Екатерина Великая. Биография

Глава VII. Великий Князь и Великая Княгиня

Когда Екатерина (по странной иронии судьбы как раз в день рождения своего мужа) впервые показывается вновь в обществе, она уже приняла самое многозначительное в ее жизни решение: она в душе своей окончательно порвала связь между судьбой Петра и своей личной судьбой и во всех своих дальнейших поступках с Петром больше не считается.

Она, правда, и дальше к его услугам в тех случаях, когда он обращается к ней за советом, она даже ведет на протяжении ряда лет его гольштинские дела, потому что беспокойный и неуравновешенный халатный молодой человек не в состоянии прочитывать поступающие из его герцогства многочисленные скучные бумаги, проверять их и принимать по ним решения. При этом она знакомится, хоть в маленьком масштабе, с делом государственного управления, научается взвешивать, сопоставлять противоречивые интересы, научается прежде всего понимать, на какие бесконечные трудности наталкиваются идеалы философии и права в области реальной политики. Петр чрезвычайно доволен ее работой и жалует ей почетную кличку "Мадам ла Ресурс". Но указ, уполномочивающий ее на управление голштинскими делами, сохраняется в тайне. В общественной жизни Екатерина отнюдь не разыгрывает более роли товарища своего супруга, напротив, она старается при каждом подходящем случае подчеркнуть существующую между ними разницу.

В эту пору в Россию приезжает какой-то гольштинец по имени Брокдорф. Он вскоре не только завоевывает доверие и дружбу великого князя, но последний даже всецело подпадает под его влияние. Екатерина обращается с Брокдорфом с оскорбительной холодностью, делает его мишенью своих злых шуток и выставляет его на посмеши-ще всех окружающих. Она впервые сознательно создает себе врага, но это делается только с целью показать, до чего безразлично относится она, в противоположность Петру, ко всему гольштинскому. Брокдорф отплачивает ей по возможности сторицей. Если она называет его "пеликаном", то он дает ей кличку "гадюка". Даже на старости лет Екатерина утверждает, что Брокдорф был дураком и ничтожеством. Но он действует – по крайней мере когда речь идет о его личных интересах – вполне разумно. К причудам великого князя он относится с сочувствием и пониманием, и подает ему мысль заменить своих оловянных солдатиков настоящим полком гольщтинских солдат. Хотя финансы герцогства весьма плачевны и обнаруживают вечный дефицит, вследствие чего Петр испытывает постоянную нужду в деньгах, идея Брокдорфа приводит его в восторг. Но для ее осуществления требуется согласие или хотя бы попустительство нового гофмейстера Александра Шувалова.

Брокфорд обещает Шувалову вечные симпатии будущего императора, если он, так сказать, закроет глаза и не будет мешать. Да и чего тут чинить препятствия. Ведь дело идет, в сущности, о безобидной забаве, но как опасно, как бестактно осуществление этой затеи в тот момент, когда вся страна охвачена возбуждением из-за возможности войны с Пруссией. Русские гвардейские офицеры, на которых возложена обязанность охраны Ораниенбаума и которые знают, что им, быть может, вскорости придется пойти сражаться за царскую семью, смотрят с нескрываемым возмущением на то, как недалеко от дворца располагают лагерем иностранные войска. К нам прислали предателей, ропщут они, все эти проклятые немцы подкуплены прусским королем.

Александр Шувалов стоит на балконе, в то время как Дефилирует гольштинский полк и усиленно моргает глазами: это его нервный тик, проявляющийся всегда в моменты волнения. Симпатии его будущего государя ему обеспечены, но симпатии народа к своему будущему монарху подорваны: Шувалов это отлично понимает и, быть может, даже учитывает.

Петр оскорбляет и озлобляет всех. Он проводит дни и ночи в гольштинском лагере, он – офицер двух русских полков – открыто носит целый день гольштинский мундир. который в былые времена, при покойном Чоглокове позволял себе надевать только тайком в своей комнате. Он занимается со своим полком воинскими упражнениями на прусский манер. Что это все означает? – спрашивают себя окружающие.

Страсть Петра к мундирам справедливо почитается всеми нерусским увлечением, его фельдфебельский фанатизм воспринимается как нечто, недостойное будущего монарха. Даже самые простые люди чувствуют, что любовь Петра к военному делу чисто внешнего характера. Он никогда еще не прочел ни одного серьезного труда по стратегическим вопросам, никогда не искал общения с опытными русскими военными специалистами. Его восхищают только мундир, грубые солдатские манеры. Он, слабый и робкий человек, ищет просто возможности создать этим путем иллюзию своей мужественности. Все, чему он научил у своих гольштинцев, – это курить трубку и ругаться последними словами.

Екатерина старается по возможности демонстративнее обнаружить свое отрицательное отношение к поведению супруга. Она ни разу не заглядывает в лагерь гольштинцев. Во время своих ежедневных прогулок с придворными дамами она нарочито направляется в противоположную сторону и говорит каждому, кто только хочет слышать, даже лакеям, садовнику, конюхам, что поведение Петра и присутствие иностранных войск ей до глубины души противно.

Слухи об этом доходят в конце концов до надлежащего адресата – до русских солдат, которые научаются видеть в ней русскую патриотку и под влиянием этого забывают о ее немецком происхождении. В то время, когда Петр занимается муштровкой иностранных солдат, Екатерина разбивает красивый сад. В то время как он ругается и при малейшем поводе становится груб и нагл, она по отношению ко всем любезна и предупредительна. А когда Петр по уходе гольштинского полка устраивает всевозможны празднества, на которые приглашает разных артисток – танцовщиц, Екатерина остается в своих покоях и обнаруживает неудовольствие.

Это, в сущности, противоречит ее общительной, веселой натуре и ее демократическим воззрениям, но так как на устраиваемых Петром празднествах вино льется рекой и именно ввиду ее отсутствия разгул принимает гомерический характер, то ее уклонение от участия в них производит самое благоприятное впечатление. Она обладает талантом находить те простые жесты, совершать те простые действия, под влиянием которых в душах простых людей создается особенно симпатичное представление о ее личности.

Этот талант она разделяет со всеми народными любимцами, как коронованными, так и революционными. Здесь не обходится без известной примеси комедиантства, но комедиантства бессознательного, являющегося естественной чертой ее характера. Образ мирной добродетельной великой княгини, сажающей цветы и деревья, в то время как ее супруг насмехается над русской армией и напивается с женщинами сомнительного поведения, – это гениальное изобретение Екатерины, окончательно отрекшейся от своего неспособного и глупого мужа. Но в этом изобретении немало истинного проникновенного понимания народной души, столь недостающего Петру.

Последнее время Екатерина тщательно соблюдает все догматы и обряды православной церкви. Петр, чувствующий себя немцем и лютеранином, насмехается над этими догматами, не выполняет предписанных православием обрядов и даже нарушает своими громкими разговорами и смехом богослужение. Прежде Екатерина обнаруживала чисто механическую религиозность, основы которой были впоследствии подорваны чтением произведений французских мыслителей; теперешнее же ее поведение – в этом нужно сознаться – обусловлено исключительно желанием произвести впечатление: оно должно добавить в глазах народа к ее симпатичному образу новые популярные черты.

Тот, кто считает, что с религиозной точки зрения вольтерианке Екатерине может быть сделан упрек за это ее поведение, вполне прав. Он не должен только забывать, что религией всех крупных властных личностей является, в сущности, оппортунизм. В восемнадцатом веке никто лучше Вольтера этого не понимал.

Первый, кто понимает, одобряет Екатерину в начатой борьбе за власть, это ее прежний смертельный враг Бестужев. Два вопроса не дают покоя этому трезвому политику: как ему противостоять при жизни Елизаветы ежедневно растущему враждебному влиянию Шуваловых и как справиться после смерти Елизаветы с Петром, этой "обезьяной Фридриха".

В раскрывающемся перед ним море неопределенности ему необходим островок, к которому он мог бы причалить в случае бури. Таким островком может послужить только Екатерина. Он хочет укрепить ее, чтобы она могла впоследствии послужить ему опорой. Он начинает воспитывать ее для предстоящей роли царицы и вместе с тем хочет, чтобы будущая царица чувствовала себя обязанной. Он сам уже старик и понимает, что не может сделать Екатерину невосприимчивой к влиянию пламенных юных глаз, но он может сыграть случаю в руку, может свести эту одинокую, страстную и неудовлетворенную молодую женщину с каким-нибудь мужчиной, который отвечал бы и ее, и его, Бестужева, требованиям. Таким мужчиной являлся, по его мнению, балтийский граф Лендорф, красавец собой и преданный ему всей душой.

В день Петра и Павла Бестужев везет своего юного протеже в Ораниенбаум, чтобы представить его великой княгине. Императрица повелела двору отпраздновать этот большой праздник в Ораниенбауме, а сама с маленьким Павлом осталась в Петергофе. Екатерина не имеет, таким образом, возможности провести первые именины своего сына в его обществе, она должна в качестве хозяйки и представительницы двора принимать прибывающих в огромном количестве гостей – сливки аристократии и генералитета. Она и не подозревает того, что этот день должен оказаться роковым для ее сердца.

