Екатерина Фурцева. Женщина во власти

Глава 1. Фурцева в Президиуме ЦК

Признавая заслуги Фурцевой, 10 октября 1957 года Никита Сергеевич Хрущев провел в Президиуме ЦК КПСС ее включение в Комиссию по руководству разработкой и составлением пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР[241]. Это было серьезным знаком доверия первого секретаря, который в комиссии и председательствовал.

На Декабрьском 1957 года Пленуме ЦК КПСС обновили персональный состав Секретариата ЦК. В этот орган ввели Николая Григорьевича Игнатова и Алексея Илларионовича Кириченко. Оба соперника давно боролись за место под хрущевским «солнцем». Основную ставку первый секретарь ЦК сделал на своего украинского выдвиженца Кириченко, поручив ему председательство на заседаниях Секретариата. Тогда же Алексей Илларионович превратился, по сути (официально такого поста не было), во второго секретаря ЦК — руководителя Секретариата, правую руку Никиты Сергеевича. Было заодно принято решение о перераспределении обязанностей секретарей ЦК.

Кириченко доверили руководство промышленности и наблюдение за работой отделов парторганов, Игнатову — провальные в СССР сельскохозяйственные вопросы и руководство промышленной переработкой сельхозпродукции.

На Нуритдина Акрамовича Мухитдитнова, помимо участия в Комиссии ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международных партийных связей (преимущественно по странам Азии и Африки), возложили контроль за хорошо ему знакомой хлопководческой отраслью сельского хозяйства (хлопок был стратегическим материалом).

^{Участники 1-го Всесоюзного съезда журналистов. Среди присутствующих: 1-й ряд слева направо: генеральный директор ТАСС Н. Г. Пальгунов (2-й слева), Председатель Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилов, главный редактор газеты «Правда» П. А. Сатюков, Н. С. Хрущев, М. А. Суслов (6-й слева), Е. А. Фурцева, Н. А. Мухитдинов. 1959 г. [РГАКФД]}

Екатерине Алексеевне Фурцевой уже тогда достался второй нелегкий участок работы — наблюдение по вопросам науки, культуры и идеологической работы по союзным республикам.

Старейшине цекистской корпорации Отто Вильгельмовичу Куусинену выпали вопросы международных партийных связей — преимущественно с капиталистическими странами.

Петр Николаевич Поспелов сосредоточился на наблюдении за наукой, культурой и идеологической работой по РСФСР. В высшем органе партии давно боялись зарождения реального центра власти в России[242] (и, как мы знаем по событиям начала девяностых, далеко не напрасно). А после свержения Маленкова и других замешанных в «Ленинградском деле» вождей за Россией как потенциальным политическим центром был нужен глаз да глаз.

Михаилу Андреевичу Суслову, который медленно, но верно двигался ввысь, помимо председательства в Комиссии по вопросам идеологии, культуры и международных связей, поручили вопросы международных партийных связей в целом. То есть он фактически становился в Секретариате младшим по возрасту, но старшим по значимости «братом» Куусинена и Мухитдинова.

^{На приеме деятелей культуры в Кремле. Конец 1950-х гг. [ЦГА Москвы}

Леонид Ильич Брежнев, номинальный глава Бюро ЦК КПСС по РСФСР, курировал административные отделы и отделы торгово-финансовых и плановых органов[243]. Позже ему предложили сосредоточить основное внимание на оборонной, тяжелой промышленности и строительстве.

Изменения в это положение были внесены уже 3 января 1958 года — на заседании Президиума ЦК КПСС. Во-первых, был усилен состав Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Его председателем назначили Брежнева, Аверкий Аристов должен был заняться решением общих вопросов и сельским хозяйством России. В Бюро ЦК вводился Фрол Козлов — очевидно, для контроля за Брежневым. Было четко постановлено: «Основные вопросы по Российской Федерации решать в Президиуме ЦК»[244]. Иначе было и нельзя: как мы уже знаем, усиление Российской Федерации воспринималось как угроза целостности Советского Союза. Брежнев прекрасно понял суть кадровых изменений и уделял Бюро ЦК КПСС мало времени, не пытаясь руководить Россией фактически.

Другое дело было с постановлением Президиума «По оргвопросам». В соответствии с ним создавалась Комиссия ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международных партийных связей. Председателем комиссии назначили Михаила Суслова, который постепенно становился главным идеологом Советского Союза, членами — Петра Поспелова, Нуритдина Мухитдинова, Отто Куусинена и Екатерину Фурцеву[245]. Подчеркивалось, что Мухитдинов будет частично занят в комиссии, поскольку его основными задачами оставались сельскохозяйственные.

Михаилу Суслову оставили контроль за международными делами Советского Союза. На Екатерину Фурцеву и Петра Поспелова возлагались вопросы культуры и идеологической работы по РСФСР, а на Алексея Кириченко и Николая Игнатова — по союзным республикам.

На заседании Президиума ЦК КПСС установили следующий порядок работы: одну неделю члены Президиума должны были уделять большее внимание работе в Комиссии ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международных партийных связей и Бюро ЦК, другую неделю — работе в Секретариате и Президиуме ЦК.

Все точки над «i» расставило постановление «О председательствовании на Секретариате». Оно поручалось Кириченко, решения Комиссии ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международных партийных связей предписывалось проводить через Секретариат и Президиум. Формулировки решений должны были вырабатывать Алексей Кириченко, Михаил Суслов, Леонид Брежнев и Николай Игнатов[246].

По убеждению сотрудника аппарата ЦК ВКП(б) — КПСС Игоря Черноуцана, работавшего с Екатериной Алексеевной, она была «неплохая женщина, но совершенно негодный идеологический руководитель»[247]. Подчеркнем здесь же, что Никита Сергеевич предпочитал руководителей, компетентных в конкретных вопросах. Он не очень любил партаппаратчиков-универсалов, которые готовы были браться за любой участок работы. Единственным универсалом, к которому Хрущев относился лояльно, был он сам. И по мере укрепления во власти, в худших традициях, возомнил себя авторитетом во всех вопросах.

А в его вотчине — центральном партийном аппарате — тем временем не прекращалась подковерная схватка. Николай Игнатов все более и более явно уступал в противостоянии Алексею Кириченко, а Екатерина Фурцева и вовсе ушла в Президиуме ЦК на вторые роли. Происходившие в Президиуме изменения в конце 1957 — начале 1958 года стали прологом последующего краха Аверкия Аристова, Николая Игнатова, Екатерины Фурцевой и Нурутдина Мухитдинова. А также недолгого, как показала жизнь, торжества Фрола Козлова.

В преддверии Пленума ЦК КПСС, 25 марта 1958 года, Никита Хрущев поставил на заседании Президиума ЦК КПСС важный вопрос — о «т. Булганине». Речь шла о снятии Николая Александровича с поста председателя Совета Министров СССР и о месте Булганина в партийной иерархии. Заседанию предшествовало совещание в узком составе. Точный состав участников неизвестен, однако Анастас Микоян и Екатерина Фурцева на нем присутствовали. Разумеется, не могли пропустить его также сам Никита Хрущев, Алексей Кириченко, Аверкий Аристов, Леонид Брежнев, Николай Игнатов, Михаил Суслов и Фрол Козлов.

Никита Хрущев хотел сам сесть в «ленинское» (или «сталинское», о чем после разоблачения «культа личности» длительное время предпочитали не вспоминать) кресло главы правительства, однако к этому скептически отнесся его же ближайший сподвижник в ЦК — Анастас Микоян, углядевший в этом совмещении прямую аналогию с эпохой «культа личности» и отнюдь не желавший его рецидива. Никита Сергеевич справедливо считал, что после июньских событий 1957 года Булганин не мог занимать основной ленинский пост, однако в связи с покаянием Николая Александровича не хотел и настаивать на его выведении из Президиума ЦК.

Формально за товарища, а фактически за самого себя уже непосредственно на заседании Президиума ЦК заступился Климент Ворошилов:

— По принципиальным вопросам т. Булганин был на правильных позициях. Членом Президиума ЦК т. Булганин мог бы остаться.

Его, видя, что Никита Хрущев все более и более походит на покойного Хозяина, неожиданно поддержал Михаил Суслов. Хитрый Анастас Микоян, понимая, что вопрос о сохранении Булганина в Президиуме ЦК фактически решен, демонстративно поддержал Никиту Хрущева, все еще надеясь настоять на своем: чтобы на пост предсовмина назначили не Хрущева, а кого-нибудь «другого»[248].

Николай Булганин в Президиуме ЦК КПСС удержался. Прекрасно понимая, что ему не усидеть в кресле председателя правительства, он высказался по этому вопросу сам:

— Я хочу сделать заявление. Я считаю, что мне нельзя оставаться на посту предсовмина после совершенных перед партией проступков.

Никита Хрущев мог бы и промолчать, но не сдержался.

— Предложение правильное. Вероломное поведение Булганина было равносильно предательству. — Тут Никита Сергеевич буквально процитировал выступление самого Николая Александровича на собрании актива Московской городской организации КПСС 2 июля 1957 года. — С деловой стороны — Булганин человек нецепкий.

Товарищи верно поняли, куда клонил первый секретарь ЦК. Аверкий Аристов предложил кандидатуру самого Никиты Хрущева, тот поначалу словно бы нехотя согласился. Уже для проформы предложение поддержали Леонид Брежнев, Николай Игнатов и Фрол Козлов.

Когда, казалось бы, вопрос можно было бы выставить на голосование, Никита Хрущев, по аналогии с Иваном Грозным и Иосифом Великим, пококетничал с верхушкой президиумной «боярской олигархии»:

— Мне лучше бы остаться секретарем ЦК.

Начались уговоры — в лучших российских традициях (к счастью, луком глаза никто не тёр). Пожалуй, наиболее тонко партию президиумного хора исполнил Леонид Брежнев:

— Приход т. Хрущева на пост предсовмина неизмеримо повысит авторитет Совмина.

В советской политической системе, в которой ЦК и Совнарком (Совмин) всегда были альтернативными центрами власти, занятие партийным лидером обоих ключевых постов было серьезным фактором сохранения властной гегемонии. Хотя единого «рецепта» тут не было. Сталин, заняв «ленинский» пост в 1941 году и много лет оставаясь номинально одним из секретарей ЦК, удерживал власть до самого конца жизненного пути (пусть и насильственного) в 1953 году, а Хрущев, как мы знаем, «благополучно» слетит с обеих политических институций в 1964-м[249].

На заседании Президиума 25 марта 1958 года Анастас Микоян капитулировал. Екатерина Фурцева высказалась, когда, казалось бы, всё было ясно:

— Предложение правильно. Я предлагаю поставить на Совмин т. Хрущева и оставить его первым секретарем ЦК.

И вот тут Екатерина Алексеевна допустила прямой просчет.

— Аналогию со Сталиным надо разбивать, — уверенно заявила она. Это при том, что аналогию со Сталиным Микоян провел именно в узком кругу — перед вынесением вопроса на официальное заседание Президиума ЦК КПСС, которое протоколировалось.

