Дыбенко

ГЛАВА ШЕСТАЯ ВОЛНА

Поезд медленно подходил к Петрограду. 22 февраля 1917 года Дыбенко уехал в столицу по делам службы. Утром вышел на Финляндском вокзале и поразился — ни души. На площади только «фараоны»[6], в город не пускают. «Что-то происходит!» Заглянул к знакомым на Выборгской стороне, от них узнал: «Революция!» Помчался разыскивать Выборгскую партийную организацию. По улице шагала группа вооруженных рабочих. Это члены боевой дружины Металлического завода спешили в райком партии. С ними и пошел.

23 февраля 1917 года в Петрограде началась буржуазно-демократическая революция, в результате которой было свергнуто царское самодержавие. О тех бурных днях П. Е. Дыбенко рассказал в книге «Революционные балтийцы».

«…По улице промчались два грузовых автомобиля с вооруженными рабочими, студентами, женщинами. Стрельбой полицейских автомобиль был вдруг остановлен. На автомобиле падает раненая женщина. Остальные быстро выскакивают, прячутся за автомобиль и начинают отстреливаться. Кто-то около автомобиля возится с пулеметом и не может с ним справиться. Подбегаю, схватываю пулемет и открываю стрельбу по полицейским. А из-за заборов и угла улицы в полицейских летят камни и поленья. Через несколько минут полицейские сдаются. Двое из них убиты. Ко мне обращается студент:

— Вот хорошо, вы, конечно, с нами поедете, не правда ли?

— Да, я с вами. Но скажите, что творится в городе?

— В городе восстание. Есть сведения, что присоединился Волынский полк и выступил на улицу.

Едем в Московский полк. Подъезжаем к казармам, а во дворе казарм уже стоят грузовые автомобили с красными флагами. Полк еще колеблется. После кратких переговоров на сторону восставших переходит и Московский полк.

Революция началась. Судорожно сжималось сердце при мысли: как хорошо было бы теперь бросить хоть один отряд моряков в Петроград! Петроград объят пламенем восстания. На улицах льется кровь. Воздвигаются одни за другими баррикады…

Далеко за полночь после освобождения Тучкова моста от жандармов с поручением от Выборгской стороны еду в Таврический — там, говорят, главный штаб — связаться, доставить донесения и получить указания. Но — увы! — в Таврическом была полная неразбериха. Ничего нельзя было ни понять, ни отыскать. К утру, уже выбившись из сил, мертвецки уснул на перевязочном пункте Выборгской стороны…»

Революционный вихрь нарастал.

Моряки 1-го и 2-го флотских экипажей заняли Николаевский и Царскосельский вокзалы, вступили в Зимний дворец, установили охрану между Невским проспектом и Исаакиевской площадью. Матросы «Авроры» вместе с рабочими Франко-Русского завода (здесь ремонтировали «Аврору») передали им два пулемета, 50 винтовок, 19 револьверов. Моряки «Авроры», яхт «Штандарт», «Екатерина» уничтожили полицейские засады, захватили арсенал, участвовали в освобождении политических заключенных из тюрем «Кресты», «Шпалерка».

И в Кронштадте власть перешла в руки матросов, солдат и рабочих… 1 марта 1917 года на Якорной площади расстрелян адмирал Вирен — главный комендант Кронштадта, реакционер, монархист, самодур, отличавшийся исключительной жестокостью…

Дыбенко рвался в Гельсингфорс, но поезда в Финляндию не ходили. «А до чего хочется скорее попасть во флот, где и твоя капля работы вложена в подготовку восстания», — запишет Павел Дыбенко.

Только на пятый день вечером он выехал в Главную базу. Дыбенко вез драгоценный груз — пачку приказа № 1. Это был первый законодательный акт Петроградского Совета. Его составила специальная комиссия представителей столичного гарнизона. Приказ предписывал избрать во всех воинских частях солдатские и матросские комитеты, направить по одному депутату в Петросовет. Объявлялось политическое и гражданское равноправие всех военнослужащих. Отменялось титулование офицеров…

В пути Дыбенко узнал, что рядом с ним в спальном вагоне находятся два члена Государственной думы — меньшевик Скобелев и эсер Родичев. «А они зачем спешат в Главную базу Балтийского флота?»

На вокзале в Гельсингфорсе среди встречающих столь высоких особ Павел Дыбенко не увидел адмирала Непенина. В окружении офицеров штаба флота находился вице-адмирал Максимов. «А вот и друзья-моряки, от них сейчас все узнаю». И посыпались новости:

— Командующим Балтийским флотом избран А. С. Максимов, Непенин убит, убит и Небольсин.

— По-новому называются теперь корабли: «Павел I» — «Республика», «Цесаревич» — «Гражданин», «Император Александр II» — «Заря свободы», «Двина» получила свое старое название — «Память Азова»…

Матросы проводили Дыбенко до транспорта «Ща». Вскоре пришли руководители большевистских организаций: с «Республики» — Г. А. Светличный, с «Двины» — П. Д. Мальков, с «Кречета» — Ф. С. Аверичкин, с миноносцев — П. Н. Свистулев…

Новостям нет конца, обо всем поведали: восстание в Гельсингфорсе началось с опозданием; председатель думского временного комитета Родзянко рекомендовал Непенину вовсе не сообщать нижним чинам о революции и об отречении от престола Николая Второго; несколько дней Гельсингфорс находился на осадном положении; 3 марта с утра начались матросские манифестации…

Обрадовался Павел Дыбенко, узнав от Григория Светличного, что «Павел» первым поднял красный флаг, а уже за ним последовали и другие. Зримо представил себе боевые суда с кумачовыми полотнищами; вот заколыхался алый флаг на «Павле I», а следом на «Андрее Первозванном», «Славе», «Петропавловске», «Севастополе», «Гангуте», на крейсерах, эсминцах, подводных лодках. В Главной базе флота началась революция, к которой моряки шли долго, упорно, теряя в пути многих своих верных товарищей.

Друзья все рассказывали. На кораблях и в береговых частях восставшие проявили величайшую бдительность, зорко следили за действиями офицеров и кондукторов; у складов с оружием и боеприпасами поставили надежных дежурных, усиленные морские патрули охраняли Гельсингфорс; улицы, площади города, рейды освещались прожекторами.

Узнал Дыбенко и о многострадальной судьбе политзаключенных, их освободили по распоряжению нового командующего Балтийским флотом адмирала Максимова; вышли на свободу бывшие участники восстаний Свеаборга и Кронштадта, крейсера «Память Азова» — все томившиеся в мрачной ревельской тюрьме «Толстая Маргарита». В темных, сырых, вонючих казематах матросы нашли одряхлевших, измученных старцев и на руках пронесли по улицам города Ревеля. Освободили и героев мятежного линкора «Гангут», и в их числе Франца Янцевича и Григория Ваганова.

5 марта 1917 года образован Гельсингфорсский Совет депутатов армии, флота и рабочих. Дыбенко делегирован туда от личного состава дредноута «Республика», а от миноносцев избран Павел Свистулев. Он заявил:

— Теперь будем сами решать государственные дела…

Дыбенко вместе со Свистулевым и другими матросскими избранниками присутствовал на заседании Совета. Это уже третье, на двух предыдущих Павел не был. Ждали выступления командующего Балтийским флотом вице-адмирала Андрея Семеновича Максимова. «Адмиралом революции» назвала Максимова большевистская газета «Правда» в сообщении из Гельсингфорса о митинге на Железнодорожной площади. Около 60 тысяч матросов и солдат собрались, чтобы избрать на пост командующего своего любимца.

Александровский театр переполнен.

Утверждена повестка дня, председатель объявляет:

— Слово для приветствия предоставляется командующему Балтийским флотом товарищу Максимову.

