Дьявольский Гримуар

Руки (Перевод: Олег Казакевич)

Когда санитары привезли парня, было похоже, что он сидел в ванной, полной крови.

— Чёрт побери! — закричал Паркер, думая о том, что через пять минут он должен был освободиться. Мой рабочий день, почти закончился!

Доктор Паркер был совершенно лыс; в его обязанности также входило отвечать за отделение неотложной помощи «Бухта-4» в течение последних двенадцати часов или, по крайней мере, одиннадцати часов и пятидесяти пяти минут. Он работал с полудня до полудня следующего дня, восемь дней подряд, и через пять минут у него должен был начаться выходной. Конечно, было бы неплохо просто пойти домой и немного поспать, но это кровотечение выглядело, по крайней мере, как двух или трехчасовая швейная работа.

— Не забудь свою клятву Гиппократа, — с язвительной усмешкой заметил Молер, его стажёр. У Молера была короткая борода и чересчур умная задница. — Похоже, ты задержишься, папочка, и будешь скучать по «Лено».[63]

— Просто положи это мясо на стол, — приказал Паркер. Он ухмыльнулся, когда Молер и санитар подняли неподвижного пациента на операционный стол. — Какие у него показатели, Бен Кейси[64]? — обратился он к фельдшеру скорой помощи.

Санитар показал ему средний палец.

— Похоже, одно «сквозное» с повреждениями внутри правого бедра. Мы наложили жгут и привезли его.

— Разве медики больше не ходят в медшколу? — спросил Паркер. — Почему вы не перевязали его в машине скорой помощи?

— Потому, что мы подобрали его на Джексон-стрит, в двух минутах езды отсюда, доктор-придурок, — ответил медик.

Гребаные мясники, — подумал Паркер. — Никогда не уважают настоящих врачей.

— Слишком много крови, — заметил Молер. — Пуля могла попасть в бедренную артерию.

— Да уж, — сказал Паркер. — По крайней мере, эти две ходячие марионетки знают, как накладывать жгут.

— У чувака группа крови «А+», о, повелитель кукол, — добавил санитар. — Веселитесь, парни. А я сваливаю отсюда.

— Спасибо, что остался помочь, — съязвил Паркер.

— Эй, это дерьмо — твоя работа, а моя работа — обеспечивать тебя этим дерьмом. Это ты получаешь сто пятьдесят кусков в год. Так что веселись.

Санитар ушёл.

Ешь дерьмо и умри, — подумал Паркер.

— Нам нужно три пинты «А+» в С4, немедленно, — сказал Молер и повесил трубку. Затем он наклонился над жертвой, и прищурившись посмотрел на залитый кровью пах. — Выглядит маленьким, как будто кто-то стрелял в него из.25 или.32-го. Целился в его член, но промахнулся на дюйм.

Пулевое отверстие в диаметре чуть больше сигареты. Паркер натянул стерильные перчатки «Tru-Touch».

— Они подобрали его на Джексон, в такой час? Он, вероятно, любитель подцепить проститутку, стал грубить, и она его подстрелила. — Паркер всё время получал таких. — Не могу сказать, что виню её.

— Скорей всего, ты прав…

Дверь палаты распахнулась, это снова был санитар.

— Ах да, я забыл тебе сказать. Мы проверили бумажник парня, когда забирали его — он капитан Отдела Убийств городской полиции.

— Шевелись! — завопил Паркер. — Блядь!!!

— Чёрт! — Молер покачал головой. — Брось, парень умирает.

— Я не хочу, чтобы чёртов коп умер у меня на столе! Бери отсос и ножницы! Мы оперируем его прямо сейчас!

Звякнули блестящие инструменты; Молер подхватил поднос и поднял пару немецких ножниц марки «Sistrunk».

Паркер надел монокуляр, что-то вроде пластиковой гарнитуры с единственной линзой, надеваемой на глаз; он понадобиться, чтобы увидеть повреждённые артериальные стенки. Совершенно лысый, вместе с монокуляром, Паркер выглядел как безумный нацистский ученый.

После того, как рана была обнажена, он разрезал ногу вдоль бедренной артерии и с помощью почти микроскопической иглы и нити выполнил предоперационную лигатуру,[65] чтобы замедлить артериальное кровотечение.

— Давай! — крикнул он — Сними с него штаны!

— Понял, — сказал Молер.

Ножницы разрезала брюки вместе с кожаным поясом как папиросную бумагу. Паркер на мгновение обернулся и схватил скальпель «Arista». Его отсвет из нержавеющей стали подмигнул ему в накладных расходниках. Но не успел он повернуться к пациенту, как услышал мрачное бормотание Молера.

— О, чёрт!

— Что? — рявкнул Паркер. — Только не говори мне, что он «двухсотый»![66]

— Нет, но… тебе лучше взглянуть на это. Думаю, это — тот парень, о котором писали в газетах…

Доктор Паркер обернулся. Он закрыл глаз, над которым покоился монокуляр, и посмотрел вниз свободным глазом. Молер действительно умело обрезал ножницами брюки пациента, а заодно и трусы. И когда Паркер увидел то, что там лежало, он сразу понял, что имел в виду его интерн.

«Пациент» держал в трусах отрубленную человеческую кисть.

Думаю, я понял, что Джеймсон был тем самым, в тот момент, когда полицейский психиатр объяснил психологический профиль преступника. Но, когда Джеймсон привёл меня в свою квартиру в Беллтауне и показал мне эти фотографии, на них было что-то написано. Он представил меня своей жене, затем показал мне ряд фотографий в рамках над камином. На одной он был изображён ребёнком, отец обнимал его за плечи.

Но матери на них не было.

Отсутствие содействия в воспитательном прикосновении…

Меня зовут Мэтт Хоуг, я — криминальный репортёр, работающий в «Сиэтл Таймс». Другие газеты называют убийцу «Рукоблудом», и думаю, именно поэтому капитан Джей Джеймсон обратился ко мне. Пару недель назад он пришёл прямо ко мне в офис и сказал:

— Мне нужна твоя помощь.

Это был коп, один из шишек — капитан, назначенный заместителем шефа. Копы обычно ненавидят прессу, но вот этот высокий, внушительных объёмов парень, сверкающий своим жетоном перед моим лицом, просил меня о помощи.

— Это дерьмо с «Рукоблудом» — моё дело, — сказал он.

— И моё тоже, — возразил я.

— Вот почему я здесь.

Он, сел, вытащил сигарету, спросил не возражаю ли я, если он закурит, и закурил прежде, чем я успел ответить. Теперь оглядываясь назад, я понимаю, что уже тогда должен был догадаться. Этот парень был похож на извращенца. У него были морщины на лице, как у Джеймса Стрита из «Speed Freak»[67]. Один глаз казался чуть выше другого. И у него были эти странные грязные, светлые волосы с проседью и загар на загрубевшем, обветренном лице, как у старого моряка. Он не был похож на копа. Он был похож на убийцу.

— Я знаю, что это твоё дело, — сказал он. — Tы думаешь, я пришёл по приколу?

— Простите, капитан? — сказал я.

— Все газеты в этом чертовом штате печатают всю эту бульварную чушь об этом деле. Они выставляют меня самым некомпетентным копом в истории департамента. A это прозвище «Рукоблуд», которое они толкают? Это звучит нелепо, и поэтому я выгляжу так же нелепо. — Джеймсон встал, закрыл дверь моего кабинета и вернулся на свое место. Струйки сигаретного дыма, казалось, следовали за ним, как призраки. — Да что твориться с этой чертовой прессой? — сказал он, а потом этот сукин сын стряхнул пепел на мой ковер. — Первое, что они сделали — это обвинили полицию в некомпетентности, а затем они принялись клепать лозунги фильмов ужасов на любое похожее преступление, о котором они узнают.

— Это способ повысить узнаваемость происходящего для массового читателя, потому что красивые слоганы помогают продавать газеты. Но я должен напомнить вам, капитан, — прежде чем вы стряхнете ещё раз пепел на пол, — что я журналист, который никогда не использовал это прозвище и никогда не критиковал полицию в ее попытках поймать убийцу.

— Да. Вот почему ты мне нравишься.

Кстати, так называемое «дело Рукоблуда» связано с недавней чередой убийств в центре города. Пока что три женщины: две известные уличные проститутки и одна бездомная. Все трое были найдены задушенными, их тела были тщательно спрятаны в коллекторах Джексон-стрит. И все трое были найдены с отрезанными кистями рук. Они были отрублены топором или мачете.

— И не беспокойся про свой ковёр, — продолжил он. — Что? Ваша большая газета не может позволить себе уборщицу?

— Капитан Джеймсон, для человека, который пришел сюда с просьбой о помощи, вам, возможно, придется усвоить несколько уроков вежливости.

— О, к ебеням это дерьмо. Не будь ты чертовым нытиком. Единственная хорошая статья по этому делу, которую я читал, была написана тобой. Поэтому я хочу заключить сделку.

— Что ещё за сделка?

— Было убито гораздо больше трех девушек. Всё равно эта информация рано или поздно просочится. Так что я хочу, чтобы ты опубликовал её первым. Поэтому я расскажу тебе все о деле, и о том, чего не слышала пресса. Ну так как, ты готов?

— Да, сэр, думаю, что да, — понял я. — Но в чем подвох?

— Ни в чём я доверяю тебе. Плюс ты пишешь для самой респектабельной газеты в городе. Все, о чем я тебя прошу, так это немного расслабиться. Я дам тебе материал, но, когда ты его напишешь, ты скажешь, что мое подразделение делает все возможное для поимки преступника. И когда мы поймаем этого пидораса… ты добавишь парочку хороших слов обо мне. Договорились?

— Не пойдет, — сказал я. — Bы подкупаете меня. У вас хватило наглости прийти сюда и сказать мне такое? Ради Бога, я же репортер!

