Экспедиция «Уллис»

Глава 3. Грабитель городов

— Масла! Еще оливкового масла для рулевых весел! — звучал веселый призыв членов команды, обращенный к стоящему на носу Назыму, который сегодня дежурил на камбузе. Дежурил всем на радость, ибо хотя официально Назым числился у нас фотографом, он оказался еще подлинным артистом в кулинарии.

Рецепты его родной сирийской кухни преображали рис, овощи и чечевицу в аппетитнейшие блюда, так что остальные члены команды весьма охотно помогали ему мыть, чистить и резать. Ростом чуть больше полутора метров, сухощавый, с огромными темными печальными глазами под навесом черных густых бровей, с щетиной на щеках и лихо повязанным пестрым платком на голове, Назым походил на миниатюрного пирата-бербера. Нарочито вращая глазами, он сверкнул белозубой улыбкой из-под усов и нырнул под переднюю гребную банку, где хранилась наша провизия. И вот уже из рук в руки передается на корму жирная фляга с оливковым маслом.

— Держи! — сказал мне судовой врач Джон. — Подарок для Улисса.

Наливая в кружку масла, чтобы смазать им кожаный ремень, которым крепилось одно из рулевых весел, я думал о том, какая пестрая команда собралась на борту «Арго». С Назымом я познакомился в Бахрейне, где он работал фотографом в министерстве информации. Джона мне порекомендовал как великого любителя морских путешествий врач, ходивший со мной на «Арго» в прошлом году, и Джон проявил себя отличным помощником капитана. Американец Рик отыскал меня осенью прошлого года, когда я был гостем Национального географического общества в Вашингтоне, и попросил взять его простым матросом. Услышав, что прежде он был вертолетчиком, я не очень хорошо представлял себе, как его квалификация может пригодиться на борту копии галеры бронзового века. Однако я зря беспокоился. Рик оказался мастером на все руки; он одинаково умело справлялся и с плотницкой работой, и с различными снастями, и с надувной лодкой. Когда нужно было что-то фотографировать, Назым, сидя со своими камерами, вертел головой над бортом, словно любопытная белка.

У меня было намечено плыть по следам Улисса под парусом, а не на веслах. Читая «Одиссею», я обратил внимание на то, что Улисс и его люди редко прибегали к веслам, возвращаясь из Трои. Как и все здравомыслящие мореплаватели, они предпочитали идти с попутным ветром, сидя на банках и управляя парусами, чем стирать ладони и натруживать мышцы рук и спины тяжелыми веслами. Их галеры, подобные «Арго», но, вероятно, более крупные (не двадцати-, а пятидесятивесельные) были рассчитаны для плавания как на веслах, так и под парусом, однако при дальних переходах они сильно зависели от попутных ветров и могли неделями ждать благоприятной погоды. Царь Менелай, направившись домой, двадцать дней простоял у песчаного островка, потому что за все это время, как сообщает Гомер, «ни разу с берега не подул благосклонный отплытию ветер, спутник желанный пловцам по хребту многоводного моря».

Зависимость древних от попутного ветра помогает нам определить, когда Улисс покинул Трою. У Гомера не сказано, в каком именно месяце капитаны двенадцати кораблей ионийского отряда подняли паруса, но мы праве предположить, что это было летом, когда не так часты сильные бури. Не будем также забывать, что в движение пришел весь греческий флот, старые и новые корабли, с тяжелым грузом добычи и множеством пленников обоих полов, а потому особенно уязвимые для стихий. Их устраивали только самые безопасные месяцы — с июня по октябрь, а перед тем мог состояться весенний штурм Трои. Поэт гомеровской эпохи Гесиод призывал осмотрительного мореплавателя спускать на воду свой корабль не раньше конца июня, а через пятьдесят дней снова вытаскивать на берег, да еще нагрузить изрядным количеством гальки, чтобы его не унесли ревущие зимние ветры.