Положение отчасти спас Климент Ворошилов, который, признав правоту товарищей, не удержался от замечания:

— Боюсь, как бы не снизился уровень политической работы. Почему надо одного человека загружать? Авторитет партии и первого секретаря [ЦК и так] высок[250].

Климент Ефремович едва ли забыл, как в 1930 году он сам написал Сталину о необходимости лично возглавить правительство: «Ленин […] сидел бы в СНК и [оттуда] управлял бы партией и Коминтерном»[251]. Теперь же Ворошилов попросту не хотел, чтобы «Иосифа Первого» сменил «Никита Первый». И по сути, рискнул остатками своего авторитета, чтобы после «вторых двадцатых» не наступили «вторые тридцатые».

Однако Ворошилова, как водится, тут же поправили «товарищи» по Президиуму ЦК. С доводами Климента Ефремовича не согласился Василий Мжаванадзе. А потому в завершение Никита Сергеевич пустился в размышления:

— Компартии будут нас упрекать, тем более что мы сами советовали им перестраиваться, солидная-де часть членов КПСС неодобрительно отнесется. Ну и «жадничать» не подобает, а людей надо «выращивать»[252].

Пококетничав, Хрущев все же согласился, что к вопросу о его председательстве в Совмине можно будет «вернуться». И в итоге добился «рекомендации» (в дословном переводе на современный русский язык — предписания) ЦК Верховному Совету СССР: председателем Совета Министров СССР вместо Булганина становится Хрущев[253].

А Климент Ворошилов 29 мая допустил очередную политическую ошибку. Он умудрился высказаться в финском посольстве о том, что, если Шарль де Голль придет к власти, отношения Франции с Советским Союзом будут хорошими. Этим неосторожным заявлением он подставил Компартию Франции, за что был раскритикован 7 июня товарищами по Президиуму ЦК. В критике поучаствовала и героиня нашей книги:

— Тов. Ворошилов вступил с разговоры с корреспондентом об отношении к де Голлю до определения нашей линии. Морально — политич[еский] удар [нанесен Коммунистической партии Франции][254].

Климент Ефремович, как и всегда, когда он делал очередной ляп на международной арене, отнекивался:

— То, что написано было, — это выдумка. Моя вина, что я вообще вступил в разговор. Повод дал для разглагольствований. Винюсь, виноват[255].

Ворошилов пообещал дать официальное опровержение, однако и в этом его решили «подстраховать». Проект постановления Президиума ЦК по вопросу (то есть в том числе и написание текста опровержения) поручалось составить Отто Куусинену, Николаю Игнатову, Нурутдину Мухитдинову, Екатерине Фурцевой и Николаю Швернику[256].

Здесь, следуя хронологии, нам придется прервать повествование о буднях политического Олимпа, чтобы спуститься в мир олимпийского спорта. «Вклад» Екатерины Фурцевой в дело олимпийского чемпиона, футболиста команды «Торпедо» Эдуарда Стрельцова — едва ли не самый скользкий сюжет в ее биографии. Как известно, в 1956 году после победной Олимпиады в Мельбурне состоялось празднование в Кремле, и Екатерина Алексеевна Фурцева попробовала познакомить с 19-летним Эдуардом свою дочь Светлану (подробнее в личной жизни Екатерины Алексеевны мы расскажем в двух последних главах книги).

— Она так переживала за вас, — с пафосом произнесла хозяйка столицы.

По легенде, герой спорта, незадолго до этого принявший на грудь, при взгляде на Светлану Фурцеву энтузиазма не выказал. Что именно брякнул Эдуард Стрельцов, неизвестно. Свидетели расходятся в показаниях.

Первый вариант:

— Я свою Алку ни на кого не променяю. Спасибо.

Второй вариант:

— У меня невеста, я собираюсь жениться.

Третий вариант:

— У меня нет телефона, некуда будет звонить.

Далее начинаются явные несостыковки. Якобы пару лет спустя, 1 июня 1958 года, на стол первого секретаря МГК КПСС легла докладная с приложением документов об изнасиловании Эдуардом Стрельцовым «несовершеннолетней девушки»[257] (которая на самом деле была ровесницей футболиста). Для начала: к тому времени Екатерина Фурцева первым секретарем МГК КПСС уже не была, ее более полугода как сменил Владимир Устинов.

Конечно же, от Фурцевой как секретаря ЦК КПСС действительно мог зависеть ход «дела»: в советское время ни о какой независимости судей и речи не шло. Министр физкультуры и спорта или прокурор вполне могли, опасаясь резонансного дела, перестраховаться и направить записку в ЦК КПСС. Если она попала к Екатерине Алексеевне, она-то уж тем более должна была перестраховаться и отправиться к первому секретарю ЦК — «посоветоваться».

^{Сборная команда СССР по футболу на тренировке перед отъездом в Шотландию. Слева направо: Э. Стрельцов, В. Афонин, Э. Малафеев, В. Линев. 1967 г. [ЦГА Москвы]}

Но и тут остается большая загадка — почему из всех секретарей ЦК записка о Стрельцове и его «деле» попала на стол именно к Фурцевой? Единственное объяснение: в Секретариате ЦК посчитали, что вопрос может иметь международный резонанс. Но, в конце концов, в «толерантных» западноевропейских странах к делам об изнасиловании относились и относятся с абсолютной принципиальностью. На наш взгляд, записка и приложение к ней должны были лечь на стол кого-либо из наименее авторитетных членов Президиума ЦК.

В любом случае Никита Хрущев действительно мог, придя в ярость, снять трубку, набрать номер Генерального прокурора Советского Союза Романа Руденко и отдать судьбоносное распоряжение:

— Посадить, и надолго![258]

Как известно, прокурор потребовал на суде 15 лет, после чего мать Стрельцова упала в обморок. Футболисту дали 12 лет, он отсидел пять, а потом триумфально вернулся в большой спорт, превратившись из форварда в автора голевых передач — эволюция почти всех великих нападающих ХХ — начала XXI века.

В данном случае на реальный факт ссоры в Кремле наложилась сомнительная история о «мести» Екатерины Фурцевой.

Так или иначе, «дело Стрельцова» не стало бы основанием для критики Хрущева и Фурцевой, не будь сомнений в самом факте изнасилования. А основания для таковых есть, тем более что потерпевшая направила и второе заявление — с просьбой считать первое недействительным: она-де «простила» преступника. Второму заявлению хода не дали, поскольку изнасилование — тяжкое преступление, по которому невозможно достижение согласия сторон. На лице у Эдуарда Стрельцова после роковой ночи остались следы то ли борьбы, то ли страсти, причем первое утверждение потерпевшей, что она звала на помощь, не подтвердил ни один из нескольких участников дачной оргии.

Единственный вывод, который можно сделать из этой истории, — вступать в отношения надо, как учили «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата» Арона Залкинда (1924), с хорошо знакомым партнером и находясь в твердом уме и светлой памяти.

Летом 1958 года положение Фурцевой в Президиуме ЦК КПСС будто бы упрочилось. Екатерина Алексеевна высказалась даже на заседании 12 июня о подготовке совещания экспертов по изучению способов обнаружения ядерных взрывов, а 23 июня приняла участие в обсуждении важных международных проблем[259]. Однако, когда 19 июля решался вопрос «в связи с событиями на Ближнем и Среднем Востоке»[260] (по выражению Хрущева, США «встали на путь развязывания… мировой войны, что приведет человечество к катастрофе»[261]), Екатерину Алексеевну не пригласили. Хотя обсуждение велось под протокол, то есть не было сверхсекретным. Собрались члены Президиума в составе Хрущева, Косыгина, Микояна, Куусинена, Ворошилова и Суслова. Первый заместитель министра иностранных дел СССР Василий Васильевич Кузнецов участвовал в качестве эксперта. Климент Ефремович, помнивший историю совещаний в высшем большевистском руководстве по всем военным вопросам с конца Гражданской войны, высказался категорично:

— Воевать мы не должны[262].

Мнением Фурцевой не поинтересовались. Зато, как куратору идеологии и культуры, ей оставили «почетную миссию» разбираться с Борисом Пастернаком. Не позднее 17 сентября 1958 года Борис Полевой направил в ЦК секретное письмо, в котором просил указаний в связи с предстоящим выходом романа «Доктор Живаго». Борис Николаевич писал, что Союз писателей СССР уже давно был в курсе того, что связанные с Соединенными Штатами реакционные силы предполагали в пику Советскому Союзу дать Нобелевскую премию по литературе Борису Леонидовичу Пастернаку за его творческую деятельность, а также за не опубликованный в нашей стране, но вышедший на Западе роман «Доктор Живаго». Западные друзья предупреждали советских писателей: грядет новая антисоветская кампания об отсутствии в СССР свободы творчества, о политическом зажиме писателей и т. д.

Полевой просил от ЦК указаний, какую позицию следует заранее занять в этом вопросе и какие меры предпринять. Документ, любое решение по которому было заранее провальным, лег на стол Фурцевой. Екатерина Алексеевна уже 19 сентября запросила предложений от Отдела науки и культуры ЦК КПСС[263], который погрузился в изучение всех обстоятельств.

А 23 октября постоянный секретарь Шведской академии Андерс Эстерлинг объявил о присуждении Борису Пастернаку премии по литературе «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа».

Евгений Пастернак, сын поэта, рассказал впоследствии:

— Вечером того дня, когда в Москве стало известно, что отцу присудили Нобелевскую премию, мы радовались, что все неприятности позади, что получение премии означает поездку в Стокгольм и выступление с речью. Как это было бы красиво и содержательно сказано! Победа казалась нам такой полной и прекрасной. Но вышедшими на следующее же утро газетами наши мечты были посрамлены и растоптаны. Было стыдно и гадко на душе[264].

Писатели Всеволод Иванов и Корней Чуковский, будучи недосягаемы для партократов, поздравили Бориса Пастернака. Корней Иванович предложил нобелевскому лауреату поехать к Фурцевой и объясниться с ней лично. Борис Леонидович не захотел. Он набросал следующее послание Екатерине Алексеевне: «Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я представляю (худший аргумент в условиях демонстративного единения „трудящихся“ с „советской интеллигенцией“. — С. В.). Мне кажется, что честь оказана не только мне, а литературе, к которой я принадлежу… Кое-что для нее, положа руку на сердце, я сделал. Как ни велики мои размолвки со временем, я не предполагал, что в такую минуту их будут решать топором. Что ж, если Вам кажется это справедливым, я готов все перенести и принять…» Чуковский прочитал этот текст, вздохнул и посоветовал письмо не отправлять[265].

Исключение Пастернака из Союза писателей СССР состоялось 27 октября решением его секретариата. Через четыре дня Борис Полевой заявил на общемосковском собрании советских писателей: «Пастернак, по существу, на мой взгляд, это литературный Власов, это человек, который, живя с нами, питаясь нашим советским хлебом, получая на жизнь в наших советских издательствах, пользуясь всеми благами советского гражданина, изменил нам, перешел в тот лагерь и воюет в том лагере»[266].

