Экспедиция «Уллис»

Глава 9. Цирцея и область Аида

Читатель помнит, что мы расстались с Улиссом, когда он, потрясенный ужасной расправой лестригонов с его людьми, поспешно бежал из роковой гавани на единственном уцелевшем судне. Без всякого перехода герой Гомера, будто по волшебству, переносится к следующей земле; так ведь и правит этой землей «светлокудрявая» волшебница Цирцея, наделенная способностью превращать людей в животных. «Далее поплыли мы, в сокрушеньи великом о милых мертвых, — говорит Улисс, — но радуясь в сердце, что сами спаслися от смерти. Мы напоследок достигли до острова Эи. Издавна сладкоречивая… там обитает дева Цирцея, богиня, сестра кознодея Ээта».

Поэт не сообщает, сколько длилось это плавание, не указывает ни курса, ни пройденного расстояния, словно намеренно скрывая местонахождение зловещей обители Цирцеи. Так мы сразу сталкиваемся с наиболее сложной загадкой в «Одиссее», не располагая какими-либо указаниями, куда нам следует обратить взор. Улисс и его люди просто-напросто «к брегу крутому пристав с кораблем, потаенно вошли… в тихую пристань: дорогу нам бог указал, благосклонный. На берег вышед, на нем мы остались два дня и две ночи, в силах своих изнуренные, с тяжкой печалию сердца».

Утром третьего дня, рассказывает Улисс, он покинул своих павших духом спутников, чтобы пойти на разведку в глубь острова. Взяв копье и меч, он поднялся на утес и осмотрел оттуда окрестность. Однако дальше идти не стал, решив после долгого раздумья, что прежде всего необходимо накормить команду галеры. На обратном пути ему повезло: Улисс увидел пришедшего к реке на водопой большого оленя и поразил его метким броском копья. Сплетя из тростинок подобие веревки, он взвалил добычу на плечи, отнес к кораблю и обратился к своим товарищам с речью, призванной ободрить их. Дескать, день роковой еще не настал, и надо «пищей себя веселить», пользуясь обилием запасов. До самого вечера они утешались олениной и вином.

На другое утро, когда наступил четвертый день их пребывания на острове, Улисс уже совсем не в оптимистическом духе так обрисовал положение:

Короче, они заблудились, и Улисс не видел выхода из отчаянной ситуации.

Казалось бы, коли сам Улисс признает, что заблудился, где уж нам выяснить, куда его забросило воображение Гомера. Единственные смутные указания на местонахождение острова Цирцеи разбросаны весьма скудно в описании приключений Улисса во владениях волшебницы. И однако, при всей их туманности, они могут проложить дорогу к неортодоксальной гипотезе.

Улисс сообщил своим товарищам, что они, как показала его разведка, находятся на острове, окруженном со всех сторон пустынным морем. Единственный замеченный им признак жизни — столб дыма над лесом. Слова Улисса повергли в ужас его товарищей, слишком живо помнивших бедствия, которые обрушились на них в земле циклопов и у людоедов-лестригонов. Однако Улисс настоял на том, что бы разведка была продолжена. Разделив команду на два отряда по двадцать два человека, один отряд он возглавил сам, руководителем второго назначил Еврилоха. Тянули жребий, чтобы определить, кому выяснять происхождение таинственного дыма; выпало идти Еврилоху. Рыдая, его люди отправились в путь и натолкнулись в лесу на дом Цирцеи, «сгроможденный из тесаных камней на месте открытом». Около дома бродили волки и львы. Звери стали ластиться к пришельцам; те, перепуганные насмерть, сгрудились у входа в дом и услышали поющий женский голос. Они позвали певицу, Цирцея отворила дверь, пригласила их войти в дом и, посадив на кресла и стулья, подала вино и смесь из сыра и меда с ячменной мукой. Но в вине было подсыпано волшебное зелье, и когда гости поели, Цирцея коснулась их жезлом и превратила в свиней «с щетинистой кожей, со свиною мордой и хрюком свиным»; однако они сохранили человеческий разум. Волшебница заперла их в свинарнике, бросив им желуди, кизиловые почки и другой корм. Лишь Еврилоху, который не решился войти в дом, удалось спастись, и он прибежал обратно к кораблю с ужасной новостью о судьбе, постигшей его отряд.