Возможно, капитаны Улисса не заходили в своей осторожности так далеко, как сельский труженик Гесиод, с великим недоверием относившийся к морю. Все же вряд ли мы ошибемся, представив себе двенадцать кораблей Улисса выходящими на веслах из большого залива у Трои ранним утром июньского или одного из первых июльских дней. С утра пораньше потому, что рабочий день плывущих на галере подчинен логическому распорядку. Лучше всего встать на заре и, взявшись за весла, по утреннему холодку покинуть надежную стоянку до восхода солнца, пока еще не жарко. Как только первое дыхание бриза наморщит морскую гладь, поднимаешь рей с пришнурованным к нему парусом, затем отпускаешь крепящие парус лини. Прямоугольное полотнище спадает наподобие оконной шторы, ловит бриз, хлопает два-три раза и наполняется ветром. Члены команды живо выбирают шкоты, регулируя давление ветра на парус, и закрепляют их на деревянных штырях. После чего гребцы с облегчением поднимают на борт длинные весла и укладывают их вдоль корпуса, а сами, в роли живого балласта, размещаются на банках так, чтобы судно ровно скользило по воде. Можно расслабиться и поболтать друг с другом, пока рулевой отсчитывает береговые ориентиры и чутко следит за поведением ветра, внимательно наблюдая за облаками и за барашками вдали, сулящими перемену погоды. Еще не наступил вечер, а рулевой уже прощупывает взглядом берег, подыскивая место для ночной стоянки, потому что когда стемнеет, плыть тоже можно, однако рискованно и просто опасно. После заката береговую линию не различишь и не рассмотришь издали пенных бурунов, выдающих коварные рифы. О надвигающейся буре предупреждают лишь размытые контуры темных облаков или — еще более тревожный знак — сильный береговой ветер. Обрушившись на флотилию, он погонит длинные узкие открытые суда в открытое море, и люди будут лихорадочно вычерпывать воду, готовясь к самому худшему. Пусть даже ветер утихнет, все равно еще неизвестно, хватит ли сил догрести обратно до берега, а и догребут — встретят ли их приветливые и доброжелательные племена или люди враждебные и жестокие, которые обойдутся с уставшими моряками как с прибитой волнами законной добычей.

Следует постоянно помнить, что в бронзовом веке мореплавание было чрезвычайно опасным делом, и галеры продвигались с великой осторожностью. Они прижимались к берегу, совершая броски от стоянки к стоянке, или же использовали многочисленные острова Эгейского моря как ступеньки на пути к цели. С большой командой теснота на борту не давала толком поспать. На узкой банке не разляжешься, так что команда нуждалась в береге, чтобы как следует отдохнуть и приготовить пищу; похоже, что заниматься этим на борту моряки избегали, то ли опасаясь поджечь корабль, то ли потому, что ограниченное пространство не позволяло варить на всю команду. Провиант состоял из зерна в кожаных мешках, которое толкли на муку для выпечки хлеба, и плотно закупоренных сосудов с вином и водой; вино перед употреблением разбавляли. На каждой стоянке не упускали случая пополнить припасы; горе тому пастуху, чьи овцы или коровы паслись поблизости от берега, где приставали мореплаватели. Они беззастенчиво крали скот, тут же резали и съедали лучших барашков, а остальную добычу связывали и втискивали под гребные банки.

Выходя на веслах из залива, корабли Улисса оставили позади низкие холмы Трои, чьи темные контуры смутно выделялись на фоне туманного массива горного плато внутри страны. Справа от гребцов тянулся мыс, позднее названный Кумкале. Ученые по-прежнему спорят — существовали ли во времена Улисса курганы, венчающие гребень этого мыса. В наши дни их видно куда лучше самой Трои. Особенно приметен курган, который принято называть «Могила Ахилла» (рядом — «Могила Патрокла»), и Александр Великий посетил его, воздавая почести героям Трои. Более осторожные современные исследователи полагают, что в этом кургане захоронен прах царя, жившего несколькими столетиями позже Троянской войны.

Стоя на корме у двойного рулевого весла, кормчий должен был верно рассчитать курс, учитывая критические минуты, когда судно выходило в Дарданеллы с их мощным течением. По гребням волн ему надлежало определить, где в это утро течение сильнее, и выбрать момент, когда ставить парус и командовать гребцам, чтобы смещались к правому борту, противодействуя крену под напором северного ветра. И вот уже подхваченная ветром галера стремительно выходит на просторы Эгейского моря. Ветер гонит ее вперед по темно-синей воде, и волны хлестко разбиваются о тонкие доски деревянного корпуса. Флотилия покинула Троянский залив, корабли идут домой.

Умело проложенный курс проводил двенадцать небольших судов по диагонали через устье пролива и в обход противоположного мыса, где невысокий утес и два маленьких пляжа обозначают оконечность Херсонеса — длинной горбатой полоски суши, известной позднейшим поколениям как Галлипольский полуостров. Отсюда, окаймляя тихий Саросский залив, сперва на север, потом на запад тянется низменный берег с приземистыми утесами и чередой холмов, который замыкают желтые скалы Гриме на подступах к известным нерестящейся на них отменной камбалой песчаным отмелям в устье пограничной между Грецией и Турцией реки Еврос (Марины). С Херсонесом связывают эпизод, типичный для прикрас, добавленных со временем к версии Гомера. Дескать, царица Гекуба, вдова троянского царя Приама, досталась при дележе добычи Улиссу. Когда его корабли шли вдоль берегов Херсонеса, Улисс остановился во владениях бывшего союзника троянцев, царя Полиместора. Узнав, что этот царь вероломно убил одного из ее сыновей, Гекуба заманила его в свой шатер, выколола ему глаза и умертвила его детей. Когда же корабли двинулись дальше, она превратилась в черного пса с горящими глазами и бросилась в море. Впоследствии мореплаватели, проходя мимо этих берегов, показывали ее могилу.

