Екатерина Великая

Глава XXV Польша и Франция

Смерть Потемкина повлекла за собой перераспределение ролей в окружении императрицы. Взамен Светлейшего на конференцию в Яссах назначен Безбородко. Он немедленно отправляется в Молдавию, увозя с собой миролюбивые наказы. Надо покончить с этим как можно скорее! 9 января 1792 года мир подписан. Договор оставляет за Россией всю территорию между Бугом и Днестром, официально признает, что Крым и Очаков принадлежат русским, а в остальном подтверждает положения Кючук-Кайнарджийского мира. Итак, все северное побережье Черного моря стало принадлежать России, однако само море по-прежнему закрыто на турецкий замок в проливах. Четыре года кровавой борьбы и неисчислимых жертв закончились достаточно скромными территориальными приобретениями. Константинополь Екатерина не взяла. Ее младший внук Константин не будет коронован в этом городе. Однако авторитет России остался незыблемым. Платон Зубов, выступавший за этот поспешный и принесший мало пользы мир, торжествует. Екатерина назначает его президентом Коллегии иностранных дел взамен Безбородко, удерживаемого на юге переговорами. Она безоглядно доверяет Зубову. Видя его изящную красоту и послушание, Екатерина ощущает, как удовлетворяются и ее потребность быть наставницей, и ее материнский инстинкт, и ее чувственность увядающей, в последний раз любящей женщины. Он «прилежный ученик», и Екатерина в восторге восклицает в присутствии секретаря Храповицкого: «Все, что он делает, он делает хорошо, а знаете почему? Потому что он беспристрастен и не имеет каких-то особых взглядов».

Зубов удовлетворял ее еще и следующим. Если верить тому, что пишет Массон, то «ее (Екатерины) похотливые желания еще не совсем угасли, и она возобновила оргии и разнузданные празднества, когда-то так пышно ею справлявшиеся». Мы совсем не думаем, вслед за автором этих мемуаров, что оба брата Зубовы и их приятель Салтыков сменяли друг друга в «широкой и никак не насыщавшейся пещере» царицы, однако можем предположить, что она еще не потеряла вкуса к физической любви. Даже если с годами огонь ее чувств не остался таким же сильным, как прежде, она не может спать, не чувствуя рядом с собой молодого, жаркого мужского тела. Все уловки идут в ход, лишь бы разбудить затухающий пыл. Располневшая, одышливая, беззубая Екатерина все еще гоняется за иллюзией слияния с желающим ее партнером. После ласк речь обычно заходит о политике. Как это было и с Ланским. Однако Платон Зубов еще настойчивей, еще ненасытнее, чем его обольстительный предшественник. Ему мало быть во главе Коллегии иностранных дел, он добивается от царицы должности президента Военной коллегии. Вся внешняя политика сосредоточивается в его руках. Потерявшая голову от блаженства Екатерина предоставляет ему бывшие покои Потемкина в одном из флигелей Эрмитажа, осыпает его подарками, награждает большой лентой ордена Александра Невского, орденом Андрея Первозванного, официально преподносит свой портрет и медальон, как когда-то князю Таврическому. У Платона Зубова столько наград, пишет Массон, что он похож «на продавца лент и скобяного товара». Его умственная и нравственная ничтожность приводит в отчаяние даже ближайших к нему людей, однако императрица не говорит о нем иначе, как о чуде. «Потемкин был обязан почти всем своим величием собственным трудам, – пишет все тот же Массон, свидетель его выдающегося возвышения, – Зубов же обязан своим – исключительно одряхлению Екатерины. Его власть, богатство, влияние увеличивались настолько, насколько угасали силы, твердость и ум Екатерины… У него было навязчивое желание делать все или делать вид, что он все делает сам… Степень его величия проявлялась лишь на фоне низости тех, кто перед ним раболепствовал… Все ползало у ног Зубова, а он, оставшись стоять, возомнил себя великим».

Желая создать опору для этого странного министра, Екатерина прибегает к помощи Безбородко, вернувшегося из Ясс. Не может ли он своими просвещенными советами направить полного идей, но недостаточно опытного молодого человека? Безбородко успевает исправить несколько промахов Платона, но затем перепоручает обязанности наставника некоему Маркову. Тот занимается лишь текущими делами. Широкие замыслы – это прерогативы Платона Зубова и Екатерины. Они согласны во всех вопросах. И прежде всего в том, что нужно раздвигать границы России. По их мнению, величие страны определяется не благополучием ее жителей, а протяженностью территории. Теперь, когда война с Турцией окончена, можно заняться Польшей. Екатерина трезво рассматривает положение в этой несчастной стране, которой правит ее бывший нежный и верный любовник Станислав Понятовский. «В делах политических, – любит говорить она, – надо руководствоваться или принципами человечности, или же интересом… Всякий государь должен принять твердое решение в том или ином направлении; колебания между одним и другим могут привести лишь к слабому и бесплодному правлению». В данном случае она выбирает интерес. Никакие сомнения никогда не сдерживали ее в отношениях с иностранными державами. И Платон Зубов одобряет ее, когда она предпочитает безнравственный успех малополезному чувству спокойной совести. Именно он и организует новый удар по Польше.

