Экспедиция «Уллис»

Глава 2. Троя

Хакки, турецкий корабел старой школы, заботливо присматривал за моей галерой на ее зимней квартире. Отремонтировал шпангоуты, которые потрескались во время летнего перехода в Грузию, смазывал льняным маслом обшивку из алеппской сосны, защищая ее от морозов. Сверх того, он выстругал из крепкого турецкого дуба два новых рулевых весла и укрепил их бронзовыми шплинтами, поскольку оба прежних сломались в Черном море, а после починки опять сломались. Парус мы тоже заменили. Его предшественник сопрел от черноморской влаги и совершенно износился. Новый парус был сшит вручную из полотна и украшен портретом древнего аристократа — сильно увеличенной копией изображения на некогда украшавшем кубок во дворце царя Нестора маленьком, золотом с эмалью медальоне. Его нашли во время раскопок археологи; теперь он экспонируется в Национальном музее в Афинах. Я посчитал, что команде «Арго» пристало плавать под надзором современника Улисса.

Команда была вполне интернациональной. При выходе из Стамбула она состояла из пяти ирландцев, четырех англичан, двух турок, одного американца и одного сирийца. Некоторые члены группы, которая вместе со мной прошла по следам Ясона — загребной Марк Ричардс, мой тогдашний помощник Питер Уилер, ирландский рыбак Кормак О’Коннор и Питер Уоррен, — обещали выбрать время для участия на каком-либо из дальнейших этапов. По ходу плавания, когда одни присоединялись к нам, другие уходили, исчерпав запас свободного времени, на разных этапах в команду вливались австралийский моряк торгового флота, английский счетовод, турецкий студент, бывший греческий пилот гражданской авиации, болгарский журналист. Англичанин, работавший в одном из государств на берегах Персидского залива, получив краткосрочный отпуск, попросил принять его в нашу компанию «на два-три дня». Жизнь на борту «Арго» так пришлась ему по душе, что он покинул нас через три недели, когда оставалось времени лишь на то, чтобы срочно вылететь в Лондон, откуда другой самолет должен был доставить его к месту работы. Мы так и не смогли выяснить, сумел ли он в Англии вырвать несколько дней, чтобы навестить ожидавшую его семью.

Корабел Хакки так гордился своим заданием присматривать за «Арго», что с нескрываемой грустью прощался с нами, когда мы покинули водную станцию и взяли курс на европейский берег, чтобы забрать кое-какие припасы. Здесь два члена команды — оба ирландцы — решили совершить небольшую экскурсию. Я предупредил их, что мы отчаливаем в 10.00, и они побрели в город. Ровно в десять, не дождавшись экскурсантов, я приказал отдать концы, оставив на берегу незадачливых гуляк. Явившись на пирс, они с ужасом обнаружили, что мы ушли, увезя их одежду, деньги и документы. С великим трудом уговорили они капитана турецкого рыболовного судна взять их на борт и пуститься вдогонку за галерой, которая при попутном ветре и благоприятном течении быстро удалялась от Золотого Рога. В конце концов отставшие догнали нас, но это обошлось им в изрядную сумму наличными, востребованную турецким капитаном, не говоря о страхе, которого они натерпелись. С того раза никто не опаздывал к отплытию.

Прибывая на нашу галеру, новички быстро втягивались в повседневный ритм судовой службы. На ночь мы бросали якорь в небольших портах или тихих бухтах и, подобно нашим предшественникам в бронзовом веке, устраивались спать на берегу. На рассвете скатывали спальные мешки и гребли на шлюпке к «Арго», чтобы пораньше поднять якорь и выйти в путь, завтракая уже в море купленными накануне фруктами и хлебом. При попутном ветре особых усилий от нас не требовалось, разве что непосвященные должны были осваивать работу сдвоенными рулевыми веслами: тому, кто привык управлять современной яхтой, было непривычно рулить в противоположную сторону. На галеру таких размеров полагалось двадцать гребцов, нас же было всего тринадцать, долго на веслах не пройдешь. И мы придумали вспомогательное устройство: крепили к деревянному брусу запасной подвесной мотор от шлюпки и свешивали за борт. При полном штиле этот мотор-на-палке работал превосходно, однако я опасался, что в шторм наша необычная конструкция себя не оправдает, к тому же сильные волны могли ее повредить. Последующие события подтвердили обоснованность моих тревог; пока же мы лихо мчались вперед и всего за пять дней бодрящего хода с попутным ветром прошли от Стамбула до Трои. Серьезные усилия понадобились только для приведения в порядок кожаных ремней для весел. Чтобы смягчить задубелую кожу, мы смазывали ремни бараньим жиром и энергично разминали их на планшире. Когда восемь полуголых мужчин, сидя под ярким солнцем лицом к планширю, тянули взад-вперед ремни, их вполне можно было принять за группу накачивающих мышцы фанатиков атлетизма.

