Элеонора Августа

Глава 4

Снова улицу заволокло пороховым дымом. Вилли командовал линиями, в этом он поднаторел. Волков видел, как после каждого выстрела строй врага покидают раненые: или товарищи их уносили, или выходили сами.

«Крепче, крепче бей сволочей, Вилли, не зря же я тебя капитаном утвердил, бей их быстрее, пока снова не прибежали арбалетчики».

Стрельба линиями, которую изобрели Вилли и Роха, действительно оказалась эффективна. Из восьми десятков людей, что были в распоряжении молодого капитана, шестьдесят уже отстрелялись и, отойдя назад, спешно заряжали оружие, а на линию стрельбы вышли последние двадцать человек.

– Целься! – заорал Вилли.

Горцы уже не бравировали свой силой, лучшие из них, те, что стояли в первой линии в начале боя, почти все уже свое получили, теперь их место заняли другие. Они прикрывали лица латными перчатками или наклоняли перед залпом голову, чтобы пули попадали в крепкие шлемы, закрывали незащищенные места оружием. На их лицах читалась злость, глаза источали лютую ненависть. Они до жути ненавидели стрелков, которые вот так вот, ничем не рискуя, спокойно выходили на свою позицию, чтобы ранить их, увечить и даже убивать. Волков усмехнулся, напряжение, не отпускавшее его с самого рассвета, вдруг отошло, позабылось. Стрелки стреляли сейчас очень неплохо, жаль, что у них не мушкеты. А еще он думал о том, что в случае поражения стрелкам лучше в плен не сдаваться, ибо простым перерезанием горла или ударом в сердце тут не отделаешься. Горцы припомнят этот расстрел, припомнят. Судя по их лицам, они стрелков на куски будут резать.

Он не заметил, как к нему подбежал уже знакомый стрелок.

– Господин!

Все благодушие, что было навеяно таким приятным расстрелом врага, сразу испарилось, Волков почувствовал новую тревогу.

– Ну, говори.

– Началось дело, сержант меня прислал просить помощи.

– Что, снова пришли они? – Кавалер имел в виду горожан.

– Пришли, господин, три десятка, с аркебузами, с арбалетами, уже затеяли кидаться.

«Три десятка. Как вовремя, как раз когда я отдал последний свой резерв Брюнхвальду. Три десятка… Пока что пустяки. Но кто знает, сколько их еще будет». Нужно было поехать посмотреть. Обязательно. Он должен был сам увидеть и оценить опасность.

– Максимилиан, знамя останется тут. – Волков дал шпоры и направился к Фильсбибургу. – Капитан, я отъеду, там на улице горожане, кажется, собираются, при железе, вы за старшего. Пусть Вилли продолжает стрелять, пусть всех перебьет, вы пойдете вперед, если его снова отгонят арбалетчики. И если уж пойдете, так столкните их наконец.

– Да, генерал, – отвечал капитан. – Как пожелаете.

Но вот тон капитана кавалеру совсем не понравился. Фильсбибург, кажется, боялся. Чего – непонятно: то ли что генерал его бросает и убегает, то ли остаться старшим в таком тяжком деле. «Не Карл Брюнхвальд и не Роха. Даже не Вилли». Хоть теперь и не хотелось Волкову ехать, но прояснить ситуацию было необходимо.

– Приглядывайте за ним, – сказал генерал знаменосцу и добавил уже господину Фейлингу: – Останьтесь с Максимилианом вестовым, если что-то пойдет не так, скачите ко мне, я в поперечной улице налево отсюда буду.

Генерал боялся оставить эти позиции надолго, поэтому ехал быстро. Он забрал с собой всех своих гвардейцев, двадцать человек, и двух сержантов, еще с ним были Габелькнат и Румениге. Так и поскакали.

И оказались на месте уже вскоре. И вовремя. Горожан, правда, оказалось не три десятка, а чуть больше двух, но доспех был у них отличный и оружие под стать. Правда, половина из них арбалетчики и стрелки, а уже за ними, чуть поодаль, стояли горожане с оружием белым и другим. И на улице висел пороховой дым. Один из стрелков был уже мертв, еще один тяжко ранен арбалетным болтом, а сам сержант получил пулю в плечо, под самый край кирасы.

Волков закрыл забрало, спешился и пошел вперед. В доспехе ему нечего было опасаться. Он недавно стоял в нем под градом болтов и пуль на берегу одной забытой Богом речушки. Пусть болваны-горожане займутся им, пусть попробуют взять. И тут же ему в кирасу ударила пуля. Щелкнула, расплющилась и отлетела, оставив лишь вмятину.

«Этот доспех делали для курфюрста Ланна и Фринланда, болваны».

Он на всякий случай достал меч.