— Генерала Власова советский суд расстрелял, — ошибочно заявил Полевой.

— Повесил! — тут же поправили Бориса Николаевича «с места»[267].

— И весь народ одобрил это дело, — подхватил Полевой, добавив: — Потому что, как тут правильно говорилось, худую траву — и с поля вон. Я думаю, что изменника в Холодной войне тоже должна постигнуть соответствующая и самая большая из всех возможных кар. Мы должны от имени советской общественности сказать ему: «Вон из нашей страны, господин Пастернак. Мы не хотим дышать с вами одним воздухом»[268].

Неделю спустя после получения радостного известия Бориса Леонидовича вынудили отправить телеграмму с отказом от Нобелевской премии: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден отказаться от незаслуженной премии, пожалуйста, не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ».

Ответ поступил в тот же день: «Шведская академия получила ваш отказ с глубоким сожалением, симпатией и уважением». Андерс Эстерлинг заявил:

— Пастернак может отказаться от премии, но честь этого отличия остается за ним. Он имел полное право отказаться от Нобелевской премии, которая возложила на него такую тяжелую ответственность[269].

В справке от 10 ноября за подписью завсектором Отдела культуры ЦК Бориса Михайловича Ярустовского говорилось, что «необходимые меры в связи с кампанией реакционной печати за рубежом вокруг романа Б. Пастернака и присуждением ему Нобелевской премии Отделом культуры ЦК КПСС были приняты». Екатерина Фурцева, ознакомившись на следующий день с означенными мерами, с ними согласилась. В феврале следующего года, как главноответственный по этому вопросу, она доложила в Президиуме ЦК, что Пастернака предупредили о возможном привлечении к уголовной ответственности в случае продолжения «враждебной работы».

Епархией Фурцевой явно становился «культурный фронт». В обсуждении на Президиуме 23 октября 1958 года проекта «Контрольных цифр развития народного хозяйства СССР на 1959–1965 годы» к XXI съезду КПСС она ограничилась предложением о строительстве новых кинотеатров и развитии радиосети. На фоне выступлений Алексея Косыгина о развороте экономики «лицом к народу» и Фрола Козлова по развитию промышленности и сельского хозяйства пожелания Екатерины Алексеевны выглядели весьма скромными. Наверное, любой руководитель на месте Никиты Хрущева всерьез призадумался бы над тем, не назначить ли Екатерину Алексеевну министром культуры или главой Радиокомитета. Создается стойкое впечатление, что Фурцева уже по факту выпала из «тележки» (выражение Сталина) руководителей партии.

Однако Никита Сергеевич не спешил расставаться с верным соратником и не прогадал. Вместе с Микояном она поддержала его 30 октября в критике Комиссии по внешнеэкономическим вопросам[270]. Не прошло и месяца, как в Президиуме ЦК КПСС разразился нешуточный конфликт, связанный со снятием Ивана Серова с председательского поста в Комитете госбезопасности.

Екатерина Фурцева уверенно поддержала Ивана Серова, а следовательно, и лично Никиту Хрущева:

— Т[ов]. Серов активно себя в комиссии т. Молотова вел, стойко[271].

Подоплека неясна до сих пор, но в истории партии за любым конфликтом по вопросу об органах госбезопасности неизменно стояло желание товарищей по ЦК сделать подкоп под действующего лидера[272]. Совершенно очевидно, что в ходе обсуждения и решения вопроса Алексей Кириченко и Фрол Козлов сумели скомпрометировать в глазах первого секретаря ЦК Николая Игнатова — вообще-то всецело преданного Хрущеву. Это было серьезной предпосылкой для очередного витка подковерной борьбы[273].

Несостоявшийся наследник вождя народов Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, как в воду глядя, заявил в середине пятидесятых:

— [Хрущев] — увлекающаяся натура. Многие вопросы он ставит неглубоко, всесторонне не продумывая. Ваши вопросы, предложения, мнения, если таковые расходятся с его мнением, он не пропустит. Более того, это может привести к нежелательным результатам. Для него неважно мнение других, он идет напролом. Хрущев органически не выносит людей более способных и более знающих, чем он сам. Он начал планомерно избавляться от людей твердых и могущих до конца отстаивать свои взгляды. Многих руководящих работников на местах и в центре, решительно защищающих свои предложения и взгляды, он постепенно убирает со своих постов[274].

^{Плакат о решениях XXI съезда КПСС. 1959 г. [ЦГА Москвы]}

В лучших сталинских традициях Хрущев провел 24 марта 1959 года на Президиуме ЦК КПСС «рекомендацию» избрать Николая Григорьевича на пост председателя Верховного совета РСФСР, что отстраняло его от происходящего в Секретариате ЦК и усиливало властные позиции Алексея Кириченко и Фрола Козлова.

Хрущев за каких-то пару лет проделал эволюцию, на которую покойному Хозяину потребовалось десятилетие напряженной, целенаправленной работы по закреплению позиций в ЦК. Однако облегченное восхождение по проторенной дорожке не обеспечивало политического опыта, потребного для принятия государственных решений. Обострились взаимоотношения с КНР. Поскольку идти на конфронтацию наша сторона не хотела, партийный ареопаг 15 октября поручил подготовить материалы для Пленума «вегетарианской» комиссии ЦК в составе Михаила Суслова, Отто Куусинена, Юрия Андропова, Андрея Громыко и героини нашей книги[275].

Именно тогда недоброжелатели предприняли попытку выстрелить в Екатерину Алексеевну через ее брата, который редко появлялся на людях в трезвом виде. Однако следователь по особо важным делам Прокуратуры РСФСР А. Романов развалил созданное благодаря дружеской помощи товарищей Фурцевой по Президиуму ЦК КПСС «дело», направив 29 июля послание Хрущеву с подробным рассказом о попытках открытого давления на следствие для фабрикации коррупционного дела на Екатерину Фурцеву[276]. На этот раз, как говорится в одной пословице, пронесло. Однако, как сказано в другой, вода камень точит…

^{Е. А. Фурцева беседует с женщинами — делегатами XXI съезда КПСС. 1959 г. [ЦГА Москвы]}

Генеральное сражение за влияние в хрущевском (лидерство Никиты Сергеевича в этот период уже и еще никто не оспаривал) Президиуме ЦК началось 12 ноября 1959 года. Заседание состоялось в широком составе. На нем присутствовали Николай Ильич Беляев, Леонид Ильич Брежнев, Климент Ефремович Ворошилов, Николай Григорьевич Игнатов, Ян Эдуардович Калнберзин, Алексей Илларионович Кириченко, Фрол Романович Козлов, Демьян Сергеевич Коротченко, Алексей Николаевич Косыгин, Отто Вильгельмович Куусинен, Кирилл Трофимович Мазуров, Василий Павлович Мжаванадзе, Анастас Иванович Микоян, Нурутдин Акрамович Мухитдинов, Николай Викторович Подгорный, Дмитрий Степанович Полянский, Петр Николаевич Поспелов, Михаил Андреевич Суслов, Екатерина Алексеевна Фурцева и Николай Михайлович Шверник. Председательствовал Хрущев[277].

^{Президиум торжественного собрания, посвященного 42-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Среди членов президиума — А. И. Микоян, Е. А. Фурцева, Н. М. Шверник. 1959 г. [ЦГА Москвы]}

Следуя системе сдержек и противовесов (если по-сталински — «обуздания» товарищей), Никита Хрущев попытался остановить стремительно набиравшего «вес» Алексея Кириченко. Он выразил неудовлетворенность работой Секретариата ЦК, заявив, что у секретарей ЦК должны были быть «равные возможности» — «с точки зрения коллективности»[278]. Справедливости ради следует заметить, что в Секретариате ЦК равенства секретарей никогда не было, за исключением разве что времен Николая Крестинского в далеких 1919–1920 годах[279].

— В коллективе не сложилось, чтобы кого-то признали вторым лицом, — откровенно лукавил наш «дорогой Никита Сергеевич».

Отдел парторганов ЦК и Административный отдел ЦК Хрущев не хотел закреплять «ни за кем»[280], то есть эти ключевые отделы он фактически оставил за собой. Что было и логично для человека, который стремился удержать лидерство в партии и ее аппарате, решавшем, по справедливому замечанию Григория Зиновьева (1923), «всё».

Наконец первый секретарь ЦК КПСС изменял положение, при котором Секретариатом ЦК руководил Алексей Кириченко. Никита Сергеевич предложил пойти на очередность ведения заседаний Секретариата ЦК, с тем чтобы секретари председательствовали по неделе каждый.

Кириченко, отнюдь не желая себе политической смерти вследствие демонстративного несогласия с Хрущевым, сразу же признал правоту первого секретаря ЦК:

— Согласен, так будет правильно, демократичнее.

Как водится, согласился и Михаил Суслов, который объективно выигрывал от ослабления Алексея Кириченко.

— Очень правильное предложение т. Хрущева. [Оно] направлено на демократизацию и укрепление коллективного руководства, — заявил Михаил Андреевич.

Николай Игнатов, который впервые за долгое время почувствовал, что он может дышать полной грудью (а напрасно!), искренне поддержал инициативу Никиты Хрущева, также прикрывая злорадство рассуждениями о необходимости укрепления «коллективного» руководства партией.

Леонид Брежнев был более оригинален, указав, что единоличный руководитель Секретариата ЦК начинает восприниматься реальным руководителем партии в местных парторганизациях.

Екатерина Фурцева, в отличие от Николая Игнатова и Михаила Суслова, не сумела скрыть злорадства. Еще когда она «сидела» на Москве, Кириченко извел ее своими вечными «завтраками»:

— Вот я вернусь из отпуска, тогда решим. Через неделю буду в Крыму — позвоните.

Теперь Фурцева со сладострастием мстила этому барину, позабыв прикрыть радость словесами об укреплении мифического «единства партии», то есть того, что прямо противоречит теории естественного отбора и чего не в действительности не было в этой самой партии никогда.

— Вопрос решается важный. Тов. Кириченко занимается кадрами, направлял работу [партаппарата], — сразу перешла на личности Екатерина Алексеевна.

И по сути, обвинила Кириченко во вторжении в дела Главного политического управления Советской армии:

— Никто ему не поручал курировать военные кадры.

В данном случае Екатерине Фурцевой следовало бы промолчать, поскольку со времен конфликта руководящего ядра ЦК РКП(б) с тогдашним начальником Политуправления РККА Владимиром Антоновым-Овсеенко (1923) слежение за политуправлением было «святой» обязанностью Секретариата ЦК РКП(б) — ВКП(б) — КПСС[281].

И напротив, Фурцева обвинила Кириченко в том, что он не курировал кадры Комитета государственной безопасности. А ведь со времен ВЧК органы государственной безопасности, даже когда формально это было и не так, подчинялись непосредственно партийным вождям: Ленину, после победы во внутрипартийной борьбе — Сталину, а потом и Хрущеву. Официальным куратором мог быть при Ленине Сталин, при Сталине Ежов или Маленков, однако положения дел это не меняло[282].