Из этой истории мало можно извлечь сверх того, что знакомство с перечнем союзников Трои в ее борьбе против греков показывает: многие из них прибыли из области Фракия, примыкающей с севера к Эгейскому морю. Так что не случайно флотилия Улисса направилась в эту сторону. Перед нами волчья стая, уповающая на легкую добычу в лице, например, какого-нибудь небольшого города, который неосмотрительно ослабил собственную оборону, послав своих людей на помощь защитникам Трои.

— Обрати внимание на маршрут Улисса на этом участке, — сказал я нашему боцману Теодору, который присоединился к нам у греческого острова Тасос.

Мое первое знакомство с Теодором состоялось в Грузии, куда он пришел на болгарской яхте, чтобы приветствовать «Арго» по случаю завершения экспедиции «Ясон». Я пригласил его участвовать в нашем плавании по следам Улисса, и вот теперь, на шестой день этого плавания, зашла речь о смысле маршрута нашем «Арго» после выхода из Трои. Первый отрезок пути, описанный в «Одиссее», — единственный, который совершенно ясен, и он вполне отвечал нраву Улисса, человека осторожного, но и не упускающего благоприятного случая. Пойдя по северному пути, он отделился от главных сил греков и обеспечил себе свободу рыскать по своему усмотрению, ни с кем не деля награбленное. Но, повторю, Улисс был осмотрительный мореплаватель. Северный маршрут был не менее безопасным, чем избранный главными силами, ибо проходил вдоль берегов Эгейского мора сперва на запад, потом до Пелопоннеса на крайнем юге Греции.

— С точки зрения мореплавателя, — продолжал я, — дорога на родину, которую выбрал Улисс, даже надежнее маршрута, избранного Агамемноном и Менелаем.

Теодор усмехнулся.

— Про воинов, которые осели в этом районе, когда возвращались из Трои, рассказывают множество мифов и историй. Кстати, полагают, что моя собственная фамилия — Троев — указывает на связь с ними. Возможно, это всего-навсего фамильная легенда, но я захватил немного доброго фракийского вина, чтобы отметить прибытие «Арго» во Фракию. И на случай, если дальше нам встретятся циклопы.

Вино, о котором говорил Теодор, составило главную часть добычи Улисса во время его опустошительного набега на Помар, город киконов на побережье Фракии. В «Одиссее» Улисс не скрывает, что им руководили разбойные мотивы:

Набег Улисса на киконов — типичный пример тогдашней тактики булавочных уколов: внезапное нападение с моря на мирный город, истребление мужского населения, грабежи и под конец — пьяное празднование победы, во время которого побежденные собираются с силами, получают подкрепление и организуют контратаку, нанося врагу ощутимые потери и заставляя его уйти. Улисс поступил разумно, призвав своих людей немедля уходить, как только они поделили добычу. Показательно, однако, что его не очень-то слушались. Мы еще увидим, как снова и снова строптивость, даже бунтарское поведение людей Улисса приводили к беде. В «Одиссее» Улисс выглядит отнюдь не таким удачливым военачальником, каким его рисует «Илиада». На пути домой не раз проявится его неспособность поддерживать дисциплину на кораблях. Он упрашивал и увещевал своих людей, угрожал и умасливал. Но они либо не слушали Улисса, либо нагло противились его приказам. Ему не доверяли; так ведь и его неумелое руководство вело к тому, что они попадали в засады и переделки, стоившие им жизни. Перед нами какой-то сброд, шайка флибустьеров, каждый капитан и воин поступает, как ему заблагорассудится, не больно-то подчиняясь бездарному командиру флотилии. Впечатление далеко не «героическое», зато вполне реалистичное, отражающее подлинную суть.

К счастью для себя, Улисс, разоряя Исмар, сохранил жизнь жрецу Аполлона, по имени Марон, и его супруги, за что Марон не поскупился на подарки, включая превосходное вино, которым славилась эта местность. Известное своей крепостью исмарское вино было погружено на корабль Улисса и увезено. Теодор недаром напомнил, какую роль оно сыграло при встрече Улисса с людоедом Циклопом: вино спасло жизнь и командиру флотилии, и — во всяком случае, на время — многим его сопутникам.

— А где все-таки находился город киконов Исмар? — спросил я Теодора. — Археологам удалось установить его местоположение?

