Экспедиция «Уллис»

Глава 5. Циклоп

К сожалению, Улисс не сообщает нам, сколько дней понадобилось его двенадцати галерам, чтобы из земли лотофагов дойти до страны пещерных жителей циклопов. Этот пробел — один из самых досадных во всем повествовании, ведь мы лишены возможности судить о времени и пройденном расстоянии, видим только, что на участке пути не случилось ничего интересного (из чего можно заключить, что галеры плыли в открытом море, а не вдоль берегов) и что моряки, как обычно, хандрили. Улисс рассказывает:

Прежде всего, удивляет то, что циклопы Улисса совсем не похожи на циклопов из первоначального греческого мифа. В нем они искусные мастера и строители, причем их всего трое — Арг, Бронт и Стероп (или Пиракмон). Дети Земли и Неба (Урана и Геи), они трудились в подземных кузнях, выковывая молнии, которые метал Зевс, когда олимпийские боги сражались со старыми богами за власть над вселенной. Позднее греческие авторы приписывали тем же мастерам сооружение монументальных стен разрушенных микенских крепостей, поскольку плиты в этих стенах были так велики (самые большие весили 120 тонн) и были так искусно пригнаны друг к другу, что такую работу могли выполнить только почитавшиеся великанами три брата-циклопа. И в наши дни археологи пользуются термином «циклопические стены».

Между тем циклопы Гомера — такое же простоватое племя, как лотофаги. Они живут семьями в горных пещерах, и у них нет никакой общественной организации. Особенно странно то, что они собирают урожаи пшеницы, ячменя и винограда, не выращивая их.

Как совместить примитивных пещерных людей Гомера, к тому же еще и людоедов, с мифическими циклопами, кующими металл? Возможное решение этой проблемы, над которой почему-то не задумывались многие комментаторы «Одиссеи», намечается, если представить себе, что флотилия Улисса на пути из Киренаики подошла к южному побережью Крита. Окруженные влажным туманом, двенадцать кораблей ночью пристали к берегу. По счастливому стечению обстоятельств, флотилия вошла прямо в естественную гавань. Моряки убрали паруса, сошли на берег и легли спать. На рассвете выяснилось, что они высадились не на большой земле, а на изобилующем дикими козами необитаемом островке, по соседству.

Дикие козы — указатель, позволяющий определить, куда пришла флотилия. От времен бронзового века до наших дней во всем Средиземном море одно место больше любых других ассоциируется с дикими козами: великий остров Крит, родина бородатого европейского козла Capra aegagnus cretensis. Зоологи считают, что на большинстве средиземноморских островов обитают одичавшие домашние козы, тогда как Capra aegagnus cretensis — аборигенный вид.

Самца узнаешь сразу — будь то на фресках бронзового века или при встрече с ним в дебрях Белых гор на Крите, где уцелела горстка этих животных. У гри-гри, как называют в народе этот вид, роскошнейшие рога. Они изогнуты назад по такой крутой дуге, что кажется, козел может пронзить себя ими, если слишком резко откинет голову назад. Просто чудо, как свободно козлы несут свой экстравагантный головной убор среди скал и осыпей высокогорья. На первый взгляд тучный увалень, на самом же деле бородатый козел состоит сплошь из тугих мышц и словно твердый резиновый мячик отскакивает под немыслимыми углами от каменных граней, когда прыгает со скалы на скалу, так что поймать его на мушку даже самой современной винтовки исключительно трудно. Capra aegagnus охраняются законом, и все же для критянина это такая престижная добыча, что на козлов по-прежнему охотятся тайком в глухих уголках Белых гор. К счастью, некоторые острова у побережья Крита тоже превращены в заповедники, и там бородатый козел благополучно здравствует.

Гри-гри был уже знаменит на Крите, когда этот остров стал сердцем высокоразвитой минойской культуры, которая предшествовала золотому веку Микен на материке и отчасти совпала с ним по времени. Минойские художники рисовали, лепили, вырезали, отливали в бронзе изображения наиболее примечательного дикого животного Крита. Минойская экспозиция музея в столице острова, Ираклионе, богата изображениями дикого козла на фресках, в керамике, в бронзе, на печатях из драгоценного камня; вы видите гри-гри прыгающих, пасущихся, преследуемых охотниками, отдыхающих, спаривающихся, и множество козлят. Бородатый козел был таким же символом минойского искусства на суше, как мотив осьминога на море. Использовалось не только мясо — рога шли на изготовление оружия знаменитых критских лучников, и гри-гри так щедро представлен в местном искусстве, что явно был предметом некоего культа. Так что когда Гомер приводил Улисса в страну, изобилующую дикими козами, слушателям певца прежде всего на ум приходил Крит.