Наконец якорь «Арго» зарылся в песчаное дно маленькой бухты Энтепе на южном берегу Дарданелл, по соседству с Троей, и я сразу почувствовал, что задуманное мной исследование не так-то просто провести: сегодня Улисс не узнал бы здешнюю береговую линию. Залив у симпатичной турецкой деревушки Энтепе — ближайшая к Трое удобная якорная стоянка для галеры, но и отсюда добрых три часа пешего хода до развалин, тогда как во времена Улисса весь греческий флот, насчитывавший, если верить сказаниям, до тысячи кораблей, пристал к берегу около самого города. В 1977 году отряд американских и турецких геоморфологов пробурил скважины на отделяющей теперь руины Трои от Дарданелл равнине четырехкилометровой ширины. Выяснилось, что, когда город впервые был основан около шести тысяч лет назад, он располагался на берегах врезанного в глубь суши широкого мелкого залива. От северных городских ворот вел откос прямо к удобному для швартовки месту. Однако протекающие около Трои реки Скамандр и Симоис несут столько ила и гравия, что постепенно закупорили бухту. Ко времени прихода флота Агамемнона ее площадь уже заметно уменьшилась, и город начинался почти в километре от уреза воды. Ныне, спустя еще три тысячи лет, заиливание возросло за счет осушения берегов, и турецкие крестьяне выращивают бобы, хлопчатник и пшеницу там, где некогда Улисс и его спутники покрывали свежей смолой корпуса своих кораблей, готовясь вновь спустить их на воду и выйти в долгий путь на родину.

Чтобы убедиться, как сильно все тут изменилось, совсем не обязательно бурить скважины. Достаточно сравнить новейшие навигационные карты Дарданелл с первыми точными инструментальными съемками побережья, произведенными сто лет назад. Расхождение огромно. Сегодня Троянский залив — соленая лагуна, где даже плоскодонному ялику трудно пробираться между песчаными и гравийными барами, а береговая линия продолжает теснить море. Ирригационные работы выпрямили излучины и меандры Симоиса и Скамандра. Как ни странно, меня это вовсе не обескуражило, напротив: совершающиеся ныне перемены помогают представить себе изменения, происходившие в древности. На южном берегу Дарданелл перед Троей наблюдается процесс заиливания и прироста суши, продолжающийся со времен Троянской войны. Конечно, буровые скважины и пробы грунта позволяют с научной точностью определить простирание древней бухты в разные периоды. Но и визуальных наблюдений на месте, дополненных сравнением новейших и первоначальных карт, довольно, чтобы представить себе, как преображалось побережье со времен великой осады. Необходимость считаться с такого рода переменами сыграла решающую роль в дальнейших наших исследованиях, когда мы сходили на берег там, где обитали одноглазые циклопы и чудовище Харибда, мифический страж опасного водоворота.

