Экономика идентичности. Как наши идеалы и социальные нормы определяют кем мы работаем, сколько зарабатываем и насколько несчастны

Глава 1. Введение

Энн Хопкинс была принята в отделение компании Price Waterhouse по работе с государственными структурами в 1978 году. По свидетельству всех клиентов, она показала себя трудолюбивым и исполнительным работником. Она отыскала буквально в мусорной корзине запрос на предложение от Государственного департамента и превратила его в контракт, который стоил примерно 25 млн долларов[1]. Это был самый крупный контракт по консалтингу, который когда-либо был заключен компанией, и клиенты в Государственном департаменте восторгались работой Энн Хопкинс. В 1982 году она, единственная женщина среди 88 кандидатов, была выдвинута на должность партнера[2]. Однако это назначение так и не состоялось.

Что было негативным в ее работе? Коллеги жаловались на ее поведение и на то, как она обращалась с подчиненными. В своих письменных комментариях по поводу назначения старшие партнеры замечали: «Ей необходима школа хороших манер», «мачо» и «чересчур много компенсации, чтобы быть женщиной». Ее руководитель, который поддерживал ее, сказал, что если она хочет стать партнером, то должна «двигаться более женственно, говорить более женственно, одеваться более женственно, а также делать макияж, носить драгоценности и сделать стильную прическу»[3].

Хопкинс подала в суд, обвинив компанию в дискриминации по половому признаку, на основании параграфа VII Акта о гражданских правах. После нескольких слушаний разбирательство в 1988 году достигло Верховного суда США, который принял вердикт, согласно которому компания Price Waterhouse применила в отношении Энн Хопкинс политику двойных стандартов. Заключение суда гласило, что «работодатель, который возражает против проявлений агрессивности со стороны женщин, чья должность требует этого качества, ставит женщину в безвыходное и недопустимое положение, согласно пункту 22 Акта: «Увольнение с работы, если женщины ведут себя агрессивно, и увольнение с работы, если они этого не делают»[4].

Судебное разбирательство «Price Waterhouse против Хопкинс» – это иллюстрация экономики идентичности. В данном случае все исходили из современных норм поведения, ибо предполагалось, что мужчины должны вести себя в стиле традиционном для мужчин, а женщины – в стиле традиционном для женщин. Мы могли бы интерпретировать эти мнения как отражение базовых вкусов или предпочтений мужчин, – которым попросту нравилось работать с женщинами, чьи походка и манеры были «более женственными». Но эти мнения не являются базовыми вкусами человека, типа «мне нравятся бананы» или «мне нравятся апельсины», которые относятся к сфере экономической теории торговли. Скорее, эти вкусы вытекают из норм, которые мы определяем как социальные правила по поводу того, как должны поступать люди при взаимодействии с теми или иными людьми. Эти правила могут быть эксплицитными, явным образом выраженными, а порой могут быть имплицитными – то есть в значительной степени скрытыми внутри человека, и зачастую очень глубоко. «Преференции», или «вкусы», которые вытекают из этих норм, часто являются предметом спора, и, как в случае с Хопкинс, эти споры могут переноситься в суд.

Эта книга вводит в экономику идентичность и связанные с ней нормы. Современная экономическая наука уже не ограничивает себя вопросами потребления и дохода: она рассматривает также и разнообразные неэкономические мотивы. Однако экономика идентичности привносит нечто новое. Во всяком социальном контексте у людей имеется представление о том, кем они являются, которое связано с их убеждениями и проявляется в их поведении. Эти представления, как мы увидим, играют важную роль в экономике.

Мы начинаем нашу книгу со случая с Хопкинс, поскольку тип идентичности, имеющий место в данной ситуации, – идентичность пола – является совершенно очевидным. Даже когда дети столь малы, что лишь учатся ходить, они уже узнают, что мальчики и девочки должны действовать по-разному. Однако пол (и, очевидно, также и раса) – это лишь наиболее явное проявление идентичности и норм. В нашей книге мы рассматриваем нормы во многих различных контекстах – на рабочем месте, дома и в школе.

Чтобы увидеть проявления идентичности в экономической жизни, давайте приведем другой пример. Этот пример взят там, где его можно ожидать менее всего. По всеобщему мнению, основное занятие на Уолл-стрит – делать деньги. История компании Goldman Sachs Чарльза Эллиса показывает, что как это ни парадоксально, но финансовый успех партнерства приходит в результате подчинения этой цели другим целям (по крайней мере, в краткосрочной перспективе)[5]. Скорее, финансовый успех компании проистекал из идеала, подобного броскому лозунгу Военно-воздушных сил США: «Служба превыше всего». Сотрудники были убеждены, что они в первую очередь должны служить интересам фирмы. Как недавно сказал нам управляющий директор компании: «В Goldman Sachs мы бежим на огонь, а не от него». Принципы бизнеса Goldman Sachs (а их 14) были сформулированы в 1970-х годах сопредседателем совета директоров компании Джоном Уайтхедом, который опасался, что компания может в процессе роста растерять свои основополагающие ценности. Первый принцип гласит: «Интересы наших клиентов всегда являются наиболее приоритетными. Наш опыт показывает, что, если мы обслуживаем наших клиентов хорошо, успех не заставит себя ждать». Эти принципы также провозглашают посвящение себя командной работе, приверженность инновациям и строгое следование правилам и стандартам. Последний принцип гласит: «Честность лежит в сердце нашего бизнеса. Мы ожидаем, что наши сотрудники будут придерживаться высоких этических стандартов во всем, что мы делаем, – и на рабочем месте, и в личной жизни»[6].

Компания Goldman Sachs является примером экономики идентичности в действии – подобно примерам из области Вооруженных сил, равно как и примерам других гражданских компаний, которые мы рассмотрим ниже. Сотрудники не ведут себя в соответствии с базовыми вкусами: принимая принципы Уайтхеда, они идентифицируют себя с компанией и придерживаются ее идеалов, – как в профессиональной, так и в личной жизни. Их кредо: «Абсолютная лояльность компании и партнерству»[7].

Наша работа по соединению идентичности и экономической науки началась в 1995 году. Так совпало, что мы находились в Беркли (где Джордж был профессором, а Рэйчел – студенткой последнего курса) и проживали в Вашингтоне, округ Колумбия. Джордж тогда перешел в Институт Брукингса, а его супруга работала в Совете Федерального резерва США. Рэйчел училась в Университете Мэриленда.

Начало экономики идентичности положило письмо Джорджу от Рэйчел, в котором речь шла о том, что его последняя работа была ошибочной[8]. Он игнорировал понятие идентичности, писала она, и, кроме того (что было очень важно), это понятие отсутствовало в экономической науке в целом. Мы решили встретиться. Не исключено, полагали мы, что понятие идентичности уже присутствовало в тогдашней экономической науке; возможно, оно уже было включено в то, что мы называли «вкусами».

Мы обсуждали эти вопросы несколько месяцев. Мы дискутировали по поводу исследований социологов, антропологов, психологов, специалистов в сфере политических наук, историков и литературных критиков. Наши обсуждения были сосредоточены на проблеме идентичности: что люди думают о том, как они и другие должны себя вести, как общество учит их вести себя соответствующим образом и насколько люди бывают мотивированы этими убеждениями, – иногда до такой степени, что они готовы умереть за них. Мы стремились сформулировать многие идеи и нюансы и разработать основополагающее определение идентичности, которое можно было бы легко инкорпорировать в экономическую науку. И мы пришли к выводу, что включение понятия идентичности может иметь последствия для самых разных областей, даже таких далеких друг от друга, как макроэкономика и экономика образования[9].

Эта книга формулирует принципы такой экономической науки, в которой вкусы людей варьируют в зависимости от социального контекста. Идентичность и нормы привносят в представление о вкусах нечто новое. «Растительная» разновидность вкусов в отношении бананов и апельсинов, если продолжить приведенный ранее пример, рассматривается в целом как характеристика человека. В противоположность этому идентичности и нормы приводят нас к теории принятия решений в ситуации, когда имеет значение социальный контекст.

