Екатерина Великая

Глава XXI Ланской

Екатерина терпеливо вынашивает свой «греческий проект». Потемкин строит крепости вдоль турецкой границы. Суворов прочно обосновался на Кубани. Безбородко, новый личный советник императрицы, поговаривает о нападении на Перекоп и о нейтрализации турецкой крепости Очаков. А тем временем армия готовится: генералы советуются, арсеналы пополняются, растет накал военной лихорадки. В письмах, которыми обменялись Екатерина и Иосиф II, все серьезнее ставится вопрос об изгнании турок из Европы. Екатерина предлагает образовать империю Дакию, управляемую православным монархом и включающую Молдавию, Бессарабию, Валахию, крепость Очаков, территорию между Бугом и Днестром, а также несколько островов Греческого архипелага. Что же касается Крыма, где царит «счастливая анархия», то его Екатерина уже считает практически русским. Иосиф II заявил о своем принципиальном согласии с этим, но потребовал себе Боснию, Сербию, часть Валахии, Орсову, Видин и венецианские владения на суше. Эти претензии были расценены Екатериной как совсем «нескромные», о чем она сухо сообщила своему партнеру. Тот заартачился. Вокруг турецкого пирога стали переругиваться еще до того, как был поднят нож, чтобы его разрезать. Фридрих II, этот «старый лис из Сан-Суси», посмеивается над этим спором и предсказывает, что Вена и Санкт-Петербург никогда не придут к согласию по османскому вопросу. Но Екатерина все же надеется: удачная война прояснит положение. И в один прекрасный день, если Господь действительно на стороне русских, великий князь Константин окажется на троне Дакии. Таким образом, оба внука царицы после ее смерти будут царствовать в двух крупнейших империях мира. Очевидно, потребуется изменить порядок наследования, с тем чтобы ее наследником стал очаровательный Александр, а не маньяк и сумасброд Павел. Эта тайная мысль давно владеет ею. Потому-то и держит она при себе так упорно обоих цесаревичей, как будто они – ее дети. Екатерина слишком хорошо знает, что, если вернет их родителям (на чем те настаивают), внуки будут воспитаны в духе ненависти к бабке и неуважения к ее политическому наследию. Для утешения у великой княгини Марии есть две дочери, родившиеся подряд одна за другой после Константина. Их ей охотно оставляют. Даже предлагают ради развлечения завести себе еще детей. Но Мария жалуется: «Мы не смеем никого приставить к детям (мальчикам), императрица лично назначает всю прислугу, вплоть до горничных». Что же касается великого князя Павла, у которого отняли сыновей, то он чувствует себя как бы лишенным отцовской власти и его злоба на императрицу становится навязчивой идеей. Почему мать, которая никогда не занималась им, не дает ему заниматься своими сыновьями? Какая утонченная жестокость запрещать ему нормальную семейную жизнь! Куда бы он ни подался, она всегда стоит на его пути. В его болезненном воображении она предстает огромным спрутом с постоянно движущимися щупальцами. Она его связывает, околдовывает и, может быть, убьет, задушит, чтобы вручить скипетр Александру. Павла поддерживает в его настроении Никита Панин, отстраненный от власти на 74-м году жизни и не простивший этого Екатерине. После своей отставки старый министр сблизился с «молодым двором», потакает сумасбродству Павла, считая его законным наследником престола.

Свидетель распри между матерью и сыном, Иосиф II предложил Екатерине во время визита в Санкт-Петербург, чтобы великокняжеская чета совершила путешествие по Европе. Он полагает, что, удаленный на некоторое время от императрицы, Павел вновь обретет столь необходимое ему спокойствие, а посещение иностранных дворов завершит сглаживание его крутого характера. Прекрасный проект, подумала Екатерина. Но как заставить великого князя принять его? Всякая исходящая от нее мысль кажется ему подозрительной. Он проявляет интерес лишь к делам, которые могут раздражать ее. И вот она прибегает к уловке и поручает молодому князю Репнину внушить Павлу, что тому пора не считаться с волей матери и потребовать, чтобы она отпустила его вместе с женой познакомиться с европейскими столицами. Пришпоренные столь хитроумным способом, Павел и Мария дают себя увлечь идеей путешествия. И впрямь, думают они, их будущая ответственная политическая роль делает необходимой эту встречу с лучшими умами современного мира. К тому же великая княгиня сможет, сделав крюк в сторону Вюртенберга, обнять своих любимых родителей. Можно будет доехать до Швейцарии, чтобы повидаться там с Лаватером, туманный мистицизм которого очаровывает молодых супругов и приводит в отчаяние Екатерину. Молодая чета побывает, разумеется, в Париже и в Версале!.. Иосиф II, Мария-Антуанетта, Людовик XVI, Гримм, Дидро… Целая программа. Возбужденный, Павел испрашивает у матери милостивого разрешения на совершение этого политического и светского турне, изобретателем которого он считает себя. Она разыгрывает удивление, недоверие и беспокойство. Как это он, наследник престола, может думать об отъезде из Санкт-Петербурга? Он умоляет ее на коленях, Мария плачет, Екатерина притворяется взволнованной и в конце концов соглашается. Намеченный маршрут проходит через Польшу, Австрию, Швейцарию, Италию, Францию, Голландию, Бельгию. Но, зная пагубную страсть своего сына к Фридриху II, Екатерина запрещает ему посещение Берлина. О поездке официально уведомляются все иностранные дворы. Молодая чета будет путешествовать инкогнито, под прозрачным псевдонимом графа и графини дю Нор.

Но тут, в обстановке всеобщего ликования, старый Никита Панин неожиданно отколол номер. Обида на Екатерину сделала его настоящим Макиавелли. Чтобы воспрепятствовать планам императрицы, он убеждает Павла, что мать готовится провести его. Если он уедет, она не разрешит ему вернуться в Россию и воспользуется его отсутствием, чтобы опубликовать манифест, провозглашающий Александра прямым наследником. Ошеломленные Павел и Мария уже чувствуют себя изгнанниками, лишенными короны, навсегда разлученными со своими детьми. После того как они умоляли императрицу разрешить им уехать, теперь умоляют ее разрешить им остаться. Она упрямится, ссылаясь на то, что иностранные дворы уже готовятся к их приему. Вопли, слезы, проклятья являются ответом на материнский отказ. Павел кричит, что он не тронется с места. Мария лишается чувств от горя. Не раз и не два тщетно пытается Екатерина урезонить молодых супругов. В день отъезда они отказываются выйти из своих покоев. Екатерине приходится тащить сына за руку до самой кареты. Следом за ней князь Репнин несет на руках великую княгиню в полуобморочном состоянии. Он усаживает ее, недвижимую, в карету рядом с супругом, сидящим с мертвенно-бледным, как у осужденного на смерть, лицом. Гони, кучер! Екатерина вздыхает с облегчением. Неужели ей придется действительно когда-нибудь передать Россию в руки сына-сумасброда?

