Дьявольский Гримуар

Не тот парень (Перевод: Zanahorras)

— Мы изрядно попортили его, — заметила Уэндлин.

Рена ухмыльнулась.

— Ага. Классно, да?

Ни одна из женщин, кстати, не носила трусиков. Когда каждая из них наклонилась над большим открытым багажником глиняно-красного «Малибу» 76-го года, этот факт был бы очевиден любому зрителю. Не то, чтобы рядом со старым Мостом Губернатора в 4:30 утра были зеваки. Тем не менее, чем дальше эти две женщины наклонялись, тем больше их задницы, т. е. булочки, т. е. ягодичные мышцы, т. е. попки выглядывали из-под их коротеньких юбочек. Рена носила обтягивающую синюю кожу. Уэндлин носила более зрелую «Ralph Lauren» чайно-морского цвета.

— Этот был смешной, — сказала Рена.

— Ага, — согласилась Уэндлин. — Горлопан и каламбурщик.

Рена хихикнула:

— Одним долбоебом-красавчиком, оскорбляющим женское общество, меньше.

Лунный свет, колеблющийся через высокие деревья, высвечивал пятнами их вытянутые спины и ноги. Где-то ухнула сова. Прямо под ними пологий ручей бурлил по камням.

Они обе надели латексные перчатки, когда склонились над трупом; только потому, что они были импульсивными, не означало, что они были тупыми. Они прочитали все об углекислородных лазерах полиции штата и специальных процедурах со смолой, которые могут снять отпечатки пальцев с человеческой кожи. Не может быть, чтобы этих двух девах поймали. Уэндлин не могла представить себе ничего более ужасного: жизнь в государственной тюряге, в сточной канаве, за стеной. Она не была против женских удовольствий, но каждую ночь вылизывать, покрытую коркой, пизду 150-килограмовой «мамы» из тюремного блока было ей не по кайфу. Конечно же, нет.

— Дерьмо! — вдруг забеспокоилась Рена. — Где его…

Уэндлин, свирепо взглянув, застыла с плоскогубцами.

— Боже, иногда ты такая невнимательная, Рена! Лучше бы тебе найти его! Ты оставила его в доме?

— Уфф, — Рена моргнула. — Не думаю.

— Как насчет твоей сумочки? Может ты положила его в свою сумочку?

— Уфффффф…

— Рена, честное слово, ты должна стоять перед вентилятором, чтобы выветрить воздух в своей голове!

— Ну прости! — скулила Рена, собираясь пустить слезу. — Я не помню, что я с ним сделала!

Уэндлин покачала головой. Дети, — отмахнулась она. Так недальновидно. Рене было всего 23, и она бывала взбалмошной. Уэндлин, на шесть лет старше, рассматривала ее в каком-то смысле как сестру, по крайней мере, когда они не облизывали вагинальные бороздки друг друга. Сестры обычно не занимаются такими практиками. Это была скорее эзотерическая вещь, возможно, психическая/социальная связь. Они были сестрами эфира.

Как звали того парня? Уилл? — задумалась Уэндлин. У нее всегда было плохо с именами. Уолт. Точно. Это оно. Они без особых усилий «сняли» Уолта в «Кэггис», одном из шумных танцевальных клубов в центре города. Уолт был одним из тех парней, которые слишком симпатичные, чтобы быть хорошими. Рена и Уэндлин тоже не были зачуханными сами по себе, чтобы вы понимали, у них было все необходимое, чтобы притягивать к себе: как красотой, так и вашим удовольствием. Рена была стройная, подтянутая, с алебастровой кожей, с коротко стриженными, блестящими черными волосами. Уэндлин выглядела более крепкой, большой, сильной, фигуристое тело из плюшевой плоти, с шелково-прямыми белыми волосами, жемчужно-голубыми глазами и свежими линиями загара. У них редко были проблемы с выбором, и они всегда были тщательны и осторожны, чтобы их не видели уходящими с жертвой. Что ж, возможно, сейчас стоит отметить, что Уэндлин и Рена были не только разносторонними, ненасытными, привлекательными и очень сексуальными женщинами, они также были тем, что психиатры клинически назвали «систематизированной стадией социопатии с острыми эротоманскими импульсами». Секс-убийцы — было бы более красноречивым ярлыком. Душегубки. Безупречные сумасшедшие психо-суки с красивыми попками…