Обращаясь к матросам-делегатам, адмирал восклицает:

— С вами, честными, стойкими и бесстрашными борцами, всегда я готов умереть за счастье народа!

Буря аплодисментов и крики «ура!» потрясли зал.

Адмирал говорил искренне, сердечно. Однако его искренность, откровенность не понравились присутствовавшим офицерам. «В них еще крепко жил волк, облеченный в овечью шкуру. Этого они ему не простили. Не простили не только при Временном правительстве, но даже и при Советской власти», — запишет позднее Дыбенко.

При обсуждении резолюции делегаты резко разделились на две группы. Одна, во главе с командиром броненосца «Андрей Первозванный» Ладыженским, численно слабая, вносила ловко составленные хитроумные поправки. Вторая, многочисленная, группа — матросы, солдаты, рабочие — настаивала на недоверии Временному правительству.

Дыбенко и Свистулев вышли из театра. Их окружили товарищи. Андрей Штарев, депутат от линкора «Севастополь», несколько выдвинулся вперед, поднял руку, чтобы завладеть вниманием, произнес:

— Очередная новость. Сегодня утром бывший наш командир Вилькен заявил в кают-компании: «Матросский командующий Максимов долго не продержится, офицеры настроены против него».

— Этого следовало ожидать, — сказал Дыбенко. — Только не учли господа офицеры, что теперь и наше слово имеет силу.

— Еще второго марта на совещании у Непенина флагманы поклялись «бороться как с внешним, так и с внутренним врагом», — вставил Светличный.

— Откуда знаешь? — повернулся к нему Дыбенко.

— Об этом многим известно. Спроси Федю Аверичкина, он служит на «Кречете».

— Да, братцы, все верно, — отозвался Аверичкин. — Непенин говорил на том совещании, что «идет война, ее необходимо довести до конца, а после ее окончания государь снова примет власть в свои руки…».

— Мечтал покойный о возвращении кровавого Романова! — Дыбенко повысил голос. — Вот почему офицеры сегодня неистово аплодировали думскому депутату Радичеву, выступавшему в Совете. Что же, пускай потешатся. Только, господа хорошие, адмирала Максимова мы в обиду не дадим! Это слово моряков!

— Мы его избрали, мы и оберегать его будем, — поддержал Свистулев.

Шли по Гельсингфорсу матросы и открыто обсуждали важные политические события…

…Обстановка в Главной базе флота накалялась. Офицеры умело и организованно проводили свою линию: не признавали приказ № 1, выступали за ограничение прав матросских комитетов, против выборности и смещения начальников, против демократизации на флоте; их поддерживало морское министерство, в составе которого не было никаких изменений, все шло по старым царским законам. Морской министр Григорович обратился к матросам с призывом повиноваться «своим начальникам», что послужит «окончательной победой нашей родины». Следом за этим обращением на кораблях читали телеграмму командующего Черноморским флотом адмирала Колчака, он выражал уважение морскому министру «в твердом решении его приложить все силы для доведения войны до победного конца».

Дивились матросы:

— Правительство новое, а дела идут по-старому. Какая же корысть от революции…

«На кораблях и береговых частях ежедневно проходят митинги и собрания, моряки горячо, до хрипоты спорят, выносят резолюции, — думал Дыбенко. — А что толку? Война продолжается, народ бедствует, разруха не прекращается, у власти все те же помещики и капиталисты. Заседания Гельсингфорсского Совета превращаются в пустую говорильню. Решающее слово там имеют меньшевики и эсеры, их в Совете большинство; они уж и газеты свои издают. Лавируя и приспосабливаясь к царизму, меньшевики сумели сохранить свои кадры, большевиков же правительство громило, сажало в тюрьмы, отправляло на каторгу».

Перед флотскими большевиками жизнь ежедневно выдвигала сложные вопросы, ответить на которые не хватало ни знания, ни опыта.

— Надо издавать свою матросскую газету!

Кто первый высказал эту мысль? Дыбенко? Ховрин? Светличный? Мальков? Свистулев? Всем она пришлась по душе; начали сочинять заметки, воззвания. На «Республике» имелся ротатор, на нем их размножали, потом разносили по кораблям. И все же Павел Дыбенко был недоволен:

— Писаки мы неважные, строчим длинно и малоубедительно. Словесный мусор получается. Подмога нам нужна.

Послали Светличного в Петербургский комитет партии большевиков.

— Проси, чтобы прислали опытных агитаторов, а главное — пишущих, — наставлял своего друга Дыбенко.

Вернулся Григорий быстро. Доложил:

— Будет подмога!

И вот первая ласточка. На «Ща» появился приятный молодой человек, голубоглазый, волосы на пробор. Представился: «Борис Жемчужин. Прибыл по заданию Петербургского комитета». Дыбенко схватил дорогого гостя в свои сильные объятия:

— Теперь горы свернем!

Пока пили крепкий флотский чай, Жемчужин рассказывал о себе: большевик, бывший студент Технологического института, недавно вышел из «Крестов». В Гельсингфорс приехал из Кронштадта, где наладил выпуск матросской газеты «Голос правды».

— Там активно действуют вернувшиеся из тюрем Тимофей Ульянцев и Иван Сладков. Недавно из Петрограда прибыл студент-большевик Семен Рошаль. Петербургский комитет хорошо помогает кронштадтцам. И к вам направлены опытные товарищи.

Скоро у Жемчужина появились соредакторы: Людвиг Старк — по партийной кличке Антон, революционер, журналист, хотя и молодой, но уже успевший посидеть в царских тюрьмах, и под стать ему Ильин-Женевский.

На несколько дней Дыбенко покинул Главную базу…

В конце марта Гельсингфорсский Совет принял решение послать делегации на Черноморский флот и на фронты — Кавказский, Северный и Юго-Западный. Нужно было наладить связи между революционным флотом и войсками. «В течение первого месяца революции упорно ходили слухи о готовившемся новом перевороте и насаждении царизма с помощью армии, — вспоминает Дыбенко. — Этот призрак волновал матросов. Они не доверяли правительственным газетным сообщениям, поскольку не доверяли и самому правительству. Надо было воочию убедиться, каково настроение армии».

С небольшой группой делегатов Дыбенко отправился на Юго-Западный фронт. Побывали у верховного главнокомандующего А. А. Брусилова и, получив разрешение, начали знакомиться с полками. Всюду увидели одно и то же: солдатские комитеты состоят из офицеров, и возглавляют их полковники. Живут фронтовики в ужасных условиях, начальники пьянствуют. Здесь все оставалось еще по-прежнему, многих уголков России революция тогда еще не коснулась. На митингах солдаты заявляли:

— Война нам осточертела!

— Обороняться будем, воевать не хотим!

— Пусть правительство заключает мир или по крайней мере добивается мира. Если немцы откажутся, тогда силой оружия заставим их подписать мирные условия!..

Дыбенко вернулся в Гельсингфорс. Встретивший его Светличный сообщил:

— У нас приятная новость — тридцатого марта вышел первый номер матросской газеты «Волна»!

Это была газета маленького формата, не богатая красноречивыми статьями, но зато она выражала именно то, что внутренне требовал каждый матрос. Газета быстро нашла широкий отклик в матросской массе. Она утвердилась, и распространение ее росло. Матросы вносили деньги на издание своей «Волны».

Очень понравилась Павлу передовая статья, написанная взволнованно, страстно: «Поднялась волна революции. Смело ринулась она на темную мрачную скалу, одним ударом обрушила она ее подмытые, расшатанные устои.

Отступает она на миг и снова с еще большей силой набрасывается на скученные нагроможденные обломки, размывает и относит их в морские глубины.

И не упадет, не успокоится волна, но будет расти, вбирая в себя новые силы, пока не довершит свое дело победы…»

— Будем направлять волну на темные силы контрреволюции! — сказал Дыбенко.