Перед тем как присоединиться к нам, Теодор консультировался с болгарскими и греческими учеными относительно поселений бронзового века на фракийском побережье.

— Киконы жили между реками Еврос и Нестос, — ответил он. — Их упоминают и авторы послегомеровской поры. Но насчет точного местонахождения Исмара уверенности нет. Скорее всего, он помещался где-то поблизости от города, который по-прежнему носит имя Марония в честь жреца Марона. Правда, кое-кто из историков считает, что Исмар следует искать дальше от моря. Во-первых, с того времени сама береговая линия изменилась, во-вторых, тогда многие города размещали вдали от берега, опасаясь пиратов вроде Улисса.

«Арго» получил в дар фракийское вино, когда мы подошли к Тасосу. Местные жители устроили прием в честь нашей команды, и, войдя на веслах в гавань, мы увидели на набережной уставленные угощением столы. Каждому члену команды был вручен завернутый в кусок рыболовной сети подарок в виде набора главных продуктов острова: бутылочки анисовки, маленького глиняного сосуда, банки местного меда и бутылки знаменитого черного тасосского вина.

— После доблестного мореплавателя Ясона, как вам нравится плыть по следам коварного Улисса? — осведомился мэр Тасоса. — Будем надеяться, что вы превзойдете его хитростью и вам не понадобится десять лет, чтобы добраться до его родины!

Вот еще одно широко распространенное и чреватое серьезными заблуждениями неверное толкование «Одиссеи». У Гомера сказано, что Улисс девятнадцать лет не был дома в «морем объятой Итаке» и вернулся, когда пошел двадцатый год его отсутствия. Но если, внимательно изучая «Одиссею», суммировать все морские этапы, включая участки без географической привязки, само плавание свободно умещается в один сезон. Большую часть времени Улисс провел на суше, притом, как правило, весьма комфортабельно: семь лет с прекрасной и любвеобильной нимфой Калипсо, целый год в обществе обольстительной волшебницы Цирцеи (Кирки). Анализируя маршрут Улисса, видишь не девятнадцать и даже не девять — после вычета десятилетней осады Трои — лет плавания, а всего несколько месяцев, если не десяток-полтора недель, проведенных собственно в море. Путешествие «Арго» отнюдь не опровергло факты, приводимые Гомером, напротив, оно подтвердило, что указанные сроки прекрасно вписываются в географию микенского мира.

Тасос явился таким же логичным портом захода для нас, каким он был для древних мореплавателей в этой части Эгейского моря. Остров часто описывают как сплошную глыбу мрамора; круто вздымаясь над морем, он был приметным ориентиром для любой флотилии, следовавшей вдоль довольно бесцветного фракийского побережья. Мореходы бронзового века пользовались визуальным методом, указателями им служили надежные ориентиры вроде крутых мысов, высоких вершин и островов с характерными очертаниями. Могучий массив Тасоса был отменным указателем поворота на маршруте Улисса: отсюда можно править прямо на возвышающийся над горизонтом самый крупный сухопутный ориентир в северной части Эгейского моря — гору Афон (2033 м). При попутном ветре мореплаватель может весь день держать ее в поле зрения, идет ли он от Тасоса прямо на юг, или на восток к Дарданеллам кратчайшим путем мимо острова Лемнос, или на запад, в обход трех длинных языков полуострова Халкидика. За Халкидикой Афон в роли ориентира сменяют снега горы Олимп, на белый пик которой и следует править вплоть до греческого материка.

Когда мы в конце мая пошли от Тасоса на юг, нам благоприятствовали преобладающие северные ветры. Парус «Арго» легко увлекал галеру вперед, и могучая вершина Афона вздымалась над горизонтом сначала справа от нас, потом почти точно за кормой. Проходя совсем близко от обрывающихся в море крутых склонов, мы рассмотрели пустые глазницы окон полузаброшенных монастырей. Омывающее скалистый полуостров течение не только ощущалось — мы видели его, видели на серой поверхности моря плывущие рядом клочья грязной пены и подпрыгивающие куски пластика. Прямо по курсу, пока еще за горизонтом, находились острова Северные Спорады. Чтобы выйти на них, от нас требовалось всего лишь принимать с кормы устойчивый северный ветер и держать макушку Афона на одной прямой с изогнутым по-скорпионьему ахтерштевнем нашей галеры.

