Екатерина Великая

Глава IV Обручение

Наконец указом императрицы назначен день крещения Софии в православную веру – 28 июня 1744 года. А в день Петра и Павла состоится обручение новообращенной с великим князем Петром. По мере приближения этих событий Софию все сильнее охватывает смешанное чувство восторга и тревоги. Когда желания ее вот-вот должны исполниться, у нее вдруг возникает сомнение: а не ошиблась ли она, выбирая этот путь? Однако внешне не выдает своего смятения. «Она крепко спала всю ночь, – пишет ее мать, – что свидетельствует о душевном ее спокойствии».

В императорской придворной церкви толпится много народу; вот появляется Софи в платье, напоминающем одеяния императрицы, из плотной ткани из Тура, красного цвета, с серебряной вышивкой; в волосы, не тронутые пудрой, вплетена белая лента. «Должна сказать, она мне показалась красивой», – замечает ее мать. Все присутствующие восхищаются элегантностью этой темноволосой девушки невысокого роста, с бледным лицом, голубыми глазами, с благородными и скромными манерами. Она читает по-русски с сильным немецким акцентом «пятьдесят страниц в четвертую долю листа» и твердым голосом, без запинки произносит наизусть Символ веры. У императрицы от волнения слезы на глазах; придворные, разумеется, стараются не отстать и тоже слезоточат. Среди всеобщего умиления Софии хочется выглядеть счастливой, спокойной и сильной: «Я держалась хорошо, и меня за это хвалили». В тот день она меняет имя. Конечно, она могла бы креститься под именем София, распространенным в этой стране. Но императрица возражала: ей неприятно воспоминание о своей тетке, сводной сестре Петра Великого и грозной регентше Софии, которую за необузданное властолюбие пришлось заточить в монастырь. А вот Екатерина – имя матери императрицы. Чем плох выбор? В России у каждого, кроме своего имени, есть отчество. Но отца новой Екатерины зовут Христиан Август. Екатерина Христиановна или Екатерина Августовна звучало бы не очень по-русски и неприятно напоминало бы регентшу Анну Леопольдовну, мать младенца Ивана VI, которого Елизавета лишила трона. И решили: будущую невесту великого князя величать Екатерина Алексеевна, что должно понравиться славянской душе. Так что отец Софии, которого даже не пригласили на церемонию, не оставит следа в дальнейшей жизни дочери. С новой верой, новым именем, оторванная от своих корней и пересаженная на русскую почву, она «меняет кожу». Во всяком случае, внешне. На самом же деле она отлично понимает, что между вчерашней Софией и сегодняшней Екатериной нет существенной разницы. Просто она прошла еще один этап на намеченном ею пути. При выходе из церкви она получает от императрицы бриллиантовые колье и брошку. Утомленная церемонией, она просит разрешения не присутствовать на обеде. Ей необходимо сохранить силы перед предстоящими празднествами.

Утром следующего дня, дня обручения, едва она проснулась, ей принесли два миниатюрных портрета в бриллиантовом обрамлении: императрицы и великого князя. Одевшись, она направляется к Елизавете, и та принимает ее с короной на голове и в императорской мантии на плечах. Выстраивается кортеж. Впереди выступает императрица под массивным серебряным балдахином, который несут восемь генералов. Сразу за ней – Екатерина и великий князь. За ними – Иоганна, принцесса Гомбургская и придворные дамы, каждая «в соответствии со своим рангом». Процессия медленно спускается по парадной лестнице дворца, именуемой «Красное крыльцо», проходит перед выстроенными в два ряда гвардейскими полками, пересекает площадь и входит в кафедральный собор, где бородатые священники в золоченых рясах почтительнейше встречают государыню. Елизавета проводит молодых на обтянутое бархатом возвышение посреди церкви. Архиепископ Амвросий Новгородский совершает обряд обручения. Он длится четыре часа, и все стоят. Ноги Екатерины затекают. От усталости ее качает. Наконец молодые обмениваются кольцами. «То, что он мне дал, стоило двенадцать тысяч рублей, – напишет потом Екатерина, – а то, что я ему дала, – четырнадцать тысяч». Слышится артиллерийский салют. Колокола всех церквей Москвы трезвонят вовсю. Юная принцесса Анхальт-Цербстская стала великой княжной России, Ее императорским высочеством. Со спокойной улыбкой, скромно и с достоинством встречает она это возвышение. А вот Иоганна вся издергалась. Ей все время кажется, что недостаточно воздают почестей матери «наследницы» трона. Во время обеда после обручения она требует, чтобы ее посадили вместе с великокняжеской четой и рядом с императрицей. Ее место, заявляет она, не среди придворных дам. Императрицу эти претензии раздражают, Екатерина молчит, но ей стыдно за новую выходку матери, церемониймейстер не знает, как выйти из положения. Наконец для Иоганны накрывают отдельный стол – в застекленной ложе на хорах напротив трона. Она обедает там «как бы инкогнито».