Их философия была социальной и довольно воинственной в своем феминистском замысле. И неважно, что они были ебанутыми на голову: обиженными, истощенными, запертыми в шкафу, как дети, плохо приспособленными благодаря безудержному употреблению наркоты и алкоголя и, следовательно, с повреждениями определенных важных рецепторов мозга, и, в целом, изобилуя множеством, вызванных окружающими, расстройств личности и биогенетических амино-дисбалансов. Вместо этого они рассматривали себя как философов нового «Темного Века» сексуального террора, как маскирующихся сирен из нигилистских 90-х. Например, они воспринимали мужчин не как индивидуумов, а как циклический и конспиративный консорциум, стремящийся к полному подчинению, эксплуатации и сексуальному надругательству над женщинами. Они были своего рода пионерами, социальными партизанами. Их манифест был таков: с самого начала цивилизации мужчины свободно и бессовестно эксплуатировали женщин. Поэтому настало время, чтобы кто-то начал использовать их.

Что и привело этих девушек, в их рвении, к чрезвычайному финалу с вытаращенными глазами. Уолт, например. Виновен по определению. Без сомнения, с его внешностью и его фальшивым обаянием, он пользовал десятки, если не сотни женщин. Они отвезли его домой, пропустить по «стаканчику на ночь». Рена ухватила его член, прежде чем они добрались до спальни, ее ловкая маленькая рука изучала растущее «мясо». Это то, чем все мужчины были для них. «Мясом». Они разместились на отдаленном маленьком ранчо, которое отец Уэнди оставил ей после своего досадного «самоубийства» в 88-м. Однажды ночью он заснул пьяный за столом, после чего Уэндлин помогла ему попасть в преисподнюю при помощи винтажного револьвера «Уэбли.455». Какой бардак! А шум? Папины мозги выглядели как окровавленный куриный салат, с тонко нарезанным лаймом и авокадо, отпечатавшийся на обоях. Впрочем…

— Странные девчонки, а? — прокомментировал Уолт, когда Рена достала четыре комплекта наручников из коробки под кроватью.

— Ты в игре? Они просто для атмосферы, — заверила она его. — Наручники с подвохом, видишь? — она надела пару и продемонстрировала, как просто открыть фиксирующий храповик.

Однако, на самом деле, эти наручники были вовсе не трюковыми. Это была «Непревзойденная Модель 26» полицейских наручников для задержания, «Настоящий Маккой»[47], и то, что она не показала, ехидно и дерзко улыбаясь, а теперь полностью приковывая Уолта, было крошечной прокладкой, которую она прижимала к храповику во время своей демонстрации. Другими словами, как только Уолта раздели и приковали к большой латунной кровати, у него даже мысли не промелькнуло, что он застрял там надолго.

Рена и Уэндлин раздели друг друга, в то время, как Уолт наблюдал за стрип-шоу с его удобной, низкой позиции. Теперь он выглядел довольно глупо, прикованный наручниками к кровати с пенисом, торчащим, как пульсирующий, опухший корень.

— Да, это и есть ад, не так ли? — пошутил Уолт, когда две его ухажерки начали облизывать его тело. — Жизнь тяжела, скажу я тебе.

— Заткнись, Уолт! — пробормотала Уэндлин, поочередно облизывая его яйца.

Рена, чтобы прекратить болтовню Уолта, засунула ему в рот свой сосок и приказала:

— Сосать, Уолт! Просто заткнись и соси.

Уолт начал сосать, без оговорок. Груди Рены, т. е. ее буфера, т. е. ее дыньки, т. е. сиськи были маленькими, но довольно интересными: острые, пружинистые, и украшенные большими, вздутыми бурыми шишками сосков, сиськи же Уэндлин были более обычными, известными под загадочным названием «мамочкины молочные цистерны» — внушительный бюст, жизнерадостно выпирающего размера 38D, с большими розовыми ареолами[48] и сосками, сродни наперсткам. Также были соответствующие различия в методах ухода за областью их сексуальной «недвижимости». Рена потратила серьезные деньги, чтобы сделать электроэпиляцию всего лобка, а Уэндлин предпочитала более неуправляемое состояние дел, выставляя на показ большой, густой, светло-белокурый куст.