Сюжет с богиней, превращающей людей в животных (волками и львами тоже были ее жертвы), настолько схож с широко известной сказкой о злой колдунье в лесу, что ничего не добавляет для определения места, где происходило магическое превращение. Между тем остров Эя играет существенную роль. Пребывание Улисса в гостях у Цирцеи — важный эпизод его одиссеи. Он провел в ее владениях целый год; это его вторая по длительности остановка в пути. Еще больше — семь лет — он задержался только у другой любвеобильной богини, Калипсо.

Вот как развивались события. Услышав, что половина его людей превращена в свиней, Улисс сам направился к дому Цирцеи, чтобы попытаться спасти их. По пути ему в облике юноши встретился бог Гермес, который рассказал, как Цирцея с помощью волшебного зелья превращает людей в животных, и дал Улиссу противоядие — вырванное из земли растение моли: его «корень был черный, подобен был цвет молоку белизною». С этим растением Улисс мог входить в дом Цирцеи, не опасаясь действия подмешанного в пищу зелья. Когда же Цирцея, сказал Гермес, коснется его жезлом, чтобы превратить в свинью, он должен броситься на нее с обнаженным мечом. В испуге она станет призывать Улисса разделить с ней ложе. Ему следует согласиться, тогда она не станет больше пытаться причинить ему вред и вернет его людям человеческий облик.

Все вышло так, как предсказывал Гермес. Моли защитило Улисса от козней Цирцеи. Он разделил с ней ложе, после чего прислуживавшие Цирцее четыре девы, «…дочери… потоков, и рощ, и священных рек», сделали все, чтобы ублажить гостя. Одна застелила кресла пурпурными коврами, другая расставила золотую посуду на серебряном столе, третья приготовила сладкий напиток. Четвертая дева принесла воды, вскипятила в котле, омыла Улисса, чтобы «прекратилось томившее дух расслабленье тела», и натерла его елеем. Омытого и одетого в легкий хитон и роскошную мантию, Улисса проводили к столу. Однако он отказался есть, пока Цирцея не вернет его товарищам прежний вид. Богиня вывела из закута сопутников Улисса, «превращенных в свиней девятигодовалых», помазала каждого волшебной мазью, и они вновь обрели человеческий облик, став притом моложе и красивее прежнего.

После этого Цирцея стала уговаривать Улисса вытащить корабль на берег, сложить все снасти в пещеру и привести к ней в дом остальных членов команды. Остававшийся у галеры Еврилох отговаривал их. Напомнив Улиссу, что его безрассудство уже дорого обошлось им в пещере Циклопа, он твердил, что идти в дом чародейки слишком опасно. Однако на сей раз гостеприимство Цирцеи было подлинным. Все гости были омыты, натерты елеем, облачены в чистые одежды и приглашены к роскошному столу. По предложению Цирцеи они целый год провели на чудесном острове Эя, где «ели прекрасное мясо и сладким вином утешались», пока тоска по дому не взяла верх, и они стали уговаривать Улисса продолжать путь.

Когда Улисс сообщил об этом Цирцее, она сказала, что перед тем, как направиться в Итаку, он должен посетить область Аида. Там ему следует обратиться за советом к слепому фивскому пророку Тиресию. Слова Цирцеи потрясли Улисса.