Такое толкование понятия вкусов (предпочтений) является важным, поскольку нормы – это мощный источник мотивации. Нормы влияют на мелкие сиюминутные решения – тривиальные решения, наподобие того, какую майку нам надеть для бега трусцой. Нормы влияют также и на решения, меняющие жизнь, подобно таким, как: нужно ли уходить из школы; нужно жениться либо выходить замуж; кого избрать; следует ли работать, экономить деньги, инвестировать, выходить на пенсию, вести войны. Ниже мы увидим, что идентичности и нормы легко наблюдать. Антропологи и социологи являются профессиональными наблюдателями норм. Однако нормы и идентичности легко увидеть и в повседневной жизни. Мы уже познакомились с двумя примерами: Goldman Sachs, с ее 14 принципами, и Price Waterhouse, с ее убеждениями относительно кодекса поведения ее сотрудников. Как было сказано в вердикте Верховного суда по делу Хопкинс: «Не требуется специального образования, чтобы разглядеть стереотипы в отношении пола при описании агрессивного сотрудника женского пола, от которого требуют «пройти курс хорошего тона». Не требуется также быть специалистом в области психологии, чтобы понять, могут ли быть скорректированы пробелы в «навыках межличностного общения» посредством ношения одежды мягких тонов либо посредством нового оттенка губной помады сотрудницы; возможно, огонь критики навлек на себя пол сотрудника, а отнюдь не навыки межличностного общения»[10].

До настоящего времени у экономики не было ни языка, ни аналитического аппарата, чтобы воспользоваться такими свидетельствами или чтобы описывать такие нормы и мотивации. Конечно же многие экономисты предлагали относящиеся к делу неденежные причины, лежащие в основе действий людей, – такие как мораль, альтруизм и забота о статусе. Наша книга предоставляет как лексикон, так и общую аналитическую структуру для исследования таких мотивов.

Экономика, хорошо это или нет, пронизывает то, что говорят и думают люди, проводящие политику, общество и пресса. Современная экономическая наука, следуя попыткам Адама Смита в XVIII столетии, стремится превратить философию морали в социальную науку, призванную строить справедливое общество. Смит перечислил все человеческие пристрастия и социальные институты, предпринимающие такого рода усилия. В XIX столетии экономисты начали строить математические модели функционирования экономики, с использованием точных цифр, с целью рациональной оптимизации человека посредством исключительно экономических форм мотивации. С наступлением XX столетия, по мере развития экономической науки, модели стали более сложными. Тем не менее в основе их все еще находился «homo economicus» («человек экономический»). Ситуация начала меняться, когда Гэри Беккер разработал способы представить многообразие реалистических предпочтений человека, – таких как дискриминация, забота о детях и альтруизм[11]. Совсем недавно поведенческая экономика ввела в науку понятие когнитивного предубеждения и другие открытия в области психологии. Экономика идентичности, в свою очередь, привносит в науку модели социального контекста, – вместе с новыми «экономическими» мужчинами и женщинами, которые похожи на реальных людей в реальных ситуациях[12].

Что дает нам такое возрастание значимости человеческой природы? Мы получаем более надежную модель, которая делает экономическую науку более полезным инструментом для совершенствования социальных институтов и общества. Такой более разносторонний, социально ориентированный подход к индивидуальному принятию решений должен помочь работающим на разных уровнях экономистам в их попытках построить более прочный фундамент экономической науки. Ученые, работающие в сфере других социальных дисциплин, должны признать экономику идентичности полезной, поскольку она связывает экономические модели с тем, что они сами делают, позволяя раскрыться более разнообразным возможностям в отношении объяснения социальных процессов. И аналитики от политики, равно как и лица, разрабатывающие стратегии бизнеса, выиграют от экономики идентичности, поскольку она предлагает методы более точного прогнозирования последствий общественной политики и практик бизнеса.

«Идеи имеют последствия» – такова была тема конференции в Белом доме, посвященной празднованию 90-летия Милтона Фридмана в 2002 году[13]. Как писал Джон Мейнард Кейнс двумя поколениями ранее: «Сумасшедшие во власти, которые слышат голоса в пространстве, черпают свои маниакальные идеи из некоторых академических писаний, опубликованных несколькими годами ранее»[14]. Экономика идентичности восстанавливает в экономической науке положение таких понятий, как человеческие пристрастия и социальные институты. Поэтому то, включает экономическая наука понятие идентичности или нет, имеет свои последствия.

Глава 2. Экономика идентичности

В данной главе дается структура экономики идентичности и проводится разграничительная линия между экономикой, содержащей понятия идентичности и норм, и экономикой без этих понятий.

У экономистов имеется свой способ описания мотивации: мы описываем человека как обладающего «функцией полезности». Это математическое выражение, которое характеризует то, что небезразлично людям. Например, человек заботится о потреблении сегодня, а также о потреблении в будущем. Этот человек, таким образом, принимает решение максимизировать свою функцию полезности. Например, он делает выбор, сколько денежных средств ему следует занять, а сколько – сэкономить. Такая математика может показаться окольным способом, для того чтобы описать мотивацию; однако такой способ оказывается полезным. Функции полезности и то, что в них входит, предоставляют экономистам формальный способ классифицировать мотивацию. В принципе с помощью функции полезности можно выразить любой вид мотивации.

Большинство методов экономического анализа основное внимание уделяют денежной мотивации – к примеру, желанию потреблять и получать доход. Однако сегодня экономическая наука это не только наука о деньгах, и многие экономисты убеждены, что необходимо изучать также и неденежные мотивы. Функция полезности была разработана с тем, чтобы выразить широкий набор неденежных вкусов и предпочтений: стремление иметь детей, озабоченность своим статусом, а также стремление к справедливости и признанию.

Однако в этой беспорядочной массе идей, за редким исключением, экономисты придерживаются основополагающего допущения, что такие вкусы и предпочтения являются индивидуальными характеристиками, которые не зависят от социального контекста. Просто одни люди больше заботятся о детях, а другие – меньше. Некоторые люди более озабочены статусом, а некоторые – менее. И так далее. Данное допущение игнорирует следующий факт: то, что заботит людей, и то, насколько это их заботит, отчасти зависит от того, с кем они себя отождествляют.

Проиллюстрируем это понятием «справедливости». Ведущие экономисты, включая Джона Нэша, Хала Вариана, Мэтью Рабина и Эрнста Фера, ввели в оборот понятие справедливости[15]. Они считают, что людей заботит возможность справедливого обращения с другими и справедливого обращения с ними со стороны других. Функция полезности, таким образом, должна объяснять такой вид стремления людей. Справедливость, воспринимаемая таким образом, может объяснить многие результаты экспериментов, в которых испытуемые (обычно студенты в университетской лаборатории) участвуют в сценариях, имитирующих экономические операции. Вместо того чтобы максимизировать свое собственное денежное вознаграждение, эти испытуемые часто выбирают результаты, которые выглядят «справедливо»[16].

Однако в реальном мире то, как люди воспринимают справедливость, зависит от социального контекста. Зачастую то, что в одних местах воспринимается как справедливое отношение, в других местах может восприниматься как несправедливость и даже как жестокость. Это наблюдение и важно, и очевидно. Так, в Индии вышестоящие касты не обращаются как с равными себе с представителями нижестоящих каст. В Руанде не обращаются друг с другом как равные субэтнические группы тутси и хуту. В Америке в прошлом белые не обращались как с равными с чернокожими жителями этой страны. Несправедливость бывает очевидной и при повседневном общении людей. Мы видим это как на игровой площадке, так и в операционной, во взаимоотношениях между врачами и операционными сестрами. Во многих странах даже сегодня женщины и девочки оказываются в ситуации физического насилия. Им не разрешается ходить в школу или покидать свои дома, не говоря уже о том, чтобы голосовать, владеть собственностью или открыть банковский счет.