Карта прошлого века, которой я пользовался у Трои для сопоставлений, была составлена британскими ВМС в 1872 году. Вообще в последовавшие четыре месяца старые карты адмиралтейства оказались просто незаменимыми. Наряду с нашим «Арго» они явились важнейшими орудиями для географической конкретизации «Одиссеи». Без них мы не смогли бы вписать в реальный контекст возможные пути скитаний Улисса. Неожиданно для меня оказалось, что в практических изысканиях я прежде всего буду в долгу не перед именитыми археологами, открывшими Трою, а перед безвестной массой военных специалистов, чертежников и скромных гребцов, снабдивших меня эффективными средствами для исследования тайн гомеровской географии. Это были люди той поры, когда ВМС Англии почитались главным картографическим ведомством в мире, и они так хорошо потрудились, что немногие современные карты уединенных уголков Средиземноморья превосходят их продукцию по точности и качеству исполнения. Около пятидесяти лет флотские гидрографы и топографы вели съемки и чертили кроки, взбирались на горы для установки триангуляционных вышек, бороздили на гребных лодках заливы, производи бесчисленные промеры глубин свинцовым лотом, карабкались на одиночные скалы, чтобы определить их точные координаты, расспрашивали местных рыбаков, выясняя, как они называют различные участки береговой полосы, замеряли приливно-отливные и другие течения, добывали образцы грунта. Все данные аккуратно заносились в справочники, известные под названием «Наставления для плавания», и находили отражение в тщательно начерченных от руки картах, которые Гидрографическая служба ВМС переносила на изумительно гравированные стальные пластины, служившие затем для размножения печатных карт. Среди отважных и преданных своему делу гидрографов один сыграл для нас ключевую роль; я говорю о капитане с забавной фамилией Спрэт, наводящей на мысли о шпротах.

Томас Эйбел Бримэйдж Спрэт был типичным ученым-моряком викторианской эпохи. Его отцом был герой Трафальгара, знаменитый хромой капитан Джеймс Спрэт, который, зажав в зубах абордажную саблю, бросился в море с борта «Дифайенса», подплыл к французскому 74-пушечному кораблю «Эгл» и в одиночку пошел на абордаж. Проникнув через транцевое окно внутрь корабля, он выбрался на палубу юта и один схватился с многочисленной командой. Убил двух врагов, в борьбе с третьим скатился на главную палубу, добил и этого, но и сам был серьезно ранен. Его спасло от смерти появление абордажного отряда с «Дифайенса», однако храбрость капитана Спрэта стоила ему карьеры. Ранение сделало его колченогим, и Джеймс Спрэт, уйдя в отставку, поселился в Тинмуте, где прославился как пловец на длинные дистанции.

Именно в Тинмуте родился в 1811 году Томас и в возрасте шестнадцати лет, естественно, был записан в ВМС своим бесстрашным отцом. Однако в ту пору ощущался дефицит на морские битвы, и в 1832 году Томас Спрэт отплыл в Средиземное море на гидрографическом судне «Мастифф». Последующие тридцать восемь лет он занимался съемками средиземноморских берегов, стал авторитетом в области картографии и дослужился до звания вице-адмирала. Показательно, что заодно он стал страстным собирателем древностей. Когда археологи всерьез приступили к поискам Трои, в их распоряжении была так называемая «Карта Спрэта», детальнейший план окрестностей древнего города, который Томас Спрэт, будучи еще гардемарином, летом 1839 года начертил вместе с одним немецким профессором древней истории, пользуясь тем, что британские корабли бросили якорь недалеко от Трои. Все три великих археолога, копавших Трою, — Генрих Шлиман, Вильгельм Дерпфельд и Карл Блеген (вскоре мы еще встретимся с ними) — пользовались «Картой Спрэта», и я посчитал примечательным совпадением, что в задуманном нами исследовании географического фона «Одиссеи» нам предстояло положиться на труд того самого картографа, чье мастерство способствовало открытию Трои. Я говорил себе, что нельзя придумать лучшей иллюстрации непреходящего очарования нераскрытых тайн гомеровских поэм. Но если археологам труды Спрэта и его товарищей по флоту служили подспорьем на суше, то мы на «Арго» собирались пользоваться ими в море, для чего они, собственно, и предназначались.