В мае Ревельский комитет РСДРП (б) стал издавать газеты «Утро правды» на русском языке и «Киир» («Луч») — на эстонском.

Легче стало флотским большевикам поддерживать тесную связь с массами, разоблачать предательскую политику соглашательских партий…

Рождалась самостоятельная флотская большевистская партийная организация. До нее большевики Главной базы входили в самозваный Гельсингфорсский комитет РСДРП, возглавляемый С. А. Гариным (Гарнфельдтом). «Негоже нам жить под одной крышей с соглашателями-меньшевиками, — говорил Дыбенко своим товарищам. — У нас хватит сил для создания своей партийной организации». Его поддержали уже приехавшие в Гельсингфорс посланцы Петербургского комитета, в недавнем прошлом видные руководители большевистского подполья — Владимир Николаевич Залежский (Владимир), Николай Кириллович Антипов (Анатолий), Иван Никитич Егоров (Кирилл Орлов) и другие. Дыбенко, Марусев, Ховрин, Мальков составили инициативную группу по созданию Свеаборгского коллектива РСДРП (б).

Большевики Главной базы вели решительную борьбу с меньшевистским Гельсингфорсским комитетом партии, они добились созыва общегородской конференции, на которой одержали победу: 5 апреля был избран новый большевистский комитет. Вошел в него и Дыбенко. Газета «Волна» стала органом Гельсингфорсского комитета РСДРП (б).

А у матросов уже родилась новая инициатива: команды линкора «Гражданин» и крейсера «Адмирал Макаров» обратились к кронштадтцам, ревельцам и свеаборгцам с предложением создать общий Совет Балтийского флота, «в котором были бы представители от всех судов и дивизионных комитетов… Совет будет выразителем воли личного состава всего флота…». Предложение поддержали матросская секция Гельсингфорсского Совета и подавляющее большинство судовых комитетов. Была создана группа во главе с Дыбенко, которая довольно быстро разработала проект организации Центрального Комитета Балтийского флота. Не мешкая на местах избрали делегатов и направили их в Главную базу. Утром 28 апреля 1917 года на маленьком невзрачном суденышке «Виола» открылось заседание флотских представителей. Этот день и стал днем рождения Центробалта, ЦКБФ.

Гельсингфорсский Совет, где главенствовали соглашательские партии, попытался было завладеть новой организацией моряков. Об этом довольно ясно заявил, приветствуя флотских посланцев, представитель Совета меньшевик Мазик.

Дыбенко предложил резолюцию:

— Так как ЦКБФ рассматривает дела, касающиеся исключительно жизни флота, то ЦКБФ обсуждение своих постановлений должен представлять только матросской фракции Совета для сведения, а не на общее заседание.

Резолюцию приняли единогласно. Этим постановлением Центробалт освобождался от опеки меньшевистского Совета и брал в свои руки руководство Балтфлотом.

Представитель Совета Мазик демонстративно покинул заседание.

— Скатертью дорога! — воскликнул Дыбенко.

На следующий день, 29 апреля, делегаты обсуждали проект временного устава Центробалта. Несколько дней и ночей трудились над его составлением Дыбенко, Ховрин, Силин и Штарев.

Устав приняли. Центробалт признавался высшей инстанцией для всех флотских комитетов, без одобрения ЦКБФ ни один приказ, касающийся внутренней и административной жизни Балтийского флота, не имел силы. Был там и такой пункт: «Отказываясь от предварительного контроля операций, ЦКБФ оставляет за собой право контролировать оперативные действия после их свершения…»

Ни Дыбенко, ни его друзья не предполагали тогда, что вокруг их детища — устава — развернется ожесточенная политическая борьба между Временным правительством, реакционным офицерством, с одной стороны, и большевистской частью Центробалта — с другой.

Еще накануне вечером Дыбенко вызвали в Мариинский дворец, в Гельсингфорсский комитет РСДРП (б). Там было людно. Видно, только что закончилось совещание и члены комитета еще не разошлись. Все знакомые: у входа Сидоров, член Исполнительной комиссии парткома, энергично, темпераментно что-то доказывавший хладнокровно-флегматичному Властену и всегда уравновешенному Жемчужину. Солидный, рассудительный Владимир Залежский и скромный, спокойный Николай Антипов тихо беседовали у окна. Черноволосая, совсем еще юная женорганизатор Эля, быстро загибая пальцы на левой руке, горячо о чем-то рассказывала Старку. Ильин-Женевский, пристроившись на подоконнике, писал. Незнакомой была только одна миловидная женщина. Павел смотрел на незнакомку, читавшую какой-то документ. Борис Жемчужин, заметив недоуменный его взгляд, тихо произнес:

— Это товарищ Коллонтай Александра Михайловна, член Петербургского комитета.

Прервав чтение, Коллонтай протянула руку, сказала:

— Таким я вас и представляла, товарищ Дыбенко. Садитесь рядом, продолжим работу.

Коллонтай изучала проект резолюции об отношении большевиков к так называемому «Займу свободы».

— Проект будет предложен на внеочередном заседании Гельсингфорсского Совета с участием представителей всех судовых комитетов и профессиональных организаций, — сказал Антипов.

Затем резолюцию Жемчужин прочитал вслух:

— «Гельсингфорсский Совет депутатов армии, флота и рабочих, заслушав прения по вопросу о «Займе свободы», постановил: ввиду того, 1) что этот заем послужит для продолжения бесконечной империалистической войны и явится новым тяжелым бременем для народа, 2) что власть не перешла еще всецело в руки Совета солдатских и рабочих депутатов и находится в руках хотя и контролируемых, но совершенно чуждых интересам народа лиц,

3) что этот заем легко может быть заменен повышением на 90 процентов налогов на капиталы и прибыли заводчиков, а также реквизицией монастырских ценностей, Совет считает поддержку этого займа неприемлемой, так как эти деньги можно давать лишь народу в лице его органа власти, а не Временному правительству».

С текстом все согласились…

На заседании Совета большевики потерпели поражение. Вот как рассказывает об этом сам Дыбенко:

«В Центробалте также обсуждался вопрос об отношении к «Займу свободы» и была принята резолюция против него. Эту резолюцию необходимо отстоять на заседании Совета.

Спешу к театру, где происходит заседание и куда стекаются толпы «желтых» демонстрантов и колонны, идущие под большевистскими лозунгами…

Когда я вошел в театр, Коллонтай доказывала, что военный заем, хотя и заем «свободы», на деле предназначен для обслуживания империалистических замыслов Временного правительства. Правительство хочет продолжать братоубийственную войну. Долой военный заем! Никто не должен голосовать за него!

Кончила. Похлопали ей, крикнули «ура!», но не совсем густо… Как ее встретили, не знаю, не был при этом. Видно, многие не поняли ее. Матросы ведь тогда еще не знали «иностранных слов».

После товарища Коллонтай выступало много ораторов. Но еще до голосования видно было, что меньшевики одержали победу. Незначительным большинством голосов резолюция о военном займе прошла.

Мы потерпели поражение. Однако, как всегда, не унывали. Что ж! Это только резолюция, а на самом дело кто даст деиег? Ведь все равно новому правительству выносят недоверие».

Моряки проводили Коллонтай до вокзала. Прощаясь, Павел Дыбенко сказал:

— Цептробалт добьется отзыва из Совета флотских депутатов, голосовавших за позорную резолюцию.

— Правильно поступите, — ответила Коллонтай, она обещала в скором времени приехать в Гельсингфорс выступить перед моряками.

…Заседания Центробалта продолжались. 2 мая делегаты тайным голосованием избрали исполнительное бюро из девяти членов, семь из которых оказались большевиками и им сочувствующими, что положительно сказалось на деятельности вновь родившейся демократической флотской организации. Председателем ЦКБФ стал Павел Дыбенко.

