Единорог

Глава 20

Прошло какое-то время, прежде чем Эффингэм осознал, что он действительно заблудился, безнадежно и полностью. Когда «остин» отъехал от Гэйза, они с Алисой обменялись гневными репликами. Он был не в состоянии сдержать свое возмущение, горе и раскаяние и велел ей остановиться, внезапно вышел из машины и стал подниматься вверх по холму. Она осталась ждать на дороге, и он издалека еще долго видел маленькую красную машину. Но Алиса не последовала за ним и не окликнула его.

Эффингэм рассердился на нее не столько потому, что она стала причиной несчастья, сколько за то, что она предложила ему такое быстрое и надежное средство отступления. Ему следовало остаться, говорил он себе уже тогда, когда закрывал дверь «остина», ему следовало остаться и сделать что-нибудь, он должен был выступить против Скоттоу, защитить Ханну или по крайней мере все объяснить. Или он мог бы даже реквизировать «остин» и втолкнуть в него Ханну. Но нет, он никогда бы не смог сделать этого. Все же он должен был хотя бы остаться и что-то сказать. А получилось, что он просто удрал, так что только пятки засверкали, оставив двух женщин на милость Скоттоу. Однако, что еще он мог сделать? Прежде всего, он должен избавиться от Алисы и прийти в себя, чтобы решить этот спор, оглушительные раскаты которого зазвучали в его ушах, уже когда его машина вылетела из ворот замка.

Одно они выяснили в своем коротком сердитом разговоре — как Алиса обо всем узнала. Эффингэма подвело его собственное тщеславие. Он уже несколько лет считал само собой разумеющимся, что горничная Кэрри была немножко влюблена в него и сделала бы для него все, что он захотел. Мысль о том, что он мог положить ее к себе в постель, когда был помоложе и более чувственным, пришла ему в голову как приятная фантазия, и он без долгих раздумий допустил, что даже и сейчас она бы не стала возражать. Когда он готовился к перевороту, он написал объяснительное письмо и отдал его вместе с большими чаевыми Кэрри, чтобы та передала его Алисе во время обеда. К этому часу Эффингэм был бы уже далеко. Он, конечно, не намекал Кэрри, что уезжает, но его поведение, должно быть, выглядело довольно заговорщическим, и хотя планировалось взять очень немного вещей, но одна из горничных, наверное, увидела, как он их упаковывает. Во всяком случае, у Кэрри возникли подозрения, и она отнесла письмо Алисе, как только он вышел из дома. Алиса, действительно очень расстроенная, отправилась вслед, как она сказала ему, с единственным желанием — узнать, что происходит, и когда увидела мчащийся полным ходом по аллее «хамбер» с кем-то на заднем сиденье, она решила ни за что не пропустить его в ворота. Теперь она сожалела и, наверное, не сделала бы ничего подобного, если бы успела подумать. Только Эффингэм не дал ей времени на раздумье.

Эффингэм слепо шагал вперед и время от времени стонал. Все, что он сделал, теперь казалось ему ужасным идиотизмом. Почему только он позволил этой умной длинноносой девушке убедить себя? Весь план, как он видел сейчас, был безнадежно плохо продуман. Ханна никогда бы не согласилась, чтобы ее увезли в такой сумятице. Их обоих смутила близость аэропорта. Кажется, он только сейчас понял, что именно тогда, когда Мэриан упомянула аэропорт, она заронила роковое зерно в его разум. Оба они были глупо, легкомысленно и романтически возбуждены идеей отвезти Ханну на самолет. Побег был таким заманчивым. На него также совершенно нерациональным образом повлияла сцена на музыкальном вечере. Без какой-либо основательной причины, казалось, все решил этот крик страдающей души. И конечно, его побудила действовать Мэриан, потому что она казалась такой славной, так убедительно спорила, потому что он уважал ее и она ему нравилась.

А теперь посмотрим, что он натворил. Он подверг Ханну опасности и навлек на нее гнев людей, имевших над ней власть. Он почти несомненно помог Мэриан в том, чтобы ее уволили, он причинил непереносимую боль Алисе, а что хуже всего — вынес себе приговор. Ему, наверное, никогда больше не позволят прийти в Гэйз. Эта мысль была настолько мучительной, что он чуть не согнулся от боли. Если они прогонят его, он действительно сделает что-нибудь отчаянное. Хотя что он мог сделать? Не лишился ли он того единственного, что в состоянии был сделать для Ханны? Если бы даже вступительная часть сегодняшнего плана удалась, что бы из этого получилось? Он вспомнил крик Ханны «Эффи, нет!», когда они мчались к воротам. Позже они приехали бы в отель, Ханна была бы, наверное, напугана, плакала и молила бы их поскорее отвезти ее назад, и им пришлось бы это сделать. Ее нельзя было таким образом ставить лицом к лицу с внешним миром, и было несправедливо и глупо ожидать от нее согласия с этим. Но если, находясь там, за воротами, он ничего не смог для нее сделать, чем он может помочь, оказавшись здесь?

Спотыкаясь, он брел вперед, и обвиняющие, полные раскаяния мысли гудели в голове, ослепляя и оглушая его. Что ему делать теперь? Вернуться в Гэйз и горестно расположиться у ворот? Прошло слишком мало времени, они с презрением прогонят его от дверей, и правильно сделают. Лучше подождать, пока все успокоится. Но какой прием ожидает его в Райдерсе, когда он вернется? Как отнесется к нему Алиса? Что скажет Макс о его безрассудстве, Макс со своим странным взглядом на душевные переживания Ханны, Макс со своей скрытой привязанностью к ней?

Мысль о возвращении в Райдерс вернула Эффингэму смутное ощущение времени и места, и он замедлил шаг. Он шел, жестикулируя и разговаривая вслух, а в голове роилось множество мыслей, производя впечатление непрекращающегося шума. Теперь, когда он немного пришел в себя, он начал воспринимать окружающее и постепенно осознал, что окружен безбрежным безмолвием. Он остановился в онемении и огляделся по сторонам. Огромное небо пересекалось перистыми красными и золотыми полосами, темнеющими с приближением сумерек. Земля, потемневшая до багряно-коричневого цвета, была совершенно плоской и пустой. Эффингэм собрался с мыслями. Где он? Поднявшись на холм рядом с ручьем, он пошел по тропинке, ведущей к лососиной заводи. Но сейчас не было видно ни признака ручья, — видимо, он где-то свернул от него. Здесь не было вообще никаких ориентиров.

К счастью, ему просто придется идти назад по пройденному пути. Он повернулся кругом. В конце концов, поможет ему небо. Он шел на восток. Теперь же двинется на запад, по направлению к закату. Он посмотрел на закат. Безусловно, небо ярче и краснее с одной стороны и темнее, синее с другой, но яркая часть пугающе велика и не может четко определить направление. К тому же ему пришло в голову, что береговая линия в этих краях играет иногда странные шутки с востоком и западом. Все же его путь примерно должен пролегать по направлению к более яркой части неба, и он просто пойдет назад по тропинке, на которой стоит.

Сделав несколько шагов, он засомневался, тропинка ли это вообще. Под ногами лежали камни, но ряды камней, как он сейчас обнаружил, прерывались, а вокруг среди бугорков жесткой коричневато-зеленой травы он увидел другие похожие ряды пятнистых камней, которые в равной степени могли быть или не быть тропинкой или дорогой, по которой он пришел. Он прибавил шагу. Выбранное им направление, безусловно, правильно, и ему больше ничего не остается, как идти поскорее вперед. Еще достаточно светло. Вскоре он увидит что-нибудь знакомое.

Он шагал, пристально вглядываясь в унылый, низкий, однообразный горизонт. Изменчивый свет утомлял глаза, напряженно смотревшие вдаль, иногда казалось, что земля странным образом колеблется под ногами. Он шел неуклонно и быстро, время от времени останавливаясь и протирая глаза. Скоро покажется большой дольмен, стоящий у дороги к северу от деревни, и он продолжал искать его взглядом. Время от времени ему казалось, что он видит дольмен, но, прищурившись, он понимал, что земля такая же ровная и пустая со всех сторон, как раньше.

Наконец значительно правее обозначилось что-то вертикальное у горизонта. Наверное, это дольмен. Как далеко от прямого курса он, должно быть, отклонился. Изменил направление, заспешил туда, спотыкаясь о влажные пучки травы, время от времени теряя из вида вертикальный объект, но затем находя его вновь. Свет быстро мерк. Преодолев часть трудного пути почти вслепую, он поднял голову и, увидев объект рядом с собой, с сожалением понял, что это вовсе не дольмен, а дерево.

Эффингэм медленно подошел к дереву. Оно не было знакомо ему. Деревья в этих краях имели свою индивидуальность. Похоже, он далеко ушел от тех мест, где бывал раньше, а теперь, оставив свой прежний курс в погоне за деревом, он вовсе не представлял, как вернуться туда. Неясная синева наступающих сумерек еще немного освещала небо, а узкий красноватый обруч очертил три четверти горизонта. Черная земля вокруг была испещрена багровыми пятнами. Эффингэм подошел к дереву и остановился, прислушиваясь к тишине.

Обнаружив, что перед ним дерево, а не дольмен, он понял, что заблудился, — разумеется, не серьезно и не безнадежно, но досадно. Наверное, пройдет немало времени, прежде чем он вернется назад. Конечно, он не полностью потерял направление, и если будет твердо держать курс на середину красной дуги горизонта, то непременно найдет дорогу или выйдет к Скаррону. Он не представлял себе, как можно спуститься со Скаррона в темноте, но все будет в порядке, если двигаться медленно. Скоро появятся звезды, а позже, может, и луна. Итак, ему придется смириться, что его застигнет здесь ночь.