После заключения в марте 1790 года договора об оборонительном союзе между Польшей и Пруссией, вызвавшего сильное раздражение у Екатерины, польские патриоты и король решают подготовить политический переворот. 3 мая 1791 года сейм, значительная часть депутатов которого из числа мелкой шляхты разъехалась на каникулы, одобряет новую конституцию, по которой после смерти Станислава Понятовского польский трон становится наследным в семье саксонского курфюрста, а «либерум вето» (право любого члена сейма своим протестом ликвидировать постановление сейма) и диссидентские конфедерации уничтожаются. Это означает установление конституционной монархии демократического типа и устраняет опасность волнений в стране, а Екатерину очень устраивала анархия в Польше. Не моргнув глазом, она объявляет, что конституция от 3 мая есть порождение «революционного духа», что проекты реформ короля «вдохновлены парижскими якобинскими клубами», что Франция вывозит в Польшу свои пагубные идеи и что все это противоречит положениям первого договора о разделе страны. Таким образом, отказавшись участвовать в австро-прусской коалиции против Франции, она хочет уничтожить «революционную гидру» на более близкой ее интересам земле. В то время как Австрия и Пруссия станут восстанавливать старый строй во Франции, она восстановит его в Польше, говорит Екатерина. Однако этот предлог выбран неудачно, потому что если Французская революция имела целью принизить и даже уничтожить королевскую власть, то польская конституция 3 мая стремится, наоборот, укрепить королевское правление и уничтожить причины распрей. Будучи рассудительной в силу полученного образования и своего темперамента, Екатерина отказывается иногда признавать очевидные факты, когда считает, что проявление упрямства принесет ей практическую выгоду. Раздел Польши стоит того, чтобы ради него допустить искажение правды и нарушение справедливости.

В то время как австрийцы захватывают Бельгию и сталкиваются с французскими войсками, шестьдесят четыре тысячи русских солдат входят в Польшу, а тридцать две тысячи – в Литву. Несколько поляков – противников конституции создают новую, Тарговицкую конфедерацию. Прочие, решившие сопротивляться, умоляют Пруссию прийти им на помощь в соответствии с союзным договором 1790 года. Однако Фридрих Вильгельм, потерпевший несколько неудач в Бельгии и проигравший сражение при Вальми, счел себя вправе потребовать «репарацию» со стороны Польши. Отказавшись от обещаний, он заявил, что «не обязан защищать конституцию, составленную поляками без его ведома». Вместо помощи друзьям он намерен поживиться за их счет. К тому же, в результате завоевания Бельгии генералом Дюмурье, Австрия вынуждена отказаться от первоначального проекта обменять Бельгию на Баварию и также стремится получить компенсацию за счет Польши. В январе 1793 года Россия и Пруссия подписывают конвенцию о втором разделе. Станислав Понятовский умоляет, чтобы не отсекались новые куски от территории его страны. Екатерина не желает и слушать его. Сейм собирается в Гродно. Под угрозой оружия он ратифицирует новый договор. Россия получает виленскую, минскую, киевскую области, Волынию и Подолию, всего 4550 квадратных километров с тремя миллионами новых подданных. Пруссия получает Познань с провинцией Тори (Торунь), Данциг (Гданьск) и полосу земли вдоль силезской границы, всего тысячу квадратных километров с полутора миллионами жителей. Австрии повезло меньше, но и ей досталось несколько участков территории. Второй раздел, таким образом, завершен, и Россия подписывает с растерзанной и обескровленной Польшей договор, отнимающий у той всякую политическую независимость; отныне руководство внутренними делами и внешней политикой страны осуществляется исключительно из Санкт-Петербурга. Испытывая гордость от новых завоеваний, Екатерина ликует и утверждает, что «усмирила революцию на Востоке Европы».

Однако польское дело отнюдь не закончилось. Появляются многочисленные подпольные организации патриотов под руководством генерала Тадеуша Костюшко, который когда-то командовал войсками, восставшими против русских. Морально его поддерживают Робеспьер и все те, кто носит красный колпак. Этого достаточно, чтобы Екатерина решила окончательно прикрыть сей революционный филиал парижского клуба. Партизаны в большом количестве группируются вокруг Костюшко, ставшего народным героем. Захваченный революционным порывом своих сторонников, он вынужден руководить восстанием, которое считает преждевременным. Тут и там вспыхивают бунты. Застигнутый врасплох русский гарнизон покидает Варшаву. Безумная радость охватывает ряды восставших. Однако ответный удар наносится немедленно. Пруссия посылает войска, Австрия обещает поступить так же, однако требует взамен, чтобы Краков и Сандомир были отданы ей. Екатерина поручает Суворову привести Варшаву в повиновение. Костюшко разбит под Мацеёвицами, ранен и взят в плен. 22 октября – 2 ноября Суворов штурмом овладевает Прагой, одним из предместий Варшавы, город капитулирует, русские солдаты устраивают там жестокое кровопролитие. Со слезами на глазах Станислав Понятовский отрекается от престола после тридцати одного года жалкого царствования. По приказу императрицы его перевозят в Гродно. Кто знает, не испытал ли он чувство облегчения, снимая корону, которой никогда не желал, и становясь наконец просто пленником русского правительства?