Лоцманы и рыбаки района Дарданелл расскажут вам, что ветер в проливе 250 дней в году дует с севера на юг. В ту же сторону направлено течение, соединяющее Мраморное море с Эгейским. Его скорость достигает трех узлов, и для корабля бронзового века было немыслимо идти против ветра и течения. Я убедился, что нам на редкость повезло в прошлом году, когда мы шли по следам Ясона и его аргонавтов из Эгейского моря в Мраморное. В тот раз нам благоприятствовал столь редкий здесь южный ветер, увлекая «Арго» вперед по поверхности моря со скоростью шесть-семь узлов, хотя берега уходили назад наполовину медленнее, потому что вода-то текла в противоположную сторону. Нечастые южные ветры и встречное течение во многом определили выбор места для основания Трои. Древним судам приходилось по много дней стоять у южного входа в Дарданеллы, выжидая, когда перемена ветра позволит продолжать путь. В районе временной стоянки устраивались импровизированные рынки, налаживался обмен товарами — и появился город. Некоторые историки полагают, что гаванью служил тогда не исчезнувший ныне просторный залив, а бухта Бесика, расположенная за мысом дальше к югу. Однако они не учитывают сильное течение в Дарданеллах, которое, разветвляясь по выходе из пролива, затрудняло движение судов, идущих на север из Эгейского моря. Наиболее мощная ветвь направлена как раз в сторону бухты Бесика, так что войти туда на веслах и под парусом совсем не просто. Уж, наверное, опытные древние кормчие предпочитали избранный также Ясоном и аргонавтами северный маршрут в обход острова, известного теперь под названием Гокчеда. Естественно было, бросив якорь в большом заливе, надежно защищенном от неблагоприятных ветров и течений, занять идеальную позицию, чтобы воспользоваться первыми же дуновениями ниспосланного богами южного ветра, который позволял покинуть стоянку и идти галсами вверх по Дарданеллам.

Второй урок, которому меня научила Троя, связан с знаменитой историей долгого и успешного в конечном счете поиска этого полумифического города. Главная заслуга в «открытии» Трои принадлежит Генриху Шлиману. Состоятельный коммерсант, он занялся археологией, твердо уверенный, что в основе «Илиады» и «Одиссеи» лежат подлинные факты, хотя большинство ученых специалистов считали обе поэмы чистым вымыслом. Движимый наивным романтическим убеждением и наделенный к тому же поразительной энергией, Шлиман, не жалея средств и здоровья, приступил к поиску реальных свидетельств того, что Агамемнон, Менелай, Нестор, Улисс и прочие герои действительно жили на свете. Сначала он на Ионических островах (где мы еще встретимся с ним) искал места, связанные у Гомера с возвращением Улисса на родину, а в 1870 году начал копать Трою и вскоре ошеломил специалистов, обнаружив остатки легендарного города на холме Гиссарлык (что означает «крепость, дворец»). «Найти» Трою Шлиману помогло эффективное сочетание логики, интуиции, уверенности в себе и широкое заимствование идей предшественников, которые до него прочесывали этот район в поисках неуловимого города. Он преуспел там, где потерпели неудачу куда более ученые мужи, преуспел не столько даже потому, что верил в Трою, сколько потому, что учитывал все содержащиеся в поэмах Гомера ключи в комплексе, не отдавая предпочтение лишь какому-то одному.

Ключом, который вводил в заблуждение большинство предыдущих исследователей, была весьма примечательная топографическая деталь, упоминаемая Гомером: наличие у Трои горячих и холодных источников. В 1785 году французский ученый Шуазель-Гуфье заявил, что нашел горячие источники у деревушки Бунарбаши (в пяти километрах к югу от настоящей Трои). Рядом с источниками возвышался холм, увенчанный древней цитаделью. Многие путешественники затем посещали это место, не сомневаясь, что именно здесь помещалась Троя, и находя все новые детали, по видимости согласующиеся с текстами Гомера. Однако они ошибались. Главным изъяном их заключения было то, что указанный пункт расположен слишком далеко от рек Скамандр и Симоне, которые, по словам того же Гомера, протекали около города. Чтобы точно определить, где находилась Троя, требовалось сочетание нескольких примет, включая взаимное расположение источников, рек, гавани, береговой полосы. Нерушимо веря, что Троя во всем должна отвечать описанию в «Илиаде», Шлиман отверг ложный ключ, стал искать в других местах и нашел то, что другие проглядели. Урок для нас: для привязки мест, описанных в «Одиссее», в каждом случае стараться выявить ряд согласующихся признаков, не доверяясь единичным приметам.

