Дыбенко

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ «ВЫДАЮЩИЙСЯ КОМКОР, ДОСТОИН ВЫДВИЖЕНИЯ»

В Москву Дыбенко приехал с окончательно созревшим решением в академию не возвращаться. «Окончу заочно», — написал он в рапорте. Уговоры друзей, особенно Коллонтай, не помогли. В Реввоенсовете даже обрадовались, особенно кадровики. Они подбирали замену В. К. Блюхеру, назначенному главнокомандующим Народно-революционной армии, военным министром и председателем Военного совета Дальневосточной республики. «На такую замену Василий Константинович согласится».

8 мая 1921 года П. Е. Дыбенко отправили в Одессу на должность начальника Черноморского сектора, а с 17 июня стал начальником 51-й Краснознаменной Перекопской дивизии.

Это была знаменитая дивизия. Дыбенко знал ее героические дела на Восточном фронте. А при штурме Турецкого вала на Перекопском перешейке вместе с воинами 2-й Конной армии дивизия 13 ноября освободила Симферополь; за боевые заслуги 51-я получила наименование Перекопской, а Блюхер был награжден орденом Красного Знамени…

Провожая в Москву Блюхера, Дыбенко обещал прославленному начдиву высоко держать знамя 51-й.

На первой встрече с командным и политическим составом дивизии в Доме Красной Армии Дыбенко сказал:

— Наша дивизия имеет богатые боевые традиции. Мы сохраним и умножим их новыми славными делами. Надо порох держать сухим!

В 51-й, как и прежде, проходили военные и политические занятия; бойцы бдительно несли внутреннюю и гарнизонную службу, активно вели борьбу с бандитизмом.

В Одессе орудовали жулики от мелких карманников до маститых воров и взломщиков сейфов — медвежатников.

В гостиницу «Пассаж», где размещался штаб 51-й дивизии, приходили жители, жаловались: от жулья и воров нет жизни. Павел Ефимович Дыбенко решил помочь одесситам. Своими мыслями поделился с руководителями местных партийных и советских организаций, его поддержали. А идея, высказанная начдивом 51-й, была предельно проста: привлечь всю эту «накипь» к полезному труду: «Пускай наводят порядок в морском порту, очищают от хлама железнодорожную станцию, благоустраивают площади, скверы». Создали оперативные группы из чоновцев[39], работников милиции, красноармейцев. Общее руководство взял на себя Дыбенко.

Дыбенко все время в подразделениях. Появлялся обычно внезапно рано утром, до подъема… Командиры полков просили комдива заранее предупреждать о своем появлении, чтобы они подготовились к встрече.

Дыбенко лишь улыбался да говорил: «Зачем тревожить, начнете наводить блеск…»

«Чудаки, думают, инспектировать приезжаю… Что мне одному делать дома? Жена в Москве, у нее свои дела да заботы. А мой дом в казарме, среди красноармейцев. Разве полковым все объяснишь? Впрочем, нет худа без добра: здорово они подтянулись, в любое время дня и ночи готовы показать «товар лицом», без наспех ’ наведенного лоска. По боевой тревоге полки поднимаются, перекрывая установленные нормативы».

Пятьдесят первая Перекопская оставалась лучшей. Это подтвердил заместитель председателя Совета Народных Комиссаров УССР, командующий войсками Украины и Крыма М. В. Фрунзе во время инспектирования. По всем показателям дивизия получила высокие оценки. А через некоторое время ее наградили Красным знаменем ЦИК УССР. Вручать знамя прибыл Фрунзе. Михаил Васильевич присутствовал на военной игре, на торжественном параде дивизии. Остался доволен.

Во время обеда Фрунзе сказал Дыбенко, что недавно в Москве встретил Коллонтай, она собирается в Одессу.

Михаил Васильевич пригласил Дыбенко на работу в наркомат, рекомендовал подумать.

Вскоре после отъезда Фрунзе Дыбенко был предоставлен десятидневный отпуск. В тот же день приехала Коллонтай. Узнав об отпуске, произнесла свое любимое «великолепно!» и предложила поехать в Крым. Дыбенко согласился.

Побывали они в Ялте, Гурзуфе, погуляли по Никитскому саду, осмотрели дворцы.