Участники плавания быстро убедились, что не знавшие врагов животные на безлюдном острове — легкая добыча для голодных странников.

Итак, шайка грабителей-корсаров из Итаки сидит на берегу, накачиваясь похищенным в Исмаре вином и набивая брюхо добытой на островке отменной козлятиной. Но где находился этот островок? От Гомера узнаем лишь, что он помещался «ни далеко ни близко от брега циклопов» — довольно противоречивое указание и не очень-то полезное с точки зрения реальной географии.

На первый взгляд проблема казалась не такой уж сложной. У южного побережья Крита есть только четыре крупных острова или островных группы, куда естественным путем могла подойти флотилия, плывущая от Киренаики на север. Два острова — Гайдурониси (Ослиный остров) и Куфониси лежат слишком далеко к востоку. Остров Гавдос тоже можно исключить, поскольку с него едва различается побережье Крита, а Улисс утверждает, что ясно видел дым в области циклопов и слышал блеянье коз и овец. Четвертый остров — вернее, группа островов — представляется более многообещающим; речь идет о Паксимадии (Сухарные острова) в заливе Месара, у середины южного побережья Крита. К сожалению, на Сухарных островах нет обращенной на юг естественной гавани, где могла бы столь удачно причалить флотилия Улисса. Зато всего в восьми милях оттуда, в пещерах среди скал Крита некогда жили великаны-людоеды. Во всяком случае, так мне сказали.

«Не забудьте спросить о великанах в селении Пилидия». Такой совет получил я от профессора Поля Фора, известного исследователя пещер острова Крит. За плечами этого неутомимого французского ученого было девять экспедиций, во время которых он бродил по известняковым грядам, составляя каталог пещер и собирая связанные с ними предания, а также исторические и археологические данные. В центре южной части острова он услышал народные сказки о чудовищах-людоедах, поразительно похожие на причудливое повествование Гомера о циклопах. Чудовища в критских сказках были великанами. Они тоже жили простейшей семейной общиной (чаще всего — отец, мать и ребенок), селились в глубоких пещерах и занимались людоедством. От циклопов Гомера их отличает лишь одна существенная черта, и, как ни странно, это различие только подчеркивает возможную связь между двумя мифическими племенами. У великана-людоеда, с которым предстояло столкнуться Улиссу, был всего один глаз в середине лба. У каннибала в критском фольклоре не один, а три глаза. Третий, всевидящий глаз помещался на затылке. «Эти чудовища, — писал мне профессор Фор, — назывались триаматами».

Мы подошли на «Арго» к южному побережью Крита и бросили якорь в заливе Месара, чтобы я мог последовать совету Фора. В Пилидии, небольшом селении примерно в миле к востоку от залива, мне объяснили, что лучше всего обратиться к самому сведущему среди местных жителей — учителю Михаели Фасуланису. Меня смущало, что просвещенный наставник может отказаться говорить о таких фантастических существах, как трехглазые великаны. Я ошибся. Мы сели за столик в маленьком кафе, и учитель вполне серьезно воспринял мой вопрос. Когда он приступил к рассказу о триаматах, к нам подсел глубокий старик в обычной на Крите черной одежде: просторная рубашка, брюки, высокие башмаки. Было очевидно, что он настроился слушать хорошо знакомую историю.

— Однажды два человека, жившие по соседству с Пицидией, — начал учитель, — отправились в Ираклион. По пути им встретилась деревня под названием Хораскилио (Песий город). Войдя в деревню, они перед каждым домом увидели по большой собаке. Решив передохнуть, путники постучались в дверь одного дома, навстречу им вышла женщина, и они спросили, можно ли здесь переночевать. Женщина предложила им войти и сказала, что должна сходить за мужем. Пока они ждали, в дом вошел юный сын хозяев. Один из путников случайно коснулся его головы и с ужасом обнаружил у мальчика среди волос на затылке третий глаз. Он был триаматом! Мальчик сказал путникам, что его мать пошла за другими триаматами, которые убьют и съедят чужаков. Бежать они не могли, потому, что у дверей сторожил огромный пес. Однако путники нашли выход. Схватив мальчика, они убили его, разрезали на куски и скормили псу, а сами обратились в бегство. Вернувшись в свое селение, подняли тревогу; селяне вооружились, отправились вместе с ними в Хораскилио, перебили всех триаматов и разрушили деревню.