Екатерина Алексеевна обвинила Алексея Илларионовича в том, что он плохо знал руководящие чекистские кадры: «Я не видел», «Я его не знаю».

— С аппаратом надо работать! — горячо наставляла она товарища, вряд ли понимая, что вызывает настороженность других.

К счастью, о светлой личности Алексея Илларионовича еще больше наговорил Николай Подгорный:

— Кто ведет Секретариат, у того и больше власти. [Кириченко] думает, что он самый умный. «Я только ставлю, я только решаю». И ссылается при этом на Хрущева. Если против скажешь, Кириченко не забудет никогда, [станешь] его врагом.

Денис Коротченко и Андрей Кириленко присоединились к критике Алексея Кириченко (звучит почти как скороговорка, не правда ли?):

— Кириченко […] кипятится, невыдержан, груб, принижает человека.

— Неуравновешен, мнителен.

Кириченко констатировал, что подобной кровавой бани ему еще никогда не устраивали, и, апеллируя к первому секретарю ЦК, заявил, что не было ни одного замечания товарищей по Президиуму, на которое он бы не отреагировал. Однако Алексей Илларионович недоучел того факта, что «дорогой Никита Сергеевич» учился у не менее «дорогого» в том плане, во что он обошелся великому русскому народу, Иосифа Виссарионовича (или «Ивана Васильевича», как писали во власть неграмотные крестьяне, даже не подозревая, какая довольная улыбка временно озаряла в таких случаях хмурое наедине с самим собой лицо вождя народов).

Хрущев не протянул Кириченко руку помощи, отрезав:

— С этим не согласен я[283].

На почти уголовном жаргоне Кириченко обвинил коллег, что они хотят ему «что-то… пришить»[284].

Хрущев подытожил:

— Вы просто зазнались.

Наиболее радикальную децентрализацию предложил Климент Ефремович Ворошилов. Он договорился до распределения функций между ключевыми политическими центрами Советского Союза — Президиумом ЦК, Секретариатом ЦК и Советом Министров СССР. Впрочем, его идею никто даже не стал комментировать.

По итогам Президиум поручил Секретариату подготовить проект постановления ЦК КПСС о рационализации и улучшении «стиля» работы Секретариата[285].

На Президиуме 26 ноября 1959 года было установлено, что секретари ЦК председательствуют на заседаниях Секретариата поочередно — помесячно. Предложения об утверждениях и перемещениях ответственных работников «должны докладываться соответствующими отделами ЦК непосредственно Секретариату ЦК КПСС как органу коллегиального руководства». На самый Секретариат ЦК возлагалось наблюдение за работой Отдела парторганов и Отдела административных органов ЦК КПСС[286]. В последнем Никита Хрущев, как видим, пошел на уступку товарищам по Секретариату ЦК — после того, как грозно одернул Алексея Кириченко.

Воспрянув духом, Екатерина Фурцева 14 декабря 1959 года приняла активное участие в обсуждении проекта Программы КПСС. Тон задавал, разумеется, Никита Сергеевич, выступивший со вступительным словом. Немало внимания он посвятил «демократизации нашего общественного строя»:

— Я считаю так, что Президиум и ЦК можно выбирать также — взять, к примеру, одну треть, но это не арифметическое правило, возьмите 20 процентов, возьмите половину.

Стенограмма не может передать реакции аудитории. Возможно, повисла гнетущая тишина. Тут уж товарищи по Президиуму ЦК не на шутку испугались «дорогого Никиты Сергеевича». Полагаю, что соратники именно в этот момент всерьез призадумались над вопросом: а нужен ли им самим Хрущев в качестве лидера партии? Так или иначе, «позондировав почву», Никита Сергеевич, с его пока еще не притупившимся политическим чутьем, убедился, что зашел слишком далеко. И сделал три шага назад:

— Я просто высказываю свою мысль. Сейчас никаких решений не принимаем. Я хочу провентилировать это…

Хрущев сделал вид, что речь шла лишь о том, чтобы не вернулись памятные всем времена «культа личности».

— Товарищи, я сейчас читаю много писем, с рабочими разговаривал. Они говорят, что если бы Сталин умер на 10 лет раньше, как бы наша страна сейчас вздохнула, — сказал Хрущев, который, похоже, не сделал в уме простой арифметический просчет и не понял, что в случае смерти Сталина в 1943 году мы бы в принципе еще могли проиграть Великую Отечественную войну.

— Никто из нас не мог поднять голоса, нас бы смели, — справедливо заметил Никита Сергеевич и пояснил: — Когда [Сталин] на XIX съезде сказал: «Я хочу уйти», [а] сам в это время смотрит, и если бы кто сказал «правильно», он бы его арестовал. Это был произвол. Мы должны себя обезопасить. Произвол может повториться. Мы должны предусмотреть Программой, Уставом и практикой, чтобы это было исключено[287].

Парадоксально, но факт: члены Президиума настолько не доверяли друг другу, что высказались за предложение Хрущева. Причем его поддержали как представители младшего поколения (Аристов), так и среднего (Суслов) и даже старшего (Микоян).

Фурцева перевела обсуждение в другую плоскость:

— Правильные предложения Никиты Сергеевича, смысл [в них] большой — [ставятся серьезные] экономические задачи. [Следует] сделать упор на электрификацию[288].

Фурцева высоко оценила верность Никиты Сергеевича «заветам Ильича», истинный смысл которых в тогдашнем товариществе партийных вождей понимали разве что Анастас Иванович Микоян и Климент Ефремович Ворошилов (и то не факт). И — перевела обсуждение в другую плоскость.

— Я считаю, что сейчас обсуждается очень хорошее предложение Никиты Сергеевича, и вот почему. Первое ваше положение касается ленинских задач: Советская власть плюс электрификация есть коммунизм, — заявила Фурцева и, снова обращаясь персонально к Хрущеву, добавила: — Вы правы, что надо на какой-то другой стадии это рассматривать. Если Советская власть останется на той же стадии, что же: она в процессе оформления, формирования? Прошел этап, и наступил новый, когда мы можем делать новые обобщения и ставить новые задачи[289].

— Надо говорить [о том, что Советская] власть утвердила себя, — подчеркнула Фурцева. В этом ее одобрил Хрущев:

— [Советская власть — это] уже завоеванное, уже созданное.

— Это имеет очень большой смысл, — верноподданнически подхватила Екатерина Алексеевна. — Политически это очень важно не только для наших идеологических кадров.

После незначительного препирательства с Сусловым, который со сладострастием талмудиста настаивал на точности ленинских цитат, Фурцева перешла к экономическим планам, которым, как мы знаем, не суждено было сбыться.

— Очень хорошо [в проекте говорится] об экономической программе, перспективный план на 15–20 лет — широко можно раскрыть достижения[290].

^{На открытии 4-й Всесоюзной фотовыставки «Семилетки в действии». Выступает главный редактор газеты «Правда» Н. А. Сатюков. В центре — Е. А. Фурцева. 1963 г. [ЦГА Москвы]}

После этого Екатерина Алексеевна поддержала хрущевские предложения по кадрам — правда, не упомянув ни единым словом о ротации высшего руководства и центральных органов КПСС.

Уже обретя определенный опыт идеологической борьбы на международной арене, Фурцева предупреждала:

— Какой произведет резонанс на все международное движение, трудно сейчас представить. Сейчас вражеская пропаганда использует эту нашу сторону, они говорят [только плохое] о нашей демократизации.

— Мы вынуждены доказать, что у нас действительно демократизация, — заявила Екатерина Алексеевна, словно бы и впрямь верившая в то, что «вражеской пропаганде» можно что-то доказать.

— Наша экономика находится в некотором противоречии с формой демократического управления… И если будет сменность, будут новые силы прибывать в партию, в советское строительство. Это величайшее дело. И если через год будет эта Программа, этот документ, то это еще раз подтвердит нашу силу. Трудно даже представить себе, как это будет воспринято в нашем народе. Это создаст еще большую уверенность[291].

Фурцева едва ли подозревала, насколько сильно хрущевская «демократизация» скажется на ней самой.

Хрущев, «итожа» выступления товарищей по Президиуму ЦК, предложил образовать Комиссию ЦК по подготовке проекта Программы КПСС. В ее состав помимо самого Никиты Сергеевича вошли Михаил Суслов, Екатерина Фурцева, Отто Куусинен, Николай Игнатов, Петр Поспелов, Борис Пономарев, главный редактор газеты «Правда» Павел Сатюков и Леонид Ильичев[292].

Глава 2. В Индии вместе с Климентом Ворошиловым и Фролом Козловым

Разумеется, Екатерине Фурцевой вначале как члену Президиума ЦК КПСС, а затем как члену ЦК и министру культуры СССР приходилось входить во многие делегации нашей страны. Однако есть одна поездка, которая не может не составить отдельную главу научно-популярного издания о Екатерине Алексеевне. Во-первых, потому, что во время этой поездки было однозначно предрешено перемещение Фурцевой на Министерство культуры СССР, во-вторых, вследствие того, что об этой поездке рассказывает изумительный источник — воспоминания личного переводчика Хрущева, а затем Брежнева и всех последующих генсеков Виктора Михайловича Суходрева[293].

С 20 января по 6 февраля 1960 года с визитом доброй воли в Индию по приглашению борца за независимость этой страны, ее первого президента (1950–1962) Раджендра Прасада и индийского правительства отправились члены Президиума ЦК КПСС Климент Ворошилов, Фрол Козлов и Екатерина Фурцева. Делегацию сопровождали замминистра иностранных дел СССР В. В. Кузнецов, посол Индии в СССР И. А. Бенедиктов, министр культуры Таджикской ССР И. А. Имамов, заведующий отделом Юго-Восточной Азии МИД СССР В. И. Лихачев, заместитель заведующего отделом печати МИД СССР В. И. Авилов, полковник В. Я. Чекалов[294], переводчик Хрущева В. М. Суходрев. Поездка эта стала едва ли не уникальной в истории советской дипломатии: в ней не было единоличного руководителя делегации — по партийной табели о рангах в Индию и Непал отправились три «действительных тайных советника первого класса» — члены Президиума ЦК КПСС.

^{Перед отлетом в Индию. Слева направо: Е. А. Фурцева, К. Е. Ворошилов («глава» делегации), Ф. Р. Козлов. 1960 г. [ЦГА Москвы]}

В 1950-х годах наши отношения с Индией достигли весьма высокого уровня. В СССР приезжал Джавахарлал Неру в сопровождении дочери Индиры Ганди — будущего премьер-министра страны. В 1955 году Индию посетили Никита Хрущев с Николаем Булганиным. С тех пор между странами установились твердые партнерские взаимоотношения — и в экономической, и в военной сферах. Это было время расцвета лозунга «Хинди, руси — бхай-бхай!» («Индийцы и русские — братья!»).