Он поколебался и внезапно почувствовал странное нежелание уходить от дерева, которое, по крайней мере, было чем-то вертикальным, как и он сам. Протянув руку, он прикоснулся к стволу. Эффингэм был городским жителем и всегда находил сельскую местность ночью чужой и пугающей: тьма, пустота и отсутствие человека, но, возможно, присутствие кого-то еще. Он встряхнулся. Еще лучше отправляться в путь сейчас, пока слабеющая красная дуга, его единственный проводник, не совсем поблекла. Если бы он пошел сразу, то вскоре достиг бы дороги, может, уже сейчас оказался бы на ней. Развеселившись от этой мысли, он быстро отправился в путь и шел минут пять. Красная дуга постепенно исчезла. Эффингэм шел.

Он очень долго не останавливался, но наконец все-таки встал. Небо теперь почти полностью потемнело, хотя он все еще мог различать кое-что вокруг себя. Появились едва заметные звезды. Он не хотел останавливаться, понимая, что как только остановится, то почувствует страх. И действительно, сейчас ему стало страшно, хотя и не очень, это просто смешно, ему совершенно нечего бояться. Провести летнюю ночь на открытом воздухе, безусловно, не страшно, и тем не менее место было довольно жуткое для того, кто потерялся.

Теперь он жалел, что ушел от дерева. Дерево было, по крайней мере, своего рода крышей, неким домом, обладало каким-то смыслом. Сейчас же он брел в никуда, окруженный ничем. Он подумал, стоит ли продолжать путь. Но безусловно, следует идти. Было немыслимо, не двигаясь, простоять всю ночь в этой ужасной тишине. Ходьба, по крайней мере, была хоть какой-то деятельностью и производила легкий человеческий шум. Кроме того, он не мог быть сейчас далеко от дороги. Впервые он подумал, что, может, стоит покричать. Но какой толк кричать в такой глуши? Люди не жили здесь. И все же стоило попытаться на всякий случай, но что обычно кричат? Он немного подумал, а затем с усилием выдавил: «Хэлло!»

Голос прозвучал странно и, казалось, тут же стих, словно толстые одеяла, висевшие футах в десяти с каждой стороны, удушили его. Бесполезно кричать, окружающее слишком враждебно, крики застрянут у него в горле. Он поспешно пошел. Небо теперь стало темным и полным звезд, и хотя он не видел земли, но перед ним простиралось подобие рассеянного света, и он мог продвигаться вперед. Он очень жалел, что оставил сигареты в «хамбере». Всмотревшись в светящийся циферблат своих часов, он понял, что уже за полночь, и продолжал идти, оглядываясь вокруг и держа руки вытянутыми перед собой, будто ожидал внезапно коснуться чего-нибудь. Но увидеть фары автомобиля он уже не надеялся. Сердце сильно билось.

Внезапно он осознал, что нечто очень странное происходит за спиной. Минуту назад краем глаза он заметил это и принял за обман зрения. Теперь оно снова появилось, и когда он, задохнувшись от страха, обернулся, то рассмотрел странный яркий свет зеленого оттенка, казалось зажженный на земле. Сильный блеск в середине почерневшей сцены наводил на мысль о непостижимом зловещем присутствии. Казалось, что-то поднималось снизу, нечто очень живое. Эффингэм отшатнулся.

Когда он двинулся вновь, то увидел две вещи: во-первых, вокруг него, почти заключая его в кольцо, поднималась большая дуга более тусклого зеленого цвета, а у самых ног тот же самый свет, по более яркий, освещал землю и падал на его башмаки бликами, похожими на маленькие сверкающие живые создания. Эффингэм был потрясен до глубины души, однако момент безумия длился недолго. Конечно, он понял, что это сверхъестественный феномен — хотя и редко наблюдаемое, но известное явление под названием ведьмины огни. Они происходили в результате каких-то химических реакций, и их можно было разложить на составные элементы и исследовать в лабораториях. Но все равно он боялся, ненавидел их и отчаянно и безуспешно пытался стряхнуть со своих ботинок. Пока он шел, они прилипли к его ногам, покрыли следы странным блеском. Он также с тревогой ожидал и то сообщение, которое они, возможно, передавали ему, когда он смотрел на свой светящийся след. Похоже, он ходил по кругу. Бог знает, где проходило теперь верное направление. Может быть, в конце концов ему лучше остановиться и стоять на месте.

Эффингэм никогда не боялся сверхъестественного, по крайней мере он так думал, прекрасно зная, что не существует таких вещей, как феи, духи или зобные нечеловеческие силы. Однако люди в этих краях верили в них. Иногда он останавливался, тщетно прислушиваясь и вглядываясь в плотный безмолвный воздух, и чувствовал почти полную уверенность в присутствии зла вокруг себя. В этом месте он был незваным гостем, у него возникло ощущение опасности. Присутствие человеческих существ казалось тут невозможным. Он стал размышлять о злых силах, вспоминая то, что ему было известно о них. Безусловно, это огромная темная сила, она может завладеть человеческим существом, она может поселиться где захочет. Эффингэм пожалел, что у него нет распятия. Он был слишком напуган и не мог больше стоять без движения. Ему захотелось закричать, но он боялся получить какой- то ужасный ответ. Кто знает, что вызовет его крик. Он пошел и некоторое время спустя почувствовал какое-то облегчение, когда ведьмины огни так же таинственно исчезли с его пути, как и появились, оставив его почти в полной тьме. Идти стало труднее. Почва под ногами заметно увлажнилась, и раз-другой он поскользнулся на покрытой комьями грязи траве. Он подумал, что, возможно, приближается к ручью. Затем его осенила другая мысль — ведьмины огни были принадлежностью болота, его феноменом.

Мысль о том, что он, возможно, бредет в глубины болота, раз- другой смутно приходила ему в голову, но он поспешно отгонял ее. Это было так маловероятно. Настоящее болото находилось далеко от моря, и между ним и Скарроном простиралось обширное пространство поросшей вереском земли, по которой, как ему представлялось, он все еще шел. В конце концов, он не мог зайти далеко хотя бы потому, что часть пути ходил кругами. Он посмотрел на часы — почти два часа ночи. Он просто не мог оказаться на болоте. Земля под ногами все еще была абсолютно твердой.

Но твердой ли? Он пробовал землю вокруг, похлопывая по ней то рукой, то ногой. Она была мягкой и дрожащей и, казалось, совсем без камней. Ему не хватало этих камней. По крайней мере они представляли собой нечто надежное, как и он сам. Он поднялся и понюхал воздух: чувствовался влажный кисловатый запах торфа. Что ж, если он даже на краю болота, бояться нечего. Очень скоро станет светло, и он тогда определит нужное направление. Только сейчас ему действительно лучше остановиться. Надо найти поблизости местечко посуше, сесть и дождаться дня. Он прошел еще ярдов десять и остановился. Земля стала очень мягкой, туфли утопали в ней. Сделал еще пару шагов, и когда он вытаскивал ноги, раздавался странный чавкающий звук. С каждым движением его ноги погружались в липкую массу, и требовалось некоторое усилие, чтобы вытащить их из образующегося углубления. Эффингэм решил, что лучше вернуться туда, где он стоял минуту назад. Он повернулся, прошел пять шагов, но лучше не стало. Почва внезапно оказалась дрожащей и водянистой. Брюки, промокшие и перепачканные до колен во время ходьбы, прилипли к ногам. Ночь стала темнее и холоднее, а когда он останавливался, казалась агрессивно безмолвной. Он помедлил и обнаружил, что его начинает засасывать.

Эффингэм, конечно, слышал местные истории о людях, заблудившихся на болоте. Ему рассказывали о трясинах, которые могли поглотить человека, о вязких водоемах и ямах, о неожиданных скользких спусках в известняковые пещеры. Только теперь он начал понимать, что находится в опасности. Он задумался: что же делать? Если бы только ему остаться у дерева, если бы только остаться около камней. Но он не должен позволять своему воображению пугать себя. Конечно, земля здесь вязкая, но разве он никогда прежде не ходил по грязи или мокрому песку? Пойдет ли он или останется стоять на месте — все закончится в худшем случае промоченными ногами. Тем не менее липкая масса сжала его неприятно, цепко. Охваченный паникой, он попытался выдернуть ногу. Это оказалось не просто. Передвижение стало теперь совсем другим. Эффингэм, стоя на одной ноге, тяжело дышал. Другая нога во время борьбы завязла еще глубже. Чтобы вытащить ее, понадобится новая точка опоры. Что же ему делать? В панике он рванулся вперед и, теряя равновесие, с трудом вытащил ногу. Ему удалось, шатаясь, сделать два-три прыжка, после чего он завяз снова, значительно выше лодыжек. Бешеные удары сердца не давали ему дышать. Какая польза от этих скачков? Не лучше ли стоять не двигаясь? С ним бы ничего не случилось, если бы он стоял неподвижно. В этот момент под его левой ногой что-то словно сдвинулось, как будто она вошла в какую-то наполненную водой камеру или же попала в воздушный пузырь болота. Он наклонился, попытался сделать еще шаг и сильно завалился на бок. Почва вокруг него осела и забулькала.

Поневоле он теперь не двигался и на несколько минут замер с закрытыми глазами, пытаясь сохранить самообладание, прежде чем смог определить положение своих конечностей. Он сидел прямо с подогнутой под себя правой ногой, липкая грязь сжимала его колено. Другая нога была протянута вперед и вниз в дыру, откуда слышался глотающий звук потревоженной воды. Возможно, он был на краю одного из этих бездонных вязких колодцев болота. Его руки, скрещенные на груди, напоминали собой двух животных, которых ему непременно хотелось спасти. Медленно подняв голову, он увидел несколько звезд в ночи.

Он начал уговаривать себя: осталось не очень много времени до наступления дня, а днем за ним пошлют поисковую группу. Они, безусловно, поймут, что он попал в болото. Но поймут ли? Они могут подумать, что он вернулся на дорогу и его подвезли до Блэкпорта или до железнодорожной станции. Он мог уехать куда угодно. Они не подумают о болоте. А если даже подумают, то смогут ли разыскать его? А если найдут, смогут ли добраться до него? Он вспомнил историю о человеке, так ужасно погибшем невдалеке от своих беспомощных спасателей. В любом случае, когда настанет день, будет ли он еще жив?