На «Виоле» развевался флаг: большое красное полотнище, в центре скрещенные якоря и по углам буквы ЦКБФ. Центробалт быстро охватил все стороны деятельности флота. Приступили к работе секции: военная, комплектования, интендантская, производства в чины и звания, внутреннего распорядка, вооружения, следственная, по оплате труда и другие.

На Балтийском флоте так же, как и в стране, образовались две власти: «неофициальная» — Советы, судовые, береговые и местные комитеты во главе с Центробалтом и власть официальная — командование флота, офицерский корпус и комиссар Временного правительства — проводники диктатуры буржуазии.

Центробалт взял под строгий контроль действия командующего и его штаба, поставил на все важные участки своих представителей, даже в штабную типографию, в которой печаталась различная важная документация. Дыбенко предписал телеграфистам, телефонистам, сигнальщикам не передавать радиограммы, телефонограммы штаба без санкции ЦКБФ.

Новые порядки никак не устраивали официальную власть. Группировавшиеся вокруг Ренгартена-Черкасского штабисты находили любой повод, чтобы ущемить центробалтовцев: финансисты, например, отказались платить им жалованье: «Центробалт не значится у нас в штатных списках, деньги, котловое довольствие его членам не положены». Возмущался Дыбенко: «На «Виоле» наш флаг поднят, властью большой обладаем, а штабные чиновники нас признавать не желают». Он во главе небольшой делегации поехал в Петроград на переговоры с военным и морским министром. Долго пришлось ждать. Наконец в три часа дня их пропустили к министру.

Керенский приветливо принял балтийцев, спросил:

— Что делается во флоте? Каково настроение?

Дыбенко доложил:

— У нас творится много преступлений, замечена нами даже измена при постройке батарей на островах. Нет хозяйского народного ока. Поэтому мы и решили организовать Центробалт, который поможет устранить все эти недостатки. Требуется утверждение и отдача в приказе, что мы законное учреждение. — Так издали подошел к этому вопросу и тут же незаметно подсунул на утверждение устав.

Мельком пробежал Керенский первые параграфы устава, нахмурился, задумался… направил делегатов «санкционировать» в так называемый Центрофлот. Центробалт узаконил и тут же распорядился объявить в приказе. «Нам это только и надо было, а устав свой мы уж постараемся отстоять», — подумал Дыбенко.

— Теперь мы «законнорожденные», — выйдя из Адмиралтейства, сказал он товарищам…

По дороге в Гельсингфорс все размышлял, старался понять, почему так странно вел себя Керенский. Ни единым словом не обмолвился о недавних демонстрациях, прошедших в Главной базе под большевистскими лозунгами. «Не мог министр не знать, что мы выступили против «Займа свободы», что матросы переизбрали флотских депутатов в Совете, голосовавших за соглашательскую резолюцию. Теперь в Гельсингфорсском Совете не 43, а 80 с лишним большевиков. Наверняка знает и о том, что Центробалт фактически командует флотом. Так в чем же дело? Обещал пожаловать на флот. Видимо, рассчитывает, что мы его примем с хлебом-солью. Нет уж, не будет такого!»

…Когда начальство готовилось к пышной встрече Керенского, Дыбенко и многие члены ЦКБФ находились на кораблях, вернулись накануне «торжеств». Председатель срочно собрал Центробалт.

— Знаете, зачем едет к нам министр? Чтобы уговаривать матросов воевать до победного конца. Разве этого мы ждем от министра? Никаких пышных встреч! От имени Центробалта предлагаю следующий проект постановления ЦКБФ: приказ командующего о параде в части, касающейся флота, отменить. Министра могут встречать по своему желанию гуляющие на берегу.

Проект единогласно приняли.

Решение Центробалта вызвало переполох. На «Виолу» устремились просители: из Гельсингфорсского Совета явились возмущенные Гарин и Котрохов, от офицерских союзов — Ренгартен, Вилькен, Граф, они требовали отменить «позорное постановление». Дыбенко был неумолим: «Все будет так, как решил Центробалт!»

Пришел на «Виолу» и сам командующий — вице-адмирал Максимов. Держится с достоинством, говорит спокойно, просто, не требует, не настаивает, но советует.

— Вроде неудобно: Керенский — министр, надо бы принять.

Дыбенко слушал, не отрывая взгляда. Ему нравился этот человек с голубыми глазами, длинными черными ресницами, чисто выбритым лицом, даже легкая седина на висках украшала. На нем китель, позолоченные пуговицы с выпуклыми якорями резко выделялись. У председателя Центробалта и выборного комфлота установились хорошие отношения.

— Министра, конечно, надо встретить, гражданин адмирал, — сказал Дыбенко. — Парад устраивать не будем, не такая уж важная особа, да и время военное. Встретите его вы, работники штаба, ну и еще кто пожелает. От Центробалта приветствовать министра поручено мне. Будем считать вопрос исчерпанным.

Максимов уже взялся за фуражку, лежавшую на соседнем стуле, но Дыбенко попросил задержаться.

— Нам известно, гражданин адмирал, что к Керенскому вы любви не питаете и он вас не жалует. Будем откровенны: ни в армейских, ни во флотских делах он ни бельмеса не смыслит.

Адмирал постукивал пальцами по столу, не торопился высказать свое мнение.

— Допустим, — начал он. — Но учтите, министр, в общем-то, лицо административное, конечно, желательно, чтобы он разбирался хотя бы в элементарных вопросах тактики, оперативного искусства, одним словом, имел бы военное образование.

— Керенский только юрист, — продолжил свою мысль председатель Центробалта. — Затеял я этот разговор вот в связи с чем: почему офицеры вашего штаба лебезят перед ним?

— Я бы не утверждал, что они заискивают. Но, — адмирал сделал паузу, — начальник штаба как-то сказал мне: «Лучше уж с Керенским, чем с большевиками». — Адмирал поднялся, надел фуражку, приложил ладонь ребром к носу, проверил — козырек проходил по центру лба.

Встал и Дыбенко.

Скоро кают-компанию заполнили центробалтовцы и большевики — депутаты Гельсингфорсского Совета. Их тоже интересовал приезд Керенского.

— Давайте подумаем, как примем министра на «Виоле», — сказал Дыбенко. — А мы его пригласим обязательно. Объявляю аврал, чтобы кораблик блестел как стеклышко.

— Наша депутатская группа решила предъявить Керенскому свои требования и задать ряд вопросов в письменном виде. Мы кое-что набросали, посмотрите. — Свистулев передал Дыбенко несколько листов.

Стали обсуждать и так увлеклись, что не заметили появившихся Жемчужина и Ильина-Женевского.

— Чем заняты, флотоводцы? — громко спросил Жемчужин.

Дыбенко пояснил.

— Здорово! — воскликнул Ильин-Женевский. — Балтийские матросы пишут письмо министру.

— Как запорожские казаки турецкому султану, — добавил Жемчужин и засмеялся. — Наверное, в таком стиле, что опубликовать в «Волне» неудобно будет. Кто главный сочинитель, не иначе Свистулев?

— Коллективный труд, — ответил Свистулев. — Восемь требований и пять вопросов. — И стал читать:

«Требуем:

1) уравнения пенсий, пособий и субсидий без различия чинов и сословий;

2) отделения церкви от государства и школы от церкви;

3) поддержки и пропаганды социалистических идей;

4) немедленного прекращения травли против социалистических вождей — Ленина и др.;

5) повсеместного образования крестьянских, батрацких и рабочих комитетов…;

6) широкой пропаганды идей за мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов;

7) немедленной передачи всех помещичьих, церковных, монастырских, кабинетских и удельных земель в распоряжение крестьянских комитетов, выбранных на демократических началах;

8) немедленной посылки делегатов на французский фронт в русские полки для выяснения причин происходящих там недоразумений».

Вот все требования. Теперь вопросы:

«1) Почему вы подписались под нотой Милюкова от 21 апреля?