И снова Одесса.

Коллонтай по просьбе одесских товарищей написала брошюру под названием «Из моей жизни и работы»; Дыбенко заканчивал курсовой проект и книгу «Военная доктрина и эволюция армии»…

Дивизия оставалась передовой, но начдив не успокаивался и не позволял успокаиваться подчиненным. Его деятельность высоко оценивал командующий Харьковским военным округом А. И. Корк. Он любил людей, обладающих сильной волей, энергией и решительностью. К таким относил и Дыбенко. Хотя в военной обстановке, отмечает Корк, я его не видел, но, судя по действиям в военной игре и отзывам старших начальников, Дыбенко быстро и правильно разбирается в обстановке. К подчиненным весьма требователен и пользуется среди личного состава несомненным авторитетом. Любит военное дело и работает добросовестно…

Отдавая всего себя службе, Дыбенко не запускал академические дела. Проводил большую общественную работу в партийных и советских организациях… А вот семейные дела не клеились: жили супруги в разных городах, виделись редко; Павел всегда помнил Шуру, заботился о ней, пользовался любой оказией, чтобы послать свежие фрукты — дары юга; а вот писать не любил, хотя и корил себя за это.

29 октября 1921 года П. Е. Дыбенко прибыл в академию на выпускные экзамены. К ним основательно подготовился и все предметы сдал блестяще. В июне 1922 года П. Е. Дыбенко вручили диплом. В этом же году вышел из печати его теоретический труд «Военная доктрина и эволюция армии». Отправил в издательство рукопись «Мятежники». Завершал мемуары «Из недр царского флота к Великому Октябрю». «Счастливый у меня год», — говорил он жене… Он радовался, что Коллонтай порвала с «рабочей оппозицией». Произошло это после III конгресса Коминтерна, делегатом которого она была. На конгрессе Коллонтай выступила в защиту «рабочей оппозиции», тем самым нарушила решение X съезда РКП (б), признавшего пропаганду идей анархо-синдикалистского уклона несовместимой с принадлежностью к Коммунистической партии. Никто не поддержал ее, Коллонтай оказалась одинокой на конгрессе. Делегаты единодушно одобрили доклад и тезисы В. И. Ленина о тактике РКП (б)…

Коллонтай и Дыбенко жили в Москве. Вроде у них все обстояло благополучно. Только Павел замечал, что жена последнее время сильно изменилась, часто раздражалась без всяких причин, на телефонные звонки отвечала резко: «Я сегодня занята»; «Срочно заканчиваю статью в «Правду»; «Задержусь в Коминтерне»; «Вызывают в Центральный Комитет»…

«Работала она всегда много, однако находила время для встреч, которые радовали, окрыляли обоих… Значит, дело в другом, — размышлял Дыбенко. — Разница в возрасте?.. Видимо, я виноват: был невнимателен, редко писал из Одессы… Часто спорю. Но ведь спорим по принципиальным, политическим вопросам. Вот хотя бы недавний резкий разговор. Так ведь он начался еще в Петрограде, даже до нашей женитьбы. Шура дала мне свою книгу «Социальные основы женского вопроса», изданную в 1909 году. «Хочу знать твое мнение». Прочитал и высказал все, что думал: «Отличная книга, написана с большим знанием дела». Объяснил, с чем не согласен. «Ты пишешь: на смену принудительной форме брака идет свободный союз свободных индивидуумов. Идеал «свободной любви», рисующийся изголодавшемуся воображению борющейся за союз эмансипации женщин, несомненно, соответствует той норме отношений между полами, которую установит коллективное общество». В общем хорошо, хотя и заумно. Только вот насчет «свободной любви» и всего, что ты в нее вкладываешь, решительно не согласен. Нельзя об этом говорить сейчас, люди еще не подготовлены — не поймут или поймут извращенно, по-своему». — «Нет, не рано, Павел», — ответила с раздражением. Каждый остался при своем мнении.

Снова произошел нелицеприятный разговор — теперь уже о художественных произведениях, только что написанных Коллонтай: «Дорогу крылатому Эросу»[40] и «Любовь пчел трудовых».