И именно в этом самом кусте, нетерпеливо исчез «поршень» сексуальной архитектуры Уолта.

— Оооооооо… — очень выразительно отреагировала на это телодвижение Уэндлин, в то время, как Рена мастурбировала, старательно надрачивая ему и восхищаясь ощущением того, как он сосал ее конические соски.

Уэндлин поскакала на нем некоторое время, а затем спросила:

— Готова, Рена?

— Да, — сказала та и вытянула сосок из губ Уолта.

— Готова к чему? — задыхаясь спросил Уолт, в то время как великолепная, широкая задница Уэндлин продолжала подниматься и погружаться.

О, это была ее очередная странность, приобретенная во время последней авантюры. Во время короткого пребывания в качестве помощника медсестры, она прочитала в «Американском Журнале Психиатрии» статью о сексуальной реакции во время столь редких случаев изнасилования женщинами мужчин. В этой статье утверждалось, что при угрозе смерти или тяжких телесных повреждений, человеческое тело будет реагировать на любые потребности, которые могут увеличить вероятность выживания. Другими словами, например, если человеку с пистолетом у головы сказали трахаться, ей богу, его либидинальные гормоны сделают все возможное, чтобы поддерживать чудовищную эрекцию, несмотря на 100 % невозбуждающие обстоятельства.

Только то, что Рена достала из жуткой коробки с игрушками под кроватью, не было пистолетом.

Это были ножницы по металлу.

— Твою мать! — закричал Уолт, как и любой другой человек в таком же затруднительном положении.

— Заткнись, Уолт, и слушай! — Уэндлин ослабила давление на ствол члена Уолта, ловко разминая вагинальные мышцы и объясняя детали своего последнего социопатического эксперимента. — Все очень просто. Я собираюсь трахнуть тебя, и если ты размякнешь внутри меня, Рена отрежет тебе член этими ножницами по металлу. Тебе все предельно ясно?

Единственное, что было предельно ясно Уолту, это то, что он был в каком-то дерьме монументальной глубины. Он ответил довольно глупо, как это часто делают мужчины, уклоняясь от вопроса. Он дернул запястьями за наручники и с большим удивлением воскликнул:

— Это не наручники с подвохом!

— Конечно же, нет, Уолт, — ответила Рена, показывая тяжелые, стальные ножницы. — И мне не кажется, что ты, блядь, с этим сможешь что-то сделать.

Чик-чик, — прошелестели ножницы в воздухе.

Уэндлин, с непристойной ухмылкой и сузившимися глазами, вскоре обнаружила, что «Американский Психиатрический Журнал» был довольно точен в своих утверждениях. «Петушок» Уолта, вопреки грузу нечеловеческого ужаса, не сдавался ни на йоту своей пещеристой упругости. Во всяком случае, он стал еще более жестким во влажном, возбужденном захвате репродуктивного канала Уэндлин, т. е. ее вагинального прохода, т. е. ее родового канала, т. е. ее «киски». Рена, тем временем, щелкала ножницами по металлу перед выпученными глазными яблоками Уолта, объясняя:

— Мы убийцы, Уолт, — чик-чик-чик, — мы психо-сексуальные убийцы, — чик-чик-чик, — и мы убили более десятка человек за последний год, — чик-чик-чик. — Бьюсь об заклад, что твой «петушок» хочет обмякнуть, как пережаренная лапша, хммм?

Однако, член Уолта не делал ничего такого, оставаясь жестким, как полированная дубинка. Уэндлин наклонилась вперед в своих жадных колебаниях, ускоряя темп скачки, пока ее изгибающиеся, хорошо смазанные чресла не уступили место сочному пульсирующему оргазму…

— Ну, вот, — успокоила его Рена, глядя с улыбкой между своими уникальными, удлиненными грудями. Она похлопала его по животу.

Уэндлин, слезая с него, сказала:

— Ты сделал это, Уолт. Ты стойкий чувак.

— Уф-ф-ф, и вы теперь отпустите меня, верно? — спросил Уолт.

— Не-не-не, Уолт, — ответила Рена. — Мы собираемся отрезать тебе член.