Закончив повествование, учитель сел поудобнее и добавил:

— Деревня Хораскилио находилась у дороги, ведущей отсюда к Ираклиону, недалеко от Дафны.

Подсевший к нам старик кивнул, подтверждая его слова.

Ту же самую историю записал более десяти лет назад профессор Фор, и она продолжала жить не как затейливый анахронизм, а как часть подлинного фольклора. Не берусь сказать, верил ли сам учитель в триаматов, но сельские жители явно верили. Живущие уединенно в горах критские пастухи панически боялись встречи с триаматами-людоедами, особенно в пещерах ночью. Говорили, что из глубины пещеры может появиться молодой триамат и потребовать, чтобы пастух поделился с ним пищей. Фор записал, в частности, историю о воре, который, возвращаясь из соседней деревни с украденным там барашком, решил заночевать в пустой пещере. Зарезав барашка, он стал жарить мясо на костре. В это время к костру подошел обнаженный молодой незнакомец и потребовал себе кусок. «Подожди, пока поджарится», — ответил вор. Незнакомец возразил, что ему нужно сырое мясо. Тут вор понял, с кем имеет дело, схватил раскаленный вертел и бросился на молодого триамата, который с громкими воплями пустился наутек. В свою очередь, и вор поспешил удалиться.

Сходство между сказками о триаматах и повествованием о встрече Улисса с циклопами поразительно. Тем не менее расхождение в деталях, например указание на третий глаз, позволяет заключить, что критские версии не копируют «Одиссею», а представляют собой исконные местные предания.

Насытившись козлятиной, моряки итакской флотилии провели вторую ночь на берегу островка. На другой день Улисс объявил, что не мешает выяснить, какие люди живут по соседству. Подойдя на своем корабле к берегу большой земли, он у самой воды увидел огромную пещеру. Вход в нее был огорожен высокой стеной из дикого камня и могучими дубами и соснами; пещера явно была обителью великана.

Улисс сошел на берег и, взяв с собой двенадцать сопутников, направился к пещере. Повинуясь «голосу вещего сердца», рассказывает Улисс, он захватил с собой бурдюк сладкого черного вина, которым одарил его в Исмаре жрец Марон. Вино было такое крепкое, что полагалось разбавлять его двадцатью частями воды, да и то смесь ударяла в голову. Марон хранил это вино в тайнике, и только сам жрец, его жена и один старый слуга знали о его существовании.

Дойдя до пещеры, продолжает Улисс, они хозяина не застали, он в это время пас в горах коз и овец.

Люди Улисса повели себя с присущей им жадностью. Они стали уговаривать своего капитана взять в пещере сыра и отнести на корабль, потом вернуться, пригнать из закутов на берег ягнят и козлят, погрузить на галеру и поскорей убираться, пока не явился хозяин. Улисс отказался, ему хотелось посмотреть, как выглядит этот хозяин. Дескать, вдруг он «даст нам подарок». Как известно, любопытство Улисса стоило жизни шести его сопутникам.

Итак, отряд моряков задержался в пещере. Они развели костер и поели сыра, а вечером с горных лугов вернулся хозяин. Появление в пещере циклопа Полифема описано в том же духе, в каком о возвращении чудовища в свою обитель повествуют десятки сказок для детей.

Надежно закупорив камнем вход в пещеру, циклоп принялся доить коз и овец, отливая половину молока для приготовления сыра, а вторую половину оставляя для питья. Лишь после того, как эта работа была закончена и циклоп развел костер, он увидел прячущихся в глубине пещеры Улисса и его людей и вопросил гремящим, голосом:

Такое определение двух категорий мореплавателей — честных купцов и пиратов — вполне справедливо для той поры. Естественно, Улисс поспешил объяснить, что он и его люди — греки, возвращаются домой из Трои, но противные ветры сбили их с курса. Как гости, охраняемые Зевсом, они надеются, что циклоп примет их дружелюбно и даст подарок. Ответ циклопа был отнюдь не благоприятным. Он заявил, что ему нет дела до таких обычаев и боги ему не страшны. Где Улисс оставил свой корабль?