Три победителя бесславной войны заняты теперь дележом добычи. Стремясь поддержать решимость Австрии и Пруссии энергично бороться с Францией и не желая сама участвовать в этой борьбе, Екатерина заявляет, что готова отблагодарить союзников за антиреволюционные действия, предоставив им жирные куски пирога. Однако ей хочется, чтобы куски были равными, поэтому торг и перебранки между государями продолжаются несколько месяцев. Екатерина ведет тонкую игру между Фридрихом Вильгельмом и Леопольдом, ненасытность которого вызывает у нее улыбку. На самом же деле из них троих именно у нее самый хороший аппетит. Склонясь над картой Польши, она кроит и перекраивает ее, режет по живому. Ни на минуту не почувствует она вины за свое преступление. И вот подведенный ею баланс: двадцать миллионов подданных при воцарении, тридцать шесть миллионов на сегодняшний день. Кто из европейских монархов добился большего? Она умножила мощь своей страны и поэтому может с высоко поднятой головой предстать перед судом истории. Пусть за границей протестуют против раздела, все это – от зависти и непонимания. Ей не в чем себя упрекнуть, и она презирает подобное тявканье. К тому же расчленение Польши стало окончанием вековой борьбы, начатой еще в то время, когда западная славянская империя нападала на азиатскую Московию, а римско-католическая церковь восстанавливала своих приверженцев против православной греческой церкви. Екатерина считает, что она лишь поставила последнюю точку в деле, начатом задолго до ее прихода. Третий договор о разделе был подписан 13(24) октября 1795 года. Россия получает Курляндию и то, что осталось от Литвы, вплоть до Немана, Австрия получает, как и хотела, Краков, Сандомир и Люблин, а Пруссии достается северо-запад страны вместе с Варшавой. Все кончено. Польши не стало. Побежденные поникли головами. На их долю остаются лишь «бесполезные сожаления, душераздирающие воспоминания и отчаяние».[150]

Все то время, пока длилась польская кампания, Екатерина работала день и ночь. Она признается Гримму: «Одновременно прибывают четыре почтовые кареты, где-то задержанных неблагоприятной погодой, три или четыре курьера из разных концов мира, так что девяти довольно больших столов едва хватает, чтобы поместить на них всю эту груду бумаг, а потом, сменяя друг друга, четыре человека читают мне их с шести часов утра до шести вечера три дня подряд».

Она хочет сама войти во все детали операции. Однако, когда пленного Костюшко привезли в Санкт-Петербург, она отказывается встретиться с неудачливым поборником польского дела и с жестоким высокомерием говорит: «Он оказался дураком в полном смысле этого слова, ему такая работа совсем не по плечу». Коверкая его фамилию, Екатерина издевательски зовет его «бедный дурачок Костюшка». С таким же непочтением она относится и к Станиславу Понятовскому. Когда-то Екатерина сделала его королем против его воли, теперь, с той же спокойной уверенностью, она превращает его в пленника. Уже во время встречи на корабле, по пути в Крым, она видела в нем всего лишь побежденного партнера. Екатерина не понимает, как это она, столь ценящая в человеке силу характера, могла полюбить этот нежный цветочек. Ей даже не жалко Понятовского. Она его презирает. Пусть он закончит свои дни в комфортном заточении. Удалившись в Гродно, в окружении ничтожно малого двора, он не может и шагу ступить, не наткнувшись на русского часового. Ему уже за пятьдесят, он сломлен, желчен и ничего не ждет от будущего. Единственным утешением ему служат бесконечные воспоминания о счастливых днях, проведенных рядом с Екатериной. «Мемуары», которые он пишет, чтобы убить время, – это исполненный тоски рассказ о государыне, которая когда-то сделала его счастливым и которая теперь им пренебрегает. Настоящим королем он был не тогда, когда сидел на польском троне, а когда Екатерина принимала его в своей спальне.

Увеличивая путем захватов многочисленную семью народов России, Екатерина активно занимается и делами своей собственной семьи. Она хочет, чтобы преемник не разрушил созданное ею. Она все более склоняется к тому, чтобы не допустить до престола сына Павла и отдать трон внуку Александру. Укрывшийся в Гатчине Павел со все большей страстью предается муштровке своих солдат. Вокруг него все безмолвствует, трепещет и напряженно ждет. Сердце Павла радует лишь вид его одетых на прусский манер полков, которые он гоняет на маневрах до изнеможения в любую погоду. «Хуже всего, – пишет принцесса Августа Саксен-Кобургская, – видеть красивых русских солдат, изуродованных прусскими мундирами допотопного покроя времен Фридриха Вильгельма I. Русский должен оставаться русским, он это чувствует; каждый из них считает, что в рубахе навыпуск и с волосами, стриженными под горшок, он выглядит лучше, чем с косичкой и в куцем мундире: он страдает в Гатчине… Мне было горестно увидеть такую перемену, потому что я в высшей степени люблю этот народ».[151]

Выходки Павла отвращают от него даже тех, кого он хотел бы сделать своими ближайшими советниками, например графа Ростопчина.[152] Тот писал русскому послу в Лондоне графу Воронцову: «За вычетом бесчестья, ничто не может быть мне гаже, чем благоволение Павла. У великого князя голова забита химерами, а окружают его люди, самый честный из которых заслуживает виселицы без суда и следствия». Он представляет Павла как человека, озлобленного на весь свет, вызывающего у всех неприязнь и страх, пытающегося походить своим безумством на Петра III. «Нельзя без жалости и ужаса видеть все то, что делает великий князь-отец, – продолжает Ростопчин. – Впечатление такое, что он изобретает средства, чтобы заставить ненавидеть себя. Он вбил себе в голову, что его презирают и стараются ему это показать; из-за этого он цепляется ко всему и наказывает без разбора… Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводит его из себя, и он как с цепи срывается». Граф Адам Чарторыйский идет еще дальше: «Все боятся Павла. Тем более восхищает сила и ум его матери, которая держит его в зависимости, далеко от трона, хотя тот и принадлежит ему по праву». А шведский посол Стединг сообщает в Стокгольм шифрованным письмом: «Великий князь Павел продолжает вести себя очень плохо и теряет во мнении не только сильных мира сего, но и простого народа».