— Я бы не назвал это подкупом, — Джеймсон широко улыбнулся и стряхнул пепел на пол. — Тот дешифратор, который у тебя есть? Звучит мелочно, но знаешь ли ты, что теперь это преступление первой степени FCC[68]? Федеральное преступление. Для начала — год тюрьмы и штраф в пять тысяч. A ещё давай поговорим о твоих доходах. Ты газетный журналист с внештатными подработками на стороне? Ты же не платишь подоходный налог, верно? И сколько статей ты написал под псевдонимом? Мистер «Мансплат», или «Незнакомец», или «Ракета»?

Сукин ты сын, — подумал я.

— Ну так что? Мы наконец можем поговорить? — спросил Джеймсон.

Сиэтл никогда не был городом, известным высоким уровнем преступности. Тридцать шесть убийств в прошлом году во всех районах города. Сравните это с Лос-Анджелесом, Нью-Йорком, Вашингтоном и, ещё по крайней мере, дюжиной других. Вместо этого мы известны космической программой, монорельсовыми дорогами и самым большим рыбным заводом в нашем земном полушарии. Счастливые времена и счастливые люди. Низкий уровень безработицы и отсутствие государственного подоходного налога. Плюс максимальное число грантов NEA[69] и колледжей на душу населения, чем в любом другом крупном мегаполисе страны.

Хорошее место для жизни.

Но была и обратная сторона, на которую никто не обращал внимание. Слишком тёплые зимы и широко открытая политика социального обеспечения, дающие ложные обещания обездоленным — в общем это магнит для бездомных. Они приходят сюда в поисках дороги из желтого кирпича, но все, что они получают, это еще один мост, под которым можно спать, еще один мусорный контейнер, из которого можно есть. Просто прогуляйтесь по Третьей и Джеймс, Йеслер-стрит, троллейбусному мосту на Джексон-стрит. Вы увидите, как они снуют туда-сюда в своем путешествии в никуда. Высушенные фигуры в лохмотьях, призраки, едва держащиеся в своих измученных телах. Их мертвые глаза торчат из восковых лиц, бескровные губы просят мелочи и обещают все, что угодно, за двадцать долларов. Здесь их так много, так много этих грязных, безымянных нелюдей, без прошлого, без будущего, без настоящего.

Идеальное место для психопата-убийцы.

— Пока жертв всего шестнадцать, — признался Джеймсон. — Но это еще не самая худшая часть…

— Одному Богу известно, скольких вы ещё не нашли, — сказал я.

— Ты уловил.

Джеймсон привел меня в свой офис в штаб-квартире городского округа. На стене висела большая доска с шестнадцатью листами бумаги. На каждом листе значилось имя жертвы, а в некоторых случаях — только буквы, без удостоверения личности, и дата обнаружения.

— Как вам удалось так долго держать это в тайне? — спросил я.

— В основном везение, — проворчал Джеймсон. — До недавнего времени мы находили одну здесь, другую там. Отдельные инциденты, все жертвы были никем: проститутки, бомжихи, в общем всякий уличный мусор. И у нас есть свои способы держать новости подальше от прессы.

— Значит, вы все это время знали, — сказал я, а не спросил.

— Да, уже больше трех лет, — oн стоял у окна и смотрел на улицу. — Каждый полицейский участок в округе по-прежнему посмешище после истории с тем ебланом из Грин-Ривер[70]. Что мы могли сделать? Сообщить об ещё одном?

— Но, ведь это неправильно.

Он обернулся, на его лице застыла саркастическая улыбка, похожая на порез бритвой.

— Да что ты вообще понимаешь, грёбанный писака. Моя работа — защищать жителей этого города. Ни мне, ни им не поможет, если они узнают, что это дерьмо продолжается годами.

— А как же жертвы?

— Ну и что? Лично мне плевать на кучку шлюх и бездомных наркоманок. Я не работаю на них — я работаю для настоящих людей. Если вы не жалуетесь на увеличение числа краж со взломом, вы жалуетесь на детей, покупающих сигареты. Это же тоже наша вина, да? Полиция делает недостаточно.

Я чуть не рассмеялся над его дерзостью.

Джеймсон поморщился.

— Я просто обобщаю, так что не будь идиотом. Блядь, мне уже сорок девять, и я рву себе задницу с тех пор, как был девятнадцатилетним кадетом. Я почти дослужился до должности заместителя шефа, и что теперь? Пара мертвых бомжей попадает в газеты, и мое повышение вылетит в трубу?

— Значит, все дело в этом, — сказал я. — Bы просто боитесь, что это дело может помешать Вашему повышению по службе.

— Я не заслуживаю такого дерьма, вот и все.

Возможно, так оно и было, в каком-то смысле. Потом я выяснил, что Джеймсон имеет самый высокий показатель раскрываемости среди всех следователей Убойных Отделов в штате. У него было множество поощрений, грамот и имелась даже медаль «За отвагу». Но теперь, после стольких лет работы в Департаменте полиции, по всей видимости, его ожесточение лопнуло, как нарыв.

— Bы скрывали это три года, — заметил я. — Как газеты узнали об этих трех жертвах?

Он с отвращением выдохнул дым.

— Одна из строительных бригад, строящих новый стадион, нашла два трупа за один день, и одна из жен рабочих писала для «Post-Intelligencer». Так что нас поимели. Затем, пару дней спустя, какой-то яйцеголовый из Ботанического Отдела вашингтонского Университета нашёл третье тело, засунутое в канализационный люк. Эта гребаная система не функционировала уже семьдесят лет, но этот парень с другими хиппи полезли собирать туда образцы ёбаных водорослей и плесени. Вот тогда мы действительно погорели. Три тела с одинаковым увечьями, меньше чем за неделю? Следующее, что я помню, это то, что меня и остальную часть моей команды пресса поимела без вазелина.

— Ваше сострадание к жертвам душераздирающе, капитан, — сказал я.

— Позволь мне рассказать тебе кое-что об этих «жертвах», — парировал Джеймсон. — Они бомжи. Они уличные наркоманы. Они воруют, они грабят людей, они распространяют СПИД и другие болезни. Если бы не весь этот ходячий мусор, который это сладкое либеральное государство приветствует с распростертыми объятиями, у нас бы не было гребаной эпидемии наркомании. Дерьмо, правительство платит этим ебанатам за счёт наших налогов! Они продают свои чертовы талоны на еду за четверть доллара, чтобы купить «крэк». Город тратит пару сотен тысяч в год на то, чтобы каждый день давать этим животным новые иглы, а потом тратит миллионы на больничные расходы, когда они умирают от передозировки. Рано или поздно общество устанет от этого мусора… но, к сожалению, вероятно, не в моей гребаной жизни.

— Это вполне социальный тезис, капитан. Должен ли я начать свою следующую статью с этой цитаты?

— Конечно, — сказал он. — Но тебе придется сделать транскрибцию.

— Транскрибцию? — спросил я.

— В тюрьме тебе не дадут ни компьютера, ни пишущей машинки. Выбирая между нарушениями FCC и уклонением от уплаты налогов, они, вероятно, дадут тебе пять лет… Hо, не волнуйся. Я уверен, что они освободят тебя по УДО, скажем, через полтора года.

Ладно, может быть, я сглажу несколько острых углов по налогам, и я почти никогда не использую этот дешифратор… но я не знал, шутит он об этом или нет. А Джеймсон был не из тех, кто шутит.

— Теперь, когда мы все уладили — пошли. Мне нужно выпить.

Джеймсон, кстати, не шутил насчет того, что ему нужно выпить. За десять минут, пока я потягивал Кока-Колу, он опрокинул три бутылки пива — крепкий парень. Из всех мест он повел меня в дружелюбную таверну на Джеймс-стрит и Йеслер, которую большинство людей назвали бы «бомжацким баром». Он находился в том же квартале, что и самый печально известный в городе субсидируемый жилой комплекс, пара винных магазинов и два ломбарда. Прямо через дорогу находилось здание Окружного суда.

— Bы знаете, как выбирать шикарные места, — сказал я.

— А, нахуй все эти шикарные социалистические заведения с выступлениями «вживую», — ответил Джеймсон. — Я хочу пить, я не хочу слушать, как какая-то лысая лесбиянка читает стихи. Я не хочу слушать, как кучка чудаков с лаком для ногтей и черной помадой говорят об искусстве. Я скажу тебе, однажды Россия и красные китайцы вторгнутся к нам, и это, вероятно, будет первый город, который они возьмут. Когда они увидят, что у нас тут творится, они просто пошлют все к ебеням и взорвут нас. Всю эту гребанную татуированную толпу гомо-готов, женщин в боевых ботинках, парней с ирокезами цвета «Кул-Эйд», целующихся на публике, девушек, засовывающих руки друг другу в штаны, когда они идут по гребаной Пятой авеню. И все, блядь, носят черное, конечно, потому что это шикарно, это изысканно. Все со всем этим смешным металлическим дерьмом на лице, ебаными кольцами в носу и губах, заклепками на языках. Никому нет дела до глобального терроризма или торгового дефицита — все, что их волнует, это проколоть свои члены и купить новый альбом Мэрилэнда Мэнсона.

— По-моему, это Мэрилин Мэнсон, — сказал я, — и в вас слишком много ненависти, капитан.

— Я бы не назвал это ненавистью.

— О? Вы же называете бездомных, наркоманов и обездоленных, я процитирую: «ходячим мусором», и вы только что ругали альтернативный образ жизни с большей злобой, чем бюллетень «Правого Ополчения»[71]. Если это не ненависть, то что тогда?

— Сосредоточенная враждебность.

— Аaa. Спасибо за разъяснение, — сказала я, пораженный этим парнем.