— Ты, Шура, проповедуешь «свободную любовь». Не обижайся, не тем ты занимаешься. Да и выступления на диспутах пора прекратить… Прежде чем вступить в полемику с тобой, я проштудировал работу Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и убедился в правоте своих выводов. Ты отрываешься от реальности, паришь в воздухе, перепрыгиваешь через целые эпохи…

— Но суть вопроса ты не отрицаешь?..

— Нет, но люди, к которым ты обращаешься, еще не родились. Давай вспомним, что говорит Энгельс в конце главы «Семья». «Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности — и точка».

— Вот я и хочу помочь молодым людям вырабатывать это «общественное мнение»…

— Но пойми, этих людей еще нет! А современников, особенно молодежь, следует учить жить и строить нашу советскую семью!.. Именно советскую, сегодняшнюю! Твои же литературные вымыслы и разглагольствования на диспутах только засоряют мозги. Не давай повод обывателям (контрреволюционерам особенно!) орать на всех углах: «Сама большевичка Коллонтай против семьи, за «свободную любовь»!»

— Хватит, Павел! — строго произнесла Коллонтай. — Слова, подобные твоим, уже слышала. Не первый обвиняешь меня в смертных грехах.

— Вот и делай правильные выводы… Ты выпустила, словно джинна из бутылки, своего «крылатого Эроса», теперь попробуй загони его обратно! Черта с два! Будет он порхать над землей да чирикать: «Любовь многогранна!», «Любовь многострунна!» И ссылаться будут: мол, сама Коллонтай утверждает, что идеология рабочего класса не ставит формальных границ любви. Калечишь ты, Щура, молодежь!

Дыбенко настоятельно рекомендовал Коллонтай прекратить литературную деятельность.

Коллонтай перестала заниматься беллетристикой.

Владимир Ильич Ленин считал требование «свободы любви» не пролетарским, а буржуазным. Об этом он еще в 1915 году писал Инессе Арманд в связи с ее намерением подготовить брошюру о семье. Владимир Ильич подчеркивал, что «помимо воли автора» требование «свободной любви» могло быть истолковано как требование свободы от серьезного в любви, от деторождения, как свободы адюльтера и т. п., то есть как понимают «свободу любви» представительницы буржуазии[41].

Павел Ефимович все чаще задумывался о семье, которая так и не сложилась. Чувствовала это и Коллонтай.

…В солнечный день конца «бабьего лета» Дыбенко не спеша шел в «Националь», чтобы сообщить Коллонтай, что он дал согласие М. Н. Тухачевскому командовать 5-м стрелковым корпусом, расквартированным в Бобруйске, питал слабую надежду уговорить Шуру ехать с ним.

Александра Михайловна, казалось, ждала мужа, встретила приветливо и как-то сразу, без предисловий объявила, что она уезжает в Христианию[42] на дипломатическую работу. На недоуменный вопрос Дыбенко, надолго ли, ответила — навсегда. Передала письмо, просила, чтобы прочитал дома.

— А сейчас попрощаемся.

Дыбенко ушел. Всю дорогу тревожила мысль — что произошло? Заперся в своей комнате, углубился в письмо; прочитал раз, другой. Коллонтай писала: «…Ведь я же вижу, знаю, что не умею, не могу дать тебе полного счастья… Я не та жена, какая тебе нужна…» Прервал чтение, почувствовал, что руки задрожали. «…Я все-таки больше человек, чем женщина. Этим все сказано…» Какая-то нелепость, бред. «Ты заброшен, у тебя нет «дома», пет «хозяйки», нет и просто близкого человека, который всегда был бы при тебе. Я на это не гожусь, как сам понимаешь. Но зачем же обрекать себя на такую трудную жизнь?»

— Чертовщина! — воскликнул он.

Сунув письмо в карман, поспешил в «Националь», чтобы объясниться. Коллонтай в номере не оказалось. Ходил еще и еще. Бесполезно. Она уехала.

Некоторое время Дыбенко замещал заболевшего командира 6-го корпуса. Но его ждала постоянная должность. Еще когда сдавал экзамены, начальника Академии РКК М. Н. Тухачевского направили на Западный фронт, и он тогда пригласил Дыбенко к себе командовать 5-м стрелковым корпусом. 30 октября Дыбенко прибыл к месту службы в Бобруйск.

