Дыбенко

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ «…ФЛОТ ПОКАЗАЛ СЕБЯ КАК ПЕРЕДОВОЙ ОТРЯД»

В 1927 году в «Анкете участника Октябрьского переворота» для Истпарта[16] ЦК РКП (б) П. Е. Дыбенко писал:

«6 ноября я снова вернулся из Гатчины в Петроград, сдав отряд тов. Сиверсу, и вступил в исполнение обязанностей народного комиссара по морским делам… Примерно одна треть всего прежнего состава морского министерства отказалась работать, саботажники были арестованы и вместо них назначены преданные революции моряки. С первых же дней своей работы в Морском комиссариате пришлось организовать отряд моряков под командованием матроса Мясникова… Назначением этого отряда явилась борьба с контрреволюцией и саботажем».

Нелегко было Дыбенко и его товарищам сломить сопротивление саботажников и начинать создание нового. Советского Военно-Морского Флота.

В кресле министерского кабинета в Главном адмиралтействе всегда восседали высокопоставленные лица: отпрыски русских царей, адмиралы, наконец, адвокат Керенский. Но чтобы министерское кресло занимал простой матрос, такого не знала история русского флота. Нижние чины входили в этот кабинет только в качестве посыльных, уборщиков и вестовых. Октябрь все перевернул. Во главе Российского Советского Военно-Морского Флота стал 28-летний балтийский матрос Павел Ефимович Дыбенко, самый молодой из трех членов Комитета по военным и морским делам, назначенных II съездом Советов (В. А. Антонову-Овсеенко — 37, Н. В. Крыленко — 32), был он младше всех членов Советского правительства.

Впервые Дыбенко перешагнул порог этого кабинета в мае 1917 года — явился к военному и морскому министру Керенскому утвердить устав Центрального Комитета Балтийского флота. Ничего тут не изменилось. Кабинет напоминал морской музей: огромных размеров стол загроможден различными флотскими сувенирами-безделушками, по стенам ряды шкафов, которые искусные резчики по дереву украсили цепями и якорями; на полках фолианты — лоции, истории дальних плаваний, всевозможные справочники; в отдельном шкафу комплекты журнала «Морской сборник» с его основания — с 1848 года. Всюду расставлены модели кораблей — от петровской галеры «Принципиум» (то есть «Начало») до линкоров типа «Петропавловск»; в левом углу, недалеко от стола, как-то особняком под стеклянным колпаком модель из слоновой кости самого в то время быстроходного эскадренного миноносца «Новик»…

7 ноября 1917 года в кабинете собрались те, кому предстояло создавать новый флотский наркомат, влить в него живую революционную струю, построить работу по-новому, по-советски. Их было 61 человек: 16 членов Военно-морского революционного комитета и 45 выделенных Центробалтом лучших из лучших активистов для работы в центральном аппарате — Верховной морской коллегии. Распахнув окна, народный комиссар Дыбенко обратился к товарищам:

— Что ж, друзья, начнем наше большое плавание! Никакие шторма и бури не свернут нас с генерального курса. Приступим к созданию нового, Красного Военно-Морского Флота.

Позднее в своих воспоминаниях Павел Ефимович тепло и сердечно скажет о тех, с кем начинал это «большое плавание». «Очутившись у власти, они, невзирая на усталость, на свою неподготовленность управлять государственной машиной, силятся превозмочь все трудности, наладить аппарат, наметить программу работы. Воодушевленные идеей, они не боятся бурь на своем пути…Уверенно они берутся за дело, не давая разрушиться аппарату и приостановиться той жизни, которая до сих пор била ключом во флоте…»

Революционные моряки налаживали запущенное при Временном правительстве хозяйство. Дыбенко не забыл обещание, данное Антонову-Овсеенко в Гатчине. Приказом от имени коллегии он присвоил бывшему армейскому прапорщику Павлову звание «мичман» и перевел на службу в Военно-Морской Флот. Вскоре он с полуторатысячным отрядом матросов отправился в Могилев помогать главковерху Н. В. Крыленко усмирять генерала Духонина и контрреволюционную ставку…

Служебные обязанности отнимали много времени: Павлу приходилось проводить заседания, совещания, писать приказы, резолюции, принимать людей. А ночью по боевой тревоге мчаться на грузовиках унимать бандитов, учинявших погромы и разбои то в одном, то в другом районе столицы… Дыбенко часто выступал на заводах и фабриках. Ленин требовал, чтобы наркомы периодически отчитывались перед народом о проделанной работе. Сам Владимир Ильич всегда находил время для общения с людьми.

8 ноября Павел Ефимович Дыбенко, Анатолий Васильевич Луначарский и Александра Михайловна Коллонтай выступали в цирке «Модерн» перед трудящимися Петроградской стороны. Луначарский рассказал о деятельности Советского правительства, Коллонтай — о работе возглавляемого ею Министерства призрения (так тогда называли Наркомат социального обеспечения), оказавшегося после революции в бедственном положении.

Дыбенко выступал последним:

— Бывший министр Вердеревский отказался занять предложенный ему пост управляющего морским ведомством, прислал записку своему помощнику графу Капнисту, в которой сообщил, что остается «верным своему долгу и Временному правительству», не считает «возможным служить захватчикам власти — большевикам». Примеру министра последовали и его заместители, начальники управлений и отделов. Одним словом, треть офицерского состава — саботажники. Их заменили матросы; могу доложить — вполне справляются с адмиральскими обязанностями.