Более чем когда бы то ни было Павел чувствует себя покинутым, отодвинутым в сторону, проклятым. Он не может простить сыновьям, Александру и Константину, обожание, с которым те относятся к бабушке, и питает ко всем троим одинаковую ненависть. В такой обстановке семейного раздора трудная задача стояла перед наставником молодых князей Лагарпом. Оставаясь верным республиканским идеалам, он продолжал и восхвалять перед учениками благодеяния свободы, и говорить им об обязанностях государя по отношению к народу. Покладистый Александр полностью подпадает под влияние преподаваемых ему идей. Константин же, наоборот, не поддается. Будучи вспыльчивым и грубым, как и отец, он однажды изо всех сил укусил учителя за руку. В другой раз он крикнул Лагарпу, что, придя к власти, войдет со всеми армиями в Швейцарию и уничтожит эту страну. Невозмутимый Лагарп ответил: «У меня в стране, около маленького городка Мюртена, есть здание, где мы складываем кости всех наносящих нам такие визиты».

Несмотря на возмущение, вызванное вестями о Французской революции, Екатерина не перестает уважать твердого характером и великодушного воспитателя внуков. Она умела делать различие между принципами социальной справедливости, которые когда-то ярким светом осветили ее молодость и которые она хочет внушить также и Александру, и хаосом, в который погружается страна, когда безумная чернь приходит к власти. В бытность великой княгиней она была за свободу, а став царицей – за самодержавие. Она решительно осуждает жестокие выходки парижской толпы, но охотно соглашается послушать размышления о мудрых реформах. Пугачева следует обезглавить, а Лагарпа следует выслушать. Это, несомненно, доставляет Екатерине наслаждение. Она не сомневается, что, впитав все доброе, что ему было сказано, Александр станет великим и либеральным государем.

Стремясь понадежнее обеспечить будущее одаренного внука, Екатерина решает женить его и приглашает ко двору двух молодых и красивых баденских принцесс. Старшей из них, Луизе, пятнадцать лет. Александру исполнилось шестнадцать. Его будущей супругой может стать только немка. Какая другая нация может обеспечить гарантии прочного брака? Немецкая кровь должна укрепить русскую династию. Разумеется, Екатерина не открыла Александру истинные причины приезда двух сестер. Она поставила ловушку для сердца юноши. «Я веду с ним дьявольскую игру, – признается она Гримму, – ибо ввожу его во искушение».

Принцессы прибывают ночью, в разгар сильной грозы, очень их напугавшей. Когда императрица их приняла, сестры упали к ее ногам и стали целовать руки и подол платья, пока Екатерина их не подняла. Назавтра, следуя устоявшейся традиции, она вручает им ленты ордена Св. Екатерины, драгоценности, ткани и просит показать запас их платьев. «Милые мои, – говорит она, – я не была так богата, как вы, когда приехала в Россию!» Она находит, что девушки выглядят в жизни достойными своих портретов. Старшая особенно обольстительна. «У нее восхитительная талия, – отмечает графиня Головина, – пепельно-серые волосы, спадающие локонами на шею, молочно-белая кожа, розовые щеки и очень приятно очерченный рот». Она составит отличную пару Александру. Когда тот появляется вместе с братом Константином, Луиза в восторге. Этот блестящий юноша «наделен природным изяществом в высшей степени. Он высок ростом, строен, широкоплеч, у него легкая походка, благородные, правильные и нежные черты лица, гладко причесанные светло-каштановые волосы, глубоко сидящие голубые глаза и чарующая улыбка. От лица его веет силой и грацией, радушием и таинственностью». Расставшись с девушками после первой встречи, Александр признается, что Луиза прелестна. «Ах! Вовсе нет! – воскликнул Константин. – Ни та, ни другая не прелестны; надо отправить их в Ригу для курляндских принцев; только для них они и сойдут!» Хвалебный отзыв Александра передали бабушке, и та очень обрадовалась этому. Да, она рассчитала верно. Он клюнул на наживку. Во время представления молодых иностранок ко двору Луиза неловко шагнула, споткнулась об угол ступеней трона и растянулась во весь свой рост. Ее поднимают, успокаивают, а Александр ей улыбается – и неприятность забыта. Младшая сестра, не пришедшаяся по вкусу Константину, отправлена назад, на берега Рейна, с целым возом подарков.[153] Старшая начинает учить русский язык, отказывается от прежней религии и принимает православную веру. Ее нарекают великой княжной и меняют имя – Луиза становится Елизаветой Алексеевной. «Великий князь очень влюблен в свою нареченную, – отмечает Стединг, – и трудно найти более прекрасную и интересную пару». Восхищенная и испуганная первыми попытками сближения со стороны Александра, Луиза пишет матери: «Когда мы были одни в моей комнате, он поцеловал меня, и теперь я думаю, что он всегда станет это делать. Вы поверить не можете, насколько мне все это показалось забавным».