— Мир многого не требует, понимаешь? Работа и подчинение закону — это все, что нужно сделать, чтобы быть в порядке в нашем обществе, — oн отхлебнул еще пива и с отвращением огляделся. — Пидоры, лесбиянки и коммуняки? Думаю, я смогу с ними смириться — у большинства из них есть работа, и они стараются держаться подальше от процентной доли преступности на душу населения. Мне просто надоело их постоянно видеть, понимаешь? Ёбанные коммуняки.

— Разве этот термин не вымер в семидесятых? — размышлял я. — Как тогда, когда «Все члены семьи»[72] ушли из эфира?

Джеймсон меня не слышал. Он сделал еще один глоток пива, и бросил еще один отвратительный взгляд на посетителей бара.

— Сброд! Вонючие, алкаши? Как же они меня достали. Ты когда-нибудь замечал, что в таких барах всегда полно народу в первую неделю месяца?

Я покосился на него.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Это потому, что в первый день месяца они получают чек на четыреста долларов. Потом они приходят сюда, сидят здесь, как куча отходов, и пьют, пока не кончатся деньги. А оставшееся время до начала следующего месяца они грабят людей за выпивку.

Мне пришлось возразить.

— Да ладно, капитан. Я читал криминальные сводки. Случаев нападения бездомных граждан практически не существует. Они пьют, потому что им больше ничего не остаётся. И ещё они пьют, потому что генетически зависимы от алкоголя. Они ничего не могут поделать.

— Отвали, — сказал он. — Я не удивлен, услышать что-то подобное, от журналиста-либерала. Иисусик нашелся. Сегодня — все больны. Если ты ленивый кусок дерьма, то у тебя непременно аффективное расстройство. Если ты жирный долбоёб — это наследственный дисбаланс желез. Если ваши дети — хитрожопые панки, трахающиеся в школе — это амотивационный синдром или расстройство дефицита внимания. Что им всем действительно нужно, так это хороший старомодный пинок под задницу. Тресни их по голове два-четыре раза, и они поймут, что в этом мире им придется тянуть свою лямку самим. A эти ёбаные бомжи и нарики? О, бу-бу-бу, бедненькие. Это не их вина, что они наркоманы и пьяницы — это их болезнь. Именно эта штука в их генах делает их бесполезными вонючими мудаками на двух ногах. Сложи все это либеральное дерьмо в коробку и отправь кому-нибудь, кому не все равно. Держу пари, ты даешь деньги ACLU[73] и ACORN[74]. Будь их воля, мы бы все платили семьдесят процентов налогов, чтобы эти гребаные бродяги могли пить весь день, мочиться и гадить себе в штаны на улице, когда им вздумается.

Меня тошнило от этого лицемерия. Если кто-то в этом баре и был алкоголиком, так это Джеймсон.

— Знаете что, капитан? — сказал я. — Bы — самый отвратительный, бесчувственный засранец, которого я когда-либо встречал. Bы — невежественный фанатик и фашист полицейского государства. Вы, наверное, называете афроамериканцев «ниггерами».

— Нет, что ты, мы называем их «жирные губы» и «ленивые обезьяны». Ты же не видишь белых людей, скачущих по улице, потирающих свои ебаные промежности и слушающих рэп «убийцы копов» из этих бумбоксов, не так ли? А как там поёться:

«Я закинлся метом…

Я Тайром…

Мочкнём кооопа в натуууре…

Мочкнём кооопа в натуууре…»

— Я ухожу, — сказал я. — Это невероятно. Какого черта я вообще сижу здесь с вами? Какое это имеет отношение к вашему психопату-убийце?

— Прямое, — сказал он и заказал четвертое пиво. — Не имеет значения, каковы мои взгляды — ты журналист, ты должны сообщать правду. Даже если ты ненавидишь меня… ты должен сообщить правду, верно?

— Да, конечно.

— Ну, ни одна из газет этого не делает. Никто из них даже не обратился в мой офис, чтобы спросить что-нибудь о состоянии нашего расследования. Проще просто написать эти статьи из фильмов ужасов о трех бедных жертвах, которые были жестоко убиты этим убийцей, и о том, что большая плохая полиция ничего не делает, потому что им наплевать на уличных шлюх или бездомных. Они хотят, чтобы это выглядело как Джек, ёбаный, Потрошитель, чтобы они могли продавать больше газет, и было о чем поговорить на своих либеральных, бисексуальных коктейльных вечеринках.

Я допил Кока-Колу, взял куртку с соседнего стула.

— Я ухожу, капитан. Нет смысла оставаться и слушать эту чушь. Вы хотите, чтобы я написал статью о полицейском расследовании этого дела? Это смешно. Bы мне ничего не показали. На самом деле, единственное, что вы мне показали, это то, что капитан Отдела Убийств — пьяница и фанатик. И можете доложить обо мне в «налоговую» и FCC. Я рискну.

— Видишь? Ты такой же, как и все остальные — ты фальшивка.

— Почему вы так говорите?

— Потому, что ты даже не задал мне самого важного вопроса. Почему? Потому, что тебе все равно. Все, что тебя волнует — это посадить полицию жопой в грязь, как и всех остальных не пишущих болванов.

Мне было очень трудно не уйти прямо сейчас. Но, должен признаться, меня задело его высказывание.

— Хорошо. И какой же вопрос я не задал?

— Да ладно, ты же учился в колледже, не так ли? Ты умный парень, — Джеймсон одним глотком осушил половину следующего пива, потом закурил от последнего окурка. — Когда у тебя на руках вереница связанных между собой убийств, что ты должен сделать в первую очередь?

Я пожал плечами.

— Установить подозреваемых?

— Ну, да, но прежде чем ты сможешь это сделать, ты должен проверить общие знаменатели «модуса», т. е. «способа». Как только это сделано, ты должен провести работоспособный анализ мотива. Помни, мы говорим о серийном убийце, а не о каком-то, обдолбанном «метом», панке. Серийные убийцы расчетливы, осторожны. Какой-то парень наебашился «льда», выходит и насилует девушку — это просто. Я арестую этого ублюдка меньше чем через сорок восемь часов и отправлю его на тридцать лет. Но серийный убийца?

— Ладно, я не очень разбираюсь в таких вещах, — признался я. — В конце концов, это Сиэтл, а не Детройт.

— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Итак, мы устанавливаем способ, и с этим мы можем проанализировать мотив. Как только мы проанализируем мотив, мы определим… что?

— Ухххх….

— Психологический портрет убийцы.

— Ну, это была моя следующая догадка, — сказал я.

— Только до тех пор, пока мы не установим психологический профиль, сможем ли мы эффективно идентифицировать подозреваемых?

— Ладно, кажется я начинаю вас понимать.

Покачав головой, он раздавил следующую сигарету в пепельнице с надписью вдоль края: «Hey Mabel, Black Label!»[75]

— И? С точки зрения журналиста, самый важный вопрос в данном случае… какой?

Меньше всего на свете мне хотелось выглядеть глупо перед Джеймсоном. Я старался не сболтнуть ничего лишнего.

— Почему, э-э, почему убийца… отрезает им руки?

— Правильный вопрос! — он чуть не закричал и не ударил ладонью о стойку бара. — Наконец-то хоть один из вас, перепачканных чернилами либеральных пресс-болванов, допёр! Полиция не может ничего предпринять, пока не установит список подозреваемых, а мы не можем этого сделать, пока не получим профиль убийцы. Почему он убивает этих девушек и берет их руки?

— Ааам… — мои мысли метались. — Он отрубает им руки, тем самым, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, и их нельзя было опознать, а если их нельзя опознать, то тогда ваше расследование будет затруднено.

— Нет, нет, нет, — проворчал он. — У себя в кабинете я показал тебе список документов. Мы уже опознали больше половины жертв. У многих девушек все еще были удостоверения личности, когда мы их нашли. Тебе это о чём-нибудь говорит?

— Убийце не…

— Верно, не важно. Либо он думает, что спрятал тела так хорошо, что их никогда не найдут, либо ему все равно, опознали их или нет. И, отсюда следует самый логичный вывод, который может быть только?

— Он… забирает их руки по какой-то другой причине? — предположил я.

— Видишь? Я знал, что ты умнее этих придурков, — Джеймсон, похоже, был доволен, что я кое-что понял. — Именно это мы и сделали. Мы потратили больше человеко-часов на это расследование, чем этот чертов Ной потратил на Ковчег. Убийца собирает их руки. И когда мы найдем причину, из-за которой он это делает, мы сможем найти подозреваемых. Вот, возьми, — сказал он и потянулся к полу. Он вытащил портфель. Тот казался достаточно тяжелым, чтобы вместить пару шлакоблоков.

— Что это? — спросил я.

— Все материалы дела.

Я снова сел, надел очки и открыл его.

— Тут больше тысячи страниц!

— Больше, — сказал Джеймсон. — Пока тысяча шестьсот. Tы хочешь быть честным журналистом…

— Я уже честный журналист, — напомнил я ему.

— …тогда делай уроки. Прочти чертовы материалы дела, прочти все. И когда ты закончишь, если ты сможешь сказать честно, что я и мои люди лодыри, тогда я уйду со своего поста. Договорились?

Я пролистал толстую стопку бумаг. Похоже, работы было много. Я был очарован.

— Договорились, — сказал я.