Юный польский граф – типичный образчик "благородного путешественника". Его отец и семья его матери – Черторийские – принадлежат в Польше к так называемой русской партии, которая находится в оппозиции к ныне там правящему после избрания королю Августу Саксонскому. Станислав воспитывался во Франции, и теперь его родители послали в Петербург к тамошнему английскому послу с той целью, чтобы он занялся пропагандой в пользу Польши и вместе с тем постепенно делал политическую карьеру. У Понятовского миловидное лицо славянского типа, синие выразительные глаза, худощавая элегантная фигура, полная несколько женственной грации, и туго набитый бумажник. Его до сих пор в России везде отлично принимали.

Возвращаясь ночью из Ораниенбаума в столицу, Понятовский втягивает без труда своего друга, английского посла, в продолжительную беседу об Екатерине. Сэр Чарльз Генбюри Вильяме не менее восторженно отзывается о великой княгине, которая была за ужином его дамой, чем его юный собеседник.

Молодой поляк относится с известной опаской к представляющейся ему возможности завязать роман с Екатериной. Он слышал, что представительницы русского Царствующего дома весьма сурово расправляются со своими опостылевшими им возлюбленными. То, что подзадоривало Салтыкова, – опасность – действует на него ВДлаждающе. Он охотно бежал бы от собственной страсти, но когда он видит Екатерину, "ее черные волосы, ее ослепительно белую кожу, ее длинные темные ресницы, ее греческий нос, ее рот, манящий к поцелуям, ее руки совершенной формы, ее легкую и вместе с тем исполненнную величавости поступь", когда он слышит ее чарующий смех, столь же веселый, как ее настроение, то забывает о том, "что существует Сибирь". Да уже и поздно бежать. Внимательные зоркие наблюдатели уже кое-что подметили и стараются в собственных интересах раздуть загоревшуюся в сердцах Екатерины и Понятовского искру чувства. Робкого вздыхателя, который вследствие своей сдержанности только выигрывает в глазах Екатерины, со всех сторон подбадривают, подталкивают, соблазняют, уговаривают, и в конце концов он, спотыкаясь, взбирается по той же потайной лестнице, которой пользовался в свое время Салтыков.

Понятовский не так красив, как его предшественник, но обладает многими другими преимуществами, имеющими в настоящий момент решающее значение: он обладает всем тем, что необходимо для утешения оскорбленной и разочарованной женщины. Любовь его искренна, глубока и нежна, она относится не к великой княгине и не только к красивой молодой женщине, но к духовной личности Екатерины, до которой он, правда, не дорос, но которую умеет оценить и понять. Он предан, внимателен, корректен, ведет себя как рыцарь и очень сентиментален. Только с ним познает Екатерина впервые полное счастье любви, испивает чашу этого счастья до дна. Оно ее опьяняет, окрыляет, развязывает все неукротимые силы ее жизнерадостной натуры.

– Я самая храбрая женщина на свете, – говорит она eё триумфом, – я смела до безумия, коли на то пошло…

Это не хвастовство, это правда. Будущее стократно подтвердит справедливость этого, кажущегося вызывающим, восклицания. До сих пор ей приходилось доказывать свое мужество только на спине бешено мчащегося коня. Теперь, когда пламенная любовь человека, достойного ее чувства, ежедневно укрепляет и подзадоривает ее подвергавшееся доселе стольким оскорблениям сознание собственного достоинства, ее радостно-возбужденные силы ищут применения. Она не довольствуется тем, что ее возлюбленный имеет возможность благодаря содействию подкупленного слуги приходить к ней: она сама, переодевшись в мужской костюм, покидает по ночам дворец, проходит мимо покоев своего пьянствующего супруга, мимо сторожевых постов и появляется у Нарышкиных, где проводит в кругу интимнейших друзей самые веселые часы своей жизни. Иногда она не может найти коляски, которая бы отвезла ее домой, и в таком случае идет в предрассветных сумерках пешком через весь город.

У нее есть теперь два могущественных союзника – Бестужев и Вильяме. Так как Лендорф не понравился Екатерине, Бестужев готов протежировать Понятовскому. Он, правда, предпочел бы балтийца, потому что тот довольно бесцветный молодой человек, тогда как Понятовский, не имеющий никакой официальной миссии, преследует все же какие-то таинственные интересы и задачи. Но Бестужеву приходится с этим примириться, так как у него нет другого выбора. Власть, правда, еще в его руках, но эта власть напоминает гнилой орех: снаружи неприкосновенная, но внутри изъедена червями. Елизавета оставляет своего канцлера на его посту, но он не пользуется больше ее милостью. Он часто по месяцам не видит ее.

Елизавета почти совершенно не интересуется больше делами государственного управления. Чаще, чем прежде, сменяются у нее кутежи и излишества припадками сугубой религиозности, причем и то и другое принимает какой-то болезненный характер. Иногда она напивается до совершенного бесчувствия. Ее камеристки не могут ее даже раздеть и вынуждены разрезать облегающие ее тело пышные парчовые платья, чтобы уложить царицу в постель. Иногда она проводит целые дни коленопреклоненно перед иконой, говорит с нею громким голосом и утверждает, что получает от нее советы.

Но большую часть времени она затрачивает на бесполезные попытки восстановить свою былую красоту. Десятки людей заняты тем, что изготавливают по всевозможным рецептам разные воды и помады, применяют всевозможные восточные и французские методы, чтобы стереть с ее лица следы болезни, излишеств, алкоголя и старости. Ее туалет продолжается часами, и на официальных приемах она появляется сплошь да рядом только после полуночи. Иногда она три раза меняет прическу, прежде чем показаться на людях. Она слишком устала, слишком занята самой собой, чтобы защищать Бестужева от нападок Шуваловых или сместить его в интересах Шуваловых с занимаемого им поста.

Однажды Бестужев посылает Екатерине через Понятовского проект указа, имеющего быть изданным после смерти Елизаветы и которым Екатерина назначается соправительницей своего супруга.

Соправительницей? И Екатерина и Бестужев отлично понимают, что это означает. Они понимают, что Екатерина стала бы управлять Россией так же, как она теперь управляет Гольштинией, то есть совершенно самостоятельно. Этот план не заключает в себе, собственного говоря, ничего неожиданного, он, так сказать, носится в воздухе, удивительна лишь таинственность, которой он обставляется.

Эта таинственность характерна для поколебленного положения Бестужева. Несколько лет тому назад он переговорил бы с самой Елизаветой и урегулировал бы сообща с ней вопрос о престолонаследии. Теперь канцлеру приходится вести себя как заговорщику, когда он заботится о будущих интересах России. Впрочем, за русскими интересами он не забывает и своих личных: в проекте указа предусмотрено, что Бестужев будет стоять во главе трех коллегий.

Второй союзник Екатерины, Вильяме, сам одно время мечтавший завести с нею роман, был сначала несколько разочарован тем, что ему предпочтен его юный протеже, но затем быстро примирился с ролью отечески покровительствующего друга. Хоть возлюбленным Екатерины и стал другой, Вильяме все же именно благодаря этому возлюбленному, который живет с ним в одном доме и которого он называет не иначе как "мой дорогой сын", получает огромное влияние на великую княгиню.

Усилению его влияния способствует еще и другое обстоятельство: Екатерина уже годами находится в чрезвычайно стесненном материальном положении. К тем долгам матери, которые она взяла когда-то на себя, присоединились еще новые личные долги, что не удивительно, если принять во внимание, что, получая в год тридцать тысяч рублей на карманные расходы, она проигрывает в среднем в год не меньше восемнадцати тысяч в карты.

Она безудержная расточительница и остается такою до последних дней своей жизни, хотя отличается наряду с этим склонностью к порядку и для себя лично предпочитает скромные развлечения дорогим экстравагантностям. Но она утрачивает всякую меру и забывает про все в тех случаях, когда думает, что посредством денег или подарков может приобрести чьи-то симпатии. При этом она руководствуется чаще всего не соображениями сухого расчета или желанием подкупить, а просто ее темперамент требует, чтобы ее окружали радостные, хорошо относящиеся к ней лица.

Вследствие этого Екатерина сама становится объектом подкупа: Вильяме открывает ей кредит у английского консула, банкира барона Вольфа, и она на протяжении одного только года черпает из этого источника около ста тысяч рублей.

Подкупность Екатерины только последствие общей подкупности русского двора: она позволяет подкупать себя для того, чтобы иметь возможность подкупать других. Подкупны все, от последнего лакея до самой императрицы. В августе Вильяме доносит своему королю, что Елизавета начала постройку двух новых дворцов и что ей необходимы деньги для завершения этой постройки. Заключенный между Англией и Россией договор взаимопомощи обеспечивает России ежегодную ренту в размере пятидесяти тысяч фунтов, но Вильяме полагает, что дополнительная ссуда в пользу личной казны Елизаветы была бы чрезвычайно полезна в интересах Англии. "Одним словом, все то, что было дано до сих пор, предназначается на покупку русской армии, а все, что будет дано дополнительно, должно иметь целью купить императрицу".