Хитроумный Улисс слукавил. Он ответил, что его корабль разбился о камни на берегу и при нем единственные уцелевшие члены команды. Тогда циклоп

С ужасом смотрели Улисс и его уцелевшие сопутники на происходящее, не в силах помешать чудовищу. И после того, как циклоп завершил свою людоедскую трапезу и запил молоком страшную пишу, Улисс осознал, в каком безнадежном положении они очутились. Он подкрался было к спящему великану, замыслив пронзить его мечом, но тут же сообразил, что его людям будет не под силу столкнуть закупоривший пещеру огромный камень.

И тут во второй раз проявилась знаменитая находчивость, которой Улисс прославился, когда придумал уловку с троянским конем. Утром циклоп поднялся, подоил коз и овец, позавтракал еще двумя из людей Улисса, отодвинул запор и выгнал скот наружу, после чего вернул громадный камень на место, «как легкою кровлей колчан запирают», чтобы пленники не улизнули, и отправился со своим стадом на пастбище. Улисс приметил, что циклоп оставил в пещере сохнуть огромную дубину, только что срубленный ствол дикой маслины, подобный «мачте, какая на многовесельном с грузом товаров моря обтекающем судне бывает». Улисс отрубил мечом часть ствола длиной три локтя, его товарищи обтесали этот обрубок, после чего он заострил и обжег конец на углях для твердости. Получившийся кол зарыли в куче навоза на дне пещеры и бросили жребий, кому из сопутников помогать Улиссу в схватке с противником, когда тот вернется.

Второй вечер прошел подобно предыдущему. Явился циклоп, загнал стадо в пещеру, загородил камнем вход, сожрал еще двоих товарищей Улисса и сел отдыхать. Тут Улисс подошел к нему с полной чашей неразбавленного черного исмарского вина. Вино до того понравилось циклопу, что он выпил целых три чаши, отчего совсем опьянел. Затем великан — обычный для мирового фольклора ход — спросил Улисса, как его зовут. Дескать, узнав имя, он сделает ему «приличный подарок». Улисс ответил, что его имя «Никто». Тогда, заявил со злобной усмешкой циклоп, подарком явится то, что Никто будет съеден последним. После чего

Улисс поспешил достать кол, положил его на угли, раскалил острие и подошел с колом туда, где наготове стояли четверо назначенных жребием помощников.

Здесь Гомер впервые дает понять, что у циклопа был только один глаз. Раньше об этом не говорится; видимо, история с циклопом была достаточно хорошо известна.

Когда циклоп выдернул кол из глазницы, на крик его сбежались из соседних пещер другие циклопы и спросили, в чем дело.

Уловка, когда человек называет себя «Никто», описана во многих критских сказаниях о триаматах, собранных профессором Фором. Впрочем, она так часто присутствует в народных сказках разных стран, что упирать на это совпадение особенно не приходится. Более примечательно сходство обожженного Улиссом на огне кола с раскаленным вертелом, которым критский вор ранил и обратил в бегство заставшего его в пещере голодного триамата-людоеда. Но и к этой параллели следует подходить осторожно, как показывает дальнейшее развитие поединка Улисса с циклопом.

Запертый в пещере стонущего, ослепленного, разъяренного великана, Улисс устраивает побег своих шести уцелевших спутников. Отделив от стада крупных баранов, он связывает их по три крепким лыком. На рассвете козы и овцы начинают блеять, стремясь выйти из пещеры. Слепой Полифем отодвигает камень, садится у выхода и щупает спины пробегающих мимо животных, убеждаясь, что среди них нет его пленников. Привязанные под брюхом среднего в тройке барана, люди Улисса спасаются. Под конец, держась снизу за густую шерсть самого большого барана, на волю выбирается сам Улисс. Полифем удивлен, почему вожак стада, обычно спешащий первым выйти из пещеры, в это утро идет последним.