— Я знал, что ты не уйдешь, — Джеймсон, уже наполовину пьяный, поднялся на ноги. — Скоро поговорим, приятель. И пиво за твой счет, да? — oн хлопнул меня по спине и ухмыльнулся. — Tы можешь списать их на налоги как расходы на исследования.…

Джеймсона был поражен тем, что он больше всего осуждал: алкоголизмом. Это было ясно. Но, несмотря на его лицемерие, я должен был держать себя в руках. Я журналист, и если говорить честно, я должен быть объективным. Мне пришлось отделить пьяную ненависть и фанатизм Джеймсона от реально нужных вещей. Немногие газетные журналисты делают это, они, как правило, следуют самому легкому пути, и я делал когда-то тоже самое, чтобы угодить своим редакторам, и поднять своей писаниной увеличивающиеся продажи газет. «Убийца из Грин-Ривер» — лучший тому пример на Тихоокеанском Северо-Западе… всё это было обманом, всё это было чепухой. Все набросились на одного единственного подозреваемого… а потом оказалось, что это не тот парень. Я знал, что Джеймсон был безрассудным расистским мудаком. Но при этом он хорошо выполнял свою работу.

И похоже, дела у него продвигались не так уж и плохо.

Тот портфель, полный бумаг, который он мне дал? Он не преувеличивал. Он был забит следственными досье на каждую жертву, начиная с самой первой — трёх летней давности. Джеймсон и его команда не оставили ни одного камня на камне, ни одного непричесанного волоска, ни единое пятнышко не осталось нераскрытым. Также Джеймсон сообщал о трагедиях ближайшим родственникам погибших, тех, кого удалось опознать и у кого имелись живые родственники. Не официальным письмом, ни бездушным телефонным разговором. Он лично, как главный следователь по данному делу, побывал в таких местах как Юджин, Орегон, Лос-Анджелес, Спокан; и в одном случае Сан-Анджело, штата Техас. Все счета департамента за переезды были включены в дело; Джеймсон совершал эти поездки в свободное от работы время и за свой счёт.

Вот улики были другим делом. Джеймсон не упускал ни малейшей возможности изучать даже самые мельчайшие незначительные улики, обнаруженные на месте преступления. Даже полностью разложившиеся и мумифицированные тела жертв были проанализированы в рамках судмедэкспертизы. От вещей, о которых я никогда не слышал, таких как газовые хромографы, сканирование отпечатков пальцев с помощью йода и неогидрида, атомно-силовая микроскопия вплоть до простого обыска от двери до двери. Конечно, когда Джеймсон был на взводе, весь его ненавистный гной выливался наружу, но из того, что я мог видеть, когда он был трезв, он был самым современным и продвинутым следователем в Отделе Убийств. Парень делал всё, что в его силах, чтобы раскрыть это дело. Для меня в тот момент не имело значения, что он был засранцем. Я закрывал глаза даже на то, что он был язвительным расистом. Джеймсон делал абсолютно всё, что было в его силах. Он вкалывал как проклятый и не получал никаких похвал от своего начальства и прессы.

Затем мне пришлось взвесить свои профессиональные ценности. И я должен был быть честным и объективным перед самим собой. Мне совершенно не нравился этот человек, но дело было не в этом. Поэтому я рассказал всё так, как было, когда писал статью для «Таймс». Я сообщил читателям крупнейшей газеты Сиэтла, что капитан Джей Джеймсон и его сотрудники из отдела убийств делают всё возможное, чтобы поймать «Рукоблуда».

Авторы других газет и журналов зашлись дерьмом, когда увидели подробности моей статьи. Моя статья, по сути, заставила остальных выглядеть в не слишком красивом свете, неосведомленными и бессистемными. Она сделала их похожими на тех бульварных жёлто-газетчиков, которых так ненавидел Джеймсон. Но это не означало, что я позволил Джеймсону соскочить с крючка. Если он расслабиться или как-нибудь облажается, то я непременно напишу об этом. Я дал ему презумпцию невиновности потому, что он этого заслуживал. Остальное зависело от него.

И ещё одно. В деле было несколько сотне страниц потенциальных психиатрических анализов. Я был не глуп, но и не очень хорошо разбирался в психологи. В каждом проспекте я видел одно и тоже: клинический психиатр из Уоллингфорда по имени Генри Десмонд. Мне было нужно больше непрофессиональных резюме этих работ, чтобы сделать свои статьи более последовательными и понятными для среднего читателя.

Поэтому я записался на приём к доктору Генри Десмонду.

— Я ценю, что вы приняли меня так быстро, доктор Десмонд, — сказал я, входя в свободный, просторный кабинет.

Чашка с карандашами на его столе гласила: «Торазин (100 мг). Хорошего дня!» На одной из полок лежал комикс под названием «Волки Мечты», на обложке которого были изображены знойные полулюди-оборотни, вырывающие внутренности у красивых мужчин.

— Так вы журналист?

— Да, сэр. У меня есть несколько вопросов, если не возражаете.

— Моя последняя пациентка утверждала, что вот-вот родит выводок инопланетных щенков. Её вопрос заключался в том, кого я предпочитаю мужчин или женщин. Поэтому я могу заверить вас, что любые вопросы, которые у вас могли возникнуть, будут более чем приветствоваться, учитывая мои обычные.

Инопланетные щенки? — удивился я.

Я сел напротив широкого стола. Доктор Десмонд был худым, лысеющим человеком с очень короткими светлыми волосами по бокам головы. Пыльно-серый костюм выглядел на несколько размеров больше. На самом деле, он выглядел потерянным и маленьким за огромным столом. Сбоку висел плакат с надписью: «Ременные сетки и смирительные рубашки. Доказано, что это самые лучшие трех-, четырех- и пятиточечные сдерживатели в нашей отрасли».

Нашей отрасли?

— У меня есть несколько вопросов к вам, сэр, по поводу…

— Так называемого «дела „Рукоблуда“», да?

Джеймсон должно быть разговаривал с ним, но это не имело большого смысла, потому что я никогда не говорил Джеймсону, что приду к Десмонду.

— Совершенно верно, сэр. Я очарован вашими клиническими отчетами относительно…

— Потенциального профиля убийцы?

— Да.

Он уставился на меня, словно прикусив губу.

— Вы должны понять, что официально я не работаю с полицией. Я всего лишь частный консультант.

— Значит, вам не хотелось бы, чтобы я упоминал ваше имя в качестве консультанта в будущих статьях?

— Да, мне бы этого очень не хотелось.

Отлично, — подумал я.

— Но, я буду рад ответить на любые ваши вопросы анонимно. Единственная причина, по которой я настаиваю на анонимности, вероятно вам очевидна.

— Хм, — сказал я. — Простите, сэр, но мне если честно не совсем понятно.

Доктор слегка фыркнул.

— Если бы вы консультировали полицию по делу серийного убийцы, хотели бы вы, чтобы ваше имя появилось в газете, которую убийца мог бы прочитать?

Как глупо! — подумал я.

— Нет, сэр. Конечно же, нет. Просто такие вещи для меня в новинку, поэтому я прошу прощения за свою наивность. И я гарантирую вам, что ваше имя нигде не будет упомянуто.

— Хорошо, потому что в обратном случае, я засужу вас и вашу газету на несколько миллионов долларов, — сказал он с каменным лицом. — И я непременно выиграю.

Я уставился на него, разинув рот.

— Да я шучу! Боже мой, неужели сегодня никто не понимает шуток?

После паузы я мрачно кивнул. Забавный он парень. Суд как раз то, что мне сейчас нужно.

— Надеюсь, вас послал капитан Джеймсон?

— Нет, сэр, он меня не посылал. Он дал мне материалы дела для изучения, и я увидел ваше имя в предполагаемых данных профилирования, так что…

— Что вы думаете о капитане Джеймсоне? — перебил меня Дейсомнд. — У него скверный характер, не так ли?

Я хотел ответить, но почувствовал себя крайне неуютно.

— Давай, сынок. Скажи мне правду. Не волнуйся, закон запрещает мне распространять информацию нашей беседы.

Думаю, в этом он был безусловно прав. Психоаналитикам, как и священникам запрещаешься распространяться о своих клиентах, хоть я и не был его пациентом.

— Я думаю, что капитан Джеймсон — клинический алкоголик, в нем достаточно ненависти, чтобы испепелить её целый город… но я так же считаю, что он хороший следователь.

— Вы правы в обоих случаях, — признал Десмонд. — Он трагический человек, работающий в трагической профессии. Вы удивитесь узнав, сколько моих пациентов ветераны полиции.

Это показалось мне странным. Как психиатр, Десмонд не мог официально подтвердить, что Джеймсон был его пациентом. А я и не подозревал его.

Возможно до этих пор.

— Ваши профили, — сказал я для того, чтобы сменить тему разговора.

— Это ещё не профили. Думайте о них как о возможных профилях, пожалуйста.

— Эээ, понятно. Я прочитал каждую страницу собранного досье, но я всё ещё немного не понимаю многих из них. Это очень клинические термины, мне хотелось бы услышать непрофессиональные.

— Хорошо. Понимаю. Продолжайте.

Должно быть, со стороны я звучал бормочущим себе под нос.

— Ну, эээ, сэр, кажеться вы…

— Разделить вам потенциальные клинические характеристики на три группы?

— Да, и…

— И вы понятия не имеете, о какой херне я говорю?

Мои плечи поникли в кресле.

— Вы попали в самую точку, доктор.

Доктор Десмонд погладил свой голый подбородок, словно у него была козлиная бородка.

— Каким может быть первый вопрос, такого журналиста как вы, который изучил все детали дела?

Этому я уже научился на собственном горьком опыте.

— Почему убийца берет руки? Это же происходит не для того, чтобы запутать полицию в обнаружении отпечатков пальцев, потому что он явно продемонстрировал полное отсутствие беспокойства о том, что власти идентифицируют жертв.

— Отлично, — сказал Десмонд.

— Это означает, что убийца по какой-то неизвестной причине собирает руки.

— Ну, не такие уж и неизвестные. Есть несколько подозрительных причин, подробно описанных в файлах дела.

Я кивнул.

— Вот этого я как раз и не понимаю, сэр.

В руке Десмонд вертел маленькое бледно-голубое пресс-папье, на котором было написано: «PROLIXIN-IV & Я ПОД НИМ».

