ошибочным: непогода накрыла его вскоре после поворота на Кронверкский. Сперва «девятку» ощутимо наподдал порыв шквального ветра, потом сверху гулко забарабанили первые крупные капли, грозившие вот-вот обрести слитную мощь водопада. Прохожие, застигнутые внезапным светопреставлением, разбегались кто куда, прикрывая головы полиэтиленовыми пакетами и воротниками плащей. Воронов вильнул к поребрику, нашарил в бардачке дворники и — ничего не поделаешь — выскочил наружу из теплого нутра автомобиля.

И почти сразу, держа над головой куртку, к нему подбежал какой-то мужчина.

— Слышь, парень!.. — весело окликнул он Вадима. — До стрелки Васильевского не подкинешь?..

Вот уж кто меньше всего нужен был сейчас Воронову, так это пассажиры в машине. Он бы, наверное, с ходу соврал что-нибудь и отбоярился от непрошеного кандидата в попутчики, но тот оказался не один. Прячась под растянутой курткой, к мужчине прижималась девочка лет двенадцати с пестрьм рюкзачком в руках. Она улыбалась и вопросительно смотрела на Воронова снизу вверх, щурясь сквозь забрызганные очки. Счастливый возраст, когда холод, дождь и чужая машина кажутся удивительным приключением.

Вадим молча распахнул заднюю дверцу и мотнул головой: залезайте. Мелькнула невесть откуда взявшаяся мысль о деньгах за проезд, он даже начал прикидывать, сколько с них взять, потом с ужасом осознал собственное корыстолюбие и подумал: «Вот, значит, как все меняется, когда привыкаешь кудряво жить — и вдруг оказываешься на мели». Он не обратил внимания на то, что мужчина сначала юркнул внутрь сам, а девочку посадил после. Воронов сел за руль, и тут-то разгулявшаяся стихия обрушилась уже в полную мощь.

— Дядя Леша!.. — шепотом обратилась девочка к своему спутнику. — Смотрите, ветку сломало!..

— Между прочим, тетя Нина кому-то советовала зонтик взять, — отозвался мужчина. И мстительно добавил: — А если и там закрыто, как в зоопарке?

Вадим покосился на них в зеркальце заднего вида. Что касается мужчины, то это был выставочный образец из серии «не на что посмотреть». Лицо у него было на редкость непримечательное: увидишь в толпе и нипочем не задержишь взгляд. А если и задержишь, то через пять минут вряд ли вспомнишь, был он там вообще или нет. Родятся же такие бесцветные. Даже глаза и те неопределенно-серые, как зола. Единственной не вполне расхожей деталью казался густой серебряный ежик. В остальном мужчина выглядел лет на тридцать пять, так что седина удивляла. Вадим даже присмотрелся: может, просто такой белобрысый?.. Нет, вроде правда седой…

Блеклые глаза неожиданно перехватили в зеркальце Вадимов взгляд, и дядя Леша сказал:

— Слушай, парень, ну где я тебя видел?

Худая рожа расплывалась в нахальной улыбке. Вадиму показалось, будто девчонка тоже хихикнула. Он сжал зубы и решил отмолчаться, но мужчина не отставал:

— Нет, точно видел. Может, по телевизору?

Воронов ощутил, как закипает внутри раздражение. Какая нелегкая занесла к нему в машину этих двоих?.. Ему захотелось выбрать лужу побольше, остановиться ровно посередине да и высадить к чертовой бабушке обоих попутчиков. Вон трамвай сзади едет, бегите на остановку, не сахарные небось!.. Он этого, конечно, не сделал, лишь ровно и холодно произнес, давая понять, что ни в какие обсуждения вступать не намерен:

— Да нет. Вы, наверное, обознались.

А про себя решил, что по прибытии на место слупит-таки с них десятку. Не понимают, гады, человеческого отношения.

На заднем сиденье замолчали, потом девочка потянулась к дяде Леше и что-то зашептала ему на ухо. Тот так же тихо ответил. Вадим поймал себя на том, что напряженно прислушивается. Машина тем временем подскакивала на неровностях асфальта, быстро мчась вперед прямо по трамвайным путям. Сейчас направо, потом налево — и вот он моcт…

Перед глазами упорно маячила кухня с разбросанной по полу грязной посудой, и время от времени наплывал неизвестно откуда запах прокисшей тухлятины. «Красивая жизнь… — думалось Вадиму. — Ну почему у меня вечно от этой красивой жизни только и остается грязная вонючая посуда с объедками?.. Или это у всех так?..»

Перед поворотом он было притормозил, но сзади тут же раздалось настырное стрекотание трамвая. Вадим сердито буркнул сквозь зубы и поддал газу, чтобы проскочить на еще моргавший зеленый и освободить проезд… И в это время злая судьба, в последние несколько часов как-то упустившая его из виду, ни дать ни взять спохватилась.

С Добролюбова, наплевав на все запрещающие знаки и указатели направления, мокрой кометой вылетел черный «скорпио». И рванул на Кронверкский наперекор одностороннему движению. Вадим ударил по тормозам, но было поздно. Его машина буквально проплыла юзом несколько метров по асфальту, покрытому изрядным слоем воды, и блестящий черный бандит шарахнул ее почти точно лоб в лоб.

Случись это на загородной трассе, Вадим наверняка сразу выяснил бы, есть ли на самом деле загробная жизнь. В городе, к счастью, скорости все же потише. Тем не менее великанская ладонь приподняла Вадима с сиденья и неодолимо швырнула вперед. Ремень безопасности он застегивал редко, большей частью — вот как и теперь — просто набрасывал на себя, чтобы не цеплялись гаишники.

А зря. Отлетевшая пряжка щелкнула по приборной доске, Вадим с силой въехал грудью в руль, что-то хрустнуло, однако тело еще не исчерпало инерции, и прямо перед глазами возникло ветровое стекло. Он протаранил его лбом, но прозрачная преграда устояла» не дав вылететь на капот. Кажется, на какой-то миг он даже потерял сознание, но только на миг. Он услышал, как сзади пискнула девочка. Не от боли, просто от неожиданности и испуга.

Двигатель, конечно, заглох, дворники продолжали со скрипом елозить, но медленно, неуверенными рывками. Дождь, словно только того и дожидался, победоносно залил стекло, не давая ничего рассмотреть впереди. За боковым окошком торжественно проплыла корма удалявшегося трамвая. Вагоновожатый, видно, решил — ничего особенного не стряслось, разберутся и без него. Или, наоборот, счел за благо не вмешиваться. Вадим оглянулся на пассажиров и увидел, что они не пострадали. Седой как раз убирал руку, которой успел упереться в стойку двери. Девочка держалась за эту руку своими двумя, очки съехали ей на нос.

Собственные травмы Вадиму подсчитывать было некогда. Он выскочил наружу безотчетным движением владельца невинно пострадавшего автомобиля, спешащего оценить свой ущерб и предъявить законные претензии обидчику. При движении в груди что-то мешало, но боли никакой не было. Значит, отделался синяками. Наплевать и забыть.

У его «девятки» была, что называется, разбита вся морда. Зияли пустые глазницы фар, изуродованный бампер смял декоративную решетку и глубоко впечатался в радиатор… Из-под капота, впрочем, не валил клубами пар, не говоря уж о дыме, и это вселяло некоторый оптимизм.

Почти одновременно с Вороновым выбрались под дождь и обитатели «скорпио», оказавшиеся ему примерно ровесниками. И как-то сразу стало ясно, что римский скандал, уход жены и разбитая машина — все это мелочи, а настоящие неприятности начинаются конкретно здесь и сейчас. Парней было трое, и на всех троих, право, стоило посмотреть. Средний рост экипажа иномарки составлял этак метр девяносто пять, средняя длина волос на головах равнялась одному сантиметру, среднее количество желтого металла на шеях и широченных запястьях — граммов по двести пятьдесят на душу. Златая цепь на дубе том. И бодаться с такими дубами.

Когда они двинулись к передку «скорпио» и к стоявшему поблизости Воронову, тот ощутил тяжелую дурнотную тоску. Экспертиза, госавтоинспекция, возмещение ущерба… Господи, на каком свете живем? Это вот и называется — влип по полной программе. Он услышал, как за спиной клацнула дверка «девятки», но оборачиваться не стал. Пассажиры уносили ноги.

Ну и пускай уносят.

Двое его оппонентов занялись рассматриванием утратившего товарный вид капота своего «скорпио», а третий, не глядя, шагнул прямо к Вадиму, и произнесенная им фраза в переводе на цензурный язык означала примерно следующее:

— Ща, крыса, платить будешь, в натуре, гнида позорная, все до нитки отдашь, новенькую тачку угробил!..

Это только в кино такая вот шантрапа узнает прославленного спортсмена и отваливает, предварительно извинившись. В жизни все проще. Вадим ничего не ответил, поскольку придумать достойный ответ было свыше его сил. И он уже знал внутренним чутьем, не имеющим отношения к разуму, — так оно все и будет, как говорит этот громила. И что интересно, по той же самой причине, по которой он остался кругом виноват в приснопамятном ресторанном сражении. Что можно доказать или объяснить существам, мыслящим по своим особым законам?.. Ты для них в любом случае не больше чем питательная среда. Подножный корм. А если вздумаешь рыпаться…

Страх. Унизительный физический страх. Примитивная боязнь насилия, убийственная для мужской гордости. Паскудненький внутренний голос, угодливо бормочущий: «А в самом деле, есть из-за чего связываться? Ну ее к черту, эту «девятку», и так в ремонт пора было отдавать. Убьют ведь, глазом не моргнувши, либо изувечат, больше потеряешь…»

— Ключи гони, говорю!.. — надвигаясь на Воронова, гаркнул вожак. — И ксиву, мать твою так, живо мне сюда!..

— Э, молодежь… — раздался за спиной вздрогнувшего Вадима еще один голос. — Что, совсем ушки уже заложило?

Двое, склонившиеся над передком «скорпио», вскинули головы, и дождевые капли побежали вниз по кожаным курткам. Пока вся команда, включая предводителя, силилась сообразить, какие еще, к едрене-фене, ушки и что такого важного они ими умудрились прохлопать, мимо Воронова проследовал его пассажир. Он вышел вперед не торопясь, чуть-чуть вразвалочку и даже не пряча руки в карманы, но Вадиму необъяснимым образом захотелось посторониться. А седой, не тратя времени даром, окинул опытным взглядом побитую физиономию «девятки» и совершенно спокойно — еле заметно растягивая слова, обратился к молодому жлобу:

— Шестьсот баксов прямо здесь наскребешь?

Ему, невысокому, полагалось бы попросту затеряться на фоне троих здоровенных шкафов, но этого почему-то не происходило. Да ведь он НЕ БОИТСЯ, осенило вдруг Воронова. Он их не боится, и в этом вся штука. А вот противоборствующая сторона явно задергалась, раздумывая, на кого это довелось нечаянным образом напороться. Если он не боится, значит, он… он… Блеклые, точно зола, глаза седого не мигая смотрели верзиле в грудь и были двумя дырами в весьма зловещую пустоту. Помедлив, водитель «скорпио» поднял ручищу, украшенную характерными мозолями каратиста, и его движение можно было с некоторой натяжкой расценить как примирительный жест:

— Это, блин… ты полегче на поворотах… Стрелку забьем?

В таких вот не поддающихся истолкованию незнакомцах людям свойственно видеть тех, кого они боятся. Одно слово, черт не нашего Бога. Свяжешься с ним, а он… Лучше уж сперва навести справки!

Дядя Леша между тем легко согласился:

— Забьем.

Разговор втекал в русло, привычное для братвы.

— Ну, значит, это самое… — Стриженый зачем-то посмотрел на часы. — Значит, в Апрашке возле…

— Нет, — ровным голосом перебил седой. — На Пулковском шоссе. Двадцать пятый километр, где перекресток и поле.

Вадим поймал себя на том, что в присутствии тощего невзрачного мужика начинает ощущать примерно то же, что и трое верзил. А именно не очень понятную, но вполне определенную жуть.

Предводитель троицы нервно оглянулся на своих корешей и, не удержавшись, спросил:

— А че тебе там, на Пулковском?..

Седой усмехнулся, показав ровные зубы, и усмешка вышла донельзя хищной, потому что глаза остались холодными. Он не обращал внимания на дождь, стекавший по скулам.

— А там земля мягкая, — ответил он коротко. Вряд ли требовалось объяснять, в чем состояла выгода мягкой земли. В мягкой земле легче выкопать глубокую яму. И спрятать в ней труп. Или даже целых три трупа. Верзила, ставший как будто поменьше ростом, снова посмотрел на часы:

— Ну, значит, это… в двенадцать…

— В двенадцать чего?