Наконец-то мы видим первое указание на местонахождение Эи. Следуя вспять по пути в область Аида, описанному Цирцеей, мы можем вычислить, где она обитала, — конечно, при условии, что нам известно расположение этой области. К счастью, изо всех названных в «Одиссее» точек на пути флотилии после того, как Улисс миновал мыс Малея, этот пункт определен надежнее всего. Местонахождение реки Ахерон, на берегах которой раскинулся Аид, общеизвестно уже две тысячи лет, и в последние три десятилетия получены археологические подтверждения. Ирония судьбы заключается в том, что лишь немногие исследователи «Одиссеи» столь же долго учитывали роль этого факта. Свидетельства археологии — такие, как открытие Блегеном дворца Нестора на Эпано-Энглианос, — обнаруживают нелепость давно утвердившихся гипотез насчет географии «Одиссеи». Вместо того чтобы загонять Улисса в дальние пределы Средиземного моря, как это делают ортодоксальные версии, посещение области Аида приводит его туда, где ему и следует быть на этом этапе, — на западное побережье Греции.

Правда, здесь мы сталкиваемся с одним из наиболее странных, на первый взгляд, парадоксов во всем повествовании: получается, что Улисс прошел мимо родной Итаки, где его ждали жена и прочие члены семьи. Самые эффектные приключения, которые предстоит испытать «Арго» и его команде, произойдут к северу от Итаки. Эти заходы никак не вписываются в контекст возвращения Улисса из Трои. А все дело в том, как я попытаюсь показать дальше, что речь идет о новой, особой нити в сложной ткани эпической поэмы.

В отличие от Несторова Пилоса, река Ахерон лишь в малой степени пострадала от путаницы в опознании. Мифология помещает ее в подземном царстве. По одной версии, Ахерон берет начало в Аиде, по другой — течет вдоль его рубежей. Обычно эту реку связывали с озером, известным под названием Ахерийского. Иногда души мертвых на пути в преисподнюю перевозились через Ахерон; это давало повод смешивать его со Стиксом. Для рек подземного царства предлагалось несколько географических привязок, как и для врат Аида, которые помещали в разных местах, в том числе в пещере у мыса Тенарон. Один Ахерон впадал в Черное море у северного побережья нынешней Турции, другой будто бы вытекал из некоего «Ахерийского озера» в Италии, примерно в восьмидесяти километрах к юго-востоку от Рима. Однако, если исключить реку Стикс (для нее тоже предложено несколько привязок), в Греции остается лишь одна хорошо известная река Ахерон, и она никогда не была «затеряна» в том смысле, в каком был затерян «Пилос песчаный». Греческий Ахерон находится в номе Теспротия (область Эпир) на северо-западе Греции и впадает в Ионическое море. Эта река всегда сохраняла свое наименование и протекала через мелкое Ахерийское озеро. Само озеро теперь осушено и уступило место сельскохозяйственным угодьям, но в девяти километрах от нынешнего устья реки находится место, известное как некимантейон — Оракул мертвых. Во времена язычества сюда приходили советоваться с душами мертвых, как наставляла Улисса Цирцея.

Оракул помещался на скальном выступе. Там, где Ахерон огибает крутую скалу, в него впадает приток, ранее называвшийся Кокитом. Павсаний, горячо интересовавшийся творениями Гомера, пришел к простому выводу: «Поблизости от Кикироса находится Ахерийское озеро и река Ахерон, а также мерзостный Кокит. Думается мне, что Гомер мог видеть эти места и в своих смелых стихах об Аиде заимствовал названия рек Теспротии». Во времена императора Адриана Павсаний четырнадцать лет работал над своим «Описанием Эллады», посещая и добросовестно описывая главные древние памятники Греции. Так что мы вправе положиться на его свидетельства относительно «смелых стихов» Гомера об Аиде.