В этот день подножие Афона было окутано бурой пеленой загрязненной дымки, и на расстоянии десяти миль очертания горы казались смазанными. Насколько же отчетливее и эффектнее, сказал я себе, должен был смотреться Афон три тысячи лет назад, когда свободный от продуктов деятельности современного человека воздух был несравненно чище. Наверное, в ту пору возможности глазомерного плавания намного превосходили нынешние. Мы можем лишь догадываться, с какого расстояния мореплаватели могли в прозрачном, чистом воздухе распознать характерные приметы далекой суши. Теперь в очень редких случаях, когда над Эгейским морем застаиваются большие объемы холодного воздуха, возникают условия, при которых над горизонтом отчетливо различаются объекты, удаленные на тридцать-сорок миль. Во времена Улисса рулевой мог видеть очередной ориентир раньше, чем за кормой исчезал из поля зрения предыдущий.

В отличие от нас, Улиссу на его пути через северную часть Эгейского моря не повезло с погодой. Задержавшись у Исмара столько, сколько понадобилось, чтобы почтить траурным ритуалом память семидесяти двух жертв неудачного набега, сыны Итаки снова вышли в море на своих двенадцати кораблях и сразу попали в жестокую переделку:

Это описание шторма выглядит очень правдоподобно. Возникла та самая ситуация, которой страшился каждый опытный кормчий бронзового века: штормовой ветер рвет непрочные паруса и нещадно треплет легкое суденышко. Болтающийся рей опасен, он лишает галеру устойчивости, его необходимо спустить, развернув вдоль и осторожно потравливая фал, чтобы команда могла поймать и крепко держать болтающееся смешение дерева и рваной парусины, прихватить лоскуты штертами и наконец, уложив рей на палубу, закрепить его, чтобы не перекатывался между бортами, грозя кого-нибудь пришибить. Вой ветра, гул моря, внезапный крен галеры под ударами волн — все это должно было внушать смертельный страх мореплавателям. Кормчий, самый важный член команды в критическую минуту, силится править так, чтобы судно сохраняло какой-то минимум хода. Галера должна идти под острым углом к волне, иначе ее опрокинет. После того, как убраны рей и, вероятно, короткая мачта, члены команды берутся за весла и пытаются грести, отчаянно сражаясь с бурными валами, чтобы лопасти не шлепали впустую по неровной поверхности моря.

В прошлом году нечто в этом роде выпало в Черном море на нашу долю, так что мы знали, каково это, когда тебя кидает из стороны в сторону, ты хватаешься за что попало и набиваешь себе синяки, между бортами со стуком катаются разные предметы, и трюмная вода плещется все выше по мере того, как галеру орошают брызги, а то и захлестывает волна. Единственная разница между нами и незадачливыми сопутниками Улисса заключалась в том, что в Черном море я постановил уходить от берега, чтобы вдали от суднодробительных скал выждать, когда стихнет ветер, осмотреть корпус и снасти, проделать неотложный ремонт и наконец тащиться обратно, тогда как капитаны Улисса посчитали за лучшее грести к берегу в поисках защищенной якорной стоянки, пока шторм не пустил корабли на дно. Долгому, выматывающему душу противоборству с штормовым морем они предпочли рискованный подход к берегу. Возможно, их суда за время долгой осады изрядно обветшали без ухода и просто не выдержали бы длительного избиения волнами. А может быть, их гребцы превосходили умением команду «Арго», которая никак не могла наладить греблю в штормовую погоду, когда вода то гладила верхнюю доску обшивки, то оказывалась так далеко внизу, что не достать веслом. Как бы то ни было, рассказ Гомера о буре в Эгейском море верно передает испытания, выпавшие на долю флотилии Улисса: ужасающе опасная обстановка на море, управление судном в критической ситуации. Словом, описание шторма вполне соответствует истине; перед нами не плод фантазии, а реальные суда с переживающими тяжелые мучения реальными моряками.

Где именно натерпевшиеся страха мореходы на потрепанных судах нашли укрытие и провели «два дня и две ночи, в силах своих изнуренные, с тяжкой печалию сердца», не установлено. Приморская область Греции, древняя Манесия, не располагает надежными гаванями, где можно укрыться от северного шторма, то же относится к суровым берегам острова Эвбея, который из-за его величины нередко воспринимается как часть материка. Лучшее убежище могли предоставить лежавшие прямо по курсу флотилии Спорады, особенно подветренный берег Скироса; здешние стоянки могли быть известны Улиссу по прежним заходам за Ахиллом и Неоптолемом. Во всяком случае, его двенадцати кораблям повезло. Основным силам флота во главе с Агамемноном, с которыми он расстался в Трое, пришлось куда тяжелее. Идя через Эгейское море по диагонали более рискованным путем, они тоже попали в шторм. Ветер погнал корабли на скалистые берега Эвбеи; некоторые из них уцелели, но многие были разбиты в щепки о скалы мыса Гераст на крайнем юге острова, и команды погибли. Предание сообщает, что один из капитанов, Аякс, сумел уцепиться за камни и, радуясь своему спасению, громкими криками похвалялся, что сумел обмануть судьбу. Однако бог морей Посейдон, разгневанный его хвастовством, обрушил утес. Аякс снова упал в беснующийся прибой и утонул.