Зато вечером, на балу, она возьмет реванш. Ей разрешено танцевать менуэт перед троном на ковре, на который могут ступать только императрица, Екатерина и принцесса Гессенская. А кавалеры этих дам – великий князь Петр, послы Англии, Гольштейна, Дании и принц Гессенский. Остальные танцуют вне этого ковра. Бал проходит в Грановитой палате. Гигантский центральный столп поддерживает низкий потолок. У дверей – лакеи в ливреях, в напудренных париках и белых чулках на французский манер. Музыка играет оглушительно. Все чаще становятся поклоны и целованье рук. Иоганна отмечает, что к концу бала на правой руке у нее «красное пятно размером с германский флорин» от поцелуев. А Екатерина напишет: «Все задыхались от жары и тесноты».

После празднеств благодеяния императрицы продолжаются с удвоенной силой. Подарки: украшения, драгоценные ткани, тридцать тысяч рублей на мелкие расходы новой великой княжны.[10] Такая сумма ошеломляет Екатерину. У нее никогда не было никаких карманных денег. Она тут же посылает часть денег отцу, чтобы он мог подлечить своего младшего брата. Теперь у нее есть свой двор, тщательно подобранный императрицей для ее развлечения: камергеры, придворные дамы и фрейлины, – все молодые и веселого нрава. Среди них никого из бывшего окружения Иоганны. Больше того – среди них сын канцлера Бестужева. Теперь, если принцессе Анхальт-Цербстской хочется увидеть дочь, она должна ждать, когда о ней доложат. Часто при встречах присутствует кто-нибудь из камергеров. Согласно этикету, Иоганна обязана с почтением относиться к той, кому еще вчера спокойно могла отвесить пощечину «за дурное поведение». Чувствуя себя униженной таким поворотом в иерархии, она жалуется на все и на всех, особенно на «фривольный дворик», окружающий Екатерину, где, по ее мнению, слишком много смеются. В покоях великого князя и великой княжны развлекаются, как могут, играют в жмурки, бегают, прыгают, пляшут и даже разобрали клавесин, чтобы из крышки его сделать горку для катания-скольжения. Предаваясь детским забавам, Екатерина старается завоевать расположение того, кто скоро станет ее мужем. Императрица отлично это понимает и поощряет девушку в ее стремлении покорить жениха. Но наставник великого князя Брюммер другого мнения. Он просит Екатерину помочь ему «исправить» нрав своего ученика. Она отказывается. «Я ему сказала, что не могу этого сделать, иначе я стану жениху так же противна, как и все его окружение в прошлом». Инстинктивно она поняла, что для завоевания сердца Петра она должна противопоставить себя его воспитателям. Если вместо подруги он почувствует в ней гувернантку – все погибло. Пока она старается построить свое счастье, не очень-то веря в него, неутомимая Иоганна окружает себя новыми друзьями. И опять она подбирает их неудачно. Императрице не нравятся люди, окружающие Иоганну. Влюбившись в графа Ивана Бецкого, которого Иоганна давно знает, она всюду появляется вместе с ним, так что злые языки стали поговаривать, что между ними роман. Екатерине об этом известно. Но она не может образумить Иоганну, которая считает, что скромность и сдержанность недостойны знатной дамы.