— Дня, блин…

— Какого тебе дня, блин? Не ясно, что ночи?

— Ну ладно, ты че, в натуре!.. — Стриженый поднял перед собой уже обе ладони. Перспектива встречи в глухой час в безлюдном месте со стремным типом его никак не прельщала. — Слушай, мужик, не в кайф мне с тобой под дождем тут базарить, разбежались при своих!

Дядя Леша и не подумал двигаться с места.

— Какое при своих? — поинтересовался он зловеще, глядя на помятый номерной знак «скорпио». — А шесть сотен на ремонт я что, рожу?

Можно сколько угодно твердить, что физическая угроза — не аргумент. Аргумент, да еще какой. Причём для людей определенного сорта единственно понятный. Вот только скажи нечто подобное сам Воронов, его послали бы по известному адресу. Если не хуже. Седой вел себя так, словно расправа со всеми троими была делом решенным. И в это верилось. Ой верилось…

— Шестьсот — это здесь, — добил он оппонента. — На Пулковском будет тысяча.

И братва дрогнула окончательно. Видно, внутренний голое нашептал им то же, что и Воронову две минуты назад: не связывайся, пропадешь!.. Парни принялись суетливо шарить в карманах, кто-то даже нырнул в «скорпио» и открыл бардачок. И наконец вожак протянул седому пачку мятых долларов вперемешку с розовыми полтинниками:

— Все, бля буду… Домой едем, всю капусту, блин…

Победитель взял деньги, не считая сунул их в карман и милостиво кивнул — дескать, свободны. Трое заскочили в мигом заведшийся «скорпио», живо развернулись и были таковы. Они явно считали, что еще легко отделались. У Вадима мелькнула совершенно шальная мысль: а может, так оно на самом деле и было?..

Его попутчик жизнерадостно улыбнулся ему и сказал:

— Не знаешь, чего мы тут мокнем стоим?..

Воронов запоздало осознал, что рубашка и брюки действительно липнут к телу, заставляя его содрогаться от холода на ветру. Мужчины одновременно повернулись к «девятке». Девочка стояла рядом с машиной, держась за раскрытую дверцу, и тоже героически намокала, не желая, по-видимому, отставать от своего дяди Леши.

— А ну живо внутрь!.. — рявкнул тот с напускной строгостью. — Привезу мокрую — тут же кончатся все наши хождения!.. — Угроза подействовала, и он оглянулся на Вадима: — Справишься, Вадим Владимирович? Рулить-то сможешь? А то смотри, я сяду…

Воронов шагнул к машине, собираясь ответить: естественно, мол, смогу. Еще он хотел удивиться, с чего это седой вдруг его по имени-отчеству, и сообразить, что тот с самого начала опознал-таки в нем героя телеэкрана… Но не ответил, не удивился и не сообразил, поскольку от движения ребра опоясала жгучая боль и стало невозможно дышать. И еще, когда он повернул голову, создалось странное ощущение, как будто мозги перестали поспевать за глазами и воспринимали окружающее с секундной задержкой.

Крепко, стало быть, его все-таки приложило. Родительский дом, от которого только что отделяло плевое расстояние, вдруг показался страшно далеким. Никогда ему туда не добраться.

— Сам сяду, — сказал он на удивление нормальным голосом. Сделал два шага, открыл дверцу и сумел сесть за руль. «Сейчас ведь не заведется, проклятая…»

Седой между тем деловито просунул пальцы под изувеченный край капота, откинул его и заглянул в моторный отсек. Воронову было почему-то безразлично, что он там увидит. Весь мир постепенно отодвигался, сменяясь гораздо более важными вещами, происходившими внутри напуганного и побитого тела. Девочка позади еле слышно возилась, протирая очки. Ее спутник критически осмотрел подкапотное пространство, потом запустил туда руку, что-то быстро поправил и кивнул сквозь стекло. Вадим повернул ключ. Двигатель чихнул, ожил и уверенно зафырчал.

«Я доеду, — твердил про себя Воронов. — Я непременно доеду. Сам. У меня все получится. Только торопиться не надо».

Вишневая «девятка» влилась в общий поток и осторожно переползла мост Строителей. Она мигала желтыми аварийными огоньками, а внутри вовсю работала печка. На сей раз Вадимов пассажир поместился рядом с ним, на переднем сиденье. Вадим догадывался зачем. Боялся, кабы водитель не скис.

— Давайте мы вас проводим, — подала голос девочка, когда съезжали с моста. — Вам, может, к доктору?..

— Ничего, — ответил Вадим. — Справлюсь, Говорить было еще больней, чем дышать, и каждое слово отзывалось в голове волной дурноты.

— Ну тогда у Зоологического нас выпусти, — сказал дядя Леша.

Вадим притормозил плавно, как только мог. В открывшуюся дверь повеяло сырым холодом. Уже вылезая из машины, седой вдруг спохватился, сунул руку в карман затрепанных джинсов и вывалил на сиденье разноцветную кучку мокрых мятых купюр:

— Твои… на ремонт. Ну бывай.

Воронов возмутился и потянулся было к деньгам, чтобы заставить странного типа непременно взять их назад… По ребрам точно огрели дубинкой, и рука, дернувшись, замерла.

Снаружи по-прежнему лило как из ведра. Отъезжая, Вадим какое-то время еще видел своих попутчиков в зеркале. Они стояли под козырьком у входа в музей и смотрели вслед вишневой «девятке». Потом скрылись из виду.

Бабушкин портрет

Вадим едва добрался до квартиры. Голова раскалывалась. Тело безбожно болело. Сил хватило только на то, чтобы доползти до дивана в гостиной и лечь. Однако при первом же соприкосновении с манившей мягкой поверхностью он ощутил резкую боль. Он попробовал найти удобное положение и перевернулся на спину. Стало немного легче. Вадим попытался глубоко вздохнуть, но внезапная боль в груди оборвала вздох.

«Черт, кажется ребра сломал», — понял Вадим.

Он, как спортсмен, разбирался в медицине и понимал, где и что у него внутри. Продолжая лежать на спине, Вадим ощупал ребра, слегка надавил. Грудную клетку пронзила уже знакомая боль. «Так и есть, — подумал он обреченно. — А, теперь все равно! Вот если бы раньше…» Раньше это была бы настоящая катастрофа. Теперь же, когда его жизнь превратилась в бессмысленный поток дней, это была маленькая неприятность, не более того. Равно как и разбитый автомобиль. Неудобно, но не смертельно.

Сейчас его больше волновал самый прозаический вопрос. Как добраться до кухни и поставить чайник, а еще лучше поджарить яичницу с луком, ведь с самого утра Вадим еще ничего не ел. «Ладно. — Он нашел удобное положение, в котором боль почти не ощущалась. — Как-нибудь протянем. Человек может не есть больше двух месяцев. Мама приедет раньше».

Вадим оказался прав. Мама приехала в тот же день — поздно вечером. А ведь она собиралась пробыть на даче по крайней мере до конца недели.

Нонна Анатольевна ворвалась в квартиру и немедленно бросилась к сыну.

— Жив? — спросила она.

— Как будто, — едва разлепив глаза, ответил Вадим.

— Там внизу твоя машина… Что случилось?

— Столкнулся тут с одними. Они сами были виноваты.

— Но номер ты, по крайней мере, запомнил?

Вадим хотел было отрицательно покачать головой, но каждое движение вызывало боль в висках.

— Ничего не запомнил, — пробормотал он. — Да и черт с ними. Они свое получили. Мам, выключи свет, пожалуйста, — сказал он после паузы. — Очень режет глаза.

Нонна Анатольевна выключила верхний свет и оставила только торшер в углу, который дополнительно закрыла сверху зеленой кофточкой, отчего в комнате воцарился приятный зеленоватый полумрак.

Вадим лежал, стараясь не шевелиться, и слушал, как мать в прихожей звонит куда-то, кажется, вызывает «скорую». Затем он провалился в темноту, наверно заснул, и проснулся, только когда ему в глаза снова ударил неприятный яркий свет.

Вадим открыл глаза и увидел, что над ним склонился человек в белом халате. Мать помогла Вадиму раздеться, что оказалось очень мучительным, врач осмотрел его, сжал грудную клетку сбоку, затем от ключиц к пояснице и, повернувшись к Нонне Анатольевне, сказал:

— Сотрясение мозга средней тяжести и перелом шестого правого и седьмого левого ребра. В принципе, надо бы сделать рентген, но для этого лучше госпитализация.

— Никакой госпитализации! — решительно ответила мама. — Если, конечно, не нужна операция.

— Нет, но хорошо бы сделать рентге…

— Хорошо. Я поеду с вами и после рентгена немедленно заберу его домой! — Я никуда не поеду! — Вадим приподнялся на локте, тут же рухнул обратно на диван и уже в таком положении повторил; — Нечего делать из меня инвалида!

* * *

Прошло несколько дней. Вадим поправлялся, — в целом полученные при аварии травмы оказались не такими уж страшными. Хуже было с сотрясением мозга: тошнота не проходила, Вадима мучили страшные головные боли, каких никогда не бывало раньше. В такие часы он не мог не то что читать или смотреть телевизор, ему было тяжело даже разговаривать. Не помогал ни анальгин, ни тем более американские средства, которые зачастую оказывались куда слабее испытанных отечественных лекарств. Отчасти спасала только пятерчатка.

Однажды, когда снова схватила головная боль и Вадим, стараясь по возможности не двигать головой, сидел в кресле, ибо был уже не в силах лежать, его вдруг поразило ощущение какой-то пустоты. Чего-то вокруг не хватало. Голова раскалывалась, и Вадим никак не мог сообразить, чего именно. Для этого пришлось бы сосредоточиться, а сил не было.

Он закрыл глаза, боль как будто немого утихла. «Сейчас бы чуть-чуть совсем потихоньку Моцарта, — подумалось ему. — Слабый рассеянный свет — это хорошо. Молодец мама. Какая она у меня все-таки…»

Он не додумал, потому что его мозг внезапно пронзила догадка. Он вдруг понял, чего не хватает. На противоположной стене всегда висела «Женщина с петухом», а сейчас ее там не было.

Этот факт настолько взволновал Вадима, что даже головная боль отошла на задний план. С некоторых пор эта картина стала для него чем-то большим, чем семейная реликвия и память о бабушке. И вот теперь ее вдруг нет на месте.

Вадим поднялся и побрел на кухню, где Нонна Анатольевна мыла посуду.

— Вадик! Зачем ты поднялся? — воскликнула она, увидев в дверях сына. — Немедленно иди ложись.

— Мама, — вместо ответа спросил Вадим, — где «Женщина с петухом»?

— Я сказала — иди ложись, — ответила Нонна Анатольевна. — Я сейчас закончу и приду к тебе.

— Ты ее перевесила?

— Нет, — ответила мать. — Я сейчас все тебе объясню. Прошу тебя, иди в комнату.

Вадим повиновался, тем более внезапно накатила слабость, и он испугался, что может упасть. Не дай Бог еще свалиться на глазах у матери.

Вадим вернулся в комнату и сел обратно в кресло. Пустующее место на стене бросалось в глаза все больше и больше, и Вадим уже не понимал, как мог не заметить этого с самого начала. Видно, совсем был не в себе.

Наконец Нонна Анатольевна закончила свои дела на кухне и появилась в комнате. Она тихо села на стул у стола и спросила:

— Ну как ты?

— Нормально, — ответил Вадим без всякого выражения. На интонации не было сил, головная боль снова усилилась. Это, однако, не означало, что он потерял способность соображать. — Так что там с картиной? — все так же бесцветно спросил Вадим.

— Она пропала, — спокойно ответила мать.

— Что?! — Вадим приподнялся в кресле, взявшись за подлокотники, что было очень неудачно, потому что в тот же миг он почувствовал резкую боль, — на грудную клетку была надета тугая повязка, но не гипс, и некоторые движения оказывались очень болезненными. Вадим рухнул обратно в кресло. — Что значит пропала? Когда?

— Я не хотела тебе об этом говорить, — ответила Нонна Анатольевна. — Мы с твоим отцом и сами не сразу заметили. Не до того было. А вчера я к тебе зашла, смотрю — стена какая-то пустая. Сначала не придала этому значения, а вдруг понимаю — бабушкиного портрета нет.

— Ты только вчера заметила? — уточнил Вадим.