У этих примеров есть одна общая черта: все они касаются идентичности человека. Это нормы относительно того, как вести себя в зависимости от позиции людей внутри их социального контекста. Таким образом, вкусы людей и их стремление к справедливости зависят от того, кто является объектом общения и в каком социальном контексте это происходит. В экспериментах, которые явным образом предназначены для людей с различными социальными идентичностями, испытуемые обращаются друг с другом по-разному. Мы рассмотрим примеры таких экспериментов в главе 4.

Как люди узнают о нормах, предписывающих, как нужно поступать в определенной ситуации? Во многом мы учимся, наблюдая за другими людьми. Очевидным примером является изучение языка, когда дети (похоже, без особых усилий) учатся говорить, копируя других. Они не только изучают слова и грамматику; они, что примечательно, также копируют точное произношение. Более того, при изучении языка они проводят тонкие различия[17]. Дети иммигрантов перенимают акцент своих сверстников, а не своих родителей. Дети в шесть лет понимают, что имеются различные стили речи, которые подходят для разговора с одними людьми, но не подходят для общения с другими. Например, Лиса Делпит рассказывает о чернокожем школьнике-первокласснике, который спрашивает своего учителя: «Как получилось, что вы говорите как белый человек... как разговаривает моя мама, когда она отвечает по телефону?»[18]

В социальных науках считают, что люди делят себя и других людей на социальные категории. Социальные категории и нормы связаны между собой автоматически: люди различных социальных категорий должны вести себя по-разному. Нормы также указывают, как люди различных типов – то есть, по нашей новой терминологии, различных социальных категорий – могут учить друг друга.

Идентичность, нормы и социальные категории могут быть выражены в абстрактных понятиях; однако их проявление очень сильно, что легко увидеть. Нормы бывают особенно понятны, когда люди описывают идеал – кем они должны быть и как они должны поступать. (Под идеалом мы понимаем определенные выдающиеся характеристики и поведение, связанные с конкретной социальной категорией.) Этот идеал может воплотиться в реальном или воображаемом человеке. Столь же очевидные и яркие примеры этого предлагают религии. Основатель религии и ее ведущие пророки и святые зачастую являются людьми выдающихся моральных качеств. Для христиан жизнь Иисуса Христа, как она описана в Евангелии, представляет собой идеал того, как им следует себя вести. Для мусульман таковой является жизнь пророка Мухаммеда и персонажей Корана. Мы также наблюдаем категории, нормы и идеалы в отзывах людей о своей жизни. Многие люди охотно описывают, как, по их мнению, они должны себя вести и как должны вести себя другие. Такого рода «признания» случаются при неформальном разговоре. Внешнему наблюдателю (например, антропологу), присоединившемуся к беседе, следует лишь послушать рассказы и разговоры других людей, чтобы понять их нормы.

Небольшой срез повседневной жизни в США, который наблюдал Ирвинг Хоффман, демонстрирует элементарный пример идентичности и норм в действии.[19] Хоффман описывал поведение детей на карусели. Дети очень хорошо осознают свой возраст. Они с гордостью говорят о том, сколько им лет, называя не только годы, но зачастую также и месяцы, и даже дни. Дети хорошо понимают нормы поведения в определенном возрасте: они знают, что старшие дети должны вести себя не так, как ведут себя маленькие дети. Таким образом, дети на карусели – естественный эксперимент, который показывает роль норм. Мы можем наблюдать, как дети различных возрастов реагируют на карусель. Дети, которые только начинают ходить, катаются на карусели на коленях своих родителей. Дети четырех-пяти лет катаются на карусели самостоятельно. Гордые своим достижением, они улыбаются и машут своим родителям, которые стоят в стороне. Более взрослые дети стараются скрыть свое возбуждение: они едут на забавном животном (например, на лягушке или на тигре), либо же они встают в тот момент, когда карусель продолжает движение. Вы можете видеть по их лицам, что им нравится кататься на карусели; однако они, помимо этого, испытывают затруднение. Они ведут себя подобно тринадцатилетнему мальчику, которого мы сами видели прошлым летом. Он сначала беспокойно ехал на лошади, затем пересел на страуса, после чего опять сменил нескольких животных. Не дожидаясь конца поездки, он слез с карусели.

Почему более взрослые дети ведут себя таким образом? Это происходит отнюдь не потому, что им не нравится кататься на карусели (по крайней мере, если исходить из противоречивого описания вкусов экономистами). Напротив, взрослые дети, по-видимому, подобно более младшим детям, «впадают в транс» от вращения и музыки. Более взрослые дети разрываются: им нравится карусель, однако при этом им известно, что они, пожалуй, уже слишком взрослые для того, чтобы кататься на ней.

Такое взаимодействие вкусов и норм составляет суть этой книги. Карусель иллюстрирует основной момент. Когда люди делают то, что, по их мнению, они должны делать, они счастливы, подобно четырех-пятилетним детям. Те же, кто не живет в соответствии с нормами, которые они (и другие) установили для себя, подобно более взрослым детям, – несчастливы. Позднее они меняют свои решения, чтобы соответствовать своим стандартам.

Эта книга вводит понятия идентичности, норм и социальных категорий в экономическую науку. Мы также используем слово «идентичность» как краткий термин, позволяющий связать все эти три термина. Термин «идентичность» использовался в академических исследованиях и в популярной литературе самым различным образом. Многие экономисты сказали бы, что это расплывчатое понятие; поэтому мы даем его точное определение в контексте нашего анализа. Идентичность человека определяет то, кем мы являемся, – наши социальные категории. Элементарным примером является карусель, описанная Хоффманом. Во-первых, мы видим социальные категории: различные возрастные группы детей. Во-вторых, существуют нормы, которые определяют, каким образом представители этих социальных категорий должны (или не должны) себя вести. В-третьих, эти нормы влияют на поведение. Тринадцатилетний подросток не может получить удовольствие от карусели. Поэтому он уходит с нее.

Наше обсуждение идентичности и полезности простирается от карусели до геноцида. И действительно, основная идея нашей книги состоит в том, что понятия идентичности и норм и их зависимость от социальных категорий очень универсальны. Идентичность может описывать взаимодействия в настоящий момент, в течение дня, на протяжении нескольких лет, в течение всей жизни либо на протяжении жизни поколений. Например, женщина может рассматривать себя дома как мать, а на работе – как профессионала. Социальная категория, таким образом, относится к тому, кем женщина видит себя в данный момент. А то, как люди понимают собственную жизнь, может меняться на протяжении жизни.

Таким образом, идентичность универсальна, также как и наше испытанное представление о спросе и предложении. С одной стороны, предложение и спрос могут рассматриваться в контексте конкретного магазина или в контексте ценных бумаг на бирже – охватывая временной период в несколько секунд. С другой стороны, предложение и спрос могут рассматриваться и по отношению к экономике в целом и в течение продолжительных периодов времени. В каждом конкретном случае мы обращаемся к понятиям предложения и спроса в соответствующем контексте.

Анализ спроса и предложения в соответствующем контексте приводит нас, во-первых, к определению людей как покупателей или как продавцов. Во-вторых, мы конкретизируем превалирующую технологию и структуру рынка. И в-третьих, мы рассматриваем индивидуальные выгоды и потери, которые последуют за определенными действиями, – например, вследствие выбора, сделанного на основании цен или наименований продуктов.

Аналогичным образом используется понятие идентичности. Сначала мы соотносим отдельных лиц с определенными социальными категориями, после чего определяем превалирующие нормы для этих категорий. В качестве третьего шага мы указываем индивидуальные выгоды и потери от принятия различных решений – в зависимости от определенных идентичностей и соответствующих им норм. Эти выгоды и потери в сочетании со стандартными аспектами экономического анализа определяют то, как действуют люди.

