ГЛАВА XI Элегия Чхэ Бон

Осень. В небе — ясная луна. Дикие гуси летят на юг. В сосновом лесу кукует кукушка.

Чхэ Бон сидит у себя в комнате и горько плачет. Потом кладет голову на край стола и дремлет, забыв о своих горестях. Услышав крик гусей, она открывает глаза и смотрит в окно, За окном падают листья, шумит ветер. И тогда она вспоминает былое, и из ее глаз снова льются слезы.

Чхэ Бон открывает окно, смотрит на небо.

— О луна! Ты одна знаешь мою тоску! Вот уже год прошел с тех пор, как светила ты нам при первой встрече… Ты по-прежнему плывешь в небе, а любимого со мною нет. Давным-давно так же светила луна, и поэт Бо Цзюй-ивстретил на берегу Сюньянцзяна женщину, играющую на лютне. Они полюбили друг друга, и счастью их не было конца. Почему же я не могу быть счастлива с любимым? Кому рассказать о своей тоске? Разве излить ее в стихах?

Она берет в руку кисть и сидит, вздыхая. Потом поднимает голову, смотрит в чистое небо и выводит на бумаге: «Песнь осеннего ветра». И вот уже кисть ее торопливо скользит по бумаге.

Всю ночь выл ветер, а в окне

Вечерняя звезда мерцала.

Я видела любовь во сне,

А пробудилась одинокой.

У приоткрытого окна

Я долго в эту ночь сидела.

Опять погода холодна,

Умчалось облачное лето.

О, как душа моя грустит,

Куда ни гляну — все печально:

Деревья стонут, вихрь свистит,

Напоминая о разлуке.

Как слезы горестной любви,

Роса блестит на хризантемах,

И улетели соловьи

С полей и с оголенных ветел.

А на востоке под луной

Кричат тревожно обезьяны.

Со мной расстался милый мой.

Я чуть не умерла от горя.

Тот вешний день прошел давно.

Он был? А может быть, приснился?

Опять в раскрытое окно

Бросает капли дождь осенний.

Осталась только память мне

О счастье, о недавних клятвах,

Мы их шептали при луне

Друг другу той далекой ночью.

Могучий Тэдонган глубок,

Огромен Моранбон высокий,

Могла ли знать я, что поток

Иссякнет, а вершина рухнет?

Во все века в стране любой

Ждала возлюбленных разлука,

И нам не встретиться с тобой,

Хотя живешь ты где-то рядом.

Осенний ветер пролетит,

— Качаются цветы и травы.

И мотылек и шмель грустит,

Когда приходит час разлуки.

В державе Цинь ловкач любой

Украсть не в силах лисью шубу!

В неволе, в клетке золотой

И попугаю не до шуток.

Ты рядом был, но велики

Теперь меж нами расстоянья.

Поток Серебряной реки Широк,

Сорочий мост разрушен.

Коль нет в тебе любви былой,

Ты обо мне забудь навеки!

Всегда стоит передо мной

Лицо твое, твой милый образ…

О, память — как она крепка!

Как плохо без тебя, \юбимый!

Моя безмерная тоска

Пускай души твоей коснется!

А ветры осени летят,

Печалью сердце овевают.

Куда ни устремляю взгляд,

Мне все внушает беспокойство.

Порою слышу, как рычат

Неподалеку в чаще звери,

Гляжу на желтый листопад

— Все проникает в сердце болью.

Душа утратила покой,

О милом все напоминает,

Как мне разделаться с тоской,

Освободить из плена сердце^

Налей же, мальчик, мне вина!

Быть может, я печаль развею.

Налей же. Осушу до дна

— И все забуду, все забуду!

С зарею на исходе дня

В беседку Ыльмильдэ пойду я.

И станет мир вокруг меня

Таким безмолвным и пустынным

На остров Ныннадо взгляну

— Безлистые увижу ивы,

На гору Моранбон взгляну

— Увижу на деревьях иней.

Под солнцем постоянства нет,

Но это не причина плакать.