2) Какая ведется война в настоящий момент?

3) Верно ли, что вы в начале войны, будучи в Государственной думе, голосовали за войну?

4) Верно ли, что вы предложили упразднить бывших сенаторов с назначением им пенсии по 6000 рублей в год?

5) Верно ли, что Временное правительство отпустило 4 600 000 рублей на скачки?»

— Отлично! — воскликнул Борис Жемчужин. — Опубликуем в «Волне».

— Когда Керенский пожалует на «Республику», а придет он туда обязательно, пускай Светличный выступит, зачитает это и вручит министру, — посоветовал Ильин-Женевский.

Все согласились. Разошлись далеко за полночь. Условились завтра за два часа до прихода петроградского поезда снова собраться на «Виоле».

…9 мая к утреннему поезду прибыли депутаты Гельсингфорсского Совета во главе с Котроховым и Гариным, комфлота Максимов со штабными офицерами и председатель Центробалта Дыбенко. На перроне и близ вокзала собралось много «любителей происшествий» и городских зевак.

В сопровождении безусых прапорщиков — первого адъютанта Миллера, офицера для поручений Виннера — и большой свиты военных из вагона важно вышел Керенский, взглянув на перрон, выразил неудовольствие сначала командующему, потом председателю Центробалта — почему нет почетного караула моряков?

— Время военное, нельзя отрывать люден от служебных дел, — ответил Дыбенко.

— Для антиправительственных митингов и манифестаций вам война не служит помехой? — ворчал Керенский.

С вокзала министр поехал в Гельсингфорсский Совет, где соглашательские лидеры приняли его тепло и радушно, особенно липли к нему Котрохов, Гарии. Ни на шаг не отходили от своего патрона адъютанты-телохранители.

После торжественного обеда и отдыха Керенский отправился в штаб флота на «Кречет».

Готовились к приему и на «Виоле». Раздался резкий звонок штабного телефона. Дыбенко взял трубку. Главный комиссар Временного правительства Опипко при командующем Балтфлотом передал приказ Керенского — ровно к четырем часам дня всему Центробалту явиться на «Кречет».

— Помилуйте! Центробалт ведь учреждение. Мы полагаем, что не учреждение ходит к министру, а министр — в учреждение. У нас ряд срочных и существенных вопросов, требующих немедленного разрешения. Доложите министру, что мы просим его зайти к нам, — сказал Дыбенко.

Керенский пришел на «Виолу», правда, заявил, что «у него только полчаса свободного времени, которые он и может уделить».

Неторопливо, важно вступил на нижнюю площадку и был удивлен: на трапе стояли опрятные, подтянутые фалрепные — специально выделенные матросы, а фалрепы — концы троса — обшиты свежим сукном. Дежурный по всем правилам отдал рапорт. Дыбенко представил членов ЦКБФ. А министру твердили, что на «Виоле» беспорядок, анархия и неразбериха, что члены Центробалта распустились, ходят в тельняшках.

Маленький зал «Виолы» не вмещает всех гостей. Многие остаются в коридоре. Чтобы не терять времени, Дыбенко открывает заседание:

— Слово для приветствия предоставляется народному министру Керенскому.

Керенский принял любимую позу «под Наполеона» — правую руку за борт френча, левую за спину, — начал произносить приветственную речь, длинную и бессодержательную.

Центробалтовец Ховрин прервал:

— Мы собрались не для митингования, а чтобы разрешить ряд практических вопросов. Полагаю, что господину министру следовало бы прямо перейти к делу.

— Товарищ Ховрин, я вам ставлю на вид, что вы позволяете себе прерывать министра, — говорит Дыбенко.

Но Керенский уже потерял равновесие; судорожно сжав кулаки, он обрывает свою речь и бросает:

— Состав Центробалта придется пересмотреть. Адъютант, запишите.

Дыбенко соглашается: действительно, некоторые элементы (подразумевая меньшевиков) следует удалить, ибо они мешают планомерной работе.

Между тем один за другим центробалтовцы подкладывают проекты и доклады, в том числе и устав, на подпись министру.

«Не знаю, что повлияло на Керенского, может быть, просто недоглядел, но на уставе появилась его подпись и надпись: «Утверждаю», — вспоминает Дыбенко.

С «Виолы» министр направился на линейный корабль «Республика», с ним некоторые центробалтовцы вместе с председателем. Экипаж встретил Керенского сдержанно, официально, без оваций и возгласов «ура!»; и едва он окончил торжественную речь, Григорий Светличный от имени команды тут же вручил отпечатанный на машинке листок, где были изложены матросские требования и вопросы.

Министр бегло просмотрел, стал путано убеждать, что, мол, он ничего сделать не может, вот когда народ изберет правительство, оно и решит наболевшие вопросы…

Еще сдержаннее приняли министра на линкоре «Петропавловск» и крейсере «Россия».

Вечером в Народном доме проходило заседание Гельсингфорсского Совета. Среди соглашательского болота Керенский чувствовал себя как дома, призывал всех к единению и борьбе против анархии, подразумевая, конечно, большевиков. Но и здесь не обошлось без «сюрприза». Кто-то из зала довольно громко спросил министра: «Будут ли опубликованы тайные договоры?» Керенский ответил: «Пока не будет заключен мир, о публикации договоров и мечтать нечего».

Из Гельсингфорса министр отправился в гастрольную поездку по армии. 12 мая он был в Киеве, в тот же день уехал в Каменец-Подольский, а через несколько дней уже обнимался с Колчаком в Севастополе…

На столе председателя Центробалта лежали груды газет. Дыбенко листал одну за другой: большая и малая пресса столицы в один голос обливала грязью моряков, особенно экипажи «Республики» и «Петропавловска», будто оскорбивших Керенского. «Специальные корреспонденты» утверждали, что в Главной базе полный развал, отсутствует дисциплина, что на флот «проникли немецкие шпионы». Досталось от газетчиков и Дыбенко за «разложение флота, за анархию…».

Не обошла пресса и либерального адмирала Максимова, «подыгрывающего под страсти распоясавшейся матросни». «Флот окончательно разложился и не способен защитить столицу» — так в один голос трубили газеты.

— Вот и о нас вспомнили, — сказал Дыбенко товарищам. — А то все о кронштадтцах да о кронштадтцах…

В чем только не обвиняли Кронштадт! «Крепость отделилась от России!» — объявили буржуазные «Речь», «Новое время», «Маленькая газета», меньшевистская «Рабочая газета», эсеровское «Время». Плехановское «Единство» опубликовало фальшивку, в которой утверждалось, будто «Кронштадтская республика» выпустила свои денежные знаки. А за что травили? Кронштадтцы не хотели признавать Временное правительство. Центробалт взял под защиту крепость: «Не дадим в обиду».

— Теперь враги на нас направили отравленные клеветой стрелы, — не унимался Дыбенко. — Ведь надо ж дойти до такой наглости: «Матросы собираются открыть фронт». Подлые провокаторы! Придется дать бой разнузданным злопыхателям.

На «Виолу» пришли все члены судового комитета «Республики».

— Сейчас были в редакции «Волны», оставили там письмо за подписью командира и председателя судового комитета. Такое терпеть нельзя. — Григорий Светличный покраснел от волнения. — Мы Керенского ничем не обидели, газеты же пишут: «Министра прогнали с линкора…» А что министр ни на один наш вопрос не дал толкового ответа, об этом молчат.

Дыбенко выслушал товарищей, немного помолчал, обдумывая создавшуюся обстановку, заговорил:

— Главное, друзья, не горячиться, нам надо действовать спокойно. — Он рекомендовал собрать на «Республике» судовые комитеты 2-й бригады.