Эффингэм слегка пошевелился. Не было никакого сомнения, что он очень-очень медленно погружается. Густая, как тянучка, грязь подбиралась к его бедрам, холодная вязкая масса постепенно сжимала нижнюю часть спины. Он уже понял, что не в состоянии подняться, и боялся двинуться из страха скатиться в жидкую дыру, которая уже всасывала его левую ногу.

Эффингэм никогда не смотрел смерти в лицо. Противостояние принесло ему новое спокойствие и новый ужас. Темное болото сейчас казалось совершенно пустым, как будто над ним нависла великая тайна, маленькие злобные божки ретировались. Даже звезды скрылись, и Эффингэм оказался в центре черного шара. Он ощущал, что медленно погружается в трясину, и его охватил разрушающий, невыразимый ужас. Он был не в состоянии смотреть прямо в глаза неминуемому, но и не хотел погибать хныча. Как будто подчиняясь чьему-то повелению, он взял себя в руки и попробовал сосредоточиться, но все же его мысли были сконцентрированы только на тьме. На него нашло оцепенение, в голове была пустота.

Макс всегда знал о смерти, всегда сидел, как судья, в своем кресле, глядя ей в лицо, но как судья ли? А может, как жертва? Почему Эффингэм никогда раньше не понимал, что это единственное обстоятельство, которое имело значение, и, возможно, единственное обстоятельство, которое все определяет? Если бы человек понимал это, он мог бы прожить всю свою жизнь при свете. Однако почему при свете, и почему ему теперь казалось, что темный шар, в который он вглядывался, был полон света? Что-то ушло, что-то ускользнуло от него в момент его пристального внимания, и это что-то был он сам. Возможно, он уже умер, его потемневший образ навсегда стерся. И все же что-то осталось. Так как что-то, безусловно, должно было остаться, что-то все еще существует. Его вдруг осенило. Останется все остальное, все, что не он сам, этот объект, который он никогда прежде не видел и на который теперь взирал со страстью любовника. И действительно, он мог бы знать, что факт смерти увеличивает продолжительность жизни. Так как он смертен, он — ничто, а раз он ничто, то все окружающее наполнилось до краев жизнью, и отсюда заструился свет. Вот, значит, что такое любить — смотреть и смотреть, пока не перестанешь больше существовать. Это была любовь, она то же самое, что и смерть. Он смотрел и ясно понимал, что вместе со смертью человека мир совершенно автоматически становится объектом совершенной любви. Он ухватился за слова совершенно автоматически и забормотал их как заклинание.

Хоть он и не предпринимал никаких попыток выпрямиться, что- то подалось под его правой ногой. Он наклонился в сторону и широко раскинул руки, невольно пытаясь вырваться. Вокруг не было ничего твердого, и руки безнадежно погрузились в грязь. Он замер, подняв перепачканные кисти к лицу. Теперь его засосало почти до пояса, и он погружался все быстрее. Охваченный предсмертной паникой, он издал несколько слабых криков, а затем громкий, вселяющий ужас пронзительный вопль полного отчаяния. Он не собирался звать на помощь, считая, что находится вне пределов досягаемости, и услышал, как вой прокатился над болотом и, казалось, вызвал эхо. Тогда из его груди снова вырвался рев, как у доведенного до отчаяния животного. Снова раздалось эхо.

Внезапно разум вернулся к Эффингэму. Казалось, на все это время он лишился себя, своей индивидуальности. Теперь же, полностью осознав ситуацию, видя, что небо освещается чуть заметными проблесками утра, он ощутил, что к нему вернулось сознание. Им овладело неистовое желание жить. Может быть, это ответный крик?

Теперь Эффингэм кричал совсем другим голосом:

— Эй, эй! На помощь! На помощь!

Снова раздался ответный отдаленный звук. Это был, несомненно, человеческий голос. Эффингэм продолжал звать. Свет усилился, хотя все еще было темно, но уже различались какие-то очертания, он мог смутно увидеть свои руки и пространство перед собой. Он продолжал звать, и другой человек отзывался, хотя, казалось, не приближался к нему. Затем после недолгого молчания голос раздался намного ближе:

— Мистер Купер! — Это был голос Дэниса Ноулана.

— Дэнис! — воскликнул Эффингэм. Это был самый счастливый звук, который он когда-либо издавал в жизни. — Дэнис, Дэнис, Дэнис! — Слезы подступили к его глазам. Его прежде не переродившееся естество снова было с ним. Он будет жить.

— Вы завязли, сэр?

Эффингэм все еще не мог четко видеть. Тьма сменилась легкой коричневато-синеватой дымкой.

— Да, ужасно, почти до пояса. Я не могу больше двигаться. Ради Бога, будь осторожен, а то тоже завязнешь. Здесь какая-то яма. Может, тебе лучше подождать до рассвета и сходить за людьми и лестницей. Если ты сможешь найти дорогу назад ко мне. Думаю, я смогу продержаться еще какое-то время.

Последовало молчание, а затем Эффингэму удалось рассмотреть приблизившуюся к нему фигуру Дэниса. Это было чудо — увидеть наконец-то нечто вертикальное, увидеть человека. Дэнис, казалось, легко шел по поверхности болота, его ноги едва касались земли. За ним следовало что-то небольшое, темное, минутой позже Эффингэм разглядел, что это осел. Дэнис и ослик остановились примерно в тридцати ярдах от него. Стало светлее.

— Ради Бога, на чем ты стоишь, Дэнис?

— На болоте есть тропинки, старые, выложенные валежником тропы. Только их нужно знать. Это самое близкое расстояние, на которое я могу подойти по тропе.

Эффингэм застонал:

— Ты никогда не дотянешься до меня. Вокруг трясина. Тебе лучше пойти и привести спасателей. Только, ради Бога, поторопись.

— Я доберусь до вас. Здесь не слишком далеко. Я собираюсь проложить валежник по болоту. Это не займет много времени. Не двигайтесь и не пытайтесь выбраться.

Дэнис снял объемистую вязанку со спины осла. Быстро и ловко он начал бросать ветви валежника на темную поверхность болота. Он их немного прижимал и добавлял еще сверху. Утренняя заря осветила теперь ровную, лишенную каких-либо характерных черт землю вокруг. Тропинка протягивалась к Эффингэму.

Дэнис работал быстро, подкладывая валежник. Эффингэм видел, что его ноги в парусиновых туфлях почти не были испачканы. Он начал осторожно передвигать ногами в грязи, готовясь обрести контроль над своим телом, но, задохнувшись, соскользнул еще глубже. Болото сжало его за талию. В действительности он уже не мог продержаться еще какое-то время.

— Я же сказал вам, не двигайтесь. — Дэнис был уже так близко, что почти мог его коснуться. — Послушайте, когда я дотянусь до вас, мы все сделаем быстро. Я возьму вас под мышки и осторожно потяну, а вы делайте такие движения ногами, как будто плывете в воде. Вот я и здесь. Теперь спокойно двигайтесь, как я вам сказал. Сейчас я встану на колени, а вы держитесь за мои плечи. Теперь передвигайте ногами, двигайтесь вверх, вверх.

Впоследствии Эффингэму казалось, что сами слова Дэниса придали ему новую силу. Он не мог плыть, так как ноги казались парализованными, но все же он слегка пошевелил ими и заставил тело податься вверх в унисон с равномерными усилиями Дэниса.

— Теперь остановитесь. Теперь снова. Стоп. Снова. Теперь я смогу затащить вас на валежник. Да, подтянитесь на руках. Не пытайтесь встать, просто лежите. Теперь отдохните. Через минуту вы взберетесь на твердое место. Отдохните. Теперь карабкайтесь. Дайте мне руку. Просто скользите. Я буду тянуть вас.

Задыхаясь от изнеможения, Эффингэм наконец втащил свое промокшее грязное тело на валежник, который уже начал медленно погружаться в болото. Теперь он уже ощупывал рукой твердую поверхность, а через минуту сидел на тропинке. Бледно-голубое небо покрывали облака.

Вставало солнце.

— Дэнис, что я могу сказать? Спасибо.

— Не за что, сэр. Скоро вы сможете идти.

— Не называй меня сэр. Мне кажется, я уже могу идти. Если ты поможешь мне встать.

— Не надо торопиться. Ну вот. Разомните немного ноги. А я развяжу ослика. Он дикий. Мы можем оставить его здесь.

— А он не упадет в болото?

— Нет, эти создания знают тропы. Он немного пройдет за нами, вы увидите, а затем убежит к своим сородичам.

— Как красиво выглядит болото на солнце. Сколько оттенков красного, голубого и желтого. Я никогда не думал, что у него так много цветов. Я уже могу идти, Дэнис.

— Тогда пойдемте. Тропинка твердая, но очень узкая, ее трудно разглядеть. Вам лучше взять меня за руку.

Они отправились по тропинке при первых лучах восходящего солнца: Дэнис, ведущий Эффингэма за руку, и бегущий следом за ними ослик.

Глава 21

— Подними руку, Эффи, в рукав, хорошо.

— Немного вперед, давай я заправлю рубашку сзади.

— Подними ноги, я надену тебе тапочки. Облаченный в твидовый костюм Джералда, он благоухал солью для ванн и был один среди трех женщин. Их прекрасные лица, освещенные нежностью и любовью, склонились над ним, подобно ангелам.

— В православной церкви Святая Троица иногда изображается в виде трех ангелов, — сказал Эффингэм. Он выпил уже много виски с тех пор, как вернулся. Теперь его похлопывали три пары рук. Он добавил: — Автоматически, совершенно автоматически.

— Что ты имеешь в виду, Эффи? Ты уже сказал это несколько раз. Ты повторял эти слова, когда Дэнис привел тебя.