Однако предположение Павсания, что Улиссов Оракул мертвых помешался в Греции, в Эпире, резко противоречило гораздо более известной гипотезе. Страбон и десятки авторов после него утверждали, что обитель Цирцеи и Оракул мертвых находились вблизи итальянской реки Ахерон в Кампании. В этой области был (и есть) мыс который называется Монте-Цирцео; здесь-то и помещали дом богини, а также посвященный ей пещерный храм. В «Одиссее» озадачивает упоминание народа киммериян, обитающих по соседству с Аидом в печальной области, покрытой вечно влажным туманом. Согласно «итальянской школе», речь идет о местных служителях храма, которые жили в подземелье, никогда не видя солнца. Несколько дальше от моря, у горячих источников, будто бы находилась область Аида; здесь же было озеро, которое называли Ахерийским.

Указанная версия страдает множеством изъянов. Ничего похожего на Оракул на утесе над рекой не обнаружено, и Монте-Цирцео — не остров, каким Гомер рисует Эю, а часть материка. Последнее обстоятельство, возможно, не так уж существенно, поскольку в конце бронзового века примыкающая к мысу низменность могла быть затоплена морем; но и то вряд ли Улиссу, как об этом говорится в «Одиссее», пришлось бы, плывя к материку, потратить сутки на преодоление отрезка длиною меньше километра. Гораздо более убийственным для аргументов «итальянской школы» выглядит тот факт, что крутые голые скалы Монте-Цирцео никак не вяжутся с пейзажем в «Одиссее», где говорится о защищенной бухте и доме в лесу. При ближайшем рассмотрении сам Страбон был вынужден признать надуманной версию относительно Монте-Цирцео. Еще при его жизни осушение болота, сделавшее более доступным район мыса, показало, что там нет никакого храма Цирцеи, нет и подземелий с живущими в них аборигенами. И все же слишком трудно было смириться с мыслью, что область Аида находилась в самой Греции, почти в тысяче километров от Италии. Ведь если так, проваливалась в тартарары вся версия, будто Улисс плавал вдоль итальянских берегов. Сотни лет эта версия связывала с Италией или Сицилией циклопов, остров Ветров, лестригонов и последующие приключения Улисса. Оракул мертвых на реке Ахерон в Западной Греции являл собой нежелательное совпадение, коим хотелось пренебречь.

Однако от реальности некуда было деться. Не один Павсаний привлек внимание к греческой реке Ахерон и к некимантейону в Эпире. Еще до него о тех же местах говорил Геродот, а историк Фукидид упоминает, что прибывавшие сюда паломники пересекали на лодках «Ахерийское озеро», направляясь к Оракулу. Сторонники «итальянской школы» возражали, что свидетельства Фукидида, Павсания и Геродота, ничего не значат, так как их греческий Оракул мертвых датировался эпохой гораздо более поздней, чем времена Улисса.

Такое положение сохранялось до 1958 года, когда отряд во главе с греческим археологом С. И. Дакарисом приступил к раскопкам некимантейона на вершине утеса, возвышающегося над Ахероном. Были найдены следы жертвоприношений, в точности отвечающие описанию в «Одиссее». Улисс «выкопал яму глубокую в локоть один шириной и длиною» и совершил возлияния мертвым: «первое смесью медвяной, второе вином благовонным, третье водой». Все эта он пересыпал ячменной мукой, после чего зарезал молодого барашка и черную овцу и дал крови стечь в яму. Раскапывая Оракул, Дакарис обнаружил соответствующие описанию в «Одиссее» жертвенные ямы, в которых лежали кости овец, свиней и крупного рогатого скота вместе с ячменем и сосудами из-под меда. Через тысячу лет после Троянской войны здесь совершались такие жертвоприношения, о каких говорил Гомер. Но приходили ли сюда паломники в Микенскую эпоху? Дакарис нашел черепки микенской керамики, а внутри стен самого Оракула — микенскую могилу. Доказать, что микенцы и впрямь исполняли тут ритуалы, связанные с царством мертвых, он не мог, но погребение ими покойника здесь говорило за это. И уж, конечно, само место было им известно: на гребне соседней возвышенности стояла микенская крепость.