Вдоволь натешившись на балах, праздниках и банкетах, императрица готовится поехать на богомолье в святой град Киев. Благочестивая набожность всегда уживалась в ней с языческой тягой к увеселениям. Наслаждения приводят ее к молитвам, а молитвы сменяются наслаждениями. Разумеется, великий князь, великая княгиня и Иоганна примут участие в поездке. Екатерина, с одной стороны, рада предстоящему путешествию, а с другой – опасается, как бы очередная оплошность мамаши не повредила отношениям с царицей.

От Москвы до Киева примерно тысяча верст. Огромный караван из карет для путешественников и телег для багажа тянется по сухим июльским дорогам. Проходят дни, сменяются деревня за деревней, бесконечный горизонт все отступает вдаль, а кругом все та же Русь. Можно подумать, что империя Елизаветы безгранична. Сидя в одной карете с матерью и женихом, Екатерина через окошко жадно всматривается в пейзаж и проникается чувством беспредельной силы. Нет, наверное, в мире страны больше этой, ставшей ее отечеством. Императрица следует за караваном с интервалом в несколько дней. Говорят, она не в духе и отправила в ссылку несколько человек из своего окружения. На каждой станции прибытия каравана ожидают восемьсот перекладных лошадей. В Козельце, «чтобы меня рассмешить», как напишет Екатерина, великий князь Петр прыгал тут и там и нечаянно сломал крышку шкатулки Иоганны. Та обзывает его «невоспитанным мальчишкой». В ответ он говорит, что она ведет себя, как «фурия». Екатерина старается успокоить мать, но получает от нее такую взбучку, что не выдерживает и заливается слезами. «С тех пор, – напишет она, – великий князь невзлюбил мою мать и никогда не забывал эту ссору; матушка тоже со своей стороны сохранила зуб на него… Как я ни старалась их примирить, очень редко мне это удавалось, оба всегда были готовы саркастически пикироваться; из-за этого мое положение становилось все более затруднительным». Хотя к жениху у Екатерины интерес был невелик, все же чувствует она себя ближе к нему, чем к матери. В конце концов ее будущее – это он и бескрайняя Россия, а не Иоганна и крохотное Анхальт-Цербстское княжество.

Наконец и сама императрица прибывает в Козелец и празднества возобновляются. Танцы до упаду и бесконечные карточные игры. В некоторые вечера ставки достигают пятидесяти тысяч рублей. Дамы соперничают в пышности нарядов, но спать ложатся в ужасной тесноте. Екатерина с матерью спит в одной спальне, а их свита – в прихожей, вперемешку.

Но вот весь двор торжественным поездом въезжает в Киев. Здесь пышная красота церковной службы поражает Екатерину еще больше, чем в Москве. Так же, как и преданность простого люда, чьи земные поклоны сопровождают их по пути следования кортежа. Золото окладов на иконах и драгоценности на облачениях священников контрастируют с унылыми лохмотьями крестьян, юродивых, странников-богомольцев и нищих, распевающих молитвы. Контраст между богатством церкви и бедностью прихожан удивляет юную принцессу, привыкшую к суровой простоте лютеранских храмов. Неведомый мир, мир бездонных глубин открывается перед ней. Внезапно она осознает, что за двойным величием креста и трона лежит потрясающая нищета порабощенного и темного народа и несть ему числа… Медленно выступая рядом с великим князем, следуя за святыми хоругвями, она искоса бросает проницательные взгляды на толпу и всем существом чувствует ужасное противоречие между великолепием и нищетой. Пока это не более чем любопытное наблюдение, вроде того, что мы испытываем при виде диких животных. Но к этому любопытству примешивается неприятное ощущение. Сама того не понимая, именно в Киеве она получает настоящий урок русского. Но придворная жизнь вновь вовлекает ее в свой вихрь. Когда двери салонов закрываются, ей кажется, что она только что погружалась во сне в темную глубину этой страны. И вдруг, после большого бала в честь ее именин, императрицу снова тянет к перемене мест. Все ей наскучило. Надо менять обстановку. Хватит Киева, с его церквами, монастырями, пещерами и священниками. Ее величество желает вернуться в Москву, ей кажется, что этим паломничеством она достаточно очистила душу.