— Я пытаюсь что-то припомнить…

— Как хорошо, что Дэнис был здесь. Никто из деревенских жителей не пошел бы ночью. Ты долго кричал, прежде чем Дэнис услышал тебя?

— О, время от времени я кричал: «На помощь!» — в надежде, что кто-нибудь появится.

— Ты очень храбрый. Я бы просто впала в панику. А вы, Мэриан, Алиса?

То, что он только что сказал, было не совсем верно, подумал Эффингэм. Он попытался сфокусировать свой взгляд на женщинах, но они сливались в один неясный золотой шар. Тело его обмякло, но в то же время он чувствовал себя восхитительно, как будто заново родился, будто превратился в иное существо и еще лежал на берегу, утомленный, но преображенный. Он жалел, что не может вспомнить то, что пытался.

— Я уверена, что впала бы в панику. Прошло так много времени. О чем же ты думал, Эффингэм, когда тебя засасывало?

— Пожалуй, не знаю. — Это был бессмысленный ответ. Но он еще не мог думать о недавнем прошлом как о чем-то реальном. Была смутная тьма, быстро отступающая, как кошмар, который все еще присутствует в пробуждающемся мозгу.

— Не беспокой его, Мэриан. Дай ему еще виски, Алиса.

— Я хочу помочь ему вспомнить. Я уверена, так лучше. Что происходит совершенно автоматически, Эффингэм?

Эффингэм сосредоточился. Три ангела сливались в сияющий шар, из которого струился поток света. Он видел это прежде. Шар был миром, вселенной. Он сказал:

— Я думаю, это любовь, которая вспыхивает автоматически, когда любовь — это смерть.

— Мне кажется, ты опьянел, Эффи.

— Ш-ш-ш, Алиса, пусть он говорит.

Эффингэм сел прямо. Он все еще не был уверен, но думал, что теперь сможет им объяснить. Возможно, в конце концов ему удастся восстановить в памяти видение, хотя он все еще не знал его имени и ожидал, когда придут свои собственные слова, чтобы рассказать им. Он не мог восстановить в памяти, долго ли длилось это видение — может, только минуту или только секунду, — и оно полностью исчезло, когда к нему вернулась жажда жизни. И все же он чувствовал, что оно каким-то образом притаилось здесь. Он должен сосредоточить на этом свое внимание, пока тьма не поглотила его и не сделала черным, как само болото.

Он взглянул на Ханну и с удивлением обнаружил, что видит ее совершенно ясно, как будто она освещена светом, в то время как два других лица сливались с ее лицом, составляя единый образ.

— Видите ли, — с трудом выдавил он. Если б только ему удалось немного потянуть, пока видение само собой не воплотилось бы в слова. — Видишь ли, это совсем не так, как считают Фрейд и Вагнер.

— Что ты имеешь в виду, Эффи, дорогой? При чем здесь Фрейд и Вагнер?

Он пристально смотрел на Ханну. Ее прекрасное усталое лицо улыбалось ему. В конце концов, она была его направляющей, его Беатрисой. Ему подумалось, что она, должно быть, как-то связана с откровением, пришедшим к нему на болоте. Возможно, в этом была правда, истинная правда, которая жила в ней как будто в сонном состоянии и создавала вокруг нее постоянное ощущение душевного беспокойства. Несомненно, она поймет его.

— Видишь ли, видишь ли, смерть не завершение самого себя, но только конец для себя. Это очень просто. Пока личность не начнет исчезать, ничего в действительности не существует, и так происходит большую часть времени, но, как только личность уходит, все начинает существовать и автоматически становится объектом любви. Любовь удерживает мир вместе, и если бы мы смогли забыть себя, все в мире вознеслось бы в совершенной гармонии, и прекрасные вещи, которые мы видим, нам об этом напоминают.

— Мне кажется, он бредит. Это всего лишь искаженная версия того, что отец…

— Все не может быть так просто, Эффингэм…

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Эффи, продолжай.

Эффингэм умоляюще поднял глаза на ангельское лицо. Нет, все, конечно же, не могло быть так просто, и все же он был уверен, что это верные слова. Он чувствовал, что все постепенно исчезает и что он в конце концов все забудет. Он останется с пустопорожним описанием, а вещь в целом полностью исчезнет из вида. Он попытался повторить слова снова, как молитву, как заклинание:

— Это автоматически, видишь ли, вот что так важно. Тебе просто нужно посмотреть в другом направлении. — Но он больше не верил в то, что говорил. И когда он поднял глаза, то увидел, что три головы незаметно разделились, распались и развернулись перед ним. Самое важное ушло, и все же, возможно, что-то осталось.

Он любил Ханну. Но разве, любя ее, он не любил так же остальных? Как прекрасны они были сейчас, объединенные в восхитительный силуэт в своем духовном согласии, в своей общей заботе о нем, и какой совершенный объект любви они составили, они, любящие его все вместе. Так любовь, беспрепятственно совершив кругооборот, вернулась к нему. Он созерцал их. И здесь все было объяснимо. Это не было большим событием, но тут, безусловно, присутствовала определенная изысканность.

Он начал снова:

— Например, нас четверо. При наличии такой доброжелательности между нами, почему мы не безупречны в отношении друг к другу? Что нам мешает? Мы не можем превратить весь мир в республику любви, но каждый мог бы создать свой собственный уголок здесь…

— Мы готовы попытаться, дорогой Эффи…

— Беда в том, что пока весь мир…

— Эффи, я думаю, тебе лучше поехать домой…

— Ты и Алиса, например. Вы обе любите меня. Хорошо, вы должны любить и друг друга тоже. И, Мэриан, я, конечно, люблю тебя. Любить так легко, это просто необходимо, если только…

— Мне очень жаль прерывать вашу метафизическую дискуссию, но у меня есть очень плохие для всех нас новости, — раздался от двери голос Джералда Скоттоу.

Ханна, сидевшая рядом с Эффингэмом, тотчас встала, и группа распалась, когда Джералд закрыл дверь и подошел к ним. Он сильно запыхался и был явно возбужден. Сцена перед Эффингэмом внезапно сфокусировалась, обрела чрезвычайную ясность и четкость. Золотое сияние исчезло, и он увидел дождливый свет за темным оконным стеклом.

— В чем дело, ради Бога? — спросила Ханна, прижав руку к горлу.

— Питер возвращается в Гэйз.

— Питер? — глупо переспросил Эффингэм.

— Питер. Питер Крен-Смит. Муж Ханны, — повысил голос Джералд.

— Когда он приедет? — спросила Ханна. Голос ее был спокойным, но слабым и тихим.

— Через несколько дней. Он послал телеграмму, когда садился на корабль.

— Итак, семь лет подошли к концу, — сказал Эффингэм. Он пытался встать, но, казалось, ноги ему не повиновались.

Ханна стояла совершенно неподвижно, а ее руки безжизненно повисли. На ней было надето ее длинное одеяние из желтого шелка, и она выглядела как жрица перед ритуалом, преисполненная каким-то сильным волнением. Она пристально смотрела на Джералда.

— Питер, — тихо сказала она. Эффингэм никогда не слышал, чтобы она произносила это имя, и оно резко прозвенело и заглохло в притихшей комнате. — Питер приезжает сюда. Через несколько дней. Это правда, Джералд?

— Да, правда, Ханна. Хочешь посмотреть телеграмму?

Она раздраженно встряхнула головой, сбросила руку Мэриан, которую та с сочувствием положила ей на плечо, и снова произнесла:

— Питер, — как будто пытаясь привыкнуть к этому звуку. А затем: — Это невозможно. Это действительно правда, Джералд?

— Действительно правда. Сядь, Ханна. Выпей виски.

— Я уже достаточно выпила, — пробормотала она, повернулась к окну и выглянула. Все они смотрели на ее фигуру, полностью отделенную от них. В комнате воцарилось молчание.

Наконец, откашлявшись, Алиса сказала:

— Извините, боюсь, нам пора уезжать. Нам с Эффи лучше уйти. Пойдем, Эффи.

Быстрым движением она поставила его на ноги. Ханна, повернувшись, взмолилась:

— Не уходи, Эффингэм, пожалуйста.

Алиса уверенно и твердо заявила:

— Он пьян. Ему лучше выспаться. Я привезу его назад, когда он протрезвеет. Пошли, Эффи, поднимай свои большие ноги. — Она стала подталкивать его к двери.

— Эффингэм, пожалуйста, останься здесь, пожалуйста…

— Я же сказала, я привезу его назад.

— Это происходит совершенно автоматически, — сказал Эффингэм Скоттоу.

Эффингэм нетвердо спускался по ступеням, держась за руку Алисы. Дневной свет резал ему глаза. Когда он выходил через стеклянные двери, то услышал позади себя в глубине дома звук. Это было его собственное имя, переросшее затем в пронзительный крик. Он сел в «остин» и уснул.

Глава 22

— Эффингэм! Эффингэм!

Они кричали и звали снова и снова. Некоторое время он лениво прислушивался. Голоса доносились откуда-то издалека, через темное болото. Он повернулся и снова погрузился во тьму.

— Эффингэм!

«Я не проснусь», — подумал он. — «Через минуту наступит тишина». Но теперь кто-то грубо тряс его за плечо. Он что-то протестующе пробормотал и приоткрыл глаза. Была ночь, и неяркая лампа горела рядом на столике. На кровати сидел Макс.

— Я так долго пытался разбудить тебя.

Большое тяжелое тело старика, внезапно оказавшегося так близко, выглядело угрожающе. Эффингэм отпрянул в глубь постели. Произошло нечто ужасное, но он сейчас не мог вспомнить, что именно. Глаза его снова закрылись.

Макс опять встряхнул его, жестко впившись пальцами в плечо.