Однажды в кабинете Тухачевского произошла приятная встреча. Адъютант доложил: явился Шадуро. «Неужели тот петроградец?» Они не встречались с октябрьских дней. Конечно, он.

Комиссар авиабригады, член партийной комиссии Давид Антонович Шадуро и Дыбенко от Тухачевского вышли вместе. Бродили по узким пустынным улицам города с одноэтажными домиками, окнами, запирающимися на ночь ставнями. Вспоминали.

Впервые они встретились в Гельсингфорсе весной семнадцатого года на дредноуте «Андрей Первозванный».

— Здорово вы тогда крыли оборонцев, Павел Ефимович. Очень мне понравилась ваша речь. Все потом пересказал солдатам у себя в мотополку в Петрограде. Они меня и послали в Гельсингфорс. На «Первозванном» у меня земляк служил комендором…

— Да-а, бурлила тогда Балтика, — отметил Дыбенко. — Приходилось сдерживать матросов от преждевременных неорганизованных выступлений против Временного правительства. Я к Владимиру Ильичу в Питер за советом ездил… А на «Андрее Первозванном» большевики верховодили!

Разговорился Шадуро, и ему было что вспомнить. До Октябрьской революции в большевистскую партию вступил. Был инструктором, обучал красногвардейцев, по заданию ЦК партии готовил бойцов для свержения Временного правительства. На митинги любил ходить. Разных ораторов слушал. Бывал и на выступлениях Коллонтай. «Темпераментно говорила, каждое слово до сердца доходило».

«Наверняка не знает, что мы расстались», — подумал Дыбенко. Сказал, что Александра Михайловна теперь на дипломатической работе.

Оказывается, Шадуро об этом знает: Тухачевский на собрании жен комсостава выступал, хвалил женщин — солдат революции; многих называл, в том числе и Александру Михайловну.

Слова Шадуро разбередили душу. «Как-то нескладно у нас получилось. Я должен Шуру повидать».

Переключились на служебные дела. Говорил об учебе красноармейцев. После окончания гражданской войны обучение шло по-старому. Основное внимание уделяли строевым занятиям. «Боец обязан в совершенстве владеть винтовкой, хорошо ходить, быть выносливым». Старые кадровые офицеры, перешедшие на сторону Советской власти, говорили: «Мы обязаны научить красноармейца действовать автоматически и добиваться этого любыми средствами». Молодые командиры и политработники, выходцы из рабочих и крестьян, возражали: «Мы против голой муштры. Необходимо научить красноармейца сознательно и как можно лучше выполнять свой долг».

Дыбенко придерживался «золотой середины». Раз у нас боец сознательный, значит, он должен свои военные знания доводить до совершенства, до автоматизма; уметь, к примеру, с завязанными глазами разобрать и собрать винтовку, пулемет в наикратчайшее время, быть физически выносливым…

— Согласны со мной? — спросил он Шадуро.

— Безусловно.

…Дыбенко все время среди бойцов. Командиров не хватало, нередко комкор сам проводил занятия в подразделениях. В армию приходили в основном малограмотные, а то и вовсе неграмотные. Их учили не только владеть боевым оружием, но читать и писать. Своим энтузиазмом комкор увлекал весь личный состав. Красноармейцы и командиры трудились не за страх, а за совесть…

В январе 1923 года Дыбенко получил отпуск. Ему разрешили съездить в Христианию. Он с нетерпением ожидал встречи с Коллонтай.

В саквояже лежала еще пахнувшая типографской краской книга «Мятежники». На обороте титульного листа крупным курсивом набрано: «Посвящаются эти воспоминания другу и соратнику на революционном поприще А. М. Коллонтай. Автор».

Когда приближался к дому, где жила Коллонтай, сердце учащенно забилось.

Александра Михайловна обрадовалась. Поблагодарила за книгу, за дарственную надпись…

Ходили по городу. Съездили в Христианзанд, куда в 1913 году заходила бригада броненосцев во время заграничного похода эскадры Балтийского флота. Дыбенко признался, что ему тогда понравился город и об этом он написал в своей первой книге «В недрах царского флота».