В первой части нашей книги описывается структура экономики идентичности. Мы объясняем, каким образом мы вводим идентичность и нормы в экономический анализ, а также обсуждаем, как эти понятия применяются в современной экономике.

Во второй и третьей частях разработанная нами структура применяется к четырем областям экономической науки. Мы анализируем организации, образование и пол в условиях рынка труда и в домашних условиях, а также расовые проблемы и проблемы бедности. В каждом случае наш подход приводит к новым и отличающимся от других выводам. Например, наш подход предлагает новое понимание организаций. Примерно сорок лет назад экономисты начали разрабатывать теорию вознаграждений на работе, подчеркивая роль зарплат и бонусов. В соответствии с этой теорией хорошая компания правильно применяет вознаграждения. Однако при более тонком рассмотрении следует почти что противоположный вывод. Если сотрудников заботят лишь зарплаты и бонусы, они будут играть по правилам системы. Они будут делать то, что дает возможность заработать бонус, но отнюдь не обязательно то, что хорошо для клиентов или для фирмы. Если денежные вознаграждения не работают, – то что же в таком случае работает? Экономика идентичности предполагает, что компания работает хорошо тогда, когда сотрудники идентифицируют себя с компанией и когда их нормы способствуют достижению целей компании. Такая новая трактовка трансформирует наше понимание того, почему экономики эффективны и почему они терпят неудачу, – поскольку фирмы и другие организации являются основой экономики в целом.

Более внимательно рассмотрев школьное образование, мы придем к новому пониманию школы. Снова следует сказать, что приблизительно сорок лет назад экономисты разработали теорию образования, в которой упор делается на денежных затратах и выгодах. В данной теории учитываются такие параметры, как некорректная информация в отношении выгод образования, влияние групп учеников на обучение, а также их нетерпение. Экономика идентичности «наращивает мясо на старые кости». Львиная доля издержек, вызванных пребыванием в школе, а также напряженная учеба диктуются нормами. Величина так называемого «спроса на образование» у учащихся во многом определяется тем, кем они себя считают, а также тем, должны ли они учиться в школе. Хорошие школы – школы с малым отсевом учеников и высокими академическими достижениями – трансформируют идентичности и нормы учащихся. Таким образом, мы рассматриваем два фундаментальных вопроса экономики образования: кто поступает в школы и почему, а также что приводит школу к успехам либо к неудачам.

Последняя часть книги посвящена рассмотрению будущего. Мы обсуждаем, как экономика идентичности использует новые данные и подчеркивает значимость детальных наблюдений со стороны экономистов. Кроме того, мы рассматриваем, каким образом идентичность может привести к расширению сферы экономических исследований. Например, понятие идентичности расширяет спектр вариантов выбора, заслуживающих внимания экономистов. Люди зачастую делают выбор в зависимости от своей идентичности. Родители выбирают школы для своих детей. Женщины могут либо избрать карьеру, либо остаться дома. Иммигранты решают, следует ли им ассимилироваться в новой стране. Мужчины и женщины решают, следует ли им оставаться одинокими или же им нужно жениться (выходить замуж). В этом аспекте мотивы людей либо их вкусы частично являются их собственным выбором. Выбор, связанный с идентичностью, в данном случае может оказаться наиболее важным «экономическим» решением, которое когда-либо принимал человек. Во-вторых, идентичность указывает нам на новую причину того, почему вкусы или предпочтения могут меняться: в изменении представления человека о себе, а также в изменении норм могут быть заинтересованы третьи стороны. Рекламисты, политики и работодатели могут манипулировать социальными категориями и нормами. И наконец, идентичность позволяет нам по-новому взглянуть на неравенство. Нормы могут становиться причиной поведения, приводящего к недостаточной эффективности и к безработице. Рамки расовых вопросов, этнической и классовой принадлежности также ограничивают людей в том, кем они могут стать. Поскольку идентичность является основополагающей по отношению к поведению, такие ограничения могут быть наиболее важным детерминантом экономической позиции и благосостояния.

Глава 3. Идентичность и нормы полезности

Теперь мы переходим к основной части нашей книги. Именно в этой главе будет показано, каким образом мы вводим идентичность в экономический анализ. Все экономические исследования начинаются с описания мотивации людей. Мы также вводим здесь новую, дополнительную функцию полезности, которая включает идентичность, нормы и категории.

Наша функция полезности проста и практична. С помощью всего трех ингредиентов – категорий, норм (и идеалов) и полезности идентичности – мы стремимся понять, каким образом варьируют мотивации в социальном контексте. Наша процедура состоит из двух частей. Во-первых, мы указываем стандартные компоненты полезности: вкусы человека в отношении товаров, услуг и других экономических продуктов. Во-вторых, мы определяем элементы идентичности для релевантного социального контекста:

• Социальные категории и назначение категории каждого человека либо его идентичности.

• Нормы и идеалы для каждой категории.

• Полезность идентичности, которая является положительной, когда действия соответствуют нормам и идеалам, либо отрицательной, если это не так.

Последний ингредиент содержит возможные внешние факторы. Экономисты говорят, что внешний фактор возникает, когда действие человека положительно либо отрицательно влияет на другого человека. Классическим примером отрицательного внешнего фактора может служить загрязнение воздуха фабрикой. В случае идентичности полезность для человека может повышаться или понижаться не только в силу его собственного выбора, но также и вследствие выбора других. Точно так же как люди страдают от загрязнения, создаваемого фабрикой, они могут понести ущерб, если другие нарушают нормы. И точно так же как люди протестуют против загрязнения, сторона, понесшая ущерб, может протестовать против этого или наказывать за нарушения норм. Мы познакомимся с примерами такого ущерба в контексте полезности идентичности и с уклончивыми ответами в нескольких исследованиях, упоминаемых в данной книге.

Каким образом мы, аналитики, выполняя эту процедуру, определяем релевантные социальные категории и нормы? Мы делаем это на основании наблюдения, как это будет показано во всех практических примерах нашей книги.

Данная процедура приводит к расширению функции полезности и позволяет приходить к новым, компромиссным решениям. Так, определенное действие может привести к повышению потребления, но полезность идентичности при этом может снизиться. Как и при любом экономическом анализе, мы считаем, что человек «максимизирует полезность», добиваясь баланса таких компромиссов. И как при любом экономическом анализе, представление по поводу «максимизации полезности» не следует рассматривать как нечто, что подразумевает сознательный выбор со стороны человека: это метафора, и экономисты широко интерпретируют данное значение. (Мы обсудим эти и другие подразумеваемые значения в экономическом словаре в послесловии к данной главе.)

В простейшем случае мы считаем, что человек предпочитает действия, которые максимизируют для него полезность в условиях определенной идентичности, определенных норм и социальных категорий. Он стремится сбалансировать (1) свою стандартную функцию полезности и (2) полезность, связанную с идентичностью. Такого рода анализ аналогичен изучению спроса и предложения в краткосрочной перспективе, когда потребители и фирмы принимают решения в условиях определенной технологии и фиксированной структуры рынка.

До некоторой степени люди могут выбирать не только направление своих действий, но также и собственную идентичность. Социальные категории носят более или менее аскриптивный (приписывающий) характер, но люди зачастую и сами делают выбор относительно того, кем им быть. Например, как мы указывали ранее, иммигранты могут решать: ассимилироваться им в стране или нет. Изучение этих решений может стать анализом долгосрочной перспективы, аналогичным анализу спроса и предложения, когда в долгосрочной перспективе компании и потребители могут вступать в рынок или уходить с него. Повторяем, что этот выбор идентичности не обязательно является сознательным.