Взгляни на этот белый свет

И все, как есть, прими без боли.

Взгляни на бег речной волны,

Она, как мысль, неуловима.

А горы Ёнаксан темны

И мрачны, как мои раздумья.

Придя к беседке Сонгакчон,

Не плачь, не сетуй на разлуку.

С возлюбленною разлучен

Был даже сам Сян Юй великий.

И горько плакал он тогда.

Когда ж на берегу Уцзяна

Померкла вдруг его звезда,

Сян Юй не проли\ ни слезинки.

Из века в век, из года в год

Разлука нас подстерегала.

Но разве жил на свете тот.

Кто так страдал бы от разлуки'

Куда несет река ладью?

К воротам Суромун выносит.

Возьми, ладья, печаль мою,

К любимому плыви скорее

Скорей к любимому плыви,

Молю тебя и заклинаю,

Поведай о моей любви,

Поведай о моем Пхеньяне!

Глядеть не стала б на него,

На этот опустевший город.

Но что за непонятный звон

Ко мне принес осенний ветер?

Пойду я к храму Ёнменса,

Надев соломенные туфли,

Спрошу дорогу в небеса,

Где бог живет, разлуки сея.

Коль милого не встречу вновь,

Молить в слезах я буду небо:

Пусть Будда мне вернет любовь, —

Взамен я предлагаю душу.

Пусть прахом станет плоть моя,

Пусть вознесется дух мой в небо,

Зато возлюбленному я

Навеки подарила сердце

Ну что ж, судьбу я не кляну.

Куда нам от нее деваться 5

Иду к беседке Пубённу

С бамбуковой? тонкой тростью

Я вижу: взгорья высоки,

Над ними облака струятся.

А воды чистые реки

Сливаются с небесной сииью

Выходит из-за туч л}на,

На землю свет ее стекает.

Я, одинока и грустна. Стою, тоскую о любимом.

И снова мир одет во тьму,

Луна опять за облаками

Ах, почему так, почему'

Что делать — все подвластно небу'

Когда ж растают облака

И свет луны опять прольется'

Сижу и за строкой строка

Читаю «Реку» Cvh Чжи-вэня *.

Остатки хмеля в голове, —

Их выдувает резкий ветер

Сижу я на сухой листве

И вновь тянусь к вину в кувшине.

И снова пью, и снова пью,

И вновь хмелею, вновь хмелею,

Вздыхаю тяжело, встаю

И вновь шагаю без дороги.

Куда иду, куда бреду 3

Вот башня Эрендан темнеет.

Я лотос сорвала в пруду,

Гляжу вокруг, гляжу на воду

Белы цветы на глади вод,

Мне улыбаются, как милый,

Сквозь ветви дождь холодный льет,

Мою тоску он заглушает

Над скалами невдалеке

Взмывают пары белых чаек,

Я виж! плещутся в реке

Счастливый селезень и утка

Цветы, и птицы, и трава

— Все знают о моих невзгодах.

Пусть им неведомы слова,

Они сочувствуют несчастной.

Печаль, тоска, подите прочь'

Коня бы мне белее снега

Вскочить в седло и мчаться в ночь

По горным кручам и по тучам

Куда? Куда же мне скакать?

Душа моя пути не знает.

Вздыхаю тяжко и опять

Бреду по той же самой тропке.

Куда сегодня ни пойду,

Мне не найти успокоенья.

Мой дом. И красный клен в саду.

И у ограды хризантемы.

О, был бы здесь любимый мой —

Сказала б я: «Как здесь красиво!»

Но нет любимого со мной,

И в одиночестве тоскую.

Бездушна времени река,

Она течет все дальше, дальше…

И все бездоннее тоска,

И с каждым днем любовь сильнее.

Сверчок, таящийся в стене,

За что ты так жесток со мною?

Я думаю: ты назло мне

Не умолкал весь прошлый месяц.

То громко пел, то шелестел,

Но голос твой был полон грусти.

Скажи, заче|м ты мне напел

Печаль такую — без просвета?

Доносится издалека

Крик петуха в полночном мрако.