Дополнительная ссуда ассигнуется. Тридцатого сентября Вильяме доносит с торжеством в Лондон, что договор о взаимопомощи возобновлен.

Он торжествует несколько преждевременно. Вместо ожидаемой похвалы он получает из Лондона резкий упрек за то, что подписи русских министров на договоре находятся впереди его подписи. Это дело можно исправить, русская канцелярия не встречает препятствий к тому, чтобы изготовить новую копию договора, в котором подпись Вильямса будет на том месте, которого желает король Георг. Но курьер, которому вручается эта копия, задержан в пути неблагоприятными ветрами, и к тому моменту, когда в Петербурге получают наконец подписанный английским кабинетом текст договора, ситуация радикально изменилась: 5 января 1756 г. Фридрих Прусский уже заключил с английским королем Вестминстерский договор.

Это тяжкий удар для Вильямса. Но со слепым фанатизмом, которым редко отличаются английские дипломаты, он все же надеется, несмотря на изменившуюся ситуацию, убедить Россию выступить против Франции или хотя бы соблюдать полный нейтралитет, чтобы Пруссия могла развернуть против Франции все свои силы. До сих пор на его обязанности лежало действовать против Фридриха, а теперь он должен заботиться об интересах нового союзника Англии. Эту новую задачу следовало бы возложить на нового человека, но Вильяме полагает (и умудряется убедить в этом свое правительство), что и для этой новой игры у него есть в руках козыри: Екатерина, а через нее Бестужев.

Он до того уверен в себе, что кружным путем через Лондон вступает в сношения с Фридрихом, принимает от него поручения и доставляет ему сведения, которые способны усилить надежды прусского короля на нейтралитет России. Даже в тот момент, когда Россия начинает готовиться к войне с Пруссией и главнокомандующий граф Апраксин уже собирается выехать в армию, Вильяме все еще продолжает верить в какие-то новые фантастические возможности.

Он и сам заблуждается и вводит в заблуждение как свое собственное правительство, так и правительство Пруссии. Он верит в то, что Екатерина у него в руках и переоценивает ее могущество, убеждает своих доверителей в том, будто она хочет и в состоянии удержать Апраксина в России или даже побудить и его стать предателем. Он сообщает Фридриху точные (как впоследствии выясняется – фальшивые) данные о русском плане военных действий, якобы полученные им от Екатерины, которая, в свою очередь, узнала о них из уст Апраксина. Он даже получает от английского посланника в Берлине Митчела поручение подкупить Апраксина при помощи Екатерины!

Политическая точка зрения Екатерины весьма проста, но ее положение очень запутанно. Ее взгляды вполне совпадают с взглядами Бестужева: подобно ему, и она видит в Пруссии естественного врага России, подобно ему, она, несмотря на наличность Вестминстерского договора, стоит за абсолютный нейтралитет по отношению к Англии, подобно ему, опасается появления английской эскадры в Балтийском море.

С Апраксиным Екатерина и впрямь в большой дружбе и придает этой дружбе огромное значение. Апраксин действительно часто посещал великую княгиню до своего отъезда на фронт и говорил ей при этих встречах о том, что с открытием военных действий лучше бы обождать до весны, так как русские войска плохо снаряжены для зимнего похода против Пруссии. Но подобные разговоры Апраксин вел и с императрицей, и с Бестужевым, и с членами конференции и коллегий. Возможно, что Екатерина передавала содержание своих бесед с Апраксиным Вильямсу, не подозревая о том, что перед нею не только официальный посол Англии, но и тайный посол Пруссии. Но Вильяме мог получить свои сведения и из других источников и только пытаться придать им больший вес ссылкой на то, что раздобыл их у Екатерины.

Но хотя в ту пору никто в России еще и представления не имел о тех сведениях, которые получает Фридрих якобы от ближайшего окружения великой княгини, ее положение все же дает достаточно оснований к кривотолкам: она брала деньги от Вильямса, она любит его друга и протеже Понятовского. Подобные вещи не могут оставаться долго тайной. В донесениях французского посла давно упоминается о действии английского золота.

Понятовский, правда, настолько же скрытен, насколько Салтыков был нескромен, но какая от этого польза? Понятовский, хоть он и всецело поглощен своей страстью, все же политик. Он ненавидит польского короля, интригует против него, издевается над ним, где только к тому представляется возможность. Так как Август находится в состоянии войны с Фридрихом, то выпады против него со стороны Понятовского производят впечатление демонстрации симпатии к Фридриху.

В таком смысле они воспринимаются в первую очередь Петром, который за это начинает любить Понятовского.

Но не только Петр видит в Понятовском замаскированного врага "благого дела" (так именуется союз против Пруссии), на то же жалуется Дуглас в Париже, пишет аббат Берни из Парижа в Варшаву. Саксонско-польский двор просит в конце концов русский двор отослать не внушающего доверия и беспокойного молодого человека.

Елизавета охотно и быстро откомандировывает Понятовского. "Удар нанесен", – торжествует французская партия при русском дворе в день отъезда Понятовского.

Но Екатерина теперь уже не та, какою была два года тому назад. Она не так легко позволяет отобрать у нее Понятовского, как это было с Салтыковым. Впервые дает она почувствовать Бестужеву власть будущей императрицы, которой он в собственном интересе хочет ее сделать. Она требует от него, чтобы он побудил саксонский кабинет командировать Понятовского обратно в Петербург и назначить его там официальным посланником.

Бестужев делает это чрезвычайно неохотно, но у него нет выбора. Он дает понять графу Брюлю в Варшаве, что в настоящий момент было бы крупной ошибкой раздосадовать великокняжеский двор отказом в исполнении его просьбы. Три месяца борется Брюль с Бестужевым, борются кабинеты всех союзных держав с желанием влюбленной Екатерины – затем Понятовский возвращается в Петербург с портфелем посланника под мышкой и с орденом Белого Орла на груди.

В августе 1757 году русская армия выступает наконец в поход. Вскоре после этого она занимает крепость Мемель, не встретив особенного сопротивления, а 17 августа одерживает победу в сражении под Грос-Иегерндорфом. В Петербурге, в Вене и в Версале ликование. Все уже видят русские войска занявшими всю восточную Пруссию и приближающимися к силезской границе для соединения с войсками Марии-Терезии, видят прусского выскочку побежденным и погибшим – как вдруг происходит нечто абсолютно непостижимое: вместо того чтобы использовать свои победы и двинуться с возможной быстротой вперед, Апраксин сначала топчется две недели на одном месте, а потом быстрыми переходами, скорее напоминающими бегство, чем тактическое отступление, уводит армию обратно к Мемелю, сжигая за собой деревни, уничтожая свою поклажу и порох, заклепывая пушки.

Что же случилось? 27 августа в Петербурге заседал военный совет, вынесший решение об отступлении Апраксина, ввиду того что снабжение русской армии при ее дальнейшем продвижении вперед невозможно и армия обречена на голодную смерть. Сжигать же за собой деревни Апраксин вынужден был потому, что враг двигался за ним по пятам и хотел заставить его принять бой. Обо всем этом в Вене и Париже было известно очень мало. Елизавета 8 сентября при выходе из церкви упала в обморок, ей пришлось пустить кровь на площади в присутствии многочисленной толпы сошедшегося из окрестных деревень народа, и она на несколько дней потеряла способность речи.

Связь между тяжелым припадком императрицы и отступлением Апраксина кажется очевидной. За границей известно, что Петр определенно друг Фридриха и что Екатерина находится под влиянием Вильямса. Там предполагалось, что Апраксину дано было знать о близящейся смерти Елизаветы и что он поспешил обратно к другой границе, чтобы подчиниться политике Петра или – и это представляется еще более правдоподобным – чтобы поставить своих солдат в распоряжение Екатерины, если они ей понадобятся в ее борьбе за власть.

Екатерина сначала и представления не имеет об этих предположениях. Когда же она узнает об отступлении Апраксина и замечает, какое угнетающее впечатление это на всех производит, она отправляет ему письмо и заклинает его именем Бога продолжать наступление. На это письмо она не получает никакого ответа: в Петербурге принято решение принести Апраксина в жертву недовольству союзников. Его смещают с поста главнокомандующего, арестуют в Риге и против него возбуждается следствие. На его место назначается генерал Фермер.

Второй жертвой является Вильяме. Правда, его связь с Фридрихом не доказана, но она подозревается, и это подозрение подкрепляется фактом его дружбы с Екатериной. В октябре 1757 года Георгу дают знать, что его представитель в России не представляется более желанным и в конце октября Вильяме покидает Петербург, уступая место новому послу, графу Кейту. По прибытии в Лондон Вильяме предъявляет собственноручное письмо Екатерины, в котором значится:

"Я использую всякую возможность, которая тому представится, чтобы побудить Россию к заключению дружеского союза с Англией, в каковом усматриваю истинные интересы моей страны. Я буду неизменно во всех тех случаях, где сочту это необходимым для блага Европы и в особенности России, оказывать Англии преимущество перед нашим общим врагом – Францией, величие которой является позором для России".