— С тех пор в Христианзанде ничего не изменилось. — И, показав рукой на проходивший маленький нароходик, сказал: — На том месте стоял наш «Павел I». Вот к этому причалу подходил баркас, и мы сходили на норвежскую землю… Тот же темнеющий вдали лес; рассыпанные кругом дома, похожие один на другой, будто близнецы-братья. Одним еловом, все как было.

Коллонтай согласилась: действительно, за минувшие годы в Христианзанде, да и во всей Норвегии мало что изменилось. «Страна интересная, я обожаю ее трудовых, гостеприимных людей…»

Несколько дней быстро пролетели. Пора возвращаться домой… Коллонтай не передумала, осталась верна своему решению, повторяла все, что сказала тогда в «Национале» и написала в письме.

Закрывая дверцу машины, Коллонтай помахала рукой. Они расстались друзьями навсегда, до конца жизни…[43]

Он вернулся в Бобруйск, в корпус, к любимому делу — обучению и воспитанию воинов; радовался каждому успеху, огорчался неудачами.

«За несколько месяцев работы Дыбенко зарекомендовал себя отличным командиром: требовательным и справедливым, — писал в аттестации Тухачевский. — Хороший хозяин. Много занимается военно-научной работой. С оперативной стороны показал себя способным, твердым начальником. Чрезвычайно вынослив. В общем, выдающийся комкор, достоин выдвижения…»

3 мая 1924 года он становится командиром и комиссаром 10-го стрелкового корпуса, переведенного с Дальнего Востока в города Московского военного округа.

В Курск, где находился штаб, Дыбенко приехал ране утром. Первым встретил его постовой милиционер, уже немолодой, с короткими рыжими усиками. Блюститель порядка радостно заулыбался.

— Ждем вас, товарищ комкор. Особенно я. Как узнал, что именно вас назначили, обрадовался. Не удивляйтесь, я ведь служил в 37-й дивизии в кавалерийской бригаде Курышко. Вы-то меня забыли. Лёшин моя фамилия. Помните, как мы врезали генералу Топоркову?

Дыбенко смотрел на бывшего конармейца и мысленно извинялся: «Запамятовал я, братишка, ты уж прости, в кавбригаде вас было много, в дивизии и того больше, всех не запомнишь. А вот как «врезали» Топоркову, помню. Разве такое забудется!»

Милиционер объяснил, что из Красной Армии его уволили по сокращению, хотя он вполне здоров.

— Не тебя одного, дорогой товарищ, сократили, — сказал Дыбенко. — Совсем недавно в Красной Армии было 5,5 миллиона, а вот теперь осталось всего 562 тысячи, и они обязаны оберегать Родину… На боеспособности войск сокращение не должно отразиться, значит, мы, командиры, должны лучше учить людей.

Милиционер вызвался проводить Дыбенко до «халупы», так он назвал штаб корпуса. «Уж не могли во всем Курске подобрать приличнее помещение, — ворчал он. — Сунули в старый барак, с крыши течет, в окна дует. Позор, да и только!»

Поблагодарив бывшего красноармейца, Дыбенко открыл дверь, переступил низенький порог и действительно очутился в «халупе». Молоденький дежурный командир доложил по всем правилам, осведомился, кто прибыл, и, услышав, что перед ним новый командир корпуса, подтянулся, молодцевато стукнул каблуками, сказал, что сейчас же пошлет за начальником штаба…

— За начштабом посылать не надо. Когда явится, передайте — буду в одиннадцать.

Отправился к губвоенкому, увидел уже немолодого, в недавнем прошлом боевого партизана. Представились. Дыбенко спросил, почему штаб корпуса в таком захудалом помещении. Не получив вразумительного ответа, попрощался и ушел.

Комкор познакомился с подразделениями. Размещены сносно. Рота связи, например, расположилась в бывшей церкви, можно создать приличные условия для красноармейцев. Есть и учебные классы. Рядом еще пустующее здание, но на дверях амбарный замок. Это бывший клуб чоновцев, доложил сопровождающий командир роты связи. Оказывается, помещение свободно, а связистам пользоваться не разрешают.