Донесения, которые поступают к ней с каждого этапа путешествия, подтверждают ее беспокойство. Во Флоренции, в беседе с Леопольдом Тосканским, Павел критикует экспансионистскую политику своей матери, высказывает восхищение прусским королем, изрекает угрозы приближенным императрицы, продавшимся венскому двору. «Когда у меня будет власть, я заставлю высечь их, я сломлю и изгоню их», – заявляет он. В Брюсселе, в присутствии принца де Линя, он рассказывает истории с привидениями и говорит о своих галлюцинациях, вылечить от которых не может ни один врач. В Версале, где ему устраивают пышную дружественную встречу, он поверяет Людовику XVI и Марии-Антуанетте, что в Санкт-Петербурге он окружен «притеснениями и коварством», что его преследуют фавориты его матери, что жизнь его там – сплошной ад. А когда королева спросила его, верно ли, что он ни на кого не может рассчитывать, он воскликнул: «Мне было бы тяжело иметь при себе преданного пуделя, потому что не успели бы мы уехать из Парижа, как моя мать повелела бы бросить его в Сену с камнем на шее». Ужины в тесном кругу, спектакль в версальской опере, праздник в Малом Трианоне, большой бал в Зеркальной галерее, парад французских гвардейцев на Марсовом поле, концерт в Багатели, посещение Академии, прием у принца Конде в Шантийи – все говорят о том, что «граф дю Нор» выглядит во Франции более значимым, чем в России. Он сияет, преисполняется собственным величием и уже не может держать язык за зубами. Хотя льстивый Гримм и уверяет Екатерину, что ее сын и невестка добились большого успеха в Париже, «безо всяких „если“ и „но“»,[125] создается впечатление, что путешествие этой болтливой, подозрительной пары с большими претензиями поставило в затруднительное положение монархов, министров и придворных. После пребывания Павла в великом герцогстве Баден государственный министр Эдельсхейм выразил общее мнение следующими словами: «Наследный принц объединяет в себе сумасбродство и высокомерие, слабость и эгоизм; кажется, голове его суждено носить глиняную корону». А вот что пишет принц де Линь: «Ум его фальшив, сердце прямое, а суждения случайны. Он недоверчив и обидчив… Фрондер, прикидывающийся гонимым… Горе его друзьям, врагам, союзникам и подданным… Он ненавидит свой народ и говорил мне о нем когда-то в Гатчине такое, что я не могу повторить». При посещении Вены Павел должен был присутствовать на представлении «Гамлета». Актер Брокман отказывается играть в его присутствии, опасаясь, что именитый зритель усмотрит в помешательстве принца Датского намек на собственное несчастье.

Возможно, больше всего возмутило Екатерину сообщение, что ее сын и невестка встречались в Цюрихе с Лаватером. Она с подозрением относится к влиянию, которое могли оказать на истерическую натуру Павла туманные теории протестантского теолога. Она сожалеет, что великая княгиня поддерживает своего мужа в его мечтаниях о сверхъестественном. Екатерина питает отвращение к членам мистической секты «Роза и Крест», к франкмасонам, мартинистам и к прочим любителям носиться по волнам потустороннего мира. Кстати, она запретила Калиостро появляться при своем дворе. Русские и без того слишком подвержены мистике. Миф об Иване VI и восстание Пугачева обязаны своим происхождением именно этому. Править русскими должен ясный, организованный и рациональный ум. Нужны такие личности, как Петр Великий и Екатерина Вторая, но не Павел Первый.

Если еще недавно она нетерпеливо выпроваживала сына, то теперь с нетерпением ждет его возвращения, опасаясь, как бы он не наделал еще больше глупостей по дороге. По возвращении супружеской пары она возмущается количеством покупок, сделанных молодыми супругами за границей, и приказывает вернуть нелепые образчики французской моды, переполняющие их багаж. Речь идет, как пишет Харрис, о «двухстах сундуках, набитых легкими тканями, помпонами и прочими предметами туалета из Парижа». В связи с этим катастрофическим отказом знаменитая портниха мадемуазель Бертен закатывает истерику. «Она отстояла свои тряпки», – замечает Гримм. Расспрашивая великого князя, Екатерина констатирует, что лестные приемы в честь Павла лишь усилили его помешательство и высокомерие. Она все более убеждается в необходимости держать своих внуков подальше от отца. При этом императрица не должна пренебрегать и внучками, которые, к сожалению, были оставлены на попечение своим родителям. Маленьким княжнам нужна отменная гувернантка, способная своим авторитетом и мягкостью сбалансировать пагубное влияние семьи.

Действуя по указанию Ее величества, Сиверс останавливает свой выбор на Шарлотте де Ливен, вдове генерал-майора, скромно живущей со своими четырьмя детьми в предместье Риги. Госпожа де Ливен уклоняется от той чести, которую ей хотят оказать. Она не хочет менять свое убежище на атмосферу придворных интриг. Однако приказы императрицы не обсуждаются. Раз госпожа де Ливен не хочет прибыть в Санкт-Петербург по доброй воле, ее доставят туда силой. Ее сажают в походную карету и под охраной доставляют в Зимний дворец, где один из секретарей Ее величества учиняет ей первый допрос. Измученная и возмущенная, она говорит о своих детях, которых вынуждена была покинуть, о своем отвращении к пышности светской жизни, о стремлении к покою и одиночеству. Женский голос прерывает ее: «Вы как раз тот человек, который мне нужен! Следуйте за мной!» Императрица, слушавшая де Ливен за занавесом, подходит к ней, целует и уверяет ее, что лишь она одна может обеспечить воспитание царских внучек. Растроганная, госпожа де Ливен уступает. Четверо ее детей вскоре прибудут к ней.[126]

В то время как новая гувернантка пытается завоевать симпатии своих учениц, великий князь Павел лишается своего последнего советника и своей лучшей опоры: умирает Никита Панин. После кончины бывшего министра Павлу кажется, что вокруг него лишь мрачная пустота. Он больше не знает, на кого рассчитывать, кто будет поддерживать его чудачества. В гневе он причисляет и жену и дочерей к враждебному клану.