…Среди старших морских офицеров были и передовые люди, считавшие происшедшие в России революционные перемены исторической неизбежностью. Принадлежал к ним и капитан 1-го ранга М. В. Иванов. Уезжая 27 октября из Гельсингфорса, Дыбенко направил ему телеграмму: «Центробалт выдвинул Вашу кандидатуру в Верховную комиссию коллегиального министерства…» Через два дня, 29 октября, Иванову вручили телеграмму за подписью В. И. Ленина: «Модесту Иванову. Капитану I ранга. Гельсингфорс. Просим немедленно приехать в Петроград, Смольный. Председатель Совета Народных Комиссаров Ульянов (Ленин)». 9 ноября нарком Дыбенко в своем кабинете беседует с Модестом Васильевичем.

— Я о вас говорил Владимиру Ильичу. Думаю, что с вами мы сработаемся.

— Да, Председатель Совета Народных Комиссаров обо мне знал. Даже поинтересовался, как семья себя чувствует, ведь жена и дети во фронтовой Гатчине. — После паузы: — Сильное впечатление осталось у меня от встречи с Владимиром Ильичем, — продолжил Модест Васильевич. — С Лениным как-то легко общаться, даже впервые встречая его. Знаете, что Владимир Ильич спросил? Социалист ли я. «Лпповый я социалист», — сорвалось с языка. И верно, какой я социалист? А Ленин снова задает вопрос: «Но во всяком случае вы же читаете газеты? Интересуетесь развертывающимися событиями?» Ленин рассмеялся. Я почувствовал себя так, будто мы давным-давно знакомы….

— Прошу прощения, что перебиваю, — вступил в разговор сидевший у окна Вахрамеев. — Нас, моряков, делегатов II съезда Советов, тоже поразило умение товарища Ленина ко всем подойти просто, как к равным. В комнату, где мы совещались, решали, как быть с Центрофлотом, переметнувшимся к врагам революции, вошел Владимир Ильич. Я попросил его дать конкретные указания. «Вас тридцать пять человек. Коллективный ум! — сказал он. — Вы лучше нас знаете, чем живет флот. Решайте, как подсказывает революционное сознание». Центрофлот был распущен. Среди делегатов возник спор. В. И. Ленин слушал нас внимательно, а потом предложил вместо обанкротившегося Центрофлота создать новый орган. «Флотские делегаты съезда как раз и являются подлинными выразителями воли революционных матросов. Новый орган можно будет назвать, например, Военно-морской революционный комитет».

— Правильно! — дружно заговорили делегаты. Тут же избрали состав комитета, меня председателем.

После небольшой паузы опять заговорил Иванов:

— Так вот, когда я сказал, что не только интересуюсь, но являюсь участником происходящих событий, Ленин спросил:

— Но вы, надеюсь, против правительства Родзянко, Керенского и тому подобных?

— Вообще я против всякого правительства, которое в борьбе со своим народом опирается на штыки, — ответил я.

— Не правительство, а народ будет теперь штыками защищать завоевания революции, — сказал Владимир Ильич. И предложил мне принять командование всеми морскими силами Петроградского округа. Я ответил:

— Идет война с Германией, я командир, моя бригада крейсеров на боевых позициях. Наверное, мое место там.

— Где вы остановились? — поинтересовался Ленин.

— В Военно-морском революционном комитете, в Адмиралтействе.

Владимир Ильич одобрил:

— Это отлично, что вы именно там остановились. Пока не уезжайте, я дам вам знать.

— Ответ вам известен, — сказал Дыбенко. — Декрет Совета Народных Комиссаров о вашем назначении подписали Ленин и Антонов-Овсеенко 4 ноября, будем работать вместе. Поезжайте в Гатчину, заберите семью и поселяйтесь в Адмиралтействе, в министерской квартире.

— Я полагаю, Павел Ефимович, она предназначена вам.

Дыбенко рассмеялся.

— Зачем она мне? Там комнат не меньше, чем кают на линкоре «Республика»! У вас семья. А мне одному с матросами в казарме хорошо. Могу поселиться и в «Астории», там у меня есть комната. Одним словом, Модест Васильевич, приглашайте на новоселье…

18 ноября Дыбенко принял еще одного «просоленного» моряка — вице-адмирала Максимова. Уволил-таки Керенский с флота ненавистного ему «адмирала революции» и любимца матросов, запретил выезжать в города базирования Балтийского флота — Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс. Опальный адмирал жил в Москве. Как только образовалось Советское правительство, обратился с просьбой предоставить ему «посильную работу в военно-морском ведомстве». Дыбенко вызвал Максимова в Петроград. Андрей Семенович стал вторым помощником морского министра, возглавил интендантское хозяйство, а комиссаром назначили матроса-большевика Василия Марусева.

Изъявил желание служить Советам и контр-адмирал Альтфатер. Назначение на должность начальника Главморштаба он принял с радостью…

В Адмиралтействе дела налаживались. А вот из Главной базы поступали тревожные вести. Командующий Развозов и совет флагманов заявили, что они признают «только министра Вердеревского». Враждебно встретили они прибывшего в Гельсингфорс управляющего морским министерством Иванова. Его поддержал только капитан 1-го ранга Ружек. «Я со своей стороны считаю необходимым остаться на своем месте, поступок же отказавшихся считаю недопустимым», — сказал он.