Россия только что с честью вышла из трех войн, и целая толпа пестро разодетых генералов присутствует на церемонии обручения. Много здесь и шведских поклонников Екатерины, были «преданные и покорные» польские магнаты, татарские ханы, турецкие паши и молдавские депутаты. Екатерина обедает на возвышении, посреди других столов. «Блистая золотом и алмазами, начиная с короны, – пишет Массон, – она ясным взором обводила многочисленное собрание, составленное из представителей всех народов, и казалось, видела всех их у своих ног… Поэт принял бы ее за Юнону, сидящую среди богов».

Однако «Юнону» одолевали заботы. Блестящая помолвка ее внука была омрачена для нее событиями во Франции. Уже давно находит она, что эта страна переживает период безумия. И опасается, что зараза перекинется на Россию. Узнав о бегстве Людовика XVI и о его задержании, она приходит в отчаяние. По слухам, русский посол в Париже Симолин тайно участвовал в подготовке неудавшегося побега. Лишь чудом этот дипломат избежал расправы со стороны революционной толпы, собравшейся у Пале-Рояля, а затем на Елисейских Полях. «Они хотели схватить меня и убить, как соучастника организации побега короля», – пишет он Екатерине.

Первые прибывшие в Санкт-Петербург французские беженцы приняты с большим радушием. Перед глазами республиканца Лагарпа прошли вереницей семейства Сенак де Мельянов, Сен-Приестов, Бомбелли, Эстергази, Шуазёль-Гуффье. Все эти изгнанники лопочут, трещат, возмущаются, интригуют, устраиваясь на новом месте. «Мадам Виже-Лебрен скоро станет думать, что она в Париже, – так много народа собирается на ее приемы», – пишет принц де Линь. А граф Ростопчин с горечью замечает: «Если присмотреться к французам, найдешь во всем их существе столько легкости, что не понятно, как эти люди удерживаются на земле. Негодяи и дураки остались на родине, а безумцы покинули ее, чтобы увеличить собой число проходимцев в нашем мире». Французский поверенный в делах Женэ, сторонник разумной революции, оказался в затруднительном положении перед лицом такого наплыва эмигрантов. Напрасно он старается, наперекор фактам, доказать, что Людовик XVI пользуется определенной свободой. Екатерина считает его «завзятым демагогом» и отказывается принимать при дворе. Она осуждает Людовика XVI за то, что тот согласился признать конституцию. «Ну вот, изволите ли видеть, сир Людовик XVI шлепнул свою подпись над несуразной конституцией и поспешил надавать клятв, которые ему не хочется выполнять и которых, кстати сказать, никто от него и не требовал! – пишет она Гримму. – Но кто же они, эти безрассудные люди, заставившие его совершить эти глупости?.. Когда вы вернетесь в Париж, если всех их еще не повесят к тому времени, возьмите розги и просто-напросто высеките этих недоучек, советников французского короля!» Проживающие во Франции русские получили приказ немедленно возвратиться на родину. Русский посол в Париже Симолин упаковывает вещи. Газета «Монитор» называет императрицу «северной Мессалиной». Она отвечает запретом для русских носить парижские галстуки и отправляет в чулан бюст Вольтера. Он, именно он виноват. Теперь она знает это определенно. Доказательства? 11 июля 1791 года французские революционеры торжественно перенесли его прах в Пантеон. Говорят, что вооруженные горожане сопровождали похоронные дроги. Делегация писателей во главе с Бомарше представляла «семью Вольтера». Ну что ж, если в Париже он покоится в Пантеоне, то в Санкт-Петербурге он будет лежать среди хлама на чердаке. Да, на этот раз дорогие энциклопедисты потеряли всякое доверие и уважение в глазах Екатерины. Она, так восхищавшаяся ими в прошлом, теперь видит в них всего лишь двуличных чудовищ. Проповедуя свободу, равенство и братство, они стали пособниками нетерпимости, ненависти, резни. Утописты с руками по локоть в крови. Собрания их сочинений служат основанием гильотины. «Я предлагаю всем протестантским державам принять греческую религию, чтобы уберечься от чумы безверия, разврата, анархии, лицемерия и дьявольщины, противной Богу и тронам», – пишет она. Екатерина заявляет Гримму: «Я утверждаю, что достаточно будет захватить две или три лачуги во Франции, а все остальное рухнет само собой… Не понадобится и двадцати тысяч казаков, чтобы устроить зеленый ковер от Страсбурга до Парижа…» Однако она не собирается отдать этим двадцати тысячам казаков приказ выступать в поход.

Узнав в начале 1793 года о смерти Людовика XVI, Екатерина испытывает столь сильное потрясение, что врачи опасаются за ее здоровье. Идея монархического устройства ей так дорога, что она не может без содрогания перенести позорный конец французского монарха на гильотине. Это ее, Екатерину, оскорбляет толпа, это на ее, Екатеринину шею, падает тяжелый нож. «Получив известие о преступной казни короля Франции, – пишет Храповицкий, – Ее величество слегла в постель, заболев от горя. Слава Богу, сегодня ей лучше. Она говорила мне о варварстве французов, о явной незаконности подсчета голосов (тех, кто высказался за приговор королю): „Это вопиющая несправедливость, даже по отношению к частному лицу… Равенство – это чудовище, захотевшее стать королем“».