Екатерину беспокоит еще одно помешательство. Ее бывший любовник Григорий Орлов, потеряв свою молодую жену, умершую в Лозанне 16 июня 1782 года, пытается забыться от горя в поездке по Европе. Из Карлсбада он едет в Эльс, из Эльса в Виши, но лечение на курортах никак не улучшает его состояния. Он страдает от раскаяния. Когда Григорий вновь появляется в Санкт-Петербурге, Екатерину ужасает его вид. Перед ней – живой труп с высохшим лицом, седыми волосами и блуждающим взглядом. Таким стал пылкий друг ее молодости. Он считает себя виновным в кончине жены, которую не сумел сберечь. Но по ночам его преследует другой фантом. Во время приступов безумия перед ним временами возникает призрак Петра III. Орлов считает себя его убийцей и бормочет: «Это моя кара!» Екатерина поселяет его во дворце под контроль своих врачей. Иногда он воет от страха. Тогда, оповещенная слугой, она приходит и садится у изголовья больного, тихо и нежно говорит ему что-то, пока он не успокоится. Понемногу душевная болезнь Григория Орлова принимает такие размеры, что его вынуждены перевести в отдельный особняк в Москве. Там он и умирает в апреле 1783 года. «Хотя я и была подготовлена к этому печальному событию, я очень глубоко скорблю, – пишет Екатерина Гримму. – Что бы мне ни говорили, что бы я ни говорила себе, из того, что говорят в подобных случаях, рыдания являются моим ответом, и я ужасно страдаю… Гениальность князя Орлова несомненна… При всех его достоинствах ему не хватало последовательности… Природа баловала его, и он с ленцой относился ко всему, в чем не находил быстрого решения… В кончине князя Орлова есть одна странность: граф Панин умер на четырнадцать или пятнадцать дней раньше него и ни один из них не знал о кончине другого. Эти два человека, всегда придерживавшиеся противоположных взглядов и вовсе не любившие друг друга, весьма удивятся, встретившись на том свете».

Взамен обоих умерших Екатерина имеет при себе молодого Александра Ланского, своего дорогого «Сашу», такого очаровательного, такого умного, такого любезного, а вдали, «на боевом посту» – бурного и беспечного Потемкина. Этот последний задался целью подарить ей Крым. «Своим положением Крым перерезает наши границы, – пишет он Екатерине. – Предстоит ли нам столкнуться с турками на Буге или со стороны Кубани, на нашем пути каждый раз лежит Крым… А теперь представьте себе, что эта бородавка на носу удалена. Тогда сразу положение на границах становится замечательным».

В апреле 1783 года Потемкин, поддержанный войсками генерала Самойлова, вступает в переговоры с ханом Шагин-Гиреем, выборы которого в Крыму организованы так же, как до этого было организовано избрание Понятовского в Польше. И так же, как Понятовский смирился с расчленением своей страны, хан Шагин-Гирей, учитывая мнение татарских племен на Кубани, соглашается уступить Крым, который становится губернией Российской империи. Екатерина внимательно следит за ходом переговоров, дабы присоединение этой территории не вызвало европейскую войну. Иосиф II оказывается перед свершившимся фактом. Франция ограничивается дипломатической демонстрацией: она предлагает посреднические услуги в переговорах с Турцией, если Россия возьмет на себя обязательство не расширять свое преимущество. Екатерина отказывается связать себя таким обещанием. «Я приняла твердое решение ни на кого, кроме нас самих, не рассчитывать, – пишет она Потемкину. – Когда пирог будет испечен, у каждого появится аппетит. Я столь же мало рассчитываю на наших союзников, как мало опасаюсь и уважаю французские громы, или, вернее сказать, французские зарницы». Никем не поддержанный, султан Абдул-Хамид признает, что не располагает еще достаточно крепкой армией для начала военных действий, и на этом дело кончилось. 21 июля 1783 года специальным манифестом царица объявляет о присоединении Крыма и поздравляет Потемкина с его успехом. Отныне Россия контролирует Черное море, как уже контролировала море Каспийское.

В Крыму, только что присоединенном к Российской империи, Потемкин купается в роскоши, подобно восточному владыке. По воле государыни он стал «князем Таврическим», и им овладело неистовое желание организовывать и строить на переданных под его начало целинных землях. Он основывает города, прокладывает дороги, создает учебные заведения, разбивает парки, сажает виноградники, роет портовые бухты, открывает верфи, привлекает колонистов, финансируя их обустройство. У него там свой гарем, «курятник», как он его называет, из пяти красавиц, племянниц Энгельгардт. Они становятся поочередно его любовницами. Его не смущают ни разница в возрасте, ни родственные отношения. Будучи неофициальным мужем императрицы, он относится к ней с нерушимым обожанием, не отказывая себе, вместе с тем, и в более зеленых плодах. О пыле его чувств свидетельствуют письма к одной из его фавориток, маленькой Варваре: «Люблю тебя, душа моя, и как! Как никогда еще не любил… Целую тебя всю…», «Дружочек мой, дорогие мои губки, мамочка моя, сокровище мое…», «Любовь моя нежная, твоя победа надо мной прочна и вечна…», «Приди, о, любовь моя, спеши, о, друг мой, бесценный дар, который сам Бог послал мне…», «Я весел, когда ты весела, сыт, когда ты не голодна. Я всюду следую за тобой, вплоть до качелей, на которых ты любишь качаться; только мне не по себе, когда ты взлетаешь слишком высоко». Получала ли когда-либо Екатерина столь пикантные послания от своего возлюбленного? Во всяком случае, она не ревнует. Да и как ревновать, когда она сама, а ей пятьдесят четыре, крутит пылкую любовь со своим Сашей Ланским, которому двадцать пять?

В этом 1783 году от общения с Ланским она получает такое удовлетворение, о котором может только мечтать. Он не реагирует на попытки прельщения со стороны зарубежных монархов, идет ли речь об Иосифе II, о принце Пруссии или о шведском Густаве III. Преданный Екатерине, он думает лишь о счастье любовницы и о величии страны. Мягкость его характера завоевывает ему доверие велико-княжеской супружеской пары. Двор удивлен, что он оказывается в стороне от интриг. Ланской стремится к знаниям и тратит все свои средства для пополнения своей библиотеки. Вместе с царицей увлекается он историей России. Усевшись рядышком, они роются в старых монастырских архивах. С 1772 года Екатерина пользуется при чтении очками. Она не стесняется надевать их в присутствии своего фаворита. Близость их так сильна, что исключает кокетство. Может быть, даже главное их удовольствие состоит в обмене мыслями. Это сотрудничество ярко проявляется, когда дело доходит до возрождения Российской академии, впавшей в летаргический сон при ее руководителе Домашневе. Ланской предлагает заменить этого расточительного и бестолкового человека энергичной княгиней Дашковой. Она только что вернулась в Россию и представляет себя жертвой царской неблагодарности, поскольку, по ее словам, Ее величество не соблаговолила признать оказанные ею услуги во время государственного переворота 1762 года. Прекрасная возможность заткнуть жадный рот лакомым куском. А потом, какой урок можно будет преподать просвещенным умам Европы: женщина назначается главой Российской академии!