Вернувшись в Петроград, Иванов доложил обстановку в Главной базе. Дыбенко слушал и мысленно прикидывал: «С Развозовым, видно, придется расстаться. Кого вместо него назначить? Вице-адмирала Максимова матросы с радостью примут, офицеры — нет, они не простили и не простят ему «бегства к большевикам». Капитана 1-го ранга Альтфатера? Он нужен в Морштабе. Капитана 1-го ранга Иванова? Флагманы объявят бойкот. Каперанга Ружека? Ему можно доверять, только слишком уж он деликатный, мягкотелый. II все же придется на нем остановиться. Дадим в помощь зубастого комиссара-большевика, и дело пойдет».

— Пять часов «беседовал» с флагманами, — продолжал Иванов. — Признали новую власть, как говорят дипломаты, де-юре, да и то неохотно.

— Измором взяли, — невесело подытожил Дыбенко. — Знаете, Модест Васильевич, что сказал мичман Павлов под Гатчиной после разгрома войск Керенского — Краснова? «Пока мы с вами живы, пока жив Балтийский флот, не умрет революция!» Здорово! — Дыбенко вышел из-за стола, подтянутый, решительный: — Заставим флагманов подчиняться Советской власти! Не пожелают — скатертью дорога! Обойдемся без саботажников. Прошу вас, Модест Васильевич, изложите коротко о делах в Главной базе. Пишите от руки, в одном экземпляре…

— Я намерен требовать отстранения адмирала Развозова от должности командующего.

Дыбенко пододвинул кресло, присел рядом.

— Давайте вместе подумаем о новой кандидатуре. Вяхирев, Черкасский, Ренгартен, Паттон, Старк и все, признавшие Советскую власть, как вы говорите, де-юре, нас не устраивают.

Иванов вздохнул:

— В период русско-японской войны 1904–1905 годов Степан Осипович Макаров горько изрек: «В России адмиралов много, а флотом командовать некому».

— Нынче положение не лучше, — перебил Дыбенко. — И тем не менее мы обязаны предложить Совнаркому достойного человека на пост командующего Балтийским флотом!

— Может, Зеленого?

— Зеленой — начальник штаба флота, трогать его пока не будем. Подумаем еще, потом встретимся.

Дыбенко спешил в Смольный на заседание Совета Народных Комиссаров, на котором обсуждался вопрос о возможности соглашения с меньшевиками, создания «однородного социалистического» правительства, на чем настаивали Каменев, Зиновьев, Рыков, Шляпников. Дыбенко только что разговаривал с председателем Центробалта Николаем Измайловым, и он заявил: Балтийский флот будет поддерживать товарища Ленина. Позднее Павел Ефимович напишет: «…Поднимаюсь на второй этаж. С трудом разыскиваю комнату заседания Совета Народных Комиссаров. Маленькая, плохо освещенная комнатка еле вмещает всех народных комиссаров… Зиновьев и некоторые другие горячо, с раздражением доказывают невозможность удержать власть без меньшевиков, отстаивают необходимость создания коалиционного правительства.

— Гражданская война началась, льется народная кровь. Нужно сегодня же решить вопрос и начать переговоры с меньшевиками.

За столиком в стороне, опершись на руки, сидит Владимир Ильич, спокойный, с иронической улыбкой.

— Ну дальше, дальше! Все? Вы испугались революции? Вы боитесь, что не удержите ее? Рабочий и солдат ее начал, он ее и удержит. А я предпочитаю остаться с двадцатью стойкими рабочими и матросами, чем с тысячью мягкотелых интеллигентов.

Ленин неожиданно покидает комнату. На минуту воцаряется тишина…

Выхожу вслед за Лениным, чтобы сообщить ему лично настроение флота.

На второй день уже всем было известно, что точка зрения Владимира Ильича победила. Владимир Ильич глубокой проницательностью и умением глядеть в будущее спас Октябрьскую революцию…»

Это было в начале ноября 1917 года.

Временное правительство оставило после себя пустые закрома. В столице не было хлеба, продуктов. Люди голодали. Саботирующие «новую власть» руководители железнодорожного транспорта, чиновники бывшего министерства продовольствия умышленно срывали снабжение Петрограда. Продовольственными вопросами занимался лично В. И. Ленин. По его указанию Военно-морской революционный комитет и Морская коллегия направили в хлебные районы страны десять отрядов моряков по пятьдесят человек в каждом. Моряки взяли под контроль крупные железнодорожные станции и пристани. Ответственным за формирование морских продотрядов был утвержден Тимофей Ульянцев.

Уже 1 ноября Бюллетень ЦК РСДРП (б) отметил, что «матросы производят розыск припасов по всему городу и обнаружили 80 тысяч пудов муки, 50 тысяч пудов сахара, 30 тысяч пудов крупы»…

В Петрограде с каждым днем становилось тревожней. По городу ходили зловещие слухи о скорой гибели Советской власти, о неспособности большевиков справиться с разрухой, «накормить голодных». Буржуазия и ее пособники — меньшевики и эсеры — не сдавались, они организовывали саботажи, вредительство, открыто призывали не выполнять декреты и законы Советов, распускали провокационные слухи. Буржуазия, говорил В. И. Ленин, идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества, опустившиеся элементы, спаивая их для целей погромов[17]. Много бед причинили столице «дети Керенского» — уголовники, выпущенные им из тюрем. Они грабили винные погреба Зимнего дворца и Эрмитажа. Солдаты из охранного подразделения не могли справиться с бандитами, да и сами шли на соблазн, спивались.