А тем временим сержант Франк и его люди, уже спешившись, принялись за дело. Не зря этих стрелков Роха и Вилли отобрали ему в гвардейцы. Не прошло и минуты, как сидевший в сорока шагах от генерала арбалетчик получил в свой красивый щит три пули, одна из которых, пробив павезу, перебила ему ногу. Щит упал, арбалетчик, бросив оружие и роняя болты на мостовую, стал прыгать к своим товарищам на одной ноге, те подхватили его, но он все-таки получил еще одну пулю в бок. Одет он был только в стеганую крутку, которую пуля легко прошила, оставив на боку его дыру и черное пятно от крови.

Волков был удовлетворен. «А вот так стреляют мои гвардейцы». Пусть горожане знают. Подумал, что потом наградит за этот поучительный случай своих людей.

Теперь ситуация изменилась: горожан для атаки оказалось мало, и в стрельбе у них не было преимущества, и им пришлось отойти в конец улицы. И оттуда городские арбалетчики лениво кидали болты, больше для острастки, а не для урона. В общем, ничего страшного генерал пока не видел. Раненого сержанта и его солдата Волков уже отправил к своим главным силам, он торопился, хотел вернуться туда сам, не желая оставлять главное место сражения надолго. Но его мнению, Фильсбибург не имел достаточной твердости. И солдаты с таким офицером, как он, могли и размякнуть, и даже начать волноваться. И сейчас генерал уже давал распоряжение сержанту Хайценггеру, решив оставить его тут старшим. И вдруг увидал он господина Фейлинга, который только что свернул с большой улицы на эту и погнал коня вскачь. Он ехал к генералу, и так быстро, что всякому, кто это видел, стало ясно: что-то случилось.

«Пришли арбалетчики врага? Вилли убит? Пришла помощь к горцам – они мнут нашу баталию? Убит Фильсбибург? Что еще? Что еще?»

На сердце похолодело, он захромал к своему коню, почти побежал. Уже садился в седло, когда приблизился Фейлинг и почти крикнул:

– Господин генерал! – У мальчишки горели глаза, лицо тоже. – Отступают, они отступают!

– Что с Фильсбибургом? – первым делом спросил Волков.

Фейлинг удивился:

– С Фильсбибургом? С господином капитаном все хорошо. И с господином капитаном Вилли все было хорошо, когда я уезжал.

– Как же хорошо, если они отступают? – разозлился кавалер.

– Так нет же, не мы отступаем – горцы… горцы отступают! – закричал Фейлинг. – Они отходят к лагерю!

– Заманивают, – решил генерал. Он пришпорил коня. – Что-то придумали.

– Они уже и лагерь подожгли. – Господин Фейлинг полетел следом.

Волков не поверил своим ушам. Не сбавляя хода, он спросил:

– Они подожгли лагерь?!

– Да, господин генерал, они подожгли лагерь! – кричал ему в ответ оруженосец.

… Фильсбибург и вправду был не очень хорошим офицером. Видя, что враг отходит, что он уже в лагере, не стал его преследовать, не пошел за ним, не побежал, не навалился изо всех сил, чтобы смять и раздавить его, когда тот уже потерял строй. Можно было, конечно, предположить, что он побоялся засады или хитрости, но ведь Вилли уже был в лагере. Лагерь горел – не весь, конечно, – а стрелки молодого капитана били кого могли, мешали противнику забирать раненых, выводить оставшихся коней, поджигать провизию. Колонна измотанного врага прошла через лагерь на юг, а Фильсбибург так и стоял со своими людьми у лагеря, не решаясь в него войти. И на вопрос, отчего он не пошел на помощь полковнику Брюнхвальду, капитан, ни секунды не задумываясь, отвечал:

– Вы же не приказывали.

«Кто тебя только назначил капитан-лейтенантом в твоем бывшем полку? Видно, по знакомству».

– Идите, капитан! – заорал кавалер, указывая плетью на восток. – Самым быстрым шагом ступайте на помощь полковнику!

И капитан побежал отдавать приказ, но этого уже не требовалось: прибыл человек от Вилли и сообщил, что с другого конца, с востока, в лагерь уже вошли стрелки майора Рохи.

Волков поехал к восточной стороне лагеря, ехал не спеша среди дыма, а порой и огня, за ним следовали знаменосец, оруженосец, его гвардия.

– Мерзавцы! – закричал он солдатам. Он знал их в лицо, это стрелки из роты Вилли, которые, забыв о враге, выносили из палаток горцев самые разные вещи. – Хватит обшаривать палатки, ищите не серебро, а горцев! Пленных не берите!

Стрелки тут же убежали за соседнюю палатку. Генерал, как никто другой, знал, что они все равно будут искать себе прибыток среди брошенных горцами вещей. Только строгий сержант сможет это остановить: солдаты есть солдаты.

Горцы вышли из лагеря и попытались его сжечь. Конечно, все сжечь им не удалось, но кое-что они запалили. Где-то горели палатки, телеги, масло и жир в бочонках, горело любимое всеми солдатами толченое сало с чесноком – целые бочки сгорали, источая адский запах. Но большую часть всего того, что было в лагере, врагам сжечь не удалось. Они даже не смогли вывести всех коней из стойл, что уже говорить про горы мешков с провизией.