— Рассмотрим наиболее очевидные варианты. Не было обнаружено никаких следов спермы или профилактической смазки в вагинальных и ректальных каналах жертв, что указывает на сексуальную дисфункцию преступника. Он ловит женщин и душит их, а потом отрезает им руки. Это главная улика; преступление описывает внутреннюю патологию личности. Из этого следует, что вы правы. Он собирает их руки. Возможно, как трофеи. Например, как Сербы отрезали головы Боснийцам. Так же, как Ту-Зусы отрезали пенисы захватчикам из соседних племён. Он забирает части своих врагов. Оскорбительные части.

Внезапно я начал понимать.

— Но кто в данном случае его враг?

— Очевидно мать. Первая возможность профиля указывает на кого-то, кто подвергался сексуальному насилию и унижениям в детстве, скорей всего со стороны матери. Женщина, которая домогалась ребёнка своими руками. Мать, которая вторгалась своими руками в интимные части ребёнка.

В этом был какой-то смысл… но вариантов было ещё больше.

— А второй профиль? — спросил я.

— Обратное действие. Полярная противоположность, в некотором смысле. Никакого насилия в данном случае, просто отсутствие необходимой первобытной потребности в прикосновении — со стороны матери. Мы говорим о явном отсутствии содействия воспитывающего прикосновения. Все дети должны быть затронуты матерью. Если нет, то частота последующей социопатии увеличивается на сто процентов. Поместите новорожденного хомяка в клетку, и он умрет через несколько дней. Даже если его будет регулярно кормить человек. Посади его в клетку с фиктивной матерью, и он будет жить, но позже он станет жестоким, антисоциальным, убийцей. Потому что его никогда не трогала мать. Любой вид млекопитающих, не воспитанный матерью, никогда не вырастет правильно. Тогда изложу это в человеческих терминах. Человек самый сложный вид млекопитающих. Он вынашивает наиболее уязвимых новорождённых, которые требуют постоянного внимания со стороны матери, чтобы выжить. Прикосновения матери. Младенцы, которых недостаточно трогают их матери страдают многочисленными психологическими расстройствами. Теодор Качинский[76], всемирно известный Унабомбер, так и не стал социально приспособленным человеком во взрослом возрасте, несмотря на высокий IQ и склонность к математике. Почему? Потому, что осложнения вскоре после его рождения требовали, чтобы его инкубировали в течение нескольких недель — отдельно от заботливого прикосновения матери. Это то, что необходимо всем детям, а он этого не получил. Посмотрите, что случилось потом.

Офис располагался сразу за «Макдоналдсом» на на Стоун-Уэй, всё что я мог чувствовать — это запах картошки фри и Биг-Маков, что в некотором роде сбивало меня с толку: запах фаст-фуда во время прослушивания психологических профилей казался мне весьма странным.

— Оба этих описания имеют смысл, — сказал я. — Но мне интересно — насколько чокнутый этот парень?

— В первом профиле, преступник может быть «чокнутым», если использовать ваш термин. Он может быть психопатом или социопатом, но более чем вероятно — первое. Он, вероятно, находится на средней или поздней стадии галлюциногенного синдрома и уже давно пережил промежуточный эпизодический разрыв реальности.

Господи, — подумал я. — Мне нужна докторская степень по психиатрии, чтобы просто поговорить с этим человеком. Разговаривать с ним хуже, чем читать его записи.

— Клинические термины выше моего понимания, доктор Десмонд, — признался я. — Не могли бы вы, пожалуйста, пояснить.

— Клиническим мы назвали бы профиль #1, законченным биполярным расстройством. Эффект его болезни имеет тенденцию выключаться и включаться, время от времени, по отношению к его мировозрению, и в общих чертах, когда он выключен, он может нормально функционировать в обществе, но когда он включён, он действительно становиться как вы выразились «чокнутым». Он становиться подавленным какой-то гранью своей бредовой фиксации до такой степени, что у него появляются галлюцинации. Женщины, которых он убивает — символы. Он видит в своих жертвах мать, того человека, который так жестоко обращался с ним в детстве.

— Господи, это звучит довольно серьёзно.

— Ну, учитывая тяжесть преступлений. Однако необычно то, что ему каким-то образом удаётся поддерживать уровень своей биполярности в течение трёх лет. Если и есть что-то «многообещающее» в его диагнозе, так это градуированный аспект. Он постепенно становиться всё более и более безумным; в конце концов — я бы сказал, скоро — он потеряет способность поддерживать социальную функциональность. И его быстро поймают.

Многообещающее? — подумал я. — Странный выбор слов, хотя он и психиатр.

— Как насчет профиля #2?

— Здесь всё сложнее и менее предсказуемо, — начал Десмонд. — Профиль #2, функционально похож в том, что убийца страдает символическим биполярным расстройством личности. Но, он не испытывает никаких галлюцинаций, и его галлюцинации сознательны и вполне контролируемы. Элемент фантазии берет верх, так сказать. Наверное, его состояние похоже на сон. Когда он убивает этих женщин — и отрубает им руки — он настолько погружен в иллюзию, что вероятно, даже не осознаёт, что делает. Это так называемое расстройство фиксации, которое просто сводит его с ума. Вам всё понято?

— Ну, думаю да. — ответил я, чувствуя вместо головы задницу.

— Он мечтает о том, чего у него никогда не было. Только, к сожалению, в реальной жизни он воплощает свою «мечту». Этот синопсис вас устраивает, молодой человек?

Но, к сожалению, я все равно ещё не понимал.

— Мечта… об отрубании рук?

— Нет-Нет. Будьте интуитивны. Преступник так не считает. Он видит в этом притязание на то, чего у него никогда не было в детстве. Помните — облегчение от материнского заботливого прикосновения. Все младенцы нуждаются в прикосновении; преступник — нет. Это должно ответить на ваш вопрос о том, что именно он делает с руками.

Я уставился на него, сглотнув. Данный намёк был отвратителен.

— Вы хотите сказать, что он…

— Он забирает руки домой, — закончил Десмонд, — и ложит их на своё тело. Таким образом мать наконец-то прикасается к нему. Воспитывает его. Но теперь, во взрослом возрасте, иллюзия настолько искажена и преображена — что он, вероятно, даже мастурбирует этими руками.

Что за поганый мир с погаными людьми.

— Господи — сказал я. — Что за больной ублюдок.

— В первую очередь он преступник, — добавил Десмонд. — В нашем мире есть немало больных, извращенцев и крайне асоциальных элементов. И, как правило, для большинства из них — их поведение приемлемо.

— А третий? — спросил я, — третий профиль. — Я надел очки и снова посмотрел на помеченные страницы дела. — Вы назвали это «Зацикленным эротоманским импульсом» Что это значит?

Макушка Десмонда поблескивала в лучах солнца, пробивающихся через окно. Он пожал плечами.

— Это означает, что в случае с с третьим потенциальным профилем, убийца — просто социопат с фетишем на руки.

Просто социопат с фетишем на руки, — подумал я.

Слова слетели с его губ, как будто он говорил о бейсболе.

— Это самая маловероятная возможность, но и самая худшая, что касается задержания.

— Почему? — спросил я.

— Потому, что социопаты редко совершают преступления, связанные с нанесением увечий. И их намного сложнее поймать потому, что социопаты, как правило, не сумасшедшие, поэтому они менее склонны совершать ошибки, которые могут привести к их аресту. Социопаты — искусные лжецы. У них была целая жизнь, чтобы практиковаться. Их аморализм не результат психического дефекта. Они прекрасно знают, что правильно, а что нет, но выбирают неправильное, потому что это им подходит.

Они выбирают неправильное, — подумал я. Но ведь Десмонд сказал, что этот профиль наименее вероятен.

— Если бы вам пришлось самим сделать выбор, — спросил я, — на кого бы вы поставили?

Десмонд улыбнулся тонкой улыбкой.

— Психиатрия — это не объективный контрольный список. Индексы профилей существуют благодаря только документации известной информации. Поэтому, логично предположить, что мы ещё многого не знаем. Для меня было бы бесполезно строить догадки. Всё, что я могу сказать, это вероятно, один из трёх предполагаемых профилей. Но вы также должны рассмотреть сексуальный подтекст, который также должен быть очевиден.

Я опять ничего не понял.

— И что это значит?

— Отсутствие доказательств изнасилований. Следов семени нет ни в одном отверстии у жертв, и так же нет вообще каких-либо признаков сексуального проникновения. Учитывая любой из трёх профилей, следует рассмотреть возможность того, что убийца, по крайней мере, не способен достичь эрекции в присутствии женщины, или он может быть вообще сексуально некомпетентным.

— Вы предоставили мне много информации, сэр, и я благодарен вам, — сказал я, поправляя очки на переносице. Идеи, которые он мне дал, могли бы стать отличной, всеобъемлющей серией статей об убийце. — Я очень ценю ваше время.

— С удовольствием помогу вам ещё, молодой человек.

Я взял свои вещи, чтобы уйти, но он поднял палец, останавливая меня.

— И последнее, — сказал он. — В случаях с профилями #1 и #2 существует значительная вероятность того, что мать убийцы была проституткой, наркоманкой или и тем и другим.

— Это тоже поможет моей статье. Может быть, если убийца прочтёт её, он испугается и совершит ошибку или вообще остановиться.

Десмонд со скрипом откинулся на спинку кресла. Не знаю, улыбался он или нет, он просто кивнул, прищурив глаза и поджав губы.

— Возможно, — сказал он так тихо, что это прозвучало как трепет.

— Спасибо, — сказал я.

Но потом что-то привлекло моё внимание — две вещи, причем обе одновременно. За спиной Десмонда полуденное солнце пылало адским пламенем. А потом мой взгляд упал на календарь доктора.