— Больно, — обиженно пробормотал Эффингэм. Он никогда не любил рук Макса, боялся их. У него отчаянно болели голова и ноги. Он припомнил ночь на болоте и, более смутно, утро в Гэйзе. Питер Крен-Смит приезжает домой.

— Сколько времени, Макс?

— Поздно, поздно, Эффингэм. Уже почти одиннадцать.

— Я так долго спал? Как я добрался сюда?

— Ты уснул в машине. Мы с Алисой уложили тебя в постель. Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно! — Сейчас было слишком поздно отправляться в Гэйз, все уже наверняка в постелях. Эта мысль успокаивала. Что бы ни происходило, теперь ничего не должно случиться. Сейчас он не в состоянии был что-либо сделать. Сон опять овладел им — огромные облака и кольца сна, как теплый туман.

— Проснись, Эффингэм. Пора вставать.

Эффингэм испытывал слабость, изнеможение, жалость к себе, но в постели чувствовал себя в безопасности. Тьма притаилась за спиной у Макса, густая и тяжелая, полная странных запахов. Он сказал:

— У меня болят ноги, и сейчас нет смысла вставать. — Сон, сладкое забвение, еще не оставил его и продолжал охватывать половину сознания.

— Ради Бога, Макс, дай мне еще поспать.

— Нет. Мне не следовало позволять тебе спать так долго. Ты должен сейчас же встать, Эффингэм. О, почему ты напился именно в этот день!

— Это не моя вина! Разве Алиса не рассказала тебе, что произошло? Во всяком случае я не могу ехать сейчас в Гэйз, слишком поздно.

Питер Крен-Смит возвращается. Это ужасный и в то же время совершенно непостижимый факт. Действия Питера, казалось, принадлежат к какому-то другому измерению бытия. Несомненно, завтра он поедет в Гэйз и найдет все неизменившимся. Ханна поведет себя правильно. Она все стерпит, примет плохие новости и сделает так, как будто их не существует. В душе она будет страдать из-за Питера, как всегда, но внешне этого не выдаст.

— Ты должен тотчас же поехать туда, Эффингэм. Неужели ты думаешь, что кто-нибудь сегодня спит в замке и что все на своем месте? Одному Богу известно, что сегодня произошло. Ты должен вернуться туда.

Эффингэм лежал неподвижно и смотрел на огромную тень Макса, распростертую на стене и потолке. Только пусть это будет завтра, пусть это будет при дневном свете. Все его существо противилось мысли о ночном приезде в Гэйз. Он всегда боялся насилия, таившегося за легендой о спящей красавице. Оно нависло над образом Ханны, словно какая-то темная материя, различимая, но неподвижная. Теперь он ужасно боялся обнаружить, что задний план сцены внезапно ожил, наполнился движением и лицами. А больше всего он опасался найти Ханну испуганной. Он вдруг вспомнил крик, пронесшийся по дому, когда он выходил из дверей. Он резко сел.

— Но что я смогу сделать, если даже и поеду сейчас?

— Просто быть там. Твое присутствие в доме предотвратит кое- какие вещи. Тебе ни в коем случае не следовало уезжать оттуда.

— Какой же вы паникер, — сказал Эффингэм. Но все же стал подниматься. — Черт побери, как вы думаете, много ли силы и здравого смысла у Ханны?

— Этого мы как раз и не знаем. Но ей, безусловно, понадобится помощь. И если тебя там не окажется, она может получить ее от кого-то другого.

Эффингэм остановил «хамбер» у передней двери, выключил мотор и фары. Громада дома нависла над ним на фоне покрытого облаками почти черного неба, в некоторых окнах тускло мерцал свет. Он вышел на террасу и замер, напуганный внезапной тишиной и звуком своих шагов. Шум машины известил о его прибытии. Однако он чувствовал себя нежеланным и отвергнутым. Он медленно пошел вдоль террасы, время от времени спотыкаясь о мягкие пучки смолевки, пока не увидел окно Ханны. Оно тоже слабо светилось. Он вернулся к парадной двери, обнаружил, что она открыта, и вошел.

В холле было темно, но лампа вверху на лестничной площадке чуть освещала ступени, и слабый свет проникал через открытую дверь гостиной. Он осторожно толкнул дверь.

— Эффингэм! Слава Богу!

Мэриан возникла из полутьмы, и через секунду он крепко прижимал ее к груди. Только сейчас он вспомнил, что говорил трем женщинам сегодня утром. Должно быть, он был совершенно пьян. Обнаружив, что в комнате присутствуют и другие люди, он отпустил ее.

Комната была освещена двумя лампами и мерцающим огнем камина. Дэнис Ноулан сидел перед открытым пианино, пристально глядя на клавиши. В углу около одной из ламп, за столом, на котором стояли графин с виски и стакан, расположился Джеймси. Никто из них не обратил ни малейшего внимания ни на Эффингэма, ни на маленькую сцену, которая только что произошла.

— Слава Богу, ты пришел, — сказала Мэриан, ведя его к огню. — Я просто не представляла, что делать, и жаждала, чтобы ты пришел. Сегодня был просто кошмар.

«Сегодня». Пока он спал, прошел полный событий день.

— Что произошло? О, Мэриан, почему ты позволила Алисе увезти меня?

— Да, я уже подумала об этом — я поступила глупо, мне следовало вмешаться. Я все сделала не так. Выпьешь виски? А я не буду. Я уже несколько часов только и делаю, что пью, и у меня кружится голова, так как я ничего не ела.

— Что произошло, Мэриан? — Теперь, полностью придя в себя, Эффингэм испытывал почти апокалиптический ужас. Приближался конец света, а он ничего об этом не знал.

— Я точно не знаю, но что-то произошло или происходит…

Дэнис сыграл гамму, а затем несколько нот и фраз, похожих на птичье пение. В темной, мерцающей комнате они прозвучали странно, как пение далекого соловья. За плечом Мэриан Эффингэм видел бледное, погруженное в свои мысли лицо Джеймси, оно было по-детски обиженным, возможно от слез. Казалось, он много выпил.

— Но что ты делала весь день и что с Ханной?

— Я расскажу все, что знаю. Когда ты ушел, Ханна начала плакать и истерически прорыдала почти час. Не знаю, видел ли ты кого-нибудь по-настоящему задыхающегося в истерике, воющего и причитающего. Это было ужасно. Конечно, я осталась с ней, пыталась успокоить ее и продолжала говорить ей одно и то же снова и снова. В это время нас оставили наедине. Затем она стала поспокойнее — это произошло около полудня, но я не уверена, не стало ли тогда еще хуже. Она теперь только тихо плакала, иногда постанывая и всхлипывая. Я терпела, пока у нее была истерика, но вид се безутешного горя мне было не перенести, и я тоже за плакала. И так мы сидели вместе и проплакали еще около часа. Звучит по-идиотски, но я так устала, и что-то в ней очень пугало меня. Постоянно кто-нибудь заходил посмотреть на нас, но никто не пробовал заговорить. Затем Ханна притихла. Я тоже перестала плакать и попыталась поговорить с ней, но она отвечать не стала.

— А раньше она что-нибудь говорила?

— Нет, ничего. Ну, затем пришла Вайолет Эверкрич, принесла кофе и что-то поесть, но Ханна не обратила внимания. Вайолет хотела, чтобы я ушла и оставила ее с Ханной, Ханна воспротивилась… Она схватилась за меня и приказала Вайолет жестом уйти. Она все еще ничего не говорила, как будто онемела. Это было очень страшно. Вайолет ушла расстроенная. Я выпила немного кофе и попыталась заставить Ханну. Она только покачала головой и даже не посмотрела на меня. За это время один или два раза заходил Джералд, но не пытался с нею говорить. Заходил и Дэнис, собирался что-то сказать, однако она не обратила на него внимания. Затем устроилась на стуле у окна и сидела там, глядя на улицу, еще около часа. Потом совершенно неожиданно и очень спокойно сказала мне, что собирается отдохнуть и считает, что мне тоже следует так поступить. Это произошло примерно в половине четвертого. Тогда я повела себя очень глупо. Мне следовало лечь на софу в ее комнате, но я так смертельно устала, что практически ничего не понимала. Уложив ее в постель, я отправилась к себе и проспала почти до девяти часов. Было безумием не попросить кого-нибудь, чтоб меня разбудили. Так или иначе, я бросилась к комнате Ханны и обнаружила, что дверь передней закрыта. Испугавшись, я принялась стучать, но почти тотчас же появился Дэнис и сказал, что Ханна проснулась около шести. Он лежал на софе там, где следовало быть мне. Она попросила чаю, который ей сразу подали. По его словам, выглядела она совершенно спокойной, но ужасно бледной и отрешенной. Какое-то время она сидела спокойно, немного нахмурившись, как будто что-то обдумывая, затем послала за Джералдом. Он пришел и велел Дэнису уйти. А немного погодя Дэнис, попытавшись открыть дверь, обнаружил ее запертой. О, я забыла сказать, что, когда она проснулась, — спросила, не вернулся ли ты.

— О боже! А потом?

— Ну а потом я не знаю. Они все еще там.

— Мы должны тотчас же пойти к ней, — сказал Эффингэм. — Джералд, наверное, пытается промыть ей мозги по поводу Питера.

— Эффингэм, не кажется ли тебе, что ее просто не должно быть дома, когда Питер вернется?

— Интересно знать почему? — раздался голос позади них. Вайолет Эверкрич стояла в темном дверном проеме.

— Вайолет, что же нам делать? — вскочив, спросила Мэриан.

— Не слышала, чтобы вас с мистером Купером просили что-то делать, — сказала Вайолет. Она подошла и взяла одну из ламп. — Я пришла за лампой. Вижу, у вас их две. — Свет лампы придавал ее облику сходство с призраком. — Питер Крен-Смит возвращается домой к своей жене. Пришло время установить порядок в собственном доме.

— Он может убить ее. — Жестокие слова заставили всех вокруг замолчать. Дэнис, тихо наигрывавший гамму, остановился посередине.