Дым в горящем лагере врага – что может быть слаще для солдата? Ничего, но вот Волков сейчас не чувствовал этой сладости. Уж очень много он переживал за это утро, чудо, что грудь и рука не разболелись.

Брюнхвальд и Роха встретили его у выезда из лагеря.

– Поздравляю вас, генерал, с победой, дело наше вышло. – Карл был доволен, он улыбался.

– Да, непросто было, но получилось, – заметил Роха без всякой радости. – Жаль, что народа много потеряли.

Уж лучше бы молчал, кавалеру и так невесело.

– Сколько же?

– Капитаны рапорты еще не подали, но сдается мне, что ранеными и убитыми у меня полсотни, не меньше.

«У Вилли в роте потери человек пятнадцать».

– А у вас, Карл?

– Две сотни, – на сей раз строго отрапортовал полковник, – никак не меньше. А может, и больше. Дело было очень тяжкое, очень. Они успели к нашему приходу выйти, а пока я строился, они тоже построились. И, как у них принято, уперлись – не сдвинуть. Еще потом и кавалеристы спешились, тоже к ним встали, так начинали даже нас давить. Благо, мушкеты выручали, но вот уж арбалетчики… От них продыху не было ни нам, ни стрелкам. Просто истязали нас. Я уже и не знал, что делать, чувствую, жмут меня, хотя их и меньше было. И тут с севера ваш отряд, что вы мне послали. Очень-очень вовремя. У них сразу пыл иссяк. А за ними следом через десять минут, смотрю, и фон Реддернауф едет.

– Он высадился?! – воскликнул генерал.

– Да, с ним восемь десятков людей, и как он начал им в правый бок заезжать, так они к лагерю и попятились, – завершил рассказ Роха.

– А сейчас где кавалеристы?

– Я велел ему ехать трепать отступающих, сам я преследовать их не мог: устали люди, еле стоять могли, – докладывал Брюнхвальд. – Велел идти кавалеристам. Но наказал преследовать горцев без лишнего рвения, чтобы не терять людей и коней, – так, потоптать раненых да отбившихся от больших отрядов. Может, какого офицеришку раненого в плен изловить. Нам не помешало бы сейчас расспросить кого-нибудь.

«Повезло мне с этим человеком. Все знает, все понимает, ничему его учить не нужно».

– А фон Реддернауф не сказал, почему так долго грузился? – поинтересовался генерал.

– Нет, нам не до того было, – отвечал полковник, – как он приехал, так в дело пошел, а как враг стал уходить, так я его вслед послал.

Вскоре все стало успокаиваться. К полудню огонь в лагере унялся. От реки пришло еще девять десятков кавалеристов. Капитан, который привел их, сообщил, что дальше грузиться будут быстрее.

– Отчего же поначалу так долго грузились? – строго и с укором спросил генерал ни в чем не повинного кавалериста.

– Место было плохое, господин генерал, – отвечал офицер.

– Как же плохое, – чуть не орал кавалер, – я сам его глядел. Чего там плохого, берег полог, и глубина есть, чтобы баржи подошли.

– В том-то и дело, господин генерал, что глубины там и не хватило, – объяснял офицер. – Первая баржа подошла, эскадрон в нее погрузился, а баржа от груза так на дно села, что ее и не столкнуть было. Не смогли ее от берега оттолкнуть, пришлось выгружать всех, или иначе пришлось бы по десять человек через реку в барже возить. Начали искать место поглубже; пока капитан Мильке такое обнаружил, пока баржи туда подогнали… А там места мало, лишь две к берегу встать могут… Вот так и долго вышло.

Волков молчал. Вот что значит война – всякая ничтожная мелочь, всякое незначительное дело, все, что хорошо придумано, может этак на взмах и перечеркнуть. Хорошо, что Мильке додумался новое место найти, а не стал гонять полупустые баржи. Непросто все-таки быть генералом. Непросто.

– Хорошо, – наконец сказал генерал, – сколько людей с вами прибыло?

– Девять десятков, – отвечал капитан.

– Фон Реддернауф ушел гнать врага, а мне нужны дозоры, идите сюда. – Кавалер подозвал капитана к карте, стал ему показывать. – Вот мы тут, у Милликона, вот дорога… Надобно мне знать, что творится в округе. Один разъезд пошлете сюда, на восток, по дороге; один сюда, на запад и один на юг – правда, туда ушел ваш майор, но все равно езжайте, ему там не до дозоров. Вам все ясно, капитан?

– Ясно, отправлю по двадцать человек в каждый разъезд. Сам поеду на восток.

– Лучше вы езжайте на запад, – настоял генерал.

– Будет исполнено, – отвечал кавалерист.