В определенный момент выяснилось, что количественный перевес в обмене визитами на высшем уровне оказался явно не на нашей стороне: индийские премьер-министр или президент приезжали к нам чаще, чем советские лидеры этого уровня ездили к ним. Индийцы стали все более настойчиво просить, чтобы для демонстрации по-настоящему равноправных отношений Индию все-таки посетил глава Советского Союза. Коим, вопреки более чем солидному возрасту и здравому смыслу, все еще оставался председатель Президиума Верховного Совета СССР Климент Ефремович Ворошилов[295].

Многолетний помощник Климента Ефремовича Ворошилова Василий Акшинский писал в книге о шефе: Верховный Совет СССР всемерно содействовал укреплению дружеских отношений нашего государства с развивающимися странами, усилению помощи им в борьбе за национальную и экономическую независимость, «против происков международной реакции». К этому были направлены договоры и соглашения: об экономическом и техническом сотрудничестве — с Индонезией, о культурном сотрудничестве, судоходстве — с Египтом, о дружбе — с Йеменской Арабской Республикой, о культурном, научном и техническом сотрудничестве — с Индией.

Ворошилов совершал многочисленные поездки в зарубежные страны. Он побывал в Афганистане, Бельгии, Болгарии, Венгрии, Вьетнаме, ГДР, Индии, Индонезии, Китае, Монголии, Непале, Польше, Румынии, Турции, Финляндии, Чехословакии. Как правило, встречался он не только с официальными лицами, но и с народными массами.

Василий Степанович не покривил душой. Действительно, в первых поездках Ворошилов добивался ощутимых успехов — к примеру, умудрился обаять финнов, традиционно настроенных против России. Однако ко времени последних официальных визитов Климент Ефремович превратился в старика, не особо дружившего с окружающей действительностью, а потому могущего нанести (и наносившего) ущерб репутации Страны Советов[296].

Когда руководство КПСС дало принципиальное согласие на визит главы Советского Союза в Индию и Непал, возникла проблема: в том состоянии, в каком находился в то время Ворошилов, его просто нельзя было отпускать в архиважную командировку одного.

На заседании Президиума ЦК КПСС нашли простой выход: дать Ворошилову сопровождающих, равных ему в партийном отношении. Выбор пал на руководителя Секретариата ЦК КПСС Фрола Козлова (формально Секретариат возглавлял сам Хрущев, но фактически всеми делами центрального партаппарата ведал Фрол Романович) и Екатерину Фурцеву.

Дело было за малым: уломать индийцев, у которых традиционно уделялось повышенное внимание протоколу.

— Кто руководитель вашей делегации? — спросил индийский посол.

— А нет руководителя, есть просто делегация самого высокого уровня, — уверенно ответили представители МИД СССР.

— Но ведь все-таки Ворошилов — председатель Президиума Верховного Совета, глава государства, он принимает верительные грамоты у послов, выполняет иные функции, которые в других странах в руках только президента, — позволил себе усомниться посол. — Кто же будет принимать рапорты почетного караула? Кто будет отвечать на речь индийского премьер-министра во время банкета? Кто будет отвечать на речи губернаторов тех провинций, которые планируется посетить?

Рапорты почетного караула Климент Ефремович действительно мог принимать. Да и сколь-нибудь серьезные переговоры не намечались, поскольку вскоре в Индию должен был пожаловать сам Никита Сергеевич. Советская сторона, зажмурившись, признала Ворошилова формальным главой делегации.

«Тройку» членов Президиума ЦК КПСС сопровождали родственники: Ворошилова — невестка, Фурцеву — дочь.

Как только начальник индийского почетного караула обратился к Ворошилову и повел его вдоль строя, Климент Ефремович позабыл о том, что на самом деле он лишь член рабочей «тройки» членов Президиума ЦК. Он ехал в первой машине, в сопровождении главы Индийского государства, жил в лучших апартаментах президентского дворца — как и его невестка, что вызывало нездоровый блеск в глазах как Фрола Романовича, так и Екатерины Алексеевны[297].

Почести, оказываемые индийцами, весьма импонировали Клименту Ефремовичу, особенно понравились гирлянды из живых цветов, россыпи лепестков роз под ногами…[298]

После завершения командировки Фрол Козлов, докладывая на заседании Президиума ЦК КПСС об итогах поездки в Индию, рассказал о том, как Ворошилов с «претензией о себе»[299] заявил заместителю министра иностранных дел СССР Василию Васильевичу Кузнецову:

— [Меня] должны больше показывать в хронике!

Когда дипломат отказался, Климент Ефремович бросил ему:

— Подхалим![300]

Фурцева и Козлов устроили заседание «узкого состава» Президиума ЦК КПСС, чтобы, как это назвал бы товарищ Сталин, «обуздать» Ворошилова. Конечно, старая любовь не ржавеет, однако прежние платонические чувства Екатерины Алексеевны к Клименту Ефремовичу не помешали ей сказать «руководителю» советской делегации, что он зазнался, стал действовать без оглядки на товарищей по Президиуму ЦК, оторвался от партии и вообще — ведет себя как Троцкий после смерти Ленина. Правда, на фоне критики со стороны Фрола Козлова, руководившего колыбелью революции после «Ленинградского дела», замечания Екатерины Алексеевны выглядели достаточно мягкими. Неизвестно, какими карами египетскими Фрол Романович пригрозил, однако Климент Ефремович сразу же вспомнил старые недобрые времена и обязался взять себя в руки. Впрочем, ни Екатерина Алексеевна, ни Фрол Романович не очень-то ему поверили — и правильно сделали.

^{Е. А. Фурцева среди членов советской правительственной делегации во время встречи с премьер-министром Индии Джавахарлалом Неру. 1960 г. [РГАКФД]}

«Вогнать» Ворошилова «в колею» (известная фраза Сталина о Троцком из послания Ленину 1918 года) до конца не удалось. Несколькими часами позднее на очередном митинге Ворошилов снова увлекся, вышел из-под контроля и начал действовать без оглядки на товарищей по Президиуму ЦК — к большому удовлетворению индийской стороны и еще большой ревности Козлова с Фурцевой. Местная периодика была наполнена рассказами о легендарном полководце Красной армии, лично сражавшемся с шашкой наголо[301].

В ходе визита состоялось несколько бесед с премьер-министром Индии Джавахаралом Неру. Фрол Козлов, докладывая на заседании Президиума ЦК КПСС 9 февраля об итогах поездки в Индию, не преминул рассказать о том, как Климент Ефремович позволил себе «оборвать беседу» во время одной из встреч с Джавахаралом Неру, и о том, как, не посоветовавшись с товарищами по Президиуму, принял китайского посла[302].

Если второе событие имело серьезный международный резонанс (при Хрущеве отношения с Мао Цзэдуном были сильно испорчены), то в первом случае всё обошлось. Подробности инцидента исчерпывающим образом описал в своих воспоминаниях Виктор Суходрев.

Премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, смотревший на Климента Ворошилова своими «умнющими»[303], по определению не имевшей обыкновения хвалить кого-либо в мемуарах просто так Майи Плисецкой, глазами, прекрасно понимал, что «троица» решать серьезные проблемы не уполномочена, а потому беседу вел очень мягко и без нажима. В процессе разговора Неру затрагивал важные вопросы, зная, что все им сказанное будет доложено Хрущеву[304]. Но когда Неру сказал о том, что в принципе необходимо договориться о поставках оружия, Ворошилов вдруг всполошился. Неизвестно, какая муха его укусила, но Климент Ефремович заявил:

— Ни о каких средствах мы тут говорить не можем! Это только с Никитой Сергеевичем! А мы не можем! Нам нельзя![305]

^{Посещение мавзолея Тадж-Махал. 1960 г. [РГАКФД]}

Очевидно, это было отложенное следствие заседания «узкого состава» Президиума ЦК КПСС, на котором Екатерина Алексеевна и Фрол Романович, как бы это сказали в советскую эпоху, «поправили» Климента Ефремовича.

Фурцева и Козлов дали знак Суходреву, который, переводя главу Советского государства, серьезно «отредактировал» текст. Однако это не очень-то помогло, поскольку вокруг сидели индийские дипломаты, свободно владевшие русским языком.

^{Индийцы приветствуют Е. А. Фурцеву и К. Е. Ворошилова на улице. 1960 г. [РГАКФД]}

Наконец во всей красе Климент Ефремович явил себя при посещении Тадж-Махала. Ворошилов, Козлов и Фурцева со своими сопровождающими прошли к самой усыпальнице, к саркофагу. После осмотра внутреннего убранства дворца Климент Ефремович сразу же направился к одной из четырех башен и увидел на ее двери амбарный замок.

— А что внутри башни? — поинтересовался Ворошилов.

— Да ничего особенного, лестница — и всё.

— А я всё равно хочу посмотреть!

Начали искать привратника, но не нашли.

— Вот, помню, был я в двадцатых годах в Турции, так Софийский собор в Стамбуле осмотрел полностью. Ходил всюду, и меня всюду пускали. А вы… — обиделся «глава» советской делегации.

Индийцы, чтобы успокоить высокого гостя, принялись рассказывать сказку о любви султана, но Ворошилов дослушать не соизволил:

— При чем тут какие-то цари, короли, султаны и прочее? У нас тоже были цари, мы от них избавились, разогнали эту шайку! Вот народ — это главное! Вот кто всё это создал! И о народе надо говорить. Народ хвалить надо, а не каких-то султанов, которых гнать нужно в шею!

Вновь увидев глаза Фурцевой и Козлова, на этот раз полные ужаса, Суходрев опять как мог «отредактировал» текст выступления Ворошилова[306]. Виктору Михайловичу еще не раз предстояло сглаживать «перлы» образной речи Климента Ефремовича.

Помимо этого, Ворошилов поразил всех присутствующих тем, что, как рассказала позднее товарищам по Президиуму ЦК КПСС Фурцева, выйдя из усыпальницы, сплюнул с досады. Ему явно не понравилось увиденное[307]. Екатерина Алексеевна не стала уточнять, что ей было не только стыдно за советскую делегацию и самого Климента Ефремовича, но и банально противно.

К визиту в Индию был приурочен и кратковременный ответный визит советской делегации в Непал.

В день приезда делегации СССР король Непала дал завтрак в честь советских гостей, а вечером состоялся официальный банкет в честь высоких гостей. Столы поставили огромным каре. Ворошилова усадили рядом с королем. Фурцева и Козлов оказались на противоположной стороне. Между ними занял место премьер-министр Непала. Переводчики поняли, что они опять останутся голодными. К Суходреву подошел хозяин отеля и шепнул на ухо:

— Если сможете улизнуть от своих хозяев, то у меня в одной из комнат накрыт для вас стол, где выставлено все то же самое, что и здесь.

Суходрев передал его слова Фурцевой. Екатерина Алексеевна, которая, по убеждению Виктора Михайловича, «вообще была доброй и отзывчивой женщиной»[308], сказала Козлову:

— Фрол, давай-ка мы с тобой немного помолчим, пока ребята по очереди сходят поесть. Обойдемся одним переводчиком на двоих.

— Конечно, пусть перекусят[309].