— Да, — кивнула мать. — Позвала отца, он тоже ничего не знал. Я думала, ты… в курсе.

— Что? — переспросил Вадим, до которого не сразу стал доходить смысл маминых слов. — Вы что?

Он в изнеможении закрыл глаза. Родители думали, что это он… Продал, проиграл, потерял… Мысль была ужасная, но, положа руку на сердце, Вадим не мог не согласиться, что основания так думать о нем были. Были. — Мама. — Вадим открыл глаза и увидел, что Нонна Анатольевна сидит перед ним, все так же сложив руки на коленях.

— Мама, картину взял не я. Скажи честно, вы с отцом решили, что я ее продал?

— Недавно снова появлялся мистер Уолш. — Мама, как всегда, начала издалека. — Снова завел разговор о «Женщине с петухом», потом сказал какую-то странную фразу, которой мы с отцом не придали значения, я даже не помню точно, как он выразился… Что-то вроде того, что он может согласиться на предложения других.

— И ты подумала, что на мои? Что это я ему усиленно толкаю картину, а он не берет, ангельская душа?

— Он сказал, кажется, что ты однажды…

— Я сейчас расскажу, как все было…

Вадим снова закрыл глаза, собираясь с силами, потому что нелегко взять и открыто признаться хоть и не в подлости, но все же не в самых красивых поступках. Пришлось выложить все: и про Адрианыча, и про Кристину. Потому что иначе не объяснить, как вышло так, что он своими руками отдал «Женщину с петухом» и выручил ее по чистой случайности.

Нонна Анатольевна слушала сына не перебивая. Когда он закончил, она спросила только:

— А что сейчас с этой девушкой? С Кристиной?

— Не знаю, — ответил Вадим. — Я недавно пытался ее найти. Уехала куда-то. Бабушка умерла у нее, и ее забрала мать.

Мать и сын замолчали.

— Значит, картину взяла Лера, — вдруг сказал Вадим. — Ты можешь верить мне или нет, но я-то в себе уверен. Лера, — повторил он убежденно, — больше некому.

— Так я сейчас позвоню ей. — Мать поднялась со стула. — Я все эти дни ждала, что она позвонит сама, но она не проявлялась.

— Звонить бесполезно, — без всяких эмоций остановил ее Вадим. — Она ушла. В тот день, когда я попал в аварию, я заезжал на «Горьковскую». Она забрала все свои вещи.

— Значит, пока мы были на даче… — покачала головой мать.

— Да, — кивнул Вадим.

— Но откуда у нее ключи?

— У меня были… в пиджаке. Она знала.

— Но это же кража.

— Ты считаешь, это ее остановит?

— Надо позвонить в милицию.

— Лучше сходить, — посоветовал Вадим.

— Вот дождусь отца…

— Лучше сейчас иди. Хотя уже чуть не неделя прошла, но все-таки…

Нонна Анатольевна вышла в прихожую и стала поспешно одеваться.

Интересные подробности

Никакая настойчивость Нонны Анатольевны не помогала, в милиции очень мало озаботились фактом исчезновения какой-то картины. Ладно бы еще из музея, а то так, на стене в квартире висела. И рисовал всего лишь дедушка хозяев, а не настоящий художник. Попытки объяснить, что дедушка тоже может быть настоящим художником, а художник часто оказывается чьим-то дедушкой, ни к чему не привели.

— Беспредел какой-то! — говорила Нонна Анатольевна. — Может быть, удастся через Академию художеств организовать звонок из мэрии, и тогда они зашевелятся…

Но и это не удалось.

Вадим никогда не видел мать в таком состоянии. Нонна Анатольевна в бессильном отчаянии сжимала кулаки.

— Мам, — предложил Вадим, — я поговорю с Ник-Санычем. Когда они рыли под Челентаныча, к нему приходил какой-то деятель. То ли это было частное сыскное агентство, то ли юридическая фирма, но он очень ловко некоторых наших раскрутил. Кое-кто признался в своих грешках, которые Адрианыч покрывал, когда ему денежки платили. А сначала все запирались, — кому охота в таком признаваться. Ничего, он их дожал. Сильный мужик.

— Ну так его приглашал Спорткомитет, это совершенно другое дело, — возразила Нонна Анатольевна, — станет ли он заниматься пропажей картины?

— И потом, если это частное сыскное агентство, это стоит денег, — напомнил Владимир Вадимович.

— Ну за спрос денег не берут, — ответил Вадим и вечером того же дня переговорил с Ник-Санычем, объяснив ему, в чем собственно дело.

Сначала было немного боязно разговаривать с бывшим тренером, но скоро они вновь начали говорить по душам, как бывало раньше.

— Вот, значит, как, — помолчав сказал Ник-Саныч» выслушав рассказ Вадима. — Да, хорошую ты себе подругу жизни нашел… Ты уж меня прости, но я буду начистоту. С первого взгляда мне она не понравилась. Я, конечно, этого не говорил, да и было это на свадьбе. Поздновато. Познакомил бы нас раньше, тогда я, возможно, и высказал бы свое мнение.

Вадим молчал. Да и что было говорить.

— Ну да ладно, дело прошлое, — продолжал Ник-Саныч. — Значит, хочешь выяснить, где твоя благоверная и с какого такого перепугу прихватила с собой картину.

— Портрет бабушки.

— Да, портрет бабушки, стоящий больших денег. Это она нехорошо… Чересчур… У нас работал криминалист из агентства «Эгида». Слышал про такое? Нет? А жаль. Хорошее агентство. Не знаю, захотят ли они заниматься твоим делом, но ты поговори. Можешь сослаться на меня.

— А как звали того криминалиста?

— Дубинин Осаф Александрович. Очень толковый дознаватель и человек приятный.

* * *

— Агентство «Эгида-плюс», — заученно сказала Аллочка. — Нет, к сожалению, Осафа Александровича сейчас нет на месте. Что-нибудь ему передать? Нет, я не знаю, когда он будет. Возможно, после обеда, а может быть, и совсем не придет.

— А с руководителем вашего агентства я могу поговорить?

— А кто его спрашивает? — поинтересовалась Аллочка.

— Мое имя вряд ли ему что-то скажет. Хотя… — замялся Вадим, вспомнив «Здоровье России», — возможно, оно ему знакомо. Вадим Воронов.

— Хорошо, не вешайте трубку.

— Сергей Петрович? — раздался по селектору голос Аллочки. — С вами хочет поговорить какой-то Вадим Воронов. Вас соединить?

В первый момент Плещеев не поверил своим ушам.

Как, ему звонит сам Вадим Воронов? Тот самый, за которым Сергей Петрович непонятно почему следит уже в течение нескольких месяцев? Вот это да! Может быть, конечно, однофамилец и тезка по совместительству, но Плещеев чувствовал — это тот самый Вадим Воронов, и никто другой.

— Да, соедините, пожалуйста, — попросил Плещеев Аллочку, а сам пробормотал: — На ловца и зверь…

Он снял трубку с телефонного аппарата и сказал:

— Я слушаю вас, Вадим Владимирович. Что там у вас стряслось на этот раз?

Разговор с руководителем агентства «Эгида-плюс» произвел на Вадима сложное впечатление. Он говорил с человеком, о существовании которого он никогда не слышал раньше, и оказалось, что этот человек знает о нем, Вадиме Воронове, ВСЕ. Не только то, что он в прошлом известный теннисист, который подвизался в сомнительном фонде и которого потом дисквалифицировали в Риме. Это в Петербурге знали многие.

Начальник «Эгиды» знал куда больше.

— Вы могли бы к нам подъехать, Вадим, или еще не окончательно оправились после аварии? — спросил Плещеев, которому было любопытно поговорить с Вороновым с глазу на глаз, а не по телефону.

— Мог бы, наверное, если на такси.

— Приезжайте, хочется кое о чем вас спросить. А пока вы будете ехать, мы наведем справки о вашей благоверной. Как ее? Кажется, Валерия? Да, любят у нас в провинции «красивые» имена.

На миг у Вадима в буквальном смысле этого слова отнялся язык. Ничего себе! Что же еще знает о нем начальник этой таинственной конторы?

Ответить на этот вопрос Вадим смог довольно скоро — когда прибыл в «Эгиду». Ехать действительно пришлось на такси, Вадим еще очень плохо чувствовал себя после аварии.

Плещеев сразу узнал его, да и как было не узнать, — сколько раз он видел его фотографии, не говоря уже об этом рекламном ролике по телевизору.

— Ну садись, рассказывай, — сказал он ему, как старому знакомому, что в какой-то степени так и было.

Видя, что Вадим изумлен таким приемом, Сергей Петрович вкратце изложил историю их знакомства, которая началась почти год назад на улице Плеханова.

— Правильно излагаю? — улыбнулся Плещеев.

— Даже страшно становится, — кивнул Вадим.

— Ну, «страшно» — это уже перебор! А теперь-то ты что намерен делать? Вадим пожал плечами:

— Пока лечиться, а там посмотрим…

— Только ты уж присматривайся повнимательнее, а то какой-то ты у нас… близорукий временами.

В кабинет постучали, и вошла Наташа:

— На ваш запрос, Сергей Петрович. — Она положила на стол распечатку.

— А с британским посольством в Москве удалось связаться?

— С ними — нет, все посольства работают только с утра.

— Ну и ладно. Если будет нужно, свяжемся завтра, а пока посмотрим, что тут наши умельцы наскребли.

Умельцы наскребли немало.

Во-первых, оказалось, что гражданка России Воронова Валерия Петровна выехала в Великобританию. Причем в графе «цель поездки» она указала — деловая.

— Ничего себе! — Вадим, хотя и знал Валерию значительно лучше, чем в день свадьбы, все же удивился прыти своей супруги.

— Так. — Плещеев взял следующую бумагу. — Интересно, что ваш мистер Уолш вылетел тем же рейсом и места у них расположены рядом. Летели фирмой «Бритиш Эрлайнз», естественно, а не «Аэрофлотом». Теперь что тут у нас? Таможня сообщает, что Воронова везла только личные вещи, а также валюту в сумме одиннадцати тысяч долларов, на которые имелось разрешение Госбанка. Хорошие у нее доходы, смотри-ка.

— Наверное, дом недостроенный продала.

— Продала, это точно. Вот перед нами копия акта купли-продажи. Продала Георгию Михайловичу Лисовскому, знаете такого?

— Знаю, — пробормотал Вадим.

— Значит, с этим все ясно. Что же вез с собой мистер Уолш? Ого! Да тут целый музей! Рисунки, офорты, картины, наброски… Но все снабжено соответствующими документами. Картины, по размерам совпадающей с вашей, среди них нет.

— Значит, у них какие-то другие каналы, — покачал головой Вадим.

Он вспомнил прилизанного скользкого мистера Уолша и на миг ему сделалось даже не по себе — неужели Валерия могла уйти к такому.

— Не повезло, — пробормотал он сквозь зубы.

— Кому не повезло? — спросил Плещеев. — Вам или вашей бывшей супруге?

— Уолшу этому не повезло, она теперь в него вцепится, — сказал Вадим. — Хотя… В него как вцепишься, так и отцепишься. Он себе на шею сесть не даст.

— Вот и прекрасно, — улыбнулся Плещеев. — Давайте выпьем за знакомство и за крепкую английскую семью. Аллочка, — обратился он по селектору к секретарше, — принесите нам, пожалуйста, чаю. И печенье не забудьте.

* * *

Родители не сразу, смогли, переварить вскрывшиеся интересные факты.

— Но это же просто невозможно! — восклицал Владимир Вадимович. — За три дня выехать, и не куда-нибудь, а в Англию! Этому я просто не могу поверить. Тут какая-то ошибка.

— Да никакой ошибки, — возразил Вадим. — Заграничный паспорт у нее уже был, это самое главное. А визу можно получить за один день, тут же купить билет и улететь. Трех дней даже много.

— Но Великобритания очень неохотно дает визы нашим гражданам, — настаивал отец.

— Кому надо — дают быстро.

— Может быть, он ходатайствовал за нее в посольстве, это тоже возможно, — добавила Нонна Анатольевна. — Он — известный торговец живописью и антиквариатом, так что ему могли пойти навстречу.

— И смотрите, — продолжал удивляться отец, — уехала не с пустыми руками. Я уверен, что у нее в вещах и наша «Женщина с петухом». Ее просто не досматривали.

— Картину не так легко спрятать. И потом, они же просвечивают все вещи.

— Но она не могла вывезти картину без разрешения! — восклицал Владимир Вадимович.