Вполне понятно, что Уолт был возмущен этой информацией, и начал безумно дергать лодыжками и запястьями, совершенно бесполезно против сковывающих их оков из нержавеющей стали, всхлипывая:

— Н-н-н… но ты же сказала, если я не бу-бу-бу… буду размякшим, ты н-н-н… не… не…

— Не будь нюней, Уолт, — перебила Рена, восхищаясь его унижением и неизбежным ужасом. — Не будь таким тупым.

Красивое лицо Уэндлин превратилось в хищный оскал.

— Мы только что говорили тебе, что мы убийцы; и если мы убийцы, то разумно предположить, что мы, скорей всего, и лжецы.

Ножницы по металлу медленно открылись, как челюсти.

Уолт начал кричать, а Рена начала резать.

Что же поставило их в нынешнее затруднительное положение, ровно в 4:26 утра, припаркованными на старом Мосту Губернатора. Рена отчаянно рылась в багажнике «Малибу», размером с грузовой отсек. Где же он? Где член Уолта?

Рена заплакала.

— О, теперь…, - Уэндлин пыталась успокоить ее, потирая спину — …не беспокойся об этом. Непохоже, что его можно опознать по члену.

Это верно, если, конечно, полиция не имела какой-то секретной новой системы идентификации половых органов. Уэндлин про себя улыбнулась. Возможно, однажды она откроет холодильник и увидит фотографию члена Уолта, напечатанную на упаковке молока. Были, однако, некоторые другие вещи, по которым его определенно могли идентифицировать, о тридцати двух из которых Уэндлин позаботилась, приложив значительные усилия. До работы медсестрой, она была зубным техником, но это не сделало задачу удаления зубов парня менее трудоемкой. Плоскогубцами было трудно манипулировать в таком ограниченном ротовом пространстве. Однако, в конце концов, ей удалось вытащить их всех из мертвой пасти Уолта, после чего она поместила их в небольшой тканевый мешочек.

Рена все еще рыдала, роясь в багажнике. Она проверила ящик с инструментами, ради Бога, и пластиковый холодильник, который они использовали, когда ходили на пляж.

— О, Уэнди, прости меня! Где бы он мог быть? Я оставила его на тумбочке с ключами? На кухонном столе?

— Рена, я же тебе сказала. Забудь о его члене. Точка. Помоги мне вытащить его оттуда.

Они чуть не родили, вытаскивая пластик, в который был тщательно завернут мертвее-чем-собачье-дерьмо Уолт. Рена четырехфунтовой кувалдой раскрошила маленький мешочек с зубами об асфальт, пока все не было достаточно измельчено. Тем временем Уэндлин вытащила стеклянную колбу (одно из многих преимуществ работы в больнице) и опустошила ее содержимое на оставшиеся идентифицируемые признаки Уолта. Концентрированная азотная кислота быстро поработала над руками и ногами, шипя уничтожая любые отпечатки, выпуклости, петли, завитки и бифуркации. Лицо Уолта тоже пузырилось с не меньшей силой.

Между прочим, отделение его гениталий от паха само по себе не сказалось на кончине Уолта. Он кричал сильно и громко, как гудок фуры, брыкаясь среди «Непревзойденной Ловушки из Наручников», но, на удивление, не умер. И даже вмешательство Уэндлин с обоюдно острым скальпелем марки «Clay Adams» не сделало свое дело. Это было довольно мерзко: Уолт визжал и метался без пениса. Кровь хлестала, подобно водопаду Great Falls. В конце концов Рена воткнула вязальную спицу ему в нос, загнав ее ладонью вглубь теменной доли. Она прокрутила ее несколько раз, пока он не сдох.

— Стыдно за его лицо, — сокрушалась Рена, глядя вниз при лунном свете. — Он мог бы быть на обложке «GQ»[49].

— Больше нет. «Fangoria»[50], возможно. Скажи, спокойной ночи, Уолт!

Они подняли за оба конца пластик и перекинули его через ржавое перило металлического моста. ПЛЮХ! Лунный свет впечатляюще рябил на воде.

Затем они уехали в теплую, усыпанную звездами, ночь.

— Уэнди, смотри! — обрадованная Рена, наклонилась за пассажирское сиденье. — Я нашла член Уолта!

Да, она его нашла; каким-то образом, отрезанный член Уолта нашел свой путь к коврику для ног.