Такое собрание состоялось 15 мая 1917 года, проходило оно очень бурно. Всем хотелось высказаться. Дважды говорил Дыбенко. В предложенной Светличным резолюции, принятой единогласно, говорилось: «Общее собрание судовых комитетов 2-й бригады линейных кораблей Балтийского моря в заседании своем 15 мая 1917 г… заслушав доклад о распространении ложных слухов о «Республике», глубоко этим возмущенное, протестует против подобной провокации».

Ввиду того что наиболее злостными являются слухи, указывающие на несправедливое отношение линкора «Республика» к войне, общее собрание заявило:

«Война как бремя, возложенное на трудящийся народ капиталистами, нам не нужна. Требуем от С. Р. и С. Д. в Петрограде и от Временного правительства, чтобы были приняты все меры к скорейшей ее ликвидации, но пока война продолжается, мы стоим на страже русской свободы и готовы отразить врага, откуда бы он ни появился».

Дыбенко и Светличный отнесли резолюцию в редакцию «Волны». Жемчужину она понравилась.

— Этот документ крепко ударит по клеветникам «Нового времени» и прочим борзописцам, — сказал он. — Посмотри, Александр Федорович, — протянул он листок сидевшему рядом Ильину-Женевскому.

— Отлично! — воскликнул тот. — А как обстоит дело с докладом, Павел Ефимович? Флотский съезд приближается, время не ждет.

— Никак не закончу. То Керенского принимали, а сегодня позвонил комиссар Онипко: надо встречать черноморскую делегацию. Каждый день какие-то непредвиденные дела…

— Тебе известно, Павел Ефимович, зачем черноморцы едут? — спросил Жемчужин.

— Думаю, не лобызаться… Керенскому не удалось уговорить балтийских матросов, решил, что у братьев-черноморцев это получится…

— Состав делегации подбирал сам адмирал Колчак, — продолжал Жемчужин. — Откуда я знаю? Вчера разговаривал по телефону с Антоновым-Овсеенко. Он вернулся из эмиграции, и ЦК партии направило его к нам в Гельсингфорс руководить большевистской организацией. Владимир Александрович и сообщил мне, что к нам посланы 190 «надежных» черноморцев. Временное правительство устроило им пышный прием в цирке Чинизелли. Там выступил бельгийский министр-социалист Вандервельде, «бабка-богородица» эсерка Брешко-Брешковская и прочие подобные «деятели». А послы Англии и Америки от имени своих правительств «под эту делегацию» обещают предоставить Временному правительству очередной заем.

— Заем Временное правительство, конечно, получит, расплачиваться же народу придется, — заметил Дыбенко. — А вот колчаковские уговариватели ни в Кронштадте, ни в Гельсингфорсе, ни в других базах успеха иметь не будут. Тут уж мы постараемся! — И после паузы: — Центробалт решил послать на Черноморский флот свою делегацию, правда, не столь многочисленную. Мы подобрали пятерку. Старший — Чугунов, с ним Неверовский, Ермак, Кабальчик и Федотов. Эти ребята помогут черноморским матросам разоблачить соглашателей. Там, видать, забыли о «Потемкине» и «Очакове», во всю глотку орут здравицы в честь Временного правительства.

— Когда же вы успели? — не скрывая восхищения, произнес Илыш-Женевский.

— После звонка Онипко нутром почувствовал — неспроста едут «гости». — И, присев рядом, спросил: — А кто такой Антонов-Овсеенко?

— Владимир Александрович интересный человек, — ответил Ильин-Женевский. — Окончил Владимирское военное училище, однако служить в армии отказался, подал в отставку. В 1905 году он и Феликс Дзержинский подготовили и провели восстание в Ново-Александрии (Польше), за что оба попали в тюрьму. Освободили по амнистии. А через год за организацию восстания в Севастополе Антонова приговорили к смертной казни с заменой 20 годами тюрьмы. Товарищи устроили побег. Некоторое время скрывался в Финляндии, затем вернулся в Петербург. Выступал перед моряками Кронштадта. Блестящий оратор! II снова тюрьма, эмиграция… Недавно приехал на родину и вот по заданию Якова Михайловича Свердлова направляется к нам.

— Хорошо, что Владимира Александровича присылают к нам, примем с флотским гостеприимством, — сказал Дыбенко.

— Колчак обещал Керенскому вырвать балтийцев из-под влияния большевиков, — заметил Жемчужин.

— Не по Сивке воз. Пусть не лезут в чумкой монастырь со своим уставом. — Дыбенко попрощался.

Шла подготовка к флотскому съезду. Председатель Центробалта все время был на кораблях, среди матросской массы и внимательно следил за колчаковскими «пропагандистами». Вначале тревожился за Ревель, там много соглашателей. Однако когда «гости» потребовали «поддержать Временное правительство», ревельцы дали достойную отповедь. «Не позорьте добрую память потемкинцев и очаковцев», — заявили они. Даже эссровско-меньшевистское большинство Ревельского Совета отказало черноморской делегации «в содействии по устройству собраний» ввиду явного их провокационного характера. А когда колчаковец Фельдман опубликовал в буржуазной газете клеветническую статью на балтийцев, черноморцы публично отмежевались от своего вожака и написали в газете «Волна», что не дадут Фельдману «возможности выступать от имени делегации».

— Провокационная затея Керенского и Колчака лопнула как мыльный пузырь, — радовался Дыбенко. — Теперь будем ждать вестей с Черноморья от Чугунова.

Кончался последний весенний месяц, теплый, солнечный. На 25 мая 1917 года назначено открытие 1-го съезда моряков Балтийского флота в большом зале женской гимназии на Аркадской улице.

Накануне большевики-центробалтовцы собрались в Мариинском дворце, в комитете РСДРП (б), чтобы обсудить проекты докладов и решений. Дыбенко знал: предстоит жаркая схватка. На съезд выносятся два проекта устава: один подготовлен Центробалтом, второй — штабом флота и комиссаром Временного правительства Онипко. «Во что бы то ни стало мы должны отстоять свой устав, — уже в который раз говорил председатель. — Не забудьте, у ревельцев засилье эсеров и меньшевиков, с них не спускайте глаз!»

…Утро выдалось по-настоящему летнее… Поднимаясь на празднично украшенную сцену, Дыбенко, чуть улыбнувшись, сказал шагавшему рядом Николаю Маркину — делегату Кронштадта:

— На море сегодня полный штиль, а здесь, прислушайся, ураган страстей. Бурлит зал…

Собралось 220 делегатов. Около трети — большевики, почти четверть — меньшевики, эсеры, анархисты, остальные беспартийные. Много гостей. По числу делегатов Ревель шел за Главной базой: гельсингфорсцев — 84, ревельцев — 76, кронштадтцев — 38.

Съезд открыл Дыбенко. Он призвал товарищей делегатов, представителен славного революционного Балтийского флота, провести свой первый съезд организованно, принять такие решения, которые бы отражали думы и чаяния каждого матроса.

Однако лишь только приступили к выборам президиума, началась неразбериха: каждая делегация наперебой предлагала своих кандидатов. Больше всех шумели ревельцы. «Действуют напористо. Здесь меньшевики и эсеры задают тон», — тревожился Дыбенко, постукивая карандашом по графину, призывая к спокойствию.

Наконец избрали президиум. И сразу представитель ревельской делегации вскочил на трибуну и зачитал проект наказа. Уже первый пункт гласил — требуем полного доверия Временному правительству, военному и морскому министру Керенскому. Было ясно: все это написано под диктовку начальника дивизии подводных лодок капе-ранга Вердеревского (его будто протаскивают на пост командующего флотом вместо Максимова). «Если примем этот наказ, весь съезд пойдет наперекос», — негодовал Дыбенко. От волнения у него лицо зарделось, глаза округлились, заблестели…

Делегаты сидели группами, «землячествами». Председатель Центробалта переводил взгляд с гельсингфорсцев на кронштадтцев: «Дайте же бой соглашателям!!!»