— Существует дипломатический груз, — мрачно напомнил ему Вадим. — Тут хоть малахитовую вазу из Эрмитажа вывози. Никто не имеет права проверять. Кроме того, у него же было разрешение на вывоз… — он помолчал, — с прошлого раза.

— С какого такого прошлого раза? — мрачно спросил отец.

— Погоди, Володя, я тебе потом все объясню, — ответила мать. — Это разрешение действительно в течение десяти дней или месяца, я точно не знаю.

— Но это невозможно! — убежденно говорил Владимир Вадимович. — Мистер Уолш не может иметь к этому никакого отношения. Каким бы он ни был, он не станет пятнать честное имя фирмы. На откровенную кражу он не пойдет!

— Боюсь, что этого мы никогда не узнаем, — с сомнением покачала головой Нонна Анатольевна.

* * *

Вмешательство «Эгиды» настолько взбодрило органы внутренних дел, что описание картины было разослано по отделениям милиции, а в Пулково еще раз потрудились проверить таможенные декларации как мистера Уолша, так и госпожи Вороновой. Картины, совпадающей по размерам и описанию с «Женщиной с петухом» кисти художника Вадима Воронова, в них указано не было.

Впоследствии Вадим узнал, что за те несколько дней, что он провел на даче, Валерия не только спешно продала дом, но и распродала все, на что можно было быстро найти покупателя, а затем исчезла, не сказав никому ни слова.

Она испарилась, как дым. Прошло еще несколько дней, и о ней уже практически никто не вспоминал. Друзей у нее не осталось, родных она давно забыла сама. И только семья брошенного мужа вспоминала о ней, да и то не как о бывшей невестке, а как о воровке, укравшей из их дома самую дорогую для них вещь.

У тебя нет теплого платочка

Как ни ругала Ванда «Задницу», в которую вложила все свои скудные сбережения, как ни переживала за всех и вся Кристина, а жить было надо.

Стипендия в тридцать с небольшим тысяч рублей превратилась попросту в смехотворную подачку. Ванда перешла на более плотный график и теперь просиживала в ларьке у «Техноложки» сутки через двое, то есть работала на полторы ставки. Но денег катастрофически не хватало. Ушли в прошлое те времена, когда сиделец в коммерческом киоске казался богачом по сравнению с остальными слоями населения. То есть в долларовом эквиваленте зарплата Ванды даже выросла, но инфляция давно свела все на нет. Спасали Ванду оптимизм, наплевательское отношение к себе и окружающим и некая деловая жилка. Она все время ухитрялась исподтишка выставлять на продажу товар и от себя, что в действительности было запрещено хозяевами ларьков. Но не могут же хозяева караулить все свои многочисленные точки с утра до вечера. Обычно их подручные ограничивались обходом два раза в сутки — чтобы забрать выручку.

Поэтому Ванда покупала оптом товары, сходные с теми, которыми торговала от хозяев, и потихоньку вела собственный маленький бизнес, что увеличивало ее доходы почти вдвое.

Правда, левый бизнес требовал некоторых отлучек, и тогда на место матери в ларьке заступала Кристина. Она не спорила даже тогда, когда для этого ей приходилось пропускать занятия. Надо было помогать матери.

Тем более на носу была зима, и это заставляло задуматься.

Стряпая на кухне, Ванда напевала шлягер времен разрухи после гражданской войны. Однако веселая песенка отражала далеко не столь веселую действительность.

И Ванда решилась. Она достала из шкафа некий сверток.

— Надо будет выставить, — сказала она, разворачивая бумагу и извлекая на свет прекрасные лайковые перчатки. — Поймав вопросительный взгляд дочери, она спросила: — Ну как, нравится?

Кристина кивнула.

— Подарок, — улыбнулась Ванда, однако не так на-весь-мир-наплевательски, как обычно, — от одного человека. Уже два года лежат.

— А что ты не носила? — спросила Кристина.

— С чем? С ватником?

Ватником мать Кристины называла китайский пуховик бутылочного цвета, в котором проходила два года, пока весь пух и перья не опустились вниз, так что он превратился в халат с подушкой по нижнему краю. Кстати, в отличие от большинства российских граждан, которые повыкидывали свои пуховики, Ванда действительно превратила его в рабочий халат и подушку для кота, которую Барсик оценил очень высоко.

Кристина взяла перчатки в руки. Они были сделаны с любовью и могли украсить любую, самую красивую и изысканную руку. Кристина надела левую перчатку на руку. Она была, пожалуй, немного великовата, но все равно смотрелась прекрасно. Тонкая лайка облегала руку, но не стесняла движений. В таких перчатках хотелось мнить себя принцессой или блоковской Незнакомкой.

— Ладно, хватит форсить, — сказала Ванда. — Давай снимай. Продам, куплю себе хоть сапоги или ботинки на меху.

— Жалко продавать, — сказала Кристина.

— А ты считаешь, я хорошо буду смотреться в эти перчаточках и в суконных сапогах «прощай молодость»? — поинтересовалась мать. — А больше ничего не осталось. Старые сапоги — вдрызг.

Короче, судьба перчаток была решена. Ванда аккуратно разгладила их ладонями и положила в новый полиэтиленовый мешок.

— На сколько потянут? — спросила она, оценивающе разглядывая мешок с перчатками.

— Тысяч сто? — робко предложила Кристина,

— Сто пятьдесят! — расхрабрилась Ванда.

— Думаешь, кто-нибудь купит за такие деньги?

— Посмотрим! — наставительно сказала Калиновская-старшая. — Надо всегда стараться продать за максимальную цену. Ну, если не будут брать, — она развела руками, — тогда что поделаешь… Снизим немножко.

Ни мать, ни дочь не догадывались, что цена этих перчаток была по крайней мере сто долларов.

Красное-черное

Постепенно Вадим шел на поправку, но чем лучше чувствовал себя физически, тем хуже становилось на душе. Жизнь лишилась всякого смысла. Никакой профессии у него не было, любимого дела тоже. Был королевский спорт, но и он теперь стоял под вопросом. И дело даже не во всемирном позоре. Плечо по-прежнему болело, но теперь к этому прибавились сотрясение мозга и сломанные ребра… Каждая из этих бед сама по себе не исключала возможности еще подняться на теннисные вершины» но все вместе… По крайней мере, о серьезных тренировках пока говорить не приходилось и не придется еще месяц, а то и два, и три.

Вадим пытался взять в руки ракетку, но вдруг накатила такая головная боль, что его вырвало прямо в зале. После этого он долго не мог прийти в себя и, не дождавшись окончания тренировок, ушел домой пешком. Можно было, конечно, доехать общественным транспортом, но после краха ЗДР Вадим больше никогда не садился ни в троллейбус, ни в метро, — он не мог выдержать взглядов пассажиров. И хотя теперь трудно было признать в мрачном изможденном типе в шляпе, надвинутой на глаза, того улыбающегося красавчика, который обещал всей России силу и здоровье, Вадиму мерещились укор и презрение в каждом случайном взгляде.

Этого было просто избежать, когда он ездил на машине, но теперь «девятка» с разбитой мордой мокла под дождем во дворе, а ни сил, ни денег на починку не было. То, что таинственный дядя Леша чудесным образом сшиб с разворотивших «Жигули» громил, Вадим сразу отдал родителям. Поэтому теперь он ездил на такси, а когда денег не было — ходил пешком. Тем паче куда теперь торопиться? Разве что в могилу?

Так однажды он снова увидел веселую светящуюся надпись «КАЗИНО». Она призывно мерцала, обещая счастье и удачу, и, хотя Вадим по собственному опыту знал, что счастье, которое можно там найти, призрачно, а удача не, принесет добра, он все же толкнул тяжелую дверь с дорогой бронзовой ручкой и поднялся наверх.

Здесь ничего не изменилось, так же стремительно тасовал карты блондин с рыбьими глазами, с таким же алчным азартом следили за его пальцами клиенты, в основном мужчины средних лет. Только рулетку запускала уже не Валерия. Вместо нее за зеленым столом стояла высокая блондинка, наштукатуренное лицо которой выражало безразличие и презрение.

Вадим не собирался играть. Он убеждал себя в том, что пришел сюда единственно, чтобы спрятаться на время от ледяного порывистого ветра. Однако скоро расчерченное сукно стола привлекло его внимание. Он присмотрелся. Играли всего трое, остальные иногда делали одну-две ставки и переходили к другим столам. Вадим украдкой стал рассматривать основных игроков.

Один из них был кавказец лет под пятьдесят, его одутловатое лицо покрывала черная с проседью щетина. Знать, брился последний раз утром, — эти ребята чисто выбритыми выглядят только первые часа два, правильно мусульманство запрещает мужчинам брить бороду. Кавказец с истинно восточным терпением ставил все время на одну и ту же комбинацию, верно рассчитав, что рано или поздно она выиграет. Но, черт возьми, рулетка — вещь непредсказуемая, тут может двадцать раз подряд выходить красное, и хотя это бывает редко, но ведь случается же.

Рядом с кавказцем стоял щуплый на вид еще совсем парнишка, который сейчас как завороженный смотрел на крутящееся колесо рулетки.

Третьей была небольшая вьетнамочка с темным некрасивым лицом и носиком картошкой. «А кто-то говорил, что вьетнамки красавицы, — подумал Вадим. — Смотреть не на что. — Он перевел взгляд на славянку-крупье. — Хотя и наши ничем не лучше», — мрачно констатировал он.

Вьетнамка играла очень азартно. Нет, она не сжимала кулаков, как небритый кавказец, не покрывалась красными пятнами от нервного напряжения, как русский парнишка, но было что-то в цепком взгляде на бесстрастном лице, что выдавало бешеный азарт. Вспомнился виденный у кого-то на видаке «Охотник на оленей» и вьетнамское развлечение — нечто среднее между тотализатором и клубом самоубийц. И кто бы мог подумать еще десять лет назад, что вьетнамские друзья, которых держали чуть ли не за младших братьев чукчей, на самом деле такие хваткие деляги и азартные игроки.

Тем временем рулетка замедлила вращение и шарик остановился на семнадцати. Кавказец проиграл, вьетнамка тоже, а парнишка выиграл. При этом красные пятна у него на шее стали еще ярче. Он сгреб фишки, вынул сигарету и закурил.

Вадим нащупал в кармане деньги. На несколько фишек хватит. «Что ты делаешь! — закричал внутри кто-то. — Нельзя! Ты слышишь? Нельзя!» Но Вадим только отмахнулся от назойливого голоса.

— Делайте ставки, — бесстрастно сказала кукла-крупье.

Вадим поставил на красное — и выиграл.

«Теперь хоть домой поеду на такси, как белый человек», — подумал он и поставил половину фишек на зеро. Проиграл.

Он делал ставки еще и еще, выигрывал и проигрывался почти до конца, затем снова отыгрывался, пока вдруг не почувствовал во всем теле свинцовую усталость.

«Сколько времени? — спросил он сам себя и, посмотрев на часы, себе же ответил: — Почти пять. Утра».

Надо было ехать домой.

Выходя из казино, Вадим дал себе слово, что больше не вернется сюда. Он пришел через три дня. Потом стал ходить через день и наконец начал появляться здесь почти каждый вечер.

Взлеты и падения, как на качелях, создавали иллюзию важных событий, жизни, полной риска, бед и удач. И хотя Вадим умом понимал, что это мираж, такая жизнь затягивала все больше и казалась единственно реальной.

В один из дней он продал машину — отдал за гроши, за какие-то полторы тысячи баксов. «Выиграю и куплю новую, — спокойно подумал Вадим. — Лень с этой возиться».

И действительно, сначала как будто подфартило, и Вадим, взяв с собой пятьсот, выиграл три тысячи. «Надо остановиться», — мелькала мысль, но он отмахнулся от нее. Этого на нормальную тачку не хватит.

А потом фарт вдруг кончился. Вернее, Вадим то выигрывал, то проигрывал, и это было больше всего похоже на какое-то жуткое испытание из древнегреческих мифов: стоило ему немного приподняться, как злой рок тут же швырял его обратно в яму.

Деньги, полученные за машину, постепенно таяли — но не разом, а именно постепенно, как снег ранней весной.

И нельзя сказать, чтобы Вадима это очень беспокоило. Внезапный полный проигрыш или космический выигрыш могли бы еще вывести из состояния какого-то азартного отупения, в которое он постепенно погрузился. Но не происходило ни того ни другого.

В тот день в кармане у Вадима была целая тысяча — кое-что удалось вчера выиграть. Но что такое тысяча баксов по сравнению с тем, что нужно? И если два года назад такая сумма казалась бы близкой к целому состоянию, то теперь она превратилась в хорошее месячное жалованье, ну пусть двухмесячное.