— Теперь я вспомнила. Я взял его с собой поиграть, пока мы будем ехать. — Рена подняла его и, будто комик, задрала свою синюю кожаную юбку и прижала, теперь серьезно сморщенный член Уолта, к своему клитору, раздвинув ноги. — Смотри, Уэнди! У меня есть пенис! Я мужчина!

Уэндлин закатила глаза, продолжая вести машину.

— Иногда ты такая дурочка. Честно.

Она взяла иссохшую вещь и выбросила ее в окно, где в конце концов ее съели опоссумы.

Уэндлин умело погрузила двойной вибратор «Doc Johnson» в розовую вульву и прямую кишку Рены, облизывая ее опухший клитор. Рена, улыбаясь, извивалась и вздыхала, а Клавдий, самый крупный из ее трех домашних змей, скользнул по ее животу и остроконечным грудям. Рена была одержима несколькими необычными странностями, некоторые из которых Уэндлин было трудно терпеть: «Душ „Хайнекена“»[51], «Надувание Жабы-Быка»[52], электрический шары «бен-ва» в ее заднице в общественных местах. Плюс змеи. Они встретились в «North County General»[53], где Рена была администратором этажа. Уэндлин, санитарка 1-го класса, поймала Рену как-то ночью в кладовке уборщиков, когда та мастурбировала полипропиленовой лабораторной колбой «Bacti-Capall» и со специальными зажимами, закрепленными на ее сосках.

— Упс, — сказала Рена.

Вместо того, чтобы заполнить отчет о халатности сотрудника, Уэндлин закрепила их дружбу, немедленно прижав свой большой, светлый лобок к лицу Рены. Однако их карьера закончилась довольно быстро. Рена была уволена за кражу множества контролируемых лекарственных средств, а Уэндлин, вскоре после этого, вылетела с формулировкой: «за грубое половое извращение в помещении больницы». Один из докторов отодвинул занавеску в конце отделения реанимации, чтобы обнаружить любопытную Уэндлин, брезгливо отсасывающую критическому пациенту в коме.

— Я только хотела посмотреть, сможет ли «встать» у мужика с мертвым мозгом, — объяснила она.

— Вы уволены, — ответил доктор.

Вот так. Тем не менее, их дружба сохранилась и, чтобы сделать длинное изложение коротким, скажу, что они вскоре нашли яркую совместимость как в своей ненасытной сексуальности, так и в своей социопатии. В мгновение ока они стали убивать мужчин, примерно по одному в месяц, воплощая всевозможные сумасшедшие фантазии: промывание желудка «Клороксом»[54], расчленение «по живому» без анестезии, операция на головном мозге с помощью электроинструментов и акты генитального безумия, которые можно было описать только как «полный беспредел». Однажды они поставили катетер бармену и наполнили его мочевой пузырь моторным маслом класса «5W 30», затем приложили лед к его нижней части пуза, чтобы наблюдать, как масло будет сочится. В другой раз Уэндлин отсосала одному раздолбаю, которого они подобрали на скачках; Рена обрезала ему яички прямо в момент его кульминации. Однажды они даже рассекли пенис на живом «пациенте», удалив всю кожу и всю мошонку, после чего Рена обрезала «сырую оглоблю» на четверть дюйма за раз. Этот парень кричал так громко, что им пришлось засунуть вату в уши! Один «снятый» нагрубил им, как ни странно, выкрикивая оскорбления типа:

— Суки! Лесбы! Психопатки!

Уэндлин раскрыла его анус парой ректальных ретракторов[55], украденных из больницы, а Рена с более чем небольшим затруднением вставила в кишечник преступника Тиберия, одну из ее домашних змей. Тиберий довольно долго там крутился, прежде чем, наконец, испустил дух, в то время, как их несговорчивый кавалер в шоке визжал с выпученными глазами и посиневшим лицом.

— Бедный Тиберий, — пожалела Рена.