С этого момента Екатерина ощетинилась всеми своими иголками. Ее резкие высказывания заставляют трепетать Женэ. В устах императрицы Лафайет становится «дураком великим», Париж – «прибежищем бандитов», а революционеры «мерзавцами». «Надо истребить самое название французов». Для нее столицей Франции становится не Париж, а Кобленц, главный штаб эмигрантов. Она аннулирует торговый договор, заключенный с Сегюром во время путешествия в Крым; запрещает французским кораблям заходить в русские порты; рвет дипломатические отношения с Францией и высылает из России нежелательного Женэ. «Говорят, – пишет она Гримму, – что он выехал из Петербурга в красном шерстяном колпаке на голове. Это настолько глупо, что я рассмеялась, узнав об этом». Наконец, она издает указ, предписывающий всем проживающим в России французам подписать под страхом немедленной высылки составленную в резких выражениях клятву: «Я, нижеподписавшийся, клянусь перед всемогущим Богом и на святом Евангелии, что никогда, ни делом, ни помыслом, не примыкал к безбожным и крамольным принципам, исповедуемым ныне во Франции, я рассматриваю правительство, там установленное, результатом узурпации и нарушением всех законов, а смерть христианнейшего короля Людовика XVI как акт гнуснейшего злодейства… Поэтому, пользуясь надежным убежищем, которое Ее Императорское Величество государыня всероссийская соизволила мне предоставить в своих землях, я обещаю там жить, строго следуя святой вере, в которой я рожден, и, неукоснительно подчиняясь установленным Ее Величеством законам, прервать всякие сношения с французами, которые признают современное чудовищное правление во Франции, и возобновить эти связи лишь тогда, когда по восстановлении законной власти я получу на то формальное разрешение Ее Императорского Величества».

Екатерина не сомневается в восстановлении самодержавия после стольких кровавых беспорядков и принятия столь нелепых законов. Проявляя незаурядный дар предвидения, она пишет в 1794 году: «Если Франция уцелеет, она станет сильной, как никогда до сих пор… Ей только нужен высший человек, превосходящий современников, превосходящий, может быть, целый век. Родился ли он уже?.. Придет ли он? Все зависит от этого!» «Высший человек» уже родился. В Аяччо, в 1769 году. Ему двадцать четыре года, и он только что прославился при осаде Тулона.

Тем временем российские французы принялись усердно приносить присягу. Для Екатерины они уже не гости, а новые подданные, обязанные ей подчиняться. Прибытие в 1793 году графа д'Артуа приносит ей величайшее удовлетворение. До его ареста она мечтала предоставить убежище самому Людовику XVI. «Это было бы самым замечательным поступком моего царствования», – говорила она. И в самом деле, какой это был бы великолепный реванш, как замечательно могла бы отыграться тем самым принцесса Цербстская, дав приют и покровительство внуку ее заклятого врага Людовика XV и дочери Марии Терезии Австрийской, которые ее так презирали! Однако, за неимением лучшего, она устраивает пышный прием графу д'Артуа. Ее девиз – много хороших слов и как можно меньше помощи. Прежде всего, поддавшись чисто женскому тщеславию, она хочет, чтобы роскошь Зимнего дворца соперничала с пышностью Версаля. Она и Платон Зубов обращаются с гостем как с законным сыном Франции и наместником королевства. Показав себя полным ничтожеством в политических делах, человеком он оказался простым, любезным и «без заносчивости». Несмотря на все усилия, ему так и не удалось получить от царицы военную помощь, на которую он надеялся. Екатерина ограничивается тем, что выделяет ему миллион рублей на первые расходы по военной кампании и открывает кредит до четырех миллионов через русское посольство в Лондоне. Затем, дабы поддержать графа в священной борьбе против Французской революции, которую она называет не иначе как «переворот жуликов», она передает ему богато украшенную и освященную шпагу, на клинке которой выгравированы слова: «Дано Богом королю». Разочарованный граф д'Артуа принимает это символическое и совершенно не нужное ему оружие и, как пишет свидетель сцены, благодарит «с довольно безразличным лицом». Екатерина же без обиняков пишет вице-канцлеру Остерману: «Я ломаю голову над тем, как вовлечь берлинский и венский дворы во французские дела… чтобы освободить себе руки. У меня много неоконченных дел. Надо, чтобы Пруссия и Австрия мне не мешали». Впоследствии, будучи по-прежнему озабоченной ходом «французских дел», она попытается войти в союз с Великобританией. Между двумя странами будет подписан договор о ненападении. Однако Екатерина не станет придавать ему никакого значения. 26 апреля 1793 года граф д'Артуа отправляется в Англию.

Свадьба великого князя Александра отпразднована 28 сентября того же года. Чета оказалась настолько милой и обаятельной, что молодых прозвали «Амуром и Психеей». Екатерина надеется вскоре стать прабабушкой. Это было бы, думает она, еще одной гарантией будущности государства. Итак, она созидает не только в пространстве, но и во времени. Прежде всего надо удостовериться в намерениях Александра. Наслушавшись прекрасных идей от Лагарпа, он произносит во время одного из приемов взволнованные слова о «правах человека», приведя в смятение присутствующих. Это безответственный порыв молодости, считает Екатерина. Гнусная казнь Марии-Антуанетты, последовавшая за гильотинированием Людовика XVI, быстро заставила замолчать либерального швейцарца и его ученика. Ужасный результат вызывает сомнения в правильности самих принципов. Спасение в монархии. Екатерина хочет убедить в этом Александра и одновременно рассказать, какие планы на будущее она ему составила.