Сегодня он встал в час дня, едва разлепил глаза и долго лежал, смотрел в потолок и курил, благо мать ушла. Нонна Анатольевна не потерпела бы такого безобразия.

Но основное безобразие было не в этом, и она прекрасно это знала, но ничего не могла поделать. Пыталась было поговорить с сыном по душам — он ушел от разговора.

Сегодня, пока Вадим спал, мать с отцом за утренним кофе как раз обсуждали сложившуюся ситуацию.

— Может быть, взять другой, более суровый тон… Конечно, он не мальчик, но все-таки сын, и мы имеем право, по крайней мере, высказать ему то, что думаем о его поведении, — говорила Нонна Анатольевна, которую очень беспокоило состояние сына.

Отец переживал нисколько не меньше, но сомневался в том, что стоит давить на Вадима.

— Как бы не вышло хуже, — с сомнением покачал он головой. — Мы рискуем полностью потерять с ним контакт.

— Уже ведь потеряли! — с горечью воскликнула Нонна Анатольевна.

Так ничего и не решив, родители ушли, оставив Вадима досыпать. Вчера он вернулся домой в пятой часу и потому спал долго.

Когда Вадим наконец вылез из кровати, было уже почти два. Скоро могла вернуться мать. Встречаться с ней не хотелось. И не потому, что он не любил ее. Напротив, родители были единственными на свете людьми, которые для Вадима еще что-то значили. И перед ними было стыдно. Именно поэтому он с некоторых пор начал их избегать. Потому что при встрече с ними вдруг начинала поднимать голову уснувшая было совесть.

Вот и теперь Вадим поскорее помылся, побрился, надел чистую рубашку (которую приготовила мать), выпил чашку кофе и пошел одеваться. Посмотрел на свои ботинки и поморщился: они были заляпаны осенней грязью. Выходить в таких было совестно. Вадим вынул щетку и вышел на лестницу, как его учили — в детстве и как он делал всю жизнь.

Хлопнула дверь лифта. Вадим, не поворачиваясь, продолжал чистить обувь, однако это нарочитое безразличие лучше всяких слов выдавало его беспокойство,

— Вадим, — услышал он за спиной голос матери. Он обернулся и молча застыл с обувной щеткой в руках.

— Ты, по крайней мере, мог бы поздороваться со мной, — сказала Нонна Анатольевна. — Мы с тобой не виделись уже несколько дней.

— Доброе утро.

— Вернее добрый день. Что ж, рада редкой возможности увидеть спину собственного сына. Ты куда-то собрался?

— Видимо, да, — неопределенно ответил Вадим.

— И куда же?

— Тебе это так интересно?

— А ты считаешь, мне должно быть безразлично, где бывает мой сын?

— Но я взрослый мужчина, — ответил Вадим, — и сам отвечаю за себя.

— Если бы я была в этом уверена… — грустно улыбнулась Нонна Анатольевна, — тогда; бы я, возможно, тебя не спрашивала. Но мне кажется, ты на неверном пути. Что с тобой происходит? — В ее голосе послышались ласковые, теплые нотки, и она мгновенно превратилась в ту самую теплую маму, в которую можно уткнуться, когда ты совсем маленький и тебе плохо.

И Вадим чуть не разрыдался и не бросился к ней, однако вовремя сдержался. Ему стоило больших усилий скрыть свой порыв, и потому он ответил преувеличенно холодно и отстранение:

— Со мной все нормально. И хватит об этом.

— И все-таки?

— Я же сказал тебе. — Вадим говорил раздраженно, и, хотя это раздражение было направлено больше на себя, его слова прозвучали почти грубо. — Оставь меня в покое. У меня свои дела.

Не говоря больше ни слова, он вошел в квартиру, бросил щетку под стул в прихожей, надел плащ и вышел, даже не оглянувшись на мать.

Ему хотелось как можно быстрее скрыться с ее глаз, потому что еще минута разговора — и он бы не выдержал. Вадим боялся только, что мать будет его удерживать. Но Нонна Анатольевна не стала этого делать. Она молчала и смотрела, как сын быстрым шагом спускается по лестнице. Вот его шаги затихли внизу, вот хлопнула входная дверь. Вадим ушел. Нонна Анатольевна не знала, куда и зачем он идет, но почему-то была уверена, что с ним что-то должно случиться. Что и как, она не знала. Поэтому она решила сегодня дождаться Вадима, когда бы он ни пришел, и наконец поговорить с ним начистоту.

Лайковые перчатки

Уйдя из дому, Вадим сначала медленно шел по Большому проспекту. Выглянуло солнце, и деревья на бульваре с повисшими остатками желтой листвы казались не несчастными и жалкими, как в пасмурную — погоду, а по-своему красивыми. Однако скоро прелести поздней осени стали надоедать. Вадим вышел на проезжую часть и, махнув рукой, остановил какого-то частника на стареньком «Москвиче», который с готовностью за пятерку добросил Вадима до Невского.

Там Вадим прошелся по кафе, посидел на втором этаже в «Норде», разглядывая посетительниц (почему-то в такие заведения днем ходят почти исключительно женщины). Вот какие-то две битый час сидят над наперстками с коньяком «Метакса» и рассуждают о высоких материях. Вот две другие, раскрашенные и вальяжные, громогласно обсуждают моды и цены: «Представляешь себе, такое фуфло — и триста баксов!» Вадим поморщился. До чего же все это надоело. Одно и то же изо дня в день. Неужели теперь так всю жизнь, до самой смерти?!

Он бросил недопитый кофе и снова вышел на улицу. Стало заметно холодать, ветер усилился, начал накрапывать дождь. Можно, конечно, немедленно уйти с этих промозглых осенних улиц и окунуться в приторный уют казино, но пока идти туда не хотелось. Рано, еще слишком рано. Вадим и без того знал, что, куда бы он ни пошел, даже если побредет куда глаза глядят, все равно все дороги приведут в Рим, а этим Римом было небольшое казино со светящимися лампочками и нарисованным китайским медведем.

Вадим побрел дальше, на углу Невского и Владимирского задержался у магазина, где торговали дорогой импортной сантехникой. На этом самом месте три десятилетия просуществовал легендарный «Сайгон». Вадим застал его уже на самом излете, но прекрасно помнил тусовавшиеся вокруг группки молодых людей в банданах. «Да, — мрачно подумал он, рассматривая поблескивающие за витриной унитазы, — советская власть так и не смогла уничтожить, а новые русские сделали это в момент. И главное — никто не возмущался. Рынок!»

Он свернул на Владимирский, прошел мимо вновь заработавшего собора, вокруг которого бомжи и бомжихи торговали всякой дрянью, собранной на помойках и кое-как отмытой, по Загородному, задержался у дома с огромными овальными окнами второго этажа, где шел ремонт. Вот ведь купил какой-то жучила… У Витебского вокзала хотел повернуть назад, но потом передумал и наконец оказался у Технологического института, перед которым возвышался полный энтузиазма Плеханов.

Вокруг шла бойкая торговля. Хризантемами, астрами, гладиолусами пестрел богатый цветочный базар. Почему-то ужасно захотелось купить цветов, однако было непонятно кому и зачем. Не покупать же цветы себе. Вадим, правда, знал, что так делают некоторые женщины, но он еще не дошел до той стадии, когда мужчина может забыть о том, что он должен вести себя, по-мужски. Да если бы он и купил цветы, не нести же их с собой в казино. Можно, конечно, подарить новой девице-крупье, но та, пожалуй, рылом не вышла…

И все-таки в мозгу шла какая-то подсознательная работа. Что-то надо купить. И вдруг Вадима осенило. Вот в чем дело — где-то тут день рождения матери. Теперь все встало на свои места. Ну конечно, вот в такие дни по осени он всегда покупал цветы. Сколько помнит себя. Сначала ходили вместе с отцом на Андреевский рынок, потом стали дарить каждый от себя, а пару лет назад Вадим привез ей из-за границы роскошный букет орхидей.

«Какое же сегодня число?» — мучительно соображал Вадим. Подходить к прохожим с таким нелепым вопросом не хотелось. Подумают еще невесть что, а то и узнают в нем ТОГО САМОГО. Что, скажут, перепил на чужие денежки? Конечно, Вадим сгущал краски, но такая опасность была, а потому он только поднял воротник повыше.

Вадим вошел в вестибюль метро и стал разглядывать газеты. 12 октября. Увидев эту дату, Вадим даже усмехнулся про себя. Да, автопилот сработал. День рождения у матери сегодня. Он вспомнил их утреннюю встречу и поежился. Как жаль, что он вспомнил об этом слишком поздно.

Но все-таки не забыл.

Действительно, надо было что-то купить. Только не цветы. Вадим обвел взглядом окружающие коммерческие ларьки. Один и тот же набор товаров: куклы под Барби в одуряюще розовых платьях, турецкая помада вырви-глаз, пиратские видеокопии и не менее пиратские аудиозаписи, а также псевдояпонская аппаратура и якобы итальянская кожа. Глаза буквально разбегались, не останавливаясь ни на чем.

Да что тут можно купить, с презрением подумал Вадим и повернулся, чтобы поймать тачку и доехать до «Пассажа» или «Гостиного». И тут он увидел перчатки. Совершенно непонятно, как такая качественная вещь могла попасть в ларек у Техноложки. Вадим подошел и присмотрелся повнимательнее. Действительно, прекрасные дамские перчатки из темно-оливковой кожи прекрасной выделки. Как раз под цвет маминого пальто и большого шарфа от Кардена. Однако сначала надо подержать их в руках, вдруг это всего лишь дешевая турецкая подделка.

Вадим слегка склонился к открытому окошечку и сказал:

— Покажите перчатки, пожалуйста.

Продавщицу было не видно за заставленным товаром стеклом ларька. Да Вадим не очень-то ее и разглядывал, заметил только старую душегрейку на вате и наверченный до ушей шарф. Что там было над шарфом, он не заметил, да, собственно, не обратил внимания и на все остальное. Перед ним лежали перчатки. Он взял их в руки. Действительно, настоящая лайка. Красивый, очень изысканный цвет и форма. Подходящий размер.

— Сколько? — спросил Вадим.

— Сто пятьдесят, — каким-то полузадушенным хриплым голосом ответили из ларька.

Вадим отсчитал деньги и сунул их в отверстие. Невидимая рука приняла их. «Идиоты, — думал Вадим, — фуфло за бешеные деньги задвигают, а настоящие вещи в полцены отдают».

Он и понятия не имел, что из ларька, в щель между куклой Барби и набором косметики, за ним следят два зеленых глаза и быстро наполняются слезами. Кутаясь в клетчатый шерстяной платок, который все равно не спасал от сквозняков, гулявших по киоску, Кристина пристально смотрела в спину удаляющемуся Вадиму.

«Вот кому достались наши перчатки, — горько думала она. — Этой Валерии».

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека

Вадим вошел в казино и сразу как будто очутился в другом мире. И не было больше ни моросящего дождя, ни сумрачных лиц прохожих. Однако Вадима больше не обманывала кажущаяся ласковость и мягкость этого мира. Потому что здесь царили другие законы, но не менее, а, пожалуй, более жестокие.

Главное — не поддаваться азарту, голова должна быть холодной. Не идет игра — уходи, придешь завтра. Идет — остановись, не надо эксплуатировать удачу, она того не любит.

Так Вадим говорил себе всякий раз, когда переступал этот порог, и часто ему неимоверным усилием воли удавалось удержаться в рамках и внять голосу рассудка, но иногда он срывался, и тогда следовал либо резкий взлет, либо глубокое падение.

Однако и взлеты и падения были относительны, ведь касались всегда только одного, вокруг чего сейчас только и вращалась его жизнь. Ее единственной последней опорой был выигрыш. Банальный рулеточный выигрыш. Больше ничего не оставалось в жизни Вадима Воронова.

В тот день он вошел в казино в хорошем настроении. Во внутреннем кармане лежал подарок матери. И радовало то, что он вспомнил о подарке, пусть и в последний момент, и то, что нашел его. Вадим решил, что сегодня пробудет здесь совсем немного, вернется домой пораньше, во всяком случае пока родители еще не легли спать.

Он окинул взглядом зад. Было много незнакомых лиц, впрочем как две капли воды похожих на те, что уже успели примелькаться. Но были и завсегдатаи. Вот худенький паренек, этот играет очень азартно, но приходит не часто, видно, не всегда есть что ставить.