Взлетает вихрь, и в облака

Летят кочующие гуси.

Они летят к иной земле,

Подруг тревожно призывая.

А на крутой горе во мгле

Кукует жалобно кукушка.

Печально голоса звучат,

И листья желтые печальны.

Деревья, звери, листопад —

Весь мир сочувствует несчастной.

Беру бумагу и спешу

Все это описать подробно.

Всем сердцем, болью всей пишу,

Все чувства строчкам поверяю.

К порогу милого приду,

В окно свое посланье брошу,

И он поймет мою беду,

Коль сохрани \ он в сердце жалость.

Разлуке нашей нет конца

Не потому ли, что сильнее

Разлуку чувствуют сердца.

Когда они друг друга любят?

Не будь на это Будды власть

— Любви бы не было, быть может?

Когда б любовь не родилась,

— Быть может, [ie было б и горя?

Он муж, а я его жена,

Храним свою любовь мы оба —

Так почему же суждена

Нам эта горькая разлука?

Над озером Уху — луна,

А в царстве Чу — дожди и тучи,

Все, чем душа моя полна,

Мне кажется лишь сном далеким.

Любовь моя, ты глубока…

Я у окна сижу и вижу:

Бесчувственные облака

То разойдутся, то сойдутся.

Он в облаках — моя любовь,

Он где-то здесь, под этим небом,

Уходит и приходит вновь.

Он где-то здесь. А где — не знаю

Где он? Попробуй излови.

Кричу, взываю — нет ответа.

Кому расскажешь о любви?

Как с нею быть, с моей любовью?

Над кручей каменистой встал

Ствол одинокий, ствол столетний…

Спускаюсь медленно со скал,

Пою: «Подругу ищет Феникс» *.

Допела я, но в вышине

Еще витают звуки песни.

О, как сегодня близок мне

Напев старинный Сым Сян-чжуя!

Когда-то Чжо Вэнь-цзюнь была

Прославлена — теперь забыта.

Я заново пережила

Историю ее печали.

За что же мучилась она?

За то, за что и я сегодня

На эту боль осуждена,

На эту горькую разлуку.

Навеки небо от земли

Оторвано. Им боль знакома.

А к людям горести пришли,

Когда Цян Цле письмо придумал *.

Все книги Ши-хуан дотла Спалил

— и вмиг разлук не стало.

Но вот разлука вновь пришла,

Среди людей живет, как прежде.

Однажды ночью при луне

Взяла я тушь и кисть, бумагу.

Нарисовать хотелось мне

Луну, траву, бамбук и сливу.

Что ж вывела моя рука

У освещенного окошка?

Я начертила два значка.

Вот смысл их: «думать…»

«друг о друге»,

Что ж, озаряя эту даль,

Ему и мне луна светила,

А эта горькая печаль

Наполнила два сердца разом.

Едва лишь отпылал закат.

Луна на небеса восходит.

А птицы стаями летят

И на лету роняют перья.

Ночь не развеяла тоски.

Покоя нет. Шумят деревья.

И зажигают светляки

То здесь, то там свои лампадки.

Сижу одна перед окном.

Пустая комната во мраке.

Я вспоминаю о былом

И слезы лью о настоящем.

Что выше, чем гора Тайшань?

Что в мире шире океана?

Они как склоны Цзюншань:

Глядеть подольше — станут дальше.

Как до утра мне дотянуть

Осенней этой долгой ночью?

Хоть ненадолго бы уснуть

И встретиться во сне с любимым!

Постель тверда и холодна,

Совсем не греет одеяло.

Мне этой ночью не до сна,

Ей нет конца, унылой ночи.

И только огонек свечи

Бессонницу со мною делит.

Но вот взошла луна в ночи

Час наступленья пятой стражи.

На жесткую постель мою

Сажусь, встаю, хожу без цели,

Опять ложусь, опять встаю,

Себе не нахожу я места.

Я знаю — горя полоса

Кончается, приходит радость.

Но спят, быть может, небеса?

Забывчивы, быть может, духи?