Дакарис обратил внимание на связь Ахерона с двумя упомянутыми в «Одиссее» притоками — Пирифлегетоном и «ветвию Стикса» Кокитом. Он установил, что маленький приток, впадающий в Ахерон возле утеса и ныне называемый Вувосом, и есть Кокит — «река Стенаний». Правда, Пирифлегетона — «Огненной реки» — не удалось обнаружить, но местные крестьяне рассказали ему, что до осушения Ахерийского озера в Ахерон впадал еще один приток. Его вода светилась, и между мартом и июнем можно было слышать странный, рокочущий, гулкий звук подземного потока. Что всецело отвечает описанию Пирифлегетона.

Когда «Арго» подошел к устью Ахерона в Эпире, царила подходящая к случаю драматическая атмосфера. Смеркалось, над горизонтом на западе висела гряда черных туч, из которых выскользнуло кроваво-красное солнце, готовое погрузиться в море. Мы бросили якорь в мелкой бухте и принялись готовить ужин на борту. На галеру легла обильная роса; заслышав шум приближающегося дождя, мы впервые за месяц натянули тент. Издалека доносились раскаты грома; сверкали редкие молнии, направленные в сторону некимантейона. Театральное зрелище, от которого веяло угрозой, дополняли тлеющие головешки на склонах холмов к северу от бухты, где недавний пожар уничтожил кустарник. Порывы ветра, раздувающего угольки, доносили до нас запах гари.

Наутро нам открылась совершенно другая картина: веселый уголок с приветливым песчаным пляжем, где резвились собаки, дети, купальщики и шумное трио мотоциклистов. Полная противоположность изображенного Цирцеей мрачного устья реки, «где дико растет Персефонин широкий лес из ракит, свой теряющих плод, и из тополей черных». Своими очертаниями бухта Фанари (современное название) чем-то напоминала бухту возле Несторова «Пилоса песчаного», и было видно, как заиление изменило береговую линию. Прежде залив простирался дальше внутрь страны; возможно, галера с малой осадкой могла подняться по реке до Ахерийского озера, почти до самого подножия священного утеса. Отправляясь к месту жертвоприношения, Улисс мог спокойно оставить корабль в устье Ахерона. Бухта Фанари и теперь служит надежной стоянкой для яхтсменов, несмотря на накат, который вторгается между двумя мысами у входа и пенится порой белыми барашками на тормозящих его отмелях.

Греческие крестьяне орошают свои поля водой реки Ахерон; округа была наполнена жужжанием насосов, и в воздухе расплывались вееры брызг от поивших зеленые всходы дождевальных установок. Черная и желтая краска на помятой железке указывали путь к «Ахеронскому эстуарию», и, шагая вдоль пляжа, я дошел до того места на краю бухты, куда теперь отведено русло реки. Современным эквивалентом леса Персефоны служила роща высоких привозных эвкалиптов, в листве которых копошились сотни чирикающих воробьев. В выжженном солнцем краю, где туго с водой, серовато-зеленый Ахерон шириной немногим больше двадцати метров казался диковиной. Даже отдав столько воды на орошение, он был достаточно глубок, чтобы по нему можно было плыть на небольшой галере. Под ракитами на ближнем берегу были причалены маленькие плоскодонки. У противоположного берега, стоя в воде, словно олени в африканской саванне, козы щипали нежные зеленые побеги камыша. Другое стадо трусило вереницей по крутому склону холма на южном мысу.

Через речку до нас доносился звон колокольчиков, точно призыв на молитву в притулившейся под холмом маленькой белой часовне с красной черепичной крышей. Желтые маргаритки чередовались вдоль берегов с светло-фиолетовыми цветочками, напоминающими вереск, а в камышах рдели незнакомые мне крупные цветки. Устье современного Ахерона производило отнюдь не мрачное впечатление; напротив, оно было одним из самых отрадных уголков на всем нашем маршруте.