Слово попросил Николай Маркин, среднего роста, коренастый, с чубчиком на высоком лбу. Говорил быстро, темпераментно:

— Если мы начнем с подобных елейных наказов, станем настраивать съезд на восхваление буржуазного Временного правительства, то, скажу откровенно, от нашего пребывания в Главной базе толку не будет, лучше уж сразу разъедемся на корабли и сдадим мандаты. От имени и по поручению кронштадтской делегации предлагаю — наказ ревельцев отвергнуть как неприемлемый, вредный.

Маркина поддержал кронштадтец Соловьев, гельсингфорсцы Марусев и Штарев. Последним выступил Дыбенко. Он резко осудил предложенный проект, призвал делегатов не утверждать его.

При голосовании ревельцы остались в меньшинстве.

Как и предполагал Дыбенко, особенно острая борьба разгорелась при обсуждении проектов устава.

Три дня спорили. Сменяя друг друга, моряки выходили на трибуну, требовали принять устав, достойный балтийцев. Представители командования и ревельцы пе сдавались… И все же подавляющим большинством голосов съезд утвердил устав, предложенный комиссией Центробалта. Центральный Комитет Балтийского флота объявлялся высшей организацией для всех матросских комитетов, главным выборным органом, без одобрения которого «ни один приказ, касающийся жизни (Балтийского) флота, исключая чисто оперативной и связанной с нею технической деятельностью, не имеет силы…».

Это была огромная победа! Однако устав еще предстояло утвердить у военного и морского министра. Для этого съезд направил в столицу делегацию во главе с Николаем Маркиным.

— Не так-то просто заставить подписать документ, который позволяет Центробалту вмешиваться в дела как самого министра, так и командующего флотом, — сказал Павел Дыбенко Николаю Маркину. — И все же будем действовать!

На восьмое заседание съезда пожаловал помощник военного и морского министра лейтенант Лебедев, в недавнем прошлом офицер французского флота; в зал он вошел, даже не сменив иностранную форму, что удивило делегатов. Соблюдая этику, Лебедева избрали почетным председателем. Не дождавшись, пока ему предоставят слово, занял место на трибуне и, размахивая руками, начал угрожать:

— За такой устав Александр Федорович всех вас разгонит!

В зале поднялся шум, делегаты кричали:

— Долой!

— Гоните болтуна!..

Встал Соловьев, потеснил разбушевавшегося оратора, заявил:

— Делегация Кронштадта предлагает: за выступление, оскорбляющее съезд, лишить гражданина Лебедева слова и вывести из состава президиума.

Проголосовали. Лебедеву пришлось покинуть президиум.

— Вот так-то, поостынь малость, — вслед ему произнес Дыбенко.

И снова разразился гром, не утих он и на девятом, и на десятом заседаниях. Началось с выступления делегата линейного корабля «Республика» Григория Светличного, попросившего слова для внеочередного заявления.

— Наш командующий адмирал Максимов снят, — громко заявил он. — Вместо него назначен Вердеревский. Керенский ему уже и звание контр-адмирала присвоил. Экипаж «Республики» возмущен действиями Временного правительства! Матросы требуют, чтобы Вердеревский спустил свой флаг и поднял флаг вице-адмирала Максимова! В противном случае «Республика» откроет огонь по «Кречету».

Светличного сменил представитель «Петропавловска» и тоже заявил, что их линкор не примет Вердеревского:

— Мы подняли флаг адмирала Максимова! Он наш командующий! Другого не желаем!

Дыбенко уже знал о случившемся. Недавно Максимов заходил на «Виолу», сообщил, что его срочно вызывает Родзянко. Тогда председатель ЦКБФ предупредил: «Мы имеем сведения, что вас собираются отстранить от должности». — «Вряд ли осмелятся пойти против матросов», — сказал Максимов. «И все же мы не советуем вам ехать в столицу». Не послушался адмирал, на «Гремящем» отправился в Петроград. После его возвращения Дыбенко виделся с Максимовым.

— Произошло то, о чем вы меня предупреждали, Павел Ефимович, — смущенно произнес адмирал. — Временное правительство обострило обстановку на флоте. Недальновидные политики…

Весть об отстранении командующего всполошила и Главную базу, и делегатов съезда. Страсти накалились. Пришлось прервать работу съезда. Группе делегатов поручили отправиться на корабли, успокоить команды.

Находящийся в зале Лебедев размахивал руками, что-то кричал, никто не обращал внимания. Проходя мимо него, Дыбенко сказал:

— Не с угрозами надо было лезть на трибуну, а честно сообщить о смещении выборного командующего. Теперь идите на «Республику», сами объясняйтесь с матросами. Слышали их гневные заявления, возьмут да и бабахнут по «Кречету», от штаба мокрое место останется.

Уже на улице Дыбенко с тревогой размышлял: «Чего доброго, эсеры и анархисты могут спровоцировать восстание. «Подлейшие это люди!» — припомнил слова Охоты.

Председатель Центробалта спешил к Мариинскому дворцу в комитет РСДРП (б). О назначении нового ком-флота там уже знали, об этом Дыбенко поставил комитет в известность сразу по возвращении Максимова из столицы. Было решено ввиду неподходящего момента для вооруженного выступления против Временного правительства ограничиться формальным протестом, а Вердровского принять. Сейчас Дыбенко хотел посоветоваться с товарищами, следует ли приглашать на съезд командующих — нового и старого.

— Конечно, приглашайте, пусть оба выступят перед моряками, — сказал Антипов.

Из партийного комитета Павел направился на «Кречет», где застал растерянного Вердеревского в окружении перепуганных штабистов. Все смотрели в иллюминаторы. Прильнул и Дыбенко: рейд как на ладони, башни «Республики», «Петропавловска» намелены на «Кречет».

— Гражданин адмирал, мне нужно поговорить с вамп наедине, — сказал Дыбенко и, подождав, когда все вышли, продолжил: — О происшедшей смене командования съезд представителей Балтийского флота узнал ко от вас. Вы предпочли молчать. Закулисная игра, вы это понимаете, может кончиться трагично…

— Съезд и Центробалт, надеюсь, проявят благоразумие, — перебил Вердеревский, явно изменившийся в лице.

— А если матросы будут непреклонны? По какой причине сместили выборного командующего? Ведь это посягательство на революционные завоевания!

— Адмирал Максимов не смещен, — пытался оправдаться Вердеревский. — Он получил повышение, назначен начальником морского штаба при ставке верховного главнокомандующего Брусилова в Могилеве. Теперь ему подчинены все флоты России.

— Гражданин Вердеревский, зачем разыгрывать комедию? — Дыбенко пристально смотрел на вновь испеченного адмирала. — Вы прекрасно знаете, что «переворот» готовился давно, уж очень не ко двору пришелся Максимов Временному правительству. Собирались заменить его Бахаревым, Колчаком, да побоялись — слишком уж оба реакционны. А Максимова ведь так просто сместить нельзя, перевести в морское министерство опасно — ненадежен, «красный». Вот и нашли выход — вроде «повысили», а главная цель — От матросов подальше убрать. — Вердеревский нервно ерзал в кресле… — Так вот, — продолжал Дыбенко, — мы приглашаем вас на съезд. Выступите перед делегатами, расскажите…

— Что же я должен рассказать?

— Как думаете складывать свои отношения с Центробалтом, с матросами? Откровенно сообщите причину удаления Максимова… Съезд возобновит работу в шестнадцать ноль-ноль…

Максимова и Вердеревского избрали в президиум.

Выступивший Светличный предупредил: пока решается вопрос о командующем, «Республика» будет держать «Кречет» под прицелом орудий главного калибра. В том же духе высказались представители «Петропавловска», «России», «Славы». Лишь ревельцы активно защищали Вердеревского, но их речи делегаты прерывали громкими возгласами: «Оставить адмирала Максимова!», «Вердеревского — в Ревель! Вердеревского — в Ревель!»