В Москве Екатерина вновь попадает в атмосферу злословия, местничества, интриг, легкомыслия, обмана и ловушек. «Меня почитали за ребенка, – напишет она в своих „Мемуарах“. – Я очень боялась не угодить и делала все, чтобы расположить к себе тех, с кем мне предстояло жить. Мое уважение и благодарность к императрице были безграничны, я почитала ее как божество, лишенное недостатков; потому она и говорила, что любит меня почти что больше, чем великого князя». И действительно, императрица ценит в великой княжне смесь серьезности и веселья, воли и покорности. В ту пору Екатерина, овладевая искусством государственного деятеля, обожает танцы. Каждый день в семь часов утра к ней приходит учитель танцев, француз Ландэ, со своей скрипочкой и обучает ее па, только что вошедшим в моду во Франции. В четыре часа пополудни он вновь приходит. А по вечерам, на балах и маскарадах, Екатерина приводит двор в восторг грациозностью своих движений.

Кстати, некоторые маскарады были сомнительного вкуса. Так, императрица повелела, чтобы по вторникам мужчины переодевались в женские одежды, а женщины – в мужские. Неуклюжие до смешного, в огромных платьях с фижмами, мужчины проклинали про себя причуды государыни, а женщины были в отчаянии, что очень невыгодно смотрятся в тесных мужских одеяниях. Зато ее величество в восторге: она знает, что переодевание ей очень идет. «Только сама императрица смотрелась превосходно, – напишет Екатерина. – Ей мужской костюм очень идет, она была прелестна в мужском наряде». На самом же деле маскарады – лишь повод для кривляния и толчеи. Танцующие, путаясь в несвойственной им одежде, падают сами и валят с ног других. Однажды вечером Екатерину во время танца свалил с ног камергер Сиверс и она оказалась на полу под его платьем с фижмами; ее детский смех потешил всех присутствующих.

Но через несколько дней после этого она внезапно почувствовала холодок и неприязнь императрицы. В театре, во время антракта, Елизавета беседует со своим советником Лестоком и все время упорно и гневно посматривает на ложу, где сидят Екатерина, Иоганна и великий князь. Вскоре Лесток подходит к Екатерине и сухо сообщает ей, что императрица гневается на нее, так как она многим задолжала. В бытность принцессой Ее величество была более экономной, «так как знала, что никто за нее платить не будет», уточнил посланец желчным тоном. От неожиданности Екатерина не может сдержать слезы. Вместо того чтобы утешить ее, Петр оправдывает царицу, а Иоганна восклицает, что все это – результат излишней свободы, предоставленной девчонке.

На следующий день Екатерина попросила показать ей счета и увидела, что она задолжала семнадцать тысяч рублей. По наивности она сочла, что дару, когда-то сделанному ей императрицей, нет предела. Она, конечно, легкомысленно поступила, но могла ли она сделать иначе? Когда она приехала в Россию, в ее сундуке было всего четыре платья, а при дворе меняют платья по три раза на дню. В первое время она безропотно обходилась постельным бельем, привезенным матерью. Но как только у нее появилась возможность, она решила завести свое хозяйство. Кроме того, она скоро поняла, что в этой чужой и враждебной стране мелкие подарки помогут завоевать ей дружбу влиятельных людей. Поэтому она засыпала подарками людей из своего окружения. И не забывала при этом свою матушку, чтобы утихомирить ее сварливый нрав! Не забывала и великого князя, чтобы надежнее привязать его к себе! Она усматривает в этом упреке в расточительстве происки непримиримого Бестужева, который только и думает, как бы унизить Екатерину в глазах Ее величества. Еще вчера она думала, что она – «любимица» Елизаветы, в некоем роде ее духовная дочь, и вот она получает от своей покровительницы упрек, очень болезненный для своей чести и опасный для будущего. По наивности Екатерина удивлена, что столь великой государыне доставляет удовольствие унижать ее. Этот случай открыл ей двуличие императрицы, которая то чарует, то пугает; Екатерине становится понятен страх министров и придворных, чья судьба зависит от высочайшего каприза. День за днем лаской и дипломатичностью старается она вернуть себе расположение царицы. А та, после приступа гнева, смягчается и даже забывает о случившемся.