Это письмо написано в исполненном сознания своего достоинства тоне повелительницы, имеющей свою собственную политическую программу и нисколько не сомневающейся в том, что недалек тот момент, когда она будет обладать властью, чтобы осуществить свою программу.

Ее сознание своей силы достигло полного развития, и она готова вступать в борьбу с целым светом. Она снова в интересном положении и на этот раз никто решительно не сомневается в том, кто отец ребенка. Не сомневается на этот счет и Петр. Он сам имеет ряд интрижек с певичками, фрейлинами и одну прочную любовную связь с племянницей вице-канцлера Воронцова. К Понятовскому он относится превосходно и лично имеет беседу с австрийским послом Эстергази, чтобы положить конец постоянным интригам против польского посланника. Но так как он по своей природе чрезвычайно нескромен, а к тому же часто пьян и зол на свою супругу совсем из других соображений, то как-то возглашает за столом перед собравшимися гостями: "Черт его знает, откуда берутся эти беременности моей жены. Я, право, не знаю, взять ли мне на себя ответственность за этого ребенка".

Лев Нарышкин, один из свидетелей этой сцены, озабочен и спешит к Екатерине.

– Вы дурни, – говорит она спокойно, – ступайте сейчас к великому князю и потребуйте, чтобы он присягнул в том, что он не спал со своей женой. Да скажите ему, что если он принесет эту присягу, то вы немедленно отправитесь к Александру Шувалову и сообщите ему об этом.

Вопрос о том, мог ли бы Петр по доброй воле принести эти присягу, – остается открытым. Во всяком случае, он не имеет ни малейшего желания впутываться в неприятности.

– Ступайте ко всем чертям и не говорите со мною больше на эту тему, – заявляет он посланцам Екатерины.

Со стороны Петра ей не угрожает никакая опасность. Но вот французы не перестают настаивать на удалении беспокоящего их польского посланника. Когда Екатерина узнает, что граф Брюль получил предписание отозвать Понятовского, она пишет Бестужеву: "Я знаю, что граф Брюль послушался бы нас даже в том случае, если бы все потребовали от него, чтобы он отказался от хлеба насущного. Если вы только будете действовать так, как я того желаю, то никто не осмелится воспротивиться вашей воле".

Сознание своей силы растет у Екатерины по мере того, как ухудшается здоровье Елизаветы. Она не колеблясь пускает в ход всю свою силу, чтобы сохранить своего возлюбленного и одерживает во второй раз победу. Понятовский остается. Но струна натянута до последних пределов.

В декабре Екатерина разрешается от бремени девочкой. Вторые роды значительно отличаются от первых. Правда, и дочка немедленно по появлении на свет Божий отбирается от матери и уносится к императрице, но на этот раз Екатерина подготовлена к этому, не испытывает почти никакого горя, ее материнское чувство раз навсегда заглушено. Правда, и на этот раз никто не заботится о роженице, двор устраивает без нее роскошные празднества, великий князь напивается без нее со своими собутыльниками, но теперь она сама заботится о своем развлечении, и самый характер этих развлечений свидетельствует о том, что она чувствует себя совершенно уверенной.

Под тем предлогом, будто она мерзнет, она распоряжается, чтобы у ее постели поставили несколько ширм, так что образуется нечто вроде потайного кабинета, из которого имеется выход в переднюю и который может быть по желанию отделен от кровати портьерой. В этом кабинете стоят несколько стульев и столиков, а также удобная кушетка, и когда отделяющая его от постели портьера отдергивается, то роженица оказывается окруженной веселым обществом гостей, вошедших со стороны передней. Если же портьера опускается, то роженица изолирована. Как-то вечером во время оживленной беседы раздается стук в дверь. Это стучит самый опасный из врагов Екатерины – Александр Шувалов, которого она называет не иначе как великим инквизитором. Все сходит прекрасно: компания за портьерой не издает ни звука, и "великий инквизитор" после продолжительной беседы с Екатериной удаляется в полном убеждении, что она совершенно одна. Удавшаяся шутка приводит всех в восторг, теперь они хотят закусить и выпить. Екатерина звонит прислуге и велит принести ужин, не меньше шести разных блюд, так как она-де умирает с голоду. Ее приказание точно исполняется, и час спустя изумленные лакеи убирают все шесть опустевших блюд.

"Этот вечер был одним из самых веселых в моей жизни", – пишет Екатерина в своих мемуарах.

Она стала капризной и требовательной. Обожание Понятовского, почтительное преклонение Вильямса, готовность к услугам Бестужева бросились ей в голову. Она неосторожна в своих развлечениях и высокомерна по отношению к своим врагам. Она насмехается над Шуваловым, резко обрывает французского посла и даже подчас недостаточно почтительна с Елизаветой. Она чрезвычайно похорошела, хотя ее красота и не так безупречна, как в свое время красота Елизаветы. Но зато она обладает гораздо более блестящим умом, все ее существо пышет весельем и отличается вместе с тем уравновешенностью, а главное – она отличается неподражаемым искусством обращаться с людьми.

Всякий, кто к ней приближается, неминуемо попадает под очарование ее личности. Большинство людей чувствует себя в ее присутствии особенно хорошо, потому что она умеет разговаривать с каждым на интересующие его темы и дает каждому возможность показать себя в выгодном свете. Только среди непосредственно ее окружающих лиц она иногда натыкается на противодействие: ее придворные фрейлины иногда как-то недостаточно почтительны. Они на стороне Петра, который дарит своим вниманием то ту, то другую из них, почему каждая и льстит себя надеждой сыграть в будущем роль маркизы Помпадур.

Больше всего шансов имеет в этом отношении графиня Воронцова. По отзывам Екатерины, она самая глупая и сама некрасивая женщина при дворе. Немец Шерер, апологет Петра, упоминает, что Воронцова "ругалась, как солдат, косила, дурно пахла и плевалась при разговоре". Стелин упоминает, что она была рябой и отличалась непомерно большим бюстом. Почему-то именно эта женщина пришлась Петру, несомненно отличающемуся каким-то ненормальным предрасположением, особенно по душе.

Екатерина понимает, что Воронцова значительно опаснее других – она племянница могущественного вице-канцлера и ее мечты идут значительно дальше того, чтобы сделаться царской любушкой. В интимном кружке Петра часто идут разговоры о необходимости "раздавить голову гадюки". В столь непосредственном соседстве с русским троном можно опасаться всяких насильственных актов. Екатерине известно, что Воронцова и во сне видит, как бы стать законной супругой Петра и российской императрицей: уже сейчас ясно, что после смерти Елизаветы враждебные отношения великокняжеской четы должны будут вылиться в острую форму.

В ноябре с Елизаветой приключается новый припадок. Пустота вокруг нее постепенно становится все больше. Не раз случается, что она желает переговорить с тем или иным вельможей и узнает, что данное лицо находится у великого князя или великой княгини. Каждый из них имеет свой клан, своих приверженцев как в России, так и за границей. Партия Екатерины при дворе слабее партии Петра – почти единственной ее опорой является Бестужев.

Тем не менее она не боится смерти Елизаветы: она знает, а еще более того чувствует всеми нервами, что позади своекорыстных участников обоих лагерей, позади стен дворца стоит темная, таинственная, исполинская сила – народ. И она знает, ощущает, что эта темная таинственная сила на ее стороне. Это-то и делает ее такой самоуверенной. Она не переоценивает своей силы и не недооценивает сил своих противников, она недооценивает только жизненные силы, таящиеся в больном теле Елизаветы. Императрице суждено прожить еще несколько лет, а Екатерине суждены еще тяжкие испытания до той поры, когда ее воспитание окажется завершенным и для нее пробьет решительный час.

Демонстративное восхищение Петра Фридрихом Прусским не беспокоит даже австрийского посла графа Эстер-гази, но тихие симпатии Екатерины к Англии не перестают тревожить французскую дипломатию. Все иностранные дворы убеждены в том, что как Екатерина, так и Петр могут быть подкуплены, и никто не находит в этом ничего предосудительного.

Мария-Терезия заключает с Петром как владетельным герцогом Гольштинским договор, согласно которому он получает сто тысяч гульденов и за это предоставляет в ее распоряжение свои гольштинские войска. Никто не сомневается в том, что эти вымуштрованные на прусский лад, носящие прусские мундиры и чувствующие по-прусски гольштинские войска окажутся в войне с Пруссией совершенно непригодными, но Мария-Терезия думает, что она подкупила жадного до денег Петра и сможет рассчитывать на его благодарную лояльность в случае его вступления на престол.