Екатерина одобряет проект. Но княгиня Дашкова артачится. «Назначьте меня начальницей над вашими прачками!» – отвечает она государыне во время придворного бала. Очевидно, Дашкова надеется на более значительный пост. Вернувшись к себе и не снимая парадного платья, она пишет длинное послание императрице, мотивируя свой отказ от ее предложения опасением оказаться не на высоте. В семь часов утра она посылает письмо во дворец, а спустя час получает в ответ несколько любезных строк, где ничего не говорится об ее отказе. «Вы встаете раньше меня, голубушка, – пишет ей Екатерина, – и прислали мне записку к завтраку… Я Вас прощаю прежде всего потому, что Вы не отклонили мое предложение (?)… Будьте уверены, что в любом случае мне будет приятно служить Вам словом и делом». В тот же вечер в Сенат передается указ о назначении княгини Дашковой на должность руководителя Российской академии. Она кипит от гнева, но отступать уже поздно. Через несколько дней она вступает в зал заседаний под руку с восьмидесятилетним Эйлером, чтобы председательствовать на учредительном заседании Академии. Очень скоро она войдет во вкус новой работы. По примеру Французской академии Дашкова дает задание Российской академии разработать первый словарь национального языка и установить правила орфографии, грамматики и произношения. Для расположения слов новые лексикографы принимают не алфавитный, а этимологический порядок. Результат разочаровывает Екатерину. «Труд получился… сухим и тощим, – пишет она княгине Дашковой. – В его нынешнем виде я вижу в нем лишь перечень не вошедших в обиход и не распространенных слов. Что касается меня, уверяю, что из них я не понимаю и половины… Французская академия очистила национальный язык, изъяв из него все, что там было варварского». Обескураженная непониманием Ее величества, княгиня Дашкова тем не менее продолжает начатое дело. За чистку языка и помещений Академии она берется с рвением домашней хозяйки. Реорганизуя Музей изящных искусств, Дашкова с ужасом обнаруживает два сосуда с заспиртованными человеческими головами, отсеченными по приказу Петра Великого: голову любовницы царя Марии Гамильтон, обвиненной в неверности, и голову Вильяма Монса, любовника царицы.[127] Эти страшные останки служили экспонатами с 1724 года и вызывали любопытство публики. Княгиня Дашкова распорядилась убрать их. В типографии Академии она печатает исторические труды Екатерины и просит ее сотрудничать в созданной ею газете «Собеседник друзей русского языка». Очень довольная этим, императрица анонимно пишет серию небольших веселых статеек – карикатурных портретов своих близких, забавные воспоминания, безобидные шутки, испещренные скобками и примечаниями. Ланской исправляет грамматические ошибки Ее величества. Но стиль, иронический и острый, только ее, Екатерины. «Должна Вам сказать, – сообщает она Гримму, – что вот уже четыре месяца, как в Санкт-Петербурге выходит русская газета, где замечания и примечания зачастую заставляют смеяться до слез. В целом эта газета является забавной смесью всякой всячины». Так же анонимно Екатерина пишет пьесы, которые ставятся на сцене Эрмитажа. «Вы спрашиваете меня, – пишет она тому же Гримму, – почему я пишу столько комедий… Во-первых, потому, что это забавляет меня; во-вторых, потому, что мне хотелось бы содействовать подъему национального театра, которому, из-за нехватки новых пьес, уделяется недостаточно внимания; и в-третьих, потому, что полезно немного поругать выдумщиков, которые начинают задирать нос. Пьеса „Обманщик и обманутый“ имела огромный успех… Самое забавное то, что на первом представлении стали вызывать автора, который… сохранил полное инкогнито». В «Обманщике и обманутом» Екатерина показала своего рода Калиостро, окруженного глупцами-поклонниками. Впрочем, большая часть ее пьес является плохо состряпанной философской сатирой с бледными характерами. К тому же возможно, что ей тайно помогал в литературном труде какой-нибудь публицист, пользующийся милостью двора. Общая направленность ее писаний являет собой смесь вольтерианства и русской традиции. Гримму, который направляет ей робкую критику этих работ, она весело отвечает: «Ну что, разбиты в пух и прах эти драматические произведения, не так ли? Вовсе нет. Я считаю, что все сгодится за неимением лучшего, а раз все стремятся попасть на спектакль, раз зритель смеется и раз пьесы способствовали снижению влияния сектантов, значит, эти пьесы, несмотря на недостатки, достигли желаемого успеха. Пусть, кто может, напишет лучше, и когда таковой объявится, мы больше писать не будем, а будем развлекаться на спектаклях по его пьесам». Она даже пробует свои силы в поэзии на русском, французском и немецком языках, но признает свою слабость в этой области: «Четыре дня я занималась стихотворством, но на это уходит слишком много времени, да и начала я слишком поздно».

Из всех литературных жанров Екатерина предпочитает комедию. Она любит посмеяться, искренне, без задней мысли. Ее шокирует «Женитьба Фигаро». «Что касается комедий, то если я и буду их писать, – сообщает она Гримму, – то „Женитьба Фигаро“ не будет служить мне образцом, потому что… я никогда не оказывалась в худшей компании, чем на этой знаменитой свадьбе. Очевидно, ради подражания древним, театру вернули привкус, от которого, казалось, уже избавились. Выражения героев Мольера были либеральны и полны кипучего естественного веселья; но мысль его никогда не была порочной, в то время как в этой столь известной пьесе подтекст решительно ниже всякой критики и все это действо длится три с половиной часа. Кроме того, это клубок интриг, где выпирает наружу кропотливый труд автора и нет ни капли естественности. Читая пьесу, я ни разу не засмеялась».[128]

На самом же деле она не признается, что критикует «Женитьбу Фигаро» прежде всего за крамольные мысли автора, которые просматриваются сквозь звонкие фразы. В Бомарше она угадывает одного из ненавидимых ею поджигателей. И вообще французский театр, который так забавлял Екатерину, теперь ей наскучил. «Большая часть французских пьес навевает на меня сон, потому что они холодны, как лед, и манерны до ужаса, – пишет она Гримму. – Во всем этом нет ни живости, ни соли: не знаю, но мне кажется, что живость и вкус к красоте и величию все более и более уходят из этого мира… О, Вольтер, вы-то умели раздуть огонь из искр, остававшихся в пепле». Она охотно переписала бы – да нет у нее времени! – все эти французские пьесы, которые разочаровывают ее. Если она не любит «спать» на комедиях, то в не меньшей степени не любит плакать на трагедиях. Часто достаточно было бы изменить несколько фраз, чтобы спасти произведение. Уважение к воле автора не останавливает Екатерину. Даже когда речь идет о великом Вольтере. Печальная развязка «Танкреда» настолько ей не понравилась, что она приказала изменить ее в постановке на сцене Эрмитажа. Никакой «резни». В конце спектакля Танкред, после того как спас Аменаиду, не умирает, а женится на ней. Ведь правда, так лучше? К тому же примерно в это время Екатерина начинает отходить от французской литературы. Кроме Вольтера, который ее «породил», Корнеля, который «всегда возвышал душу», и неподражаемого Мольера французские писатели не заслуживают даже того, чтобы листали их книги. Теперь спасение маячит со стороны немецкой литературы. Со свойственной ей увлеченностью Екатерина готова расстаться с французскими авторами и создать исключительно немецкую библиотеку. Однако странным образом она игнорирует Лессинга, Шиллера и Гёте, своих знаменитых современников, и увлекается второстепенными писателями. «Эта немецкая литература намного опережает весь остальной мир и идет вперед семимильными шагами!»[129] – пишет она.