Она прикончила чувака, тщательно просверлив неглубокое отверстие в его черепе 1/4-дюймовым углеродным сверлом, а затем медленно вставив в отверстие длинные иглы для ковролина и шпильки для вскрытия. Генитальное поражение электрическим током, толченое стекло и/или кипящие и сочащиеся жиром клизмы, ледорубы в ушах и/или глазах, переливания крови с «Кока-Колой», полное свежевание тела и, конечно же то, что Рена называла «членожевалкой». Ничто: ни гордость, ни радость, ни семейные ценности — не заставит парня кричать сильнее и громче, чем пара более-сумасшедших-чем-сортирные-крысы воинствующих феминисток, проворно пережевывающих его «хозяйство». Нет, дружочек.

Называйте это, как хотите, однако Уэндлин и Рена сделали это со многими парнями, и все во имя своей праведной идеологии, чтобы оправдать примерно семьдесят веков подчинения.

Плюс, это было весело, по крайней мере с точки зрения клинического социопата.

Лишь одну вещь они никогда не учитывали; это была возможность того, что рано или поздно они могут выбрать не того парня…

Ларри казался толстым и беспомощным; иногда ночь была слабой на «улов». Тем не менее, он представлял собой все необходимые предпосылки: типичный, разинувший рот, таращащий глаза, похотливый ебун, подкатывающий яйца с видом: Я-ТАКОЙ-ПАРЕНЬ-ТИПА-ЧУВСТВУЮ-ДАВАЙКА-ТРАХНЕМСЯ-А-ПОТОМ-ДАВАЙКА-Я-ТЕБЯ-ЗАБУДУ. В баре глаза Ларри были повсюду, а в последствии и его ручонки. Он напоил их напитками и засыпал откровенно наводящими замечаниями, главным из которых было:

— Как вы смотрите на то, если мы покинем эту забегаловку? Я могу показать вам, двум красоткам, реально горячую ночку.

Он подмигнул и похлопал по маленькой попке Рены. Уэндлин ухмыльнулась. Горячую ночку? — подумала она. Посмотрим, кто кому покажет горячую ночку. — Она промокла от одной мысли об этом.

Вернувшись домой, Ларри нисколько не протестовал против «трюковых» наручников Рены.

— Я без комплексов, — усмехнулся он, когда его приковали к кровати.

Голый, он выглядел как тесто, растянутое на кровати, пивной живот, без мускулов, но… Хммм, — подумала Уэндлин, оценивая его «хозяйство», которое, несмотря на вялость, выглядело очень многообещающе. Рена сразу же села ему на лицо, прижавшись спиной к стене, в то время, как Уэндлин начала надрачивать ему рукой.

— Господи Иисусе! — восхитилась Рена.

— Вам понадобится обувная ложка, чтобы усесться на него!

А ты не шутишь, — подумала Уэндлин, курсируя по затвердевшему столбу плоти.

«Хозяйство» Ларри росло на глазах; она легкомысленно улыбнулась:

— Это похоже на то, что должно висеть в коптильне.

Ларри легко щеголял тридцатисантиметровым «корнем», с обхватом небольшого баллона для дайвинга. Уэндлин наслаждалась его формой, его колоссальной хорошо сформированной головкой, толстыми венами и входом в уретру, достаточно большим, чтобы вместить ее мизинец. Даже его яички были монстрами: тяжелыми, горячими и большими, как гигантские яйца сорта «Jumbo-A». Не теряя времени даром, Уэндлин установила этот чудесный «столб» и заглотила его своей «киской», фактически протыкая шейку матки, каждый раз, когда съезжала вниз. Теперь она и Рена были лицом к лицу, обе что-то бормотали и закатывали глаза, пока Ларри упражнялся в оральном и детородном мастерстве.

— Его язык должно быть такой же большой, как и его член, — поделилась очень счастливая Рена, стиснув зубы в похотливой усмешке. — Такое чувство, что он достает прямо до моей гребаной матки!

— Да и трахает он отменно, — заверила Уэндлин, улыбаясь.