Пальцы Полифема не нащупали беглеца, и большой баран вынес Улисса из пещеры. Очутившись на воле, он вскочил на ноги и поспешил отвязать своих сопутников. Вслед за чем они, верные своей разбойной натуре, погнали стадо к галере. Ожидавшие их члены команды приготовились громко оплакивать товарищей, убитых и съеденных циклопом, но Улисс подал знак, чтобы они молчали и поскорее грузили на судно украденный скот. Управившись с этим делом, моряки оттолкнули галеру от берега и налегли на весла. Однако тут одержимый гордыней Улисс, каким рисует его Гомер, совершает фатальную ошибку, за которую будет наказан всяческими бедами и гибелью всех своих людей. Отойдя на безопасное расстояние от берега, он язвительно кричит циклопу:

Услышав торжествующий голос беглеца, ослепленный циклоп отломил от горы огромную глыбу и метнул на звук. Глыба упала рядом с судном, задев рулевое весло, и поднятая ею волна отбросила галеру обратно к острову. Улисс оттолкнулся от берега длинной жердью, и его люди опять энергично заработали веслами. В испуге они уговаривали Улисса больше не дразнить чудовище, но он опять закричал:

Полифем взревел от злости и ответил Улиссу. Живший в земле циклопов прорицатель Телам, сын Евримия, предсказывал, что Полифем будет ослеплен человеком по имени Одиссей, но великан ждал, что «явится муж благовидный, высокий ростом, божественной силою мышц обладающий», а не «малорослый урод, человечишко хилый», который прибегнет к вероломной уловке, вином лишив его силы. Полифем предложил Улиссу вернуться, чтобы он мог его одарить. На что Улисс, пуще прежнего дразня Полифема, крикнул, что желал бы вовсе его умертвить. Тогда циклоп, воздев руки к небу, произнес проклятие. Обращаясь к своему отцу, богу морей Посейдону, он призвал его:

С этими словами циклоп схватил еще большую глыбу и в отчаянии метнул в сторону уходящего корабля. Он промахнулся и на этот раз, глыба упала сразу за кормой галеры, родив волну, которая увлекла судно вперед, к острову диких коз, где ждали Улисса остальные корабли флотилии.

История о метающем камни Полифеме настолько популярна и распространена, что в десятках населенных пунктов Средиземноморья, да и на берегах Черного моря тоже, местные рыбаки показывали мне на торчащие из воды рифы и камни, говоря: «Вот камни, которые метал циклоп». А потому я ничуть не удивился, когда в Пицидии мне сказали, что в двух милях отселения, с высоких скал Дракотес я увижу в воде глыбы, брошенные Полифемом. Дескать, в пещерах у самого верха одной скалы некогда обитали чудовища, там-то Улисс и встретился с циклопом, и разве не о том же говорит само название «Дракотес», подразумевающее «нечто чудовищное», вроде циклопа?

Стоя на вершине скал Дракотес, я и впрямь увидел скатившиеся в море камни. Слева различались контуры островов Паксимада в восьми милях от берега, и верхняя часть утеса, куда я поднялся, изобиловала нишами и пещерами; некоторые из них, служащие загонами для скота, были огорожены камнями. Это место вполне могло быть обителью Полифема; впечатление усиливалось при виде черного силуэта «Арго», бросившего якорь на отмели перед длинным песчаным пляжем, где можно было рассмотреть торчащие из дюн остатки древних стен и крохотные фигурки расчищающих развалины людей. То были канадские археологи; десятый год они раскапывали недавно открытый древний порт, который кое в чем соотносился с историческим фоном «Одиссея».

Порт назывался Коммос, и Гомер должен был — во всяком случае, по описаниям — знать эту часть южного берега Крита. Он упоминает расположенный в четырех милях от моря минойский город Фест, говоря, что по соседству с ним Менелай потерял на рифах несколько кораблей после того, как его флотилию, как и суда Улисса, отнесло противными ветрами от мыса Малея. В Фесте находился царский дворец; Коммос был либо придатком этого города, либо важным самостоятельным портом минойской культуры. Археологи раскопали на берегу монументальные сооружения с роскошными колоннадами и двориками и широкую мощеную дорогу, ведущую к Фесту. Назначение внушительных построек — то ли дворцов, то ли огромных складов, то ли ангаров для кораблей — еще предстояло выяснить, но не подлежало сомнению, что Коммос был важным торговым центром. Здесь найдены черепки привозной керамики с Кипра и из приморья Сирии, обнаружена кузница, где, вероятно, обрабатывалась медь, доставленная с востока.