Что же касается немецкой музыки, то ее она великолепным образом игнорирует. Так же, кстати, как и музыку других стран. Тем не менее, чтобы доставить удовольствие своему милому Саше Ланскому, считающему себя меломаном, она приглашает знаменитого дирижера Сарти и организует концерты в Эрмитаже. К сожалению, она не может высидеть более часа под мудреным водопадом звуков. В качестве вознаграждения она слушает затем, как важным тоном Саша Ланской объясняет ей дух и структуру произведения, которое они вместе слушали. Все, что исходит от него, приводит ее в восторг и ободряет. Ему она поручает выбор воспитателя для великих князей Александра и Константина. Саша Ланской настойчиво предлагает Фредерика Сезара де Лагарпа, двадцатидевятилетнего непримиримого республиканца из Швейцарии.

Родившийся на берегу Женевского озера, Лагарп не выдержал придирок бернского правительства и решил отправиться в Америку, чтобы участвовать в создании там идеального общества, не знающего принуждения. Его товарищ по учебе, Рибопьер, иностранный член Российской академии, советует ему изменить место своей вынужденной ссылки и поехать в Россию. Как раз в это время фаворит императрицы искал ментора, но не для великих князей, а для двух своих младших братьев графов Ланских, сорванцов, путешествующих по Европе и которых нужно было вернуть в Санкт-Петербург. После долгих колебаний Лагарп берется за это дело. Однако когда он вместе с обоими парнями находился в Италии, то был поражен их наглостью, чванством и глупостью. Создавшаяся ситуация и злит его, и одновременно смешит. В письме к Рибопьеру он рассказывает о своих приключениях с такой самоиронией и умом, что тот приходит в восторг и показывает письмо Саше Ланскому, который передает его Екатерине. С этого момента у фаворита зародилась мысль: человек с характером Лагарпа заслуживает не таких учеников, как эти два шалопая, возвращение которых в отчий дом ему было поручено. Нужно доверить ему великих князей. Екатерина согласна. Как устоять ей, другу философов, перед соблазном поручить своих внуков этому фанатику справедливости и свободы? Республиканец – воспитатель двух будущих монархов, по ее замыслу, внушит им уважение к человеческой личности, не ставя под сомнение законность их власти. Находясь в Риме, Лагарп, враг деспотизма, получает официальное приглашение воспитывать двух князей, которым предстоит деспотически царствовать над миллионами подданных. В письме говорится, что он должен стараться сделать «людьми» этих завтрашних властителей. Исполненный энтузиазма, он уже представляет себя творцом характеров либеральных монархов и тем самым спасающим Россию от ига абсолютизма.

В Санкт-Петербурге Лагарпа очень тепло принимает Екатерина, она вручает ему «Наставление», своего рода программу воспитания, которую разработала с помощью Саши Ланского. Чтение этого документа приводит в восторг нового воспитателя, который считает, что «Наставление» достойно занять почетное место в истории педагогики! «Дети должны любить животных и растения и учиться ухаживать за ними… категорически запрещается лгать, каждый случай лжи надлежит наказывать самым строгим образом… Цель воспитания – привить детям любовь к ближнему… Нужно научить разум учеников умению хладнокровно выслушивать чужие мнения, даже резко противоречащие их собственному… Приобретаемые ими знания должны позволить им хорошо понять свои княжеские обязанности. Главное – привить им хорошие нравы и добродетели, дать этим качествам укорениться, остальное придет со временем, дополнительно».

Правда, очень трудно немедленно воплотить на практике эти замечательные принципы, потому что великим князьям еще мало лет. В ожидании, пока Их высочества смогут вкусить его республиканское воспитание, Лагарпу предлагается научить их нескольким французским выражениям и водить их на прогулку. Обманутый в своих чаяниях, он возмущается и, пренебрегая протоколом, пишет в Совет по воспитанию молодых князей письмо, где излагает свою личную программу и спрашивает, в каком качестве его вызвали в Санкт-Петербург: воспитателя или репетитора французского языка и бонны при детях. Екатерина отнюдь не возмущена, наоборот, ее подкупает такой откровенный разговор. Вот, наконец, человек, который знает, чего хочет, и, пренебрегая милостями двора, ставит свои условия, не давая себя ослепить величием императорского декора! Или его принимают таким, каков он есть, или он укладывает пожитки и возвращается в Швейцарию. Ни за что на свете Екатерина не расстанется с этим гениальным сумасбродом, непреклонным, как сталь. На полях программы Лагарпа она собственноручно пишет следующую оценку: «Тот, кто написал это, действительно способен на большее, чем обучение французскому языку».

В начале лета 1784 года Екатерина поселяется в Царском Селе. Саша Ланской, Александр и Константин находятся при ней, они образуют три вершины магического треугольника, от которого зависит ее счастье. Опираясь на руку своего любовника, пылкая бабушка с нежностью взирает на своих внуков, валяющихся на лужайке. Погода прекрасная, парк блистает свежей зеленью, распускаются первые розы, журчат фонтаны, по лугу бегают английские пони великих князей. Все ждут Потемкина, возвращающегося с юга, где он сотворил чудеса. Россия могущественна. Несмотря на свои пятьдесят пять лет и полноту, Екатерина ощущает себя бодрой и счастливой. И вдруг удар, крах, мрак. Вечером 19 июня Саша Ланской вынужден лечь в постель, трясясь от озноба, с воспаленным горлом, сжатым, как тисками. Час от часу ему все труднее дышать. Скоро он совсем не может говорить. Вызванные к больному врачи устанавливают диагноз: дифтерит и умоляют Ее величество отойти от постели из-за боязни заражения. Она отказывается и перебирается в комнату того, кого она называет «своим ребенком». Не переодеваясь, почти не ложась спать, не принимая пищи, Екатерина становится сиделкой этого борющегося со смертью молодого человека. 24 июня срочно вызванный знаменитый врач Викар прибывает в Царское Село, осматривает больного и объявляет его безнадежным. Императрица отказывается поверить: «Вы не знаете, какой у него сильный организм!» Она думает о проведенных вместе ночах. В своих «Мемуарах» доктор Викар дает понять, что эта «сила организма» Саши Ланского обязана порошку шпанской мушки, который он употреблял в больших дозах.[130] Видимо, это и подорвало его здоровье. Некоторые, в частности Массон, считают, что Ланской был отравлен по приказу Потемкина, ревновавшего его к императрице. Как бы то ни было, но 25 июня Александр Ланской, незаменимый красавец Саша, испускает последний вздох на руках Екатерины.