Широкий размах погромов охватил Петроград. На борьбу с погромщиками решительно выступили отряды Красной гвардии, которым энергично помогали революционные моряки. Первый Всероссийский съезд Военного флота обратился к гражданам Петрограда со специальным воззванием: «Мы, Всероссийский съезд Военного флота, клеймим несмываемым позором тех, кто, несмотря на серьезность момента, предается пьянству, разгрому винных погребов и разным другим бесчинствам. Мы заявляем, что… не остановимся перед самыми суровыми мерами в борьба с этим злом».

Нужно было принимать срочные меры. Нарком А. В. Луначарский, тревожась за сохранность «сосредоточенных во дворцах произведений искусства», просил Военно-морской революционный комитет «сделать срочное распоряжение о вывозе всех хранящихся в дворцовом винном складе напитков в Кронштадт на хранение под ответственность Кронштадтского Совета».

Нелегкое это было дело — борьба с погромами.

Ночью во время ликвидации пьяного шабаша в районе Зимнего дворца встретились Дыбенко и Антонов-Овсеенко. Позднее Владимир Александрович запишет: «Только когда за борьбу с пьянством взялись гельсингфорсские моряки, погреба Зимнего были обезврежены. Это была своеобразная титаническая борьба. Моряки держались стойко, связанные свирепым товарищеским обетом «Смерть тому, кто не выполнит зарока». Борьба на этом была закончена…»

Закончена в подвалах Зимнего и Эрмитажа… Однако в столице было много винных погребов и складов. Туда и ринулись погромщики.

В середине ноября В. И. Ленин подписал решение, обязывающее Петроградский военно-революционный комитет «принять самые решительные меры искоренения спекуляции и саботажа, скрывания запасов, злостной задержки грузов и пр.». Виновные в такого рода действиях подлежали «немедленному аресту и заключению в тюрьмах Кронштадта впредь до предания Военно-революционному суду». Почему Кронштадта? В Петрограде во всех ранее существовавших учреждениях, в том числе и в юстиции, продолжали служить старые чиновники. Они способствовали побегам из мест заключения арестованных саботажников, спекулянтов, организаторов погромов и грабежей. Сам нарком юстиции левый эсер Штейнберг, которому были подчинены тюрьмы, приказал освободить из-под стражи арестованных участников «Союза защиты Учредительного собрания». Дыбенко предложил: заклятых врагов Советской власти посылать в кронштадтские тюрьмы. «Царское правительство на острове воздвигло каменные мешки для матросов-бунтарей, пусть там теперь отбывают наказание настоящие враги… Мы присмотрим за ними…»

Для борьбы с погромами приказом Военно-революционного комитета 1 декабря был назначен специальный комиссар с особыми полномочиями, а несколько позднее создан Комитет по охране революционного порядка во главе с К. Е. Ворошиловым. До этого он занимал беспокойную должность комиссара по градоначальству и нередко обращался к флотскому наркому за матросским подкреплением. Ворошилов вновь пришел в Адмиралтейство.

— Выручай, нарком. Нужны надежные моряки.

— Для революционного дела выделим самых надежных, — сказал Дыбенко.

После заседаний Совнаркома Дыбенко и Коллонтай из Смольного выходили обычно вдвоем и не спеша шагали по Суворовскому проспекту, затем по Невскому к Адмиралтейству. Так было и на этот раз. Уже близ Невского проспекта около углового дома увидели человека, приклеивавшего к стене какую-то бумажку.

— Стой, стрелять буду! — крикнул Дыбенко, выхватывая из кобуры наган.

Но человек скрылся в воротах.

Некоторое время шли молча.

— Вчера разговаривал по прямому проводу с Гельсингфорсом. Николай Измайлов опять жаловался, говорит, матросов на кораблях и так не хватает, а их ежедневно забирают в министерства и ведомства. Спрашивает, как быть. Я ему ответил: «Пока не уничтожим контру, придется отдавать моряков».

С окна верхнего этажа дома, около которого проходили, слышались пьяные голоса: «Когда б и-и-име-ел зла-ты-е-е-е го-о-ры-ы…»

— Наверняка краденой водкой опились, — зло произнес Дыбенко. — 14 ноября громилы ворвались на склады пивного завода Дурдина на Обводном канале. Пришлось наводить порядок. Для охраны завода выделили матросов.

— Опять матросов, — заметила Коллонтай.

На вокзальной площади, обогнув памятник Александру III, шагал морской патруль, направлялся в сторону Невского. Дыбенко пояснил: Невский проспект и прилегающие к нему улицы охраняет экипаж минного заградителя «Амур».

— Командует им член судового комитета Николай Антропов. Пойдем поговорим.

Дыбенко поздоровался с Антроповым за руку, с матросами, приложив руку к бескозырке, спросил:

— Происшествий нет?

— Около Елисеевского магазина собралось с полсотни пьянчуг, увидели нас, тут же разбежались. — Николаю Антропову было лет двадцать пять — тридцать, стройный, глаза улыбчивые, бескозырка чуть сдвинута на левое ухо, бушлат туго перетянут черным ремнем, на котором висел наган. Матросы вооружены винтовками.

Дыбенко, Коллонтай и Антропов, несколько отдалившись от патрульных, шли по безлюдному Невскому проспекту, говорили о хлебе насущном, о том, что созданная Петроградским военно-революционным комитетом продовольственная комиссия из представителей населения, рабочих, матросов и солдат в первый же день на товарной станции Николаевской железной дороги обнаружила спрятанные в тупиках вагоны, а в них свыше 90 тысяч пудов муки, крупы, животное масло, сахарный песок.