Дыбенко позвонил губвоенкому, спросил, нельзя ли открыть клуб. «Не можем, это хозяйство ЧОНа, а они нам не подчинены, у них свой хозяин». — «Разве хозяин не в Советском государстве живет? К тому же ЧОН уже упразднили». Командиру роты приказал снять замок, имущество описать, навести порядок и налаживать культурно-просветительную работу…

Собрал командный состав, рассказал о своих впечатлениях, обнаруженных недостатках, поставил задачи на месяц. Потом попросил всех высказываться без стеснения, предъявлять претензии, ничего не скрывать: «Говорите начистоту».

Внимательно слушал, делал пометки в блокноте.

Все жаловались на бытовую неустроенность.

Дыбенко сказал: знает, что с жильем плохо, придется временно снимать квартиры у местного населения. Об улучшении быта обещал позаботиться.

Через день уехал в Воронеж, побывал также в Орле. Остался доволен, подразделения здесь размещены удачно, бойцы окружены вниманием и заботой местных партийных, советских и комсомольских органов. Возвращался с хорошим настроением. Сошел с поезда — и ахнул. Курск преобразился: все вокруг в бело-розовом наряде, цвели яблони, вишни, груши. Весна в полном разгаре.

Однако настроение испортилось: когда приближался к штабу, он ютился все в той же мрачной халупе. «Нужны срочные меры». Сходил Дыбенко в городской комитет партии и в горсовет. Добился, часть помещения военкомата решили передать штабу корпуса.

Дыбенко занял кабинет военкома. Все старье — просиженные, с торчащими пружинами кресла — приказал вынести во двор и сжечь. Оставил стол, два стула — для себя и посетителя…

Вскоре комкор принимал командующего Московским военным округом К. Е. Ворошилова. Вместе побывали в городах базирования полков корпуса, проверили боевую готовность. Перед отъездом Ворошилов сказал:

— Замечании не имею. Так держать!

Дыбенко был человек пунктуальный, требовательный, не давал скидки ни себе, ни подчиненным. Не любил засиживаться в кабинете. К побудке он уже в казарме. Пройдет на занятия в класс, внимательно слушает, в конце выскажет свое мнение.

Досталось однажды дежурному командиру взвода связи С. М. Ватолину. Доложил дежурный как положено. Комкор пожал ему руку и направился к пирамиде, посмотрел одну винтовку, другую, обе поставил на место. Третью не разглядывал, передал Ватолину.

— Чтобы через час оружие сверкало как зеркало!

Ватолин командир грамотный, старательный, дело свое знал да еще учился на третьем курсе педагогического института, совмещение в то время редкое. Замечание расстроило, но порядок навел быстро. К вечеру комкор снова появился, посмотрел ту же винтовку и еще несколько, довольный, сказал:

— Хорошо… Как дела с учебой, товарищ Ватолин?

— «Хвостов» нет, а в общем трудно, товарищ комкор, не хватает времени.

— Мой вам добрый совет: не бросайте, кончайте институт во что бы то ни стало!..

Бывший чоновский клуб стал любимым местом отдыха и красноармейцев, и молодежи Курска. В нем ставились шефские спектакли, читались лекции. И всегда в кругу бойцов и шефов — комсомольцев табачной фабрики — находился Дыбенко…

Загрустили бойцы и командиры, узнав, что нарком М. В. Фрунзе забирает в Москву их командира корпуса. Уж очень привыкли они к строгому, требовательному, но справедливому и чуткому начальнику.

В столицу Дыбенко приехал 3 мая 1925 года.

Большая и ответственная работа ждала его в Москве.

Много за последние годы произошло важных перемен в Красной Армии и Красном Военно-Морском Флоте. В январе 1925 года председателем Реввоенсовета СССР и народным комиссаром по военным и морским делам был назначен М. В. Фрунзе.

Целая система мер, осуществленных партией по совершенствованию военной организации, по совершенствованию организации и укреплению обороны страны в 1924–1925 годах вошла в историю нашей Родины и Вооруженных Сил как военная реформа, практически охватившая все сферы деятельности армии и флота, что способствовало постепенному преобразованию их в современных для того времени, вполне надежных защитников завоеваний социализма. Важную роль в укреплении Вооруженных Сил сыграло единоначалие, а также установление плановой системы обучения и воспитания личного состава, увеличение в войсках численности коммунистов и комсомольцев…

Дыбенко начал работать в наркомате РККА в очень ответственное и важное время. Решив основные задачи восстановительного периода, страна подошла к периоду социалистической индустриализации; в самое ближайшее время Красная Армия начнет получать мощную первоклассную боевую технику. Работа развернется широким фронтом.