Похороны состоялись в парке Царского Села. После похорон убитая горем Екатерина слегла сама. Врачи опасаются воспаления мозга. Неделю она испытывает отвращение к какой-либо деятельности. 2 июля Екатерина наконец встает и находит на своем столе неоконченное письмо к Гримму. Берет перо и с грустью продолжает: «Когда я начинала это письмо, я была исполнена счастья и радости, а мысли мои рождались так быстро, что я не успевала за ними следить. Теперь не то; счастья моего больше нет, и я очень, очень страдаю. Я думала, что сама умру от невозместимой потери моего лучшего друга неделю назад. Я надеялась, что он станет опорой моей старости. Он старался, пользовался советами, стал разделять мои вкусы. Я воспитывала этого молодого человека, который был признателен, нежен, честен, разделял мои печали, радовался моим радостям. Одним словом, с прискорбием и рыданиями сообщаю Вам, что генерала Ланского больше нет… Комната моя, столь приятная для меня в прошлом, опустела, и я с трудом хожу, подобно тени. Как только вижу человеческое лицо, рыдания лишают меня дара речи. Не могу ни спать, ни есть. Чтение надоедает, а писание выше моих сил. Не знаю, что станет со мной, но знаю, что никогда в жизни я не была столь несчастна, как с тех пор, как мой лучший и любимейший друг покинул меня. Я открыла ящик стола, обнаружила начатое письмо, написала эти строки, но больше не могу…»

На протяжении нескольких дней она объявляет себя неспособной заниматься политическими делами. «Со времени смерти г-на Ланского она не принимала ни одного из министров и даже никого из своего ближайшего окружения», – пишет английский посол Фитц-Герберт. Наконец, она берет себя в руки и с упорством возвращается к делам. Потемкин рядом с ней. Он «воет» от горя вместе с Ее величеством. Но, по правде говоря, он, должно быть, не очень огорчен этой кончиной, которая освобождает его от слишком одаренного соперника. Екатерина рада чувствовать рядом с собой сильную личность в лице своего бывшего любовника и неофициального мужа. Он помогает ей перенести несчастье. «Не думайте, что, несмотря на весь ужас положения, я пренебрегла какой-нибудь мелочью, требовавшей моего внимания, – пишет она Гримму двумя месяцами позже. – В самые ужасные моменты от меня требовали приказаний по всем вопросам, и я их отдавала по порядку и разумно… Я стала весьма скучным существом, говорящим лишь односложно… Все меня угнетает, я никогда не любила, чтобы меня жалели».

В личном саду Царского Села она велит установить погребальную урну со следующей надписью на французском языке: «Моему самому дорогому другу». Позже она распорядится построить церковь, которая служила бы фамильным склепом всей семье Ланских. Но похоронен там будет только ее фаворит. Никто из его родственников не примет предложения когда-нибудь присоединиться к нему. В глазах своей родни он обесчестил себя, став любовником царицы. Это единственный случай, когда русская семья сочла позором «милость», оказанную Екатериной одному из членов этой семьи. Брат покойного, Яков Ланской, построив церковь в своем имении, заказывает для нее иконы святых, лики которых воспроизводят черты лиц членов его семьи, а на картине, изображающей ад, фигурирует красавец Саша, объятый пламенем вечного огня. Не ведая об этой враждебности клана Ланских, Екатерина на следующий день после кончины пишет очень ласковое письмо матери умершего. Проходят месяцы, а «сердце ее кровоточит, как в первый момент».

Чтобы справиться с депрессией, она погружается в сравнительное языкознание и роется в словарях. Ее интересуют финский, марийский, турецкий, эфиопский языки. Она переписывается с естествоиспытателем Петром Палласом, просит берлинского издателя Николаи достать ей кое-какие документы, всячески старается доказать присутствие славянского начала в мировых исторических движениях, наконец, завязывает переписку с доктором Циммерманом, швейцарским врачом и философом при Ганноверском дворе, книга которого «Об одиночестве» помогла ей вынести первые дни смятения после кончины Ланского. Умный, язвительный, порой циничный Циммерман становится для нее новым Дидро. Она представляет ему свои произведения, поручает открыть ей литературные и художественные сокровища, просит его пригласить от ее имени ученых, врачей для работы в России. Больше всего она хочет, чтобы сам Циммерман поселился в Санкт-Петербурге. Но Циммерман требует для этого жалованье по меньшей мере в восемь тысяч талеров. «Это слишком дорогой человек», – говорит Екатерина и прерывает переговоры. Что не мешает ей продолжать переписку с врачом-философом, причем темы затрагиваются самые разные: история, мистика, искусство и мораль, политика и даже сыроварение.

Все эти занятия дают пищу уму, но не могут заменить горячую плотскую любовь. Потемкин это понимает и, как только чувствует, что она готова к этому, осторожно выдвигает вперед нового кандидата, Александра Ермолова. Ему тридцать один год, он блондин, высок ростом, у него раскосые глаза и слегка приплюснутый нос, за что Потемкин прозвал его «белокурым негром». А в остальном в нем – ни ума, ни веселости. Впрочем, министр Безбородко считает, что он скромен, серьезен и хорошо воспитан. Что касается императрицы, то она пишет Гримму: «Одним словом, у меня есть друг весьма способный и достойный этого звания». Впрочем, после перенесенного горя она еще не расположена к серьезным любовным нагрузкам. Видимо, соглашается принять любовника по привычке, из необходимости иметь компаньона в постели. Но ее сердце – в прошлом. При дворе взвешивают шансы фаворита, внимательно следят за улыбками, словами царицы в его присутствии; придворные то ищут с ним сближения, в расчете на привилегии, то отдаляются, стоит Ее величеству нахмурить брови. Послы стараются понять, к какому политическому клану примыкает новенький, и комментируют в своих донесениях малейшие перемены в спальне царицы, как если бы речь шла о государственном деле. Большинство считает, что долго Александр Ермолов не продержится: в нем нет необходимых качеств. Скоро, предав интересы того, кому Ермолов обязан своим положением, он имеет неосторожность перейти в лагерь противников князя Таврического. А их немало, и силы у них предостаточно. Под их влиянием фаворит сообщает Екатерине, что Потемкин присваивает себе средства, отпущенные на освоение Белоруссии. Потемкин тут же оправдывается перед царицей, говоря, что речь идет о простом займе с его стороны и что он все вернет в казну, как только продаст одно из своих имений. Тогда, по совету друзей, Александр Ермолов передает Екатерине письмо бывшего крымского хана, интернированного в Калуге, где тот жалуется, что не получает денежного довольствия, потому что князь Таврический присваивает деньги себе. Доверие Екатерины поколеблено, она охладевает к Потемкину, что тут же отмечается всеми придворными. Некоторые уже отворачиваются от него, как от прокаженного. Посол Англии сэр Фитц-Герберт пишет в Лондон: «Доверие к Потемкину сильно ослабло из-за его высокомерия и спеси, а также из-за многочисленных злоупотреблений властью и разных капризов. Ненависть к нему так сильна, что можно опасаться серьезных последствий».