Коммос был основан в пору величия минойской империи около 1600 года до н. э. и процветал три столетия. Затем что-то произошло, город вымер. Его строения были заброшены и развалились. Скромные жилища простых тружеников наверху, откуда открывался прекрасный вид на берег, были покинуты. Люди куда-то ушли. Археологи не брались сказать, что заставило их уйти, но установили, когда это произошло: в середине XIII века до н. э., примерно во времена Троянской войны; именно тогда, как выразился руководитель канадской экспедиции доктор Шоу, «погасли огни». Было это незадолго до поры, к которой принято относить странствия Улисса, и я спрашивал себя, не намечается ли тут некая связь. Раскопки в Коммосе показывают, что, после того как порт был заброшен, иногда сюда еще заходили корабли. Возможно, то были люди вроде Улисса и Менелая, и они принесли оттуда предания, в которых сведения о лучшей поре минойской культуры смешивались с наблюдениями над примитивным бытом переживших катастрофу? Что случилось с уцелевшими жителями Коммоса и других минойских поселений на этом побережье? Не вернулись ли они к былому, крайне скудному хозяйству, живя в пещерах и занимаясь примитивным скотоводством, какое Улисс застал у циклопов? Если так, то загадочные слова о неухоженных полях, где все еще росли злаки и виноградная лоза, могут подразумевать заброшенные пашни древней минойской культуры.

Все это были мои догадки, но они так хорошо согласовались с деталями в «Одиссее», а заброшенная кузница в Коммосе заставляла вспомнить кующих металл циклопов из древнейших мифов.

У Крита все данные, чтобы претендовать на звание родины трех циклопов-кузнецов — Арга, Бронта и Стеропа. Детство Зевса проводило на Крите, где жрецы укрывали его в пещере, и три циклопа, трудившиеся в подземной кузнице, были его помощниками. Видимо, эти братья еще находились на Крите, когда Гефест взял на себя роль главного мастерового у олимпийских богов и они стали его подручными. Полифем чем-то напоминает Талоса, легендарного критского великана, которого Гефест изваял из меди, чтобы тот охранял остров от чужеземцев. Этот медный гигант обходил берега Крита и бросал огромные обломки скал в приближающиеся чужие корабли. Еще одна параллель истории о циклопах? Или взять искусных мастеров, коим приписывали сооружение «циклопических» стен в Микенах. Не отразилась ли в этом мифе память о критских строителях? Минойская и микенская цивилизации были тесно связаны между собой; историки до сих пор яростно спорят — чье влияние преобладало. Традиционно принято считать, что микенская культура — производная от минойской; в таком случае микенцы научились у критян строить города.

Бывший партизан Кости Патеракис показал мне другую пещеру, где, по его мнению, Улисс мог встретиться с циклопом. Во время партизанской войны против немецких оккупантов Кости и его товарищи часто приводили союзных разведчиков в убежище, которое так и называется — Пещера Полифема или Пещера циклопа. Разведчики обычно высаживались с подводных лодок или малых судов на южном берегу, и пещера служила идеальным укрытием для них и доставляемого ими оружия. Сам Кости славился как превосходный снайпер. В английском издании «Критского гонца» — рассказа критского пастуха о партизанской войне — в примечании переводчика Патрика Ли Фермера описан случай, когда немецкий патруль окружил горное селение, чьи жители подозревались в помощи партизанам. Женщин и детей вывели на окраину селения, и каратели приготовились их расстрелять. В это время партизаны напали на немцев из засады, и Кости первым же выстрелом с расстояния 400 метров убил пулеметчика. Ли Фермор добавляет, что это был один из самых выдающихся подвигов отважного партизана.

Похожий теперь скорее на любезного банковского клерка, чем на снайпера, Кости в темпе, от которого быстро заныли мои голеностопы, повел меня по горным склонам за селением Сугия, расположенным в девяноста километрах к западу от Коммоса. На ходу он поведал мне, что во время Второй мировой войны в пещеру Полифема порой загоняли до тысячи овец, и когда мы дошли туда, она вполне оправдала мои ожидания.