Первым пошел Суходрев. Оказалось, хозяин отеля в годы Гражданской войны воевал против советской власти. Время стерло в его памяти всё, кроме понятия «Родина».

Вернувшись на свое место, Суходрев возобновил исполнение обязанностей переводчика и между делом рассказал Фурцевой и Козлову о хлебосольном соотечественнике. Екатерина Алексеевна, поморщившись, сказала:

— Ты знаешь, Витя, мне вся эта их еда не нравится. Когда вернемся в резиденцию, вот там мы сядем и по-настоящему закусим. А это я не ем[310].

После окончания банкета советская делегация отправилась в гостевой дворец. Охрана быстро накрыла стол с водкой и закуской.

— Вот это я понимаю! — радостно сказала Фурцева.

За столом сидели все члены советской делегации, кроме Ворошилова. По выражению Екатерины Алексеевны, «старика отправили спать». Началась обычная пирушка с непринужденными разговорами, несмотря на присутствие двух членов Президиума ЦК КПСС. Козлов и Фурцева шутили и травили анекдоты[311]. Через некоторое время Екатерина Алексеевна сильно захмелела. Начальник охраны, заместитель начальника 9-го Управления КГБ при Совете Министров СССР (легендарной «девятки», охранявшей высших должностных лиц в партийном и государственном аппарате Советского Союза) Владимир Яковлевич Чекалов прямо ей об этом сказал, и она, ничуть не обидевшись, поднялась из-за стола и направилась спать. А переводчики и охранники еще немного посидели без начальства.

Надо заметить, что Фурцеву, как и «старика» Ворошилова, отправляли «спать» регулярно. Карикатурист Борис Ефимов вспоминал, как на торжества скульптора Екатерины Белашовой Фурцева пришла в добром расположении духа, наговорила имениннице много теплых, небанальных слов и вдруг обратилась к рядом стоявшему Ивану Козловскому с дамской просьбой:

— Иван Семенович! Помогите-ка мне спуститься…

Козловский, не растерявшись, подхватил Фурцеву на руки и передал ее Ефимову. Тот «бережно принял на себя приятную, важную ношу и осторожно поставил на ноги.

И тут услышал:

— Ей наливать больше нельзя»[312].

В индийской командировке три переводчика и фотокорреспондент Яков Халип решили посетить храм Любви в Катманду со знаменитыми скульптурами. Посетили, посмотрели и без опоздания явились к завтраку.

За столом Фурцева вспомнила, что у Ворошилова сегодня день рождения.

— Клим, у тебя же сегодня день рождения! — воскликнула она.

В ответ на поздравления лицо Ворошилова расплылось в улыбке.

— Неужели даже бутылку не поставишь в честь такого случая? — поинтересовалась Фурцева[313].

Адъютант Ворошилова, разумеется, тут же принес водку. Во время этого неожиданного празднования Суходрев доложил Козлову о посещении храма Любви. Фрол Романович выразил недовольство:

— А что ж ты меня не взял с собой?

— Мы, Фрол Романович, побоялись, что за вами охрана потянется…

Козлов насупился еще больше:

— Зря! Я бы как-нибудь улизнул. Да что теперь…

Уже в машине, когда делегация отправилась в соседний город, он обратился к Фурцевой:

— Катя, а ты знаешь, где ребята сегодня утром были?

И, подмигнув Суходреву, многозначительно добавил:

— Но тебе, Кать, туда нельзя…

Фурцева стала расспрашивать Суходрева. Тот ответил как мог обтекаемо.

— А почему вы меня не взяли с собой?

Козлов тут же подал голос:

— Нет, Кать, тебе туда нельзя…

Единственное, чем остался доволен Фрол Романович, так это тем, что в храм Любви не попала и Фурцева. Как говорится, «пустячок, а приятно».

Вскоре выяснилось, и в новом городе имеется свой храм Любви — чуть более скромный, чем в Катманду.

Суходрев шепнул на ухо Козлову:

— Фрол Романович, я вам рассказывал сегодня о храме, где мы были утром, так вот, мы сейчас находимся у подножия точно такого же храма Любви. Если вы незаметно оглянетесь, то сможете кое-что увидеть…

Когда Козлов вгляделся в потемневшие от времени деревянные барельефы, он вначале потерял дар речи, а потом резко отвернулся. Но через минуту уже пристально вгляделся в следующий барельеф…[314]

В свой последний вечер в Непале в командировке 1960 года посольство СССР устроило ответный прием, на который, к большому удовлетворению Суходрева, пригласили и хозяина отеля. Фрол Козлов был не в курсе знакомства наших переводчиков с бывшим врагом советской власти, а Екатерина Фурцева, как следует из воспоминаний, не стала проявлять липовую «принципиальность», что лишний раз говорит о ней как о гибком политике и отнюдь не плохом человеке.

Покинув Непал, советская делегация вернулась в Индию. Визит «тройки» членов Президиума ЦК КПСС продолжался. Ворошилов по-прежнему радовался почестям, оказываемым ему индийцами, а Фурцева и Козлов негодовали по этому же поводу.

Президиум ЦК КПСС признал работу делегации, которая выезжала в Индию и Непал, «полезной»[315], хотя изрядно пропесочил Климента Ефремовича, которому Хрущев прямо заявил: «Надо бы самому т. Ворошилову попроситься на отдых»[316].

Глава 3. Последние шаги в Президиуме ЦК

Через пару дней после очередного празднования Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота, 25 февраля 1960 года, на Президиуме ЦК КПСС слушался вопрос об отмене подоходного налога и налога на холостяков, одиноких и малосемейных граждан. Екатерина Алексеевна настаивала на поэтапной отмене, считая неуместным делать это сразу же[317].

Активное участие она приняла и в обсуждении 15 апреля вопроса о судьбе Василия Сталина, который после дружеской беседы с Климентом Ворошиловым отправился на «исповедь» в китайское посольство. Товарищи по Президиуму ЦК ознакомились с изложением беседы, а надо сказать, что Климент Ефремович отнесся к вышедшему на свободу сыну Хозяина как к собственному, притом что «коллективные руководители» КПСС упекли Василия Сталина за решетку за пьянство, коррупцию и длинный язык.

На заседании сразу же взял быка за рога Михаил Суслов. Он назвал Василия Сталина антисоветчиком и авантюристом, деятельность которого следует пресечь, водворив его обратно за решетку. И жестко осудил Климента Ефремовича:

— Создается впечатление, что вы эту мразь поддерживаете. [Вы] себя держали с ним не как член Президиума ЦК.

Ворошилов, как и всегда в подобных случаях после смерти Хозяина, завелся, но его поспешил угомонить Николай Шверник:

— Климент Ефремович, ты напрасно горячишься. Неправильно сделал, что связываешься с этим человеком.

Фурцева предложение Суслова о повторной изоляции Василия Сталина поддержала, заявив Ворошилову:

— Василий Сталин дискредитирует вас и Президиум ЦК. Какой же он вам сын, [когда] от вас он пошел в китайское посольство?

В конце концов Климент Ефремович, как водится, признал свою ошибку[318], и Василий Иосифович вернулся в заключение.

^{Е. А. Фурцева беседует с участниками 15-й сессии Общего собрания Академии художеств СССР. 1960 г. [РГАКФД]}

В апреле 1960 года Фурцева, которая все более и более плотно занималась на Старой площади вопросами культуры, приняла участие в 15-й сессии Общего собрания Академии художеств СССР, состоявшейся в Московском доме ученых[319].

А вскоре случилось то, к чему всё шло с момента прибытия Николая Михайлова в составе хрущевской делегации в Индию, — свержение Екатерины Фурцевой с президиумного Олимпа. Заседание Президиума ЦК КПСС 4 мая 1960 года прошло в полном составе. Присутствовали А. Б. Аристов, Н. И. Беляев, Л. И. Брежнев, К. Е. Ворошилов, Н. Г. Игнатов, Я. Э. Калнберзин, А. П. Кириленко, А. И. Кириченко, Ф. Р. Козлов, Д. С. Коротченко, А. Н. Косыгин, О. В. Куусинен, К. Т. Мазуров, В. П. Мжаванадзе, А. И. Микоян, Н. А. Мухитдинов, М. Г. Первухин, Н. В. Подгорный, Д. С. Полянский, П. Н. Поспелов, М. А. Суслов, Е. А. Фурцева и Н. М. Шверник. Председательствовал на столь представительном собрании, как водится, лично Н. С. Хрущев[320]. Обсуждали «Вопросы Пленума ЦК КПСС», который должен был открыться в этот же день. Был предрешен ряд кадровых изменений в составе Президиума и Секретариата ЦК, а также в руководстве Верховного Совета СССР.

Во-первых, после индийских гастролей и приема Василия Сталина собравшиеся условились, что Климент Ворошилов обратится с письмом к Верховному Совету СССР с просьбой об освобождении от обязанностей председателя и перемещении на должность члена Президиума Верховного Совета СССР по состоянию здоровья. В целом с учетом многочисленных политических просчетов Климента Ефремовича, допущенных в последние годы (к тому же в ряде случаев — скандальных), эту отставку можно даже признать почетной. На место формального главы Советского государства первый секретарь ЦК КПСС выдвинул Леонида Брежнева, который продолжал свое планомерное восхождение наверх.

Во-вторых, Никита Хрущев перешел к главному.

— Секретариат слишком объемистый, удельный вес в Президиуме [у него] большой, — заявил первый секретарь ЦК и предложил освободить членов фактически безвластного Бюро ЦК КПСС по РСФСР Аверкия Аристова и Петра Поспелова от обязанностей секретарей ЦК.

Николая Беляева, которого Хрущев со товарищи подвергли жесткой критике в начале года, и Алексея Кириченко, политически убитого ранее, Хрущев предложил освободить не только от обязанностей секретарей ЦК, но и от членства в Президиуме ЦК. Фурцеву Никита Сергеевич предложил утвердить министром культуры СССР, а Николая Михайлова — послом в Индонезии. Николая Игнатова Хрущев посчитал целесообразным освободить от обязанностей секретаря ЦК КПСС, назначив его зампредом Совета Министров СССР[321]. Тут надо заметить, что Николай Игнатов, не сработавшийся с Фролом Козловым, по данным Сергея Хрущева, сам просил Никиту Сергеевича о переводе на работу в правительство[322]. Первый секретарь Московского городского комитета КПСС Николай Егорычев предположил впоследствии, что инициатива назначения Екатерины Фурцевой министром культуры принадлежит Михаилу Суслову, однако следует заметить, что эту версию нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть[323].

Хрущева тут же поддержал Леонид Брежнев:

— Поддерживаю предложение Никиты Сергеевича. В Секретариате улучшение работы будет. Совмин укрепляется, участок культуры укрепляется.

И перешел к собственному повышению по советской линии:

— Хотел бы поблагодарить за доверие.

Вслед за Брежневым предложение Хрущева поддержали и другие товарищи по Президиуму, которых изменения никак не коснулись.