Кроме того, люди могут менять нормы и идеалы, а также самую природу социальных категорий (в долгосрочной перспективе). На эти изменения могут оказывать влияние заинтересованные третьи стороны, такие как компании и политики. Повторяем, что этот процесс аналогичен динамике спроса и предложения, когда в долгосрочной перспективе технология развивается в результате действия как внутрирыночных, так и внерыночных сил.

Простым примером являются тенденции относительно курения в США. Курение – это значительная экономическая и социальная проблема. Центры по контролю за заболеваемостью и профилактике указывают, что курение является ведущей причиной смертности в США, которую можно устранить[20]. Потери производительности труда от курения в США оцениваются в 82 млрд долларов в год[21]. Экономисты давно изучают курение табака. Например, такое изучение проводится в рамках программы по исследованию потребления вредных веществ Национального бюро экономических исследований (NBRER), которое исследует также потребление алкоголя и запрещенных наркотических препаратов.

Типичное экономическое исследование сосредотачивает внимание на спросе на сигареты. Спрос проистекает от функции полезности: некоторые люди попросту получают удовольствие оттого, что курят. Более подробный анализ принимает во внимание природу курения, связанную с привыканием к никотину и удовольствием от курения с друзьями. Центральные вопросы в данном случае связаны с тем, как налоги на продажу сигарет влияют на их потребление, – особенно среди подростков.

Чтобы построить теорию экономики идентичности в отношении курения, мы должны начать аналогичным образом. Прежде всего мы на основании наблюдений определяем ингредиенты идентичности.

Нормы в отношении курения сильно изменились в течение XX века, в особенности для женщин. В начале века курение женщин не вызывало уважения. В 1960-х годах курение все еще было более приемлемым для мужчин, нежели для женщин[22]. Разница исчезла в ходе движения за права женщин в 1970-х годах. Помимо академических исследований необходимо рассмотреть рекламную кампанию сигарет Virginia Slims и ее слоган: «Мы долго шли к тебе, детка»[23]. Либерализация в женской сфере, как это было отражено в рекламе, освободила женщин от стирки, старомодных платьев и запрета на курение[24]. Следуя нашей процедуре, мы определяем социальные категории (мужчин и женщин), нормы (также для мужчин и женщин в соответствии с эпохой) и потери в уровне полезности при отклонении от нормы.

Функция полезности совершенно очевидным образом предсказывает, что различия в отношении распространенности курения среди мужчин и женщин изначально были большими, но они нивелировались после 1970-х годов. В 1920-х годах мужчины курили почти на 60 % больше, нежели женщины[25]. В 1950-х годах курение среди женщин все еще было не столь распространено[26]. К 1990-м годам различие в распространенности курения среди мужчин и женщин почти исчезло[27]. Это не может быть объяснено стандартной экономической теорией, которая предложила бы нам исследовать изменения в экономических различиях между мужчинами и женщинами (например, сокращение различий в уровне дохода). Такие объяснения неадекватны, поскольку даже женщины с высокими доходами изначально не курили.

Курение представляет собой понятный пример роли социальных норм. Изменение норм в отношении пола было единственно важной причиной того, что курение у женщин в Соединенных Штатах стало столь популярным. Современная экономическая теория предлагает ввести высокие налоги для того, чтобы понизить популярность курения. Однако высокие налоги сложно ввести и сложно закрепить. А экономика идентичности позволяет рассматривать причины и инструменты разрешения проблемы более широко.

Послесловие к главе 3. Розеттский камень

Поскольку цель данной книги заключается в том, чтобы ввести новое понятие в экономическую науку, мы должны использовать язык экономики, который содержит много подразумеваемых, условных терминов и метафор. Язык экономики пытается объять необъятное, и его не следует понимать слишком буквально. В этом послесловии мы объясняем, как мы будем использовать термины, основные значения и коннотации которых в экономической науке отличаются от того, как эти термины понимают и используют в других социальных науках. (Мы предлагаем эти пояснения для читателей, которым это будет интересно; другие читатели могут их пропустить и сразу перейти к следующей главе.)

В нашем анализе, как и почти во всей современной экономической науке, решения, принимаемые людьми, описываются как максимизация их индивидуальной функции полезности. Может показаться, что эти описания предполагают сознательный выбор со стороны человека. Сознательный выбор – это только одна из возможностей, а экономическая наука смотрит более широко на этот феномен. Максимизация полезности может описывать и такой выбор, который люди делают неосознанно. Амарсия Сен замечает, что физики используют тот же прием, когда говорят, что свет «распространяется по принципу минимального времени». Конечно же свет не принимает сознательного решения. Однако с позиции человека-наблюдателя он ведет себя так, как будто это имеет место[28].

Милтон Фридман, который относился к числу экономистов, находящихся на другом конце политического и идеологического спектра по отношению к Сен, аналогичным образом заявлял, что понятие максимизации полезности не содержит никакого предположения относительно уровня индивидуальной осознанности[29].

Такой агностицизм касательно индивидуальной осознанности при максимизации полезности и в нашей формулировке идентичности заполняет некоторые пробелы между экономическим анализом и другими социальными науками. Во многих областях социальных наук исследователи считают, что поведение людей зависит скорее от социализации, нежели от осознанного взгляда на вещи. Люди действуют так, как они действуют, – естественно, без вопросов и, в большинстве своем, по привычке. Они являются продуктами собственной социальной среды и не осознают, что могли бы вести себя совсем по-другому. Например, на карусели, когда ребенок четырех лет машет рукой родителям, он не осознает, что мог бы вести себя как «взрослый» тринадцатилетний подросток. И только ученого-наблюдателя из сферы социальных наук заботит такая возможность. Стандартная экономическая модель, с другой стороны, не принимает во внимание социализацию, если только все люди не прошли социализацию одинаковым образом. Любые различия между людьми рассматриваются как специфические, личные различия.

Наша модель идентичности дает возможность проявиться обеим этим возможностям. Люди, что касается их функций полезности, имеют индивидуальные вкусы, однако нормы также оказывают свое влияние. Люди приобретают некоторые из этих вкусов и узнают некоторые из этих норм, будучи членами своего сообщества. Эти нормы могут быть внутренне усвоены посредством механизмов общественного одобрения и неодобрения. Сплетни, болтовня, публичное и частное порицание являются общими способами передачи и подкрепления норм.

Таким образом, в нашем понимании решения людей направляются не только индивидуальными вкусами, но также и внутренними социальными нормами. Процедура определения функции полезности позволяет провести синтез.

Среди экономистов популярно соотносить максимизацию полезности и максимизацию благосостояния. Но мы в этой книге никогда не используем функцию полезности таким образом. Для нас в этой книге функция полезности является просто описанием мотивации.

В нашем анализе мы порой описываем людей как выбирающих свои идентичности. Повторимся, что это выражение может означать сознательный выбор, но мы не делаем такого предположения. Люди могут попросту пытаться вписаться в общество. Они также могут просто-напросто чувствовать себя в различной степени комфортно в различных ситуациях. Некоторые наблюдатели, как, например, журналистка Джилл Нельсон, чью автобиографию мы приводим ниже, могут рассказать о том, как они шли к достигнутым ими компромиссам; однако другие люди не в состоянии описать свои мотивы и не осознают их полностью.

Более того, зачастую выбор людей ограничен их идентичностью. Во многих примерах экономического анализа выбор часто идет рука об руку с описанием ограничений этого выбора. Так, выбор могут ограничивать социальные структуры. Например, в обществе, где социальные категории определяются расовыми различиями, происхождением, а также этническими особенностями, для человека может оказаться фактически невозможным принять для себя новую идентичность. Наша структура принимает во внимание такие ситуации.

В последнее столетие экономисты все чаще работали над построением моделей для описания экономических и социальных феноменов. Полезные модели, подобно познавательным мультфильмам, сосредотачивают внимание на интересных чертах ситуации. Наша процедура описывает новую «часть», которая может быть вложена в данные модели. То, что мы подразумеваем под идентичностью, четко определено в контексте всех моделей, где мы используем данное понятие, и нет причины оспаривать смысл, который мы в него вкладываем.