Пещера в точности отвечала описанию Гомера. У входа была прислонена здоровенная каменная плита, служащая дверью. Внутри — огороженный диким камнем загон, где пастух мог держать овец и доить их, как это делал Полифем. Высокий пещерный свод расписан сажей от костров, на которых готовили пищу. На одном камне помещено выдолбленное бревно, чтобы собирать капающую со свода грунтовую воду. Пол покрыт толстым слоем резко пахнущего навоза, так что нетрудно представить себе, где Улисс прятал заостренный кол.

Закажи вы плотникам какой-нибудь киностудии декорацию, изображающую пещеру Полифема, они не смогли бы превзойти творение самой природы. В верхней части наклонного пола, у одной из стен лежал зеленоватый от мха, влажный валун причудливой формы, напоминающий грубо сколоченный трон. Я подошел к нему и сел лицом к выходу. Солнечные лучи, проникая сквозь щель между дверной плитой и скалой, освещали поверхность большого камня, лежавшего передо мной чуть ниже «трона», и отражались какой-то неприятного вида мерцающей желеобразной выпуклостью. Непрестанно капающая со свода вода, испаряясь, нарастила на камне известняковое кольцо шириной около двадцати сантиметров. Посреди кольца, куда падала капля, образовался гладкий купол — зародыш сталагмита, напоминающий гротескное круглое глазное яблоко, обрамленное уродливым веком. Казалось, отражающий солнце камень глядит на свод влажным циклопическим глазом…

Сами понимаете, сходство было чересчур идеальным. В романтическом плане Пещера Полифема настолько похожа на Гомерову, что не нужно большого воображения, чтобы заключить: именно об этом месте писал Гомер. Приключение в логове Полифема так широко известно, что любой деревенский учитель, вообще любой образованный человек, посетив пещеру у Сугии и памятуя описание Гомера, мог назвать ее Пещерой Полифема — точно так же, как рыбаки часто говорят о камнях, «брошенных Полифемом». К сожалению, пещера за Сугией, в отличие от Гомеровой, находится не у самого берега, а высоко над каменной осыпью. И с моря ее не видно; она так надежно укрыта, что преследовавшим партизан немецким патрулям не удалось ее обнаружить. И поблизости нет подходящего островка, где люди Улисса охотились на диких коз и ждали возвращения своего предводителя.

Что же из этого следует? А следует то, что необходимо сочетание деталей, взаимное расположение пещеры и острова диких коз, дающее повод для вывода, какая из множества пещер на побережье подходит на роль обители Полифема. Мы прошли на «Арго» вдоль самого берега, осматривали даже самые маленькие островки и карабкались вверх по скалам, обследуя каждую пещеру, увиденную с моря. А пещер хватало. Крит сложен известняками и буквально испещрен пустотами. Профессор Фор собрал сведения о 747 пещерах; всего же, по его подсчетам, их больше 1400. Спрашивалось, где искать остров диких коз? Как уже говорилось, на единственных подходящих по своему местоположению Сухарных островах не было обращенной к югу гавани, куда темной ночью вошла флотилия Улисса. Существует ли альтернативный вариант?

И тут я вспомнил незаменимого капитана Томаса Авеля Бримиджа Спрэта. Творец «Карты Спрэта», указавшей археологам дорогу в Трою, произвел также тщательные съемки берегов Крита. Он настолько увлекся этим островом, что в двух томах поведал о своих «Путешествиях и исследованиях на Крите». В этой книге Спрэт подчеркивает, что многие части критского побережья явно подвергались действию катаклизмов, при этом некоторые участки были подняты над морем. На западном берегу Крита Спрэт искал описанную географом Страбоном древнюю гавань Фаласарна, однако не обнаружил никаких следов портовых сооружений, не нашлось даже пляжа, где могли бы приставать малые суда. И Спрэт понял, что Фаласарну следует искать на суше. Из-за сильного изменения береговой линии бывшая акватория гавани очутилась в пяти метрах выше современного уровня моря и в ста метрах от берега. Спрэт подсчитал, что смещение пластов местами подняло бывший берег на восемь метров, и обратил внимание на желоб, который окаймляет основание скал в западной оконечности Крита — свидетельство работы волн в древности, при другом уровне моря.