Подобные заседания тщательно готовились. Особо продумывалась «инициатива с мест». С таковой на заседании выступил Отто Куусинен, который в дополнение предложил ввести Фрола Козлова в Секретариат ЦК (и не важно, что Секретариат в это время формально сокращали!), Алексея Косыгина избрать первым заместителем председателя Совета Министров СССР, Николая Подгорного перевести из кандидатов в члены Президиума ЦК КПСС в полноправные члены.

Теперь наступила очередь поддержать инициативу «дорогого Никиты Сергеевича» проигравшим в баталии за власть.

Первым это сделал Николай Игнатов:

— Предложенная расстановка будет содействовать улучшению работы.

Вторым высказал «свое» мнение Аверкий Аристов:

— В интересах партии считаю правильным предложения по расстановке…

То же самое заявил и Алексей Кириченко.

Фурцева была менее лаконична. Еще питая некоторые иллюзии относительно своей будущей судьбы в Президиуме, Екатерина Алексеевна заявила:

— Считаю правильными предложения. Перестановку в Секретариате [надо] произвести и [я] высказываюсь, что если меня коснется (курсив наш. — С. В.), то я готова на любом участке работать.

О конкретных предложениях. [Они] правильны. Почему секретарь ЦК должен быть обязательно членом Президиума ЦК? — задала Фурцева тот вопрос, которого от нее, собственно, и ждали.

Последним поддержал перестановки Петр Поспелов.

— Предложения Никиты Сергеевича носят глубоко продуманный характер[324], — заявил главный идеолог «культа личности» и его последующего разоблачения.

Пленум ЦК, как сказано в сообщении высшего органа КПСС, «рассмотрел вопросы сессии Верховного Совета и организационные вопросы». В Президиум ЦК вошли Алексей Иванович Косыгин, Николай Викторович Подгорный и Дмитрий Степанович Полянский. Вывели из его состава целую когорту: Аверкия Борисовича Аристова и Петра Николаевича Поспелова — «имея в виду сосредоточить их внимание на работе в Бюро ЦК КПСС по РСФСР», а также Николая Ильича Беляева и Алексея Илларионовича Кириченко, причем последнего сняли и с поста секретаря ЦК. Своих постов в Секретариате лишились также Николай Григорьевич Игнатов — «в связи с назначением его зампредседателя Совета Министров СССР» и наша героиня — «в связи с назначением ее министром культуры СССР».

По иронии судьбы 4 мая 1960 года, в день назначения Фурцевой министром культуры, заведующий Отделом культуры ЦК Дмитрий Поликарпов, завсектором отдела Игорь Черноуцан и инструктор ЦК Николай Кондаков доложили руководству о постановке во МХАТе сомнительного спектакля «Братья Карамазовы» и предложили поручить министру культуры Н. А. Михайлову принять меры во избежание широкого распространения пьесы. Эта записка стала последней, которую Екатерина Алексеевна завизировала в качестве секретаря ЦК. Как справедливо заметил В. В. Огрызко, «получалось так, что уже не Николай Михайлов, а она должна была исполнять указания Отдела культуры ЦК»[325]. «Судьба — злодейка…»: Поликарпов, который автоматически становился куратором Фурцевой, был подчиненным Екатерины Алексеевны в бытность ее «хозяйкой столицы».

Резко возросло влияние Фрола Козлова, которого тогда же, на заседании Президиума ЦК КПСС 4 мая 1960 года, избрали в Секретариат ЦК. Президиум ЦК 2 июня 1960 года возложил на него председательствование на всех заседаниях Секретариата ЦК. Кроме того, Фролу Романовичу поручалось рассмотрение материалов и подготовка вопросов к заседаниям Секретариата[326]. По воспоминаниям Сергея Никитовича Хрущева, в отсутствие его отца дела вершил Козлов. Фрол Романович, естественно, регулярно звонил Никите Сергеевичу, советовался по наиболее важным, по его мнению и, главное, выбору, вопросам. Хрущев ежедневно получал корреспонденцию, подписывал решения и постановления, но ЦК и его аппарат жил без него и в определенной степени помимо него.

Сделавшись вторым лицом в КПСС, а в отсутствие Хрущева исполняя обязанности первого, Фрол Романович начал жесткой рукой «наводить порядок», восстанавливая «добрые» сталинские традиции. По свидетельству Сергея Хрущева, там, где его отца одолевали сомнения, а Анастас Микоян самоустранялся от решения острых вопросов, Фрол Козлов шел «напролом как танк», занимаясь реформаторством на свой манер — по сути, контрреформаторством, возвращением политического режима второй половины тридцатых — начала пятидесятых годов. С усилением позиций Козлова в ЦК «запретительные, ужесточающие, наказывающие указы посыпались как горох из прорвавшегося мешка». Естественно, он не мог принимать решения единолично, но инициировал, уговаривал Хрущева, продавливал свои взгляды на заседаниях Президиума ЦК. Каждое из проведенных им в ЦК и его Президиуме постановлений, казалось, устанавливало «чуть больше необходимого порядка в каком-то одном конкретном аспекте. Но, собравшись вместе, они выстраивали не хрущевскую, а скорее сталинскую, репрессивную вертикаль власти»[327]. Сергей Хрущев сравнивал деятельность Фрола Романовича Козлова с опричниной царя Иоанна Васильевича Грозного.

^{Указ Президиума Верховного Совета СССР о назначении Е. А. Фурцевой министром культуры СССР. 4 мая 1960 г. [РГАЛИ]}

В тот же день, 4 апреля 1960 года, решение Президиума ЦК КПСС о назначении Екатерины Алексеевны Фурцевой министром культуры было проведено «в советском порядке» — постановлением Президиума Верховного Совета СССР.

Игнатов, Фурцева и другие члены Президиума ЦК КПСС, позиции которых пошатнулись, и после Июньского 1960 года пленума ЦК продолжали принимать участие в делах крайне редко собиравшегося теперь Президиума, высказываясь по различным вопросам. Однако их политический крах был уже не за горами.

Никита Сергеевич, многому научившийся у своего Хозяина, которого он превозносил во времена «культа личности» и злобно распекал после ускоренной «соратниками» «кончины», провел 6 декабря 1960 года в Президиуме ЦК КПСС постановление о праздновании юбилея Екатерины Алексеевны — в связи с 50-летием со дня ее рождения. Признавались большие заслуги Фурцевой перед Коммунистической партией и Советским государством. Екатерину Алексеевну наградили орденом Ленина в Кремле 17 декабря[328]. Однако все это была мишура, прикрывавшая медленное, но верное выдавливание Фурцевой из руководящей обоймы.

Осенью 1960 года состоялось важное международное событие — прилет в СССР Эрнесто Че Гевары. Че был первым из выдающихся руководителей Кубы, кто приехал в Москву. Он симпатизировал нашей стране и советским людям, которые отвечали ему тем же. В Москве прошли встречи с руководителями партийных, государственных и общественных организаций СССР, переговоры с внешнеэкономическими ведомствами. Делегация Кубы приняла участие в митинге в Колонном зале Дома союзов в Москве, посвященном дружбе народов СССР и Кубы. Участники митинга выразили горячую солидарность и поддержку героическому кубинскому народу в его борьбе за свободу и независимость. В те дни газета «Правда» писала, что советские люди всем сердцем и душой с народом Республики Куба. «В нашей стране, — отмечалось в газете, — нет ни одного человека, который бы не следил с огромным вниманием за тем, как Куба строит новую жизнь, как ее народ гордо несет знамя революции». Продолжительными аплодисментами и одобрительными возгласами было встречено выступление Эрнесто Че Гевары, который рассказал о борьбе кубинского народа за свободу и независимость и за новую жизнь. Гевара принял участие в торжественных мероприятиях по случаю празднования 43-й годовщины Октябрьской революции[329]. Фурцева на фотографии трибуны Мавзолее стоит рядом с Геварой. Выражение лица у нее озабоченное. Она явно думала не о параде.

^{На трибуне Мавзолея В. И. Ленина. Слева направо: Че Гевара, Е. А. Фурцева, Хо Ши Мин (шестой), К. Е. Ворошилов (седьмой). Р. Я. Малиновский (восьмой), Н. С. Хрущев, (девятый), Л. И. Брежнев (одиннадцатый), М. А. Суслов (четырнадцатый). 1960 г. [ЦГА Москвы]}

На расширенном заседании Президиума ЦК КПСС по вопросам сельского хозяйства 16 декабря 1960 года Хрущев глубокомысленно заметил:

— Мы в Президиуме все равны. Но я не скрою, что по-разному члены Президиума относятся [друг к другу]. Условия и возможности разные, видимо, это будет так и при коммунизме, что будут рыжие и черные[330].

Год 1961-й начался с того, что 20 января Хрущев со товарищи окончательно разделались с Аверкием Аристовым, который был снят с поста члена Бюро ЦК КПСС по РСФСР и направлен послом в социалистическую Польшу[331]. Судя по протоколу заседания, вопрос был решен без какого-либо намека на обсуждение.

Фурцева продолжала принимать участие в заседаниях Президиума, которые с каждым годом хрущевского правления становились все более формальными. В ходе утверждения 17 июня проекта действительно значимого документа — Устава КПСС — Екатерина Алексеевна предложила корректировку первого пункта:

— В Уставе записано, что членом партии может быть всякий гражданин. Давайте скажем — любой.

Товарищи предложение поддержали[332], благо фурцевский вклад в редакцию партийного документа оказался, мягко говоря, не велик.

Иначе сложилось обсуждение жилищного строительства, когда после доклада первого секретаря ЦК она выступила с развернутыми предложениями, полученными от столичного руководства: «Я хотела сказать, какие доводы москвичи приводят за восьмиэтажное строительство в Москве. Стройки уже за Кунцево пошли. Здесь, может быть, пойти на восьмиэтажное строительство для Москвы, может быть, для всей страны не надо идти вверх: металла не хватит, но для Москвы [следует] более внимательно рассмотреть [вопрос], потому что страшно расширяются границы Москвы. Транспортировка очень затруднена, люди работают на ЗИЛе, а ездят из других районов. Один километр метрополитена стоит один миллиард. У них (у Метростроя. — С. В.) мысль такая, чтобы [строить] поплотнее, чтобы не расширять границы [города]»[333].

Фурцеву попробовал было поддержать председатель Государственного комитета Совмина по делам строительства и президент Академии строительства и архитектуры СССР Владимир Кучеренко:

— Я и сегодня считаю, что крупнопанельные дома в восемь этажей для молодоженов и холостяков можно строить.

Однако попытку Владимира Алексеевича оказать поддержку Екатерине Алексеевне (и, соответственно, метростроевцам) пресек лично Никита Сергеевич Хрущев:

— Видите, какая формулировка, а мы строим вообще. Сегодня он молодожен, а завтра многосемейный, и это уже для него не годится. Это говорит о слабости позиций, поэтому дается оговорка — для молодоженов и холостяков.

— Я считаю, что если строить пятиэтажные здания, то, видимо, самое рациональное: четыре этажа — для семейных и пятый этаж гостиничного типа — для холостяков и малосемейных молодоженов коридорной системы, — рассудил он.