Наша методология, таким образом, уходит от семантических дебатов, наподобие: «Что мы имеем в виду под идентичностью?» Если кто-то желает построить еще одну модель и определить идентичность по-другому, то мы, аналогичным образом, могли бы подвергнуть сомнению это, другое определение. Реальные споры должны быть отложены до другой стадии, и их можно разрешить только эмпирически: сможет ли модель, частью которой является новое понятие идентичности, помочь прийти к новым и познавательным заключениям?

Мы часто говорим, что люди имеют представления (нормы) относительно того, как они и другие люди должны себя вести. Слово «должен» может подразумевать этические или моральные представления. Однако мы применяем более широкое значение этого слова. То, как люди «должны» себя вести, может относиться к социальному кодексу, который в основном находится «внутри» человека и даже может быть в целом не осознан. Например, мы одеваемся определенным образом для официальной лекции. Мы «не должны» надевать шорты и сандалии. Нет моральной причины одеваться определенным образом, однако шорты и сандалии были бы неподобающим стилем одежды (кроме, может быть, университетского городка в Южной Калифорнии).

Мир полон таких социальных кодексов, в том числе и гораздо более мощных по своему воздействию и влиянию. И эти нормы в значительной степени являются неосознанными. В этом смысле то, как мы используем слово «нормы», во многом соответствует его использованию вне экономической науки.

Мы говорим о человеке, который максимизирует функцию полезности, указывающую на социальные нормы и предпочтения этого человека либо на его вкусы. Данное утверждение непосредственно описывает то, что можно назвать индивидуалистическим взглядом на идентичность. Отдельный человек в отсутствие других пожинает плоды «полезности идентичности», когда придерживается норм своей категории. Однако повторяем, что мы рассматриваем данное понятие в более широком значении. Выгода в полезности идентичности может представлять собой удовольствие, получаемое людьми, когда они выполняют некое действие, которое помогает им вписаться в группу. Такое действие может быть выгодным благодаря дифференциации одной группы от другой. Полезность при этом является результатом групповых процессов.

Такой более широкий взгляд на полезность идентичности человека соответствует распространенному среди социологов и антропологов пониманию идентичности, которое связано с взаимодействием. Согласно этому идентичности и нормы являются результатом социального взаимодействия и отношений, связанных с властью. Люди из разных групп или классов принимают некие общие признаки, которые помогают им отделить и отличить себя от людей, принадлежащих к другим группам или классам[30]. Более того, наш анализ позволяет определить динамику между отдельными людьми и группами и показать, как определенное действие может развиваться в норму, определяющую группу. Именно такой результат мы получили в нашем исследовании расовых проблем и проблем бедности.

Глава 4. Место экономики идентичности в экономической науке

Экономика идентичности находится на переднем крае. Мы следуем тенденции последних пятидесяти лет и продвигаем экономическую науку ближе к реальности. Мы изменяем экономическую науку путем внимательного наблюдения за экономической и социальной жизнью и путем трансформации существующей теории.

Рассмотрите четыре примера трансформации, имевшей место в прошлом. Пятьдесят лет назад экономические теории в основном рассматривали две структуры рынка: чистую конкуренцию и монополию. Однако многие отрасли, включая автомобильную, авиационную и нефтяную индустрию, не вписываются ни в тот ни в другой вариант. Для изучения таких крупных отраслей экономическая наука стала применять теорию игр. Теория игр предусматривает следующее: определение игроков, понимание того, что они знают, временные рамки их решений и выбор стратегий – и все это на основе наблюдений конкретного контекста. Ныне теоретические исследования игр превалируют в экономической науке, они охватывают темы от заключения брака до валютной политики.

Пятьдесят лет назад экономические исследования также предполагали, что все участники рынка располагают одной и той же информацией. Ничто не могло быть скрыто от продавца или покупателя. Однако теперь при изучении продуктовых рынков, рынков страховых услуг и трудовых контрактов мы понимаем, что информация бывает неравноценной. Мы определяем, кто и что знает, а также когда он получил эту информацию.

Не так давно в экономической науке стала разрабатываться теория, которая оказалась согласованной с открытиями в психологии. В настоящий момент обычным делом являются дискуссии экономистов по вопросам отклонений от совершенного рационализма с использованием таких терминов, как текущее предубеждение, формирование привычек и антипатия к потерям.

И наконец, вслед за Гэри Беккером, экономисты так же изучают социальные проблемы. Такие понятия, как дискриминация, дисфункциональные семьи и преступность вызвали к жизни новые подходы. Подход Беккера, так же как и наш, должен был расширить функцию полезности.

Таким образом, наша книга следует давней традиции прогресса в экономической науке. Так же как и при каждой из этих четырех трансформаций, мы стремимся приблизить теорию к наблюдениям. Наша работа делает акцент на личности в социальном окружении.

Как и в бихевиористской экономике, наша теория подпитывается большим объемом экспериментальных исследований. Эксперименты в социальной психологии, а теперь все более и в экономической науке показывают, что поведение человека зависит от того, кем, по мнению человека, он является.

В 1954 году в своем фундаментальном эксперименте психолог Музаффер Шериф и его коллеги отобрали две группы 11-летних мальчиков из Оклахома-Сити и привезли их в Государственный парк Робберс-Кейв («Пещера разбойников»)[31].

Группы были отправлены на отдельных автобусах и изолированы в разных частях парка на протяжении недели. Внутри каждой группы мальчики близко познакомились друг с другом, чему способствовали прежде всего трудности совместной жизни вдали от дома. Мальчики сформировали явно выраженные идентичности: одна группа убила гремучую змею и с гордостью назвала себя командой «Погремушки». Другая группа назвала себя «Орлы». К концу недели каждая из групп знала, что другая группа также обитает в парке, но пока что они не встречались. Тогда их собрали вместе, чтобы они приняли участие в соревновательных играх. Разразилась «война», с той лишь разницей, что в ней принимали участие 11-летние дети. В самый разгар этой «войны» группы напали на убежища друг друга и сожгли флаги конкурирующей группы. Во время второй фазы эксперимента исследователи изучали и применяли упражнения, которые помогли мальчикам стать друзьями. И они счастливые вернулись домой.

Этот эксперимент ясно показывает элементы нашей процедуры: социальные категории (группы идентифицировали себя как «Орлов» и «Погремушек»), нормы (группы вели борьбу между собой, поскольку считали, что это соответствует ситуации) и полезность идентичности (мальчики испытывали гордость от своего опыта).

Такое поведение в Робберс-Кейв было вызвано пребыванием в лесу, населенном змеями, последующие эксперименты психолога Генри Тайфеля и его коллег имели целью определить минимальные условия, при которых создается такая идентификация группы. Эти эксперименты были проведены в университетской лаборатории. На этот раз испытуемыми были юноши 14 и 15 лет в Бристоле, в Англии. Им сказали, что они разделены на две группы в соответствии с тем, нравятся ли им картины Пауля Клее и Василия Кандинского. Фактически, задания давались в случайном порядке. Когда юношей просили выбрать что-либо из списка, они были более склонны выбирать такую пару пунктов, которая прежде всего делала наибольшей относительную разницу в пунктах между группами, нежели такую пару пунктов, которая давала бы их группе наиболее высокий абсолютный балл по пунктам[32].

Ныне социальные психологи стали применять эту «парадигму минимальной группы» почти что везде. Например, Александр Хаслам указал на важность данного понятия в отношении лидерства, управления конфликтами, а также групповой производительности в организациях[33].