— Ну, Мэриан, ты наделена слишком богатым воображением, — слова Вайолет звучали утомленно и презрительно. — Поклонники Ханны были совершенно счастливы до этого момента предполагать, что она прекрасно знала, что делала. Она и ее муж по-прежнему знают, что делают. И их отношения друг с другом никого больше не должны касаться.

— Нет, нет, нет, мы должны защитить ее…

— Чепуха, — сказала Вайолет в дверях. — Она уже взрослая, о чем вы, кажется, забыли. К тому же, о чем вы тоже забыли, она — нарушившая супружескую верность женщина-убийца. И лучшее, что вы можете для нее сделать, это предоставить ее мужу и ее собственной судьбе. Спокойной ночи.

— Вайолет ненавидит ее, — сказал Эффингэм.

— Нет, Вайолет любит ее. Но это одно и то же. Мы можем подняться сейчас. Джералд, должно быть, все еще с ней. Я попросила одну из горничных сказать мне, когда он выйдет.

— Но что мы скажем?

— Мы скажем ей, что сейчас же увезем ее, и мы не наделаем глупостей в этот раз. Тебя ждет машина на улице, не так ли? На этот раз мы увезем ее в аэропорт.

У Эффингэма немедленно возникло ощущение страха. Он не был готов к такому обороту и сказал:

— Подожди, подожди. Неужели нам необходимо так торопиться? У нас есть еще день-два. Мы не должны суетиться. Следует, по крайней мере, иметь в виду, что она может захотеть дождаться Питера. В конце концов, почему бы и нет? Мы все знали, что когда-нибудь Питер вернется назад, не так ли? Она тоже знала это. Мы не можем только из-за того, что она плачет, предполагать, что она не хочет довести дело до конца. Возможно, не следует вмешиваться, по крайней мере не в такой спешке, не сегодня, когда все мы так изнурены и расстроены. Давайте подождем до завтра и тогда поговорим с ней подольше.

— Кое-кто уже достаточно долго с ней беседует. Вот чего я боюсь, Дэнис, скажи мистеру Куперу, как ты считаешь?

Дэнис играл арпеджио. Он повернулся к Эффингэму. В комнате уже стемнело, огонь перестал мерцать.

— Ее не должно быть здесь, когда он приедет.

— Почему? — спросил Эффингэм. Его раздосадовало обращение к Дэнису.

— Ее не должно быть здесь.

— Это верно, — согласилась Мэриан. — Ты говоришь — мы все прекрасно знали, что он может вернуться. Но это не так. На самом деле мы думали — никогда он не вернется.

Это стало особенно ясно сейчас, не могу понять, почему я раньше не замечала. Все ведь имеет смысл только при условии, что он не вернется.

Эффингэм подумал, что она права. В действительности никто никогда не смотрел в лицо этому факту и никто никогда полностью не верил в Питера. Но вслух он сказал:

— Мы должны, по крайней мере, теперь подумать об этом. Почему бы им каким-то образом не помириться?

— Вы не знаете Питера Крен-Смита, — снова заговорил Дэнис. Он наигрывал другую фразу, какую-то беспорядочную и неотчетливую мелодию.

— Эффингэм! Неужели ты действительно согласен уступить ее мужчине, который, безусловно, жесток, а может, и безумен? Неужели ты согласишься больше никогда не увидеть ее? Просто оставить ее в каком-то ужасном рабстве и никогда ничего не знать о ней? Пойдемте. Давайте что-нибудь сделаем, и сделаем поскорее.

Эффингэм все еще колебался.

— Предположим, Джералд станет возражать, препятствовать, а он, конечно, станет, так как не захочет потерять вознаграждение в последний момент.

— Пусть возражает. А если станет сопротивляться, мы превосходим численностью. Пойдемте.

Эффингэм не был готов к такому повороту. Он не хотел, чтобы его загоняли в одну упряжку с Дэнисом. Ему казалось, что вот-вот произойдет нечто беспорядочное и необдуманное. Одновременно его впечатляла и пугала настойчивость Мэриан и искушала мысль об ожидающей машине. И ему совсем не хотелось, чтобы история так внезапно закончилась, даже не дав возможности узнать ее завершение. Эффингэм представил себе, как он крадется к дому, а Питер прогоняет его от дверей. Он встал.

— О, какие вы дураки, — тихо сказал Джеймси, глядя в свой стакан.

Эффингэм повернулся и пристально посмотрел на мальчика, сидевшего с видом прорицателя в углу под единственной лампой и гадающего на магическом кристалле. Ио какие бы печальные образы ни предстали перед его взором, он не мог быть напуган будущим больше, чем Эффингэм в данный момент. Увидев, что Мэриан прошла мимо него к двери, он, больше не раздумывая, последовал за ней. У основания лестницы Мэриан помедлила. Она взяла его за руку — бережно, но твердо, как будто его рука была фарфоровой — и повела за собой вверх по ступеням. Они двигались медленно, как бывает во сне. На верхней площадке все еще горела лампа, и, проходя мимо, Эффингэм расслышал ее тихое, таящее опасность шипение. Повернув в длинный коридор, он почувствовал, что за ними беззвучно следует Дэнис. Они шли по занавешенному портьерами, тускло освещенному коридору по направлению к двери, ведущей в переднюю Ханны. И только когда они, подобно заговорщикам, прокрались к ней, Эффингэм осознал, что Ханна уже почти пять часов заперта в одной комнате с Джералдом Скоттоу и сейчас должно что-то произойти. Он припомнил слова Макса: «Ей понадобится помощь, и, если тебя там не окажется, она может получить ее от кого-то еще».

Когда они были примерно в пяти ярдах от двери, Эффингэм резко остановился у одной из ламп и притянул Мэриан к себе.

— Послушай, послушай, — прошептал он с дрожью в голосе. — Что мы будем делать, если дверь окажется закрытой и нам не отопрут? — Он явно был смущен и испуган.

— Дверь будет закрыта, и нам не отопрут, — ответила она тоже шепотом.

— Но что же нам делать?

— Сначала мы станем кричать, потом стучать и бить ногами, а затем, если понадобится, выломаем дверь.

В тишине дома над ними плотно нависла отвратительная тьма. Эффингэм почувствовал, что он не сможет подать голос, не говоря уже о том, чтобы ломиться в дверь, не говоря уже о том… Он был готов двинуться дальше, когда кто-то тихо сказал:

— Смотрите. Смотрите.

Эффингэм повернулся и посмотрел. Он прикрыл глаза от яркого света ближайшей лампы, сделал шаг назад и увидел, что дверь передней открыта.

В первый момент они никого не заметили. Затем в сверкающей раме потрясающее видение предстало перед их изумленным взором. Джералд, облаченный в длинное светлое одеяние, стоял в дверном проеме, широко расставив руки. В следующий момент, когда сцена попала в фокус, стало видно, что Джералд несет Ханну и ее желтый шелковый халат свешивается перед ним. Он медленно вышел из дверей.

Эффингэм прижался к стене. Когда Джералд проходил мимо него, двигаясь по направлению к своей комнате, шелковый рукав слегка задел его на ходу, и, когда свет лампы на минуту осветил ее, Эффингэм увидел, что голова Ханны тихо покоится на плече Джералда, а ее глаза широко открыты.

Глава 23

— Я должна перестать плакать. Пожалуйста, скажи мне, Эффингэм.

— Перестань плакать, Мэриан.

Она лежала на софе в гостиной, а он сидел на полу рядом с ней, держа ее за руку. Прошло уже четыре часа, четыре часа с тех пор, как они услыхали, что ключ повернулся в дверях комнаты Джералда Скоттоу. Скоро станет светать.

Они больше ничего не воспринимали с тех пор, как услышали звук закрывающейся двери. Джеймси, взяв графин с виски, сидел на ступенях. Казалось, он заснул, прислонившись к перилам. Дэнис Ноулан сидел на полу на верхней площадке и, обхватив колени, наблюдал за дверью Джералда. Почти все лампы догорели, и дом постепенно охватила тьма. Лампа в гостиной погасла еще час назад, огонь в камине тоже потух. Эффингэм зажег две свечи в серебряных подсвечниках.

Что произошло? Что-то произошло и что-то происходило сейчас, сознание этого нависло над домом. Эффингэм ощущал себя парализованным. Когда он увидел Джералда, удаляющегося по освещенному коридору, он не мог ни пальцем пошевельнуть, ни звука произнести и не в состоянии был припомнить, не упал ли на колени. Он походил на живое существо, укушенное ядовитым насекомым или змеей, еще способное дышать, но обреченное на съедение.

— Эффингэм, она уничтожена, — Мэриан сквозь слезы уже час повторяла эти слова.

Его собственный звездный час, как драгоценный камень, предоставленный ему судьбою, был безвозвратно им потерян.

— Прекрати. Мы ничего не знаем. Может, тебе что-нибудь поесть? Пойду поищу хлеба. Я знаю, где кухня.

— Нет, мне не надо. Когда рассветет, горничные что-нибудь нам принесут. Если еще остались какие-нибудь горничные. Господи, как хочется, чтобы поскорее рассвело, я не могу выносить эту тьму. Эта ночь длится уже как будто двадцать часов. Дом ужасно пахнет по ночам. И не хватает воздуха. Окна открыты? Эффингэм, не уходи!

— Я не ухожу. Я просто хочу налить себе еще немного виски. Мэриан, ради Бога, перестань плакать. Хотя бы ради меня.

Он снова сел рядом с ней, коснулся пальцами ее покрасневшего лица, и она притихла. Странно было сидеть так близко к ней в темной тихой комнате, гладить ее щеки, затем грудь. Мэриан, схватив его руку, прижала ее к своему сердцу. Они пристально смотрели друг на друга. Эффингэм подумал: «Я не хочу ее, и тем не менее ощущаю такую близость с ней, как будто мы были любовниками». Он наклонился и поцеловал ее в лоб, затем в губы.