С Екатериной дело обстоит сложнее. Несмотря на отъезд Вильямса, подозрения насчет того, что в карманы Екатерины какими-то подземными каналами текут английские деньги, не утихают. Так как Франция в то время слишком бедна, чтобы прибегнуть к контрподкупу, то там помышляют о других путях, которыми можно было бы внушить русской великой княгине "соответствующие чувства".

Французы знают, что Екатерина переписывается со своей матерью, и так как они имеют столь же неверное представление о личности Иоганны-Елизаветы, как о ее влиянии на Екатерину, то в один прекрасный день на французского офицера маркиза де Френь возлагается щекотливое поручение навестить княгиню Цербстскую и побудить ее пустить в ход все свое материнское влияние для достижения "благой цели". Так как Цербстское княжество соблюдает нейтралитет, то маркизу, переодевшемуся в штатское платье, удается попасть через Гамбург в старый дворец, где его превосходно принимают.

С тех пор как услужливость княгини по отношению к Фридриху II принесла ей мало благодарности и почестей, но зато доставила много неприятностей, ее восхищение прусским королем в значительной мере охладело. Теперь она уже всецело мать российской великой княгини, получает от русской императрицы щедрую пенсию, а Франция союзная с Россией держава. Кроме того, де Френь приятный собеседник, а жизнь в Цербсте скучнее, чем была когда-либо. Иоганна-Елизавета радуется, что в Париже и Версале строят политические планы в расчете на ее персону. С той порывистостью, которая была ей всегда присуща в тех случаях, когда ей предоставлялась возможность сыграть политическую роль, она садится за стол и пишет обстоятельное письмо дочери, которое, однако, никогда не попадет в руки Екатерины, а попало, весьма вероятно, в руки Фридриха. Во всяком случае, Фридрих каким-то путем узнает о присутствии в Цербсте французского офицера и отдает приказ о немедленном аресте подозрительного иностранца.

Де Френь проводит целых пять лет в тюремном заключении, и только в 1763 г. Екатерине, к тому времени уже императрице, удается добиться его освобождения.

На княжество Цербстское налагается пеня в сто тысяч дукатов за то, что оно, вопреки своему нейтралитету, скрывало французского офицера.

Ввиду неудачи попытки воздействовать на Екатерину через ее мать французская партия при русском дворе придумывает гораздо более действенное средство, чтобы отделаться от нежелательной политики Екатерины.

Начинается с того, что французский посол л'Опиталь объявляет вице-канцлеру Воронцову, что получил от своего правительства инструкцию вести отныне переговоры исключительно с канцлером Бестужевым как единственном полномочным представителем российского правительства. Тщеславие Воронцова до крайности задето, а ненависть к Бестужеву доведена до степени белого каления.

Шуваловы заодно с л'Опиталем. Дело идет о том, чтобы пробудить императрицу от летаргического сна и побудить ее принять решительные меры против Бестужева. Елизавете начинают доказывать со всех сторон, что как в Версале, так и в Вене известно, что Бестужев подкуплен английским королем, называют даже точную цифру: двенадцать тысяч дукатов в год. Ей говорят, что Бестужев доставлял Апраксину письма Екатерины, называют даже людей, якобы видевших эти письма.

Чувство чести императрицы, которая истощила свою казну и пожертвовала своими солдатами для того, чтобы выполнить союзнические обязательства, чрезвычайно задето при мысли о том, что ее союзники чувствуют себя обиженными вследствие продажности ее генералов и министров и в результате изменнических махинаций великокняжеского двора. Александр Шувалов командируется в Нарву для личного допроса Апраксина. Апраксин клянется, что Екатерина никогда не пыталась склонить его к каким-нибудь поступкам, идущим вразрез с волей императрицы, но должен признать, что получал от нее письма и выдает эти письма. Они вполне безобидного содержания, но так или иначе, а великая княгиня, которой строжайше воспрещено вести какую бы то ни было политическую корреспонденцию, нарушила этот запрет, и Бестужев ей в том содействовал. Если нашлись два письма невинного содержания, то разве не могли быть написаны еще и другие, более опасные, которые уничтожены или спрятаны? И почему Екатерина вообще вмешивается не в свои дела?

Подозрительность старой самодержицы возбуждена, и ей не дают улечься. Разве великокняжеский двор не поступает уже давно только так, как ему хочется, разве он не издевается над всеми приказами императрицы? Разве Понятовский не остается в Петербурге вопреки ясно выраженному пожеланию Елизаветы, только потому, что этого хочет Екатерина, которой Бестужев подчиняется охотнее, чем своей государыне? Разве Гольштинский министр Штамке не получил польского ордена Белого Орла без согласия Елизаветы, но по желанию Петра и при содействии Бестужева? Разве все не толпятся при великокняжеском дворе, не курят фимиама будущим повелителям и не пренебрегают ее величеством?

Пока все это носит характер интриги против Бестужева, смешанной с поклепами на великокняжеский двор. Но в один прекрасный день является к Елизавете Петр, просит у нее прощения за свое дурное поведение и утверждает, что его советчиком был Бестужев. Теперь дело принимает другой оборот: Петр втянут в заговор, острие которого только косвенно направлено против канцлера.

Истинной целью является Екатерина. Все ее враги объединились, чтобы предупредить борьбу между обоими супругами, чтобы поскорее, пока еще не слишком поздно, пока Елизавета еще жива и Екатерина лишена возможности апеллировать к симпатиям общества, наложить на нее клеймо предательницы и устранить ее навсегда из политической жизни. Елизавету убеждают, что ей достаточно арестовать Бестужева и произвести обыск в его бумагах, чтобы найти документы, которые докажут наличность сговора между ним и Екатериной и по вопросу о престоле-наследовании.

При таком дворе, где столько же шпионов, сколько персон в наличном составе, ничто не остается тайной. Подобно тому, как враги Бестужева пронюхали об его планах на будущее, так и он получил сведения о направленной против него интриге. Он притворяется больным, принимает посетителей в халате и небритым, корчит гримасы, словно от сильной боли, и когда получает приглашение пожаловать 8 января на конференцию, отговаривается нездоровьем. Но Елизавета воспринимает это как простое неповиновение, приказывает ему непременно явиться и при самом входе в зал конференции его арестовывают.

Это происходит в Зимнем дворце в позднее послеобеденное время. Хотя Екатерина и живет в том же дворце, она еще вечером не знает ничего об аресте Бестужева. Только на следующее утро, в то время как она совершает свой туалет, Владислава передает записку от Понятовского. "Бестужев вчера арестован и лишен всех должностей и званий. Ваш ювелир Бернарди, Елагин и Адауров также арестованы".

Это страшная новость. Чем дольше Екатерина размышляет и обдумывает возможные последствия, тем беспросветнее и ужаснее кажется ей ее положение. Сам по себе арест Бестужева означает победу ее врагов, а то, что им не хватает до полного торжества, они могут теперь спокойно разыскать. Мигающие глазки Шувалова конечно же найдут в письменном столе Бестужева все необходимое: все компрометирующие письма, написанные рукой Екатерины, обнаружат ее аргументы в пользу оставления Понятовского в России, ее отношения к Вильямсу, ее взгляды на Елизавету и великого князя и прежде всего проект насчет престолонаследия. Если все это выйдет наружу – а как это может укрыться от великого инквизитора/ – тогда прощай не только мечта о русской короне, но, пожалуй, и свобода, а может быть, даже и жизнь. И в этом ужаснейшем положении у нее нет Бестужева, который мог бы ее поддержать.

В этот момент крайней опасности она обнаруживает все превосходство своего ума и характера. Вечером назначено венчание ее друга Льва Нарышкина. Она наряжается, идет в церковь, на ужин, на бал. Ни одна душа не говорит о происшедших арестах, никто о них как будто не знает, только великий князь вызывающе весел и демонстративно держится подальше от своей супруги: он надеется на ее изгнание и на возможность вступить в брак с Воронцовой. Екатерина с веселым лицом переходит от одного гостя к другому, болтает, смеется, по-видимому, ничего не подозревает. Подле князя Трубецкого, которому вместе с Шуваловым поручено производство дознания по делу Бестужева, она останавливается, громко восхищается красивыми лентами его маршальского жезла и шепотом добавляет:

– Что я слышу? Что это происходит? Чего у вас больше – преступников или преступлений?

Престарелый князь, застигнутый врасплох, бормочет:

– Мы сделали то, что нам было приказано. Бестужев арестован, и теперь мы ищем основания для его ареста.

Екатерина не сомневается, что эти основания будут найдены, но тем не менее остается до конца на балу, и никто не замечает мучительной тревоги, кроющейся за ее светлой улыбкой. Только на следующее утро она получает записочку от Бестужева: "Не беспокойтесь, я улучил время, чтобы сжечь все". Это большое утешение. Самые существенные улики уничтожены, теперь остается только выжидать, посмотреть, какую выгоду сумеют извлечь ее враги из того, что осталось, – из ее переписки с Апраксиным и ее отношений к Понятовскому.