А тут еще великий князь подхватил корь. «После этой болезни, – напишет Екатерина, – он вырос телом, но умом остался ребенком». Когда выздоравливал, забавлялся тем, что заставлял лакеев, карликов и даже Екатерину заниматься строевой подготовкой перед его кроватью. Невесте он даже присвоил воинское звание в своей персональной «армии». Наставники бранят его за эти причуды, а он только ругается да гонит их прочь. Характер Петра становится все более сварливым. Понимая, что его ранг и возраст (ему уже шестнадцать лет!) предполагают какие-то прерогативы, он больше не желает, чтобы им командовали. «Я пользовалась его доверием и знала о его ребячестве, – пишет Екатерина, – поэтому делать ему замечания я не могла; я не реагировала на его поступки и слова». Ее исключительная мягкость обезоруживает Петра. Он не испытывает к ней никаких чувств, просто ему хорошо в ее обществе. Видимо, только с ней он может говорить свободно. Со своей стороны и она, хотя и судит о нем с беспощадной откровенностью, признает, что с ним она чувствует себя более уверенно в этом чужом дворце. Как много между ними общего! Они ровесники, оба говорят по-немецки, оба попали в эту чужую страну, которую знают плохо и где оба должны обучаться искусству управлять под высочайшей сенью императрицы.

Как только великий князь выздоравливает, двор переезжает из Москвы в Санкт-Петербург. Очень холодная погода. Выпало много снега. Едут в санях. На станции Хотилово[11] великого князя начало трясти. Жар усиливается. На лице выступают пятна. Брюммер запрещает принцессам входить в его комнату, так как у больного все признаки оспы. В ту пору это был бич. От нее умер и брат Иоганны, незабвенный жених царицы. Чтобы уберечь Екатерину от заразы, мать ее решает продолжать поездку с ней, оставив великого князя на попечение его собственного двора. Одновременно посылает курьера к императрице, уже доехавшей до Петербурга. Узнав новость, та срочно едет обратно в Хотилово. Принцессы повстречали ее сани ночью на заснеженном поле. Расспросив о своем племяннике, Елизавета продолжает свой путь без остановок. Эта женщина, столько раз проявлявшая легкомыслие, эгоизм и даже жестокость, в данном случае смело рискует жизнью из чувства долга. Приехав в Хотилово, она садится у изголовья больного и хочет сама ухаживать за ним. Уговоры ее окружения не действуют на нее. Уж как она ценит свою красу и гордится ею, но даже опасность оказаться с изрытым оспинами лицом не уменьшает ее решимости, и она остается у постели Петра. Его трясет, он весь в поту. Шесть недель провела она рядом с больным.

Слушая, что говорят о смелости императрицы, Екатерина жалеет, что согласилась, из дочернего послушания, ехать с матерью, вместо того чтобы остаться в Хотилове. Ей уже кажется, что в Санкт-Петербурге, предвидя смерть великого князя, некоторые придворные отворачиваются от нее. И действительно, если Петр умрет, она никому здесь не нужна. Судьба ее решается вдали от нее, в душной комнатушке, среди пузырьков с лекарствами. Не в состоянии повлиять на ход событий, ей остается лишь молить Бога и посылать императрице почтительные письма, полные нежности, чтобы узнавать о здоровье ее жениха. Письма свои она пишет по-русски, вернее, переписывает напыщенный текст, составленный для нее преподавателем русского языка Ададуровым. Конечно, императрица понимает эту хитрость, но ее трогает внимательность девицы, так старающейся забыть свое немецкое прошлое.