Она ответила на его поцелуй, а потом лежала, глядя на него кротко и покорно. Эффингэм подумал: «Она ощущает то же, что и я». И мгновенно почувствовал к себе безграничную жалость. Мэриан стиснула его руку, вздохнула и закрыла глаза. Его утешило то, как она безмолвно и спокойно приняла его поцелуй. Он обнаружил, что шепчет:

— Я действительно люблю тебя, Мэриан, а не просто был пьян.

— Я тоже люблю тебя, Эффингэм, — сказала она, не открывая глаз, — но мы говорим во сне.

Он не понял, что она имела в виду, но остался доволен ответом. Встав на колени, он положил голову на софу, касаясь ее руки, и тотчас же уснул.

Его разбудил приглушенный шум голосов. Когда он проснулся, возникло чувство, что голоса уже какое-то время звучали. Он поднял голову. Одна из свечей погасла, и в комнате было очень темно и холодно. Двое людей сидели и разговаривали в отдалении у дверей. И только через минуту он с изумлением узнал Алису и Дэниса. Встал на затекшие ноги. Пошел к ним. Они замолчали, подняв лица, слабо выхваченные свечой из темноты.

— Извини, что я преследую и беспокою тебя, Эффингэм, — довольно натянуто произнесла Алиса. Ее голос неуместно громко прозвучал в темной тихой комнате. — Но папа хотел знать, что происходит.

— Я сам хотел бы знать, что происходит! Могу рассказать тебе все, что знаю…

— Все в порядке, Дэнис все рассказал. Мне не хотелось будить тебя, ты спал так мирно. А теперь я лучше поеду назад к отцу.

Она встала, Дэнис тоже поднялся, и они вдвоем, объединенные своим ночным разговором, как бы противостояли Эффингэму. Они, казалось, обвиняли его, а он почти спасовал перед ними. Алиса, основательная и красивая, уже обрела силу в возникшей ситуации, ее широкое угрюмое лицо выражало уверенность.

— Не уходи, Алиса, — раздался голос Мэриан из-за его спины.

— Почему?

— Не уходи пока. Мне кажется, чем нас больше, тем безопаснее. Подожди, пока мы не узнаем, что произошло. Я так боюсь.

— Но мы уже знаем, что произошло, — медленно произнесла Алиса. — Несомненно, все кончено. Нам здесь больше нечего делать.

Мэриан тихо вскрикнула, а Эффингэм вздохнул. Но никто из них не ответил. Дэнис бесшумно отошел и стал раздвигать тяжелые занавески на окнах. Бледно-серое утро проникло в комнату, сделав огонек свечи жалким и превратив фигуры в призраки.

— Мэриан, Мэриан! — громкий, настойчивый крик прозвучал откуда-то из глубин дома.

Мгновение они стояли, открыв рты от испуга, и пристально глядели друг на друга, — казалось, будто весь их предыдущий разговор был молчанием и вот наконец раздался звук.

— Мэриан!

Мэриан побежала к двери. Это был голос Джералда Скоттоу.

Слабый пугающий утренний свет, проникавший через верхнее окно, делал холл и лестницу почти призрачными. Только что поднявшийся Джеймси стоял на пятой ступеньке, глядя вверх. Дэнис находился в холле. Джералд был на верхней площадке лестницы, контур его мощного тела вырисовывался на фоне окна.

— Я здесь, — сказала она, ставя ногу на первую ступень ку.

Джеймси, спотыкаясь, отошел, чтобы не стоять на пути, и присоединился к остальным в холле.

— Мэриан, пожалуйста, пойди и упакуй вещи Ханны.

Воцарилось молчание. Затем чуть слышно Мэриан спросила:

— Зачем?

— Потому что я собираюсь увезти ее.

Снова наступила тишина. Сцена, казалось, изменилась и замерцала при тусклом голубовато- сером свете. Маленькая толпа внизу сгрудилась, подняв смутно различимые лица к верхней площадке.

Затем Мэриан медленно произнесла:

— Нет, пожалуй, я этого не сделаю.

Все стояли неподвижно, затаив дыхание, как будто обдумывая ее ответ. Потом раздался голос:

— Хорошо, тогда это сделаю я.

Вайолет Эверкрич, присоединившаяся в сумраке к группе так тихо, что никто не заметил, внезапно бросилась вперед к подножию лестницы. Эффингэм почувствовал, как его с грубой силой оттолкнули. Вайолет задержалась перед Мэриан и, схватив ее за руку, прошипела в лицо:

— Я же сказала тебе. Шлюха и убийца! — Затем она взбежала по лестнице.

— Спасибо, Вайолет, — спокойно сказал Джералд Скоттоу.

Вайолет пробежала мимо него и исчезла в коридоре, ведущем к комнате Ханны. Скрывшись из виду, она внезапно громко прокричала:

— Конец! Конец! Конец! — Странный крик замер. Он прозвучал как заклинание, и наблюдавшие у подножия лестницы содрогнулись от нахлынувшего ощущения близости пробужденной силы.

Джералд собирался уйти.

— Подождите минуту! — Дэнис Ноулан легко взбежал по ступеням на середину лестницы, миновав Мэриан. Дневной свет усилился, и лицо Джералда уже можно было различить, когда он повернулся и посмотрел на непокорную фигурку внизу.

— Ну, Дэнис?

— Подождите минуту. Вы сказали, что увезете ее. Но вы не сделаете этого. Во всяком случае, против ее воли, а это, надо полагать, против ее воли. Вы должны позволить нам увидеть ее. Мы увидим ее и поговорим с ней. И тогда посмотрим, уедет ли она.

— Дэнис, — сказал Джералд, как будто говоря с ребенком, — ты действительно очень наивен. Я не увожу Ханну против ее воли. Ханна, как всегда, точно знает, что она делает. Мы с Ханной очень хорошо понимаем друг друга и всегда понимали очень хорошо. A теперь позвольте мне предложить вам всем пойти немного поспать и прекратить это бесполезное бодрствование. — Он снова повернулся, чтобы уйти.

— Нет! — Дэнис не кричал, но голос его зазвенел. Он поднялся на пару ступеней. — Сначала мы увидим ее, и увидим без вас. Мы увидим ее сейчас.

— Мой дорогой Дэнис, вы не увидите ее, — спокойно сказал Джералд. — Уходите все. Уходите и ложитесь спать. Неужели вы не видите, что все кончено. — Слова трепетали в воздухе, смешиваясь с бледным успокаивающим светом.

— Нет, нет, нет! — уже кричал Дэнис. — Мы пойдем к ней. Идемте, идемте! — Он повернулся к маленькой группе позади.

Последовало парализующее безмолвие. Все, что Эффингэм мог впоследствии сказать, когда в черный покаянный час он излагал происшедшее Максу, это то, что они могли броситься вперед, промчаться мимо Джералда к комнате, где была Ханна, но они не сделали этого. Ничего не произошло. Эффингэм почувствовал, как немедленно суровый холод сковал его конечности. Впоследствии он не мог поручиться, не положила ли Алиса свою руку ему на плечо, удерживая его. Как бы то ни было, он чувствовал, что в любом случае не мог сдвинуться ни на дюйм. Он был побежден задолго до этой минуты. Все оставались безмолвными и неподвижными.

Дэнис подождал несколько секунд. Затем повернулся и взбежал по ступеням.

Эффингэм видел с ужасающей и беспристрастной ясностью, как Дэнис низко нагнулся и попытался по-борцовски схватить Джералда и перекинуть его через плечо. Но Джералд использовал преимущества своего веса и положения. Он просто ударил противника с грубой силой, и через секунду Дэнис с треском катился по ступеням. Он остановился внизу и лежал недвижно. Джералд скрылся с лестничной площадки.

Спустя секунду в ошеломляющей тишине раздался пронзительный вопль. Аписа бросилась вперед. Она с шумом упала на колени рядом с Дэнисом, похлопывая и трогая его, пытаясь повернуть его к себе, поднять и расстегнуть его рубашку.

— Дэнис, Дэнис, Дэнис…

— Да, да, не волнуйся так, Алиса, успокойся, отпусти меня. Со мной все в порядке. — Он грубо оттолкнул ее и прислонился к нижней ступеньке, потирая голову. — Со мной все в порядке, все хорошо.

Он начал с трудом подниматься на ноги. Но Алиса оставалась на коленях. Она смотрела вверх на него теперь, когда он стоял в некотором отдалении, отряхивая пиджак, со смущенным видом. Дневной свет осветил ее решительное широкое лицо, ее крепкую фигуру. Стоя на коленях, широко расставив руки, она громко произнесла:

— Я собираюсь сказать им правду.

Дэнис остановился. Он посмотрел на нее умоляюще.

— Нет, нет, нет… — Он опустился на одно колено, протянув ей руку. Она взяла его за руку, и они остались в этой неудобной и в то же время торжественной позе.

— Да. — Она повернула голову к Эффингэму: — Послушай. Ты знаешь, все знают историю о том, как Дэнис набросился на меня у лососиной заводи. Все знают историю. Но одна деталь неверна. Дэнис никогда не набрасывался на меня. Я сама на него набросилась.

Наступило молчание. Дэнис снова медленно поднялся. Затем самым вежливым и учтивым образом он помог встать Алисе. Она поднялась тяжело, опираясь на его руку, которую продолжала удерживать, и так они, внезапно объединенные, стояли рядом.

— Да, — продолжила Алиса более тихим голосом. Ее глаза были устремлены на лицо Дэниса, в то время как он смотрел вниз на ее руку. — С помощью такой удобной лжи я позволила себе прикрыть неудобную ситуацию. — Она сжала в руке ткань рукава Дэниса и перебирала ее пальцами. — О, я была влюблена в тебя, Эффи. Но я хотела Дэниса. И пыталась овладеть им там, у лососиной заводи, как какая-нибудь старая маркиза могла овладеть своим конюхом. Только он отверг меня. И тогда я позволила этой лжи распространиться, чтобы объяснить тот факт, почему он внезапно оставил Райдерс.