8 мая 1925 года Дыбенко стал начальником Артиллерийского управления, а в ноябре следующего года возглавил Управление снабжения РККА.

Как-то к нему зашел Максимов. Встреча обрадовала обоих. Адмирал недавно вернулся после завершения похода на посыльном судне «Воровский» — это было первое после Великого Октября большое заграничное плавание. Команда состояла из комсомольцев — шефов Красного Военно-Морского Флота[44] и курсантов — будущих штурманов. Покинув Архангельск летом 1924 года, пройдя через три океана и девять морей, оставив за кормой четырнадцать тысяч миль, в октябре «Воровский» бросил якорь в бухте Золотой Рог. В то время дальневосточная государственная морская граница была плохо защищена. Весь флот состоял из двухмоторной парусно-винтовой яхты «Красный вымпел» (бывший «Адмирал Завойко») да нескольких переоборудованных и вооруженных старых пароходов, промысловых судов и портовых буксиров. Для укрепления флота и прибыл «Воровский», командовал им адмирал Андрей Семенович Максимов[45]. Адмирал признался, что пишет книгу об артиллерии и минном деле.

— А зашел я пригласить вас на блины, Павел Ефимович, — сказал Андрей Семенович. — И жена Александра Ивановна очень просит. Вот и поговорим о походе «Воровского».

Побывал Павел Ефимович на Садовой-Кудринской в гостях у старого адмирала. Вспомнили о многом и разном. Конечно, и Гельсингфорс в грозном 1917-м, заседание Совета, на котором такую сердечную речь произнес избранный матросами командующий революционным флотом. Максимов, как в те дни, строен, бодр, жизнерадостен. Доволен старый моряк своим последним плаванием. Восторженно говорит о комсомольском экипаже «Воровского».

— Народ упорный, трудолюбивый, любознательный. Юноши будут строить корабли, создавать новый большой Советский Военно-Морской Флот! Им плыть дальше! — Верил адмирал в молодое поколение, верил в комсомол; говорил, что отличные из них выйдут мореходы.

Дыбенко радовали первые успехи Красного флота и его шефов — комсомольцев, о которых с таким молодым задором говорил адмирал Максимов… Павел поделился впечатлением о прочитанной в газете заметке, сообщавшей о походе кораблей Балтийского флота — крейсера «Аврора» и учебного судна «Комсомолец», — с курсантами командного, инженерного и военно-морского подготовительного училищ по маршруту Кронштадт — Берген — Архангельск — Тронхейм — Кронштадт. Во время стоянки в Бергене в гостях у советских моряков побывали представители общественных организаций и офицеры норвежского флота. В заметке также говорилось, что по поручению ВЦИК СССР Александра Михайловна Коллонтай вручила орден Красного Знамени курсантам-комсомольцам, проявившим отвагу и героизм во время взрыва в форту Павел.

— Знаю о том подвиге, — сказал Андрей Семенович.

— Герои, подлинные герои! — восхищался адмирал. — Действовали в лучших традициях русского флота: «Сам погибай, а товарища выручай».

Каждая встреча со старыми балтийцами и питерцами радовала Дыбенко. Какой восторг вызывало появление в кабинете С. Д. Павлова!

— Дорогой Сергей Дмитриевич! Товарищ мичман! Как давно мы не виделись, но о твоих геройских делах кое-что знаю от Блюхера и Постышева. И за что получил ордена, мне известно…

В 1923 году Павлов окончил академические курсы высшего начсостава РККА. Недолго командовал 1-й Туркестанской стрелковой дивизией. Теперь он инспектор военно-учебных заведений Красной Армии…

— Научились мы воевать, Сергей Дмитриевич?

— Выходит, так, Павел Ефимович…

Дыбенко и Павлов служили в Наркомате обороны под руководством М. В. Фрунзе.