Но когда Потемкина предупреждают о возможной опале, он надменно отвечает: «Успокойтесь, не этому мальчишке меня свергнуть. Да и кто осмелится?» На какое-то время он исчезает из дворца, чтобы там, наверху, знали, что он обижен и страдает. Затем, в день годовщины коронации, появляется вновь в великолепном мундире, усеянном орденами, бросает убийственный взгляд на жалкого Ермолова, уже возомнившего себя победителем, и кидается в будуар императрицы, не дав времени объявить о своем появлении. Ею в этот момент занимается парикмахер. С ходу Потемкин кричит: «Мадам, надо сделать выбор и выгнать или Ермолова, или меня, ибо пока этот белокурый негр при Вас, ноги моей здесь не будет!» Эта горячность нравится Екатерине, которой надоел безликий фаворит, приставленный к ее персоне. Ревность Потемкина ей льстит. В памяти воскресают великолепные воспоминания. Может ли она колебаться между «белокурым негром» и «рычащим одноглазым»? Без малейшего сожаления расстается она с юным любовником. Тот просит разрешения в последний раз повидать императрицу-любовницу, прежде чем покинет дворец. Екатерина отказывает ему в этом. Но, как всегда, щедро одаривает напоследок: сто тридцать тысяч рублей и четыре тысячи душ крепостных.

Покои фаворита пустуют. На винтовой лестнице, ведущей в спальню Ее величества, не слышно скрипа ступенек. Пустота, воздержание, печаль. Удивленные отставкой Александра Ермолова, недруги Потемкина пытаются подыскать другого чемпиона, способного удовлетворить страсти императрицы. И какое-то время кажется, что это им удалось с курляндцем по фамилии Менгден, но проект этот отпал. Екатерина его не хочет. По общему мнению, на этот раз она проявляет непривычную разборчивость. Огромная, постаревшая, с одышкой, она хочет только отборных юнцов. Ей не нравится никто. Наконец Потемкин примечает двадцатишестилетнего гвардейского офицера Александра Мамонова; он отлично сложен и элегантен, в нем чувствуется порода. Этот наверняка подойдет, думает он. Как было условлено с императрицей, он посылает к ней своего протеже с пейзажем, писанным акварелью. Екатерина делает вид, что рассматривает картину, а сама опытным глазом изучает посланца. Затем на обороте бумаги пишет: «Контуры красивы, но выбор красок не очень удачен», что означает: мальчик красив, но желтоватый цвет лица оставляет желать лучшего. Так что же, неудача? Да нет, по-видимому. Ее величество перешла к «краскам» из уважения к «контурам». Мамонов принят. Весь двор в волнении: новый фаворит вселяется в «служебную квартиру». Говорят, он – сторонник французского влияния. Выходец из знатной семьи, любитель литературы и искусства, он свободно говорит на языке Вольтера и может поддерживать умный разговор. Сразу повеселевшая Екатерина наконец забывает траур и проявляет бурную радость невесты при женихе, которого она прозвала «Месье Красный мундир» за цвет его офицерской формы. Вот что она пишет Гримму: «В этом красном мундире скрывается наивеликолепнейшее из сердец исключительной порядочности; он очень умен, весельчак, оригинально воспринимает вещи и представляет их, отлично воспитан, исключительно образован во всем, что придает блеск уму. Он скрывает как преступление свою склонность к поэзии, страстно любит музыку, легко воспринимает все, чего он только не знает наизусть. Он декламирует, умеет поболтать, выглядит как человек высшего света, очень вежлив, пишет по-русски и по-французски, как редко кто у нас умеет писать и по стилю и по характеру; внешность его полностью соответствует внутреннему содержанию; правильные черты лица; великолепные черные глаза с редкими по красоте бровями, рост выше среднего, вид благородный, походка легкая; одним словом, внутренняя прочность сочетается с силой, ловкостью и блеском внешности. Я убеждена, что, если Вы встретите этот „Красный мундир“, Вы спросите: „кто это?“, если не угадаете сами его имя».[131]

Через две недели: «Господин Красный мундир – совершенно незаурядная личность. У него блестящий ум, но он никогда не старается извлечь из этого корысть; он отличный рассказчик и на редкость веселый человек. Он преисполнен порядочности, вежливости и ума; одним словом – выдающаяся личность».[132] И далее: «Этот Красный мундир так мил, умен, весел, красив и любезен, так хорош в компании, что Вы правильно сделаете, если полюбите его, даже не встретившись с ним ни разу».[133]

Как может эта пятидесятисемилетняя женщина, эта государыня, умудренная в хитростях политики, так наивно говорить о «порядочности» молоденького мужчины, которого она в приказном порядке уложила с собой в постель? Верит ли она, что он испытывает физическое влечение к ее обветшалым прелестям? Наверное, ей следовало бы хвалить любовника больше за слепую силу, чем за удобную мораль? Можно только удивляться способности Екатерины предаваться иллюзиям в том, что касается любви, во всяком случае – в начале сближения. Чтобы лучше отдаваться, ей хочется верить. Ее, по выражению Массона,[134] всегда окружали поэтическими украшениями. Она и чувственна и чувствительна одновременно. Ей нужно, чтобы рядом был новый, красивый, большой и сильный мужчина, способный удовлетворить ее огненный темперамент, и чтобы он был другом, советником, чудесным собеседником, а порой и ребенком, которого можно утешить и убаюкать. Плотские наслаждения в ней никогда не исключали нежность, дружелюбие, преданность. В ней нет ничего от истерической нимфоманки. Она – удивительно простая и здоровая натура; ей нужен самец для физического равновесия и для более полного духовного раскрытия. Ей нравится мужественность. Женщины редко привлекают ее к себе. Зато стоит мужчине проявить ум и храбрость, она сразу же идет ему навстречу, даже если не намерена сделать из него любовника. Так, когда-то ее очаровал принц де Линь, сейчас она очарована новым послом Франции, графом Луи Филиппом де Сегюром, недавно прибывшим в Петербург.