В своем недавнем исследовании экономисты Ян Чен и Шерри Ли применили эту парадигму и показали, что групповые различия имеют значение даже тогда, когда на кону стоят денежные вопросы[34]. Испытуемые были разделены на две группы (в одной серии экспериментов – на основании предпочтения указанных выше художников, а в другой серии – случайным образом), и на этот раз им дали жетоны, которые могли выкупаться за реальные деньги. Когда их разделили на пары для участия в стратегической игре, испытуемые могли, помимо этого, за определенную цену «наказывать» или «вознаграждать» другого игрока. В этой игре они показали внутригрупповые предпочтения: членам своей группы они давали больше, больше их вознаграждали, а наказывали они в большей степени участников, принадлежавших к другой группе[35].

Некоторые экономические эксперименты еще более усовершенствовали данную парадигму с целью создать определенные отношения между группами в лабораторных условиях.

Кендра Мак-Лейш и Роберт Оксоби в Университете Калгари использовали чрезвычайно изощренную экспериментальную схему, дабы заставить людей думать, что люди из другой группы не столь умны, как они. В последующем эксперименте исследователи наблюдали сильную пристрастность в отношении своей группы[36].

Другие экспериментаторы разделили испытуемых на группы и инициировали «статусные» различия, дав членам одной группы стикеры в виде золотой звезды, а членам другой группы предоставили возможность вкусного обеда. Эти манипуляции также привели к пристрастности в отношении внутригрупповой идентичности в последующих игровых экспериментах[37].

Другой тип эксперимента из области социальной психологии также показывает, что социальные категории существенно влияют на поведение. Люди ведут себя по-разному, когда им напоминают, пускай едва уловимо, об их расовых, этнических и половых идентичностях. Метод называется priming («первичное воздействие»). Клод Стил и Джошуа Аронсон провели классический эксперимент с участием студентов Стэнфордского университета[38]. Они задавали афроамериканским и белым студентам сложные вопросы из вербального теста для выпускников. Части испытуемых заранее сказали, что тест будет определять их способности. Контрольная группа не получала такого сообщения. Афроамериканские студенты, которые получили такое сообщение, выполнили тест значительно хуже, нежели белые студенты и студенты-афроамериканцы из контрольной группы. Стил и Аронсон сделали отсюда вывод, что на студентов повлияли стереотипы относительно способностей, связанные с расовыми особенностями, и что недостаточно хорошие результаты были получены благодаря тому, что они назвали «угроза стереотипа».

Эти результаты действительно значимы – особенно с учетом контекста и состава участников. Чтобы быть допущенными к учебе в Стэнфорде, испытуемые уже должны были показать очень хорошие результаты в тесте способности к обучению, который сходен с экспериментальным тестом Стила и Аронсона. Будучи студентами Стэнфорда (если не до учебы в Стэнфорде), они, вероятно, жили в расово смешанной среде. Это значит, что «первичное» сообщение, доведенное до участников перед тестом, не представляло для испытуемых реальной угрозы. В конце концов, тест не имел никаких последствий. Однако угроза стереотипа – это вывод, который был сделан. Этот вывод применим в отношении многих групп и многих стереотипов, включая стереотипы по поводу женщин и математики и стереотипы по поводу пожилых людей и их плохой памяти[39].

Особое впечатление на нас произвели недавние эксперименты экономистов Карлы Хофф и Приянки Панди, которые исследовали угрозу стереотипа и касты в Индии. Испытуемых просили решить головоломку (лабиринт), и им платили значительную сумму денег за каждое успешное решение. В Индии фамилии свидетельствуют о принадлежности к касте. Когда организаторы эксперимента делали явными кастовые различия, проводя перекличку участников по фамилиям, испытуемые, принадлежащие к низшим кастам, успешно разрешали на 23% меньше головоломок[40]. Того, что их фамилии назывались вслух, было достаточно, чтобы обеспечить более низкие результаты, несмотря на значительные денежные вознаграждения за успех[41].

Эксперименты, связанные с идентичностью в экономике, подобные тем, которые были проведены Ченом и Ли, а также Хофф и Панди, отличаются от традиционных экспериментов в социальной психологии тем, что в них были применены денежные вознаграждения. Отличаются они и от традиционных экономических экспериментов, в которых испытуемые помещаются в различные социальные ситуации. Обычный экономический эксперимент тестирует экономическую теорию – к примеру, воздействие некоторого денежного вознаграждения. Чтобы это сделать, экспериментатор должен обнажить социальный контекст. Испытуемые анонимны: они не видят и не знают других, с кем они взаимодействуют. В противоположность этому, эксперименты, относящиеся к идентичности, контролируют экономические вознаграждения и варьируют социальный контекст. Чтобы изучить социальные подразделения в реальной жизни, экспериментаторы разделяют испытуемых на социальные группы либо определяют, кто с кем должен взаимодействовать. Они также создают социальное разделение в лаборатории – так, как это было в экспериментах с минимальной группой.

Растущее число экономических экспериментов с использованием классических игр, как, например, «Игра в доверие», «Игра в диктатора» и «Игра в потребительские товары», также обнаруживают влияние социальных подразделений в реальном мире. «Игра в доверие», например, напоминает банковские ссуды. Испытуемых делят на пары. «Отправитель» выбирает, какую сумму денег выдать «получателю». Затем экспериментатор утраивает сумму. «Получатель» после этого решает, какую часть денег следует отдать «отправителю». В эксперименте, проведенном в Гарварде, испытуемые отправляли назад значительно меньшую сумму денег, если их партнер был представителем другой расы или национальности[42]. В Израиле в экспериментах Хаима Ферштмана и Ури Гнизи испытуемые отправляли назад меньше денег восточным евреям, нежели евреям ашкенази[43]. А Лоренц Гете, Давид Хоффман и Стефан Мейер использовали игру «Дилемма заключенного» в экспериментах с участием взвода швейцарской армии. Испытуемые могли наказать тех, кто не хотел сотрудничать, на определенную сумму. Испытуемые наказывали членов своего собственного взвода на большие суммы[44]. Эксперименты выявили также и влияние пола: в «Игре в потребительские товары», которая предполагает конкуренцию, мужчины и женщины действовали по-разному, когда они находились в группе, состоявшей только из женщин, в группе, состоявшей только из мужчин, или в смешанной группе[45].

Все эти эксперименты предоставляют эмпирическую поддержку экономики идентичности. Все они включают социальные категории, людей в этих категориях и нормы с тем, чтобы понять, каким образом люди должны вести себя и взаимодействовать с другими. Различные экспериментальные контексты – вводящие различные типы полезностей идентичности – приводят к различным результатам.

В течение ряда лет экономисты стремились к тому, чтобы стандартная экономическая наука принимала во внимание все виды различных мотиваций, наблюдаемых в реальной жизни. Современный подход к такому расширению сферы экономической науки берет начало в 1957 году с книги Гэри Беккера «Экономика дискриминации», которая стала в то время настоящим прорывом[46]. Как он пишет во введении ко второму изданию, издательство Чикагского университета первоначально было против публикации этой книги в серии книг по экономическим исследованиям, поскольку дискриминация не входила в число экономических понятий[47]. В то время, когда социологи и антропологи изучали социальные причины и последствия дискриминации по отношениям между белыми и чернокожими, Беккер изучал влияние явлений этого рода на рынок. Для этого он построил новую функцию полезности, с «вкусом к дискриминации»: «Если человек имеет «вкус к дискриминации», – указывал Беккер, – то он должен действовать так, как будто бы он готов платить что-то непосредственно или нести потери в форме пониженного дохода, чтобы объединиться с одной группой людей вместо другой»[48]. То есть Беккер продолжал исследовать влияние таких предпочтений на рынки труда[49]. Один из наиболее известных теоретических выводов состоит в том, что конкурентные рынки исключают влияние дискриминации – поскольку фирмы, которые осуществляют дискриминацию, дабы угодить своим вкусам, будут замещены теми фирмами, которые попросту нанимают наиболее эффективных работников. Беккер продолжил свои исследования, выдвинув теории, связанные с рождением детей, преступностью и наказанием, а также со вступлением в брак, альтруизмом и пристрастием наряду с прочими понятиями[50]. В каждом случае он изменял функцию полезности и показывал, как экономическая наука может быть применена к изучению сил, формирующих поведение. Затраты и выгоды от наличия детей в семье, например, повлияют на степень плодовитости, а налог на брак повлияет на вероятность вступления в брак.

