Элеонора Августа

Глава 7

Вотчина графская, домен дома Маленов, из простых трех сел давно вырос в нечто похожее на город, но без стен, ратуши и мостовых.

Центром Малендорфа был большой графский замок, баронским не чета. Замок был не новый, но еще вполне себе зубастый, такой, что мог и осаду перенести, и при штурме устоять. А вокруг замка в порядке и чистоте стояли домишки, фермы, церкви, сыроварни, кузни, таверны и постоялые дворы. Всего там было в достатке, оттого казна бережливых Маленов никогда не пустовала.

И вот в этой благословенной земле, недалеко от замка, у перекрестка, стоял постоялый двор «У доброй купчихи», который слыл лучшим в округе. В ином месте Агнес останавливаться не хотела. Нажилась она у господина в поместье в отвратном кабаке, с нее хватит. И жила она в том поганом месте, потому как господин не желал ее видеть в доме своем. Почему? Потому что, видите ли, обе бабы его брюхаты. Словно она их беременностям повредить может. Или боялся, что она устроит там ему склоку. В общем, в доме своем он ее не приютил. И сейчас дева сидела в нижней рубахе перед зеркалом, рассматривала лицо, которым теперь пользовалась, и говорила Сычу, стоявшему в дверях:

– Ну, и что эта толстуха? Уговорил ее прийти к тебе?

Фриц Ламме даже ежился, так непривычно ему было говорить с благородной дамой, что сидит пред ним без платья, да еще зная при этом, что эта дама не кто иная, как Агнес. Дама была молода, грудаста, волосы имела рыжие. Красива была. Не знай он наверняка, что в этой даме прячется хрупкая девица, которую он знает не первый год, так не поверил бы никогда. Ну, конечно, если дама не начала бы злиться. Эту злость, от которой стыла в венах кровь, он не спутал бы ни с какой другой. По этой лютости всегда можно было узнать девицу Агнес под любой ее личиной. Впрочем, непривычно – это было не совсем то слово. Скорее, ему было здесь не по себе, но господин велел помогать девице, вот он и помогал как умел.

– Прачка Эмма? Мужа у нее нет, помер, что ли. Ну, говорила сначала, что у нее есть мужчина. Потом я ее пригласил выпить вина, как выпила – стала говорить, что у нее мужчина был… кажется, стражник какой-то. Не поймешь их, баб, никогда… То есть, то был… В общем, я говорю ей, не желает ли она прогуляться вечерком, а она мяться стала, ни да, ни нет не отвечает.

Агнес, не отрываясь от зеркала и пальчиками растирая кожу под глазами, спросила:

– А что, Сыч, не нравятся тебе жирные бабы?

– Да не очень, – признался Фриц Ламме. – Шибко вонючие они.

Агнес, вернее, та женщина, что сидела у зеркала, вдруг повернула к нему свое красивое лицо, зеленые глаза ее были полны удивления.

– Они вонючие? Ты себя-то нюхал?

– К себе-то я уже принюхался, – пояснил Сыч.

А женщина засмеялась.

– Ладно, не любишь толстух, так не люби, скажи лучше: придет она к тебе или нет?

Сыч поморщился, а потом заявил самоуверенно:

– Да куда она денется. Сказал ей, что буду ждать у речки, у мостушек, где они белье полощут, как колокол к вечерне бить начнет.

– Места там тихие? – спросила девушка.

– Тихие-тихие, – подтвердил Фриц Ламме. – Тропинка да речка, вокруг речки по берегу лесок. Тихие места.

Он вздохнул, ему не очень все это нравилось.

– Чего сопишь-то? – резко спросила у него девушка.

– Я? Да я не… Я просто…

– Господин велел сделать дело, так делай, и не сопи, и не зевай. Велено тебе притащить какую-нибудь дуру из замка ко мне, так придумай, как это сделать. Вот и все, что от тебя нужно.

Агнес произнесла эти слова так, что у Сыча мурашки по спине побежали. Холод от нее шел такой, что до костей пробирает, хотя на улице жара. «Как с ней только ее челядь живет? Этакое каждый день терпеть», – удивлялся Сыч. А вслух сказал:

– Да я разве против, приведу ее к вам, к том лесочку, что у мостушек, будет она к вечерне. Сегодня будет.

Агнес изобразила на красивом лице выражение «ну-ну, посмотрим». И вдруг спросила у него, уже спокойно:

– А что, Сыч, скажешь, похожа я сейчас на рыжую бабу господина?

Фриц Ламме от такой перемены или от вопроса такого растерялся и ничего сказать ей не мог, только таращился на красивую рыжую женщину.

Не дождавшись ответа, она повернулась к зеркалу, а ему сделала небрежный знак рукой: убирайся, дурень. И тут же закричала:

– Ута! Вели трактирщику обед подавать. Тут буду есть.