Ныне к Оракулу мертвых подводит дорога, соединяющая деревню Месопотамон (Междуречье) с вершиной крутого священного утеса над поймой огибающего его подножие Ахерона. Как это часто бывает, новая религия узурпировала важное святое место своей предшественницы. Прямо на кладке древнего оракула неловко примостилась воздвигнутая в восемнадцатом веке церковь Святого Иоанна Предтечи, чьи стены подпираются языческим сооружением, которое жрецы древнего культа спланировали так, чтобы поражать воображение и пугать тех, кто приходил советоваться с душами мертвых.

Дакарис установил, что посетитель попадал в некимантейон через ворота в северной части теменоса — священной ограды. Затем его вели по длинным коридорам вдоль трех сторон некимантейона; очевидно, при этом он вдыхал дурманящие курения. Чтобы войти в святая святых оракула, паломник должен был под конец обогнуть пять-шесть углов, призванных еще больше запутать его. За медными дверями он оказывался в коротком проходе, откуда ступени вели вниз в крипту — обитель грозного бога подземного царства Аида и его жены Персефоны. Здесь жрецы оракула вызывали души мертвых. Найдя несколько шестерен, медные отливки и большое колесо со спицами, Дакарис предположил, что речь идет о частях хитрого устройства, при помощи которого жрецы могли как бы поднимать из подземного царства одного из своей братии, читавшего нараспев пророчества доверчивым и одурманенным слушателям.

Этому надувательству пришел конец в 168 году до н. э., когда некимантейон был разрушен пожаром. Однако местоположение и слава теспротийского Оракула мертвых были запечатлены в трудах Павсания, Фукидида и более поздних авторов.

Открытия Дакариса побудили гомероведов заново рассмотреть вопрос о возможной связи некимантейона с оракулом, описанным в «Одиссее», и Дж. Л. Хаксли, известный английский специалист по античной истории, который объездил весь Эпир, собирая данные для справочника по древней географии, предложил весьма убедительное объяснение слов Гомера о лежащей поблизости от Аида печальной области киммериян, вечно покрытой туманом. Хаксли указал, что на побережье Эпира, недалеко от некимантейона (и всего в пятнадцати километрах от того места, где бросил якорь «Арго») находилось место, именовавшееся Химерион. Иногда так называли мыс (нынешний Варлан), иногда тамошних обитателей. Слово «химерион» переводится как «штормовой». Хаксли не сомневался, что у Гомера речь идет о химериянах, просто при записи вкралась ошибка. Простое, но изящное и доказательное решение искусственно осложненной проблемы. Последующее кембриджское издание «Древней истории» молчаливо признало, что некимантейон более всего подходит на роль «Области Аида»:

Что до меня, то мне Оракул мертвых помог разработать план «логического маршрута». О раскопках некимантейона Дакарисом я прочел, когда еще готовился к экспедиции по следам Ясона в Черное море. Убедительные доводы в пользу того, что некимантейон находился в северо-западной Греции, порождали вопросы относительно всей географии «Одиссеи». Если Оракул мертвых помещался в Греции, зачем другие этапы скитаний Улисса по-прежнему привязывать к Сицилии или Италии в западной части Средиземного моря? Ни одна из «итальянских» версий не подтверждалась данными современной археологии. Все они опирались на традиционно из века в век повторяющиеся идеи и штаты из одних и тех же авторов. Я усмотрел в некимантейоне точку опоры, позволяющую опровергнуть прежнее восприятие «Одиссеи». Быть может, описанные в поэме приключения происходили совсем близко от родины Улисса, даже в самих греческих водах. Если мы проследим логический маршрут Улисса, идущего из Трои домой и исследуем подходы к некимантейону, может обрести реальный смысл все, что касается изображенных в поэме морских путей.