Вокруг великой княгини становится все более пусто. Никто не смеет навещать ее; те люди, которые еще вчера видели в ней будущую повелительницу, видят в ней сегодня заподозренную, а завтра, может быть, увидят в ней и заклейменную. Сама она не ищет ни с кем встречи из опасения завлечь своих друзей в беду и, возможно, из боязни натолкнуться на обидный отказ.

И при дворе старается она ни к кому не приближаться; да и никто и не ищет ее близости. "Престиж великой княгини значительно понизился", – доносит л'Опиталь в Париж. Аналогичная депеша отправляется французскому резиденту в Гамбург и попадает на глаза княгине Цербстской. Та впервые в жизни пишет дочери действительно сердечное, теплое письмо, заклинает ее униженно пасть к ногам Елизаветы и вымолить ее прощение.

Как раз это письмо не попадает в руки Екатерины. Она, впрочем, и не вняла бы совету матери. Не гордость удерживает ее от того, чтобы просить прощения у Елизаветы, а правильное понимание того, что подобное поведение было бы равнозначно признанию своей вины. Она сделала много такого, что должно было обозлить Елизавету, но не совершила ни одного поступка, который повредил бы интересам России. Ее любовь к России – искренняя, и в этом отношении она не чувствует за собой ни малейшей вины, она твердо убеждена, что Бестужев и она – подлинные патриоты и что, не считая придворной камарильи, весь народ на ее стороне.

У Екатерины есть камердинер по имени Шкурин. Во времена Чоглоковой он оказывал последней шпионские услуги. Екатерина как-то изобличила его и отвесила ему звонкую пощечину. Этот русский метод воздействия возымел чудотворное влияние: с того дня Шкурин ее преданнейший и вернейший слуга… На одного из его друзей возложена охрана Бернарди, а кроме того, он знаком с одним музыкантом, состоящим на службе у Бестужева, которому разрешено посещать дом арестованного канцлера. При помощи Шкурина и его приятелей Екатерина вступает в переписку с арестованными и предупреждает таким образом величайшую опасность: возможность их противоречивых показаний. На глазах у Шкурина она сжигает все свои бумаги, даже свою приходно-расходную книжку и то маленькое сочинение "Портрет пятнадцатилетнего философа", которое написала в свое время по инициативе Гюлленборга.

Вскоре ее положение еще ухудшается: музыкант, о котором упоминалось выше, арестован и при нем нашли записку Понятовского на имя Бестужева. Записка совершено невинного содержания, но она адресована как-никак государственному преступнику. Министерство категорически требует от польского короля отозвать Понятовского. Екатерина совершенно бессильна. Последний исход – обратиться к Петру с просьбой о его заступничестве – тоже недоступен: Петр с момента ареста Бестужева не говорит ей ни слова, ни заходит к ней в комнату, не обращается к ней ни за какими советами, как это делал бывало. Он немедленно перешел на сторону ее врагов.

Воронцов теперь стал канцлером, он уже предвкушает, как Екатерину отправят в изгнание, а его племянница займет подле Петра место на российском троне. Эта перспектива, правда, не по вкусу Шуваловым, которые не хотят допустить никого до столь привилегированного положения. Шуваловы мечтают выслать после смерти Елизаветы всю великокняжескую семью (в том числе и малолетнего Павла), в Гольштинию, освободив из Шлиссель-буржской крепости Иоанна, возвести его на престол и в качестве его освободителей сделаться хозяевами России. Новые люди, вставшие у власти, согласны друг с другом не во всех деталях, но в одном пункте между ними разногласий не имеется: роль Екатерины кончена. Все скрывавшие доселе перед нею свои враждебные замыслы теперь открыто выказывают ей свое презрение.

28 февраля Понятовский просит Екатерину приехать в придворный театр. Он не только сам желает повидать еще раз свою возлюбленную хоть издали, но хочет, чтобы и другие ее видели и чтобы слухи о том, что она в опале или сослана, умолкли. Она заказывает на вечер коляску. Вскоре появляется Александр Шувалов и сообщает, что ее намерение отправиться в театр не нравится великому князю. Она понимает причину: если она поедет в театр, то ее должны будут сопровождать фрейлины, и Петр потеряет, таким образом, возможность поужинать с Воронцовой.

В последнее время, когда она не показывалась в свете, она охотно предоставляла Петру эту возможность, но сегодня ей необходимо во что бы то ни стало быть в театре. Она настаивает на своем, а Петр на своем. Он даже прибегает в ее комнату, устраивает ей сцену, они говорят резкости, но ни один не может переубедить другого. Перед самым началом представления Екатерина справляется у Шувалова, поданы ли лошади. Тот докладывает, что великий князь запретил предоставлять в ее распоряжение коляску. Она глубоко обижена, но в глубине души даже довольна случаю излить накопившееся за несколько недель озлобление.

– В таком случае я отправлюсь пешком, – говорит она, – а если моим фрейлинам и кавалерам запретят меня сопровождать, то отправлюсь одна. А кроме того, я немедленно обращусь с письменной жалобой к императрице.

Шувалов нервно мигает глазами, как обычно, и спрашивает:

– Что вы изволите написать ее величеству?

– Я напишу ей, как со мною обращаются. Я напишу ей, что вы содействуете встречам великого князя с моими фрейлинами и с этой целью хотите помешать мне отправиться в театр, где я могла бы иметь счастье видеть ее величество. Кроме того, я попрошу императрицу отослать меня к моей матери. Мне надоело сидеть одной и покину той у себя в комнате и повергать в несчастье каждого, кто ко мне приближается. Все это я напишу императрице, и посмотрим, хватит ли у вас мужества не передать ей мое письмо.

Шувалов, подобно большинству людей, видел Екатерину до сих пор только добродушно и кротко настроенной. Ее взрыв гнева производит на него большое впечатление, и он молча удаляется. Екатерина немедленно садится писать письмо императрице на русском языке. Письмо это отнюдь не в том высокомерном тоне, как она пригрозила Шувалову, она, наоборот, старается подыскивать возможно более трогательные и нежные выражения. Она благодарит Елизавету за все оказанные ею благодеяния, скорбит о том, что утратила ее благоволение и просит разрешить ей, ввиду своего расстроенного здоровья, вернуться к матери. Ни одной из тех жалоб, о которых она говорила Шувалову! Но достаточно было одной угрозы.

Когда она посылает за Шуваловым, он появляется с извещением о том, что лошади поданы. Она вручает ему письмо и говорит, что освобождает от исполнения обязанностей всех тех фрейлин, которым не хотят ее сопровождать. Когда она проходит через вестибюль, в котором Петр играет, как обычно, в карты с Шуваловым, последний встает, чего до сих пор никогда не делал. Он отвешивает ей низкий поклон, и Екатерина отвечает низким реверансом. По ее возвращении из театра Шувалов сообщает, что императрица желает лично с ней переговорить.

Это как раз то, чего она добивалась.

Но ей приходится долго дожидаться этого разговора. День за днем, неделя за неделей проходят, а Елизавета не дает о себе знать. Тем временем – и Екатерине это известно – ее недруги стараются изо всех сил раздобыть какую-нибудь явную против нее улику. Бестужева допрашивают ежедневно, все бумаги его перерыты – никакого результата. Он до своего ареста навел полный порядок, у него не находят ни одной строчки, писанной Екатериной. А из его показаний явствует, что он, несмотря на все, верит в ее, а следовательно – и свое будущее. Он не выдает ее ни словом.

Екатерине неизвестно ничего о результатах дознания. Она знает только, что от мигающих глаз "великого инквизитора" не укроется ни один уголок, ни одна щелка в доме Бестужева. Признаки царской немилости множатся с каждым днем, лица придворных становятся все холоднее. В один прекрасный день арестовывают Владиславу. Когда Шувалов доводит это до сведения Екатерины, она разражается слезами. Своим фрейлинам она говорит – и просит всем это передать, – что если к ней приставят на место Владиславы какую-нибудь неприятную особу, то пусть та заранее знает, что с нею будут обращаться самым дурным образом, пусть даже готовится к побоям. Это все говорится на языке беспомощности, униженности, подавленности: ее стальные нервы действительно подорваны этими неделями выжидания, упорным молчанием Елизаветы, необычайным, дышащим враждебностью одиночеством.

Однажды ночью, между двумя и тремя часами, она зовет камеристку' и умирающим голосом сообщает, что чувствует себя ужасно плохо и просит прислать исповедника. Вместо исповедника появляется сначала Шувалов, а затем два врача, которые щупают пульс, качают головами и предлагают, как обычно, пустить кровь.

– Тело мое не нуждается больше в помощи, – шепчет она, – но душа моя в опасности.

В конце концов ей не могут отказать в духовнике и посылают за ним. Священник не глуп, он быстро соображает в чем дело, он настроен благожелательно, как и все духовенство, и после двухчасовой беседы, на протяжении которой мало говорится о спасении ее души, обещает сейчас же замолвить перед императрицей словечко в пользу ее несчастной племянницы.