Придворные, вернувшиеся в Петербург без царицы, гудят, как встревоженный улей, интриги и заговоры плетутся без конца. Иоганна, предчувствуя крах своих ожиданий, по каждому поводу придирается к дочери. В ожидании событий Екатерина успокаивает ее опасения тем, что следует мудрым советам графа Гилленборга, официального посланника двора Швеции.[12] Она уже встречалась с ним в Гамбурге, и молодой дипломат (ему всего тридцать два года) за несколько минут был тогда очарован умом этой девочки. Теперь он упрекает ее за любовь к роскоши и развлечениям. «Вы только и думаете что о нарядах, – говорит он ей. – Вернитесь в естественное состояние вашей души. Вы рождены для великих деяний, а здесь ведете себя, как ребенок. Готов держать пари, что с тех пор, как вы в России, вы не держали книгу в руках!» И он уговаривает ее срочно прочесть «Жизнь Цицерона» и «Размышления о причинах величия и падения римлян» Монтескье. Она набрасывается на эти серьезнейшие книги; вкусив общения с великими умами, решает сама написать литературное эссе под названием «Портрет пятнадцатилетнего философа». Ознакомившись с этим текстом, граф Гилленборг восхищен, он возвращает его автору, приложив двенадцать страниц замечаний с комментариями, коими хотел еще больше возвысить и укрепить дух девушки.[13] Одинокая и опечаленная, она счастлива, что нашелся такой добрый учитель. Она читает и перечитывает его рекомендации, проникается ими, как когда-то поступала с заветами своего отца. И даже не будучи уверена, что великий князь переборет болезнь, она мечтает удивить свет своей культурой и благородством.

А великий князь выздоравливает. Елизавета пишет Екатерине по-русски: «Ваше высочество, дорогая моя племянница, я бесконечно признательна Вашему высочеству за такие приятные послания. Я долго на них не отвечала, так как не была уверена в состоянии здоровья его высочества, великого князя. Но сегодня я могу заверить вас, что он, слава Богу, к великой нашей радости, с нами».

В конце января 1745 года императрица покидает Хотилово вместе с племянником и едет в Санкт-Петербург. Отсутствие, разлука и беспокойство за него прибавили облику Петра, в памяти Екатерины, много хорошего. Конечно, он тщедушен, угловат, у него тяжелые веки, а улыбка – то лицемерная, то глуповатая, но такой, какой он есть, он ей мил и она с нетерпением ждет его. Как только путники прибыли в Зимний дворец, между четырьмя и пятью часами пополудни, Екатерину ввели в большой зал, где ее ожидал жених. В полутьме она с ужасом видит перед собой что-то вроде пугала. Петр очень вытянулся, а лицо его изрыто оспинами. С глазами, глубоко впавшими в орбиты, он походил на мертвеца. «Черты лица его разрослись, – напишет Екатерина, – а голова вся вспухла; видно было, что он останется таким; волосы ему состригли, и парик был велик, отчего он был еще безобразнее. Подойдя ко мне, он спросил, узнаю ли я его. Я пролепетала поздравление с выздоровлением, но факт тот, что он стал ужасно некрасив».

Потрясенная этим коротким свиданием, Екатерина возвращается бегом в свои покои и там, в объятиях матери, лишается чувств.

10 февраля, в день рождения великого князя (ему исполнилось шестнадцать лет), императрица решает не показывать Петра двору, настолько обезобразила его оспа; она приглашает Екатерину отужинать с ней наедине «на троне». Опасаясь, что девушка отвергнет столь обезображенного жениха и расторгнет обручение из-за невольного отвращения, царица удваивает нежность к ней. Она восхищена письмами, написанными ей Екатериной по-русски, заставляет ее говорить на этом языке, хвалит за произношение, восхищается ее красотой, расцветшей, по ее мнению, за эти несколько недель. Придворные, слегка отдалившиеся за последнее время от Екатерины, замечают потепление отношений между великой княжной и царицей и тотчас начинают петь в унисон. И опять вокруг Екатерины слышны возгласы восхищения и умиления. Она вполне счастлива. И то сказать, она ни на секунду не подумала отказываться от слова, данного при обручении, хотя жених и вызывает отвращение. Ведь выходит замуж она не за человека с лицом, оспою изрытым, а за того, кто страною владеть будет. «Принципом моим было нравиться людям, с которыми мне предстояло жить, – напишет она в своих „Мемуарах“. – Я усваивала их манеру поступать и вести себя; я хотела быть русской, чтобы русские меня полюбили». И далее: «Я не показывала никакого сближения с кем-либо, ни во что не вмешивалась, у меня всегда было ясное лицо, всегда я была предупредительна и внимательна ко всем, со всеми вежлива… К матери своей относилась с уважением, к императрице проявляла безграничную покорность, к великому князю – несомненное уважение и очень старалась делать все, чтобы завоевать любовь народа».