Первые же разговоры ужаснули ее. Александр не хочет править. Он обличает деспотизм, насилие, придворные интриги. Его нежная и покладистая душа стремится к спокойствию и простой жизни, к невинным сердечным добродетелям. Домик в деревне, семейный очаг, добрая жена, милые дети, домашние заботы и радости простого смертного – вот что привлекает его. Вместо будущего царя Екатерина видит мелкого швейцарского буржуа. Тогда она вызывает Лагарпа, чье влияние на ученика ей известно, и требует, чтобы тот внушил Александру чувство императорского долга. Надо не только заставить молодого цесаревича принять свою судьбу, но и сделать так, чтобы он считал себя прямым наследником престола, поскольку отец его от наследования отстранен. Последнее условие возмущает Лагарпа. Он считает, что может стать соучастником грубого нарушения правил нравственности, уговаривая сына захватить место, по праву принадлежащее тому, кому он обязан жизнью. Как воспитатель Александра, не для того внушал он ему уважение к родителям и любовь к ближнему, чтобы затем толкать на столь гнусный поступок. Короче говоря, он отказывается стать орудием политики царицы. Та не стала настаивать, надеясь привлечь на свою сторону если не Лагарпа, то простодушную супругу Александра. Однако теперь Лагарп старается наладить сближение между Павлом и сыном. Он даже выдает ученику содержание своего тайного разговора с императрицей. Потрясенный Александр с еще большим почтением стал относиться к отцу, не упуская случая высказать уважение и польстить ему. Предвосхищая события, он даже называет его «императорским величеством», как бы подчиняясь порядку престолонаследия. Узнав о таком порыве сыновней любви у молодого человека, Екатерина вызывает Лагарпа и объявляет ему о его отставке. Вернувшись в комнату для занятий великих князей – а Александр, даже женившись, продолжал учебу, – Лагарп был мертвенно бледен. Со слезами на глазах он рассказывает о беседе с императрицей. Александр рыдает и кидается на шею учителя. Оставшись один, он пишет душераздирающее послание: «Прощайте, любезный друг, чего мне стоило сказать Вам это слово. Помните, что Вы оставляете здесь человека, который Вам предан, который не в состоянии выразить Вам свою признательность, который обязан Вам всем, кроме рождения… Будьте счастливы, любезный друг, это желание человека, любящего Вас, уважающего и почитающего выше всего… Прощайте в последний раз, лучший мой друг, не забывайте меня. Александр». Позже он скажет: «Всем, что во мне есть, я обязан швейцарцу».

После отъезда Лагарпа, лишенный духовной поддержки, Александр испытывает чувство нерешительности, трагического одиночества. Продолжая вести себя как почтительный сын, он удручен странностями, глупостью и мелочной злобой отца. Глядя же на бабку, он восхищается ее работоспособностью, умом, властностью, благожелательностью – и расстраивается, видя ее старческую слабость к молодому любовнику Платону Зубову. «Я чувствую себя несчастным, находясь в обществе людей, которых не хотел бы видеть среди своих слуг», – признается он своему другу Кочубею. Однако – и в этом проявляется одна из черт его податливого характера – он ведет себя тише воды, ниже травы с фаворитом. Более того, он терпит его наглые и настойчивые ухаживания за своей молодой женой. Но как осадить столь важную персону? И как помешать женщине воспламенять сердца одним видом своей красоты? Елизавете Алексеевне не в чем себя упрекнуть. Она чувствует себя по-настоящему неловко, слушая комплименты, расточаемые ей на людях Платоном Зубовым. Кстати сказать, ухажер, кажется, говорит их от чистого сердца. Устав от императрицы, он сгорает страстью к великой княгине. Он готов пожертвовать всем, лишь бы утолить эту страсть. Назревает скандал, которого Александр опасается больше, чем другие. У него всегда вызывали ужас контрастирующие цвета. Это человек, не умеющий сказать ни да, ни нет. Он признается задушевному другу Кочубею: «Жена моя ведет себя, как ангел. Однако вы согласитесь, что поведение, которого надо придерживаться с Зубовым, ужасно обременительно… Если относиться к нему хорошо, то покажется, будто его любовь одобряют, а если относиться к нему холодно, чтобы его исправить, то императрице, которая ничего не знает, может не понравиться, что не ценят человека, которому она благоволит. Очень трудно придерживаться необходимой середины, особенно на людях, все они так злы и так расположены делать зло».[154]

Когда Екатерине сообщают об этой неприятной истории, она глотает пилюлю не поморщившись. Разве может она сердиться на красавца Платона за то, что тот время от времени бросает взгляд на соперницу посвежее? Остановив свой выбор на столь молодом любовнике, она согласилась с тем, что он может ей иногда мысленно изменять. Но что за мысль ему взбрела в голову выбрать для такого дела великую княгиню? Решительно, русские люди не перестают удивлять Екатерину: отсутствие логики – это их стихия. Взять хотя бы Платона Зубова. Этого человека она безумно любит, она осыпает его почестями, она доверяет ему самые ответственные политические дела – а он готов отказаться от своего счастья и отдаться предосудительному и бесполезному чувству. Рядом с ним еще один человек, Александр, у которого в жилах тоже течет русская кровь, она предложила ему самый великий трон в мире, а он отказывается от славы, потому что ему, видите ли, хочется жить в спокойствии, вдалеке от превратностей государственных забот. Она вспоминает о Потемкине, который, будучи на вершине славы, мечтал уйти в монастырь. Поистине, следует привнести немного германского здравого смысла в славянскую нелепицу. Екатерина решает урезонить и любовника, и внука. В конце концов первый соглашается не волочиться более за великой княгиней, а второй – не дуться из-за проявления к ней каких-то мимолетных чувств.