Тем временем настало утро, то есть тот момент, когда императрица ложится спать. Священнику приходится подождать, пока ее величество встанет от своего беспокойного сна, чтобы сказать ей, что великая княгиня несомненно помрет с горя и тоски, если государыня не найдет способа ее утешить. Такому призыву Елизавета не в силах противостоять: вечером она велит передать Екатерине, что еще наступающей ночью пригласит ее к себе.

В десять часов вечера Екатерина принаряжается, затем ложится в платье на диван и спит до тех пор, пока не является Шувалов, чтобы отвести ее к императрице. Как это она не разгуливает беспокойно из угла в угол, не обдумывает всего, что надо будет сказать, о чем ее смогут спросить, не обсуждает своей защитительной речи, не подыскивает эффектных слов? Ее спокойствие после нервного кризиса и перед решительным разговором удивительно. Ее обвинители и судьи волнуются больше, чем она. В то время как она спит, Елизавета делает всевозможные приготовления, расставляет в своей комнате ширмы и прячет за ними Шувалова, велит принести письма Апраксина (единственный обвинительный материал) и кладет их в свой золотой умывальник. Великий князь жаждет давать показания против своей жены, опасается оставить ее с глазу на глаз с Елизаветой, с нетерпением дожидается на пороге своей комнаты ее появления, чтобы войти одновременно с нею к императрице.

Отчего они все боятся этой одинокой, беспомощной Екатерины? Они опасаются того, о чем свидетельствует ее спокойный сон: силы ее личности. Так спят гениальные полководцы накануне решительного сражения, испытанные бретеры накануне дуэли не на жизнь и на смерть.

В половине второго появляется Шувалов и будит спящую. Они идут через ночной дворец – не столь тихий, как обычно в эту пору. Караульные не так безразличны и сонливы, как в другие ночи, в замочные скважины из-за портьер подглядывают любопытные взоры, впиваются в лицо, в поступь великой княгини, шествующей навстречу своей судьбе. Сердце ее теперь бьется тревожно и взволнованно. Но это к лучшему. Она отнюдь не намерена приводить Елизавете холодные аргументы, она не хочет трезвого и бесконечного диспута о правде и справедливости, она хочет растрогать императрицу.

Когда она входит к Елизавете, то застает там Петра. Едва она видит императрицу, как падает к ее ногам и со слезами на глазах умоляет ее еще раз разрешить ей вернуться к себе на родину. Елизавета хочет поднять коленопреклоненную. Ее великий гнев остыл. Как и шесть недель тому назад, мольба Екатерины разрешить ей покинуть навсегда Россию пробуждает в душе императрицы ряд забот, с которыми эта больная женщина не чувствует себя больше в силах справиться.

– Как можете вы желать того, чтоб я вас отослала. Подумайте о том, что у вас есть дети.

– Мои дети в ваших руках, и им не может быть лучше. Я надеюсь, вы их не оставите своим попечением.

– Но какую причину должна я сообщить свету, если отошлю вас?

– Ваше величество просто объяснит, если сочтет это правильным, чем я вызвала вашу немилость и ненависть великого князя.

Лицо Елизаветы становится все озабоченнее: сказать всему свету то, что она во что бы то ни стало хотела от него скрыть!

– А на какие средства станете вы жить у ваших родственников?

– На те же средства, на которые жила до того, как вы оказали мне великую честь, пригласив меня сюда.

– Ваша матушка покинула свою страну и уехала в Париж.

– Я знаю это. Моя мать была предана интересам России, и это вызвало против нее гнев прусского короля.

Этот аргумент неопровержим. Елизавета снова приглашает Екатерину подняться с колен и задумчиво ходит взад и вперед по комнате. Екатерина уже понимает, что ее не отошлют. Но о чем думает Елизавета, шагая из одного угла огромной комнаты в другой? Внезапно она снова обращается к Екатерине.

– Господь свидетель тому, как много слез я пролила, когда вы заболели по приезде в Россию, и если бы я вас не любила, то не оставила бы вас здесь.

Это не слова, продиктованные гневом, не речь обвинителя. Почему Елизавета вспоминает как раз о тех часах, когда тревожилась за Екатерину, дрожала за ее жизнь? Еще раз, после нескольких лет вражды, в момент, когда над головой Екатерины нависли тучи черных подозрений, изначальная, искренняя и нерушимая любовь к ней Елизаветы прорывается сквозь накопившуюся злобу императрицы против непослушной, сквозь ненависть стареющей женщины к молодой, сквозь те железные кольца, которыми она, как ей кажется, оковала свою душу. Тщетно роется она в своей памяти в поисках тех мрачных возводимых на Екатерину обвинений, которыми ее пичкают окружающие на протяжении месяцев. То, что ей удается извлечь, не может противостоять ясному взору Екатерины.

– Вы необычайно горды. Вы думаете, что нет никого умнее вас.

– Если б я это думала, то настоящее мое положение доказало бы, как жестоко я ошибалась.

Во время этого разговора великий князь перешептывается с Александром Шуваловым. Екатерина прислушивается краем уха к этому шепоту и улавливает слова:

– Она ужасно злая и упрямая.

Екатерина хочет объясниться с Петром в присутствии императрицы. Она оборачивается к нему и говорит:

– Если вы говорите обо мне, то могу заявить с величайшим удовольствием в присутствии ее величества, что я зла по отношению к тем, кто дает вам дурные советы, и что я стала упрямой с тех пор, как убедилась в том, что мое старание угодить вам вызвало в вас только ненависть ко мне.

Петр обращается к Елизавете:

– Ваше величество, извольте убедиться из ее слов, на сколько она злой человек.

Но Елизавета поглощена собственными мыслями. Какой же это зуб она имела против Екатерины? Почему это все ее друзья советовали ей возможно строже допросить великую княгиню?

– Вы вмешиваетесь в дела, которые вас абсолютно не касаются. Как это вы, к примеру, могли осмелиться отдавать приказания генералу Апраксину?

– Я? Мне никогда и в голову не приходило отдавать ему приказания.

– Как? Вы отрекаетесь от того, что писали ему? Ваши письма лежат здесь, в этом умывальнике. Ведь вам запрещено было писать?

– Это правда, я нарушила запрет, а потому и прошу о прощении. Но так как мои письма здесь, то ваше величество, прочтя их, смогут убедиться, что я никогда никаких приказаний не давала, а только просила об исполнении приказов вашего величества.

– Бестужев утверждает, что было еще много других писем.

– Если Бестужев это утверждает, то он лжет.

– Ладно, если он возводит на вас поклеп, то я велю его пытать.

– Ваше величество вольны поступать так, как вам заблагорассудится. Я могу лишь повторить, что написала только эти два письма.

Силы Елизаветы подходят к концу. У нее нет никаких улик против Екатерины. Ее советники наговорили ей, что Екатерина и Бестужев государственные изменники и что она, в интересах сохранения своего европейского престижа, обязана расследовать это дело во всех мельчайших подробностях. Но это расследование ни к чему не приводит. Екатерина стоит перед нею спокойно, в сознании своей силы и правоты – воплощение образа оскорбленной невинности. А может быть, она все же согрешила, изменила, предала – кто знает? Елизавета слишком утомлена, слишком слаба, она неровня этой здоровой, выспавшейся женщине, этому спокойному ясному уму.

Тем временем взбешенный великий князь огрызается на свою супругу. Он готов перемыть все их семейное грязное белье. Все это не ново для Елизаветы. Она знает, что Екатерина не ангел, но уже примирилась с тем, что великокняжеский двор не рассадник добродетели. И когда Екатерина спокойно, с чувством меры и достоинства отвечает на все обидные обвинения, Елизавета, которая и сама далеко не ангел, чувствует, что ее невольно тянет к этой с таким достоинством держащей себя женщине, к этому исполненному силы и благородства существу. Голос раздраженного Петра визглив, режет ей уши. Петр дурак – он никогда не понимает, в чем главная суть. Елизавета не так умна, как Екатерина, но обладает здоровым инстинктом и в решительные моменты всегда понимает, где надо поставить точку. Она внезапно подходит совсем близко к Екатерине и шепчет ей:

– Я многое бы еще могла сказать, но я не хочу здесь говорить, чтобы не вызвать еще большего раздора между вами обоими.

Екатерина понимает. В ней тоже рассеивается накопившееся за столько недель чувство горькой обиды, она охотно забывает, что пришла сюда в качестве обвиненной, и она шепчет взволнованным голосом:

– Я тоже не могу теперь высказаться, хотя и ощущаю настоятельное желание излить перед вами свое сердце и раскрыть свою душу.

В глазах обеих женщин искренние слезы. Что в конце концов произошло? От обвинений Воронцовых и Шуваловых ничего как будто не осталось…

На следующий день всякий желающий может услышать из уст Елизаветы, что ее племянник олух, а Екатерина очень умная женщина.

Несколько дней спустя императрица снова приглашает Екатерину к себе, но об этом состоявшемся между ними разговоре сведений не имеется. Мемуары Екатерины обрываются на том моменте, как она вошла в покои Елизаветы, в которых на этот раз уже никто не был спрятан за Фирмами и где вообще не было никого постороннего.