Медленно следуя на «Арго» вдоль побережья, мы тоже заметили этот желоб. Как будто некий великан провел огромным стеклорезом по кромке острова на высоте пять метров, задумав отделить верхнюю часть. Современные исследования динамики моря у Крита показали, что дело обстоит сложнее, чем представлялось капитану Спрэту. Одни участки острова, особенно на западе, поднялись; другие, на востоке, опустились. Так, Коммос, похоже, опустился приблизительно на метр. В целом же наблюдательный капитан Спрэт был прав. Западная оконечность Крита теперь намного выше над уровнем моря.

Я вновь обратился к картам в поисках другого кандидата на звание «Острова Диких Коз». Найдется ли место, которое было островом три тысячи лет назад, когда береговая линия находилась на уровне волноприбойной ниши? Тотчас возник вариант, подсказанный самой природой: полуостров Палеохора («Старый город») у юго-западной оконечности Крита. Его расположение наиболее благоприятно для подхода флотилии, следующей на север из Киренаики. Мы вернулись на «Арго» к Палеохоре, и пока члены команды наполняли канистры пресной водой, я прошел в южный конец полуострова. Действительно, моим глазам предстал желоб, обозначающий древний уровень моря, увидел я и контуры обращенной входом на юг естественной гавани той далекой поры. Соединяющий Палеохору с Критом перешеек — всего лишь низкая песчаная коса, чуть возвышающаяся над водой. Поднимись уровень на метр-другой, и полуостров станет островом. Спрэт подсчитал, что образованный в таком случае пролив был бы «шириной от половины до трех четвертей мили, при глубинах от трех до четырех саженей». Картина, похожая на описанную в «Одиссее». Позднее я узнал, что лет двадцать назад один английский археолог раскопал в четырех километрах от Палеохоры остатки небольшого минойского селения. Некогда оно помещалось на самом берегу моря, теперь же оказалось в полутораста метрах от воды. Англичанин заключил, что в прошлом Палеохора представляла собой «отдельно лежащий низкий островок», однако на полуострове ему не удалось обнаружить никаких следов древнего обитания. Что ж, сказал я себе, это вполне соответствует описанию Улиссова необитаемого острова диких коз.

Спрашивалось, могло ли племя циклопов обитать на скалах между Палеохорой и мысом Крио, обозначающим юго-западную оконечность Крита? Пещер в этом районе хватает, и примечательно, что владелец одной из них, добывая глину, откопал, по его словам, кость необычной величины. Мне сказали, что ему вполне можно верить, — ведь это был местный полицейский. Вероятно, кость принадлежала крупному ископаемому млекопитающему; известно, что на Крите некогда водились слоны и бегемоты. И если в давние времена в здешних пещерах находили огромные кости, это, несомненно, могло дать пищу для местной версии о великанах, послужившей основой народных сказок о похожих на циклопов страшных триаматах.

Скорее всего, конечный ответ, где именно находилась пещера Полифема, никогда не будет получен. Тем не менее район, где Улисс подошел к берегу на обратном пути из страны лотофагов, вроде бы вписывается в схему, диктуемую основными правилами судовождения в бронзовом веке. Идя из Киренаики на север, флотилия встретила побережье Крита, и скорее всего — его юго-западную оконечность. Здесь моряки — возможно, на острове Палеохора — охотились на агрими, а на самом Крите застали представителей примитивных пастушеских племен. К тому времени минойские селения были покинуты, однако на их нивах все еще могли «без паханья и сева» произрастать какие-то злаки и фрукты, собираемые обитателями пещер. И Крит все еще был известен как родина кующих металл циклопов. Гомер или более древние барды, у которых он заимствовал сюжет, украсили повествование сказочными элементами местного фольклора о триаматах, спутав последних с фигурирующими в греческой мифологии циклопами-мастеровыми.

Если я верно толковал сказ о критских циклопах/триаматах, напрашивалось предположение, что ключ к расшифровке скитаний Улисса следует искать в соединении практического мореплавания с локальным фольклором. «Одиссея» — собрание сказок (в дальнейших скитаниях Улисс встретит таких мифических существ, как сирены, хватающее людей чудовище Сцилла и пожирающая их Харибда), и возможно, каждая фабула связана с какими-то приметами конкретной местности. Сумей мы опознать родину фольклорного сюжета, это может приблизить нас к истине в определении мест, которые посетил Улисс. Это мое предположение переросло почти в уверенность после совершенно неожиданного открытия, касающегося нашего следующего пункта захода — острова повелителя ветров Эола.