Вадим подошел к столу, где крутилась рулетка, и стал наблюдать за игрой. Постепенно им начало овладевать то чувство, которое он все время пытался гнать от себя, — руки почему-то вспотели, начали дрожать пальцы.

— Делайте ставки, — сказал крупье. Сегодня это был мужчина.

Вадим бросил на стол несколько фишек. Весь мир сразу поблек, как будто выцвел. Реальным казался только невозмутимый крупье, неподвижно застывший над колесом рулетки.

— Двадцать семь! — разнеслось над столом.

Вадим нервно сглотнул и до хруста сдавил холодные пальцы. На двадцать семь он поставил две зеленые фишки. Теперь все пойдет как надо. Фортуна снова обернется к нему лицом.

Семьдесят долларов… Неплохо? А сколько он уже проиграл? Немерено. И считать не хочется.

Сосчитать было нетрудно, потому что Вадим пришел сюда с той тысячей, которая осталась от продажи машины.

«Да… Блин! А ведь говорил себе, что больше ста ставить не буду. Не больше ста… Ну ста пятидесяти.

Девушка услужливо спросила:

— Не принести ли чего-нибудь?

— Ничего не надо!

Неужели не видит, что проиграл? Жалостливая! Все они тут жалостливые… А сами руки потирают. Хороший навар сегодня, премию дадут.

— Тридцать.

Это уже не сон. Вадима бросило в жар, задрожали пальцы, теплая волна нахлынула и ушла. Он опять выиграл. И выиграл-то случайно, потому что, думая о своем, машинально поставил фишку не в один доллар, а в десять. Ошибка… Случайность… Или судьба? Ведь теперь у него уже триста пятьдесят!

В горле пересохло, захотелось выпить. И безудержно хотелось поставить еще. Чтобы снова испытать то блаженство, когда стрелка движется все медленнее и медленнее, едва пересчитывая деления, а все вокруг неотрывно смотрят на нее и ждут, ждут с замиранием сердца. И каждый думает: «А вдруг?» Но чаще всего этого «вдруг» не случается. Слишком много цифр. И слишком мало денег…

«У меня шестьсот, — думал Вадим. — Я вернул больше половины из того, что проиграл. Больше играть нельзя. Не за то отец сына бил, что, играл, а за то, что отыгрывался».

Этот закон знали все, но дополнять его находили в себе силы немногие.

— Оплатить.

— Все? — Крупье приостановился и занялся детскими штучками — выстроил все фишки столбиками по двадцать, положил набок, сдвинул, провел ногтем. — Все оплатить?

— Триста.

Столбик поехал назад. «Что я делаю!»

Снова появилась девушка; которая предлагала кофе или что-то еще.

— Один чай с лимоном и пачку «Мальборо». И побыстрее, пожалуйста.

«Зачем я оставил так много! Хватило бы пятидесяти… Да надо еще дать крупье, я забыл…». Две фишки полетели крупье. Тот поймал их, поблагодарил, стукнул по дереву и сунул в щель. Подошла маленькая вьетнамочка, которую Вадим видел здесь уже не раз. Она поставила вокруг семнадцати: четырнадцать, восемнадцать и двадцать. И по пять штук. Да еще двадцать пять на всю тройку. Третий из игравших, щуплый парнишка, взял зеро, шесть, тридцать пять и одиннадцать.

Крупье открыл рот, чтобы сказать: «Ставки сделаны», но Вадим успел подхватить пять синих, наклониться и просунуть их на семнадцать между столбиками вьетнамки. Он еще выпрямлялся, когда вьетнамка дернула головой, как бы предчувствуя свою ошибку.

Шарик лежал на цифре семнадцать.

«Но она, все равно не в проигрыше. Берет пять на семнадцать на четыре. Это будет… Триста сорок. Плюс двадцать пять на одиннадцать. Еще двести семьдесят пять. Молодец тетка! Крупье явно занервничал — начал проигрывать.

Сейчас его сменят, и тогда плакали наши денежки».

Вадим по-прежнему верил в магическую власть крупье над колесом рулетки.

Крупье, однако, не сменили.

— Синими. Два для вас.

— Спасибо. Делайте ставки.

Вьетнамка поставила на восемь, семь, четырнадцать и двадцать один. Замерла с горстью фишек в руке, а потом бросила три на зеро. Парнишка, проигравший почти все, что взял вначале, забил последнюю тройку: тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть.

Играть и хотелось и нет. Ведь он уже почти отыгрался.

— Тридцать один, — Крупье довольно сгреб фишки.

Все проиграли.

«Красное-черное, красное-черное, — жужжало в голове. — Поставь на зеро. Девять на зеро. Зеро-один — пять, зеро-три — пять, один-два-три-зеро — десять».

Крупье смотрел на Вадима с неким подобием улыбки.

— Ну нет, — сказал Вадим вслух, — на сегодня хватит.

Он вдруг понял, что все кончилось. Он наконец: достиг того, к чему шел, — он проиграл все. Абсолютно все, что у него было, кроме перчаток.

Это значило не только просто проигрыш. Теперь можно было попрощаться с последним пристанищем, которое еще оставалось. Потому что больше идти было некуда.

Он, привычно хромая, вышел на улицу. Была промозглая питерская осень. Может, вернуться в теплый уютный мирок казино, где все улыбаются, пусть даже деланно, и жалеют, пусть фальшиво. Нет, он не возвращается.

Такое правило. Никогда не возвращаться. Или он нарочно сам выдумал его в последнее время, чтобы не искать Кристину… Чтобы не пойти к ней. Уж очень страшно, потому что так хоть остается надежда, что она его еще помнит. А вдруг нет? Не хочется в этом убеждаться. Но ведь иначе и быть не может! Чудес не бывает.

Вадим поежился и пошел дальше, сунув руки в карманы куртки, которая не защищала от пронизывающего осеннего ветра. Он бесцельно брел вперед по каналу, дождь косыми струями бил по темной воде, по чугунной ограде, по золоченым мордам грифонов, которые со стоически-равнодушными улыбками терпели непогоду Северной Пальмиры, куда занесла их нелегкая.

Вадим зачем-то перешел по мостику на ту сторону, добрел до Казанского собора, постоял под колоннами, вышел на унылую улицу Плеханова.

Почему-то вспомнилось:

Вадим засунул руки поглубже в карманы и внезапно нащупал бумажку. Извлек ее на свет. Десять тысяч. Пять фишек. Первым импульсом было повернуть назад, пойти отыграться.

Но тут Вадим вспомнил о маме и о чудесном подарке, который несет ей. И он проголосовал и поехал домой.

Беспроигрышная комбинация

Вадим не показывался в казино три дня. Денег все равно не было, две-три фишки — это же несерьезно. Однако денег не было и ни на что другое, даже посидеть в «Норде». Можно, конечно, попросить у родителей, хотя у них (Вадим знал это не хуже, чем они сами) лишних денег нет, а появиться они могут только в результате новых продаж и разорения дедушкиного архива.

И Вадим решил все-таки пойти попытать счастья. Три фишки могут превратиться в шесть, потом в двенадцать, двадцать четыре и так далее. Главное — играть осторожно, аккуратно, ставить по малой. «Не надо зарываться», — говорил себе Вадим, подходя к знакомому зданию.

И поначалу ему действительно повезло. Так что Вадим даже отошел от рулетки, сел за столик, взял чашку кофе, рюмку ликера и пакет каких-то орешков. Уже это одно стоило тех денег, с которыми Вадим вошел сюда, и теперь ему казалось, что он угощается за чужой счет. Эта иллюзия преследует всех игроков, потому, выиграв, они швыряют легко добытые деньги, опустошая прежде всего очень недешевый бар казино. Им кажется, что они тратят чужие деньги, забывая о том, что в конце концов расплачиваются за все они сами.

За столик к Вадиму подсел светловолосый парнишка. Вадим сразу узнал его — завсегдатай. Они прекрасно помнили друг друга в лицо, но никогда не разговаривали, — дружбы тут не завязываются.

— Ну как? — спросил он у Вадима.

— Да ничего, — удивленно ответил тот и выпустил в потолок сигаретный дым.

— А я — в пух.

— Хочешь выпить?

— Не откажусь.

Вадим заказал еще кофе и по сто коньяка. Некоторое время они сидели молча. Парнишка внимательно смотрел на Вадима, и тот уже ждал вопроса: «А не ты ли…», но вопроса не последовало, хотя не оставалось никаких сомнений в том, что парень его узнал. Да, наверно, и не сейчас, а значительно раньше.

— Сергей, — вдруг сказал он, приподняв стакан.

— Вадим, — ответил Воронов. Знакомство состоялось.

— Я тебя давно тут вижу, — начал Сергей, и Вадим сразу понял, что сейчас последует. — Слушай, может, дашь пару фишек в долг? Я верну.

— Если отыграешься, — усмехнулся Вадим.

— Отыграюсь! — с жаром заговорил его новый знакомый, подавшись вперед. — Я вывел комбинацию! Понимаешь, беспроигрышная! Вчера я чуть было не сорвал банк, все шло как надо, но тут…

— Взял и все спустил, — закончил за него Вадим. Сергей молча кивнул.

— За что отец сына бил? — спросил Вадим.

— Да знаю я! — махнул рукой парнишка. — Ерунда все это. Слушай, я вывел комбинацию! Понимаешь, я же слежу за игрой уже три месяца и запоминаю все последовательности выпадения цифр, цветов и так далее. Есть закономерность, есть! — Он говорил взахлеб, глаза его горели. — Ты что думаешь, я сумасшедший или дурак? Я двести тридцать девятую школу кончил, учился на примате, на прикладной математике.

— Что значит — учился? — поинтересовался Вадим. — Выгнали, что ли?

— Ну так, вышла одна история, — отмахнулся Сергей, — Суть не в том. Теперь надо теорию проверить, а я…

— Ладно, — Вадим был не из жадных, — держи. — Он подтолкнул несколько фишек Сергею. — Иди проверяй свою теорию. Я бы все-таки сказал — гипотезу.

Сергей встал, Вадим также отставил пустую чашку и поднялся — посмотреть. Однако, когда прозвучала магическая фраза «Делайте ставки», он не удержался и разбросал по полю половину оставшихся у него фишек. Бросал просто так, без всякой теории.

Барабан закрутился, Вадим следил за бегом шарика, сунув руки в карманы. Наконец, напрыгавшись, шарик замер. Выпало зеро. Они с Сергеем проиграли оба. Вадим сунул руку в карман и извлек на свет оставшиеся фишки. Их было ровно семь,

— Давай еще попробуем, — услышал он голос Сергея. — Вишь, это дурацкое зеро мне все сбило.

— Да ну к черту, — мрачно сказал Вадим, однако, увидев расстроенную рожицу Сергея, смягчился: — Ладно. Тебе три, мне четыре.

Они снова сделали ставки, и, как ни странно, Сергей выиграл, смог вернуть Вадиму взятые фишки и поставить еще. Игра продолжалась.

Однако интуиция подсказывала Вадиму, что сегодня он пришел сюда в последний раз. Он смотрел на все вокруг и мысленно прощался, и нельзя сказать, чтобы прощание было слишком тяжелым. Однако как, почему? Он и сам не мог бы этого объяснить. Просто казалось так, и все.

К ночи они проигрались полностью — и Вадим и Сергей. Не осталось больше ничего — ни фишки, ни доллара, ни тысячной купюры.

— Ну что, браток, пошли отсюда. — Вадим хлопнул по плечу готового разреветься Сергея. — Может, это и лучше, хватит сюда ходить.

— А что делать? — спросил Сергей.

— Ты чем занят по жизни?

— Да ничем особенным, вот выводил закономерность…

— С какого курса тебя отчислили?

— Да еще не отчислили. Вернее, не совсем. Я как бы на втором.

«Восемнадцать лет, — понял Вадим. — Салажонок. Надо бы правило ввести — до двадцати одного вход сюда воспрещен». Но вслух он этого не сказал, не желая обижать парня. Сам в его возрасте он считал себя о-ох каким взрослым.

Так они и разошлись бы в разные стороны, если бы, выйдя на улицу, Вадим не сказал рассеянно:

— Вишь чего стоят все твои комбинации иди, как ты там их называл, закономерности? Она, эта закономерность, в том, что обчистили нас как липок и выбросили на улицу эти — Эдуардыч и компания.

— Эдуардыч? — переспросил Серега.

— Хозяин этого богоугодного заведения.

— А ты его знаешь?

— Знал. В прошлом. Господин Бугаев Валентин Эдуардович? Ты что, парень, газет не читаешь, ящик не смотришь?