В последовавшей за ее словами паузе Дэнис, все еще глядя вниз, бесшумно зашевелил губами, как человек, от которого ожидают слов, но что сказать — он не знает. Быстро взглянув на Алису, он снова опустил голову.

— Ах, Алиса, теперь не было никакой необходимости.

— Нет, необходимость была, Дэнис. Я так страдала из-за этого. Я больше не могу жить с этой ложью. Все мы должны теперь жить открыто. — Она погладила его руку. — Ты же знаешь, что это было не совсем как у маркизы, правда?

— Да, Алиса. — Он взял ее руку, отцепив от своего рукава как какое-нибудь назойливое, но приятное животное, подержал ее минуту, а затем, направляясь в сторону кухни, скрылся от них под лестницей.

Эффингэм уставился на Алису. Ее слова, вся сцена, две соединившиеся фигуры наполнили его изумлением и болью.

— Это правда?

— Да, — ответила она громко и сердито, тоже пристально глядя на него. — Не я придумала ложь. Просто она возникла, а я не стала ее опровергать…

— О Боже! — воскликнул Эффингэм. Он был ошеломлен и оскорблен. Он не мог поверить, что Алиса, его Алиса, могла так низко пасть, он ждал от нее слов оправдания и примирения. Здесь не могло быть ничего серьезного. Он был глубоко обижен, почти зол сейчас, но готов простить ее;

— Более того, я все еще его хочу, — сказала Алиса тихим страстным голосом, — я бы легла с ним в постель, если бы думала, что у меня есть хоть малейший шанс!

Она повернулась и быстро вышла через стеклянные двери холла. Минуту он видел ее силуэт на фоне светло-голубого утреннего неба, затем она исчезла.

— Иди за ней, Эффингэм.

Эффингэм совсем забыл о Мэриан. Он повернулся к ней сейчас. Зачем это назойливое дитя указывает ему, что делать? Алиса была его старым дорогим другом, его Алисой, его собственной. Не проронив ни слова, он быстро двинулся к двери и вышел на дневной свет.

Глава 24

Выйдя из дома, Эффингэм в первую очередь взглянул на «остин», припаркованный рядом с «хамбером». Машины были современными, слишком яркими и выглядели очень заурядно, стоя аккуратно бок о бок на гравии. Он посмотрел на них прищурившись. Казалось странным, что они все еще там. Они не принадлежали ни к тому миру, ни к тому времени, из которого он только что появился. Он искал Алису, но в машине ее не было. Он быстро осмотрелся вокруг и увидел, как закрывалась садовая калитка, которая выходила на каменистую тропу, ведущую к морю. Должно быть, она ушла по этой дороге, и он последовал за ней.

Дверь подалась с трудом — мешал сильный теплый ветер с моря. Взгляду открылось море, металлически-серебряное, бледно-голубое пространство, сверкающее, пустое и стерильное в утреннем свете. Солнце еще только взошло, и по короткой желтоватой траве пролегли длинные тени от утесов. Сами же утесы, бессмысленные глыбы, расцвечивались желтым лишайником и сверкали, как бриллиантами, кварцем. Затем ниже он увидел бегущую Алису, словно фигурку на картине.

Он окликнул ее, но сильный ветер отнес звук голоса в сторону. Он стал поспешно спускаться по тропинке. Прыгая и спотыкаясь, он зигзагами бежал вниз между валунов, которые, казалось, разрастались и проносились мимо его головы. В его ушах звучал рев, который еще не мог принадлежать морю. Руки его болтались и раскачивались, как у сломанной куклы. Он испытывал слабость и головокружение, и, когда остановился на минуту, голубое пространство перед ним закипело и забурлило крупинками света.

Теперь он не видел Алису. Когда он добрался до более ровной местности, то уже не мог бежать и слишком запыхался, чтобы звать. Он шел вперед, тяжело дыша и держась за бок, в то время как блеск моря, казалось, струился сквозь его голову, будто широкую шелковую ленту протягивали через маленькое отверстие. Смутно припомнилась прошедшая ночь, неясно вырисовываясь позади него огромным черным обелиском, и где-то еще дальше в том же бесконечном мареве затерялось болото. Он словно жил до сих пор в непрекращающейся тьме и на свету оказался бесцветным я безглазым, как несчастная личинка.

Он еще не был готов думать о Ханне — было такое чувство, будто она умерла. А Мэриан казалась хрупким эльфом, маленьким призраком, который убежит, попискивая, как только настанет день. Единственное, что возникло из всеобщего хаоса и властно заставило его, задыхаясь, броситься вперед, — это реальность Алисы. Когда та произнесла слова признания в доме, он неожиданно почувствовал себя свободным, будто чары вернулись назад. Он баловался черной магией, общался с темными силами и почти ощутил страх при мысли, что, может быть, он сам как-то вызвал крушение долгой ночи. Слишком опрометчиво призвал неведомых духов и обрушил их на весь дом. Но Алиса одна была его здоровьем, его распятием, его спасительницей.

Он вообразил ее преданной, лишенной эгоизма, позволяя ей стоять рядом с собой. Стоять почти невидимой, чуть различимой, подобно каменному идолу, великой матери, пока он играл в любовь. Он принимал ее страдания с небрежным вниманием. Но теперь, когда произошли такие события, о которых было страшно подумать, когда его романтическая любовь обратилась в труп, а его ум — в призрак, он знал, куда хочет преклонить голову. Она была нужна, чтобы защитить его от мыслей о Ханне, от гнева Макса, от последствий его поступков.

— Алиса! Алиса!

Солнце слепило его, и он снова остановился. Сейчас он был у подножия холма, где камни и заросшие травой заводи простирались до основания черного утеса, который плавно вырастал из земли, как показалось ему, когда он оглянулся. Утес поднимался все выше и выше и останавливался, закрыв черной тенью половину неба. Поверхность камней покрывали блестящие шафрановые водоросли, а между ними темнела коричневая вода. Он увидел Алису недалеко от себя, но, казалось, отделенную от него и находящуюся в ином пространстве, медленно идущую напрямик к прибрежной линии.

— Алиса!

Она не обращала внимания. Возможно, не слышала. Она твердо переступала с камня на камень и уверенно, без спешки приближалась к морю. Эффингэм, спотыкаясь, брел за ней следом. Ноги его подворачивались и скользили на золотистых водорослях, которые вздымались, хлопали и дышали под ним, как морское животное. Когда он почти догнал ее, она резко остановилась на краю коричневой заводи и повернулась к нему. Он тоже остановился, и они посмотрели друг на друга.

Она глядела на него без какой-либо напряженности, но мрачно, угрюмо и почти сердито. Лицо ее было мокрым то ли от слез, то ли от морских брызг. Удары волн раздавались теперь очень близко, их завораживающее движение он видел за ее спиной.

— Алиса… — сказал он с умоляющей доверительностью. Ему хотелось обнять ее, расцеловать, удостовериться в ее преданности. Она снова отвернулась от него, и пока он, поскользнувшись на следующем камне, балансировал, спасаясь от падения, она сделала еще шаг, заложив руки в карманы, и бросилась вниз.

Потрясенный ее рывком, Эффингэм упал на колени. Когда он поднялся и подошел к краю, все опять стало удивительно спокойным. Поверхность заводи чуть покрылась рябью, Алиса лежала, погрузившись в воду, ее голова покоилась на пологом камне в дальнем конце. Сцена, окруженная громко ревущими волнами, поражала сверхъестественной тишиной, как будто Алиса лежала там уже давно — морская богиня, похожая на рыбу.

С намокшими волосами, с которых тихо капала вода, положив голову и плечи на камень, она лежала так неподвижно, что Эффингэму на секунду показалось, будто она ударилась и потеряла сознание. Но глаза ее были открыты. Он всматривался в них, вспоминая глаза Ханны. Парализованный и зачарованный, он смотрел вниз как на какое-то внезапное превращение. Сейчас он не мог с ней говорить. Она стала совсем другой. Тем не менее он заметил, как нелепо выглядели ее руки в карманах. Намокший воротник жакета обвился вокруг шеи, облаченное в одежду тело скрылось среди красноватых стеблей зацветших водорослей. Ракушки сверкали, как маленькие драгоценные камни, на дне заводи, и он припомнил женщину из ракушек, которую видел на кровати Алисы.

Яркое солнце отбрасывало его тень на воду. Он должен найти дорогу к Алисе. Берега были слишком крутыми и высокими, чтобы он мог дотянуться до нее. Стоя на одной ноге, он снял ботинок. Действие показалось ему абсурдным. Чайка с криком пролетела над его головой и умчалась в море. Он разулся, затем снял часы и положил их в ботинок. Снял куртку и начал развязывать галстук, помедлил, что-то в ритуале действий взволновало его, и возникло ощущение, которое он сразу же отождествил с сексуальным желанием. Что ж, не собирался же он лечь в постель? Не раздеваясь дальше, он начал скользить с берега.

Вода была теплой и плотной от водорослей. Эффингэм погрузился в коричневую клейкую жидкость, на этот раз по своей воле. Голова его приблизилась к голове Алисы. Он почувствовал, как его одежда впитала влагу. Теперь он промок насквозь и отяжелел.

Когда он облокотился плечом на покатый камень, его лицо настолько приблизилось к ее лицу, что их лбы почти соприкоснулись. Он перехватил рассеянный взгляд Алисы. Она не проявила никакого противодействия, глядя на него спокойно, с чувством собственного достоинства, и все еще держала руки в карманах. Он не пытался поднять ее, а склонился над ней и поцеловал ее в губы. Она была спокойна и готова к поцелую. Когда он прикоснулся к новой Алисе, то неясно почувствовал, как что-то сломалось, будто кто-то исчез, но он не мог в данный момент припомнить что или кто.