Это было так хорошо — так медленно, сочно и жарко, что она начала пускать слюни. В рот мне ноги, — подумала она. Это не ебля, это бурение глубоких скважин, и Ларри-бой собирается вскрыть целый бассейн. Действительно, пенис Ларри ощущался более похожим на одну из этих удлиненных трубок теста для печенья с шоколадной стружкой; его «хозяйство» постоянно надавливало на ее «точку g» напротив передней стенки влагалища. Черт, она даже не знала до сих пор, что у нее есть «точка g». Репродуктивное отверстие Уэндлин было не чуждо членам выше средних пропорций, но это — это — было безумие! Этот обхват-баллона-Миллера растянул ее вульву до плотного вкусного ярко-розового обода, жестко вспахивая, как колесо вышки, в то время как длина продолжала долбить в самый край ее женского канала. Она чувствовала себя, словно на вертеле: шаш-Уэндлин-лык. Дрожь множественных оргазмов ушла глубоко в ее чресла, как подземный взрыв. Ее влагалище пульсировало и пульсировало, выжимая удовольствие из нервов почти так же, как рука выжимает молоко из аппетитного коровьего соска.

Истощенная, она поменялась позицией с Реной, которая вставила «слонячий» член в свою гладкую, бритую щелку и сразу же воскликнула:

— Бля, Венди, это как трахать скалку!

Уэндлин не нашла никакого преувеличения в утверждении Рены; когда она прижала свою пушисто-белую щелку к лицу Ларри, язык предельных размеров сразу же углубился в недра ее розовой бороздки. Она снова кончила через несколько минут, оставив лицо Ларри блестящим, словно покрытым лаком для ногтей. А затем Рена тоже напряглась и задрожала от нахлынувших волн глубочайшего оргазма, в то время как Ларри получил собственный «кончун»; его теплые сгустки спермы, жирные как черви, летели внутрь складок конвульсирующей плоти.

Лицо Рены напряглось, она схватилась руками за его живот и радостно завизжала:

— Он входит в меня, как гребаный садовый шланг!

— Фух! — ответил Ларри, расслабляя спину, несмотря на наручники. — Это был превосходный «кончун». Я знал, что вы — горячие девочки.

— А будет намного жарче, — пообещала Уэндлин.

Ларри не заметил, как Рена вышла из комнаты, слишком поглощенный следующим развлечением: применением рта Уэндлин к вялому пенису с прожилками. Однако он не оставался вялым слишком долго. В считанные минуты он подскочил назад, к своей набухшей жизни. Уэндлин замерла в позе «69», взволнованно предчувствуя, как длинный язык скользнет обратно в солено-влажные глубины ее «киски». Однако, к ее удивлению и в окончательном проявлении мужской удали, язык обошел эту обычную щелку и, вместо этого, начал пробиваться в тугое, дрожащее колечко ее ануса. Потребовались некоторые усилия мужчины, чтобы применить свой язык к этому менее лакомому отверстию и, аналогичным образом, некоторые усилия женщины, чтобы в полной мере выполнить отсос такому «петушку», какой был у Ларри. Она едва могла взять головку в рот, не говоря уже о распухшем «штыре» — у нее было больше шансов отсосать у кабачка летом! В конце концов она не выдержала и пару раз трахнула мизинцем большую дыру уретры[56] Ларри. Ощутив это, он захихикал, продолжая оставаться лицом в щели ягодиц Уэндлин.

Но когда появилась Рена, она сразу же слезла с него.

— Говоришь, хочешь погорячей, Ларри, верно?

— О, да! О, да! — согласился Ларри. Его член качался, как нелепая кукла.

— Ну, а как тебе это? Достаточно горячо? — Рена вышла на свет, в солнцезащитных очках, по причине, которая станет очевидной в следующий момент. В левой руке она держала спичку. А в правой руке она держала…

— О, БОЖЕ!!! — испуганно закричал Ларри.

…паяльную лампу.

— Это должно быть реально горячо, Ларри, — предположила Уэндлин. Она сжимала груди в чистом эротическом восторге. — И я имею в виду очень-очень горячо…

Рена зажгла паяльную лампу и отрегулировала ее пламя до шипящей бело-голубой точки.

— Достаточно горячо для тебя, Ларри? — спросила она, применяя 1200-градусное пламя к кончику его члена.

Кончик сразу же сморщился, как дымящийся зефир. То же самое касалось его больших яичек. Рена томно водила пламенем горелки взад и вперед по хрустящей мошонке, пока Ларри кричал так громко, что белки его глаз покраснели от кровоизлияния, а брыкался в кровати с такой силой, что та подпрыгивала своими ножками вверх и вниз.