Гибель части флота Агамемнона — яркий пример жестокой действительности, присущей мореплаванию бронзового века: если древние галеры настигал сильный шторм, гребцам недоставало сил, чтобы уйти от беды. Они были так же беспомощны, как влекомая ветром пушинка, и шторм прибивал их к ближайшему наветренному берегу. При удаче гребцы, лихорадочно налегая на весла, могли, подобно людям Улисса, завести судно в тихий уголок за каким-нибудь мысом или же пересечь направление ветра и лечь на более безопасный курс. Но тем и ограничивались их возможности. Они не могли ни грести против ветра, ни удерживать судно на одном месте. Мы на «Арго» познали на горьком опыте, что даже умеренный ветер сильнее команды гребцов и что галера — игрушка в руках стихии.

Шторм, обрушившийся в Эгейском море на Улисса, через два дня утих: «Третий нам день привела светлозарнокудрявая Эос; мачты устроив и снова подняв паруса, на суда мы сели; они понеслись, повинуясь кормилу и ветру». Маленькая флотилия вновь продолжает путь не на веслах, а под парусами; и выбранный командами маршрут, несомненно, тот же, каким по сей день следуют направляющиеся к югу парусные суда.

Ключевую роль тут играет пролив Кафирефс, где уцелевшие суда Агамемнона пытались отвернуть в сторону от мыса Гераст. Пролив разделяет острова Эвбея и Андрос, и сама природа здесь благоприятствует кораблям, идущим на юг. Большая глубина, хорошие сухопутные ориентиры по обе стороны и, главное, мощное течение, влекущее судно вперед даже при слабом ветре. Что до нашего «Арго», то преобладающий северный ветер еще прибавил в трубе между островами, и мы резво помчались через просвет. Маленькая двадцативесельная галера вела себя отменно, лихо перемахивая почти с предельной скоростью через длинную череду волн, громоздящихся на стремнине. На каждом гребне она норовисто подпрыгивала, кренясь, и совокупный вес мачты, рея и паруса нажимал на пяртнерс с такой силой, что весь корпус кряхтел и содрогался. Как раз в эти минуты я попросил передать мне оливкового масла — очень уж велика была нагрузка на двойное рулевое весло. Глядя через борт, я видел, как лопасти вибрируют под натиском стремительного потока воды. Напор был так силен, что прежняя смазка выступала на поверхности кожаных ремней каплями жирного пота. А без хорошей смазки рулевые весла застревают и вполне могут сломаться, если галера вдруг круто рыскнет.

Недостатки такелажа ставили предел скорости, какую могли развивать древние суда. Мореплаватели располагали малонадежными веревками из ремней или грубого волокна, парусами из хлопчатобумажной или льняной ткани. Металл был так дорог, что его в конструкциях использовали очень редко, а то и вовсе не применяли. Капитанам постоянно приходилось быть начеку: внезапная поломка могла стать пагубной для корабля. При идеальной погоде — умеренный фордевинд или бакштаг с не слишком крутой волной — галера могла проходить шесть-семь миль в час, как это делал «Арго» в проливе Кафирефс. Но как только сила ветра и волн превосходила прочность веревок, паруса и рея, следовало спешить в укрытие и ждать — когда по несколько дней, а когда и недели. Существенной роли это не играло. Моряки предпочитали один день идеального хода с предельной скоростью преодолению той же дистанции в несколько приемов. Так что в древности галеры продвигались рывками; впечатляющие стомильные однодневные переходы чередовались с долгими периодами ожидания. Очевидно, именно такой распорядок «постояли-поехали» определял движение Улисса и его флотилии, а не равномерный ход день за днем, какой представляется многим комментаторам.

Развалистый рваный бег «Арго» через пролив Кафирефс вызвал у бедняги Назыма острейший приступ морской болезни. Свернувшись в клубок, с закрытыми глазами он уныло лежал на скомканном парусном мешке, смахивая на несчастную зверушку. Мы особенно сочувствовали ему потому, что накануне вечером, когда «Арго» стоял на якоре в заливе у Скироса, Назым приготовил из овощей, риса и рыбы бесподобное блюдо, приправленное лимонным соком, однако сам отведал лишь малую толику, наперед зная, что не удержит съеденное.