О, если б наш союз связать

Травою, скошенной в Ланьцяо *,

Была б я счастлива опять

Над многоводным Сяосянцзяном.

И под осеннею луной,

И под весенним теплым ветром

Сидел бы милый мой со мной

И нежные слова шептал бы.

В любви бы сотня лет прошла,

Как незаметное мгновенье.

Я б дочь и сына родила

— Какое б это было счастье,

А нынче на сердце тоска.

И кто теперь меня осудит?

Скажите, разве так легка,

Так весела разлука с милым?

Ах, ес\и бы мы жить могли

На юге в маленьком домишке,

От шумных городов вдали,

В горах, среди теснин, потоков!

Могла бы я счастливой быть,

Когда бы это все случилось.

О чем еще судьбу молить?

Чего еще желать на свете?

Звенел бы по камням поток,

Шумели бы над кровлей сосны,

Я выходила б на порог,

Глядела бы на наш колодец.

Участок наш — подать рукой.

Пойду-ка уберу я камни,

Вскопаю грядки я киркой,

Поем немного скромной пищи.

Пройдет, возможно, сотня лет,

Но как забудешь о разлуке?

Покоя нет, забвенья нет

— Глубокая тревожит рана!

О, как мученья велики!

Молю судьбу я: дай мне вечно

Касаться ласковой руки,

«Люблю» твердить самозабвенно.

Нет, лучше бы навек з'снуть

В час расставания с любимым!

Какое счастье утонуть

В большой реке, в глубоких водах.

Я потому еще живу,

Что теплится во мне надежда.

Я проклинаю синеву

И зелень — небеса и землю.

Не слышу больше ничего

— В моих ушах любимый голос…

Не вижу больше ничего

— В моих глазах лицо родное…

О, если бы из-под земли

Пришел Шэнь-нун, воскрес Бянь Цяо* —

То и они бы не смогли

Дать от печалей исцеленье!

Ах, если бы забыться мне,

В глубоком, долгом сне забыться,

Хотя б на миг один во сне

Могла б я милого увидеть!

Слились бы радость и печаль.

О, если было бы так вечно!

Мне с этим сном расстаться жаль,

Остаться б в этом сне прекрасном.

Но флейта заиграет вдруг,

И, принесенный свежим ветром,

В мое окно вольется звук,

Сон прерывая мимолетный.

Окончив писать, Чхэ Бон кладет кисть и долго смотрит в окно. Потом она опускает голову на стол и засыпает. И сновидения слетаются к ней…

…Словно бабочка Чжуан Чжоу, она взмахнула крыльями — и ветер унес ее высоко в небо. Глянула она вниз, на землю: далеко-далеко в маленьком домике сидит Пхиль Сон, он держит в руках ее письмо, и слезы текут по его лицу. И вот она вбегает к нему, и они крепко обнимают друг друга…

К старости человека часто одолевает бессонница. Губернатору Ли по ночам не спалось, — он думал о Пхеньяне, о стране, о народе. Этой ночью он тоже лежал без сна и вдруг услышал плач из комнаты Сон. Губернатор не удивился: наверно, любовь — ведь девушке восемнадцать лет! Он встал и тихо подошел к ее двери. Заглянул в комнату: окно раскрыто, Сон, сидя за столом, спит. Он прибавил огня и увидел на столе какие-то листки. Он взял их, поднес к глазам — «Песнь осеннего ветра». Прочитав все до конца, губернатор легонько потряс девушку за плечо. Чхэ Бон в испуге открыла глаза.

— Не бойся, Сон. Хоть ты и была кисэн, я люблю тебя, как родную дочь. У тебя на душе горе — не отрицай, я вижу это. Расскажи мне, что печалит тебя, — может, я сумею помочь. Расскажи, как отцу, не таись!

— Благодарю вас, я так виновата перед вами… — еле слышно вымолвила Чхэ Бон.

Ли По Гук улыбнулся.

— Не стесняйся, говори.