— Мы послали матросский отряд на Ладожское озеро, — сообщил Дыбенко. — Поступили сведения, что там на пристанях расхищаются баржи с продуктами. Все подтвердилось. Виновники арестованы и предаются революционному суду. Оставшееся продовольствие доставлено в Петроград.

— Я рада, кое-что из этой капли досталось сиротам и инвалидам, — сказала Коллонтай. — Голодают бедняги, а дети исхудали, смотреть страшно.

Около Казанского собора они попрощались с Антроповым и матросами.

— Сегодня заходил к Владимирову, — сказал Дыбенко. — Глава Петроградской продовольственной управы благодарил флотских за то, что мы направили к ним 35 баталеров[18] и писарей… Ты давно знаешь Мирона Константиновича?

— Встречала его во Франции. Он читал лекции в партийной школе Лонжюмо. Прекрасный человек. А почему ты вдруг заинтересовался им?

— Владимиров, узнав, что я из Новозыбкова, сказал, что он там бывал. По поручению Ленина выступал перед социал-демократами о II съезде РСДРП. У нас и общие знакомые нашлись. Вот хотя бы Сычев Михаил Иванович. Его тринадцать раз арестовывали, пять раз убегал из-под ареста и из тюрем. Царское правительство ссылало его в Енисейскую, Архангельскую, Нарымскую… А ведь Сычева я встречал е нашем городе во время крестьянского восстания в 1907 году…

У Министерства госпризрепия они расстались…

18 ноября начинал работу Первый Всероссийский съезд Военного флота. Собрался он в тревожное время. Буржуазия делала все, чтобы ликвидировать Советскую власть. Ей активно помогали меньшевики и эсеры, настоятельно требовавшие создания правительства из представителей всех политических партий. На эту удочку клюнули малосознательные, не разбирающиеся в политике элементы. Были они и среди моряков, особенно черноморцев… Разгоралась гражданская война.

Вот как характеризовал обстановку в стране сам Дыбенко: «…Советская власть могла противопоставить организующемуся классовому врагу только латышские полки, основные кадры моряков Балтфлота и незначительные отряды Красной гвардии из рабочих для нанесения ударов, для восстановления порядка на местах и для задержания стихийного развала учреждений. Однако эти силы были ничтожны по сравнению со всевозрастающими фронтами внутри страны. Один за другим отправляли матросские кадры на фронт, на борьбу с белогвардейцами. Флот с каждым днем терял своих вдохновителей, терял свое крепкое, цементирующее ядро, терял тех, кто еще мог повлиять на массу, удержать дисциплину и спасти флот от развала.

Для ликвидации нараставшего развала требовались быстрые и решительные меры. Явилась необходимость перехода если не к полному единоначалию, то к назначению комиссаров кораблей и флота и к урезыванию функций комитетов. Эта первая попытка восстановления твердой организации… вызвала бурю негодования не только среди рядовых моряков, но даже среди части членов Центробалта… Новый состав Центробалта с каждым днем терял свой авторитет… Во флоте нарастала анархия. Необходимо было немедленно созвать Всероссийский съезд моряков, чтобы разобраться в том переходном моменте, который переживает молодая Советская Республика. Матросы жили еще веянием Октября. В их ушах еще звучали призывы к вооруженному восстанию и недоверия к коалиционному правительству. Эти массы нужно было перевоспитать, направить в новое русло, создать из них опору власти Советов…»

…Съезд открылся в Петрограде в большом зале дома № 18 по Максимилиановскому переулку. 190 делегатов (из них 116 большевиков) единодушно избрали своим почетным председателем Владимира Ильича Ленина. Рабочим председателем — члена Центробалта, большевика-матроса с учебного судна «Аргунь» Алексея Баранова.

На первом же заседании самая многочисленная балтийская делегация — 82 человека — заняла ведущее положение, показала пример сплоченности и организованности. От ее имени Андрей Штарев предложил на всех судах страны вместо прежнего андреевского флага поднять красный флаг Республики Советов «в знак того, что весь русский военный флот как один человек встал на защиту народовластия в лице Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов».

— Матросы, пославшие меня сюда, сказали твердо: «Власть Советам!» До каких пор мы будем поддерживать ее? До полного осуществления наших лозунгов! Власть должна быть железная! Я был беспартийным, но ход событий заставил меня стать большевиком, — закончил свою речь Штарев.

После него взволнованно говорил делегат флотилии Северного Ледовитого океана Владимир Полухин:

— Мы, двадцать два представителя Дальнего Севера, полностью поддерживаем балтийцев: «Вся власть Советам!» Так заявить уполномочили нас моряки Севера.

После обсуждения доклада по текущему моменту и о власти съезд принял резолюцию, над проектом которой трудилась комиссия под председательством Дыбенко. В ней указывалось: «Горячо приветствовать товарищей народных комиссаров за их преданность интересам трудового народа — последовательную настойчивость в деле окончательного разрыва рабства и угнетения… Всероссийский съезд военного флота ни на минуту не сомневается, что рабочая и крестьянская власть, опирающаяся на могучие плечи всего трудового народа, быстро сумеет одолеть всех врагов революции, которые бесстыдно предают интересы народа своим саботажем и стараются подорвать власть рабочих и крестьян».