…Мужало и крепло Советское государство, совершенствовались Вооруженные Силы. По долгу службы начальник Артиллерийского управления РККА Дыбенко участвовал в разработке первой шестилетней программы военного судостроения, которую утвердил Совет Труда и Обороны 26 ноября 1926 года. Предусматривалось построить 12 подводных лодок «Декабрист», 18 сторожевых кораблей и 36 торпедных катеров. Оснащалась новой техникой и Красная Армия. Дыбенко часто выезжал на заводы, следил за выполнением важных заказов РККА и присутствовал на полигонах при испытаниях появлявшихся новых образцов оружия…

В январе 1927 года, в третью годовщину со дня кончины Владимира Ильича Ленина, Дыбенко опубликовал в Бюллетене отдела печати ПУ РКК и Центрального Совета Общества содействия обороне СССР статью под названием «Великий строитель Красной Армии»[46].

В ней говорилось:

«Октябрьский переворот прошел под руководством Владимира Ильича Ленина. Приказ этого полководца пролетарской армии перед Октябрем гласит:

В бою с врагами комбинировать наши три главные силы: вооруженных рабочих, флот и войсковые части. В наступление перейти всеместно, единовременно. Идущие в бой должны знать, что они идут на вооруженную, кровавую, жестокую борьбу. Их лозунг — победить. Среди восставших и идущих в бой на врага должно быть презрение к смерти, дисциплина, сознание, что обеспечит победу. Нападение, а не защита. Идя на штурм капиталистической крепости, беспощадно выкидывайте из своих рядов трусов и предателей. Ваш спутник — решимость, смелость, отвага. Вера в свою правоту обеспечит победу. При первом же нападении на врага захватить и удержать: телефон, телеграф, железнодорожные станции, жизненные центры. Окружить и отрезать Питер; взять его комбинированной атакой рабочих, флота и войск. На подступах к Питеру и для атаки «центров» врага — юнкерские школы, выделить самые лучшие отряды, хорошо вооруженные. Успех революции зависит от двух-трех дней борьбы. (П. Е. Дыбенко излагает отдельные положения работы В. И. Ленина «Советы постороннего»[47]. — И. Ж.)

Вот лозунги, призыв и краткий всеобъемлющий приказ великого стратега, тактика и организатора. Если обратиться к истории военного искусства, мы не найдем более ясного, четкого и всеобъемлющего призыва…

…Вдохнув лозунги и призывы Ильича, шла на приступ в октябре Красная гвардия, с этими лозунгами и призывами шла умирать и побеждать Красная Армия. Красная Армия, оставаясь верной до конца заветам Ильича, победила, очистив необъятные равнины СССР от своих вековых врагов.

…Ильич умел вести армию в бой во имя победы рабочих и крестьян… под его непосредственным руководством Красная Армия быстро расправилась со своими врагами. Он… сумел быстро дать указания, как перестроить ее ряды после побед, как готовить ее к новым решительным битвам, как обучить и воспитывать в момент передышки. В 1921 году Ильич призывает крепить дисциплину, спайку с рабочими и крестьянами, повышать военные и политические знания, изживать все организационные недостатки военного времени.

Еще в 1921 году он указал на необходимость перехода к единоначалию и строительству армии на территориальных началах. Это его новый стратегический план.

…Вождь многомиллионной победной пролетарской армии ушел в могилу, оплакиваемый всеми угнетенными, оставив свои заветы как путь к конечной победе. Армия, победившая под его непосредственным руководством, в борьбе будущего пойдет к новым победам.

П. Дыбенко».

Более трех лет работал Дыбенко в Наркомате по военным и морским делам, выполнял ответственные поручения, связанные с обороноспособностью страны. Он активно работал во многих комитетах, комиссиях, подкомиссиях, в Химическом комитете Реввоенсовета, Бюджетной комиссии ЦИК СССР, Высшей аттестационной комиссии, Мобилизационном комитете. Совет Труда и Обороны утвердил его членом государственных заказов от Реввоенсовета…

Но Дыбенко тянуло в войска. При каждом докладе наркому напоминал о рапорте, который он давно подал.

Только в конце 1928 года Ворошилов удовлетворил просьбу Дыбенко.

— Легкой жизни не обещаю, — сказал Климент Ефремович. — Впрочем, знаю, ты ее никогда не искал.

20 октября 1928 года Дыбенко стал командующим Среднеазиатским военным округом.