Романтическая вера Шлимана в реальную основу гомеровских поэм была вознаграждена блестящим успехом, когда новообращенный археолог нашел Трою. Но особенно поразительно то, что для этого достаточно было организовать раскопки в точке, обозначенной крестиком на «Карте Спрэта». Через пять лет после открытия источников, ставших причиной всеобщего заблуждения, другой ученый путешественник определил местоположение древнегреческого города, который назвал «Новый Илион» в честь воспетой Гомером Трои. И когда гардемарин Спрэт составлял свою превосходную карту, он, явно по совету ученого немецкого коллеги, пометил это место крестиком и написал: «Илиум Новум?» Здесь сохранились развалины классических греческих строений, и на поверхности земли лежали черепки превосходящей их по древности керамики, однако прошло еще тридцать лет, прежде чем кому-либо пришло в голову зарыться в глубь холма, чтобы проверить, не находится ли под новой Троей более старая. Таковы обстоятельства, приведшие к открытию собственно Трои, и трудно назвать более яркий пример недооценки очевидного. Так что нам на борту «Арго» следовало помнить о необходимости принимать во внимание даже самые простые, напрашивающиеся в первую очередь объяснения.

Когда наконец была найдена Троя, появилась возможность судить о том, насколько реальный город отвечает тому, что говорит о нем Гомер. Тут энтузиазм Шлимана сбил его с верного пути. В ходе длившихся не один сезон сенсационных раскопок с участием вооруженных кирками сотен рабочих, отвозивших землю по проложенной для этого узкоколейке, он углубился в толщу холма Гиссарлык и вышел на развалины города, который объявил той самой Троей, что была разрушена войском Агамемнона. Найденные при этом доспехи Шлиман считал принадлежавшими троянцам из «Илиады», и он не сомневался, что ювелирные изделия из золота украшали саму царицу Елену. Однако на этот раз ошибался Шлиман. Он зарылся слишком глубоко и обнаружил город, намного более древний, чем Гомерова Троя. Ошибку суждено было выявить второму великому археологу, работавшему на Гиссарлыке, Вильгельму Дерпфельду. Этого молодого, но опытного специалиста Шлиман умыкнул с раскопок в Олимпии, что в самой Греции. Новый помощник проявил себя усердным и серьезным исследователем. Он скоро указал азартному любителю Шлиману на его ошибку, и когда в 1894 году тот умер, Дерпфельд продолжил его дело и раскопал крепость, во всем отвечающую описанию Гомера. Широкие улицы и отличные дома были обнесены искусно выложенной стеной с прочными воротами и сторожевыми башнями, и датировка руин подходила ко времени осады. Достаточно было толики фантазии, чтобы представить себе троянских часовых, наблюдающих с крепостной стены костры осадившего город греческого войска. И Дерпфельд авторитетно заявил, что речь идет о подлинной, гомеровской Трое.

Однако и он заблуждался. Правда, некоторые гомероведы по-прежнему утверждают, что Троя Дерпфельда, получившая название Троя VI, поскольку она оказалась шестым раскопанным в этом месте городом, и есть та, которую подразумевал Гомер. Но большинство теперь склоняется к признанию открытий третьего и последнего великого руководителя раскопок Трои — американского археолога Карла Блегена, определившего лежащую выше Трою VIIa как ту, что подверглась осаде и разграблению во времена Троянской войны. Доводы Блегена носят сугубо специальный характер, они основаны на тщательном изучении керамики, сопоставлении с близкими по датировке городищами Греции, учетом датировок по Египту и Анатолии, а также на том факте, что замечательные стены Трои Дерпфельда, похоже, были разрушены не вражеским войском, а землетрясением. Тогда как Троя VIIa, утверждал Блеген, действительно разгромлена людьми.

Но вот что примечательно: хотя реальная Троя, будь то Дерпфельда или Блегена, несомненно, существовала там, где начинал раскопки Шлиман, она отнюдь не такой огромный город, какой рисует нам Гомер. Когда я впервые обходил развалины, первое, что поразило меня, — малые размеры Трои. Средняя ширина городской территории не превышает пятисот метров; за неполных десять минут можно не спеша пройти по кругу вдоль древних стен. Деревушка, да и только, а между тем эпическое повествование Гомера создает впечатление кишащего людьми огромного города с дворцами троянского царя и каждого из его сыновей, с городскими площадями, местами собраний, храмами в честь разных богов, а также, надо думать, лавками, жилыми домами, складами, конюшнями и другими постройками. Один ученый дал себе труд подсчитать, что если верить Гомеру, то в Трое могло поместиться до 50 тысяч человек. Однако Троя VI слишком мала для такой цифры, не говоря уже о Трое VIIa, убогом маленьком селении, где в самых жалких условиях могло ютиться от силы несколько сот жителей. Троя VIIa была отнюдь не прочной цитаделью; решительно настроенный враг мог в два счета захватить ее и разграбить. Не было никакой нужды в десятилетней осаде и в тысяче кораблей — да и откуда при тогдашних ресурсах взялись бы материалы и люди на такую армаду.