Это был один из тех календарных промокашек, на каждом верхнем листе которого был свой месяц. Во вторниках и четвергах за все четыре недели было написано:

Джей-Джей, — подумал я.

Капитан Джей Джеймсон.

Вот тогда я и понял, что Джеймсон — это он.

Это ударило меня по голове, как будто кто-то выкинул цветочный горшок мне на голову с третьего этажа. Конечно, ещё оставалось несколько нестыковок. Но это была одна из тех вещей, о которых просто знаешь. Это было предзнаменование. Это было что-то экстрасенсорное.

Я просто знал это.

Я знал, что должен его увидеть. Я знал, что должен разоблачить его. Но прежде чем я успел составить план, Джеймсон вошёл прямо в мой кабинет на следующий день.

— А вот и он. Настоящий либерал-журналист.

Я оторвал взгляд от очередного документа и уставился на него.

— Эй, я просто пошутил, — сказал он. — Расслабься, проживёшь подольше.

— Вы пришли сюда, чтобы арестовать меня за дешифратор?

— Что такое дешифратор? — спросил он. — А, штука для уклонения от уплаты налогов? Никогда о таком не слышал.

— Зачем вы здесь, капитан? Хотите со мной помириться? Эти четыре старые английские пивные кружки обошлась мне в $3.50 за штуку. Мы, журналисты-либералы, много не зарабатываем.

— Ладно тебе, — сказал он и потёр руки. Он ухмыльнулся своим странным, морщинисто-загорелым лицом, копна белокурых волос свисала на один глаз. — Позволь мне загладить свою вину. Ужин у меня дома. Tы когда-нибудь пробовал лангустов с гребешками? Моя жена готовит их лучше, чем в любом ресторане в городе. Ну же.

Это была отличная возможность, но…

— У меня горят сроки. Я — криминальный репортер, помните? Я пробуду здесь по крайней мере ещё два часа, описывая ограбление в «Баллард Сейфуэй». Мой босс не выпустит меня отсюда, пока я всё не закончу.

Джеймсон бросил взгляд в приемную.

— Это твой босс, верно? Жиртрест в подтяжках, и с родинкой на шее больше, чем крышка от бутылки? Я уже поговорил с ним. Он дал добро. Ты сегодня освобождаешься раньше, парень.

— О чём вы…?

Джеймсон закурил сигарету и стряхнул пепел на пол.

— У твоего босса шестнадцать неоплаченные штрафов за парковку, которые как он думал, его брат закопал в здании общественной безопасности. Я показал ему распечатку с главного компьютера городской полиции.

Этого достаточно.

Я посмотрел через открытую дверь на своего босса, и всё что он сделал, так это нахмурился и дернул головой.

— Хорошо, — сказал я. — Думаю, статья может подождать.

— Дорогая? Это — мой хороший друг, Мэтт Хоуг. — представил меня Джеймсон. — Знакомься. Это — моя жена, Жанна.

Я насторожился, когда он сказал хороший друг, но я также знал, что должен играть.

— Рад познакомиться, миссис Джеймсон, — сказал я и пожал ей руку. На вид ей было лет сорок пять, но выглядела она ухоженной. Светлые волосы, хорошая фигура, в молодости она, наверное, была сногсшибательной. Что такая красивая женщина делает с таким пьющим расистом, как Джеймсон? — удивился я. Они совсем не подходили друг другу. Стоя рядом, они оба выглядели неуместно. Блестящая статуэтка и резиновое собачье дерьмо.

Он оторвал меня от бумажной работы и привёз в свой кондоминиум в Белтаун. Квартира была хорошо обставленной, чистой и весьма ухоженной, что тоже не поддавалось логике. Легче было представить себе Джеймсона, живущим в неухоженной свалке с закопченными стенами, грязной посудой в раковине и сигаретными дырами на ковре, который не пылесосили годами.

— Привет, — сказала она со слабой улыбкой. — Джей не перестает говорить о вас.

— О, действительно? — удивился я.

— О, Боже, с тех пор как вышла ваша статья в «Таймс», он ведет себя как ребенок на Рождество.

Так вот в чем дело. Красная ковровая дорожка. Самолюбие и гордость Джеймсона не позволяли ему говорить об этом, поэтому он позволил жене сделать это за него. Это был его способ поблагодарить меня за хорошую встряску в печати. А может, это был способ просто предложить взятку, — подумал я.

— Из того, что я вижу, миссис Джеймсон, ваш муж делает первоклассную работу в расследовании этого дела, — сказал я ей. — Другие журналисты в городе решили не признавать этого — и это неправильно. Я не делаю вашему мужу никаких одолжений, я просто пишу так, как оно есть.

— Что ж, — продолжила она, — мы вам очень благодарны.

— В этом нет необходимости, мэм. Потому что, если ваш муж сейчас испортит воздух… я непременно напишу об этом.

Затем я одарила Джеймсона кривой усмешкой.

— Я не порчу воздух, — сказал Джеймсон и тут же закурил сигарету. — Не веришь мне? Спроси окружающих!

— Уже, — ответил я. — И вы правы. — Потом я взглянул на телевизор в углу. — Слушайте, а у вас есть дешифратор?

— Забавный ты парень. Мне нравятся либеральные журналисты с чувством юмора, — сказал он, хлопнув меня по спине и проводив в столовую. По комнате поплыли теплые экзотические ароматы.

— Что бы вы хотели выпить? — спросила жена Джеймсона.

— Колы было бы достаточно.

Последовал ещё один сильный шлепок по спине. Это начинало надоедать.

— Да, ладно. Давай выпьем, — настаивал Джеймсон. — Ты же не на работе.

— Может быть, позже, — сказал я, почти задыхаясь.

— Сейчас будет готов ужин, — сказала Жанна и исчезла в ароматной кухне.

Мы с Джеймсоном одновременно сели за стол. Я знал, что он у меня на крючке, но я также знал, что мне все еще нужно больше доказательств. Это была высшая лига. Он был награжденным городским детективом, а я всего лишь репортером.

— Слушай, — сказал он. — Знаешь, я не очень хорошо умею выражать благодарность. Но твоя статья мне очень помогла. Не только мне, но и всему моему отряду. Так что… спасибо.

— Не благодарите меня пока, — сказал я. — Как я только что сказал вашей жене, если вы наступите на свой член, я непременно напишу об этом тоже.

— Да, я понял тебя…

— И это не просто одна статья. Я пишу серию статей об убийце, — сообщил я ему.

— О, да?

— Да. Это не просто какое-то ночное преступление. Это всеобъемлющая история серийного убийцы. Люди хотят знать, поэтому я расскажу им. — Пришло время разыграть козырь. — Я уже говорил с доктором Десмондом, и он дал мне много клинической информации по этому делу. Это будет очень информативная серия.

Челюсть Джеймсона отвисла так сильно, что я подумал, он ударит нижней губой по столу.

— Tы… ты… ты говорил с доктором Десмондом?

— Да, конечно. Я видел его имя в тех записях, которые вы мне дали. В моей следующей статье будет подробно описан его профиль #1: убийцы, отрезающие руки своей жертве от символического и галлюцинаторного акта мести. Затем я напишу еще одну статью о профиле #2: фантазирующий убийца, забирающий руки, чтобы облегчить то, чего он никогда не получал в детстве. Заботливое прикосновение матери, — я на мгновение замолчала, просто чтобы оценить его реакцию.

Все, что он сделал, это посмотрел на меня реально забавно.

— Так что он дал мне всевозможные идеи для моей серии статей, — добавил я. — Это может привлечь внимание всей страны.

— Да, конечно, — ответил Джеймсон. Был ли он неуверенным? Или это я чересчур прессанул его? — Десмонд — странный тип, с огромным самолюбием. Дерьмо. Он едва может войти в комнату, потому что у него такая большая голова. Но своё дело он знает. Этот парень может «шлепнуть» профиль быстрее, чем президент может шлепнуть пощечину.

— Я бы не стал выражаться в таких терминах, капитан, — сказал я, — но доктор Десмонд, похоже, действительно квалифицированный специалист.

В это время Жанна принесла напитки, и застенчиво улыбнулась:

— Еда будет буквально через минуту.

Я кивнул в знак благодарности, и она поспешила обратно на кухню.

— Так что у нас сегодня? — спросил я Джеймсона. — Лингвини[77] и еще что-нибудь?

— Лангусты. Миниатюрные хвосты омаров из Британии. Обжаренные с чесноком и лимонно-сливочным маслом, и посыпанные муссом из морских гребешков, — Джеймсон наполовину осушил банку с пивом. — Надеюсь, ты проголодался.

— Я умираю с голоду. Сегодня даже не обедал.

— О, да. Держу пари, ты ненавидишь, когда приходится работать по десять часов в сутки.

— Десять? Вы шутите. Десять — это легкий день.

Каждый раз, когда Джеймсон затягивался, я видел, как догорает треть его сигареты, потом он закуривал другую.

— Слушай, прости меня за все то дерьмо, что я наговорил тебе несколько дней назад. Я не это имел в виду — я на самом деле совсем не такой. У меня просто был плохой день, понимаешь? — oн усмехнулся. — Даже у полицейских-расистов бывают плохие дни.

— Слава богу, я не засучил рукава. Тогда бы вы увидели мою татуировку «Мэрилендского Особняка»[78].

— О, у тебя тоже есть? — Джеймсон расхохотался, при том слишком громко.

Ужин был подан, и я должен признать, что, вероятно, я никогда не пробовал лучшей еды из морепродуктов в своей жизни. Мусс из гребешков таял у меня во рту, а эти лангусты были вкуснее всех омаров, которые я когда-либо пробовал. Во время еды мы пытались говорить открыто, но Джеймсон — чем больше он пил — тем больше доминировал с полицейскими баснями. Через некоторое время я увидел, что его жене становится неловко, и ещё через некоторое время она просто сдалась. Мне стало жаль ее.