«Я считаю, что это хорошая система, — уверенно заявил Хрущев и снял некоторое напряжение собравшихся излюбленным способом — обратившись к своей большевистской молодости. — Я сам жил в общежитии Промакадемии (Покровка, 40), и благодарил бога и [Валериана] Куйбышева: он шефствовал над ней. Это было хорошее общежитие, несмотря на то, что клопы там давали большую нагрузку и бодрости придавали»[334].

Январский 1961 года пленум ЦК КПСС назначил очередной, XXII съезд партии на 17 октября 1961 года. На Июньском 1961 года пленуме были заслушаны и обсуждены доклады Хрущева «О проекте Программы КПСС» и Козлова «О проекте Устава КПСС». Высший партийный орган постановил опубликовать оба проекта для всеобщего ознакомления и обсуждения всеми членами и кандидатами в члены КПСС и всеми трудящимися Советского Союза.

Коммунисты констатировали, что утверждение проекта нового Устава «как могучего организационного оружия ленинской партии» будет иметь «огромное значение для всей деятельности партии, укрепления ее единства, повышения активности и самодеятельности партийных масс». В проекте Устава, как и предложил на заседании Президиума ЦК КПСС Никита Сергеевич, предусмотрели новый порядок выборов в высшее партийное руководство и обновления партийных комитетов. При этом, правда, обеспечивалась «преемственность руководства»[335]. Тут явно не хватало прилагательного — хрущевского.

^{Председатель Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежнев поздравляет Е. А. Фурцевой с награждением орденом Ленина. Слева — М. П. Георгадзе. [РГАКФД]}

Как рассказал в своих воспоминаниях об отце Сергей Хрущев, в 1961 году по предложению Никиты Хрущева выборы нового ЦК проводили в соответствии с новым Уставом КПСС, то есть с ротацией трети его состава и одновременным обновлением состава Президиума ЦК. Фролу Козлову удалось добиться невключения в список, составленный аппаратом под руководством первого секретаря ЦК, Аверкия Аристова, Николая Игнатова, Нурутдина Мухитдинова и Екатерины Фурцевой.

Позднее, 14 ноября 1961 года, на собрании актива Московской городской организации КПСС первый секретарь МК и МГК Петр Демичев, который по иронии судьбы будет наследовать должности (в случае со столичным горкомом — опосредованно, в случае с Минкультом СССР — непосредственно) Екатерины Фурцевой, рассказав о приводимых на съезде фактах участия в репрессиях Вячеслава Молотова, Георгия Маленкова и Лазаря Кагановича, не преминул заявить: делегаты съезда и «все советские люди» единодушно выразили благодарность «Центральному Комитету, членам ЦК, товарищу Н. С. Хрущеву за его личное мужество, большевистскую стойкость и ленинскую принципиальность в борьбе с антипартийной группой»[336]. Демичев рассказал о большом, принципиальном значении установленного новыми Программой и Уставом КПСС порядка формирования партийных органов, который предусматривал периодическое обновление состава этих органов.

^{На трибуне Мавзолея В. И. Ленина. Слева направо — Л. И. Брежнев, Е. А. Фурцева, А. И. Микоян, Н. М. Шверник. Первый справа — Н. Г. Игнатов. 1961 г. [ЦГА Москвы]}

«Принцип систематического обновления партийных органов в сочетании с необходимой преемственностью в руководстве полностью соответствует сущности нового этапа в политической организации советского общества, — вещал Петр Нилович. — Осуществление этого принципа создает благоприятные условия для критики и самокритики недостатков, дает возможность привлечь к активной партийной работе широкий круг коммунистов»[337]. Собственно, именно этот принцип обновления состава партийных органов и стал теоретическим обоснованием непереизбрания четырех цекистов, и в частности Екатерины Фурцевой, в Президиум ЦК КПСС.

После событий 1960 года вышвыривание проигравших из «узкого состава» ЦК было в целом ожидаемо и предсказуемо. Но это для нас уже постфактум. Тем, кто жил и работал тогда, многое представлялось иначе. Казалось бы: «А вдруг пронесет?» — этак по-русски. Не пронесло.

Предложения по персональному составу, естественно, лично вносил «царь Никита». С кем он предварительно обсуждал список, точно неизвестно, однако в выигрыше остался Козлов, которому удалось избавиться от последних серьезных соперников. Анастаса Микояна и Алексея Косыгина Фрол Романович в таковых не числил, да и избавиться от них был не в силах[338].

Неожиданно, по мнению Сергея Хрущева, за бортом оказался и Нуритдин Мухитдинов, который по странному «совпадению» в последние годы также не ладил с Фролом Козловым и даже просил Никиту Хрущева перевести его из секретарей ЦК КПСС в Совет Министров СССР — подальше от Фрола Романовича. Хрущев обещал подумать, но и тут вмешался Козлов, у которого имелся компромат на товарища по Секретариату. На Мухитдинова последнее время жаловалась жена: сильно пьет, а напившись, колотит и ее, и детей, ведет себя не так, как подобает коммунисту и члену Президиума ЦК, а как средневековый бай, коим он, собственно, и являлся. О пьянстве Мухитдинова доносил и Комитет госбезопасности — правда, с дополнением о моральном разложении Нурутдина Акрамовича, который-де проходу не давал женщинам из обслуживающего персонала, да еще и распускал руки. Куда-куда, а уж в Комитет госбезопасности «обслуживающий персонал» в штатском докладывал лично — по месту хранения трудовых книжек. Все эти жалобы и доносы Козлов приберег до Пленума ЦК КПСС, а потом вывалил на стол Хрущеву, убедив первого секретаря, что такому аморальному человеку не место в Президиуме. Мухитдинова спустили аж в Центросоюз — заместителем председателя. Он едва удержался в рядовых членах ЦК[339].

По воспоминаниям Нурутдина Акрамовича, он сам попросился в дни работы XXII съезда с поста секретаря ЦК, и Никита Хрущев счел вескими его доводы. Кроме того, резкое раздражение Хрущева и Козлова вызвал отказ Мухитдинова выступить на съезде с предложением о выносе из Мавзолея Ленина тела Сталина[340].

По заверениям Сергея Хрущева, Фурцева, Игнатов и Аристов догадывались, что в Президиум ЦК они не попадут из-за уровня занимаемых должностей (соответственно: министр культуры, председатель комитета заготовок Центросоюза и посол в Польше), но всё же надеялись на чудо. Мухитдинов же в результатах перевыборов не сомневался[341].

Всех четверых переизбрали в ЦК КПСС 30 октября. Пленум собрался уже днем 31 октября — в то время, пока верховный орган партии еще продолжал свою работу. Никто из них не стал даже кандидатом в члены Президиума, Мухитдинова не переизбрали также секретарем ЦК[342].

Предупредить, что их фамилии не включат в список для голосования, Хрущев, по свидетельству Сергея Никитовича, не желая неприятных объяснений, а в случае с Фурцевой — «и ее слез»[343], поручил Козлову. Вышло еще хуже. Козлов то ли действительно замотался в съездовской суете (на наш взгляд, это не про Фрола Романовича), то ли решил нанести удар исподтишка, чтобы «аутсайдеры» не смогли вовремя пробиться к Хрущеву. Так что Аристов, Игнатов, Мухитдинов и Фурцева узнавали о своей судьбе только по мере зачитывания фамилий кандидатов для внесения в избирательный бюллетень. Невключение в состав Президиума ЦК, даже ожидаемое, означало для партийного деятеля крах карьеры (это в хрущевское время, а в сталинское, как все помнили на буквально генетическом уровне, — зачастую начало конца жизненного пути), первый шаг вниз по лестнице.

^{Е. А. Фурцева на XXIII съезде КПСС беседует с делегатами, в центре — посол СССР в ПНР А. Б. Аристов. 1966 г. [РГАКФД]}

Игнатов с Аристовым сумели совладать с собой, а Фурцева с Мухитдиновым, а также муж Фурцевой Фирюбин, избранный на съезде кандидатом в члены ЦК, сорвались и не явились на заключительное заседание съезда, которое состоялось вечером 31 октября[344].

Заметим, что для Николая Фирюбина неявка на заседание верховного органа партии была сродни гражданскому и личному подвигу. Особенно если верить будущему заместителю Фурцевой в Министерстве культуры СССР Василию Кухарскому, утверждавшему, что Фирюбин был человеком мелким и завистливым. Не признавал лидерство супруги, изводил мелочными замечаниями ее и окружающих[345]…

Хрущева неявка товарищей обеспокоила, и он просил помощников узнать, что случилось. По уверениям Сергея Никитовича, те выяснили, что Мухитдинов с вечера сильно перебрал, буянил и еще не пришел в себя. Сам Нурутдин Акрамович утверждал в воспоминаниях иное: он в тот день вызвал врача на дом и получил листок нетрудоспособности с предписанием постельного режима[346]. Будучи опытным аппаратчиком, он и правда перестраховался: вызвал на дом врача, который прописал «больному» строгий постельный режим. После такого известия Никита Хрущев вполне мог обвинить Нурутдина Мухитдинова в троцкизме: дипломатические «болезни» в боевом 1919-м и первой половине двадцатых годов традиционно «изводили» Льва Давидовича Троцкого. Позднее Камил Акмалевич Икрамов, чей отец был реабилитирован по инициативе Нурутдина Мухитдинова, посетил опального деятеля КПСС в Центросоюзе:

— Рад, что вы ушли из «пекла».

— А я жалею, — честно признался Мухитдинов, дружески хлопнув Икрамова по колену[347].

По легенде, которая очень похожа на правду, Никита Хрущев бросил вслед покинувшей съезд Екатерине Алексеевне:

— Дамские капризы! Что вы хотите — климакс! [348]

Сергей Хрущев рассказал, что Никита Сергеевич расценил отсутствие Фурцевой с Мухитдиновым на заключительном заседании как демонстративное неуважение к съезду, чем тут же воспользовался Козлов, предложивший вывести их заодно из ЦК. Хрущев согласился, но переголосовывать результаты выборов в день закрытия съезда счел неудобным и отложил исполнение «приговора» до очередного пленума, намеченного на март 1962 года[349].

По иронии судьбы на первом пленуме ЦК нового созыва Хрущев двинул на ответственные посты Александра Николаевича Шелепина и Владимира Ефимовича Семичастного, будучи абсолютно убежден в их личной преданности. Шелепин уступил свой пост председателя КГБ Семичастному, а сам был переведен в ЦК КПСС секретарем ЦК, курирующим партийные, военные и прочие кадры. Формально за подбор и расстановку кадров, будучи вторым секретарём, отвечал и Козлов, но под ним был еще один секретарь-кадровик, который, формально подчиняясь второму секретарю, регулярно выходил на первого и даже как бы надзирал за вторым. Собственно, этот «опасный тандем» и принял впоследствии участие в свержении «дорогого Никиты Сергеевича». Однако до этого было еще далеко.