У нее еще оставалось время до вечернего богослужения. Можно не торопиться, тем более что до замка и до небольшой речки, на которой прачки замка полощут белье, совсем недалеко.

Расторопные посыльные вскоре стали таскать в покои еду, а Ута приносила госпоже. Трактирщик ее очень ценил: еще бы, она взяла лучшие покои, согласилась платить за комнаты и стол полталера в день. Деньги неслыханные для такой глуши. Все-таки Малендорф – это не Ланн.

Агнес села обедать, снова ругая повара и подлеца-трактирщика, который за такие деньги мог вино ей и получше давать. А поев, велела Уте готовить платье к вечеру. Сама же, скинув рубаху, открыла сундук и с удовольствием достала из бархатного мешочка свой стеклянный шар. Прижала к груди. Он был такой теплый, как кот. Иногда ей казалось, что он даже урчит, ну, или издает что-то похожее на урчание. В этот день шар был цвета жирного топленого молока и почти непрозрачный. Красивый. Ей нужно было еще кое-что узнать, всякие мелочи, которые могли пригодиться в сегодняшнем деле, и она снова залезла с шаром на кровать, улыбаясь в предвкушении.

Когда девушка открыла глаза, Ута, ее служанка, стояла возле кровати, боясь потревожить госпожу.

– Что? – буркнула Агнес.

– Трактирщик спрашивает: подавать ли ужин?

– Уже вечер? – приподнимаясь на кровати и глядя в окошко, спрашивала девушка.

– Скоро, – отвечала Ута.

– Пусть несут. Но есть не буду, одежду давай и скажи Игнатию, что со мной пойдет.

– Угу, – кивнула служанка и ушла.

Агнес быстро вскочила с кровати, подбежала к окну. Так и есть, дело к вечеру пошло, скоро колокола бить начнут, звать людей к вечерне. Ну и ладно, зато выспалась. А то может статься, что ночью поспать не придется.

Она стала одеваться. И одежды на этот раз надевала мало, платье заранее выбрала самое простое. Без лишних изысков, которое легко снять при надобности. Нижнюю рубаху надела одну, а без нижних юбок вообще обошлась. Одевалась быстро, скорее по привычке ругая нерасторопную Уту. А когда была готова, встала перед зеркалом: хороша. Жаль, что никто ее сегодняшней красоты не увидит.

– Ступай, – велела она служанке, – Игнатию скажи, что выхожу уже, пусть к реке идет. Я там на берегу буду.

Она надела перчатки – что за дама без перчаток. Нет, конечно же, не потому, что дамы без перчаток не ходят. Дело было в другом. Агнес открыла свой сундук и достала с самого низа тряпицу. Развернула ее, и там лежала склянка желтого стекла с черной крышкой. Совсем маленькая скляночка, на две капли, не больше.

Но в ней было варево такой силы, что о ней в мудрых книгах писали знающие люди: не бери отвар открытой рукой, даже если он в сосуде верном, – ибо смерть.

Девушка не знала, получилось ли зелье, варила она его первый раз. И чтобы испытать варево, одну из плошек, которую использовала для конденсации, сполоснув водой, наполнила молоком и поставила в подвале. Утром следующего дня уже звала Уту, чтобы та собрала дохлых крыс. А было их, больших и малых, больше полудюжины. Зная крепкое крысиное здоровье, Агнес не приходилось сомневаться в силе зелья. Поэтому брала девушка желтую склянку только в перчатках. Сказано же: «Не бери отвар открытой рукой, даже если он в сосуде верном, – ибо смерть». Мудрые люди знали, о чем говорят. Она завернула зелье в тряпицу и пошла из покоев вниз, на улицу.

День хоть и клонился к вечеру, было светло, солнце еще и не думало садиться. Агнес пришлось приложить все свои умения, чтобы выскользнуть из трактира незамеченной. Получилось – ни разносчики еды внизу, ни возницы, ни дворовые холопы на подворье ей не кланялись. Значит, не приметили важную даму, что покинула трактир и быстрым шагом отправилась по дороге от замка к захудалой речушке, бежавшей к истоку большой реки. Шла, стараясь скользить от тени к тени, чтобы глаз чей-нибудь ее не заприметил. А то вдруг по улице госпожа пешая идет, и одна. Сие странно. Девушка обернулась. Игнатий шел за ней следом. Быстро шел, оглядываясь при этом, ее найти пытаясь, но тоже не видел. Тогда Агнес остановилась, помахала ему рукой. Он только тут госпожу заметил, прибавил шага, а она продолжила путь дальше. Так и прошла перекресток, что вел к величественному графскому замку, конюх следовал за ней. Тут и колокола в графской часовне забили. Красивый звон у них. Девушка даже остановилась. Вечерня. Сыч уже у мостушек, должно быть. Она прибавила шаг и, почувствовав сырой запах реки, свернула к ней.