— Значит, стоим мы все, и судмедэксперт тоже, вокруг стола в морге, — заорал Джеймсон после пятой бутылки пива, — и вдруг трупак как бзданёт! Я не шучу!

Да, мне было её очень жаль.

— И тогда Дигнацио говорит: «Черт побери, он должно быть купил „чили-дог“ у „Шульце“, потому что его пердеж пахнет точно так же, как мой!»

Бедная женщина просто увядала там, где сидела.

— Это была фантастическая еда, миссис Джеймсон. Большое спасибо, — сказал я. — Но, думаю, мне пора идти.

— Чушь собачья! — сказал Джеймсон. Потом он обнял меня и встряхнул, не сводя глаз с жены. — Милая, — сказал он. — Я должен пригласить этого парня выпить на сон грядущий, хорошо? Я должен научить этого чувака пить!

— Нет, правда… — начал я.

— Да, ладно. Hе будь пидарком!

— Будьте осторожны, — сказала миссис Джеймсон.

Я не был большой любитель выпивки, но мне нужно было кое-что уладить. Заскочить в бар с Джеймсоном — было прекрасной возможностью.

Мы встали, чтобы уйти. Вот тогда-то я и заметил два фото в рамках на каминной полке; их там было всего несколько.

Я надел очки и посмотрел.

Свадебная фотография Джеймсона и его жены. Несколько снимков стариков-родственников, предположил я. Тети и дяди, бабушки и дедушки и тому подобное. Стоп-кадр красивой чирлидерши, размахивающей помпонами и делающей шпагат — это, очевидно, была жена Джеймсона в школьные годы. Затем…

Фотография в рамке: темноволосый взрослый мужчина обнимает косоглазого парня с плохой стрижкой.

Джеймсон, — подумал я. — Джеймсон-ребенок …

— Вижу, у вас еще нет ребенка, — сказал я и снял очки. Я подозревал, что это может быть опасным местом, но я должен был пойти на это.

— Нет, — выглянула миссис Джеймсон.

— Пока нет, — вставил Джеймсон. — Мы все еще ждем подходящего момента.

Тебе пятьдесят, а ей сорок пять, — подумал я. — Лучше вам не ждать уж слишком долго.

Джеймсон звякнул ключами.

— Пошли, либералик. Повеселимся.

Я повернулся к его жене.

— Миссис Джеймсон. Большое спасибо за вкусную еду. Вы могли бы получить работу в любом ресторане в городе, вы бы вышибли всех этих шеф-поваров на помойку.

Женщина покраснела.

— Спасибо. Приходите к нам ещё.

— Позже, детка, — сказал Джеймсон и вытащил меня оттуда.

Он хохотал всю дорогу до паркинга.

— Так куда ты хочешь пойти? — спросил он. — Как насчёт стриптиз-клуба?

— И все это время я думал, что вы возьмете меня послушать, как лысые лесбиянки читают стихи, — пошутила я.

— А, к черту это дерьмо, — ответил он, выпуская изо рта пивные отрыжки. — Давай посмотрим на женские дырки.

— Простите, если я ошибаюсь, капитан, но насколько мне известно в Сиэтле нет стриптиз-клубов. Все девушки должны носить бикини по коду округа, и единственное, что там можно пить, это апельсиновый сок или газировку.

Джеймсон снова зашелся громким хохотом.

— Приятель, ты не знаешь стрип-клубов, которые знаю я!

Конечно, нет, — подумал я.

Когда мы вошли в лифт паркинга, я похлопала себя по нагрудному карману.

— Вот дерьмо.

— Что случилось? Ты обосрался?

— Я забыл очки в вашей квартире, — признался я.

— Ладно, возвращайся и забери их, а я пока прогрею тачку, — oн толкнул меня локтем. — И никаких глупостей с женой… или я убью тебя.

Он снова расхохотался, когда я побежала вверх по лестнице.

— Простите, — сказал я миссис Джеймсон, когда она открыла дверь. — Я забыл у вас очки.

— О, входите, — сказала она. По ее дыханию я чувствовал, что с тех пор, как мы вышли, она уже успела изрядно накатить.

— Может быть я забыл их на столе? Или возле фотографий? — сказал я.

Я оглядел стол, но ничего не нашёл.

— Вот они, — сказала она, поднимая их с каминной полки.

— Благодарю.

— Я извиняюсь за то, как иногда ведет себя Джей, — слова сорвались с ее губ. — Он немного перебрал и… ну, вы понимаете.

Ты не шутишь, я знаю, — подумал я.

— Но вы также должны знать, что ваша статья действительно взбодрила его, — продолжала она. — Я не видела его счастливым уже много лет, но ваша статья действительно сделала его счастливым. Он так долго работал. Приятно видеть, как кто-то дает ему признание в прессе.

Я пожал плечами.

— Он хорошо работает над этим делом. Вот почему я написал такую статью.

— Ну, в любом случае, спасибо, — сказала она.

Взгляд, который она бросила на меня тогда? Господи. Она сложила руки перед собой, прижала груди друг к другу. Ее соски торчали сквозь блузку, как клюшки для гольфа. Твою мать, — подумал я. — Она предлагает себя… за статью?

— Если позволите спросить, — сменил я тему. — Что это за фото? — я указал на мужчину, обнимавшего мальчика. — Это ваш муж, когда был ребенком?

— Да это он со своим отцом, сказала она мне. Джею было семь. Его отец был убит через несколько недель после того, как была сделана эта фотография.

— О… мне очень жаль, — мои глаза пробежались по фотографиям. — A где его мать?

— Джей никогда не знал свою мать, — сказала она. — Она сбежала в день его рождения.

Облегчение от материнского заботливого прикосновения, — подумал я, когда Джеймсон с визгом выехал из гаража. Все, что я видел до сих пор, подтверждало все, что говорил мне Десмонд…

— Ну, как тебе еда? Лучше, чем в кафетерии в «Таймс»?

— Она была потрясающей. Ваша жена — отличный повар.

— Да, она хорошая, — сказал он. — Она всегда была со мной. Она висела со мной на волоске, и поверь мне, было много плохих ситуаций. Жаль, что я не могу сделать для нее больше.

— Что вы имеете в виду?

Он свернул на Третью Авеню.

— У нас нет детей. А последние пару лет, это происходит, как если играть в бильярд куском веревки.

— Извините, — сказал я.

— Но, это моя проблема, а не твоя, — оживился он. — Пойдем повеселимся!

Мы проехали несколько минут. Над нами мерцали уличные фонари, теплый воздух струился по улице. Мы остановились на красный свет на углу третьей и Мэрион, и несколько бездомных подошли к машине.

— Помыть стекло за доллар, мистер? — спросил дряхлый мужчина.

— Съебись от машины, БОМЖАРА! — взревел Джеймсон. — Я только что её вымыл!

— Эй, мистер, расслабьтесь. Мы просто спрашивали.

Женщина в гнилой одежде подошла к машине с другой стороны. Она была беззубая. И ошеломляюще вонючая.

— Скажи этой наркоманской суке, чтобы убиралась от моей машины! — закричал Джеймсон.

Потом он выхватил пистолет из наплечной кобуры.

— Bы спятили! — закричал я на него.

Оба бездомных в ужасе бросились прочь.

— Да, вам лучше убраться отсюда, куски дерьма! — закричал Джеймсон. — Господи, да вы воняете хуже, чем дно мусорного бака!

— Да что с вами такое, черт возьми? — сказал я. — Bы не можете наставлять пистолет на людей из-за такого дерьма.

Джеймсон убрал пистолет, посмеиваясь.

— Остынь. Я просто хотел их напугать. Спорим, они обосрались? Видишь ли, я только что сэкономил городу плату за уборку. Обычно они гадят на улице.

. — Ради Бога, они же бездомные. У них ничего нет.

— Нахуй это либеральное, — сказал он и проехал на красный свет.

Тут мне пришло в голову, что Джеймсону приходится тяжелее, чем я думал.

— Послушайте, капитан. Bы довольно-таки пьяный. Почему бы вам не позволить мне сесть за руль? Мы можем влететь куда-нибудь на такой скорости.

Джеймсон рассмеялся.

— Если коп в этом городе остановит меня, утром его переведут охранником на городскую свалку. Да что с тобой такое?

— Ничего, — ответил я. Я знал, что должен улыбаться и терпеть. Но у меня оставалось еще несколько вопросов. Просто будь осторожен, — сказал я себе.

— Ёбаные наркоманы, ёбаные бродяги, — глаза Джеймсона оставались неподвижными. — Все просят милостыню. Я никогда не просил подачек.

— Некоторым повезло больше, чем другим, — сказал я.

— О, не надо нести мне эту либеральную чушь, — выплюнул он, брызгая слюной на ветровое стекло. — У меня никогда ничего не было. Мой отец умер, когда мне было семь лет, умер на гребаном сталелитейном заводе, когда на него упал слиток с зажима. После этого меня засунули в гребаную систему опеки. Поэтому я не хочу слышать ни хрена о бедных людях из бедной среды. Я выбрался из этой чертовой дыры, окончил среднюю школу, получил диплом, и теперь я руковожу гребаным Отделом по Расследованию Убийств в одном из крупнейших городов западного побережья.

Но я все еще помнил, что сказала его жена.

— А как же ваша мать? — спросил я.

Джеймсон снова проехал на красный свет.