Но сохранилось еще одно письмо, написанное Екатериной Елизавете на другой день после этого разговора, непосредственно перед отъездом в Ораниенбаум: "Когда я вспоминаю о милостивых словах, которые я удостоилась услышать из благословенных уст вашего величества, то на глазах моих выступают слезы радости".

Об отъезде на родину, об изгнании и опале нет больше и речи. В день рождения Екатерины, 21 апреля, императрица просит передать ей, что пила за ее здоровье. Она разрешает Екатерине раз в неделю приезжать в Петергоф навещать детей. Из ее уст не раздается больше ни одного резкого слова по адресу великой княгини. И все же о настоящей дружбе не может быть и речи.

Под предлогом необходимости проделать курс лечения минеральными водами Екатерина живет в Ораниенбауме очень уединенно, в каком-то отдаленном павильоне. Она не принимает участия в петергофских празднествах, хоть ей и нечего больше опасаться оскорблений. Ее вчерашние враги со всех сторон стараются вновь снискать ее благоволение. Радужные мечты Воронцовой рассеялись, она снова удовлетворяется ролью будущей маркизы Помпадур и жаждет услышать любезное слово из уст великой княгини. Французы напуганы и начинают восстанавливать ущерб, причиненный их неуместными стараниями. Французское и русское правительства принимают решение возместить брату Екатерины, владетельному князю Цербстскому, понесенные им денежные убытки.

Но начатые производством дознания должны быть как-нибудь доведены до конца, хотя уже совершенно ясно, что ни к каким результатам они не приведут. Никто уже, в сущности, и не желает, чтобы они привели к результату. Но раз уж арестовали фельдмаршала и канцлера, то невозможно просто выпустить их, как каких-нибудь бродяг. Судебное следствие по делу Апраксина начинается через год после его ареста. В первый же день с несчастным фельдмаршалом случился удар. Говорят, что это произошло только потому, что он не дослушал до конца фразы судебного следователя:

– Нам не остается в таком случае ничего другого, как…

На этом месте огромный, толстый, апоплексически сложенный Апраксин падает на пол. Он, видимо, опасался, что концом фразы окажутся слова: "подвергнуть вас пытке". В действительности же судебный следователь намерен был закончить свою фразу словами: "…отпустить вас на свободу".

Следствие по делу Бестужева длится целый год и заканчивается признанием его виновным в оскорблении величества. Его лишают званий и должностей и ссылают в одно из его поместий. То обстоятельство, что не решаются конфисковать имущество, доказывает, насколько незначителен был собранный против него обвинительный материал. Так как и он, и Екатерина сожгли все главные документы, то останется навсегда невыясненным, был ли этот приговор слишком суров или слишком мягок.

Остальные арестованные были подвергнуты такому же мягкому наказанию.

Понятовский, несмотря на то, что официально он отозван, проводит все тревожное для его возлюбленной время в Петербурге, поблизости от нее. Он притворяется больным, проводит целые дни в постели, а по ночам переодевается до неузнаваемости, напяливает на голову белокурый парик и отправляет в Ораниенбаум. Когда караульные его окликают, он отвечает, что идет "музыкант великого князя". Екатерина встречается с ним каждую ночь в отдаленном павильоне.

Давно ли этот юный поляк боялся опасностей и риска, сопряженных с любовью? После трех лет пылкой страсти и пред лицом неизбежной разлуки он решается на самые смелые поступки, чтобы только еще раз повидать свою возлюбленную. Выросло ли его чувство, или Екатерина заразила его своей храбростью, но, во всяком случае, оба они, стоявшие уже раз на краю бездонной пропасти, обнаруживают какое-то невероятное, граничащее с наглостью, мужество.

После того как их любовь взбудоражила всю Европу, привела к падению Бестужева и чуть было не повлекла за собой изгнание Екатерины, случается еще один эпизод, который грозит катастрофой и в конце концов после сравнительно благополучной развязки ускоряет финал Романа.

Однажды ночью, когда Понятовский выходит из павильона для свиданий, его задерживают в темном ораниенбаумском парке трое верховых, хватают, как вора, за шиворот и тащат к великому князю. Петр притворяется, будто думает, что его жизни грозит опасность от этого переодетого незнакомца, а может быть, и впрямь так думает, и Брокдорф громко советует ему не церемониться и тут же убить этого подозрительного типа. Понятовский молчит, как это велят рыцарские традиции польского дворянства. Но именно это-то и выводит Петра из себя. Поведение любовника его супруги ему до того непонятно, что он начинает предполагать, не заговорщик ли этот молчаливый человек. Если бы не настойчивые старания Льва Нарышкина, Понятовский не вышел бы из этой истории живым. В конце концов его передают Александру Шувалову, который считает самым благоразумным отпустить посла польского короля на свободу и не подымать скандала: он уже тоже понял, что с Екатериной лучше жить в мире.

Но окончательно захваченный страстью молодой человек все еще не может решиться уехать. Он старается придумать новый способ, чтобы повидаться со своей возлюбленной, и находит его. Танцуя в Петергофе с Елизаветой Воронцовой, он шепчет ей на ухо: "Вам было бы так легко сделать всех нас счастливыми". Воронцова соображает, что у нее появляется долгожданный случай сделать неприступную великую княгиню ей обязанной, и в ту же ночь приводит Понятовского к Петру.

– Ну, не величайший ли ты дурень, – восклицает Петр, – отчего ты сразу не доверился мне? Если б я знал в чем дело, ты не имел бы всех этих неприятностей.

Понятовский настолько сообразителен, что не жалуется на перенесенные неприятности, а вместо этого начинает восхищаться превосходной дисциплиной гольштинских солдат, несших караул. Это невероятно льстит тщеславию Петра, его высочество приходит в прекрасное настроение, пара бутылок вина еще больше улучшает его. Петру приходит в голову блестящая мысль: он бежит в комнату Екатерины, будит спящую, заставляет ее наскоро накинуть поверх ночной сорочки пеньюар, не дает ей даже времени надеть чулки и туфли и ведет ее чуть ли не босой к Понятовскому и Воронцовой.

– Вот, – восклицает он, – я думаю, что все будут мною довольны!

Больше всех доволен сам Петр. Это для него полнейший триумф, кульминационный пункт его брачной жизни, исполнение его заветных мечтаний. С самого дня своей свадьбы старался он оскорбить достоинство стоящей несравненно выше его супруги двумя способами: тем, что обманывал ее с другими женщинами, и тем, что не возражал, чтобы она сходилась с другими мужчинами. Наконец-то создалась такая ситуация, при которой он, держа под руку свою метрессу, может с усмешкой взирать на Екатерину и ее любовника.

Он в восторге, и сам создает еще несколько раз подобную ситуацию, приглашая Понятовского в Ораниенбаум, где дожидается его в обществе Екатерины и Воронцовой. Когда после ужина вчетвером он заявляет с улыбкой: "Ну-с, дети, я думаю, что вы в нас больше не нуждаетесь!" – и удаляется с довольным видом об руку со своей любовницей, то отнюдь не чувствует себя рогатым мужем, а наоборот – настоящим, полноценным, превосходящим свою жену мужчиной. Его услужливость совершенно искренна, ее источником является не подозрительная доброта, а откровенное презрение к своему браку. Понятовскому не приходится больше прибегать к белокурому парику, ему нечего больше опасаться караульных Петра.

Но именно эта-то ситуация и представляется Екатерине невыносимой. Она готова на самые отчаянные приключения и эскапады, но ее страшит необходимость находиться в абсолютной зависимости от болтливого великого князя и благоволения его ненавистной подруги. Кроме того, она по натуре не цинична, как Петр, а романтична. То, что доставляет удовольствие и радость Петру, – низведение любви к забавной любовной интрижке – оскорбляет ее чувство. Она не в состоянии снести, что Петр видит в Понятовском только Воронцову в образе мужчины. Она считает Понятовского своей единственной большой любовью, не знает другой. Такой же любовью любила бы она Петра, если бы тот был достоин этого чувства, или Салтыкова, если бы тот оставался ей верен.

Но прежде всего она не переносит новой дружбы с Петром, этой низменной дружбы на почве обоюдного прелюбодеяния. С присущим ей прозорливым инстинктом она постигает, что это примирение с мужем представляет большую опасность для ее будущности, чем все происки ее врагов. Великая цель, которую она поставила пред собой, не терпит общности между нею и Петром. Хотя Петр изъявляет готовность написать польскому королю и просить оставить Понятовского в Петербурге, Екатерина предпочитает расстаться со своим возлюбленным, убежденная в том, что их чувство переживет хворую императрицу, а после смерти Елизаветы она, Екатерина, будет иметь достаточно власти, чтобы призвать Понятовского в Россию, когда ей это только заблагорассудится.

Ее переписка с Понятовским исполнена нежности, как переписка между невестой и женихом, и вместе с тем уверенной надежды на скорое окончательное соединение.