Прокладывая себе путь через кусты к вершине скалистого холма северо-западнее некимантейона, я думал о том, что полученные нами данные в полной мере соответствуют моим ожиданиям. Как раз на этой, легко обороняемой вершине археологи обнаружили стену, защищавшую микенское поселение. Продираясь сквозь хрусткие цепкие заросли, я видел сотни торчащих над кустами, венчающих длинные гибкие стебли белых цветков асфодели. Толстые темно-коричневые луковицы, покрытые шелушащейся кожурой, выглядывали из земли, напоминая перезрелый репчатый лук. Такое обилие асфодели было вполне уместно, ведь говорит же Гомер, описывая царство мертвых, про «Асфодилонский луг», и, согласно древнему поверью луковицы составляли пищу погребенных мертвецов.

Сверху открывался вид на древний Кокит, реку стенаний, текущую в сторону некимантейона, чтобы там соединиться с Ахероном. Как я и ожидал, Кокит напоминал скорее ручей, чем реку. Будь то Троя, или глухая гавань у Месапо, или обитель Нестора, которая походила скорее на особняк, чем на дворец, описанные Гомером объекты на деле оказывались не такими уж внушительными, и как раз это прибавляло им достоверности в моих глазах.

Вереница тополей и ракит обозначала русло самого Ахерона, спускающееся к бухте Фанари и стоянке «Арго». А вдали у горизонта смутно различались очертания острова, который представлялся мне наиболее вероятным кандидатом на звание обители Цирцеи: зеленого, приветливого Пакси.

Мы не располагали никакими археологическими свидетельствами в пользу такого предположения, ибо, насколько мне было известно, там никогда не находили и не искали никаких памятников древности. Да и вряд ли от лесной обители «прекраснокудрой богини» могли остаться сколько-нибудь заметные руины. В пользу Пакси говорит главным образом его расположение напротив устья Ахерона на подходящем расстоянии от Оракула мертвых. Для галеры, использующей прибрежные острова как ступени на своем маршруте, было естественно, посетив Пакси, изменить курс и подойти к материку там, где в море впадает Ахерон. И Пакси вполне отвечает небогатому подробностями описанию Эи, изображенного в «Одиссее» как приветливый лесистый остров. Пакси известен своим плодородием и обильной флорой; овраги и прогалины между оливковыми рощами покрыты пышной дикой растительностью. Есть здесь и моли — точнее, растение, которое, по мнению ботаников, подходит на роль волшебного злака, чей «корень был черный, подобен был цвет молоку белизною», — того самого, что защитил Улисса от чар Цирцеи. Речь идет об одном из видов Аллиум, родственного чесноку, и на Пакси найдено три разновидности Аллиум.

От античности до наших дней дошла всего одна легенда, упоминающая остров Пакси, и в чем-то ее содержание перекликается с приключениями Улисса в обители Цирцеи. Будто бы в царствование Тиберия кормчий одного корабля, проходя мимо Пакси, услыхал, как его зовет по имени могучий таинственный голос, прося возвестить, что умер великий бог Пан. Когда кормчий выполнил просьбу, с острова донеслись громкие причитания. Пусть даже перед нами чистый вымысел, однако указание на связь Пана с Пакси заслуживает внимания. Образ покровителя пастухов — полукозла, получеловека всегда сочетался с представлением о пышной природе. Первозданное существо, он наделен властью над дикими животными и пользуется расположением олицетворяющих силы и явления природы нимф деревьев, источников, рек. Этих же нимф видим в окружении Цирцеи; они прислуживают богине, готовят трапезу для Улисса и омывают его. Цирцея в роли богини природы удивительно похожа на Пана. Она тоже умела заколдовывать львов и волков, так что они ластились к ней; ее дом помещался в лесной чаще; любовная связь с Улиссом являет ту же картину природного плодородия, что поведение влюбчивого Пана. Наконец, Пан был сыном Гермеса, и кто, как не Гермес, встретил Улисса на острове Цирцеи и вручил ему моли. Перед нами два зеленых острова, Эя и Пакси, с которыми ассоциируются родственные боги дикой природы, животных и волшебных растений.