— Моя мать? Нахуй её, — пивные пары заполнили машину. — Моя мать сдрыснула в тот же день, когда родила меня. Эта грязная сучка была всего лишь наркоманкой. Она была уличным дерьмом. Она была уличным мусором, как та шлюха, которая только что пыталась размазать дерьмо по моему лобовому стеклу. Что касается меня — у меня никогда не было матери…

Дошло до того, что почти все, что Джеймсон делал или говорил, подтверждало некоторые аспекты профиля доктора Десмонда. Проститутка мать, которая бросила его при рождении. Никаких заботливых прикосновений в младенчестве, никакой материнской любви в годы психического становления. Способность контролировать свое символическое заблуждение в той мере, в какой он может функционировать в обществе и поддерживать постоянную занятость. Мужчина, который, вероятно, женат, но вероятно, не имеет детей. Мужчина с растущей неспособностью к сексуальным действиям.

Мне также показалось интересным, что излюбленными местами Джеймсона были бары в заброшенных кварталах, в которых с легкостью мог оказаться любой из шестнадцати предыдущих жертв. Интересно, что подумает об этом доктор Десмонд?

О да, я знал, что это он. Но что мне с этим делать?

Следующие пару часов были просто парализующими. Джеймсон потащил меня еще в три бара, напиваясь в каждом, его ненависть вскипала. Громко, противно, воинственно. В какой-то момент мне показалось, что один из барменов собирается вышвырнуть его вон, но я молился, чтобы этого не случилось. Зная Джеймсона — а он был пьян — он, скорее всего, выхватит пистолет и застрелит кого-нибудь. Но прежде чем это случилось, я вытащил его оттуда.

Потом все закончилось довольно быстро.

— Я криминальный репортер «Таймс», — я показал удостоверение двум врачам в приемном покое. — Сегодня вечером я был с капитаном Джеем Джеймсоном из Отдела Убийств городской полиции…

Один из докторов, лысеющий парень с длинными волосами, прищурился смотря на меня.

— Ты знаешь этого парня?

Паркер, — прочитал я на бейджике.

— Совершенно верно. Я выпивал с ним в баре, — признался я. — Когда его имя было внесено в список пациентов, со мной связался ночной редактор моей газеты.

— Блядь, — сказал другой врач. Этот был большой мужик, с подстриженной бородой; на его бейджике значилось: «Молер». Он доставал инструменты из автоклава. — Неудивительно, что у него такая жидкая кровь. Он чуть не истек кровью прямо у нас на глазах. Мы влили в него три пинты[79], прежде чем смогли его стабилизировать. Что случилось?

— Часа два назад я вытащил его из бара, — сказал я. — Он был очень пьян. Я уже собирался посадить его в машину, когда он рванул с места. Парень просто перебежал Джексон и исчез под эстакадой. Я не смог его найти. Главная причина моего беспокойства состояла в том, что капитан Джеймсон сказал мне сегодня кое-что, что заставило меня поверить, что он может быть…

— Тем психом, который убивал женщин и отрезал им руки, — закончил Паркер.

Я уставился на них, разинув рот.

— Откуда… откуда вы знаете?

Доктор Молер хихикнул.

— Когда его привезли в больницу, у него была отрубленная рука в штанах.

— Господи, — пробормотал я. — Что с ним случилось?

— Похоже, после того, как он сбежал от тебя, — объяснил Паркер, — он, должно быть, подцепил проститутку, а потом хотел сделать своё дело, но она подстрелила его. Он лежал в центре Джексон, когда его нашли медики. Но это, должно быть, была его вторая жертва за ночь, потому что у него уже была одна рука в штанах.

— Черт, — сказал я. — Я позвонил копам, как только он сбежал, рассказал им о своих подозрениях, но они не приняли меня всерьез.

— Мы покажем им руку, которую нашли у него в штанах, — сказал Молер. — Тогда они примут тебя всерьез.

— Так вы сказали, что его состояние стабильное? — спросил я.

— Мы стабилизировали его и зашили артерии. Но рентген показал перелом черепа — гематомы. Он готов к новой операции, но я бы не дал ему больше одного шанса из десяти.

— Где он сейчас? — спросил я. — Мне действительно нужно с ним поговорить.

Паркер указал через приемное отделение.

— Он в отделении интенсивной терапии. Реанимация спустится за ним, чтобы забрать его через несколько минут. Хочешь увидеть его — вперед. Но не задерживайся, когда он придет в сознание.

— Спасибо, — сказала я, и в тот же момент несколько санитаров ворвались в приемный покой с чем-то похожим на обожженного человека на каталке.

— Заебали! — завопил Паркер. — Моя смена и так задерживается на два часа, какого хрена вы их всех везёте нам сюда!

Я бросился в подготовительную палату, и там был он: Джеймсон. Трубки торчали у него в горле, и из носа, он был привязан к кровати. Капельница тянулась от пакета с физраствором к руке. Он выглядел мертвым.

— Эй, эй, — сказал я и погладил его по лицу. — Полагаю, вы в коме, капитан? Знаете что? Теперь вы у них в кармане. Я знал, что это ВЫ.

Его дряблое морщинистое лицо было похоже на плохую восковую маску.

— Как только доктор Десмонд узнает все подробности, он поймет, что его профиль подходит вам. Он умный человек. Он подтвердит мое утверждение на сто процентов.

Я еще несколько раз погладил его по лицу. Он так и не отреагировал.

Затем я снял колпачок сo шприца, который захватил с собой.

— Да, я знал, что это ты. Я знал, что ты будешь идеальным дураком, чтобы взять вину на себя.

Шприц был полон дихлората калия. Это убьет его в считанные минуты и не повлияет на токсикологию. Я ввел раствор в его капельницу.

Джеймсон приоткрыл глаза.

— Tы чертовски хороший полицейский, капитан. Tы хоть представляете, как я старался похоронить эти тела за последние три года? А их, между прочим, двадцать одно, а не шестнадцать. Tы проделал большую работу, чтобы не допустить шумиху в газетах… до последних трех. Мне просто повезло, да?

Он задрожал на кровати, на его висках запульсировали вены.

Я наклонился к его уху и прошептал:

— Но что действительно испортило мою игру, когда жертвы начали попадать в прессу. Я думал, что теперь мне придется залечь на дно, вывозить наркоманских сучек из города. Но ты решил все за меня.

Я улыбнулся ему сверху вниз. Он открыл глаза и уставился на меня.

— Да, я знал, что ты — тот самый. В ту минуту, когда Десмонд объяснил мне эти профили, и когда я увидела твою фотографию с отцом. Без матери, только с отцом, который умер в том же году. И, Боже! Tы был пациентом Десмонда! Пресса это проглотит! Коп из убойного отдела встречается с психиатром — оказывается, это и есть убийца. Здорово, правда? Это же прекрасно!

После того, как я вытащил его из последнего бара, я толкнул его на пассажирское сиденье его машины. Пьяный ублюдок уже потерял сознание. Я поехал по Джексону, когда никого рядом не было, я сильно ударил его по голове рукояткой своего пистолета, а потом выстрелил ему в пах. Я целился в бедренную артерию, и, думаю, что попал в неё. Он истекал кровью, я знал, что этот ублюдок долго не протянет.

Потом сунул кисть ему в штаны и вытолкал из машины.

Я бы сказал, что все сработало идеально.

— Не умирай у меня на руках, засранец, — прошептала я, ущипнув его за щеку. — Видишь ли, Десмонд не ошибся в своих характеристиках. Только оказалось, что настоящий убийца был наименее вероятным из всей компании — просто социопат с фетишем на руки.

Мне трудно было не рассмеяться ему в лицо.

Рука Джеймсона поднялась на дюйм, затем опустилась. Он сопротивлялся, но я должен отдать должное старому ублюдку. Ему удалось выдавить из себя несколько слов.

— Они никогда не поверят, — сказал он.

— О, они поверят, — заверил я его. — Ты же не расскажешь им, что произошло на самом деле? Через две минуты ты умрешь от остановки сердца.

— Ублюдок ёбанный, — прохрипел он. — Пидорский кусок дерьма…

— Вот это сила духа! — прошептал я. — Сколько же в тебе агрессии, мужик! Но…

Его веки снова начали опускаться. Вот оно.

— Нет еще! Не умирай пока, — сказала я, сжимая его лицо. — Есть еще кое-что, о чем я тебе не сказал. И ты должен это узнать перед тем как сдохнешь.

Слюна пузырилась на его губах. Я видел, как он изо всех сил старается держать глаза открытыми, изо всех сил пытается оставаться в сознании еще несколько секунд.

— Помнишь, как я вернулся к тебе за очками? — спросил я. — Как ты думаешь, что я сделал с твоей женой, членосос? Рука, которую нашли у тебя в штанах? Это была правая рука твоей жены!

Джеймсон задрожал, пытаясь освободиться от пут. Он дрожал и дрожал, как будто кто-то воткнул в него раскаленный провод. В конце коридора я услышала, как открылся лифт и приехала аварийная бригада, чтобы отвезти его в операционную. Не беспокойтесь, ребята, — подумал я, — спешивать вам некуда.

Но за мгновения до смерти Джеймсона мне удалось рассказать ему последние подробности.

— Верно, я засунул ее правую руку тебе в штаны, капитан. А что же случилось с ее левой рукой, спросишь ты? Она в безопасности, и сейчас прямо здесь, со мной.

Потом я похлопал себя по промежности и улыбнулся.

Они забрали его, и его некролог был опубликован на следующий день… вместе со всем остальным. Капитан Отдела Убийств, расследующий дело серийного убийцы «Рукоблуда», найден с рукой убитой жены в штанах! Тот же психиатр, с которым он встречался по поводу алкоголизма и сексуальной дисфункции, подтверждает, что Джеймсон подходит под профиль!

Дело закрыто.

И не забудьте, что Десмонд говорил о социопатах. Они искусные лжецы. У них была целая жизнь, чтобы практиковаться. Они знают, что правильно, а что нет, но выбирают неправильное, потому что это им нравится.

Звучит неплохо.

Я просто закопаю следующие тела поглубже.