Многие экономисты шли по пути исследований Беккера, и сам Беккер продолжает выбирать неэкономические мотивации для включения в функции полезности. Однако при этом, как правило, не предполагается, что вкусы или предпочтения должны варьировать в социальном контексте. Считается, что базовые вкусы должны быть универсальными, и любая их вариация относится к уникальным отличиям и личному опыту индивидуума. И даже когда вкусы связаны с культурными предпосылками человека (как в случае предпочтения свиного мяса или отказа от него), они в конечном итоге рассматриваются как предпочтения в отношении продуктов – как в приведенном нами ранее примере с бананами и апельсинами[51].

Далее эти исследования сосредотачивают внимание на том, как цены и доход, а не предпочтения влияют на поведение[52]. Такой подход конечно же соответствует традиционным экономическим экспериментам, которые рассматривают материальные вознаграждения, и отличается от новых экспериментов, которые показывают влияние социального контекста.

Основополагающие наблюдения Беккера – например, что людям нравится иметь детей или что людям нравится курить больше, когда они находятся в компании друзей, возможно, более очевидны, нежели те, которые мотивировали написание данной книги. Но все, что требуется для наблюдения норм, – это знать, как и где наблюдать. Антропологи, психологи и социологи сосредотачивают внимание прежде всего на отношениях между нормами людей и их взглядами на себя и на социальный контекст, – в основном потому, что эти исследователи более внимательны к данным феноменам в силу своей теоретической ориентации. Хоффман (который провел знаменитый эксперимент с каруселью) озаглавил одну из своих наиболее известных книг «Презентация себя в повседневной жизни»[53]. Такие презентации себя – это просто род подсказок повседневной жизни, которым мы следуем.

В экономике идентичности мы предполагаем, что люди чаще всего следуют нормам, поскольку желают этого. Они впитывают нормы и придерживаются их. Такая точка зрения не соответствует обычному взгляду на вещи, принятому в экономической науке. До настоящего времени экономисты в большинстве своем рассматривали нормы как поддерживаемые внешними силами: люди следуют норме, потому что если они не будут этого делать, то их накажут каким-либо способом.

Давайте рассмотрим кодекс чести – как, например, кодекс чести воспитанников Военной академии в Уэст-Пойнте, США. Этот кодекс гласит, что курсант академии не должен лгать, не должен обманывать, красть или быть терпимым к тем, кто это делает[54]. Нарушением кодекса чести является не только обман, но и то, что курсант не докладывает о фактах обмана другими. Это также является отступлением от кодекса. А все нарушения кодекса – независимо от того, является ли это нарушение действием или его отсутствием, должны быть наказуемы. Когда данное положение кодекса работает, никто не будет обманывать и кодекс будет соблюден, даже если никто в него не верит[55]. Таким образом, кодекс чести является нормой в обычном экономическом определении.

Кодекс чести в Уэст-Пойнте чаще всего работает очень хорошо, и курсанты действительно боятся жесткого наказания (обычно исключения) за его нарушения. Но кодекс сам по себе перестал бы существовать, если бы курсанты не верили в него вовсе. Почему? Потому что длительная история докладов о нарушениях и фактах, когда о нарушениях не докладывали, не может поддерживаться постоянно. Курсанты могли бы отыскать какой-либо хороший предлог, почему они не могли доложить о нарушении, допущенном кем-то другим. И наказания за то, что о нарушении не доложили, и об этом нарушении тоже не доложили, и так далее, было бы все труднее оправдать. В конце концов, если бы вообще никто не верил в кодекс чести, он перестал бы существовать.

Стандартный экономический взгляд на систему кодекса чести – это только один пример норм, которые возникают из постоянного взаимодействия и угрозы будущего наказания. В таких «повторяющихся играх» постоянные нарушения, допускаемые «актерами», могут привести к потерям в будущем[56].

Например, Мичихиро Кандори выдвинул теорию норм внутри общества: если один человек обманывает, то следствием этого является «заразная болезнь» обмана. Эта «заразная болезнь» со временем приводит к системным нарушениям, и последующие потери членов общества в конце концов перевешивают первоначальные выгоды от обмана[57]. В «играх на координацию» «актеры» озабочены тем, чтобы сделать выбор, который поможет им хорошо осуществлять координацию с другими, с теми, кого они повстречают в будущем (подобно выбору, следует ли научиться иностранному языку или следует ли использовать программное обеспечение). Действия, избираемые большинством людей, таким образом, определяют норму. Пейтон Янг показывает, как возникают нормы, когда «актеры» сталкиваются как с людьми в своем собственном сообществе, так и с членами других сообществ[58].

Даже если такие постоянные взаимодействия не имеют места, следование норме также представляется способом доказать другим нечто важное в отношении себя. Например, в теории Дугласа Бернхайма, посвященной конформному поведению, следование норме рассматривается как определенный тип сигнала[59].

Дэвид Остен-Смит и Роланд Фрайер используют модель сигналов для того, чтобы постараться понять, почему для чернокожих учащихся нормой (как это кажется) является отказ от упорного труда в школе[60].

Эти авторы утверждают, что учащиеся желают подать сигнал своим товарищам, что они принадлежат к тому типу людей, которые остаются рядом, на которых можно положиться.

Мы включаем желание следовать нормам в функцию полезности, поскольку значительная доля фактов показывает, что те, кто следует нормам, делают это потому, что верят в них[61].

Курсанты Уэст-Пойнта действительно верят в свой кодекс чести. Страх наказания, желание координировать свою деятельность с другими и желание выглядеть надежным человеком – все это важные причины для того, чтобы следовать нормам. Но даже в небольшом тесном сообществе необходим как минимум некоторый уровень веры в нормы просто ради самих этих норм с тем, чтобы предохранить нормы от размывания. Таким образом, нормы могут быть тем, что ученый в области политических наук Ион Элстер называет «цементом общества»[62]. Мы видим ту же тему во впечатляющей работе Элинор Остром (это исследование длилось десятилетия), в которой она изучала ирригационные канавы, леса и рыболовные промыслы. Простые люди были избавлены от трагедии именно потому, что нормы предохранили коммунальные системы от разрушения[63].

Все большее число ученых в настоящий момент исследуют происхождение и экономические характеристики норм и идентичности. Как социальные нормы изменяются и развиваются? Как они усваиваются человеком? Согласно теории Роберта Оксоби, люди нуждаются в нормах, чтобы психологически адаптироваться к неблагоприятным условиям среды[64]. Роланд Бенабоу и Жан Тироль представляют выводы исследований по когнитивным аспектам норм: люди стремятся к тому, чтобы создать для себя внутренние образы, и к тому, чтобы они сами и другие следовали этим образам[65]. Работа Ульриха Хорста, Алана Кирмана и Мириам Тесчл предполагает, что нормы могут развиваться с тем, чтобы поддерживать чувство принадлежности[66]. В своей совсем недавней работе Роберт Акерлоф предложил новый, отличный от предыдущего подход. Он предполагает, что люди очень хотят, чтобы их убеждения получали подтверждение. Когда лица с такими функциями полезности взаимодействуют друг с другом, возникают группы, нормы и идентичности[67].

В первой части этой книги мы показали, как вводится идентичность в экономический анализ. Мы обсудили также, как введение понятия идентичности может быть одновременно и следованием экономическим постулатам прошлого, и расставанием с этими постулатами. Теперь мы рассмотрим четыре области человеческого существования, в которые экономика идентичности привносит новые выводы.