Делегаты, кроме двух черноморцев, заявили: они за большевиков, за Советское правительство без участия в нем меньшевиков…

Одним из важных вопросов, который предстояло решить съезду, была реорганизация морского министерства. К докладу Дыбенко очень серьезно готовился, он понимал: все, что будет сказано, ново для матросов, непривычны даже для слуха такие слова, как «единоначалие», «назначение командиров», «некоторое урезывание прав комитетов». Еще накануне провели заседание фракции: делегаты-большевики одобрили все положения; им было поручено подготовить остальных товарищей — беспартийных и членов других партий. «Примут ли, поддержат ли они наши предложения?» — беспокоился Дыбенко.

Встреченный бурей аплодисментов, Павел поднялся на трибуну… Притихший зал внимательно слушает доклад. Дыбенко говорит, как всегда, громко, эмоционально: выросли все мы, возмужали, закалились в битвах с царизмом, керенщиной и приступили к строительству новой жизни.

— Из недр царского флота пришли мы к Великому Октябрю, теперь пойдем прямой дорогой к светлому коммунистическому завтра, — закончил он выступление.

Съезд признал, вспоминает Дыбенко, необходимость и своевременность назначения, а не выборов комиссаров кораблей, отмены выборной системы командного состава, регламентировал порядок созыва съезда. «В данном случае, — делает вывод Павел Ефимович, — флот был застрельщиком новых течений».

Приняли решение о новой структуре управления флотом, съезд избрал Верховную морскую коллегию, в нее вошли нарком П. Е. Дыбенко, М. В. Иванов, Ф. Ф. Раскольников и В. В. Ковальский; избрали 20 человек во ВЦИК, составивших морскую секцию ВЦИК, которая получила наименование Законодательный совет морского ведомства и заменила Адмиралтейств-совет. И еще важное решение было принято: все руководство флотами и флотилиями переходило в руки центральных комитетов флотов и флотилий; для управления и учреждения назначались комиссары.

Делегаты и гости ждали выступления В. И. Ленина. Пришел он, как и обещал, ровно в три часа дня 22 ноября.

Владимир Ильич изложил грандиозные перспективы строительства социализма в Республике Советов; говорил о создании государственного аппарата, лишенного всякого бюрократизма, что обеспечит широчайший простор для выявления всех творческих сил страны.

Ленин сказал:

— Буржуазия и интеллигентские буржуазные круги населения всемерно саботируют народную власть. Трудящимся массам надеяться, кроме как на самих себя, ни на кого не приходится. Без сомнения, задачи, стоящие перед народом, неизмеримо трудны и велики. Но нужно верить в свои собственные силы, нужно, чтобы все, что проснулось в народе и способно к творчеству, вливалось в организации, которые имеются и будут строиться в дальнейшем трудящимися массами. Массы беспомощны, если они разрозненны; они сильны, если сплочены. Массы поверили в свои силы и, не смущаясь травли со стороны буржуазии, начали приступать к самостоятельной работе по управлению государством. На первых шагах могут встретиться трудности, может сказаться недостаточная подготовленность. Но нужно практически учиться управлять страной, учиться тому, что составляло раньше монополию буржуазии. В этом отношении во флоте мы видим блестящий образец творческих возможностей трудящихся масс, в этом отношении флот показал себя как передовой отряд[19].

В. И. Ленин говорил о насущных задачах дня — о земле, о мире, о национальной политике. Призвал съезд к усиленной работе по созданию прочного союза рабочих и крестьян, особенно беднейших крестьян, проявляя о них больше всего заботы.

— Пусть флот, — говорил он, — посвятит все свои силы тому, чтобы этот союз остался основой государственной жизни; если этот союз будет крепок, ничто не сломит дело перехода к социализму[20].

Окончив речь, Владимир Ильич сел в президиум, слушал выступления делегатов, а они поднимались на трибуну и единодушно заявляли:

— Советская власть может положиться на моряков!

— Клянемся как зеницу ока оберегать Советскую власть!

Утром следующего дня съезд восторженными аплодисментами встретил сообщение о победе большевиков на выборах в Учредительное собрание: за большевиков проголосовали 130 118 избирателей; свыше 80 процентов рабочих, матросов, солдат Гельсингфорса, Кронштадта, Балтийского флота отдали свои голоса Ленину.

Последнее заседание было посвящено присвоению воинских званий матросам и некоторым офицерам, занимавшим ответственные должности в морском ведомстве.

Модест Васильевич Иванов был удостоен звания контр-адмирала, Федор Раскольников, Иван Вахрамеев и многие другие — лейтенантов. Когда стали обсуждать кандидатуру Дыбенко, тут произошло замешательство. Какое же звание присвоить народному комиссару, члену Советского правительства?

— Адмирала!

— Почетного адмирала!

— Контр-адмирала!

— Капитана первого ранга! — выкрикивали из зала. Делегатов успокоил сам Дыбенко. Он сказал:

— Товарищи, позвольте мне поблагодарить вас за оказанное внимание и внести предложение. Я начал борьбу в чине подневольного матроса. Вы меня произвели в чип свободного гражданина Советской Республики, который для меня является одним из самых высших чинов. Позвольте в этом чине и продолжать борьбу…

В последний день делегаты приняли обращение «К гражданам Петрограда», потребовав от них как можно скорее покончить с пьяными погромами, разжигаемыми кадетской «контрреволюционной организацией Пуришкевича — Юсупова».