Рыбу поймал Дерри, самый молодой член нашей основной команды. Открытое лицо, невинные голубые глаза и мягкий ирландский акцент сделали Дерри мишенью подковырок, которые он воспринимал с неисчерпаемым добродушием и спокойной широкой улыбкой. В Стамбуле я пополнил снаряжение «Арго» легкой рыболовной сетью, поскольку хотел проверить, могла ли команда галеры в долгом плавании кормиться за счет улова. Дерри неосторожно проговорился, что дома однажды помогал ставить сети на лосося в устье Шаннона, и мы тотчас назначили его нашим штатным рыболовом, а один турецкий эксперт объяснил, как пользоваться новой сетью. Скудные уловы Дерри быстро внесли ясность, почему в древних текстах так мало говорится о рыбной ловле для пропитания. Каждый вечер, когда «Арго» бросал якорь, он ставил нашу сеть в каком-нибудь подходящем месте поблизости от галеры. На рассвете Дерри спешил извлечь из воды добычу, пока нас не опередили какие-нибудь хищники. Итоги всегда были мизерными — несколько мелких рыбешек, один-два угря. И не меньше двух часов уходило у него на то, чтобы выпутать рыбешек из ячеи, отцепить судорожно вцепившихся в сеть креветок, отделить водоросли, умертвить ударами камня ядовитых морских ершей, чьи останки отправлялись за борт. Даже с учетом сильного истощения запасов рыбы в Средиземном море, которое отчасти компенсировалось совершенством нашей нейлоновой сети, было очевидно, что рыбная ловля вряд ли могла удовлетворить потребности голодной команды древней галеры. Кулинарных способностей Назыма едва доставало на то, чтобы, используя жалкие уловы, придать блюдам легкий привкус рыбы.

После пролива Кафирефс следующим нашим навигационным знаком был самый знаменитый ориентир во всей Греции — обрывистый мыс Сунион на краю Аттики, в двадцати пяти милях к югу от Афин. Ныне мыс увенчан руинами большого храма Посейдона, чьи мраморные колонны подобны светящимся столбам медового цвета, когда заходящее солнце окутывает побережье Аттики багровыми сумерками. Храм построен в V веке до н. э. на месте, которое почиталось священным уже в ту пору, когда флот Менелая проходил мимо Суниона, следуя укатанным путем на родину.

Здесь умер главный кормщик царя, Фронтис, и в «Одиссее» старый царь Нестор вспоминает его внезапную кончину:

Трудно назвать более подходящее место для упокоения великого мореплавателя. Мыс Сунион — последний поворотный пункт для всех судов, следующих домой в Аттику с севера и востока. Он закрыт до поры напоминающим формой кинжал островом Макронисос, но, обогнув остров, команда вдруг видит перед собой Сунион и понимает, что до дома рукой подать. И всякий моряк, знающий связанные с этим побережьем предания, вспомнит великого кормщика Фронтиса.

Когда «Арго» подошел к Суниону, сила ветра упала почти до нуля. Идущее встречным курсом почтенное патрульное судно греческих ВМС приветствовало нас; за ним показался другой корабль, и я поспешил передать бинокль Теодору.

— Погляди-ка — это не болгарский флаг?

Теодор уставился в бинокль.

— Точно! И, похоже, судно направляется домой в Варну.

— Интересно, что там думает его команда, — продолжал я, — увидев вдруг у мыса Сунион галеру бронзового века. Должно быть, решили, что им снится сон.

— А вот я их разбужу! — рассмеялся Теодор. — Можно мне воспользоваться рацией?

Я вручил ему маленький приемопередатчик, настроенный на частоту «корабль-корабль». Тем временем болгары изменили курс, чтобы взглянуть на нас поближе. Можно представить себе, как они были поражены, когда радио в рулевой рубке вдруг заговорило по-болгарски. Последовала долгая пауза, пока их радист приходил в себя от изумления. Теодор повторил вызов. Пауза продолжалась; наконец радист нерешительно отозвался. Лукаво улыбаясь, Теодор заговорил с ним, чеканя каждое слово. Окончив разговор, он вернул мне рацию и рассмеялся.

— Здорово мы их озадачили! Радист до того опешил, что мне пришлось дважды повторять каждое слово. Никак не мог взять в толк, каким образом на древнегреческой галере оказался болгарин. Но обещал передать моим родным, что на «Арго» все в порядке.

Видимо, и в Эгейском море мгновенно распространяется молва: когда 11 июля мы подошли к острову Спеца, нас уже ждали. Вассилис следил за нашим продвижением — тот самый неулыбчивый и скупой на слова гений кораблестроения Вассилис Делимитрос, который полтора года назад построил наш «Арго» в своей развалюхе-мастерской на берегу Старой гавани на Спеце. Когда я, обогнув маяк, направил галеру в столь памятный залив, у меня было такое чувство, словно «Арго» возвращается домой. Ничего не изменилось: то же скопище современных крейсерских яхт у пирса; пестрая череда стапелей с судами, подлежащими ремонту; пришвартованный носом к пристани неказистый паром с опущенными сходнями; вереница причалов. Казалось, никто не обратил внимания на тихо скользящую по воде галеру. Команда уже готовилась швартоваться, в это время от одной из пристаней отвалила моторная лодка и помчалась курсом прямо на нас.