Тридцатидвухлетний светский человек, производящий на окружающих чарующее впечатление, Сегюр был отобран Верженном,[135] который надеялся с его помощью улучшить франко-русские отношения и подготовить переговоры о торговом соглашении. Екатерину сразу заинтриговал этот человек, который, несмотря на аристократическое происхождение, разделяет демократические взгляды и воздает должное революционерам, противникам его касты. Однажды он, с двумя десятками юношей из дворян, отправился на корабле за океан, чтобы присоединиться к Лафайету и сражаться в Америке. Вернувшись во Францию, он признан всеми как «герой борьбы за свободу» и мечтает, служа королю, добиваться счастья для народа. Эта противоречивая смесь нравится царице. Ведь она сама выбрала швейцарца-республиканца в учителя своим внукам. Порою она еще считает себя государыней с философскими воззрениями. С пером в руках она думает продолжать дело Вольтера. При этом всегда готова одернуть, стоит только кому-нибудь из подданных сделать шаг влево. Вот что пишет она доктору Циммерману: «Я полюбила философию потому, что душою была всегда сугубой республиканкой. Понимаю, что это должно казаться странным, такая закалка души при той неограниченной власти, какую дает мне мое положение, но в России никто не скажет, что я злоупотребила этим… В политике я старалась следовать планам, казавшимся мне наиболее полезными для моей страны и наиболее подходящими для других… В моем лице человечность имеет друга, не изменявшего ни при каких обстоятельствах». И она сочиняет эпитафию для самой себя, по-французски и с юмором: «Здесь лежит Екатерина Вторая, родившаяся в Штеттине 21 апреля (2 мая) 1729 года. В 1744 году приехала в Россию, чтобы выйти замуж за Петра III. В возрасте четырнадцати лет составила тройной проект: понравиться супругу, Елизавете и народу. Чтобы добиться этого, она сделала все. За восемнадцать лет тоски и одиночества при живом муже прочла много книг. Поднявшись на трон России, она хотела творить добро и старалась сделать подданных счастливыми, дать им свободу и собственность. Легко прощала и никого не ненавидела. Была снисходительной, жила легко, имела нрав веселый, доброе сердце, душу республиканца, у нее было много друзей. Работа давалась ей легко, она любила быть в обществе и покровительствовала искусствам». Такой она видела себя и хотела, чтобы такой видели ее друзья. Особенно тот, чье мнение для нее было самым важным в ту пору: Сегюр. Беседы с этим человеком приводят ее в восторг. Она расспрашивает его об Америке, о переселенцах-пуританах, о конном походе по прериям Венесуэлы, а также о Версале, о Вольтере, похвалившем ее за стихи, сочиненные в юности, о дорогом Дидро, умершем в 1784 году, о Фридрихе II, скончавшемся в 1786 году, оставив трон тупоумному племяннику Фридриху Вильгельму, о мадам дю Деффан, о Марии-Антуанетте. Скоро Сегюр стал одним из завсегдатаев ужинов для близких в Эрмитаже. Он был непревзойденным в литературных играх. Его коньком было буриме. Однажды ему пришлось придумать с ходу четверостишие, где рифмами должны были быть слова: народ – бьет и скрижали – бежали. Не задумываясь, он декламирует:

Стихи вызвали всеобщее восхищение. Екатерина пишет Гримму: «Лучший поэт Франции – несомненно граф Сегюр. Ныне никого рядом с ним не поставила бы». Потемкину симпатичен этот француз. Мамонов, «Красный мундир», ищет его общества и советов. Екатерина видит в Сегюре скорее друга, чем дипломата. Чтобы выразить ему свое расположение, она велит поставить в театре его пьесу «Кориолан». Эти знаки внимания не остаются без ответа. Сегюр находит Мамонова «выдающимся человеком и внешне и духовно», высоко отзывается о запутанном парадоксальном, проявляющемся рывками, гении Потемкина. О любовной жизни Екатерины он написал деликатнейшее суждение: «Вполне можно снисходительно закрыть глаза на ошибки женщины – великого человека, раз она даже в своей слабости проявляет столько самообладания, столько мягкости и великодушия. Очень редко встречаются в одном человеке неограниченная власть, ревность и умеренность; такой характер может осудить только бессердечный, только владыка, не знающий слабостей». Посол Франции гораздо резче отзывается о великом князе Павле, чей неуравновешенный характер представляется ему опасным для будущего России. «Никогда, – пишет он, – не встречал я человека легкомысленнее, трусливее, капризнее, одним словом, полностью не способного сделать кого-нибудь счастливым, в том числе и себя… Навязчивой идеей у него стала история всех царей, лишенных трона или убиенных… Воспоминание о них постоянно преследует его как призрак и гасит в нем свет разума».

Вернувшись в Россию, Павел уединяется в Гатчине с женой и дочерьми, где грубо и жестоко третирует их и проклинает императрицу, позволяющую им лишь изредка, по особому разрешению, видеть сыновей Александра и Константина. Да и сам он видит матушку только на официальных церемониях. Их контакты поддерживаются лишь в виде писем, выдержанных в холодном протокольном стиле. «Добрейшая и дорогая матушка, письмо Вашего Императорского Величества доставило мне чувствительное удовольствие. Прошу принять выражение моей признательности», – пишет он. А она отвечает: «Получила, дорогой сын, Ваше письмо от 5 числа сего месяца с выражением Ваших чувств, на кои мои и отвечают. Прощайте и будьте здоровы».

В Гатчине Павел полностью отдается своей военной страсти. Окруженный отборными немецкими солдатами, он присваивает офицерские звания, одевает войска по своей прихоти, насаждает железную дисциплину и оболванивает их ежедневными учениями. Весь в своих мечтах, он не принимает никакого участия в политической жизни страны. Екатерина считает, что нет смысла подключать сына к ее планам правления. А ведь она готовится к мирной экспедиции, в которой и великокняжеская чета будет участвовать. Речь идет о предложенном Потемкиным торжественном и праздничном путешествии в Крым. Увидев приобретенные недавно южные области, царица сможет убедиться на месте в административном, архитектурном и военном таланте князя Таврического. Иностранные послы, сопровождающие Ее величество, проинформируют свои правительства о русском чуде. И наконец, турки, убедившись в том, какой интерес проявляет императрица к этим территориям, и в той мощи, какой она располагает для их защиты, крепко подумают, прежде чем выступить с оружием для пересмотра границ. Весь двор лихорадочно готовится к неслыханной поездке. Екатерина приглашает Иосифа II и принца де Линя поехать с ней. Она назначает поименно, какие западные дипломаты будут ее сопровождать: граф Кобенцль, посол Австрии, сэр Фитц-Герберт, посол Великобритании, граф де Сегюр, посол Франции. Русские министры и сановники, фрейлины и, разумеется, фаворит Мамонов также составят эскорт императрицы.

Потемкин выезжает вперед, чтобы подготовить прием государыни. Екатерина предвкушает радость от такой перемены мест. Она хотела бы взять с собою внуков. Но родители протестуют: почему внуков, а не их? Екатерина не решается прямо заявить, что одно их присутствие способно испортить всю поездку, тогда как она была бы счастлива и горда, если бы могла прокатить Александра и Константина через всю империю. Она пишет Павлу и его жене: «Ваши дети принадлежат вам и мне и всему государству. Я считала для себя приятным долгом, с самого раннего их возраста, заботиться о них нежнейшим образом… Вот я и подумала: вдали от вас для меня будет утешением, если они поедут со мной. Из пятерых детей трое при вас.[136] Неужели мне на старости лет придется на полгода лишиться всех членов семьи?» В конце концов решили, что из опасения трудностей дорожной жизни и Александр и Константин останутся с родителями.

Срочно готовят сани, собирают табуны коней для перекладных, обновляют туалеты, отправляют курьеров в большие города-этапы. В конце декабря 1786 года все готово к отъезду.

Январь 1787 года. Императрица, как обычно, принимает поздравления придворных и дипломатов по случаю Нового года. Но, выслушивая пресные поздравления по этому поводу и отвечая легким поклоном на реверансы, мысленно она уже далеко, на заснеженных дорогах, ведущих в сказочно богатые южные земли.