25 ноября, после семи дней работы, съезд закрылся. Однако делегаты были задержаны в Петрограде. Кадеты и сомкнувшиеся с ними меньшевики, эсеры готовились 28 ноября провести в городе демонстрацию и вооруженное выступление; на заводах, фабриках, на улицах города разбрасывались листовки, призывавшие рабочих объявить забастовки…

Контрреволюционеры избрали 28 ноября не случайно: Совет Народных Комиссаров принял решение — назначенное на этот день открытие Учредительного собрания ввиду неподготовленности перенести на более поздний срок. Вот и ощетинилась контра, решила дать бой Советам. Совнарком поручил к 27 ноября сосредоточить в Петрограде 10–12 тысяч моряков. Делегаты съезда вливались в матросские отряды по охране порядка в городе.

— Товарищи, пойдемте на заводы и фабрики! Расскажем рабочим о матросском съезде, о выступлении на нем Владимира Ильича Ленина, о нашей клятве — как зеницу ока оберегать Советскую власть. Пусть все знают, что эту свою клятву мы никогда не нарушим, — напутствовал моряков Дыбенко.

Утром 28 ноября несколько тысяч буржуа, офицеров, чиновников, «детей Керенского» с лозунгами «Вся власть Учредительному собранию!» направились к Таврическому дворцу. Матросы рассеяли «демонстрантов», заставили разойтись, особенно агрессивно настроенных отправили в Кронштадт.

В тот день Совет Народных Комиссаров принял декрет и воззвание, в котором объявил кадетскую партию «народной свободы» партией врагов народа. Члены ее руководящих учреждений подлежали аресту и преданию суду революционных трибуналов…

…Моряки возвращались на корабли и в экипажи. Вместе с ними из Петрограда уезжали и делегаты Первого Всероссийского флотского съезда «с полным сознанием своей ответственности за сохранение Советской власти и с полным желанием провести в жизнь принятые решения», записал позже Дыбенко.

6 декабря в кабинет Дыбенко вошел Антонов-Овсеенко. Поздоровавшись, спросил:

— Чем так взволнован Модест Васильевич? Проскочил, даже не поздоровался. Какая муха его укусила?

— Расстроили дела в Главной базе, — ответил Дыбенко. — Тревожно там, кое-кого придется отправить «на отдых». В первую очередь командующего.

Антонов-Овсеенко не доверял Развозову, однако рекомендовал попытаться привлечь его на сторону Советов.

— Нам нужны опытные специалисты, Павел Ефимович. Без них нам трудно…

Владимир Александрович отправлялся воевать с Калединым; сказал, что забирает Ховрина и его ребят. Этот матросский отряд в дни Октябрьского штурма первым ворвался в Главное адмиралтейство, затем отличился под Гатчиной, отсюда был переброшен в Москву и там помог трудящимся устанавливать Советскую власть…

— Что ж, Николай Ховрин и его флотские орлы — опора надежная, — согласился Дыбенко. — Очень уж спрос большой на моряков. Недавно отправили полуторатысячный отряд под командованием мичмана Сергея Павлова «успокаивать» мятежного генерала Духонина, теперь павловцы уже под Оренбургом сражаются с атаманом Дутовым. А сколько еще матросов помогают укреплять Советы в разных районах страны? Все с Балтийского! И самые лучшие! — Достал из ящика стола пачку бумаг. — Запросы, требования: Арзамасский Совет просит немедленно командировать «сознательных матросов в количестве шестидесяти человек для беспощадной борьбы с мешочниками и спекулянтами». Гомелю требуется «тысяча сто матросов, вооруженных пулеметами и орудиями». Из Западной Сибири просят «выслать две тысячи». Такие же категорические требования из Челябинска, Харькова, Вятки, Рыбинска…

Антонов-Овсеенко заметил:

— Радоваться надо, значит, хорошо потрудились флотские большевики, коль такую славу заслужили балтийцы! Честь им и хвала! — Прошелся по кабинету, постоял около шкафа с комплектами «Морского сборника», резко повернулся. — Як тебе ехал с Коллонтай. Около думы она увидела большую группу взволнованных женщин, сошла с машины. «Пойду, — говорит, — узнаю». Волнение их вам известно. Семьи голодают, кроме осьмушки не то хлеба, не то глины, ничего дать не можем. В закромах пусто. Коллонтай неистовая, за женщин может постоять. — И помедлив: — Жаль, что на вашей свадьбе не смогу быть.

Полюбив друг друга, большевистские наркомы Коллонтай и Дыбенко решили стать мужем и женой. Дыбенко отказывался устраивать свадьбу: «Зачем возвращаться к старому?» — «Нет, Павел, ты не прав. Чтобы нас, большевиков, не обвинили в безнравственности, все сделаем гласно. Мы члены правительства, враги следят за каждым нашим шагом, и мы не имеем права давать пищу для клеветы. К старому возвращаться не станем, все будет по-новому, по-советски. Устроим красную свадьбу!..» В середине ноября оформили гражданский брак. «Записью о браке с Павлом Дыбенко, — вспоминает позднее Александра Михайловна, — была начата новая книга актов гражданского состояния в Советской стране…»

Антонов-Овсеенко пожелал супругам счастья.

Дыбенко и Коллонтай проводили его в Донбасс на борьбу с калединщиной…

Атаман Донского казачьего войска Каледин и прибывшие к нему на помощь лидеры кадетов и монархистов — Милюков, Струве, Родзянко, Алексеев, Корнилов и Деникин — сформировали Добровольческую армию, которая в сравнительно короткий срок захватила несколько городов Донбасской области. Из Петрограда, Москвы, Воронежа, Новгорода, Твери, Рязани, Царицына и других городов против мятежников двинулись отряды революционных матросов, солдатские, казачьи, рабочие полки под общим командованием Антонова-Овсеенко.