— Все в порядке, мистер Тим? Вассилис ждет вас! — крикнул, восторженно махая рукой, человек в желтой фуфайке.

Это был Мимас, помощник Вассилиса.

«Арго» покрыл последнюю сотню метров. Глядя на сарайчик на скале, я улыбнулся: на одном конце крыши красовался греческий флаг, на другом — большой ирландский вымпел. Вассилис вывесил приветственные сигналы. А вот и он сам стоит на конце шаткого пирса — прямой коротыш с вьющимися седыми волосами, в старых джинсах и поношенном синем свитере, руки сложены на груди, голова чуть наклонена набок, чтобы лучше видеть, как его творение грациозно подходит к причалу. Я знал, что сейчас Вассилис проверяет взглядом состояние галеры, как она слушается руля, оценивает все детали своего шедевра. Ведь он не видел «Арго» с тех самых пор, как пятнадцать месяцев назад галера покинула остров, направляясь в Черное море.

— Отдать кормовой якорь!

Послышался громкий всплеск: Дерри выполнил команду. Мимас уже принял и закрепил носовой швартов. Мы поставили «Арго» боком к причалу, и я поспешил сойти на берег, чтобы поздороваться с Вассилисом.

— Привет, Вассилис! Как дела? Как он тебе нравится? — Я указал на «Арго». — У нас полный порядок. Галера в отличном состоянии.

Он крепко пожал мне руку, не в силах говорить от волнения, наконец вымолвил:

— Добро пожаловать, капитан. Сегодня гостишь у меня?

Но, конечно же, больше всего Вассилису не терпелось осмотреть «Арго». Он вложил всю душу в строительство галеры, использовал приемы древних корабелов, соединяя доски при помощи сотен шипов и гнезд. Опираясь на многолетний опыт деревянного судостроения, Вассилис трудился с таким знанием дела и упорством, что справился с задачей за неполных шесть месяцев, хотя специалисты предупреждали меня, что понадобится не один год. Больше того: они подразумевали, что на строительстве будет занята бригада корабелов, а Вассилис работал один, только Мимас помогал ему, поднося материалы и подавая инструмент.

Как только завершился приветственный ритуал и Вассилис посчитал, что приличия соблюдены, он приступил к осмотру. По его команде Мимас сбегал за небольшим молотком, и Вассилис пошел вдоль судна от банки к банке, простукивал каждый шпангоут. Тук, тук, тук — отдавалось в обшивке. Дойдя до кормы, он повернулся и зашагал обратно ко мне.

— Этот, этот, этот! — объявил он, касаясь на ходу трех шпангоутов. — Вот эти заменены.

Вассилис был прав. По одному лишь звуку он сразу распознал шпангоуты, которые отремонтировал турецкий корабел Хакки в Стамбуле.

На другое утро я попросил команду полностью разгрузить «Арго», чтобы Вассилис мог проверить все до самого киля.

— Он в полном порядке, — заверял я его. — Все в порядке. Только мачта разболталась в пяртнерсе, хорошо бы ты ее укрепил. А так ничего серьезного. Судно в прекрасном состоянии.

Вассилис фыркнул.

— Почему турецкий плотник ремонтировал шпангоуты? — ревниво осведомился он, заботясь о своем творении, будто мать о любимом отпрыске.

— Шпангоуты треснули не в море, а на стапелях в Волосе перед началом экспедиции «Ясон», — поспешил я объяснить. — Брус был плохого качества.

— Знаю, — мрачно отозвался Вассилис. — Если бы поставщик прислал мне то, что я заказывал, такого не случилось бы.

Мне оставалось только гадать, какие разговоры происходили между ним и поставщиком…

— Все равно, я не стал бы ремонтировать так, как это сделал турецкий плотник, — добавил Вассилис.

К счастью, я не первый день был знаком с ним, знал его гордый, независимый нрав.

— Все в порядке, Вассилис, поверь мне. Я уверен, что шпангоуты не подведут нас на маршруте Одиссея. Ты только не волнуйся.

Он крякнул.

— Ладно, коли что не заладится, шли телеграмму, и я прибуду в любое место, исправлю, что надо. Но когда будешь ставить галеру на консервацию на зиму, свяжись со мной, прежде чем выбирать человека, чтобы присматривал за ней.