— Это что, из этого фонда физкультурного?

— Ну.

Тут Серега совсем осмелел и выпалил:

— А ведь я тебя узнал. Правда, не сразу. Все мучился, ну где я этого мужика мог видеть, а потом предки телевизор смотрели…

— Можешь не продолжать.

— А я думал — ты давно где-нибудь на Мальорке пузо под солнцем греешь.

— Кончилась Мальорка, — мрачно процедил Вадим. — Все кончилось.

— Слушай, а пошли ко мне. Выпьем.

— На какие шиши? — вяло поинтересовался Вадим.

— У меня заначка есть. Я тебе заодно покажу свои расчеты, и ты сам убедишься, что в теории все должно выходить.

— Суха теория, мой друг, или как там? — ухмыльнулся Вадим. — Ладно пошли.

Он был готов пойти куда угодно, лишь бы не возвращаться домой и не видеть молчаливый укор в глазах родителей.

Так у Вадима Воронова внезапно появился приятель или что-то вроде того. Во всяком случае, человек, с которым он мог разговаривать. Серега его забавлял: вечно он что-то выдумывал, правда, его мысль работала не совсем отвлеченно, — целью всегда бывало быстрейшее получение богатства. Этим Серега отличался от большинства других людей — он не стремился получить высокооплачиваемую работу или огрести высокую прибыль, трудясь на самого себя. Целью было обретение большого, очень большого богатства. И сразу, во всяком случае, очень быстро.

Вадим слушал его с юмором, иногда напоминая, что совсем недавно были такие прецеденты — его тезка, Сергей Мавроди, например, действительно стал миллионером всего за какие-то три года. Да чего далеко ходить, вот господин Бугаев.

— Организуй какой-нибудь фонд или фирму липовую, — говорил он Сергею. — Глядишь, годик-другой — и ты мультимиллионер.

— Скоро инфляция дойдет до того, что мы все тут станем мультимиллионерами, — ответил Серега.

— Я говорю о валютных миллионах.

— Да брось ты, это все туфта, — говорил Сергей. — Я тут достал геодезическую карту юга Ярославской области.

Он порылся на столе, вытащил сложенный в несколько раз лист бумаги и стал разворачивать его на полу. Скоро перед Вадимом возникла очень подробная карта, какие раньше были засекречены и печатались только для служебного пользования.

— Я тут слышал один интересный разговор, так, случайно подслушал, не буду вдаваться в подробности, — быстро говорил Серега. — Вот тут, видишь, дорога между Борисоглебском и Угличем, примерно посередине, чуть на север, деревня Костяново. Там несколько заброшенных домов, и в одном из них купец еще до революции зарыл клад под печкой.

— Как же можно под печкой зарыть? — спросил Вадим.

— Ну спрятал, неважно. Короче, я все узнал, завтра едем в Костяново, вернее, послезавтра. Надо достать хорошие заступы. Я сначала думал взорвать, — нельзя, слишком много шуму будет. В деревне этой живут всего два человека — пенсионерка и бульдозерист. Так что дело плевое. Едем до Ярославля, оттуда автобус до Ростова…

— Погоди, погоди, — осадил его Вадим. — Ты что, уже и билеты купил.

— Нет, не покупал еще, — серьезно ответил Сергей.

— Вот и не покупай, по крайней мере, на меня.

Вадим, конечно, подтрунивал над Серегиными планами скорейшего обогащения, но в то же время некая романтика кладоискательства не была ему совершенно чужда. Идеи Сергея его увлекали, как в детстве всякого мальчишку увлекают «Три мушкетера», хотя он и понимал, что все это не более чем игра.

Разумеется, ни в какое Костяново они не поехали, а Сергей заболел вдруг новой идеей. Какой-то знакомый подробно рассказал ему, как грабят вагоны на станции.

— Ты понимаешь, это же, оказывается, элементарно, — кричал Сергей, отчаянно жестикулируя. — Перво-наперво нужно обзавестись кошкой.

— Ну это как раз не сложно, — кивнул головой Вадим, которого Серега, как всегда, использовал как слушателя. — Я когда шел к тебе, на помойке сидело штуки три.

— Ну тебя, — рассердился Сергей. — Тебе дело говорят, а ты!

— Ну ладно, ладно, слушаю.

— Кошка — это такая специальная штуковина. Нечто вроде якоря, ну, понимаешь, веревка, а на конце тройной крюк. Ты ее бросаешь снизу наверх, так чтобы она зацепилась, влезаешь по веревке на крышу вагона. Это уже полдела. У тебя с собой должен быть ломик.

— Почему у меня? — поинтересовался Вадим, который слушал, как слушают ребенка, беззлобно подтрунивая над ним.

— Необязательно у тебя. Это безличная форма, — объяснил Сергей.

— Значит, у безличности должен быть ломик — понимающе кивнул Вадим.

— Черт с тобой, стебайся, сколько хочешь, — проворчал Серега, но скоро забыл про обиды и стал подробно объяснять про устройство вагонов и как в них можно проникнуть через крышу, не открывая сбоку.

Вадим слушал и вдруг поймал себя на мысли, что с какой-то минуты начал воспринимать то, что говорит Сергей, вполне серьезно. Действительно, если все обстоит именно так, кража из товарного вагона не представляется таким уж сложным делом. Что-то в этом было.

— А как все потом выносить? — с сомнением, но уже совершенно другим тоном спросил он.

— Никто же не заставляет тебя тырить все. Взял, скажем, два музыкальных центра или компьютера и баста. Гуляй, Вася. И тогда можно будет, воспользовавшись выведенной закономерностью…

— Все спустить в казино, — закончил Вадим.

— Не спустить, а разбогатеть, — улыбнулся Сере-га. — И тогда весь мир будет у наших ног.

— В этом я сомневаюсь, — заметил Вадим. Они еще долго обсуждали разнообразные детали. Вадиму было все равно, чем заниматься. Главное — Серега с его болтовней давал ему прекрасную возможность не думать. Не вспоминать о том, что было. Хотелось забыть все, и больше всего Вадим мечтал о том, чтобы проснуться однажды утром другим человеком.

Каким-нибудь инженером Петровым, который ходит каждый день на работу и у которого нет никаких проблем.

Вагон подгузников

Вадим сидел в кресле-качалке с книгой на коленях. Это было «Имя Розы» Умберто Эко — книга, которую мама упорно пыталась заставить его прочитать. Но Вадим был явно не расположен к чтению. Он бы с большим удовольствием взялся бы за какой-нибудь жесткий детектив из серии «Черная кошка». «Она бы еще подсунула «Розу и Рикардо», которыми завалены все прилавки. Тоска. Была бы сейчас война, пошел бы добровольцем, — мрачно думал Вадим. — Все осточертело донельзя. Может, в Иностранный легион податься к французам? Или к сербам в боевики?» — думал он, прекрасно зная, что не пойдет ни к каким сербам. Потому что там хоть и война, а тоже люди. Значит, снова все начнется сначала.

В этот момент зазвонил телефон. Вадим протянул руку к столику, куда перенес параллельный аппарат, и снял трубку.

— Слушай, Ворон, ты?! — раздался в трубке Серегин голос.

Вадим поморщился. Что за фамильярность. Он вовсе не считал этого глупого салажонка своим близким другом, даже приятелем. Так, знакомый от нечего делать…

— Ну я, — ответил он достаточно прохладно. Однако Сергей ничего не почувствовал, он был до краев переполнен некой информацией, которая грозила перелиться через край.

— Слушай, Вадик, приезжай, тут… но это не по телефону. Разговор один есть.

— Прямо сейчас? — Вадиму, который еще пять минут назад размышлял об Иностранном легионе, вдруг стало смертельно лень слезать с уютной качалки и откладывать книгу, которую он только что силился читать. Но Серега не отставал:

— Я все узнал. Это верняк, слышишь! Давай скорее сюда.

— Ну ладно, — нехотя согласился Вадим. — Скоро буду.

Оказалось, что на этот раз, в отличие от планов кладоискательства. Серега перешел к практике. Он где-то достал хорошую надежную кошку, пару ломиков крепкий капроновый трос, фонарик. Вадим взирал на эти ценности как на кучу игрушек, которые любовно собрал мальчишка. Но Серега не ограничился сбором необходимого грабительского инвентаря.

— Слушай сюда, — сказал он. — Я через знакомых парней все вызнал. На станции Петербург-Балтийский стоят неразгруженные вагоны с японской аппаратурой. В частности, плееры для компакт-дисков. Они маленькие, но дорогие. Прибыли в адрес, — Сергей вытащил из кармана смятую бумажку, — акционерного общества «Инесса». Они должны были разгружаться вчера, но вагоны так и стоят. Теперь… — Он порылся по карманам и вынул другую бумажку, где карандашом был наскоро набросан какой-то план. — Я там был, видел все своими глазами. Вагоны стоят. Три штуки. Охрана липовая, тем более в три часа ночи все дрыхнут.

— А если не дрыхнут? — поинтересовался Вадим.

— А что еще сторожа ночью делают?

— Да? Так это раньше. А теперь это твое АО «Инесса» небось головорезов наняло. Аппаратура-то своя, не государственная.

— Что, сдрейфил? — спросил Серега.

— Да нет, — усмехнулся Вадим.

И вдруг решился. А что, это даже забавно — отправиться ночью обворовывать вагоны. Все лучше, чем просто сидеть на стуле. Жизнь-то все равно кончилась, какая разница, чем ее наполнять. Можно и прогуляться вместе с Серегой. Все происходящее стало представляться Вадиму чем-то вроде подростковой игры в индейцев или в бандитов. Итак, играем в ограбление.

С вечера они обосновались у Сергея. И до трех часов ночи шастали из Сережиной комнаты на кухню и обратно, на цыпочках минуя дверь родительской спальни;

Собирались со всей обстоятельностью матерых рецидивистов. Без конца пили кофе, попутно наклеивая на стекла карманных фонариков слои изоленты, чтобы получался тоненький луч. Черной ленты в доме не нашлось, только синяя, и свет упорно пробивался наружу.

Сергей сыпал словами, почерпнутыми из уголовного лексикона, и решительно кромсал ножницами выпрошенные у матери старые шерстяные колготки. Из них решено было изготовить две маски.

Родители Сергея, возможно, слышали смех и возню, но если и слышали, то тревожились разве о том, что мальчик не выспится. Отец, как часто бывало, без всяких сомнений одолжил Сережке ключи от старенького «Москвича»: согласно официальной версии, их сын с приятелем собирались завтра спозаранку ехать в любанские леса по грибы, — а за руль, как известно, после бессонной ночи садиться чревато. Сергей явил хитроумие истинного конспиратора, приготовив корзины, резиновые сапоги и прочий необходимый инвентарь. Грибы предполагалось купить на рынке у бабок.

— Белые, говорят, слоем пошли, — подмигивал он Вадиму. — Штучек двадцать тяпнуть бы, а?

Услышав это в пятнадцатый раз, Воронов вспомнил анекдот времен антиалкогольного террора.

— Слушай, какие белые? Ноябрь скоро… Ты прямо как тот мужик, которого отправили за спиртным, — поведал он Сергею. — Ну, когда строгости были. Ай чтобы никто не пронюхал, договорились водку называть книгами, пиво газетами и так далее. Ушел он, потом звонит: так, мол, и так, книги кончились, газеты не завезли, но зато я у старухи та-а-кую рукопись раздобыл…

На Сергея, как раз примерявшего черную маску, напал приступ неудержимого хохота, определенно отдававшего истерикой.

— У тебя штопка прямо на носу, — тоже давясь от смеха, сказал Вадим. — А вон там, снизу, стрелка пошла.

— Ерунда, бандитская пуля… — с трудом выговорил Сергей. Поправил съехавшую маску и, как Шварценеггер в кино, принялся застегивать многочисленные карманы. Вот только, чтобы изготовить одного Шварца, таких Сергеев требовалось штук пять.

Вадим неожиданно трезво подумал о том, что если уж кто был в данной ситуации бандитами, так только они сами. Он волновался в точности так же, как когда-то перед финальными выходами на корт. Только теперь все было в десять раз хуже. Помнится, он любил себя уговаривать: и что ты, спрашивается, трясешься? Убьют тебя там? Ведь не убьют. Руки поотрывают? Не поотрывают…

А вот сегодня могли очень даже поотрывать. Самым нешуточным образом. Он представил себе, как мама и папа растерянно отвечают суровым милиционерам: «Да, да, это наш сын… Воронов Вадим Владимирович…» А он будет стоять в хромированных наручниках и с низко опущенной головой, как те мазурики по телевизору. А потом заголовки в газетах… хотя нет, какие, к лешему, заголовки, кому он теперь интересен. Так, маленькая заметочка в уголке полосы, где печатают криминальную хронику: за попытку взлома товарного вагона на станции Петербург-Балтийский — или как там она называется? — в общем, задержан двадцатичетырехлетний Воронов В.В., известный в прошлом теннисист.