Не скоро потом Дыбенко доведется встретиться с Владимиром Александровичем. Борьба с калединщиной была длительной, и завершилась она только в феврале 1918 года.

Моряки во главе со своим наркомом Дыбенко наводили революционный порядок в столице, на Балтике. Многочисленные отряды в черных бушлатах уезжали в самые отдаленные уголки молодого Советского государства ликвидировать мятежи, добывать хлеб, рассказывать про новую власть.

Много работали революционные матросы. Часто случалось так: 20 декабря собрались в столовой, по-флотски на камбузе, и еще не успели съесть жиденькую похлебку, как появился дежуривший тогда по Адмиралтейству Василий Марусев и доложил:

— На Лиговской улице бандиты налетели на винный погреб. Отряд Василия Мясникова уже на месте.

Столовая мигом опустела.

Когда Дыбенко с друзьями прибыли на место, у винного погреба они увидели моряков из отряда Мясникова. Василий Спиридонович — матрос учебного судна «Океан», делегат II Всероссийского съезда Советов. Его отряд по борьбе с контрреволюцией и саботажем был образован сразу же после Октябрьской революции. Василий Мясников подчинялся непосредственно Павлу Дыбенко.

Банда успела разбежаться. Лишь незначительная группа воровато жалась к стене, твердя, что, дескать, случайно оказались на месте грабежа, требуют отпустить.

Дыбенко не желал вдаваться в подробности, приказал:

— Всех отправить в Кронштадт, там разберутся…

«Особая организация, содержащаяся кадетами», подобралась и к Дыбенко; конечно, грабить у него нечего, зато опозорить можно, и распустили по городу слух, будто на «красной свадьбе» наркомов столы ломились от яств, а из подвалов Зимнего дворца и Эрмитажа в распоряжение Дыбенко доставили множество редких французских вин, матросы перепились и устроили в Адмиралтействе дебош. Чего только не болтали! Молодожены получали множество писем пакостного содержания. Коллонтай называли «центробалтбабой», «красной безбожной ведьмой» и многими другими подобными словами. На нее ополчилась православная церковь после инцидента в Александро-Невской лавре.

Кто-то из Наркомата призрения предложил занять пустующее в монастыре здание и разместить в нем инвалидов войны. «Дров у монахов много, 500–600 калек станут жить в тепле и уюте». Коллонтай понравилось предложение, и она, ни с кем не посоветовавшись, пошла со своими помощниками договариваться с монахами. Ворота оказались заперты и забаррикадированы. Пришлось применить силу. Помещение заняли. Об инциденте Коллонтай сразу же доложила Ленину.

— Как вы могли предпринять такой шаг, не посоветовавшись с правительством? — серьезно сказал Владимир Ильич.

«Я объяснила ему, — вспоминает Коллонтай, — что у нас не было намерения силой захватывать Александро-Невскую лавру, что все должно было свершиться гладко на основе деловой договоренности. Ленин сказал, что этот шаг был несвоевременным. Каждая ошибка правительства на руку белогвардейцам.

— Вы форсировали необходимость выразить позицию Советского правительства в отношении церкви, хотя было бы лучше подождать и сделать это позже. По после конфликта с монастырем надо поспешить с декретом об отделении церкви от государства, объявить при этом полную свободу религиозных убеждений»[21].

«Еретичку» Коллонтай мракобесы предали анафеме, отлучили от церкви. Александра Михайловна не сильно огорчилась, ведь от церкви отлучены Степан Разин, Емельян Пугачев, Лев Толстой. «В хорошую я компанию попала», — шутила Коллонтай…

Она много и увлеченно занималась женским вопросом. По личному поручению В. И. Ленина Коллонтай подготовила два важных декрета — о расторжении брака (опубликован 19 декабря 1917 года) и о гражданском браке, устанавливающем гражданское и моральное равенство супругов, а также об уравнении в правах внебрачных детей с законнорожденными (опубликован 20 декабря 1917 года).

Дыбенко знал, что в лекциях за границей — во Франции, Великобритании, Германии, Соединенных Штатах — Коллонтай отстаивала равноправие женщин.

Брак Коллонтай и Дыбенко удивлял многих, особенно близких. «Что тебя потянуло к этому матросу?» — «Любовь!» — отвечала Коллонтай. Любовь помогала Коллонтай переносить лишения и невзгоды, помогала жить и бороться за светлое будущее человечества…

«…Наши встречи всегда были радостью через край, паши расставания полны были мук, эмоций, разрывающих сердце, — пишет Коллонтай. — Вот эта сила чувств, умение переживать полно, сильно, мощно влекли к Павлу…»

…Враги не оставляли в покое Коллонтай. В одну из ночей подожгли Дворец по охране материнства и младенчества, созданию которого Александра Михайловна отдала много времени: она мечтала превратить этот Дворец в центральное показательное учреждение для женщин. Сгорело все — комнаты, библиотека, лаборатории. Счастье, что малюток и обслуживающий персонал удалось спасти.

— Не падай духом, — успокаивал Дыбенко жену. — Найдем другое помещение для Дворца. И об инвалидах войны позаботимся. Моряки не оставляют в беде друзей.