На трибуну поднялся Максимов. Когда смолкли аплодисменты и в зале наступила тишина, адмирал начал взволнованную речь: сердечно признался, что ему тяжело расставаться с матросами, которых всегда любил и любит, но… вынужден подчиниться решению Временного правительства, срочно отбыть в ставку, в Могилев. Делегаты в едином порыве поднялись, зааплодировали.

Вердеревский был явно обескуражен оказанными Максимову почестями. Его же вялую речь никто не слушал. Закончил он обещанием:

— Будем работать вместе рука об руку, нога в ногу…

«Поживем, посмотрим, а то и прогоним», — подумал Дыбенко. Он от имени делегатов съезда, всех моряков Балтийского флота, Центробалта тепло поблагодарил Андрея Семеновича Максимова и зачитал резолюцию. В ней говорилось, что съезд отмечает заслуги выборного командующего и надеется, что адмирал и на новом посту будет честно служить трудовому народу. И в конце объявил:

— 29 мая в семнадцать ноль-ноль в Русском театре адмирал Максимов встретился с представителями команд боевых кораблей. Присутствовали там и делегаты съезда.

Снова на съезде появились незваные гости из столицы. Встревоженный успехами матросов, Керенский прислал помощника морского министра Дудорова, но, опасаясь, что и его постигнет участь Лебедева, прикомандировал к нему известного демагога, члена Петроградского Совета меньшевика Войтинского, поручив им обоим во что бы то ни стало склонить делегатов на сторону Временного правительства.

— Это вы, Дыбенко, вносите смуту, — высокомерно произнес Войтинский. — Настраиваете матросов против законной власти.

— Что ж, скажите об этом делегатам съезда. — И помолчав: — Только, думаю, вам никто не поверит.

Ничего не добившись, и эти посланцы удалились из Главной базы.

Вернулся из Петрограда Маркин, с трибуны съезда он доложил:

— Керенский не утвердил устав Центробалта, не подписал его и Вердеревский. — («Значит, Вердеревский выступает в союзе с Керенским», — еще раз убедился Дыбенко.) А Маркин продолжал: — У революционного флота должен быть и революционный адмирал, а не ставленник временщиков, царский чиновник. Мы изберем себе другого командующего. Предлагаю ввести в действие устав, пусть и не утвержденный Керенским.

«Ай да Николай! Молодец!» — ликовал Дыбенко.

Всполошились сидевшие в зале меньшевики, эсеры, особенно офицеры; поочередно поднимались они на трибуну, доказывали, убеждали. Не помогло. Съезд постановил: до Всероссийского флотского съезда устав Центробалта проводить в жизнь.

В тот же день избрали восемь делегатов на I Всероссийский съезд Советов, половина их — большевики.

Дыбенко ждал Антонова-Овсеенко. Встреча произошла в Мариинском дворце в комитете партии. За столом сидел моложавый человек необычной внешности: длинные волосы, очки в металлической оправе, лицо сухощавое с острым подбородком, на верхней губе тонкие усики, взгляд добродушный, располагающий. Протянул Дыбенко руку, назвал себя. Рассказал о беседе в Центральном Комитете с Я. М. Свердловым. Яков Михайлович заявил, что наступает ответственное время и партия рассчитывает на боевой тыл Петрограда — Финляндию.

От себя лично Антонов добавил, что Центральный и Петроградский комитеты, товарищ Ленин верят в моряков-балтийцев. «Съезд моряков, — в заключение сказал Антонов, — принял важное решение, но главное впереди — борьба за массы».

Дыбенко, проинформировав представителя ЦК партии о флотских делах, не скрыл, что меньшевики и эсеры все еще сильны на флоте, а на Сенатской площади слышен только их голос…

— Вот и сегодня там эсеры митингуют, — сказал Павел.

— Товарищи! Пойдемте на Сенатскую! Все пойдем, — предложил Антонов.

— Только там об оборонцах и братании говорить не принято, — предупредил Жемчужин.

День был солнечный, тихий, хорошо видны гавань и корабли-великаны, андреевские флаги словно прилипли к древкам.

— Какая идиллия! — воскликнул Владимир Александрович. — Будто и нет войны.

Вот и Сенатская площадь. Народу — тысяч пять-шесть, большинство матросы и солдаты. Митинг в разгаре. Выступает один из ведущих эсеровских идеологов Терапулов, толстяк, одетый под «Керенского», защитная гимнастерка, галифе, желтые краги и такого же цвета ботинки. Оратор «закруглялся». Председательствующий объявил митинг законченным. Дыбенко быстро поднялся на ступеньки церкви, зычным басом крикнул:

— Товарищи, задержитесь! Только что приехавший из эмиграции товарищ хочет порассказать вам кой-чего.

Как видно, несколько необычный вид «долговолосого» эмигранта заинтересовал, стали слушать.

Рассказав немного о жизни за границей, Антонов-Овсеенко «пересел на своего конька», вдохновенно и страстно начал говорить о «текущих делах», о войне.

— Меня предупредили, будто меньшевики и эсеры очень уж боятся произносить слова «братание», «оборончество», «поражение» и так далее. Почему? — Антонов-Овсеенко помедлил. — Давайте называть вещи своими именами. Война, которая сейчас ведется, — разбойничья, грабительская, братоубийственная, она нужна и выгодна только буржуазии и капиталистам. Все тяготы, лишения, невзгоды ложатся на плечи трудового народа — рабочих, крестьян. Кончать надо эту кровавую бойню! И как можно скорее. Кончать братанием и войной в тылу!

Слова «кончать братанием и войной в тылу» вызвали одобрительные возгласы: «Правильно!» Антонов-Овсеенко закончил речь, надел шляпу, отошел в сторону. На его место поспешил Терапулов. Толпа загудела:

— Слезай! Уже слышали тебя! Хватит!

Так и прогнали эсеровского идеолога.

«С той поры, — вспоминает Антонов-Овсеенко, — оборонцы не смели до «июльских дней» выступать на Сенатской площади: она безраздельно была завоевана нами».

Пока шли до Мариинского дворца, Дыбенко показывал стоящие в гавани корабли:

— Прямо — «Республика», слева от нее — «Петропавловск». На «Республике» 520 членов РСДРП (б), на «Петропавловске», «Гангуте», «Полтаве», «Диане» — 100–150, на эсминцах — 260…

— На корабль пойдем после флотского съезда. Что-то затянули вы его.

— Вы правы, — согласился Дыбенко. — Делегаты линкора «Петропавловск» уже заявили: «От съезда флот ожидает плодотворной работы, а не бесконечных споров». Думаю, 15 июня закончим.

На Мариинской Антонов-Овсеенко и Дыбенко попрощались. Владимир Александрович обещал прийти на флотский съезд, похвалил за принятый устав, рекомендовал действовать и дальше смело, по-революционному.

Они понравились друг другу. Долго придется им вместе сражаться с врагами, отвоевывать у буржуев власть, а затем отстаивать ее на фронтах гражданской войны…

…Съезд подходил к концу. На заключительных заседаниях 14 и 15 июня обсуждались доклады Павла Дыбенко и капитана 2-го ранга Л. П. Муравьева по одному из острых вопросов — «О взаимоотношении Центробалта со штабом флота». Дыбенко предвидел, что сторонники «жесткой линии» будут поддерживать проект, разработанный штабом и комиссаром Ф. М. Онппко. И пе ошибся.

Два дня длилась упорнейшая словесная борьба; за проект, предложенный Дыбенко, проголосовало подавляющее большинство. Принятый документ предоставлял Центральному Комитету Балтфлота право контролировать деятельность командующего и штаба…

Уже на «Виоле» Павел сказал товарищам:

— Огромную победу мы одержали!