Тем временем великий князь страдает от того, что из-за болезни упал в глазах невесты. И чем красивее, милее, веселее, непосредственнее она, тем глубже он погружается в осознание своего уродства. Временами он испытывает чувство извращенной радости от того, что внушает ей отвращение. Та дружба, которую она проявляет по отношению к нему, кажется ему просто вежливостью или даже продуманным притворством. Он завидует, что она расцветает и становится все женственнее, тогда как он так слабо чувствует себя мужчиной рядом с ней. Если она усердно учит русский язык, ходит в православную церковь, старается забыть свои немецкие корни, то он упрямо хочет остаться немцем и лютеранином. Хорошо себя Петр чувствует только среди слуг, говорящих с ним в грубой манере. Бывший шведский драгун Ромберг поучает его, что в семье жена должна молчать и трепетать, ожидая решения мужа. Как пишет Екатерина, великий князь «деликатен не более, чем пушечный выстрел»; он передает невесте слова драгуна. Заодно дает ей понять, что со временем будет командовать ею. Она не удивляется и не обижается. Пусть говорит. Ее увлечение – верховая езда, она обучается этому искусству в манеже Измайловского полка. А для укрепления организма, по совету врачей, пьет по утрам молоко и сельтерскую воду.

Воспользовавшись переменой резиденции (императрица с племянником переехала в Летний дворец), Петр передает Екатерине через слугу, что теперь он живет от нее далеко и не сможет часто навещать ее. «На этом закончились ухаживания великого князя за мной, – напишет она. – Я отлично поняла, как мало он стремится ко мне и что я вовсе не любима; самолюбие мое и тщеславие были ущемлены, но я была слишком горда, чтобы показать это и жаловаться; я была бы унижена, если бы кто-нибудь проявил участие во мне, что можно было бы расценить как жалость. Но, оставшись одна, я давала волю слезам, потом утирала их и шла резвиться в женской компании».

Подозревая, что между обрученными усиливается неприязнь, императрица хочет ускорить женитьбу. Для нее главное – обеспечить преемственность трона. Придворные врачи деликатно советуют ей не спешить. По их мнению, великий князь недостаточно возмужал, чтобы вступать в связь с женщиной; в том состоянии, в каком он находится, он не может продлить род; надо дать ему время, чтобы он стал мужчиной в полном смысле этого слова. Императрица не прислушивается к советам. Петр равнодушен к прелестям невесты потому, считает она, что слишком много пьет. Если лишить его спиртного, он станет настоящим петухом. Медики склоняются перед компетенцией императрицы в этих вопросах. Взяв в руки календарь, начинают отсчитывать наилучшую дату свадьбы.

Екатерина с ужасом думает о приближающемся событии, к которому так стремилась. Вот уже полтора года, как она приехала в Россию. «Чем ближе был срок свадьбы, – напишет она потом, – тем грустнее становилась я и часто плакала, сама не зная почему». Ее пугает мысль, что всю жизнь придется прожить с этим дылдой, столь же некрасивым, сколь и глупым. Она с отвращением думает о ночных его прикосновениях, о вольностях, которым она должна покоряться во исполнение союза, освященного церковью. Она настолько невинна, что еще накануне свадьбы не знает точно, в чем состоит разница между мужчиной и женщиной и какую таинственную задачу должен решить мужчина, оказавшись в одной постели с женщиной. Обеспокоенная, она расспрашивает фрейлин. И хотя те отлично были в курсе любовных интрижек при дворе, они не смогли просветить великую княжну о самом физическом акте, которому, как говорят, предшествуют душевные порывы. Возбужденные и вместе с тем наивные, девушки спорят у постели Екатерины, каждая выдвигает свою гипотезу, предлагает свое объяснение, и с раскрасневшимися щеками повторяют они «признания старшей сестры». Видя такое несовпадение мнений, Екатерина решается расспросить свою матушку, чтобы потом и девушкам рассказать. Но Иоганна при первом же вопросе оскорбляется, отказывается отвечать и бранит дочь за неуместное и нескромное любопытство.