Правда, в одном отношении Пакси не подходит к описанию Эи у Гомера. Улисс рассказывает, что с вершины утеса на острове видел только безбрежную бездну морскую. Между тем с наиболее высокой точки Пакси хорошо виден материк, а на севере — остров Керкира. И как совместить эти слова Улисса с тем, что путь до устья Ахерона был пройден его кораблем всего за один день, что, как правило, отвечает расстоянию до пункта, находящегося в пределах прямой видимости. Четырнадцать миль, отделяющие Пакси от Ахерона, вполне преодолимы за такой срок. Выйдя с острова при северном ветре, Улисс и его люди запросто могли через пять-шесть часов достигнуть гавани в устье названной реки. Может даже показаться, что это мало для дневного перехода, но так уж принято в «Одиссее» измерять расстояния на море. Вы ни разу не увидите выражения «одночасовой переход» или «пройдено за утро»; один день — наименьшая единица измерения; даже царь Менелай, возвращаясь из Египта, совершил «однодневный» переход до острова, лежащего так близко от побережья, что теперь он поглощен разросшейся дельтой.

Если Панси и впрямь тождествен острову Эя, то для поиска обители Эи можно предложить одно логическое место. Указанием служит наличие пресной воды. Самый надежный источник питьевой воды на всем острове Пакси находится в верхней части узкой долины в районе Ипапанди. Здесь увенчанная кипарисами скала обрамляет маленькую лужайку. Вдали синеет тихая бухта Лакка — идеальная гавань для зимней стоянки галеры на суше. Берущий начало на лужайке родник наполняет встроенный в скальную стену сводчатый колодец, похожий на печь для выпечки хлеба. Воздух кругом насыщен запахом мяты, жужжанием пчел, пением птиц. Здесь растут цикламены, и прохладный морской ветерок шуршит листвой густого подлеска. Чувствуешь себя совсем изолированны от внешнего мира. Самое подходящее место для волшебной обитательницы леса, вроде златоволосой богини Цирцеи.

Посетив Оракул мертвых, Улисс вернулся на остров Цирцеи, чтобы похоронить одного из своих сопутников — Ельпенора. Самый молодой член команды, «неотличный смелостью в битвах, нещедро умом от богов одаренный», Ельпенор, выпив лишнего во время прощального пира в обители Цирцеи, поднялся на крышу ее дом чтобы спать там на прохладе. Разбуженный утром шумными сборами товарищей, он вскочил, забыв, где находится, шагнул прямо воздух, упал на землю и сломал себе шею. В Оракуле мертвых душа Ельпенора явилась Улиссу и умолила его вернуться на Эю, чтоб похоронить товарища и насыпать «холм гробовой… близ моря седого». «В памятный знак же… для поздних потомков в землю на холме моем… весло водрузите».

Как и следовало ожидать, Улисс предал тело Ельпенора земле на мысу, «на самом возвышенном месте берега», подобно тому как для главного кормчего Менелая, Фронтиса, тоже был выбран мыс. Люди Улисса отметили могилу «памятным столбом», воткнув в вершину холмика весло Ельпенора. После этого к ним пришла Цирцея, ее служанки принесли пищу и вино, и богиня предложила Улиссу переночевать на острове, чтобы на другой день плыть дальше в Итаку по пути, который она укажет.

Этот путь и его ориентиры явились кульминацией наших изысканий, ибо здесь происходило большинство самых знаменитых эпизодов «великого скитания»: приманивающие людей сирены, водоворот Харибды и многоголовое чудовище Сцилла. Местонахождение этих мифических созданий составило ряд наиболее впечатлявших открытий нашей экспедиции.