Не увидел я и чего-либо похожего на грозную твердыню, какой Гомер изображает Трою. Увенчанный ею холм возвышается всего метров на 30 над окружающей равниной; не столько холм, сколько бугор. Даже в те дни, когда воды залива подступали совсем близко к основанию городских стен, вряд ли крепость производила внушительное впечатление. Тем не менее воображение рисовало здесь грандиозный город с господствующими над равниной высоченными бастионами. Гомер и другие барды не были сознательными лжецами — они описывали эти места как поэты. Магия их слов превратила маленькую крепость в могучую цитадель и даровала ей нетленную славу. Воздадим должное поэтическому воображению, однако для нас тут крылось еще одно предупреждение. Если Гомер так преувеличил размеры и великолепие Трои, разве не мог он, украшая свое повествование, использовать тот же прием в «Одиссее», описывая места, которые посетил Улисс?

Перед нами пример одного из основных правил эпического творчества: автор эпоса не умаляет достоинства главных персонажей и масштабы арен, где развертывается действие. Напротив, люди у него становятся полубогами, ничем не примечательные места приобретают внушительные размеры. И обходя вокруг развалин Трои, я уразумел, что при поиске мест, описанных в «Одиссее», нам следует постоянно помнить о законах эпоса. Во избежание ошибок, допущенных первыми искателями Трои, которых сбили с толку горячие источники и внушительная цитадель на скале у Бунарбаши, мы должны весьма подозрительно относиться к объектам, отвечающим величественной или устрашающей картине, нарисованной поэтом. И наоборот: предельно внимательно присматриваться к пунктам, которые могли остаться незамеченными именно из-за малых масштабов, как у самой Трои. Наша задача — попытаться судить об увиденном, вооружась гиперболизирующим воображением поэта. Больше того: открытие Трои в толще земли под Новым Илионом на «Карте Спрэта» говорило о том, что мы вполне можем обнаружить у себя под носом места действия «Одиссеи».

Три археолога — Шлиман, Дерпфельд и Блеген — осаждали Трою куда дольше и даже агрессивнее, чем греческое войско. Шестьдесят девять лет они рыли, раскапывали, изучали, спорили о находках и снова копали, так что ныне Троя больше всего похожа на громадную свалку. Под милосердным покровом травы с веселыми кляксами красного мака и растущих прямо из древнего камня диких фиговых деревьев таятся траншеи и рытвины, ямы и кучи мусора. Помятые металлические указатели пытаются помочь экскурсантам разобраться в обстановке, сообщая, которая из груд битого камня или обросшей травой земли относится к тому или иному горизонту Трои. Городище смахивает на искромсанные остатки торта после свадебного пира. Самые внушительные руины представляют Дерпфельдову Трою VI, и пусть даже речь идет не о «настоящей» Трое, они ближе всего к облику города, каким его воображал себе Гомер.

Без воображения и теперь не обойтись, чтобы представить себе начало увековеченного поэтом несчастливого плавания. Великая осада завершилась. Клубы дыма над хаотичным нагромождением опаленных руин свидетельствуют, что вражеский город подвергся разорению. Его защитники либо убиты, либо — живая добыча — ждут, закованные в цепи, как обернется их судьба. Каждый победитель получает долю согласно своему рангу. Пленники мужского пола станут в Греции рабами, женщин обрекут на самые тяжелые домашние работы, наиболее миловидных ждет роль наложниц. Как ни парадоксально, первейшая среди женщин разоренного города, та самая, чья неверность явилась причиной войны и побоища, возвратится домой с почетом и полным комфортом. Вероломная царица Елена, похищение которой чужеземцами вызвало конфликт, воссоединяется с супругом и готова вновь занять место в своем дворце в Спарте. Десять лет (по словам поэта) ожесточенных боев принесли желанный результат, захватчики не зря пересекали море, и теперь греческое войско готовится отбыть из Трои домой.