И Сыч, и толстуха Эмма уже были там, стояли у воды, беседовали, прачка отмахивалась от комаров сломанной веткой. Только вот не очень походило это на свидание. Сыч был невесел. У него лицо такое, словно его вешать сейчас будут, а толстая прачка по скудости ума или от волнения этого не замечала. Щебетала ему что-то, щебетала, не останавливаясь.

Агнес прошла мимо, их с Сычом взгляды встретились, и она сделала ему знак: за мной ее веди. И направилась к холму, поросшему деревьями и кустами. Сыч вздохнул и нехотя что-то сказал толстухе, а та принялась махать на него веткой, смеяться, прикрыв рот рукой. Он же взял ее под локоть и отвел от реки к кустам. А следом за ними уже и Игнатий спешил.

Толстуха по скучному лицу Фрица ничего не понимала, а как увидала в зарослях в десяти шагах впереди себя женщину, которой в таком месте и близко быть не должно, остановилась и сказала Сычу:

– Ой, люди тут, господин.

Сыч тоже остановился.

– Что встал? – окликнула его Агнес. – Сюда ее веди.

– Что? Меня? Куда? Зачем? – удивлялась прачка.

А Фриц Ламме, морщась, как от кислого, уже взял ее под локоть.

– Пошли, зовут нас.

– Куда? К чему? – Теперь толстуха почувствовала неладное. – Зачем я этой госпоже?

– Не ерепенься, говорю.

– Куда? – захныкала Эмма и стала упираться. – Домой мне надобно, в замок, меня хозяин искать будет.

Но тут на помощь Сычу пришел Игнатий, он схватил толстуху под другую руку, они притащили ее к Агнес и бросили наземь. Тут баба и завыла:

– Ой, госпожа, что вам от меня надо?

– От тебя ничего, а вот платье мне твое надобно, – отвечала девушка на удивление спокойно. – Снимай платье.

– А я как же? – не торопилась снимать одежду толстуха.

– Снимай, – зашипела девушка так, что прачка сразу стала распускать передник, но при этом все еще ныла:

– А со мной как? А со мной что будет?

Агнес сорвала с ее головы чепец и ответила негромко:

– Ничего уже с тобой не будет.

Она стала примерять на себя чепец прачки, надела и покривилась: туда бы две ее головы влезло.

Толстуха тем временем, кинув свою огромную нижнюю рубаху в кучу одежды, сняла и нижнюю юбку, стояла уже совсем нагая. Всхлипывала:

– Госпожа, что теперь? Что теперь будете со мной делать?

Агнес рылась в ее одежде – ужасно все большое. Она, конечно, беря в пример размеры своей служанки Уты, принимала вид крупной женщины, но даже Уте до этой толстухи было далеко. Агнес сомневалась, что сможет стать такой толстой. Но отступать было уже поздно.

Она, не стесняясь ни Сыча, ни Игнатия, стала раздеваться, а толстая дура, видя это, все выла и выла:

– Госпожа, а со мной что? Со мной что?

Девушка, скинув с себя почти всю одежду, обозлилась, крикнула зло:

– Сыч, долго я это слушать буду? Угомони ее уже.

Фриц Ламме с видимой неохотой извлек из рукава свой короткий нож, а баба увидала это, заорала в горло и хотела бежать – хорошо, что Игнатий ее схватил, рот ей пятерней заткнул.

– Тихо ты, падла, тихо, – рычал бородатый конюх, крепко сжимая бьющуюся в его объятиях женщину.

– Дурак, – сквозь зубы шипела на Сыча Агнес, – тихо все делать нужно. Ума, что ли, нет, убогий? Вон у него учись. – Она указала на Игнатия.

А тот уже, повалив на землю толстуху и сидя у нее на спине, душил ее веревкой. Прачка только рот широко разевала, хватала руками землю, глаза выпучивала, а ничего уже сделать не могла, даже звука выдавить не получалось. Лицо ее уже посинело, не успел бы Сыч и до тридцати досчитать, как дело было конечно.

Агнес же, стоя абсолютно голая в лесу, перед двумя опасными мужиками и над трупом только что убитой женщины, командовала:

– Закопайте ее, чтобы не нашли.

– Я дело делал, – сказал конюх, пряча веревку и указывая головой на Сыча, – пусть он копает.

– У меня и лопаты нет, – растерянно произнес Фриц Ламме. Но так как он был человеком сообразительным, тут же добавил: – Может, в реку ее, река-то рядом.

– Камень привяжите, – велела Агнес, разглядывая огромную нижнюю юбку, которую ей предстояло надеть. А потом добавила: – И чтобы тихо все было.