Великий князь со своей стороны тоже пытается просветиться насчет того, что надо делать, когда женишься. Слуги, его обычные советники, описывают в крепких выражениях механизм телесного соединения. Они говорят с ним, как с прожженным пройдохой. А он всего лишь отсталый в развитии ребенок. От их рассказов, вместо того чтобы взбодриться, он совсем расслабляется. Хихикает и пугается.

Вокруг этих двух растерянных людей весь двор лихорадочно готовится к свадьбе. Разочарованная из-за колкости, непоследовательности и нервозности своей матери, Екатерина надеется, совершенно беспочвенно, что на свадьбу пригласят отца. Может, хоть он, человек простой и прямой, сумеет дать ей совет и поддержит ее. Вот уже несколько месяцев, как он просит в каждом письме, чтобы она добилась от императрицы вполне заслуженного его приглашения. Но императрица боится, что этот ограниченный лютеранин возмутится роскошным зрелищем православной свадьбы, и предпочитает, чтобы он оставался в стороне. Принц Христиан Август останется в Цербсте. Тем более что Иоганну, навлекшую на себя гнев государыни, с трудом терпят в окружении ее дочери. Хорошо хоть не выгоняют прочь до торжественного дня, как какую-нибудь наглую служанку!

Впервые готовится Елизавета к церемонии такого рода. Не имея примера в прошлом и желая придать свадьбе племянника международный размах, императрица приказывает разузнать все подробности при французском дворе, где недавно имела место свадьба наследника престола, а также в Дрездене, где недавно женился Август III Саксонский, сын короля Польши. Специалисты по церемониям стараются вовсю. Отовсюду в Санкт-Петербург поступают доклады из посольств с подробнейшими описаниями и образцами бархата и галунов и даже с чертежами, иллюстрирующими детали французских и саксонских торжеств. Елизавета все это просматривает, взвешивает, рассчитывает, подражая и внося новшества. Она хочет превзойти все страны-конкуренты тонкостью этикета и богатством одеяний. Как только на Неве сходит лед, в Санкт-Петербург прибывают английские, немецкие, французские корабли с каретами, тканями, мебелью, ливреями, драгоценной посудой, заказанными по всей Европе. И хотя его не пригласили на свадьбу дочери, Христиан Август присылает драгоценные ткани из Цербста. Англия отличилась, прислав любимые Елизаветою шелковые муаровые ткани: золотое и серебряное шитье на светлом фоне.

После неоднократных переносов день свадьбы наконец назначается на 21 августа 1745 года. С 15 по 18 августа глашатаи в кольчугах, сопровождаемые отрядом конных гвардейцев и драгунов, разъезжают по улицам и площадям и под грохот литавр объявляют день свадьбы. На Адмиралтейской площади толпа теснится, чтобы увидеть, как будут устанавливать бочки с вином, столы и скамейки для всенародного гульбища, а в церкви Казанской Божией Матери сотни художников и мастеровых работают над внутренним украшением храма. 19 августа перед Зимним дворцом бросает якорь целая эскадра галер. 20 августа город сотрясают залпы артиллерийского салюта и перезвон церковных колоколов. В этот вечер неожиданно Иоганну охватывает тревога и угрызения совести. Она идет к Екатерине, говорит ей намеками о предстоящем испытании, о ее «обязанностях в будущем» и, не договорив до конца, разражается рыданиями. Но о чем она, собственно, плачет? О провале своих дипломатических амбиций при русском дворе или о судьбе дочери, которую ждут и величайшие почести, и великие беды? «Мы немножко поплакали, – напишет Екатерина в „Мемуарах“, – и нежно расстались».