Греки — точнее, ахейцы, как их обычно называет Гомер, — намеревались совершить обратный путь таким же порядком, каким пришли под Трою, в составе могучей армады, собранной десятью годами раньше для тщательно подготовленного честолюбивыми воителями похода. В армаде были представлены все области Греции, включая острова, и во главе каждого отряда стоял свой военачальник. Больше всего кораблей привели предводители соединенного войска: муж Елены — спартанский царь Менелай, владения которого находились на юго-востоке южного полуострова Греции — Пелопоннеса, и его брат, царь Агамемнон (от величественной столицы его царства, также расположенного на Пелопоннесе, — Микен — получила свое имя Микенская цивилизация). Царем царей в этом союзе можно считать Агамемнона, снарядившего сто кораблей, тогда как самые маленькие отряды насчитывали около полутора десятков судов, предоставленных небогатыми мелкими общинами. Но начальники этих отрядов тоже участвовали в большом совете, который собрался, чтобы обсудить вопросы, связанные с возвращением на родину. Разгорелась жаркая дискуссия. Не обошлось без споров из-за раздела добычи. Кое-кто был недоволен, считая себя обделенным. Были также заботы, связанные с плохим состоянием кораблей. От времени и скверного ухода прогнили корпуса судов и сопрели канаты. Возникли разногласия относительно наиболее безопасных путей обратного плавания. Одни хотели идти прямо через Эгейское море от Трои на побережье Малой Азии до прибрежных островов Греции. Другие предпочитали менее рискованный маршрут, предлагали следовать вдоль берега на юг до точки, отделенной кратчайшим расстоянием от Греции. Согласованного решения принять не удалось. Еще во время осады между членами союза шли бесконечные споры и раздоры. Теперь же победа возымела обычное центробежное действие: победители грызлись между собой, и союз разваливался.

В конце концов армада разделилась на два главных отряда. Наиболее нетерпеливые во главе с Менелаем взяли курс на юг вдоль побережья Малой Азии, с тем чтобы возможно дольше идти от острова к острову. Второй отряд, руководимый Агамемноном, задержался под Троей. Очень странно повела себя одна маленькая группа, насчитывавшая всего двенадцать кораблей. Сначала она пошла вместе с отрядом Менелая, однако менее чем через сутки, дойдя до острова Тенедос, повернула кругом и воссоединилась с эскадрой Агамемнона. После чего вдруг снова отделилась и направилась совсем в другую сторону — на северо-запад.

Всякий, кто с кораблей Агамемнона наблюдал, как двенадцать судов скрываются за горизонтом, зная, что ими командует Улисс, мог представить себе его замысел. О нем было хорошо известно, что он своей выгоды не упустит, и сам Улисс хвастливо именовал себя грабителем городов. Он явно отправился на поиски того, что позднейшие поколения военных назовут выгодными целями. Где немного поторговать, а где и пограбить, если жители приморья слабы или не готовы дать отпор. Изо всех участников греческой армады маленькому отряду Улисса предстояло совершить наиболее долгое плавание по пути домой. И было вполне естественно попытаться приумножить свою добычу, добавить что-нибудь к троянским трофеям.

Однако вышло иначе. Ни одному из кораблей честолюбивого флотоводца не было суждено вернуться домой. Все шестьсот воинов и моряков, не считая пленников и прочих, погибли; лишь командир отряда уцелел. Только ему довелось вновь увидеть свою родину и поведать чудеса о виденных им землях.

Ныне, 3 тысячи лет спустя, мы задумали проверить, сохранилось ли хоть одно материальное свидетельство, позволяющее определить, что правда и что ложь в его рассказе. Нам предстояло, основываясь на истории Улисса, пройти по предполагаемым следам его двенадцати кораблей, которые отделились от армады и взяли курс на северо-запад. Где-то на зеркале Средиземного моря нам могли встретиться отражения мира, описанного подлинным Улиссом.