Остается решить вопрос о наследовании. Екатерина вновь берется за дело. Всей своей волей и всей своей нежностью она воздействует на податливый дух Александра. Она убеждает его, что если к власти придет Павел, то он будет слепо противиться любой либеральной реформе, тогда как если Александр прямо унаследует корону, то сможет беспрепятственно применить к своему народу мудрые заветы Лагарпа. В противоположность кровавой Французской революции он покажет, чего может добиться в великой стране просвещенный монарх. Предназначенный и рождением, и воспитанием к выполнению этой великой задачи, он не имеет права отказываться от трона по причинам личного характера. Он должен согласиться, и тогда она проведет конец своих дней с миром в душе. На этот раз Александр поддается. Как обычно, он не дает определенного ответа. Однако интуиция подсказывает Екатерине, что дело пошло на лад.

В отношениях с Платоном Зубовым также наступило улучшение. Перестав ухаживать за великой княгиней, Зубов решил заняться осуществлением дорогих сердцу Екатерины замыслов в отношении Греции, но в несколько иной форме. Как и Потемкину, ему захотелось увеличить территорию империи смелым завоеванием, с которым будет связано его имя. Почему бы не начать с Персии? Оттуда можно будет продвинуться до Индии. Операцию надо поручить брату Платона, Валериану Зубову, который воевал в польскую кампанию простым поручиком и потерял ногу. Тем временем Суворов направится к Константинополю через Балканы. Русский флот войдет в Босфор и осадит турецкую столицу с моря. Для воодушевления моряков можно сделать так, чтобы эскадру вела лично Екатерина. Окружение императрицы приходит в смятение. Такая экспедиция кажется всем опасной фантазией. Даже Александр с трудом скрывает скептицизм. Ну не может его бабушка еще раз поверить какому-то миражу! Но нет! Уставшая и потерявшая способность ясно рассуждать, Екатерина ни в чем не может отказать обожаемому Платону. Если уж ему захотелось повоевать, то нельзя же быть настолько жестокой, чтобы запретить ему это!

В последние дни февраля 1796 года Валериан Зубов выступает в поход с двадцатью тысячами солдат. Он обещает войти в Исфахан в сентябре. Однако после взятия Дербента и Баку, не оказавших ему никакого сопротивления, он останавливается. В конце лета его все еще отделяют от персидской границы шестьсот верст пустыни, в которую ему было страшно вступить. Из Санкт-Петербурга к нему послали инженера с географическими описаниями и инструкциями. Склонившись над картой, он понимает безумие затеянного предприятия и решает не трогаться из Баку.

И опять мечта Екатерины о господстве над Востоком лопается. Но она надеется прожить достаточно долго, чтобы увидеть падение Византии. Ей шестьдесят семь лет, силы ее ослабевают, сердце бьется аритмично, а ноги так раздулись, что ей трудно взойти даже на три ступеньки, так что некоторые придворные, принимая ее у себя, устраивают на входе наклонные помосты, чтобы она могла войти. Заплывшее лицо ее несет на себе, по мнению современников, «явные знаки разложения и водянки». Тем не менее она отказывается признавать себя старой и немощной. «Я весела и подвижна, как птичка», – пишет она Гримму. Почувствовав недомогание, она сама определяет его причину и лечит на свой лад. «Я думаю, что у меня в желудке образовалась подагра, – говорит она одному из приближенных. – Я изгоняю ее перцем и стаканом малаги, который выпиваю каждый день».

Как и прежде, ее день расписан с беспощадной точностью. Она работает с исступлением. Однако Платон Зубов постоянно рядом с ней. Ни одно решение без него не принимается. Ночами он приходит в ее спальню. Она знает, что это последний ее любовник. И тем благодарнее она за усилия, что он прилагает для того, чтобы удовлетворить ее. Шведский посол Стединг приводит в донесениях некоторые соображения по поводу такого политического и одновременно чувственного единения: «Значение фаворита повышается тем, что императрица, кажется, решила более уж никогда его не менять… Зубов проходит к императрице в любое время. Именно у него происходят обсуждения. Именно из его канцелярии вершится большинство дел. Императрица уже не собирает более совета у себя… Фавор Зубова растет и увеличивается в той же мере, в какой падает уважение, которое ему оказывают». К именинам фаворита поэт Державин написал оду, в которой сравнил Платона Зубова с Аристотелем, а молодые воспитанницы Смольного института преподнесли ему вышивку ручной работы с надписью: «Ваше Высочество, Вы радость родины, Ваши благодеяния наполняют нежностью наши сердца».

1796 год отмечен для Екатерины еще одним знаменательным семейным событием. В июне Мария Федоровна, великая княгиня-мать и жена Павла, произвела на свет девятого ребенка, сына Николая! Это третий отпрыск мужского пола у плодовитой женщины. Екатерина изображает расчувствовавшуюся прародительницу. На самом деле она раздосадована. Малыш появился на свет слишком поздно, чтобы она успела воспитать его так же, как воспитала Александра и Константина. Увы, он полностью подпадет под вредное влияние отца. И кто знает, какие беды принесет России этот сумасброд в прусском мундире, склонившийся над новой колыбелькой?[155]