Уэндлин, отмахиваясь от вонючего дыма, смеялась, будто голая блондинка-болельщица из ада. Рена, оседлав Ларри, переместила пламя к центру его дряблой груди; то, как он брыкался в агонии, словно лошадь, лучше оставить неописуемым. Пламя становилось все меньше и меньше, так же, как распадались плоть и кости, открывая огромную, черную, дымящуюся яму, в которой варилось, затем поджарилось, а затем рассыпалось в пепел его сердце.

Слишком много для Ларри.

— Да уж, — заметила Уэндлин, ухмыляясь сквозь зловонный дым. — Думаю, что это было достаточно горячо для него.

Уэндлин голышом продефилировала в гараж, чтобы принести тряпку.

Ее большие округлые сиськи приятно подпрыгивали с каждым шагом, и ее широкая улыбка не скрывала удовлетворения. Вычеркиваем еще одного во имя женской солидарности, — подумала она. Еще один жадный, похотливый, жаждущий пизды, эксплуататор женщин для шестифутовой глубины[57].

Вернувшись в спальню, она застыла.

— Что за… нах?

Кровать была пустой. Сначала она подумала, что должно быть Рена уже отстегнула труп, но при более близком изучении она поняла, что ошиблась. Каждый комплект наручников был закреплен на латунных направляющих кровати, но в каждом комплекте явно отсутствовала одна половина. Другими словами, наручники были сломаны…

И над сохранившимся дымным запахом жареной человеческой плоти, Уэндлин почувствовала что-то еще. Более глубокое, более резкое. Как свежие сточные воды, перемешанные с чем-то еще…

Потом она взглянула налево…

Взглянула вниз…

И закричала.

В тени комнаты, растянувшись в углу, лежала Рена с остекленевшими глазами. Какой-то отвратительно острый инструмент вскрыл ее живот, и через это, зияющее внизу, издевательство была вырвана большая часть ее кишечника. Блестящие розовые кишки образовали на полу закорючки, похожие на странные гирлянды. Почки, селезенка и поджелудочная блестели тут же. Хуже, однако, было то, что очаровательная, заостренная маленькая грудь Рены… исчезла. Ее откусили. То же самое было сделано с ее шелковисто-гладким, безволосым лобком: он был выгрызен прямо между ее ног.

И тут заблестели бусинки глаз. Из тени показалась огромная угловатая голова, раскрывая огромные челюсти и обнажая белые зубы размером с каменные гвозди. В один миг лицо Рены было съедено прямо с черепа, будто ребенок сгрыз глазурь с кекса.

Каскад теплой янтарной мочи свободно потек по плюшевым ногам Уэндлин. Ее рот застыл открытым. Она не могла пошевелиться. Затем послышался, вернее прохрипел голос, но это был вовсе не человеческий голос — просто шероховатый, неземной субоктав, череда хрипов, клокочущих как мокрота.

Голос произнес:

— Ты выбрала не того парня, чтобы потрахаться сегодня, детка.

В данный момент трансформация Ларри почти закончилась, и эта древняя и мистическая метаморфоза полностью восстановила последствия ранних «трудов» Рены с паяльной лампой. Теперь перед Уэндлин стояли три простых факта, которые, несмотря на их невозможность, она не могла отрицать.

Во-первых, Ларри был жив.

Во-вторых, он был взбешен.

И, в-третьих, он был оборотнем.

Уэндлин сглотнула.

Поправочка. Он был большим оборотнем, во всех смыслах. Сейчас ее уже ничто не могло спасти: ни расплата, ни какие-либо защитные действия и, конечно же, никакая просьба. Однако, несмотря на ее вполне понятный ужас и паралич, от которого она не могла освободиться, в ее голове сверкнуло неоспоримое согласие. Да. Да, ты совершенно прав. Мы определенно выбрали не того парня, чтобы потрахаться сегодня.

Столько сил отдано для борьбы с эксплуатацией.

Существо нависло над ней, ухмыляясь лисьей мордой. Достаточно огромный в человеческом обличии, член Ларри-ликантропа стал еще больше. Очевидное свидетельство этому теперь расцветало в очевидности, отодвигая назад скользкую «собачью» крайнюю плоть и являя миру нечто сверкающее, блестящее и розовое. Бедная Уэндлин легко согласилась с выводом: Теперь, когда Ларри поел, он был готов приступить к серьезной эксплуатации.