Девушка молчала. Дважды и трижды просил губернатор открыться ему, но она продолжала молчать, только две слезинки повисли на ее ресницах. Потом она потупила взор и начала свой рассказ. Она рассказала, как встретилась в саду с Пхиль Соном, как мать объявила об их помолвке, как отец уехал в Сеул и как вельможа Хо заточил там его в темницу. Она рассказала, как бежала от родителей и стала кисэн, чтобы спасти отца. Сказала о том, что все время думала о Пхиль Соне, что встретилась с ним у старухи и что стали они мужем и женой…

Потом она пала перед губернатором ниц и зарыдала.

— Вы спасли меня от позора… Губернатор был растроган ее рассказом.

— Не плачь, Сон, не плачь. Я ничего не знал о тебе. Теперь знаю все и постараюсь помочь. Твой Чан Пхиль Сон состоит у меня на службе, — он секретарь управы. Завтра же ты с ним увидишься.

Слезы — роса чувств человеческих. Потому-то их льют и в горе и в радости. Выслушав слова губернатора, Чхэ Бон снова заплакала, на этот раз от радости. Потом она вспомнила об отце с матерью и снова бросилась к ногам Ли По Гука.

— Вы так добры, так много сделали для меня… И все же я снова хочу просить вас. Из-за меня отец и мать попали в беду, давно уже нет от них никаких вестей… Умоляю: помогите найти их!

Губернатор кивнул.

— У тебя добрая душа, ты любящая дочь! Я все устрою. Жди и не волнуйся.

Ли По Гук ушел к себе и стал читать стихи, написанные Чхэ Бон. Он прочел их несколько раз, и сердце его наполнилось жалостью к бедной девушке.

Рано утром губернатор приказал позвать Чан Пхиль Сона. Юноша тотчас явился. «Зачем я ему понадобился в такую рань? — недоумевал он. — Что могло случиться?» Губернатор провел Пхиль Сона в дальнюю комнату, приказал ему обождать и позвал девушку. Чхэ Бон выбежала из своей комнаты и лицом к лицу столкнулась с Пхиль Соном. Оба застыли на месте, не в силах вымолвить ни слова.

Губернатор подошел к юноше.

— Пхиль Сон! Ты стал секретарем управы только для того, чтобы видеть эту девушку. С тех пор прошло уже семь лун, а ты ее так и не видел. И только сегодня вы встретились.

Пхиль Сон молчал — он был слишком растерян. Наконец он поднял глаза на губернатора, поклонился ему:

— Простите меня…

— Не волнуйся. Я знаю историю вашей любви. Сегодня я возвращаю тебе твою возлюбленную, — вы должны принадлежать друг другу, ибо любовь ваша вынесла все испытания. Возвратятся родители Сон — я сам буду у вас сватом. Ну, а теперь веди невесту в другую комнату, вам есть о чем поговорить без меня!

Молодые люди ушли, взволнованные нежданной встречей, счастливые.

— Откуда он узнал? — без конца повторял Пхиль Сон. — Кто рассказал ему? Я так ему благодарен!..

А Чхэ Бон все смотрела на своего любимого, глаз не могла отвести.

— Наконец вы снова со мною — наяву, а не во сне! Прошлой ночью я писала стихи о себе и о вас и задремала, сидя у стола. Мне приснилось, что я встретила вас, и я заплакала. Губернатор услышал мой плач, разбудил меня, я все рассказала ему. И вот мы снова вместе! Спасибо доброму господину Ли!

И она заплакала от счастья.

Скоро явился гонец из управы: губернатор требовал секретаря к себе. Чхэ Бон обняла любимого.

— Идите. Теперь уж ненадолго: ведь мы снова вместе. Об одном прошу: берегите себя.

— Я сделаю, как ты велишь, — улыбнулся Пхиль Сон. — А ты постарайся узнать, что с твоими родителями.

Они попрощались — в первый раз без тревог и волнений.

Губернатор пригласил секретаря Чана к себе, продиктовал ему письмо и велел тотчас отправить письмо с нарочным в Сеул.

Письмо было о чинса Киме…

Загрузка...