И ведь на самом-то деле ничего необратимого еще не произошло. Пока они просто сидели и трепались на кухне, и Вадим отчетливо видел, что Серый дрейфит ничуть не меньше него. Потому так и выделывается. И если нужным образом повернуть разговор и сказать:

«Слышь, а ну их в задницу, эти японские плееры! Давай правда за грибами рванем?» — Серега побурчит немножко для понта и с большим облегчением согласится…

— Пошли, в натуре, — сказал Сергей.

Вадим молча поднял рюкзак с пустой корзиной и сапогами.

— Значит, так, — шепотом распоряжался Сергей. — Слушай сюда. Я все просек. Ты открываешь дверь…

— И к утру, — нервно хмыкнул Вадим, — нас с трудом находят под кучей высыпавшихся подгузников…

— Да пошел ты!.. — внезапно взвился Сергей. — Кончай пристебываться, урод, я дело говорю!..

Пока что они мало чем отличались от всамдедишних грибников или садоводов: всего-навсего двое чокнутых, спешащих забить рублевые места в ранней электричке куда-нибудь на Мшинскую или Лебяжье. Отличие возникло только тогда, когда двое парней, прошагав в самый конец безлюдного, скупо освещенного перрона, спрыгнули вниз. Вадим — мягко, упруго, Сергей — лихим скоком человека с бешеным адреналином в крови. И начали огибать состав за составом, все дальше углубляясь в ночные привокзальные дебри. Вадим комкал в кармане маску, соображая, настала ли уже пора ее надевать, и поминутно ожидая появления рослых ребят в камуфляже и с «Калашниковыми» наперевес. Они с Серегой договорились, что в случае чего они с честным взором будут спрашивать, как выйти к иван-городскому поезду, благо билеты были предусмотрительно куплены. Но вот если вздумают обыскать?..

Шло время, омоновцы не появлялись, и Вадим постепенно успокоился. Пришло даже нечто вроде уверенности: все удастся. Все кончится хорошо.

— Айн момент, — шепотом попросил Сергей. Отвернулся, дернул молнию на штанах и деловито облил колесо какой-то цистерны. Сказывался литр кофе, булькавший в животе, плюс неизбежный мандраж. Вадим ощутил внезапный порыв вдохновения и последовал благому примеру.

Кто навел Сергея на этот вагон, стоявший где Макар телят не гонял и якобы под завязку набитый дорогой электронной аппаратурой, Вадим не стал даже спрашивать. Плоды теплого общения с железнодорожниками и так были налицо: Серый, щеголяя, то и дело говорил не пути, как все нормальные люди, а путя, точно заправский машинист. Идя следом за ним по хрустящему гравию, Вадим понемногу начал прикидывать, кому из прежних знакомых можно будет ненавязчивым образом предложить якобы случайно подаренный «Техникс». Лазерный плеер в магазине стоил где-то лимон, значит, реально спихнуть за семьсот; в сумку влезет двадцать не двадцать, но уж де…

— Сека!.. — прошипел вдруг Сергей. Вадим замер на месте. Рубашка мигом прилипла к спине, перед глазами вновь жутко замаячил призрак ОМОНа, а шорох собственных шагов отдался в ушах бормотанием рации, лязгом затворов и даже повизгиванием служебной собаки. Потом он услышал то же, что и Сергей.

И право, это было гораздо страшнее.

Как раз впереди две рельсовые колеи были свободны, а по ту сторону прогалины внутри товарного вагона горел свет и возились люди. Грабитель из Вадима был пока еще тот: первой мыслью, мелькнувшей в его голове, была мысль о каких-то работах, не прекращавшихся даже глухой ночью, и, соответственно, о работягах, могущих заметить двоих незадачливых взломщиков… Тут около вагона мелькнул огонек сигареты. В потемках нарисовался еще один мужик, вроде как ходивший дозором. Он не заметил ребят, юркнувших за груду ржавых металлических ящиков, и продолжал преспокойно дымить. А вот звуки, доносившиеся из вагона, приобрели весьма зловещую определенность.

Там, внутри, находилось несколько человек. И они что-то делали с другим человеком. Что-то такое, что Вадим снова ощутил резь внизу живота. Парень в вагоне стонал, как умирающее животное. Если бы не кляп во рту, жуткий предсмертный вой услышали бы аж за Обводным каналом.

Кажется, появись поблизости омоновский наряд, Вадим бросился бы к ментам, как к родным. Но бросаться было не к кому. Оставалось мечтать хоть о том, как бы тихо и незаметно слинять. Унести ноги. И головы.

Однако как раз в это время между поредевшими облаками выглянула луна. Она сияла неожиданно ярко и отбрасывала резкие тени, так что унесение ног сделалось проблематичным. Двое, напрочь забывшие и плееры «Техникc», и собственную недавнюю лихость, вжимались в землю за ящиками, не смея пошевелиться. И что больше пугало — то ли перспектива оказаться обнаруженными, то ли страшные стоны вперемешку с деловитыми голосами, доносившиеся из вагона, — не ведали ни Сергей, ни Вадим. Наверное, все же второе. И самое скверное — оставалось только ждать, когда это кончится. Ждать, чтобы убиваемый человек умолк навсегда. И страстно желать, чтобы он умолк поскорее.

Вадим никогда впоследствии не мог вспомнить, о чем он думал в те минуты. Кажется, основным его чувством было отвращение к себе, к собственной беспомощности и полному отсутствию мужества. Это только в кино крутой мен, попав в сходную ситуацию, на раз-два-три грохает всех злодеев и вызволяет несчастного. Нормального человека инстинкт самосохранения распластывает по земле и вдавливает в нее носом. Лежи и нишкни. Презирать себя будешь потом. Когда останешься жив.

…И еще острое осознание того, сколь мелки и незначительны были все его, Вадима Воронова, обиды и беды. Мелки, незначительны и полностью недостойны того, чтобы носиться с ними как с писаной торбой…

Судьбе, впрочем, было угодно показать несостоявшимся взломщикам окончание страшной истории, в которую она, судьба, втравила их поучения и вразумления ради. И было это окончание еще хуже начала. Лежа за ржавыми ящиками, Вадим неотрывно следил взглядом за разгуливавшим дозорным, и в какой-то момент ему померещилась за спиной мужика неясная, расплывчатая тень. В следующий миг дозорный нелепо взмахнул руками, выгибаясь назад. И беззвучно, даже не скрипнув гравием, опустился на землю. У Вадима зашевелились волосы: он понял, что секунду назад у него на глазах совершилось убийство. Тень же скользнула прямиком к двери вагона. Дверь послушно откатилась, сдвинутая мощным рывком, наружу хлынул свет, мелькнуло видение голого окровавленного тела, подвешенного к потолку, каких-то силуэтов вокруг. Убийца прыжком взвился внутрь и исчез за дверью, тотчас захлопнувшейся у него за спиной.

Серегины пальцы больно впились Вадиму в плечо:

— Уходим!..

Судя по тряскому шепоту, челюсть у него никак не стояла на месте. В вагоне раздавались невнятные крики, топот ног, тяжелые глухие удары. Едва парни приподнялись с земли, как сочившийся изнутри свет погас и больше не загорался. Почти сразу прекратились и крики, и стало ясно, что момент для бегства упущен.

Луна светила прямо на вагонную дверь. Вадим хорошо видел, как она снова откатилась в сторону и на гравий соскочил человек. Теперь он двигался не так проворно, и Вадим сумел его рассмотреть. Убийца был невысокого роста, жилистый и худой. Короткие волосы серебрились в свете луны. А на плече у него висело голое человеческое тело. Тело было еще живое: Вадим видел, как шевельнулась рука.

Приземлившись на полусогнутые, убийца вертанулся всем корпусом, озираясь в поисках недобитых врагов. Движение получилось грозным до нереальности, и не потому, что в свободной ладони лежал нож, приготовленный для метания. Глаза же у киллера были бесцветные, как два бельма, и Вадим внезапно понял, что смотреть в эти бельма есть гибель. Пусть даже тот его как будто и видеть не должен в глубокой тени да за кучей ржавого хлама. Вадим крепко зажмурился, уткнувшись в землю лицом, и едва не впервые в сознательной жизни воззвал: «Господи! Пронеси…»

Он все равно почувствовал, как взгляд убийцы обратился в их с Серегой сторону и задержался на какое-то время. Потом жуткое ощущение отпустило. Вадим приподнял голову.

Заросший реденькой травкой пятачок земли перед — вагоном был девственно пуст.

…Как они оттуда улепетывали, словами передать невозможно. На пути вырастал состав за составом, они то ныряли под нескончаемые рефрижераторы, то обегали выставленные в темноту буфера… Вадим более-менее отдышался только в «Москвиче», когда белый как скатерть Сергей уже гнал его по совершенно пустой набережной.

— Вот так, — услышал он свой собственный голос, — Давай хоть маски, к чертовой бабушке, выкинем…

Вадим вернулся домой под утро. Картина, которую они видели на железнодорожных путях, продолжала стоять у него перед глазами. Это было страшно. По-видимому, это было самое страшное зрелище, которое Вадиму приходилось видеть собственными глазами, а не по телевизору.

«Доигрались в разбойников, — думалось Вадиму. — Ну нет, с уголовщиной завязываем. Хватит».

И еще мучила одна мысль, которой он так и не поделился с Серегой. Ему сразу почудилось что-то знакомое в человеке, который устроил это побоище.

Пока они, задыхаясь, сорвав с лиц идиотские маски и бросив на ходу мешавшие бежать ломики, выбегали из зоны отчуждения, пока шли домой к Сергею по темным улицам, у Вадима возникла и неотвязно стучала фраза из какого-то старого фильма: «Лучше пять минут быть трусом, чем всю жизнь покойником». Не было времени сосредоточиться и попытаться вспомнить, ГДЕ он видел этого человека. Но ведь явно где-то видел.

И только добравшись наконец до того самого кресла-качалки, с которого он нехотя слез каких-то двенадцать часов назад, Вадим смог как следует подумать. И почти сразу вспомнил. Ну конечно, это был он. Дождь, закрытый на санитарный день зоопарк, мужчина с девчушкой, столкновение. Только теперь Вадим окончательно понял, почему эти мордовороты из «скорпио» вдруг зачахли на глазах. Наложили в штаны. Они бывалые ребята и сразу почувствовали, с КЕМ имеют дело. «Интересно, кто он, — думал Вадим, — офицер спецподразделения, омоновский майор или киллер-профессионал?» Как бы там ни было, но пересекать ему дорогу не хотелось.

Вадим вспомнил его, вспомнил милую девчушку с ярким рюкзачком за плечами, косые острые струи дождя. Неужели это был один и тот же человек? Почему-то показалось, что его блеклые глаза были другого цвета, когда он смотрел на девочку. Но какие глаза были настоящими?

И еще была странная мысль. «Заметил он нас с Серегой или нет?» Если бы речь шла о любом другом человеке, то такого вопроса не могло бы даже возникнуть за полным его идиотизмом. Разумеется, их никто не мог заметить. И все-таки в том, что их не видел ЭТОТ, Вадим вовсе не был так уверен.

Он внезапно почувствовал дикую усталость. И не сегодняшнюю, а вообще. Как будто последние несколько месяцев он беспрерывно выполнял какую-то неблагодарную и очень изнуряющую работу. Этой работой была жизнь.

А как все казалось просто. Жизнь шла играючи, текла сама по себе, и все удавалось без труда. Разумеется, приходилось попотеть на тренировках, но это был не труд, не работа, потому как та усталость была в кайф. И не было ни серьезных разочарований, ни особенных ударов судьбы. «И вот результат, — подумал Вадим. — Впутался в игру с малолетним придурком. Какой же я идиот!»

Да, теперь он понимал, что эта игра могла закончиться вполне всамделишной кровью. Все-таки Бог уберег. Показал, как это бывает, когда за такие дела берутся всерьез. «Ну нет, спасибо, хватит с меня этой блатной романтики».

Вадим прошел в ванную и залез под душ. Хотелось смыть с себя все, все прошедшее, как будто очистившееся водой тело могло начать все заново.